Новые приключения парижанина

ГЛАВА 1

Явление. — Тотор, Меринос и слон. — Африканское гостеприимство. — Острые зубы. — Как друзья оказались в Африке. — Негры племени томба.

Раненный стрелою в голову слон встал на задние ноги и замер, точно бронзовый монумент. А затем неожиданно ринулся вперед…

При виде исполинского чудовища, так неудачно раненного вождем Амабой, негры в панике бросились врассыпную.

Сын Амабы, высокий, могучий — настоящая статуя из черного мрамора, — попытался заслонить собой отца.

Серая громада неумолимо надвигалась на охотников. Ора-Ито (так звали юношу) ловко отскочил назад, по-прежнему прикрывая отца. Однако зверь оказался проворнее. Один удар бивнями — и тело несчастного беспомощно повисло, точно на крюке мясника.

Амаба в ужасе торопливо пытался вновь натянуть тетиву и пустить стрелу, но тщетно. Ора-Ито не спасти…

Внезапно, откуда ни возьмись, грянул выстрел.

Пуля попала слону в самое уязвимое место — между глазом и ухом. Гигант покачнулся, отступил назад и, не удержавшись на ногах, рухнул замертво.

Ора-Ито был спасен.

Из лесной чащи на поляну вышли двое мужчин. У одного в руке еще дымился винчестер.

— Готово! — воскликнул первый.

— Красивый выстрел! — отозвался второй.

Неизвестные были белокожи и совсем еще молоды. Один чисто выбрит, бледен, скуласт.

Другой — стрелок — носил усики и кучерявую бородку.

На обоих запыленные охотничьи куртки, гетры и холщовые фуражки.

Здесь, в дебрях Центральной Африки, они казались обыкновенными туристами, что налегке вернулись из долины Сен-Дени[1] после охоты на воробьев. Ора-Ито и вождь Амаба подбежали к своим спасителям, пали ниц и обвили сильными руками их колени, так что те едва не упали. Остальные воины, убедившись, что опасность миновала, вышли из укрытий и столпились вокруг, шумно переговариваясь и оживленно жестикулируя.

— Ладно! Ладно! К чему столько шума?

— У-a! У-а!

— Да, да, понимаю! Это означает, что мы добрые малые и оказали вам огромную услугу! Но душить-то нас за это не надо. Да поднимайся же ты, обезьянья порода!

Сказанное относилось к вождю. Среди прочих его выделял головной убор — связка перьев в густо смазанных пальмовым маслом волосах. Поскольку Амаба даже не шевельнулся, один из белых схватил его за плечо и — ап! — одним движением поставил на ноги.

Вождь, сутуловатый, грузноватый, но еще полный сил немолодой негр, и его сын, великолепно сложенный юноша, который все время держался рядом, вместе составляли прекрасную пару. Единственное, что, пожалуй, портило картину, — некрасивые, даже безобразные лица: черные, с вывернутыми губами и приплюснутыми носами. А от пурпурно-огненной боевой раскраски так прямо в дрожь кидало. К тому же физиономии эти внушили бы еще меньше доверия, если бы их обладатели обнажили обточенные и чрезвычайно острые зубы.

Впрочем, дольше разглядывать новых знакомцев друзьям не пришлось.

Амаба издал гортанный крик.

Десятка два чернокожих набросились на неподвижную слоновью тушу и с неимоверной быстротой принялись разделывать ее.

Каждый кусок мяса завернули в пальмовые листья и перевязали лианами.

Амабе достались два огромных бивня, которые он тут же торжественно преподнес чужестранцам.

— Здо́рово! Прямо как после большой охоты, когда ногу отдают самой красивой женщине. Эй, Меринос! Ты тут ни при чем. Самая красивая — это я!

— Твое право, Тотор! Ты убил зверя.

Тем временем Амаба и его сын тараторили без умолку. Европейцы ничего не понимали и лишь растерянно моргали в ответ.

— Послушай, Меринос! Сдается мне, они нас куда-то приглашают…

— В гости зовут… Подумать только: дикари, а туда же! Уж эти мне китайские церемонии!

— А ты их зубы видал?

— Крошечные острия пилы!

— И это тебе ни о чем не говорит?

— Намекаешь на то, что кушают они не только бананы?

— Именно! Похоже, нас не хотят отпускать. Они, несомненно, нам признательны, но на свой каннибальский лад… В благодарность нас проглотят. Видали мы таких!

Между тем приглашали все настойчивее. Уродливые физиономии расплывались в подобострастных улыбках, что придавало неграм и вовсе отвратительный вид.

В конце концов гостей осторожно подтолкнули вперед.

— Идем же, черт побери! — сказал Тотор. — Мы здесь для того, чтобы все увидеть, даже если придется испить эту чашу до дна. Да, да, о нежный шимпанзе моего сердца, идем! — добавил он, обращаясь к вождю.

Тот удовлетворенно тряхнул перьями на голове.

В самом деле, дикари, казалось, все поняли и приветствовали это решение пронзительными криками, будто сотня кошек разом скребла когтями о сотню оконных стекол.

Вождь обнял героя дня, Тотора, Ора-Ито взял под руку Мериноса, и процессия двинулась в путь.

Тотор! Меринос! Что ожидало их в стране чернокожих, которые — и мы можем теперь в этом признаться — были самыми что ни на есть настоящими людоедами, чьи селения затерялись среди первозданной природы где-то между Французским Конго[2], озером Чад и немецким Камеруном?[3]

Тотор! Сын Виктора Гюйона, Фрике, парижанина, чьи путешествия по свету наделали так много шума[4]. Сын героя, и сам герой, достойный отца и истоптавший уже оба полушария! Силен, горяч, да и добрая шутка у него всегда наготове.

Меринос — друг Гюйона и всего-навсего сын миллиардера. Его отец, американец Сидней Стоун, — король шерсти. Погрязшего в роскоши, тщеславного и недалекого молодого человека Тотор «обтесал» и приобщил к упоительной жизни путешественника. Меринос познал голод, жажду и лишения австралийских пустынь и болот, выйдя из всех переделок закаленным, сильным и почти таким же неунывающим, как его спутник.

Но что искали они в забытой Богом и цивилизацией Африке?

О! Это целая история… короткая и такая понятная.

У Мериноса, то есть сэра Гарри Стоуна, была сестра Нелли, очаровательная, отважная, умная американка. Любительница приключений, она прошла через все испытания, выпавшие на долю двух друзей. Нет ничего удивительного в том, что Тотор страстно полюбил смелую до дерзости, преданную и к тому же очень красивую девушку. И, несмотря на то что она наследовала многомиллионное состояние, а у Тотора не было ни гроша за душой, его это нисколько не смущало. Молодой человек находил, что любовь его вполне естественна. К тому же в сердце девушки пробудилось ответное чувство.

Постранствовав по свету, все трое вернулись в Нью-Йорк, где жизнь миллиардера потекла по-старому. Нелли стала королевой «четырехсотки» — так называли в тех местах четыреста семейств — обладателей более чем полумиллиардных состояний.

В доме Стоунов Тотора приняли по-родственному и называли «мистер Гюйон». Хозяин особняка не делал разницы между гостем и собственным сыном. Денег не жалел. Тотор одевался как принц, ел как король, участвовал во всех празднествах, слушал Карузо[5] в «Метрополитен-опера», совершал автомобильные прогулки…

О чем еще мечтать?!

И все же Тотор скучал. О! Скучал смертельно, невыносимо.

В один прекрасный день он сказал своему другу Мериносу:

— Послушай, старина, мне надо сказать тебе кое-что важное.

— Какое совпадение! Мне тоже.

— Дружище, ты же знаешь, я люблю тебя; мы с тобой как братья, в жизни и в смерти! Для тебя всегда есть местечко в моем сердце! И все же… Тяжело говорить об этом… но…

— Но что?

— Ладно! Я хотел бы убраться отсюда.

Меринос так и подскочил на месте. Обыкновенные слова прозвучали как гром средь ясного неба. Расстаться с Тотором! С Тотором, которого он бесконечно любил, который спас ему жизнь, который совершил еще много такого, что переродило его, превратив из глупого позера в сердечного, доброго парня. Расстаться с Тотором, сделавшим из него человека! Тотор уедет! Бросит его одного! Ну уж нет!

Они объяснились.

Тотор чувствовал себя не в своей тарелке. Необходимость жить за счет миллиардера заставляла его страдать. Беззаботная жизнь в роскоши очень красива, однако его не очень привлекает жизнь бездельника и иждивенца. Не очень приятно постоянно запускать руку в чужой кошелек!

Даровой хлеб горек!

Если бы он был в своей стихии!

Все эти денежные мешки подчеркнуто милы с ним, за исключением двух-трех, которых он, впрочем, сумел поставить на место. И все-таки ему не по себе. В плечах жмет. Он старается любезничать, но ничего не выходит. Не его жанр!

— Видишь ли, Меринос! Я сделал все, что мог, но так не годится. Не сердись. Мне все кажутся идиотами. А может, это я идиот. Во всяком случае, легкая жизнь не для меня. Мне нужна свобода, чтобы ничто не стесняло. О, прекрасные дни, когда мы жили, не заботясь о том, правильно ли держим вилку с ножом, из того ли бокала пьем!.. Лазали по деревьям, как обезьяны. Носились, как дикие кони. Вот это шик! А всякие выкрутасы, поклоны, расшаркивания, реверансы, разговоры об актерах и о ценах на навоз… Поверь: я от них худею и сохну. Я умираю. А ведь ты, старина Меринос, не хочешь моей смерти? Тогда отпусти меня!

Меринос слушал друга внимательно и ни разу не перебил. Когда Тотор умолк, он взглянул ему прямо в глаза и произнес только одно:

— А Нелли?

Черт подери! В самом деле, ведь существует Нелли. С папашей Стоуном уже говорили о свадьбе, он согласен. Его дочь вольна выходить замуж за кого угодно. Кроме того, Тотор — храбрый и славный малый, он сумеет распорядиться деньгами не хуже любого другого. Словом, дело решенное. Оставалось лишь назвать точную дату, и можно приглашать гостей.

Тотор помедлил с ответом. Но не в характере этого парня было вилять, а потому пауза не затянулась:

— Твоя сестра — прекрасное и доброе созданье, и я люблю ее всем сердцем.

— И она так же сильно любит тебя.

— Превосходно! Однако у тебя есть глаза, и ты все видишь. Уверен ли ты, что главное ее желание — взять меня в мужья?

— Какие могут быть сомнения?

— Ошибаешься, приятель! Сколько у твоей сестры поклонников, флиртующих, как вы здесь это называете? Десятки и десятки роскошных юнцов, обладателей бриллиантов величиной с яйцо, владельцев дворцов, вилл, замков. Они играют в теннис, в поло… Умеют делать еще кучу всего такого, что меня нисколько не интересует. У Нелли роскошные туалеты, кружева, бархат, драгоценности ценой в целое состояние. Она резвится, бегает, смеется, катается на лошади, на авто или на яхте. Можешь ли ты мне сказать, сколько времени за эти три месяца мы были с ней наедине? Я сосчитал: семнадцать минут. По-твоему, это называется быть женихом и невестой? И потом, мне кое-что известно. Сын короля алюминия Герберт Лайн просил ее руки… Он из ее круга, у него те же вкусы, те же привычки. И если Нелли не согласилась тотчас же, то лишь оттого, что связана словом с бравым Тотором и слишком честна, чтобы взять свое слово обратно. Я тоже честный малый, но в моих жилах течет кровь бродяги, я не гожусь в мужья. Жениться на твоей сестре означало бы поступить дурно. Все это мучит, терзает меня.

