Ноктюрн

Первое чудо случилось в понедельник, когда Эдельмен вошел в лифт, чтобы ехать вниз. Лифт подошел, дверцы раскрылись, и там, прислонившись спиной к дальней стенке, стояла она. Она. Он едва не лишился чувств. Он в первый раз видел ее вот так: во плоти, совсем близко. На мгновение он подумал, что ему это только кажется. Что к нему снова вернулись галлюцинации — его проклятие, которое терзало его столько лет, пока он все-таки не обратился к психологу.

На ней были длинные шорты из обрезанных джинсов, скромная кофточка с завязками на спине и стоптанные спортивные туфли. Ее каштановые волосы выбивались в чудесном художественном беспорядке из-под ярко-оранжевой банданы. Она была не накрашена, но Эдельмен узнал ее сразу. В первый раз он увидел это лицо на обложках «Космополитен» и «Вог». Около трех лет назад. Одна стена в его трехкомнатной квартире представляла собой настоящий иконостас из ее фотографий — место благоговейного поклонения этим темным глазам, этим полным губам, как будто припухшим от поцелуев. Она была героиней его самых темных и сокровенных фантазий — тех, о которых ты не расскажешь даже самым близким друзьям.

— Доброе утро, — сказала она, когда Эдельмен вошел в кабину. Без помады ее губы казались уже не такими пухлыми. У нее были красивые, ослепительно белые зубы и добрая искренняя улыбка.

— Доброе утро, — выдавил Эдельмен, борясь с нервным приступом тошноты. Его сердце билось так сильно, что он почти и не сомневался, что она тоже слышит его бешеные удары в тесном пространстве кабины.

Больше они не сказали друг другу ни слова. Когда лифт приехал на первый этаж, Эдельмен посторонился, чтобы она вышла первой. Она опять улыбнулась ему, сказала: "До свидания" и направилась к выходу из подъезда решительной, почти по-мужски целеустремленной походкой.

Эдельмен пошел следом за ней на непослушных, как будто ватных ногах. Кровь по-прежнему стучала в висках. Рейчел МакНиколь! В его доме! В восемь утра, в такой небрежной «домашней» одежде… вряд ли она здесь в гостях. Эдельмен вышел на улицу и окунулся в липкую августовскую жару.

Рейчел МакНиколь! Эдельмен хорошо помнил тот день, когда он узнал ее имя. Он часто видел ее фотографии в каталогах одежды, сложенных у почтовых ящиков в холле, — в тех самых журналах мод, где снимаются красивые женщины без имен. Стройные крепкие тела. Гордые надменные лица. Именно такие лица, к которым Эдельмен всегда испытывал смешанное чувство жуткой любви и щемящей ненависти. Тела и лица, которые были недостижимы и к которым его влекло так отчаянно и надрывно. Высокомерные, замкнутые и холодные, они дразнили его… они насмехались над ним своей совершенной красотой, отчужденностью и запредельной неприкосновенностью.

И была среди них одна черноглазая темноволосая богиня, которая выделялась из всех. Которая захватила его воображение целиком. Такого с ним не бывало со старшей школы, когда он украдкой рассматривал голых девочек на страницах «Плейбоя» и воображал себе, что бы он с ними сделал, будь у него возможность. Это были совершенно безумные, даже извращенные фантазии. Однако у девочек из «Плейбоя» были какие-то имена. Манекенщицы из журналов мод всегда оставались безымянными.

Но однажды он проходил мимо газетного киоска на 28-й улице и увидел ее лицо на обложке «Вог». Броский, даже немного тяжеловатый макияж совершенно ненатуральный, по моде журнальных моделей того года. Но Эдельмен узнал абрис губ, подбородок. Это была она. Он купил журнал. Внутри было еще страниц двадцать ее фотографий. А на первой странице, где перечисляли фамилии всех моделей, было указано и ее имя: Рейчел МакНиколь.

Через три выпуска ее лицо вновь появилось на обложке, и потом еще месяца через четыре. В следующий раз, хотя ее фотографии не было на обложке, Эдельмен все равно купил журнал в надежде, что фотографии будут внутри. Может быть, даже в разделе женского белья. Чтобы сполна насладиться ее безупречными формами, от которых он просто стонал. Его надежды оправдались только частично. Но зато он был вознагражден коротенькой, на одну страничку, статьей про нее — восходящую звезду модельного бизнеса.

