Новые байки со «скорой», или Козлы и хроники

Предисловие с послесловием

Затевая в нашем с Дайнекой — соавтором, а по совместительству супругом — литературном блоге «Сказки „скорого“ врача», я всего-навсего надеялась развлечь друзей-читателей — хотя бы настолько, насколько развлекалась я сама, записывая эти «Сказочки». Мысль о том, что кто-то эти зарисовки отважится издать, мне в голову вообще не приходила.

Ан нет, друзья, — аукнулись мне мои «Сказочки», откликнулись. Положим, «Сказочки» не только мои — Дайнека тоже щедро руку приложил. Так что и ему они аукнулись-откликнулись.

Началось всё в духе самих «Сказок». Лежу это я по весне в больнице, своей неспецифической язвой маюсь. Как раз от общего наркоза после не слишком аппетитной процедуры отхожу.

И мерещится моим посленаркозным мозгам телефонный звонок. Будто звонит мне Вика Шервуд, наш выпускающий редактор в издательстве «Астрель».

— Слушай, — Вика мне как будто говорит, — я тут твои «Сказки „скорого“ врача» в Инете прочитала. Давай их издадим!

Я как бы здравомыслие пытаюсь проявить:

— Там, — говорю, — на книжку материала не хватает.

— Ничего, — мне на это Вика типа отвечает, — мы объема ради с картинками твои рассказки издадим!

— Ладно, — говорю, — давай с картинками. Как только от наркоза отойду, так сразу же возьмем и издадим!

Ну, глюк как глюк. Заспала я это дело, но поутру припомнила и Дайнеке, супругу, а по совместительству соавтору, чисто хохмы ради рассказала.

Супруга и соавтора от такого глюка про «Сказочки» с картинками сперва на полчаса пробило на хи-хи, а потом его терзнули смутные сомнения.

— Знаешь, — благоверный говорит, — какой-то это слишком глючный глюк, чтобы просто так вот приглюкаться. Ты уверена, что этот разговор тебе всего лишь примерещился?

Тут уже и я засомневалась. Перезваниваю Вике: так и так, мол, был ли разговор? Вика в ауте:

— Ты что?! Конечно, был! Я тут уже бюджет на книгу начинаю выбивать!

Короче, серия у них в издательстве прикольная идет, и «Сказочки» мои там как бы в тему. Но вот объем — да, в самом деле нужно как-то добавлять, добавлять причем весьма существенно. Вопрос, где взять?

Вопрос, конечно, интересный. Я, соавтора-супруга не спросясь:

— Что проще-то? У Дайнеки «Пасынки Гиппократа» давно не издавались. В ту же тему, хохма еще та. К тому же если в «Сказках» я как бы рассказчица, то в дайнековском романе — персонаж. Так что если эти тексты под одной обложкой поместить — самое оно как раз получится!

Слово за слово — на том и порешили.

И ведь пошла наша книжица в работу, мои «Сказки „скорого“ врача» и Мишкины «Пасынки Гиппократа». И вышла ведь, и даже впрямь с картинками. И не только вышла — разошлась, к тому же еще так, что в допечатках тиража мы уже запутались…[1]

Вроде всё, как будто хеппи-энд.

Ан нет, опять-таки, друзья. Перелистала я однажды нашу книгу и поняла, что очень многого я недоговорила. И в заначке материала у меня осталось до черта, и работа, что ни смена, свежим вздором радует. У нас, что ни дежурство, то сюжет…

В общем, содрогнулась я — и написала продолжение.

А что совсем смешно: хотите — верьте, не хотите — доверяйте, но вот терзает меня смутное сомнение, что даже и на этом «Сказки „скорого“ врача» так просто не закончатся.

В конце концов, не сказки это — жизнь.

Дела давно минувших дней

В тридевятом царстве, тридесятом государстве, в котором было всё не так, как врут и до сих пор, будучи в те незапамятные времена еще студенткой, устроилась я подрабатывать фельдшером на «скорую».

А как раз тогда Чернобыльская атомная станция рванула. Хорошо рванула, основательно. Не как какая-нибудь хилая японская Фукусима, а сразу же на пол-Европы с гаком. Под лозунгом «Советский мирный атом — в каждый дом».

Радиации народ, естественно, стремался. Чернобыльское облако до Ленинграда как бы не дошло, но продукты-то из тех краев всё равно на рынки попадали. Черешня «из-пид Таллинщины», например. Вроде бы дозиметрический контроль какой-то был, но поди в тогдашнем нашем царстве-государстве разбери, кто там что и каким местом контролировал.

В тот веселый период я и пришла работать на «скорую». Дружный коллектив подстанции на Васильевском, куда я угодила, состоял по большей части из людей интеллигентных, а потому дежурного крещения новичка посредством чая с пятью ампулами мочегонного я счастливо избежала. Как выяснилось позже, юмор у моих новообретенных коллег был куда своеобразнее.

На обкатку меня определили к давно сработавшейся бригаде, состоявшей из мрачного доктора и очень веселого фельдшера. Хорошая была бригада. К моему полному невежеству прожженные скоростники отнеслись с пониманием и пояснений не жалели.

После первого же вызова наш «рафик» лихо затормозил у Василеостровского рынка. Фельдшер заговорщицки шепнул мне на ухо:

— Спецзадание. Только для партийных. Ты член партии? Я растерянно помотала головой.

— Ну хоть комсомолка?

Я кивнула.

— Тогда ладно, только не треплись!

Я клятвенно пообещала.

Мы во всей своей скоропомощной форме по-деловому двинулись к фруктовым рядам: мрачный доктор с непонятным чемоданчиком в руках, фельдшер с прихваченной из машины простыней не первой свежести и я в кильватере, жутко гордая своей причастностью к каким-то важным тайнам.

Остановившись у лотка с черешней покрасивее, доктор поднял чемоданчик на уровень прилавка. Загадочный предмет немедленно заверещал.

— Дозиметр, новейшая секретная модификация, — немедленно просветил меня фельдшер.

— Дозиметрический контроль, — сурово буркнул доктор продавщице. — Запредельное превышение допустимого уровня радиации. Товар опасен для окружающих и подлежит немедленной конфискации.

Звучало так, что пререкаться было бесполезно. Торговка только горестно вздохнула, глядя, как доктор и фельдшер заворачивают ящик с отборной черешней в изрядно попользованную простыню и уносят в машину. Я следом трепетно несла секретный чемоданчик.

В машине ящик положили на носилки, рядом с моим местом. Я осторожно поинтересовалась, долго ли мне возле этой запредельно радиоактивной пакости сидеть. Мрачный доктор немедленно высказался в том ключе, что на хрена они меня с собой тащили, было же сказано — только партийным, и вообще, предыдущая новенькая тоже сильно возмущалась, так и довозмущалась до увольнения. Я испуганно заткнулась.

Дальше — больше.

Следующий вызов был (помню как сейчас) в котельную, расположенную на задворках Государственного университета. Едва мы въехали на территорию этого почтенного учреждения, доктор с фельдшером многозначительно переглянулись. Доктор снова вытащил свой секретный чемоданчик, который вновь старательно заверещал. Фельдшер пнул водителя в бок, тот немедленно притормозил и дальше ехал медленно, выписывая замысловатые зигзаги.

Я очень робко поинтересовалась:

— А здесь что, тоже радиация?

— Здесь немецкие мины, еще с войны остались, — снизошел до объяснений суровый доктор.

Я оробела окончательно, но всё-таки решилась уточнить:

— А дозиметр тогда зачем?

— А это не только дозиметр, это еще и миноискатель. Особая стратегическая разработка, исключительно для ленинградской «скорой», — доверительно сообщил мне фельдшер.

Я вновь заткнулась, напрочь изничтоженная собственным невежеством.

Молчала на вызове, молчала всю дорогу до станции. Молчала на станции, куда доктор с фельдшером торжественно внесли ящик с конфискованной черешней. В конце концов черешня оказалась на обеденном столе, при этом вместо скатерти была использована та же простыня. На халявную черешню к накрытому столу подтянулся весь наличный коллектив подстанции.

Тут я не выдержала:

— Как же так, она же радиоактивная, — растерянно сказала я.

— Да ну? — натурально удивился доктор.

— И с чего ты это вдруг взяла? — невозмутимо поддержал коллегу фельдшер.

Я вовсе растерялась.

— Так вы же ее сами проверяли. Дозиметром с миноискателем, — я показала на стеллаж с аппаратурой, где среди прочего стоял тот самый чемоданчик, — этим вот, новейшим, засекреченным!

Народ ржал долго. Смачно ржал, со вкусом, от души. Временами выпадая в белый, под цвет халатов, творожистый осадок. А когда все кое-как отхохотались, а иные даже отыкались, объяснили мне, что поразивший мое юное воображение таинственный прибор представляет из себя простой кардиофон. «Стратегическая разработка», уже порядком устаревшая, предназначалась всего-навсего для передачи ЭКГ по телефону. На расшифровку в общегородской диагностический кардиоцентр. Была в те незапамятные времена такая ерунда.

Словом, грамотно коллеги порезвились, содержательно.

Обижаться я на них особенно не стала. Развели и развели, новичку положено. К тому же и сама могла бы поработать головой. Ну какие, на фиг, мины могут быть на территории Университета? Тем более немецкие.

А вот дальше…

Ну не могло так просто мое первое скоропомощное дежурство завершиться! Просто по определению не могло.

Так что дальше получилось больше.

Глубокой ночью, благополучно сдав в больницу очередной инфаркт, мы с надеждой отдохнуть ехали на станцию. Внезапно, разбивая вдребезги мечты чуток поспать, засипела рация. Тоже новейшая стратегическая разработка, я уже помалу разбираться начала. Времен Очакова и покоренья Крыма.

Нас вызывала Центральная диспетчерская «скорой помощи».

— Бригада номер (прозвучал наш номер), вызывает Центр!

— Слушаем вас, Центр, — мрачно отозвался доктор.

— Бригада номер (снова прозвучал наш номер), вы где?

— Мы — здесь, — содержательно ответил мрачный доктор.

— Здесь — это где? — сурово уточнил Центр.

— У больницы Ленина, — еще мрачнее отозвался доктор.

— А какого черта вы у больницы Ленина, если вы уже как полчаса должны быть на Крещатике? — грозно вопросил неугомонный Центр.

Доктор опешил:

— На каком Крещатике?

— В Киеве один Крещатик!

Доктор начал заикаться:

— В к-каком Киеве?!

Центр с подозрением спросил:

— Вы там что, радиоактивной черешней обожрались?

Доктор выглядел так, словно без кастинга угодил в участники реалити-шоу Иоанна Богослова «Апокалипсис».

— Короче, — грозно подытожил Центр, — если через пять минут не будете на адресе, считайте, вы уволены!

На этом связь прервалась. Почему-то вся бригада, включая водителя, дружно посмотрела на меня.

— Я в Киев на Крещатик не могу. Мне к первой паре в институте надо быть, — на всем серьезе сообщила я.

Обалдевший доктор немедленно связался с Центром сам. По той же самой рации. Центр, выслушав галиматью про Киев и Крещатик, мягко посоветовал ему прилечь и протрезветь. Как-то даже слишком мягко посоветовал. Уточнять, какой это на сей раз оказался Центр и не надо ли нам всем сейчас же ехать на Арбат, к примеру, доктор не отважился.

Пришлось признать, что несколько минут назад мы по нашей маломощной рации, которая и в городе-то глючит через раз, в самом деле говорили с Киевом.

Крайней в этом казусе назначили меня.

— Ну хорошо, мы тебя разыграли. Ладно, ты нам отплатила. Но как, — утеряв всю свою мрачность и суровость, допытывался доктор, — как?! Объясни, будь человеком, как ты это сделала?

Остаток ночи я с пеной у рта доказывала всем, что я здесь ни при чем. Рацию не трогала, радиоволной паранормальным способом не управляла, в чертовщине до сих пор не была замечена. До тех пор, пока я с ними не связалась.

Всё равно коллеги не поверили. Мало того что поспать не дали, до утра пытая, что да как, так еще на всю подстанцию ославили. Будто бы в моем присутствии жуть с мрачным уклоном завсегда случается, а по ночам особенно. В неуставных отношениях с нечистой силой прямо обвинили, можно так сказать.

А впрочем — не без основания, замечу я, друзья, не без основания…

Дело об утраченной покойнице

Всяческая чертовщина на мою в те времена еще украшенную буйной гривой голову в самом деле постоянно сыпалась. Хуже перхоти цеплялась, ей-же-ей. С первого самостоятельного выезда.

Напомню, я тогда на «скорой» фельдшерила.

Фельдшер, понятное дело, не врач, поэтому он посылается на вызовы попроще. Ну, скажем, «упал». Или «травма руки». А то и вовсе «умер под вопросом». Есть такая фишка на «скорой». То есть пациент вроде уже и мертв, а родственники всё еще надеются на лучшее. А иной раз чада с домочадцами к телу попросту боятся подойти — воскреснет не дай Бог.

Вот на дебют такой вопрос мне и достался. Старушка девяноста с лишним лет. Умерла как будто. Под вопросом.

Поверх аппаратуры добрые коллеги нагрузили меня ценными советами. Все рефлексы, говорят, как следует проверь, кардиограмму трупу обязательно сними, а для гарантии еще нашатыря шприцем под кожу засади. По особо прогрессивной импортной методике. Если тело даже после этого тебе по морде не заедет, значит, всё океюшки.

По молодости лет и живости характера я далеко не сразу поняла, что спешить на «скорой» нужно медленно. Не спешишь — вопрос, глядишь, и рассосется.

Но я же в первый раз одна на вызов ехала!

Ответственность, опять же, долг зовет!

Короче, подхватилась я, в машину прыгнула и ну как со всем пылом неофита водителю накручивать хвоста: давай быстрее, говорю, гони, вдруг жива еще моя старушка! А тут я: привет тебе, привет…

А водитель у меня был опытный и мудрый. Уж он-то прекрасно понимал, что вся моя восторженность через месяц-два сама собой пройдет, и потому мне даже не перечил. К тому ж всегда забавно посмотреть на неофита, а на ревностного и усердного — вдвойне.

Так что к адресу мы подкатили во всем великолепии — с сиреной и мигалкой. Я ласточкой со всей аппаратурой и ценными советами на последний (разумеется!) этаж взлетела, палец к звонку протянула — ан нет звонка, лишь пара обгоревших проводочков из стены торчит. И вообще вся лестница — мрачняк, дом-то древний, чуть не аварийный.

Так, думаю, приплыли, началось.

Я осторожно постучала. Никакой реакции. Я постучала громче. Тишина. Я кулаками в дверь замолотила. Стучу я, колочу — безмолвствует народ, как будто все в квартире оптом вымерли. Но кто-то же на «скорую» звонил?!

Я на всякий случай к двери ухо приложила. Прислушалась. Нет, вроде ничего. Еще прислушалась — нет, вроде что-то мнится. Будто кто-то стонет там, внутри. Едва-едва, заупокойно так. И чем сильнее я прислушиваюсь, тем яснее мнится.

Я вниз к водителю: давай, мол, дверь ломать, там в квартире кто-то стонет-загибается. Водитель объявил, что почему-то он ничуть не сомневался, что со мной он точно не соскучится, но самолично дурью маяться не стал. Отослал меня обратно на этаж, а сам поехал в отделение милиции. Благо рядом было, за углом.

Уж не знаю, что и как он там народу объяснил, но буквально через несколько минут на площадке объявились два сержанта. На меня взглянули с недоверием, но дверь с петель без лишних сложностей снесли. Дюжие сержанты подвернулись.

Помните такую детскую страшилку: в черном-черном доме, на черной-черной лестнице, в черной-черной комнате?..

Так примерно там и оказалось. В квартире никого и ничего. Пусто там. Совсем. Сюрреализм такой: следы пожара старого, копоть на стенах и потолке. Света нет, паркета тоже нет, мебели вообще в помине нет. В сортире унитаза даже нет, я и туда на всякий случай заглянула. Ну и замогильно стонущей покойницы, понятно, тоже нет.

Классно первый вызов отработала. Реанимировать мне некого, констатировать, опять же, тоже некого. Труп от осмотра злостно уклонился.

Рассосалась у меня старушка под вопросом. А вопрос оставила.

А тут еще и дюжие менты на меня нехорошо уставились…

Кромешный детектив, короче говоря. Дело об утраченной покойнице. Перри Мейсон отдыхает, Шерлок Холмс уныло курит в сторонке. И явно не табак, потому как по-другому этот глюк всё равно никак не объясняется.

А сержанты на меня и впрямь неласково уставились:

— Ну-с, и где же тело? — говорят.

Нашли чего спросить: будто бы они со мной квартиру не обшарили!

— Так черт же его знает, — отвечаю.

А у ментов в глазах уже такое что-то, протокольное:

— Черт не свидетель, к делу не пришьешь. Колись, где труп?!

Колюсь:

— Не знаю, — говорю. — Украли, может быть?

Подозрение в задумчивых глазах ментов крепчало как мороз.

— А звуки, — говорят, — которые вы якобы здесь слышали? Какие звуки, а?

Я рада бы соврать, да вроде нечего:

— Послышалось, наверное, — я честно говорю. — Заупокойные такие звуки мне помстились, замогильные…

Сержанты странно так переглянулись.

— Какие? — осторожно уточняют у меня. — Какие? Замогильные?!

Всё, чую, если не в ментовку, то в дурдом сегодня точно попаду.

— Ну да, какие-то такие, — говорю, — вот примерно как сейчас на лестнице. Не слышите?

Мы в квартире содержательно общались.

А на лестнице и впрямь какой-то шум. Уж теперь-то явно не одной мне что-то мнится-слышится. Будто там сначала что-то заунывно заскрипело, кто-то гулко ойкнул, охнул там и глухо захрипел. Замогильно захрипел опять-таки, клянусь, так что мы уже втроем переглянулись.

А дальше слышим мы на лестнице шаги. Словно кто-то или что-то к нам сюда, в квартиру, поднимается. И ведь нечто же и впрямь там поднимается. Мерной поступью, неотвратимо, тяжело, грозными нездешними шагами. В черном-черном доме, по черной-черной лестнице, к черной-черной комнате…

Натужный зрак ментов совсем остекленел.

А шаги судьбы всё приближаются…

Сержанты из оцепенения вышли — и к двери. А там во весь проем — явление народу. В полутьме не сразу разберешь, в квартире ж света нет, но — вроде бы мужик. Большой. Совсем. В двери не помещается. Уж на что мои сержанты оба-два шкафообразные, так детинушка размером с них двоих. Амбал такой, статуй монументальный, мечта Зураба Церетели, мля.

На плече у мужика какой-то странный тюк, в руке не разбери-пойми, но вроде ломик. Статуй оживший с ломиком в руке. С топором, конечно, было б краше, но против правды жизни не попрешь. Статуй и без того на вид был криминальный.

Насчет тюка меня терзнули смутные сомнения…

А статуй уже в квартиру пробирается.

Сержанты оба-два со страху хором:

— Стой!!!

Статуй остановился. Сержанты:

— Кто идет?!

Статуй, раздумчиво, тягучим басом:

— Я…

Менты, фальцетом оба:

— Руки вверх!!!

Статуй не будь дурак и подчинился. Ломик, правда, из руки не выпустил, а вот тюк с плеча всем весом на пол полетел, смачно брякнулся и обернулся трупом. Натуральным, сухоньким таким, старушечьим, искомым. А детинушка над ним застыл, лом к потолку воздев…

Эх, всё равно топор по жизни был бы краше!

В общем — пауза, немая сцена, где там Гоголю.

Из всей компании я первая нашлась:

— Так вот же, — говорю, — она, моя покойница! Мужик, ты на кой член мою покойницу упер?! Мне ж тут из-за тебя, волка позорного, мусора в натуре дело шьют!!!

Последнее-то я, положим, не сказала, но подумала. А сержанты спохватились, службу вспомнивши, скрутили мужика и допрос ему с пристрастием устроили. А он ничуть не запирался, раскололся сразу же.

Он ко всему еще бухой был вдрабадан.

Всё на деле просто оказалось. Месяцев так несколько назад приключилось в бабкиной квартире самовозгорание. То ли ветхая проводка коротнула, то ли, что вернее, древняя старушка по старческой рассеянности газ забыла выключить, в магазин уйдя. Квартира выгорела, бабушка осталась.

А детина приходился бабке то ли внуком, то ли вовсе правнуком. Ближайшим родственником был, короче говоря. Покуда дело до ремонта не дойдет, определил он бабку жить в деревню, к родне какой-то там, седьмой воде на киселе. А старушка, не спросясь, там кони двинула.

А деревенька где-то далеко, у черта на рогах. Ни медицины там, ни связи, ничего, пастораль одна и благолепие. Но ведь смерть-то надо как-то оформлять! Детинушка не мудрствуя лукаво в свой «жигуленок» труп на заднее сиденье (жаль, не в багажник) запихал и в город покатил. Дело-то насквозь житейское, подумаешь: полтораста километров с мертвой бабушкой в салоне. Пустяки. И ни один гаишник ведь не спохватился.

А в городе мужик сперва к приятелю заехал, и от него по телефону вызвал «скорую». По адресу прописки бабушки, естественно, сюда. Не сразу, правда, — лишь после того, как они с приятелем старушку помянули. А после вызова еще старушку помянули, затем еще разок по-русски помянули, потом на посошок старушку помянули, на ход ноги три раза помянули…

А потом вот так и получилась, что «скорая», бишь я, уже приехала, а усопшая еще в дороге пребывала.

А ломик, если до сих пор кому-то интересно, детина у приятеля на всякий случай прихватил — дверь чуть поддеть, она после пожара плохо открывалась.

На деле-то всё просто оказалось, а вот на самом деле, судя по упертости, с какой менты вцепились в мужика, объясняться ему долго предстояло. К этому моменту у моих сержантов шарики за ролики давным-давно заехали. Лично я ничем помочь народу не могла: поди теперь пойми, когда и от чего старушка окочурилась. Мог и внучек самочинно бабке подсобить: квартирный-то вопрос — он и в тридевятом нашем царстве-государстве был животрепещущим.

А я у тела не у дела оказалась.

— Короче, — говорю я, — граждане-товарищи, зуб даю — старушка не воскреснет. А со всем прочим пусть теперь криминалисты разбираются. Вы как хотите, лично я пошла. Мужик, надеюсь, больше у тебя в запасе трупов нет?

Это я так пошутила называется.

— В запасе больше нет, я только этот вез. А вот на лестнице…

Я, извините, ох…ела:

— Что — на лестнице?!

Статуй наш, вдумчиво:

— Так это, — говорит, — того, когда я бабку пер, там соседка ниже этажом из квартиры вылезла. Я что, я ничего, я «здрасте» ей сказал, а она там отрубилась, кажется. Лежит еще поди…

Почему-то я не удивилась. Спустилась на площадку ниже этажом, смотрю — и впрямь лежит. В натуре, да, еще одна старушка. Вообще-то, по закону жанра было бы положено еще одну покойницу до кучи поиметь…

А вот по жизни хоть впритык, однако пронесло. Верно говорят: ежели Господь кого-то хочет наказать, то наказывает исполнением желаний. Хотела воскрешать-реанимировать? Получи инфаркт с кардиогенным шоком!

