Никто кроме нас. Правда Афгана глазами солдата ВДВ

ЧАСТЬ 1

«Никто кроме нас». Это девиз ВДВ.

Никто кроме нас не мог выполнить многие военные задачи.

Никто кроме нас не сможет рассказать всю правду.

Как и раньше, на войне, готов принять весь удар на себя. За всех солдат и офицеров, кого в Афгане называли пушечным мясом. За всех, незаслуженно забытых, за всех, искалеченных морально и физически. За реальную правду об Афганской войне.

А удары есть и будут, в том числе и от бывших «своих» и даже от тех, на чью защиту и реабилитацию и нацелен этот рассказ. Они уже начались и идут нескончаемой волной, а я пока держу этот фронт, практически, в одиночку.

Это всё ещё наша Афганская война. Она, к сожалению, продолжается. Правды очень боятся, правду ненавидят, правда, ставит всё на свои места, на то она и правда.

Всё, что написано ниже, ещё и очень горькая правда.

Нет в этом рассказе виноватых и правых, есть моя и чужая личная жизнь, время и реалии, заставляющие нас быть тогда именно такими.

Пора пересмотреть и ветеранам, и обществу, и государству своё отношение к Афганской войне, покаяться друг перед другом, простить друг друга, раздать долги и начинать жить по-новому и фронтовикам, и государству, и обществу, и не повторять больше подобных ошибок с….й жестокости по отношению друг к другу.

Каждый из нас, даже желающий правды и справедливости, в том числе и я, хочет выглядеть самым чистым и лучшим, считая, что именно он-то и есть тот самый правдолюб, который может припечатать любого своим обличительным словом.

Но правда ещё и в том, что из всех многих сотен тысяч солдат, офицеров, генералов и чиновников, прошедших Афганскую войну Советского Союза и так или иначе причастных к ней, только считанные единицы не запачкались в той или иной отвратительной и мерзкой грязи этой страшной, лживой, поганой и бесстыдной всё ещё продолжающейся бойни.

Войны, которая, прежде всего, велась и ведётся нами друг против друга и против любых нормальных и моральных принципов любви, сочувствия, равенства, человечности, совести и нравственности.

Мы умирали не только там, мы продолжаем умирать до сих пор. Умирать не от старости, умирать от равнодушия и порой даже ненависти друг к другу.

Мы замкнулись в адовом кругу вранья, чёрствости и показухи.

Эта война не только унесла десятки тысяч лучших пацанских жизней (а погибали действительно почти всегда именно самые чистые и лучшие), она нанесла несоизмеримую моральную травму всем оставшимся в живых, всем вознесённым, всем прославленным и обласканным, всем известным, всем забытым, всем уцелевшим, всем павшим, всем раненым и искалеченным. Всему российскому народу, на много поколений вперёд.

Эта двойная война не только сожрала нас, она продолжает жрать лживым героизмом и лживым патриотизмом наших детей, внуков и будет жрать наших правнуков, если мы не восстановим всю правду и справедливость о ней и не попытаемся научить будущих солдат, офицеров, генералов и чиновников не повторять наших прямых и косвенных преступлений друг против друга, как на войне, так и сейчас.

25 лет назад протрубили о выводе советских войск из Афганистана.

На память об этой стране у меня осталось 2 ранения, одно в руку и 14 осколков в голове, 3 грыжи на позвоночнике, 2 медали «За Отвагу», голубой берет ВДВ с тельником в шкафу, несколько фотографий и сержантские погоны в коробке под кроватью.

Что-то я помню хорошо, что-то уже забыл. Прошло время. Я успел окончить специальное высшее учебное заведение, съездить ещё на одну войну в бывшую кавказскую советскую республику и опять в обнимку с автоматом.

Это воспоминания отдельного солдата из отдельного подразделения ВДВ и пишу я именно так, как всё виделось мне именно моими глазами, и слышалось моими ушами. Не примите это за истину в последней инстанции.

Очень сильно вросли в нас, ветеранов афганцев, и в общество в целом, «сказки» об афганской войне Советского Союза. Настолько, что и сами ветераны и общество уже искренне в это верят и не хотят иных легенд и, наверное, не захотят никогда.

Мы приукрашивали всё, что казалось нам неказистым, создавали легендарных кумиров командиров, чуть ли не иконы с них рисовали виртуальные, врали сами себе и водили за нос общество героическими рассказами, укрывая любые не состыковки и грязь.

Прощали мы тогда всех и вся, плохое быстро забывали, хорошее в сто крат умножали. Мы, изголодавшиеся по честности в коммунистическом очковтирательском и фальшивом пионерско-комсомольском пространстве нашего детства и юности, тогдашнего Советского Союза, насмотревшиеся патриотических фильмов о Великой Отечественной войне, хотели, что бы у нас был свой кусок великой справедливости жизни и «героических будней».

Наивные в своём военном юношестве, мы до седых волос несли именно это детско-юношеское и наивное восприятие реальной боевой действительности через всю свою жизнь, передавая эту лубочную картинку всем последующим поколениям.

Не далеки были от нас и наши командиры по взводам и ротам. Недалёки и по возрасту, и по сознанию, и по восприятию.

Могу сказать честно и искренне: десантники «КУРКИ» моего времени службы, никогда не отступали без приказа даже под страхом тотального уничтожения, это негласное правило соблюдалось свято, без ропота и угроз.

Также курки десантники старались не бросать на поживу противнику убитых, раненых и оружия. Можно было лечь всей ротой из-за одного раненого или убитого. Хотя, позорные исключения и случались, но только по приказу вышестоящих командиров, солдаты своих не бросали.

Оставить убитого или раненого сослуживца врагу, оставить врагу часть вооружения, увидеть врага и не убить его любой ценой — это считалось во время моей службы в ДРА (Демократическая Республика Афганистан) несмываемым позором.

Даже невозможно было представить, чтобы ротный или взводный договаривался с моджахедами о возможности беспрепятственно пройти или о ненападении друг на друга. Это было позорищем и приравнивалось к предательству. Увидел врага, знаешь, где враг находится — уничтожь его, на то ты и десантник. С врагом никаких сделок. Так нас тогда воспитывали в 350 полку ВДВ. Воспитывали не замполиты. Воспитывали дембеля и взводные командиры.

Отступивших от этих правил ждало всеобщее презрение и в Афгане и на гражданке в Союзе. Жизни такому моральному уроду не было бы до самой смерти.

Но это только 2 постулата, неуклонно выполняющихся именно в 350 полку ВДВ, так называемыми «курками» (от слова автоматный курок), солдатами срочной службы и командующими ими младшими офицерами (командирами взводов и рот), непосредственно участвующих в боевых действиях и беспрерывно, все полтора года службы, лазающих по горам в поисках банд моджахедов, вшей, подрывов, ранений, болезней и жуткой усталости.

Потом, после моей службы, с середины войны и до конца было уже часто по-другому. С моджахедами советские офицеры и командиры частей часто вели мирные переговоры, с ними договаривались о ненападении, и просили не трогать наших солдат при прохождении ими определённых территорий.

Когда нам это рассказывали вернувшиеся из Афганистана, служившие после нас офицеры и солдаты из Ограниченного Контингента Советских Войск в Афганистане (ОКСВА), мы были в шоке. Для нас это было равносильно позору. Мы встречали наших боевых ребят, хлопали их по плечу, пили за встречу водку, помогали им адаптироваться в обществе, но в душе откладывался осадок. Они не делали как мы, у них уже было другое видение боя и войны, которое мы, служившие ранее, внутри неосознанно осуждали, как слабость и даже проявление трусости.

Даже сейчас во мне борются два противоречивых чувства. С одной стороны, конечно, хочется, чтобы как можно больше ребят остались живыми. С другой стороны, мы же присягу давали: «…и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Советскому Правительству».

«Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооруженных Сил, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение советского народа …»

Именно так: «…не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами…»

Но это, когда присяге верили, давали её от всего сердца и с чистой душой.

На деле же было так: человек рождался в СССР, не спрашивая его определяли, как жителя коммунистической страны, ставили в паспорт национальность (порой такую, что и паспорт показывать не всем хотелось), загоняли в октябрята, пионеры и комсомольцы, не спрашивая забирали в Армию, и не спрашивая совали в руки текст присяги и вешали на шею автомат.

Уже потом, после присяги человека кидали на афганский фронт и выбора не давали.

Не хочешь быть гражданином СССР — будешь диссидент с помещением в психушку или в тюрьму.

Не хочешь быть октябрёнком, пионером или комсомольцем — будешь изгой общества.

Не хочешь в Красную Армию, давать присягу и топать на фронт — шагай пацанчик в тюрьму.

Не у всех хватало душка на таком фоне, ещё и жертвовать жизнью за «жестокую» Родину.

Мозгов к 18 годам тоже не у всех хватало, чтобы разобраться в хитросплетениях Советского правительства.

Вот и шли, либо из-под палки, либо фильмов патриотических насмотрясь, либо с пацанячьим восторгом в войнушку настоящую побегать, либо с дворовым бойцовским настроем умения выбираться с любой жизненной передряги, либо с рабоче-крестьянской обречённостью батрака — гражданина СССР.

Афган всех встречал пищевой баландой, грязью бытовой и моральной, равнодушием командиров, трупами сослуживцев и кулаком в морду. Вот и ломались десятками тысяч, сбегали, приспосабливались, уклонялись, стрелялись, взрывались, срались, ссались, кололись, наркоманились, воровали.

Оставались те, кто не умел свалить и те, кто считал себя сильными. Они и составляли фронтовой костяк боевых волков, которых в 350 полку ВДВ называли ёмким словом «курок».

Остальные в основной массе ссыпались в обслугу и писаря. Хотя были и уникальные исключения из правил, но об этом ниже…

Сейчас многие историки спорят, как слабо и наспех обученные в советских военных учебках восемнадцатилетние пацаны в ВДВ с успехом противостояли матёрым и отлично обученным часто в несколько раз превосходящим взрослым мужикам моджахедам и элитным спецчастям, спезназам, наёмникам, США, Франции, других стран. Противостояли, имея на руках более худшее вооружение, питание, худших генералов…

Как в старой сказке о Мальчише Кибальчише всё ищут зарубежные историки страшную тайну силы советских сопливых солдат.

Особой тайны не было. Курки ВДВ в основной своей массе состояли из дворовых королей, хулиганов и крепких уличных пацанов, способных биться за свои принципы и территории до полной победы, не отступая ни на полшага.

Школа, ГПТУ, армия. Это была основная наша биография.

Это были не хлипкие ботаны и изнеженные интеллигентными вывертами балаболы. Это во многом была элита дворов, подворотен и улиц, элита школ и ГПТУ. И эта уличная элита надевала голубые береты и тельники и получала в руки автомат. Все кто был с этой элитой рядом, переламывались ей, и под неё, с хрустом лицевых костей, скрежетом обнажённого мяса, треском выбитых зубов и запахом реальной личной крови.

Если этим пацанам ставилась боевая задача, они выполняли её, не смотря ни на что. Они с пелёнок знали, как решать грозные дела и при этом остаться в живых. И они умели отдавать себя реальной пацанской чести полностью, без скулёжа, просьб, торга и мольбы. Честь была и есть для них всегда дороже собственной жизни.

Курок ВДВ — это звание можно было добыть только честью.

Ползать перед моджахедами на пузе во время моей службы курки десантники тоже не любили, и где возможно, старались идти в полный рост. Возможно было не везде, но с пару-тройку раз мы гордо ходили в атаку на духов именно прямо, на зависть засевшим за камнями остальным родам войск (обычно это были мотострелки), засучив рукава и выпятив грудину в тельнике. Наверное, так и слагались легенды о никогда не склонявших перед врагом десантниках или по-духовски — «ПОЛОСАТЫХ».

Последний раз такая смелость демонстрировалась нами на Панджшере. Зажали там ребят крепко. Трусами они не были, но нужен был психологический перелом. А нам перебежками и нагнувшись двигаться влом было, да и устали очень. Ну и тридцати секундная речь командира по рации, что надежда только на нас. Шли в тельняшках, сняв куртки хэбчиков и опустив по пояс комбезы, без РД, с автоматами на перевес. На нас смотрели с надеждой и восторгом. Десантура идёт. Моджахеды драпанули словно зайцы, разве, что не верещали. А как мы-то собой упивались. ВДВ одним словом. ВДВ смерти не боится. Идём в полный рост, стреляем. Ну и мотострелкам помогли, и кусок Панджшера чесанули. Жара, солнце, речка горная бурлит, зелень лезет и мы, красавцы буром прём.

Вообще, о «храбрейших» войсках Ахмад Шаха Масуда, который и контролировал Панджшерское ущелье, у меня свои представления.

На Пагмане, в начале лета 1984 года два неполных взвода 5 роты второго батальона 350 парашютно-десантного полка, нашей 103 дивизии ВДВ, прикрывая отход основных войск, сутки стояли насмерть против нескольких тысяч масудовцев, выбитых Советскими войсками с Панджшера. Они заняли горку, которая как пробка в бутылке держала моджахедов в маленьком ущелье. Ну и пошла мясорубка. Огонь артиллерии и бомбёжку вызывали на себя. У масудовцев крупнокалиберные ДШК, тысячи штыков, миномёты. У мальчишек только автоматы, три выстрела гранатомёта и один ротный пулемёт. Приказ ребята выполнили полностью, силы масудовцев сковали почти на сутки на себя, гору не сдали, оружие, раненых и убитых не бросили, и потом, после выполнения приказа, ещё добрых полтора десятка километров сами, неся убитых и раненых, с масудовцами на хвосте, шли к ближайшей броне.

Шли пешком, вертушки роту забирать не стали, вертолётчики прилетать отказались, сказали, что из-за большой плотности обстрела. Основные войска смогли отойти без потерь, масудовцы были обездвижены суточным боем. Не особо кого и наградили. Бой был знатный, редкий бой, даже для Афгана. Победный. Но как-то забытый, и никогда особо не обсуждаемый. Я знаю ребят, бившихся на той горке. Обычные российские пацаны. Был приказ, была задача. Смерть, не смерть, Родина сказала.

В то время курки солдаты знали одну задачу: они должны беспрерывно чесать горы в поисках бандформирований и, найдя их, уничтожить любой ценой («…не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами…»).

Мы знали и считали, что именно для этого мы, десантники 350 полка ВДВ, 103 воздушно-десантной дивизии находимся в Афганистане.

Одни должны находить врагов и уничтожать врагов, другие обеспечивать этих находивших и уничтожавших.

Основная часть десантников этим и занималась. Плохо ли, хорошо ли, это зависело от нашей личной подготовки. И я с большим уважением преклоняюсь перед всеми, кто это делал (как бы он это ни делал, делал на что хватало сил) и презираю тех, кто, должен был воевать и обеспечивать воевавших, но бежал от войны и от помощи куркам, как чёрт от ладана («…не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами…»).

Именно поэтому, почти все старослужащие курки пошли на нашу последнюю боевую операцию, не пытаясь улизнуть с неё домой первыми бортами («…не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами…»). Почти все.

А возможность слинять была, чем всё-таки, некоторые старослужащие курки и воспользовались.

Не будем судить строго тех, кто уже по полной хлебнул войны, и просто устал от неё, и хитро воспользовался возможностью закончить свой личный Афган раньше братьев по роте. Их осудят их мёртвые и живые товарищи по войне.

Трусость и предательство своих боевых друзей и однополчан настигает слабого душком солдата в любом месте и в любое время службы. Даже на дембеле.

Кто-то ломался с молодости службы, и поднялся потом, кто-то сломался в конце, и этим перечеркнул все свои прежние заслуги. Молодыми ломались с помощью издевательств сослуживцев и с помощью равнодушия командиров. Старослужащие малодушничали именно и только ввиду личной трусости.

Но вернёмся к Пятой роте.

Есть в этом великом и героическом бою какая-то загадка или тайна, как хотите.

— Почему 5 рота была отправлена так далеко от брони в самый последний день боевых?

— Почему никто не пришёл на помощь роте, бившейся с такой армадой моджахедов почти сутки?

— Почему для огневой поддержки не прилетел ни один вертолёт?

СПРАВКА № 1 (из книги «Опасное небо Афганистана. Опыт боевого применения советской авиации в локальной войне. 1979–1989» автор М. А. Жирохов):

5 июня 1984 г., боевая потеря вертолета Ми-24. Осуществлявший атаку цели у кишлака Пишгор, вертолет капитана Е. Сухова был обстрелян противником, ранен летчик-оператор. При выполнении ухода от объекта атаки попал под огонь средств ПВО повторно и был сбит. Экипаж погиб.

Может быть, это сыграло свою роль, и вертушками больше решили не рисковать? Или этот вертолёт летел к пятой роте?

— Почему рота сама тащила убитых и раненых после суточного боя до брони?

— Почему вертушки отказались прилетать забрать после боя хотя бы убитых и раненых 5 роты?

СПРАВКА № 2 (из книги «Опасное небо Афганистана. Опыт боевого применения советской авиации в локальной войне. 1979–1989» автор М. А. Жирохов):

6 июня 1984 г., боевая потеря вертолета Ми-24 50 осап (Кабул). Вертолет капитана В. Скобликова ведомым в паре выполнял удар по наведению с земли. На выходе из атаки произошла детонация боекомплекта на борту, вероятно из-за поражения огнем с земли. Когда в кабине произошел взрыв, летчик-оператор ст. л-т В. Путь понимая, что уже ничего не сделать, сбросил фонарь и выпрыгнул с высоты 150 м. Парашют раскрылся у самой земли. Ни командир, ни борттехник ст. л-т А. Чумак спастись не успели.

И опять пожалели вертолёты? Уже для убитых и раненых пожалели? Неужели эти 2 фактора гибели вертушек и есть влияющие на роковой отказ в поддержке пятой роте? А может быть, и эти ребята вертолётчики погибли, летя к пятой роте на помощь?

СПРАВКА № 3 (из воспоминаний генерал-майора Евгения Григорьевича НИКИТЕНКО):

«…пассивность на дорогах приводила к безнаказанности действий мятежников, особенно когда для сопровождения колонн выделялись недостаточные силы. Так, 5 июня 1984 г. колонна из 150 машин подверглась нападению в районе Шинданда и понесла тяжелые потери, так как для охраны этой колонны было выделено всего два БРДМ и две зенитных горных установки…»

Ещё один факт разгильдяйства?

Все эти «бешеные» потери Советских войск в короткий период с мая по начало июня 1984 года запросто могли привести к элементарной карьерной панике среди высшего офицерского и генеральского состава, в результате которой роты и батальоны швырялись куда попало и как попало. Возможно, так безответственно могли швырнуть и пятую роту.

Почему пятой роте несколько первых часов боя было отказано в огневой поддержке, когда рота упорно по рации вызывала огонь на себя?

Вызов огня артиллерии на себя в то лихое время не был чем-то из ряда вон выходящим. Десантники в Афганистане, зажатые моджахедами, часто прибегали к этому виду помощи и вышестоящие командиры никогда в такой «помощи» никому не отказывали.

В этом бою такую огневую поддержку должны были оказать по первому требованию, но не оказывали несколько часов, словно кто-то хотел, чтобы роту просто уничтожили.

Только после многократных часов просьб был осуществлён небольшой удар артиллерии и авиа бомбометание.

Обязательной в таких боях была и приходящая помощь со стороны других подразделений. В этом случае никто на помощь 5 роте не пришёл.

На все вопросы по данному бою я натыкался либо на глухое отмалчивание, либо на бросание телефонной трубки в разговоре, либо на нежелание говорить на эту тему.

От себя лично могу дать следующие солдатские факты:

1. Пятая рота уже сидела на броне, чтобы отправляться в полк, когда солдатам сказали, что моджахеды зажали первый батальон и надо срочно выйти им на помощь.

2. Когда 5 рота проходила мимо позиций первого батальона, солдаты первого батальона сказали, что их никто не зажимал, и им абсолютно не нужна была никакая помощь по прикрытию. Более того, некоторые бойцы 1 батальона говорили, что это просто их комбат сделал так, чтобы 1 батальон уехал в полк раньше второго батальона.

У бойцов 1 батальона была другая информация? Врать и придумывать им не было никакого смысла. Своими глазами бойцы пятой роты видели, что первый батальон никто не зажал и роты первого батальона свободно отдыхают.

3. Комбат первого батальона до этого боя вылетел в Кабул с аэропорта Баграм. Боевая операция ещё не закончена, комбат оставляет батальон и улетает в Кабул. Почему? На кого был оставлен первый батальон? Кто отпустил комбата первого батальона с боевых до окончания операции и прихода его батальона в полк?

4. Солдаты 5 роты слышали как их офицеры и ротный спорили, что ротный ошибся по карте и вывел роту на несколько километров дальше, чем положено, прямо в тыл моджахедам. Действительно была ошибка по карте или нет?

Когда рота шла, она проходила мимо многочисленных костров, возле которых сидели моджахеды.

Почему ротные офицеры и командир роты не связались по рации с командиром полка, и не сказали ему, что 5 рота движется в тылу большого бандформирования? Или связались, но получили приказ всё-таки двигаться вперёд.

И действительно, выдвинуться в 19:00 4 июня 1984 года на «помощь» первому батальону и прийти на позицию только в 4:00 утра 5 июня 1984 года. Слишком большой переход, для простого прикрытия отхода полка и дивизии на места постоянной дислокации.

Мимо позиций первого батальона пятая рота проходила в 20:00 4 июня. Почему просто не сменили первый батальон на позициях? Почему ещё шли 8 часов и кучу километров дальше? Куда действительно, кем и зачем была отправлена 5 рота?

5. Почему разведка не знала, что такая многочисленная армия моджахедов по сути была почти под боком у расположения дивизии и полка? Почему разведка не знала, что такие силы Ахмад Шаха не уничтожены на Панджшере, а просто скрытно вышли и тихо ждали пока основные силы русских уйдут из Панджшера?

Или знали, но умолчали. А может и не молчали, и говорили, но никто из генералов не хотел слушать.

6. Никто не помог пятой роте, бившейся сутки с превосходящими силами противника. Помощи артиллерии не было несколько часов, не смотря на многочисленные, многочасовые умоляющие просьбы под шквальным огнём. Роту моджахеды просто расстреливали из многочисленных ДШК в упор (к сведению, ДШК — это очень крупнокалиберный пулемёт, тремя пулями способный сорвать башню у лёгкого танка). Роту не просто расстреливали из ДШК, били именно разрывными пулями в течении многих часов не переставая.

Вертолётов не было. До брони, после боя курки топали сами. Сражались сами. Никто не выслал никакой поддержки и помощи. Ни танков, ни вертолётов, ни войск.

Помощь артиллерии и бомбардировщиков была практически символической и больше напоминала не поддержку сражающейся части, а на плановый обстрел квадрата местности в горах. Такие обстрелы велись довольно часто, когда по данным разведки на определённом квадрате «числилась» очередная банда моджахедов. Типа шумнули немного, авось кого и зацепит. Как из стаканчика пластмассового водичкой брызнуть на толпу дерущихся.

Так и здесь. Шумнули чуть-чуть и всё. А рота бьётся, рота просит плотного огня на себя. Нету огня. Бейся рота сама, умирай.

7. Почти никого за этот бой, кроме убитых не наградили. Ну, убитых, понятно всегда награждают. Живых по полной не наградили, даже раненых.

Комбат второго батальона, к которому и была приписана пятая рота, лично обещал всех офицеров командиров и одного из самых лучших сержантов (замкомвзвода из Челябинска, реально парень полгоры держал сам и командовал боем на своём участке сам, никого из духов не подпустил) представить к звёздам Героев Советского Союза, всех убитых представить к орденам «Красного Знамени», всех раненых к орденам «Солдатская Слава 3 степени», всех живых к орденам «Красной Звезды», и лично переписывал фамилии, и лично дал распоряжение писарям всё это задокументировать. Этому есть свидетели.

8. Когда раненые пришли на броню их только тогда переправили на вертолёте к палатке развёрнутого медсанбата армии. Ни полковых, ни дивизионных медиков уже не было, они уехали в Кабул (так сказали раненым). И опять на 2 часа нет медицинской помощи. Потом, после перевязки и оказания первой неотложной помощи, в палатке армейских «таблеток», опять вертолётом, раненых доставили в аэропорт Кабул.

Там их выгрузили на взлётке, и оставили. Вертолётчики связываются по рации и просят выслать за ранеными машину, а им говорят, что 350 полк в расположении, 5 рота погибла, живых нет, и это не их раненые, а скорее всего с другого подразделения.

Из аэропорта Кабул, раненые самостоятельно, пешком дошли почти два километра до медсанбата. В медсанбате не было ни одного врача и хирурга. Они тоже ничего не знали о поступающих раненых. Они ничего не знали о бое.

Этого не могло быть. Врачи всегда готовы были сутками ждать поступающих раненых, они никогда не подводили. На вопрос где врачи, медсёстры ответили, что полк уже давно в расположении, все отдыхают и празднуют победную Панджшерскую операцию.

Солдаты пятой роты сидят, с под них течёт кровь, бегает дневальный и тряпками её по полу растирает и тазики подставляет. О бьющейся 5 роте просто не вспоминали, даже хирургию не подготовили. Может быть, надеялись, что оперировать будет некого? Или уже тогда нагло постановили вычеркнуть бой из истории Афганской войны.

Из скудных солдатских фактов пока вырисовывается только одна очень страшная версия: Роту обрекли на гибель, в надежде, что её полностью уничтожат моджахеды, или в бою, или когда рота будет идти с убитыми и ранеными долгие километры до брони.

Кто и зачем отправил 5 роту так далеко от основных сил в самый последний день операции?

Все крупные бои в этой операции описаны подробно в интернете. Об этом бое 5 роты ничего. Вакуумная пустота информации. До сих пор.

Полная картина ситуации пока складывается следующая:

В апреле — мае 1984 года наши и афганские войска осуществляли в Панджшерском ущелье одну из крупнейших операций за всю афганскую десятилетнюю войну. Руководил операцией лично первый заместитель министра обороны СССР маршал Сергей Соколов.

Когда основные силы Ахмад Шаха были якобы «вытеснены» из Панджшерского ущелья, Советская Армия начала прочёсывать прилегающие районы.

Комбат первого батальона к моменту окончания огромной двухмесячной войсковой операции по освобождению ущелья Панджшер от бандформирований Ахмад Шаха Масуда был уже «легендарным» комбатом, который прославился тем, что за время командования батальоном имел самый низкий процент потерь среди личного состава. Хотя уберечь своих солдат от убийств на почве неуставных взаимоотношений не мог и он.

Не будем ставить это комбату в вину. Чтобы уйти от неуставняка и прийти к бережному отношению к солдатам, надо было менять всю армейскую систему работы и мышления тогдашних офицеров всей Советской Армии.

Маргелова уже не было, уважать солдата, «любить» его было некому.

В 30 лет от роду, храбрый командир, комбат первый, имеющий ордена «Красной Звезды» и «Красного Знамени», имеющий ранение в бою, пользующийся любовью и уважением своих солдат, и вышестоящих командиров, офицер десантник — легенда, отслужил к этому времени в Афганистане уже почти два с половиной года. На полгода больше положенного срока. Это два с половиной года тяжелейшей психологической нагрузки реальной фронтовой жизни. К этому же времени комбат первый был представлен к званию Героя Советского Союза и готовился это звание вскорости получить.

Не дожидаясь прибытия батальона в полк, комбат первый, оставив свой батальон (с разрешения командира полка? дивизии?), уезжает с Панджшерской операции в Баграм, и оттуда самолётом Ан-12, вылетает в расположение полка.

Пора лететь домой. Борта в СССР ходили крайне нерегулярно, упустишь «свой» самолёт, и сиди, кукуй несколько месяцев, пока снова откроются рейсы. Да и подготовить прощальную с боевыми друзьями офицерами надо.

Ахмад Шаха и его банды, на самом деле, не было в горах Панджшера. Вся операция по освобождению ущелья была против почти никого. Благодаря предательству, Шах был заранее предупреждён о наступлении Советских и Афганских войск, вывел основные силы в безопасное место и сам свинтил подальше. В ущелье находились отставшие от основной моджахедской армии, малые и разрозненные части бандформирований.

Дополнительная информация по этому на сайтах:

1) В погоне за «Львом Панджшера»[1]

2) Третья войсковая операция соединений и подразделений 40-й армии и афганских войск в Панджшере против формирований Ахмад Шаха Масуда[2]

Панджшерская операция 1984 года состояла из двух частей: до майских праздников и после. Между этими двумя половинками Советские подразделения, в том числе и 350 полк ВДВ, прибыли в свои места постоянной дислокации для двухдневного отдыха, пополнения запасов и чтобы забрать с собой любой оставшийся людской резерв.

Сгребали и токарей и пекарей, лишь бы было больше силы на броне.

На временную смену 350 полку, на месте его постоянной дислокации, из Ферганы прилетел стоящий там полк ВДВ. Бедолагам солдатам ферганского полка даже не сказали, что их везут под Кабул в Афганистан. О том, что они находятся в Афганистане, солдаты узнали только от нас, пришедших к ним в гости. Долго не верили, думали, что их разыгрывают. Отправили ли их потом обратно в Союз я не знаю.

Создавалась видимость большой и серьёзной военной заварухи. Чем больше шума, тем больше звёзд на грудь и погоны все видов штабных полковников и генералов, имеющих хоть какое-нибудь отношение к этой шумихе, от Кабула до Москвы. «Много шума из ничего». Большой «героичный» обман.

Перед первой половиной Панджшерской операции случилось предательство начальника разведки 149-го мотострелкового полка, дислоцировавшегося в Кундузе. Офицер в конфликте застрелил мэра Кундуза, забрал с собой двух солдат, и ушел к моджахедам. 783-й отдельный разведывательный батальон, который должен был в том числе, обеспечить качественную разведку Панджшера, был брошен на задержание изменника. Поиск не удался, предателя не взяли. Не исключено, что у офицера такого ранга были данные и о надвигающейся операции, которые он передал душманам. А 19 апреля 1984 года началась «великая», заключительная Панджшерская операция против Ахмад Шаха Масуда.

30 апреля, почти в конце первой половины операции, в ущелье Хазара, погибает 1-й батальон 682-го мотострелкового полка: потери советских войск составили около 60 человек убитыми. Просто один из генералов отдал ошибочный приказ. Командир 682-го мотострелкового полка был переведён в Белоруссию и понижен в должности. Генерал-майор командир 108-й мотострелковой дивизии также был снят с поста командира дивизии. Судебный процесс шёл в Ташкенте, в Военном суде Туркестанского военного округа. Были герои командиры, стали понурые обвиняемые в суде. Карьера их была навсегда загублена.

Информации именно об этом бое в интернете куча.

Так что было чего опасаться и нашему командиру полка, и нашему новому командиру дивизии. За потери и многочасовые бойни по головке судебные органы не гладили. Если узнавали они про эти потери и бойни. А если не узнавали, то «на нет и суда нет».

Перед второй половиной операции, 3 мая 1984 года, уже сам 783-й отдельный разведывательный батальон попадает в засаду и теряет 13 человек — 3 офицера и 10 солдат. И опять нет полноценной разведки Панджшера.

Информацией и об этом бое интернет просто забит.

Только о бое 5 роты нет ничего.

Более того, на первой половинке Панджшерской операции 1984 года теперь есть грандиозные потери, но нет огромного количества пленных и убитых духов, так необходимого для победных реляций. Зато, есть ещё и большое множество раненых советских солдат. Есть большое множество инвалидов, подорвавшихся на минах, как моджахедских, так и на собственных, неразорвавшихся «лепестках» (минах, сброшенных с советских самолётов и самоликвидирующихся через несколько дней). Такие мины не всегда самоликвидировались. В интернете сквозит информация, что на Панджшере 1984 года было сброшено около 1 000 000 таких мин и было несколько сот наших солдат на них подорвавшихся.

Короткая ремарка: 1 000 000 (задумайтесь!!! Миллион!!!) только мин лягушек. Каждая по себестоимости не 5 и не 100 рублей. Доллар тогда шёл по 1 рублю за 1 зелёный (даже барыги меняли один к трём в лёгкую). А остальные вложения только в эту операцию!? Техника, самолёты, вертолёты, горючее, боеприпасы, еда, одежда, зарплата и так далее…

5 млрд. рублей в год вбухивали Советские власти народных денег в Афганистан. Не легче было за эти деньги просто купить всех моджахедов с потрохами? Примерно по 100 000 рублей в год на любого самого захудалого моджахеда. ЦРУ тратило гораздо меньше. Мы могли перекупить все бандформирования Афганистана и направить их в нужное СССР русло.

Так нет. Союзу нужно было потрясти оружием на весь мир и иметь у себя огромный полигон, где людское мясо было таким же расходным материалом, как патроны. Только к патронам относились куда более бережно.

Командование всех видов нервничает, и боится потерять, уже такие было близкие, золотые звёзды, ордена и внеочередные звания.

Для некоторых командиров уже вопрос стоит просто о сохранении своих имеющихся званий, орденов и свободы, не до нового «звездопада» уже некоторым было.

Никому не нужны ещё одни большие потери. А если скрыть гибель пятой роты, не выручая её, то можно и спустить её гибель на тормозах. Сама, мол, рота виновата. Забралась непонятно куда и тут её и уничтожили. А сигнал, мол, подать рота не успела, так это у них видно рация полетела сразу, или пулями её разбило. Роту, возможно, списали бы задним или последующим числом и обвинили бы её в непрофессионализме и самовольстве выдвижения дальше, чем было нужно.

Получается, либо действительно была ошибка ротных командиров по карте и половина вины боя лежит на них, либо реально роту загнали куда «Макар телят пасти не загонял» (зачем?), либо специально отправили роту очень далеко (не до самого ли Рая в небесах и за что?). Загадка на загадке.

А если роте помогать артиллерией и мигами с вертолётами, выдвинуть ей на помощь большие силы армии, то х. н его знает, как дело пойдёт.

А вдруг счёт убитых солдат и офицеров на сотни и даже тысячи выйдет. Моджахедов ведь несколько тысяч и пятая рота зажала их по полной. Масудовцы пытались выбраться любой ценой из ущельной бутылки. Они точно поначалу убоялись, что сейчас на них обрушится вся мощь Советской Армии.

Здесь не спишешь, что духи ушли, здесь будет бой тысяч советских воинов с тысячами афганских душманов. И как карта ляжет, непонятно. А вдруг духи победят? Или не победят, но уложат несколько сот или даже тысяч наших бойцов и командиров.

Генералов и офицеров за большие потери и неверные приказы мог ждать не просто разнос, ждал военный суд и реальные сроки тюрьмы. Примеры были. Карьера в парашу, звёзды и ордена в мусор, слава в ведро.

Короче летели в тартарары генеральские и офицерские звания, карьеры и ордена со звёздами Героев.

Надо было уже воевать по взаправдашнему. Может быть, впервые в Афгане, можно было воевать по настоящему, с огромным войском моджахедов, а не с отдельными бандами.

Схезались штабные офицеры и генералы. Личное благополучие им ближе стало. Х..н с ней, с пятой ротой, сказали.

Именно такая версия. Не было и не стало победной Панджшерской операции. Была туфта.

По первоначальному плану операции отход полка и дивизии должен был обеспечивать первый батальон. План утверждался на самом верху и задолго до начала операции. А комбат первый отсутствует. Командир полка или дивизии, возможно, меняют решение на ходу. На прикрытие, вместо первого батальона, выдвигается второй батальон. А чтобы это выглядело правдоподобно, объявляют нам о том, что первый батальон, якобы, зажали духи и ему нужна помощь.

Почему? Комбат первый и командир полка, хорошие друзья. К тому времени оба, как умные и грамотные офицеры, они понимают, что Панджшерская операция дутая пустышка, моджахеды оттуда ушли заранее. Да и вся Анава, ещё до начала операции знала, что на Панджшере духи ушли. Анава с нашими полковыми и дивизионными офицерами наверняка поделилась подозрениями.

2-й Батальон 345-го отдельного гвардейского парашютно-десантного полка размещался в населенном пункте Анава. Штаб батальона находился в крепости.

Ущелье Панджшер блокировало 20 застав батальона. А остальной 345 полк ВДВ вообще стоял в Баграме, откуда и вылетал комбат первого батальона. Информация среди офицеров распространялась быстро, так что не было для комбата первого батальона 350 полка, и командира 350 полка секретом, что силы Ахмад Шаха гуляют вольно на свободе, между Кабулом и Панджшером в огромном количестве.

Комбат первый понимает, что его батальон, не дай Бог, может столкнуться с ушедшими из Панджшера бандами. А формально командует батальоном именно он. Щепетильный к личной славе комбат первый мог просить командира полка (или может командира дивизии) сменить его первый батальон на второй батальон. На всякий случай. Ведь ничего плохого не ожидается. Сменили и срочно вывели первый батальон в расположение. От греха подальше.

А тут 5 рота натыкается на духов. Ей бы выслать на подмогу первый батальон, а его рядом нет. Ей бы свой батальон на подмогу, а кто будет прикрывать отход дивизии? Остановишь дивизию, остановишь Армию.

5 роте бы вертолёты, артиллерию на помощь, а тогда всплывёт самовольство командира полка (или дивизии?) и комбата первого. И прощай карьеры, прощай звёзды Героев Советского Союза, прощай легенда о непобедимом комбате первом, прощай генеральское звание нового комдива 103 дивизии ВДВ.

Прощай вся заслуженная офицерская честь и слава, здравствуй военный суд, который по полной спросит за каждое нарушение офицерской воинской дисциплины, приведшее к боевым потерям личного состава. А личный состав это имущество Государственное. Маршалов обламывали, не только офицеров.

И начинается страшное. Рота бьётся, а о бое молчат. Не докладывают о бое, наверное, наверх. И помощи не дают. Только лёгкий обстрел и слабая бомбардировка квадрата боя, это всё что может сделать для роты командир полка. Это всё.

Гибель 5 роты устраивала всех. Устраивала комбата первого и командира полка, им не нужны были разбирательства произошедшего. Устроила командира дивизии и командующего армией, ведь не всплывала липа Панджшерской операции и провал этой операции. Не надо принимать многотысячный и непредсказуемый бой с ниоткуда появившимися моджахедами, после уже проведённой операции.

А пленные моджахеды и их главари обязательно будут давать показания, что Панджшерская операция мая 1984 года голимая лажа. А победные реляции уже ушли в Москву и уже дырявились парадные кителя под победные ордена и звёзды. У командира дивизии, полковника, к тому времени, отслужившего в Афгане всего три месяца, это была первая крупнейшая операция, впереди маячило звание генерала и хороший орден, а может и звание Героя.

От роты, возможно, ждали гибели. Очень ждали. Не могло быть иначе. Практика войны показывала, что в боях и в двадцать раз с меньшим противником роты просто стирались. Да, рота обязана была сдохнуть. Потом можно было сказать, что зашла рота не туда, рацию у неё сразу накрыло, и передать рота ничего не успела. Всю вину можно было спихнуть на саму роту.

Поэтому, даже после боя роту не вытащили, а заставили идти к броне самой, в надежде, что добьют её моджахеды.

А рота выжила. Всего семь убитых. Раненых, правда, много, но это легко раненых, а тяжело раненых тоже мало. Рота боеспособна и может передвигаться сама. С трудом, но может. И воевать может. И рация цела. И духи её не сделали. Победила 5 Рота.

А большие командиры всё одно сделали вид, что боя не было. Не выгодно было этот бой показывать. Не мытьём, так катаньем. Нигде в интернете нет даже и упоминания об этом бое. Никакого. Обо всех других есть, подробные, с картами, списками погибших, показаниями и мемуарами свидетелей, а об этом бое пятой роты нету.

Я старый оперативник с высшим образованием и хотя всё это мои домыслы, но по имеющимся у меня мизерным фактам и знанию человеческой с……и Советского общества, всё выглядит именно так, как написано выше. Хотя не будем спешить, и будем пока всё это считать версией.

Пытались связаться с комбатом первого батальона, человек просто не стал говорить на эту тему, молчал в трубку, не клал её очень долго, потом уже не поднимал на повторные звонки и вообще отключился.

Но успел сказать, что вылетел с Баграма в Кабул, оставив батальон сразу после Панджшерской операции. Но это нарушение боевого устава. Командир оставляет батальон до его прихода в расположение части. По чьему приказу и на кого оставляет?

Ещё один из фактов: когда курки 5 роты в конце июня 1984 года улетали домой из Афгана, вместе с ними летел сержант из первого батальона, раненый в ногу. Ранение было свежайшее, во время полёта у него раскрылись швы, и текла кровь, он её выливал из сапога.

Получил он своё ранение тоже где-то в период конца Панджшерской операции.

Может, пятую роту действительно выдвигали на смену позиций первого батальона, потому, что какая-то его часть столкнулась с духами? Но какая, и почему остальной первый батальон, мимо чьих позиций 5 рота шла, ничего об этом не знал?

Один из командиров по 5 роте, человек которого его солдат отыскал после Афгана, который тоже был в том бою, который стал для отыскавшего его солдата, другом и человеком, чьим мнением он очень дорожил (солдат много лет, проездом на очередное лечение, заезжал к командиру домой в Москву в гости, жил в его квартире), долгое время не хотел подымать эту тему, уходил с неё любыми путями (для солдата это тогда, было не совсем главным и он не настаивал, а командир ссылался на нехватку фактов и оставлял всё выяснение о бое, в котором он тоже был сам, на потом).

Причём, при этом, командир этого солдата искренне хотел, чтобы солдат написал историю 5 роты и выяснил правду об этом бое. По крайней мере, искренне говорил солдату об этом хотении.

Когда солдат конкретно и впрямую достал командира по телефону (а они проживают в разных городах) тем, что ему срочно нужны некоторые уточняющие факты по этому бою, которые известны именно этому командиру, как участнику боя и офицеру младшего звена, командир этого солдата вдруг сослался на внезапную занятость и попросил перезвонить на следующий день.

Солдат перезвонил, командир поздоровался, опять сослался на занятость и сказал, что перезвонит сам. Больше солдат не мог до него дозвониться, и командир не перезванивает и не поднимает трубку.

Такого раньше с этим офицером никогда не было. Он серьёзный и обязательный человек, сделал для солдата очень много хорошего. Может он пытается таким образом уберечь от больших неприятностей своего бывшего солдата? Может быть для кого-то правда о бое 5 роты до сих пор страшна?

Страшна, даже не смотря на то, что абсолютно все преступления афганской войны по закону амнистированы и прощены. Кто боится даже не закона, а чего? Боится просто правды? Боится осуждения ветеранов и сослуживцев по Афгану? Боится позора?

Не хочу никого поливать грязью. Никого не обвиняю. Это просто версия, сложенная мной, довольно опытным специалистом со специальным высшим образованием, из очень скудных и не до конца освещённых и переданных мне фактов (мои друзья по Афгану, бывшие солдаты 350 полка, среди них тоже есть специалисты с высшим образованием в подобных вопросах, говорят, что и они не видят другого объяснения событий).

Больше всего на свете хочу, чтобы она, эта страшная версия оказалась просто полным бредом моего мозга и не подтвердилась ни в одном пункте. Но мне нужно немного фактов и ответов на простые вопросы для освещения всей истории боя 5 роты.

Готов все мои версии объявить просто нелепыми и глупыми версиями, но хочу настоящей и честной офицерской правды. Не хочу опубликовывать ничьих фамилий до полного выяснения всех обстоятельств. Да и потом не буду фамилии печатать.

Не одни только десантники храбро бились в этом кровавом 1984 году. Потери 40-й армии в 1984 году были самыми тяжелыми за весь период боевых действий в Афганистане и составили 2 343 человека убитыми и 7 739 раненными и получившими травмы и увечья.

Бойцы 350 полка ВДВ продолжат это сложное расследование во имя убитых и раненых наших товарищей солдат.

Через два месяца после написания вышеизложенного в интернете была обнаружена следующая информация:

«…5.06.84 г. 1 батальон 350 ПДП выдвигался ближе к горам. В самом начале в засаду попала 3 пдр. Ротным в 3 ПДР был Новожилов, а погиб взводный Токарев и два бойца Федулов, Боголюбов…»

Значит, был всё-таки бой 1 батальона, и были погибшие и были раненые. Почему и этот бой замолчали? Почему на смену целого батальона выдвигалась только одна пятая рота, ведь в первом батальоне своих три роты? И ведь пятой роте сказали, что зажали первый батальон именно 4 июня 1984 года. А тут информация о бое именно 5 июня. Может смещение дат в интернете?