Он узнал, что она из Техаса — и поэтому вовсе не удивился, когда услышал ее акцент, — что ей двадцать лет и она не замужем. В статье было написано, что она живет совершенно одна, даже без обычного табуна кошек, которыми, кажется, были одержимы все без исключения молодые женщины, знакомые Эдельмена. У Эдельмена была аллергия на собак и кошек. И он очень обрадовался, узнав, что в этом смысле его фантазиям нет никаких ограничений.

Остаток дня он провел как в тумане. Ждал не дождался, когда будет пять и можно будет идти домой. От мыслей об этой женщине у него, натурально, раскалывалась голова, как это бывало раньше — пока он не прошел курс лечения.

В тот вечер он придумал себе тысячу оправданий, чтобы прокатиться на лифте вверх-вниз. Он три раза спускался в бакалейную лавку на Колумбус-авеню, где всякий раз покупал какую-нибудь ерунду. Потом ему надо было обязательно вынести мусор. Потом — опять на Колумбус, теперь за вечерней газетой. В надежде увидеть ее. Он трижды перепроверил таблички с именами на почтовых ящиках. Дважды — таблички с фамилиями жильцов на домофоне. Ее имени там не было. Наверное, она снимала квартиру. Эдельмен знал по меньшей мере троих жильцов у себя в подъезде, которые уехали в отпуск на весь август, покинув унылый и пыльный город.

В тот вечер он с ней не встретился. И потом — хотя он четыре дня подряд выходил на работу утром в то же самое время и даже специально задерживался в парадном, так что в четверг едва не опоздал на работу, — она так и не появилась.

В пятницу вечером он возвращался домой с работы в совершенно мерзком настроении. Он устал, ему было муторно и противно, и вообще он довел себя до полного отвращения к жизни. Эдельмен работал в аптеке в южной части Парк-авеню, неподалеку от 28-й улицы. Он был хорошим работником — наверное, самым лучшим из всех. Он знал, как смешивать лекарства. У него были сноровка и мастерство. Даже можно сказать — талант. Но у него были начальники-идиоты, которые мешали ему проявить себя в полной мере, а его сослуживцы не особенно интересовались вещами, о которых Эдельмену хотелось бы поговорить. А иные — не все, конечно, но некоторые, — принялись откровенно смеяться, когда у него как-то случайно вырвалось, что он состоит в клубе любителей фэнтэзи и ролевых игр.

— Неудивительно для человека с твоими проблемами, — сказал тогда Билл Уиттакер, и Эдельмен пожалел, что вообще завел доверительный разговор с этим придурком.

В общем, это был неудачный день. Просто кошмарный день. И в довершение ко всем «радостям» Эдельмен выставил себя полным кретином. Он пригласил Кэролайн Мюррей на ужин, и она ему отказала. Причем — отказала при всех. Громко и издевательски.

Жизнь — дерьмо, заключил Эдельмен, когда ехал домой на метро. Чтобы хоть как-то себя утешить, он представлял себе, что бы он сделал с Кэролайн Мюррей, будь у него возможность. Всякие мерзкие и непотребные вещи унизительные и болезненные. В особо извращенной форме. Вещи, которые не имеют вообще никакого касательства к сексу, пусть даже и воплощаются в виде жесткого порно. Всякие извращенные штуки, пронизанные даже не вожделением, а яростью и бессильной злобой.

И что самое мерзкое: после той встречи в лифте утром в понедельник он больше не видел Рейчел. Он уже начал подумывать, что ничего этого не было, что ему померещилось… а такое вполне могло быть, если принять во внимание его проблемы. В последнее время ему вроде бы стало получше. Но вот на прошлое Рождество… Эдельмен невольно поежился, смутно припомнив события той бредовой недели. И если та встреча в лифте тоже была…

Да вот же она!