Повезло, что и аппаратура вся была при мне, и в укладке было чем купировать. Так что пациентку я живьем в больницу довезла. А вот чем для мужика история с «утраченной покойницей» закончилась, я так и не узнала.

Кстати, с той поры я на все констатации всегда во всеоружии ездила. У нашего ж народонаселения не мать, так перемать: ежели не сами норовят из мертвых восставать, то кого другого в гроб вгоняют. За компанию.

Корифей жанра

Репутация сродни студенческой зачетке: сначала ты на нее работаешь, потом она на тебя. Вот только если в институте на зачетку мне действительно пришлось немного потрудиться, то на «скорой» репутация человека-происшествия, этакого на двенадцатисантиметровых шпильках ходячего ЧП, сама ко мне приклеилась. На меня даже пари бывало заключали: что я на этот раз сподоблюсь учудить…

И всё-таки до корифеев жанра мне было далеко.

Во времена моей студенческо-скоропомощной юности работала со мной на «скорой» фельдшерица. Маленькая, худенькая, прямо не телосложение на вид, а сплошное теловычитание. Да еще глаза отчетливо косят — последствия аварии, в которую когда-то их бригада угодила.

Запоминающийся персонаж. Не только из-за внешности. Фамилия у человека говорящая была — Магила, даром что не через «о», а через «а».

Не знаю, то ли так фамилия приклеилась к судьбе, то ли всё-таки судьба к Магиле прицепилась, но Лийка (так Магилу звали) вляпывалась абсолютно во все неудобосваримые ситуации, которые только можно себе представить. Те, которые представить нельзя, тоже, впрочем, без нее не обходились.

То ночной порой какой-нибудь амбал-коллега ее теловычитание на топчане в тряпках не заметит и с ходу на нее всем весом плюхнется, то очередную жалобу на вызове она ни за что да ни про что огребет…

По части жалоб Лийка на подстанции была вне конкуренции. Одна мне до сих пор дословно помнится: «Дефективная какая-то приехала и с порога на нас косо посмотрела. Мы спросили, как ее фамилия. Она сказала, что ее фамилия Могила через „а“. Нас это возмутило. Теперь мы эту якобы Магилу требуем примерно наказать». Подписано (клянусь): «Семья Сивуха».

Сивуха до Магилы доведет. Национальная беда, никуда не денешься.

На деле Лийка фельдшерицей была знающей, толковой и ответственной. На самом деле ей по жизни не везло. А если даже и везло, то как-то так навыворот, что ни в сказке матерно сказать, ни в объяснительной начальству описать.

Вот вам день из жизни фельдшера Магилы. Почти типичный день, я бы не сказала, что тогда она была особенно в ударе. День как день.

Дело было сразу после новогодних праздников. Вряд ли нужно объяснять, в каком состоянии с утра народ выходит на работу. Кто знает — понимает, кто не знает — честь им и хвала, хотя в таких мне почему-то слабо верится.

Вот и Лийка честно вышла на работу с бодуна. В состоянии «большому бодуну — большую засуху». А предыдущая смена оставила на столе банку с маринадом из-под огурцов. Из человеколюбия, вестимо. А Магила им и полечилась от души.

А была та банка не простая — трехлитровая…

В ту смену Лийка без врача по транспорту работала. Это когда надо пациента без затей забрать, в больницу довезти и без затей же сдать. Врач на такие пустяки не полагается.

А тут как раз и первый вызов подоспел. Лийка залпом полечилась и поехала. Вызов был простой, на роженицу. Как раз из серии забрать и отвезти: в машину и в роддом, нюансов никаких.

И всё бы ничего, вот только в тот момент, когда она уже в квартиру позвонила, маринад на Лийкин организм солевым слабительным подействовал. Императивно, как у нас культурно говорят. Со всеми, извините, вытекающими.

Кто б растерялся, но не фельдшер «скорой помощи». Она как шла в квартиру, так невозмутимо и вошла. Только вместо «здравствуйте» спросила, где здесь душ. Закрылась она там, помылась-постиралась, а потом, как и положено, к роженице вышла. Как будто так и надо, дело, мол, житейское…

Нет, опять же, всё бы ничего, дело-то и впрямь житейское, случается. Однако родственники всё превратно поняли. А именно: ох, ах, какая гигиена, какой ответственный и добросовестный подход! Иные даже руки не помоют, прежде чем больного осмотреть, а эта продезинфицировалась вся! Как далеко шагнула наша медицина!

Лийка их разубеждать не стала, лишь роженицу скорее увезла. А родственники от восторга на нее благодарность по всем правилам оформили. Живописали, как эта особо добросовестная фельдшерица в их душе полчаса на себя стерильность наводила, и другим ее в пример поставили. Так всерьез и написали, от души: за такую преданность работе поощрить, мол, требуем!

Не шучу, вот так и написали.

На самом деле натуральный пасквиль получился, разумеется. Для увеселения начальства и коллег. С занесением в анналы «скорой помощи».

Это только присказка, сказка впереди.

Следующим номером программы значилась у Лийки плановая госпитализация. Нужно было отвезти старика-рамолика в загородный интернат для маразматиков. Выжил старче из ума, домочадцы с ним сперва помучились-помаялись, а потом подсуетились и устроили его от них куда подальше доживать.

В такие заведения что в тогдашнем тридевятом царстве-государстве, что по нашим светлым и гуманным временам, извините, очередь. Старичку как раз в тот день она и подошла.

Загрузили с неприкрытым облегчением домочадцы старика в машину, даже помогли родного маразматика к носилкам пристегнуть. Это чтобы по дороге он чего не учудил, а пуще — не сбежал и дома бы опять не объявился. С глаз долой, из сердца вон; чего стесняться, дело же опять-таки житейское…

Так вот дедушку упаковали и поехали. Путь неблизкий, к черту на куличики. Старичок в карете на носилках прохлаждается, Лийка с похмела в кабине мирно прикемарила. Водила тоже после праздников весь из себя на полуавтомате, но на газ исправно жмет, не привыкать.

И всё бы снова было ничего, вот только в «рафике», который был едва ли не древнее старика-рамолика, носилки на станине не защелками крепились, как им по конструкции положено, а дверьми сзади тупо подпирались.

А двери по причине неисправности замка, дабы сами по себе не открывались, заткнутой за задний бампер деревяшкой по-простецки клинились.

А эта деревяшка, едва за городом машина как могла разогналась, на первой же колдобине утратилась.

И начался для старичка сплошной аттракцион. То носилки с дедушкой на горке из кареты до упора выезжают, то на вираже на место с лязгом возвращаются, то над ним космические бездны разверзаются, то снова преисподняя кромешная его поглощает с грохотом…

И так вот — битый час. Битый час из старика космонавта не спросивши делали. Покуда музыка небесных сфер в красно-синих всполохах вокруг не зазвучала и глас Господень зло не захрипел.

Цветомузыка на деле просто объяснялась.

На нее даже водитель обратил внимание:

— Слушай, — говорит он, Лийку в бок пихнув, — вроде как менты какого-то рожна к нам прицепились. Километров десять уже сзади едут под сиреной и миглом и чего-то в матюгальник хрюкают…

Магила, глаз не разлепив (всё равно не разбери-пойми, чего они там хрюкают):

— А пошли б они куда подальше, — говорит, — других машин им на дороге мало, «скорую» еще тормозить удумали! Нам посрато, мы при исполнении.

Ну, насчет «посрато» можно было бы, положим, и не вспоминать, но из сказки, как из песни, — слов не выкинешь…

Как бы то ни было, водила рад стараться. Назло ментам, на радость старичку сирену и мигалку он на «рафике» врубил, газ до упора вжал; и такой вираж он на подъезде к интернату лихо заложил, что носилки с дедушкой чуть было сами по себе, как камень из пращи, в дверь приемного покоя не влетели.

Хорошо, что дедушка заранее из ума был выживши.

На самом деле даже здесь всё б было ничего. Старичок, гармонию небесных сфер узрев, в интернате лишь смеялся вдумчиво; ласково смеялся, шепоточком так; всю оставшуюся жизнь потом смеялся дедушка. Да и блюстителям порядка по ходу всю дорогу было интересно посмотреть, удержатся носилки с пациентом в «скорой помощи», или же к ним под колеса грохнутся.

Гаишников на самом деле больше оскорбило, что «скорая» на трассе их, как стоячих, сделала. А потому, уже у интерната «рафик» прихватив, на месте грозный протокол составили. Аж на нескольких листах что было расписали, да еще и чего не было добавили.

Тут уже не пасквиль даже, а сценарий голливудского кино в итоге получился, даром что без занесения гонорара на расчетный счет.

Пригорюнилась Магила, закручинилась…

Нет, без шуток, огребла б она за эту госпитализацию неприятностей по первое число вплоть до увольнения, но тут очередная несуразность приключилась.

Они уже на базу возвращались. Дело было к вечеру, пока туда-сюда мотались в интернат, пока с ментами объяснялись, день, почитай, прошел.

Вот только до подстанции они так и не доехали. Они едва до города добрались, как с трамвайной остановки какая-то взволнованная дамочка к ним буквально под колеса кинулась. Спасите-помогите, говорит, мужу моему на остановке с сердцем плохо стало!!!

А муж ее в сугробчике сидит, изрядно синий весь.

Делать нечего, Магила мужика в карету загрузила, кардиограмму быстренько сняла. А там — инфаркт, причем обширный, угрожающий.

Кто бы сомневался, называется…

Связалась Лийка с Центром: так и так, нужна врачебная бригада в помощь. А Центр ей в ответ: справляйтесь как-то сами, бригад свободных нет, все сегодня сутки напролет без заезда трудятся.

День был такой, напомню. Посленовогодний. У народа отходняк и мор.

Опять же, делать нечего. Поехали они в ближайшую больницу. Лийка на ходу налаживает капельницу, дамочка в ногах у мужика заранее слезы льет, а мужик и впрямь хужеет и хужеет.

Буквально у больницы пациент совсем грузиться стал у Лийки на руках.

Лийка дамочку за помощью в приемник отрядила, а сама пока больного начала откачивать. Она же не специализированная кардиобригада, чтобы пациента в критическом состоянии на себе в реанимацию переть.

А больница не из фешенебельных, там и в норме-то дежурного врача не сразу дозовешься, а после праздников, да вечером еще…

Реанимирует Магила пациента как умеет. Фельдшер всё-таки не врач, выше головы не прыгнешь. Три минуты, пять минут реанимирует. Чехлится пациент, а помощи всё нет.

А рядом, за углом приемного покоя, еще одна машина «скорой помощи» стоит.

Но она не просто там стоит. Она еще и выразительно качается. Очень даже выразительно качается, в ритме страсти нежной, так сказать. Да еще и звуки из нее отчетливо интимные доносятся. Охи-вздохи специфические, стон…

Ну кто же из скоростников без греха, дело тоже на свой лад житейское. Так про себя Магила рассудила. Приперло, может, людям, другого времени и места не нашли, любовь — она же зла…

Но у Лийки ж пациент в карете загибается!

Плюнула она на правила приличия и на рысях к соседям подалась.

Сначала Лийка аккуратно так к коллегам постучала:

— Извините… — осторожно говорит.

А коллеги пуще прежнего стараются, машина на рессорах аж скрипит.

Лийка постучала громче:

— Извините, — говорит, — пожалуйста…

Коллеги — ни фига: машина ходуном, в карете хрип да сип.

Лийка вовсе неприлично в дверь забарабанила:

— Извините еще раз, — настойчиво Магила говорит. — Я, конечно, понимаю, вы там важным делом занимаетесь, но у меня тут пациент с инфарктом на руках!

А вот тут коллег как будто проняло. Машина пару раз качнулась как бы нехотя, из кареты вместо оргастического стона матерное слово донеслось. Большой облом там, ясен пень, произошел.

Магиле даже стало как-то совестно…

А в карете снова мать по-русски помянули. Коллег всерьез, похоже, проняло. Только Лийка еще раз к машине сунулась, как ей дверь кареты, распахнувшись, по лбу хрясь! Не столько больно получилось, правда, сколько неожиданно. Ну да Лийке и того хватило: с переляку на ногах не устояв, она всем теловычитанием своим в сугробе закопалась чуть не по уши.

А из кареты на нее мужик неласково глядит.

А Лийка из сугроба глазом мыргает.

А мужик на вид зверообразен. Могуч, небрит и торсом волосат. Обнажен товарищ выше пояса. И на морозе пар с него валит.

Достучалась Лийка, называется…

А мужик ей:

— Ладно, — говорит, — своего я (пациента, в смысле) зачехлил, теперь пойдем твоего чехлить. Сейчас, халат только накину.

Тут уже и Лийка поняла, что всё она превратно поняла. Все эти охи, вздохи, хрипы специфические, стон — это всё была реанимация. Я всерьез, ни словом не шучу. Примерно так со стороны она и слышится.

Вот только на фиг надо было делать это всё по форме голый торс…

Зверообразный тип на самом деле оказался реаниматологом, при ближайшем рассмотрении — милейшим человеком и толковым доктором. Самое смешное, что Лийкиного пациента они в итоге всё же откачали.

А еще смешнее, что дамочка (она в приемнике дежурного врача за это время так и не нашла) на Лийку благодарность написала. Проявила она, дескать, чудеса находчивости и профессионализма, мужа моего от смерти неминуемой спасла!

День был тогда такой. Эпистолярный.

Грозная бумага от ментов и обе благодарности легли на стол начальству в один день. Утренняя пятиминутка, где такие вещи разбираются, оказалась сорвана. Весь наличный коллектив подстанции от хохота валялся на полу, начальство тихо угорало в кабинете. О том, чтобы Магилу поощрить, понятно, речи не было, но и наказания за чудом не угробленного старичка она благополучно избежала. Кто ж станет увольнять ходячий анекдот!

А ведь Лийка, повторюсь, даже не была тогда особенно в ударе. Вполне себе обычное дежурство приключилось, день как день…

Так что — да, до корифеев жанра мне пока что было далеко.

Но двигалась я в верном направлении.

Императрицу вызывали?

Я что-то всё о медицине да о медицине. Давайте для разнообразия о чем-нибудь другом. Если, разумеется, получится.

Хотя бы о культуре, например.

Давным-давно, в тридевятом царстве, тридесятом государстве, так давно, что теперь уже, наверно, не считается, был у меня приятель. Занятный был субъект, не так чтобы в летах, но всё-таки меня изрядно старше. Мачо типа настоящего полковника, каковым на самом деле он и был. И не простым, а, страшно молвить, кагэбэшным.

А Комитет госбезопасности в те незапамятные времена — это вам не нынешние клоуны.

Хотя…

Нет, кем-кем, а клоуном тогдашний мой приятель определенно не был, но шуточки иной раз еще те отмачивал.

Как-то раз втемяшилось ему в голову нарядить меня в платье императрицы Екатерины Великой. Причем не бутафорское, в каких по нынешним продажным временам туристов развлекают где ни попадя, а непременно подлинное.

А подлинное где прикажете искать? Вестимо — в Эрмитаже.

Вот и потащил меня он на ночь глядя в Эрмитаж. На улице лето, ночи белые, сирень цветет-благоухает, а он меня — в музей, искусствовед, блин, в штатском. А у меня, нетрудно догадаться, на него и этот вечерок планы были мм… куда более фривольные.

А время к закрытию музея. Простых смертных уже не пускают, а строго всё наоборот — усердно выпускают. Но приятель мой могучей красной корочкой махнул, церберше в дверях чего-то там начальственно шепнул и провел меня через служебный вход. Как бы походя, как будто так и надо.

И это правильно, потому что в тридевятом царстве-государстве культура делом государственным была.

Идем мы с ним по эрмитажным анфиладам, не торопимся. Музей пустой, за окном сумерки призрачные. Тишина в залах, только эхо от наших шагов отдается. Со стен парадные портреты будто живыми глазами глядят. Такое ощущение, что императоры с императрицами где-то в малой гостиной по-семейному ужинают, теми же сумерками за окном любуются. Странноватое такое ощущение.

Я бы, честно говоря, с удовольствием просто по пустому Эрмитажу побродила, раз уж все мои фривольные намерения псу под хвост пошли. Однако ж если настоящему полковнику что в голову втемяшилось…

Не знаю, врать не буду, как он это безобразие организовал, кому мигнул, кого порядка ради припугнул, но платье из запасников нам выкатили сразу же.

А ведь в самом деле выкатили, да, в буквальном смысле слова. Манекен такой специальный на колесиках, а на нем не платье даже — целое архитектурное сооружение. Корсет из китового уса, каркас из металлических обручей, парча сплошная сверху, кружева и шелк. И бисером всё это с золотом обшито да еще каменьями украшено. И к этому еще и фижмы (не путать с кринолинами) на метр по бокам, а в придачу шлейф для пущей важности.

И к этому всему служитель прилагается. Тоже, надо полагать, искусствовед, но не столько в штатском, правда, сколько в молью траченном. И очень даже кстати прилагается, поелику без помощи специалиста я из всей конструкции разве что парик, который всё сие сооружение венчал, смогла бы нацепить. И то не факт, что правильно.

От парика я, впрочем, отказалась, своей буйно завитой гривой обошлась.

Обрядили меня в это благолепие. Красиво, да, но — мама дорогая! Это ж как доисторические дамочки такую тяжесть на себе таскали, хотелось бы мне знать! Уж на что я женщина тренированная, верх-вниз по лестницам с аппаратурой и носилками приучена скакать, даром что на «скорой» без году неделя проработала. И то мне поначалу этот вес реально неподъемным показался.

Однако виду я не подала. Из принципа.

А вот полковник мой, похоже, вдохновился. Ведет меня по залам, развлекается: галантно к ручке норовит припасть, политесы всякие разводит, — куртуазным обхождением смущает, кавалер. И похотунчики у кавалера этого в глазах всё ярче разгораются. И всё идет к тому, что мои планы на него и этот вечерок прямо под каким-нибудь Дали вот-вот реализуются. Ну или под Пикассо, например.

Кто б был против, но нам помешали.

Аккурат в Рыцарском зале столкнулись мы с группой товарищей. И ладно бы товарищей, так ведь еще господ. Где господа, а где товарищи, тогда (а впрочем, и теперь) сразу было видно.

В Рыцарском зале, в Рыцарском зале…

Что мы, что эти господа-товарищи порядочно опешили. Они — понятно: от такой приятной неожиданности, надо полагать. Императрица, понимаешь, в Эрмитаже белой ночью самолично шляется!

Это ж, повторюсь, не наши ряженые времена.

Быстрее прочих самый важный господин в себя пришел. Разулыбался во все тридцать два зуба и давай моему приятелю что-то по-итальянски трещать и по плечу его по-дружески похлопывать. А приятель мой со всей любезностью ему в ответ что-то по-итальянски же стрекочет, однако фамильярностей не допускает.

А товарищи (опять-таки искусствоведы в штатском, к гадалке не ходи) молчат. И я молчу, потому как по-итальянски только музыкальные термины понимаю — ну и плюс porca madonna, разумеется.

Потом по жестам догадалась, что меня мой кавалер этому загадочному господину представляет. В обычной ситуации я бы просто улыбнулась и кивнула. Но я ж в императрицыном наряде, понимаете! Ноблессе-то, понимаешь, оближе!

Вот и пришлось мне сделать на лице выражение парадного портрета и ручку милостиво протянуть. Для поцелуя.

Господин галантно к ручке приложился, ножкой шаркнул и засим воспитанно откланялся. Спутник мой вполголоса что-то товарищам растолковал, корочками красными сверкнул и повел меня как ни в чем не бывало дальше.

Как бы походя, как будто так и надо. Как бы достопримечательности далее осматривать.

Мне сначала стало интересно, а потом так очень даже интересно:

— И кто же это был?

Полковник мой, небрежно:

— Премьер-министр Италии.

Я, прибалдев немного:

— Кто?!

Полковник, терпеливо:

— Дед Пихто. Премьер-министр Италии с сопровождающими лицами. На день в Ленинград приехал, культурная программа у него.

— Так вы с ним, получается, знакомы?

— Давно. Встречались в Риме много раз. Культурные вопросы обсуждали. В международном, так сказать, аспекте.

Тут уже совсем мне стало интересно. Нет, конечно, я подозревала, что в тогдашнем нашем тридевятом царстве совсем не просто так культура делом государственным была, но чтобы сразу так…

Деталей, впрочем, домогаться я не стала. Кагэбэшник, он на то и кагэбэшник — он, что ни скажет, всё равно соврет. На нынешнего Президента посмотрите.

— А чего он в Эрмитаж поперся на ночь глядя? Днем поглазеть не мог?

— Требование службы безопасности, чтобы народу не было. Тут строго всё по протоколу полагается. Только вот экскурсовод у них куда-то задевался…

Ну, бардаком у нас в стране, что нынче, что тогда гостей не удивишь.

И ладно, черт ты с ним. Премьер премьером, но есть вещи интереснее…

А за окном сумерки уже совсем в ночь белую перешли. Такое ощущение, что запах сирени в кондиционированный музейный воздух как-то просочился. И как-то так своеобразно просочился, что похотунчики в глазах приятеля по новой разгораться начали. И всё идет к тому, чего греха таить, что мои фривольные надежды на этот вечерок на его похабные естественным путем вот-вот наложатся.

В Греческом зале, в Греческом зале…

Нет, в самом деле, если КГБ свои злокозненные щупальца аж в итальянского премьера запустило, то где уж мне-то грешной устоять!

Однако же опять нас обломали.

Только-только мы с ним, деликатно говоря, к полному взаимопониманию приблизились, только-только взялся кавалер меня, пардон, из платья извлекать, как в самый патетический момент — в соседнем зале женский голос:

— Помогите! «Скорую»!!

Нет, ну проходной же двор какой-то, а не Эрмитаж…

А я ж на «скорой» именно что без году неделя. Во мне ж еще пыл неофита не угас. У меня ж позыв на каждый чих — бежать-спасать-откачивать!

Вот и рванула я на зов во всем великолепии.

А там всё очень просто получилось. Там пожилая эрмитажная служительница в треволнениях по случаю высоких импортных гостей сомлела слегонца, вроде как сознание утратила. Премьер уже прошел, а старушка как сидела на своем рабочем месте, на стульчике в углу, так с него тихонько на пол съехала.

А тут как раз и припозднившаяся дамочка-экскурсовод (та, что должна была в премьерской свите состоять) некстати объявилась, этакая трепетная барышня в летах. Служительница отлежалась бы — само бы всё прошло. Но экскурсовод сомлевшую увидела, к груди ее прижала и (нет бы той водички просто дать, платочком обмахнуть) ничего умнее не придумала, чем:

— «Скорую»! Врача!! Спасите-помогите!!!

А тут как раз и я вся из себя…

Та еще картинка в интерьере получилась.

Экскурсовод, меня во всем великолепии узрев, перекрестилась заполошно — и:

— Императрицу-матушку прогневали!!

И к служительнице на пол за компанию в обморок нацелилась.

А та, наоборот, глаза открыла, увидела меня — и в крик:

— Охрана! Караул!!

Негромко, правда, шепоточком так, чтобы импортные гости не услышали.