Разбираться ещё и разбираться…

Но всё-таки, где был комбат первого батальона, когда погибали его солдаты и офицеры 5 июня 1984 года?

Нет у меня желания прижать комбата первого этим случаем. И обвинять его нет желания. Он мужик героический, слов нет, но не больше героический, чем любой нормальный курок нашего полка. Я знаю пацанов 350 полка ВДВ не менее храбрых. И целые взвода и роты солдаты лично спасали, и с тяжёлыми ранениями, полученными в бою при спасении своих сослуживцев, домой уезжали, и ни одной медали не имеют. И мне, с моими двумя Отвагами за Афган до их подвигов далеко и далече. Нет, я свои честно заработал, но всё же… Обидно мне, что ребята — Герои без наград. Несправедливо это как-то.

И в батальоне первом была такая же неуставщина, как в любом другом. И солдаты там резали друг друга и молодых солдат убивали за не принесённую пайку масла старослужащему.

Были издевательства и побои, вши, несчастные случаи, дистрофия. Были героизм, самопожертвования и подвиги.

Только Героем Советского Союза стал комбат. А большинство простых фронтовиков солдат уехали домой без единой боевой награды, несмотря на все свои многочисленные подвиги. Но такая же картина была и во втором батальоне.

Любой обычный боевой солдат курок 350 полка окажись он на месте любого комбата или любого ротного, или взводного офицера, командовал бы не хуже. Конечно, образование не помешало бы училищное и где-то опыт руководства людьми, но смелости и мужества было бы не меньше. Просто, каждому выпал свой Афган, именно в определённый момент биографии.

Потом многие солдаты, прошедшие Афган, становились и офицерами и генералами, командовали ротами, полками и взводами уже на другой войне, в Чечне, и делали свою работу не хуже комбата первого батальона и не менее героичнее.

Так что, по афганским меркам комбат был нормальным офицером, и таких офицеров было много. И подвиги совершали и жизни спасали, и ошибались не раз.

К слову сказать, и мне лично он два раза добро делал (хотя и не помнит, наверное) и вспоминал я его очень даже человечным офицером, а никак не шакалом бездушным.

Но лично мне хочется знать, не его ли поступку я обязан четырнадцатью осколкам в голове и потере двух лучших друзей.

У всех курков, солдат и офицеров, прошедших Афган есть свои тёмные пятна в биографиях и невозможно делить фронтовиков на белых и чёрных, но каждый должен попросить у пострадавших из-за него однополчан и у Бога искреннее прощение за свои грехи, приведшие к смерти, ранениям и инвалидностям боевых однополчан.

Попросить лично и постараться всеми своими силами загладить свою вину, если всё-таки не простят.

А простить надо. Придётся простить. Тяжело обвинять, прощать ещё тяжелее. Жить, не прощая покаявшихся — грех.

ЧАСТЬ 2

В 1985 году, обалдев от количества трупов родных граждан в Афгане, Советское правительство, с……о нарваться на праведный народный русский бунт, встретилось с главой Афганистана Кармалем и сказало ему, что пора афганцам самим воевать за свои хижины и посевы.

Нашим войскам в 1985 году было дано указание: стараться не вступать в непосредственные боевые действия, и сосредоточиться на службе прикрытия, охране коммуникаций и обороне важных стратегических пунктов. Гибнуть наших солдат стало меньше.

Вид, у возвращающейся с боёв любой курковой роты был не картинный. Усталые, грязные, серые, небритые, насквозь пропитанные пылью и потом, поджарые и загорелые, кто-то в бурых от крови бинтах, отрешённый и злой взгляд воспалённых глазниц, свисающие с рюкзаков пулемётные ленты и каски, вскинутые на плечи пулемёты и автоматы. Ротная колонна молча и напряжённо шла к своим палаткам, и никто не смел перебегать её путь. Штабных как ветром сдувало. Месяц непрерывной боевой работы в горах. Курки понимали, что вся эта война держится только на их жилистых плечах и пацанячьих жизнях. Всё остальное было вокруг них и для них. Всё… кроме еды, сна, нормальных бытовых условий, достойного денежного довольствия, нормального обеспечения, человеческого отношения, необходимых медикаментов, кроме заслуженных наград и заслуженного уважения вышестоящих командиров всех видов штабов.

Очень хотелось под конец службы, чтобы весь наш взвод, вся рота, вдруг оказались в Москве, на Красной площади. Именно такими, какими мы были на боевых. В полной боевой комплекции и с оружием. Чтобы люди глянули и прониклись. Чтобы жуткое зрелище измотанных, грязных, заросших, перевязанных серо-бурыми бинтами парней отпечаталось у сытых и весёлых граждан России на сетчатке глаз.

Говорил об этом пару лет назад с командиром. Он сейчас живёт в Москве. Хотя сам родом из маленького шахтёрского городка. В детстве играл на скрипке. Ему тоже хотелось народу и правительству роту показать посреди Красной площади. Во всей боевой «красе». Мысли совпадали. Но он был маленький командир, с двумя маленькими звёздочками на каждом погоне. Он храбр и смел. У командира за Афган «Красная Звезда» и «За Отвагу». Я бы дал ему ещё пять раз по столько. Он это честно заработал. Каждый солдат в роте обязан ему кусочком своей жизни. И каждый солдат заработал на грудь не меньше.

Хотя, и каждый командир в роте обязан своей жизнью своим солдатам. Тем самым солдатам, для которых он не смог стать «родным отцом», которые загинались рядом с ним от голода и побоев, многим из которых он из-за собственной лени так и не написал за 2 года службы ни одно представление на боевую награду, несмотря на все солдатские подвиги и ранения.

У командира ещё несколько опасных военных командировок в жизни было, похож на бультерьера, сбитый мускул, костяшки кулаков в мозолях. Какая там скрипка уже. А мог великий скрипач получиться.

Были в курковых ротах прапорщики и командиры, продававшие уходившим домой солдатам положенные парадки, знаки, и береты с тельняшками за чеки. Нет денег, езжай солдатик домой в тех же тряпках, в которых на боевые ходишь, в тех же рваных сапогах, рваном тельнике. Продавали представления на боевые награды, места в отправке домой (первая партия или последняя — много значило). Знаю немало курков, которые своих взводных и ротных офицеров и прапорщиков, в том числе и наших, иначе как суками и шакальём не называют. Видно натерпелись от них сполна несправедливостей.

Реально, каким уродом, гнилью, чадушкой и сморчком надо быть, чтобы парадки (парадное обмундирование), солдатам фронтовикам своей же роты, в бой ходившим, за деньги продавать. При этом каждому курку такая парадка была бесплатно положена.

Узнавайте себя, шкуры спекулянтные и тряситесь, чтобы ваши фамилии называть не стали. Как только вы высовываться начнёте или орденами выпячиваться прилюдно станете, так всё о вас и расскажут солдаты. Так же прилюдно, и на телевидении, и в прессе. Как парадки вы за чеки толкали, как вы своим барахлом офицерским, да сервизами чайными и магнитофонами отобранными у солдат, солдат же на боевых нагружали и заставляли их носить ваши «трофеи» и ваше военное имущество.

Как вы автоматы на боевых теряли, а солдаты их находили, как штык ножи в солдат кидали и заставляли их об этом молчать и служить дальше с ножевыми ранениями в груди.

Солдат и так с ног валится от усталости, а тут заботливый командир ему свой бушлатик, одеяло, каску, магнитофон или сервиз чайный, с кишлака ворованный, сверху нагрузит.

Тащи курок бесправный в гору офицерское барахло, не вздумай чашечку какую разбить или одеяльце запачкать. Солдату же мало нагрузок, он ещё и скотинкой вьючной себя почувствовать должен.

А офицер, потом, в Союзе, чаи с какавами распивая, орденком сияя, и не вспомнит о солдатике, и на могилу к нему, погибшему, не заглянет, или вообще скажет, что это же чадо погибло, оно же от шока болевого умерло, оно же всего полгода в роте послужило.

Встречал я офицеров, которые о солдатах погибших с презрением отзывались, и на могилы к ним не ездили, хотя могилы были в паре часов езды на машине.

Да если бы не эти солдаты, кто знает, много бы одни офицеры сами навоевали.

Смотрел по телевизору передачу, где впрямую рассказывали как высшие члены правительства СССР и отдельные генералы, предавали воевавших в Афганистане солдат, передавая душманам планы наших атак и предупреждая их заранее о готовящихся боевых операциях.

Подонки, они и везде подонки, хорошо, что об этом открыто говорить стали.

Особисты в Афгане рассказывали, что в солдатских цинковых гробах в Союз вывозили наркоту и драгоценные камни. Вывезут останки, с почестями, под салют и слёзы родителей захоронят. Потом, ночью раскопают, вскроют, наркоту и камни заберут, гроб обратно закопают. По всей России тысячами хоронили. Окошечки на гробах изнутри краской белой замалёвывали. И то, если были окошки. Когда и без окошек даже. Цинки никогда не разрешали вскрывать, хоть лоб мать расшиби о гроб. Да и автоматчики из «почётного» караула с военкомом рядом, пойди вскрой, «закон запрещает». Копей драгоценных и маковых полей в Афгане много. Сам в рубиновый туалет ходил. Такая яма в горах, по стенкам которой рубинчики видны в породе. Это афганцы их так добывали.

Цинки ещё почему не дозволяли вскрывать. Там часто трупы были очень обезображены. Или вообще кирпичи на распорках и кусок тела. И хэбчик с беретом сверху. В морг один раз прихожу, сказали там знакомых убитых с Джелалабада привезли, с нашей учебки были пацаны. Думал, узнаю кого. Какой там. Животы вспороты, внутрь земля насыпана, раздувшиеся, кому голову отрезали, кому язык через горло вытащили, кому кожу по поясу надрезали и над головой сдёрнув, завязали, кому член откромсали и в рот вставили. Моджахеды так над нашими солдатами и офицерами издевались. Это на засаду нарвались бойцы. Так никого и не узнал.

Наркоты в Афгане немеряно, почти у каждого солдата был кусок чарса (конопли прессованной) величиной с кулак и более. Героин приобрести тоже было легче и дешевле, чем пачку сигарет в полковом магазине.

Любой полк или дивизия в Афганистане делились на курков, спецов и штабных.

(Ничего не могу сказать о подразделениях ГРУ и КГБ, я с ними именно в Афгане не работал).

Курки — это те, кто непосредственно воевал с автоматом в руках в боях. Спецы, это артиллеристы, постоянные караульные различных объектов, водители всех видов автомобильной и броневой техники, солдаты подразделений химической защиты, ремонтники, повара, кочегары, электрики, заведующие клубами, киномеханики, служащие музвзводов, банщики, санитары и врачи медбатальонов, мед частей, госпиталей и моргов, продавцы и официанты, кладовщики… то есть все те, кто обогревал, ремонтировал, возил, кормил, обслуживал и поддерживал курков в их нелёгкой военной судьбе (простите, если кого не перечислил).

Быть курком было и очень почётно и очень тяжело. Всё, что могло быть самое жуткое и тяжёлое на афганской войне, ежесекундно доставалось именно им. Самая заветная моя мечта была такая: я сижу в кресле и 3 минуты наслаждаюсь полным покоем. Что это за мечта, скажете Вы? А вот такая мечта, целых три минуты гарантированно знать, что с тобой ничего не случится, тебя не убьют, не отбомбят, не обстреляют, и никуда по тревоге не дёрнут. Покоя не было 24 часа в сутки. Как не было и кресел. Табуретки были. Били по молодухе службы под задницу, по голове и по рёбрам. Вместе с войной, кровью, вшами, гигантскими физическими нагрузками, голодом, издевательствами, избиениями, наплевательским отношением и всем остальным, этот психологический прессинг порой был просто невыносим. Спасением молодого солдата было только внешнее, напускное отупение и практическое замораживание любых великих эмоций, кроме животного волчьего воя по далёкому, тёплому, сытому и доброму дому.

Небольшое отступление: в школе уже в 9 классе я с огромным интересом читал и «Капитал» Маркса, и Ницше, и Канта, и Гегеля. В первые три месяца после демобилизации из Афгана в любой сказанной мной фразе из 5 слов, три было матом. В приличных местах мат я заменял многозначительным мычанием в виду того, что не мог подобрать нужных слов. Словарный запас, дай бог, составлял слов 100–200. Это была обычная естественная защита организма и мозга. Такая же, как проваливание в кратковременный сон при вызове огня артиллерии на себя. Организм не выдерживает страха и ужаса, и отключает мозг. Мне такое свойство организма очень нравилось. Сослуживцы, за храброго меня считали, типа, ни фига у бойца страха нет, кругом снаряды рвутся, а тело спит спокойно. Причём просыпался я ровно сразу после обстрела. Хотя однажды заснуть не удалось. Сутки пластались, еле выжили. Наверное, сон не пришёл потому, что надо было отбиваться.

Один из моих командиров офицеров до сих пор вспоминает, что даже в горы я таскал с собой толстенные книги и пытался их читать. Скорее всего, это была сила привычки, оставшаяся с гражданки. Ничего из прочитанного на войне я не помню, кроме тома Дюма про трёх мушкетёров. То ли «двадцать лет спустя» то ли «40». Особо на войне не почитаешь, даже когда на горке сидишь, но просто так бездумно сидеть мне тоже не хотелось.

Солдаты умудрялись на войне и стихи писать. Всё-таки всплески нормальной душевной жизни в нас порой пробуждались.

По приходу роты с боевых действий…

Здесь я прерываю предложение, так как удивительное это словосочетание «боевые действия». Наверное, надо было ввести три категории. Ветераны Боевых Действий, ветераны обеспечения Боевых Действий и ветераны штабов на боевых действиях. Ну да всем охота именно бравыми вояками считаться.

Вот мой старшина роты, прапорщик. Ходил с ротой на все боевые. Выполнял функции реального Боевого Командира. А в удостоверении ветеранском у него литера буквенная перед номером не та стоит. Прапорщицкая какая-то литера. Какое-то крючкотворное чадо решило, что прапорщики должны не так обеспечиваться льготами, как другие. Старшина роты типа по званию относится к категории прапорщиков и не имеет права на санаторно-курортное лечение за счёт государства. Это хана полная. Значит, ходить в атаки под пули ему можно, а в санаторий никак. У него, что, психика железней, или болезней меньше? А генерал, офицер штаба, пожалуйста, вне очереди на курорт, вперёд многодетной матери или бабушки трудяги.

Так, вот, по приходу роты с боевых, надо было разгрузиться. То есть сдать в ружейный парк (комнату хранения оружия роты) все гранаты, запалы, тротил и так далее. Счастье роты, если дежурный по роте был молодой. Всё ему скинули, и пусть всю ночь укладывает всю эту дребедень по ящикам. А если дежурный — дембель. Ему и вошкаться неохота и другому не перепоручишь. Дежурный то именно он. А как правило дежурных в роте на время боевых оставляли именно дембелей. Этакая льгота «особо уставшим». Самого один раз дежурным по роте оставили, потом в глаза сослуживцам стыдно было смотреть. Вроде не сам просился и ничего позорного не делал, всех по очереди оставляли, давали передых. Типа внутриротной награды за усердную боевую службу. Лежишь на кровати две недели, балдеешь, спишь да кушаешь. Никто и претензий не предъявлял, а всё равно стыдно.

Дневальными к дежурному на время боевых оставляли совсем дохлых молодых солдат из категории умирающего «бухенвальда». И пихали тогда солдатики по приходу с войны всю боевую трихомудию по тумбочкам. Откроешь иную, а оттуда вываливаются и тротил, и запалы, и гранаты, и ленты пулемётные. Тумбочки у нас были вроде кладовки в квартире. Всего много, порядка нет. Иногда тумбочки открывал проверяющий со штаба полка. Крику было, как от контуженой коровы. Срочно и тайком всё патронно-гранатное из тумбочек после такого шмона выкидывалось в солдатский сортир, в выгребную яму. Как только он не взорвался. Особенно смешно было, когда вываливаемое плюхалось в г…….ю жижу. Солдаты, сидевшие на очках (а их всегда было немало ввиду некачественной пищи и массовой дизентерии) с криком и матами срывались вон. Летела брызгами поднятая жижа и нежно окутывала не успевших вскочить. За очередным неуклюжим бросателем обрызганные неслись с проклятиями до самой ротной палатки.

Кстати, этот сортир, стоящий возле самой колючей проволоки вместе с мусорными контейнерами, афганские пацаны всегда хотели украсть. Сделан он был из досок. Доски в Афганистане ценились. Бедная страна, даже дерева толком нет. За одну доску можно было купить джинсы с часами японскими или дублёнку. Мусорные баки наши эта шпана афганская всегда прошаривала в поисках всякой привлекательной хрени (как бомжи в России возле подъездов роются). Потом за колючкой на ихней стороне всё усеяно нашим мусором было. Разбрасывали, сволочи. Перелезет мальчонка через проволоку колючую, бак мусорный ловко опрокидывает, загребает, что попалось, и на свою афганскую сторону обратно бежит. Караульный к нему несётся. Пока караульный бежит в одну сторону, с другой позиции следующий пацанчик помойку рушит. Караульные в детей не стреляли, хотя, если караульный молодой, он потом сам всё опрокинутое собирал обратно в помойку. Жестокости в 350 полку к местному населению, в особенности к детям, почти не было. Почти.

Мы по утрам всей ротой, организованно и строем, бежали к колючке, за туалет. Выстраивались в ряд и по команде все дружно с…и на афганскую территорию. Потом шли разбросанный малолетними аборигенами мусор за колючкой убирать обратно в баки. Один крендель там подорвался, видно моджахеды с растяжкой или миной подсуетнулись. После этого случая возле мусорки и туалета поставили часового.

И вот как-то выбегаем мы ротную пись-пись делать, а туалета родного нет. Спёрли. Одна яма с говном осталась. Так наш тубзик, а он был не маленький, полковой несколько раз только за мою службу воровали. И часовой не спасал. Спал, гадёныш, наверное.

Однажды и я это чудо туалетно-инженерной мысли охранял, целый час. Сидел я как-то днём в палатке. Вернее полулежал на кровати. Дежурный был молодой, он пошёл броню мыть, а я типа за него, роту караулю. И тут заходит комиссия со штаба дивизии. Крик, визг, почему днём лежишь, почему в тумбочках боеприпасы и вообще, что за тон, и что за пререкания. Короче, пнули меня штабные полковники туалет охранять на сутки. Взял я автомат, подсумок с дополнительными магазинами нацепил, часок рядом с туалетом покантовался, покурил, с корешком из шестой роты покалякал (его тоже на охрану туалета замели, тоже днём в роте на койке валялся). Потом мы свалили. Полковники ушлые оказались, через 2 часа кинулись проверить, реально ли старослужащий туалет охраняет. Счас! Фамилию я-то им вымышленную сказал. Круговерть была полная. Так меня и не нашли. Комиссии любили шмонать наши солдатские тумбочки, пока нас в палатках не было, всё штабным казалось, что мы сладко живём, всё неуставное у нас отобрать хотелось. Фотки и фотоаппараты изымали, платочек солдат мамке припрячет — не положено, хлеба кусок найдут в тумбочке — орут о воровстве, мыло или лезвие бритвенное притащишь с боевых — мародёр. А конфискованное у солдат себе забирали. С…и.

После года службы у солдата возникало непреодолимое желание сделать себе на память об Афганистане татуировку. Самой излюбленной была татуировка с изображением самолёта и десантирующийся парашютист на фоне него. Ну и надписи типа ОКСВА, АФГАНИСТАН, годы службы, номер полка или дивизии.

Делались такие наколки, как правило, на плече. Опытные образцы татуировали на плечах молодых солдат, часто погано, неумело и бледно. Такой «портак» человеку оставался на всю жизнь, как память об издевательстве. Наколки делали не все. Многие не делали. Не делал и я. Потом, работая за границей, был рад, что не поддался всеобщему увлечению.

В полку время от времени случались самоубийства. По халатности и добровольно. Два из них произошли у меня на глазах. Чистка оружия, солдаты должны отстегнуть магазин, направить ствол автомата на 45 градусов в небо, передёрнуть затвор и нажать на спусковой крючок. Я это вызубрил ещё на охоте с папой в Союзе. Только там у меня ружьё было, а не автомат, но смысл тот же. Солдаты иногда ошибались. То передёргивали затвор с пристёгнутым полным магазином, то забывали про патрон в патроннике и передёргивание, чтобы он вылетел прочь. Так и здесь. Магазин солдат снял, а передёрнул и нажал на курок, склонившись над стволом. Заездился мальчишка, или просто устал и запутался в движениях. Дело было на броне, между боевыми, чистка шла без стола, на земле. Так и убил себя, прямо в грудь. Полгода ему до дома оставалось.

Другой парень, с соседней роты, зимой, на Бараках, сам застрелился. Метрах в двухстах от меня. Парень был молодой по призыву, но уже сразу в своей роте уважаемый, спортсмен, самбист, командир отделения. Гоняли его, конечно, но не так, чтобы очень. И почти не били. Говорили, что он верующий был, поэтому и застрелился. Мол, оружие вера держать не позволяла. Вопрос, почему в Союз не попросился, или в писаря не ушёл. Да и самоубийства верующим тоже не одобряется в церкви. Солдат к этому времени уже на третьих боевых был. Да и папа, у него, какой-то секретарь КПСС был. Короче не вязались все эти факты между собой. Парень упал, пена кровавая. Мы только в горы выдвигаться начали. Хрипит: никого не вините… и умер. Кто его знает, на самом деле, чего стрелялся.

В самый конец своей службы я получил ранение в очередном бою. Добрались мы до медсанбата только через сутки. Мне повезло, наш медсанбат находился буквально метрах в семистах от моей роты, поэтому, оклемавшись, я уже во всю бегал в роту, да и вообще в полк, курнуть с сослуживцами (с друзьями уже не получилось, убили тогда всех моих друзей) конопли, смотреть вечернее кино для солдат на стене клуба до отбоя, и кино для офицеров, уже в самом клубе после отбоя. Молодые солдаты приносили нам из расположения роты табуретки, и даже стулья где-то добывали, и мы дембеля, важно восседали на них в первом ряду. В кино для офицеров я же теперь ходил, пользуясь офицерским бушлатом одного из офицеров роты. Настоящий, редкостный офицер. Ему было не жалко, а ХБ нового образца у солдат и офицеров, так называемая «песочка», было одинаковое. Единственное о чём он меня попросил, что если я залечу с офицерскими погонами, то отвечать буду сам. Не залетел. В полку всегда было много разных офицеров из других частей ВДВ и все офицеры друг друга не знали. В медсанбате мы конечно ходили в больничном, мне песочку медсанбатный каптёр на самоволки всегда выдавал. Уважал за ранения. Правда не мою форму, а чужую, моя с боевых, вся кровищей была ухряпана. Но всё равно всегда чистую, подшитую, ушитую и выглаженную. Хороший парень каптёр медсанбата, понимающий. Респект ему по полной.

Афганские дети были ушлые, чумазые и чернявые. Возле колючей проволоки, ограждающей наш полк от афганской территории, они всегда крутились. У каждого был героин и пачка афганей (деньги местные). Все детишки предлагали меняться их героином на наши сигареты, или просили продать им оружие, или боеприпасы, или любую другую военную лабуду. Героин был откровенно дешёвый, цвета какао, но нам, куркам он был не нужен и без него тошно. Штабные солдаты и спецы героин часто брали. Мы, курки иногда меняли свои сигареты на чарс (наркотик из конопли), лепёшки. Курки меняли только сигареты, остальное менять считалось западло. Да и не было у нас остального. Своего не было, а лишнее воровать надо было, у курков на воровство времени почти не было. За торговлю оружием или боеприпасами курки готовы были порвать на части любого, невзирая на звание. Потом это убивало нас и наших фронтовых товарищей. Ни один курок, как бы он не был голоден, никогда не менял на еду ничего из оружия или боеприпасов. Голод голодом, а честь ВДВ была у всех курков.

Особисты (офицеры Особого отдела) часто говорили, что нас предают и делает это кто-то из высокопоставленных офицеров штаба полки или дивизии. Просили присматриваться к старшим офицерам штабов, кто из них подозрительно долго общается с солдатами и офицерами афганской армии или вообще общается с местными жителями. Обещали за выявление предателя «Орден Ленина». Видимо серьёзно достал предатель особистов, коли к солдатам за помощью обратились.

Были перебежчики на сторону моджахедов. И офицеры бежали и солдаты. Офицеры реже, солдаты чаще. Хотя перебежчиков было не очень много. Массовых предательств не было.

О нас моджахеды знали очень много. Уже позже, через 11 лет, работая в одной «великой и главной во всём мире» капстране, я столкнулся с их спецслужбами. В том числе проходил проверку и на детекторе лжи. Мне очень чётко и по-русски рассказали, где и в каком звании я служил в Афганистане, и чем занималась наша рота, и даже конкретно взвод в котором я служил. Потом подобное подтверждение их подробных знаний о нас я получил от одного из офицеров нашего полка, которому тоже довелось побеседовать с представителями разведки чужой «великой» державы. Моджахеды и агенты ЦРУ о нас знали многое. Тем не менее, мы их часто лупили.

На боевых мы встречали пуштунов. Такое племя есть в Афгане. Белобрысые или рыжие, глаза васильковые, кожа белая. На мальчонку пуштуна посмотришь, и кровью сердце обливается. Ванятка русский и всё тут.

Детям афганским мы иногда отдавали остатки своего и без того скудного пайка: галеты, сахар, консервы. С брони еду им кидали, когда через Кабул с боевых приезжали. Дети их часто ещё голоднее нас были.

Афганцы нас, бывало, в кишлаках лепёшками угощали, молоком. Сами они тоже нищие были. Штабные офицеры нас пугали, что отравленное всё может быть. Сами, падлы, ездили в город покупали афганскую еду и жрали в обе щеки. И лепёшки с фруктами, когда мы к броне спускались, у нас отобранные, жрали, не давились. Никогда не слышал, чтобы кто-то афганским хлебом или молоком траванулся. Нам афганские деньги иметь запрещалось. Солдатам вообще, по ходу всё запрещалось, кроме права погибнуть в бою.

Однажды к нам в часть привезли бывшего сержанта, торговавшего оружием и боеприпасами с афганцами. Его везли в Союз на суд. На одну ночь, пока ждали самолёт в СССР, этого торгаша оставили в караулке нашего полка. Утром тот лежал в луже собственной крови, избитый и с проломленной головой. Виновных не нашли, да и особо не искали. С предателями надо поступать именно так.

Покидать Афган мне тогда не хотелось. Я по дембелю написал рапорт на имя командира полка, чтобы меня оставили на сверхсрочную службу сержантом в моей роте. Потери в роте на тот момент были огромные, и я рассчитывал, что меня оставят. Мне предложили должность на складе, но я отказался. Меня интересовали не чеки и просто служба в полку, а именно хождение с ротой на боевые.

В это время в медсанбат из соседнего полка прибыл солдат годок, который, как нам передали его сослуживцы, хотел убежать к моджахедам. По крайней мере, его в этом подозревали. Этот солдат умудрился отстать на боевых от роты и его нашли только через двое суток. Пока суть, да дело, из полка его было решено убрать. Не нашли ничего лучшего, как сунуть в медсанбат, в палату для больных по бытовым причинам. Солдатское сарафанное радио сработало. Мне, в общем-то было до лампочки на него. Вызвали мы его ночью к нам, в палату для раненых, допросили. Не били, не издевались, просто беседовали. Парень в побеге не сознался. Может и не виноват был. Борзый паренёк. Я ему сказал, чтобы он сдал в медсанбатовскую библиотеку мои прочитанные книги и перечислил, какие надо новые принести. Сказал выполнить до обеда. Обед прошёл, книг нет. Послал за ним. Не идёт. Пошёл сам. Пришёл, дал в рыло. Тут на беду заходит сам начальник медсанбата. Залёт. На следующий день меня вместе с бинтами выписали в роту, чему я был безумно рад. Борта в Союз уже заканчивались, и если бы я долечивался, то ещё потом четыре-пять месяцев тянул в роте сержантскую лямку. Сверчком я её тянуть был готов, а за три копейки солдатиком оловянным уже не хотелось.

Так у меня в справке о ранении и написано: «выбыл в часть за нарушение госпитального режима». Обратной стороной моего предпоследнего нарушения воинской службы было то, что рапорт на сверхсрочку зарубили. Командир полка сослался, что у меня правая рука плохо работает теперь, но это была бюрократическая отмастка. Всё равно, по ранению мне был бы положен как сверхсрочнику отпуск домой. Пока туда, пока дома, пока обратно, всё бы зажило. Я так тогда думал. Даже врачи так думали. На самом деле, не долеченная рука ещё 2 года плохо работала. Если бы мои солдатские требования на билеты домой были обеспечены полностью и как положено, то ранение бы не воспалилось. Чиновничья власть забыла зарезервировать билеты для фронтовиков Афгана, и мы добирались домой, как могли сами. Вот ранение в пути и воспалилось. Дома меня повторно прооперировали, и я ещё месяца 2 ходил на перевязки. Главное, без руки не остался.

Многие бывшие курки рвались обратно в Афганистан. До самого вывода войск мы скрежетали зубами и выли по войне, как когда-то выли по дому. Война манила нас обратно. Мы писали рапорта, обивали пороги военкоматов. Тщетно.

Сейчас, когда прошло много лет и в новостях я вижу и слышу, как России угрожают, мне смешно. За рубежом забыли, что в России живёт, как минимум, несколько сот тысяч бывших курков с Афгана и Чечни. У пацанов никогда не заржавеет встать на защиту своей Родины. Мы умеем и воевать, и умирать за Родину, за российский народ, за нашу землю. Более того, нам нравиться это, мы скучаем по этому, и мы не боимся смерти. Ходить в атаки, подорвать себя вместе с врагами гранатой для нас обычное дело. Доктора говорят, что все побывавшие на войне немного шизофреничны, наверное, это так. А ещё мы очень любим Родину. Мы уже во многом самодостаточны, наши основные дела сделаны. Многие из нас получили дополнительную выучку и подготовку в специальных учебных подразделениях. Мы стали гораздо сильнее, умнее и выносливее. Успели повоевать в других конфликтах. Некоторые покрылись жирком, но жирок на войне быстро сойдёт, а мастерство боя оно у нас в крови. Так что, у России надолго есть вторая армия, взрослых умелых и зрелых мужчин, готовых всегда постоять за Родину.

До гор, где собственно и были основные бои, обычно добирались на БМД или БТР. Бывало, добирались по нескольку суток. Механики-водители, порой, не спали по двое-трое суток. Обветренные до красна лица, сантиметровые маски из пыли. Мы, курки, отсыпались впрок. Спали внутри как селёдки в бочке. Теснота неимоверная. Любая мина или выстрел с гранатомёта делали такую боевую машину общим гробом. И если официально аббревиатура БМД переводилась как «Боевая машина десанта», то мы её переводили как «Братская могила десанта».

В БТР было места побольше, чем в БМД, но всё равно тесно. Зато в БТР было удобней ездить сверху. Свои плюсы и минусы. Сверху нас могли снять снайпера, но были теплые места на моторе зимой, и легко дышалось летом. Внутри было летом душно, зимой холодрыга. Верхние люки в БТР то открывали, то закрывали. С одной стороны в люк могли закинуть с горки гранату, с другой стороны с открытым люком было легче выжить при попадании из гранатомёта.

Погибали и умирали в Афгане по разному. Кто от болезней, кто от героина, кто стрелялся или вешался, в кого стреляли, кого сжигали или взрывали. Кто погибал от множественных ранений или от мгновенной пули. Кто входил в болевой шок или умирал от потери крови. Погибали и от бытовых случаев.

Лето, жара. Стирал солдат своё ХБ. Повесил его на ограждение из колючей проволоки вокруг полкового умывальника. Тут срочно построение. Строили нас часто, по поводу и без. Подбежал, горемыка, схватил полусырое обмундирование и упал без дыхания. Провод, дающий ток на лампочку в умывальнике старый был, перетёрся о край крыши и упал на колючку. Написали домой погиб смертью героя. Орден «Красной Звезды» присвоили посмертно. Неплохой был солдат, уважаемый в роте, оператор-наводчик боевой машины, через полгода домой собирался. Хоть и дембель, но без жестокости, добрый, кашей меня на броне, пару раз подкармливал. Почему подвиг приписали и орден? Да сидеть командиру полка и ещё нескольким ответственным офицерам не хотелось. Мы тоже молчали. Да и кто нас услышать готов был, бессловесную скотину войны. Хотя, по мне, так правильно орден дали. Он его в предыдущих боях честно заработал. Механы и операторы в своих машинах на марше подрывались. Мы, спешимся и неподалёку идём в особо опасных местах, а они едут. Оператор-наводчик вообще сидит в окружении боеприпасов. Рванёт от любого подрыва и факел. Одно счастье, в горы не ходить.

У каждого курка при себе был «оранжевый дым», это такая штука, которая похожа на маленькую ракетницу с сошками ножками. Ножки отгибали, держали в одной руке, другой дёргали за верхнее кольцо и держали. Валил густенький оранжево-коричнево-красный дым. Типа дымовухи самодельной. Это означало, что мы свои, советские. Такой дым должен был быть только у советских солдат. Мы часто меняли ракетницы у афганских солдат на их сухпайковые консервы. Они иногда были повкуснее, но часто без этикеток. Как лотерея. Поменял и может, повезёт, достанется более вкусная каша или даже мясо куриное. Мне у них рисовая каша с курицей нравилась. Мяса в консервах у них было больше, чем в наших, советских. Оранжевый дым менять было негласное табу. Это считалось предательством. А афганские военные его всегда выпрашивали, готовы были за него кучу мясных консервов дать. Деньги предлагали. Такой дым зажигался, когда летела вертушка или МИГ или бомбардировщик. Такой дым зажигался, если случайно артиллерия или другое советское подразделение открывали или могли открыть огонь по своим. Издалека мы все были похожи на банду. Сложно определить курки это или моджахеды. За оставленный врагу оранжевый дым, даже в бою, могли и под трибунал отдать. Я не помню случаев, когда у моджахедов был бы этот дым. Оранжевый дым выручал очень часто, но он выдавал наше местонахождение, поэтому без конкретной необходимости им не пользовались. Ни один солдат в моё время службы, как бы он не был голоден, не менял дым или боеприпасы ни на что. Только ракетницы. Совесть была. Чего только мы на войне не делали, но до предательства курки не опускались.

Отец при моём возвращении с войны особо отметил у меня стеклянный, холодный, «замороженный», равнодушный, ничего не выражающий взгляд глаз. Ещё он часто вспоминал, как при хлопке лопнувшей лампочки на лестничной клетке я невероятно быстро уложил его на пол и вжался рядом сам. И если моё поведение при хлопке ему было понятно, он отлично с детства помнил фронтовиков, возвращающихся со второй мировой, то объяснить для себя мой стеклянный взгляд он не мог. Этот взгляд его пугал, как нормального человека пугает взгляд убийцы или змеи. Отчего у меня был такой взгляд, я не знаю. Был да был. До войны у меня был взгляд очень добрый.

Солдатская жизнь курка в Афгане делилась на 2 части. Жизнь в расположении и жизнь на боевых. В части было тяжело морально и муторно, холодно и голодно. Ни одной секунды не было покоя, гоняли по делу и без дела, построения были почти каждый час. Если у солдата выдавались свободные полчаса, командиры обязательно их тут же заполняли работой или очередной чисткой оружия. Командиров бесил вид праздно живущего или отдыхающего солдата. Куда-то сквозануть, где-то расслабиться у молодого бойца курка не получалось. Да и дембеля особо никуда отлучиться не могли. Нас пересчитывали как цыплят чуть ли не ежечасно. Я лично видел, как исчезнувшего пару раз минут на десять из поля зрения ротных командиров молодого солдата просто привязали верёвкой к другому, менее бегающему солдату. Делалось это во имя «искренней заботы об этом солдате». На самом деле, исполнялись приказы сверху. Наверху понимали, что если позволить солдату немного самостоятельности и вольности, он просто пошлёт всех с этой войной куда подальше. Солдат мог задуматься и понять правду, а этого коммунистическая партия допустить не могла.

Ещё одному солдату, укравшему и съевшему с голодухи из столовой курицу, предназначенную командиру полка, на шею привязали ещё одну сырую, мороженую курицу, и он неделю с ней жил. Курица тухла и воняла. Снять было нельзя, грозили расстрелом или тюрьмой. Раньше я думал, что такое мерзкое наказание могут придумать только фашисты в концлагере. Голодный человек с курицей на шее, которую нельзя снять и съесть.

Много чего из того, что советские солдаты и офицеры делали в Афганистане, попахивало чем угодно, только не светлым будущим, гуманизмом, человечностью и справедливостью.

Кто-то не добежал ночью до туалета, расположенного на другом конце плаца от казарм и наделал прямо на плац. Командир полка приказал построить полк и заставить голыми руками дежурного по плацу убирать наделанное чужое дерьмо. Тот отказался. Полк стоял несколько часов. Без еды, воды и отдыха. Больные дизентерией солдаты стояли и срались в штаны. Больные почками ссались. Паскудное наказание, виноват один, страдают все. На наших однополчан давили нашей же жестокостью. Такой прессинг не выдерживал никто.

Дежурный плача убрал всё руками. Это был хороший сержант, но жизнь его с этого момента была сломана. До самого дембеля ему уже было не подняться из чморей. Мы были жестоки в своей стае. Чем он был виноват? Ему потом «повезло». До дембеля этот сержант не дожил. Он погиб в бою. Погиб как всегда погибали в боях, героически и с автоматом в руках, спасая своё отделение от превосходящих сил противника. Казённая фраза. Попробуйте отдать свою жизнь в девятнадцать лет, за таких же сопливых, едва оперившихся детей, как вы сами. Он смог.

Солдат ломали морально под страхом жестоких расправ. Ломали просто так. Из-за личных амбиций. Ломали ежеминутно и ежечасно. Ломали командиры и «братья» сослуживцы старослужащие. Иногда «особо приближённые» к дембелям молодые солдаты издевались по их указке и им в угоду над своим же молодым призывом. На этом поднимались и делали карьеры вплоть до заместителей командиров взводов. Получали звания вплоть до старшин. Было и наоборот, приходил солдат в Афганистан сержантом, уезжал рядовым. Не всем было дано другими командовать. Кто бить и издеваться не умел или не хотел, кто просто не мог командовать и терял звание. Особого умения, полководческих и командирских талантов сержантам и старшинам не требовалось, ори погромче, издевайся пожёстче, бей в лоб за любые пререкания, топчи более слабых физически и духом, верти хвостом перед командирами и старослужащими, всю нагрузку кидай на молодых. Смелость и храбрость сержантам куркам была нужна. Но храбрыми были многие, людьми нет.

Иногда старослужащие просто заставляли молодых солдат биться между собой. Причем обязательно до крови. Такая потеха, «гладиаторские бои» взводного значения. Топчи другого, чтобы тебя не утоптали.

Дембеля и сержанты любили бить молодых солдат в кость ноги, спереди, ниже колена. Удар сапогом разбивал в кровь ногу почти до кости, нога начинала гнить. Гнила и не заживала порой и по полгода. Били потом неоднократно уже по самой ране, чтобы кровь опять хлестанула. Шрамы оставались страшные, как от тяжёлого ранения. За что?

Офицеры роты знали об этих избиениях и лишениях пищи солдатами старшего призыва солдат молодого призыва. Не помню ни одного офицера, который бы подкармливал голодающих молодых солдат или дал им свободное время для приведения себя в порядок. Грязное обмундирование, чёрные неухоженные и потрескавшиеся в ранах руки — страшный бич любого молодого солдата. Особенно зимой. Летом можно было умудриться постираться и на броне. Зимой в трусах, на морозе много не настираешь, да и где потом сушиться. Попасть молодому солдату самостоятельно в полковой умывальник было невозможно. Нет на это ни минуты времени, кто отпустит одного молодого куда-то стираться. К тому же рядом с полковым умывальником стояли палатки разведки полка. Их молодые солдаты набрасывались стаей и били любого, кто не из их роты, пришедшего самостоятельно, без подразделения в умывальник. Даже «годкам», солдатам отслужившим год, порой доставалось. Да что годкам, молодые разведчики и дембелей из чужих рот били. Науськивали разведчиков на солдат других рот дембеля разведки, которые так воспитывали в своих молодых солдатах стойкость, силу и мужество. Своеобразно воспитывали. Били своих, чтобы чужих в бою не боятся.

Поэтому, постираться зимой молодому солдату курку в нашем полку было почти невозможно, за исключением единичных «счастливых» случаев. Вода для стирки была только в бане или в умывальнике. Но там не постираешься.

Не помню ни одного случая, чтобы кто-то из ротных офицеров взял молодых солдат и отвёл их хотя бы в свой офицерский модуль постираться. В офицерском модуле был нормальный умывальник, где вода лилась из краников. Офицер, выдели час бойцам, выдай мыла, отведи солдат на стирку, разреши потом всё это высушить в своей офицерской комнате при обогревателе. Пока всё сушится, дай солдатам самый дешёвый чай, дай по куску сахара и по паре кусков хлеба. Х..н там.

Уверен, что читая эти строки, большая часть офицеров возмущённо скажет: что я нянька, что ли. Постираться помоги, чаем напои, хлеба дай, проследи, чтобы не били, проследи, чтобы хавчик не отбирали, проследи, чтобы солдат здоровый был…

В роте ВДВ 3 взвода по 21 человеку, плюс отделение управления 7 человек. Из офицеров: ротный, зампотех роты, замполит роты, три взводных офицера и прапорщик — старшина роты. На каждого носителя погон со звёздочками от силы 4–5 человек солдат молодого призыва. Капец, какая трудность им на ноги встать помочь и сделать из них реальных солдат с первых дней войны, хотя бы в бытовом отношении.

Не знаю, может офицер в роте только для того, чтобы зарплату получать и храбро солдат в бой водить, но не смочь при этом обеспечить человеческую жизнь вчерашним детям, которых тебе доверили матери и Родина?

Маргелов так к солдатам не относился. 350 полк ВДВ был его любимым полком, и солдаты в этом полку при Маргелове ходили чистые и сытые. И офицеры при Маргелове питались с солдатами в одной столовой и из одного котелка.

Всё от командира зависит и от соблюдения им дисциплинарного, и воинского, и боевого уставов. При хорошем офицере и солдаты все чистые, сытые и счастливые.

В Афгане я не видел ни одного счастливого молодого солдата. Ни когда и ни одного. Там было всё, кроме солдатского счастья по человеческим меркам.

Командир полка знал, что больше половины его солдат больны физически и психологически, и не виноваты в своих проблемах и болезнях. Но он жил в другой обстановке. У него была личная резиденция в коврах и ординарцах. У него был личный повар и личный официант. У него была звезда «Героя Советского Союза» (как всегда, вручённая «за личное мужество и героизм»), любовница и огромная власть. Он, видимо, любил солдат по-своему. И, наверное, был самым «мужественным и героичным» в полку, так как других живых солдат нашего полка, Героев Советского Союза, я не встречал. А вот реальных смелых и отважных солдат десантников, до которых и лично мне далеко было, видел в полку много и ежедневно. Только не светились у большей части из них, ни медали, ни ордена, ни золотые звёзды. Хотя солдаты и совершали реальные подвиги, в отличие от командира полка и командира дивизии, которые получили звания Героев просто по разнарядке.

Герой Советского Союза от Российского государства получает около 30 тысяч рублей в месяц. Думаю, что командир 350 полка ВДВ, как честный человек должен понимать, что его звезда Героя, по настоящему, принадлежит его бывшим бойцам. Справедливо будет, чтобы он на деньги, полученные за звезду Героя, ездил к матерям замученных в его полку солдат и просил у них прощенья за то, что не уберёг мальчишек в результате своей лени, не профессиональности, равнодушия и некомпетентности, и не смог обеспечить их детям возвращение домой живыми и здоровыми.

В такие же поездки надо отправиться и командиру 103 дивизии ВДВ. Чтобы генерал тоже ездил к матерям замученных в его дивизии солдат и просил у них прощенья за то, что не уберёг мальчишек в результате своей лени, не профессиональности, равнодушия и некомпетентности, и не смог обеспечить их детям возвращение домой живыми и здоровыми.

