Ночной вызов

Алексей Петров Ночной вызов

Врач–гинеколог Александр Васильевич Чиликов подрабатывал на «скорой помощи». В гинекологическом отделении заканчивал в три часа дня, коллеги отправлялись домой, а он, если у него было дежурство, оставался, шёл в приёмный покой районной больницы, где уже ждала врача дежурный фельдшер Зинаида Фёдоровна Крошкина, грузная дама лет пятидесяти в очках с толстыми линзами.

Зинаида Фёдоровна страдала сильной близорукостью. Из–за очков с внушительными цилиндрами в оправе Крошкина казалась Чиликову беззащитной и наивной, как ребёнок. Она вечно краснела, порой удивлялась откровенной ерунде, а когда получала пустяковое замечание от доктора, заметно терялась, и её глаза наполнялись подозрительной влагой. Чиликов втайне прозвал Зинаиду Фёдоровну «Рыбьим Глазом» — всё из–за очков этих дурацких, из–за этого удивлённого взгляда, казавшегося ещё более круглым за толстыми стёклами, — но относился к Крошкиной с почтением: сам–то Александр Васильевич хоть и был грамотным врачом, но большого практического опыта не имел, на «скорой» проработал всего ничего и, если нужно было, к примеру, в вену попасть или промыть желудок с помощью зонда, озадачено сопел, сконфуженно гримасничал и с надеждой поглядывал на свою помощницу.

Заканчивалась «ежедневка», и Чиликов спешил на «скорую».

— Ну что, — вопросительно вскидывал брови он, когда входил в приёмное отделение.

— Пока всё спокойно, — забавно вздыхала Крошкина — так, словно была виновата в том, что ещё никто не позвонил в больницу и не вызвал врача. — Можете идти отдыхать.

На ночь Александр Васильевич уходил спать к себе, в ординаторскую гинекологического отделения, в другой корпус больницы. Там ведь всё родное: железная койка с продавленными пружинами, тощий, потемневший от бесчисленных санитарных обработок матрац, постель, которую сестра–хозяйка меняла раз в две недели, электрический чайник с обмотанным синей изолентой проводом, телефон на письменном столе, старенький чёрно–белый телевизор. А если вызов — звонила в ординаторскую Крошкина, и Чиликов выходил к больничным воротам, где его подбирала машина «скорой».

…В тот вечер доктор уснул довольно рано. «Ещё неизвестно, что за ночь впереди, а завтра — рабочий день, — подумал Александр. — Нужно хоть раз выспаться как следует». Это была его любимая песенка: хоть раз выспаться как следует; ах, как славно было бы, если б ни одного вызова!.. Он даже телевизор не стал смотреть. Включил — а там какой–то ужастик: вопли, кровь, ночные тени на сырых стенах… но его в болото! Чиликов закутался в одеяло, сложил вдвое подушку, чтобы было хоть чуть–чуть повыше, подсунул под неё правое плечо, повернулся к стенке и закрыл глаза. Вот так! Врач спит, а денежки идут…

Ночью он вдруг проснулся оттого, что почувствовал, как открылась дверь ординаторской. Размытая угловатая тень легла на пол. Чиликов поднял голову. На пороге стояла старуха — маленькая, сухонькая, тихая.

— Эй, чего вам? — прошептал охрипший со сна Чиликов.

Он никак не мог вспомнить эту пациентку. Худая, сгорбленная, лет семьдесят ей… Чиликов был уверен, что в гинекологическом отделении таких больных нет. Он нащупал на письменном столе у изголовья кровати кнопку настольной лампы, зажёг свет, но в этот миг старуха поспешно отпрянула и исчезла. Чиликов минуты две лежал неподвижно, бессмысленно вглядываясь в сырые пятна на потолке у окна и прислушиваясь к тишине, потом отыскал ногами тапочки под кроватью, поднялся, накинул халат и подошёл к двери ординаторской, выглянул. Длинный коридор отделения был пуст.

— Чёрт знает что такое! — выругался Чиликов, снова укладываясь в постель. — Проходной двор, ей–богу.

Он попытался заснуть снова, но мысль о странной гостье не давала ему покоя. Доктор почти час ворочался с боку на бок и уже решил было подняться, чтобы ещё раз посмотреть документы больных и найти историю болезни этой старушенции.

Но тут зазвонил телефон.

