Новая реальность

Глава 20

— Где её черти носят? — я пнул попавшую под ноги ветку, раздраженно посматривая по сторонам. Начинало смеркаться, а освещение парка Пале-Рояля оставляло желать лучшего. — Неужели она не понимает, что этот парк очень опасен?

— Успокойся, государь, — рядом со мной шел Румянцев, а так как я пребывал не в самом лучшем расположении духа и шел, положив руку на эфес шпаги, то со стороны наше шествие выглядело так, будто граф вышел прогуляться, а рядом с ним шел напряженный телохранитель. — Ее высочество, принцесса Филиппа, естественно, осведомлена об опасностях парка, как-никак это ее дом, но она также знает, что во дворце ей оставаться еще более небезопасно. Ее свежесть, невинность и стойкость влечет к ней, как пчел к цветку, распутников самого разного толка. Я вообще удивляюсь, как она сумела остаться такой в этом царстве разврата, начало которому положил ее отец, устраивая в этих стенах самые разгульные оргии, которым позавидовали бы жрецы и жрицы Вакха.

— Вы узнали, Александр Иванович, почему была расторгнута помолвка с инфантом Карлом? — я снова огляделся, чтобы найти хотя бы какой-нибудь указатель, указывающий, где находится этот чертов пруд с павильоном Венеры, в котором Филиппа так любит зависать. Указателей нигде не было, и мы двигались по спирали, стараясь не пропустить заветный поворот. Я искал ее, чтобы попрощаться и раскрыться, потому что утром мы уезжаем, и я с Филиппой не увижусь почти год. Румянцев нужен мне был для того, чтобы я не наделал глупостей. Александр Иванович все понимал и только усмехался, как бы говоря, что это ничего, он тоже был когда-то таким же молодым и пылким.

— Там какая-то очень некрасивая история произошла, государь. Родная сестра ее высочества была помолвлена с инфантом Луисом, но когда, согласно договору, ко двору прибыла Филиппа Елизавета, ее отношения с сестрой резко ухудшились, поговаривают, это случилось потому, что инфант Луис не на шутку увлекся ее высочеством. В итоге произошла безобразная сцена между братьями, да еще и Луиза Елизавета подлила масла в огонь. Королева Изабелла приняла сторону Луизы, и помолвка Карла с Филиппой была разорвана. При этом саму Филиппу никто не спросил о том, как она к этому относится, но я немного поболтал со старым другом, прибывшим на днях из Мадрида, так вот он утверждает, что никаких даже скрытых намеков Филиппа Елизавета Луису не подавала, и со стороны казалось, что она искренне пытается отыскать в нем положительные черты, чтобы их семейная жизнь сложилась удачно.

Я только сжал и разжал кулак. Да где же этот чертов павильон?

С Филиппой мы практически не виделись наедине, да она вообще крайне редко посещала увеселения, проводимые в нашу честь, которые были ежедневными и уже на третий день сидели в печенках не только у меня. Но я исправно появлялся на этих сборищах, потому что на них всегда можно было узнать что-нибудь действительно интересное. На четвертый день я столкнулся с Филиппой на одном из празднеств, и едва не прошел мимо, потому что едва узнал. Ее упаковали в роскошное платье, которое на ее хрупком теле смотрелось глупо, сделали высокую прическу, обильно посыпав волосы рисовой пудрой, и разукрасили лицо. Она стояла за одной из колонн, за которыми я сам любил прятаться, а ее маман занималась своим любимым делом – шпыняла дочь как могла.

— Вы только посмотрите на себя, — герцогиня шипела, как рассерженная змея. — Этот вульгарный загар никак не убирается даже тем количеством пудры, что нас вас сейчас присутствует.