Хотя, какие претензии к прапорщикам, офицерам и генералам по поводу «быть для солдата отцом родным». Вспомним текст Присяги того времени:

«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным Воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников.

Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Советскому Правительству.

Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооруженных Сил, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение советского народа»

Вот так: «…беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников…», «…всемерно беречь военное и народное имущество…». Поэтому, приказы мы все выполняли беспрекословно, имущество берегли. Людей не берегли, люди не имущество, чего их беречь. Не заложено было государством в тексты и головы правило любить и беречь солдата.

Ещё я видел молодых солдат, собирающих хлебные корки в офицерской и солдатской столовой. У этих голодных человеческих существ не было ничего. Даже их жизнь принадлежала другим. Командир полка и командир дивизии их со своего стола не подкармливали. Наверное, самим мало было. А голодным хотя бы простого чёрного хлеба пару кусков надо было. Да никто из офицеров полка и дивизии голодающих солдат с диагнозом дистрофия не подкармливал. Если бы откармливали, пришлось бы отчитываться за лишний съеденный солдатами корм, в там, глядишь, и воровство бы всплыло, и убийства, и преступления, и лень офицерская, и непрофессионализм, и приписки. И пошли бы вчерашние «герои» в тюрьму.

Хотя, справедливости ради скажу, что однажды человек 15 доходяг, которых уже совсем ветром шатало, по приказу командира дивизии (тоже «очень героичного» человека с золотой звездой) собрали со всего полка, поместили в медсанбат и 14 дней кормили усиленным пайком. Ну, типа банка сгущёнки дополнительно в день на десятерых и яйцо одно в день вроде давали, и хлеба вместо одного куска два в обед давали. Всё это под присмотром офицера и с обвинением солдат в членовредительстве. Типа они сами голодали, по личной инициативе, чтобы на боевых сдохнуть побыстрее. Если бы не присмотр за поглощением баланды офицером, подкормку бы у доходяг отняли. Солдатам было плевать на статью о членовредительстве, они были в том голодном полуобморочном состоянии, когда человек уже не соображает. Главное, что они ели и у них еду не отбирали. В роте старослужащие иной раз или заберут половину пайки, или просто есть не дадут, или на голову пайку выльют. Типа наказан, сегодня не ешь, или ешь, но половину.

Наказывали часто и за любую провинность. Когда доходягам выдали зарплату, ночью пришли дембеля и отобрали её. Всё одно вас, говорят, кормят, не сдохните. А один доходной с комендантского взвода был, так его заставляли это яйцо дополнительное прятать и ночью дембелям отдавать. Не отдаст — приходили ночью и били.

Первые несколько дней парни просто лежали, им даже еду в палату носили, по немного, чтобы не померли от «обилия» еды то. Потом медленно их стали выводить во двор. Они ходили как тени. Мы один раз шли ротой мимо них. Тощие, похожие на мертвецов, с отрешёнными лицами они и дышали через силу. Через ещё пять дней доходяги уже смогли даже помогать в медсанбате по хозяйству.

Один из них, медленно помирающих от «великой заботы командиров, партии и правительства» был с моей роты, моего призыва. Как мы ему завидовали. Человек смог поесть и отдохнуть. Хотя мог и сдохнуть от истощения. Палка о двух концах.

Таких доходных «бухенвальдов» много было. Этим «повезло». Когда его в медсанбат уводили, он уже только напоминал живого человека, так, полутруп. Все силы у него уже были войне отданы. Ещё завидовали, что у него был квадратный потолок. Наш, палаточный, треугольный, лично у меня вызывал рвотные спазмы и позывы. Я просто мечтал о квадратном потолке. Наверное, потому, что у нас в городке в больших треугольных палатках жили только бомжи алкаши.

Я в детстве жил в большом и длинном бараке, возле кладбища и видел эти палатки и кровати, стоящие в них. Кровати у бомжей были такие же, как у нас в Афгане. Правительство советское, по ходу, с одних складов нас с бомжами обеспечивало. Говорят, бомжи до сих пор в таких палатках живут.

Солдат потом рассказывал, как первый раз, окрепнув, вышел на улицу. Стою, говорит, шатает меня от слабости. Апатия полная. То ли выживет организм, то ли умрёт. Вдруг говорит, слышу… музыка: Пугачёва песню поёт. «Миллион алых роз». Тут, говорит, и понял, жить надо. Так потихоньку, говорит, под музыку Аллы Пугачёвой и выжил.

Тогда какая-то умная голова часто музыку включала по громкоговорителю в полку. Психологически это поддерживало.

А Пугачёвой солдатское спасибо. Одного из нас она реально от смерти в Афгане спасла. Парень потом окреп. Медаль «За Отвагу» получил. Раненый от моджахедов отбивался.

Эти 15 загибающихся от голода и ежедневных побоев пытались открыть глаза комдиву на творившийся в полку беспредел и издевательства. Комдив только глазками моргал и всё отрицал и называл полной клеветой.

Дескать, в его дивизии ни дембелизма, ни побоев, ни издевательств, ни охреневших офицеров нету. Врал в глаза солдатикам, не стесняясь.

А чего не врать-то? Если признать всё, что было на самом деле, его бы самого надо было на зону палкой гнать. Подлючий комдив оказался. Личная карьера и благополучие для него выше правды были. Променял он свою совесть на звёздочку Героя Советского Союза. Хотя и Героического ничего не сделал.

Туфта была, везде скотство, туфта и ложь.

Если бы дембелизма не было, то солдаты бы давно взбунтовались и с войны ушли. Дембеля выполняли некую функцию заградотрядов для молодых бойцов. Конечно, не специально выполняли, их к этому хитрожопость бытия военного подвела.

Вот тебе, товарищ дембель, власть преступная, незаконная, неограниченная над душами и телами молодых, ты за это их на войну води с собой и сам воюй.

А кто в отказ от войны пойдёт, ты того, товарищ дембель, гноби, бей, унижай, объяви трусом, чадом и предателем, и опять лупи его что есть силы и гони на войну, иначе сам за него войны и работы хлебнёшь по полной.

Власть над другими людьми. Почти легальная. Почти безграничная. Где бы девятнадцатилетний, малообразованный, не обременённый особым интеллектом и интеллигентностью мальчишка её ещё получил.

Вот и рвались мы к этой власти и вожделенному неофициальному званию «дембель» всеми силами. Почти все рвались, ибо это звание было единственным нам доступным способом снять с себя огромный груз тягот воинской службы, пусть и за счёт избиения и издевательств над более слабыми и молодыми товарищами по службе.

А кто не рвался сесть на шею другому, тот рисковал это звание «дембеля» до конца службы так и не получить, и всю работу и тяготы войны тянуть самому.

Такая вот мерзость.

А генералы и офицеры иногда дембелей наказывали. Редко, правда, но наказывали. Когда дембель в их вотчину власти нагло лезть начинал или когда своими действиями их карьере угрозу начинал создавать. Если бы не наказывали, то дембеля и их в оборот взяли. Власть штука заразная.

А так, выгоден был генералам и офицерам дембелизм и все его поганые составляющие. Очень выгоден. Он им руководить подразделениями очень помогал.

Добивали вопросы некоторых штабных офицеров типа «как служба, жалобы есть?». Кто тебе чего скажет? Будешь жаловаться, и говорить правду — будешь «стукач». Кто твою правду слушать будет? За нашу правду и её признание офицеров и генералов в о. о бы на зоне п….ь начали.

Пробурчишь в ответ «нормально», и думаешь, ссука, шакал, чё, сам не видишь как дела. Подыхаем потихоньку, со стонами в кулак.

«Отец родной» в сторону отвалит и потом пишет в мемуарах, что постоянно интересовался бытом солдатской службы и вообще был опорой подчинённым во всём.

Сравнивать офицерскую службу и солдатскую нельзя. Это как ж. у с пальцем сравнивать. Я, конечно, сам рвался обратно в Афган до самого вывода войск. И на сверхсрочку рапорт писал, только чтобы именно в своей роте «сверчком» служить. А сейчас понимаю, угробил меня Афган. И по здоровью и по психике. Лучше бы его проклятого не было. Ну а большинство «героев боёв» наоборот, в своих «воспоминаниях» считают, что это у них лучшие годы были. Воистину, права русская пословица: «кому война, кому мать родна». Опять же, служба у каждого своя была.

По ночам плац то и дело перебегали солдаты. Они бежали сломя голову в туалет. Энурез, больные почки, дизентерия, понос. И от холода бегали ссать несколько раз за ночь. Лечение было далеко. Для многих оно было недосягаемо. Нахезать на плац было лучше, чем в штаны. Но старались добежать до туалета. С..ть и с. ть на плацу и у палатки было «за падло». За это «чморили».

Хотя и с….сь и с….сь. Не все успевали добежать. Дизентерия, дистрофия и энурез не спрашивали солдата, хочет он о…….ся или о…….ся или нет. От личных качеств солдата это не зависело. Болезнь — это болезнь. Её лечить надо. А лечить — это значит, солдата из подразделения в госпиталь убирать, а то и с войны списывать. Редко на это шли.

Ну, с. ся, ну с….ся, ну сдыхает на глазах. А службу нести надо.

Не самому же лейтенантику работать и воевать. Легче обвинить заболевшего, что тот специально заболел, наорать, науськать дембелей, чтобы избили по полной и жратву отобрали. Типа, голодный и избитый здоровее станет.

Слишком много офицер солдатиков в санчасть с утра отправит и воевать некому, и накажут командира и уголовное дело могут завести. Типа, вот до чего доверенное боевое подразделение довёл, половина личного состава по госпиталям и медсанбатам больные валяются. Невыгодно было офицерам и генералам солдат лечить. Гнобить их выгоднее было. Утром ведь как, сержант у рядовых своих спрашивает: «Больные есть?». Стоит молодой солдат и понимает, скажет он, что болен — будут бить, и не факт, что в санчасть отправят, но факт, что бить будут. Стоит сержант и думает: «Ну с…и, только скажите, что больны, убью падлы. Что я за вас, гниды молодые сейчас на работы пойду, а завтра за вас на боевые в горы полезу? И лычки сержантские снять с меня могут, за то, что вы чады больны. Я вам, чмори, лично больные места зелёнкой намажу, чтобы жаловаться на болезни неповадно было… ну и так далее…».

Стирай солдатик штаны с кальсонами, суши матрас и неси службу дальше. Сарделька тебе большая и волосатая под нос, а не лечение. Вот если уже ползать станешь, тогда и посмотрим.

Вот если дембель в санчасть пойдёт — это нормально, от дембеля на работах в полку толку не было, не работали дембеля. И от войны некоторые дембеля под этим соусом косили. Смотрели мы на их фокусы уклонические по молодухе, и впитывали способы несправедливости жизни, для дальнейшего претворения их в жизнь самим. Когда мы дембелями станем. Если доживали.

Были офицеры, которые молодых ослабленных болезнями солдат в самые трудные места на боевых кидали, чтобы на боевые потери списать.

И шёл солдат на боевые. Ослабленный донельзя болезнью, немощный, ещё и избитый за свою болезнь, с клеймом позорника и чадушки.

А в чём позор-то? Что заболел? Что не лечат его, бедолагу?

Ладно бы сам специально заразился или почки застудил. Антисанитария полная кругом, хочешь не хочешь, болели. Многие болели. За всё время войны в Афганистане заболело 415 тысяч 932 человека. Они что, все падлы, ссуки и членовредители?

Или их до этих болезней «забота» Советской власти и армейского начальства довела?

Хотя, я по давности лет и членовредителей прощать начал.

Не каждый солдат мог неуставные тяготы и ужасы Афгана выдержать. Есть люди, неприспособленные к избиениям и издевательствам над ними. И не их в этом вина.

А власти по фигу было.

В палатках, которых мы жили, зимой снег, лежащий сверху, от дыхания и маленькой железной печурки подтаивал и стекал на верхние ярусы коек. Бушлаты и одеяла, которыми мы укрывались, примерзали к кроватям. Молодые солдаты спали на верхних ярусах, дембеля на нижних. Встаёшь и отдираешь одеяло от железяки. Солдаты спали в двойных кальсонах, шапках, укрывались тонким солдатским одеялом, сверху накидывали бушлат, мёрзли и расчёсывали во сне укусы многочисленных вшей. Внизу, возле ржавой самодельной буржуйки, кругами стояли сапоги. Дембельские ближе, молодых дальше. Буржуйку отключали за час, полтора до подъёма. Спали часов по 5–6. Часто были тревоги, до 5 за ночь. Тревоги были настоящие боевые. Если тревоги не было, утром под звуки горна соскакивали, электричества в палатках вечно не было, в темноте, под тусклый свет керосиновой лампы искали скрюченные от холода полусырые сапоги. Одевались скученно, толкаясь, пуская в ход кулаки, тычки и мат.

Каждый солдат с утра должен был быть подшитый. Это сложенная пополам длинная белая тряпочка, пришиваемая на длину воротника изнутри солдатской куртки (хэбчика или песочки). Подшита она должна была быть белыми нитками. У каждого солдата за подкладкой панамы летом и за козырьком шапки зимой была иголка с чёрной и иголка с белой ниткой. Шапки, панамы, песочки, хэбчики, ремни, бушлаты, рукавицы, даже сапоги и ботинки подписывали хлоркой и ручкой. Подписывали, потому что всё это друг у друга беззастенчиво воровалось. П…..л своё, стащи у другого. Горе тебе, если нитки или иголки не было. А не было часто по молодости службы.

Денег на это жалкое обязательное имущество, дембеля иногда оставляли молодому солдату с отобранной у него получки, не всё иногда забирали. Но молодой солдат эти оставленные деньги норовил проесть. Вожделенная банка сгущёнки и пачка обычного печенья. Молодые солдаты спали на верхних ярусах двухэтажных кроватей. Чудесным образом пронесённая мимо дембеля сгущёнка и печенье лопались очень тихо под одеялом. Главное, чтобы не поймали. Поймают, позору и избиений не оберёшься. Жрать под одеялом считалось позором. Типа крысятничество. Ага, кто-то молодому чадушке даст это съесть открыто? Х. н тёртый. Этой же банкой в лоб и получишь. Вот и лопали под одеялами, и не признавались даже между собой. Я, мол, ни в жисть не жрал. Жрали, ещё как жрали. Ни одного молодого солдата, лопающего сладости при дембелях гордо и открыто, я за все почти два года службы не видел. Даже при мне не лопали, а я молодых вообще не трогал. Мне они были до глубокой лампочки. Вот хитростями солдатскими я с молодыми делился без утайки. Жалко их было, если они могли погибнуть от незнания специфики афганской службы.

Короче, деньги молодым проедены, подшивы нет, ниток нет, иголки нет. Ну, иголку занять можно было. На нитки же и подшивку молодые солдаты часто рвали собственную простыню. Полотном подшивались, нитки выдёргивали из ткани, расслаивая её. Не подшиться тоже нельзя было, чирьяками шея изойдёт, и от ответственного за утреннюю проверку в ухо получишь без базара. Даже на боевых старались каждое утро подшиваться. Ещё утром надо было быть бритым. По молодухе брились часто на сухую. Фирменные лезвия и станки, а также фирменное мыло, мы в основном добывали на боевых, обшаривая кишлаки. Также покупали в солдатском магазине. Небритых могли побрить вафельным полотенцем. Тёрли морду, пока кожа не слазила. Сплошная гнойная корка, от уха до уха. Зато навсегда учили. Писаря и многие спецы второго года службы (первому не полагалось) в край подшивы, торчащей над воротником, вставляли шнур тонкой капельницы. Получался толстенький красивый белый кантик поверх воротника.

Такие нафокстроченые, все переушитые, в подтяжках, с толстыми кантами идеальной белизны подшивки, всегда в новеньком, практически, с иголочки обмундировании, холёные, с намазанными смягчающими кремами ручками и личиками годки и дембеля писарята, на фоне боевых фронтовиков курков смотрелись, как сутенёры на улицах Парижа среди рабочих сталелитейного завода. Или как гламурная пародия на бойца ВДВ. Да и что у них было от реальных боевых десантников? Татуировки на плечах, да эмблемки в петлицах.

В остальном и в основном, на 99 процентов это были холёные и изнеженные, трусливые и откосившие от боёв клопики паразиты на фронтовом курковом теле, нагло присваивающие себе их награды и подвиги. Редко среди них нормальные ребята попадались. Я только одного такого встретил за все тридцать лет послевоенной жизни.

Курки так практически не одевались. Не до красоты им было, даже на втором году службы. Выжить бы на нескончаемых боевых.

Война и нагрузки очень сильно старили курков. Порой, визуальное различие между молодыми и дембелями было лет в десять. Смотришь и не понимаешь, откуда такие старые солдаты в армии взялись.

Реально это различие было в один, полтора года. Война съедала молодость.

Особым шиком второго года службы считалось надвинуть шапку ушанку и берет (домой уезжали в беретах) на затылок, чтобы чуб торчал. На первом году стриглись почти под ноль. Молодым чубы не положены были.

Я волосы не расчёсывал, они тогда красиво и кудряво вились, последние полгода вообще не стригся, у меня волосы уши под дембель закрывали, я их за уши зачёсывал. Зато чуб был шикарный. Почему не стригся? Хотелось хоть что-то не по уставу иметь. Задолбал меня устав к тому времени. Ремень, свисающий на пах, длинные волосы, не застёгнутый, а запахнутый бушлат, чтобы тело красиво облегал, начёсанную и набитую шапку на затылке, десантные ботинки с высоким голенищем, зашнурованные только до середины, согнутая кокарда и бляха ремня, лишняя расстёгнутая верхняя пуговица, поля, загнутые у панамы (типа, рейнджер ВДВ), чего я ещё неуставного себе мог позволить.

Кокарду гнули на втором году службы. Если гнутую кокарду обнаруживали у молодого солдата, разгибали её ударом в лоб прямо на солдате. Ещё любили у молодых мерить грудину. Бить в грудь так, чтобы ножка пуговицы вбивалась в грудную клетку, чтобы очень больно было молодому. Потом синяк на полгруди. И сердце навсегда посаженое.

Каждую ночь в небе и над Кабулом летали вереницы трассеров. Ещё вечерами гремели реактивные снаряды, улетаемые в горы.

Артиллерийская и автоматная канонада гремела и напрягала.

Трассера мы заряжали в магазины через один патрон с простыми пулями. Трассеров не всегда хватало, а ночью в бою, очень удобно видеть, куда пошла твоя очередь. Правда, духи могли тебя так засечь. Для скрытного огня по душманам у нас были магазины с патронами без трассеров.

Часто моджахеды бросали в речки и родники дохлых, раздувшихся трупным смрадом, коров. Пить такую воду было нельзя даже с пантоцидом, отравишься. Гадили душманы нам, как могли.

Я на втором году службы любил ходить впереди роты метров на 300-700 разведдозором. Хотя заставляли дальше 30-50 метров не удаляться. Дальше удаляться было очень рискованно, но зато можно было несколько минут посидеть и отдохнуть, пока рота подтягивалась. Обычно в такой дозор высылали 1-2 бойцов, чтобы в случае засады они принимали бой на себя и этим спасали роту. Опасно, конечно, очень, и первая пуля тебе и первая мина твоя, зато сам себе голова. Захотел быстрее пошёл, захотел — медленнее, захотел — присел и отдохнул. Когда шёл сильно быстро, командиры злились, рота отставала и растягивалась. Старался идти нормально. Бывало, сапёрам помогал обнаруживать мины «лепестки». Сапёр по любому сзади меня шёл тогда.

По горам, ледникам и скалам мы шарахались без альпинистского снаряжения. Как мы умудрялись часто не срываться в пропасть? Такие чудеса акробатики выделывали. Иногда срывались.

Помню, только вышли в новые горы, полдня не прошли, один солдат в пропасть слетел. Вытащили, стонет. Старшина взял меня и ещё трёх солдат, и мы его к броне понесли. Пять человек и один полутруп, сладкий малочисленный деликатес для любой банды. За своего мы могли и рисковать, жизнь товарища в основном всегда дороже собственной была. Так курков учили. Погибни, но товарищей собой закрой.

Дошли, смотрим танки наши возле речки. А они по нам прямой наводкой. За банду приняли. Пока дым опознавательный зажгли, пока по рации связались. Косые танкисты, никого из нас не убили. Отдали им сорвавшегося чела-братана и обратно пошли.

Наши уже возле кладбища афганского расположились, костёр разожгли. Днём костёр не страшен, главное, чтобы дыма особо не было. Ночью или когда смеркается, моджахеды по кострам стреляли. По кладбищам своим духи редко стреляли, религия. Мы их могилы тоже не разрушали. Мертвяки нам ничего плохого не сделали. Поели, фляжки в угли поставили с последней заваркой, а по костру пулемётная очередь. Мы в стороны. Все целы, а чаю кирдык, пробиты фляги. Окопались поближе к могилам. Ночь в жажде. Пить охота.

Утром с прапором во главе впятером пошли вниз искать воду. Нашли, набрали, а тут духи. Много. Мы от них, к своим. Бежим, гора лысая, спрятаться негде, пули свистят. Добежали, залегли, ждём. Духи в атаку не идут, затаились. Мы по рации запрашиваем разрешения спуститься и уничтожить банду. Нельзя, говорят, это не банда, это народная милиция, они, мол, вас самих за банду приняли. Глянули мы друг на друга, и впрямь банда, кто во что одеты, и рожи небритые.

Я в этой книге шибко о боях не пишу. В боях ничего интересного нет. Мы стреляем, в нас стреляют. Мертвые падают, раненые орут. Все как обычно. Мне хочется наш быт описать, чтобы лучше к солдатам относились и быт, и жизнь, и службу их обустраивали лучше.

Однажды на горку вышли, видим внизу дом большой одинокий, люди ящики зелёные несут. Вызвали артиллерию. Первый снаряд перед духами, второй позади. Третий в них, ещё два в дом. Вилкой классической взяли душков. Спустились несколько человек вниз, все мёртвые в доме. Моджахеды с ящиками разбитыми валяются. Документы там были духовские. Что-то взяли, остальное сожгли. Вдруг видим, из одной разрушенной стены тягучая желтая жидкость течёт. Мёд. Пчёл взрывной волной выбило, а мёд с сотами остался. Вкусно было. В каски набрали, несём наверх роте. Смотрим, ещё один дом. Маленький, как конура собачья. Вошли. Там старик плачет, девочку к себе прижимает. Прошарили весь дом, нашли патроны.

Старшина говорит, пусть живёт, не трогайте. В сундуке нашли монеты старинные и штук двадцать гранаты (фрукты такие). Старик на колени упал, бормочет, руки тянет. Переводчик наш (в каждой роте были солдаты, знающие их язык из нашей советской Средней Азии) ему говорит, мол, не ссы старый, не тронем, а старик не унимается, говорит так быстро и много. Оказалось, что это особые гранаты, на семена оставленные, уникальный сорт, таких больше в мире нет нигде. Внучку заберите, дом сожгите, только фрукты не трогайте. Есть мы хотели очень. Не оставили ему фруктов. Разделили между собой и ночью съели. И вправду, вкусные очень были. Глупые мы были, да и не поверили ему особо. Может и зря. Монеты я себе забрал. Под дембель в одном из боёв, какая-то своя крыса, пользуясь ажиотажем, их у меня из рюкзака стырила. Брат по оружию, мать его крысячью.

По приходу с боевых, на следующий день мыли бронетехнику. Каждый взвод мыл свою. Дембеля сверху сидят, курят, молодые моют. С мылом мыли, каждую щель, каждый каток, каждый трак, каждое колесо. Грязь слоями, глина, много. Себя так в бане не мыли, как броню. Зимой холодно мыть было и не высушишься нигде. Так мокрые и ходили. На себе сохли. Броня иногда подводила и ломалась. Однажды мы два часа толкали свой БТР. Большой и шумной толпой. Движок не выдержал подъема. Было весело.

В магазине полка все продукты были дорогие. Даже здесь государство умудрялось на нас наживаться. С тоской вспоминал лимонад по 12 копеек полулитровая бутылка, дешёвое печенье по 11 копеек пачка и соевый Шоколад по 10 копеек большая плитка, в моём маленьком городке в СССР. Как их здесь не хватало. В Афгане цены на подобные и иные продуктовые товары были запредельными. Конечно, эти магазины были рассчитаны в основном на офицеров, но и они были бы рады более дешёвым продуктам. Это дорогое изобилие немудрёных вкусностей при наших в основном 7–9 рублях солдатской получки выглядело полным издевательством.

По моей молодухе дембеля прочухали, что я очень начитанный. Заставили писать всем характеристики на дембель. Типа, ты книг много читал, опиши наши героические подвиги во всей красе. Дали кусок торта вафельного, две сигареты с фильтром и ушли на стрельбище всей ротой. Писать характеристики явно было лучше, чем месить пузом и сапогами грязь и мокрый снег на окраинах Кабула. Беда в том, что дописав половину очередной характеристики, я начисто засыпал. И ручка выводила на готовом героическом листе сплошные круголя. Некоторые характеристики я умудрялся писать частично во сне. Какая в мою сонную голову пурга лезла, ту и писал машинально. Еле успел к приходу роты всё написать. Пурговых характеристик я не заметил. Ротный, прочитав две нормальные первые характеристики, не глядя поставил печати и подпись на все остальные. Дембеля гордо, на следующий день начали прозревать на мои сочинения, предвкушая описания подвигов, которыми будут восхищать друзей и девушек на гражданке. Подвигов не было. Вернее они были, но вперемешку с моими сонными мыслями. Что за мысли, уточнять не буду. Мысли были о еде, бабах, грёбаном Афгане и всё в основном на матах. Огрёб я за эпистолярность по полной, и всю ночь переделывал свои бредовые романы. Спасло меня от выбитой челюсти только то, что самым грозным дембелям по счастливой случайности я всё написал правильно. Видимо, писал им первым. Часто мы по молодухе как зомби были. Не высыпались.

Электричества в полку всегда было мало, хотя недалеко от туалета стоял большущий ангар с дизелями и генераторами. Вечно там что-то ломалось. Ж..а была, когда свет отключали в столовой. Жрачка не готовая, всё холодное, темно. Открывали ворота столовой, столовая тоже была просто ангаром, подгоняли грузовик и он светил фарами. Полутемно, зимой ледяной ветер свищет, летом пылюка летит. Берёшь открывалку от цинка с патронами, банку рыбы в томате хрясь. От неё потом изжога на полночи, она старая, противная, её мало, на всех не хватает, и тогда кашки парашки холодной сверху. А то и просто голос из темноты, что жратвы нет.

В комендантском взводе деды даже эти поганые рыбные консервы отбирали у молодых. Афганцам продавали.

20 рыл в маленькой палатке с табуретами, столом и кроватями. Развернуться было негде. Часто палатки рушились под тяжестью снега, ломалась верхняя балка. Всю ночь, матерясь, восстанавливали палатку. По утрам нас выгоняли на плац на зарядку. Стояли полчаса на ветру, тряслись от холода. Летом просто ёжились и ждали солнышка. Часто на зарядке убирали плац от крупных камней. Плац вообще весь был из камней разной величины. Всегда убирали более крупные камни. Оставались самые мелкие. В конце моей службы плац тупо покрыли асфальтом. Видимо, камни кончились.

Умывались либо натаянным на буржуйке в котелках снегом, либо тем, что успевали набрать в котелок в ледяном умывальнике, когда в нём была вода. С одного котелка умудрялись помыть и шею и торс и голову и зубы почистить. Сапоги тоже чистили. Большие железные банки, как говорили, еще с Маргеловским кремом, стояли в каждом взводе. Сапоги были просто пропитаны им. Ноги наши в мокрых от снега и пота сапогах тоже были синие от крема. Ещё у молодых солдат сзади от крема были чёрные штаны. Молодёжь не успевала начищать сапоги до блеска, так чтобы крема на сапогах не было. Садились на корточки и хлоп, штаны сзади чёрные. Сразу такой боец с грязными штанами определялся как «чмошное чадо». Умная «молодёжь» мыла от грязи сапоги перед отбоем и чистила их кремом на ночь. Утром невпитавшийся крем очищался. Проблема была в том, что мыли сапоги в грязных ледяных лужах у палатки в темноте. Ничего не видно. Вроде помыл. Утром бац, а сапоги не чистые, а в грязи высохшей и размазанной вместе с кремом по ним. Короче, чтобы держать сапоги в чистоте, и не пачкать ими задницы, надо было уделить этому чуть больше времени. У молодых солдат этого «чуть» не было. Вечером гоняют, утром гоняют. Каждый дембель «барин», его «обслужить» нуна. Их тоже в своё время гоняли. Они нас гоняли. Потом гоняли мы. Круговерть гоняния в природе.

Штаны были разные. У кого галифе, у кого летние штаны. Потом ещё и песочка добавилась. Механики-водители ходили в чёрных комбезах и чёрных куртках. Курки, кто в зелёных солдатских бушлатах, кто в офицерских, кто в телогреечных курточках. Обувь тоже была разная. У кого просто сапоги, у кого ботинки, у кого сапоги со шнурками, у кого полусапожки десантного образца. Молодые солдаты были затянуты ремнём так, что и дышать было трудно. Если у молодого солдата ремень был ослаблен, его били в область живота. Так иногда калечили.

Когда я отслужил почти полтора года, меня возили на показательный суд над одним старослужащим, старшим сержантом. Чтобы я смотрел и проникался. Нас троих из полка на этот суд возили. Мы считались самыми ярыми дембелями, издевающимися над молодыми солдатами больше всех. На самом деле мы просто были в списках политотдела как ярые «дедушки». Никогда я сильно не страдал неуставными взаимоотношениями, и почему попал в этот список, до сих пор удивляюсь. Взяли мы с собой оружие, гранаты, запасные магазины, сели в грузовик и повезли нас в какую-то часть в огромный клуб. Там сидело видимо не видимо таких же «гадов дембельских». Вывели на сцену старшего сержанта. Зачитали приговор: «7 лет». Ударил молодого солдата, у того лопнула селезёнка. Потом вывели ещё одного старослужащего, «11 лет» за избиение двух молодых. Посидели, послушали, поохали наигранно. Приехали, рассказали остальным. Не трогало нас это тогда никак.

Усы молодые солдаты тоже отращивать не могли, как и чубы. Усы молодым солдатам не полагались. Стрижка молодых солдат должна была быть почти под ноль.

Некоторые дембеля, когда оставалось сто дней до дембельского приказа, тоже стриглись наголо. Но уже по своему желанию. Такая была дембельская традиция. Я не стригся назло уставу и назло традициям. Я всегда был против коллектива. Не любил я коллектив. Любил личность и личную ответственность. У меня под дембель волосы уже закрывали уши.

Дембеля и годки ремень носили вольготно, бляхи у некоторых свисали чуть не до я… Усы были почти обязательным атрибутом дембеля. Конечно, у кого росли.

Чубы носили многие старослужащие. Зимние квадратно фасонные шапки (их специально набивали квадратно и расчёсывали для пушистости) дембеля носили на затылке. Молодые солдаты шапки имели захезаные и носили их обязательно не выше двух пальцев от брови. И не ниже. Развязывать уши шапок в полку было западло. На боевых, кто хотел, развязывал. Мороз в горах не шутка. Полк дислоцировался под Кабулом. Зима первая была очень снежная. Вторая не такая снежная, но сильно холодная. А в горах, в ледниках и на снежных перевалах было очень холодно.

Курившим солдатам полагалось 20–25 пачек в месяц сигарет без фильтра. Отвратительные сигареты. Курить их можно было только от безысходности на войне. Их даже дембеля не отбирали. А меня табачные бесплатки устраивали. Мы с батей сибиряки, часто на охоте и не такую махру смолили.

Не курившим полагалась большая пачка сахара рафинада. Сахар для нас в полку был дефицитом. Так просто солдатам его было не достать. Жратвы всегда не хватало, нагрузки большие. Короче, подустал я, мягко говоря, первые полгода службы в Афгане. Ротный мне и посоветовал: ты, мол, сынок, не куревом бери паёк, а сахаром. Сахар он глюкоза, организму пригодится. Первый ротный у нас человеком был. Нам он казался очень старым и мудрым, а ему всего 36 лет было. Для ротного капитана он был очень старым, по возрасту ровней с командиром полка, старше комбата. Говорили, что у него какой-то залёт был роковой ещё в Союзе. А так, по человечности, храбрости и уму он бы любого офицера полка обошёл на сто очков.

Я не дурак был, послушался ротного, дал заявку на сахар. Ага. Сейчас. Не учёл я алчности дембелей. Короче, сахар проплыл мимо моего носа как дымок от сигары на экране кинофильма. Спрятали «дедушки ВДВ» моё сахарное богатство возле стола дежурного по роте между стенками взводной палатки. Ночью, пока это дежурное тело носом в стол упёрлось, я справедливость восстановил. Мыкали меня по поводу внезапно исчезнувшего сахара старослужащие «братаны по оружию» долго. Я не признался. Сахар был уже мною спрятан далеко и надёжно. Мне он действительно помог окрепнуть. Но такую дурную ошибку обмена сигаретного пайка на сахарный по молодухе я уже не совершал.

Кроме пуль, мин, дембелизма, бытовухи и наркотиков солдат косили, дизентерия, дистрофия, желтуха, малярия, тиф и другие болезни. Нас постоянно кололи различными прививками. Приведут в клуб полка и одновременно с нескольких прививочных пистолетов в обе ляжки, в обе ягодицы, в обе руки и под лопатку, каак засандалят по уколу. Прививки мало кому помогали. Думаю, на нас просто испытывали всякую медицинскую военную дрянь. Иногда одновременно ставили до 10 прививок.

Некоторые солдаты пили мочу желтушников, чтобы заболеть самому и не ходить в горы. Боялись часто не пуль. Боялись бесславно сдохнуть от физических нагрузок. В Союз можно было уехать, самому придя в штаб полка, и сказать, что не хочешь больше служить в Афгане.

Стрелялись и вешались от голода, издевательств и безысходности, искренне веря, что даже самоубийцам домой напишут, что погиб в бою и посмертно всё равно дадут орден «Красной Звезды». Иногда это было правдой. Командирам мылили шею за большой процент самоубийств, поэтому большую часть из них, при удобном случае, списывали на боевые потери. Глупо предполагать, что солдат становился самоубийцей из-за того, что боялся ходить на боевые. Типа, боюсь, что убьют потом, убьюся сам пораньше.

Так же бредом сивой кобылы можно назвать объяснения некоторых, что дембелизма на самом деле не было, потому, что у каждого солдата было на руках боевое оружие. Мол, если обидят, можно и пулю получить и обидчика пристрелить на боевых. Во-первых, у нас основным оружием были автоматы калибра 5,45. У моджахедов был калибр 7,62. Во-вторых, все знали, что наше солдатское и офицерское оружие отстреляно и все пули промаркированы. Автоматы и пулемёты были каждый закреплены за конкретным солдатом. Особисты в два счёта могли по пуле определить, из какого оружия она выпущена, какой части и какому солдатику или офицеру это оружие принадлежит. Пули, выпущенные из огнестрельного оружия, все имеют особые индивидуальности, как отпечаток пальца. И это нам в полку тоже объяснили сразу. Так что идиотов, убить сослуживца, и тут же подписать себе смертный приговор было немного. Хотя, идиоты случались. Можно, конечно, было взять «случайно» чужой автомат, но простые следственные действия и допросы всё равно бы вычислили убийцу. Тем более чужой автомат солдат мог взять только из ближайшего окружения своей роты.

Лично я терпел дембелизм, как неизбежное, вынужденное и как мне казалось тогда, нужное и необходимое зло. Шесть месяцев издевательств можно было и потерпеть, чем за урода дембеля потом лет десять в тюрьме париться.

Сейчас бы терпеть не стал, за один удар пристрелю. Я против того, чтобы подонки и моральные уроды ходили по Российской земле. Закон позволяет гражданам уничтожить любую сволочь, поднявшую на тебя или твою семью руку. Ну а с помощью законов и адвокатов правый человек с деньгами всегда на свободе будет, или просто условно получит.

Батя мой, охотник и сибиряк говорил, что плохого человека только пуля остановить может.

Самые глубокие психологические травмы наступали у солдат потом, когда ты становился взрослым, уважаемым и состоявшимся человеком, увидевшим, что можно было служить и жить по-другому, более порядочно.

Тогда, в Афгане, мы были просто детьми, которые не знали, как можно правильно противостоять обрушивающемуся на нас злу. Порой мне хочется найти всех обидчиков и просто завалить их. Я даже как-то выяснил, где живут некоторые из них. Будет ли только от этого успокоения душе? Наверное, нет. А кто-то также готов пристрелить меня, за моё зло. Хотя, не удивлюсь, что есть немало бывших солдат, вспоминающих полученные оплеухи с благодарностью к свиньям, их наносившим. У каждого свои понятия о побоях. Сейчас любых скотов, поднявших на меня или мою семью руку, я просто пристрелю. Без сожаления, уговоров и раздумий. Закон и правила ношения и владения оружием, это позволяет. Потом буду замаливать грехи в церкви. Но потом.

После войны, через год, поступив в высшее специальное подразделение, проучившись в нём несколько лет и благополучно закончив его, я с удивлением увидел, что можно жить и без дембелизма.

Мы так же были в погонах, шинелях, бушлатах, также постоянно и почти ежедневно, выполняли служебные и боевые задачи и задания, связанные с реальным риском для жизни, в том числе, и на Кавказе. Но жили без унижений друг другом, руководствуясь здравым смыслом, приказами и уставом. У нас не было даже малейшего намёка на дембелизм. Первый курс, старший курс, последний курс. Все были равны. Если бы кто-то начал качать права по поводу того, что он старше курсом или больше служит, на него бы смотрели, как на идиота. Ни у кого даже мысли не возникало кичиться своим сроком службы.

Отличными отметками гордились. Спортивными достижениями гордились. Меткой стрельбой, опрятным внешним видом, красивой строевой выучкой гордились. Всё было как в армии, но только в два раза дольше, и качественнее, и без рукоприкладства. Были и залёты и нарушения дисциплины. Я однажды двадцать нарядов вне очереди отхватил дежурным по столовой за самоволку и все двадцать отработал, бегая ночами всё в те же самоволки. Вместе со мной мыл посуду и полы пацан с боевой медалью и старшинскими погонами. Не западло было посуду и полы мыть, столы накрывать. Это называлось дежурство по столовой. И казармы, и туалеты, и писсуары мыли сами.

Мы всё мыли сами и туалеты, и полы, и посуду, мели плац, наглаживались. И орденоносцы, и старшины, и сержанты, и рядовые. Все мыли и убирались по очереди. Я был и курсантом, и командиром отделения, и командиром взвода, и старшиной курса. За время учёбы получил почётную грамоту ЦК ВЛКСМ. Обо мне написали книгу.

Было у нас всякое, но обычное, то, что может случиться в любом нормальном человеческом обществе. Не было унижения, не было заставляния другого делать за тебя свою работу, заставляния обслуживать тебя кого-то только потому, что он младше годом службы.

Я был просто поражён, что может быть по другому.

Та же страна, тот же СССР. Разница между одним и другим подразделением в один год. Можем же, когда хотим.

При этом на курсе в сто с лишним человек было всего два офицера. Начальник курса и замполит курса. И они не всегда были нам приятны и уважаемы.

Все остальные командирские посты мы, курсанты, занимали сами. Была самодисциплина, самоуважение и понимание ответственности.

Были и самоволки и залёты и нарушения, всякое было и хорошее и очень плохое. Дембелизма не было. Каждый отвечал за свои промахи перед уставом, как и положено по закону. Вышли все выпускники грамотными и хорошими офицерами.

Стать предателями сослуживцев, а именно так называли отказников от службы в Афгане, желающих среди солдат было мало. Распространялись слухи о том, что отказников отправляют не просто в обычную часть, а в часть, где их сержантами командирами являются отслужившие в Афганистане раненые и вылечившиеся дембеля десантники, которые не могут из-за тяжёлых ранений вернуться воевать в Афган. Мол, эти сержанты так гоняют таких отказников, что те не спят сутками, что сержанты их до смерти бьют палками и расстреливают за любую провинность. Сейчас понимаешь, что это была обычная лживая пропаганда. Но многие ей верили. Идиотов менять своих дембелей на ещё более лютых чужих находилось очень мало. Предпочитали или просто бежать к духам, или пить гепатитную мочу, или кончать жизнь самоубийством. Короче, три причины заставляли нас служить и умирать именно в Афгане. Кто-то понимал, что предателям, после службы, не будет жизни в Союзе, кто-то готов был сжать зубы и тянуть лямку до конца, кто-то готов был покончить с собой и получить возможность хоть частично остаться героем.

Солдат курков не хватало на любой войне, не хватало их и в Афгане. Ни разу в нашей роте не было полного состава.

Полк был интернациональным. Народ был со всех городов и республик Союза. Больше всего было солдат с Украины и с города Курган. Курганских в ротах уважали, эти парни почти всегда были крепкими солдатами.

С питьевой водой была вечная напряжёнка. На боевых спасались вонючими таблетками «пантоцид», кидали их во фляжки с водой. Считалось, что эта гадость обеззараживает воду из любого арыка. То, что пантоцидная гадость убивала наши почки и печёнки, как всегда, всем было по хоботу.

В полку стояли большие полковые кухни, на которых постоянно варили верблюжью колючку. Этот отвар мы разливали по своим фляжкам, и пили этот «компотик» находясь в полку. Говорили, что колючка обеззараживает воду. Каждый солдат в полку обязан был таскать такую фляжку с отваром. Без неё не пускали в столовую и за её отсутствие могли сильно наказать. Я с удовольствием пил это пойло, мне оно было по вкусу. Особенно если в неё сахара кидануть. Большинство солдат этот отвар пили с отвращением. Запах верблюжей колючки и Афган — это было неотделимо. Её и её больничного запаха было много везде и в любое время года.

Ещё при входе в столовую проверяли чистоту рук. У многих молодых солдат руки были в гнойных язвах и еле чистые. У некоторых руки от въевшейся грязи походили на головёшки.

Таких «грязноруких» могли на завтрак, обед или ужин и не пустить. Пока солдат бегал, пытаясь руки очистить, приём пищи проходил. Солдат оставался совсем голодным, изо дня в день слабел, превращался в дистрофика. Никто из офицеров своей роты в умывальник, помыть руки перед обедом, не водил. Крутись солдат как хочешь. Командира полка это устраивало. Поставить возле входа в столовую элементарный умывальник на 2 соска, ни у кого не хватило мозгов.

В бой же не командиру полка со штабными ходить. Формально всё сделано, умывальник где-то есть, обед помойный в столовой есть. А солдатики, что солдатики, сдохнут, обессилев без завтрака, обеда и ужина, матери ещё детёнышей нарожают. Россея большая, рабов много.

Работали молодые солдаты много и всегда голыми руками. Сразу после работ вели в палатку и оттуда сразу в столовую. Грязь не то чтобы не смывалась, она въедалась. Ну и тем более такая роскошь, как крем для смягчения рук, использовалась только штабными. У курка в кремах не было ни смысла, ни денег не было для кремов. То в земле на плацу ковыряешься, то оружие чистишь, то боевую машину от грязи и глины моешь, то ещё чего. На боевых мыть руки доводилось редко, только когда рядом были водопады или ручей. Зато окопы в земле и из камней строили ежедневно. В горах вода была не всегда и для питья. Часто её таяли в касках или фляжках на кострах. Пить такую талую воду не хотелось. Она не утоляла жажды. Часто в ледниках в горах и мылись снегом, не тая его. Иногда была баня на броне, но до брони было далеко, в горах находились по две, три недели. Грязные, гниющие руки — ужас молодого солдата, который был всегда с ним.

Очень мучительно было на боевых идти в горах мимо чистейших горных ручьев, и горных водопадов. Пить было нельзя. Мы просто набирали чистую воду и шли дальше. Некоторые солдаты, обезумев, кидались к воде и жадно начинали пить, их силой оттаскивали. Такой солдат сам уже дальше идти не мог. За них несли их вещи и оружие, их тащили самих. На хвосте часто были моджахеды, да и срывалось задание занять вовремя ту или иную высоту для обеспечения прохождения брони внизу. Короче, с такими «жаждующими», роте наступал писец. Если пить воду в длинных горных переходах, то идти не сможешь. Сдыхаешь физически.