Рейчел…

Идет по 75-й улице от западной части Центрального парка. Скромный, но стильный деловой костюм. Юбка, блузка, туфли на невысоком каблучке. Длинные волосы уложены в элегантную прическу. Неброский, но очень изысканный макияж. В руках — стопка библиотечных книг. Штук семь или восемь. Она держала их на сгибе правой руки, и ее правая грудь пикантно приподнималась в глубоком вырезе блузки.

Эдельмен заметил, что взгляд у нее рассеянный. То ли она замечталась, то ли просто задумалась. Но она явно не замечала ничего вокруг — ее взгляд блуждал где-то в туманных далях. Она не смотрела под ноги и поэтому не видела шланга, протянутого поперек тротуара. Юный Санчес, который в это лето подрабатывал консьержем у них в подъезде, как раз поливал цветочные клумбы перед домом и заговорился с какой-то невзрачной девчонкой в шортах цвета хаки и черной майке. Он совсем не следил за тем, что происходит у него за спиной, а вот Эдельмен заметил, что еще пара шагов — и Рейчел споткнется о шланг.

Он рванулся вперед с криком "Осторожнее!", как раз в тот момент, когда носок ее правой туфли попал под первую петлю шланга. Его вопль вернул ее к реальности. Она испуганно вздрогнула и широко распахнула глаза. Безотчетно взмахнула руками, книги выпали на асфальт. Потом пошатнулась…

Но Эдельмен был рядом. Он подхватил ее — ловко, легко и галантно. Крупный мужчина, он был выше ее на голову и шире в плечах в два раза. Он подхватил ее, как ребенка. Она почти ничего не весила. Он на секунду застыл, пораженный. Ее плоть была точно такой, какой он себе ее представлял: упругой, сочной и мягкой.

— Ой, — тихонько воскликнула она.

Эдельмен почувствовал, как напряглись ее ноги, когда она попыталась восстановить равновесие. Потом она отстранилась, выскользнув из его объятий, но теперь у него были воспоминания о том, как он к ней прикасался. На самом деле.

— Спасибо. — Она улыбнулась ему лучезарной улыбкой профессиональной фотомодели. — Если бы я загремела, это было бы… накладно.

Эдельмен наклонился, чтобы поднять ее книги — учебники по экономике и торговле недвижимостью, — у него кружилась голова.

— Накладно? — переспросил он, как будто не знал, чего может стоить женщине ее профессии содранная коленка или поцарапанный нос.

— Я фотомодель, — проговорила она, стараясь четко, без техасской тягучести, выговаривать слова. Эдельмен бы вообще не заметил никакого акцента, если бы специально к нему не прислушивался. — Падение на асфальт могло бы мне стоить нескольких недель работы. Ой, спасибо. — Она забрала у Эдельмена книги, переложила их на левую руку, а правую протянула ему. Рейчел МакНиколь.

— Боб Эдельмен. Мы… кажется, мы встречались. Утром, в лифте, несколько дней назад, правильно? — Теперь, когда он, как говорится, вошел в поток, врать получалось Легко и естественно. Ему ничего не стоило притвориться, что он не знал, кто она такая. Что он только сейчас узнал в ней ту девушку, с которой однажды встретился в лифте. Все-таки это лучше, чем признаваться, что у тебя дома есть целый иконостас из ее фотографий, на который ты чуть ли не молишься.

— Ах да! — Ее улыбка стала еще лучезарнее. — Вы здесь живете, мистер Эдельмен?

— Да, на третьем этаже. — Он неопределенно ткнул рукой куда-то вверх. Его окна выходили на другую сторону. Не на 75-ю улицу, а на парк.

— Тогда мы, наверное, будем видеться достаточно часто. Я тут снимаю квартиру, у Ричардсонов. — Она слегка понизила голос на последней фразе. Владелец дома строго-настрого запрещал жильцам сдавать квартиры кому-то еще. Летом за квартирами уезжающих в отпуск присматривали его дальние родственники.

— Ага, — сказал Эдельмен. — Я знаю Барта. Раньше мы с ним ходили играть в гандбол. А прошлый День благодарения мы праздновали все втроем: я, он и Кэрри. Они меня пригласили к ним в гости.