— Доктор, — взволнованно, словно курсистка на экзамене, произнесла Крошкина, — срочный вызов. Мужчине сорока лет плохо с сердцем.

— Где это?

— В Понюшкино.

Когда приехали, больной был уже мёртв. Чиликов понял это сразу — по какой–то особенной заострённости лица, по остекленевшему взгляду из–под полуоткрытых век, по безвольно отброшенной руке. Жена умершего сидела на краешке кровати и осторожно, но настойчиво растирала покойнику грудь. Чиликов понял, что она делает это уже довольно долго.

— У него была астма, — произнесла она, с трудом превозмогая одышку. — Днём надышался сваркой, лёг пораньше, сказал, что круги перед глазами… а ночью, во сне, захрипел, а потом — вот, затих…

Поискал Чиликов у мужчины пульс на сонной артерии, не нашёл… Но всё же попросил Крошкину ввести покойному в вену адреналин и преднизолон. Зачем? Чиликов и сам не смог бы это объяснить. Для того, наверно, чтобы не стоять как столб посреди комнаты, где умер ещё совсем не старый человек. За перегородкой, в соседней комнате, кто–то звучно шмыгал носом. Это был сын умершего мужчины, плечистый малый лет двадцати. Позже он вышел, удивлённо косился на мёртвого отца, воспалённо моргал и что–то смахивал с ресниц, как будто соринка попала ему в глаза или к векам прилипла ниточка паутины. Видно было, что он только что плакал. Здесь же суетилась хроменькая бабка в выцветшем, линялом платье. Должно быть, покойному была тёщей.

— Коля, Коля, что же ты наделал? — негромко повторяла она.

— Мам, как же это?.. — удивлённо бубнил парень. — И это всё? Вот так… сразу, даже не попрощавшись?.. Навсегда?..

— Сам видишь, сынок… — вдова мучительно кривила рот, явно сдерживаясь, чтобы не разрыдаться в присутствии врача и фельдшера.

Больно резанул по нервам скрежет ожившего вдруг механизма настенных часов. Ходики были сделаны в виде сказочной избушки, но из чердачного окна не кукушка выглядывала — там зияла чёрная дыра, а крохотная и, судя по всему, давно уже приоткрытая дверца болталась на одной петельке и, казалось, вот–вот свалится на пол.

Потом стало плохо тёще. У неё появилась одышка, а на лице проступили багровые пятна. Она упала на стул, прижала сухую свою узловатую ладонь к груди и пронзительно закричала, запела тоненько и визгливо:

— О-ох! ды что жа эта–а–а?.. Ды как жа эта–а–а?.. Коля, Колюшка!.. Ды зачем жа ты так?..

Чиликов измерил у неё артериальное давление. Оно оказалось очень высоким. «Ну вот, — невесело подумал доктор. — Сейчас только инсульта нам не хватало.» Он метнул быстрый взгляд в сторону Зинаиды Фёдоровны, ещё размышляя над тем, какую инъекцию сделать больной, какое лекарство ввести в вену: эуфиллин? дибазол? магнезию? дроперидол?.. Но Крошкина и без слов всё поняла — уже набирала препарат в шприц, уже торопилась к бьющейся в истерике старухе, уже приготовила резиновый жгут и стеклянный стаканчик с ватой и спиртом. «Рыбий Глаз дело своё знает, — одобрительно усмехнулся Чиликов. — Молодчина! Жаль только, что сейчас, когда поедем назад, будет плакать в машине…»

Когда возвращались в больницу, Зинаида Фёдоровна тихо плакала, пальцем выковыривая слезинки из под стёкол очков и застенчиво пряча лицо от Чиликова. Александру было жалко и её, и покойного мужика, которому ещё, наверно, жить бы да жить, и его родных, да и себя почему–то тоже. «Вот какое это барахло — жизнь… Надо бросать этот приработок к чёртовой матери, — думал он. — Тоже мне шабашку нашёл себе… У нас, в гинекологии, небось, не умирают…»

На предыдущем дежурстве было что–то похожее. Вызвали в Дубровку на пожар, сказали, что загорелся большой жилой дом. Когда приехали, огонь уже был потушен силами местных мужиков и пожарной команды, примчавшейся из города. Провода были оборваны или обрезаны всё теми же пожарниками. Вода стекала с мокрых стен на пол, капала в сенях, растекалась лужами на терраске. Было темно и тихо; пахло так, словно кто–то долго пытался поджечь сырую тряпку, и ему это удалось только тогда, когда он облил её керосином. Люди стояла возле дома и молчали, тянули шеи, стараясь заглянуть куда–то вперёд, в сени, в комнату, как будто ждали кого–то. «А где же пострадавшие?» — спросил Чиликов, хмуро поглядывая на угрюмый почерневший дом. «Уже увезли на попутке в город. Там, в коридоре, только один и остался…» «Где?»