— Словом, ты хочешь бросить сестру?

— Бросить? Ну и выражения у тебя! Что, если тебе попробовать незаметно разузнать, как там и что?.. Ведь ты меня любишь…

— Короче, — воскликнул Меринос, — ты просишь меня поспособствовать разрыву!..

— О! Разрыв… не очень удачная формулировка… Так как я очень люблю Нелли…

Меринос расхохотался:

— Знаешь ли, о чем я должен был сказать тебе?

— Нет.

— Незаметно, со всеми возможными предосторожностями, я должен дать тебе понять, что Нелли…

— Нелли?..

— Хотела бы выйти замуж за Герберта Лайна.

— Ах, черт возьми! Молодец девчонка!

Объяснения просты: американка Нелли — дитя своей страны, роскошной жизни и миллионов, а Тотор, что и говорить, не на высоте.

— Будь спокоен, — сказал Меринос, — я все устрою. А теперь послушай меня. Есть план…

— Какой же?

— Мне тоже скучно, до смерти скучно. Нью-Йорк — тюрьма, здесь не хватает воздуха, простора. Мы слишком богаты! А я жажду нищеты, усталости и стычек. Счастливые были времена!

— Хочешь начать все сначала? — не помня себя от радости закричал Тотор.

— Я изучил карту Африки. Вот это страна! Сплошные белые пятна. Бельгийское[6], Французское, Немецкое Конго — одни названия чего стоят! Там есть даже племена людоедов. Итак, вот мое предложение: хочешь ли ты отправиться туда?

— Хочу ли я? Да это моя самая заветная мечта! Когда отбываем?

— Через неделю состоится свадьба Нелли, а там — в путь!

— Одно условие: едем через Париж. Я хочу обнять отца.

— Естественно! Заодно и меня представишь.

Так наши друзья и оказались в Центральной Африке, вдали от цивилизации, в деревне негров из племени томба, славных парней и больших любителей человечинки.

Вождь подал знак. Почетных гостей встречали звуками тамтамов и свистом дудок.

ГЛАВА 2

Королевский прием. — Причудливая акробатика. — Месье и мадам Амаба. — Таинственные звуки. — Как глотают слона. — Колдун, говорящий на арго.

У истоков рек Бати, Уам[7] и Ди[8], приблизительно в двухстах пятидесяти километрах от Банги и в девятистах от Либревиля[9], первых крупных французских поселений к западу от Конго, вы не найдете деревень, похожих на Асниерес.

С тех пор как позади остался последний европейский пост, друзья понемногу начали привыкать к причудам африканцев. И все же принять их обычаи никак не могли.

Еще в Банги стало ясно, что путешествие будет опасным. Как-то они забрели на местное кладбище и были поражены — каждая вторая надпись на могильной плите гласила: «X съеден тогда-то таким-то», «Y съеден тогда-то таким-то».

Кулинарные пристрастия туземцев настораживали.

Однако эти двое были не из пугливых.

— Главное, — то и дело предупреждали знатоки, — не отклоняться от русла Убанги; лучше всего двигаться на восток, где всегда можно встретить бельгийцев.

Но наши герои конечно же решили идти на запад.

Всякий раз, как на пути попадалась деревня, эти горячие головы нанимали дюжину чернокожих силачей, а уже сутки спустя, оставив груз и носильщиков на очередной импровизированной стоянке, отправлялись на поиски невероятных приключений.

Пока что им доводилось встречать в лесах негритянок с негритятами, и те, завидя чужаков, в страхе разбегались кто куда.

И вот наконец судьба привела их в царство настоящих дикарей, в вотчину вождя Амабы.

Изгородь из плотно пригнанных друг к другу дощечек. В изгороди узенький проход. Гордо выпятив грудь, друзья вошли и…

— Ну и запашок, черт побери! — не сдержался Тотор.

Представьте себе, читатель, длинную кривую улочку, где на каждом шагу громоздились горы смердящих отбросов. По обе стороны улицы теснились крытые листвой и соломой приземистые лачуги, походившие больше на собачьи будки. Вход — не шире лазейки для кошки. Из-за каждой двери доносились отвратительные запахи, а внутри, точно муравьи, копошились сотни негров и негритянок.

Неожиданно раздался громкий возглас, коего друзья, к счастью, не поняли:

— Ньямба! Ньямба!

На языке аборигенов это означало: «Мясо! Мясо!»

Гостеприимные жители деревни смотрели на Мериноса и Тотора как на дичь, принесенную вождем с удачной охоты.

Какой-то негр довольно бесцеремонно схватил Тотора за плечо, решив, очевидно, пощупать, достаточно ли жирна добыча. Однако невысокий, но жилистый парижанин влепил ему такую оплеуху, что здоровяк покатился кубарем.

Чтобы охладить пыл прожорливых соплеменников, Амаба сказал что-то своим охранникам, и те на славу угостили обескураженных людоедов дубинками.

Инцидент, что называется, был исчерпан, и гостей вывели на просторную площадь, позади которой виднелось бревенчатое строение побогаче прочих. Это был «дворец» вождя.

В центре площади возвышалось нечто вроде алтаря или жертвенника — грубо обтесанный ствол громадного дерева, украшенный изображениями местных божков: резными деревянными фигурками красного, зеленого и голубого цветов.

Сын вождя Ора-Ито издал призывный клич. И вдруг неведомо откуда явился фантастический персонаж, с ног до головы покрытый красной краской, в ниспадавшей до колен звериной шкуре. На лбу у него красовалась медная корона с пышными султанами и сверкающими, как бриллианты, слюдяными брызгами. Дополняла костюм похожая на китайскую шапочка, увенчанная двадцатью звенящими колокольцами.

Выслушав длинную речь Амабы, колдун (а это был именно он) Ламбоно, жрец и глашатай бога Хиаши, взглянул на бледнолицых, выпучил глаза и, подскочив к ним, принялся исполнять самый безумный, самый эксцентричный танец, какому позавидовали бы величайшие клоуны мира.

Он прыгал, вертелся, делал внезапные резкие повороты, вскидывал ноги, бросался оземь и скакал по-лягушачьи.

— Это дьявольски напоминает наш кекуок![10] — шепнул Тотор на ухо Мериносу. — Хватит, хватит, Полишинель![11] Насмотрелись!

Искусный акробат как будто понял сказанное и тотчас же угомонился. Выгнувшись назад, он взмахнул ногой так аккуратно, что сбил с головы Тотора фуражку, несколько раз покрутил ею в воздухе, поймал на лету и так же аккуратно и грациозно водрузил на место, произнеся при этом странные слова:

— Сатлакуп, монп ти!

— Что он говорит? — спросил Меринос.

— Это по-конголезски! Надо будет выучиться, — процедил сквозь зубы Тотор.

Тем временем колдун подошел к жертвеннику, схватил двух крошечных деревянных идолов и, то вздымая их на вытянутых руках к небу, то указывая на чужестранцев, запел. Чернокожие хором вторили ему.

На этом торжественная церемония возведения в сан завершилась. Одобрительные возгласы приветствовали Тотора и Мериноса, принятых отныне в члены рода.

Гостей с помпой проводили в просторный и чистый дом вождя. Стены и пол устилали многоцветные циновки — гордость мадам Амаба.

— Боже! — воскликнул Тотор при виде хозяйки. — Вот это оковалочек!

Неимоверных размеров чернокожая женщина, не рискуя, очевидно, сесть на колени к Мериносу, проворно усадила молодого человека на колени к себе и принялась как ни в чем не бывало копаться в его шевелюре, выискивая паразитов. Дело в этих местах обычное.

Амаба уселся на корточки и закурил длинную трубку.

Юные негритянки наполнили пальмовым вином бутылочные тыквы, и Ора-Ито грациозно чокнулся с гостями.

Тотор смотрел во все глаза. По правде сказать, все выглядело не так уж и страшно, хотя вокруг хижины повсюду были разложены человеческие черепа, но ведь здесь могло быть и что-то вроде колумбария.

Смеялись, пили, пели. Вождь взял свой балафон — инструмент, напоминавший одновременно банджо и барабан, и, вооружившись двумя маленькими палочками с каучуковыми наконечниками, извлек из него, и довольно удачно, какую-то мелодию. А колдун за его спиной в такт позвякивал колокольцами.

— Любезный вождь! — начал Тотор, вставая. — Ты, безусловно, очень мил, и если бы я не подозревал в тебе охотника до человечинки, то, право же, питал бы к тебе искреннее уважение. Поскольку я спас жизнь твоему дурачку-сыну, который попал как кур в ощип, полагаю, у тебя нет более оснований задерживать нас и заставлять выслушивать твое треньканье, которое к тому же в подметки не годится даже «Миньоне» Амбруаза Тома[12]. Итак, я и Меринос, или Меринос и я рады выразить тебе нашу глубочайшую признательность и засвидетельствовать свое почтение.

Меринос вырвался наконец из жарких объятий мадам, и молодые люди приветствовали вождя с самым что ни на есть дружелюбным видом.

— Я страшно проголодался, — сказал вполголоса Меринос.

— Эти животные, кажется, не собираются нас кормить. Но что это?

С улицы донеслись таинственные звуки: будто полсотни коров разом замычали по сигналу невидимого смычка. Завываниям вторил радостный визг.

Дверь отворилась, и на пороге появилась негритянская процессия: шеи у некоторых были стиснуты железными ошейниками, в руках все держали большие блюда, до краев наполненные красным мясом под соусом. В воздухе поплыл приятный аромат.

Колдун крикнул что-то на своем наречии, причем возглас этот до странности был похож на типичное парижское «Налетай!», если только забыть о том, сколько тысяч километров отделяло эту деревушку от Монмартра. Да, странные все же бывают совпадения… Блюда опустили на землю перед супругами Амаба. Вождь красноречивыми жестами пригласил гостей к трапезе. Присутствовавшие здесь же человек двенадцать приближенных сгрудились вокруг аппетитного кушанья.

Но тут случилось непредвиденное.

Амаба по локоть запустил руку в мясное месиво, вытащил громадный кусок и поднес его к губам Тотора, настаивая, чтобы гость открыл рот. Мадам, опекавшая Мериноса, пыталась попотчевать таким же способом и его.

Крайне раздраженный навязчивостью женщины, чей вид вызывал внутреннее содрогание, Меринос оттолкнул ее руку, быть может, слишком грубо, в результате же почтенная дама повалилась на спину. Галантный кавалер Амаба поднялся во весь свой исполинский рост и, схватив двухметровый клинок, занес его над головой неосмотрительного гостя.

К счастью, видевший все Тотор вовремя помог мадам Амаба подняться и учтиво усадил ее на место. Поняв свою ошибку, Меринос низко поклонился хозяйке и униженно обнял ее колени, прося прощения.

Не суйся в чужой монастырь со своим уставом!

Тем временем колдун осторожно взял клинок из рук вождя и успокоил его, видимо, заверив, что белый человек вовсе не хотел оскорбить мадам Амаба.

Официальный обед начался.

Как известно, в слоновьей туше тысячи две фунтов[13] мяса. По меньшей мере треть причиталась вождю. Остальное отдавали народу.

Тотор и Меринос с изумлением наблюдали, как горы съестного исчезают в бездонных желудках чернокожих мужчин, женщин, вечно голодных ребятишек, которые хватали мясо пятерней, ногтями рвали его на части. Потрясающее зрелище жуткого обжорства!

Друзья успели здорово проголодаться и поначалу старались не отставать от хозяев. Однако вскоре поняли, что это им не под силу. Ни пальмовое вино, ни сок маниоки уже не помогали. Они сдались.

— Я больше не могу! — пропыхтел Меринос.