Я слегка притормозил, и едва не упал, разглядев девушку, потому что я ее реально не узнал. Да как ее мать-то узнала, когда буквально оторвала от меня? Хорошо, что колонн в зале много, и можно спрятаться за одной из них, и спокойно понаблюдать за Филиппой. Держалась она достойно дочери герцога Орлеанского, регента Франции, ходила с высоко поднятой головой, но я видел, что праздник ее угнетал. Она держалась особняком, и не примыкала ни к одной из групп людей, на которые в итоге оказались разбиты все гости. Ко мне подошел Шереметьев и тихонько сказал по-русски.

— Надеюсь, ты запретишь ей так уродовать себя, когда женишься. Я, признаться, даже не сразу ее узнал, настолько она отличается от той девушки, которую увела герцогиня, — я покосился на Петьку, но промолчал, продолжая смотреть на Филиппу, остановившуюся недалеко от нас, и спрятавшуюся за веером.

И тут к ней подошла довольно миловидная блондинка.

— Ах, ваше высочество, вам так идет это платье, — промурлыкала она, оглядывая Филиппу, и останавливая взгляд на декольте девушки. — Вы должны признать, что французские портные настолько талантливы, что умудряются показать то, чего вовсе нет. Жаль, что вашего жениха здесь нет, он бы оценил подобное зрелище, — ах ты ж стерва, намекаешь на то, что у хрупкой девочки, которой едва исполнилось пятнадцать лет, нет таких же пышных форм как у тебя? Пальцы Филиппы, которыми она сжимала веер, побелели, и я уже готов был услышать треск ломаемых пластинок, а также был готов к тому, что она сейчас просто уйдет. Подняв подбородок, но уйдет, потому что действительно трудно было что-то противопоставить тому, что ей сейчас сказали. Ну нет у нее третьего размера, и что? Она худенькая невысокая девочка с глазами олененка, у нее и не должно быть… так, спокойно, Петр, спокойно, ей это не впервой, а при нашем дворе, она и не такое услышит. Но, к моему удивлению, Филиппа не ушла. Она улыбнулась сладкой улыбкой и таким же приторным тоном ответила.

— Ах, боюсь вас разочаровать, графиня, но это платье я привезла из Мадрида. О, вы должны признать, что насколько искусны испанские портные, чтобы показать то, чего нет, настолько же бездарны французские, чтобы скрыть то, что, по-вашему, имеется в наличии. А теперь прошу меня извинить, вдовствующая герцогиня Орлеанская желает меня видеть подле себя, — и она отошла от опешившей блондинки с истинно королевским видом.

Мы с Шереметьевым переглянулись, и Петька прыснул.

— А у нее очень даже змеиный язычок. Думаю, что тебе на этот раз действительно повезло, государь Петр Алексеевич, — и Шереметьев в знак одобрения сжал мое плечо. Я кивнул ему и направился за Филиппой, которая стремительной походкой направлялась в сторону открытых окон.

Когда я вышел вслед за ней, то увидел, что она стоит, прислонившись лбом к колонне в тени, так, что падающая на нее тень практически скрыла ее от любопытных взглядов.

— Ваше высочество, — я подошел и остановился, не подходя слишком близко. Она выпрямилась и обернулась, внимательно меня разглядывая. Молчание затягивалось, и я уже думал, что нужно что-то сказать, но Филиппа меня все же опередила.

— Я хочу попросить прощения за то, что повела себя в тот вечер слишком вольно, и, возможно, дала вам повод думать, что я вполне доступна, но вы меня не узнали, и это было так… необыкновенно. Нам нельзя больше встречаться, Петр Михайлов, это неправильно.

— Что же в этом может быть неправильным? — я невольно нахмурился.

— То, что я две ночи думала о вас, и совсем не думала о своем женихе! — она прижала руки к заполыхавшим щекам и попыталась проскочить мимо меня. Я же перехватил ее руку, думая, что сейчас вполне подходящий момент, чтобы отвести ее немного дальше в парк и закончить весь этот фарс.