Они с Бартом неплохо ладили и даже, наверное, дружили. Но потом он почувствовал, что с ним не хотят сближаться. Держат дистанцию, как говорится. В конце концов Барт заявил ему — прямо и честно, — что Кэрри устала от вечных эдельменовских заскоков. От его капризов и непробиваемого эгоизма. После этого они почти не виделись, хотя у Эдельмена где-то до сих пор валялся ключ от их квартиры. Как-то раз — когда они еще общались Барту с Кэрри пришлось срочно уехать из города, и они попросили Эдельмена поливать их цветы.

— Ну ладно… Еще раз спасибо.

Рейчел явно хотелось побыстрее уйти. Эдельмен даже задумался, что он сделал не так. Но он вроде бы не сказал ничего такого, что могло бы ее обидеть или задеть. Он сделал вид, что ему все равно, и даже шагнул вперед, как будто и ему самому не терпелось идти по своим делам. В сторону Центрального парка.

— Да не за что. Ладно, увидимся.

Он подождал, пока она войдет в подъезд. Постоял еще минут пять и только потом пошел в дом сам.

Санчес проводил его недоумевающим взглядом. Пожал плечами и буркнул, понизив голос так, чтобы его слышала только его собеседница:

— Этот мистер Эдельмен… какой-то он странный. Девушка только кивнула. Об этом знали все в доме.

В субботу Эдельмен проснулся чуть свет. Быстро умылся и облачился в спортивный костюм, который не надевал уже год. Но для того, что он задумал, этот наряд подходил лучше всего. Он не хотел, чтобы у Рейчел возникли хотя бы малейшие подозрения.

Он вышел во двор — в такой ранний час никакого Санчеса в холле не наблюдалось — и вышел на 75-ю улицу. Прошелся до Колумбус и купил газету в киоске, который только-только открылся. Потом вернулся на полквартала назад — по дальней стороне улицы — и встал, опершись на железное ограждение вокруг когда-то роскошного, но теперь обветшавшего особняка. Открыл газету и начал ждать.

Три раза он перебирался на другое место, чтобы не вызывать подозрений. Здесь, на этой короткой пижонской улице из частных домов, было сложно найти место, где можно стоять, не привлекая к себе внимания, и при этом следить за выходом из подъезда. Прошло уже два с половиной часа. Эдельмен начал терять терпение. Но его упорство было вознаграждено. Она вышла из дома, тоже одетая в спортивный костюм для утренней пробежки, повернула направо на 75-ю улицу и побежала трусцой в направлении Колумбус.

Он побежал следом.

День был погожим и ясным. Она не особенно напрягалась: пробежится немного, встанет передохнуть, потом опять пробежится, зайдет в маленький магазинчик на Колумбус или где-нибудь в переулках, снова пробежится два-три квартала и снова передохнет. Поэтому Эдельмену было совсем не трудно за ней следить. Пару раз он даже зашел в магазинчики, в которые заходила она. Он совсем осмелел. Ему хотелось проверить, как близко он может к ней подойти, оставаясь при этом незамеченным.

Это было похоже на игру в кошки-мышки. В какой-то момент Эдельмен почувствовал, что у него начинает болеть голова. Это был нехороший знак… даже опасный. Но он старался не обращать внимания на боль. Он полностью сосредоточился на Рейчел. Он представлял себе, что можно сделать, чтобы узнать ее. Поближе. Предельно близко.

В одном из этих маленьких магазинчиков рядом с Колумбус Эдельмен нашел одну вещь. Это было второе чудо.

Полная луна светила в распахнутое окно маленькой эдельменовой гостиной. Он сидел на стуле в длинном прямоугольнике бледного белого света, расплывшегося по старенькому потертому ковру. Он был без всего. Абсолютно голый. Он снял даже часы. Легкий ночной ветерок приятно холодил разгоряченную кожу. Город остывал от дневного жара.

Эдельмен дышал ровно и медленно, несмотря на ужасную головную боль. Несмотря даже на то, что он чувствовал себя конченным идиотом. Сегодня он заходил на аптечный склад и мог бы взять что-нибудь от головной боли. Но его мысли были заняты совсем другим. И сейчас он почти и не помнил, зачем он вообще туда заходил.