А я — нет, я еще черт знает до чего запросто довраться в состоянии…

Правду жизни мой полковник спас. Он в третий раз своей волшебной корочкой взмахнул — и ну на них командным голосом:

— Спокойно! КГБ, спецоперация! Отставить обмороки, всем прийти в себя!

Те враз пришли, лежат по стойке смирно.

Полковник, мягче:

— Вот и молодцы. А теперь, гражданочки, работайте. И никому ни слова, ясно вам? Забыть, что видели!

Те, послушно поднимаясь с пола:

— Ясно! Да!

Целительный эффект Госбезопасности…

На этом мы ретировались.

А вот засим…

Но вот засим — увы. На этом наша эпопея завершилась. Два подряд облома — многовато будет…

А жаль, замечу, господа.

Впрочем же, мне и того хватило. Спина после императрицыного платья у меня два дня болела так, словно я без остановки сутки напролет по этажам носилась с полной выкладкой. Как в таких нарядах дамы тех времен еще и танцевали на балах, ума не приложу. Да с такой закалкой им на «скорой» впору вкалывать!

А ведь как ни крути — опять я о своем…

Такая уж планида у меня.

Скоропомощная.

Блядская работа

В тридевятом царстве, тридесятом государстве в действительности было всё не так, как на самом деле. На самом деле проститутки, например, у нас, ежу понятно, были, но в действительности их как будто не было. Высокоморальная тогда действительность была, просто пукнуть некуда.

Но уж как обосралась та страна лет несколько спустя… ну да это лирика.

В общем, проститутки величинами-то были хоть и мнимыми, но зарабатывали девочки по вызову реально хорошо. Разумеется, не те, которых у Московского вокзала типа не было, а те, что в интуристовских гостиницах как бы не существовали.

Вот в одной такой гостинице я к двум мнимым величинам на вызов и попала.

Дело было глубокой ночью, и хотелось мне спать. А две эти труженицы интимного фронта и тыла клиента меж собой не поделили. И в процессе выяснения отношений нанесли друг другу травмы лица, то есть морды друг другу когтями покарябали. Визг, писк, милиция — и резонный вопрос: а куда их девать, травмированных? В вытрезвитель? Так они пока что не допились до него. В отделение отправить? Тоже нежелательно, величины-то мнимые, то есть нету их в гостинице…

Светлые ментовские головы долго не думали, вызвали «скорую» и спихнули проблему на меня.

Моя сонная голова тоже особо задумываться не стала. Засунула я эту сладкую парочку в машину, намазала им царапины йодом и зеленкой, за угол завезла и отпустила на все четыре стороны. Точнее, на все три, потому как на работу возвращаться я им категорически запретила. Нечего ударный отечественный проституточий коллектив разукрашенными мордами позорить! Написала в истории болезни, что больные из машины самовольно рассосались в неизвестном направлении, и поехала на станцию досыпать. И к утру эту историю благополучно забыла.

Долго ли, коротко ли…

Короче, на следующем дежурстве приезжаю я с очередного вызова на станцию, смотрю — караулят меня у входа мои бабочки ночные. Царапины заштукатурены, прикид вполне цивильный, в руках торт из «Метрополя» и пузырь валютного шампанского. И ко мне едва не с реверансами:

— Здрасте, доктор! — хором говорят.

Я в те времена не доктором, а фельдшером была, ну да бабочкам моим какая разница.

— И вам, — я отвечаю, — не хворать.

Бабочки мне торт суют с шампанским:

— Возьмите, это вам. Мы вас отблагодарить хотели!

Было бы за что, но раз дают — бери.

Взяла.

— Спасибо, — говорю. — И в чем подвох?

Видно же, что неспроста они меня тут дожидались. Стоят и мнутся, друг друга локтями подпихивая. Ни дать ни взять — малолетки на первом свидании.

Жду. Любопытно же, однако…

Дождалась:

— Мы хотим вас пригласить, — одна мне говорит. — Ну, в смысле на работу, в смысле — к нам. Вы эффектная, на вас большой спрос будет. И в глазах у вас такое что-то есть…

Так бы прямо и сказала: блядское.

— И заработок у нас за ночь больше, чем у вас за месяц, — ее вторая тут же дополняет. — И этаж у нас элитный, скандинавский. И со старшей по этажу мы обо всем уже договорились, вас хоть сегодня ждут!

Недурно, а?

Вот не было печали…

Я (сугубо из академического интереса, не поймите правильно) уточнила, почему скандинавский этаж элитным считается. Оказалось, скандинавы в Питер приезжают конкретно водку жрать, потому как она у нас по европейским меркам дешевая. А проститутку в номер заказывают, чтобы было с кем чокнуться. У них питие в одиночку моветоном считается.

Недурно, да: деньги бешеные, выпивка дармовая — да еще и отрабатывать не надо. Благодать.

Хрустальная мечта интеллигенции.

И чего я отказалась, спрашивается…

А на станции ко мне диспетчер наш с расспросами пристала. Строгая такая дама зрелых лет. Она в окно всю сцену наблюдала.

Ну я живописала в лицах, что да как.

А диспетчерша мне:

— Дура! — говорит. — Могла бы в люди выбиться. Ты что, так до сих пор не поняла? Ты думаешь, это у них работа блядская?! Да это у тебя работа блядская — хронь-пьянь-дрянь со всем почтением обслуживать и гроши за это получать. Это не они, коллега, девочки по вызову — это ты здесь на всю жизнь девочка по вызову!

А я-то циником себя считала, ей-же-ей.

Но вот что факт, то факт. Сколько лет уж с той поры прошло, даже та страна бесславно сгинула, сменив бездарно власть вранья на власть ворья; я давно уже не фельдшер — врач я высшей категории, причем давным-давно; так вот, друзья мои, за все эти года моя зарплата к проституточей и близко не лежала.

Что факт, то факт. Звучит почти «to fuck».

Что ж тут еще сказать…

Правильно в народе говорят, что государство наше, извините, блядское.

Так что, девочки, не упускайте шанс.

Пути врачебны неисповедимы

К слову говоря, за проституцию меня однажды всё же замели. Ну на деле не совсем так чтобы замели, а на самом деле даже не совсем за проституцию, но получилось весело.

Времена тогда вообще такие были. Развеселые. Начало девяностых, кто-то еще помнит, может быть.

История сама себе банальная.

Была в те времена у меня приятельница, у приятельницы дочка в подростковом возрасте. Соответственно, у дочки приключились боли в животе. А семья вся из себя насквозь интеллигентная была, пробу ставить некуда. А интеллигентному же человеку «неотложку» сразу беспокоить как-то не с руки, меня, понятно, проще на ночь глядя вызвонить.

Мне-то что, я человек отзывчивый, приехала. Диагностировала я аппендицит, дальше как положено: «неотложка» — и в стационар. Стационар, естественно, дежурный, не по выбору.

Приятельница с дочкой поехала и меня с собой уговорила — для моральной поддержки. И не зря, поскольку маме дурно стало, как только она больничку эту издалека узрела.

Дело-то, напомню, в девяностые происходило, реформаторы тогда как раз во вкус вошли и вовсю разруху учиняли. Так что изнутри больницу лучше было вообще не рассматривать, а то еще увидишь чего. Вот дочка и увидела.

Увидела она, правда, всего-навсего таракана, но изумилась так, словно ей утконоса какого показали.

— Ой, — говорит, — а кто это?

Дежурный хирург, который только собрался ей живот помять, тоже удивился. От такого удивления.

— Девочка, — отвечает, — ты что, тараканов никогда не видела?

— Нет, — чадо говорит, — ни разу, никогда!

Н-да, тяжелое у человека детство, что уж тут поделаешь. Папа — профессор литературоведения, мама — кандидат филологических наук. Там если где и были тараканы в доме, только в головах. Где ж ребенку к жизни приобщиться!

Ничего, хирурги чаду быстро объяснили, что тараканы — это пустяки, а вот если она будет себя хорошо вести, ей даже крысу живую покажут.

Приятельница вся аж побелела, но смолчала. И правильно сделала, потому как тараканы тараканами, а хирурги там отличные были. Быстренько болящую в операционную утащили, а уже через полчаса сообщили, что шоу благополучно закончилось и можно нам по домам отправляться.

По домам — это, конечно, хорошо. Вот только времени два часа ночи, метро закрыто, а пешком по криминальной столице топать неохота. Да и далековато, честно говоря. Так что выгребли мы из карманов всю наличность, вызвали такси и пошли под единственный фонарь на всей улице машину дожидаться.

А места вокруг дикие. Больничный садик весь такими кустами зарос, что и под фонарем не слишком-то светло. За углом бензоколонка, а напротив больницы — общежитие неизвестной принадлежности.

А на бензоколонке периодически постреливают — раздел госсобственности бодро происходит, криминальная же революция в стране. Из общежития усатые люди рыночной национальности как те тараканы вылезают. И ментовская машина раз примерно в пять минут по улице зачем-то проезжает.

Только она появится — стрельба на бензоколонке стихает, южные люди в тень прячутся, а мы с моей приятельницей в ожидании такси, наоборот, на шум мотора из кустов вылезаем. Только она проедет, бензозаправщики опять собственность делить начинают, южные люди к нам приставать пытаются, а мы от них в кусты поглубже лезем.

Когда эта машина в третий раз проехала, менты на нас нехорошо поглядывать стали. Меня сомнения начали терзать…

— Похоже, нас сейчас арестовывать будут, — я своей знакомой говорю.

— За что? — приятельница недоумевает.

— За нелицензированную торговлю в ночное время, — говорю.

Приятельница всё равно не понимает:

— Чем?

Объясняю для интеллигенции:

— Собой!

А менты уже на нас конкретно целятся…

Мою приятельницу это страшно оскорбило. Я б за нас, глядишь, и отбрехалась, а она — в амбицию. Нет, ну вот какого черта надо было объяснять ментам, что никакая она им не блядь, а целый кандидат филологических наук?! Как будто кандидат филологических наук блядью быть не может!

На сей оптимистичной ноте нас и загребли. Прямиком в ближайшее отделение.

А в итоге получилось всё же весело. Давно известно: мир тесен, Питер — город маленький, а пути врачебны неисповедимы. Старшим в этом отделении оказался мой знакомый мент. Он еще во времена моей скоропомощной юности на станции метро «Василеостровская» тамошним гадючником заведовал, пьяных-битых мне регулярно спихивал.

Тогда меня он тоже иногда, бывало, выручал, когда я в пьяном безобразии в метро… ладно, дело прошлое.

Короче, если бы не он, нам с приятельницей в этом околотке до утра пришлось бы куковать. А так — нас коньяком сначала напоили, а потом со всем почтением развезли нас по домам с сиреной и мигалкой на милицейском транспорте. Так что в конечном счете мы еще и на такси изрядно сэкономили.

А пути врачебны впрямь ведь неисповедимы. Дочку той моей знакомой так это знакомство с медициной впечатлило, что она сама в медянки подалась. Поступила в медицинский институт, закончила и работает теперь врачом чуть ли не в той самой больничке. Кстати, тараканы, говорят, там так и не перевелись.

А вот ее мама после этого со мной поспешно раздружилась. То ли так она за дочкину карьеру оскорбилась, то ли всё-таки за то, что в грешном моем обществе ее за проститутку приняли…

Хотя казалось бы — а я-то здесь при чем?

Пиявка

Я, собственно, к чему еще ту больницу вспомнила. Когда-то я сама недолго там медсестрой работала. В студенческие годы, разумеется, незадолго до того, как фельдшером на «скорую» устроилась.

Должна сказать, я женщина бесстрашная. Ни темноты, ни пауков, ни змей, ни хулиганов не боюсь. Последние — те сами в основном меня боятся…

Но можно и меня до судорог облыжно напугать. Если, например, опарыша мне показать. Или пиявку. Должна ж и у меня какая-нибудь фобия иметься.

Вот из-за этой фобии вся история и вышла.

Хотя на самом деле, может, оно и к лучшему.

Устроилась тогда я подрабатывать на хирургическое отделение медсестрой. А в те незапамятные времена та больница специализировалась на заболеваниях прямой кишки. А потому в палатах сплошь пациенты с геморроем лежали.

О ту пору тамошний заведующий отделением затеял диссертацию писать. О животворящем воздействии пиявок на геморроидальные узлы. И всем своим больным прописал по два раза на дню пиявками лечиться. Но всё сокрушался, что чудодейственной терапии только наружная часть хвори доступна, а внутренняя, самая болезненная, неохваченной остается.

Выполнять назначения врача медсестре положено. В конкретном историческом моменте то есть мне.

А у меня, как уже было сказано, фобия.

Иду это я к больному с подносиком, на подносике банка с пиявками и пинцет, которым положено пиявку за хвост цапнуть и держать, пока она к геморрою не присосется. А у самой руки трясутся.

И больному при виде такого, с позволения сказать, лечения тоже как-то кисло стало. Но он ничего говорить не стал, только зубами скрипнул.

Двух пиявиц хищных я кое-как пациенту на нужное место посадила. А на третьей дрогнула у меня рука, и уползла эта оголодавшая тварь в задний проход. И щекочется там.

Мужик орет дурноматом, чтобы я у него из задницы эту гадость вытащила. Я от страха визжу. А пиявка вся куда не надо втянулась, хвостом на прощание вильнула, и привет.

На крики заведующий прибежал. Изругал меня всячески, аж целую лекцию прочел о функциональных обязанностях медсестры. И велел упущенную терапию извлечь и на нужный участок присовокупить.

Я от такой перспективы пуще прежнего нацелилась визжать. И пациент мой в голос возмутился — не те еще были времена, чтобы молодой мужик кайф ловил, когда у него молоденькая девочка в заду ковыряется.

Заведующий прицелился было сам лезть, потом плюнул и сказал веско:

— С вечерним дерьмом выйдет.

И правда вышла. И напоследок так пациенту внутренний геморрой полечила, что лучше и не надо. Вот только мужик от такого счастья заикаться начал и по ночам кошмарами стал мучиться.

Заведующий после этого меня шибко невзлюбил. А пациенту от кошмаров и от заикания столько успокаивающих средств накололи, что у него на ягодице здоровенный инфильтрат образовался. А от такой беды в больнице проверенное средство имелось — йодная сеточка на место укола.

А йодом рисовать, опять же, мне.

Я к процессу творчески подошла. Вместо сеточки портрет заведующего в профиль изобразила. Очень похоже получилось. И расписалась, поскольку под такой красотой не грех и подписаться.

А еще через полчаса заведующий пришел мою работу проверять.

Вот так и кончилась моя карьера в этой больнице.

Но всё и в самом деле получилось к лучшему, потому что как раз вакансия на «скорой» образовалась, куда я и устроилась. А там — пошло-поехало…

А вот фобия до сих пор осталась. Утешает только то, что на «скорой помощи» пиявки как-то не в ходу.

Хотя — черт же знает до чего еще додумаются наши реформаторы!

Раздвоение личности

У нас в стране как что затеют реформировать, так ничего хорошего не жди. Обязательно какой-нибудь подлянкой дело обернется. Неспроста ж ведь наше государство именно тем самым словом характеризуется.

Это еще в тридевятом царстве, тридесятом государстве началось. Не забыли, что с тем царством-государством вскоре приключилось? То-то же.

А уж сколько раз за все эти больные времена «скорую» по-всякому пытались реформировать! Что те, что эти — все кому не лень. Как будто никаких других проблем никогда у нас в стране в помине не было.

Вот чтобы за примером не ходить.

Давным-давно, в период перестройки и Верховного Совета СССР, одна в те времена известная б-б… народная избранница решила женщинам на «скорой» сутками работать запретить. На том основании, что при такой работе их детишки якобы мамочек не видят.

Ну не было тогда в стране других проблем…

Дурное дело нехитрое, сказано — сделано. Перевели нас на двенадцатичасовые смены. Мы, натурально, взвыли. Ведь почему доктор на «скорой» на полторы ставки работает? А потому, что на одну ставку есть нечего, а на две — некогда. Так-то получалось: сутки отработал, двое дома. А теперь: раз в день, раз в ночь, сутки дома отсыпаешься. Детишки (если кто-то в таком ритме успевал их завести) вообще забыли, как мамочки выглядят.

Ну а студенткам и вовсе туго пришлось, двенадцатичасовыми сменами даже ставку не выработаешь. И пошли мы все вторую работу искать.

Лично я быстро нашла. Фельдшером приемного покоя на «пьяной травме», сиречь в больнице на улице Пионерской, 16. Работа знакомая, почти как на «скорой», клиенты те же, только писанины чуть побольше. Друзья опять же за стеной — «няньки» из токсы, бишь санитары из токсикологического приемного покоя, которые меня на это место и сосватали.

И всё бы хорошо. Особенно если учесть, что в больницах сутками работать не возбранялось. (Видимо, детишки тех мамочек, которые по стационарам трудились, уже забыли, что у них вообще мамочки есть.) Так и получалось: полставки тут, чуть больше там, опять-таки стипендия — живи и радуйся, короче говоря. Если время жить еще останется.

Я и радовалась. Пока в одно прекрасное зимнее воскресное утро к себе в приемный покой на работу не пришла. Смотрю: мои коллеги со «скорой» пьянца переломанного внутрь затаскивают. Они меня тоже увидели и очень удивились. А что это, говорят, ты тут делаешь, если у тебя через полчаса смена на «скорой» начинается.

Вот тут-то у меня всё внутри и оборвалось. Ну не было у меня в графике этой смены, хоть убейте. Поставить-то, видать, поставили, а предупредить забыли. И что теперь делать прикажете? И не выйти нельзя — уволят, а работой на «скорой» я очень даже дорожила. И приемный покой оставить не на кого, подмену на выходные ни за что не найдешь. Куда ни глянь, везде срань.

Хорошо, «няньки» с токсы надоумили. Вали, говорят, на свою «скорую», днем мы вполглаза как-нибудь приглядим, в воскресенье работы немного. А к ночи у тебя на «скорой» смена кончится, ты сюда вернешься.

Сказано — сделано. Я с коллегами до василеостровской «скорой» добралась, смену с опозданием на две минуты приняла, в свою уличную машину загрузилась и работать поехала.

А уличная не зря так названа. Это та бригада (как правило, в единственном лице), которая всех с улицы подбирает. А на улице в основном что? Правильно, травмы. А в воскресенье травмы по большей части какие? Известно, пьяные.

Так оно и вышло. Первого клиента подобрала — перелом руки, алкогольное опьянение. Шину наложила, место запросила — Пионерскую, 16, дали. Отлично.

Привезла, сама себе сдала, сама у себя деньги и ценности клиента по акту приняла, сама за себя в двух местах расписалась. Шины сама себе на обмен выдала, кровь на этанол у травмированного взяла, в лабораторию отнесла, историю болезни завела. Дежурного травматолога вызвала, на Центр отзвонилась. Доложила, что свободна, и дальше поехала.

От больницы далеко отъехать не успела — по рации поймали. Дядечка в пьяном безобразии детишек с горки кататься учил. У детишек-то и без него неплохо получалось, а у дяди в результате шейка бедра сломана.

Я и отзваниваться не стала, забрала и сразу же обратно вместе с ним поехала. Привезла, сама себе сдала, сама у себя деньги и ценности по акту приняла, в двух местах сама за себя расписалась…

«Няньки» с токсы только хихикают:

— Слушай, — говорят, — а на хрена тебе тут еще кто-то нужен? Ты и в одиночку за двоих справляешься!

Я только плюнула через плечо, чтобы не сглазить, и дальше поехала. Но далеко опять не уехала, у Тучкова моста подвыпившая дамочка на раскатанном тротуаре грохнулась и лодыжку сломала. Я ее подобрала, шину наложила, на Пионерскую, 16, отвезла, сама себе сдала…

Хотите — верьте, не хотите — доверяйте, но до конца моей смены на «скорой» я в свой же приемный покой четырнадцать клиентов так доставила.

А кроме меня, никто туда никого больше не привез. И только когда я сменилась и уже окончательно в больницу вернулась, другие подстанции пьяных-битых подвозить начали. Да так интенсивно, что к трем часам ночи у меня не то что все сидячие (о лежачих я не говорю) — даже все стоячие места кончились. Пришлось линейно-контрольную службу вызывать, чтобы высочайшим соизволением прием в больницу до утра закрыть.

А утром начальство пришло. В лице заведующего приемным покоем. Начало это лицо журналы подписывать и в лице изменилось.

— Так, — говорит, — я не понимаю, кто сюда днем всех этих больных привез?

— Я, — отвечаю.

— А здесь их кто принимал?

— Я, — честно признаюсь.

— Ну знаешь ли, — начальство заявляет, — или у меня мозги с похмелья раздвоились, или это у тебя от такой жизни раздвоение личности произошло. Признавайся по-хорошему, психиатру кому пора сдаваться, мне или тебе?

Что ж тут скажешь? Разве что соврешь, а врать, как ни крути, особо нечего. Пришлось мне признаваться, что да как.

Хорошо, начальство было с чувством юмора. Да и к пакостям, которые нам всем в верхах устроить то и дело норовят, тоже относилось соответственно. В такой стране живем, не привыкать.

А ведь этот ублюдочный закон еще очень долго соблюдался. Я больше скажу: он и сейчас кое-где соблюдается. Отменить забыли. Государство отменить не забыли, а закон — забыли. А напоминать как-то не хочется, а то в нашей веселой стране опять вменят его к повсеместному исполнению.

Мне, знаете ли, уже поздновато надвое делиться. Тогда это всё точно для кого-нибудь у психиатра закончится.

Плюс дебилизация всей страны

Накипело у меня о реформаторах. Не обессудьте, я чуток от сказок отвлекусь, сатиру напишу. Ну, или пасквиль — для разнообразия.

По-моему, нынешние наши власть имущие…

Впрочем, нет. Не только нынешние и не только наши. Власть любой страны втихаря мечтает о народонаселении, состоящем преимущественно из дебилов. Лучше из т. н. торпидных, разумеется, то есть апатичных, вялых, заторможенных. Еще бы, если эти самые дебилы — они ж при грамотном подходе тихие, послушные, внушаемые. Управлять таким электоратом — одно удовольствие. Неприхотливые они, опять же, плодовитые…

Наши не мечтают — наши действуют. Формула отечественной «демократии» проста. Это криминально-бюрократический капитализм плюс всеобщая дебилизация народонаселения. Последнее — единственный национальный проект (даром что негласный), который выполняется успешно и с опережением.

Беда России в том, что среди русских всегда было слишком много думающих людей. А если русский человек задумываться начинает, черт-те что в итоге приключается. Одна Октябрьская революция чего России стоила.

Тогдашние вожди людьми были предусмотрительными. А потому решили всякое брожение в умах по-быстрому пресечь. И ту самую интеллигенцию, которая до этой революции, замечу, первая додумалась, мозолистая пролетарская рука взяла за несознательное горло.

Потом, правда, пришлось немного отпустить. Оказалось, что на одних мозолях без мозгов социализм никак не хочет строиться. Индустриализация опять же, то да сё. Пришлось сперва старорежимную интеллигенцию к делу приспосабливать, а затем еще и новую плодить.

И ведь массово, с размахом наплодили. А ведь правильно когда-то вождь и основоположник говорил — сущее говно интеллигенция. Потому что эта новая интеллигенция с тою же гнильцою оказалась, потому как тоже много думать начала. А если русский человек массово задумываться начинает, значит — что? Правильно, сажать таких задумчивых, расстреливать. Чтобы снова не случилось черт-те что.

