Ноэль

Праздникъ Рождества былъ во всѣ времена, окутанъ очаровательною дымкою легендъ и преданій; сочельникъ — вечеръ великой тайны, и народной фантазіи любо населять его сумракъ баснословными образами и исторіями.

Многія изъ легендъ, связанныхъ съ этимъ ночнымъ празднествомъ, мрачны и печальны. Причины тому могутъ быть двоякаго происхожденія. Съ одной стороны, духовенство среднихъ вѣковъ, желая пріучить свою грубую малограмотную паству къ празднованію великаго дня, пускало въ народъ грозныя повѣсти, гласившія всѣмъ и каждому: бѣда! трижды бѣда тому, кто небрежетъ святымъ Рождествомъ!.. Вотъ образецъ такой повѣсти.

Въ одной деревушкѣ, восьмнадцать парней и пятнадцать дѣвушекъ вздумали плясать и пѣть пѣсни на погостѣ, во время рождественской всенощной. Монахъ, служившій всенощную, отлучилъ безобразниковъ отъ церкви. Проклятіе постигло ихъ немедленно. Они продолжали пѣть и танцовать ровно цѣлый годъ, не зная ни отдыха, ни срока. Во все время этого страннаго покаянія, на нивы ихъ не падали ни дождь, ни роса; они не чувствовали ни голода, ни усталости, не износили ни платья своего, ни обуви — до тѣхъ поръ, пока какой-то проѣзжій епископъ не снялъ съ нихъ отлученія. Тогда нѣкоторые изъ плясуновъ умерли, другіе тотчасъ заснули и спали безъ просыпа тридцать дней и тридцать ночей, а у иныхъ на всю жизнь остались конвульсивныя подергиванія — вродѣ пляски св. Витта.

Съ другой стороны, на свѣтлый праздникъ Рождества ополчались остатки языческой темноты, стараясь омрачить его сіяніе. Изъ всѣхъ христіанскихъ торжествъ — праздникъ этотъ, знаменующій начало Христовой побѣды надъ міромъ, — самый непріятный для силы злобной и суевѣрной. «Слава Тебѣ, показавшему намъ свѣтъ!» слишкомъ грозно звучитъ въ ушахъ слугъ мрака. Въ защиту себѣ, они насочинили всякихъ чертей и привидѣній, и эти фантомы, какъ толпа грязныхъ нищихъ, толкутся на паперти великой церкви добра и свѣта, первый камень которой заложенъ Христомъ въ эту священную ночь.

Noel — означаетъ радость, веселье. Въ прежнія времена этимъ крикомъ встрѣчали королей, желая имъ — въ одномъ словѣ всѣхъ житейскихъ благъ и успѣховъ.

Въ первые вѣка христіанства, сочельникъ — по легендѣ, впрочемъ, сомнительной — справлялся въ маѣ. Колыбель божественнаго Bambino утопала въ гирляндахъ вешнихъ цвѣтовъ. Первой улыбкѣ Христа-младенца отвѣчала первая улыбка возрожденной природы. Папа Юлій I передвинулъ Рождество къ декабрьскимъ снѣгамъ и морозамъ.

По старому народному повѣрью, животныя получаютъ въ рождественскую ночь даръ слова.

Въ особенности, быкъ — въ почетномъ качествѣ потомка тѣхъ быковъ, что согрѣвали лежащаго въ ясляхъ Божественнаго Младенца. Онъ въ состояніи даже прорицать будущее, а изъ прошлаго разсказываетъ много подробностей достопамятной ночи, пропущенныхъ въ Св. Писаніи. Онъ былъ свидѣтелемъ поклоненія пастырей и волхвовъ, знаетъ всѣ приключенія послѣднихъ въ путешествіи ихъ съ высоты Востока и можетъ возстановить событія до послѣдней черточки. Когда волхвы вошли въ вертепъ, Младенецъ Іисусъ бросилъ на нихъ взглядъ и — гласить провансальская легенда — испугался, потому что одинъ изъ волхвовъ «былъ черенъ, какъ чортъ». Господи! вопросила Дѣва Марія, что съ тобою? отчего ты такъ встрепенулся? Младенецъ отвѣчалъ:

Увидалъ Я мужа — Сквернаго негра, чернѣе печного горшка. Какъ посмотрю Я на его рожу, Такъ и затрясусь всѣмъ тѣломъ!