Эдельмен держал на коленях древнюю книгу, раскрытую на нужной странице. Эту книгу он узнал сразу, как только увидел в том маленьком книжном, куда заглянула Рейчел, — на 68-й улице, на углу с Колумбус. Он удивился, когда обнаружил, что эта книга действительно существует. Он знал только название. Дэвид Синклер — писатель в жанре фэнтэзи, который был самым любимым писателем Эдельмена, пока он не познакомился с ним лично на книжной ярмарке в Далласе, — упоминал эту книгу буквально в каждом своем романе. И Эдельмен всегда думал, что это выдумка.

Но оказалась, что это не выдумка.

Книга называлась "Ноктюрн. Книга ночных походов". Эдельмену это название казалось дурацким и глупым. Он даже как-то спросил на одном из собраний клуба любителей фэнтэзи: "Что такое ночные походы? В сортир пописать?"

Но нет. Это была книга о чудесах. О силе.

И вот что странно: продавщица в книжном магазине понятия не имела о том, чем владеет и что продает.

Эдельмен еще раз перечитал заклинание. Шрифт был мелким и узким, но на удивление легко читался даже в бледном свете луны. Потом Эдельмен склонил голову и прислушался к тиканью часов на каминной полке. Близилась полночь. Он ждал последнего, двенадцатого удара.

Часы начали быть. Раз… два… три…

Эдельмен поднялся со стула. Четыре… пять… шесть…

Шаг к распахнутому окну. Семь… восемь… девять…

Эдельмен встал на низкий подоконник. На улице не было никого. Никто не смотрел на голого мужчину в окне. Никто не показывал пальцем. Никто не вопил: "Позовите полицию". Десять… одиннадцать… двенадцать…

Долгий глубокий вдох. Шепотом — слова из книги. Стук крови в висках.

Он шагнул с подоконника в темноту.

Как будто ступил на мягкий матрас. Что-то пружинисто дрогнуло под ногами, но он не упал на мостовую тремя этажами ниже.

Книга не солгала. Стоя голым прямо в воздухе над западной частью Центрального парка, Эдельмен и сам удивлялся, как он поверил этим мелким бредовым строчкам… и тем не менее…

Книга не солгала. Он сделался призраком — и в то же время не просто призраком. В каком-то смысле он был настоящим и здешним. В каком-то смысле — уже запредельным.

Он запрокинул голову и взглянул на окна верхнего этажа. На ее окна. Импульс движения подтолкнул его вверх. Он поднялся туда — к ее окнам. Получилось немного быстрей, чем на лифте. Мимо темных и освещенных окон. Четыре, пять, шесть этажей. Остановился он за окном ее спальни. Он знал расположение комнат в этой квартире. Знал, в какой комнате спит она.

Окно было открыто. Он ступил на подоконник и вошел в комнату — прямо в прямоугольник бледного лунного света под окном. Точно такой же, как и под его окном. Только здесь на полу не было никакого ковра. В комнате было просторно. Обстановка была не такая, какой ее помнил Эдельмен. Совершенно не в стиле Ричардсонов. Но зато — как раз такая, какая, по представлениям Эдельмена, и должна была быть в спальне Рейчел. У стены слева — низенький туалетный столик современного «модернового» дизайна. В центре комнаты огромная двуспальная кровать: просто высокий матрас на каркасе без ножек. В изголовье кровати — тонкая москитная сетка. Судя по тихому жужжанию, в спальне работал кондиционер. "Странно, — подумал Эдельмен, — при открытом окне…"

Она спала без всего. Совсем голая. И даже без одеяла. Лунный свет, отраженный от белых стен, ложился призрачным зыбким мерцанием на все ее выпуклости и изгибы. Длинные темные волосы разметались по белой подушке и легли тонкой сеткой на обнаженное тело, разметавшееся во сне. Эдельмен почувствовал, что его призрачное тело отзывается на нее точно так же, как отозвалось бы тело из плоти и крови. Он возбудился. У него встал.

Он подошел поближе к кровати и опустился на колени, чтобы посмотреть на ее лицо. Она была очень красивая, очень. Даже красивее, чем представлялось ему в мечтах. Загорелая золотистая кожа. Без белых полосочек от купальника. Упругая сочная грудь… во всей роскошной красе, потому что Рейчел лежала на спине. Грудь легонько вздымалась при каждом вдохе. Соски маленькие и аккуратные, похожие на темные кораллы.