(А вы: репрессии! репрессии!.. Pro bono publico, на благо большинства.)

А потом оптовые посадки отменили. Да и вожди поизмельчали как-то, скуксились. Неладно что-то стало в нашем тридевятом царстве, тридесятом государстве. Мало того что эту самую интеллигенцию активно гнобить перестали (разве что особо глубоко задумавшихся прятали в дурдом), так ведь еще и обязательное общее образование бесплатное ввели. И очень качественное, между нами говоря, образование.

На этом наш социализм и кончился. Без шуток говоря, советскую власть погубила именно качественная система общего образования. А вместе с ней — и Советский Союз, но это так, побочный исторический процесс. Потому что только дебила можно бесконечно кормить сказочкой про белого бычка, а думающий человек рано или поздно задается вопросом: а где же всё-таки говядина? А когда наш русский человек массово задумываться начинает…

Вот-вот.

Так вот и случилось черт-те что, и началась у нас сплошная реформация.

В воровской чиновничьей России мозги нашим власть имущим стали не нужны. Если кто-то уловил двусмысленность, то — верны оба смысла.

Интеллигенцию, само собой, нагнули ниже плинтуса. Реформаторы ошибки предшественников учли. Сажать, расстреливать — помилуйте, зачем?! Пусть лучше это никчемушное наследие тоталитарного режима для начала нищеты понюхает. Нищебродам думать не по чину. А остальные пусть усвоят, наконец, что все эти врачи, учителя, ученые — все мы теперь никто. И относиться большинству к нам нужно соответственно.

И большинство, понятно, отнеслось.

(А я: дебилизация! дебилизация!.. Pro bono publico. Во благо. Большинства.)

Это всё могло бы быть лишь шуткой. Ну или шуткой с малой долей шутки. Или даже вовсе и не шуткой, но всё равно могло бы быть по-своему смешно. Если бы мне каждое дежурство сутки напролет не приходилось бы с продуктами такой дебилизации общаться.

За тридцать лет работы на «скорой» к глупости я вроде бы привыкла. Народ тупил всегда, причем по синусоиде: когда-то больше, иногда чуть меньше, но в общем-целом выходило так на так.

С недавних пор народ тупит по экспоненте. То, что раньше было исключением, сегодня стало правилом.

Судите сами, я ни слова не придумала.

Вот эти перлы я за сутки собрала.

С утра пораньше. Вызов: «Бабушка обкакалась». Это любящие внуки древнюю старушку из глухой деревни привезли. Долго ехали, старушка притомилась. Вот и приключилась с ней такая неожиданность. «И что же вы хотите?» — «Приезжайте и снимите ей кардиограмму». — «Она на сердце жалуется?» — «Нет». — «Хорошо. Зачем тогда кардиограмма?» «Чтобы знать, — с апломбом внучка отвечает, — можно ли теперь старушку мыть». То есть задницу без ЭКГ подмыть ни-ни, ни в коем случае. Мне как-то даже интересно стало: «Почему?» — «Потому что это вы обязаны приехать, снять кардиограмму и всю необходимую санобработку провести!» Типа разговор с обслугой на пальцах: ну-ка шустренько нам бабушку подмойте. Правильно, зачем же еще «скорая» нужна.

Это норма, господа, не патология.

Жалоба. Как можно без нее. Для разнообразия, что характерно, даже не на нас. Заявление в прокуратуру на лабораторию. Дословно, без купюр: «Они в моем говне глистов не обнаружили. Но я-то чувствую — они там точно есть. Я ощущаю, как они шевелятся!» Нет, нам-то что, нам всё бы ничего. Вот только почему-то это содержательное заявление прокуратура по инстанциям спустила не куда-то — к нам на «скорую». С пометкой «Разобраться. Доложить». Кому ж еще-то. Кто же, кроме нас.

Теперь и это, надо полагать, не патология.

Повод к вызову: «Больная задыхается». Приехали. Больная нам авторитетно объявляет: «Это, доктор, аллергия у меня!» — «На что?» — «На пыль и на кошачью шерсть». А в доме пыль и кот. Кот лохматый, пыль недельной давности. «Что мне делать, доктор?» Я, пожав плечами, с каменным лицом: «Кота побрить, жилье пропылесосить». — «Кота?! Как?!!» — «Налысо!» А что еще сказать?

Язык врача — его рабочий орган.

Вызывают из общаги при пожарной части: «„Скорую“! Скорей! Она горит!» — «А мы-то здесь при чем? Вы пожарные? Ну вот вы и тушите». — «Вы не поняли! Она огнем горит!» Это нас так на температуру вызывали. Температура, к слову, оказалась 37,3. Девица у пожарных типа как диспетчером работает. А сегодня с перепою на работу проспала, теперь больничный хочет. А мы больничных по определению не даем. При ней мамаша: «Доктор, как вы смеете! Ее ж уволят, и она работу не найдет! Она же с голоду помрет! Я в суд на вас подам!» А в девице сто кило как минимум. Я обнадежила: «Ну сразу не умрет. Для начала только похудеет. В суд вы по-всякому успеете подать». — «Да как вы смеете!..»

Продолжим, господа?

Вот вам еще сюжет. Очередная пореформенная дамочка. Насмотрелась познавательных программ, решила очищение кишечника себе произвести. С вечера изволила откушать килограммчик слив, полукилограммом свеклы закусила, а для верности еще кефиром запила. К утру слабительная смесь, естественно, сработала. А как же можно здесь без «скорой» обойтись? Дамочка лежит, глазами лупает. «А чего вы ожидали? — говорю. — Эффект произошел?» «Да, — отвечает, — даже превзошел». — «Ну, если очень сильно превзошел, то, — говорю, — хотите — можете продукты очищения собрать и посредством клизмы их в кишечник возвратить». А дамочка всерьез глазами лупает: «Скажите, доктор, это в самом деле нужно, да?»

Хотелось бы мне знать, чем люди думают…

А кстати, да, вот именно — чем думают. Вызвала мадам нас на гипертонию. А давление у дамочки всего-то ничего. Зато эмоций аж с порога выше крыши: «Ой, у меня опухоль в мозгу! Ой, у меня опухоль в мозгу!» Две пердинки до смертинки называется. Читаю выписную справку из больницы. Надо же, и в самом деле опухоль. Но только не в мозгу, а метром ниже, в матке. Доброкачественная, к слову говоря. Ну и как тут можно было удержаться? «Интересным, — говорю, — вы местом мыслите, мадам!»

А вот еще. Опять гипертония. Бабка нам на отделение звонит: «Ой, знаете, — старушка вся буквально трепетает, — у меня давление тут сильно поднялось, а я таблетку приняла, которую мне участковый прописал, и давление снизилось». — «Что, слишком сильно снизилось?» — «Нет, до нормальных цифр». — «Так что же вы хотите?» — «Ну как… оно же снизилось!!!»

Или вот. Еще гипертония, для разнообразия на этот раз у старичка. Дочка папе «неотложку» вызывает. Повод к вызову не абы что, а: «Страшно гипертонику». Диспетчер, вежливо: «Какое у него давление?» — «А я не мерила!» — «У вас тонометра нет?» — «Есть». — «Так почему же вы не измеряли?» — «Так страшно же! Вдруг у него давление!» — «А что же вы от нас хотите?» — «Как это — что?! Приедьте и померьте!»

Вот так мы и живем. Во благо большинства.

А вот еще, под занавес. Под утро, в самый темный час. Дамочка: «Ой, доктор, я у себя опухоль нашла!» — «Где?» — «Где-где… В рифме!» Это, впрочем, даже ничего. Это, право, даже как-то живенько, это хоть какой-то креатив. Непонятно только, зачем же вдруг искать, простите, в рифме опухоль в четыре часа ночи.

А то ли еще будет, господа.

Недаром же теперь еще реформу школьного образования затеяли. Понятно, что во имя большинства. Главное, чтоб в школе думать не учили. А мозги можно и на Западе купить. Там они уже отформатированные, лишнего выдумывать не станут.

А вот если русский человек опять подумывать начнет…

Аминь. Но есть один нюанс. В результате массовой селекции бездумного народонаселения в масштабе всей страны реформаторы рискуют получить устойчивую популяцию не желанных их сердцу торпидных дебилов, тихих и внушаемых, а с точностью до всё наоборот. А именно — т. н. дебилов эретичных, то есть возбудимых, раздражительных и злобных. И когда этот процесс будет благополучно завершен — а он всенепременно будет завершен, — вот тогда мы с вами в самом деле посмеемся. По-серьезному.

Клиент всегда прав

Правильно когда-то подметил один умный человек: всякая нация занудлива по-своему. Американцы, например, по жизни, англичане — из принципа, французы — просто так, немцы — как положено…

Ну и мы вообще и тоже от других не отстаем. Но только у нас и в отношении занудства всё наоборот, как шиворот-навыворот, будто смеха ради. Это потому, что мы вообще народ такой. Я бы так нас и определила: сатирический.

Что-то я сама занудствовать, по-моему, начала…

А впрочем же, не суть. Просто мне как раз еще одна история припомнилась времен моей работы фельдшером приемного покоя в «пьяной травме». По-своему тоже исключительно занудная.

Дело в один из общегосударственных праздников тогда происходило. А без массового членовредительства наши государственные гуляния никогда не обходились, вы сами у медиков спросите. Мы вам авторитетно подтвердим, что по этим дням в северной, с позволения сказать, культурной столице до сих пор эпидемия свирепствует. Асфальтовая болезнь называется: при ней человек — звучит-то он гордо, но зачем-то он при этом мордой об асфальт поскальзывается. И так раз десять — и готов диагноз.

Но не у всех, некоторые уже в приемном покое дозревают. Вроде бы клиент и так готов, вроде бы и так он пьяный весь и битый, а всё равно гражданин добавки требует. «Расширением диагноза» у нас такое называется.

Так вот, привезла мне «скорая» очередную битую подоночную хронь. Между прочим — женщину. Но именно что между прочим, а всё прочее там давным-давно в денатурате растворилось.

Правда, это еще неизвестно, у кого больше мозги набекрень съехали — у нее или у скоропомощной братии. Они же по запарке ее бесчувственное тело вместе со всеми ее денежками довезли, ежели вы представляете, о чем я говорю.

Вы-то, может быть, не понимаете, а вот я сразу удивилась, когда скоростники эту ханыжку проспиртованную выгрузили, а из нее кошелек с деньгами выпал. И сумма ничего — целых восемьдесят семь рублей девяносто шесть копеек. Еще теми, полновесными, советскими.

А говорят — одно ворье кругом и чудес на свете не бывает…

Делать нечего — с чем клиента довезли, с тем его сдавать положено. Что ж, вздохнули мы, акт по всем казенным правилам составили, цельных восемьдесят семь рублей (прописью) 96 копеек (цифрами) оформили. А ханыжку в накопитель поместили, где остальные пьяные и битые в очереди на лечение томились.

А у бабы вся морда исцарапана, один глаз подбит, а нос налево свернут. Это не считая других мелких повреждений, которые на ее насыщенно синюшной коже не сразу же заметишь.

И это всё в отключке. То бишь баба и в отключке-то была смертного греха страшнее, а уж когда она ни с того ни с сего прочухалась и с ходу рот раскрыла… а когда она еще и куролесить начала!

Я поначалу с ней и так и сяк, и даже по-хорошему, а ей всё едино мало. Ей-то мало было, но я к этому моменту уже настолько уработалась, что поразмыслила сперва, а затем просто-напросто взяла и вызвала милицию.

Гражданочка и разгуляться толком не успела, как ее из больницы пинками выписали. И в ближайшем отделении милиции прописали, причем крепко.

Настолько крепко, что два часа спустя «скорая» ее обратно в приемный покой доставила. И опять ее по акту сдали, только теперь нос у пациентки направо развернулся, а фонари сразу оба глаза радугами разукрасили. Ну и другие мелкие повреждения тоже ощутимо покрупнели.

Для того, кто не усвоил, повторю: расширением диагноза это называется. Что характерно, бабе впрок пошло, у ханыжки куражу заметно поубавилось.

Но только ненадолго, к сожалению, потому как пациентка снова в накопителе очухалась, заново она в общей очереди заскучала. И к тому же раньше заскучала, чем очухалась. И то ей не так, и это ей не этак, да и вообще имела она всех в виду в самых разных нецензурных позах — и притом настолько вычурных, что без милиции ни в жизнь не разберешься.

А разбираться тот же усиленный наряд приехал, но уже слегонца потрепанный. У одного рука забинтована, у второго ссадина на роже, а третий просто весь какой-то нервный. И все хором перед мной извиняются: не обессудьте, мол… недоработочка, мол, вышла… издержки производства…

Я им с порога:

— Знать я ничего не знаю и знать я не хочу, но лично я, — так я всем им вместо «здрасте» заявила, — вот я лично больше за себя не поручусь, если вы сейчас же эту хронь подоночную куда-нибудь не заберете!

А за всех ментов самый нервный отвечает:

— Так ведь и мы, — объясняет самый нервный, — мы ведь тоже за себя не очень-то ручаемся! У нас там после этой вашей с позволения сказать больной поголовно личному составу прививки надо делать. Тому от столбняка, этому, — нервный на перевязанного кивает, — от бешенства… а вот лично мне, например, мне уже никакая прививка не поможет…

Я им с дрожью в голосе:

— Мальчики, — чуть не плача я ментов прошу, — милые, — говорю, — будьте умницами, увезите вы ее куда подальше, что хотите там с ней сделайте, но мы ее, — это я так честно их предупреждаю, — мы ее обратно в больницу не возьмем!

Призадумались мои менты. Как в печальной сказке — пригорюнились добры молодцы…

— А вот с чем, скажите, — спрашивают, — вот с какими тяжкими телесными повреждениями обязательно в больницу забирают? Вот по вашему врачебному уставу — с каким таким серьезным диагнозом отказать вы никому не можете?

Я прямо отвечаю:

— С переломом основания черепа.

Менты переглянулись.

— Ага, — говорят, — это нам понятно. Сложновато, правда, но мы как-нибудь ну очень постараемся… а вы тут не скучайте…

И бабу увезли. А очередная «скорая» ее аккурат к полуночи вернула. Точнехонько под бой часов: бом… бом… бом…

Нет, даже так, пожалуй, — со значением: БОМ! БОМ!! БОМ!!!

Гуманистов попрошу не беспокоиться. Серьезно, ничего такого жуткого с нею не случилось. Скорее всё наоборот: ежели у нее нос сперва налево был, а потом направо стал, то теперь он ровно посередке развернулся. А что касается черепа, то одно сплошное костяное основание без мозгов пострадать ну никак не может, как ты ни старайся.

Ладно, приняла я больную. Кое-как с носилок на топчанчик в накопителе свалила — а она заснула. И спит, будто бы она священный долг какой до конца исполнила. До нее очередь дошла — а пациентка сном праведницы дрыхнет. Травматологи по второму разу всех перелечили — а ее в упор не добудиться…

Правда, слишком-то упорно никто и не настаивал. На кой ляд будить лихо, пока оно тихо, даром что храпит во все завертки.

А поутру она проснулась. Пробудилась баба спозаранку и перво-наперво всех врачей многоточиями обложила. Идите вы, говорит, куда хотите, но мне домой совсем в другую сторону.

Кто б был против, а я перекрестилась. Оптимистка, ёптима их меть. Это я сама себе такой диагноз на нашей тамошней латыни прописала. Потому что бабе все ее ценности по акту возвратила — а у нее рубли с копейками не вяжутся.

А между прочим, бабу с этими деньгами я дважды в милицию выписывала, если вы опять же понимаете, на что я шепоточком намекаю…

Только вы неверно понимаете. Все ее восемьдесят семь рублей прописью в порядке оказались, а копейки — вот копейки у нее хотя бы на одну, но никак они у бабы цифрами не сходятся! Но не в минус почему-то, а в плюс, то бишь не меньше получается, а на целую копейку больше!

Думаете, это бабу убедило? Да бабе что бюджет, что дефицит — ей же абы повод подвернулся! Ей бы повод был — а там хоть тотчас же милицию зови, хоть заранее пожарную команду требуй!

Короче, весь дебош по новой разгорелся. Без пожарных дело обошлось, но милиция и в третий раз приехала…

А вот я развязки так и не дождалась, потому как без того уже на другую свою службу здорово опаздывала. Я тогда в свободное от жизни время еще же и на «скорой помощи» на ставку фельдшерила.

А когда же я жила в те времена, хотелось бы мне знать…

Жизнь вместо жизни

И кто сказал, что народонаселение у нас чем дальше, тем тупее?

Да я же и сказала, кто ж еще…

Нет, конечно, кто-нибудь еще и до меня об этом говорил, трудно не озвучить очевидное. Так что я на пальму первенства претендовать не стану. Право же, сомнительная честь.

Ну да кто бы это ни сказал, он тенденцию-то правильно подметил. Правильно, добавлю между прочим, но не точно. Потому как тянется пореформенный народ наш к просвещению, вытягивается, прямо-таки строем навытяжку стоит. Но только между этим самым прочим, поэтому и дотянуться он никак не может. И в результате сплошные потягушечки просоночные у народонаселения получаются.

Но с другой-то стороны, у нас ведь как. У нас, коли втемяшится кому какая мысль, коли порешит кто до самой сути дойти, до глубин и до корней до самых докопаться — то всё, тут уж будет дело. Уж тут-то такой деятель и себе волосы с корнями повыдергивает и кому другому плешь проест, если заодно еще чего не учудит похлеще.

Особенно у дамочек у наших глубинное мышление выразительно проистекает. Нет, мужики по-своему тоже люди, но в основном они попроще, поконкретнее. А вот с дамочками — это да, беда, паче чаяния если дамочка начитанная.

Ну сами посудите.

Вызывает женщина «неотложную помощь». Задумчивая такая дамочка: маму ее вроде как парализовало — упала матушка-старушка и под столом лежит. И вот она лежит, дескать, но ее поднять бы надо, а то неладно как-то получается…

А дамочке в ответ:

— Ну так и в чем проблема, — ей диспетчерша так прямо отвечает, — так и поднимайте с пола вашу матушку и на кровать ее давайте перекладывайте, пока к вам доктор едет!

И доктор, то бишь докторица, то бишь я, ежу понятно, едет. Приезжаю я, а там старушка как легла на кухоньке седенькой головкой к помойному ведру, так и до сих пор она лежит и ножкой под столом бессильно дрыжет.

Это так инсульт у бабушки на этом самом месте приключился.

При старушке дочка молодящаяся имеется, которая вызывала, при дочке муж какой-то никакой, при муже напомаженная соседка в бигуди. И всем колхозом все в задумчивости дружно пребывают — задумчивые-задумчивые по табуреточкам сидят, а старушка на полу скучает.

А дочка-дамочка за них за всех спрашивает:

— А вот скажите-ка нам, доктор, — дамочка интересуется, — а переносить-то маму можно — или как? Вот вы нам квалифицированно подтвердите — можно ли ее сейчас побеспокоить?

Мне, признаться, любопытно стало:

— Ну а сами-то вы как — ну вот как вы думаете, — спрашиваю я, — вот если я сейчас скажу, что нельзя ее переносить, она что — жить теперь здесь будет? Вот она у вас так и будет теперь под столом лежать головой в помойке?

Дамочка подумала. Потом еще раз подумала. Но в конце концов перенесли-таки они старушку в комнатку, пристроили ее на койку.

А обстановка в квартире, скажем так, бюджетная. Но с претензиями. Причем из претензий даже книжки на виду пылятся. И притом все модные и умные — про карму все, про астральные тела, про жизнь после жизни…

Само собою, я в основном не к квартирке с книжками, а к больной с инсультом прицениваюсь. Померила старушке давление, спрашиваю вежливо у дамочки:

— Какое у вашей мамы привычное, рабочее давление?

Дочка-дамочка замялась.

— Понимаете ли, доктор, — отвечает дамочка, — вот мы с мамой всякие такие философические системы изучали…

Я — вежливо, заметьте, вежливо — перебиваю:

— Это хорошо, понятно, — я не возражаю, — это как бы на здоровье, завсегда пожалуйста. Но давление-то у нее обычно какое было?

Дамочка опять:

— Доктор, видите ли, — отвечает, — мы с мамочкой различными духовными учениями интересовались…

Я, извините, снова:

— Это замечательно, — я еще раз дамочку перебиваю, — это как вам больше нравится. Но ведь я-то вас не о системах — я же вас о ее обычном, нормальном, рабочем давлении спрашиваю!

— Так я же вам и отвечаю, — обиженно мне заявляет дамочка, — мы с мамой философские учения…

Я, не меняя тона:

— Вы грёбнутая, — это я так самым прямым текстом спрашиваю, — или же вы, — я уточняю, — гребанутая?

А она в ответ:

— Не знаю… — говорит.

Тут уже и я, представьте, начала в задумчивость впадать.

— Чего вы, — говорю, — не знаете?

— Не знаю, — дамочка несчастно отвечает, — не помню я, какое у мамочки рабочее давление было. Понимаете ли, доктор, — объясняет она снова, — видите ли, мы с мамой ко всему философически подходили. Мы, знаете ли, к врачам не обращались, мы считали, что всё само пройдет, как духовная культура учит…

Что ж тут скажешь? Разве только матерно.

Я только руками развела:

— Что ж, — честно говорю я, — это вы, сударыня, правильно считали: вот и прошло всё. Вместе с жизнью. Теперь вместо мамы сердечно-легочный препарат на память вам остался…

На том и разошлись. Потому как на самом-то деле хоть ты спрашивай про давление, хоть даже его меряй — всё равно в такой ситуации ничего такого кардинального бесплатная отечественная медицина предложить не может. А посему, увы, так и осталось от старушки одно лишь только тело. Не астральное, разумеется, а самое что ни на есть земное и неразумное. То самое бренное, обременительное тело, которое с ложечки кормить надо, мыть, перестилать…

Зато у дамочки у дочки поводов для размышлений вдоволь поприбавилось. Ни тебе за просто так в больницу безнадежную старушку заложить, ни в богадельню ее, болезную, за спасибо не пристроить. А уж чтобы доктор какой приватно «смертельным» укольчиком помог томление духа разрешить — так это, оказывается, тоже денег стоит. Да еще таких, должна я вам заметить, что дешевле дамочке самой взять да постараться.

Такую вот жизнь после жизни дочка матушке организовала.

Нет, серьезно, если так задуматься…

Непрямой массаж

Думай не думай, а своеобразно всё же иногда понимают медицину наши граждане.

Поехала я как-то раз на «плохо с сердцем».

А тогда, по молодости и живости характера, я еще свято верила, что если человек «скорую» вызывает, значит, ему это в самом деле нужно. Более того, признаться даже страшно, в те времена я искренне считала, что в норме повод к вызову хоть какое-то отношение к причине вызова имеет. Хотя бы иногда. Пусть даже отдаленное.

Вот тогда я с этим заблуждением к пациентке и поехала. С полной выкладкой на вызов понеслась. А это, кто не в курсе: кардиограф, чемодан, дефибриллятор, реанимационная укладка и кислородный аппарат на всякий случай. Всё серьезно, «плохо с сердцем» же!