— Я сыт по горло! — отозвался Тотор. — Который час? Не пора ли возвращаться в лагерь?

— На дворе ночь…

— Быть того не может!

Они совершенно забыли о времени и о том, что в тропиках ночь наступает внезапно. Солнце зашло два часа назад.

Жилище вождя освещали факелы, фантастические тени плясали на стенах.

Негры наконец насытились и без сил, тяжело дыша и икая, повалились на пол и заснули где попало.

Абсолютно пьяные вождь и его супруга устроились на циновках.

Тотор и Меринос пытались подняться, но все плыло у них перед глазами.

— Мне дурно! — простонал Меринос. — Эх, с каким бы удовольствием я сейчас вздремнул!

Он ощутил чье-то прикосновение и, обернувшись, увидел колдуна. Тот звал гостя за собой.

Надо было собраться с силами. Трудно сохранять человеческое достоинство, когда не можешь сохранить равновесие.

— Меринос, валяй за мной! — прошептал колдун.

Меринос оперся о плечо Ламбоно. Колдун не спеша вывел гостей на улицу и подтолкнул к своей хижине. Указав на две груды сухих листьев, он буркнул:

— Вот ваша труха! Доброй ночи!

Друзья упали замертво, даже не задав себе вопрос, каким образом здесь, на экваторе, в самом сердце Конго, кто-то говорит на арго, принятом в парижском квартале Менильмонтан. Минуту спустя они уже крепко спали. Лесные вина коварны.

Но Ламбоно не спал. Он пристально разглядывал пришельцев.

Лицо его, сплошь покрытое разноцветными полосами, внезапно озарилось радостной улыбкой.

Приплюснутый нос, пухлые губы, голубоватые белки глаз — все светилось неподдельным весельем.

Мечтал ли каннибал о кусочке белого мяса?.. Кто знает! Во всяком случае, его явно занимала некая мысль, им владело желание, которое он не решался удовлетворить.

Колдун аккуратно положил рядом со спящими их карабины, предварительно изучив оружие с видом знатока и даже сделав несколько жестов, выдававших в нем охотника. Затем подошел ближе. Казалось, он досадовал на то, что гости так крепко спят. Ему не терпелось разбудить их.

Из кармана Тотора выпали часы. Колдун взял их тонкими пальцами и взглянул на циферблат, внимательно изучил золотую крышку.

В самом деле, можно было подумать, что эти предметы ему знакомы. Он напоминал сейчас ювелира-оценщика из Мон-де-пьете[14]. Минуту спустя часы лежали на прежнем месте. А колдун снова в нетерпении принялся ходить взад и вперед по хижине.

Наконец он понял, что не в состоянии более противиться искушению: решительно подошел к куче хвороста, сваленного в углу, выбрал два коротеньких и толстых, словно пальцы, прутика и поджег от пламени освещавшего хижину факела.

Дерево потрескивало, вокруг разлетались легкие искры, пополз едкий дым.

Колдун подошел к друзьям и поднес горящий прутик прямо к их ноздрям.

Эффект не замедлил сказаться.

Оба громко чихнули.

Колдун повторил несложную операцию. Эффект оказался еще сильнее. И пока друзья приходили в себя, африканец-чародей говорил им притворно-кукольным голоском:

— К вашим услугам, друзья-приятели!

ГЛАВА 3

Негр с Монмартра. — Ламбоно, он же Окорок, он же Хорош-Гусь. — История колдуна. — Процессия людоедов. — Тревога! — Торговцы живым товаром.

— Дьявольщина! Да ведь он лепечет по-французски! — вскричал Тотор. От удивления молодой человек не мог подняться и отчаянно тер глаза.

— Черт возьми! — ворчал Меринос. — Как хочется пить!

Колдун протянул ему бутылочную тыкву, в которой что-то призывно булькало. Меринос схватил ее обеими руками и долго и жадно пил.

— Глотни-ка, старина! — повернулся он наконец к Тотору и передал ему изрядно полегчавший сосуд.

Источавшие благовония прутики таяли, словно церковные свечки. По всей хижине растекался острый, но приятный запах. Похмелье проходило, мысли прояснялись.

— Что, головы трещат? — спросил колдун. — Это пройдет.

Сомнений больше не было. Они слышали парижский говорок во всем его великолепии.

Тотор без конца тряс головой, отгоняя дурман.

— Неужто я рехнулся? Крыша у меня поехала, что ли? — закричал он. — Дружище, ты говоришь по-французски?

— Малость есть. Если хотите, можем побалакать.

— Если хотим?! И ты еще сомневаешься? Ты негр или нет?

— Черный как смоль. Ламбоно — мое африканское имя. Но в кабаках Монмартра, среди тамошних забулдыг, я проходил под кличкой Хорош-Гусь.

Произношение его, правду сказать, было далеко от совершенства. Но в четырех градусах от экватора эта ломаная речь казалась едва ли не эталоном академизма.

Тотор подошел к негру и пожал ему руку.

— Как бы тебя ни звали, Ламбоно, Жамбоно[15] или Хорош-Гусь, ты мне нравишься. Объясни нам, что к чему. Прежде всего, как называется эта страна?

— Это не страна, а владения племени томба. У них есть король, королева и наследник. В общем, все как у людей.

— А ты что здесь потерял?

— Я родом из этих мест. А ты?

— Чистокровный парижанин. Сын парижанина.

— Сюда-то каким ветром тебя занесло?

— Путешествую по разным странам.

— А тот, второй, с квадратной челюстью?

— Мой спутник и друг.

— Кореш, как говорят на Холме.

— Ты жил на Монмартре?

— Недолго. Работал в самых шикарных кабаках: в «Черном Коте», у Брюана… Выдали мне красивую форму: красную ливрею и полковничье кепи. Словом, повеселился на славу.

— Погоди, погоди! — прервал его Тотор. — Ушам не верю. Монмартр, «Черный Кот» — все это отсюда далековато. О чем, о чем, а о Париже никак не ожидал услышать в этой глуши.

— Конечно! Но если у кого крепкие ноги и голова на плечах…

— Послушай! Что ты все туману напускаешь? К чему эти загадки? Расскажи свою историю, если, конечно, хочешь.

— Я не прочь, только надо горло промочить.

Древние галлы[16] с гордостью уверяли, будто их ничем не удивишь. Разве что, если небо упадет на землю.

Но забраться в неведомую страну, где, может быть, не ступала нога белого человека, и оказаться лицом к лицу с добрым малым, говорящим на языке парижских предместий! Согласитесь, такое случается не часто.

— Ну как, милый мой Меринос, — вполголоса проговорил Тотор. — Согласись: это забавнее, чем кривляться в нью-йоркском небоскребе в сорок этажей?

— Голову даю на отсечение — это только начало, — отвечал американец.

— Не жалеешь, что поехал со мной?

— Я счастлив.

— Невзирая на трудности?

Пока они разговаривали, Ламбоно отошел в сторону, порылся в ворохе всякой всячины и извлек оттуда некий предмет, который спрятал до поры до времени в складках одежды.

Потом колдун вернулся к гостям и с довольным видом, приплясывая от нетерпения, спросил:

— Знаете, что это такое?

— Череп? — предположил Тотор.

— Не говори глупости… Это крошка-милашка.

— Крошка-милашка?..

— Да! — отвечал колдун, жестом победителя вознося над головой бутылку шампанского. — Урожай с королевских виноградников!

— Где ты ее стянул, Хорош-Гусь?

— Обижаешь! Ничего я не стянул, а получил в благодарность за службу в таверне «Пигаль».

Колдун перекусил металлическую проволоку своими острыми зубами, и пробка выстрелила в потолок, а затем разлил содержимое по «бокалам» из тыквы и поднес друзьям. Остаток вылил себе и, легко вспорхнув в воздух, сделал антраша. Опустившись на землю, негр церемонно поклонился:

— Ваше здоровье, принцы мои!

Чокнулись. Шампанское было великолепно.

— Extra-dry![17] — сказал Меринос, цокая языком.

— Здо́рово! — припечатал Тотор. — Это вам не сивуха. А теперь, Хорош-Гусь, рассказывай!

— Верно! Называй меня Хорош-Гусь. Это навевает приятные воспоминания. Итак: десять лет тому назад я сбежал из дому…

— Продолжай, продолжай, о Хорош-Гусь моего сердца!

— Деревня наша находилась немного восточнее. С тех пор несчастных томба порядком потеснили, и они обосновались здесь, в лесных чащобах. Известно: чем глуше, тем спокойнее. Отец меня здорово бил, и я сбежал. Шел, шел день и ночь, день и ночь. У меня, само собой, чутье, как у собаки. Деревни я обходил — очень боялся, что домой вернут или съедят.

— Ха-ха! — воскликнул Тотор, но тут же нахмурился. — Похоже, в здешних местах сожрать человека — все равно что плюнуть.

Колдун сделал вид, что не расслышал, и с жаром продолжал:

— Я все время шел вперед и говорил себе, что куда-нибудь ведь наверняка дойду.

— Резонно!

— Оно конечно, только в одно прекрасное утро нарвался-таки на французский пост. Это я теперь знаю, что французский, а тогда мне все равно было, французы это или ирокезы[18]. А так как белых я увидел впервые в жизни, то страшно перепугался. Отвели меня к какому-то большому человеку. Потом уж стало понятно, что к офицеру. Я не нашел ничего лучшего, как броситься в ноги к доброму господину из другого, совсем чужого мира и умолять его не убивать меня и не есть.

— Решительно, у тебя идефикс[19], — заключил Тотор. — Человеческое мясо и в самом деле так вкусно?

— О, пальчики оближешь! — не сдержался негр.

— Да что ты себе позволяешь?

Ламбоно понял, что переборщил, и сконфуженно затих.

Но тут вмешался Меринос, обратившись к Тотору по-английски:

— Пусть говорит. Сейчас не самый подходящий момент, чтобы читать ему нотации. До сих пор нам не в чем было его упрекнуть. Он же не приглашает тебя пообедать вместе. Давай дальше, — бросил он рассказчику по-французски, — только поменьше подробностей.

— Thank you, sir. I go on[20], — отвечал колдун на чистейшем английском.

Тотор и Меринос остолбенели от удивления, а колдун невозмутимо продолжал:

— Офицер оказался добряком. Я, как смог, объяснил ему, кто такой и откуда иду. Он заметил, что мальчишку качает от голода. Накормил меня, а потом предложил поступить к нему на службу. О чем еще мечтать? Хозяин обращался со мной ласково, позволял делать все что захочу, только бы его обувь и снаряжение были начищены. Ох уж и надраивал я его сапоги! Короче, я со всем отлично справлялся, и два года мы не разлучались. Он посылал меня на разведку, со всякими поручениями верхом или на пиро́ге. А когда я впервые увидел пароход, думал, с ума сойду. Я точно вторую семью обрел. Очень был доволен. Но вот однажды хозяин позвал меня и объяснил, что болен и должен уехать на родину, что я свободен и могу, если захочу, вернуться в свое племя. Боже! Только не это! Я не хотел возвращаться к отцу, который страшно наказывал за непослушание. У меня не было ни малейшего желания проторчать шесть часов закопанным по шею под палящим солнцем. А то еще мне могли выдрать ногти на ногах. Нет! И я сказал хозяину: «Заберите меня с собой!» Он сначала не соглашался: что такому черномазому, как я, делать во Франции? Но я так просил, так умолял… Клялся, что сделаюсь крошечным, таким крошечным, что никому до меня дела не будет. Обещал еще лучше чистить сапоги. Короче, он был так добр… Да, я забыл сказать, что звали его лейтенант Ламбер. Прекрасный человек! Будь он жив, я бы, понятно, здесь не прозябал.