— Филиппа…

— Оставьте меня, прошу вас, — она так сильно рванула руку, что я не сумел ее удержать, а стиснуть сильнее – это оставить на нежной коже синяк. — Оставьте мне хоть немного гордости, — и она, подхватив юбки убежала. Я же стоял и тер лоб, соображая, что сейчас произошло.

— Ну ничего, в Москве мы во всем разберемся. Там ты не сможешь бегать от меня вечно, — прошептал я, направляясь прямиком в выделенную мне спальню, чтобы перед сном еще раз просмотреть начинающий приобретать вид полноценного договора, наброски брачного соглашения.

Свернув на очередной виток спирали, мы с Румянцевым подошли к какой-то лавке, и я уже хотел пройти мимо, но тут меня привлекла арабская вязь на вывеске. Резко развернувшись, я вошел внутрь. На меня обрушилось такое смешение запахов, что я несколько раз чихнул, чем привлек внимание хозяина лавки, маленького с бегающими глазками, чернявого. Именно такими я всегда представлял себе восточных торговцев.

— Господа желают что-то приобрести? Может быть, духи, или румяна? — затараторил торговец, но я прервал его, властно подняв руку. Что меня всегда поражало в этих людях – они всегда четко могли распознать, кто действительно правит бал. Торговец практически не смотрел на Румянцева, он обращался ко мне и только ко мне, безошибочно определив, кто из нас главнее.

— Нет, духи меня не интересуют, — я навалился животом на прилавок и заговорщицки прошептал громким шепотом. — Я хочу что-нибудь совершенно необычное, из самого сердца сераля, — я знал, что у восточных женщин, особенно проживающих в гаремах владык имеется испокон веков небывалое количество всевозможных приблуд, используя которые они старались привлечь внимание господина, и хна с сурьмой здесь стояли далеко не на первом месте – это был так, эконом-вариант, для самых бедных. У меня же куча скучающих химиков дома, которым можно дать задание сделать нечто похожее, и куча Лизкиных денег, которые я уже прикидываю, как можно потратить с пользой.

— О, кажется, я знаю, что имеет в виду молодой господин, — хозяин развратно мне подмигнул, за что едва не получил в рожу. Я в последний момент сдержался, чтобы ему не зарядить в нос. — Вот, — хозяин нырнул под прилавок и тут же вынырнул обратно, протягивая мне какую-то мазь в широкогорлом флаконе. Крышка была плотно притерта, а когда я ее открыл, то тут же поморщился из-за резкого запаха, который заглушил даже запах различных духов.

— Что это? — спросил я резко, выпрямляясь и пристально глядя на хозяина.

— Это мазь, которая может удалить волоски с тела гурии, делая ее кожу нежной, как попка младенца, — ответил хозяин и расплылся в сальной улыбке, которая быстро погасла. — Но она почти не пользуется здесь спросом, и это так обидно, особенно когда видишь, сколько времени французы уделяют ублажению плоти.

Депилятор? Серьезно? Нет, я слышал, что наложницы султана не должны были иметь на теле ни волоска, но…

— Покажи, — я указал на его запястье, покрытое густыми черными волосами. Хозяин было дернулся, но я приподнял бровь, демонстративно положив руку на рукоять кинжала. — Покажи, живо.

Мазь легла поверх жестких волос на руке араба. Прошла пара минут, когда он с таким вздохом, словно я потребовал его отдать мне единственную дочь, начал соскребать мазь специальным серебряным скребком. Когда последние следы мази были убраны, мы с Румянцевым с недоверием уставились на абсолютно чистое запястье.

— Это какой-то фокус, государь? — повернулся ко мне Александр Иванович.

— Нет, это не фокус, — я покачал головой. — Беру три флакона. Что еще есть на складе? — сказав последнюю фразу, я не сумел сдержать усмешку. Никогда не думал, что ее можно будет где-то ввернуть.