Эдельмен оглядел ее всю. Гладкая кожа на животе, упругие твердые мышцы пресса, аккуратно подстриженный треугольничек между ног. Она лежала, слегка согнув одну ногу в колене и приподняв ее над второй.

Лунный свет и глубокая тень очень красиво подчеркивали форму ее бедра.

Он протянул руку и прикоснулся к ее лицу. Такое гладкое под его ладонью… И в этом тоже книга не солгала. Ощущения были такими же яркими, как и в физическом теле, — такими же безупречными и настоящими.

Он погладил ее по лицу, провел рукой под подбородком. Потом — по шее к ключицам. Пробежал кончиком пальца в ложбинке между грудей. Взял в ладонь ее левую грудь и приподнял ее в руке. Провел по соску большим пальцем. Сосок напрягся и затвердел.

Точно как в книге! Она меня чувствует, она откликается на мои ласки, но она крепко спит. И она не проснется. Потому что я для нее — просто сон. Он наклонился, чтобы поцеловать ее в губы. И ему показалось, что ее губы легонько раскрылись навстречу его губам. Едва ощутимо. Во сне.

Он оторвался от ее губ и уткнулся лицом ей в грудь. Поймал губами сосок и легонько сдавил его призрачными зубами. Сосок напрягся. Эдельмен прикусил сильнее. Она застонала и шевельнулась.

Эдельмен взобрался на постель и лег на спящую девушку. Осторожно раздвинул ей ноги коленом. Направил свой причиндал куда нужно, и все получилось, как он хотел.

Эдельмен заметил, что в последние пару недель она выглядит очень усталой. Как и было обещано в книге, он делал с ней все что угодно, и иногда ему даже казалось, что и во сне она отвечает ему, движется вместе с ним, откликается на его прикосновения, на его толчки. Она вздыхала, когда ей было приятно, и стонала, когда он делал ей больно.

Он наслаждался ею всеми способами, какие только мог вообразить. Катал по широкой кровати, ставил и так, и этак, входил в нее с самых разных, подчас просто невообразимых позиций. Как-то ночью он принес с собой веревку и связал ее, прикрутив запястья к лодыжкам. Она стонала от боли и неудобства, когда он отымел ее в таком унизительном и беспомощном положении, но все-таки не проснулась.

Для своего удовольствия он использовал ее всю. Все ее отверстия и углубления. Он наслаждался сполна, воплощал все свои извращенные фантазии. С каждым разом он становился все смелее и жестче. Когда он убедился, что ее тело полностью в его власти, он стал жестоким. Он ублажал себя, как хотел. Он извращался с ее нежным ртом всеми возможными способами. Он давил и щипал ее грудь, так что она даже плакала во сне. Он делал с ней все. Но она не просыпалась.

Однажды он перевернул ее на живот и отстегал по спине и пониже той же самой веревкой, которой он ее связывал. Она извивалась и вскрикивала при каждом ударе, но не проснулась.

Но днем она выглядела усталой. Когда Эдельмен встретил ее в подъезде теперь ему было странно видеть ее одетой, бодрствующей, в сознании, — он поразился тому, как она плохо выглядит. Черные круги под глазами, растерянный взгляд. Эдельмен про себя усмехнулся и участливо осведомился:

— Вы хорошо себя чувствуете, мисс МакНиколь?

— Что? А… да. — Она посмотрела на Эдельмена так, как будто пыталась что-то сообразить или вспомнить. Вспомнить что-то про него. Его пробрал неприятный холодок. Но она просто сказала:

— Просто в последнее время я плохо сплю. А когда просыпаюсь утром, у меня в спальне… такой странный запах. Пахнет как будто больницей. Я даже подумала пригласить мастера, чтобы он проверил, нет ли утечки газа. Но здесь в доме плиты электрические. — Она пожала плечами. Было ясно, что она и сама не понимает, что с ней творится.

Однако Эдельмена насторожило упоминание про запах. Больничный запах. Запах лекарств. Этот запах он ощущал каждый день на работе, он жил в этом запахе… но в книге было написано, что при переходе в призрачное тело никаких запахов быть не должно. Надо будет проверить.