Голос каннибала дрогнул. В глазах блеснули слезы.

Тотор и Меринос переглянулись. Неожиданная чувствительность и удивила и тронула их. Ведь знал же этот несчастный, каково на вкус человеческое мясо!

— Вот мы и уехали, — продолжал негр. — Мне и тяжко и радостно вспоминать об этом. Отъезд из Конго, прибытие в Либревиль. А потом корабль — большой, большой, как деревня. И море! Вообразите мое изумление. Я всего лишь бедный негр, ничего в жизни не видавший. Даже не знаю, откуда мы вышли. Плыли долгие, долгие дни. Потом сели в повозку, которая сама умела ездить. Ездить! Всего лишь железная дорога, но я-то ничего такого не знал. Наконец приехали в Париж. Я стал прислуживать моему хозяину. Всем был доволен. Вот только замечал, что он не совсем здоров. Щеки пожелтели, глаза ввалились. К нему приходили очень важные люди, щупали пульс, прикладывали ухо к груди, а после уходили, покачав головой. Я в страхе забивался в угол, не решаясь ни о чем спросить, но чувствовал опасность. И оказался прав. Не прошло и шести месяцев со дня нашего приезда, как люди вышли из его комнаты в слезах. Он умер.

Колдун племени томба уронил голову на руки и горько заплакал.

У Тотора сердце разрывалось, а обычно невозмутимый американец с чувством шмыгнул носом.

Негр поднял голову и продолжал:

— Возможно, история моя не самая веселая, но ведь вы сами просили рассказать.

— Говори, говори! — возразил Тотор. — Все это необычайно интересно. Так что же ты стал делать после смерти хозяина?

— В беде меня не бросили. Приятель лейтенанта предложил пойти к нему на службу. Он был портным. Большой магазин на углу улицы Друо. Одетый во все красное, я должен был ежедневно проделывать сотни шагов туда и обратно, открывая двери клиентам. Прохожие смеялись, издевались надо мной, поддразнивали. Я начинал кое-что понимать, и это меня унижало. Что ж, если они белые, им можно умничать и задираться? Как-то один верзила захотел дернуть меня за нос. Я ударил его. Разразился скандал. Пришлось идти к комиссару. Господин, которого я поколотил, оказался из правительства или что-то в этом роде. Меня хотели в тюрьму посадить. Но я был прав: если ты черный, это не значит, что над тобой можно безнаказанно издеваться. Мой новый хозяин явился для объяснений, защищал меня, так как знал, что я ничего плохого не сделал. И меня отпустили. Но патрон сказал, что больше не может держать меня, и рассчитал. Дал небольшую премию и рекомендательное письмо к одному владельцу кафе на Монмартре. И начались мои скитания по кабаре. Танцевал, пел негритянские песни, а посетители вопили, гоготали и бросали в лицо такие грубости и сальности, что меня тошнило. Я то возносился, то падал на самое дно: с площади Клиши в Менильмонтан. Сделался циником, мерзким негодяем, занимался грязными делишками и не любил вспоминать прошлое. Есть хорошие парижане, но есть и дешевки. Да и парижанки тоже. Я стал чем-то вроде марионетки, которую каждый, кому не лень, дергает за веревочку. Копил деньги, наживал состояние и жаждал реванша. Не знал, что именно буду делать, но мечтал о многом, тем более когда вспоминал доброго лейтенанта и понимал, что он был бы недоволен и огорчен. Такая жизнь мне вскоре осточертела. Были в ней и приятные моменты, но раздражало то, что всякий помыкает мною. И, как бы вам объяснить, становилось стыдно, что дни проходят в безделье, подлости и грязи. К тому же — нужно уж говорить все начистоту — одно приключение разбило мне сердце. Я полюбил без памяти, был предан всей душой, а надо мной посмеялись. Меня сделали таким несчастным, таким несчастным! И вот в один прекрасный вечер я сказал себе, что не создан для этого, так называемого цивилизованного мира. Вас возмущает, что дикари едят людей. Но разве сами вы не делаете то же? Разве не пожираете вы сердца и умы, не убиваете этим себе подобных? Может, я напрасно говорю вам все это, но я не могу забыть. Это сильнее меня. Я рад, что вы слушаете и не смеетесь.

Ламбоно замолчал. Разноцветные полосы изменяли его лицо, но сквозь них проступило вдруг выражение неизъяснимого страдания.

Тотор и Меринос не прерывали беднягу.

Сердца их сжимались от жалости и стыда.

Эта смесь варварства, примитивной цивилизации и благородного инстинкта представлялась им самым любопытным и трогательным феноменом из всех, с какими удавалось до сих пор сталкиваться.

— Ну что ж, милый Хорош-Гусь! — заговорил наконец Тотор. — Продолжай! Осталось совсем немного. Как ты попал сюда?

Негр вскинул голову:

— Вы, кажется, называете это ностальгией. Я не мог больше думать ни о чем, кроме моего солнца, моих деревьев, моих джунглей. Потом заболел, и меня поместили в больницу. Когда я вышел, мечтал только об одном: вернуться. Начал учиться, стал разбираться в географических картах. Понял, где приблизительно находится моя родина. Скопил немного денег, отправился в Бордо и нанялся на пароход. Работал в машинном отделении. Было очень тяжко, но я ничего не чувствовал. Каждый оборот винта приближал меня к дому. Высадился я в Либревиле. О, солнце Африки! Это жизнь, свобода. Я вновь обрел мои реки, стада, слонов, змей, носорогов. Они для меня друзья, братья. Как не заплутал, как отыскал дорогу домой, не знаю. В сердце было что-то, что вы называете компасом, и однажды утром я вышел к своей деревне. Конечно, она ничем не напоминала Париж. Но, поверьте, она показалась мне красивее всех ваших монументов вместе взятых. Отец умер, но родные узнали меня. Я вновь выучил язык, вспомнил древние обычаи и стал негром чистой воды. А для спокойствия заделался колдуном. Уж очень много я знал всяких трюков, приводивших моих сородичей в неистовство. Ведь они невежественны и наивны. И вот явились вы. Французская речь взволновала меня, захотелось поболтать на языке Монмартра. Все вдруг вернулось, все! Я спас вас, когда этот парень толкнул королеву. Амаба заколол бы его, как свинью. Я подпоил вас, потом отрезвил. Вы у меня в гостях. Можете оставаться сколько угодно. Отвечаю за вашу безопасность. Можете теперь пожать мою клешню.

Он протянул друзьям руку.

Тотора еще терзали сомнения:

— Позволь спросить только об одном, милый Жамбоно: правда ли, что тебе приходилось есть человечину?

Негр раздраженно отмахнулся.

— Черт побери! Оставьте же, наконец, меня в покое. Дайте каждому делать то, что он хочет и может!

Глаза его вспыхнули недобрым огоньком.

Тотор, не обращая внимания на Мериноса, который то и дело дергал его за рукав, грубо оборвал колдуна.

Но вдруг в ночной тиши грохнул выстрел, послышались душераздирающие крики, а затем взрывы, точно началось извержение вулкана.

Ламбоно мгновенно вскочил на ноги.

— Что происходит? — хором спросили Тотор и Меринос.

— А происходит то, что арабы — торговцы живым товаром, ваши друзья, ваши союзники, искатели рабов — напали на беззащитную деревню. Пошевеливайтесь, если хотите спастись!

— Бежать? Ни за что на свете! — отвечал Тотор. — Мы ваши гости и будем сражаться вместе с вами.

— Тогда берите оружие, и вперед! — скомандовал колдун.

И все трое выбежали на улицу.

ГЛАВА 4

На границе с Камеруном. — Два эльзасца. — Кто идет? — Араб бен Тайуб. — Выполнить приказ. — Подозрения Ганса Риммера.

Конго, как известно, разделено между двумя державами, Бельгией и Францией. Французское Конго граничит с Камеруном, колонией Германии. Камерун, в некотором роде, как бы врезается во французские владения, и дипломатам пришлось затратить неимоверные усилия, чтобы определить границы двух стран, особенно в районе озера Чад, тем паче что местность между 4 и 6 градусами северной широты практически почти не изучена: экспедиции Мизона, Крампеля[21], Дибовского и Мэтра лишь торопливо прошли по этому району, ибо отважным исследователям постоянно угрожала смертельная опасность, и угроза их жизни исходила от представителей местных племен, у коих один вид белого человека вызывал одновременно глубочайшее изумление и неподдельный ужас.

Четко обозначенные на бумаге, границы между немецкой и французской территориями на самом деле размыты. И наши соседи из Камеруна используют любой удобный случай, чтобы нарушить дипломатические договоренности, если это отвечает их интересам.

Так, в ту самую ночь, когда происходили события, о которых рассказано в предыдущих главах, посреди Французского Конго, в десяти лье от камерунской границы и в пяти лье от деревни, куда попали Тотор и Меринос, два солдата в немецкой униформе перешептывались на эльзасском наречии:

— Сержант! — ворчал первый. — Как думаешь, долго нам еще здесь прохлаждаться?

— Donnerwetter![22] — отвечал второй. — Откуда мне знать? Черт его знает, что задумал наш лейтенант!

— Тебе не кажется подозрительным, что нас среди ночи пригнали на французскую территорию? В этой ложбине только и жди неприятностей от тех поганых бабуинов, что там засели.

Помолчали. Потом снова заговорил первый:

— Послушай, Ганс! Я по горло сыт этой кошмарной жизнью. Долго не выдержу.

— Что ты хочешь сказать? Разве моя жизнь лучше твоей?

— Ax! Min Alter![23] Можно ли сравнивать? Не сердись, но ты почти немец, твои родители голосовали за Германию[24], ты остался в стране, несешь военную службу. Словом, все чин чином.

— Тебе хорошо известно, что я участвовал в бунте и именно поэтому, как и ты, нахожусь здесь.

— И все-таки это не одно и то же. Я француз, родился во Франции у родителей, которые живут во Франции.

— И которые, однако, не позаботились о необходимых формальностях, чтобы избавить тебя от немецкой воинской повинности.

— О! Бедняги! Я не захотел этого. Они уехали из Эльзаса после войны, бросив все: маленькую ферму, друзей, родных. Начали новую жизнь в Париже. Родился я. Они думали только обо мне, ничего не пожалели, чтобы дать мне хорошее образование. Они так наивны! Когда я сказал, что хочу навестить старую бабушку там, в Саверне, им и в голову не пришло ничего дурного!

— Там-то тебя и замели как уклоняющегося от воинской повинности. Ты кричал, протестовал, даже бежать пытался.

— Меня отдали под трибунал. Ах! Судьи — жестокие люди! Я кричал: «Я не немец! Я француз!» Они даже не слушали. А поскольку я оскорбил их, показав кулак, меня сначала приговорили к трем месяцам заточения в крепости. А оттуда направили в колониальные войска под команду к этому надсмотрщику, мерзкому пруссаку, лейтенанту Штерманну, который травит меня.

— Сколько лет дали?

— Еще три долгих года, но я не доживу. То, что происходит здесь, возмутительно. Негров вербуют, чтобы грабить и убивать их же сородичей. А как ожесточаются наши солдаты! Просто звереют. Все это бесит меня. Чувствую: настанет день, когда не смогу больше терпеть. Француз не палач.

— Дружище! Не задирай нос. Ты еще скажешь, что мне, мол, легче: через две недели демобилизуюсь и уеду. Но ведь и я отбыл здесь три жутких года. Почему никто не попытался вытащить тебя? Родные, отец?

При упоминании о родных глаза француза наполнились слезами.

— О да! Мой отец! Знаешь, что произошло? Когда новость о моем аресте долетела до Парижа, мама была так потрясена, что две недели спустя ее уже провожали на кладбище.