— Вот, — хозяин протянул мне какой-то брусок. Я взял его, повертел в руках и недоуменно посмотрел на хозяина. — Этим трут кожу, чтобы уменьшить потливость, — я быстро провел бруском по ладони и поднес к глазам. До меня донесся очень тонкий, невесомый запах в котором я опознал вербену, а ладонь была как будто я ее намазал антиперспирантом.

— Я слышал, что это один итальянец придумал подобную вещь, — медленно проговорил я, вытаскивая золотой.

— Итальянец не мог придумать то, чем пользовался еще благословенный Сулейман Первый и Хюррем-султан, если только он не украл эти знания, — хозяин аж побагровел от такого несправедливого на его взгляд обвинения.

— Я верю, и беру эту штуковину… тоже три, — и я кинул на прилавок золотой, который исчез едва ли не быстрее, чем успел коснуться почерневшего от времени дерева.

Мы вышли из лавки, и я снова быстро зашагал по тропинке. Румянцев догнал меня и пошел рядом.

— Я могу узнать, государь, зачем…

— А почему бы и нет? — я покосился на графа. — Елизавета, теперь уже герцогиня Орлеанская, выделила значительную сумму денег, чтобы я построил большую мыловарню, чтобы мыло стало дешево и доступно даже беднякам. Конечно, разное качество мыла будет порождать разные цены, это естественный процесс. Но, почему бы наряду с мылом не делать что-то еще? Вот эту мазь, например, — я потряс холщовой сумкой, в которую торговец упаковал мои покупки, которые стоили, конечно, меньше золотого, так что на сумку я мог рассчитывать. — Задать Юдину задачу, рассказать про историю Хюррем, которую до сераля звали Роксоланой, и чтобы он обязательно упомянул про то, что своим успехом она была обязана именно вот таким интересным вещицам. Ну и название погромче, что-нибудь типа: «Из глубин сераля в вашу баню», — я не выдержал и хохотнул. — А вообще это благодатная тема. Вот кто знает толк в омовениях, так это османы. Так что и у них есть чему поучиться, потому что, знаешь, Александр Иванович, чего у османов мало? — он покачал головой, а я глядя на тропинку сразу же ответил. — У них мало болезней, которые принимают вид ужасных жатв. Так что да, я пойду на многое, чтобы научить тому же мой народ, если в итоге это убережет его от беды.

И тут мы вышли к живописному пруду, на берегу которого раскинулась беседка, внешне напоминающая каменный грот. На берегу располагались в произвольном порядке огромные плоские камни, и было так легко представить, что на одном из этих камней, нагретых солнцем, сидит Филиппа, распустив длинные черные волосы, чтобы они быстрее высохли после купания. Мне на глаза попалось какое-то белое пятно. Подойдя поближе, я увидел, что это была раскрытая книга. Значит, мы действительно нашли это место, которое так любила принцесса. Но почему она ушла, оставив тут книгу… Внезапно я вспомнил обстоятельства нашего знакомства – она бежала, потому что была уверена, что за ней кто-то следит.

— Филиппа, — я быстро вошел в грот, но он был пуст. — Филиппа!

Тут, словно в ответ на мой призыв, невдалеке раздался женский крик. Бросив книгу и сумку с купленными восточными диковинками, я бросился в ту сторону. Кто бы знал, каким словами я ругал себя за то, что потерял в арабской лавке драгоценные минуты, потому что, в противном случае мог бы быть уже здесь, а не бегать кругами, с ужасом думая, что опоздал.

Раздавшийся совсем близко крик, привел меня к очередному пруду, скорее к большой луже, возле которой какой-то хрен пытался повалить на землю, отчаянно вырывающуюся Филиппу.

— Отпустите меня! — она махнула в очередной раз рукой, и мужик грязно выругался, невольно отшатнувшись, и схватившись за щеку.

— Ах ты, сука… — но этой секундной задержки хватило мне, чтобы одним прыжком оказаться возле Филиппы и встать перед ней.