— Не бойся, Сынъ мой! возражаетъ Марія, — негръ тоже пришелъ поклониться Тебѣ, и его благое намѣреніе искупаетъ уродство его лица.

Другая трогательная легенда сводить у колыбели Іисуса пастырей и волхвовъ вмѣстѣ.

— Кто вы такіе? что вамъ надо? Спрашиваетъ св. Іосифъ.

— Мы три царя, пришли по пути, указанному намъ звѣздою, поклониться Спасителю мipa.

Святая Дѣва показала имъ Младенца Іисуса. Цари пали ницъ и принесли дары. Пастыри, которые только что убрали Христову колыбель полевыми цвѣтами, съ завистью смотрѣли на золото, серебро и драгоцѣнные каменья, разсыпанные царями, и грустно толковали между собою:

— Вотъ такъ подарки сдѣлали Ему волхвы! Теперь Онъ о насъ и думать забудетъ, — гдѣ ужъ тутъ помнить о нашихъ цвѣтахъ!

Но, не успѣли они сказать этихъ словъ, какъ Младенецъ Іисусъ оттолкнулъ ножкою кучу золота и, зажавъ въ ручкѣ подснѣжникъ, поднесъ его къ устамъ и поцѣловалъ. Съ тѣхъ поръ у подснѣжника — во дни оны совершенно бѣлаго — кончики лепестковъ стали розовые, а сердцевинка золотая.

Ягненокъ вспоминаетъ объ Іоаннѣ Крестителѣ и разсказываетъ свои невинныя игры съ Младенцемъ Іисусомъ.

Пѣтухъ излагаетъ исторію, какъ трижды отрекался отъ Христа Петръ-апостолъ.

Оселъ говоритъ дольше всѣхъ, потому что ему надо разсказать всѣ приключенія св. Семейства во время бѣгства въ Египетъ, а также — что говорилъ въ дорогѣ св. Іосифъ, что Богородица, что Младенецъ.

Переходя пустыню, путники мучились жаждою. Встрѣчный караванъ отказалъ имъ хотя бы въ каплѣ воды. Іисусъ проклялъ жестокосердныхъ кочевниковъ, и съ тѣхъ поръ караванъ мыкается по свѣту, не зная отечества, не находя пріюта. Іудеи гнались за бѣглецами. Вотъ-вотъ настигнутъ. Божія Мать видитъ: вышелъ мужикъ засѣвать полосу.

— Добрый человѣкъ, не спасешь ли ты моего Сына?

— Съ удовольствіемъ, прекрасная дама. Давайте Его мнѣ подъ кафтанъ, — тутъ его никто не найдетъ.

— Спасибо, добрый человѣкъ! Ступай же — дожинай свою пшеницу.

— Что это вы говорите, прекрасная дама? Она еще не посѣяна.

— Ступай, возьми серпъ! Пока ты сыщешь его, твоя пшеница созрѣетъ.

Не прошло четверти часа, какъ пшеница зацвѣла и выколосилась.

Не прошло получаса, — она поспѣла къ жатвѣ.

Первый снопъ далъ сто мѣръ пшеницы. Сколько далъ второй, — и счета нѣтъ. Тѣмъ часомъ налетѣла конная погоня.

— Эй, мужикъ! Не проходила ли тутъ Марія съ Младенцемъ на рукахъ?

— Проходила, господа, только это было, когда я еще сѣялъ мою пшеницу.