— Бедный мой дружище!

— А отец! Он как-то бодрился, не вешал носа, обращался всюду: к офицерам, депутатам, министрам. Дошел до самого министра иностранных дел.

— И что же ему ответили?

— Что ничем не могут помочь, что отношения с немцами не отрегулированы и что рыпаться не стоит.

— Ты писа́л ему?

— Редко. Что я мог ему сказать? Что раздражен и несчастен? Я доставляю ему много горя, и это разрывает мне сердце. Тем хуже! Подохну тут, и, думаю, довольно скоро.

— Выдумки!

Однако первый продолжал в том же духе, будто бы и не слышал:

— Хочу попросить тебя кое о чем.

— Дорогой друг! Для тебя мне и жизни не жаль.

— Все гораздо проще. Меня зовут Ганс Риммер.

— А меня Петер Ланц… дальше?

— Мой отец живет в Париже, на Монмартре. Сапожничает в мастерской, что на углу улицы Сен-Жозеф. Запомнишь?

— Постараюсь. Я неплохо ориентируюсь.

— Хорошо! Поскольку через две недели, а может, и раньше ты выберешься из этого ада и отправишься в Эльзас, обещай, как только сможешь, съездить в Париж.

— Можешь не сомневаться, так и будет. Моя самая заветная мечта — перестать быть пруссаком и работать в Париже.

— Навести моего доброго старого отца и расскажи обо всем: о наших страданиях, унижениях. Расскажи о том, что видел и что еще увидишь. Постарайся утешить его, объясни, что я всем сердцем люблю его и Францию.

Голос солдата дрожал.

— Ладно! Не плачь, мой друг, мой брат. Я обещал и слово сдержу. Покумекаем, как вытащить тебя отсюда.

— О! Если б это было возможно! Но я уже ни на что не надеюсь.

Вдруг он умолк.

— Послушай! Что это? По-моему, кто-то пробирается сквозь заросли.

— Правда. Эй, кто там? Стоять! — закричал Петер.

— Кто идет? — подхватил Ганс.

Оба приготовились стрелять. В лесной чаще в нескольких шагах от них как будто бы что-то сверкнуло. Показалась белая фигура.

— Кто идет? — повторили оба хором. — Еще шаг, и мы стреляем!

Движение прекратилось. Затем гортанный, хриплый голос произнес:

— Друг, Freund!

— Один?

— Да, один.

— Подойди!

Это был араб, закутанный в белое.

Он двинулся вперед.

— Соблюдайте дистанцию, — грозно одернул сержант, — и отвечайте: кто вы?

— Али бен Тайуб. Проклятая страна!

— Жалкий работорговец! — вскричал Ганс. — И он еще проклинает страну!

Араб ухмыльнулся.

— Я хочу видеть лейтенанта Штерманна.

— В такой час?

— Тогда, когда мне будет угодно, — высокомерно отрезал Тайуб. — Вы нижние чины и не имеете права возражать. Приказываю отвести меня к вашему командиру.

Работорговец, а именно этим постыдным делом занимался араб, преследуя, грабя и уничтожая местные племена, говорил так властно, что на эльзасцев это подействовало. Они могли быть недовольны, даже возмущены, однако дисциплине подчинялись беспрекословно.

— Хорошо, — сказал Петер, — следуйте за нами.

Ганс зажег яркий фонарь, и на землю легло желтое пятно света.

— Идите впереди, — велел сержант. — Мой товарищ проводит вас.

Бен Тайуб невозмутимо шагал вслед за Гансом, а внимательный и недоверчивый сержант замыкал процессию, держа ружье на изготовку.

Все молча шли по узенькой тропинке, с обеих сторон поросшей густой травой. Трава цеплялась за ноги, не давала идти. Потом начался скользкий глинистый склон. Четверть часа такой ходьбы изматывала больше, чем двухдневный переход по ровной дороге.

— Стоять! — скомандовал Петер. — Часовой должен узнать нас.

Он крикнул что-то в темноту и стал ждать.

Вскоре послышался ответ.

Петер Ланц шагнул вперед и назвал пароль.

Араб и его конвоиры благополучно прошли через посты, и мгновение спустя все трое скрылись во тьме.

— Что ему здесь надо? — тихим голосом спросил Ганс. — От этого визита добра не жди.

— И что ты предполагаешь?

— Думаю, тут дело не чисто. Видишь ли, Петер, я давно наблюдаю за нашим рыжим лейтенантом. У него вид настоящего бандита. Я бы не удивился, если б узнал, что он затевает какую-нибудь гнусность вместе с этим работорговцем. Не веришь?

— Зачем ты забиваешь себе голову всякой ерундой? Что мы можем сделать?

Ганс ответил не сразу. Немного помолчав, он сказал:

— Кто знает?

ГЛАВА 5

Прусский капитан. — Слово Пророка. — Торговля гнусная, но доходная. — Лейтенант Отто фон Штерманн. — Сто тысяч марок. — Постыдный пакт. — Огнем и мечом!

— В чем дело? — Голос лейтенанта Отто фон Штерманна прозвучал грубо. Лейтенант вскочил и прицелился, не сводя глаз от входа в палатку.

Вошел негр-пагуин, выряженный в тряпье, отдаленно напоминавшее форменный мундир, и, безбожно коверкая слова, объяснил, что некий араб хочет видеть командира.

Отто все еще не мог унять дрожь.

— Как его имя?

— Он не сказал, потому что его не спросили.

Пагуину пришлось выйти и еще раз переговорить с нежданным визитером.

Оставшись в одиночестве, лейтенант проверил, заряжен ли револьвер, и добавил недостающие патроны. Затем внимательно огляделся, нет ли в палатке чего-нибудь, что могло бы его скомпрометировать в глазах гостя.

— Али бен Тайуб, — произнес вернувшийся слуга.

— Ладно, пусть войдет.

Лейтенант устроился в кресле-качалке и постарался принять как можно более пренебрежительную позу.

На пороге появился бен Тайуб.

Оттененное белоснежным тюрбаном, смуглое лицо его казалось почти красивым. Крупные, но правильные черты, глубокие черные глаза, пухлые, чувственные губы.

И какой контраст с лейтенантом! Сухонький человечек с беломраморным в красноватых пятнах лицом, с полуприкрытыми, точно у ящерицы, глазками и бледными, тонкими губами.

Между тем внимательный наблюдатель непременно заметил бы сходство этих двух физиономий. Выражение коварства и злобы роднило их.

Араб низко поклонился, приветствуя хозяина, и, выпрямившись, ждал, что тот заговорит с ним. Лейтенант нарочито поигрывал револьвером.

— Ты Али бен Тайуб?

— Так меня зовут.

— Это ты прислал мне письмо с просьбой о ночной встрече?

— Я.

— Что скажешь? Но прежде чем ответить, помни: малейшая неосторожность, малейшее подозрительное движение, и я вышибу тебе мозги. Теперь говори.

Араб и бровью не повел.

— Подозревает в предательстве только тот, кто сам способен на предательство.

— Эй! Что ты себе позволяешь?

— Так сказал Пророк. И это правда. Но он еще добавил: «Невозможно предательство между людьми, объединенными общими интересами».

— Что может быть общего между нами?

— Я же сказал: интересы у нас общие.

Отто нахмурился.

Наглая невозмутимость араба настораживала.

— Объяснись, наконец! Мне некогда слушать сказки твоих пророков. Чего ты от меня хочешь?

— Ничего. Я хочу много тебе дать.

— Ничего не взяв взамен? Странно!

— Известно ли тебе, кто я такой и чем занимаюсь?

— Ты один из тех торговцев людьми, коих цивилизованные нации чураются. В Англии, во Франции, в Германии вас беспощадно преследуют. И тем не менее вы продолжаете заниматься вашим гнусным ремеслом.

Араб засмеялся, показав белые шакальи зубы.

— Гнусное? Пусть так. Но оно прибыльно, и я доволен. Да, да, нас изгнали из Экваториальной Африки, и негры, которые должны быть пойманы и проданы заботливым хозяевам, низведены вместо этого до состояния скотов и подыхают под ударами дубинок ваших надсмотрщиков.

— Экая занятная философия, господин работорговец! Хорошо, допустим, что вы из одного только человеколюбия разоряете и сжигаете деревни, убиваете тех, кто осмеливается сопротивляться. Но мне-то какое до всего этого дело?

— В деревнях, — как ни в чем не бывало отвечал араб, — даже в самых нищих, остаются несметные богатства: слоновая кость, каучук. Мне известно одно селение в нескольких лье отсюда, где, по моим оценкам, добра тысяч на сто марок. А жителей там едва за тысячу перевалит. Дикари забрались в такую глушь, что никто и не подозревает об их существовании. Кроме того, надо ли объяснять тебе, что эти варвары — людоеды? Они не понимают, чем владеют. Ценности валяются по углам, их закапывают в землю, передают по наследству. И разве такое уж преступление — пустить это богатство в дело?

Глаза лейтенанта сверкнули.

Сто тысяч марок!

Отто фон Штерманн был человеком весьма известным. В армии ходили легенды о его жестокости и порочности. Подчиненные ненавидели его за свирепый нрав и грубое обращение. Но лейтенанта все это мало трогало. Он тратил жизнь на дебоши, проматывая состояние, доставшееся по наследству от родных.

В один прекрасный день он оказался замешанным в грязном скандале, где речь шла не только о жульничестве, но и о прочих мерзостях, да таких, что начальство должно было бы непременно строго наказать негодяя. Но кто не знает, как силен в германской армии дух солидарности! Фон Штерманн предстал перед трибуналом, но был оправдан. Между тем кое-какие меры все-таки приняли. Капитана Отто понизили в звании и отправили лейтенантом в Африку.

Он не забыл обиды.

Изнывая от скуки и все более и более озлобляясь в этой Богом забытой стране, Отто вот уже три года ждал своего часа, мечтая лишь об одном: отыграться, взять реванш. Ради этого он был готов на все.

И вот подвернулся удобный случай: ему сказали, что можно заполучить кругленькую сумму!

В дурную голову ударило. Игрок по натуре, он ощутил почти забытые жар и нетерпение.

Но как медлителен этот мусульманин!

Наконец Отто вытянул из работорговца правду.

Бен Тайуб решил прочесать и обобрать до нитки весь район у истоков Икелы и Массепиа, куда не проникали ни Крампель, ни Фуро[25], ни Мэтр. У здешних племен нет связей с европейцами. Так что руки развязаны. Можно безнаказанно грабить, убивать, опустошать деревни, уводить людей в рабство. Но прежде всего нужна свобода действий и пути транспортировки живого товара, а бельгийцы слишком хорошо стерегут границы, так что все дороги на восток закрыты, поэтому нужен сообщник на плохо охраняемой немецкой территории.

Вот эту-то роль бен Тайуб и уготовил лейтенанту. Подосланные шпионы успели хорошенько прощупать Отто и доложили, что этот человек способен на любое преступление (в чем они нисколько не ошиблись).

Лейтенанту причиталась половина прибыли от продажи слоновой кости, ценной древесины и каучука, которые будут найдены в разоренных деревнях.

Бен Тайуб возьмет себе вторую половину и рабов.

Отто обязан был охранять захваченных рабов, особенно на немецких землях. Окруженные с французской и бельгийской стороны, несчастные могли попытаться бежать на территорию Камеруна.

Отто жадно ловил каждое слово.

Он отвечал за приграничные посты и был, по существу, полновластным хозяином всего района. Ему ничего не стоило объявить, что туземцы ведут себя чересчур агрессивно, и потребовать принятия чрезвычайных мер.

