Ноктюрн для водосточной трубы

1

Георгий Александрович Шатуров, поднявшись из подземного перехода, прошёл сквозь душный вокзал, плечом раздвигая спёртую дымку ожидания, толкнул стеклянную, окантованную стальными полосами дверь и встал на высоком крыльце, оглядывая заснеженную площадь и глубоко вдыхая зимний воздух. На лице его, красивом лице тридцативосьмилетнего мужчины отражалась в эту минуту некоторая нерешительность, по причине, впрочем, весьма понятной. Ну, посудите сами: только что пробило полночь, а город, лежащий перед ним, покинутый лет двадцать назад, был совершенно незнаком ныне. И к тому же нашего героя никто не встречал. Следует отметить ещё одно обстоятельство: ночь, с которой начинается повествование, была ночью на 31 декабря…

Что же заставило Георгия Александровича прибыть в Живописногорск (таково название города) в столь неудобное время? Отвечу кратко: не ведаю! Знаю лишь, что на третье января был заказан для него билет на самолёт и номер в респектабельной гостинице, но всё это вдруг поломалось, и была беготня по Энскому вокзалу, и поиск дежурного администратора, и тяжёлая с ним беседа, а после — плацкартный вагон с боковым местом у туалета, и храп соседа, и много других неприятностей, включая обед в вагоне — ресторане. Но зачем? По какой причине? Судить не берусь, и чтобы хоть как-то мотивировать поступок своего героя, прибегаю к словосочетанию "душевный порыв", или "внутренний голос", если хотите. Именно под его влиянием и прибыл Георгий Александрович в Живописногорск не третьего января, а натурально тридцатого декабря, пребывая в данную минуту на высоких ступенях вокзала.

И в минуту эту его окликнули.

— Змей! — услышал он и машинально оглянулся на старую школьную кличку.

А, оглянувшись, увидел мужчину, большого, круглолицего, с изрядной уже лысиной. Мужчина приближался быстрым шагом, улыбаясь и размахивая сорванной с головы шапкой. Двигался он, слегка переваливаясь, как ходят только очень сильные люди, и скорее по походке, не по лицу, узнал Георгий Александрович одноклассника своего Петьку Коростелева, по прозвищу, естественно, "Коростель".

Узнал и шагнул навстречу.

Они могли бы сказать: "А ты почти не изменился!" или "Вот это встреча!", или что-нибудь этакое, как-никак двадцать лет разлуки.

И Коростелев воскликнул:

— А ты, брат, того… не изменился! — и добавил, улыбаясь все шире, — Вот это встреча!

И Шатуров заметил:

— Тесен мир…

Кстати, о происхождении прозвища "Змей". Георгий Победоносец, как известно, убивает дракона, в просторечии именуемого змеем. Отсюда и прозвище со всеми производными, как-то: "Змеюка", "Подколодный", "Семибатюшный" и, не без влияния В.В. Маяковского, "Двадцатижалый". Последнее Жорке Шатурову втайне даже нравилось, но употреблялось приятелями реже всего.

— Ты как здесь? В командировке? Уже уезжаешь? — в рваной своей манере продолжил Коростелев.

— Скорее наоборот. Я только что приехал.

— С ума сошел? Тридцатое же декабря. Новый год на носу. А гостиница? Или адресок есть?

— Увы, ни адреса, ни гостиницы.

— Ага, нет… Конечно. Откуда быть-то, — кромсал предложения друг детства. Георгий Александрович с интересом наблюдал за его экзерсисами. Успокоился наш герой уже совершенно, ибо с легкостью человека проницательного уяснил для себя дальнейший ход событий. Одно лишь его удивляло: неужели внутренний голос, которому он привык доверять вслепую, опустился на сей раз до того, чтобы подтолкнуть к банальной встрече со школьным приятелем, да еще не из самых близких?

— Вот что, — Петр между тем принял решение, — в гостиницах делать нечего. Мы тут позавчера одного из Питера устраивали — намучались. Двинем ко мне! Новый год на даче. С женой познакомлю, а также с ее родителями. Могучие люди. Да ты не дрейфь! — он вытащил из кармана связку ключей. — На машине домчим быстро!

Георгий Александрович поморщился. При других вариантах он, безусловно, отказался бы от предложения, но других вариантов не предвиделось, и потому гримаска раздражения естественным образом трансформировалась в красивую белозубую улыбку.

— Уговорил, речистый. Где твой Мерседес?

— На стоянке. Третий слева…

Мерседес оказался видавшими виды Жигулями шестой модели, в народе тепло именуемой "шохой". И уже через полчаса, оставив за собой спящий город, домчались школьные приятели до района дач. В машине было тепло и тянуло в сон. Первый приступ из серии "А помнишь?" закончился, Георгий подремывал, а Петр, чтобы не уснуть, свистел: "Как молоды мы были…"

Громко свистел и фальшиво.

Наконец вкатили они в большой, рассчитанный на две машины гараж и Петр провозгласил радостно:

— С приездом! Милости прошу к нашему шалашу!

Следуя за школьным приятелем, наш герой приблизился ко входу в сей двухэтажный шалаш и по высокому крыльцу взошел в большую прихожую с длинной, делающей честь хлебосольным хозяевам вешалкой.

