Noli me tangere — о бесстыдстве

«Не касайся меня» — хорошо ли это или плохо?

1. У меня ипохондрия: воротнички, брюки я ношу на 1—2 номера больше, чтобы они не касались шеи или живота. У меня еще анально-уретральная ипохондрия: я постоянно чувствую, что у меня есть желудок, есть мочевой пузырь, которые надо все время опорожнять. От постоянного ощущения заполненности моего желудка и мочевого пузыря я, насколько я себя помню, часто хожу в уборную. Я все время (кроме состояний опьянения) чувствую, что у меня есть тело. Это ощущение неприятно: воротничок касается и сжимает шею, переваренная пища касается и давит на стенки желудка, моча — на оболочку мочевого пузыря. У меня редко бывает ощущение комфортности или удобства жизни, приятности физического существования. Но ведь это и значит иметь страх Божий, все время экзистенциально чувствовать, что я иду не долиной веселья, а долиной плача (Пс. 83, 7), что многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Небесное (Деян. 14, 22), что сила Твоя совершается в немощи и когда я немощен, я силен (2 Кор. 12, 9—10).

2. Но есть еще другое noli me tangere. Как павший в Адаме, я загражден самим собою от моего ближнего и от Бога.

Загражденность от моего ближнего. Я разговариваю с моим ближним. Он переходит на разговор личный, интимный, ноуменальный: о себе самом, обо мне, о моей ближнем. Положим, он говорит о моем ближнем, говорит серьезно и хорошо, его что-то волнует, он просит меня помочь ему, разрешить сомнения. Я тоже об этом много думал, но, как только меня спрашивает об этом же мой собеседник, я провожу между им и мною черту, заключаю себя в круг и говорю ему: noli me tangere. Я не говорю этого прямо: на его вопросы я отвечаю, но поверхностно, внешне, не по существу и искусно перевожу разговор на другую тему. То же самое и в первых двух случаях, и особенно нехорошо, что я замыкаюсь в себя, когда он говорит лично, интимно о себе. Я боюсь этих разговоров. Я не интересуюсь моим ближним, и это тоже: noli me tangere. Но об этом я писал уже в рассуждении «Дьявол в форме ничто».

3. У меня есть какое-то дело. «Дело» — не обязательно писание какого-либо рассуждения или исследования, хотя может быть и это. Главное же: пребывать в определенном строе души. А я, вместо этого, чтобы избежать главного, беру какие-то уже ненужные мне книги и читаю. Я замыкаюсь в себе от Бога, бегу от Бога, говорю Богу: noli me tangere. И об этом я писал в рассуждении «Дьявол в форме ничто».

4. Возможное возражение мне: это от стыдливости; интимное, ноуменальное — тайна, тайна неприкосновенна, защищается от прикосновения. — Что же, я защищаю свою тайну и от Бога и Ему не даю прикоснуться к ней? Но ведь Он же и дал мне эту тайну, этой тайной Он дал мне лицо, и в конце концов эта тайна — Он Сам. Почему же я и Ему говорю: noli me tangere? Это не от стыдливости. Тайна закрывается только от тех, кто уверен в себе: в своем уме или в своей праведности. Во всех остальных случаях духовное noli me tangere не стыдливость, а трусость, боязнь нарушить свой душевный покой, свое Bestehende. Тайна, именно как тайна, требует своего раскрытия, но большей частью не в прямой речи, а в косвенной: открывается, скрываясь, и скрывается, открываясь. Потому что это тайна — то, что превосходит человеческое разумение. Поэтому и не может быть сказана прямо. Но я, особенно с моим ближним, в некоторых вопросах и не пытаюсь сказать ее ни прямо, ни косвенно: замыкаюсь в свой круг и говорю ему: noli me tangere. А часто говорю это и Богу. Иногда даже и писание какого-нибудь рассуждения или исследования — замыкание в себе, бегство от Бога.

«И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились» (Быт. 2, 25).

После же грехопадения — вкушения от древа познания — открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания (Быт. 3, 7). Не «увидели», а именно «узнали». Тогда это уже не физическая, а духовная нагота. «И услышали голос Господа Бога... и скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями рая. И воззвал Господь Бог к Адаму, и сказал ему: где ты? Он сказал: голос Твой я услышал в саду, и убоялся, потому что я наг, и скрылся» (Быт. 3, 8—10). Почему Адам, услышав голос Бога, убоялся и скрылся от лица Господа Бога? Почему он устыдился своей наготы? До грехопадения, то есть до вкушения от древа познания, он не стыдился своей наготы: таким сотворил его Бог. Он устыдился, узнав свою наготу. Нагота — не зло, Бог сотворил Адама нагим; животные наги, не стыдятся своей наготы, не знают ее и невинны. Адам узнал. Нагота не зло, знание своей наготы — зло, Богу все возможно, Он мог предотвратить грехопадение — узнавание своей наготы. Но не предотвратил: чтобы у человека открылись глаза. Праздный вопрос: если Богу все возможно, не мог ли Он открыть человеку глаза другим способом, не допустив греха? Глупо рассуждать о том, что бы Бог мог сделать. Есть факт: нагота — грех — узнавание наготы — стыд — открывание глаз — бегство от Бога. Мы можем только найти некоторые соотношения и зависимости между этими состояниями.