— Вам же было ясно сказано, сударь, что девушка не жаждет вашего внимания, — я обратил внимание, что Филиппа замерла у меня за спиной, а мужик отнял руку от лица и ощерился. Он был хорошо одет, при шпаге, что являлось прямым доказательством того, что передо мною дворянин. На щеке у него было глубокая кровоточащая царапина, да, доказательства того, что Филиппа не слишком хотела очутиться в его объятьях, были, так сказать, налицо, точнее на лице.

— Отойди, щенок, и не мешай мне. Я уже не первый вечер наблюдаю за этой мещаночкой, и поклялся себе, что буду у нее первым, — понятно, он ее не узнал, и не мог знать, что именно меня, согласно договору, который почти готов, назначили, чтобы быть для нее не просто первым, а единственным.

— Вы ошибаетесь, сударь… — он не дал мне его разочаровать, объявив, что за коронное преступление, а то, что он только что хотел сделать, считалось именно коронным преступлением, полагалась смерть и была эта смерть не особо приятной. Я не сумел всего этого ему объяснить по одной простой причине, он бросился на меня и сумел повалить на землю, точнее, мы упали в пруд. Филиппа завизжала. Ну что ты, маленькая, я с волками один на один выходил, с матерыми, вооруженный лишь кинжалом, так что и с этим весьма озабоченным господином, с божьей помощью, справлюсь.

Он был грузнее меня, и менее гибким, а в воде много не навоюешь, так что я весьма ловко вывернулся и вскочил, обнажив шпагу. Мужик, через секунду уже стоял напротив меня, с перекошенным от бешенства лицом.

— Защищайтесь, сударь! — и он бросился на меня со шпагой, как носорог.

Не зря мы с Петькой столько времени убили на бесконечных, практически ежедневных тренировках. Круговой батман, поймать равновесие, стойка и удар. Классический ку де коте а гош, от которого он почему-то не сумел защититься.

На самом деле шпага очень легко входит в тело человека, встречая препятствие только тогда, когда задевает кость. Вот и моя шпага вошла очень легко, затем пришло ощущение сопротивления, а потом траектория движения слегка изменилась, и шпага словно провалилась в пустоту. Сердце. Именно провалом в пустоту описывают попадание в сердце. Рывком выдернув шпагу, я смотрел как он медленно падает на колени, на его лице ярость сменяется изумлением, а затем он валится лицом прямо в ту самую лужу, в которой мы с ним до этого искупались.

— Государь! Петр Алексеевич! — на эту небольшую полянку вывалились два гвардейца, Румянцев, в одной руке сжимающий шпагу, а в другой мою холщовую сумку, Петька Шереметьев, тоже с обнаженным клинком… Я прислушался к ощущениям. С того момента как я услышал крик Филиппы, и выскочил сюда, прошло всего две минуты, именно на таком расстоянии от нас с Румянцевым «прогуливался» граф Шереметьев с парой гвардейцев.

Я подошел к Филиппе и очень осторожно вытащил у нее из руки короткий нож, которым она порезала морду своему несостоявшемуся насильнику. На меня девушка не смотрела, она не отрывала взгляда от тела, неподвижно лежащего неподалеку.

— Я слышала, что больше всего он любит глумиться над девушками, не достигшими шестнадцати лет. Он ведь не просто их… он… — она закрыла глаза. — Я никогда не думала, что он зайдет так далеко, но в этом виде он меня не узнал, принял за мещанку, гуляющую в парке. Парк ведь открыт для посетителей, — ее ровный безэмоциональный тон мне очень не понравился. Чтобы привлечь внимание Филиппы к себе, я схватил ее за плечи и несильно встряхнул.

— Филиппа, посмотрите на меня, — она перевела взгляд с тела на меня. — Теперь вы наконец-то поняли, что нельзя в этом парке гулять одной без охраны?