А почему бы и нет? Его судьба ведь никого не волнует. Офицера разжаловали, сослали в Камерун, где о нем все, включая местные власти, благополучно забыли. Что ж, так и пропадать в этой дыре?

Итак, позорный пакт был заключен.

К делу приступили не мешкая, той же ночью.

Первой жертвой должна была стать деревня племени томба.

Отто фон Штерманн собрал своих людей. Согласно приказу в отряд зачислили и двух эльзасцев — Ганса Риммера и Петера Ланца, и те беспрекословно подчинились.

ГЛАВА 6

Чудовищные деяния. — Сюрприз. — Бойня. — Ад кромешный. — На арене появляются Тотор и Меринос. — Досадная осечка. — Побег. — Лейтенант Отто закалывает младенца. — Погиб ли Ганс?

Преступление свершилось.

Самое подлое, самое грязное, самое бесчеловечное из всех, какие только знала эта земля.

Напрасно представители цивилизованных народов преследуют торговцев живым товаром, напрасно философы и мыслители изобличают неслыханное насилие.

Черная раса по-прежнему приносится в жертву алчности и низости.

Жадная и свирепая шайка мусульман насилует Африку, которую мы стараемся защитить и приобщить к культуре.

Пиратам-убийцам все нипочем. И, к нашему стыду, находятся еще европейцы, готовые вступить с ними в кровавый сговор.

Атака удалась. Арабы и негры-майенба, бродяги-наемники, которых арабы привлекают для самых грязных дел, с трех сторон окружили деревню племени томба.

А в это время с четвертой стороны, со стороны немецкой границы, шли люди лейтенанта Отто, получившие от своего командира приказ уничтожить любого, кто попытается скрыться.

Возможно, пагуины отказались бы участвовать в смертоносном походе, если бы знали правду. Но немец уверял, будто на них напали людоеды и нужно защищаться. Добрая порция тростниковой водки довершила дело.

Вокруг спящей деревни расставили фашины[26] и по команде одновременно запалили. В деревянном частоколе пробили бреши и с дикими криками бросились к хижинам. Загремели выстрелы. Багряные сполохи озарили ночную мглу, точно всепожирающие языки адского пламени.

В деревне началась паника. Мужчины, женщины, дети кинулись вон из домов и тотчас же все поняли.

Перед ними были арабы, а значит — плен, ошейник, железная цепь на ноге, кнут, боль, пытки, изнуряющая дорога, смерть, а для оставшихся в живых — невольничий рынок.

Ужас! Защищаться? Конечно!

Но как?

Воины спали и едва успели вскочить и схватить оружие. Белые одеяния с одной стороны, чернокожие майенба с другой. Бьют, вяжут по рукам и ногам.

Бандиты отличались завидной ловкостью и сноровкой, какие достигаются лишь опытом. А опыт у палачей был богатый!

Возле хижины вождя, вокруг самого Амабы и его сына собрались самые сильные, самые отважные воины. Завязался бой.

Звенели копья, свистели стрелы.

Нападавшие отступили. И не потому, что испугались. Но зачем же утруждать себя понапрасну? Очень уж неравными были силы. Грянул залп. И, когда дым рассеялся, всюду валялись человеческие обрубки, оторванные руки и ноги, размозженные черепа. Пока мужчины сражались, женщин, словно скотину, сгоняли ударами прикладов. Они спотыкались и падали. Их поднимали пинками и снова били. Некоторые держали на руках детей. Их отнимали — за малышей на рынке много не выручишь — и отшвыривали куда попало. Крошечные тельца катились по земле, изуродованные и окровавленные. И над всем этим адом стоял стон и плач. Рыдания и вопли ужаса мешались с дьявольским кличем победителей.

Ора-Ито еще не упал. Этот колосс, словно изваянный из черного мрамора, освещенный отблесками пожара, сумел собрать кое-кого из друзей. Обезумевший от горя и ненависти, ведомый лишь жаждой мести, он бросился навстречу нападавшим, размахивая длинным ножом. Главное — прорваться. О, какое жуткое сражение! Какая потрясающая жестокость! Так, наверное, сражались наши предки-антропоиды!

Арабы не хотели убивать всех подряд. Дело есть дело. Ора-Ито потерпел сокрушительное поражение. Юношу окружили и повалили на землю. Но и сбитый с ног, он все еще отчаянно сопротивлялся, отбиваясь от этой собачьей своры, что вцепилась в горло. На мгновение ему даже удалось приподняться.

Чернокожий гигант становился опасен. С ним надо было кончать.

Тогда стоявший неподалеку бен Тайуб шепнул что-то на ухо одному из своих приспешников. Тот, вытащив из-за пояса револьвер, двинулся прямо на Ора-Ито и прицелился ему в голову.

Раздался выстрел.

Но, ко всеобщему удивлению, Ора-Ито остался стоять, где стоял, а разбойник свалился замертво, даже не выронив из руки револьвера, из которого так и не успел выстрелить.

Но кто же стрелял?

Посреди площади, откуда ни возьмись, появились двое.

Тотор и Меринос держали карабины на изготовку. Лица юношей были бледны. Друзья понимали, что вмешаться означало умереть. Что могут сделать двое против сотен мерзавцев?

— Тем хуже! — крикнул Тотор. Нечего и говорить, что для белого, да и для любого честного человека подобные зверства просто немыслимы. Нельзя оставаться в стороне! — Знай, негодяй! Ты дорого заплатишь за все!

Внезапное появление озадачило арабов и негров. Белый человек внушал им невольное уважение. На поверку убийцы всегда трусоваты.

Тотор направился прямо к бен Тайубу, который все еще стоял в окружении бандитов в величественной позе.

И хотя, когда Тотор вскинул карабин, араб понял, какая опасность ему угрожает, он все же — из осторожности — не решился убить белого, а только, как кошка, припал к земле, так что пуля просвистела над его головой.

— Проклятье! — вскричал Тотор. — Я промахнулся. Но мне нужна его шкура, и я ее получу!

Молодой человек бросился было вперед, но майенба по команде сомкнули ряды. Борьба еще некоторое время продолжалась. Подоспевший на выручку Меринос крошил бандитов направо и налево. Однако кольцо неумолимо сжималось. Друзья начинали задыхаться. Еще мгновение, и их раздавят.

Что ждет их? Смерть?

Пусть! Будь что будет!

Тотор почти потерял голос. Африканские леса услышали все самые грязные парижские ругательства, какие только приходили ему на память. Меринос добавлял и кое-что покруче — из лексикона янки. Все же юношей схватили и куда-то поволокли…

Наконец все замерло, затем бледнолицых пленников бросили на землю и грубо столкнули куда-то вниз. Издав крик боли и отчаяния, друзья покатились по крутому склону… прямо в пропасть, в бездну!

Бен Тайуб ухмыльнулся. Он не убил белых, однако и помешать ему они никак не смогут. Вот они, хваленые защитники негров, в шоке, почти в обмороке лежат перед ним на земле, а его дела в полном порядке.

Наконец покорился и Ора-Ито. Его связали, как и остальных.

Взошло солнце и осветило картину страшного разорения. Земля алела пятнами крови, хижины догорали, сырые соломенные кровли тлели, испуская едкий дым.

Бились в предсмертной агонии тела умирающих.

И тут началось. Жилище вождя опустошили за несколько минут. Слоновая кость, ценная древесина, каучук, корзины с разноцветными перьями, красивые султаны связаны и свалены в кучу.

Прошлись по всем лачугам, ни одной не пропустили. Добычу сносили на площадь, где уже высился изрядный холм. Солдаты бен Тайуба превратились в носильщиков. Сгибаясь под тяжестью громадных баулов, они один за другим исчезали в лесу, чтобы через мгновение вернуться за новой поклажей.

Араб ревниво и внимательно все осмотрел. Долго подсчитывал возможную прибыль от продажи людей и товаров и остался доволен.

Куда же направлялись теперь его люди? В каких секретных кладовых будет храниться преступная добыча? Как переправить ее на Запад? Дело нелегкое, но работорговцы знают волшебное словцо.

Над вчера еще шумной и богатой деревней повисла гробовая тишина. В воздухе смешались запахи крови и гари.

Умолкли последние стоны. Только птичка-пастушок время от времени вскрикивала, будто взывала о помощи, которая никогда не придет.

Все кончено. Смерть прошлась здесь своей косой. Все кончено… Все ли?

Но что это?

Воспользовавшись суетой и неразберихой, сотня негров с женщинами и детьми укрылась в чаще. Томба опрометью бежали куда глаза глядят, дальше и дальше, в непроходимые леса, где земля горбится исполинскими корнями, а стволы гигантских деревьев обвиты густой травой и лианами. Спрятаться, врасти в землю, смешаться с грязью — только бы спастись. Остальное не важно. Остальное потом. Манила смутная надежда. Вон из этого кромешного ада! Голова цела, горло не сжимает ошейник, ноги не спутаны цепью. Жить! Жить! Ни о чем другом не думали, не рассуждали. Животный страх гнал их прочь. В такие минуты люди превращаются в стадо, бал правит паника.

Предки местных жителей уверяли, будто там, в лесах, нет больше обжитых земель, нет людей, а только бродят дикие звери да живут священные чудовища. Там вроде бы лежит священная земля, которую и охраняют то ли добрые, то ли злые духи.

Но что может быть чудовищнее арабов и их кровожадных полчищ?

Шум боя, мольбы о помощи становились все глуше и глуше.

Внезапно лес посветлел и расступился. В первое мгновение с перепугу у дикарей захватило дух. Они чувствовали себя спокойнее в спасительном сумраке густых зарослей. Что делать? Вернуться туда, где ждет смерть?

Занимался день. Еще не взошедшее солнце предупреждало о скором своем появлении, обагрив небо на горизонте кровавыми отсветами.

Вперед!

Но ружейный залп пронзил тишину, сто огненных стрел озарили предрассветные сумерки.

В ужасе и смятении давя друг друга, негры кинулись кто куда. Солдаты лейтенанта Отто, получив приказ не стрелять, наступали с примкнутыми штыками. Бежать смогли самые сильные и выносливые — ценнейший товар. Так что стреляли поверх голов.

Ощетинившись стальными штыками, солдаты заставили несчастных повернуть назад. Бен Тайуб со своими людьми ожидал где-то неподалеку. Теперь не составляло труда окружить и пленить беглецов. Однако те вовсе не собирались сдаваться без боя. В ход пошли ножи, дубинки и кастеты. Женщины, не помня себя, бросались на солдат, стараясь обезоружить их.

И вновь полилась кровь. Земля стала красной. Люди не хотели возвращаться.

Среди немецких солдат появились раненые, и кровь ударила им в голову.

— Огонь! — скомандовал Отто.

Грянул залп, и несколько чернокожих с пробитой грудью рухнули замертво.

Одна негритянка с младенцем на руках вдруг осознала, как мал и тщедушен тот, кто отдает команды. В остервенении она бросилась к Отто и острыми ногтями вцепилась ему в лицо. Кровь залила лейтенанту глаза.

От неожиданности Отто издал яростный вопль, схватил карабин и, не помня себя, проткнул ребенка штыком. Пока солдаты добивали женщину, он, точно трофей, поднял на штыке малыша, который еще бился и кричал.

В эту минуту чья-то тень выросла рядом с лейтенантом. Это был эльзасец Ганс Риммер.

При виде такого зверства он будто бы очнулся и понял, что становится соучастником неслыханного преступления. Не колеблясь ни секунды, Ганс ударил командира прикладом в грудь и отчаянно закричал:

— Презренный бандит! Убивать детей!