В ту ночь он, как обычно, вошел к ней в спальню и едва не взорвался от ярости.

Шлюха была не одна!

С ней был мужчина. Молодой. Смуглый. Красивый. Его темные длинные волосы — даже длиннее, чем у нее, — разметались по всей подушке. У него было великолепное тело — прокачанное в тренажерном зале до безупречного состояния.

Эдельмен возненавидел его с первого взгляда. Он бы возненавидел его в любом случае, даже если бы он не спал с его Рейчел. Его безраздельной собственностью. Они лежали на боку, обнявшись. Ее спина прижималась к его животу. Эдельмен даже не сомневался, что они заснули, пока он еще был в ней.

Он был в ярости. Сейчас ему больше всего хотелось схватить ее, стащить с кровати и избить до полусмерти. Связать ее, как он делал это раньше, и исхлестать ее безупречную грудь веревкой, пока не покажется кровь.

И он уже был готов приступать.

Но тут он придумал кое-что получше.

Улыбаясь, Эдельмен прошел через комнату, вышел в коридор и свернул налево — в кухню. Барт и Кэрри Ричардсоны в количестве полусотни таращились намного с фотографий в пластиковых рамках, развешенных на белой стене.

В кухне все осталось по-прежнему — так, как помнил Эдельмен. Огромное просторное помещение. Современная мебель со встроенной бытовой техникой. В центре — широкая стойка, она же разделочный стол, из твердого дерева на ножках из нержавеющей стали. Между двумя ножками висела проволочная корзинка, в которой лежали ножи. Замечательные, остро заточенные ножи. На все случаи жизни. Для всего.

В частности, и для того, что задумал Эдельмен.

Он слышал, как она кричит, даже через шесть этажей, разделявших их спальни. Он лежал на спине, у себя в кровати, — лежал, глядя в растрескавшийся облупившийся потолок, и представлял себе сцену в спальне Ричардсонов. Он хорошо поработал, так что маленькой шлюшке было на что посмотреть.

Она кричала шесть раз. Долгие истеричные вопли, которые обрывались на пронзительной зубодробительной ноте и начинались по-новой. Крик. Короткая пауза. Снова крик. И так — шесть раз. И каждый вопль — громче, чем предыдущий.

Эдельмен представлял себе, как она корчится на постели, пытаясь освободиться. Он связал ее, как всегда. Запястья — к лодыжкам. Как она извивается и дергается, пытаясь сбросить с себя это нечто… как темная кровь растекается по белоснежно-белым простыням, как разрезанная на полосы плоть обвивает ее руки и ноги. А если она повернет голову…

Еще один вопль. Исполненный запредельного ужаса, потому что она увидела то, что было гораздо страшнее даже того окровавленного обрубка, который лежал на ней. Эдельмен усмехнулся. Она увидела пенис и яйца своего любовника, сложенные аккуратной — хотя и кровавой — кучкой на соседней подушке.

Спустя полчаса Эдельмен услышал шаги, голоса, приглушенный грохот это сломали входную дверь Ричардсонов. Крики затихли.

"Зачем было дверь-то ломать, — подумал Эдельмен. — У меня где-то был ключ. Попросили бы у меня, я бы им дал".

Из окна спальни он наблюдал за тем, как машина "скорой помощи" выехала со двора, свернула на 75-ули-цу и понеслась в направлении западной части парка. Он улыбался. Вечером накануне он хорошо поработал. Эта маленькая дрянь — теперь он сам уже не понимал, как он мог раньше ее любить, даже обожествлять, — была наказана по заслугам. Как и тот жалкий ублюдок, который занял место Эдельмена в ее постели.

Эдельмен оглядел парк — и подивился в который раз, сколько жизненной силы должно быть в этих старых деревьях, чтобы они росли и зеленели в отравленном городском воздухе. Он уже предвкушал чудеса, которые ждали его впереди.

Рейчел уже себя исчерпала. Он потерял к ней интерес, но его чудесная сила открывала перед ним поистине сказочные возможности. И испытать эту силу он может уже сегодня. Как только стемнеет. И тогда он проверит, далеко ли он может летать. Быстро или не очень. Перед ним лежал целый мир удовольствий. Теперь все женщины и молодые девушки были к его услугам. Он мог с ними делать все.