— У меня нет охраны…

— Есть, с этого дня есть, — я взглянул на Румянцева, который в этот момент вкладывал шпагу в ножны. Заметив мой взгляд, Александр Иванович утвердительно кивнул. Я снова посмотрел на мою принцессу. — Обещайте мне, что никуда больше не выйдете, пока не дождетесь сопровождения, которое выделит вам граф Румянцев?

— А зачем? — Филиппа все еще говорила спокойно. — Когда твоя родная сестра кричит прилюдно, что ты шлюха, что ты похищаешь чужих женихов, а тот, кого ты уже стала считать своей защитой и опорой ничего не делает, чтобы тебя защитить… Зачем? Если все во Франции и в Испании уверены, что Филиппа Елизавета – порченый товар, который сейчас важно продать кому-нибудь, кто не в курсе этих подробностей и как можно быстрее, пока он не узнал? Зато я впервые почувствовала свободу. Свободу делать и говорить все, что захочу, потому что испортить мою репутацию еще больше – просто невозможно!

— Пойми, дурочка, что сейчас речь идет не о твоей репутации, а твоей жизни! — я снова ее слегка встряхнул. — Да посмотри ты на меня! — поймав взгляд карих глаз я тихо добавил. — Поверь, я способен тебя защитить. Обещай, что будешь во всем слушать графа Румянцева, поклянись.

— Кто ты? — она смотрела мне прямо в глаза. Сейчас, мне казалось, что кроме нас в этом маленьком тупичке, одном из многих в этом парке, никого больше нет. — Ты ведь не просто Петр Михайлов?

— Нет, не просто. Я император Петр, тот самый, кому тебя хотят побыстрее отдать.

— Я догадывалась. Просто не могла поверить, что мне может хоть раз в жизни повезти. Что тот Петр, который мне снился, и мой жених – это один и тот же Петр. Мне ведь никогда не везло, ни разу в жизни, так почему сейчас должно было быть иначе, — она говорила все тише и тише, под конец я уже с трудом мог расслышать, о чем она вообще говорит. И тут она уткнулась мне в плечо и всхлипнула раз, другой, а затем разревелась, судорожно стискивая в руках лацканы мокрого камзола. Я лишь растерянно оглянулся на Петьку, который пожал плечами и склонился над телом убитого мною мужика. Я прислушался к себе, пока осторожно гладил по голове Филиппу, которая со слезами выплескивала все, что так долго копилось на душе: все свое разочарование, всю безнадежность, в которую превратилась ее жизнь. Наверное, это странно, но я не чувствовал ни сожалений, ни раскаянья, только глухое удовлетворение – этот подонок заслужил, чтобы его прирезали как бешеную собаку. Наконец, слезы пошли на убыль, и Филиппа немного отступила от меня, опустив взгляд в землю. Ну что еще? — Мне нужно будет учить русский язык, а он мне показался очень сложным, и… мне же придется принять православную веру?

— Да, — я серьезно кивнул. — Ты сменишь веру? Ты приедешь ко мне?

— Когда? — она подняла глаза, и я вновь увидел в них тот самый блеск, как тогда, когда она с детской непосредственностью радовалась фейерверку.

— Через год.

— Да, я приеду, — и она повернулась к Румянцеву. — Граф, я прошу подобрать мне учителей русского языка, русских обычаев и пригласить православного священника, чтобы он подготовил меня, — эта девочка была предельно серьезна, и теперь никто не замечал ее растрепанного вида и порванной одежды, все видели в ней будущую императрицу, и Румянцев первый принял ее в этой роле, склонив голову.

— Конечно, ваше высочество. Да, я просил бы вас послушать совета государя и не выходить из дома без надежного сопровождения, — теперь уже кивнула она, признавая его правоту.

Петька тем временем поднялся и кивнул на тело.

— А кто это вообще был?

— Граф Жан Батист Франсуа Жозеф де Сад, — Филиппа пожала плечами, презрительно поджав губы. Мне вообще показалось, что она с трудом сдерживается, чтобы не отпинать хорошенько его труп.