Мы терпели и не пили. Тело шло и высасывало всю влагу из себя. Время от времени солдат разворачивал сахар от сухпайка и отправлял в рот. Сахар помогал идти и давал немного силы. Он рассыпался в сухом рту как пыль, слюны просто не было вообще. Но сколько его было, того сахара на полтора — два десятка дней в горах, кусочков 20 в самом идеальном, лучшем случае. Вода, даже 2–3 глотка, убивала силы напрочь. Пили воду в основном, только ночью на привалах. Ни у одного генерала не хватило мозгов заказать солдатам элементарную глюкозу для пополнения сил. Да что глюкоза, соль носили в каких-то пакетиках, спичечных коробках. В советской армии солдат снабжали как плохая мачеха пасынка для пикника на природе. За 10 лет войны в горных условиях не было ни одной поставки альпинистского снаряжения, ни одного крюка, ни одного метра верёвки, ни одного карабина. Ничего, никому и никогда. Ни одному подразделению. Зато у всех штабников и генералов кучи наград на сиськах. Пусть генералы и штабные офицеры их лучше себе к попам привинтят, которыми о курках думали.

А иногда воды не было совсем. Терпели. Иногда, если был снег, таяли его в касках, охлаждали и пили. Снимали с каски ремни и ставили её на костерок. Топливом служили травинки с горной земли или взятые в очередном прочёсанном кишлаке деревянные щепки. Деревьев в горах почти не было. Вода была после каски чуть горьковатая. Талой водой ни в жисть не напивались.

Иногда в горах попадались странные деревья. Они походили на большие кусты с листьями все в иглах. Сломать с такого куста ветку было невозможно. В Афганистане всё было в колючках, любая зелень. Эвкалипты только мне нравились. Большие, высокие, вечные, сильные.

С сексом у солдат было никак. С одной стороны говорили, что в чай нам подливают бром, чтобы стояка не было. С другой стороны его, стояка, особо не было из-за огромных физических нагрузок. Женщины в полку и в частях рядом были, но они на нас как на женихов не смотрели. Да и зачем, чеков у нас тоже не было, свободного времени и подавно не было. Рядом были красавцы обеспеченные орденоносцы офицеры, им женщины и доставались. Некоторые женщины отдавались за чеки, сумма начиналась от 25 чеков за час «любви», может, и были солдаты их покупавшие, не слышал. В Кабуле были бордели с ихними афганскими тётками. Встречал некоторых солдат, хвастающих, что они в эти публичные дома ходили. Думаю брехня. Солдаты в бордели не ходили. Зарезали бы такого полового ухаря за первым Кабульским углом.

На афганок в кишлаках не зарились. Они все были очень грязные и страшные. Руки грязные, потресканые, зубов нет, кожа сухая, шелудивая. Как у нас говорили: за таз пельменей в голодный год не полезу. Услышав от замполитов очередную байку, что какой-то солдат изнасиловал афганку, мы не верили. С таким же удовольствием можно было изнасиловать дырку в грязном туалете. От туалетной дырки по крайней мере сифилис не схватишь.

В Кабуле я видел красивых девушек и часто без паранджи. Это были либо студентки, либо школьницы старших классов. Они, как правило, ходили группами. Мы проезжали мимо них на броне с боевых. Но то Кабул. Туда, в самоволку, мог бегать только идиот смертник.

На боевых в любом месте, где мы находились более 3–5 часов, мы постоянно рыли окопы. Чтобы ловчее отбить нападение моджахедов. Если почва была очень каменистая, мы окопы строили из горных камней. Строили кое-как, плюнь рассыпятся. Но строили, лишь бы командиры отвязались. Все понимали, что эти окопы разлетятся при первом обстреле.

Однажды, смотрю, уютный душманский окоп. Уже был раньше выкопан духами. Я в него прыг, первый занял. Сижу, плющусь, копать не надо, душки всё за меня откопали. Рядом сапёр ковыряется. Ковырялся, ковырялся и говорит, чтобы я не шевелился. На мину я уселся. Такой моджахеды сюрприз оставили. Для ленивцев, типа меня. Часа два сапёр с под меня мину выкапывал. Причём, падлы, мину не простую оставили, в деревянном футляре, чтобы на миноискатель не звенела. Откопали меня благополучно, не взорвался. Для сапёра такие сюрпризы снимать обычным делом было. Сапёры много жизней курковых спасли.

У нашего полка и у дивизии были свои гимны. Написал их командир нашего оркестра. Хорошие гимны, душевные, простые. Так нам тогда казалось. Нам тогда всё казалось простым и понятным. Детская непосредственность, неискушённых жизненным опытом глупцов, с широко раскрытыми глазами.

Поручили этому оркестру Гимн Советского Союза к смотру дивизионному подготовить. Не знаю, чего у них не так пошло. Тянули они с генеральной репетицией дней десять. Мы всё тренировались, строились без музыки.

Дотянули до самого смотра. Мы стоим на плацу, проверяющий из Москвы пузо выпятил на трибуне, а гимна нет. Какофония сплошная. Говорят, назло комдиву начальник оркестра это сделал. Обидел комдив его сильно.

Смотры нас задолбывали. Были они часто, по поводу и без. Нам бы отдохнуть в перерывах между войной, а нас по плацу гоняют. А «вояки» из Москвы любили к нам ездить и смотры устраивать. Туда, сюда прокатился. День в полку провёл. Водки жранул. Над нами поизмывался. И бегом в Москву обратно, орден получать за «мужество и героизм». Обычное генеральское скотство.

Помню, идём по горам, устали как собаки ездовые, еле тащимся. Сядем, минуту посидим, метров 50 пройдём, опять сядем. А духи нас с миномёта обстреливают. Мы сидим и смотрим как туда, где только перед этим мы сидели, мины ложатся. Одна, вторая, третья… Опять идём метров 50, опять сядем. Мины взрываются, осколки летят, сил прятаться, ни у кого нет. Одна, вторая, третья… Как никого не зацепило, чудо. Несколько километров так шли. Духи нам пятки отстреливали, мы спешили высоту занять. А если бы кого зацепило, мы бы, так как часики идти не могли. Хронометр шага бы нарушили и кирдык роте. Всё. В клочья покрошили бы нас мины. А приказ есть приказ. В бой не вступать, занять высоту любой ценой. На иных боевых вышло три взвода роты, вернулось неполных два. Арифметика войны, мать её.

А солдат молодой упадёт и орёт, не могу, пристрелите, не могу идти. Сил не было с голодухи и от усталости. Ротный или взводный для острастки очередь поверх его головы даст. Если реально и это не помогает, тащат его другие на себе, а ведь они тоже еле держаться. Война. В некоторых частях, говорили и расстреливали таких «уставших». Труп легче нести, он не брыкается. А домой похоронка, мол, «смертью героя…». И орден.

На последних боевых нас так вымотали, что никогда такого не было. Шёл и думал, вот бы на мину «лепесток» наступить.

Зелёная такая мина, а донышко серебряное. В этот раз мин много накидали против духов. Говорили около миллиона мин «лепестков» с самолёта сбросили. Они должны были через пару тройку дней само ликвидироваться. Часть из них совсем не ликвидировалась. Мы их своими ногами ликвидировали. Одна ликвидация — один солдат инвалид.

Никогда так не думал, а тут жуть как от усталости охренел. Пальцы, мечтаю, оторвёт и всего-то. Зато понесут. Но видел мину и обходил. Инстинкт жизни верх брал. А мысль опять лезет и лезет. Так я уже сильный был, впереди роты шёл боевым дозором. Эти самые мины вместе с сапёром обозначал. Я ору: мина, а он вешки с красными тряпочками ставит. А как там молодые шли, вообще сказка. Но ведь все пришли, ни один не сдох. Нельзя тогда было уставать, убили бы нас всех и операцию бы завалили. На любви шли. К Родине и к друг другу.

Другой раз, на Джелалабаде всей ротой на красивой полянке расположились. Валуны кругом, трава нежная, ручьи хрусталиками между старинными валунами. Сапёр ходил, ходил и всех на эти валуны погнал. Сидим, смотрим, а он растяжки и мины обнаруживает. Штук двадцать поснимал с махонькой полянки. А ведь мы там до этого с полчаса располагались и ходили, и водичку в ручейках набирали. Никто не взорвался. Чудо.

Такие чудеса случались вдоль и поперёк. О Боге не задумывались. Не модно тогда было. Почти все солдаты и офицеры были комсомольцы или коммунисты. Мать их.

Теперь я крещёный, без Бога никуда. Молитва всегда помогает. А тогда о Боге только один раз вспомнил. Зажали нас крепко. Я уже раненый, в автомате от силы десяток патронов осталось. Гранату держу и шепчу: до свидания мама, до свидания папа, до свидания сестрёнка. Ну и просто так, для очистки совести Бога попросил простить меня за всё. Даже спасти не просил. Тогда уже чётко знал, что хана, погибну. Просто ждал, когда вражины поближе подойдут, чтобы последние патроны по ним выпустить и гранату взорвать возле них и головы своей.

Выжил я тогда и домой живым вернулся. Сейчас думаю, что это Бог спас. Кто ещё кроме него в этом аду обо мне мог позаботиться.

Едем мы как-то на броне. Впереди грузовичок тащится. Вдруг, бах, подрыв. Водилу убило, борта отлетели, ящики вывалились. А в ящиках помидоры спелые. Мы к ним. Жрём в три горла, нам бы наесться. Рядом растёт тутовник с ягодами. Мы к нему. Помидоры лопаем, ягодами закусываем. Плевать на мины, живот бы набить. Старшина прапорщик ругался, ругался, плюнул, тоже в каску помидор набрал. Все голодали на боевых. И солдаты, и прапорщики, и взводные, и замполит роты, и ротный. Голодали, и воевали. Офицеры и прапорщики нашей роты почти все на боевых с солдатами своим сухим пайком делились, правда, не со всеми солдатами. Да на всех бы и не хватило. Почти все. Были такие, что и не делились. Были такие офицеры в курковых ротах, что и за скотов нас держали. Прапор у нас боевой был. Настоящий старшина. А ведь мог официально совсем на боевые не ходить. Сиди в каптёрке, считай портянки. Ему на них ходить личная совесть приказывала. Боевые прапорщики огромная редкость в Афгане были.

В части офицеры и прапорщики не голодали. У них еду не отнимали и неплохая (по солдатским меркам) зарплата позволяла жить сыто. Да и еда в столовой офицерской была куда лучше и качественней солдатской. Сильно еда отличалась.

Спали в горах на боевых по 3–4 часа в сутки. Час, два спишь, потом охраняешь сон других, и наоборот. Пока сидишь и охраняешь, иногда галлюцинации от усталости были. То крысы армиями лезут, то духи убивать идут. Не то, что уснул, а реальные галики прут. Сам себе по морде дашь, очнёшься и дальше сослуживцев охраняешь, чтобы ночью и тебя и их душманы не вырезали.

Вырезать могли, случалось часто.

Курили ночью в горах редко и всё или в кулак или под плащ-палаткой. Даже в полку, по привычке и на всякий случай, курили ночью в кулак. Снайпера духовские на огонёк били точно. Окурки в горах всегда закапывали. Говорили так надо. Я потом на гражданке долго окурки в землю ногой закапывал по привычке. Правда, окурки не всегда оставались. Обычно тянули сигареты до последней табачинки. Спичками зажимали, чтобы пальцы не палить, и выкуривали аж до ожогов на губах.

На боевых было тяжело физически, но можно было добыть и поесть помидоры, сахарного тростника, апельсинов, мёда, барана, курицу, шоколада из тутовника и запить всё это настоящим чёрным или зелёным чаем (такого чая я до сих пор нигде не встретил, а по разным странам я помотался вдоволь). Конечно, такую еду мы добывали далеко не каждый день и голодали на боевых, бывало, гораздо дольше и хуже чем в части, но всё-таки был шанс полакомиться трофеями и поесть человеческой, не казарменной пищи. Опять же, не было тупого изнуряющего полкового быта. О пулях, минах и смерти особенно не думали, это были неизбежные побочные явления любых боевых, и для большинства курков это было не самое страшное. Апельсины афганские были кислючие, гибридные с лимоном. Я потом, после них, дома, в Союзе, лет пять вообще цитрусовые не ел, лицо оскоминой сводило при одном слове апельсин.

Сахарный тростник пока наломаешь, весь умаешься, и соком сладким перепачкаешься. Пилили его штык-ножами. Потом ходишь весь липкий и сладкий. Жуёшь его, жуёшь, сладость выжуешь и жмых выплёвываешь. Шоколад из тутовника только назывался шоколадом. Прессованный тутовник и всё. Но сытный, зараза. Изюма вяленого много было на боевых. В карманы набивали. Моджахеды так в горы и ходили. Фляга воды, килограмм такого шоколада, горсть изюма и винтовка с прицелом. Пойди, догони такого боевика с нашим грузом за плечами. У него всё рядом, в любом кишлаке. В горах как дома. А мы для всего чужие и чего с собой не несёшь, нигде больше не достанешь.

В палатках в полку полы были из досок. Наступаешь на них, а оттуда, из-под пола, между щелей, грязь фонтанчиком. Дневальные молодые солдаты мыли эти доски до блеска и скоблили штык ножами каждый час, всё без толку. В двойных стенках палаток жили мыши. Они бегали как слоны и мешали спать. Ещё молодые обязаны были носить с собой скребки, чтобы в столовой столы скрябать после еды.

Дембеля иногда развлекались тем, что ловили молодых солдат на кусок вафельного торта. Оставляли его на видном месте. Дневальный, голодный молодой солдат, моет пол в пустой палатке, видит, торт на тумбочке лежит. Думает, отщипну кусочек, не заметят же. Только в рот эти крошки тянет, а тут как тут дембеля. Ага, «крыса», у своих тащишь. Хорошо, если просто день на избиении пройдёт. Могли и зачморить за такое до самого дембеля. Как желание издеваться ляжет.

Мы тогда не соображали, что не у всех голодных психика такой прессинг тортиком могла выдержать. Многие и сейчас не соображают. Не по христиански это. Батюшек тогда в войсках не было, а офицерам было плевать на нашу психику.

Был у нас один молодой. Рыжий такой, как огненный. Не то, чтобы зачморёный, но нагленький и пакостливый. Проверял я как-то посты на броне. Мы тогда на двое суток к броне спустились. Рядом афганская армия стояла. Я к ним в гости сходил, они пончики пекли, целый пакет мне дали. Я и сам поел и караульных угостил. Нельзя конечно, но я же не офицер, чего мне устав блюдить по полной. С рыжим разговорился, пончиками его накормил, приободрил, что скоро годком он станет, служба легче пойдёт. Вроде проникся солдат.

Прошло время, этот хорёк бушлат мой с сержантскими лычками с вешалки взял и на работы в парк боевой техники упёр. Извазял весь. Свой, он где-то потерял до этого. Я, говорит, нечаянно, утром темно было. А что полдня с сержантскими лычками проходил, спрашиваю, тоже темно было? Стирай, говорю, сволочь. Он: не буду, я уже, говорит, годок. Я ему в глаз, а он в политотдел дивизии жалобу накатал. Ах, думаю, поганка, зачем я тебе пончики приносил. Жалеешь такого, жалеешь, а он на шею садиться. И дембелизм плохо и наглость некоторых поражала. А через два месяца ему в караулке кто-то из сержантов тоже в морду дал. Схватил через десять минут рыжий автомат, и по дембелям, сидевшим в курилке, очередь прострочил. Чудом никого не задел. Его сразу от нас изолировали и потом его в другую часть перевели, да так, чтобы мы никогда не узнали в какую.

Первый мой наряд по части в Афганистане был в столовую. Поставили меня к большой бочке с водой, находящейся на улице. Под бочкой был лоток с форсункой. Туда надо было подливать солярку, вода нагревалась и поступала в цех мойки офицерской посуды. Ещё дембеля в этой ванне для посуды свою форму стирали.

Сначала я обрадовался. Дембелей рядом нет, командиры далеко, кухня впритык. Пожрать можно стырить. День солнечный, снег хрустящий, от форсунки тепло идёт. Потом очень поплохело мне. Форсунка гаснет, соляру жрёт, каждые пять минут подливай, не отойти. Похавать в столовую отлучиться не могу, огонь тут же погаснет. Попросил дежурного по столовой принести мне поесть к бочке, никто ничего не принёс. Кого молодой хрящ заботит. Прибежал корефан с нашей роты, притаранил два куска хлеба и то от себя оторвал. На них сутки и держался. Весь соляркой провонял. Снег вокруг бочки от тепла растаял, грязи по колено. Дым, гарь, лицу жарко, в спину ночной ледяной ветер дует. Ад и я в аду кочегаром.

За столовой были печки, обогревающие некоторые службы полка и столовой. Там служили солдаты кочегары. Чёрные и грязные они вызывали отвращение у остальных солдат. Мне их было жалко. Я в их шкуре был одни сутки и мне хватило по полной. Они стояли у этих печек по полтора года. Тогда их считали чморями, и сейчас многие считают. Зато жрать нам пищу горячую, этими «чморями» разогретыми, не западло было. Как-то мы неправильно друг к другу относились и относимся. Всё пыжимся друг перед другом, кто героичнее.

О некоторых своих однополчанах, служивших со мной в Афгане, я вспоминаю с теплотой и радостью. Где-то они сейчас. С некоторыми часто вижусь и приезжаю в гости. К некоторым хожу только на могилы.

В полку с завидной регулярностью совершались различные преступления. Большие и маленькие. Абсолютно каждый солдат всегда ходил под тремя статьями. Две уголовного кодекса, одна устава. Одна статья касалась неуставной формы одежды, две других: порчи и хищения военного имущества, а именно, хищения и порчи боеприпасов и государственного имущества (медицинского оборудования), которого так не хватало даже для раненых.

Причём принуждали солдата к этому все командиры, от прапорщика до генерала. Объединял эти три статьи маленький «похоронный» браслет, который заставляли иметь в нашем полку каждого солдата. Штука очень необходимая для опознания солдатского трупа, учитывая, как солдат разрывало минами в клочья. Браслет одевался, как правило, на правое запястье. Делался он из куска провода капельницы, концы которого соединяла пуля от автоматного патрона. Внутрь вкладывалась бумажка с данными солдата: ФИО и номер части. Иногда для красоты использовалась пуля от трассера и ещё для красоты, с обеих сторон насыпали порох. Почему государственный механизм не снабжал солдат нормальной «похоронкой» оставалось только догадываться. У офицеров был офицерский жетон.

Однажды, отслужив год с хвостиком, я нашёл подобный жетон офицера. Висел он на связке ключей и ещё там была маленькая печать. Это был «ключ ко всем дорогам». Полк располагался под Кабулом. Впритык стояло огромное количество других частей и пересылка. В каждой части должны были быть земляки и магазины. Посетить их было просто «моим долгом».

Я брал автомат, одевал офицерское ПШ (в котором ходил на боевые), накидывал сверху офицерский бушлат без погон, и отправлялся в путешествие часа на 2–3. Проходя КПП и посты я демонстративно вертел на указательном пальце эту связку, чтобы все её видели, печать и жетон офицера. Гулеванил я так недели две, потом сдал всё «богатство» своему ротному. Он разыскал несчастного офицера потеряшку и отдал мою находку ему. В виде благодарности мне досталось 5 банок сгущёнки и большая плитка шоколада.

Голод преследовал нас по пятам всегда и везде. В полку поешь только то, что в столовой дали. Причём в столовой половина нашей и так скудной еды, уже до готовки её в котлах, была разворована поварами и прапорами. В полковом магазине тоже особо на наши копейки не отоваришься. Сок в банке, печенье, сгущёнка, вафельный тортик. Всё дорогое. Посмотришь, повздыхаешь и свалишь. В основном лакомились в складчину, после года службы, когда деньги уже не отбирали. На двоих, троих покупали по банке сока, тортик или пачку печенья и банку сгущёнки. Или иногда, по молодухе службы, наплевав на дедов и их колотушки, если удавалось сразу после получки сбегать в магазин. Благо он от нашей роты в пятидесяти метрах был. Воровали так же еду в столовой. Меня посылали по первому году службы воровать в дивизионную столовую. Я считался удачливым добытчиком. На самом деле я не воровал. Я приходил в эту самую дивизионную столовую, где питались офицеры штаба дивизии, подходил к тамошним поварам, таким же бедолагам молодым солдатам как я сам, и они мне давали и хлеб, и солёные баночные помидоры и иногда картошки. Немного, правда, но хватало и от дембелей откупиться и мне с товарищем перепадало. Подкармливались где и как могли.

В горы особым шиком второго года службы было брать булку белого свежего хлеба. Добывал я её себе сам, никого не посылая, у всё тех же друзей из дивизионной столовой. Хорошие отношения были лучше кражи. И ребята из дивизионной столовой и из пекарни никогда не жмотились для курков.

У некоторых может сложиться впечатление, что мы могли брать еду в любое время. Нет. Дай Бог, в роте было 2–3 булки свежего хлеба на всю роту на все боевые. И подкормиться в полку со стороны мы могли от силы раз в месяц. И картошку подворовывали в столовой, жарили, и хлеб далеко не каждый день и даже не каждую неделю.

В горах можно было воевать и две недели, и три, и месяц, но с собой курок мог унести только четырёхдневный, скудный запас продуктов: 6 банок каши, 4 банки мясных консервов, пару — тройку пачек сухарей, пачки 4 галет, немного сахара и заварки. За новой едой или надо было к броне идти или иногда с вертолётов скидывали. Но к броне спускались редко, вертушки с едой были ещё реже.

Остальным на каждом солдате курке были: автомат, патроны, гранаты РГД и Ф-1 (4–6 штук), мины для миномёта (4 — 6 штук), пулемётные ленты (для пулемёта ПКМ), ленты для АГС (автоматический станковый гранатомёт), бронежилет, сапёрная лопата, штык нож, ракетницы (8 — 12 штук), тротил (2–6 штук), аптечка и бинты, две фляжки (железная и пластмассовая), котелок с подкотельником, каска, солдатское одеяло, плащ-палатка, личный подствольный гранатомёт и гранаты к нему, одноразовый гранатомёт «Муха», теплый бушлат, ватные трёхпалые рукавицы, часто валенки (в горах и ледниках было очень холодно), ватные штаны и ватная душегрейка, и многочисленная прочая военная требуха. Гранатомётчики ещё носили трубу гранатомёта и, минимум, по три выстрела к нему. Это ещё 15 килограмм плюсом. Пулемётчики носили тяжёлые ротные пулемёты (РПК и ПКМ) и большой запас лент к ПКМ. У нас в роте был даже пулемёт Дягтерёва. Говорили, что его добыли в первые месяцы афганских боёв. Так он и прижился.

На боевых всегда что-то терялось. То фляжка, то сапёрная лопатка, то каска, то ещё какая шняга. Нам говорили, что за каждую утерянную или сломанную военную дребедень будут вычитать с наших родителей. Стоимость некоторых вещей была немаленькая. За потери рядовых отвечал, в том числе, и сержант. Поэтому, после каждых боевых я часто писал всякие рапорта, кто чего утерял и каким образом. Основным искусством было написать это так, чтобы выглядело правдоподобно, и ни с кого денег не содрали, или не посадили.

Первые четыре месяца войны курком я дополнительно таскал с собой НСПУ (прицел ночного видения) с запасными батареями к нему. Это была сержантская прерогатива. Доверялась только сержантам. Штука довольно тяжёлая, громоздкая, в чехле на большом ремне через плечо. Вдобавок, очень хрупкая и очень дорогая. Если бы я её разбил, или потерял, и мне и ротному было бы кирдык. Меня могли и под трибунал отдать. Однажды при ночном лазанье по горам, камень под моей ногой сбился, и я метров пять пролетел вниз в расщелину. Воткнулся головой, голова была в каске. Первый вопрос ротного. Цел? Я ответил, что цел, только шее очень больно. На что ротный сказал, что интересуется не моим самочувствием, а судьбой НСПУ. Услышав, что прибор цел, он успокоился. Я его уже не интересовал. Не стону, значит, могу идти.

Еще в НСПУ типа нельзя было смотреть на огонь, или смотреть вообще в него долго, сказали, он мог посадить зрение. Но ночью эта дорогая фигня реально помогала следить за тем, чтобы душманы не подобрались к нам. Потом мне удалось откосить от него, и это странное чудо советской военной техники уже таскал другой сержант.

Ещё я постоянно таскал все шнуры и запалы к тротиловым шашкам. Тротил особо не использовали, на нём было классно жарить кашу с сухпайков. Поэтому тротил брали с собой без пререканий.

Каждый курок имел свой штык нож. Как нож он был дерьмом. Годился он только для вскрывания сухпайковых консервов и как прихватка для трассерной пули при прикуривании. Спичек на боевых не хватало, они и отсыревали в дождливых горах, и намокали в снегу и при переправах в горных речках. Такую пулю вытаскивали из гильзы, зажимали штыкножовыми кусачками и били по ней камнем. Трассер воспламенялся, от него прикуривали, это было шиком солдатской жизни. В полку так не прикуривали, могли и статью навесить. На боевых командиры просто матерились на нас. Бывало и сами от наших трассеров прикуривали.

Консервные банки вскрывали открывалкой от цинка с патронами, крышкой ствольной коробки от автомата или бляхами от ремня. Жрать захочешь, зубами откроешь.

Автоматы были старые и часто перевязаны изолентой. Рожки от автомата мы попарно, как в кино не перевязывали. С такими рожками и автомат криво стреляет и неудобно. Вот пулемётные магазины в автоматы вставляли. Я после года службы только с такими магазинами пулемётными и ходил. В них патронов в полтора раза больше. Гранаты, патроны лежали в каждой тумбочке, ружейный парк закрывался на палочку. Оружие брали сами, кому какое надо и когда надо. Бронежилеты зачастую только назывались бронежилетами. Они были чехословацкого производства. Многие из бронежилетов были старые и изношенные донельзя. Все пластины в них уже давно ссыпались в район живота. Поэтому самым защищённым местом в таком изношенном бронежилете был мочевой пузырь солдата. Новых бронежилетов нам не привозили в полк никогда. Бронежилет очень выручал в ледниках. Ни один боец, спавший на бронежилете, на моей памяти не отморозил себе почки. Бронежилет трясли как перину, пластины распределялись ровно. Курок ложился на бронежилет. заворачивался в солдатское одеяло, накрывался плащ палаткой и засыпал. Сон в снегу или в луже от непрерывного горного дождя — это тоже обычная повседневность.

За новым запасом боеприпасов и еды на войне нужно было спускаться к броне, которая располагалась отдельно в низине, и терпеливо, иногда неделями, ждала нас с гор и боевых. К броне спускались редко, поэтому и патроны и еду растягивали до последнего. Броня — это та бронетехника, которая перевозила курков на боевые, к горам поближе. Иногда нас ссаживали с брони, и мы шли поодаль от неё и смотрели, как БМДэшки рвутся на минах, сгорая в 3 минуты вместе с экипажем. Бах, крики сгорающих заживо, жаркий огонь и всё. Экипаж, механик-водитель и оператор-наводчик, обычно скатывался с нижним броневым листом в огромный раскалённый рулет и сгорал заживо. Иногда нас подрывало вместе с экипажем, иногда броню и нас уничтожали моджахеды с гранатомётов.

Когда нас перевозили по Афгану, я смотрел на длинные колонны из многих десятков сгоревших советских автомашин, лежащих вдоль обочин афганских дорог. В каждой из них были советские пацаны. Скорее всего, все они погибли от пуль или сгорели заживо. Эмоций не было. Была война.

Не уверен в 14 453 погибших. Думаю, их было намного больше. Особисты говорили, что в день в среднем погибает от 70 до 100 с лишним наших ребят.

Каждый из погибших был героем, как бы он не погиб.

Отдельный низкий поклон спецам: АГСникам, миномётчикам, радистам, артнаводчикам и сапёрам, которые постоянно ходили вместе с курками. Эти трудились в горах наравне с нами и умирали в бою рядом бок о бок. Кроме этого они ещё пёрли на себе свои АГС, рации и миномёты, а это полная жесть. По ходу им нагрузок было до горла. Сапёры вообще рисковали жизнью больше всех в полку. Растяжки и мины были везде и всюду.

Быть остальными спецами, было в несколько раз легче и менее почётно, чем курком, но и им доставалось очень крепко.

Почему легче? Да потому, что многие спецы в горы не ходили (им не положено было), а очень часто молодые курки, не выдержав неимоверных физических нагрузок в горах, просто сдыхали, отставая и мешая остальным выдвигаться в назначенное место в назначенный срок. Командиры нервничали и матерились, старослужащие били. Для отстающих, или просто слабых и больных, начинался ад из побоев и издевательств, продолжавшийся порой месяцами. Потом, большинство из курков втягивались в эту физическую нагрузку, и выжить было уже легче.

Для многих спецов горы были просто объектом рядом, в горы многие спецы не поднимались и тягот горной войны на себе не испытывали. Ну и слава Богу, им и своей обслуживающей нас работы по ноздри хватало. Говорят, что у спецов дембелизм и издевательства над молодыми солдатами были гораздо ужасней, чем в курковых ротах. Охотно верю.

Дембелизм был выгоден всем, и генералам, и офицерам, и самим старослужащим, и иногда даже молодым солдатам. Был выгоден Коммунистической партии и Советскому Правительству.

Во-первых, на фильмах, лозунгах и лекциях долго солдат дурачить и в бой посылать не удавалось. Во-вторых, любое наказание по уставу, вплоть до губы, было выгоднее и легче, чем получить пулю в башку на боевых, поэтому, наказания и наряды многими солдатами воспринимались как истинное благо.

Требовалась более лучшая страшилка и дубина для солдат, чем устав и патриотика. Такой дубиной и стал дембелизм. Одни боялись расправы от своих за малейшую провинность, другие боялись опозориться и стать переведёнными из дембелей обратно в «чадушки».

Огромное, гигантское количество не избалованных совестью, интеллигентностью и интеллектуальностью вчерашних уличных пацанов могла сожрать кого угодно, будь ты хоть суперменом со стальными мышцами и мастером спорта всех единоборств вместе взятых или самым умным ботаном. Опускали и жрали любого молодого солдата. Опускали и жрали любого годка или старослужащего, допустившего промах или слабину в неписаных пацанских законах. Ботаны массово бежали в писаря, оркестры и в клубные, остальные отчаянно выживали в условиях почти лагерного быта. Даже нет, не лагерного.

Курки Афгана моего времени были именно сравнимы со штрафниками Великой Отечественной.

Прав ноль, нравы жестокие и развращённые, законы лагерные, война страшная, дальше было уже некуда. Даже зона была безопасней, чем наша служба. Часто предпочитали закончить жизнь самоубийством или подрывом конечностей, чем продолжать службу в курках. Смерть или инвалидность были слаще, чем служба курком. Вот такая жестокая правда.

Иногда у нас били и издевались просто так. Били и издевались в полку и на боевых. Самым поганым в ранце у солдата были 2-3 мешка с патронами, так называемые «БК». Они и были той основной тяжестью, которая убивала молодых солдат. Если остальное, носимое с собой, можно было облегчить различными солдатскими хитростями, то нахождение 2-3 БК у молодого солдата проверялось лично старослужащими. Три БК могли запросто тянуть в горы только физически развитые и крепкие курки. Не секрет, что сами многие старослужащие хитрили и либо вообще не брали БК, либо ссыпали его наполовину. Молодым куркам этого делать не давали. Для них боевые нагрузки объявлялись святым делом. Горе было тем, у кого ещё и еду отбирали и голодовкой наказывали. Голод, огромные физические нагрузки, побои, безразличие к происходящему командиров и сослуживцев, моральное унижение, болезни и дистрофия делали своё дело медленно и верно. Молодой солдат превращался в забитую военную скотину, из которой через полгода Афгана, путём подобной «дедушкиной дрессировки» вырастал крепкий солдат годок. Самое интересное, что на моей памяти такое количество БК нам никогда так и не пригодилось, даже в самые тяжёлые бои.

Помню, вышли на одну горку, расположились на ней на пару суток всемером. Еда уже суток двое как закончилась. Жрать охота, аж шкалит. Хожу по горке туда, сюда, чую, был на ней недели две назад бой. Ну, гильзы валяются, обрывки бинтов. Хожу и фантазирую, что значит, в переделке могла и банка чья-то с сухпайка упасть. Хожу, хожу, ищу банку. И знаю, что никаких банок нет, что это галики голимые. А голод гоняет меня и гоняет. И я травинки собираю на костерок, вымышленную банку, чтобы разогреть. До сих пор эти травинки на горке перед глазами, три с лишним десятка лет прошло, а я как вчера всё помню. Голод. Голод гонял и фантазии в голову вкладывал.

Недалеко от палаток нашей роты стояла палатка комендантского взвода. У них командиром был прапорщик идиот. Он избивал своих солдат и молодых, и годков, и дембелей специально сделанной плёткой. Заваливал пьяный посреди ночи и начинал бить. По головам, по лицам, по телам. Куда придётся. Кровати переворачивал с людьми, сапогом бил по голове лежащих и полусонных. Кровоподтёки были жуткие. Так что их молодым доставалось и от командира и от старослужащих. Прапор ихний орал от собственной дури, молодые орали от боли побоев. На пол полка было слышно. Все слышали. «Не слышал» только командир полка, палатка которого находилась напротив палатки комендачей. Ну, Герой Советского Союза умаялся за день от забот полковых, компотику вишнёвого на ужине нахлебался, спал ночью крепко. Что ему стоны солдатские.

Один из молодых солдат комендантского взвода, не выдержав ночных побоев дембелей, прихватив автомат, сбежал из палатки и спрятался на чердаке бани. Тогда у них молодых всю ночь били. Весь полк его искал. Побег с автоматом. Дембеля комендачей очень боялись, что сбежавший солдат их пристрелит.

Особенно лютовали над этим солдатиком два писаря из штаба полка. Уж чем он их так «обидел», не знаю. Говорили, что то ли отказался носки им стирать, то ли копейки свои зарплатные отдать. Короче, именно прапор комендачей с одним из этих скотов писарюг баню обшаривать пошли.

Солдат как услышал их голоса, так и выстрелил. Да, дурак, не в них, а в себя. В сердце своё стрельнул. Выжил бедолага. Тяжелораненого его отвезли в госпиталь, обвинили в членовредительстве. Мол, самострел. Особисты спрашивают: чего, мол, сбежал и стрелялся. А он им в ответ: я боялся, что на боевые погонят. Даже при смерти стучать солдат не хотел, уродов дембелей не смел заложить. Стук в полку позором считался. Хотя таких писарёнковых жополизов не грех и застучать было. В полку наши дембеля курки, узнав о таком ответе комендантского молодого, на дыбы поднялись. Пришли к комендачам и предупредили, что если ещё раз они так лютовать над своими молодыми будут, их, дембелей штабных, курки сами изуродуют. Уж на что у нас в курках получить в лоб от «дедушки» было как здрасьте, но так всю ночь лютовать, всё же не лютовали.

Говорят, что не только поговорили, но и морды дембелям комендачей набили. Сказали, что не по чину штабным крысёнышам, боевых и пороха не нюхавшим, так молодых солдат гонять. Оно и понятно, в комендантском взводе сплошь были писаря, кладовщики, банщики и так далее. Хотя знаю несколько пацанов, которые оттуда сбежали в курковые роты. Не так сладко в курках, как в комендачах, зато уважуха.

А писарюги эти, из-за которых солдат застрелился, ничего, живут и здравствуют. Один из них потом в фельдъегерской службе в Союзе работал, с медалью боевой ходит. Видел я его героический статус в «одноклассниках». Наверное, про подвиги в школах рассказывает. Детей воспитывает, жену целует. Лучше бы к мамкам солдат из-за него застрелившихся да им измордованных и покалеченных, съездил, покаялся на коленях перед ними, за скотство своё гнилое, за то, что душманам военное имущество продавал. Если есть у него мама, то знай, добрая женщина, что платочек афганский тебе в подарок сынок твой, писарёнок полковой, купил на ворованные деньги. Он их у других солдатиков отнял. Кто-то из-за этого, с голода и от побоев помер. А ещё он эти деньги добыл предательством, торгуя с душманами военным солдатским имуществом.

В интернете постоянно идёт бурная полемика, нужен дембелизм или нет. Я читал Шаламова. Мне кажется, что ВДВ того времени в Афганистане временами чем-то напоминало ГУЛаг, только вместо урок и доходяг были старослужащие и молодые бойцы. Были и просто неприспособленные к лагерной, пардон, армейской действительности, были работящие мужики, фраера и урки. И надзирающие органы были, куда без них. Только всё это было с лёгким налётом патриотизма и оружием в руках. Как в ГУЛАге, под предлогом мнимой заботы о перековке политических урки убивали, калечили и издевались над более слабыми и ещё не приспособленными к лагерной жизни, так и в Афгане многие старослужащие всеми силами «перековывали» молодых, кто как умел и изощрялся.

Умели убого и одинаково жестоко. Естественно, что делалось это кулаком, сапогом и прикладом автомата. Попасть норовили по голове и по костям ног спереди. Так больнее было. Молодые солдаты заслонялись от ударов руками. Это раздражало избивающих. Заслоняться руками, было запрещено, это считалось проявлением сопротивления. Гниющие, месяцами незаживающие раны на руках, ногах, телах и лицах молодых солдат от побоев были отличительными знаками солдат первого года службы.

Помню, как одного солдата на боевых лишили на сутки сна. Он нёс караульную службу всю ночь, за себя и за дембелей. Под утро не выдержав, заснул. Организм вырубился. Две недели предыдущих боевых, на которых молодой солдат успел спасти и не бросить раненого сослуживца на поле боя и прикрыть под пулями в полный рост замполита роты. Но он был просто бесправный молодой солдат.

За эти свои подвиги он не получил даже представления к награде.

Это был обычный, вечно избиваемый за свою непокорность, солдатик. Даже за реальные подвиги его представлять считалось не нужным.

Солдата заставили вырыть яму в полный рост. Поставили на краю им вырытой ямы. Поставили так, чтобы подошвы его сапог касались края ямы наполовину, а половина ступней висела над ямой. Всё это сопровождалось беспрерывными побоями. Парень уже полтора суток не спал. Стоя на краю вырытой им самим ямы, он постоянно вырубался и падал в яму. Его били прикладами автоматов по голове, сильно били, со всей дури. Потом снова ставили и он опять падал. Так продолжалось несколько часов. Есть и пить ему не давали. Командиры делали вид, что их это не касается. У солдата дембеля отобрали все патроны, боялись, что парень пристрелит обидчиков. Как солдат остался жив, я не знаю, но такие удары железными прикладами по голове не прошли для него даром, я встретил его уже на гражданке, через много лет. Парень каждый день рад, что его прожил, он медленно умирает. Больной мозг от ударов по голове, больное сердце от ударов в область сердца. Короче, далеко не жилец.

Я очень хочу, чтобы и за это кто-нибудь ответил. И если вы скажете, что это не ГУЛаг, то, что это? Обычная служба в Армии? Будь проклята та армия, где так издеваются над солдатами. Человек, поднявший руку на другого человека, ради издевательства и собственных удовольствий, должен быть изолирован от людей, ибо это уже не человек — это мразь и подонок, и место ему в тюрьме.

Замполит роты, если ты человек, помнящий благодарность, найди пацана, сделай всё, чтобы его наградили за твою командирскую жизнь (пиши, у меня есть данные этого солдата). Он единственный, из всей роты, кто прикрыл тебя, встав в полный рост под пулями, и плюнул на свою жизнь ради твоей в 1983 году 12 апреля на Мухмудраках. Ты бежал, подавая боявшейся встать роте пример и кричал, что тебя надо прикрыть, иначе тебя убьют. Тебя слышала вся рота, но встал только он. Больше никто тебя не заслонил.

Хорошо в Афгане вылетали и челюсти. Говорили, что в связи с горной местностью кости у человека становились более хрупкими. И я ходил две недели по молодухе с выбитой челюстью и другие ходили. Кушать с такой челюстью выбитой была великая проблема. Не кушалось никак. Челюсть не шевелилась. Пока травма пройдёт, с голоду сдохнуть можно. Потом на дембеле я тоже одному солдату челюсть сломал, правда, годку. Жизнь такая считалась в порядке вещей. Нас били, мы били. Учили друг друга. Считалось, что лучше кулаком, прикладом автомата, да сапогом лучше свой научит, чем ножом, миной или пулей моджахед.

Хотя, почему молодой солдат должен за старослужащего заправлять постель, стирать форму и носки, подшивать воротнички и пуговицы, чистить сапоги, мыть котелок, отдавать зарплату и лучшую еду, и как это связано с умением воевать в бою? Тогда мы считали это нормой, сейчас я считаю это преступлением. Почему я всё это пишу? Пусть люди правду знают. Пусть оценят нас, боевых ветеранов, со всех сторон.

ЧАСТЬ 3

Пока писал эту книгу, слушал разное. Например, дембель мой, живущий со мной в одном городе, сказал: пиши, ты это пошёл, вранья тут нет. Бывший замполит, советник с генштаба афганской армии, орал, что я опозорил всё ВДВ. На что его спросили: какое он, мотострелок то, собственно, отношение к ВДВ имеет. Ну, дедок старенький уже. За своё замполитное «героическое» прошлое распереживался. А ну, как в его ордена незаслуженные теперь плевать на встречах школьники неразумные будут. Дитя КПСС, чего с него возьмёшь. Таких партейных на войне много было.

Воевать только не кому ходить. Хотя, дедок не унимается, он по совместительству вечный заместитель в одной из афганских организаций города. Всех председателей пережил, а тут такая статья, а он всего лишь советник с ГенШтаба Афганской Армии. Не ротный, не взводный, не курок, даже не комбат. А хочется и дальше овации за «героические» подвиги собирать. И давай дедок искать, кто с ним письмо опровержение моего рассказа из солдатиков десантников напишет. Речь то идёт о его, заместительности шатающейся, и о «героическом» авторитете поколебнувшемся. А нет никого, уже полгода целых. Не найти ему никак предателей солдатской правды из курков десантников.

Привыкли советники да штабные за спины солдатские прятаться. В Афгане прятались, жить им очень безопасно хотелось, а не Родину защищать, вкусно есть хотелось, сладко пить, мягко спать желалось. На гражданке они прячутся за подвиги солдатские, к боевым операциям примазываются, в председатели и замы ветеранских организаций лезут, орденами штабными трясут, в первых рядах на встречах да концертах сидят.

Здорово, когда за тебя другие умирают, но дай, штабная крыска, этим другим свою курковую правду сказать. Не всё же картинки лубочные показывать. Дала вам Родина, господа штабники, льготы и ордена наравне с боевыми солдатами и офицерами. Сами вы ещё себе приписали в десять раз больше. Хватит уже. Война закончилась. Сил нет, на ваше выпячивание смотреть. На любой войне победитель и герой — это простой солдат. Именно обычный советский солдат на своём горбу самые распроклятые тяготы Афганской войны и вынес.

Я с Богом в молитвах много беседовал. Обнародовать свои записи, не обнародовать. Крест у меня видно такой, за грехи мои плевки недовольных правдой вытерпеть. Христу тяжелей было. Меня глядишь, не распнут. В ВДВ такой девиз есть: «Никто кроме Нас». Хороший девиз. Никто кроме нас и правды не расскажет. Здесь нам тоже первыми быть придётся.

Что касаемо властей, то крепость мне придала одна женщина своим отзывом. Она пишет: «…Я приравниваю ваш труд к труду писателя Константина Воробьёва, написавшего о войне так, что Берия склонял Сталина «наказать» писателя, на что вождь ответил: Хоть один правду написать посмел…»

Афганская армия была полным сбродом. Немного воевали ихние службы КГБ (хадовцы) и их десантники (командос). Всё остальное гонялось из-под палки и постоянно переходило на сторону моджахедов и обратно.

Доверия к афганской армии у нас не было никакого. Эти вояки то и дело дезертировали и переходили на сторону душманов. Солдаты у них, с которыми я общался, были простые и добрые вчерашние полуграмотные крестьяне. Часто пригнанные в армию под угрозой смерти или ареста. Мы и сами несколько раз участвовали в такой мобилизации. Окружали кишлак и всех от 16 и старше властям афганским для армии сдавали. Бабы плачут, дети орут, мужики справки суют. Кто эти справки читает? Порвали справку, выкинули в арык, и иди мужчина в афганские войска.

На всех боевых, где рядом была «доблестная» афганская армия, мы направляли стволы и в сторону духов и в сторону армии ДРА. Предавали они нас часто.