От мощного удара офицер пошатнулся. Но под этой жалкой оболочкой скрывалась невероятная сила. Побледнев как мертвец, Отто выхватил револьвер и выстрелил. Эльзасец упал лицом вниз.

Петера Ланца в эту минуту рядом не было. Издалека он видел, что происходит нечто неладное, но поначалу не понял, в чем дело. Однако, заметив, что лейтенант потянулся за пистолетом, бросился на помощь другу. Но добежать не успел. В бой вступили арабы, и вскоре ничего уже нельзя было разобрать.

Бен Тайуб остался доволен. Томба захвачены и отныне целиком в его власти.

Преступление породнило пагуинов и майенба.

Лейтенант Отто и араб-работорговец улаживали свои дела.

Свисток офицера стал сигналом к построению.

Вояки бен Тайуба окружили пленников и погнали в лес.

Напрасно пытался Петер Ланц найти место, где упал его друг. Дорогу ему преградил командир. Петер наткнулся на злобный, пристальный взгляд немигающих глаз.

Ланц был наполовину немцем. Он подчинялся дисциплине и ничем не выказывал своего возмущения.

Лейтенант приказал ему догнать отряд и возвращаться в лагерь.

Петер хотел возразить, потребовать отыскать тело друга, но не решился. Приказ есть приказ.

Лейтенант Отто и бен Тайуб распрощались, и оба войска разошлись в разные стороны.

А в небе уже вовсю сияло солнце, озаряя ослепительным светом место кровавого преступления.

И только Петер Ланц не радовался его лучам. Он думал: «Мой бедный Ганс, я никогда не забуду тебя! Ни тебя, ни данного тебе слова!»

ГЛАВА 7

Буря. — Что застряло в ветвях? — Как порой бывают полезны обезьянки. — Как открыть складной нож одной рукой. — В лесу. — Носорог и кое-что…

Даже самый сильный ливень в Европе не идет ни в какое сравнение с теми бурями, что потрясают Центральную Африку.

Только что небо было ясным и солнечный свет лился с высоты жарким потоком. Но внезапно, откуда ни возьмись, налетели тучи, землю накрыла тьма — серая, бурая, наконец, черная. Во мраке опустившейся ночи, словно гигантские огненные мечи, сверкали молнии, беспрерывно грохотал гром, и казалось, вот-вот наступит светопреставление.

Человек бессилен перед буйством стихии.

Разверзлись хляби небесные. Вода падала не каплями, а сплошной стеной, ломая и круша ветви деревьев. Бурлящие ручьи подмывали почву, оставляя после себя зияющие шрамы оврагов.

В лесу, что тянулся к северу от разоренной деревни племени томба, не так давно появился такой овраг. С одной стороны гладкий каменный склон высотой метров восемь, с другой — земляной вал, укрепленный густой сетью мощных корней.

И вот снова налетел ураган. Дождь лил как из ведра. Дно ложбины превратилось в громокипящий поток, стремительный и неукротимый.

Но что это?

В мутной воде показался какой-то странный предмет, похожий на мешок. В одном месте дорогу ему перегородило упавшее дерево. И вдруг среди грохота и завываний бури раздался крик:

— Проклятье! Кто-то трахнул меня по башке!

Читатель, должно быть, помнит, что, когда Тотор и Меринос в благородном порыве ринулись на защиту бедных дикарей, араб бен Тайуб приказал схватить их. Коварный разбойник велел обездвижить белых любым способом, но ни в коем случае не убивать. Торговец живым товаром хорошо помнил, какая кара ожидала посягнувшего на жизнь белого человека еще со времен исследователя Стэнли[27].

Приказ выполнили исправно. Наших героев накрепко связали и, не долго думая, бросили на дно тогда еще сухого оврага.

Тотора никак нельзя было назвать неженкой, однако от сильного удара о землю он потерял сознание. Ведь вдобавок ко всему накануне вечером они с приятелем пили пальмовое вино, а это — дурман для европейца.

С помощью лишь ему ведомых ароматических снадобий Ламбоно вывел друзей из тяжелого похмелья. Но не успел Тотор прийти в себя, как получил в стычке сильный удар по голове. Его точно парализовало. Он лежал на дне оврага, ничего не чувствуя, ни о чем не думая. Все это напоминало летаргический сон. Так прошло восемь часов.

Запутавшись среди сучковатых веток поваленного дерева, парижанин наконец очнулся. К нему возвращались чувства, неприятные, но реальные. Он был жив.

В голове, однако, не совсем еще прояснилось. Но, согласитесь, кто из нас на его месте быстрее пришел бы в норму?

Тотор открыл глаза и вскрикнул. Потом, будто испугавшись собственного голоса, умолк. Где он, черт возьми, находится? Что он здесь делает?

Уставший, промокший до костей и совершенно разбитый, молодой человек ясно слышал шум бурлящего потока и даже не сразу понял, каким чудом повис в воздухе.

Тотор попробовал шевельнуться, но не смог двинуть ни рукой, ни ногой.

И тут он вспомнил все. От ярости кровь ударила ему в голову.

Перед глазами вновь встали страшные картины ночной бойни и белый силуэт предводителя шайки подлых убийц.

— Это какой-то кошмар! Бедняга Тотор, неужели ты спятил? Нет, нет, все происходит на самом деле. Ты висишь на ветвях дерева. А как же тебя угораздило свить это милое гнездышко? Черт меня побери, если я что-нибудь понимаю! Тебя подвесили, точно лионскую колбасу или кусок ослятины… Но как?

Он немного подумал, пытаясь найти ответ. Стоит заметить, что достойный сын Фрике вовсе не относился к числу людей, коих надолго может загипнотизировать загадка, не желающая поддаваться разрешению.

«Итак, — начал Тотор один из тех внутренних монологов, какие всегда вносили ясность в его мысли. — Бог с ним, с прошлым. Пора подумать о настоящем. Рассмотрим все вопросы по порядку, как говаривал наш пламенный патриот господин Гамбетта[28]. Тут, доложу тебе, есть над чем посмеяться. Я на дереве, и, как бы тут ни было удобно, хотелось бы все-таки покинуть это симпатичное местечко. Но для этого необходимо пошевелиться. А я подвешен, что лишает меня всякой надежды на скорое спасение. Как быть? Да сам Латюд[29] не смог бы выбраться из Бастилии, если бы у него не были свободны руки и ноги!»

И тут нашему герою пришла на ум страшная мысль:

«А где же Меринос, несчастный ты эгоист? Где твой друг? Что с ним стало? Ведь сюда, помнится, мы летели вдвоем… Он где-то рядом».

Тотор набрал воздуха в легкие и что было мочи закричал:

— Эй! Меринос!

Прислушался. Никто не отзывался.

Позвал опять. Тщетно.

К этому времени буря стихла так же внезапно, как и началась. Умолкли громовые раскаты, дождь прекратился, и лишь с умытых листьев порой падали тяжелые сверкающие капли.

Своенравная река быстро обмелела и превратилась в тонкий ручеек. Сквозь кроны деревьев проглядывало солнце.

— Нужно что-то предпринять, — сказал сам себе Тотор. — В конце концов, в Австралии я попадал в переделки почище этой и всегда находил выход[30]. Вдохнови меня, папаша Фрике, наставь на путь истинный! Подскажи, что делать!

Положение и в самом деле оказалось не столь уж плачевным. Водный поток уложил его среди мощных ветвей, как младенца в уютной колыбельке. Голова, плечи, бедра ощущали под собой мощную опору.

— Настоящая качалка! Только вот не качается. Ой! Ой! Ой! Все тело болит. Но, по-моему, переломов нет. Мышцы в порядке. Так пусть работают, черт побери!

Тотор собрал все силы и попытался разорвать путы, но в результате веревки еще глубже и больней впились в тело.

Он немного подумал. Все очень просто. Руки даже не заломили за голову. Все тело с головы до пят обвязали одной веревкой, сделав узел-удавку на щиколотках и простой узел под мышками. Быстро и экономично. Стоило бы порекомендовать всем полицейским в цивилизованных странах. Хотя, следует признать, руки, плотно прижатые к телу, были все же отчасти свободны, вот только пальцы онемели и затекли.

Тотор сосредоточился. Сейчас перед ним стояла одна-единственная задача — освободиться. Он резко дернулся вперед, потом назад. Веревка на руках чуть-чуть ослабла. Это шанс.

И вдруг сквозь ткань одежды он нащупал рукоятку ножа, что лежал у него в кармане.

— Только последний идиот не воспользуется таким великолепным случаем. Нож рядом с веревкой! Чего ж еще желать?

Правда, нож находился в кармане, а карман прикрывало затекшее запястье, да еще там находился трут, огниво и горсть орехов, похожих на миндаль. Тотор собрал их по дороге и даже успел попробовать. Орешки оказались на вкус весьма приятными… Да, но сейчас не время предаваться, так сказать, гастрономическим мечтам… Надо добраться до ножа… Во что бы то ни стало…

Но ведь дорогу, как известно, осилит идущий.

Рискуя ободрать кожу, Тотор попытался повернуть руку. От усердия он сжал зубы и наморщил лоб. Но увы! Веревка крепко сдавливала кисть. Теперь он увидел, как посинели и распухли пальцы.

— Настоящие франкфуртские сосиски! — проворчал парижанин. — К ним бы еще кислой капустки! Однако шутки шутками, а что делать дальше? Во что бы то ни стало необходимо дотянуться до кармана. Иначе я обречен на медленную и мучительную смерть. Зверски хочется есть. Какая мука! Брррр! Неужели мой скелет так и будет белеть среди этих ветвей? Какой-нибудь путешественник однажды снимет его отсюда, чтобы торжественно водрузить под музейное стекло с надписью: «Обезьяна Убанги». Катастрофа! Какое унижение! Но кто это там?

Это было то самое животное, с коим Тотор очень опасался быть спутанным впоследствии, то есть обыкновенная обезьяна. Милая крошка с желтой мордочкой, косматыми бакенбардами и непрерывно мигающими кругленькими глазками.

Она легко взобралась по веткам поваленного дерева и остановилась, чтобы почесаться. Тело Тотора преградило ей путь, и, так как наш герой не двигался, обезьянка как ни в чем не бывало уселась ему на живот и занялась своим туалетом, словно завзятая кокетка.

Тотор почти не дышал, боясь пошевелиться и спугнуть нежданную гостью. В этой обезьянке сейчас была вся его надежда. И он не ошибся.

Макака вдруг выпучила глаза, тельце ее задрожало, ноздри раздулись. Животное унюхало что-то вкусненькое. Малышка поднялась на задние лапки, так что кончик хвоста оказался прямо у носа бедного Тотора. Затем обезьянка принялась крутиться, вертеться, как заправская балерина на пуантах. Ловкими лапками с острыми коготками малютка обшарила всю одежду, беспардонно царапая кожу. Но Тотор не замечал боли. «Дорогая моя, — думал он, — может быть, тебе случайно удастся освободить меня! Ну, ну! Пускай в ход свои острые зубки, но только осторожно, не прогрызи мне живот, как лисица маленькому спартанцу! Ай! Не кусайся». Носик обезьянки тыкался то туда, то сюда, зубки вцеплялись то в ткань, то в тело… нельзя сказать, чтобы это было приятно. Тотор едва пересиливал себя, чтобы не заерзать от щекотки, и очень боялся либо рассмеяться, либо закашлять, ведь тогда маленький чертенок убежит.