— Тогда намъ нечего здѣсь дѣлать. — вѣдь это значитъ, было, въ прошломъ году. (Legende du Bon Laboureur).

Въ другой разъ, Дѣва Mapія, слыша за собою шаги Иродовыхъ солдатъ, обратилась за помощью къ цвѣтамъ:

— Роза! Красавица роза! прими мое бѣдное дитя въ свои благоуханные лепестки, спрячь у себя, чтобы не убила его погоня.

Роза отвѣчала:

— Ступай своею дорогой! Ища добычи, солдаты, пожалуй, еще затопчутъ меня въ грязь и оборвутъ съ меня лепестки. Вонъ гвоздика. Попроси пpiютa у нея, — авось, она тебя не откажетъ.

Богоматерь пошла къ гвоздикѣ:

— Гвоздика! Прекрасная гвоздика! Открой свои лепестки, спрячь мое бѣдное дитя, чтобы не убила его погоня.

— Ступай своею дорогой! Мнѣ некогда тебя слушать — мнѣ надо цвѣсти и красоваться. Вонъ — шалфей, цвѣтокъ нищихъ. Проси пріюта у него, — авось, онъ тебѣ не откажетъ.

Шалфей послушался Пресвятой Дѣвы и пріютилъ бѣглецовъ. Когда опасность минула, Марія, прежде чѣмъ оставить свое убѣжище, благословила шалфей, — и благословеніе Мадонны наградило «цвѣтокъ нищихъ» силою цѣлебною и чудодѣйственною (Leg. de la Sauge).

Вмѣшиваться въ рождественскія собесѣдованія животныхъ — штука не совсѣмъ безопасная.

Одинъ фермеръ изъ Val d' Ajol (это въ Вогезахъ), болѣе любопытный и посмѣлѣе, чѣмъ другіе его однодеревчане, хотѣлъ послушать, что будутъ говорить его волы въ рождественскую ночь.

Когда упали сумерки, онъ, захвативъ — на случай опасности — острый топоръ, прокрался въ хлѣвъ и зарылся въ солому. Ночь была ненастная — чернѣе тюрьмы. Свисталъ сѣверный вѣтеръ, скрипѣлъ флюгеръ, на дворѣ выла собака.

Пробило полночь; веселый звонъ колоколовъ огласилъ деревню радостною вѣстью Рождества Христова.

Въ ту же минуту фермеръ услыхалъ разговоръ. Одинъ волъ спрашивалъ другого:

— Что суждено намъ дѣлать завтра, пріятель?

А тотъ отвѣчалъ:

— Мы повеземъ на кладбище прахъ нашего хозяина.

Фермеръ вскочилъ внѣ себя.

— Ну, это ты врешь, скотина! вскричалъ онъ и замахнулся на вола-предсказателя топоромъ.

Но оружіе, словно невидимою рукою, обратилось на него самого, онъ глубоко разсѣкъ себѣ голову и повалился на солому, обливаясь кровью. Къ утру онъ померъ, и воловъ, напророчившихъ фермеру смерть, дѣйствительно, запрягли въ телѣгу, чтобы доставить гробъ его къ мѣсту вѣчнаго успокоенія.

Въ Бретани мужики съ вечера стараются закормить скотъ такъ, чтобы онъ проспалъ роковую полночь. Это — потому, что бесѣды воловъ въ рождественскую ночь не обѣщаютъ людямъ ничего добраго. Животныя то жалуются на дурное обращеніе съ ними въ теченіе прошлаго года, то пророчатъ хозяевамъ всякія непріятности на будущій. И — чѣмъ хуже было обращеніе, тѣмъ сквернѣе они напророчатъ. Такъ ужъ лучше пожертвовать нѣсколькими вязанками сѣна и гарнцемъ-другимъ отрубей, за то убаюкать скотину и не допускать ее до разговоровъ.