Говорили, что в афганской армии было много наших советников и замполитов. Я бы им за работу поставил жирный кол. Чего они бухтели «храбрым» воинам Афганистана я не знаю, но толку от их бухтенья не было ни какого. Афганская армия как боевая сила была мертва. Политика. Всё и всех коммунистической пропагандой пичкали. И своих солдат и чужих.

Перед каждыми боевыми были общие построения курковых рот полка. Мы их ненавидели. Надо было полностью экипироваться как на боевые и строится поротно на плацу полка. Если ещё идти в горы с огромными тяжестями как-то было можно, то стоять со всей амуницией на плацу по стойке «смирно» или «вольно» несколько часов, было невыносимо.

Несколько десятков килограмм давят на плечи, ноги выпрямить от такой тяжести невозможно, стоим на полусогнутых, позвонковые хандрозы и грыжи начинают раскалённым ломом впиваться в позвоночник уже через пять минут стояния.

Вдобавок к этому, холодища зимой или жарища летом. Командиры полка и дивизии, вместе со штабными нудно и длинно бухтят о нашем героизме и долге, взывая к нашим патриотическим и интернациональным чувствам.

Стоишь и думаешь, Господи, ну когда же я все долги этой грёбаной коммунистической партии и братскому народу Афганистана отдам! Ещё решаешь в уме задачу, куда засунуть хоть бы одну лишнюю банку консервов.

Кому хочется пить, кому курить, кому в туалет (энурез, понос от помоев, называемых едой, и дизентерия были постоянными спутниками многих молодых солдат).

Втихушку пытаешься передвинуться в задние ряды построения и присев, глотнуть из фляги воды. Ротный и взводные матерятся и грозятся натянуть шевелящимся их сраки на головы. Офицерам в задние ряды перебраться не светит.

Правда, офицеры и никаких тяжестей на эти смотры и не таскали. У них были абсолютно пустые РД за спиной и ноги под тяжестью не сгинались.

На плацу высятся две кучи барахла. В одной рваная подменка грязной и старой одежды, в другой всевозможная, до нельзя изношенная и потрёпанная, солдатская обувь. Это хоть что-то, некоторым на боевые и ходить не в чем. Счастливчики ходят в оборванных прыжковых комбезах.

Сапоги часто не выдерживают горных боевых и понимаешь, что любая, даже самая стоптанная подменка, лучше, чем совсем босиком. Раздача рванья напоминает мне фильм про Бумбараша. Там так же раздавали опорки нуждающимся бойцам.

Наконец, раздача рванья и коммунистическо-патриотичный нудизм закончены. Штабные командиры взбираются на фанерную трибуну, писаря трусливо выглядывают из-за палаток и модулей. Оркестр давит марш, и мы гордо победоносным парадным топотом строевых коней тяжеловозов шагаем мимо них, держащих руку под козырёк.

Мы уходим завоевывать им ордена и звёзды на погоны, а они будут долго ждать нас на броне, жрать до сытой икоты сухпайки и чувствовать себя настоящими героями.

Дай Бог, чтобы грёбаное правительство и всё политбюро, вместе взятые, подавились теми голубыми десантными беретами, которые потом будут лежать на холодных и скрипучих панцирных кроватях в казармах погибших мальчишек курков.

Холодно было мне первой зимой, до колотуна. Ноги вечно сырые от пота и талого снега, спать хочется, есть хочется. Бушлат старый, вата в нем одно название. Шапка выношенная. К печке не пробиться.

И тут мне фарт попёр. Бегая в туалет, я пересёкся с одним молодым солдатом из обслуги дизелей. Стоял у нас ангар дизельный рядом с туалетом. Слово за слово, на судьбы молодые посетовали и разбежались.

Тут дембеля осенники к дому готовиться начали, и надо было им шинели начёсывать железной щёткой. В такой начёсанной шинели было шикарно в Союз лететь. Шинель становилась пушистая и красивая. Тудым, сюдым, а щёток железячьих нет нигде.

Дали нам молодым поручение с напутственным пендлелем. Полк вверх дном перевернуть, а щётку железную найти. Я побежал к своему новому знакомому. Сам я до армии ГПТУ заканчивал на слесаря-механика, соображал, что у дизелистов такая штука могла быть. Так и есть, у того щётка оказалась. Он ею трубы от ржавчины чистил.

Я к дембелям. Докладываю, что щётка есть, но дают её за раз только минут на тридцать, потом, вру, щётку надо вернуть. Типа, её, щётку, надо использовать в дизельной очень часто, и должен я бегать туда и сюда вместе с этой щёткой.

Дембеля поначалу обрадовались. Бегай, говорят, орёл ты наш, золотые пяточки. И стал я бегать. Щетку принесу, шинель почешут, я к дружбану. У него закуток с трубами тёплыми, сверху одеяла накиданы. Я на эти трубы сапоги сырые поставлю, сам на одеяла. Минут двадцать посплю, обрубался мгновенно, щётку хвать, и бегу с ней обратно в роту. Между делом дружок мне кусок хлебушка даст и чаю нальёт. С хлебом у них немного полегче было.

В этом дизельном раю было много вольнонаёмных техников и инженеров, они солдат подкармливали, жалели. Бегал я так дня четыре. Потом какой-то финик из дембелей решил, что я не должен оставаться в ангаре, ждать щётку, а бежать обратно сразу в роту, и потом снова бежать за щёткой. Бежать, это значит именно бежать. Молодой солдат просто ходить не имел права. Он должен был всегда бегать, даже на 10 метров. Такое правило было у нас в полку для молодых солдат. Отправят тебя куда, ты должен встать в стойку бегуна: туловище наклонено, локти согнуты. Ждёшь разрешения и бежишь. Бегом туда, бегом обратно.

Бегал я по новому правилу за щёткой дня два. Сил моих беговых уже не было. Товарищ мой опять выручил. Прикинулся он как годок, бляху на яйца спустил, ушанку козырную на десять минут одолжил у инженера, и бушлат новый. Пришёл к нам в роту. Дембеля его не знали, но как годка уважили вниманием.

Сказал, корешок, что если щётку мои деды хотят, то должен за ней приходить только я и ждать эту щётку должен именно в ангаре, а не бегать туда и сюда. А то сказал, запалимся, и щётку больше дать не смогут. Дембеля поверили, и я ещё потом несколько дней с сухими ногами ходил. Потом шинели начесались, и фортуна снова повернулась ко мне задним тылом. Но эти дни тепла и маленького сна меня поддержали.

А товарища моего потом по молодухе убили. Захотелось ему тоже на боевые ходить, а не трубы в полку чистить. Попросился он в курковую роту. Колонна их вышла на сопровождение бензовозов. Подбили духи их БТР из гранатомёта. Аккурат в то место попали, где он сидел. Так и не стал он настоящим годком. Всегда самые хорошие парни гибли. Нехватка хороших парней видно в те годы в Раю была.

Настоящей мужской дружбы всех и вся солдат и офицеров в нашем полку не было. Правда, первому ротному, старшине роты прапорщику и замполиту роты я по наивности доверял свою жизнь на боевых всецело.

Первому ротному я бы и памятник тогда поставил. Хороший мужик был на фоне остальных ротных.

Ушёл он на пенсию подполковником. Потом на пенсии в детском парке карусельщиком работал. Умер рано, сердце не выдержало. Нам он сердце отдал. Как мог, так и отдал.

Новому ротному и троим взводным офицерам я вообще не доверял. От офицеров роты я предпочитал просто держаться подальше. Да и не только я.

Дружили мы по 2-3-4-5 человек внутри своего призыва. Конечно, были и друзья, которым ты мог доверить свою жизнь и спину, но далеко не ко всем, и не всегда было такое доверие. Настоящая дружба это такая же редкость, как найти на улице большой брильянт.

Нас хоть как-то сплачивал общий враг, окружающий нас со всех сторон.

Была такая частушка: «Афганистан страна чудес, зашёл в кишлак и там исчез». Смерть ждала солдата практически за каждым афганским углом. Это и сплачивало.

Ну, ещё мы тогда в людях не шибко разбирались. Кто хлеба даст укусить, тот и друг. Кто не даст, тот крыса или шакал.

Всё делили на белое и чёрное. Не замечали ни оттенков, ни психологии отношений, ни логики поведения. Где уж до методов профессора психолога Личко было.

Это потом, несколько лет спустя после войны, я, основываясь на его трудах, изучал психологию поведения и мотивов заключённых в местах лишения свободы, и писал свои труды на эту тематику, опровергнув доказательно на учёном совете марксистский термин о бытие, материи и сознании, повергнув в шок маститых полковников с партбилетами КПСС в кармане.

Поэтому, основываясь на собственных знаниях, заявляю, что наш полк во время моей службы представлял не отточенную образцовую военную машину, а формальное армейское сборище плохо обученных, регулярно нарушающих законы и мораль, людей с оружием.

Жили, были у нас в полку в первом батальоне два друга солдата. Оба из одного города призывались, оба дембеля, оба по ранению не могли ходить на боевые и стали работать банщиками. Не хотели в Союз уезжать, упросили командиров оставить их в полку, хоть кем, на любой должности, главное, чтобы в роте своей быть. Пацаны героические, с боевой наградой каждый, друганы, не разлей вода. Уважуха им и почёт, ранения свои в бою получили. Только работы у банщиков мало, времени свободного много. Наркота пошла. Обкурились как-то ребята, что-то не поделили и один другого избил. И стал бить каждый день дальше.

Пообещал и награду отобрать, и зачморить по полной, и всем в родном городе рассказать, что, дескать, чушкарь избиваемый и чадушка. Ну, такая моча в голову, ну один сильнее, другой слабее физически. Тот, которого чморили, своего корешка зарезал. Расчленил по кусочкам, в мешок сложил и понёс на кладбище боевой техники в конце полка закапывать. Поймали его, не дошёл. Вот такая история печальная.

Я пока эту книгу писал, во мне всё разные позиции боролись. Сам себя спрашивал: зачем? Денег на этом не сделаешь, славы не заработаешь. Всё мне хотелось приукрасить чуть-чуть, смягчить. Наверное, где-то и смягчил. Но не приукрасил. Фамилии посчитал писать не нужным. Сами все себя узнают. Им и мне с этим позором жить дальше. Я ведь тоже не белый и пушистый. Не самый героический, и не самый главный и не самый стойкий.

Приятно мне, конечно, что и в лучших друзьях у меня дембель мой, с нашего 350 полка. Я ему до сих пор и жизнь могу доверить и посоветоваться. Нет у меня к нему зла и претензий и у него ко мне. Время всё сгладило. Но ошибок наших не надо следующим гвардейцам совершать. Пусть на наших проколах учатся.

Сейчас, с позиции взрослого человека, мне кажется, что дембелизм, пьяное купание в фонтанах, драки с другими родами войск и с приезжими гастарбайтерами, стычки с ОМОНом и полицией, замалчивание проблем, это не самые лучшие традиции ВДВ. Эти традиции должны стать нам чужими и должны уйти в прошлое.

Десантник в глазах общества должен стать символом не только военного и армейского профессионализма, стойкости, смелости и физической силы. Десантник ещё и не должен нести на лбу звание «морального урода». Он должен быть умён, интеллектуален, морально, нравственно и духовно красив. Он должен быть человеком в порядочном и высоком смысле этого слова.

Как этого добиться? Прежде всего «дедушкам» ВДВ надо начинать с себя. Вообще, для начала надо ввести несовместимость голубого берета и алкоголя. Либо ты расслабляешься как гражданин. Либо гордо носишь на голове берет ВДВ, а на груди тельняшку десантника.

Ну, а выпивший десантник, бывший он или нынешний, в голубом берете или тельнике, должен стать позорищем, как ржавый автомат. Нет ума и внутренней силы быть достойным уважения, уходи на разряд пьяного «чушка».

Ротные курковые механики-водители и операторы-наводчики БМД и БТР (они жили вместе с ротой и принадлежали штатному расписанию роты), на которых нас перевозили, и спецы полка в горы практически не ходили, за редким исключением: сапёры, АГСники, миномётчики, артнаводчики, иногда некоторые связисты и некоторые химики (перечислил, кого помнил).

Курков было очень мало, спецов в любой дивизии было в несколько раз больше.

Вообще, курка второго года срочной службы от солдата спеца или солдата штабного можно было отличить по внешнему виду. Спецы и штабные второго года службы ушивали своё обмундирование по дембельской моде, курки, за редким исключением, нет. Курки не ушивались по одной причине, в ушитом обмундировании невозможно лазить по горам и воевать (с подменкой на боевые было тяжело, комбезов всем не хватало, и многие курки ходили на войну в том же ХБ, что и в полку).

В конце службы я ушился. Домой было не за горами, боевых не предвиделось. Хотелось ходить модно и «красиво». Но боевые нежданно — негаданно, пришли.

Нас «попросили» не бросать полк и не метелить по домам. И мы пошли снова на войну. После приказа о дембеле, «гражданскими». Расшивали меня сами горы. Заново меня ушили уже за неделю до самолёта наши ротные годки. Уезжать в ушитой парадке было особым шиком.

Видел фильм «9 рота». Лучший из всех созданных об Афгане, но всё равно много ляпов, неточностей и ошибок. Артисты и режиссёр видно старались, и получилось артистично правдиво и артистично талантливо. На максимум таланта сделан взгляд постороннего человека на эту войну, как он её понимает, не побыв там.

Не хватило талантливой консультационной работы. Наверное, консультанты сработали не до конца и не на совесть.

Но всё равно, этот фильм открыл совершенно другую сторону возможности показа этой войны. Думаю, будут и новые фильмы. Бондарчук молодец, выжал из себя максимум человека не бывшего, но проникнувшегося. Пусть в следующий раз берёт более качественных консультантов. А то, прямо братство фронтовое, во главе с удивительными командирами и храбрыми диверсантами пропагандистами.

Не было братства, и пропагандистов диверсантов не было, лажа всё это. Умудрялись даже в жестоком бою с рюкзаков друг у друга бакшиши тырить под шумок.

Крысы, подлецы, трусы, воры, мародёры и стукачи были в любой роте и не всегда их выявляли. Маскировались они умело. Мало их было — это факт, но были.

Были ещё в полку штабные, это писаря, замполиты, замы по партийной работе, заместители полков всех видов, комсорги полков и дивизий (не путать с замполитами и комсоргами курковых рот), советники, пропагандисты, особисты, и другие генералы, офицеры и солдаты, работающие при штабах полков, дивизий и Армии.

Писаря работали с бумагами в штабах, замполиты штабов (не путать с замполитами рот) бубнили про политику и под крепкой охраной курков, афганской полиции или афганского КГБ и афганской армии встречались с партийными функционерами ДРА и представителями афганских рабочих коллективов. Пропагандисты, так же под охраной, бухтели со всеми, кто готов их был слушать о великой роли СССР. Пропаганда и политика. Два штабных кита коммунистической партии. Лишние люди в любом полку. Отцы родные всех стукачей, и зубная нудная боль курковых офицеров.

Воевать надо, а эти комуняки ходят и нудят и нудят, и всё чухню всякую. Бесполезные люди.

Справедливости ради скажу, что и среди замполитов попадались нормальные хорошие люди. Например, мой замполит роты. Храбрый смелый офицер, ходивший на все боевые с ротой. Он, после первого моего ротного, был единственным человеком, умевшим понять и простить солдата.

Был единственным офицером роты, относившимся к солдатам заметно теплее и душевнее. Должность замполита только мешала ему стать более родным для нас, простых солдат курков. От остальных офицеров дружбы и тепла дожидались очень редко.

Ещё у нас в полк в 1983 году, пришёл нормальный мужик на должность заместителя командира полка по политической части. Тоже смелый и храбрый офицер. Всегда делился с курками своим офицерским сухпайком, что было очень огромной редкостью для офицера такого ранга. И вообще, заботился о курках.

Видел его в бою, храбрый человек. Духи напали на нашу колонну, и он как-то сразу в первые секунды боя взял командование на себя, грамотно расставил бойцов, сам с автоматом на переднем крае, как и положено лихому командиру. В нём (новом замполите полка) был какой-то юношеский задор, уверенность в своей храбрости и уверенность в нас. Духов опрокинули, он ещё и преследование организовал. Короче, толковый бравый боевой командир богатырь двухметрового роста.

В полку бардака хватало, он с этим бардаком душевно боролся и правильно. Особенно не любил пьяниц, стукачей и воров. При нём в полку гораздо чище стало и ловкачей со сволочами и стукачами всех мастей поубавилось. Раком курков голышом перестали ставить после боевых и в попах деньги стыренные в бою у душманов искать перестали. Дембелизма издевательского и командирского диктаторского идиотизма в полку реально поубавилось.

Слышал, что он получил в Афгане два ордена «Красной Звезды». Думаю, за дело. С командиром полка он не васькался, не заискивал. А командир полка у нас на награды скупой был, просто так ордена не раздавал. Хотя замполита нашего комполка уважал и доверял его словам безоговорочно, сам свидетелем был, как замполит комполка одной фразой осадил и тот подчинился беспрекословно.

Вот с начальником разведки полка нашего нового замполита действительно связывали более чем замполитные отношения. Они всё там чего-то разведывательное планировали, какие-то спецоперации вместе разрабатывали и исполняли.

Вообще, новый замполит полка, пришедший в 1983 году, был правильный полковой офицер высокого ранга, каким и должен был быть настоящий коммунист, а не штабной функционер. Он и на построениях перед боевыми не бубнил, а чётко и коротко говорил. Да и сам на все боевые с полком ездил, хотя мог и в штабе, в части отсиживаться. Боевой офицер — десантник.

Слава Богу, что были такие исключения из общей замполитной и штабной практики. Честь им и гордость за них. Но мы же любимый полк Маргелова, 350 полк ВДВ, у нас и замполиты другие иногда попадались, храбрые офицеры настоящей Десантной закваски.

Уважуха вам от простого солдата, лейтенант — замполит роты и майор, замполит 350 полка.

Замы спецы, соответственно, обеспечивали работы своих подразделений, обслуживающих военную машину.

Штабным была лафа. Дальше брони почти никто из них на боевые не ходил. Они балдели и наслаждались гордым званием воинов интернационалистов по полной. Некоторые из них выполняли своё дело честно и хорошо (без штаба тоже много не навоюешь). Я знал только одного писаря штаба дивизии, который после войны честно признался, что на боевые не ходил, с утра до вечера работал с бумагами, и дослужился до звания старшины. Парень хороший, открытый и уважаемый. Не имеет ни одной боевой награды. Но, честных — единицы.

Остальные до сих пор рассказывают о себе такие великие подвиги, что диву даёшься. То про мнимые контузии и ранения (как правило, не подтверждённые ни одной медицинской выпиской). То, про какие-то секретные особые подразделения, то, как минимум, пол Афгана именно они и завоевали.

А уж как штабной народ писал себе липовые наградные и обвешивался боевыми орденами и медалями до сих пор ходят легенды. Ну, ведь был хороший офицерский орден «За Службу Родине в Вооружённых Силах СССР», была солдатская медаль не боевого значения «За отличие в воинской службе».

Зачем же себе ордена «Красная Звезда» и медали «За Боевые Заслуги» и «За Отвагу» вешать, господа штабные. Видимо, чтобы потом, в Союзе рассказывать сказки о «героических» буднях в особых спец подразделениях и спец условиях. Стыдно.

Чтобы курку заработать медаль «За Отвагу» в 350 парашютно-десантном полку, нужно реально подвиг совершить или кровью бой окропить и при этом продолжать бой вести. Простой службой в ДРА её не заработать. Каждый курок, честно получивший боевую награду, знает, за что именно он её получил, и не будет прятаться за фразами типа: «всем давали и мне дали», «за войну», «это секретная информация» или скромно и многозначительно молчать. Молчат или отмазываются, как правило, те, кому и ответить нечего. Хороший солдат, после пары рюмок всегда поделиться рассказами о войне и о собственном подвиге.

Запомни хорошо, читатель, офицеры штабов и писаря штабов, это именно офицеры штабов и писаря штабов. Не смотри восторженно на их боевые ордена. Офицеры штабов и писаря штабов — это не курки. Редко среди них стоящие бойцы попадались. Очень редко. Я видел всего одного.

Лично я считаю, что наград были достойны все, но хочется, чтобы боевые награды давались за боевые подвиги, а не имели расплывчатого статуса о награждении и не выдавались за мирные дела или качественную чистку автомата под горой. Боевые награды за боевые подвиги, не боевые — за хорошую службу.

У нас с наградной системой всё смешалось. С Отечественной войны привыкли штабные себе и ордена с медалями боевые вешать и звёзды Героев. Традиция такая была. Чем выше звание, тем важнее орден.

В Афгане эту традицию ломать не стали. Благо статус многих даже боевых наград шибко расплывчатый. Ну да этот статус в своё время не солдаты окопники придумывали, а те же старшие офицеры и генералы. Они же хитрые, как себя без боевых орденов оставлять. А на совесть они плевать хотели.

Вдумайтесь только в словосочетание «Герой Советского Союза». ГЕРОЙ!!! То есть человек, совершивший уникальный и героический подвиг. Человек ценою своей жизни спасающий Страну или Товарищей. Личным мужеством своим, или личным подвигом заслуживший право на уникальную награду. Герой, одним словом.

Но получить это звание за штабную работу, какой бы уникальной она не была, это сверхнаглость и сверхбессовестность их обладателей. Такие награды должны получать за очень огромный и неординарный, личный риск своей жизнью и здоровьем именно в бою или разведке, и во имя других.

Если бы статусы и правила награждения боевыми наградами от медали за «Боевые Заслуги» до «Героя Советского Союза» писались и контролировались именно солдатами, участвующими в боях. Сильно бы тогда поредели иконостасы на грудях у многих офицеров и генералов, ибо получены многие эти награды не за личные подвиги и боевые ранения, а за плохое руководство и бумажную писанину.

Я, конечно, готов поверить, что и штабные попадали в страшные ситуации, но это были единичные ситуации (лично я о таких «штабных» ситуациях за 2 года Афгана не слышал), а у курков вся служба, все два года, состояла из таких ситуаций.

Были случаи, когда курков переводили в штабные или спецы. Были случаи, когда спецы переходили к куркам. Иногда переведённые курки из штабников или спецов честно возвращались назад в свои роты. Им было стыдно, и они рвались назад в боевые подразделения.

Солдаты, офицеры и генералы имели полную возможность совершать подвиги. Далеко не все их совершали и стремились совершать. Основная масса солдат (даже курков), офицеров (даже курковых рот) и генералов просто тянула свою лямку службы, зная, что все шаги вправо или влево от этой лямки грозят или смертью героя, или потерей карьерного роста, или тюрягой, или полным презрением сослуживцев.

Хотя презрение пугало в основном солдат, офицерам и генералам на него было чихать с большой полки, они уже могли оправдывать свои поступки перед своей совестью по полной, без оглядки на товарищей.

Офицеры и генералы во многом были уже вполне сформировавшимися личностями. Вот потеря карьеры и тюрьма офицеров и генералов пугала больше, чем потеря уважения сослуживцев. Тем более, что сослуживцы были с теми же ошибками, заблуждениями и преступлениями, что и у них.

Поэтому, основная воинская масса служила и всеми силами старалась выжить, даже ценой обмана и уклонения от реальных боевых самопожертвований во имя жизни товарищей.

Либо человек попадал в переделку, и желание выжить любой ценой самому влекло за собой и автоматическую помощь выжить остальным, либо, в отдельных ситуациях, адреналин и желание шального риска срывали крышу и заставляли делать секундные и минутные героические порывы, либо человек осознанно был готов к совершению подвига, презрев свою жизнь во имя Родины и сослуживцев, осознанно совершал этот подвиг и считал, что так оно и должно быть у порядочных людей.

Таких «осознанных» героических личностей, способных на самопожертвование, было очень мало, единицы.

Так что, громкие фразы о наших массовых героических подвигах «во имя» и «за Родину» — это далёкий от реальности миф.

Хотя, с другой стороны подвигом каждого была уже сама жизнь на афганской войне. Но подвиг этот был далеко не от больших нравственных стремлений.

В общем, углубляться в это можно долго, и нужно углубляться. Есть тема и пласт работы для психологов и исследователей наших душ. Выводы только будут не в нашу ветеранскую пользу.

Не идеализируйте нас, граждане, не воевавшие соотечественники. Не такие мы, какими нас в кино рисуют. Далеко не такие.

Лучшие из нас давно забыты и не награждены. В этой войне и после неё, самые лучшие и самые чистые душой редко признаны были. Почти никогда.

Отдельно о медальке «25 лет вывода». Деньги выброшены на ветер. В отдельных регионах к этой побрякушке дали ещё по 2–3 тысячи рублей. На водку, что ли?

В своё время Советская власть всем ветеранам ВОВ вручила «Орден Отечественной Войны». Первой степени реально воевавшим, второй степени — всем остальным ветеранам. Это было честное признание их военных заслуг.

В 2014 году Российская Федерация удостоила наградами «Медаль Ушакова» (сделанный из чистого серебра морской аналог медали «За Отвагу») около трёх тысяч британских ветеранов Северных конвоев. Дело нужное и обсуждению не подлежит. Британские ветераны это заслужили.

Но разве курки, по два года воевавшие в Афганистане по просьбе Родины, не заслужили боевых наград? Разве они сделали меньше для СССР, чем их фронтовые братья британские моряки?

Думаю, что Российская Федерация могла бы расщедриться воинам интернационалистам хотя бы на медаль «За Боевые Заслуги». Пусть только солдатам. И штабным, и спецам, и куркам. Пусть только тем, у кого нет боевой награды. Пусть из железа, а не серебра. Но это было бы реальное признание реальных фронтовых пахарей. Всех, и сразу. А так, очередная юбилейная побрякушка. Да кому она нужна. Вручите куркам медали «За заслуги перед Отечеством». Будет честно по отношению к ним, калеченым войной и отдававшим жизни за своё Отечество.

Я не видел ни одного штабного офицера, ходившего неделями с курками в горах на боевых. По кишлакам, возле брони ходили, под горой с бронёй сидели. В горы ходить трусили. Да и чего им в бой ходить? Им ордена и так приписывали, без боёв.

Некоторые штабные солдаты писаря ходили иногда с курками на неопасные боевые. Как они выбирали именно неопасные боевые? Очень просто. Все оперативные карты планируемых боевых действий рисовали солдаты писаря. Они же писали планы и разработки боевых действий под диктовку начальника штаба и начальника разведки.

Дивизионные писаря приходили употребить наркотики к полковым писарям в гости и наоборот. Макеты боевых операций делались руками солдат комендантского взвода полка, и комендантской роты дивизии, где жили писаря. Писаря прекрасно знали, чем чреваты те или иные боевые. Писаря знали всё и часто они влияли на прапорщиков секретной части и других служб, подкупая их или втираясь к ним в доверие.

Некоторые из этих прапоров были вчерашние солдаты комендантских взводов и рот, окончившие шестимесячные курсы прапорщиков в Союзе и вернувшиеся в свои полки и дивизии дослуживать.

Некоторые молодые солдаты и уходили учиться на прапорщиков в Союз именно с молодых, с первого года призыва.

Часто они это делали из-за трусости, и из-за избиения их старослужащими солдатами. Такие трусливые и избиваемые ранее прапорщики возвращались обычно в свою часть, где их с нетерпением ждали те, кто над ними измывался, когда они были ещё солдатами.

Не редкость, когда такого прапорщика просто шантажировали старослужащие солдаты, которые его избивали ранее, когда и он был солдатом.

Подобные прапорщики в виду такого шантажа часто шли на воинские и должностные преступления и выполняли все преступные указания шантажистов.

Писаря могли приписывать себе боевые награды и негласно влиять на жизнь полка. Жили писаря все в одной палатке, курили одни наркотики, вместе издевались над молодыми, вместе торговали военным имуществом с духами (хорошо, если только имуществом, а не секретными сведениями).

Видел одного писаря, жителя Ташкента, служившего под крылом у начальника штаба полка, который убежал из курковой роты, струсив боевых выходов. Он неплохо рисовал, обладал красивым почерком, что и помогло ему перейти в писаря. Парень буквально на коленях умолял перевести его из курковой роты в писарчуки.

Сколько он зарубил наградных куркам этой роты своими подлыми действиями. Злоба на бывших боевых товарищей и собственная трусость просто душила его. Чадо прилагало все усилия, чтобы курки и командиры его бывшей роты не получили никаких наград. Зато себя не забывал, приписывал к наградным очень часто. Уехал домой быстро и первым бортом. Награды надеть побоялся. Надеюсь, что судьба с ним рассчиталась по полной за все его подлости. По крайней мере, в интернете его не видно, спрятался.

Ходили на боевые, иногда, и очень некоторые писарчуки, как правило, уже под конец службы, когда никто их не обижал, за сигаретами не посылал и за пайку масла не калечил.

Переносили они соответственно не по 40–50 килограмм, а в разы меньше. Ну и соответственно физически и морально им уже было гораздо проще и легче.

Называлось это «сходить за медалью». Лично у меня такие «ходоки» уважения до сих пор не вызывают. Героизмом такие вояки не страдали, в пекло не лезли.

В горы штабные офицеры, писаря и другие «небожители» комендантских и штабных подразделений поднимались очень редко, в основном отсиживались на броне, под горой. Даже кроватки с белоснежными простынями возили штабные себе на боевые, чтобы в кроватках спать сладко. И командир дивизии, и командир полка, и офицеры штабные, и писаря кроватки возили. Машины им для этого специальные выделялись. Палатки отдельные им ставили, чтобы дождик чадушек штабных не намочил.

Кухня у штабных офицеров своя была, тарелки, вилки, ложки, ножи сервировочные. Наши курковые офицеры с нашего солдатского котла на броне питались, в горах такие же сухпайки как и мы ели. Редко им офицерские сухпайки доставались. Зато штабные офицеры и дембеля писаря жрали сплошь спец пайки с шоколадками и сгущёнками и супчиками разовыми. Типа и на кухоньке подъемся и спец сухпайком закушу.

Эти сухпайки нам были положены, в горах-то курки бои вели, но кто ж рабу солдатскому сладкий кусок отдаст. Штабные его нагло себе воровали ещё на складах.

И в ветеранских организациях сейчас, почти куда не плюнь, в штабного вояку попадёшь. Фронтовиков офицеров настоящих редко к председательским креслам допускают.

Солдат фронтовик председатель местной организации РСВА или «Боевое Братство» вообще явление архи редчайшее. В крайнем случае, бывшего солдата писаря из взвода управления батальона ставят.

Курки на земле и в снегу спали, даже когда к броне спускались. Дождь, снег, град, пыльная буря, укрыться негде. Плащ-палатку сверху набросишь и всё укрытие. Брезентуху постелим с БТРа и ей же укроемся, рюкзак с патронами и гранатами под голову, автомат в обнимку прижмут. Зато все штабные офицеры и многие штабные писаря и солдаты приписывали себе боевые награды. А незначительный, прогулочный поход с курками «за медалью», типа давал возможность усыпить свою совесть «липовым» наградным листком.

Ещё писаря постоянно интересовались у курков, как там, на боевых, в горах. Видимо уже заранее набирались сведений, чтобы потом врать на гражданке и не засыпаться перед реальными фронтовиками на мелочах.

Писаря вовсю торговали своими штабными услугами с курками дембелями. Именно поэтому многих писарей не трогали.

Писаря могли зарубить любой курковый наградной или испохабить курку военный билет, аннулировав льготы и значки.

Часть писарей были бывшими курками, сбежавшими в писаря от тягот курковой службы и по трусости. Любой писарь мог в любое время перейти в курки. Не переходили.

Понимали, что тогда придётся стать реальным фронтовиком, а не писаришкой штабным, балдеющим.

Редко писаря в курки переходили. Человек трёх от силы таких припомню. Ещё более редко писаря людьми были.

Знаю только одного. Он служил в штабе дивизии, в секретке, потом в ФСБ секреткой командовал. Полковником ушёл на пенсию. Остальные, кого видел и знал, были напрочь скотами бздливыми и трусливыми.

Солдаты: кочегары, официанты, повара, истопники, прачки, уборщики и дневальные при офицерских модулях, некоторые кладовщики, были ребята неплохие и отзывчивые. В них не было снобизма, они во многом с удовольствием помогали куркам.

Спецы, те получали свои «За Боевые Заслуги», «За Отвагу» и «Красная Звезда», как правило, вполне заслуженно.

Спецы тоже бывало в курки уходили. Выдерживали курковую жизнь из спецов не все.

Помню грозного дембеля спеца из ремонтной роты, пришедшего на последние полгода в курки. Не смог выдержать тягот, сломался в горах, гоняли с тех пор как молодого. Парень выл и плакал, но обратной дороги уже не было. Был красавец спец дембель, стал чмырь курковый. Горы, тяжёлая штука.

Ему, балбесу, надо было с молодухи в курки идти, тогда бы втянулся и стал хорошим крепким солдатом. Мы почти все по молодости в горах дохли, потом втягивались и переносили после года службы всё легко и красиво.

Но были крепкие ребята, сразу не дохли, тянули в горы с молодухи службы достойно.

Хотите узнать, действительно ли воевал по полной в боях стоящий перед вами Ветеран Афганской войны, спросите с какой он именно курковой роты или кем служил в Афгане. Если услышите гордое: «я Курок», склоните головы.

Даже курковое «чадо» — это реальный фронтовик. Да и чадо ли он. Кто из вас куркам судия. Они Родину собой заслонили. Помните, как в фильме «9 рота». Пусть обоссался, но боевую задачу выполнил. А это главное. Хотя ни одного обоссавшегося или обосравшегося от страха, за все 2 года не видел.

От застуженных и отбитых почек и энуреза, приобретённого от афганских болезней, с….сь, с….сь от дизентерии и дистрофии. Лечения то никакого у солдат почти не было. Генералы, и офицеры, знаю, с….сь и с….сь, чего уж о солдатах говорить. Болезни есть болезни. Их не зовут, они сами приходят.

Низкий поклон всем фронтовикам, склоните перед курками головы и колени, какими бы они не были. Это те, кто в любой момент заслонит собой Россию.

Они это уже доказали.

Вы, не служившие курками на любой войне — нет.

Хотелось бы, конечно, чтобы в многочисленных газетных и интернет публикациях и релизах представляя очередного Воина Интернационалиста и его награды, рядом честно писали, на какой должности сей герой был в Афганистане.

Ну и за какой подвиг сии награды получены. Кстати, на сайтах крупнейших ветеранских организаций вы такой информации не найдёте.

Ни РСВА (Российский Союз Ветеранов Афганистана), ни «Боевое Братство», ни их представительства в других городах, никогда не пишут, на какой должности были их представители или руководители в Афгане или в Чечне.

Чего скрывать, любой службой гордиться надо. Все нужны были: и пекари, и кочегары, и лётчики, и курки и другие военные специалисты.

Всем порядочным и нормальным солдатам, офицерам и генералам — почёт и уважуха.

Сейчас очень много ведомственных побрякушек. Иначе и не назвать эти брякающие кружочки и значёчки на грудях и пузяках любителей цеплять на себя всё, что блястит и напоминает о «доблестной» службе.

Некоторые «ветераны» обвешаны такими значками как ёлка новогодняя.

Лично я ношу награды государственные. Да и то, одевать их приходится раз в несколько лет. Да и боевые награды не всегда оденешь. Просто так их не одевают. На встречи своих братанов тоже не всегда одеваешь, только если попросят, чтобы журналистам было чего под нос сунуть. Перед своими ребятами курками чего козырять, и героичнее люди бывают, и ничего не имеют. Не в количестве наград героика. Мне «повезло», я свои «Отваги» кровью именно в бою окропил.

Но не надо смотреть на тех, у кого больше боевых наград, как на самых героичных, а на тех, у кого их даже вообще нет, как на самых не героичных.

Далеко не все герои Афгана имеют боевые награды.

В Афганистане было всё. Была настоящая мужская дружба, были героические подвиги, тяжёлые бои и не менее тяжёлые фронтовые будни.

Был и страшный дембелизм, где многие старослужащие ежечасно калечили души и тела молодых солдат, отбирали у них нищенскую зарплату и любой понравившийся кусок еды.

Отбирались даже более вкусные консервы из сухпайков на боевых в горах, или их принудительно, под страхом последующих избиений меняли на невкусную кашу.

Типа вот тебе перловку, дай сюда сосисочный фарш. Молодые солдаты, кто поумнее, мясные консервы съедали сразу и быстро, пока не отобрали. Приходит к тебе, «дедушка» хищный, а ты ему пустую банку под жадный дембельский нос. Ещё возмущались, отдельные дембелеющие поганцы.

Типа молодому солдату не положено мясные консервы с галетами жрать, только кашу и сухари. Я никогда не отбирал еду у молодых солдат. В падлу считал подобное свинство делать. Воевали все одинаково, пули всех одинаково «любили», горы всех одинаково убивали.

Забирали часто старослужащие у молодых галеты и вместо них ржаные сухари отдавали. Мне было наплевать, я с детства к сухарям привык. Галет у нас в городке отродясь не было. Мне сухари даже больше нравились.

Мамка дома всегда хлеб чёрный, оставшийся от обедов, в духовке насушивала, хлебом в нашей семье не швырялись.

Молодёжь с голоду и от физических нагрузок дохла, в иной боевой год до 70 % личного состава солдат срочной службы ВДВ было официально с диагнозом дистрофия.

Офицеров дистрофиков и писарей дистрофиков не было. Да и чего офицер голодать в полку будет. Зарплата есть, магазин работает, пайку не отберут.

Писаря тоже подъедались неплохо, почти все кладовщики и работники кухни жили с ними вместе в комендантском взводе.

Спецов дистрофиков тоже было много.

Но если курков дистрофиками делали и дембеля и горы, то спецы дистрофировались в основном дембелями, отбирающими пищу у своих молодых солдат.

Некоторые читатели, спрашивают: почему столько места в своей книге я уделил неуставным взаимоотношениям и так часто повторяюсь про это?

Я не хочу, чтобы подобные преступления человека против человека в армии были и далее.

Я сам наступил на эти грабли, как с той, так и с другой стороны, и сам не всегда действовал по уставу. И было это не от большого ума. Государству надо больше внимание уделять солдату, его физической и моральной подготовке, его службе, солдатскому обеспечению, а у нас как всегда, до сих пор подход во многом чисто формальный.

Почему один человек издевается, унижает и бьёт другого? Только две причины: или он моральный дебил и урод, неполноценный по мозгу, или у него самого такие неполноценности, слабости и отклонения, что только насилием над другими можно закидать эту выгребную яму собственных помоев.

Прошерстил интернет. Через Афган и Кавказ прошло миллиона полтора пацанов, а в инете активности буквально на две — три тысячи человек. Из них больше половины не курковых бойцов, а генералы, офицеры или бойцы вспомогательных подразделений.

Не кажут носа наши рядовые курковые пацаны на люди, так как почти любого можно в грязь прошлым окунуть. Или сам издевался, или над тобой издевались, либо сначала над тобой, а потом ты. И полноценной официальной оценки и реабилитации этого издевательства нет. А оценить и реабилитировать наше скотство надо. И лечить от психологических последствий издевательств солдат надо. И тех, кто издевался и тех, над кем издевались.

Государство должно нести материальную ответственность за наш голод, наши болезни и избиения. И реально оплатить наши ранения и службу на войне не жалкими прежними подачками.

Откуда деньги взять? Да на салюты и папахи парадные пусть меньше тратят.

По 5 миллиардов тратили в год на Афганистан, а раненым калекам и инвалидам оплатить за ранения и увечья платили по 50 — 100 рублей одноразовой помощи.

«Отцы» командиры обычно таких, «особо отощавших» солдатиков дистрофиков, не жалели. Иногда их использовали в качестве живой наживки. Типа, убьют, ну и хобот с ним.

О том, что солдат пришёл в армию здоровым, что у него есть ждущая его мамка, никому не было дела. Кусок пушечного мяса стал негодным.

Тогда это считалось правильным. Списали на боевые потери и всё. Понимание того, что виноватыми в плохих солдатах были мы, окружавшие его сослуживцы и командиры, лично ко мне пришло только через пару десятков лет после войны.

Я видел, как командир взвода послал под пули духовских снайперов на верную смерть надерзившего ему ослабевшего в горах молодого солдата. Сказал: иди, чадо, проверь, есть ли проход в ущелье. Убьют, проблем меньше будет. Ты, говорит, мне больше мёртвым нравишься. Не пойдёшь, сам тебя расстреляю за неисполнение приказа. Снял автомат и передёрнул затвор.

Солдат прошёл триста метров под пулями в одну сторону до тупика, проверил, что прохода нет, и опять под пулями вернулся обратно. Шёл гордо, открыто и медленно. Качественно шёл.

Жалко не убили, — сказал офицер. У него был свой критерий естественного отбора. Те, кто его не устраивал — должны умереть. Этот офицер был не одинок в своих критериях. Таких много было.

Сейчас он возглавляет ветеранскую организацию целой области. Когда ему предложили навестить могилу солдата, который героически погиб в бою, где ранили и этого офицера, офицер отказался. До могилы ехать-то было пару часов на машине. Офицер сказал, что солдат всего полгода в его роте был. Мол, не достоин солдатик офицерского посещения могилы. Не сполна хлебнул солдатик ужаса курковского.

А этот солдат очень героический был, и погиб героически. Классный был пацан, бился до последнего, защищая, в том числе, и этого офицера. Верил пацан этому офицеру и в справедливость верил. Может офицер и жив остался потому, что солдат погиб, его, офицера защищая.

Я видел, как бежали «прославленные» дембеля мимо раненого молодого солдата при приказе об отступлении. Да, было жутко и было много свинца. Но почему бы не посмотреть по сторонам, может, есть раненые. Бежали, делая вид, что не видят раненого. Может кто-то и реально не видел, но, чтобы не видели все — это пурга.

Видел, как этого раненого остались прикрывать только такие же два молодых и забитых курка. Они легли рядом и палили, палили, и кричали раненому, что они его не бросят, а им приказывали отойти, а они не отходили и посылали командира на 3 буквы. А раненый выл от боли и просил вытащить его и не бросать.

Вытащить раненого молодые солдаты не могли физически. У самих тяжеленный груз за плечами, плюс раненый, которого вдвоём тащить надо, плюс груз и оружие раненого. И бросить сослуживца им совесть не позволяла.

Между собой солдаты успели перекинуться словами, что готовы рядом мёртвыми лечь, но товарища не бросят. А раненый откатиться от пуль не может, его только и спасти может, что плотный огонь по духовским позициям этих двух солдат.

И командир, видя, что солдатики оборзели, и плевать хотели на его приказы отойти и бросить раненого товарища, что он может потерять трёх бойцов вместо одного, и хрен ему, а не очередную звёздочку, выслал к ним подмогу с дымовыми шашками, и раненого вытащили, а этих солдат потом дембеля били. Наверное, били больше по привычке, таким образом, свой стыд запрятать, что мимо раненого пробежали и под пулями обратно не кинулись его вытащить. Били при командире, зная, что тот не заступится за избиваемых. Один из этих молодых до самого дембеля из зашуганных не поднялся. И не потому, что трус был. Просто не приспособленный был к жестокости. Но морально сильнее всех оказался.

Ни одного, ни другого за помощь раненому не наградили, а там ливень был из пуль, жутко там было лежать и раненого собой прикрывать. Да и о каких наградах могла идти речь, когда ребята его командирские приказа в ж. у послали.

За конкретные подвиги редко награждали, почти никогда, только если уж совсем ранен, или сверху давят, что кого-то наградить надо.

Видел я, как другой командир кричит о помощи, чтобы его прикрыли огнём, и помог ему тоже только молодой и забитый солдат. Этот задохлик встал в рост там, где нельзя и головы было поднять от свинцового ливня, и поливал со своего пулемёта позиции духов, пока командир не попал в безопасное место. Никто больше из солдат роты не поднялся офицера прикрыть, так много свинца и страха было, а этот встал. Когда его спросили, зачем он рисковал, он просто ответил: «это же лейтенант совсем молодой, мне его жалко стало, лейтенант орёт, а никто не поможет». Лейтенант героически роте пример показывал, что надо уходить в безопасное место, встал там, где и встать невозможно было.

Роту полностью на поле в землю свинцом уткнули. Все с…и подняться. Ещё полчаса и от роты только трупы бы остались. Летёха и показывал, что пока одни отбегают, остальные их огнём должны прикрывать и наоборот. Куда там.