А этаж, как водится, последний. А лифт, по всем законам жанра, не работает. Я вверх по лестнице галопом аппаратуру пру. Дефибриллятор по спине колотит, чемодан из-под мышки выскользнуть норовит, кардиограф на шее спереди болтается, кислород на ремне сзади волочится, а папка и вовсе в зубах зажата. Но долг же, долг зовет!

И ладно бы зовет, а то ведь погоняет…

Пока я на последний этаж вскарабкалась, совсем взмокла. А свободной руки, чтобы лоб вытереть, нету, обе заняты. И на звонок нажать нечем. Пнула я дверь ногой, благо та не заперта была, ввалилась чуть жива со всем этим великолепием в квартиру — и вижу я, пардон, картинку с выставки.

Живописная картинка, право же.

В центре композиции — лежбище размером с полквартиры. На лежбище — этакая матрона очень щедрого сложения. На матроне ледащенький мужичонка верхом сидит. А второй такой же хлипкий дядечка в изголовье поместился и матроне кружевным платочком лобик промакивает.

А матрона в полнейшем неглиже.

А тот, который на нее верхами сел, тот за обе ее молочные железы размера этак пятого ухватился — и мнет их на три счета в темпе вальса.

Я всерьез, без шуток: раз-два-три!..

Что за мужичонки — непонятно. То ли один из них сосед, а другой заодно с ним вместе, то ли оба порознь просто так на огонек зашли. Этот частный вопрос я прояснять не стала. Со мной и без того уже изумление случилось.

— Э-э… п-пожалуйста, — я даже заикаться начала, — простите, — говорю, — объясните, Бога ради, что это вы с ней такое делаете?!

— Как это что? — Мужичонка наверху пот с лысины между делом смахивает. — Вы же сами видите — непрямой массаж сердца! — отвечает он и давит в том же темпе: и раз-два-три… и раз-два-три… и раз-два-три…

А матрона млеет.

А я настолько обалдела, что как все свои я причиндалы уронила, так чуть не села на пол мимо них.

— Э-э-э… видите ли, — говорю, — непрямой массаж сердца — он, понимаете ли, как бы несколько иначе делается!

А разомлевшая матрона с лежбища:

— Ну что вы, доктор, — матрона веком томно дрогнула, меня оглядела — и так снисходительно: — Что вы, милочка, — матрона говорит, — как же это не так он делается, если так мне от него облегчение сплошное происходит!

А мужичонка пуще прежнего старается: и раз-два-три!.. раз-два-три!.. раз-два-три!..

Н-да…

Нет, мне-то что, за мной не заржавеет. В том смысле, что я и по молодости лет была проста на язычок:

— Ну, коли облегчение сплошное, — я свои бебехи собрала, — тогда ладно, — говорю, — тогда вам врач не нужен. Тогда вы тут и без меня естественным путем управитесь, если дружно все усилия удвоите. Но если что, — на прощание я им заявила, — вы не стесняйтесь — вы звоните, вызывайте. Мы вам в помощь весь наш мужской водительский коллектив отмобилизуем!

Только вот это я опрометчиво пообещала. Это очень не подумавши я шуточку такую шутканула. Потому что истомленная матрона юмора не поняла и на следующий день в самом деле сразу всех водителей затребовала.

Я всерьез. Ни словом не шучу.

И с чего все наши мужики поголовно отказались, спрашивается…

Дальше «скорой» не сошлют

Всё-то я о пациентах да о пациентах. Пора бы ради справедливости о лекарях.

Вообще, то, что у нас три четверти пациентов со странностями, это дело привычное. Правда, чем дольше я работаю, тем больше эти три четверти к девяти десятым приближаются, ну да я не об этом.

Я — исключительно за-ради справедливости — о том, что и доктора порой со странностями попадаются. Ну, я не телевидение, облыжно на коллег грешить не буду: редко попадаются. Но метко.

Был у нас на василеостровской «скорой» один такой. Как он к нам попал — уже сама себе история. По специальности наш доктор был наркологом, а работал в психиатрической больнице. Алкашей лечил, как тогда было принято, то есть в основном таблетками трихопола и добрым словом.

Жил, короче, доктор, не тужил.

А тут ночью, в его дежурство, пациент в туалете повесился.

Доктора, понятно, сразу же разбудили и к повешенному притащили. Быстро медсестры сработали, алкаш в петле еще дергался и хрипел. Сунулся доктор его снимать, детективы, на досуге читанные, вспомнил — и задумался.

Нет, серьезно: снимать — веревку резать, узел развязывать, вещественные доказательства уничтожать. А вдруг он не сам повесился, вдруг к этому еще кто-то руку приложил? Тогда вообще от ментов вони не оберешься, затаскают. Нет уж, лучше пусть все доказательства целыми остаются.

Рассудил так странный доктор и сел историю писать. Ну и милицию, конечно, вызвал. Алкаш к тому времени похрипел-подергался и перестал. А когда менты приехали, он и вовсе уже начал остывать.

Милиционеры тело осмотрели и к доктору: да что, да как, когда обнаружили, чего предприняли. Доктор им честно всё и рассказал — и про веревку, и про вещественные доказательства…

Почему его не посадили, история умалчивает. Но карьера нарколога на этом для него закончилась. С «волчьим билетом», так сказать. И пошел доктор работу искать. А на «скорую» в те времена всех брали, даже таких. Так у нас тогда и говорили: «Дальше „скорой“ не сошлют, меньше ставки не дадут».

Так что был доктор наркологом, а стал доктором «скорой помощи». И ладно бы просто неграмотным — на «скорой» грамоте научат. Хуже, что он был со странностями. Вот тут-то всё и завертелось.

Приехал он на вызов к бабушке, гипертонию лечить. Бабушка старенькая, квартирка бедненькая, мебель под стать хозяйке — кушетка колченогая да стульчик шаткий. Доктор на стульчик сел, ножка подломилась, доктор на пол полетел. Да так неудачно, что и бабушку с кушетки спихнул. Была у бабушки гипертония, стал у бабушки перелом шейки бедра.

Наш странный доктор унывать не стал. Он вообще был человек неунывающий. Шину наложил, носилки организовал, бабушку в больницу доставил. Вот только шину он с такой силой к ноге прибинтовал, что, когда больную в приемном покое травматологи осматривать начали, там до полного омертвения тканей пять минут оставалось. Еле-еле ногу старушке спасли. А доктору объяснили доходчиво, что не надо с такой силой на конечностях ничего завязывать.

Доктор принял к сведению и дальше поехал. На кровотечение из трофической язвы голени. Приехал, видит — правда, кровоточит язва. Не так чтобы фонтаном, но довольно интенсивной струйкой.

На кровотечение положено жгут накладывать, доктор и наложил. Это он еще со студенческих времен запомнил. Но пожелания коллег учел и слишком сильно затягивать не стал.

Он вообще на первый взгляд был обучаемый.

Вот только неувязочка вышла: кровотечение-то венозное, а не артериальное, стало быть, жгут ниже кровоточащего места накладывается, поскольку кровь по венам снизу вверх течет. Это студенты еще на первом курсе усваивают.

Но доктор от первого курса далеко ушел, а потому выше язвы ногу перетянул. Кровь по артерии сверху вниз течет безвозбранно (слабо затянутый жгут артерии не помеха), внизу в вену перетекает, снизу вверх до язвы дотекает и оттуда на пол уже фонтаном льется, потому как дальше ей под жгут течь просто некуда.

Когда я ему в помощь приехала, и квартира, и доктор в кровище были, а давление у больной уже и не определялось.

Ладно, свезла я ее под капельницей куда положено, доктора на все корки обматерив и строго-настрого велев лучше вообще помощь не оказывать, чем так над людьми издеваться.

Доктор, конечно, обиделся. Но к сведению принял. На вид он, повторюсь, был обучаемый. Принял к сведению и поехал дальше. К молодой самоубийце. Из тех, что одной рукой таблетки в рот суют, а другой телефонный диск крутят. Есть такая категория дамочек. Обычно после второго промывания желудка у них охота травиться отпадает.

Но этой не повезло. Поскольку доктор твердо усвоил, что издеваться над пациентами не след, он ей промывание желудка устраивать не стал. И то, уж больно процедура устрашающая: сначала больному в желудок толстенный зонд запихивать, а потом через воронку в этот зонд воду трехлитровыми банками заливать. Так и повез больную непромытую в токсикологию.

А таблетки по дороге у дамочки в желудке всосались и действовать начали. Сознание утратилось, давление упало, дышать больная через раз начала. Доктор испугался и решил все-таки гормоны ввести. А поскольку он еще со студенческих времен краем уха слышал, что таблетки для скорейшего воздействия больным под язык кладут, то по той же логике всю потребную дозу гормонов он под язык несчастной самоубивице и уколол.

Посинел у дамочки язык, распух и изо рта вывалился. Дыхание и без того не того было, а тут и вовсе того стало. Доктор еще больше испугался и капельницу ставить затеял. Вот только в вену попасть не сумел, под кожу у него раствор капать начал. Надувается рука подушкой, вдвое толще другой стала.

Но доктору уже тут не до мелочей, больная-то несмотря на капельницу совсем почти не дышит. Тут уж никуда не денешься, интубировать больную надо. То есть в трахею дыхательную трубку вводить.

Надо-то надо, да язык мешает. Но доктор и тут в уныние не впал, мощным усилием рот дамочке пошире раскрыл, да так, что нижнюю челюсть вывихнул и со всего молодецкого размаха трубку вместо трахеи в желудок впихнул. Попутно несколько зубов вышиб, но тут уж больной действительно повезло, поскольку вместе с трубкой зубы в желудок угодили. Попади они в трахею, не миновать бы пациентке преждевременной кончины от закупорки дыхательных путей.

А так — синяя, почти бездыханная, без сознания, давления и зубов, но еще живая попала больная в реанимацию.

А пока ее реаниматологи с того света на этот перетаскивали, доктор, как положено, лист сопроводительный писал.

Честно всё написал. И про гормоны под язык, и про капельницу под кожу. Да еще и на латыни изложить попробовал: преднизолони гемисукцинати, видите ли, уколол сублингвум, натрии хлорати изотоници, понимаете ли, ввел паравенозум.

А ведь я его всего-то попросила над больными издевательства не учинять…

На этом бы его карьера доктора «скорой помощи» и закончилась. Но — пути врачебны неисповедимы. Токсикологи самоубийцу откачали, а над докторскими изысками полночи ржали и в такое благостное расположение духа пришли, что даже на станцию звонить и жаловаться не стали. Открыли, так сказать, коллеге дорогу к новым подвигам.

Правда, остальные его подвиги проистекали уже без меня. Я к тому моменту институт закончила, со станции уволилась, а потому всё лишь по слухам знаю.

Говорят, что учудил наш доктор нечто растакое-этакое, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Учудил и в результате приземлился в той самой психушке, где подвизался некогда наркологом. Приземлился, разумеется, уже не в качестве врача, а пациента. Всерьез так приземлился, основательно, чуть ли не полгода пролежал.

Выписался он с диагнозом «шизофрения».

И опять врачом на «скорую» устроился. Я опять серьезно, не шучу. Оказалось, что на «скорой помощи» с таким диагнозом работать — да, не возбраняется.

Нет, конечно, все скоростники на голову ударенные, факт, но, друзья, поверьте — не настолько…

А позже, говорят, он вовсе по административной линии пошел. В организаторы здравоохранения подался. Не знаю, врут не врут, однако уверяют, будто к нашим перспективным временам он уже в Москве немаленьким чиновником заделался. Оченно наш странный доктор реформаторам пришелся ко двору.

Это многое, заметьте, объясняет.

Цена вопроса

Пути врачебны… дальше, впрочем, сказано.

И всё-таки еще два слова — о себе.

На деле мне в студенческие годы на «скорой помощи» работать очень даже нравилось. А вот на самом деле хотелось мне по окончании института стать не кем-нибудь, а обязательно хирургом. Блажь такая у меня была. Неодолимая.

Уж больно всё красиво в мечтах выглядело: сияющая никелем операционная, стерильный халат, умные руки, спасающие жизнь…

Через все тернии продравшись, хирургический диплом я получила. И даже интернатуру соответствующую прошла. На практике сравнила, так сказать, мечту с реальностью. Не в пользу мечты, естественно. Но к хирургии всё равно до конца не охладела.

А вот после интернатуры дело застопорилось. Все хирургические ставки в приличных городских стационарах давным-давно блатные позанимали, а куда-нибудь в глубинку из родного Питера меня совсем не тянуло. И приземлилась я в районной поликлинике. И как-то очень быстро заскучала.

Ни тебе операций больших (как в интернатуре), ни тебе реанимаций заковыристых (как на «скорой»). Только бабушки с артрозами и дебелые тетки с геморроями и варикозными венами. Причем каждый божий день одни и те же.

А в тридевятом царстве, в тридесятом государстве (каковое к описываемому моменту уже на ладан дышало) после окончания института полагалось три года отработать по распределению. То есть, куда тебя пошлют, там и сиди. И лучше не высовывайся.

От такой невеселой жизни одна дамочка с панарицием на пальце мне даром Божьим показалась — хоть кого-то разрезать можно! Обколола я ей палец новокаином, только за скальпель взялась, а дамочка возьми и помирать затей. Анафилактический шок болезная на новокаин выдала.

Медсестра моя с перепугу меня бросила и за помощью на поликлиническую «неотложку» помчалась. И очень зря, потому как все лекарства в шкафу на такой случай имелись, а вот вторых рук мне не хватало. Но управилась, не зря же столько лет на «скорой» отработала.

Так что когда тогдашний заведующий той самой «неотложкой» в полном боевом развороте спасать пациентку примчался, ему только и оставалось, что капельницу вместо штатива подержать. Да я его еще и обругала, что в уличной обуви по чистой перевязочной шастает. Познакомились, короче говоря.

Собственно, история эта и продолжения бы не имела, если бы не два обстоятельства. По какому-то там договору наша поликлиника обеспечивала хирурга в призывную комиссию военкомата. Сидел там доктор старенький и досидел до пенсии. И ушел. А больше никто там сидеть не хотел.

Оно и понятно — невелика радость день за днем призывникам яйца крутить. В буквальном смысле — осматривать гениталии на предмет крипторхизма и прочих неаппетитных подробностей.

Наша главврач из положения вышла просто. Есть молодой специалист, которому по закону три года никуда рыпнуться нельзя? Есть в моем лице! Так вот пусть туда и отправляется. Для начала сроком на месяц, а там поглядим.

Месяц превратился в три и грозил растянуться на весь отпущенный мне период молодого специалиста. И не знаю, что бы я в этом военкомате учинила, но тут появилось второе обстоятельство.

Доктора с нашей поликлинической «неотложки» забрили в армию. Офицером. Но на два года. Через мою призывную комиссию он не проходил, и отмазать я его никак не могла. И осталась «неотложка» без ценного кадра.

Вот тут-то заведующий этой «неотложкой» про мои подвиги на хирургии и вспомнил. И решил, что я его вполне устрою. А даже если не устрою, выбора всё равно нет. И пошел к главврачу — отдайте мне, дескать, доктора.

Главврач, понятно, в отказ. Только дырку в военкомате заткнули, только военком доволен и счастлив стал, а тут — здрасте вам! Лыко да мочало, начинай сначала. И послала заведующего по известному адресу. Да еще прибавила, чтобы он к ней в ближайшее время вообще не подходил, потому как у нее дома ремонт, а она от этого нервная просто до чрезвычайности.

Ремонт и в наше-то время не сахар, а в тридевятом царстве сплошной кошмар был. Мастеров найди, всячески ублажи, чтобы они согласились за немалую денежку у тебя пошабашить. А самое главное — материалы достань. И если с обоями еще хоть как-то можно было вопрос решить, то с сантехникой или с кафелем просто беда. Не хватало унитазов в родном отечестве.

Зато дерьма… ну, это дело прошлое.

Короче говоря, заведующий проявил инициативу. Творчески к вопросу подошел. Раздобыл по своим каналам унитаз, да не простой, а чешский. Голубой. Мечта советского человека. И презентовал главврачу: типа я вам унитаз, а вы мне доктора из военкомата!

Главврач дрогнула, но не сдалась. Что же вы, говорит, специалиста с красным дипломом в один унитаз оценили. Добавьте что-нибудь!

Заведующий подумал. И прибавил два ящика кафельной плитки. Тоже чешской и голубой. Только главврач собралась носом покрутить, как он ей припечатал: торг, говорит, здесь больше неуместен!

Таким вот сантехническим путем возвратилась я в систему «скорой помощи». Хоть и говорят, мол, дальше «скорой» не сошлют, но лично мне опять пришлось через тернии продираться, чтобы вернуться на круги своя…

Планида у меня такая. С прибамбасами.

И так вот я с тех пор на этой «неотложке» и работаю. И верите ли, нет, сама себе дивлюсь: ни разу ведь о том не пожалела. А ведь уже, считайте, жизнь почти в профессии прошла.

Такая вот лирическая сказочка.

Сезонное обострение

О сезонном обострении в мозгах у пациентов ленивый только не писал. Как выясняется, свойственно оно не только пациентам, но и лекарям. Причем у некоторых это обострение давно переросло в хроническую форму.

Есть такая форма медицинской жизни — участковые. Участковые терапевты, пожалуйста, не обижайтесь: наверное, среди вас есть и толковые врачи. Просто мне такие не встречались.

В общем, я сейчас не о таких — я о других.

Как пример. За пять минут до закрытия нашей поликлиники влетает к нам на «неотложку» вусмерть перепуганная участковая докторица. Как бы терапевт. Глаза — с пятирублевые монеты:

— Ой, — верещит, — я у больной была, а у нее там, в руке, это… через которое капают!!

Я заинтересовалась, что же так могло доктора напугать. Путем наводящих вопросов и уточнений (как у тяжелобольной) выяснила, что накануне наши лечили старушку от инфаркта. Инфаркт тяжелый подвернулся, пришлось им спецов-кардиологов в помощь вызывать.

Короче, в ожидании кардиологов поставили они катетер для капельницы в локтевую вену, а кардиологи его, уезжая, не сняли. В сердцах забыли, поскольку инфаркт инфарктом, а бабушка в больницу ехать отказалась наотрез.

А бедная участковая докторица на следующий день на актив пришла и оное чудо медицины впервые в жизни, надо полагать, узрела.

— И в чем же проблема? — спрашиваю.

— Так это, — говорит, — я хирургам нашим позвонила, попросила, чтобы они это как-нибудь убрали, а они сказали, что не знают как.

Ну, это-то как раз понятно. Молодцы хирурги: кому охота после окончания работы через весь квартал пешком пилить, чтобы катетер выдернуть. Тем более — косяк по-всякому не их.

— А сами-то чего не удалили? — любопытствую.

Ответ, достойный занесения на скрижаль:

— Ой, — это человек, отягощенный докторским дипломом, отвечает, — а я засомневалась, в какую сторону его тянуть!

Интересно, и в какую ж сторону иглу (даром что большую) из вены удаляют?!! Вряд ли внутрь ее пихают всё-таки…

Ладно, съездила я, извлекла катетер (работа, кстати говоря, для медсестры), а по возвращении на базу коллег этой историей повеселила.

А коллеги в пару ей еще одну историю поведали.

В некой больнице прооперировали бабушку-старушку. Как раз в той, где я сама когда-то интернатуру по хирургии проходила. Удачно прооперировали. Недельку бабку подержали, швы старушке сняли и домой выписали.

А на следующий день пришла к ней такая же, с позволения сказать, участковая докторица, а бабулька ей и сообщает:

— Дохтур, а мне в больнице штуку удалить забыли, — и в грудь себе старушка пальцем тычет.

Та глянула — и ахнула: совсем хирурги одурели, бабку с подключичным катетером выписали! Для немедиков поясню: это, конечно, не зажим в брюшной полости после операции забыть, но тоже, мягко говоря, негоже.

В праведном гневе участковая звонит заведующей, та — главврачу поликлиники, тот — главврачу больницы, тот — заведующему хирургическим отделением. Большой служебный хипеш в полный рост.

Завхирургией вызывает лечащего врача и давай с него стружку снимать. А тот понять ничего не может. Не ставил он бабке подключичку, да и в истории болезни ничего такого не записано. Но делать нечего, велено удалить — поехал удалять.

Приезжает:

— Где, бабуля, твой катетер забытый?

— Так ить, вот же, вот он, милай, вот!

Бабка задирает рубаху — и с гордостью демонстрирует ему… пришлепку от кардиографа! В больнице бабушке кардиограмму перед выпиской снимали, как положено, и забыли электрод от кожи отлепить…

Вообще-то, электрод с катетером перепутать — это, знаете ли, да. Это участковым терапевтом надо быть как минимум.

А с другой-то стороны — чего я на участковых вдруг наехала? Они ж великим таинством выписывания больничных ведают. Там ни-ни, там ошибиться не моги.

А мы-то, грешные, только лечить умеем…

Закройте дверь, кайф уходит!

Очередные кудеса от участковых.

Этак часика в два ночи озаботили нас проблемой: парализовало старушку. Правда, парализовало поутру, участковый честно бабку посетил, предложил ей госпитализацию, старушка отказалась. А к ночи съехались родственники и решили, что вот сейчас — самое время куда-нибудь прокатиться.

Что бы я по этому поводу матерно ни думала, а посмотреть на больную надо. Приезжаю, бабуля сияет как медный таз, пребывая в полной эйфории. Ручки-ножки шевелятся, признаков инсульта не видать, говорит внятно и отчетливо. Только фигню какую-то. Как наркоман под хорошим кайфом.

Как обычно, начинаю допрос с пристрастием. И выясняю: недельки две назад заболели у бабушки ноги. Ну, 83 года, артроз, понятное дело. От болей замучила ее бессонница. Участковый терапевт, опять же, приходил, лекарства прописал, обезболивающее и снотворное.

Родственники бабушку-старушку навещают регулярно, смотрят — а бабушка с каждым днем все страньше и страньше. Сначала с головой раздружилась, а потом и вовсе с кровати вставать не захотела. Лежит себе старушка, улыбается.

— А лекарства она пьет? — спрашиваю.

— Так вот, доктор, тут-то самое странное и есть, — внук мне отвечает. — Я к ней сегодня утром приехал, смотрю — а она вместо завтрака тремя таблетками седуксена закинулась. А потом еще четыре капсулы трамала приняла.

У меня волосы дыбом встали. От такой дозы и у молодого крышу намертво снесет! А старушке ничего — ее только пробило на хи-хи.

— А что она еще принимает? — интересуюсь.

Вчинили розыск. Раскопали три целых и две полупустых упаковки седуксена, семь начатых упаковок трамала и под подушкой пять коробок феназепама, тоже изрядно початых.

А старушка с коечки: хи-хи!..

Родственники впали в легкий изумлянс, поскольку они ничего такого бабушке не покупали, а сама она последний раз из дома как раз две недели назад и выходила. Как раз после визита участкового.

От души колес ей доктор навыписывал…

Я только руками развела:

— Простите, — говорю, — господа хорошие, но под такой дозой я бабушку в неврологическое отделение не повезу. Тут ни один невропатолог не определит, где у нее инсульт, а где кайф еще не вышел. Вот в токсикологию — это да, пожалуйста, прямо хоть сейчас.