По другому повѣрью, тоже вогезскому, если пряха не броситъ работы во время рождественской всенощной, чортъ такъ запутаетъ пряжу, что весь наступающій годъ уйдетъ лишь на то, чтобы ее распутать.

Въ Amavilliers одна женщина еще недавно пекла, во время рождественской всенощной, особые хлѣбцы — вѣрующіе покупали ихъ по очень дорогой цѣнѣ, такъ какъ хлѣбцы эти предохраняли яко бы ихъ скотину отъ волковъ. Въ другихъ мѣстечкахъ, носятъ въ ладонкѣ кусочекъ рождественской просфоры, какъ вѣрнѣйшее средство уберечься отъ укушенія бѣшеной собаки. У пастуха, который первый придетъ къ службѣ въ рождественскую ночь, особенно удачно плодятся овцы.

Мужики вѣрятъ, что въ рождественскую полночь можно видѣть духовъ, гномовъ, пляску домовыхъ; что грѣшники чистилища блуждаютъ въ это время около живыхъ, прося ихъ молитвъ. Вотъ бретонская легенда на этотъ случай.

Въ одинъ сочельникъ, старый благочинный Плоэрмеля сидѣлъ у камелька и бормоталъ молитвы, въ ожиданіи, скоро ли пробьетъ полночь. Внезапно слуха его коснулся какой-то сухой стукъ. Онъ открылъ двери и — къ великому своему изумленію — увидалъ, что вокругъ его дома собралась несчетная толпа кающихся.

Ночь была морозная; ярко свѣтила луна; звѣзды сіили во множествѣ — огромныя, сверкающія, — онѣ тоже справляли свое Рождество.

Кающіеся были покрыты съ головы до ногъ бѣлыми саванами; въ рукахъ они держали пылающіе факелы. Благочинный, въ ужасѣ, сотворилъ крестное знаменіе; привидѣнія отвѣтили ему тѣмъ-же.

— Кто вы такіе и чего хотите отъ меня въ этотъ часъ?

Таинственныя существа просили его знаками слѣдовать за ними. Благочинный оправился отъ страха и повиновался. Процессія двинулась въ горы, сопровождаемая страннымъ шумомъ, точно кость щелкала о кость. Впереди шли дѣти, высоко воздымая деревянное Распятіе. Затѣмъ тянулось тысячъ десять кающихся — съ желтыми и красными свѣчами, льющими зловѣщій свѣтъ на попутныя рощи и скалы.

Послѣ долгаго перехода, совершеннаго въ мрачномъ молчаніи, процессія достигла развалинъ древней часовни. Bсѣ преклонили колѣна. Одинъ изъ кающихся подалъ благочинному ветхія ризы. Старикъ облачился; на алтарѣ онъ нашелъ ветхій требникъ, дискосъ и оловянную чашу.

Привидѣнія усердно молились. Одно изъ нихъ отвѣчало на возгласы священнослужителя, за дьячка, страшнымъ голосомъ.

Благочинный, умиленный благодатью совершаемаго таинства, совсѣмъ было забылъ о своей странной паствѣ.

Но, когда онъ повернулся къ. ней, чтобы возгласить:

— Orate, fratres! — то чуть не упалъ отъ страха: молчаливые пилигримы сняли свои саваны и вся часовыя была полна отвратительными скелетами…

Кое-какъ священникъ овладѣлъ собою и скрѣпя сердце, продолжалъ мессу. По вознесеніи св. Даровъ, въ капеллѣ разлилось небесное сіяніе, хоръ нѣжныхъ голосовъ воспѣлъ славу Господню, а скелеты превратились въ свѣтлыя видѣнія чудной красоты.

Когда благочинный обратился къ молящимся съ заключительнымъ:

— Ite, missa est! капелла была уже пуста. Длинная полоса свѣта дрожала въ небѣ, указуя путь въ рай, по которому, воспѣвая аллилуію, вознеслись таинственные кающіеся. Благочинный понялъ, что то были мученики чистилища, и онъ помогъ имъ отбыть срокъ покаянія.