Только рота увидала, что лейтенант живым добежал до безопасного места, ломанулись все. Молодой солдат с пулемётом до последнего отход роты прикрывал, с ним ещё такой же молодой прикрывал, потом оба возле раненого, которого все бросили, легли. Тоже ничем не наградили парней, офицера и роту прикрывших и раненого спасших.

Почему не наградили? Стыдно было, что молодые «чадушки» героичнее всех оказались.

Как один курок, вечно, все два года службы «молодой», с пулемётом 4 часа прикрывал отходивший с ранеными взвод? Прикрывал добровольно, в том числе и тех, кто его не считал за человека.

Этот же парень на боевых в горах спас всю роту. Рота расположилась на ночь в маленьком домике и уснула. В караул поставили этого пацана. Без смены поставили, на всю ночь. Типа, ему отдых не нужен. А в это время душман с миной подкрался к домику и хотел его взорвать вместе со всей ротой. Так этот парень поймал душмана, обезвредил его и мину, и спас роту. Умудрился схватить душмана так, что и мину тот взорвать не успел.

Сколько подвигов это пацанёнок совершил, никому из мной виденных солдатиков совершить не удавалось. И как человек этот мальчишка хороший был. Умный, добрый и душевный. Он и есть реальный десантник, а не те, чмори, что своих сослуживцев били. Так и не стал этот солдат ярым дембелем, что-то порядочное внутри него на давало ему над молодыми издеваться.

А у нас как не чморишь других, не косишь от трудной работы, под видом, что ты дедушка старослужащий, которому «не положено работать», будешь сам пахать до дембеля.

Все мы в основном ломались перед заманчивой перспективой стать «дембелем». Почти все души свои продавали и совершали многочисленные пакостные поступки, отличающие дембелей от молодых и вечно молодых.

Стать дембелем было престижно и заманчиво, а то, что за это платили другие своими синяками, шишками, унижениями и работой за тебя, было побочным явлением дембельской привилегии.

Многие до сих пор вспоминают службу в Афгане, как лучшие годы своей жизни. Кому война, кому мать родна. На гражданке-то дембелем не стать, там другие законы общества, более человечные и сам человек более защищён, не больно кого и зачморишь.

Вот и ломались вчерашние «крутые дембеля» перед мирной жизнью и больше не поднимались из серой массы нищих, пьяных и забитых судьбой, жизнью и правительством соотечественников. Макала их жизнь в серое будничное дерьмо по самые уши. И вспоминали «дедушки» с тоской «золотое время» упоительного всевластия над судьбами, а порой, здоровьем и жизнью рядом служивших.

Хотя, у кого мозги были, тот и на гражданке продолжил красиво жить. Но мозги были, в основном, далеко не у самых лютых и ярых, мозги были, в основном, у тех, кто на службе «золотую середину» умел держать. Вроде и дембель и над другими не издевается и от тяжёлых и грязных работ косит по полной.

Хотя, таким по молодухе тоже по полной доставалось, всё-таки наглые, хитрые и более физически сильные быстрей поднимались на ноги.

Сложно делить армейскую массу солдат и офицеров на хороших и плохих. Каждый был индивидуален, во многих совмещались и полное подонство, и чуткое благородство, и безумная храбрость, и шкурническая трусость.

Просто многим более устоявшимся, более гадким, более сволочным, более приспособившимся, более хитрым или просто от природы, более физически сильным, было не так охота совершать подвиги, они уже вроде как состоялись и заслужили свои «орлиные» места в афганском фронтовом бардаке.

А вот многим молодым, забитым, униженным или «вечно молодым» куркам («вечно молодые» — это солдаты, так и не перешагнувшие в категорию дембелей), приходилось доказывать своё право, на хоть какое-то место в солдатском обществе именно совершением частым подвигов и проявлением отчаянной храбрости. Хотя, справедливости ради скажу, что многие «вечно молодые», не самые поганые нутром и физически сильные были просто чище и выше нас морально и поэтому были более готовы к подвигам и героизму.

Я часто видел как самые ярые и жестокие дембеля нагло и хитро косили от сложных боевых операций и фронтовых переделок, разными способами. При этом командиры просто закрывали на это глаза. Очень часто старослужащие не несли свою фронтовую службу даже на боевых, перекладывая все свои боевые обязанности на более молодое пополнение. Несогласных били.

Нет справедливости в этом мире, и Христа били, и он выше Каиафы и Пилата.

И этот пацан выше всех нас, он нас всех любил и спасал, а мы не ценили. С…и мы были. Прости нас, пацанчик, за всё прости. Мы перед тобой в огромном и неоплатном долгу за жизни свои спасённые. И матери наши перед тобой в долгу и дети наши.

У многих забитых молодых курков и у тех, кто так и не стал наглым и ярым дембелем, реально внутри была настоящая жилка. Им просто не хватало качественной еды и нормального нашего человеческого отношения.

Мы ведь как видим картину: совершён солдатом подвиг и отцы командиры при свете коптилок пишут, умиляясь героизмом, представление и списки на награды. И комбаты это подписывают и отправляют дальше. А дальше все восторгаются и торопятся вручить герою медаль или орден, пока он не погиб, чтобы награждённый стал примером и вдохновлял других на новые подвиги во славу Отечества.

На кося, выкуси. Хоть какой подвиг соверши по молодухе, сардельку тебе вонючую под нос, а не медаль. После года службы, может быть, если сверху командиру о. о напинают, что пора списки к наградам подавать. Почешет командир это своё напиняное о. о и, сопя злостью на весь мир, матерясь, садится писать наградной и высасывать из пальца подвиг. Не всегда подвиги с разнарядками в одно время случались.

Вот и вся правда. Не нужны были мы командирам, за редким исключением. И награды наши и подвиги всем по барабану были.

Мы на той афганской войне не жили, мы выживали. И был срок. От и до. И этот срок надо было оттянуть и вернуться живым. Любыми путями вернуться. Иногда по молодости лет и в ажиотаже боя солдаты забывали про срок и про то, что выжить надо, и совершали искренние подвиги. Командиры были уже постарше и совершали подвиги реже, в их башках уже логика выживания была.

Многие ещё и Афган с тоской вспоминают, потому, что считают, что там была настоящая фронтовая дружба.

Была, не спорю. Редко, но была. Именно отдельная дружба, а не фронтовое братство. Братства не было.

Меня тоска по Афгану, как по горнилу настоящей дружбы миновала сразу в последние дни моей службы. Как сразу двух последних лучших друзей и одного хорошего товарища, пробитых насмерть пулями вдоль и поперёк, увидел, так и вся любовь к Афгану ушла. Двух других лучших друзей я ещё раньше потерял, ещё в первый год войны своей.

Забрал Афган у меня моих товарищей, я и теперь их часто рядом вижу с собой, мёртвых и окровавленных, и смотрю в их глаза часто. Наверное, крыша у меня тогда поехала. Но я об них никому не рассказываю. Так и живу с мертвыми рядом, они тихие, не мешают. И молодые они вечно.

И с Богом я с детства разговариваю, сколько себя помню, и родители мои рассказывают, что я поющих ангелов в детстве слышал. Я помню, стою на крылечке барака и слушаю красивое пение.

Теперь пения давно не слышу. Только с Богом говорить продолжаю и на друзей мёртвых любуюсь.

Такая вот жизнь странная.

Беседовал со своим дембелем однополчанином, таким же курком, как я. Он рассказал, что тоже не особо уважает бывшего комдива. У них в первом батальоне был классный комбат. Человек, одним словом. Одна из БМД на марше в Чарикаре сломалась. Гололёд, перевал, машина скользит, наехала на камень, скинуло её малёха с трассы, гуська разулась. Ну, сломалось и сломалось. Слава Богу, в пропасть с десантом не улетела. Ну, оставили охранение, пересадили курков и пошли дальше. Обычная боевая обстановка. Как этот комдив орал на заслуженного и боевого комбата. Ну конечно, комдиву же надо доложить, что у него все БМДшки ровно шли, шли и пришли. Кого интересует, что война, что комбат не виноват и близко. Ну не комбат камни под БМД бросал и лёд в Чарикаре морозил. Надо просто генералу было унизить Боевого Офицера при солдатах.

Через несколько часов этот комбат смертью храбрых погиб в бою, защищая своих пацанов. Комдив, если ты человек, приди в батальон, попроси у курков прощенья за комбата. Его смерть на твоей совести. Генерал, это ты не обеспечил ему безопасность и послал на задание без разведданных. Это ты трепал ему нервы перед боем. И пока комбат брал на грудь пули, ты, генерал, сидел в тепле на броне. Не любил ты, генерал, своих подчинённых. Да и не извинился генерал перед солдатами.

Комдив, которого мы молодые солдаты почти боготворили (непонятно за что сами себе кумира и иконище сотворили), питавшийся вкусно и сладко, с отдельным поваром, ординарцем и официантом, вообще считал этих, боготворивших его, забитых солдат и дистрофиков предателями Родины и приравнивал к самострелам.

Мне довелось присутствовать на так называемом «суде чести» над такими дистрофиками.

Генерал сказал просто: вы не просто дистрофики, вы самострелы и предатели. Вы сами искалечили себя истощением. А то он не знал, что у них отбирают жратву и убивают голодных избиениями, тяжёлой военной работой за других, и боями в горах.

Типа 70 % солдатиков были нелюди, и сами были виноваты в своей истощенности. Ну да сытому голодного не разуметь. Жрать надо давать людям, и беречь их. Эти дистрофики также принесли генералу на грудь все его боевые ордена. А с персональным поваром и официантом, с жареной курочкой, молочными супчиками, персональными котлетками и манной кашей с шоколадками любой солдат служить хорошо сможет.

Нет, генерала тоже «можно понять». А ну он признайся, что его часть насквозь прогнила, что в ней жизнь и здоровье молодого солдатика ломаного гроша не стоит. Так на пенсию генеральчика отправят. Легче закрыть глаза и не жалеть, и не кормить, и не лечить, и не быть «отцом родным».

Представляю картину: пришёл «героический» генерал или офицер в Афган, ему сразу же харю начистили, зарплату отобрали, баландой обделили (не манной кашкой, не гречневой кашкой с курочкой, а именно баландой), нагрузили так, что ноги не можешь разогнуть, и в горы отправили воевать (не под горой в палатке на кроватке уютной бока нежить, а именно воевать). При этом объяснили, что на ближайшие полгода он никто и звать его никак, жаловаться ему некуда и некому, к медикам ему дорога заказана, должен он получать пинки и зуботычины достойно и терпеливо, старательно выковыривать вшей из кальсон, делать самую тяжёлую и трудную работу за себя и за старослужащих. Чистить старослужащим сапоги, стирать им одежду и подшивать воротнички, зарплату и сладкие куски всегда отдавать тем, кто уже домой на дембель собирается, и два пути у него: либо быть беспрекословной ротной битой скотиной на ближайшие полгода, без права жалоб и медицинского обслуживания, или убежать в Союз и до конца дней считаться предателем. Ну, либо стреляться или вешаться, или мочу гепатитную глотать. Да зачадились бы эти «герои», пока их в годки не перевели, как и остальные солдаты.

Более того, чадушки и трусы и среди офицеров были, даже без дембелизма. Как уж они умудрялись чадиться, я не представляю.

Виноваты вы, господа генералы и офицеры, перед солдатами в афганской войне. Все виноваты, до единого.

Не многие из вас реально были любящими «отцами». Я таких «отцов» не увидел. Хотя не удивлюсь, что некоторые из тех, кого вы «не любили», прочитав эту книгу, будут вас отчаянно защищать.

Мы верим в свои созданные легенды. Сами создавали авторитеты, сами в них верили, сами им сказки слагали.

Некоторые солдаты в полку просто представляли собой обтянутый кожей мешок с костями. Таких называли «бухенвальд». По аналогии с узниками концлагерей.

Реально, таких отощавших солдат я видел раньше только в школьном возрасте, в кино про военнопленных в фашистских концентрационных лагерях.

Наши дистрофики, как и там, бухенвальдились от болезней, физических нагрузок и голода. В каждом подразделении были такие дохлые воины, кроме штабных.

Если солдат в положении сидя или нагнувшись, имел хотя бы одну — две складки кожи в районе живота, он считался жирным. При этом переносимый груз за плечами солдата курка порой достигал 50-ти и более килограмм.

Иные солдаты весили меньше, чем несли на себе в горы.

Одевали такой РД (рюкзак десантника) лёжа, стоя его одеть физически было невозможно. Рюкзак клали на землю, спиной ложились на него и застёгивали лямки рюкзака на своей груди. Потом два других солдата брали лежащего за руки и поднимали его вместе с рюкзаком, в вертикальное положение. Солдат стоял с полусогнутыми ногами, выпрямить их под тяжестью груза было недостижимо.

С таким грузом курки шли вверх по горам, и умудрялись воевать, зарабатывая на всю жизнь позвоночные грыжи и ножные боли. Лично у меня уже через 2 месяца войны, на любых дистанциях и с любым грузом было три жгучие, постоянные боли. Одна в позвоночнике чуть ниже шеи (как гвоздь вбили), две других в обеих ногах, посередине спереди, между ступнёй и коленом (уже на гражданке врач объяснял, что там проходит какая — то жила или мышца). На гражданке врачи обнаружили у меня несколько позвоночных грыж, с которыми я живу до сих пор. Как мы переносили эти боли, и тяжести я до сих пор не знаю, но жалоб никто ни от кого не слышал. За жалобы молодых солдат тоже били.

У генералов и офицеров всех должностей и категорий и штабных солдат дистрофии не было. Думаю, что и грыжи им было негде зарабатывать, разве что пачки бумаг по кабинетам перетаскивая. Хотя дембелизм и у штабных солдат и у спецов солдат был жуткий.

По разному в Афганистане ставили оценку трусости. Солдаты по-своему, офицеры по-своему.

Солдаты одной из рот презрительно отзывались о командире роты одной из курковых рот за то, что он весь бой сидел, спрятавшись за миномётной плитой, и оттуда «руководил» боем, не сделав ни одного выстрела, в то время как бойцы сами старательно меняли позиции, отстреливаясь от наседавших моджахедов. И автомат этот ротный потерял. Офицеры оправдывали такого ротного, солдаты презирали.

А чего офицерам ротного не оправдывать, у нас и взводные автоматы на боевых теряли, которые им потом солдаты находили. Только офицеры об этом не любят вспоминать.

Помню, одного солдата ранили, может и не смертельно, но он вошёл в болевой шок и умер. Его взводный офицер назвал солдата трусом. Мол, смелый не умрёт из-за простого ранения. А то солдатик знает, как его ранило. Тяжело или нет. Кровь хлещет, боль дикая. Можно и испугаться. Мне не понять, я в болевой шок не входил, и боли не чувствовал из-за контузии и низкого личного болевого порога, но, наверное, нельзя так о раненом и погибшем от боли солдате говорить.

Сейчас провели исследования, где доказали, что отношение человека к боли заложено в нём на генетическом уровне. Один терпеливее, другой нет. Гены. И никаким патриотизмом или силой воли болевой шок не преодолеть. Расположен генетически терпеть, стерпишь, не расположен, не стерпишь. Не от человека зависит.

Часто от болевого шока умирали. Надо было колоть промедол (обезболивающий наркотик медицинский), а его не было.

Аптечки полагались каждому солдату и офицеру на боевых, там и обезболивающие и другие нужные лекарства должны были быть. В реальности, когда получали аптечки перед боевыми, они почти все оказывались пустыми. Там в основном только пантоцид для обеззараживания воды и находился. Так эта хлорка никому не нужна была, кроме нас, курков. Остальное всё уже разворовано офицерами и прапорами складов. Из всей медицины в роте было немного бинтов, зелёнка, булавки швейные (язык к губе, раненым в грудь, прикалывать, чтоб не задохнулись при ранении в лёгкие), и ещё чего в сумке по мелочи у санинструктора.

Случаи лихорадки, желтухи, других инфекционных заболеваний, на боевых лечить было нечем. Ранения просто перевязывались и по возможности раненых отправляли на броню. Либо они умирали от потери крови, боли и инфекции. После одного из ранений меня перевязали только через 8 часов, бинтов уже к тому времени не было, а получил я первую помощь с уколом больше чем через сутки. Да и не только я.

В это время в СССР чиновники зарубали новаторские проекты русских учёных с заменителем крови.

У моджахедов были капельницы и заменитель крови американский (придуманный нашими русскими учёными), лекарства всякие. У них всё было. Всё, что надо для войны. Даже отбойные молотки на батарейках, окопы в горах долбить.

Иногда, мы захватывали такое богатство, и пользовались им.

После боевых, по приходу в полк, это всё отбиралось у нас штабными офицерами. Всё это они сбывали на Кабульском рынке душманам за деньги.

Нищими по имуществу и снабжению были боевые роты в Афгане. Сколько тысяч солдат элементарно от потери крови и нехватки копеечных лекарств и промедола скончалось. Капельниц и лекарств, и в медсанбатах и госпиталях никогда не хватало. Разворовывалось всё военное имущество, частью в Союзе, частью в Афгане.

Обучали нас воевать в учебке в Литве, перед Афганом, дерьмово. Шесть месяцев учебного подразделения ВДВ. Никак воевать не обучали. Два прыжка с парашютом с кукурузника, один с транспортного Ила.

Три, четыре раза в неделю по часу в день типа рукопашного боя. Больше показуха, чем тренировка.

Немного спортивного городка, раз десять за всё время кросс 2-3-5 километров без тяжестей.

Много работы на сельское хозяйство страны и мышиной возни по уборке территории и казармы. Много занятий с ручкой и тетрадкой. Учили половину почти каждого дня всякой глупости, которую мы даже не использовали на практике. Много строевой шагистики на плацу. Немного стрельбища. Ещё ягоды для ротного собирали, в наряды ходили, городок тренировочный строили, на хозяйственных работах балдели. Нас качественно готовили помереть на следующий день войны. Весь Советский Афган держался только на яром дембелизме, голимом патриотизме рядовых солдат и немногих младших офицерах.

Многие офицеры и прапорщики в Афгане тупо приспосабливались делать бабки, карьеру и ордена. Ордена и карьера желающим офицерам продавались оптом и в розницу.

Солдатам, в основном, это было не дано, даже и если очень хотелось. Руки у солдат до этого были коротки. Да и разум солдатский у курков был заточен на любовь к Родине, а не на стяжательство. Молоды они ещё были для прохиндейства, не обучились жульничать. Простое и прозрачное пацанское дворовое воспитание солдат курков учило кодексу мужской рабоче-крестьянской чести с малолетства.

Опыт и умение воевать к солдату приходили только через год после начала службы в Советской Армии. Первые полгода Афгана курки после советских учебок были просто слабые неумехи с автоматами.

Учились на трупах товарищей и с помощью пинков и кулаков дембелей.

Некоторым «повезло» обучаться в учебке Лосвидо (Витебск) и потом, когда Лосвидо прикрыли, в Ферганской учебке. Оттуда молодёжь приходила покрепче. Самые крепкие были из Лосвидо. Но их и гоняли в учебках немного больше, чем нас.

Хотя, гоняли всё равно не по делу, не по уму, не качественно и всё же слабо, не для войны, для галочки.

И гоняли опять же, не фронтовики, а салабоны учебные сержанты, у которых уже все мысли были о бабах, доме, водке и сне. Не до подготовки нашей им было, да и не умели они никого готовить. Разве боевого волкодава сможет вырастить и воспитать комнатная собачка мирного времени, крови не хлебавшая.

Она, эта собачонка, может только научить, где сосиску из столовой вкуснее стащить, как от хозяйского командирского пинка быстрее увернуться, как на коврике в каптёрке больше поспать, как газетку ротному принести и пузико подставить для почесания и поскулить при этом умиленно.

Вот так нас и готовили комнатные дембеля, собачки мирного времени, парашливо.

Дебильная система. Офицеры, которых в то время полно уже было с Афгана, с нами не занимались совсем. Нас в учебных подразделениях Союза обучали обычные сержантики, которые не нюхали пороха, боёв и войны и близко.

Ну а в Афгане, нас салабонов, уже фронтовики дембеля, по-своему переучивали врагов зубами рвать за горло и приказы без колебаний выполнять. Жутко переучивали, по своему, без теплоты, любви и дружбы, но зато быстро. Потом мы других так же учили. Жутко и быстро, чтобы молодые не захлебнулись собственной кровью в первом же бою. Платили мы за это голодом, рабским трудом на учителей, личным денежным и вещевым довольствием, выбитыми челюстями, зубами, синяками и гниющими ранами.

Лес рубили и щепки летели. Но кто на эти щепки перевоспитания внимания обращал?

А каждая щепка человеком была. Мечтала, любила, страдала. А её в костёр жестокости. Сгорай щепка.

Вместо того, чтобы нагружать нас по полной физо, кроссами, стрельбищами, боевыми единоборствами, и учебными сражениями, как при Маргелове, нас в учебках использовали как домашних любимцев. Погоняли для порядку возле забора игриво и ладно.

Выведут в лес, малину пособираем, на полянке поваляемся и обратно.

В учебной роте, в Союзе, был всего один офицер с Афгана, заместитель ротного.

Поначалу он, было, дёрнулся с нами реально заниматься, к боям и войне готовить, ему старшие офицеры запретили. Плюнул он, сказал, что в таком случае, мы все трупы и запил на всё время учебки. Он бы и рад был из нас волков делать, да генералам волки не нужны были. Опасались они волков воспитывать. Вот мы по молодухе потом на войне и дохли в горах, и воевать не умели.

Боевые войска надо дрессировать как боевые войска и уважать и любить как защитников Родины. Тогда толк будет. И пинками вышвыривать из боевых войск во вспомогательные части, слабых духом, здоровьем, силой и нравственностью.

Надо, чтобы каждый день, аж шкиляло, от спорта и усталости, чтобы поход к батюшке в церковь за счастье был, чтобы солдаты силу свою и интеллект чувствовали каждой клеточкой, чтобы умом, мышцами играли и боевым умением блистали.

Иногда к нам в полк и в другие части советских войск приезжали различные артисты. Певцы, певицы, танцоры, ансамбли всех видов, музыканты.

Говорят, что они ехали к нам добровольно. Были и такие которым предлагали поехать выступить перед нами, а они отказывались. Когда впрямую отказывались, оно понятно, никому рисковать не охота, но некоторые на всякие простуды и мигрени ссылались. Смелый человек всегда, либо поедет, либо смело скажет — нет, и примет всё, что за этим «нет» последует. А с….ны отмазывались и лукались. Сейчас эти трусишки с экранов не слазят. Г…о всегда наверху плавает.

Выступали приезжающие в Афган творческие специалисты хорошо и красиво. Для нас это реально была разрядка и отвлечение от войны. Эти концерты давали глоток жизни.

Артистов всегда хорошо охраняли, и риска у них никогда почти никакого не было. Не больше, чем в Союзе, по крайней мере. Потом уже узнал, что некоторым артистам за такое выступление боевые медали и даже ордена «Красной Звезды» давали.

Господа артисты, конечно спасибо, что выступали перед нами, но ордена и медали вы эти не заслужили. Такие награды в бою надо зарабатывать. Честнее будет если 2 августа, на день ВДВ вы подойдёте к какому-нибудь боевому ветерану десантнику курку и вручите ему свой орден или медаль, и на удостоверении напишете, что лично от такого-то артиста в знак признания подвигов и уважения солдату такому-то.

Это будет справедливей и вас украсит с самой лучшей стороны. Не ваши это награды. Солдатские это ордена и медали.

Считаю, что и иным штабным офицерам, также штабным замполитам, офицерам и генералам так же надо поступить. Чего нумизматикой на мундире заниматься. В боях не участвовали, в атаки не ходили. А за мозоли на попах ордена боевые не положены.

Журналисты и кинооператоры к нам приезжали. Читал воспоминания одного. Пишет, с ротой десантников на боевые ходил и даже избил солдата за неправильное несение караульной службы. Не верю. Хотя, если ходил, молодец.

Если ударил солдата — с. а и шакал. Ударить слабого — удел подонка. Обычно мы для журналистов и кинооператоров делали показуху за полком. Типа, в атаку идём, броня ревёт, мы с автоматами стреляем. Или показушно в вертолёты садимся и так же показушно выскакиваем.

Ни разу не встречал журналюгу, идущего с курками на несколько недель в горы воевать. Приезжали они к нам не из-за любви к Родине. За карьерой, за медалькой, за командировочными чеками Внешпосылторга, за славой липовой ездили. И писали потом всякую хрень в газетках своих, больших и малых.

Всякую хрень…

Журналюги тоже ордена с медалями боевыми получали. Тоже часто не за хрен собачий, на халяву. Тогда такая постанова правительственная была. Солдату кашку — парашку. Офицерам, генералам, журналюгам и артистам бабло и ордена.

Молодого бойца могли забить и до смерти за не отданную пайку масла с завтрака или не принесённую старослужащему сигарету именно с фильтром (сигареты с фильтром молодой солдат должен был выпрашивать сам, где мог).

Время от времени в старослужащих стреляли и кидали гранаты. Иногда молодые солдаты от безысходности сами вешались и стрелялись.

Офицерам было по фигу, или они делали вид, что по фигу. Офицеров наш естественный отбор вполне устраивал. Дембелизм помогал создавать в роте иерархию и подобие дисциплины, где слабые должны были умереть. И не доставлять проблем и мук совести.

Опять, же, если офицеры бы признались, что не могут обуздать дембелизм, их могли и из армии турнуть. А если бы все побои вдруг вскрылись, мы вообще без офицеров должны были бы остаться. Такой замкнутый круг совести, власти, законов, устава и побоев в армейской природе.

Офицеры были разные. Были герои, были откровенные сволочи. Были трусы. Были глупые недотёпы. Были совмещающие в себе и то и это.

Кроме отличного и умелого ведения боевых действий во главе подразделения офицеры, конечно, должны были и неустанно заботиться о каждом солдате, и быть ему практически «Родным отцом», ну или на худой конец «заботливым старшим братом». Но, как правило, быть храбрым и умелым в бою командиром было гораздо проще, чем «Родным отцом» или «заботливым старшим братом».

В полку и в дивизии работали и женщины. В магазинах, медсанбатах, в парикмахерской, ещё где-то. На боевые они, конечно, не ходили. Говорили, что продавщица полкового магазина была любимой командира полка, а продавщица магазинчика возле пересылки была любимой комдива.

Так же говорили, что у обеих были боевые медали. За медали скажу прямо, правильно им их дали (но это моё личное мнение, остальные солдаты возмущались). Два года хоть и в расположении войск, за прилавком — это страшно. Женщины свои награды, наверное, заслужили. Они же не мужчины, им гораздо страшнее. В частях тоже пули свистели. А своё магазинное дело они делали. И нам глаз радовали. Для нас они все были красавицы и недосягаемые принцессы.

Читал, что по линии ГРУ работали женщины разведчицы. Удивляюсь, почему им до сих пор звёзды героев не вручили. Они их обязаны получить. Была в интернете информация, что у вольнонаёмного состава и гражданских специалистов, и у членов семей бывших в Афгане забрали льготы. Полная несправедливость. Военные ли, гражданские ли, члены семьи или солдаты. В посольстве, в частях, в городках. Везде страшно, везде стреляют. Всем смерть угрожала. Кто-то был ради Родины, кто-то ради карьеры, кто-то ради денюжков, кто-то ради того и другого и третьего. Одним легче было, другим труднее, но льгот все достойны. Ты уж, Родина, отдай им льготы обратно, нехорошо это льгот лишать ради тебя жизнью годами рискующих.

Морально почти все солдаты выживали в Афганском аду кто как умел. Хорошо выживать сразу, умели немногие. Остальные молодые солдаты старослужащими чадились, чморились, избивались, над ними издевались, иногда так жестоко и несправедливо, что люди вешались и стрелялись.

Потом молодые становились сами старослужащими и уже сами чморили, издевались и избивали более молодое пополнение. Некоторые солдаты не могли подняться из чморей до самого дембеля.

Могу сказать одно, какое бы зачморёное чадо не служило в курках, по сравнению с любым генералом, штабным офицером или штабным солдатом оно было настоящим героем. И не вина забитого и униженного бойца, что он был забит и унижен. Эта вина была целиком на его генералах, командирах и сослуживцев. Мы все виноваты перед ними вдвойне, за то, что не видели в них людей.

Жизнь в курковой роте справедливости не имела. Если ты не был жестоким, не был подлым, не мог унизить другого, не мог ударить другого просто так, при этом ты не настолько физически здоровый, чтобы дать любому другому сдачи, и не острый на язык, чтобы осадить обидчика ещё более обидным словом, если ты вообще мечтатель и интеллигент — ты пропал. Затопчут. Кто-то всегда должен быть козлом отпущения. Таков закон роты моего времени.

Этим забитым и униженным было в сто раз тяжелее, но они также честно ходили в горы и воевали, и совершали чудеса храбрости и героизма. Они также умирали под пулями и подрывались на минах. Они честно и до конца тянули свою фронтовую лямку, как могли, порой заслоняя своими телами своих обидчиков от пуль и осколков. Низкий им поклон, за то, что они не бежали к штабу и не просились в Союз.

Воевать-то часто было просто некому. В боевых курковых ротах из-за потерь, порой было всего две третьих, а то и только половина личного состава. Брать на место убитых, лежавших в морге и раненых, лежавших по госпиталям и медсанбатам, было не кого. Очереди на вакантное место в курковую роту никогда не стояли. На пустых кроватях погибших лежали береты. Боевые же задачи ставились из расчёта на полную роту. Вот и воевали за себя и того парня.

Офицеров полка и офицеров дивизии кормили в отдельных столовых, с отдельных котлов, и из тарелок. Командир полка имел отдельный кабинет для приёма пищи. Офицерам давали и манную кашу, и молочные супы, и более вкусную и усиленную еду, чем солдатам, и жили они отдельно и кормили их из тарелок. Им тоже было гораздо легче. Их не чморили, не били и не унижали. У них не отбирали еду, и они не выли от голода по ночам. Они могли пойти к медику и получить достойное лечение своих фронтовых и бытовых болезней.

Молодому солдату попасть в медчасть с бытовыми или боевыми проблемами было практически невозможно. В основном в медсанбат попадали только по ранению. Или когда человека уже гробили до предпоследней перед смертью стадией. В медчасть ходить молодому солдату считалось «западло». Зато старослужащие нет, нет, да прибегали к «липовым» справкам знакомых медиков дембелей, чтобы откосить от боевых выходов. Мол, я уже послужил, пора мне к дому готовиться.

Видел молодого солдата, который во время сна в горах на холодном камне, застудил сухожилие правое руки возле кисти. Бедняга полтора месяца не мог и ложки держать. Кисть висела как не родная. Как он при этом воевал и ходил по горам, одному Богу известно.

Если бы парень лёг в госпиталь, его бы просто забили, как «членовредителя», а может быть и посадили, при таком «заботливом» комдиве.

Стрелял он, зажав автомат коленями и нажимая на курок левой рукой. Манной каши и молочного супчика солдатам не давали. Гречневая каша считалась за лакомство. Многие консервы были вообще с истекшим сроком годности, в том числе и те, которые выдавали на боевые. Часто попадались вздутые от старости и испорченности банки.

Однажды с вертушки скинули нам сухпайки, а там консервы 1956 года выпуска, почти все вздутые. Выкинули их и ели галеты с сухарями. Галеты тоже были горькие, прогорклые от старости.

По приезду с Афгана встретился с одним десантником, рост выше двух метров, кулаки с арбуз, все зубы железные. Спрашиваю, чего зубов нет, неужто по молодухе с такой рамой вышибли?

Сухари, отвечает. Хлеба у них в части отродясь не было, одни сухари. Вот на них зубы и полетели. У нас хлеб был. Не всегда качественный, но был.

По дембелю на каждые боевые всегда брал с собой булку хлеба. Всё лучше, чем сухари. Хлеб воровали молодые на пекарне. Самого по молодости воровать отправляли.

Торговля нашим обмундированием, оружием и едой шла в Афгане полным ходом. Все начальники и снабженцы, кто имел желание и возможность обворовать солдата, обворовывали нас со свистом и почти безнаказанно.

Помню, хотели судить одного такого начальника склада. За 4 неполных месяца службы этот «вояка» наторговал 3 Камаза барахла.

Реально 3 Камаза, под самый верх загруженных вывозили с его склада им наворованное и наторгованное. Думали, хана прапору. Ан нет. Дело замяли, барахло прапорское, наварованное, штабные офицерики поделили между собой. Большие и малые командиры продавали и нас, и наше оружие, имущество и питание моджахедам и кому попало. Всем, кто готов был платить.

Солдаты нашего полка очень трепетно относились к Боевым Знамёнам полка и дивизии. Очень высокой честью считалась награда сфотографироваться рядом со Знаменем. Некоторым солдатам перед отправкой домой разрешалось поцеловать Знамя. Десантник становился на одно колено и искренне волнуясь, целовал Знамя. Не было никакой наигранности. Почти любой из курков готов был пожертвовать ради Знамени полка или Знамени дивизии своей жизнью.

Это отношение к знамёнам было у нас в крови, а не от того, что нам это внушалось замполитами. Идеология КПСС вызывала у многих только усмешку. На КПСС и тогдашних лидеров нашего государства нам было плевать. Хотя подтирать газетными портретами вождей задницу в туалете запрещалось. Но мы подтирали.

Все офицеры и прапорщики получали по две приличные зарплаты (одна шла рублями в Союзе, вторая чеками в Афгане). Недавно услышал, как один ветеран офицер жалился другому, что получал в Афгане всего 250 чеков в месяц. Подошёл к нему и вежливо напомнил, что то, что самый маленький офицер, на самой замухрышной должности, минимум получал в месяц, самый героический сержант или старшина курок получал за полтора года немыслимой войны. Рядовой получал в два — три раза меньше сержанта или старшины.

Читал, что в Афгане нам, солдатам, якобы давали водку. Враньё.

У солдат водки не было. Водка иногда была у офицеров и часто у генералов. У нас, солдат, был под дембель одеколон («Саша» или «Наташа»), брага в огнетушителях (сами иногда делали) и редко афганская «кишмишовка» (местный самогон). Но за употребление этих напитков, как и за употребление наркотиков, могли запросто отдать под трибунал. Скажу о себе: одеколон пил 1 раз, брагу — раз пять, «кишмишовку» 2 раза.

Очень часто наши командиры просто ленились писать на нас наградные. Часто, по тем или иным личным причинам, не хотели. То рожей не вышел, то залетел где-то, то нагрубил, то бытовой приказ не так выполнил, то полы в палатке плохо вымыты. То ещё слишком мало послужил.

Офицеры тоже были люди со слабостями и странностями. Во-первых, им было порой не до писания наградных (чего из фронтовика офицера писаря делать), во-вторых, почти все наградные всё равно «рубились» в штабах и ничего сверху из медалей не присылали. Шла обычная рутинная работа войны. Все были уставшие и измотанные. Храбрыми были многие курки и почти все наши курковые офицеры командиры. Почти все.

Людьми, «иногда», тоже были многие.

Людьми по полной, всегда жалеющие и понимающие любого подчинённого солдата, были единицы. Многих офицеров солдаты между собой называли «шакалами». Хлёсткое выражение часто оправдывало действительность.

Обидно было, когда ты действительно подвиг делал, а тебя не представляли.

В нашей роте первый ротный, и командиры взводов, и замполит, и старшина прапорщик, а также многие солдаты, были почти всегда храбрецами, кроме одного взводного офицера лейтенанта.

Этого бедолагу, несколько раз били даже свои «братья» офицеры.

Лейтенант прятался на ночь от своих «коллег» в палатке взвода, где ему поставили койку. Конечно, по морде ему доставалось не при нас, а в офицерском модуле. Лейтенант после отбоя задувал керосиновую лампу и накрывался с головой одеялом. На стон избиваемых дембелями солдат он даже глаз не открывал. Трус он и есть трус. Конечно, от такого офицера и наградных не ожидали.

Второй ротный тоже храбростью не отличался. В одном из ожесточённых боёв он просто просидел, укрывшись за миномётной плитой и автомат потерял.

Может оно так и надо, чтобы командир роты в любом случае выжил, но по-моему, на то он и командир роты, чтобы ценой своей карьеры и жизни солдат беречь, а не ценой жизни солдат себя спасать.

Не готов погибнуть за солдат своих, не становись офицером или прапорщиком. Хочешь быть офицером или прапорщиком настоящим — прими как должное, что надо беречь жизни подчинённых от своих глупых действий и глупых действий вышестоящих командиров любой ценой.

А не бежать мимо них раненых и истекающих кровью в бою, оставляя их безо всякой помощи и надежды. Не кидать в них штык-ножи, не тренироваться на них своими ударами, не продавать им из-под каптёрочной полы положенные бесплатно парадки, береты, значки и сапоги, защищать их от преступлений сослуживцев, заботиться о них, наградные заслуженные вовремя писать.

Генералы и штабные, понятное дело, в атаки ходить не должны были, разве что в исключительных случаях, у них другие функции, тоже очень важные: подготовить бой, чтобы потерь было мало, и победа была.

Насчёт побед и потерь, планируемых генералами и штабными. Со своей солдатской точки зрения, я в наших операциях в Афгане особых полководческих и штабных изюминок и талантов не видел. Вот сказки о талантливых оперативных разработках командирами батальонов, полков и дивизий военных операций, для получения ими званий Героев Советского Союза, были.

Статус этой награды гласит «Звание Героя Советского Союза является высшей степенью отличия и присваивается за личные или коллективные заслуги перед Советским государством и обществом, связанные с совершением геройского подвига».

Не совершали комдивы и командиры полков личных геройских подвигов. Негде им их совершать было. Они в атаки не ходили.

Я их и не виню за это. Хорошо, что не ходили. Они нам живыми в штабе и на броне нужны были.

Наверное, правильно, что они не убивали больше всех моджахедов, не накрывали собой гранаты, спасая боевых товарищей, не взрывали себя вместе с врагами, не уводили от жилых кварталов горящие самолёты и вертолёты, не вытаскивали на себе раненых бойцов, не прикрывали лично отходы частей с пулемётом в руках, не бились с горсткой товарищей солдат, с превосходящими силами противника.

Они получили Героев, за «очень умелую» штабную работу.

Но ведь Героев Советского Союза во время Афганской войны, по статусу можно было получить только за личный подвиг («…связанные с совершением геройского подвига…»). Может быть, я неправильно трактую статус? Или они свои звёзды получали в связи с солдатскими подвигами?

Ишь, какая далёкая связь. Солдатик подвиг делает, а командир полка или дивизии, или иной генерал и офицер штабной за солдата Героя получает. Вполне советская и коммунистическая «справедливость».

Левые у них «Звёзды Геройские». Не заслуженные.

Стратегий войны разворачивающихся перед моими глазами было обычно четыре.

1) Массированный артиллерийский обстрел и бомбёжка зоны боевых действий (гор, кишлаков и других территорий) и потом прочёсывание этой зоны силами курковых подразделений.

2) Прочёска гор, территорий и кишлаков без предварительной авиа и артиллерийской подготовки.

3) Выдвижение курков на верхушку горы для обеспечения прохождения какой-либо воинской части внизу.

4) Сопровождение автомобильных колонн с грузами.

Всё это предварялось неказистой разведкой, сопровождалось предварительным разбором на макете местности и сдабривалось разведывательными данными. Макет представлял собой стол-планшет метров четыре на четыре, под навесом грибком, закрытым по бокам маскировочной сеткой. Стол был с бортиками, сверху насыпали песок и из него «делали горы». Рядом выставляли часового, чтобы никто не подсмотрел.

Не знаю, насколько песочные горы помогали в боевой операции, но разведданные, и выявление предателей, судя по нашим потерям, оставляли желать лучшего.

Ничего умелого в том, чтобы банально затыкать нами горы не было. 15 031 погибших, 54 000 раненых, контуженных и травмированных, 416 000 заболевших, 417 попавших в плен и пропавших без вести. Это цена, заплаченная нами за Геройские звёзды наших командиров.

10 лет мученической службы офицеров и солдат от комбата и ниже, и 10 лет, практически, откровенного позора военнослужащих всех должностей выше должности «Командир Батальона».

Иногда складывалось впечатление, что мы не уничтожаем планомерно противника, а просто лазим по горам и кишлакам с целью обозначить, что мы что-то там прочесали. Типа, под мудрым руководством генералов, взяли под временный контроль такую-то территорию, с минимальными потерями, дайте им новое звание и большой орден. А мы в это время пойдём в другое место по горам лазать.

Нам солдатам казалось, что настоящей разумной целью войны было бы реально уничтожить как можно больше моджахедов, а не пытаться скакать по всему Афганистану. Какая-то неправильная там война была. Не умели, наверное, наши стратеги войну настоящую вести. Или им не давали вышестоящие неумехи.

Душманы тупо смеялись над нашими артиллерийскими ударами и авианалётами. Они просто уходили в сторону и ждали, когда всё кончится и потом возвращались обратно. Часто устраивали превосходящие засады. Колонны нашей техники, перевозящей грузы, просто жгли гранатомётами.

Отдельно о храбрости. Я видел и отчаянных легендарных старослужащих, под конец срока службы своей войны прятавшихся за спины молодых солдат, и остающихся в расположении полка, чтобы не идти на боевые. Видел избитых и униженных, совершавших истинные чудеса храбрости во имя Родины и во славу тех, кто их обижал и унижал. Остались живые и… слава Богу. Были также предатели и сдававшиеся в плен. Убегали к моджахедам по личной выгоде, по совершению преступлений, и когда дембеля уже совсем замучают.

Было, когда вызывали добровольцев штурмовать очередную горку в лоб, и вперёд шагали только дембеля, а годки и молодые стояли, потупив глазки.

Всякое было. Были скоты и были люди. Были простые люди со всеми своими слабостями. Был патриотизм, был эгоизм, было всё, к сожалению, не было взаимного полного уважения друг к другу всех и вся солдат, генералов и офицеров.

Политика КПСС и идеология КПСС не давали той спайки и дружбы, которую было надо дать. Она — эта политика, тогда была уже просто формальным приложением и к войскам, и к гражданскому населению.

Мы уже знали, что стране и её гражданам глубоко до лампочки все наши подвиги, поэтому возвратившись в Союз с удовольствием громили рестораны и били морды всем не воевавшим в Афгане.

Мы мстили обществу как могли. За себя, за погибших, за то, что общество превратилось в послушное и ленивое, прогнившее стадо. В нас просыпалось огромное чувство справедливости, оголённое до нервного мяса.

Мерзость. Она жила с нами в одной палатке. Не все отбирали лучшие куски и лучшую одежду у более слабых. Были и справедливые. Были трусливые, которые били молодых солдат, а потом силой сержантской власти забирали у них патроны и гранаты на боевых. Им было всё равно, что молодой солдат остался в бою без патронов и гранат, главное, что этот молодой солдат не пристрелит их самих, за обиды и издевательства.

Сейчас, после войны, многие из нас гораздо лучше и чище, чем были там. Понимание своей сволочной сути и мерзких ошибок к нам приходит с возрастом и образованием, с опытом жизни. Но убитым и искалеченным физически и морально от этого не лучше. Прости нас, Господи, за все грехи перед ними.

Для солдата такие прелести как манная каша, жареная куриная ножка, молочный суп или настоящая тарелка для еды, вообще могли появиться только во сне.

Жрали мы из своих солдатских котелков очень часто сущие помои. Иногда каши были сдобрены и воняли соляркой. Нам объясняли скудность продуктов тем, что все продукты везлись из Советского Союза. Самолётные борта прибывали в Афган из СССР два раза в год. Весной месяц и осенью месяц. Такая была специфика. Всё, что не успевали подвезти самолётом, везли уже на автомобилях, а колонны часто уничтожали моджахеды.

Ну, так. Чего борта самолётные зря часто гонять. Загрузили иногда транспортники парашкой и солдатикам на счастье.

Однажды пару месяцев, в столовой, вместо тушёнки давали кенгурятину. Красноватое жилистое мясо, которое покрывалось слоем жира прямо на глазах, быстрее, чем даже баранина покрывается. Каждому доставалось грамм по 20 в день. Есть его было гадко и мерзко.

До сих пор не могу понять, в каком советском колхозе паслись стада этих кенгуру. Неужто, для псов войны нормального мяса не было, говядины или свинины.

Ещё, очень заботливые чиновники из Министерства Обороны, любили нас «лакомить» просроченной килькой в томате. Каждый ужин, на четверых защитников Родины давали по банке такой «красной» рыбы, кусочку хлеба и по сто грамм комковой холодной перловки.