— Так это что же получается, — внук сильно озаботился, — бабушка у нас, выходит, наркоманкой стала после этого?

А бабулька опять с коечки: хи-хи!..

От токсикологии семейство дружно под расписку отказалось: позор-то какой! Вызвала я бабушке на утро невропатолога и нарколога и отбыла, оставив всю компанию в тяжких раздумьях.

А на следующем дежурстве поинтересовалась, куда же бабулю определили. Нормально бабушку определили. Отдыхает бабушка в частной наркологической клинике, и лечат ее от пристрастия к трамалу и транквилизаторам. Вот так.

А я-то в простоте душевной считала, что наркомания и токсикомания — это чисто молодежный бич. Как бы не так! Наша доблестная медицина и в 83 года может человека наркоманом сделать.

Вот только для онкологических больных наркотиков в России не допросишься. Ну да, ведь эти-то уж точно пристрастятся. Если успеют, конечно.

Аминазина классику

А вот вам для разнообразия хрестоматийный случай, когда элементарная врачебная ошибка порождает натуральный миф, целую историко-культурную коллизию.

Оно понятно, нижеследующие умозаключения представляют интерес разве что академический. Хотя, с другой-то стороны, занятно убедиться, что глупость и непрофессионализм присущи не только нашему буйнопомешанному времени…

Итак.

Общеизвестно, что «глыба» и «матерый человечище» Лев Николаевич Толстой сбежал от жены, душившей его творческие порывы, в дороге заболел и помер на глухом полустанке Астапово. И всё прогрессивное человечество вот уже век клянет нечуткую Софью Андреевну, не сумевшую сохранить для нас гения.

Ну, насчет характерологических особенностей графини Толстой разговор отдельный. А вот от кого и куда бежал классик глубокой ночью, стоит всё-таки подискутировать.

Опять же, общеизвестно, что к моменту героической эскапады Льву Николаевичу стукнуло 82 года. Абсолютно все наши современные пациенты в этом возрасте отягощены диагнозом «дисциркулярная энцефалопатия», то есть, переводя на русский, страдают как минимум легоньким маразмом.

А дебютными его проявлениями являются как раз неприязнь к родным, доходящая до агрессии, и навязчивое стремление покинуть дом. Тем, кто покрепче физически, это порой удается, тогда одним «потеряшкой» становится больше. Но чаще физическая немощь одерживает верх.

И неизвестно, далеко удрал бы классик, не будь у него верного соратника, лечащего врача, доктора Душана Петровича Маковецкого.

Из мемуаров оного светила медицины следует: накануне классик вел себя, мягко говоря, неадекватно, с людьми не общался, вопреки своему обыкновению. К вечеру испытал резчайший приступ физической слабости, чуть не упал с лошади, после чего всю ночь страдал одышкой, сердцебиением до 100 ударов в минуту и сильнейшим нервным возбуждением.

Современные доктора (сейчас я не об участковых терапевтах) задумались бы: а не случилось ли с графом транзиторной ишемической атаки, или, опять же переводя на русский, махонького такого инсультика? И прописали бы постельный режим, а при нарастании двигательного возбуждения еще и успокаивающие бы назначили. И тромбоэмболию мелких ветвей легочной артерии, переходящую в пневмонию, могли бы заподозрить…

Ну, положим, о тромбоэмболии в те времена еще не знали, однако же инсульты и пневмонии диагностировать и лечить умели. И лежал бы себе классик с диагнозом: острое нарушение мозгового кровообращения, тромбоэмболия мелких ветвей легочной артерии, инфаркт-пневмония.

Но доктор Маковецкий честно списал всю клинику на терзания гениальной графской души и потащил бедного старца куда глядели старческие очи, да еще и позволил ему битых шесть часов ехать в поезде на открытой площадке. В результате через двое суток классик уже поимел двустороннюю пневмонию, от коей благополучно и скончался. И вся прогрессивная Россия, разумеется, горько возрыдала.

А я вот думаю: что стоило доктору Маковецкому перед дорогой легкие графу выслушать? Или хотя бы температуру померить? Наверняка начальные проявления инфаркт-пневмонии уже были. А на фоне того самого инсультика клиника пышным цветом и расцвела.

В наше время за такие потакания «терзаниям души» диплома лишают. А если родственники особо активные попадаются, то доктор может и в места не столь отдаленные загреметь годика на три. Но семейство классика не мудрствуя лукаво спихнуло всю ответственность на Софью Андреевну и угомонилось.

А доктору еще благодарность вынесли — до последнего, мол, берег, одного не отпустил!

И куда, спрашивается, смотрела лечебно-контрольная комиссия? Ах да, не было тогда таковой…

Однако же на месте Маковецкого я бы хоть мемуаров не писала. А то, изволите видеть, неприличность получилась: собственные врачебные ошибки в вечность растиражировал.

Впрочем же, тогда этого как-то не заметили, а нынче и подавно тема неактуальная. Представляющая исключительно академический интерес.

Хотя — как знать. Мне было интересно.

Лев Толстой как зеркало Рунета

А кстати, да — хороший повод всё-таки отвлечься на чуть-чуть от медицины.

Просто так, для общего развития.

Ничто не ново под луной. Напрасно нынешние блогеры полагают это занятие чем-то очень современным и никогда не виданным.

Перелистывала я недавно дневники Толстых, Льва Николаевича и Софьи Андреевны соответственно. Кому не лень, сам может убедиться: ну блоги же и блоги! Причем, судя по обилию постов и комментариев к ним, блоги у супругов были весьма посещаемыми. И весьма, рискну заметить, скучными.

Однако же Лев Николаевич блог свой ценил зело высоко. И хоть кокетничал порой: «Испортили мне и дневник ввиду возможности чтения живыми», — но раскручивал его активно: «Дал прочитать дневник сыну Мише, это образует и возвысит его», «Прочел Бутурлину из дневника», «Кое-что записал в дневник, попрошу Сашу переписать», «Дал прочитать дневник дочери, там для нее много полезного»…

Насчет полезного, положим, можно и поспорить.

Типичный пост:

«Не писал больше полмесяца. Жил за это время порядочно. Был сильный насморк, и теперь чувствую себя слабым… Замечаю ослабление сил и физических, и умственных, но обратно пропорционально нравственным. Хочется много писать. Но многое уже навсегда окончится неоконченным и даже не начатым».

Этакий чих на весь эфир: здрасте вам, я высморкался!

Однако же — читали. А некоторые даже и балдели. А Софья Андреевна за право переписывать эти дневники с лучшим другом семьи в буквальном смысле даже разодралась.

Эх, Интернет бы классику! С его-то словообильностью и плодовитостью он бы сразу в первую десятку рейтинга попал. И счастлив был безмерно: такой простор для поучений! Глядишь, и от семьи бы не сбежал — ну разве только в Сеть…

А впрочем, может быть, и не попал бы в первую десятку Лев наш Николаевич.

В смысле почихать на весь эфир нынче, извините, конкуренция-с!

Жанровая сценка

Ни о чем, всего лишь эпизод. Правда, классику такое и не снилось.

Полвторого ночи. Поступает вызов: дамочке 36 лет ну очень даже плохо.

Приезжаем — я и фельдшер. Конечно, дамочке ну очень плохо, поскольку дама со товарищи пьет пятый день подряд.

Вяло любопытствую у честной компании:

— Что хоть пьете?

— В-в-водку! Х-хорошую. По п-пятьдесят рублей!

Понятно, «самокат», сивуха с ацетоном…

Дамочка пьянее этой самой водки и синее пятидесятирублевой купюры.

— Ну и по какому поводу такая затяжная пьянка?

Дамочка:

— Так ить с-сыночке же девять лет исполнилось! А я с-сыночку люблю! И сыночка меня любит!

И, мутно таращась куда-то в пустоту перед собой:

— П-правда, сыночка?

Как раз в этот патетический момент в комнате появляется сыночка в пижамке и, жалобно глядя на нас своими круглыми детскими глазенками, не по-детски осмысленно:

— Тетенька! Дяденька! Возьмите меня с собой! Пожалуйста!!!

А глаза большие, умные, печальные…

И ладно бы — случайный эпизод, так ведь у нас едва не каждое дежурство что-нибудь подобное. Душевно стало жить по нашим светлым, человечным временам.

Дружное спасибо реформаторам.

Будни

Заявился как-то раз на нашу «неотложку» милиционер. По мою душу. Как выяснилось — из-за истории, случившейся два месяца назад.

Тогда под вечер нам на «неотлогу» каждые пять минут звонила компания алкашей — кому-то из них с перепою дюже худо стало. Посылали мы их на… пардон, к наркологам, посылали, а ханыги всё равно звонят.

На шестом звонке я не выдержала:

— Все, — говорю, — сейчас поеду и точно морду набью!

Мужская часть коллектива в лице двух крепких докторов немедленно выразила желание в этом воспитательном мероприятии поучаствовать. Забились мы втроем в нашу старенькую «Волгу» и поехали.

Приезжаем — ба!!! А пьянцу-то в самом деле дюже худо. Просто хуже некуда. Массивная тромбоэмболия легочной артерии. Проще говоря, товарищ не жилец.

Морду, ясное дело, мы по такому случаю клиенту бить не стали, полечили наскоро, кое-как эту тушу на руках из квартиры вытащили и стали в машину запихивать.

А «Волга» у нас такая, что нам троим вместе с клиентом в нее не поместиться. Но извернулись. Самого крупного доктора на переднее сиденье определили, меня в угол под дефибриллятор заткнули, а третий доктор рядом сел и больного почти на себя взвалил.

А клиент у нас уже совсем синий, глаза закатил, язык вывалил. Надо бы ему искусственное дыхание делать — а как, в такой-то тесноте?!

Ничего, нашлись: высунули ему голову в открытое окошко и велели водителю гнать во весь опор, пусть хоть ветерком обдует. Проезжаем мимо пивного ларька, тамошние завсегдатаи увидели своего недавнего собутыльника в этаком смелом колористическом решении — и на карачках врассыпную брызнули.

Прилетаем мы в больницу, клиента на каталку — и галопом в реанимацию.

А кто-то из сестер приемного покоя собаку притащил, молодую ротвейлершу. Или же сама собака как-то приблудилась, гнать ее не стали, может быть. Она там бродила с бантиком из бинтика на шее вместо поводка и откровенно скучала.

А тут мы. Ну она за нами и увязалась: бежит, лает и пытается играючи за ноги ухватить. Картинка с выставки: мужики спереди каталки несутся, меня сзади на поворотах заносит, это, с позволения сказать, транспортное средство громыхает, как колесница Ильи-пророка. Мы на всем ходу от этой собаки отлягиваемся, а за нами гонится санитарка, пытается ее за бантик ухватить — и на всю больницу:

— Сука! Сука! Стой, сказала, сука! Сука, стой!!!

Кличку, судя по всему, еще этой зверюге не придумали…

И так на всем ходу вся наша кавалькада влетает прямиком в реанимацию.

А там нам вся дежурная реанимационная бригада вместо «здрасте» хором:

— Сука!! Стой!!!

Не в первый раз за день у них такое представление случилось, надо полагать…

Клиент к утру благополучно помер, как ему положено. А два месяца спустя мент ко мне пришел. Показывает мне фотографию в паспорте и спрашивает:

— Этого больного вы в июне в больницу возили?

— А почем я знаю? — отвечаю. — Вот если эту фотку в синий цвет покрасить, глаза закатить и язык высунуть, тогда, вполне возможно, и узнаю. А в чем хоть дело-то? — интересуюсь у мента.

Милиции, пожалуй, можно было посочувствовать. Оказалось, что хозяин той квартиры, откуда мы забрали алкаша, тому свой паспорт сунул. Типа как для улучшения качества медицинской помощи: мол, если человек как бы прописан здесь, то лечить его врачи-вредители обязаны.

Вот теперь милиция и разбирается, кто же из них жив остался.

Отнюдь не тривиальная задачка с нашей бюрократией.

А «Волгу» нашу после той истории списали и выдали нам в рамках нацпроекта «Здоровье» новую, с иголочки «Газель». Вот только очень несчастливой эта новая машина оказалась, я о ней еще особо расскажу. Хоть, признаться, и не очень хочется…

Несчастливая машина

На последнем дежурстве увезли мы нашего водителя с инфарктом. Молодой мужик, еще пятидесяти не исполнилось, практически непьющий. И нате вам — прямо на работе всю переднюю стенку сердца буквально в лохмотья разнесло.

Это еще повезло ему, что на работе, благо мы все под рукой оказались и быстренько реанимационные мероприятия по полной программе развернули. Две капельницы мужику в две руки поставили, наркотиками накачали до полного обезболивания; в последний момент с того света, можно сказать, выволокли и благополучно доставили в кардиореанимацию.

А потом вернулись и стали итоги подводить. Неутешительные.

На нашей «неотложке» за каждой машиной три водителя закреплено. Работают они в режиме сутки через двое. И уж коли на машину попал, то просто так с ней не расстанешься. Автомобиль могут новый прислать, когда старый развалится, а водительский коллектив всё тот же останется.

В общем, этакая реинкарнация автомобиля имеет место быть.

Так вот, дали нам тогда в рамках нацпроекта «Здоровье» вместо дряхлой «Волги» новую, с иголочки «Газель». Дали — а через пару месяцев умер водитель с этого нового автомобиля, всеобщий любимец и неистребимый оптимист. За три недели сгорел от «рака неустановленной локализации», как патологоанатомы выразились.

Еще через полгода навороченный джип снес этой бедной «Газели» всю морду и уехал, не останавливаясь. У второго водителя из этой бригады — перелом ключицы и двух ребер, у фельдшерицы подвывих шейных позвонков.

Машину списали как восстановлению не подлежащую, нам всё по тому же нацпроекту дали другую. Мы, грешным делом, вздохнули с облегчением — всё, кончились неприятности. Не тут-то было.

Сперва у этой новенькой «Газели» масло потекло. Потом движок заклинило — заводской брак, понимаете ли. А после, как и следовало ожидать, на перекрестке врезалась в нас маршрутка, под красный свет летящая. У третьего водилы — три ребра сломано и тяжелое сотрясение мозга.

Опять машину списали. И дали нам третью, всё по тому же нацпроекту. Масло из нее не текло, двери закрывались исправно. Правда, половина аппаратуры пришла без документов и в нерабочем состоянии, но это уже на общем фоне мелочами казалось.

А две недели назад и этой «Газели» в зад въехали, пока она мирно на вызове стояла. Правда, только бампер покорежили, но всё равно — тенденция.

Ну и в довершение всего — давешний инфаркт у нашего водителя. А ведь это уже четвертый водитель с этакой реинкарнированной напасти на ровном месте пострадал. Прямо наваждение какое-то. Так что не говорите, будто карма только у людей бывает…

Подумало наше начальство и поняло, что за рамки простых совпадений это всё уже явно выходит. И всерьез решило: скидываемся на священника. Пусть святой водой окропит, что ли.

Правда, я представляю, как пациенты поликлиники на это Господи-прости-шоу реагировать будут. Небось всем скопом под кропило кинутся, здоровья на халявку поднабрать…

А я бы заодно и весь нацпроект «Здоровье» святой водицей того… побрызгала. По всему выходит: что-то с ним не то. А может быть, и наше государство целиком окропить бы следовало. Да боюсь — не хватит нам святой воды на всю страну.

Нацпроект «Здоровье»

Кропить приоритетный национальный проект святой водой — дело полезное. А для попиков даже прибыльное. Вот только нам от этого, боюсь, легче не станет.

Нет, правительство у нас по-своему щедрая душа. Деньги на аппаратуру по нацпроекту «Здоровье» поступают исправно. Но — именно на аппаратуру, ни на что другое (ни на ремонт помещения, ни на зарплаты-премии) их потратить не моги: нецелевое расходование средств, а стало быть — статья.

Что характерно, осваивать выделяемые средства нужно обязательно, поскольку, если не освоишь — опять-таки статья, хотя уже другая.

Нужна аппаратура, не нужна — извольте закупать, раз деньги выдали.

Таким образом, у нас на «неотложке» на три бригады образовалось четыре стеллажа всяческой медтехники. Берите, доктор, десять разных аппаратов и удовлетворяйте пациента всеми сразу. Пусть все знают, как правительству дорого здоровье нации!

Другое дело, что половина этой аппаратуры на фиг никому не нужна. Но зато она работает. А та, которая нужна, наоборот, не работает. Но служебное рвение чиновников от медицины этот факт не останавливает.

Вот давеча от щедрот подкинули нам японский электронный супертонометр. Исключительно для внутрислужебного использования, поскольку на вызовах мы обязаны работать старым добрым сфигмоманометром, что, замечу, правильно, потому что он, как правило, не врет.

А эта японская электроника мигает разноцветными индикаторами, издает разнообразные звуки, определяет пульс, давление, да еще и комментарий на экранчик по-английски выдает: примите, дескать, таблетку. Или: срочно бегите к врачу, вам дюже хреново.

Коллектив к продвинутой электронике отнесся с недоверием.

Коллеги ко мне:

— Давно известно, что у тебя организм с прибамбасами, — говорят. — Давай на тебе проверим!

От меня, понятно, не убудет:

— Валяйте, проверяйте, — говорю.

Проверили. Давление 0, пульс 76; комментарий на экране: The patient is died. То есть пульс не пульс, но, по мнению продвинутой японской электроники, я уже того, как бы кони двинула…

Вот тебе и нацпроектом по здоровью. С такой государственной заботой я, оказывается, даже скончаться ухитрилась как-то совершенно нечувствительно.

Но на следующие сутки на работу всё равно пришла.

Покойник не покойник, а работать-то кому-то надо.

Расписываюсь за получение наркотиков. Протягиваю руку за привычной коробочкой, которую по никем пока не отмененной инструкции положено хранить исключительно в наглухо застегнутом нагрудном кармане.

А мне вместо коробочки, пардон, вручают термостат размером с трехлитровый китайский термос, снабженный наплечной лямкой. Ярко-ярко-красный — надо полагать, чтобы наркоманы в подъезде не перепутали, что у врача отнимать надо.

Я малость обалдела. Но, оказалось, зря. Оказывается, достигшая немереных высот отечественная фармакология установила, что температура хранения наркотиков не должна превышать 12 градусов тепла. Посему положенная мне единственная ампула промедола будет обложена колотым льдом и упакована в вышеупомянутый агрегат.

А для пущего контроля дважды в сутки специально обученный фельдшер будет измерять температуру внутри термостата особым хитрым электронным градусником и при необходимости лед менять.

Правда, через полчаса термостат у меня изъяли, поскольку градусника почему-то не прислали, а по инструкции без градусника термостат использовать — ни-ни!

Зато, говорят, на подходе у нас мини-холодильники для переноски адреналина. Ему вообще нулевая температура по новым веяниям предписана…

Представила, как я теперь буду выглядеть — красота, коммандос отдыхает! На плече термостат, в одной руке чемодан, в другой кардиограф, к спине мини-холодильник приторочен. А сзади шествует специально обученный фельдшер с особо хитрым электронным градусником…

Каким местом думают чиновники от медицины, спрашивать бессмысленно.

Впрочем, сама виновата. Повторюсь, очень правильно нам знающие люди в институте говорили: будете хорошо учиться — станете врачами, будете плохо учиться — станете главными врачами, никак не будете учиться — станете организаторами здравоохранения.

А там, глядишь, и до министра дорастете…

А тут еще наша заведующая попросила меня как человека, владеющего пером, написать ура-хвалебный отчет о нацпроекте «Здоровье». Типа как чиновникам от медицины ну очень хочется услышать, как они, чиновники, реализацией этого приоритетного национального проекта подняли уровень оказания медицинской помощи народонаселению на недосягаемую доселе высоту.

То есть, проще, лабуду просила гладко навалять.

От меня, опять же, не убудет; кому не лень — читайте, господа:

Написать-то я, положим, написала, но к концу от этой лабуды меня уже на блев, простите, потянуло. А посему я для себя, дабы дурное послевкусие убрать, набросала и альтернативный вариант отчетика, правдивый на сей раз:

Заведующей я оставила оба варианта. А она, особо не вникая, на чиновничьи верха второй отчет отправила. А когда сие уразумела, со страху чуть в больницу не слегла. А чего бояться было, спрашивается…

Делать больше нечего чиновникам, как отчеты всякой мелочи читать. Нету у них времени на нас, они делами государственными заняты. У них там уже новых планов громадье и эпохальной мысли трепетанье!

А мы так и живем. Как, в общем, раньше жили. Не благодаря, а вопреки.

Спецслужбы от сортира

Нацпроект «Здоровье» нацпроектом «Здоровье», реформа здравоохранения реформой здравоохранения; а вот как вы полагаете, сколько нужно специальных служб, чтобы посадить старушку на толчок?

Авторитетно заявляю: никак не меньше трех. Фонендоскопом клянусь. Самолично в этом многотрудном действии участие принимала.

Серьезно, как-то раз пошла старушка в туалет, заслуженная бабушка такая, возрастом и весом близко к ста. Хорошо хоть трубку телефона захватила на предмет с подружкой поболтать, потому как, извините, мимо цели села.

Сама попробовала встать — никак не получается, вес не позволяет. Бабка позвонила внучке: выручай. Та приехала, но в дом попасть не может — бабушка от всяческого окаянства на засов задвинулась.

Внучка вызывает МЧС. Дармоеды «от Шойгу» час спустя приехали, но дверь ломать не стали — дескать, не имеют права, внучка-то в квартире не прописана. Стало быть — милиция нужна. Через несколько часов милиция доехала, час еще повыясняла что к чему. Лишь потом дверь наконец взломали.

А бабушка — она же как лежала рядом с унитазом, так тихо и приспнула рядом с ним. Почему-то просто разбудить ее никто не догадался — думали, сознание утратила. Для такого дела, ясный день, самая могучая спецслужба полагается. То есть — кто ж еще-то — «неотложная».

Приехала в конце концов на это безобразие скромненькая докторица (то есть лично я), малость обалдела от такого, извините вам за выражение, конвульсиума, без затей старушку растолкала.

— В чем проблема, бабушка? — интересуюсь.

— Дык типа эта, дохтур… как его, того… да, в туалет мне надобно!

Вопрос, конечно, актуальный, но не мне же эту сотню килограмм поднимать прикажете! Пришлось опять-таки спасателей напрячь, тем еще ментов на помощь кооптировать.

Водрузили мужики совместно бабку на толчок и восвояси отбыли. Менты — те сразу, а вот спасатели сначала выставили счет. Они же у нас лишь по телевизору бесплатные.

А мне пришлось еще немного задержаться — заодно и внучку медикаментозно в чувство привести.

Та, в надежде, что старушка наконец-то окочурится и ей жилье оставит, м-м… переволновалась несколько.

Квартирный-то вопрос в стране никто не отменял.

…И между прочим, да: а всё-таки и впрямь у нас государство щедрое. Не там, где нужно бы. По-другому это называется — бездарное.

Диагност

Спорить с моим многомудрым супругом и соавтором — дело безнадежное. В этом я убедилась с незапамятных времен моей первой свадьбы, когда Дайнека ничтоже сумняшесь объявил:

— Ну и какого (слово непечатное) ты за этого такого (слово очень непечатное) замуж выходишь? Всё равно же в конечном счете за меня выйдешь! Спорю на ящик коньяка!