Пожарник пошёл туда первый, освещая себе дорогу фонарём, а следом за ним потащились Чиликов и Крошкина. Сразу же за дверью нашли на полу мокрое, совершенно обуглившееся тело мужчины. Чиликов присел на корточки, полез искать сонную артерию, потом долго шарил по чёрной сырой груди фонендоскопом. «Но ведь это… труп», — удивлённо и почти обиженно произнёс Александр Васильевич и поднялся. «Да ну?» — картинно изумился пожарник… И тогда тоже плакала в машине Крошкина, когда поехали назад, — она хлюпала носом, громко сморкалась в мятый платок, а потом этим же платком, влажным от соплей и слёз, тёрла себе глаза, проталкивая его кончик за стёкла очков…

— Ну, что там? — поинтересовалась дежурная сестра Тамара, когда доктор вернулся в ординаторскую и лёг.

— Помер мужик, — ответил Чиликов и махнул рукой.

— Какой мужик? Где живёт?

— В Понюшкино. У него астма была, а может быть и сердце пошаливало… Работал, кажется, сварщиком, надышался дымом… Я жене его объяснил, как теперь всё зарегистрировать, куда сходить, чтобы…

— Погодите: а какой он сам–то?

— Да мужик как мужик…

— Невысокий такой, скуластый, волосы с проседью, и маленькая лысина на макушке намечается, да? Нос с горбинкой? Над правой бровью — небольшой шрам, чуть приметный старый рубчик?..

— Точно. А ты откуда знаешь?

— А жена у него какая?

— Да ничего особенного: крашеная шатенка лет тридцати пяти… или не знаю, кто их разберёт… Когда говорит, слегка кривит рот и губы поджимает, словно сердится, а сама вроде бы и не сердится, просто привычка у неё такая… Часы у них на стене с кукушкой, но кукушка, кажется, сдохла…

Тамара всплеснула руками, запрокинула голову, вскрикнула, что–то попыталась сказать, но это у неё не получилось — задохнулась, закашлялась, заплакала.

— Ты что? — испугался Чиликов. — Тамара…

— Это ж брат мой! Очень он после армии астмой мучался…

— Да может быть и не он вовсе. Что же ты так вот сразу?.. Тамара…

— Он! Чует моё сердце — он, Колька!..

Долго Чиликов отпаивал её валерьянкой и корвалолом, уговаривал, гладил её руки. Усадил в кресло, принёс воды, хотел спросить что–то — но она только отмахнулась, прижала ладони к лицу, забормотала невнятное («Говорила ведь ему, говорила — не слушал, смеялся, отшучивался…»), вздрагивая всем телом и качая головой. А когда, наконец, затихла, Чиликов спросил:

— А где же старуха?

— Какая старуха?

— Ну, такая… тощая, как ведьма, скрюченная…

— Так ведь нету у нас таких…

— Может быть, санитарка какая?

— Ночью у нас здесь откуда взяться санитарке?

— Или к кому–нибудь родственница приходила? Заблудилась, пошла искать выход, вошла не в ту дверь…

— Это ночью–то?.. Да я всё равно знала бы об этом…

«Час от часу не легче, — подумал Чиликов. — Померещилось мне, что ли?»

— Знаешь, Томка, — озадаченно сказал он, — вижу её — вот как тебя сейчас. Стоит в двери и смотрит. И молчит…

— О господи! — испугалась медсестра. — Да кто же это? Когда это было?

— Минут за сорок до вызова в Понюшкино… Ч-чёрт! не приснилась же она мне, в самом–то деле?!

— Ну, не знаю…

— Мы приехали в Понюшкино, а там нам сказали, что он… ну, твой брат… умер час назад…

— Боже! — схватилась за сердце Тамара.

— Вот я и думаю: что за старуха такая? К кому она приходила минут за сорок до вызова?..