Мы шли в столовую, больше по приказу распорядка дня, и во многом именно из-за этого куска белого хлеба, который давался к чаю. От чёрного хлеба была вечная изжога, ещё он часто был в слизи и не пропечённый. Взамен гадкой буханки новой не давали. Не повезло, так не повезло, сиди голодным.

Есть остальное было невозможно. Больному дистрофией молодому солдату, хотелось просто куска хлеба. Если при этом был ещё и кусочек сахара — это было счастье. Праздником жизни были Сгущёнка и Печенье. Солдаты курки все поголовно постоянно недоедали и недосыпали. Молодые больше, дембеля меньше.

Время от времени курковые роты ходили в караул по части. Меня по молодости обычно ставили на сержантский пост охранять палатку командира полка и рядом «булдырь» (солдатский магазинчик). Командир полка жил в отдельной огромной палатке. Солдаты в такой палатке жили по 20–30 человек.

В нашей палатке ещё и был выделен большущий угол для ружейного парка (оружейки, где хранилось оружие). Возле него спал замкомвзвода и я по молодости на втором ярусе сверху. После года службы я уже в караул и вообще в наряды не ходил. Спать норовил в самом дальнем углу, чтобы подальше от глаз начальства быть.

Один молодой с курковой роты умудрился подломить продуктовый склад.

Этого пацана поставили охранять продуктовый склад. Он отогнул ломиком ворота склада и упёр оттуда несколько кругов сыра, соленья, несколько ящиков сгущёнки, печенья, конфет и кучу всего ещё. Отрок нашёл Эльдорадо. Таскал и прятал награбленное всю ночь, благо его и не меняли, дембелям впадлу было на пост заступать.

Пропажи не хватились. Парень всё сделал мастерски. Через месяц!!! Его с полукилограммовым куском сыра прихватили дембеля.

Чела начали пытать, откуда сыр. Чел не сознавался. На ту беду в разборки встрял командир роты. Под страхом трибунала и немедленного расстрела, солдат признался в содеянном.

Что делать? Доложить по инстанции? Ротного самого так бы вздёрнули. Решили спустить на тормозах внутри роты.

Собрали комсомольское собрание. Офицеры обвиняли это чудовище во всех грехах воровства, на что чудовище ответило, что виноватым себя не считает, на гражданке был честным форточником, и вообще не комсомолец, и вообще был голоден, виноват, исправлюсь.

Я смотрел на этого маленького ростом, морщинистого, похожего на старичка курка и искренне ему завидовал. Да и все мы ему завидовали. Он отожрался на славу.

Понятно, что питался он не один, а с несколькими, особо дружными ему, такими же молодыми и голодными курками роты, как сам. Пацан никого не выдал.

Более того. Целый месяц молодые харчевались деликатесами и их не заловили. Короче, его даже не били. Единственное, что испортило славную картину — это зачитанное замполитом письмо этого солдата домой.

В письме солдат описывал, как он славно завоёвывает Афганистан, взрывая гранатами вражеские танки и сбивая с пулемёта пакистанские самолёты и вертолёты. Апофеозом письма была сцена, где этот «воин» писал, как после боёв он выковыривает из бронежилета пули от ДШК. К слову сказать, три такие пули могли сорвать башню у лёгкого танка. Мы катались со смеху. «Герою» посоветовали больше не будоражить маму подобными опусами. Он получил пару колобах по шее, «волшебный» пендель под ж. у, и отправился тянуть свою нелёгкую молодую службу дальше.

Потом, через полгода, он честно заработал медаль «За Боевые Заслуги» и однажды реально медики выковыривали ему из спины и ног осколки от разрывных пуль ДШК. С этими осколками в теле парень не выходил из боя часов 12. Но это уже было потом.

Мои родители первые месяцы войны считали, что я служу в ГСВГ (группа советских войск в Германии). Потом, как-то не получив от меня пару месяцев писем (отнюдь не по моей вине, писал я домой регулярно), отец сходил в военкомат и искренне попросил разыскать сына, служившего в Германии, мол два месяца вестей нет. Военком посмотрел на мой обратный адрес и сказал, что Германией не пахнет. Сын в Афганистане.

После учинённого разноса в очередном письме за сладкую ложь я «сознался», что из Германии меня случайно «перевели» в горный рай, но просил не волноваться. Я «включил» вторую легенду. Дескать, служу при штабе армии командиром отделения цветоводов. Помню даже в полковой библиотеке взял специальную книгу и старательно описывал все прелести посадки цветов. Родители так и не догадались до самого моего возвращения, чем я на самом деле занимался. Хотя волновались по полной. Я же подкидывал им в письмах вырезки из газет, где писали, как мы помогаем афганцам строить новую жизнь, сажаем хлеб и строим дома.

По приезду дома меня выдали дырки от ранений, характеристика для военкомата от командира роты, военный билет и окровавленные бинты. Последнее ранение в бою я получил за несколько дней до Союза. Рука не поднималась ещё год.

Так с плохо поднимающейся рукой и осколками в башке, я путём хитросплетений, неофиширования ранений и факта службы в Афгане, поступил в специальное оперативное высшее учебное заведение, и успешно закончив его, попал на ещё одну переделку в одну из Кавказских республик. Было бы желание и цель.

Личные котелки, подкотельники и ложки в Афгане мы хранили в деревянных бочках с раствором хлорки.

Зима, молодой солдат долбит прикладом автомата лёд в такой бочке (наши палатки зимой днём не отапливались) и, стуча зубами, синей от холодрыги рукой, достаёт всем по очереди алюминиевые котелки, подкотельники и ложки. Горе тому молодому, чья ложка не найдётся. Или котелок. Или подкотельник. Или очередной «дедушка» ВДВ объявит, что ложка у молодого солдата недостаточно чистая. Человек сидел голодным. Ложки воровались, их не хватало. Да и котелки воровались тоже. Нет котелка, нет пайки.

После еды молодые солдаты мыли котелки и ложки холодной водой за себя и за дембеля. Жир не отмывался. На мытьё давалось 2–3 минуты. За грязный котелок или ложку или за якобы грязный, били. Горячей воды не было. Первым мыли котелок дембеля, потом свой. На свой, уже времени часто и не было. В дембельские иногда плевали и размазывали сопли и плевок по котелку.

Баня в полку представляла собой четыре хлипкие фанерные стены и внутри наверху гнутая труба змеилась, с дырками посередине. На полу хлипкий настил, из-под которого фонтанами брызгала жижистая грязь. Выдавалось хозяйственное вонючее мыло. Мы были рады и ему. Воды текло мало, полухолодная. Под ногтями пузырилась содранная с тела и головы шершащая грязь. Дрожащие от холода голые тощие тела бились и толкались за каждую струйку воды. Возле «бани» стояла прожарочная машина химроты и прожаривала наши хэбчики и кальсоны от вшей. Потом это всё, заскорузлое и провонявшее хлоркой, одевалось. Баня шла всю ночь. Полк мылся. Утром поднимали как обычно. У офицеров была своя баня. Цивильная и с кабинками. Пару раз, уже годком, я в ней смог помыться через знакомого солдата банщика. Небо и земля.

Кальсоны, тельняшки, трусы и портянки нам меняли на втором году службы с неплохой регулярностью. Судя по чистоте меняного больше это напоминала старый анекдот. «…сегодня банный день и меняется нижнее бельё, рота справа меняется с ротой слева….». ХБ, солдатскую куртку и штаны, стирали обычно сами.

После года службы прожарочным машинам своё обмундирование мог доверить только полный идиот. Портянки мы старались заменить носками. Носки иногда выдавали к десантным полусапожкам. Портянки тоже выдавали, но к сапогам и валенкам. Тельники тоже старались не менять, а стирать сами. Свой-то он по размеру и удобный, а на замену могли такое «гэ» рваное выдать.

Часто стирались в лизоле, это такая жидкость от вшей, её разводили с водой и стирались. Она очень воняла. Я по молодости любил стираться в бензине. И грязь сразу отходила и сушилась моментально и вшам капут. Потом летом стирался сам, с мылом, сохло всё на глазах. Жара.

Зимой бегал в подменке (подменное обмундирование, которое имели некоторые солдаты, для хождения на боевые) к дивизионной прачечной, где знакомый полоскун стирал всё в специальной машине для стирки офицерского белья. Я приносил ему нехитрые сувениры с боевых, он помогал мне быть всегда чистым и отглаженным.

Уже на другой войне все поражались моим всегда острым как бритва стрелкам на брюках, идеальной выбритости и до зеркального блеска начищенным сапогам.

Это просто была фронтовая привычка.

Наверное, по этой же привычке я до сих пор ненавижу не чищеную обувь, небритые шеи и грязные воротники у рубашек.

Фобия чистых рук у меня теперь вообще в крови. В Афгане я насмотрелся как гнили грязные руки молодых солдат. Психологически повернулся на этой почве.

Там грязные руки превращались в руки с гниющими трещинами, а любая трещина на коже, превращалась в вечный, незаживающий гнойник.

Разбивали наши морды, тела, ноги и руки в кровь по молодухе и дембеля своими сапогами, когда мы ставили блоки от их ударов. Результат тот же, гниющие раны на руках. Только рана, блин, коростой затянется, бац, ещё один сапог летит. Так и ходили в коростах первые полгода афганской службы.

Гречневую кашу мы видели только на боевых, в виде консервов и иногда гречку с несколькими волокнами тушёнки давали, когда мы спускались к броне.

Гречка — это был большой солдатский праздник. Обычно кормили, как помоями. Правда и гречка на броне часто была с запахом и вкусом солярки, почему не знаю. Наверное, чтобы сожрать много не могли.

И было её очень мало, так, на то, чтобы голод немного утолить. Хотя и за ней мы выстраивались повторно в очередь, но, как правило, вторую пайку каши получить было нельзя, если только хитростью. Длинный хвост такой голодной и уставшей очереди напоминал мне текстовые отрывки из книги «военнопленные», которую я читал до войны в седьмом классе.

Смотришь на такую мизерную пайку, с тонюсенькими волокнами тушёнки консервированной, со вкусом и запахом соляры, и чуть не плачешь, сволочи, думаешь, тут и так в горах сухпайки растягиваешь, неужто им каши жалко для солдат. Гречки же в России много было, чего на нас экономили?

Так как все сухпайки взять в горы не было возможности, большая часть этой еды оставалась на броне и в полку.

В «бытовке» (пустая палатка, размером с палатку взвода, находившаяся между палатками второго и первого взводов) накопившись за многие месяцы, валялись десятки пустых банок, содержимое которых старослужащие солдаты съели по ночам, разогревая их на маленькой самодельной буржуйке, топившейся соляркой. Иногда на такой печке молодому бойцу разрешалось поджарить кусочек хлеба. Если, конечно, у молодого солдата был этот кусочек. Это было особое лакомство. Дневальные в палатках ночью тянули к этой печке озябшие руки. Один из дневальных охранял палатку снаружи с автоматом в руках. Душманы могли напасть и в полку, случаи были.

Бытовка только называлась бытовкой. Наверное, в ней должны были стоять гладильные доски с утюгами, и может быть умывальник со стиральной машиной. Там было пусто, грязно и пыльно. Ещё бегали мыши. И валялись пустые консервные банки с остатками еды на стенках.

Видел молодых солдат, которые от голода скрытно рылись в этих брошенных банках и ели оставшиеся там засохшие кусочки жира. Некоторым опустелым банкам было уже по году, но в них чего-то там по стенкам оставалось. Чёрные, давно не мытые тощие тела, лица и руки в гноящихся коростах, полученных побоями, грязные оборванные обноски обмундирования, засаленное полотенце вместо шарфика на шее. Уставшие и вечно испуганные глаза. Это тоже были солдаты, которые постоянно ходили в горы, шли в бой и защищали любимую Родину. Таких тоже было много. Людям, олицетворявшим эту Родину, было на солдат наплевать, они их предали.

В Союзе в это время шла своя весёлая жизнь. Рации ловили переговоры таксистов о гремевших музыкой ресторанах, развесёлых дискотеках и снятых на ночь проститутках. Очень больно было ловить такие переговоры во время боевых в горах. Мы начинали прозревать, что весь наш патриотизм и самопожертвование — это пустой звук для советских граждан и советского правительства.

Центральные советские газеты радостно писали, что мы строим дома и сажаем хлеб. Я вырезал такие заметки и отправлял их в письмах маме с папой, чтобы они не волновались за меня. Кроме этого в части и в дивизии выпускались такие же брехливые газеты и боевые листки. Они были почему-то под грифами «секретно» и «для служебного пользования». Вырезать заметки из них и тем более отправлять домой считалось воинским преступлением.

Но я и из них вырезки отправлял.

Письма наши в Союз и нам из Союза время от времени проверялись военной цензурой. Утверждали, что все проверяются. Наверное, врали, все письма проверить было нереально. Нелояльные, с точки зрения особого отдела, письма часто изымались. Моим родителям приходили иногда письма с замазанными строчками.

Солдаты обожали письма от девушек, особенно с фотографией. Но такие письма приходили редкостным единицам. В основном мальчишки погибали, даже не узнав вкуса первого поцелуя с любимой девушкой. Вчерашние школьники почти все были девственниками. У многих и девушки любимой ещё не было.

Помню, умирал один мой товарищ, от потери крови. Слишком большие отверстия в нём крупнокалиберный пулемёт сделал. Жалко, говорит, что я так ни разу и не поцеловался ни с одной с девушкой.

В медсанбате пришли в бокс к раненому, накрывшему собой гранату, чтобы спасти товарищей. Весь прооперированный, в бинтах и капельницах, он тихо попросил у нас покурить сигарету. Мы подносили ему сигарету к губам, как подносили их в горах на боевых к умирающим сослуживцам. Многие тогда воспринимали сигарету, как необходимость действия перед смертью.

Вошедший врач даже не ругался, хотя курить в больничных послеоперационных палатах, было строжайше запрещено.

Первый год службы я курил. Потом полгода не курил, противно чего-то стало. Последние полгода службы курил много. Сейчас лет десять как не курю.

Население СССР, возрастом от 18 и старше, дружно и стопроцентно проголосовало в своё время на собраниях трудовых коллективов за введение войск в Афганистан. Проголосовало и забыло об этой позорной странице своей жизни. Да и кто тогда вякал против. Не их же отправляли, а на нас, чужих сопляков, гражданам Великой страны СССР н…..ть было. Не подумала быдлятно-серая советская масса трудящихся коров о том, что сегодня нас, а завтра и их детей война жрать начнёт и перемалывать.

Пишут, что даже диссиденты и политическая оппозиция советская, против Афгана не протестовали. Так что, когда я слышу от старшего поколения или от бывших членов КПСС фразу «я тебя туда не посылал» мне хочется плюнуть им в лицо. Посылали, греховные соотечественники, именно вы и посылали. Всем огромным могучим советским совершеннолетним народом.

ЧАСТЬ 4

Тельняшка и берет для любого десантника, даже уже отслужившего, считаются особо почитаемыми. Мы ревностно относимся к этим двум атрибутам нашей формы и готовы бить морду любому кто носит элементы формы десантника, не имея на то заслуженного права.

Сейчас многие ветераны боевых действий, не десантных родов войск, на праздниках, да и в повседневной жизни, надевая куртку с медалями, норовят под неё ещё и десантную тельняшку поддеть. Оно и понятно, всем хочется грозными десантниками выглядеть. Не нужно этого делать, братишки фронтовики. Право на тельняшку и берет ВДВ надо заслужить. Это как чужой орден нацепить. Тельники наши и береты, нашей десантной кровью политы, не вашей, и особой подготовкой заслужены. Мы же ваши эмблемы и атрибуты на себя не цепляем. Уважайте и вы наши Десантные Гордости.

2 августа День рождения ВДВ, понятно, уже стал также общим праздником всех ветеранов БД. Мы не против. Все вместе пластались на боевых, и праздники с удовольствием вместе с боевыми друзьями отпразднуем.

Были редкостные единичные случаи, когда отдельные группы боевых десантников писали коллективное разрешение отдельному, очень заслуженному и боевому солдату не десантной части носить десантную тельняшку и даже берет. Подписывалось такое разрешение индивидуально каждым десантником с указанием его полных данных.

В нашем полку, в магазине тельняшку можно было купить. Были случаи, когда залётные не десантные офицеры покупали тельник, а наши офицеры или дембеля этот тельник заставляли их в магазин вернуть. Иногда и щёчки розовенькие били. Не зарься на чужую славу и тельняшку.

Молодость и желание вырваться из нервного ужаса, часто брала верх над патриотическими чувствами и горечью потерь. После тяжёлого боя, даже рядом с трупами убитых сослуживцев по роте, можно было услышать весёлые анекдоты и смех. Знамён над убитыми товарищами не склоняли и речи пламенные с клятвами отмщения не произносили.

После первого своего убитого врага никого не тошнило и не рвало. Убил, да убил. Трупы душман мы не хоронили, они валялись там, где им вбили пулю. Вот карманы мы им прошаривали, и часы снимали, и оружие забирали.

Все наши солдатские настроения можно было охарактеризовать одной незамысловатой песней, которая в то время пелась нами для поднятия собственного морального духа:

Последние две строчки каждого куплета пелись два раза. В руках у душманов было далеко не ружьишко, в их распоряжении было первоклассное наше и американское оружие. Автоматы Калашникова, часто проданные советскими барыгами прапорщиками и офицерами предателями, великолепные и мощные винтовки БУР, миномёты, гранатомёты, пулемёты, в том числе и крупнокалиберные ДШК, чехословацкие мины (вот вам и братская социалистическая республика). Много было китайского оружия, выпущенного по советским лицензиям (афганцы его не любили, считали полным барахлом) и американского оружия.

Песенка эта была запрещена к пению, но мы пели. Кто написал именно эту песню, я не знаю. Другие стихи в этой книге написаны мной, уже после Афгана.

МИГи и вертушки горели и подбивались духами. Когда полк был не на боевых, каждая рота, время от времени стояла сзади части на боевом дежурстве. Машины были выстроены в боевой порядок колонны, мы сидели на броне или внутри, и даже в туалет не могли отойти от брони дальше, чем на три метра. Зато, если сбивали МИГ или вертолёт, мы могли быстро выехать на место падения. Для обожжённого лётчика всё решали минуты. Часто к лётчикам успевали не мы, а моджахеды.

Мы очень уважали и уважаем вертолётчиков. Сколько раз они доставляли нас на боевые в горы. Но однажды мы их материли и называли трусами. Возможно, не справедливо. Зажали нас духи. Головы не поднять. Раненых и убитых много. Вертушки, дайте вертушки, просили мы. Вертушек не было. Мы гибли. Страшной фразой прозвучало по рации: вертушки не прилетят, они боятся, что их могут сбить. Вот тогда моё уважение к вертолётчикам сильно зашаталось. Да зачем нужны вертушки, чтоб парадным строем в безопасности по горам палить, сухпайки сбрасывать, или раненых с брони в Кабул возить? Они, по нашему, солдатскому разумению, в первую очередь должны были быть огневой поддержкой в бою для погибающих солдат. Мы же вытаскивали их, горевших, и отбивали у моджахедов, ценою своих жизней, не жаловались, что нас убить могут.

Раненых и убитых после того боя мы опять на броню сами пёрли. Вертолётчики так и не появились.

Согласно законов СССР, солдаты должны были служить в армии не более двух лет. На деле, же, некоторые солдатики умудрялись переслуживать по полгода и более. Я переслужил, в связи с последними боевыми на 2 месяца.

Читал воспоминания одного мемуариста штаба о том, что мы, готовившиеся уехать домой солдаты, сами вызвались пойти на эту Панджшерскую операцию, сверх службы.

Враньё. Дураков не было.

Если бы выбор был идти или домой ехать, остались бы повоевать единицы. Кто нас солдат спрашивал. Поставили перед фактом, развели коммунистических соплей о том, что мы опытные солдаты и нам надо заслонить собой молодой призыв. Куда ты н…….и денешься. Вздохнули, выдохнули, поматерились в курилке и пошли помирать.

Помню, были у нас в роте два орла. Один бывший замкомвзвода, другой его корешок. Ребята грозные. Задержали их дембель по залёту. С коноплёй застукали, да по неуставным взаимоотношениям, молодых люто били. Один был ефрейтор, второй сержант. Разжаловали их конечно. По семь месяцев граждане переслужили. Одного сразу зачморили наши старослужащие, припомнили все обиды. Гоняли как молодого солдата по полной, морда разбита, вечно полы моет или посуду в столовой в наряде.

Второй держался до последнего (он физически здоровяк был), пока его не обвинили в краже медали «За Боевые Заслуги» у одного из сержантов. Реально украл или просто повод был, еле архаровец домой свинтил. Причмаривать и его начали. Так, что как аукнулось, так и откликнулось.

И льготы в военном билете им зарубили и разжаловали до рядовых. Вроде были на войне, а льгот по закону им больше никогда не положено было. Было такое наказание. Но воевали эти ребята, как и все. Хотя тот, который покрепче был, всё от боевых откосить стремился. Иногда ему это удавалось. А потом наши дембеля сказали, не будешь ходить, зачморим вконец. Ходил как миленький, поддержки своего призыва у него уже не было. Был на положении годка. Вроде не молодой, но и дембельских поблажек не особо было.

Но эти хоть как-то домой к мамкам слиняли.

Прислали к нам в роту с соседнего полка залётчиков п……..е. Один бывший сержант, другой бывший старший сержант. Оба бывшие замкомвзвода, оба после приказа на дембель. Этих мы не чморили, они лично нам ничего плохого не сделали. Они у себя в полку, на точке лютовали, кого-то покалечили, где-то на боевых помародёрствовали и попались. Судили их. Разжаловали, конечно, одного медали «За Отвагу» лишили, второго лишили ордена «Красной Звезды». Ходили они с нами на боевые, подвиги совершали. Надеялись на прощение от Советской власти.

Реально надеялись. Молодых уже не трогали, пальцем ни прикасались. Самые дисциплинированные солдаты были. Видно было, что не от хорошей жизни молодых не трогали, просто боялись, что вообще из роты в тюрьму заберут. Ну, не трогали и уже хорошо. Хоть в нашей роте ничьих жизней не покалечили. Не дождались они прощения. Обоим по несколько лет дисбата дали. Хотя мы им всей ротой характеристику писали искреннюю и хорошую и просили не сажать. Почти искренне просили. Ихние жертвы их так и не простили. Видимо сильно ребята лютовали.

На 8 месяцев любители издеваться над однополчанами провоевали больше чем положено. Ни наград, ни льгот. Скотство, конечно. Чего льгот да орденов лишать. Они их честно заработали. В боях не трусили. Хотя шибко и не лезли в пекло. Не все курки в пекло лазили, далеко не все.

Ещё с одним афганцем с лишёнными льготами и лишённым ордена «Красной звезды» я вместе в высшем учебном заведении учился. Парень развесёлый и шебутной. Шрам во всё пузо от ранения. В спецназе ВДВ пацан служил на войне. Но ни льгот, ни ордена. Залётчик. Хорошо судимости не было. Для нас он был боевым товарищем.

Думаю, государство наше должно реабилитировать таких ребят, вернуть им льготы и награды. Воевали же, не по штабам отсиживались.

За все свои ранения лично я получил около 300 рублей после Афгана советскими деньгами. В Афганистане получал около 20 рублей (чеков) в месяц, рядовой получал 9-12 рублей (чеков). На эти деньги надо было купить подшивку к воротничку, нитки, иголки, зубную пасту, зубную щётку, сапожную щётку, одеколон, бритву, мыло и много чего ещё. Остальное тратилось в основном на сигареты с фильтром, печенье и сгущёнку. У молодых солдат деньги, как правило, отбирались старослужащими.

Ранения, бои, подрывы, конопля, дизентерия, энурез, понос, дистрофия, желтуха, лихорадка, вши, голодуха, оскорбления, побои и гниющие раны от них — это были обычные будни советских солдат курков в Афганистане.

Примеры посылания солдатами советской власти и командиров, куда подальше вместе с Афганской войной были. Я видел бастующие роты и батальоны, требующие нормального питания, человеческого отношения и элементарных бытовых удобств. Бани можно было не видеть по несколько месяцев.

Расправа была жёсткой.

Это было обычным делом и не удивляло. Мы однажды бунтанули. Выстроились возле палаток и потребовали баню. Несколько месяцев без бани были. Сказали не пойдём воевать, пока бани не будет. Комполка пришёл, потом комдив. Всё зачинщиков искали, угрожали трибуналом. Мы упёрлись. Дембеля сказали, кто слабину даст, тому не жить. Но мы и так готовы были стоять за себя. Помыли нас всё же, спать отправили, через час подняли. Штык ножами окопы рыли, в полный профиль на плацу, в каменистой земле. Потом закапывали. От каждого командира сволочной трудовой подарок получили в отдельности. От комдива один, от комполка второй и от комбата третий. Ротный нас не наказал, он считал, что мы правы.

Издевательство и скотское отношение к курковому пушечному мясу всех видов было само собой разумеющимся делом. Отцы командиры сыпали в наш адрес такими перлами, что грузчики в портах казались перед ними маленькими скромными гимназистками.

На солдатиков, ротных старшин прапорщиков, ротных капитанов, ротных замполитов и взводных лейтенантов, бившихся из последних сил, в очередном бою могли и просто забыть, и плюнуть на них.

Недавно читал в интернете статью очередного «расследователя» про Героев Советского Союза, сержантах Мироненко и Чепике. Дескать, не сами себя подорвали, а молодые курки их пристрелили. За издевательства. Не знаю, свечку не держал. Но подорвать себя на гранате или мине вместе с моджахедами готов был всегда любой нормальный курок. Не так это для курка ВДВ и страшно было. Ну, попал в передел, ну не сдаваться же. Сам держал пару раз по несколько часов кольцо от гранаты на шомполе АКСа. И прощался с родными в мыслях без мандража.

Жизнь у десантника такая. Попал по полной, умри достойно и прихвати с собой врагов побольше. Что пацаны Мироненко и Чепик скорее всего и сделали. Честно и по десантному. По мне, так очень хочется верить, что Мироненко и Чепик настоящие Герои.

Хотя, помню в солдатской столовой их огромные, на всю стену портреты были напрочь истыканы штык ножами. Развлекались предыдущие дембеля, швыряли штык ножи в портреты героев, на меткость. Не от большого ума, конечно.

«Расследователям» всевозможных ошибок, казусов, не состыковок и тайн Афганской войны хочу дать советы: во-первых, всегда пишите, что это именно ваша версия развития событий, если не хватает конкретных фактов, это даст читателям ваших расследований возможность видеть всё именно как вашу точку зрения, а не истину в последней инстанции.

Во-вторых, собирайте как можно больше именно фактов, о событии «расследования».

В-третьих, обращайтесь за помощью к людям со специальным образованием.

Конечно, хочется знать больше правды о нашей войне, о боях, о Героях и Командирах. Чем больше будет об этом честных воспоминаний и мемуаров, тем легче будет жить участвующим в ней. Исповедь всегда жизнь, совершивших зло, облегчает. А русский народ прощать покаявшихся умеет.

Обмундирование у нас было драное, штопанное и застиранное до дыр. На боевые каждый искал себе одежду и обувь сам из кучи обносок и хлама. Не найдёшь подменки, будешь воевать в своём, в чём в полку ходишь. Нового не дадут, а горы в рванину любую одёжу превращали.

Такую кучу всегда вываливали на плацу при построении курков дивизии перед боевыми.

Лично я ходил в офицерском ПШ, выкинутым каким-то штабным за не надобностью. Меня часто путали из-за этого на боевых с офицером (когда мы спускались с гор к броне), но мне обычно это было на руку. Конечно, понимал, что с голубыми лампасами на галифе и в офицерском кителе я становился более сладким куском для моджахедов, но мне было всё равно, уж больно это ПШ было удобное и тёплое. Ещё мне нравился в ПШ стоячий воротник. Я себя в нём этаким белогвардейцем чувствовал.

Позже я добыл себе офицерский бушлат, который был более тёплым в горах, чем солдатский. У него и воротник был меховой, а не тряпочка хэбэшная, как на солдатском. Этот же ПШ и бушлат уже в полку давали мне возможность попасть после отбоя на кино для офицеров.

Наркомания в полку процветала. Героин косил здоровье штабных солдат и солдат спецов со страшной силой. Гроб с очередным покойником ставили на плацу и вели нас в столовую на обед, заставляя смотреть наркоману в лицо. Считалось, что это отвратит нас от наркотиков. Нам было наплевать. Курки героин не употребляли, а от конопли никто не помирал, тем более коноплю курили мы только в полку. Механики-водители и операторы-наводчики курили и на броне. Ну, им в горы не ходить, чего не попыхтеть втихушку.

Штабные офицеры были очень изощрённые в своих издевательствах. Помню, целый батальон, сразу после двух месяцев беспрерывных боёв не заводя в полк, поставили в чистом поле, раздели догола, заставили наклониться и раздвинуть ягодицы. Искали, кто чего добыл на боевых.

Да что мы могли добыть. Три апельсина, кусок мыла, десяток афганей (местных денег) из кармана застреленного моджахеда, или поношенные китайские электронные часы.

Скотам было до лампочки, что мы были с поля боя. Исполнялся приказ командира дивизии, по особому «любившего» своих солдат. Сказали загнуть «раком» роту и загнули «раком» по-настоящему и в голом виде.

Попы были грязные, кто-то п….л под нос очередному высоко звёздному члену комиссии из штаба. П….л наверняка специально. Проверяли долго, часа два. Лезли в дырявые кальсоны с жирными вшами и автоматные рожки, обнюхивали каждый лист БМД и бронежилеты.

Если бы хоть одна горячая голова дала в морду проверяющим, мы бы схватились за автоматы. Мы были на пределе.

Мне в то время было одинаково плевать в кого стрелять: в моджахедов или в штабных с. к, нас гнобивших. Для меня тогда был один авторитет, первый командир роты. Покажи он любую цель, хоть полковника, хоть генерала, хоть министра, хоть ребёнка, и цель в доли секунды уже могла не планировать свою горемыстную жизнюху дальше. Убил бы, не задумываясь о последствиях. Скажи ротный, что надо идти завоёвывать Пакистан, или США, пошёл бы и приказа не попросил показать.

После того как ротный уехал в Союз, особых авторитетов у меня уже не было. Была внутренняя задача не быть убитым, при этом не прослыть трусом, и попасть домой живым. Я отгородился в свой личный кокон, верил только в свой автомат, пару гранат и личную интуицию.

Я вообще не особо любил «коллектив» и слово «Мы». И хоть, как и у всех, у меня были друзья, я был в основном одиночкой. Нет, я не был бирюком, для меня просто на полтора году службы остановилось время. Оно стало тянуться медленно, и каждая минута хотела моей смерти.

Когда я улетал в Союз, вместе с нами летело 4 солдата под охраной. Их судили за мародёрство и убийства. Одного везли в дисбат, ещё одного на зону. Двоих, по слухам, везли на смертную казнь. Нас особо не интересовало, что конкретно они натворили. Самолёт сел в какой-то дыре ещё до Ташкента, но уже в Союзе. Чего-то у него там сломалось.

Мы сходили уже в наш советский кишлак и купили вина, хлеба, сигарет и консервов. Водки в кишлаке не было. Пришли, угостили осужденных. Они были наши. Мы не делали никакого различия между ними и собой. Они были такими же героями, как и мы. Просто им не повезло. Они попались. Расстрелять или посадить за подобные и другие антиуставные «подвиги» можно было любого из нас.

Караульные не мешали. Они не рискнули мешать. Они даже сняли с арестованных наручники. Рядом со мной сидящий сержант с первого батальона, снял сапог и вылил из него кровь. У него было ранение в ногу.

Жизнь странная штука, а земля очень маленькая. Сержант сейчас живёт в другой стране. Он работал в учреждении, где одним из руководителей был мой бывший ротный замполит. Тётя сержанта живёт в соседнем со мной подъезде.

По прилёту в военный аэропорт Тузель, нам в маленьком кассовом окошке одиноко стоящего дома выдали наши копейки за боевые и ранения. Кому 50, кому 100, кому 200, кому 300 рублей. Потом показали в темноту и сказали: «там Ташкент». Всем было по фигу на наши награды, бинты и костыли. Чиновникам и генералам, олицетворявшим Родину в сытом Союзе, было плевать. Мы поймали машину, заплатили по 25 рублей и поехали в аэропорт. В аэропорту было уже около 2 000 таких же уставших от войны людей. Я обменял оставшиеся от Афгана чеки в ближайшей столовой на рубли один к трём.

Еды, практически, не было, водки и пива не было. Всё было съедено и выпито. Некоторые солдаты сидели в аэропорту в ожидании бесплатных билетов по несколько недель. Офицеров не было. Они к солдатам не совались. Бесплатных билетов по солдатскому требованию не было. Билетов куда солдату надо не было даже за деньги.

Милиция, военный комендант и патрульные свалили на ночь из аэропорта от греха подальше. Дверь в комендатуру валялась рядом, выбитая ловким ударом сапога. Дышать в зале было нечем.

Мы вышли на улицу. На скамейках под деревьями сидело с десяток солдат танкистов и мотострелков. Решили отобрать у них деньги и дембельские дипломаты. Типа, «расступись, «салярики» и «мабута», десантура с Афгана идёт. У одного из танкистов на груди блеснула медаль «За Отвагу», у двух мотострелков были ордена «Красной Звезды».

Драться расхотелось. Это были свои афганцы, такие же боевые, как и мы. Нам нечего было делить. Не думаю, что им было легче умирать за нашу общую Родину. У пацанов была водка и хлеб с варёной колбасой. Выпили, закусили. Третий тост пили молча, и не чокаясь, за погибших.

Утром я поехал в город и купил билет за наличные. Мне повезло, у меня были приличные деньги. 200 рублей из них я дал двум однополчанам горемыкам, сидевшим в аэропорту без денег уже месяц. Они тут же радостно купили билеты домой.

Некоторые наши и по 2 месяца сидели. То денег нет, то билетов по солдатским требованиям. Толпа у касс, увидев наши бинты в подтёках крови, вяло расступилась. Какой-то подполковник попытался качнуть права, но жена его быстро уволокла от греха подальше. Нам было плевать на любых «мирных» не воевавших полковников и генералов. Даже честь дембельнувшиеся десантники никому не отдавали, ни патрулю, ни офицерам.

Избиение патруля было обычным делом. Билеты купил, куда пришлось, нужных мне направлений не было, но это куда-то было уже посередине дороги домой. Так, на перекладных, я добрался до родной хрущёвки, где меня ждали, поседевшие от постоянных переживаний, отец и мать.

Читал статистику, более 2 000 дембелей афганцев было убито в Ташкенте грабителями и бандитами. За чеками нашими охотились уроды.

Дембеля комендантского взвода нашего полка часто меняли на героин боеприпасы, еду и обмундирование своих молодых солдат, запчасти к боевым автомобилям. Всё, что могли украсть. Иногда это воровалось на больших складах, куда воровать посылали тех же молодых солдат под угрозой смерти и издевательств. Причём среди этих дембелей наркоманов были и те писаря, кто имел доступ к секретной информации о проводимых боевых операциях. Не удивлюсь, если и она менялась на наркоту и модные часы и джинсы. Тогда мы этого анализировать не могли, это понимание уже приходит сейчас. Тогда нас хватало только на сон, еду и боевые. Где уж кого-то обвинять и правду искать.

Самый торгашный у камендачей был солдат, утверждавший, что он чеченец, водитель БТР комендантского взвода. На боевые этот «грозный воин» в горы не ходил, продавал военное имущество направо и налево, лютовал над молодым призывом по-чёрному, и наркоман был страшный. Психованный и нервный так же он был какой-то. Ему по ходу даже медаль выхлопотали его дружки писаря из комендантского взвода. Короче позор народа, а не боец.

Настоящий он был чечен или нет, я не знаю. Может, врал.

Особым другом у этого ворюги был писарь штаба, родом из Ташкента. Писарь этот месяц по молодухе служил в курковой роте, на первых же боевых показал себя полным трусом и выклянчил, чтобы его отправили служить в штаб.

То, что писарь этот выхлопотал себе боевую медаль, никого не удивило. Но этот «герой штабных баталий» умудрился вписать себя в список наградных на офицерский орден «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР». Не дали, конечно. Наркоман конченый, героинщик, также торговал всем возможным с афганцами и в том числе тем, что по его указаниям крали молодые писаря со складов полка и дивизии. Это обос……ся в горах от страха чмо имело также доступ ко всем оперативным картам операций полка, а через знакомых писарей штаба дивизии и к оперативным планам боевых действий дивизии.

Не было у нас тогда ни ума, ни времени, ни сил обращать внимание на эти отдельные факты и соединять их в одно целое. Верили мы в порядочность даже таких уродов. Судя по постоянным засадам и нашим потерям, верили зря.

По данным военной прокуратуры, с декабря 1979 г. по февраль 1989 г. в составе 40-й армии в ДРА к уголовной ответственности были привлечены 4 307 человек.

Курки часто употребляли коноплю (так называемый «чарс»), героин употреблять у них не было сил. Героинщик в горах не смог бы идти и километра. Правда, коноплю старались употреблять в полку, в горах особо не раскумаришься, воевать надо.

У каждого годка или дембеля всегда был в запасе кусок чарса, иногда величиной с кулак.

Помню, расслабились мы с корешком по дембелю между коек в расположении взвода, косяк забиваем. Рота в это время на вечерней проверке стоит, к отбою готовится. Вдруг замполит ротный заходит. Мы конопельку в кулаке зажали с папиросой и табаком незабитым и уже понимаем, что нам кирдык. Залёт страшенный, трибуналом пахнет. И замполит понимает, что мы с наркотой попались. Посмотрел он на нас с укоризной, чего, мол, вы скоты меня подводите и сказал, чтобы мы через пять минут были тоже на проверке. Развернулся и ушёл.

Мы, конечно, косяк тот после отбоя курнули, но в расположении роты больше не забивали. И конопелькой стали реже баловаться. И мы замполита подставлять не хотели, и он нас пожалел дураков.

Один из нас в то время уже на плацу, на огромном стенде-плакате красовался, как лучший воин части, а второй был тем самым бывшим молодым, который замполита с пулемётом в бою прикрывал. Эх, если бы все замполиты такими людьми были.

Почему курки не трогали штабных, среди которых было немало бывших курков, не выдержавших тягот и лишения службы в курках? Казалось, вот оно, устроившееся сладко чадо. Штабные могли куркам отомстить. Наградные скрысить, льготы в военный билет не проставить, настучать и ещё чего. Злить их и стыдить было не выгодно, как в дерьмо наступить. И дерьму по фигу, и сам испачкаешься.

Правда, справедливости ради стоит сказать, что не все курки, попавшие по тем или иным причинам в штабные (не всегда по доброй воле), покидали свои роты. Пока рота находилась в расположении полка, они работали в штабе, на боевые ходили вместе с ротой и становились обычными курками.

Получить боевую медаль или боевой орден для солдата курка можно было в основном только одним способом, через ранение в бою. Или посмертно. За самострел или ранение по случайности наград не давали. За лёгкое ранение или контузию в бою курок получал медаль «За Отвагу», за тяжёлое ранение или смерть шёл орден «Красная Звезда».

Иногда без ранения солдату удавалось получить медаль «За Боевые Заслуги». И поверьте, эта медаль, если она получена солдатом курком, стоит намного больше любых орденов любого штабного офицера. Когда солдат курок без ранения получал медаль «За Отвагу», можно было смело приравнять её к ордену «Красного Знамени».

Офицеру и прапорщику курковой роты обычно, если он был смелый офицер, давали за службу в Афгане орден «Красной Звезды». Такую «Красную Звезду» куркового офицера можно уверенно приравнять к «Золотой Звезде Героя». В нашей дивизии куркам очень редко давали орден «Красного Знамени» и «Орден Ленина», я за свой призыв не припомню ни одного солдата курка, взводного или ротного курка офицера с такой наградой.

Так что, орден ордену рознь.

Наградные на солдат курков писали ротные командиры по представлению командиров взводов. Потом их утверждал комбат, и они уходили на подпись командиру полка. От командира полка наградные уходили в штаб дивизии, оттуда в штаб армии и потом в Москву.

Все эти инстанции, уже со штаба полка, контролировались штабными офицерами и писарями. Любая ошибка или помарка в тексте, любая не там поставленная запятая, любой донос, склока с писарем, залёт по неуставняку, могли повлиять на сброс такого наградного в мусорную корзину, какой бы подвиг там не звучал.

Если офицер, подавший наградной на солдата или сам солдат где-то «засветился», не отдал вовремя честь, ответил грубо, косо посмотрел на штабного начальника, да любая мелочь, наградной шёл в корзину.

Бывало, что писаря и офицеры штабов мстили куркам или курковым офицерам за те или иные обиды. Не секрет, что к писарям и штабным многие курки относились весьма презрительно.

Разные чудные причины могли отправить в корзину наградной курка, на награды в штабах даже существовала определённая разнарядка, какой части и сколько дать государственных наград и каких. В самых высоких сферах наградные ещё «рубились» за то, что подвиг «неправдоподобный», за то, что сильно «героический» наградной, за то, что перед иностранцами неудобно, ведь газеты пишут, что не воюем, а награды на груди солдат будут говорить совсем обратное. Увидит интурист солдата с боевой наградой, пасквиль напишет в свою иностранную газету.

Не укладывалось в головах у пузатеньких и мордатеньких московских полковников, генералов и чиновников, что «неправдоподобные» и «героические» подвиги действительно ежедневно совершались обычными мальчишками, вчерашними школьниками. А может кого и жаба давила, что его не служившее, сладконеженное чадо, откосившее с помощью важного папы от армии, никогда не будет носить такой заслуженной награды.

Сейчас интернет это открытая книга. Многие прошедшие Афган солдаты, говорят, что читая о своих погибших друзьях официальные статьи об описании подвига, за который посмертно награждали погибшего солдата, видят в этих описаниях полную ерунду и неправду.

Сложно было Советским начальникам просто наградить погибшего в Афгане солдата орденом «Красная Звезда» именно за то, что человек погиб, отдав свою жизнь за Родину.

Случались же и шальные пули, и подрывы на мине, и тяжёлые смертельные болезни, и бытовые ранения, не совместимые с жизнью. Всё равно солдат честно служил и готов был умереть за свою Страну.

Нет, кому-то надо было часто высасывать из пальцев совершенно другие, «более героические» обстоятельства гибели солдат. Вроде и ложь во благо, но другая это уже была информация. Типа, дадим орден погибшему или умершему, но за другое. Типа авансом. И молчим мы теперь, боимся поднимать правду, так как это по нашим товарищам и однополчанам, в том числе и погибшим, может ударить. Маленькая неправда порождает огромную планету лжи.

Признай, Родина, что все служившие в Афгане герои, а все погибшие имеют право на орденское награждение.

Одни честно пошли служить под пули, другие головы сложили на войне. Никому, бывшему в Афгане, не было никаких гарантий вернуться домой живым. Ни солдату, ни офицеру, ни генералу. Каждый тянул свою лямку, как мог и как умел.

Наверное, ещё и пугала правительство такая масса награждённых молодых фронтовиков, обученных и воевать и готовых искать правду силовыми путями, невзирая на чины и звания.

Приходившие с Афгана вчерашние повзрослевшие дети готовы были зубами рвать любую несправедливость. Беда в том, что рвали не всегда правильно и по закону. Много народу ушло в бандиты, много осело в тюрьмах. В городах пришедшими фронтовиками стали организовываться афганские клубы.

По началу, они были солдатскими и их возглавляли реально боевые фронтовики. Основным отличием возглавлявшего являлся личный авторитет.

Офицеров фронтовиков в таких гражданских клубах было очень мало. Офицеров ещё не пускали в такие клубы советские воинские части, где они служили. За членство в таком «диссидентском» клубе могли и карьеру сломать и просто выгнать офицера или прапорщика из армии.

В нашем городе определённая поддержка от государства нашим патриотическим клубам была, и немалая, но не всегда мы ей правильно пользовались.

Некоторые чиновники затыкали нам рты и говорили, что мы не имеем права собираться. Некоторые врывались к нам на собрания и открыто кричали, что мы становимся в конфронтацию к власти и государственной политике замалчивания Афганской войны.