— Ну, знаешь, выбрал время спорить! — говорю.

Но поспорить на коньяк я всё-таки поспорила. И в конечном счете, разумеется, проспорила…

Речь, впрочем, не о том.

Не так давно моя хорошая подруга исхитрилась впасть в депрессию, причем депрессию серьезную, так что пришлось ей лечь в Клинику неврозов. По знакомству, разумеется, поскольку Клиника неврозов на Васильевском — заведение с хорошей репутацией, не какая-нибудь там психушка…

Три недели ее лечили; депрессия на убыль пошла, подруга духом воспряла, голос бодрый, смеется и шутки шутит. И вдруг звонит мне на ночь глядя:

— Приплыли, — говорит, — я какую-то инфекцию цапанула! Вся в сыпи, лимфоузлы распухли, температура под сорок!

— А психиатры твои что говорят?

— А ничего они (слово непечатное) не говорят!

Ну, психиатры — это психиатры, слово непечатное…

Начала я вспоминать инфекционные болезни, в справочниках рыться. Всё равно ничего не понимаю.

Соавтор и супруг, мучимый недельным воздержанием от алкоголя, мрачно:

— Что за суета?

Объясняю что к чему. Дайнека, у которого, к слову, помимо университетского филологического образования еще два курса медицинского в анамнезе, уточняет:

— Нейролептиками ее кормили?

— Кормили, — отвечаю.

— Ну и что тут думать? Угадай с трех раз: аллергия, аллергия или аллергия?

Я, конечно, огрызнулась — кто в нашем семейно-творческом тандеме врач, в конце-то расконцов!

— Ладно, — говорит Дайнека, — спорим на бутылку коньяка на 8 Марта?

— Спорим, — соглашаюсь, — а почему именно на 8 Марта?

— А по вздорности характера! — дражайший отвечает.

Той же ночью мою подругу в угрожающем состоянии перевели в больницу Боткина. Инфекционную больницу, если кто не знает…

Окончательный диагноз: аллергическая реакция, лекарственная болезнь, токсикодермия.

Пришлось мне раскошеливаться на коньяк. Хорошо, что не на ящик в этот раз — на одну бутылку всего спорили…

История на этом не закончилась.

Подругу мою в конце концов благополучно выписали. От всех бед остался у нее только легкий кожный зуд. А знакомые привезли ей суперлекарство, жутко дорогое, говорят, и жутко действенное. Мощнейший антигистаминный препарат из самой Америки. В отсталой России ничего подобного, уверяют, нет!

Коробочка красивая, капсулки цветные. И развернутая аннотация не по-русски. Приятельница мне звонит, спрашивает, что это за зверь такой.

Название незнакомое, прошу продиктовать действующее начало. В аннотации оно и впрямь указано: diphenhydramini hydrochloridi…

Чувствую, что-то знакомое. Очень знакомое. Очень даже очень…

Ну, всю фармакологию наизусть я помнить не обязана. Заглянула для начала в ветхозаветный справочник Машковского. Точно, есть такое лекарство!

Просто супер, а не препарат.

«Димедрол» лекарство называется.

Не подозревала я, что в «продвинутой» Америке (слово непечатное) аллергию до сих пор допотопным димедролом лечат…

Так что не всё еще так плохо в нашей медицине, господа. Не печальтесь, скоро станет хуже.

Шоковая терапия

Отвлекусь-ка я еще разок от медицины.

Получила я автомобильные права. Автомобиль у нас в семье — не абы что, а целая «Ока». Общеизвестно же, что мы, врачи, все коррупционеры.

Дело было поздней осенью. Поутру собрались мы с Дайнекой съездить на дачу. За домашним вином, оно как раз там в погребе дошло. А то не ровен час главный санитарный врач Онищенко пронюхает и по партийной склочности характера еще и наше виноделие облыжно запретит.

Шутки шутками, но мы собрались и поехали. Дорога за городом местами как зеркало, посему за руль меня Дайнека не пустил. И хорошо, наката у меня всего-то ничего, тем более по гололеду, даром что на зимних шинах на шипах.

Сворачиваем с трассы к нашему Орехово, а там спуск — крутой, длинный и весьма неприятный. Ладно, думаем, как-нибудь сползем, не делать же крюк в тридцать километров через ближайший райцентр…

Ан нет, не тут-то было. Мы еще до самого коварного места не доехали, а вся правая сторона дороги забита машинами.

— Останови, — супруга и соавтора прошу, — схожу я, посмотрю, что там внизу.

Вышла — и враскоряку сразу же поехала по льду, у меня-то сапоги, понятно, без шипов. Уцепилась за капот, стою, боюсь руки отпустить.

А снизу мужичок понуро поднимается.

— Чего там? — спрашиваю.

— Кромешный джипопад! — мужик мне отвечает. — Машин пять убралось, дорога намертво перегорожена. Так что если сможете — сдавайте задним ходом и через райцентр поезжайте.

Заползла я в кабину. Так и так, Дайнеке говорю, давай задом пятиться. Соавтор и супруг без меры оскорбился. Еще чего, говорит, «Ока» — и задом? Развернулся на пятачке и под завистливыми взглядами владельцев иномарок уперся вверх по ледяному склону.

Доехали мы с шутками и прибаутками, вино в багажник загрузили. Муж даже разрешил мне машину на гололеде опробовать. Посмотрел на мои выкрутасы и остался доволен.

А дело уже к вечеру идет, темнеет, и снежок пошел.

— Ладно, — говорит Дайнека, — садись за руль. Обратно твоя очередь ехать.

Я в отказ. Категорически. Типа, да ты что, я не умею, я боюсь.

— Умеешь, — возражает муж. — Только что ездила.

Я уперлась. Намертво. Не поеду, и всё тут!

Мой благоверный, слова худого не говоря, достает из рюкзачка бутылку водки, сворачивает крышку, основательно прикладывается прямо из горла, занюхивает рукавом — и сообщает радостно:

— Тебе завтра на работу надо? Тогда села, дорогая, и поехала!

Я так и села. Сначала фигурально, но в итоге всё-таки за руль.

Тьма, вижу только снег, дорогу замело, а под снегом — лед. Я от страха чуть не обмочилась. Всё, думаю, приеду домой и этого, такого (слово непечатное) мужа своего точно бутылкой с молодым вином по башке урою.

Доехали почти до города, уже поселки сплошной чередой пошли…

Тут драгоценный мой и говорит:

— Ну ладно, — говорит, — давай к обочине и тормози, меня за руль пустишь.

Я дар речи утратила. Потом, правда, обрела:

— Совсем сдурел, — рычу, — нажрался, и за руль? Без прав остаться захотел?!

И тут эта сволочь дражайшая достает бутылку и дает мне понюхать. А там — вода… вода!!!

Что я благоверному ласково сказала, повторению в приличном обществе не подлежит. В неприличном тоже. Сдается, до высот большого Петровского загиба поднялась я в своем красноречии.

Развел, блин, как последнюю лохушку…

А дома, стресс винцом домашним сняв, отблагодарила я его со всем усердием. Когда я поняла, чего мой благоверный добивался. Поездка же мне ой как впрок пошла, убедилась я, что и в таких условиях в состоянии ездить.

С его талантами бы новичков на «скорой» разводить!

Опять я о своем…

А между прочим, да: не так уж я и отвлеклась от медицины. Чем не лечение, а? Излечил же мой дражайший соавтор и супруг мне страх перед вождением, причем на редкость эффективно излечил.

Шоковая терапия называется.

Почти рождественская сказочка

Вообще-то говоря, не только с медициной, но даже и с людьми у нас порой не так всё плохо обстоит, как иной раз кажется. Бывают еще люди, даже в наши пореформенные времена. Встречаются порой, там причем, где их встретить даже не надеешься.

Очередное дежурство выпало у меня как раз на Рождество. На работу поехала на общественном транспорте — метеорологи ледяным дождем, гололедом и прочим светопреставлением застращали.

Насчет светопреставления они, по своему обыкновению, поднаврали, но я в конце концов оказалась права. После такого дежурства я бы за руль сесть точно не смогла. Укатали нас ночью вусмерть, как после ужина разъехались, так только поутру и съехались. Без заезда у нас это называется.

А на последнем вызове презентовали мне палку полукопченой колбасы. Типа, подкормитесь, доктор, уж больно вид у вас того, голодный и замученный.

Голодный — это точно. Особенно если учесть, что в голодный обморок после суток я могу свалиться запросто. Особенность организма, сахар в крови ураганно снижается, гипогликемия.

Ладно, сдала я смену, только нацелилась кофе с колбасой употребить, как тут коллегам вызов поступил, как раз в сторону метро. Выдернули меня коллеги из-за стола, какой уж тут завтрак. Я только и успела хвостик от палки колбасной отрезать (вместе с веревочкой), в салфетку завернула, в карман на всякий случай сунула и в попутную лошадь погрузилась.

Высадили меня наши ребята около метро и поехали на вызов. А я до входа чуть-чуть не дошла, накрыла меня гипогликемия. Чувствую, голова закружилась, липкий пот по спине потек, слюна изо рта закапала. Из последних сил сунула в рот колбасный хвостик и стою, жую, к стенке прислонясь.

Видок — тот еще! Пуховичок старенький, прическа после дежурства — а-ля взрыв на макаронной фабрике, рожа серо-зеленая, вчерашняя красота под глазами кругами размазана, а изо рта веревочка от колбасы торчит.

На такое зрелище и менты не замедлили явиться.

— Сударыня, а что это вы тут делаете?

Ну ясное дело, за бомжиху приняли.

— Колбасу ем, — честно отвечаю.

— А документы у вас есть? — спрашивают.

Сую им под нос свои скоропомощные корочки. Они совсем озадачились:

— Доктор, а что, вам колбасу больше есть негде?

И на веревочку свисающую подозрительно косятся…

Мне к этому моменту уже чуть полегчало, мир посветлел, и чувство юмора прорезалось. Вытащила я этот хвостик из зубов, объяснила стражам порядка суть проблемы. И про гипогликемию, и про дежурство сумасшедшее.

Они вникли и даже забеспокоились:

— Доктор, — говорят, — пойдемте к нам в дежурку, мы вас хоть чаем сладким угостим!

Как говорится, спасибо, но нет. Я домой хочу. Настаивать менты, впрочем, не стали, но в метро бесплатно провели, вниз сопроводили и в поезд посадили.

А напоследок еще и утешили:

— Если вам, доктор, поутру опять плохо станет, вы лучше не колбасу на улице жуйте, а сразу к нам, мы вас напоим и накормим по-человечески. А то видок у вас того, предосудительный. А у нас культурная столица как-никак!

В общем, на довольствие меня в местном отделении поставили.

И за что их только в полицейских переименовали…

Кафка отдыхает

Не знаю даже, с чего бы мне сподручнее начать: с крысюка, евроремонта или же с самоотстреливающихся лампочек.

Начну, пожалуй, с крысюка.

Крысюк был мелкий, но шибко наглый. Еще бы, если он посреди ночи шарился по ординаторской в поисках жратвы, а в итоге наглым образом запутался в моих буйно завитых крашеных кудрях.

А я только-только задремала между вызовами в нарушение всех инструкций и предписаний, только первый сон начала смотреть, как чувствую — кто-то меня за волосы дергает. Рукой в прическу сунулась — крысюк.

Мне-то что, я с институтских времен, когда еще студенткой в институтском виварии подрабатывала, крыс не боюсь. Выпутала я животину, на пол смахнула и стала сон досматривать.

Утром честно всё коллегам рассказала. Кто-то похихикал, кто пальцем у виска покрутил; короче, сослуживцы единодушно решили, что на сей раз всё-таки я вру. Слишком уж много со мной за последнее время всяческих историй приключалось, вот коллеги и сочли, что — перебор.

А ровно через неделю дежурили мы в том же составе. Ночь тихая была, я опять прилегла. Просыпаюсь от дикого визга. Выглядываю в диспетчерскую, а там наша диспетчерша, дама, очень деликатно говоря, зело объемная, одетая в футболку и колготки (зрелище, доложу я вам!) залезла с ногами на подоконник, обняла фикус, трясется и вопит от страха.

А докторица в таком же неглиже на столе на одной ноге скачет и дико визжит.

А по диспетчерской носится перепуганный крысюк, в которого они кидают подручными предметами, и всячески уворачивается.

На визг весь наличный водительский состав прибежал. От явления мужской части коллектива дамы еще пуще завизжали и свое неглиже всячески прикрывать начали. Диспетчерша вовсе за фикус спряталась, а докторица попыталась было под стол залезть, но крысюк раньше нее туда сиганул.

Пока мужчины дам успокаивали, пока диспетчершу от фикуса отцепляли и докторицу со стола снимали, крыс не будь дурак тихо рассосался в неизвестном направлении. Будто бы и не было его.

Зато теперь уже мою правдивость сомнениям никто не подвергал. Более того, на следующий день все наши бабы под мальчиков подстриглись и по ночам строго по инструкции спать не ложились, свет даже не гасили. Производственную дисциплину всячески блюли. От страха.

Через месяц, правда, успокоились.

А еще через год затеяли у нас на отделении как бы евроремонт. В том смысле, что обшили кафельные стены бывшей водолечебницы, где ныне обитает наша «неотложная», гипсокартонными панельками и потолок подвесной прицепили. Дешево и сердито. В рамках нацпроекта «Здоровье».

Вот только крыс не протравили. То ли статьи расхода на крыс не нашли, то ли забыли соответствующий лот на тендер выставить.

Крысы от ремонта в вентиляцию удрали, да там и остались. Живут себе и радуются. Те, которые побойчее, по ночам по всей поликлинике шастают, у докторов участковых из столов печенье воруют.

А самый наглый крыс, тот, который ночью ко мне цеплялся, побираться приспособился. Я его запомнила, у него на морде характерный шрам. Он как вечер, так из-за решетки вентиляционной лапки тянет и пищит жалобно. Подайте, дескать, жертве евроремонта: сами мы замурованные, еда кончилась, вода кончилась, помогите, чем можете!

Доктора на «неотложке» отзывчивые, в положение вошли и крысюку колбаску с салом через решетку просовывали. И даже не ворчали, когда четвероногий по ночам изнутри по потолку топал. Не всё ли равно, спать-то нам обычно по-любому не приходится. В общем, сбалансированный биогеоценоз получился.

А в начале этого года сменилась у нас компания-поставщик электрических лампочек. Поликлиника ж не просто так в хозяйственном магазине лампочки покупает. Президент у нас затейник, с его подачи мы теперь обязаны на каждую лампочку открытый тендер объявить. Такая вот у нас борьба с коррупцией…

Хотите — верьте, не хотите — будем при своем, но в тридевятом царстве-государстве у нас в профессии маразма меньше было.

Короче, по дешевке лампочки нам оптом закупили и в люстру в диспетчерской ввернули. А люстра там у нас китайская, тоже по тендеру купленная, но зело красивая. Рожки витые, плафончики узенькие, мечта эстета.

Но если старые лампочки в этой красоте просто от перегрева каждые три дня перегорали, то новые от цоколя стали отстреливаться и из плафонов, как из жерла, вылетать. С приличной скоростью и по замысловатой траектории. На кого, как говорится, Бог пошлет.

Он и послал. Дежурной диспетчерше точнехонько в лоб. Синяк на загляденье, хоть производственную травму оформляй.

Заведующая наша на больничном была. Вместо нее на правах старшего врача я к завхозу пошла:

— Дайте, — говорю, — другие лампочки, пока кого-нибудь вовсе до смерти этими вредительскими электроприборами не убило.

— Никак не можем, — завхоз мне отвечает, — на год закуплено, согласно посчитанным потребностям.

— Тогда другую люстру дайте, — говорю, — пока диспетчерский коллектив с повышенным производственным травматизмом на больничный не ушел.

— А нету другой и не будет, пока у этой срок службы согласно спецификации не выйдет. Разве только у главврача люстру из кабинета снять и к вам повесить!

Это она шутку как бы пошутила.

Она-то пошутила, а я за мысль-то сразу ухватилась. Главврач тоже. У нас-то люстра красивая, вот он и соблазнился. А в стреляющие лампочки не поверил. Новенький он у нас тогда был. Не знал еще, что я всегда лишь правду говорю.

Оформили надлежащий акт за тремя подписями и двумя печатями — куда же без бумажки в наш просвещенный век. Вызвали из управляющей компании электрика.

Пришел серьезный такой дяденька, обстоятельный, опрятный, вежливый. Сперва стремянку попросил. Потом люстру у главврача снял и к нам принес. В уголок на газетку пристроил. За беспокойство извинился и полез нашу красоту китайскую демонтировать.

Целый час возился, кусок подвесного потолка выломал, крюк из перекрытия вывернул, провода все пооборвал, отцепил, наконец, люстру. На диспетчерский стол поставил, еще раз извинился и полез крюк обратно ввинчивать.

Сунул руку в дыру — и вдруг как дернется! И ну как заорет! Стремянка в одну сторону, мужик в другую — а на пальце у него крысюк болтается. Тот самый, мой, с приметным шрамом на нахальной морде.

И всё бы ничего, но пока мужик орал, руками тряс и на пол рушился, крыс с перепугу палец отпустил — и прямиком в узехонький плафон на нашей люстре угодил. На лету вписался в узкость. Прямо снайперски.

А электрик с пола кое-как себя собрал, стремянку подхватил и вместе с ней сбежал. В таком темпе, что мы ему даже покус обработать не успели.

А крысюк в плафоне застрял и затих. Контузило, должно быть. Лежит себе, болезный, там без всякого движения.

Нет, мы, конечно, доктора. И присягу врача принимали. Но крысюка лечить как-то никто не кинулся, даром что все мы неотложные. К тому же его сначала из плафона вытащить надо, а плафон для этого отвинтить требуется, а крепежка там такая, что без электрика ничего путного не выйдет.

Опять-таки, инструктаж по технике безопасности сперва провести надо, в надлежащий журнал записать и печать поставить…

А что же вы хотите, господа? В стране у нас, пардон, модернизация.

Правда, из чувства профессионального долга нашатырного спирта в плафон мы всё-таки накапали. Крысюк маленько ожил и даже пищать начал.

А электрик пришел к нашему завхозу и тут же написал заявление об уходе. По собственному непреодолимому желанию. Непонятно, правда, почему он нашему завхозу это заявление написал, если он, электрик, вовсе не за поликлиникой, а за управляющей компанией официально числится.

Написал он заявление и ушел. Почему-то вместе со стремянкой. А стремянка, к слову говоря, принадлежала нашей поликлинике.

А дело, между прочим, с утра пораньше было.

А по приказу президента светает теперь поздно.

Главврач вопит, что он без света в кабинете ни одного приказа написать не может, а значит — вправду конец света настает. Диспетчерша наша вызовы принимать не может: во-первых, темно, а во-вторых, весь стол люстра занимает, а в ней крыс контуженый пищит. Полный паралич производственного процесса.

Да еще и управляющая компания, которая нам обязана электриков поставлять, по телефону скандалит, что акт будет оформлять по факту производственного травматизма и неоказания медицинской помощи. И в суд грозит подать на наше несчастное госучреждение.

А наше госучреждение назад стремянку требует.

Микромодель родимого отечества. Кафка, извините, отдыхает.

На наше счастье один рукастый фельдшер с вызова вернулся. Люстру вынес, плафон отвинтил и крысюка из него вытряхнул. Поближе к помойке — может, вдали от нашей сумасшедшей организации тот поумнеет и перестанет кого ни попадя кусать, а потом в осветительные приборы падать.

Потом приятеля позвал. Тот за двадцать минут всё по местам развесил. Нашу люстру — к главврачу, к нам — начальственную. Свет включил, все счастливы, начальство приказы пишет, диспетчерская вызовы принимает, полная благодать. Конец света отменяется.

А ровно через пять минут после включения света у главврача лампочка отстрелилась и по замысловатой траектории куда положено прилетела. Синяк получился — просто загляденье. Хоть производственную травму оформляй.

А я ведь главного врача предупреждала.

Начальство, ясное дело, домой сразу же ушло. И правильно, не может быть лицо учреждения с фингалом. А мы остались. С моей точки зрения — в сплошном выигрыше: с новой люстрой, без крысюка-попрошайки и без главврача. И без очередных приказов.

А мне вот интересно, а у самого-пресамого высокого начальства нашей страны какие лампочки в люстрах вкручены? А то у нас в поликлинике годовой запас самоотстреливающихся лампочек в подвале всё еще лежит. Можем поделиться. Глядишь, на пользу всячески пойдет. Всему российскому народу.

Морда лица

Вредно мне всё-таки на работу в общественном транспорте ездить. Серьезно. Непременно со мной какая-нибудь несуразность приключается.

Тут сравнительно недавно юноша в метро мне место уступил.

Вежливый такой, воспитанный, таких почти не делают:

— Садитесь, — говорит, — пожалуйста.

Я так и села. В основном от потрясения.

На работе первым делом — к зеркалу. Ну, помята несколько с недосыпу; ну, переутомление налицо и на лице; ну, страшна, как Джулия Робертс без косметики. Но это же еще не повод, чтобы мне место уступать!

Дамская часть коллектива заинтересовалась:

— Чего ты с утра в зеркало таращишься?

Рассказала им про вежливого юношу.

А наши докторицы хором с фельдшерицами:

— Нет, ну каков хам!!!

Народ поржал и успокоился, а мне, однако, в голову запало…

И так запало, что решила я подтяжку морды лица сделать. Upgrade, по-умному сказать. Съездила, куда мне посоветовали знающие люди, договорилась. Особо оговорила, что — никаких общих наркозов, исключительно местная анестезия. Слишком много в жизни у меня по разным поводам этих наркозов было…

С духом собралась, заранее парик приготовила, чтобы послеоперационные прелести прикрыть, и в назначенный день на операцию явилась.

Долго ли, коротко — пригласили меня в операционную. На спину уложили, чистой простынкой укрыли, морду ультракаином обкололи и давай её резать-кромсать и заново сшивать. Не так чтоб больно, но хрустит под скальпелем противно. И скучно: кройка-шитье на живом лице дело небыстрое. К исходу первого часа я совсем затосковала, и спина затекла.

Не люблю я на спине… интересно, а сама-то поняла, что ненароком ляпнула?

Не суть. Короче говоря, затребовала я зеркало в операционную, какая-никакая, а всё же развлекуха. Не дали. Мы, говорят, за психику больных дюже опасаемся. У нас, говорят, раньше зеркало висело, а потом одна пациентка, с операционного стола вставая, себя узрела и в обморок упала. Да так неудачно, что челюсть в двух местах сломала, не считая переносицы, и пришлось всю красоту заново наводить. Словом, лежите, доктор, и не выпендривайтесь.

Ну, нет так нет, на нет и судна нет…

Доскучала я до конца операции, ночь в больнице провела, а поутру, парик нахлобучив, домой подалась. По дороге, правда, в родную поликлинику заехала, больничным листом озаботиться. Дали, но только на пять дней. Морда, говорят мне, дело личное, а не общественное. Больше не положено.

О том, как я эти пять дней прожила, рассказывать не стану, а то не сказка получится, а чистый ужастик. А на шестой день все послеоперационные синяки крем-пудрой замазала, парик нацепила и на работу отправилась.