Всякій округъ, всякій околотокъ справляютъ сочельникъ на свою особую стать.

Въ верхнихъ Альпахъ всѣ родичи ужинаютъ въ этотъ вечеръ одною семьею; хижины иллюминованы свѣчами. По возвращенію съ мессы, ѣдятъ супъ съ гренками — такъ называемый creuset; хозяинъ дома наливаетъ стаканъ вина, и вся семья пьетъ изъ общаго стакана за здоровье отсутствующихъ родныхъ и знакомыхъ дома.

Въ Perthuis справляютъ два сочельника, — какъ въ Россіи: подъ Рождество и подъ Крещеніе. Запрягаютъ ословъ въ телѣгу съ дровами, дрова зажигаютъ и возятъ этотъ костеръ по городу, подъ грохотъ тамбуриновъ и въ предшествіи трехъ обывателей, одѣтыхъ евангельскими волхвами.

Въ Саеи дѣти бѣгаютъ по улицамъ съ цвѣтными фонарями, крича: «Ноэль! Ноэль! До свиданья, Ноэль! Уходитъ Ноэль!»

Въ богатыхъ долинахъ Мааса еще держится, заимствованный у англичанъ, обычай «валентинства». Въ день Рождества молодые люди и дѣвицы выбираютъ своихъ суженыхъ, и — горе тому, кто измѣнитъ обычаю и не женится на своей Валентинѣ!

Въ Пикардіи священнику, предъ рождественскою службою, подносятъ подъ благословленіе новорожденнаго ягненка въ корзинѣ, богато украшенной цвѣтами, блестками, лентами и пр. Пастухи съ семьями своими, сопровождаютъ агнца, держа въ рукахъ традиціонные посохи и корзины съ дарами. Молодыя дѣвушки, всѣ въ бѣломъ, принимаютъ агнца на паперти и вводятъ его въ церковь, распѣвая старыя колядки. Ягненокъ, участвовавшій въ церемоніи, почитается затѣмъ какъ бы покровителемъ стада. Его нельзя ни убить, ни продать; это принесло-бы владѣльцу несчастье. Животное живетъ, окруженное довольствомъ и бдительнымъ уходомъ, пока не околѣетъ своею смертью, отъ старости.

Въ Франшконтэ дѣти, выряженныя въ восточные костюмы, на подобіе царей — волхвовъ, колядуютъ по домамъ, распѣвая «ноэли» на мѣстномъ нарѣчіи. Иногда они водятъ за собою барана, убраннаго лентами. Ихъ кормятъ, поятъ, подаютъ имъ яйца, лепешки, мелкія деньги — словомъ, тотъ же обычай и порядокъ, что и у насъ въ Малороссіи.

Въ южныхъ провинщихъ прочно держится легенда, занесенная сюда еще крестоносцами. Рыцари и паломники средневековые разсказывали, что въ Виѳлеемѣ, по сосѣдству съ пещерою Рождества Христова, есть кустъ шиповника. Шиповникъ этотъ всегда въ цвѣту, какъ лѣтомъ, такъ и зимою; шипы его не колючи и творятъ много чудесъ. Иные пилигримы приносили съ собою цвѣты шиповника.

Это — такъ называемыя «розы іерихонскія», благочестиво сохраняемыя нѣкоторыми аббатствами и церквами даже до сего дня. Въ сочельникъ, «розу іерихонскую» опускаютъ въ сосудъ со святой водою и — пока идетъ всенощная — сухой цвѣтокъ понемногу оживаетъ, распускаетъ лепестки и распространяетъ дивное благоуханіе. Затѣмъ онъ снова дѣлается сухимъ и сморщеннымъ, какъ цвѣтокъ изъ гербарія. Вода, въ которой расцвѣла іерихонская роза, исцѣляетъ болѣзни. Впрочемъ, іерихонской розѣ приписываютъ и другое происхожденіе, болѣе мистическое. Первыя розы — красныя, какъ кровь — зародились отъ капли крови Христовой, обагрившей Голгоѳу. Сѣмя шиповника было занесено вѣтромъ пустыни въ окрестности Іерихона, откуда роза и получила свое названіе. Въ старыхъ хроникахъ она извѣстна также подъ именемъ «Цвѣтка страстей Христовыхъ».