Крупные чиновники, руководители партийных и государственных аппаратов районов, городов, края, как ни странно, были нам, в общем, почти все рады. Они не были зашторенными функционерами. Эти дети хрущёвской оттепели в нас видели молодых себя, и через нас готовы были реализовать свои и наши интересные проекты. Нам предлагались лучшие залы, мы запросто открывали двери в любые, самые высокие кабинеты. Люди высоких постов прерывали все свои совещания и дела, чтобы внимательно нас выслушать и помочь.

Мы, в городе, провели первую в СССР панихиду по убиенным в Афганистане. У власти были ещё коммунисты.

Моя фотография в форме курсанта высшего специального учебного заведения на кладбище, в окружении друзей по афганскому оружию, священнослужителей, матерей погибших, верующих и сочувствующих граждан появилась в центральной краевой прессе. Начальник моего курса было в шоке. Меня отправили на принудительную психологическую экспертизу. Курсант комсомолец в коммунистической стране вместе с попом отпевает мёртвых. Это сейчас мы и церковь порой неотделимы прочно, а глава государства гордо говорит, что он православный. И правильно гордится. А тогда…

Эта поганая инициатива отправки меня на психушку была личной местью начальника моего курса. Мелкие грызуны кусали нас в бессильной злобе и зависти. Мы с ними не яшкались, называли и их и их дела своими именами, громко, в лицо и прилюдно.

Наверное, через нас они хотели напакостить и своим вышестоящим чиновникам, которые нас поддерживали.

Короче, спас меня один бывший афганец медик. Договорился с медкомиссией, чтобы они меня не рубили, а правдиво проверяли. Оставили меня дальше доучиваться. Спасибо офицеру. Убили его потом. Голову проломили.

А панихида по убитым в Афганистане нужна была. Не отпетые ведь наши товарищи в цинках лежали. Не боялись мы тогда никого и нечего. Ещё не боялись, потом бояться многие стали, или равнодушно отошли в сторону. Немногие из нас сейчас темы афганские больные поднимают, можно сказать, единицы.

Нам даже удалось тогда снять со своего поста первого секретаря горкома комсомола, который откровенно саботировал наш афганский клуб. Хотя при этом и второй, и третий, и четвёртый секретари были на нашей стороне и помогали всегда и от всей души, часто втайне от первого.

Потом пришёл другой первый секретарь горкома комсомола. Классный парень. Жить стало гораздо легче. А война всё ещё шла. Шли гробы, приходили раненые и калеченые. Приходили с войны солдаты и офицеры. Мы хотели чего-то большего. Мы были сильны в своей правде.

Губернаторы и мэры нам верили, на нас смотрели, как на надёжных. Нам не хватало политической и кабинетной грамотёшки, мы хотели и умели воевать быстро и добывать победы быстро.

Политика не фронт. В коридорах власти были совсем другие баталии и манёвры. Мягко говоря, мы сами проиграли свои гражданские кабинетные бои. Хотя львиную долю квартир матерям погибших, инвалидам и пацанам — ветеранам мы выбили. Мы смогли доказать своё право на существование. Мы заложили основы нашего молодого ветеранского движения. И всё.

Мы не удержались на гребне политики и власти, даже с такой огромной поддержкой государства, партий и власть имущих.

Я помню, на чём мы сломались. Даже писать об этом стыдно. Мы не выдержали испытания на прочность. Мы сами сдулись.

Стали массово появляться лжеафганцы, они трясли боевыми медалями, ходили на встречи, рассказывали о несуществующих своих героических буднях. Попадались такие мрази и в нашем специальном высшем учебном заведении. Но мы их разоблачали довольно быстро, специфика учебного заведения позволяла выяснить любую подноготную любого курсанта.

Обычно этих лжецов выкидывали с позором, но один такой «липовый герой» долго ходил с медалью «За Отвагу», даже юбилейную медаль «70 лет Вооружённых Сил СССР» умудрился получить, стать комсоргом курса, закончить учебное заведение, получить офицерское звание и потом стал работать в прокуратуре. Говорят, до сих пор прокурором ходит. Как он смог отмазаться от позора не знаю, мы с ним уже никогда не разговаривали. Наверное, и медаль незаслуженную одевает по праздникам. До сих пор то там, то сям такие лжеафганцы всплывают, правда, уже меньше.

Потом пошли льготы налогообложения и беспошлинного ввоза товаров, подаренные государством для ветеранов. Возглавлять такие организации стало выгодно. Организации стали дистанцироваться от власти, и либо превращались в попрошаек или просто рубили деньги. Наши патриотические сборища либо беднели на глазах, либо превращались в бандитские кормушки. Лишь немногие продолжали искренне заботиться о фронтовых братанах.

Начались лихие девяностые. Кто-то скурвился на больших деньгах, кто-то не смог смотреть на расколы, коммерцию и склоки в афганских клубах. Малая часть афганских клубов продолжала двигаться по инерции, выживая на сущие копейки и что-то продолжала делать.

Расколы между солдатами и офицерами, между фронтовиками и штабными, между теми, кто научился крутиться и зарабатывать, и теми, у кого не было коммерческой жилки. Раскалывались по-разному.

Курки пачками покидали свои ветеранские организации и уже только числились в них. Свои умело косили из автоматов своих и взрывали друг друга на кладбищах, даже подкладывая мины в могилы погибших однополчан. Правду искать и защищать стало то скучно, то противно, то опасно, то недоходно. Рядом не стало уверенных товарищеских плеч и смелых грамотных командиров, гражданская жизнь внесла свои коррективы.

Потом девяностые закончились. «Особо смелые» покоились на кладбищах. «Особо коммерческие» имели свой бизнес. Места председателей в ветеранских организациях стали всё больше занимать штабные офицеры, военные тыловики, и бывшие большие чины. Мы позвали их сами, забыв, что они и на фронте не особо в бой ходили. Кто мы были для них? Голоштанная солдатня.

Короче, помощи от таких председателей было мало, говорильни много, многие клубы скатывались в очередные карманные организации администраций для галочки.

Некоторые клубы продолжали возглавлять реальные фронтовики, но таких клубов было мало. У каких-то председателей фронтовиков, практически, уже не осталось помощников. Какие-то ребята стали совершенно другими, их покромсала лихая и нелёгкая жизнь.

Афганские организации снова часто становились скучными, серыми и нищими. Доверять новым штабным председателям вчерашние фронтовые волки уже не хотели. Они засели и ушли в «глухое подполье» своей личной повседневной жизни.

Где-то офицеры не желали подчиняться вчерашним солдатам, Где-то боевые фронтовики не хотели подчиняться штабникам и тыловикам. Мы обращались друг к другу за помощью и часто не помогали друг другу, а стыдливо отводя глаза, ссылались на загруженность другими, более важными делами. Наши клубы не жили, они выживали. Выжили и зачастую превратились в обычные, скучные и серые, полунищие ничем не примечательные общественные организации. Хотя, справедливости ради стоит сказать, что имелись и имеются и лихие наши местные патриотические общественные организации с конкретными делами, но их очень мало.

Беда в том, что сейчас в своих многих различных клубах мы пытаемся выполнить всего четыре основные задачи.

Первая, очень и очень скромная помощь матерям погибших. Вторая: косметический, пару раз в году уход за могилами и памятниками павших героев локальных войн, третья: пару-тройку раз в год организация всеобщей пьянки, и четвёртая: походы с лекциями о патриотизме в школы и другие учебные заведения.

Работа нужная, но это всего лишь малая часть. Этим должен заниматься только один из отделов таких клубов. Нужна юридическая помощь, медицинская и реабилитационная помощь, силовая поддержка, коммерческая, финансовая и материальная поддержка и много чего ещё. Жилищные вопросы стоят более чем жёстко. Большая часть ветеранов афганской войны, так и не получила от государства обещанных квартир. Я знаю заслуженных фронтовиков, не имеющих даже постоянной прописки и живущих на койко-месте в коридорах общежитий.

Угла своего нет у орденоносцев и раненых инвалидов, не то что комнаты в общаге.

Мы оказались преданы в очередной раз, как тогда, на войне. Нас привыкли предавать.

Медицинское лечение и реабилитация, обеспечение качественным санаторным лечением далеко не на высоте. Был в США, встречался с ветеранами их различных войн. У них давно всё налажено, и помощь, и льготы, и лечение, и выплаты. Почему у них в США всё в шоколаде, а мы до сих пор нашей Стране до лампочки? Может быть, и нам пора о ветеранах боёв за Родину позаботиться по настоящему, а не для отчётов.

Для того чтобы организовать такую поддержку друг друга, надо полностью пересмотреть и порядок, и форму работы афганских организаций. Наши ребята есть во всех структурах и властных, и силовых, и депутатских, и общественных. Надо и объединиться по-новому и работать по-новому. И во главу угла надо поставить не личное обогащение, а реальную ежесекундную помощь друг другу. Как на войне, только без фронтовых ошибок дружбы.

Сейчас с возрастом, мы становимся мудрее. Года примерили и сравняли всех. Возможно, и наши ветеранские организации снова станут, по настоящему боевыми, смелыми и реально фронтовыми, не «для галочки», готовыми не только трясти медалями по школам и два раза в год вместе выпивать, но ежедневно драться друг за друга и за правду руками, ногами и зубами. Проблем у ветеранов боевых действий немеряно. Да и России так не хватает честных и смелых парней на передней линии общественной жизни.

Не для того мы войну прошли, чтобы в фонтанах с пьяными рожами водичкой друг в друга брызгать.

Да и к чести больших чиновников из больших кабинетов стоит сказать, что они всегда были готовы помогать нам и словом и делом.

Я встречал иногда на мелком уровне особые сопротивления, непонимание и неприязнь. Но это мелочь. Мы могли эту мелочь поставить на место. А ведь даже эта мошкара ждала от нас совсем другого сопротивления, но не капитуляции.

Власть, как ни странно, до сих пор готова к нашему всплеску. И готова реально помогать нам.

Помогать, но не работать и мыслить за нас.

В больших кабинетах от нас ждали чего-то большего, чем банального дележа брошенных со стола крох.

Большие кабинеты, руководители районов, мэры, губернаторы, во многом и часто были готовы помочь нам и поддержать нас. И сейчас готовы. Только от нас мало толку. Мы то не умели, то просто ленились и не хотели. Короче, мы во многом облажались после войны. От нас ещё ждут грамотных действий и решений, нас так же готовы поддерживать власть, чиновники и кабинеты. Сможем ли мы оправдать эти готовности и надежды?

Помню, пятерых курков одной роты, за один из боёв комбат представил к «Орденам Славы». Зарубили уже в штабе дивизии. Штабные переполошились, что у солдат будут такие награды, а у них нет. Нам сказали, что в Афганистане такие ордена не положены. Уже сейчас я узнал, что ни фига подобного. Статус этого ордена и указы позволяли в то время такую награду получить.

Самые гадкие во всей этой наградной круговерти были две вещи: первая, что повторно наградной взамен зарубленного уже, как правило, не писался, и вторая, что если наградной рубился выше штаба дивизии, то об этом уже никто ничего не знал, и человек мог годами ждать свою медаль или орден и ничего не дождаться. Вроде заслужил, а ничего не дали.

Солдаты переживали, но не сильно, в конце концов, не за награды бились. Льготы то ветеранские и то уже ввели, когда мы службу заканчивали.

Обидно ребятам стало потом, после войны. Почти по 2 года каждый курок провёл в полноценной военной жути боёв и большинство ничего не имеет на грудь. Ни одной боевой медали.

До сих пор многие военные чиновники считают, что быть 2 года на фронте — это просто так. Страна, которая официальная, пацаны честно отдали тебе свой долг, отдай и ты им свой и желательно не юбилейными побрякушками.

Очень редко некоторым солдатам доставались боевые афганские награды именно республики Афганистан (не считая медали «от Благодарного Афганского Народа», эту юбилейную медаль выдали всем, кто был в Афганистане). По какому принципу их раздавали, я не знаю. Штабным они доставались частенько.

Советники, штабные офицеры дивизий и армий получали их, как правило, обязательно. Ещё они, как правило, обязательно получали орден «Красной Звезды». На рядовых курков наград «не хватало». Оно и понятно, штабные были гораздо ближе к медально-орденской кормушке, чем любой из нас.

Погода в Афгане была странная. В полку я пережил 2 зимы, 2 осени, 2 весны и полтора лета. Первая зима в полку (Кабул) была очень снежная и холодная. На боевых на Бараках, по молодухе, я отморозил себе левое ухо, оно гноилось и текло, часто именно в это ухо я ещё и получал затрещины, что не так уж способствовало его заживлению. Шрам остался на всю жизнь.

Вторая зима была не такая снежная, но гораздо холодней. Лето было одинаковое, частые землетрясения, маленькие и побольше смерчи и смерчики, пыльно и жарко. Жару я любил. От землетрясений не прятались, к ним почти привыкли и нехотя выходили из помещений на улицу. На боевых на землетрясения внимания почти не обращали. Первый раз было страшно. Вот сидишь, а вот земля напротив уже на 3 метра выше стала, а ты внизу. Кашу из банки доесть это мне не помешало.

На Джелалабаде (это афганская провинция, мы туда часто ходили первый год зимой на боевые операции) зимой была жара. Пальмы, пески, три раза в год урожаи, тропики. Но по какой-то генеральской глупости нас заставляли на Джелалабад брать с собой и ватные штаны, и дополнительные ватники, и даже валенки. Всё это мы пёрли на себе, это мешало в бою, и мы проклинали штабных идиотов, командира полка и комдива, которые это удумали.

Речки были напрочь горные и бурные. Переправляясь через одну из них, я сильно остудил себе ноги, теперь они болят на погоду.

Сила течения в таких речушках ворочала огромные валуны, как картонные коробки. Однажды, у нас утонул в такой речке трофейный осёл, не переправился, унесло как пушинку.

На первых месяцах службы я в горах сильно уставал. На втором году уже было гораздо легче. Поэтому, на небольших привалах на боевых, если эти привалы были рядом с речкой, на втором году службы, за 10 минут общего отдыха роты, я успевал быстро разэкипироваться, разуться, и носки потные состирнуть (всегда носил с собой запасные носки), и ноги и голову с мылом в такой речке помыть, и тело окунуть. Как ни странно, не смотря на то, что сидеть и отдыхать казалось лучше, чем скакать с ногами и головой в ледяной воде, мне такое освежение помогало больше, чем просто раслабуха. Грязные носки и грязные ноги на боевых доставляли жжение на ступнях. К ледяной воде я привык с детства, первые купальные заплывы в озере возле дома, мы делали с последними льдинами.

Почему же существует дембелизм даже на войне?

В Советской армии, а тем более в Афгане не было возможности постоянно тренироваться в спортивном зале, у нас даже не было понятия спортивный зал. Был спортивный городок, заброшенный и пыльный, доступный только для офицеров, так как у солдата курка качать мышцы и оттачивать мастерство боевых искусств, не было ни времени, ни сил. Всех пришедших, не мышцатых, не боксёров, не каратистов, не борцов просто ломают в первый же день. Остальных, выше перечисленных, ломают через неделю. Будешь отбиваться, сами дембеля тебя и сдадут. Пойдёшь под трибунал. Скажут сам драку начал, за тебя свидетелем никто не пойдёт. Драка, развязанная молодым солдатом в условиях войны — это трибунал и срок. Избиения дембелями срок тоже, но кто на них жаловаться будет.

Стукачей опускают и они живут чморями до дембеля.

Для стукачей, молодых солдат, будет служба «по уставу», а это как в дисбате. Устав плюс война, можно вешаться сразу, служить по уставу и воевать не мог никто, и никогда, и нигде.

Дембелям тебя, молодого борзого, застучать западло не будет. Застучать особистам борзого фраерка молодого солдата — это не западло, это правильно. Борзого молодого опустит уже сам взводный офицер. Сломает и отдаст на растерзание самым подлючим дедушкам.

Заденешь ефрейтора или сержанта, а они и били первыми молодых солдат — это реальный срок. Даже оправдания слушать не будут. За ефрейтора или сержанта сроки идут моментально, это не гражданка, где начальника можно послать и по морде дать, это армия, где даже за оскорбление словами младших командиров могут срок дать.

Дембеля уже спаяны годом общих проблем войны, отношений и тягот и пахать за вас они не будут, а пахать надо, вот и придётся вам за них работать, и их обслуживать.

Откажешься, жаловаться некуда. Две дороги: или делать, что приказывают дембеля, или стукач, или чмо, или побои. Будешь ходить битым каждый день. Мы многие очень непокорные были, сопротивлялись, как могли неповиновением, таких обуревших били ежедневно. Отказался обслуживать дедушку, получи в рыло много и неоднократно.

Сержанты тоже дембеля, они вас не поддержат. Можно быть хоть с какими мышцами и спортивными званиями. Ты обречён.

Офицеры не вмешивались. Если они будут ломать дембелизм, то вынуждены доложить об этом вышестоящим командирам. Все действия офицеров в подразделении обязаны быть законспектированы в специальных прошнурованных тетрадях, за личной подписью и печатью. Тетради постоянно проверялись и инспектировались. Каждый день офицеры по уставу и инстанции докладывали о всех происшествиях у себя в подразделениях и частях. Идиотов копать правдой себе карьерную могилу и расчищать путь на зону, не было.

За официальное признание дембелизма, наркомании и издевательств у себя в части или подразделении, тем более в условии военных действий, офицера могут и посадить, и карьера будет сломана однозначно. Замалчивание было выгоднее. Надеялись на авось, и на то, что не так часто стучали.

Да хоть бы и стучали. Все от взводного до командира полка и дивизии были повязаны круговой порукой замалчивания любых случаев неуставных взаимоотношений. Даже особисты молчали. Наказывали-то не одного взводного офицера. Наказывали всех, вплоть до комдива. Такая тухлая система невыгодности вскрытия любых преступлений в Афгане.

Поэтому солдаты и называли почти всех офицеров и генералов в Афгане шакалами.

Так что дембелизм и издевательства над молодыми солдатами устраивали всех, кроме самих молодых солдат.

Это была целая система, отлаженная ещё с 1945 года, когда солдаты фронтовики, дослуживающие в Советской армии, заставляли всю работу в подразделении делать молодых, не воевавших солдат, и сломать эту систему можно было только с помощью государства.

Но тогда надо было менять в Афгане почти весь офицерский состав, и уволить всех уже служивших солдат сразу, и сразу набрать для Афгана только новых солдат, и при этом кучу миллиардов бабла потратить на предварительное обучение нового солдата и офицеров с генералами новым мыслям и новому отношению к жизни, армии и войне. Это уже из области фантастики.

Чиновникам, у которых хватило ума и совести развязать войну, и послать в мирное время на афганскую бойню сотни тысяч молодых граждан своего государства, не была присуща жалость, или сочувствие, или здравый смысл. Тщетно было искать у них христианские чувства и человеческую мораль.

Интернет великая штука. Сколько «великих» и «больших» офицеров и генералов, известных сейчас и занимающих немалые посты, во время афганской кампании не участвовало в войне?

Не повезло, скажете Вы. Враньё.

Любой офицер Советской Армии мог написать рапорт и его отправляли на войну. Не писали рапорта только трусы. Потом некоторые из этих трусов, когда стали крупными начальниками прокатились на Чеченскую войну. Именно потом, и именно прокатились с шиком и водкой, когда им уже ничего не угрожало, и они опять «пролетели» мимо настоящей войны, спрятавшись по штабам. Сколько же трусов в нашей армии.

Боевых офицеров, прошедших реальные ужасы афганской войны почти всех из армии вычистили. Кого сразу, кого чуть позже. Как вычистили и реально боевых офицеров чеченской войны.

Их вычищали трусы и тыловые шкуры. Это уже другая история и надеюсь, что кто-то и о ней напишет полно и правдиво. Настоящие фронтовики всегда не удобны и не нужны. Такова мерзкая правда общества.

Почему-то в армии бытовало мнение об изнеженных и плохих в службе москвичах. Сколько я видел в Афгане ребят из Москвы и Московской области, все они были храбрыми и выносливыми. В нашей роте был парень, гранатомётчик, москвич. До войны работал в Останкино на телевидении. Погиб.

Героический парень. И как человек исключительный. Дай Бог, всем молодым ребятам и солдатам такими быть. И погиб он как Герой. Реальный Герой, не надуманный. Редкой славной жизни человек был и в быту и на войне. Такому памятник надо ставить на Красной площади и фильмы о таком снимать. Лучше солдата, чем он, я в своей жизни не встречал. Жалко, что на Останкино нет мемориальной доски о нём. Останкино, да и вся Москва может гордиться таким именно своим настоящим Героем.

Когда мы забирались на очередную гору на ночлег, то всегда были очень потные, (шли в горы долго, по многу часов) и я всегда снимал с себя одежду и проветривал её на камнях. Конечно, было очень холодно в одних трусах, перепад температур в горах очень обширный, но зато потом я надевал на себя уже всё изрядно подсохшее. Ночь проходила теплее. Эти и другие маленькие хитрости делали жизнь на боевых если не удобнее, то, по крайней мере, помогали сохранить здоровье.

Уже под дембель приходило солдатское и офицерское пополнение, частью откровенно за льготами и орденами. Спросишь такого: зачем в Афган попёрся? За льготами, отвечает, и за орденом. Некоторые хотели стать «Героем Советского Союза». Даже спрашивали у нас, что для этого сделать надо, какой подвиг совершить. Редкостные дебилоиды. Толку от таких «воинов» никогда не было, только глупости и дерьма.

Однажды подкравшись на боевых к нашему посту, чтобы его проверить «на сон», услышал разговор молодых солдат, которые обсуждали, что им делать, если моджахеды будут побеждать в бою. Молодёжь откровенно решила пристрелить офицеров и старослужащих, сдаться в плен и уехать в Америку. Я был в шоке. Дождались мать его сменщиков. Оставляем страну в «надёжные руки». На этих боевых мы были готовы к двум атакам.

По приходу в полк мы этих уродов не били, мы просто сдали их особистам. Слава Богу, такими «откровенными» «любителями» льгот, орденов или Америки, были далеко не все молодые.

Спецы получали свои награды вполне справедливо.

Очень много курков и спецов солдат так ничего из боевых наград и не получили. Хотя обычные подвиги, по нашим меркам, совершали все и часто.

Мой товарищ по полку, последний год службы водил в Афгане бензовоз. От точки «А» до точки «Б». Любая пуля и ты — факел. Каждый выезд это подвиг. У него 26 прохождений перевала САЛАНГ.

Чтобы вам было понятно, насколько этот Саланг был опасен, привожу данные интернета: по статусу боевых наград, вручаемых за Саланг: за каждое его прохождение водителя обязаны были наградить медалью «За Боевые Заслуги».

За три прохождения должна была идти медаль «За Отвагу».

За пять прохождений перевала Саланг, шел орден «Красная Звезда».

Такая разнарядка в годы его службы была в Штабе Армии.

Ж..а была на Саланге. Гибли там водилы по полной. Угадайте сколько боевых наград у моего друга? Всего одна медаль «За Боевые Заслуги». 26 прохождений Саланга!!! Где остальные его награды, господа штабники? Наверное, на Ваших кителях.

Молодым курком этот же мой друг полгода ходил в горы. Он служил в первом батальоне. От горы «А» до горы «Б». Под пулями. Каждая гора — это подвиг. Каждый день в Афгане — это был обычный рабочий подвиг. Пули летали везде. Даже пока стоишь в карауле, слышишь 2–3 свиста каждую смену. А на боевых в горах, жизнью рискуешь каждую секунду.

Космонавты за 2–3 месяца опасной работы на орбите, получают звёзды Героев. Курки и спецы за полтора — два года Афгана получали по 50-100 рублей.

Как правило, курками были обычные парни с обычных рабочих и крестьянских семей. Среди служивших советских солдат и офицеров в Афганистане: 61 % — дети рабочих, 31 % — дети колхозников, 5 % — из семей служащих, более 20 % выросли в неполных семьях.

Родина у них в неоплатном долгу.

Родина в огромном долгу перед теми, кто защищал её и выполнял её, Родины, приказы. Курки искренне верили, что прикрывают своими телами Страну. Хотя каждый солдат мог прийти в штаб полка или дивизии и попроситься в Союз. Никаких репрессий со стороны закона не было, его реально отправили бы домой, в Россию, дослуживать в СССР.

Мы искренне бились рядом с трупами убитых и телами раненых сослуживцев, зная, что мы их не бросим. Курки искренне считали, что если они уйдут из Афгана, и не будут воевать, наша Родина подвергнется нападению со стороны американцев, и что банды моджахедов будут убивать мирных жителей на южных рубежах нашей Родины. Это были наши заблуждения, но мы верили и отдавали себя войне, и выли по вечерам возле курилки, слегка обдолбившись афганского чарса.

В том страшном, лживом и насквозь прогнившем советском Афгане все курки, даже те, кто покончил с собой, не выдержав фронта, обессилев от побоев и унижений, были Героями по одной причине.

В силу своей веры в Страну, которую для них олицетворяли врущие им чиновники и генералы, веры в Советский народ, который послал их на убой единым голосованием, в силу политической и мировоззренческой необразованности, в силу огромного патриотизма, в силу верности воинской Присяге, они твёрдо знали и верили, что Родина нуждается в их защите именно в Афганистане.

Они не ушли с войны. Они готовы были остаться с ней до самого конца своей жизни, пусть и очень короткой, предпочтя смерть предательству ряда своих сослуживцев, и вышестоящих прапорщиков, офицеров и генералов, которые, дембелизмом, издевательствами, воровством, неумелым командованием, и равнодушием к их судьбам и довели их до этой смерти.

Спросите у любого солдата или офицера, побывавшего в Афганистане, какое подразделение до сих пор считается самым боевым в Афганской войне? Вам ответят: «Полтинник» — 350 гвардейский парашютно-десантный полк 103 гвардейской воздушно-десантной дивизии. Любимый полк Маргелова.

А спросите любого пацана этого Полка, какое боевое подразделение из реально воевавших в Афганистане, имеет больше всех ненаграждённых солдат? Ответ будет таким же.

Что касается вывода войск из Афганистана. Один из моих командиров по роте в Афгане, позже, после войны, служил во время вывода советских войск, на границе СССР с ДРА. Уже после войны он, скрипя зубами, рассказывал мне, как ещё целый год после официального вывода Советских войск из ДРА, с боями, на Советскую территорию пробивались забытые и брошенные генералами на произвол судьбы в Афгане, советские солдаты и офицеры.

Как моджахеды отправляли на нашу сторону на плотах тела и головы убитых и не прорвавшихся домой Российских пацанов, искренне веривших, что Родина их никогда не бросит. А когда власть их бросила и забыла, они всё равно остались верны своей присяге до самого последнего конца.

P.S.

В Афганистане в Советской армии воевали не взрослые и матёрые крепкие мужики. Воевали неокрепшие и неоперившиеся, плохо и наспех обученные вчерашние дети. Солдатам было 18–20 лет. Их командирам, офицерам и прапорщикам курковых рот по 20–26 лет.

От 600 до 750 дней каждый из этих мальчишек курков отдал настоящей войне. Каждый из них ежедневно был готов без колебаний отдать свою жизнь и самого себя ради счастья своего народа и своей Родины. Каждый из них искренне верил, что именно для этого Родина и Народ послали их на эту бойню. Верил, что обязан и должен пройти весь этот ад, чтобы остальные, абсолютно незнакомые и в большинстве своём, на рабочих собраниях, пославшие их на Афганскую войну, Советские граждане продолжали мирно жить, спать, трудиться.

Каждый из нас верил, что каждую ночь, два долгих и невыносимых года, он должен не смотря ни на что, вставать до рассвета солнца и идти на смерть.

Задайте себе вопрос. Сможете ли вы, два года подряд, в тяжелейших условиях, недоедая и недосыпая, терпя лишения и издевательства, и унижения, воевать за счастье своих соседей и просто незнакомых людей, зная о том, что они в это время живут полноценной, обеспеченной, весёлой и счастливой жизнью и им плевать на всё Ваше самопожертвование? Посмотрите вокруг, на чужих людей, проходящих мимо вас на улице. Сможете ли вы отдать свою драгоценную жизнь за их благополучие?

Эти мальчишки курки смогли.

За десять лет афганской войны, через неё прошло всего около ста тысяч курков. Каждый десятый погиб. Каждый третий был ранен или стал инвалидом. Абсолютно каждый неизлечимо и серьёзно болен. Награды получили немногие.

Чистилище ждёт многих.

Данные Генштаба МО СССР

(Источник: газета "Правда" от 17.08.1989 года):

Всего за период с 25 декабря 1979 года по 15 февраля 1989 года в войсках, находившихся на территории ДРА, прошло военную службу 620 000 чел.

из них:

— в частях Советской Армии 525 000 чел.

— рабочих и служащих СА 21 000 чел.

— в пограничных и других подразделениях КГБ СССР 90 000 чел.

— в формированиях МВД СССР 5 000 чел.

Ежегодная списочная численность войск СА составляла 80 — 104 тыс. военнослужащих и 5–7 тыс. рабочих и служащих (прим. автора — уже несапостовуха официальных данных, пишут сначала о 620 тысячах, а умножим 10 лет войны на 80 — 104 тыс., получим 800 000 или 1 040 000 человек).

Общие безвозвратные людские потери (убито, умерло от ран и болезней, погибло в катастрофах, в результате происшествий и несчастных случаев) 14 453 чел.

1979 год — 86 человек

1980 год — 1 484 человека

1981 год — 1 298 человек

1982 год — 1 948 человек

1983 год — 1 446 человек

1984 год — 2 346 человек

1985 год — 1 868 человек

1986 год — 1 333 человека

1987 год — 1 215 человек

1988 год — 759 человек

1989 год — 53 человека

В том числе:

— Советская Армия 13 833 чел.

— КГБ 572 чел.

— МВД 28 чел.

— Госкино, Гостелерадио, Минстрой и др. 20 чел

В числе погибших и умерших:

— солдат и сержантов 11 549 чел.

— офицеров 2 129 чел.

— прапорщиков 632 чел.

— рабочих и служащих СА 139 чел.

— генералов 4 чел.

— военных советников (всех рангов) 190 чел.

Пропали без вести и попали в плен: 417 чел.

Были освобождены: 119 чел.

Из них:

— возвращены на Родину 97 чел.

— находятся в других странах 22 чел.

Санитарные потери составили 469 685 чел.

В том числе:

— ранено, контужено, травмировано 53 753 чел.

— заболело 415 932 чел

В их числе:

— сержантов и солдат 447 498 чел. (прим. автора — ПОЛМИЛЛИОНА, без малого, помните, я выше писал, что получить солдатику нормальное медицинское обслуживание по бытовым причинам было практически невозможно!!!)

— офицеров и прапорщиков 10 287 чел.

— рабочих и служащих 11 905 чел.

Из 11 654 чел., уволенных из армии в связи с ранениями, увечьем и тяжелыми заболеваниями стали инвалидами: 10 751 чел.

В том числе:

— первой группы 672 чел.

— второй группы 4 216 чел.

— третьей группы 5 863 чел.

Потери техники и вооружения составили:

— самолетов 118

— вертолетов 333

— танков 147

— БМП, БМД, БТР 1 314

— орудий и минометов 433

— радиостанций и командно-штабных машин 1138

— инженерных машин 510

— автомобилей бортовых и бензовозов 11 369 (прим. автора — ОДИННАДЦАТЬ с лишним ТЫСЯЧ, и в каждой сидел солдатик, который наверняка погиб или был ранен)

Краткая справка о награжденных и о национальном составе погибших.

Награждено медалями и орденами СССР:

— 200 153 человека (прим. автора — вроде как каждый третий с наградой должен быть, а у нас в 350 полку ВДВ, одном из самых боевых, дай Бог, всего каждый сотый награждён из солдат был)

— из награждённых 10 955 человек — было награждено посмертно (прим. автора — а погибло в полтора раза больше, что остальных наградить посмертно западло было?)

Звания Героя Советского Союза удостоены 71 человек (прим. автора — интересно, так ли по статусу каждый из них за личный подвиг Героя, или за успешное «планирование» им Героя дали?).

25 человек стали Героями Советского Союза — посмертно.

Среди награжденных:

— 110 тысяч солдат и сержантов (прим. автора — каких солдат и сержантов награждали, когда курки и спецы, ходившие на боевые почти все без боевых наград?)

— около 20 тысяч прапорщиков

— более 65 тысяч офицеров и генералов

— более 2,5 тысяч служащих СА, в том числе — 1 350 женщин.

За 110 месяцев войны в Афганистане погибло:

— Русские 6 888 чел.

— Украинцы 2 376 чел.

— Узбеки 1 066 чел.

— Белорусы 613 чел.

— Татары 442 чел.

— Казахи 362 чел.

— Туркмены 263 чел.

— Таджики 236 чел.

— Азербайджанцы 195 чел.

— Молдаване 194 чел.

— Чуваши 125 чел.

— Киргизы 102 чел.

— Народности Дагестана 101 чел.

— Башкиры 98 чел.

— Армяне 95 чел.

— Грузины 81 чел.

— Мордва 66 чел.

— Литовцы 57 чел.

— Марийцы 49 чел.

— Чеченцы 35 чел

— Осетины 30 чел.

— Кабардинцы 25 чел.

— Латыши 23 чел.

— Калмыки 22 чел.

— Удмурты 22 чел.

— Коми 16 чел.

— Эстонцы 15 чел.

— Ингуши 12 чел.

— Балкарцы 9 чел.

— Евреи 7 чел.

— Абхазы 6 чел.

— Карелы 6 чел.

— Каракалпаки 5 чел

— Буряты 4 чел.

— Тувинцы 4 чел.

— Якуты 1 чел.

— Другие народы и национальности 168 чел.

Это официальные данные Советской администрации, признанные под давлением мировой общественности.

Неофициальные данные и неофициальные исследования и подсчёты, (сделанные независимыми историками и лицами, воевавшими в Афганистане, в том числе и генералами) говорят о том, что официальные данные по прошедшим службу в Афганистане и о погибших в Афганистане Советских солдатах и офицерах, нужно увеличить, как минимум, в пять раз.

На резонный вопрос, будут ли когда-нибудь, награждены Российские ветераны солдаты и офицеры, реально участвовавшие именно в боях, а не просто в «боевых действиях», за свои мужественные подвиги в Афганистане, есть ответ из наградного отдела Главного управления кадров Минобороны РФ: «Сообщаю, что награждение за выполнение интернационального долга в Республике Афганистан завершилось в июле 1991 г. на основании Директивы заместителя министра обороны СССР по кадрам от 11 марта 1991 г…».

Вот так, не больше и не меньше. Директива зам. министра по кадрам. Один тыловой кадровик мерзким крысячьим хвостиком поставил жирный и похабный крест на всех подвигах всех Российских пацанов, ветеранов боёв Афганской войны.

По национальностям всего в Афганистане в ОКСВ, за все 10 лет войны государственных наград удостоены:

Русские — 103 547 чел.

Украинцы — 40 537 чел.

Белорусы — 9 115 чел.

Узбеки — 6 050 чел.

Татары — 3 486 чел.

Казахи — 2 265 чел.

Таджики — 2 710 чел.

Молдаване — 2 331 чел.

Азербайджанцы — 1 363 чел.

Чуваши — 1 060 чел.

Армяне — 1 019 чел.

Туркмены — 855 чел.

Башкиры — 772 чел.

Киргизы — 653 чел.

Литовцы — 650 чел.

Мордва — 573 чел.

Грузины — 543 чел.

Латыши — 393 чел.

Удмурты — 302 чел.

Чеченцы — 291 чел.

Осетины — 276 чел.

Немцы — 218 чел.

Эстонцы — 185 чел.

Марийцы — 184 чел.

Поляки — 159 чел.

Лезгины — 145 чел.

Кабардинцы — 99 чел.

Евреи — 81 чел.

Болгары — 73 чел.

Коми — 72 чел.

Ингуши — 67 чел.

Гагаузы — 65 чел.

Аварцы — 55 чел.

Даргинцы — 54 чел.

Мари — 44 чел.

Кумыки — 40 чел.

Буряты — 40 чел.

Абхазы — 38 чел.

Черкесы — 33 чел.

Калмыки — 31 чел.

Карачаевцы — 31 чел.

Народы Севера — 31 чел.

Адыгейцы — 28 чел.

Греки — 27 чел.

Уйгуры — 27 чел.

Коми-пермяки — 25 чел.

Тувинцы — 25 чел.

Абазины — 20 чел.

Турки — 19 чел.

Корейцы — 19 чел.

Якуты — 16 чел.

Венгры — 15 чел.

Курды — 12 чел.

Агульцы — 10 чел.

Карелы — 9 чел.

Алтайцы — 8 чел.

Ассирийцы — 7 чел.

Балкарцы — 7 чел.

Табасарцы — 5 чел.

Албанцы — 4 чел.

Чехи — 4 чел.

Аджарцы — 3 чел.

Арабы — 3 чел.

Фарсы — 6 чел.

Цыгане — 2 чел.

Финны — 2 чел.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Несколько сот тысяч Советских солдат: рядовых, ефрейторов и младших сержантов, прошедших войну и бои, над которыми по полной издевались старослужащие, как минимум первые полгода Афгана, а потом многие из них издевались сами над молодым пополнением.

Кроме этого — тысячи солдат, над которыми издевались до самого дембеля.

Несколько сот тысяч Советских солдат: рядовых, ефрейторов, сержантов и старшин, которым не досталось абсолютно ни какой заботы и теплоты ни от офицеров, ни от генералов, ни от Страны, ни от правящей этой Страной партийной и политической элиты и власти.

Эти люди по полтора — два года с оружием в руках, практически, ежедневно защищали Родину, многие из них просто по полтора — два года не вылазили из боёв.

Они выжили. Выжили, вопреки, наперекор и всем назло.

Они все тяжело больны, и им нужна срочная психологическая и медицинская реабилитация. Их мучает постоянная вина за зло, сделанное ими, и обида за зло, сделанное с ними.

И даже если солдаты и офицеры, прошедшие Афганистан, не чувствуют за собой никакой вины или обиды, то это ненормально по природе психологии человека и это тоже страшно.

Надо полностью менять отношение Государства к фронтовикам. Надо открыто назвать вещи своими именами и всколыхнуть всю правду и муть, обозначив все и вся, именно как оно было. Но делать это надо тактично и с пониманием человека как такового, и пониманием его слабостей. Но без всякой тактичности к людям, запятнавшим себя позорными преступлениями против своих солдат и офицеров, против предателей, воров и торговцев наркотиками.

Люди должны как на исповеди, обнажить всю свою и чужую мерзость, покаяться друг перед другом и перед Народом, простить друг друга и получить прощение.

Надо по-христиански.

Но как будет сложно вчерашним Героям генералам и штабникам признать, что их ордена и звёзды Героев — это номенклатурные разнарядки.

Как будет сложно офицерам, вчерашним командирам взводов, рот, батальонов, полков и дивизий признать, что они не заботились в полной мере о солдате и не любили солдата, так как этого требовала даваемая ими присяга. Признать, в том числе, и свои преступления против подчинённых им солдат.

Как будет сложно вчерашним солдатам войны признавать, что они издевались друг над другом ради личных амбиций и личной трусости, что если не будешь издеваться сам, будут издеваться над тобой.

Как будет сложно Российскому Государству найти в себе мужество и силу для полного открытия всей правды Афганской войны, для полной медицинской и психологической реабилитации солдат и офицеров фронтовиков, для полного награждения всеми заслуженными наградами всех солдат и офицеров курковых рот.

Меня могут спросить, а тебе, зачем это надо? У тебя есть всё, что может получить солдат после Афгана. Боевые награды, льготы, каждый год бесплатное курортное лечение, почёт, слава, признание командиров, уважение товарищей, хороший и доходный бизнес.

И ты этим всем решил пожертвовать ради призрачной справедливости, не доставшейся другим? Ты хочешь, чтобы тебе напомнили о твоих гадостях, подлостях и твоей грязи?

Эти другие, зовутся фронтовыми друзьями. Они честно и достойно прикрывали мою жизнь там.

Теперь пришёл мой черёд вернуть им долги, даже ценой собственного благополучия.

«…Игорь Геннадьевич, … Я приравниваю ваш труд к труду писателя Константина Воробьёва, написавшего о войне так, что Берия склонял Сталина "наказать" писателя, на что вождь ответил: Хоть один правду написать посмел…»

«…Такое долго не почитаешь, тяжело. Спасибо, что ребят погибших вспомнили, земля им пухом…»

«…Привет братишка, написано правильно взглядом человека прошедшего войну во всей своей красе, такой был 1982-84.ГГ. мне ДОСТАЛОСЬ ЗА ТРИ ГОДА сполна с бойцами "курками" 66 ДШБР джелалабадской, так вот нас никто не жалел и мы не жалели.

Полтора года знаменитый Асмар, змеиный район духов, где ежемесячно 20–25 дней боевых на больше не хватало Б\п, и продовольствия. Но вот когда начался вывод войск, мы под прикрытием СпецНаза Асадабатского батальона уходили в г. Джелалабад, по приказу Сов. Правительства оставляли всё зелёным. После вывода я ещё был год, а вот это было закланье. Сынок ты бы видел какие истерики закатывал Наджиб, что СССР его бросило, сколько пришлось уничтожить ещё душманов, только под чистую две Пакистанских горных дивизий под Джелалабадом. Сегодня они говорят, что мы были настоящими воинами, относятся с уважением. После присутствия Америкосов дошло, кто есть кто? Про награды, — извечный больной вопрос некому мы не нужны, особенно капиталистам стоящим у власти, не надрывай свою душу и сердце. АЛ Алексеев 65…»

«…Уважаемый, Игорь, очень близки мне ваши Мысли и душевные переживания. Кому война, кому мать родна. В Чернобыле это тоже очень ошущалось. Даже поговорка была, "умные озолотились-глупые навоевались" А ВАМ успехов и Пишите, Дерзайте, с ВАМИ правда. С уважением…»

«…Игорь, спасибо вам и низкий поклон за эту книгу!!…

Наконец то мы узнали правду как воевали наши ребята в Афгане!!! Потрясающий документ как своим величием простого солдата, так и низостью офицеров, жирующих и издевающихся над простыми воинами. Какие же гады были дембеля и офицеры, унижающие простых солдат, отбирая у них последний паек и вдобавок избивая их….возможно перед очередным броском в горы, где эти голодные солдаты вынуждены будут защищать их и спасать от пуль. Даже фельдмаршал Суворов 150 лет назад сам заботился о том, чтобы каждый солдат был накормлен и ни в чем не нуждался… Откуда пошло такое пренебрежение человеческими жизнями? Человека к человеку? Во время службы в армии мне попадало от дембелей, иногда дрался с ними отстаивая свою честь и достоинство, и когда стал дембелем-никогда не унижал первогодок, и тем более, не бил. И никогда не понимал, как может первогодок когда станет дембелем снова унижать себе подобных? Они говорили: нас унижали и мы будем!

Откуда такая философия??

Я еще потрясен и тем, как эти молодые доходяги могли воевать в таком состоянии? Чудовищно!.. Вам нужно обратиться на телевидение и на 1 канале или НТВ сделать совместный фильм об этом!! Чтобы люди узнали себя: кто сс….ся, а кто реально был героем.

Еще раз спасибо вам и большого здоровья, и светлая память всем погибшим!!!…»

А это пишет один из солдат 350 Полка ВДВ:

«…Игорь Геннадьевич, хочу сказать вам большое спасибо за то, что вы через столько лет подняли вопрос о забытых солдатах Афганистана. Вы настоящий, честный солдат. И все — таки остался без ответа главный вопрос, почему ни кто из офицеров 5 роты до сих пор не поднимал вопроса о не награжденных солдатах и тем более не занимался решением этой проблемы. Тем более что эти люди близки к кремлевской власти, возглавляют различные ветеранские организации, фонды, объединения? Кто на него ответит. Ответ очевиден, если даже малая часть информации о том, что происходило в 5 роте, а также и других ротах будет опубликовано, то последствия будут не предсказуемы. Поймите простую вещь, именно офицеры во власти и будут главным препятствием в решении этого вопроса, о награждении забытых солдат. Если даже они и подтвердят правоту моих и ваших фактов, то тем самым подпишут себе смертный приговор. За то, что было в 5 роте нужно по хорошему снять с офицеров погоны, лишить орденов и медалей. и гнать со всех занимаемых постов. Понятно, что никто этого не сделает добровольно. Я не пытаюсь, кого то очернить или возвысить в ранг святости. Я за справедливость…»

«Правда Афгана глазами солдата ВДВ».