Ночная коллекция

Я одолел аллегорического злодея — ангела сновидений.

Как упорствовал он! И сейчас

слышна его смутная поступь,

шаги, облепленные улитками и цикадами,

спелёнатые запахом моря и ароматом

пронзительных плодов.

Это ветер, шумящий в кроне времени,

свист паровоза, скольжение бреда

над жаркой подушкой,

тусклый голос тени,

падающий в бесконечность, словно клок ветоши,

отражённые друг в друге пространства,

мутное вино, глухо ревущее стадо

в облаке пыли.

Порой ему удаётся свить гнездо у меня в груди,

и тогда его тяжкая ноша в кровь истирает мне плечи,

и течёт жгучая соль,

наплывает на небо, бередя порядок вещей:

оседлав моё дыхание, он пускается вскачь, и поступь его

сродни поцелую;

торжественно и мощно

он врастает в зрачки едкой селитрой.

Он вступает в меня как хозяин:

неслышно зреет во мне его плоть,

источая запах пророчеств.

Я издали узнаю его чёрных всадников

в доспехах, изъеденных ржавчиной ветра,

и столь неистова в нём жажда пространства,

что он вгрызается даже мне в сердце:

он властелин неприступных нагорий,

он окружён хороводом привычно-трагических масок,

он обжигает мне кожу щелочью ветра,

я слышу: во мне дрожат его струны.

Я слышу сны моих друзей и любимых,

сны, содроганья которых рвут мои вены.

Я тихо иду по коврам сновидений,

впиваясь зубами в свечение сонного мака.

Усопшие до рассвета! Как часто,

вцепившись мне в сердце корнями,

вы мчитесь вместе со мною по сумрачным городам.

Разрастается тень моего скакуна,

и вот далеко внизу остаются притоны,

обнажённые девушки на простынях,

шулера, футболисты, освистанные ветром:

и тогда мы вкушаем спелые плоды неба,

птиц, кометы и монастырские колокола:

и тот, кто вскормлен на чистой географии дрожи,

возможно, заметит наш огненный промельк.

Друзья мои, уронившие головы на бочки

в обветшалом трюме беглого корабля,

там, далеко-далеко, друзья мои, не знающие слёз,

женщины с жёсткими лицами!

Наступает полночь, и гонг смерти

звучит повсюду голосом моря.

Чувствуете на губах солёный привкус сна?

Неотвратимо, как приговор, набегает на лица

бледность летаргических переулков:

рот, захлебнувшийся мёртвой улыбкой,

глаза, усталые, словно боксёры после ринга,

дыхание, глухо пожирающее тени.

Здесь, в этом зародышевом тумане, в этой смуте пропорций,

заколоченной накрепко, словно заброшенный погреб,

здесь воздух — вне закона, и мшистые стены

отсвечивают печальным цветом крокодиловой кожи.

Тонкая вязь паутины:

шаги тонут в мягком, будто ступаешь по телу

мёртвого чудища,

тугие влажные гроздья висят бурдюками

в проломах обрушенных стен:

эй, Капитан! В этот час дележа и раздела

отодвинь без скрипа засовы. Жди меня, жди:

мы будем ужинать в чёрном,

а юнга, больной малярией, покараулит двери.

Сердце моё! Посмотри, как поздно вокруг и безбрежно.

День, словно бедная скатерть, сушится на ветру

и трепещет, окружённый кишеньем существ и пространства.

Всё сущее незримо присутствует в воздухе.

Вглядевшись попристальнее, увидишь бродяг,

адвокатов, убийц, почтальонов, портных — понемногу

посланцев от каждого промысла. А остальные

неслышно трудятся в нашем нутре.

Я давно уже начал свой сыск, я ищу терпеливо,

побеждённый, конечно, ворожбой темноты.