Пока Адам и Ева не знали своей наготы, у них не было и свободы воли: ни мнимой свободы выбора, ни абсолютной свободы; была только одна воля Божия, они подчинялись ей, даже не зная, что подчиняются ей. До свободы выбора не могло быть и свободы выбора. Поэтому они не виноваты, что пали. Бог дал им свободу выбора, навязал им свободу выбора — это и было грехопадением. В грехопадении бог наложил на Адама — на всех нас, на меня — вину за грех, в котором Адам, мы, я не виноваты. Но как только Он наложил на меня эту вину без вины — свободу выбора, я уже действительно стал виноват: не потому, что я охотно воспользовался навязанной мне свободой выбора, все время пользуюсь ею и уже не могу не пользоваться ею, но потому что Бог наложил эту вину на меня, я уже виноват: реально ноуменально виноват. Наложив на меня вину без вины, Бог сказал мне: ты грешник. И как только Бог сказал мне: ты грешник, я уже действительно, добровольно и свободно — грешник и, услышав голос Бога, бегу от Него.

Узнав в грехе свою наготу, я получил лицо — личность. Тогда увидал и лицо Бога, то есть Его личность. Но, не имея лица, я не могу видеть или знать лицо Бога. До грехопадения Адам не знал и лица Бога, Бог был для него только Божеством, так же как и для животных до сих пор: еще не было разделения царства природы и царства благодати; Бог был всё во всём. Личная встреча человека с Богом возможна только после грехопадения: пока у самого Адама не было лица, он не мог видеть и лица Бога. Получив же в грехе лицо, Адам и в Адаме и я устыдился, убоялся и пытался и пытаюсь скрыться от Бога.

Почему Адам и Ева сделали себе опоясания, а не прикрыли другие члены тела? Потому что эрос — наиболее сильное желание, в нем Адам устыдился вообще своего желания, своей природности. В конце концов стыдно от всякого «я хочу». Христос сказал в Гефсимании: впрочем пусть будет не как Я хочу, а как Ты хочешь. А я все время говорю: пусть будет не как Ты хочешь, но как я хочу. Тогда и возникает духовная стыдливость — страх и бегство от Бога. Я говорю Богу: noli me tangere.

Но этот страх амбивалентен: страх — симпатическая антипатия и антипатическая симпатия (Кьеркегор). В страхе Божием я не только скрываюсь от лица Его, но одновременно и бесконечно заинтересован Им. Моя бесконечная заинтересованность Богом — лицо, которое Он дал мне, то есть моя личность. Виной без вины, которую Он наложил на меня, Он дал мне лицо — бесконечную заинтересованность Богом.

Духовная стыдливость — лицемерие. Адам и Ева думали обмануть Бога, надев опоясания. Так и я обманываю себя свой духовной стыдливостью. Трижды лицемерю я в духовной стыдливости: скрываясь, как Адам, от лица Господа Бога, говорю Богу: noli me tangere. Заключаю себя в круг, замыкаюсь самим собою, говорю моему ближнему: noli me tangere. Боясь своей духовной наготы, замыкаясь от себя самого, скрываясь от себя самого, самому себе говорю: noli me tangere.

Духовная стыдливость — первоначальная форма греха и все время поддерживается желанием душевного комфорта: легче, удобнее, приятнее жить, не видя своей духовной наготы. Но она есть, и каждый человек в конце концов чувствует ее. Тогда старается покрыть ее. Но так как сам я не могу этого сделать — только Бог, верой, которую Он дает мне, покрывает ее, то я лицемерю, прикрываясь своей духовной стыдливостью.

Формы лицемерия или духовной стыдливости:

Хам подглядел духовную наготу своего отца и, злорадствуя, рассказал о ней своим братьям. «Хам» стало нарицательным именем. Хамская бесстыдность — подглядывание чужой наготы, чтобы скрыть свою, покрывание своей наготы опоясанием из смоковных листьев, чтобы скрыть ее от Бога, от ближних и, может, главное — от себя самого. Потому что от Бога все равно не скрыть, от людей иногда можно скрыть, но легче всего, приятнее и спокойнее — скрыть свою наготу от себя самого. Тогда духовная стыдливость — фарисейское лицемерие. Хам был первым фарисеем и лицемером.

Различно лицемерит человек, пытаясь духовной стыдливостью прикрыть свою наготу: можно прикрывать ее цинизмом — циническое бесстыдство тоже одна из форм духовной стыдливости. Мне кажется, во времена Ренессанса она была особенно сильной. Покаяние, когда оно становится игрой и переходит в хвастовство своими недостатками, тоже от духовной стыдливости. Самая же лицемерная стыдливость — это уверенность в себе самом: в своем уме или в своей праведности.

Словами «духовная стыдливость» я только прикрываю свое лицемерие, свою трусость, свое желание духовного комфорта, когда говорю Богу, ближнему и себе самому: noli me tangere. Лучше прямо сказать: духовное бесстыдство, настоящее полное до конца бесстыдство, экзистенциально ноуменальное бесстыдство — ответ Богу на Его вопрос мне: где ты? Я здесь, перед Тобою, нагой, каким Ты и создал меня, в грехе через древо познания открывающий глаза, тогда стыдящийся Тебя, боящийся и убегающий от Тебя, а сейчас в полном экзистенциальном бесстыдстве стою один перед Тобою, и бежать мне уже некуда. Вот, мне кажется, ответ Богу на Его вопрос: где ты? Тогда Он покрывает мою наготу, берет на Себя вину, возложенную Им на меня. Потому что в этом экзистенциальном полном бесстыдстве, бесстыдстве в сокрушении духа мне уже некуда бежать от Бога: Бог поймал меня.

<1966>