Вѣра въ чудотворность цвѣтка имѣла широкое, даже общее распространеніе. Люди среднихъ вѣковъ видѣли въ немъ талисманъ противъ чумы, столь страшно опустошительной въ ту эпоху. За іерихонскія розы платили бѣшеныя деньги. Думали, что она имѣетъ свойство — противиться лжи, возстановлять истину противъ усилій клеветы; если мошенникъ ложно призывалъ ее въ свидѣтельство своей мнимой правоты, роза — вмѣсто того, чтобы распуститься въ святой водѣ — еще больше сморщивалась, какъ бы отъ презрѣнья къ обманщику. Провансальская баллада гласить о любопытномъ «судѣ Божіемъ» — путемъ сравненія двухъ іерихонскихъ розъ. Прекрасная Алиса (Alix) проводила своего супруга въ Палестину. Баронъ пропалъ безъ вѣсти. Алиса прождала пятнадцать лѣтъ и собралась выйти замужъ за другого. Вдругъ является пилигримъ — старый, дряхлый, безобразный — и говоритъ:

— Я твой мужъ.

Алиса потребовала доказательствъ. Нищій вынулъ изъ мѣшка іерихонскую розу.

— Вотъ свидѣтельство, что я справедливо называю себя твоимъ мужемъ: эта сухая роза зацвѣтетъ, когда я брошу ее въ фонтанъ…

Такъ и сталось. Алиса, скрѣпя сердце, уже хотѣла подчиниться своей горькой участи — быть женою урода, но въ дѣло вмѣшался мѣстный пустынникъ.

Онъ сказалъ:

— Чудеса творитъ Богъ, но подобія чудесъ можетъ творить и дьяволъ. Не угодно ли будетъ вамъ повторить свой опытъ съ розою въ святой водѣ?

Пилигримъ замялся, а пустынникъ продолжалъ:

— Ты колдунъ и мошенникъ. Ты оживилъ свою розу силою бѣсовскою. А вотъ моя роза — дѣйствительно, іерихонская; ее подарилъ мнѣ самъ Петръ — Пустынникъ… Если я лгу, пусть останется она навсегда сухою!

Но, въ то же мгновеніе, роза, освященная рукою того, кто велъ первыхъ крестоносцевъ въ бой за гробъ Господень, расцвѣла пышнымъ цвѣтомъ, а роза колдуна завяла и сморщилась. Обманщикъ бѣжалъ, преслѣдуемый свистомъ и каменьями замковой челяди. Алиса поблагодарила пустынника и благополучно вышла замужъ за своего возлюбленнаго рыцаря.

Дѣти думаютъ, что «Ноэль» — добрый старичекъ, который бродитъ въ рождественскую ночь по домамъ, разсыпая людямъ свои подарки. Представленіе о сочельникѣ, какъ о добромъ маломъ, духѣ — благодѣтелѣ (Воnhоmmе Noel), явилось въ XIII вѣкѣ. Уличные акробаты того времени бродили по домамъ съ колядкою:

Колядки эти впослѣдствіи разрослись въ длинныя представленія. подобіе которыхъ знаетъ и малороссійская старина — съ «вертепомъ», т. е. театромъ маріонетокъ, изображавшихъ происшествія рождественской ночи, съ примѣсью вводныхъ лицъ и современныхъ намековъ. Вотъ — одна изъ оригинальныхъ провансальскихъ колядокъ [1]:

1901