Вдохновленный этими мыслями, Эдельмен направился в прихожую. Он собирался пойти погулять. Ему хотелось пройтись по парку, посмотреть на хорошеньких женщин, изучить молодые подтянутые тела… они там бегают, просто ходят, бросают тарелочку-фрисби. Блюда, готовые к употреблению. "Шведский стол", сервированный для одного Роберта Дж. Эдельмена. Он уже открыл было дверь, но, подумав, вернулся в спальню и взял «Ноктюрн». Можно ведь посидеть в парке под деревом, почитать книжку и понаблюдать за красотками, предвкушая все удовольствия, которые будут к его услугам, как только наступит ночь.

Эта ночь. И все остальные ночи.

Но и это еще не все. Теперь перед ним были открыты все двери. Все банки и кассы. Теперь ему больше не нужно думать о деньгах. Теперь у него будет все.

Он спустился на лифте в холл. Как и следовало ожидать, там было полно полиции. Эдельмен задержался у лифтов, прислушиваясь к разговорам. Стражи порядка были явно озадачены. Они никак не могли понять, что же тут произошло.

Посреди холла стоял крупный мужчина в штатском. Впечатление было такое, что вся активность вращалась вокруг него. Эдельмен слышал, что полицейские, которые в форме, обращаются к нему «лейтенант». А те, которые в штатском, называют его по фамилии — Шоу.

Лейтенант Шоу разговаривал с каким-то неряшливым худосочным типом в расхристанном костюме, который поминутно сверялся с записями у себя в блокноте.

В руке у него был черный пузатый портфельчик, какие обычно бывают у врачей. Эдельмен подошел поближе, чтобы прислушаться к разговору.

— Работал явно не профессионал, — говорил врач. — Грубо сработано, грязно.

— Но это не девушка, вы считаете? Она бы сама не сумела себя связать. Слишком сложные были узлы. Да и истерику так не сыграешь.

— Нет. Не девушка точно. И потом, там же полно отпечатков ладоней… убийца весь извозился в крови…

Эдельмен нахмурился. Отпечатки ладоней? Она не могла встать с постели. Он оставил ее связанной. И они сами сказали, что она была связана.

— Да. Не ее руки точно, — сказал лейтенант Шоу. — И не его. Слишком крупные. Да и вряд ли парень в таком состоянии стал бы ходить по комнате.

— И еще запах эфира. Ведь вы его тоже почувствовали?

— Ага. Как будто в больнице находишься. Эдельмен вспомнил, что Рейчел тоже упоминала больничный запах. Тогда он не придал этому значения. Но теперь… Перед мысленным взором возникла картина. Как вспышка памяти. Аптечный склад. Маленький коричневый пузырек. Эдельмен попытался сосредоточиться и удержать ускользающую картинку. Но у него ничего не вышло.

— Так вы считаете, кто-то проник в квартиру, — продолжал Шоу, — может быть, подмешал ей какую-то гадость, чтобы она заснула… — Он покачал головой. — Но там никаких следов взлома. Замок не сломан. И все окна закрыты и заперты изнутри.

Эдельмен снова нахмурился. Вчера ночью он вышел в окно. Как всегда. И оставил окно открытым. Или нет?

Еще одна яркая вспышка в мозгу. Кабина лифта. Дверь Ричардсонов. Ключ…

— Из своих кто-то, наверное, — сказал маленький доктор. — Она снимает квартиру. Может быть, у кого-нибудь есть запасной ключ.

Шоу кивнул:

— Как бы там ни было, со всеми этими отпечатками мы его вычислим без труда. Никуда он не денется.

Эдельмена пробила дрожь. Голова разболелась так, что казалось, сейчас взорвется. Что-то было не так. Эти отпечатки ладоней, о которых они говорят… это могли быть только его отпечатки. Но ведь в книге написано… в книге…

Голова просто раскалывалась. Стены холла шли рябью и колыхались, как это часто бывает в снах. Книга…

Он тупо уставился на книгу у себя в руках.

"Справочник рыболова"…