— Кто? — невольно вырвалось у меня. — Граф? Не маркиз?

— С чего бы де Садам становиться маркизами? — Филиппа передернула плечами. — К счастью он не успел обзавестись наследником, и их проклятый род пресекся, — она подошла к нему, и под нашими изумленными взглядами вывернула карманы, забирая все ценное, даже с пальцев перстни стащила и бросила свою добычу в мою холщовую сумку, первое, что попалось ей на глаза. Затем она поднялась, и с нескрываемым удовлетворением произнесла. — Граф подкарауливал свою очередную жертву, а в это время грабители подкараулили его, такое случается, особенно в парке Пале-Рояль.

Я подобрал челюсть и в последний раз посмотрел на темную кучу, бывшую когда-то графом де Садом, приходящимся, скорее всего, отцом того де Сада, которого в моем мире знали, как маркиза. Ну, можно сказать, что я немного почистил этот мир. Как там говорится? Убив змею, ты тем самым сорок грехов с себя снимаешь. А принцесса хороша. Только вот не могу понять, мне такая ее хозяйственность, она ведь не выбросила драгоценности, снятые с графа, а аккуратно сложила в сумку почти мужа, нравится, или все же не очень?

По шее потекла капля с мокрых волос. Я передернулся. Сделав шаг к Филиппе, на мгновение прижал ее к себе и поцеловал – коротко, жестко, и тут же отпустил. Она смотрела на меня широко открытыми глазами, поднеся руку к губам, я же повернулся к Румянцеву.

— Привези мне ее, Александр Иванович, — затем кивнул гвардейцам. — Сопровождайте.

И пошел прочь, не оглядываясь, а сзади за мной неслышной тенью шел Петька.

Утром мы уехали очень рано, еще даже толком не рассвело.

Сейчас нас не задерживали кареты и обозы, мы практически нигде не останавливались, лишь затем, чтобы дать коням отдых. Все под конец слилось в непрерывную серую ленту дороги.

Окончательно определившись с приданым, Румянцев завершил подготовку брачного договора аж на одиннадцати листах. Видимо, Филиппа была права, французы ко всему прочему так сильно хотели избавиться от опозоренной принцессы, что, почти не торгуясь в качестве приданого обязались доставить четыре линкора, и семь фрегатов в полной оснастке. Эти корабли и должны будут через год доставить Филиппу в Россию, чтобы она стала моей женой. Ну а мне за этот срок нужно было очень много проблем решить, чтобы хотя бы медовый месяц полноценный провести, не подпрыгивая из-за очередного кризиса.

Сейчас же меня ждали результаты деятельности Ушакова, и куча до сих пор нерешенных проблем.

Проезжая по Австрии, мы заехали за Фридрихом, который не оставил своих планов поехать в Россию, и с готовностью присоединился к нашему отряду.

В Европе не происходило ничего, от слова совсем. Словно мир замер в ожидании чего-то, способного кардинальным образом изменить существующий порядок. Словно перед грозой, когда даже легкий ветерок не тревожит такое хрупкое спокойствие, или же как в глазе бури: но как бы его ни называли, оно в любом случае приводит к буйству стихии, сметающему все на своем пути. И самое главное – это устоять, а то и оседлать эту бурю, и кто сумеет сориентироваться первым, тот в итоге и станет царем горы.

К Москве выехали в солнечный ясный день. Было жарко, камзолы у всех были расстегнуты, но с тех пор, как пересекли границу Российской империи, почти все члены отряда чувствовали небывалый подъем.

— Что это? — Фридрих привстал на стременах и протянул руку, показывая куда-то вверх. На его лице при этом отразилось сильнейшее удивление. Я посмотрел туда, куда он показывал, приложив ладонь ко лбу, и не удержавшись, присвистнул. В небе над Москвой парил самый настоящий воздушный шар.

У него получилось! У Эйлера получилось! Опустив руку, я закрыл глаза. Я дома, и моя история только начинается.