Весь день мы по разным вызовам катались, а к ночи затишек образовался, и решила я придремнуть. Но при этом все рекомендации пластических хирургов соблюла: легла на спину и челюсть бинтиком подвязала, чтобы кожа не отвисала.

И уснула. Глубоко. А во сне крест-накрест руки на груди сложила, совершенно непроизвольно.

А времени так через несколько вызов поступил. Пошла диспетчерша меня будить. Заходит — лежу я на топчанчике, голова закинута, челюсть подвязана, ручки на груди сложены, а сквозь грим синяки, как трупные пятна, проступают.

Но диспетчера у нас закаленные. Положено врача поднять — так хоть ты и в самом деле умерла, а всё равно поднимут. Вот и меня подняли. Только разбудить забыли, иначе же с чего бы это я парик-то сверху на башку напялила, а бинтик с челюсти, заметьте, не сняла.

Так я и поехала. Так и на вызов приехала.

И ведь не абы же куда, а на констатацию.

Нет, конечно, я всё понимаю. Вот представьте себе, что умерла у вас бабушка старенькая. Вы, предположим, в горе, доктора ждете, надежды всякие питаете — а вдруг не всё еще потеряно. А к вам в квартиру вваливается этакое нечто трупного цвета с трупными же пятнами и с подвязанной челюстью. И с порога вместо «здрасте» да еще спросонок замогильным голосом:

— Челюсть-то покойнице подвязать бы надобно…

Родственники руками с перепугу замахали, закрестились, едва «изыди, сатана» кричать не начали. Одна особенно продвинутая дамочка меня даже водичкой попыталась окропить. Святой, так надо полагать.

И ведь попала на меня водица, крем-пудра на лице потеками пошла — так, как будто кожа отслоилась. Тут уж такой визг поднялся, хоть святых выноси.

Но вынесли меня. Яко беса изгнали.

Я, честно говоря, особо не расстроилась, потому как толком и не просыпалась, и в итоге так, не просыпаясь, назад на «неотложную» приехала…

А бабушку законстатировать-то надо, без нашей бумажки ее же ни один морг не примет. Вот родственники по второму разу нам и позвонили. Диспетчерша спросонок разбираться не стала, пнула моего коллегу, который следующим на очереди был, вызов ему в руки сунула и обратно на свой диванчик завалилась.

А дальше хотите — верьте, не хотите — всё равно не стану врать. Ситуация сама сложилась — нарочно не придумаешь.

Просто у коллеги в ту смену разболелся зуб, а к ночи и щека еще распухла. Продуло человека в нацпроектовской машине (что немудрено, поскольку в этих машинах ни одна дверь по-человечески не закрывается). Он, болезный, на ночь щеку шерстяным шарфиком и подвязал. И развязывать, само собой, не стал — декабрь чай на улице. И с подвязанной щекой так на этот вызов и ввалился…

А дальше что там было — ни в сказке сказать, ни пером моим убогим описать. Тут даже Гоголь с Достоевским спасовали бы.

А потом нам психиатры перезвонили. Типа, так и так, уж не от вас ли злобные зомби-упыри в полуразложившемся виде с подвязанными челюстями к покойнице на вызов шастают? Ах, от вас! Ах, это у вас стечение обстоятельств такое! А вы знаете, что родственники с адреса психиатрическую бригаду сами себе вызвали на коллективную галлюцинацию?!! А вы знаете, что спецбригада весь аминазин истратила, потому как три человека в голос кричали, что конец света настал и мертвые из гроба поднялись и к ним за бабушкой явились?!!

А диспетчершу у нас так просто не проймешь. Ну истратили так истратили — мы-то здесь при чем? Мы же не виноваты, что родственники у покойницы такие впечатлительные оказались! У нас всё по закону: вызов приняли и поехали, без отказов, без задержек, всё как нам Минздравом заповедано. И вообще, телевизор надо меньше смотреть, а то конец света, конец света…

Но в итоге психиатры гнев на милость кое-как сменили. Сами покойницу законстатировали и труповозку вызвали. А одного из этих впечатлительных вообще в больницу увезли. И правильно, давно уже пора полное отсутствие мозгов приравнять к психическим заболеваниям.

А потом к нам долго линейно-контрольная служба прикапывалась. Нельзя ли в означенной ситуации каких-нибудь нарушений найти. Не вышло. За нарушение формы одежды наказать — так ведь ношение повязки на лице нарушением формы одежды не является. Впаять мне за выход на линию в нездоровом состоянии — тоже не получилось, больничный по всей форме был закрыт…

На сем история как будто бы заглохла.

А некоторое время спустя попала я опять на этот адрес. Серьезно. Там теперь та самая продвинутая дамочка, которая меня святой водой кропила, проживала. И покамест я ее лечила, живописала она мне эту страшную историю про упырей во всех подробностях. И про челюсть, и про пятна на лице, и про святую воду чудотворную. Вот, дескать, какой кошмар тогда вместо врачей к нам приезжал!

А потом вообще ко мне душевно так прониклась:

— А зато вы, доктор, — говорит, — такая вся внимательная, милая, красивая, такая молодая!

Так мне прямо и сказала, господа.

Хотите — верьте, не хотите — я бы и сама, наверное, не поверила.

Развлекушечки

Наступление весны (а равно как и осени) я обычно замечаю не по календарю, тем более не по погоде, а по родимым хроникам. Впрочем, ради справедливости следует признать, что очередная волна сезонного обострения опять накрыла с головой не только пациентов, но и лекарей.

Давеча с утра в нормальном для себя жизнелюбивом настроении опаздываю на работу. Торопливо прохожу в родную поликлинику. В фойе навстречу мне идет советского розлива мужичок. Гражданин в летах, но не в маразме.

И — нате, ни с того мне, ни с сего:

— И не стыдно? — с пафосом на всё фойе мужик мне говорит. — Дожили! Конец! В стране разруха, нищета, а она тут, стерва молодая, УЛЫБАЕТСЯ!!!

И зачем живет такое, спрашивается…

Но — ничего, нормально, мне не привыкать.

Ладно, прохожу к себе на «неотложную». Первое, что вижу, как наш доктор-первогодок со всем пылом неофита на какой-то вызов собирается. Ревностный такой коллега, молодой. Сразу всю аппаратуру на себе намерен упереть: чемодан с лекарствами, дефибриллятор, кардиограф, электроотсос, баллоны с закисью азота, кислород… Весь, короче, из себя реаниматор.

— И на что же ты такое едешь-то серьезное?

Коллега, впопыхах пытаясь ухватить реанимационный чемодан:

— На констатацию!

Никого вам, кстати, не напоминает? Лет так сколько не скажу тому назад…

А к вечеру сезонное обострение добралось уже и до меня. Настолько одурела от рутины и бесконечных никчемушных вызовов, что на ночь глядя все истории болезни стала заполнять я исключительно в стихах. Серьезно.

Надо же, в конце концов, и лекарям хоть как-то развлекаться!

Несколько образчиков моего «неуставного» творчества.

Злонравия, так сказать, достойные плоды:

Поутру на конференции заведующая за такое творчество попыталась было мне устроить втык, но была почтительно осажена. Во-первых, как отчеты за нее про нацпроект «Здоровье» высокому начальству сочинять, так почему-то я, а как стихи писать, так, извините, Пушкин. А во-вторых, всё, что должно в истории болезни быть: жалобы больных, анамнез, объективное обследование, диагноз и лечение, — имеет место быть. Тут даже и прокуратура ни фига не подкопается.

Творим, друзья, творим-с!

У кого что болит

Ночью на работе, коротая время между вызовами (пытаться вздремнуть всё равно бесполезно, хроники уже на «в пятке чешется» вызвать норовят), задумалась: сколько лет работаю врачом, столько убеждаюсь — каждому болезнь дается по его характеру.

Заранее оговорюсь: травмы, инфекции, профпатологии и наследственные болезни из этой закономерности выпадают.

А картинка у меня нарисовалась следующая.

Язвы желудка и двенадцатиперстной кишки образуются у людей, склонных к самоедству.

Желчнокаменная болезнь — болезнь людей с камнем за пазухой, склонных злиться на весь мир по поводу и без повода и мстить исподтишка.

Болезни почек свойственны людям скрытным и неуверенным в себе. У них же махровым цветом распускается комплекс неполноценности, ну да с этим уже не к соматикам…

Бронхиальная астма (не у курильщиков) — болезнь задушенного крика. Возникает у людей робких, которые в экстремальной ситуации цепенеют от ужаса, а в быту боятся высказаться.

Облитерирующий эндартериит (закупорка сосудов нижних конечностей) — болезнь трусов. Поражает людей, склонных от любой опасности убегать со всех ног.

Грыжи (послеоперационные не в счет), варикозная болезнь и плоскостопие — слабость соединительной ткани. Удел тех, кто трудно сходится с людьми и страдает от этого.

Сахарный диабет — болезнь людей жадных и скупых. Особенно инсулиннезависимые диабеты, развивающиеся с возрастом, — скупость к старости тоже прогрессирует.

Гипертония — болезнь храбрецов и задир, легко впадающих (или же впадавших по молодости лет) в состояние берсерка.

Ишемическая болезнь сердца — удел людей ответственных. И рад бы убежать, а нельзя, долг не велит…

И даже онкология частично в эту схему укладывается. До конца я, правда, еще не разобралась, но кое в чем почти уверена.

Раки толстого кишечника возникают у людей обстоятельных, склонных подолгу переваривать информацию, прежде чем принять решение.

Рак легких, как правило, болезнь обиды на весь свет, вовремя невысказанной и всю жизнь скрываемой внутри себя.

Рак матки — следствие извращенной жажды материнства, чаще всего поражает женщин, не родивших ребенка вовремя и не смирившихся с этим.

Рак молочной железы, наоборот, как правило, возникает у матерей, не слишком любящих своих детей.

Раки желудка и поджелудочной железы обычно обусловлены теми же чертами характера, что и язвы, только в большей степени выраженными…

Разумеется, из любого правила есть исключения. К тому же это даже правилом не назовешь — так, взгляд и нечто на основании собственного лекарского опыта, весьма, впрочем, богатого.

Нетривиальная мысль о возможности лечения заболеваний, в том числе и тяжелых, посредством коррекции характера я додумать не успела — пришлось ехать на вызов.

(К слову, повод к вызову был «деду плохо с глазками»; на деле «плохо с глазками» оказалось безнадежной гангреной Фурнье. Для немедиков: гангрена Фурнье суть гангрена мошонки со всем ее содержимым. «Глазки» появились по ассоциации с яичницей-глазуньей, надо полагать…)

Надеюсь, эту мысль я всё-таки когда-нибудь додумаю. Когда дежурство поспокойнее будет. Ежели, конечно, в самый ответственный момент меня не вызовут на зуд под мышками, который при ближайшем рассмотрении окажется эхинококком мозга.

Мерфизмы «скорой помощи»

Исходя из собственного опыта, позволю себе пополнить свод законов Мерфи применительно к родимой «скорой помощи»:

— если весь день больные не вызывали, ночью вызовов будет очень много. Если днем вызовов было много, то ночью вызовов будет еще больше;

— из двух пациентов в одинаковых ситуациях умирает тот, у кого более скандальные родственники;

— если из двух десятков историй одна осталась ненаписанной, то именно этот пациент скончается на следующий день, и история болезни срочно потребуется для разбора;

— если в кардиографе после снятия двух отведений закончилась бумага, а никаких изменений на ЭКГ не было, то клиническая смерть у пациента наступит в тот момент, когда вы перезаряжаете кардиограф, причем предсказать наступление смерти и предотвратить ее можно было, увидев остальные отведения;

— если вы разбили ампулу с морфином и не успели списать ее на вызове, то при возвращении на станцию первыми встреченными окажутся члены комиссии по наркотикам;

— вызов, полученный за 15 минут до конца дежурств, непременно закончится либо двухчасовым ожиданием специализированной кардиологической бригады (или других «больших» специалистов, к примеру психиатров), либо многочасовой госпитализацией на другой конец города;

— бригада из двух хрупких женщин обречена все сутки госпитализировать стокилограммовых неходячих больных, а бригада из двух дюжих мужиков сутки напролет будет лечить простуды;

— лямка от мягких носилок всегда обрывается ровно в середине лестничного пролета;

— если аппаратура в салоне «скорой» необходима, она не работает. А если она работает, то она на фиг никому не понадобится;

— чем грознее звучит повод к вызову, тем меньше больному нужна экстренная помощь. Соответственно, верно и обратное: если пациент звонит «только посоветоваться», то вероятность наличия у него патологии, опасной для жизни, приближается к ста процентам;

— и наконец: чем хуже относишься к пациентам, тем больше получаешь благодарностей и подарков.

На себе за черт-те сколько лет проверено.

Послесловие с предисловием

Жил-был доктор, то бишь я. Хороший доктор «скорой помощи», без ложной скромности скажу, из лучших в своем деле. И проработал этот доктор, то бишь я, на отделении «скорой помощи» при поликлинике двадцать лет и три года.

А потом заведующую нашего отделения «съели» чиновники из райздрава. Схарчили и не подавились, чуть было под статью не подвели. А высокое начальство не нашло ничего лучшего, чем предложить доктору, то бишь мне, освободившееся место. А я невесть с какого переляку согласилась.

Жила это я себе, была, зла вроде никому не делала, разве только книжки на досуге сочиняла, — и нате вам. Была я доктором, а стала мелкой шишкой на запаршивевшем теле отечественной нашей медицины.

И открылись мне тайны тайные, административные. Ибо административная жизнь, как оказалось, состоит вовсе не из руководства лечебным процессом (он как-то сам по себе выживает, если может). А состоит она из бесконечных отписок на замечания бесконечных проверок. Прокурорская проверка, финансовая проверка, комплексная проверка — каждый день кто-нибудь тащится. И каждая проверяющая особь акт составить норовит…

А еще на нас завели судебное дело по факту злостного отсутствия в укладках «скорой помощи» зеленки, фонариков и спиртовой настойки пустырника. И правильно, не может «скорая» без зеленки работать. И без пустырника никак не может, факт. И по такому факту каждую неделю прокуратура наезжает. Объясните, говорят, вредители, куда вы дели три рубля государственные, на зеленку предназначенные.

А до кучи еще комиссия по наркотикам, проверки линейно-контрольной службы, инвентаризация, внеплановый ремонт, 9 различных ежемесячных отчетов, 17 квартальных и по два десятка с лишним полугодовых и годовых. И полсотни подчиненных, каждый со своими тараканами. И при этом дырка в графике размером с рабочий орган проститутки. И глупость рода человеческого, которая с каждым шагом по служебной лестнице растет по экспоненте. И многое еще, друзья, и многое, и многое…

Но уж кого-кого, а матерого доктора «скорой помощи» голыми руками не возьмешь. У меня теперь война по расписанию. По понедельникам и средам — с экономистами, чтобы проценты платили. По вторникам и пятницам — с отделом кадров, чтобы ставки не зажимали. А по четвергам, на конференции, — со всем белым светом, чтоб неповадно было.

В результате экономисты от меня прячутся, отдел кадров в кабинете главврача спасается, сам же главный при моем явлении рефлекторно под столом укрыться норовит…

А сами напросились, называется!

Я это всё к чему. Не знаю, то ли у меня какой-то административный орган в мозгах прорезался, то ли за годы работы на «скорой» чувство юмора настолько извратилось, но пока мне даже нравится заведовать. Что ни день, то новое административное реалити-шоу, да еще и деньги за такое удовольствие мне платят. Лепота.

Одно я уже накрепко усвоила. Что самое главное в жизни администратора? Правильно, директива. И неважно, умная она или совсем даже наоборот. Важно, что она поступила. Важно загрузить подчиненных немедленным ее исполнением. И принципиально важно — отрапортовать в итоге по инстанциям. Последнее, пожалуй что, главнее.

Вот давеча пришла к нам в поликлинику директива. И не просто директива — директивища. Аж из самого КПЗ. Это, кстати, не то, о чем вы подумали, а комитет по здравоохранению. И говорится в этой директиве, что все описи сумок «скорой помощи», утвержденные в две тысячи лохматом году, резко объявить недействительными и ввести новые. С первого января следующего года. И перечень того, что в наших сумках должно быть, прилагается.

А мы, замечу, только-только от очередной прокурорской проверки по поводу содержимого этих самых сумок отбились, только их по действующей описи от и до пополнили — и нате вам.

И это — полбеды. Прочитало высокое поликлиническое начальство перечень того, что к этой директиве прилагается, и дюже закручинилось. А поди не закручинься, коли в списке обязательных для нас лекарств куча миорелаксантов и средств для внутривенного наркоза помянуто. А лицензии на закупку таких веществ у поликлиники не только нет, но даже быть не может, потому как для получения такой лицензии положено иметь полновесное анестезиологическое отделение. К тому же совершенно непонятно, зачем моей родной «неотложке» вообще такие препараты — мы операции в машине вроде бы не делаем.

Главный врач, еще до конца не дочитавши, стакан валерьянки затребовал. Главная сестра в обморок попыталась упасть, но ее экономисты подперли. Падать, так всем вместе, говорят, а то поодиночке нечестно получится. Их тоже понять можно — деньги для закупки лекарств на следующий год не раньше марта на счет поступят, а уже с боем курантов велено все старые сумки выкинуть и новые в машины торжественно внести.

Пока они разбирались, кому первому от такой директивы приплохеть должно, я из врожденного любопытства оную до конца дочитала. Тем более что лично меня она в первую очередь касается — «скорой помощью»-то я заведую.

А там — помимо основного бреда — в самом конце еще мелким-мелким шрифтом коэффициенты расчета годового количества лекарств напечатаны. Только непонятно, на что эти коэффициенты умножать надо — то ли на среднее количество вызовов, то ли на количество населения, а может, и вовсе на среднестатистическую долю дебилов среди администрации здравоохранения.

Главный врач вникать в такие тонкости не стал. Выматерился как портовый грузчик и на обед уехал. Некурящая главная сестра у меня сигарету стрельнула и пошла курить учиться. А после перекура, позеленев лицом, затребовала с меня заявку на все перечисленные лекарства в количестве, потребном на год. В строгом соответствии с коэффициентами.

Сели мы со старшим фельдшером моего отделения сии потребности считать. Не выходит у нас. Если на вызовы множить, то на все скоропомощное отделение на год положено нам сорок ампул эуфиллина и двадцать ампул фуросемида. А мы такое количество иной раз за неделю тратим. А ежели на население перемножать, то с эуфиллином и фуросемидом всё выходит вроде ничего, зато потребность в пятьсот с лишним коробок морфина вырисовывается. И до кучи — двенадцать тысяч скарификаторов для забора крови на сахар. То есть морфин каждому второму и кровь на сахар каждому первому, считая покойников.

Хотя, если хорошо подумать, с таким количеством морфина других лекарств уже и вовсе не нужно. Ни первым, ни вторым.

Но как-то нас это не утешило. Заявку подписывать надо, а такое подпиши — в сумасшедший дом добро пожаловать. А то и вовсе в места не столь отдаленные, после доверительной беседы с Госнаркоконтролем. А главная медсестра кричит, что закупать всё это надо срочно и что мы на отделении вредительством и саботажем занимаемся, вместо того чтобы директиву исполнять.

Дала я ей очередную сигарету для успокоения, а сама пошла в задумчивости в комитет по здравоохранению звонить. Оказалось, что не я одна такая, полгорода потребности считает и волосы на всех местах от ужаса рвет. А вторая половина уже отрапортовала, что всё зашибись, всё резко закуплено, по сумкам заранее разложено и ко всяческим проверкам готово.

В КПЗ изрядно озадачились. А что это вы, спрашивают, закупать собрались, если мы вам еще ничего такого не посылали? Как это, возмущаюсь, не посылали? И директиву с приложением подробно им цитирую. А мне в ответ: какой вам идиот такое написал? Так ить — вы же, говорю, и написали!

Назвала им номер директивы, номер приложения. Тут уже и в КПЗ забегали. И через час новую директиву прислали. На предмет того, что приложение к предыдущей директиве считать недействительным. И тут же новое приложили. Без коэффициентов. И без миорелаксантов. Зато с «большими» нейролептиками (с тизерцином, галоперидолом, модитен-депо), применять которые, не будучи спецами-психиатрами, мы не имеем права. Это не считая такого пустяка, опять же, как лицензия, каковой у нас на эти психотропы тоже тупо нет.

Главный врач с обеда приехал, в бумажку посмотрел, с лица сбледнул и в кабинете заперся. (Вот где бы кстати галоперидол.) Главная сестра в ларек за сигаретами пошла. Экономисты из старого ступора не выйдя, в новый впали — денег-то всё равно не будет, ни на одно приложение, ни на другое. Равно, впрочем, как и времени не будет. Потому что в строгом соответствии с законом на каждый препарат в отдельности мы обязаны еще и тендер объявлять. В целях противодействия коррупции.

А мы со старшим фельдшером морфию кофию испили и по домам рванули. А то ведь и до третьей директивы досидеться можно. Хрен же его знает, до чего еще административное рвение к вечеру дойдет.

А так, глядишь, к утру и рассосется…

Да, так вот, я всё-таки к чему. Чует мое докторское сердце, что я и в новой ипостаси без сюжетов всяко не останусь. Даже если очень захочу. Есть, правда, у меня такое подозрение, что это уже будут совсем другие сказки «скорого» врача.

А в этих, хочется того мне или нет, но надо, наконец, поставить многоточие…

Скоропомощный холодец

Не удержусь, еще два слов после многоточия. Этакая квинтэссенция всей нашей «скорой помощи».

Ночью коллеге на вызове некий благодарный пациент презентовал бутылку домашнего сока и литр этилового спирта. Сок концентрированный, почти желе.

Недолго думая, коллега оба продукта смешал, взболтал и сунул в заморозку. В результате получилось нечто ярко-красное, консистенции плохо застывшего холодца, почему-то с розоватыми комочками.

В стаканы получившееся нечто не лилось, кое-как выкладывалось в миску.

Картинка такова. Глубокая ночь, уже ближе к утру. Все наши три бригады «скорой помощи» съехались на станцию. Затишек получился, вызовов пока что больше нет, спать уже бессмысленно.

И вот представьте себе: три бригады в полном составе, считая меня грешную, сидят в столовой за столом и из общей миски едят этот скоропомощный холодец.

Ложками. Как комковатую манную кашу в детском саду. С тем же выражением покорности судьбе на мрачных лицах.

Врачи-вредители, блин, тайная вечеря…

А вызовов всё нет. Затишье. Тишина. Народ молчит и ждет. И скоропомощный холодец уперто подъедает. Кое-кто уже нацелился из миски хлебной корочкой последки подобрать…

И — как раз тут первый вызов поутру.

Диспетчерша угрюмо-лаконично в трубку:

— «Скорая».

В трубке дребезжащий старческий голосок:

— Доченька, мне очень стыдно признаваться, но у меня проблема. Утром я проснулся, понимаешь, а у меня он, понимаешь, не стоит!

Диспетчерша, изрядно обалдев:

— Дедушка, а сколько же вам лет?!

Дедок, скрипуче:

— Восемьдесят пять!

Ну как же «скорой» не помочь от горя человеку.

Для чего же мы еще придуманы.

Для чего же мы вообще живем…