Сняв пальто и шапку, гость оказался в сшитом на заказ (и отлично сшитом!) костюме-тройке, хозяин же в обычной, ничем не примечательной пиджачной паре. Теплые тапочки мягко облекли их ноги, а домотканая дорожка привела в большую комнату. Был тут в наличии весь дачный набор: камин явно декоративного назначения, стол кувертов на двадцать, большой раскидистый диван и иная гарнитурная мелочь. Была здесь также лестница на второй этаж. Винтовая лестница с точеными балясинами.

Машина, положим, имелась и у Георгия Александровича, машиной ныне мало кого удивишь, но дача… Его, по холостяцкому житью, наш герой так и не обзавелся, да признаться, и в мыслях, не держал, втайне посмеиваясь над знакомыми дачниками. Нынче же смеяться ему не хотелось: так добротно и красиво было все вокруг, дышало покоем и уютом. Единственным чужеродным телом среди полного великолепия являлся приятель его Коростель, в неуклюжем костюме, с глупой улыбкой собственника на круглом лице.

Дисгармония была столь ощутима, что Георгий не выдержал:

— Кучеряво живешь, — проговорил он, оборотясь к Петру.

— О чем ты? — не понял тот, в ответ же на указующий жест пожал плечами. — А, это… Это — пенки. Не бери в голову, — и улыбка, на мгновение исчезнувшая с лица, вновь взошла еще шире прежней. — Чертовски я рад тебя видеть…

Георгий неопределенно кивнул головой.

— Жить будешь наверху, — продолжал между тем хозяин. — На первом этаже у нас кабинет и спальня родителей. Ванная и сортир на обоих. Есть будешь? А пить? Тогда спать. Пошли.

И они поднялись на второй этаж.

— Для гостей, — Петр толкнул дверь. — Заходи.

Комната оказалась небольшой, да к тому же половину ее занимала огромная кровать, накрытая поверх одеяла еще и пледом. На тумбочке у изголовья, рядом с будильником, стоял ночник с золотыми рыбками, которые закружились в нескончаемом хороводе, как только он был включен. В углу дружелюбно поблескивало черной кожей старое кресло. Словом, было тут уютно.

— Ну ты располагайся, отдыхай, — ласково пробасил хозяин. — Завтра с женой познакомлю. Спокойной ночи.

И он вышел.

… Дачники, думал Георгий, нежась под легким, но прекрасно сохраняющим тепло одеялом. Хоромы понастроили! А неплохо бы комедию об этом написать. Сатирическую. Или лучше драму. Сюжет только покрепче завернуть.

Тут он зевнул и, уже засыпая, нажал в изголовье на кнопку. Свет ночника погас. Уснули рыбки.

Уснул и Георгий.

И пока он спит, автору хотелось бы кое-что объяснить. Закончив в свое время исторический факультет, Георгий Александрович Шатуров стал, однако, журналистом. В редакции областной газеты, где он служил, считалось, что всевозможные нравственные коллизии дано ему распутывать легче, нежели другим. Нравственная же коллизия была положена и в основу пьесы, написанной Георгием два года назад, опубликованной, а потом поставленной несколькими театрами страны.

Меж своих многотрудных дел любил наш герой заглянуть иногда в архивы, покопаться в старых газетных подшивках. И однажды, за полгода до описываемых событий, наткнулся он в областной газете за 17 декабря 1972 года на статью, бойко озаглавленную: "Пособникам буржуазных идеалистов не место в советской науке!" Дикий сей оборот не удивил Георгия, он и не такого в газетных архивах начитался, однако статью он бегло просмотрел. Просмотрев же, стал изучать внимательно. Следовало из нее, что в городе Живописногорске, тогда еще районном центре, некий В. В. Миртов, доцент пединститута, разработал теорию, согласно которой разного рода парапсихологические явления, например, чтение мыслей на расстоянии, предсказание будущего, якобы имели под собой вполне материальную основу в виде психофизического комплекса, свойственного каждому человеку, но у большинства — неразвитому.

В. В. Миртов утверждал к тому же, что путем определенных упражнений каждый желающий может овладеть таковыми способностями в полном объеме. Сведения эти сообщались в нескольких строках, а остальная часть статьи была посвящена критике "тлетворной идейки В. В. Миртова, от которой за версту несет поповщиной, мракобесием и оголтелым идеализмом". Подписана статья была М. Преклонным.

Почему же заинтересовался ею Георгий? Да потому, что в секрете от всех держал он свою особенность — странное и необъяснимое умение предчувствовать будущее, возникавший вдруг внутренний голос, что заставлял его совершать самые неожиданные поступки, которые по прошествии времени оказывались единственно правильными.

Потому-то, прочтя статью, где пусть и в ругательном тоне говорилось о чем-то схожем с его даром, наш герой решил восстановить справедливость. Списавшись с живописногорскими журналистами, он узнал, что автор теории умер еще в семьдесят девятом году, но жив друг его и конфидент Глеб Евстигнеевич Краснопольский, доктор наук, ректор пединститута. К нему-то и решил обратиться наш герой. Однако на вежливый запрос ответа не последовало, а вскоре после этого был Георгий вызван редактором и получил срочное задание, оторвавшее от дела Миртова на месяц. Затем последовали еще две важных командировки, к тому же навалилась обычная редакционная текучка, так что лишь в начале декабря смог Георгий вернуться к волновавшей его теме. Он написал еще одно письмо, и через несколько дней пришел вполне благожелательный ответ с приглашением приехать.

Вслед за приглашением и случилась известная читателям история, так благополучно начавшаяся (и билет на самолет в кармане, и гостиница заказана), но скомканная по вине все того же внутреннего голоса черт знает каким образом…