Обезьяна перебралась с живота на бедро и хотела залезть в карман. Но не тут-то было. Мешала привязанная рука. Макака ухватилась зубами за конец веревки, грызла и рвала ненавистные путы. Наконец ей удалось просунуть лапку в карман и вытащить вожделенные орешки, которые наш герой всегда носил с собой. Раздался победный клич, и зверек кинулся прочь, торопясь унести драгоценную добычу. Тотор же в эту минуту мечтал обрести свободу только для того, чтобы хорошенько вздуть порядком надоевшую акробатку… И вот тут-то, мечтая о добром шлепке по попке макаки, он вдруг ощутил, что рука может двигаться!

Нащупав порванный конец веревки, Тотор не сразу поверил своему счастью.

Радость спасенной Персеем Андромеды[31], ликование освобожденных революционным народом узников Бастилии ничто в сравнении с чувством, охватившим в эту минуту нашего парижанина.

Неужели спасен?!

Он попытался встать, но не сумел.

Теперь можно было пошевелить пальцами, и только. Все тело по-прежнему сдавливала тугая веревка. Тотор понял, что не совсем еще пришел в себя. Его обычно богатое воображение сейчас дремало.

Чтобы привести в порядок мысли, он решил задавать себе вопросы и тут же отвечать на них.

— Что необходимо Тотору?

— Освободиться от пут.

— Как это сделать?

— Развязав или разрезав веревку.

— Чем обычно разрезают веревки?

— Ножом.

— У Тотора есть нож?

— Да.

— Где?

— В кармане.

— Может ли Тотор залезть в карман?

— Если бы Тотор не был таким тупицей, он бы давно уже попытался это сделать.

При этих словах француз хихикнул.

— Как глупо, в самом деле, исполнять роль колбасы в ветвях поваленного бурей дерева! Итак, начнем!

Он пошарил пальцами вдоль штанины и нашел прорезь кармана. Пальцы нащупали нож, чудную американскую вещицу с четырьмя лезвиями, штопором, пилкой для ногтей и шилом. С таким орудием можно горы своротить.

Туман рассеялся, и мысли его окончательно прояснились.

Осталась сущая ерунда.

Он взял нож и крепко, как драгоценность, зажал его в кулаке, чтобы не уронить.

— Когда есть нож и им необходимо воспользоваться, что нужно сделать прежде всего?

— Открыть его.

От такой простой мысли Тотора даже в дрожь бросило. В его распоряжении только одна рука. А ведь открыть нож одной рукой невозможно.

— Проклятье! Опять я у разбитого корыта! Невозможно? Да кто это доказал? Чем торопиться с подобными безответственными заявлениями, не лучше ли для начала попробовать? Как открывают ножи? Ноготь вставляют в крошечный паз на верхней стороне лезвия и осторожно тянут. Обычно нож берут в левую руку, а лезвие вытаскивают большим пальцем правой. Но я, Тотор, уроженец Парижа, не могу рассчитывать на левую руку, ее как бы вовсе не существует. А если левой руки не существует, надо найти другой упор.

Рассуждая так, Тотор с величайшей осторожностью испробовал всевозможные движения. Безрезультатно.

— Только без нервов! А не то можно и вовсе выронить нож! Вот ужас-то!

Большим пальцем он прижал нож к ноге, а ногтем среднего попытался попасть в паз. И радостно вскрикнул, когда лезвие подалось. Но тугая пружина неумолимо тянула его обратно. Палец соскользнул, и нож, лязгнув, захлопнулся.

Тотор выругался.

Простим ему эту слабость. Каждый поступил бы точно так же на его месте.

Пришлось начинать все сначала.

Вот лезвие опять подалось. Но опыт подсказал Тотору, что непременно нужно поставить какую-то преграду, чтобы не дать лезвию уйти назад. Пришлось пожертвовать безымянным пальцем… Острие ножа больно впилось в живую плоть… Еще одно усилие, щелчок, показавшийся на этот раз сладостной музыкой, и — готово!

Нож открыт, и Тотор держит его в руке.

Ах! Теперь ему сам черт не брат!

— Здо́рово! Впрочем, не надо горячиться. Малейшая оплошность, и мой дорогой, горячо любимый ножик выпорхнет из рук и упадет невесть куда. Терпение и настойчивость!

Он повернул нож лезвием вовнутрь и принялся медленно пилить. Еще чуть-чуть… Крак! Веревка лопнула.

Рука свободна. Остальное — пустяки.

Всего несколько секунд понадобилось, чтобы разрезать веревку на животе и на груди. С каждым движением его наполняло невыразимое чувство освобождения.

Руки, плечи, ноги! Тотор едва сдерживался, чтобы не вскочить и не запрыгать на своем импровизированном насесте.

Однако разум возобладал. Судьба в лице обезьяны-спасительницы была благосклонна к Тотору не для того, чтобы он вновь искушал ее.

Кроме того, в душу внезапно закралось невольное беспокойство. Спиной он ощутил нечто твердое, не похожее на ветку.

На чем же, черт побери, он лежал?

Все еще стараясь соблюдать осторожность, Тотор пошарил рукой за спиной и не смог сдержать радостного возгласа.

Карабин! Поспешив выполнить приказ, негры, по счастью, не догадались забрать винчестер.

Неожиданное и приятное открытие! Ведь это — возможность защищаться, охотиться, питаться.

А есть хотелось чертовски. Пока руки и ноги бездействовали, внутренние органы функционировали исправно. И теперь желудок вопил, взывая к милосердию хозяина.

Тотор моментально осмотрел карабин и нащупал на бедре патронташ.

— Тотор, друг мой! Для начала нужно распроститься с этим уютным гнездышком; только постарайся, по возможности, не разбить лицо в кровь. Шевели мозгами! Под тобой не слишком глубокая яма. Над тобой деревья, деревья и еще раз деревья. Выбирай: вниз или наверх? Что бы ты ни выбрал, ты все равно в Центральной Африке, на экваторе. Спустишься ты либо поднимешься, ты не скоро узнаешь, откуда и куда идешь. Что ж! Вперед! И будь что будет.

В результате беглого обследования Тотор убедился, что ветви дерева достаточно прочны и способны выдержать его гимнастические экзерсисы[32].

Приладив сбоку карабин, ощупав карманы и найдя в них, помимо ножа, который отныне приобрел в его глазах едва ли не музейную ценность, еще массу полезных и нужных вещей, Тотор перепрыгнул на соседнюю ветку. Перебираясь все ниже и ниже, он ощутил наконец под ногами твердую почву и испустил облегченное «Уф!».

Теперь он сам себе хозяин, а также может распоряжаться и всем миром, как говаривал почтенный мэтр Корнель[33]. Находясь на вершине блаженства, Тотор даже пустился в пляс, но тут же издал восторженный вопль, ибо среди содержимого многочисленных карманов и карманчиков нашлись часы — подарок отца Мериноса, показывавшие не только часы, минуты, секунды, но также и фазы луны. Впрочем, это роскошь. Как шутил сам о себе Тотор, путешествуя, он ложился и вставал по солнцу, даже белья при этом не меняя.

Часы он всякий раз бережно укладывал в обитый изнутри футляр, каковое обстоятельство и спасло их от гибели.

— Сейчас часа два пополудни, — заключил Тотор. — И черт меня побери совсем, если я не отправлюсь куда-нибудь, все равно куда!

В прекрасном расположении духа, насвистывая приятную мелодию, наш чудом спасенный решительно двинулся сквозь лесную чащу на север, полагая, что в нескольких сотнях лье[34] расположено озеро Чад, а там есть вероятность встретить цивилизованное население.

Около часа шагал он узкой тропинкой, петляя меж гигантских, в его рост, корней, и наконец вышел на поляну. Внезапно послышался странный шум, напоминавший топот двадцати лошадей, пущенных в галоп. Тотор потянулся к оружию и тут увидел несущегося во весь опор носорога. На спине зверь тащил человека.

Тотор хотел было выстрелить, но не решился. Сердце сжалось от ужасного предчувствия. Мгновение спустя оно подтвердилось. Послышался отчаянный крик:

— Ко мне! На помощь!

Сомнений не было, это кричал Меринос, сын короля шерсти.

ГЛАВА 8

Гимнастика поневоле. — Взбирайся! — Возмездие. — Как удобно! — Поцелуй Коко!

Тотор выскочил из своего укрытия.

Забыты рассудительность и осторожность, ведь в опасности его друг, его брат!

Со всех ног кинулся он вдогонку, крича на ходу:

— Меринос! Это я, Тотор! Тотор!

Меринос услышал его и прокричал в ответ что-то невнятное. Тотор едва мог разглядеть вцепившегося в загривок зверя несчастного своего товарища.

Оказавшись посреди залитой солнцем поляны, носорог неожиданно замер. Яркий свет испугал его, а инстинкт самосохранения повелевал повернуть назад, под защитную сень лесных чащоб. Тут бы Мериносу и спрыгнуть, но с испугу он мог не рассчитать и прямиком угодил бы под копыта разъяренного животного.

— Держись, Меринос! — кричал Тотор. — Я иду!

В два прыжка парижанин очутился рядом с носорогом, вскинул карабин и прицелился прямо в глаз зверю. Но вдруг он вздрогнул и прислушался. Похоже, некий отдаленный звук мигом изменил его намерения. Он опустил карабин.

Взбешенное животное так рьяно рыло рогом землю, что застряло меж двух корней и, как ни старалось, не в силах уже было освободиться.

Тотор только того и ждал, он взобрался на дерево и, по-обезьяньи перепрыгивая с ветки на ветку, вскоре очутился прямо над носорогом, затем уцепился ногами за мощную ветвь, отпустил руки и повис вниз головой. Меринос, ни жив ни мертв, ничего не видел и не слышал. Единственная мысль, единственная надежда не позволяла угаснуть сознанию: друг идет ему на помощь.

Тотору удалось наконец дотянуться до Мериноса. Он нащупал грубую ткань куртки, впился в нее ногтями и рванул что было мочи. Оставалось надеяться, что одежонка у Мериноса была крепкая, да и сшита была наверняка не из того барахла, что производят на фабриках его папаши. В какое-то мгновение силы, казалось, изменили Тотору, однако он не сдавался.

— Эй, Меринос? Слышишь меня?

— Да, мой добрый, мой дорогой, мой чудный Тотор.

— Молчи. Меньше слов. Я еле-еле держу тебя, сделай милость, постарайся вскарабкаться по мне. Представь, что я обыкновенный шест, а наверху тебя ждет приз. Тебе надо добраться до ветки, за которую я держусь. Вперед! И побыстрее!

Воодушевленный голосом друга, Меринос понял, что от него требуется. Преодолев тошноту и головокружение, он ухватился за протянутые к нему руки, подтянулся, схватился за ремень Тотора и уже через секунду оседлал спасительную ветку.

«Я погиб!» — подумал Тотор.

В самом деле, от долгого висения вверх ногами кровь прилила к голове, в висках стучало, уши заложило. Не было больше сил держаться. Еще мгновение, и он рухнет с трехметровой высоты.

Тотор хотел закричать, позвать на помощь, но горло перехватило, и он не смог издать ни звука.

Что ж! Друг спасен. А это главное. Теперь можно спокойно умереть. Ноги ослабли, он отпустил ветку…

И не упал!

Оказавшись в безопасности, Меринос быстро пришел в себя и сообразил, что нужно делать. Тотору грозила неминуемая гибель. Силы вот-вот оставили бы его. И тогда Меринос крепко схватил друга за ноги и поднял, точно перышко.

— Ну как, страшновато? Я тебя держу. Э-э… Да ты не отвечаешь. Будь так любезен, возьмись руками за ветку! Помоги себе хоть немножечко. Не можешь? Да он меня не слышит! Погоди! Вот я тебя растормошу!

Меринос поудобнее устроил на развесистой ветке неподвижное тело и тогда только осознал весь ужас происходящего. Он рыдал как ребенок.

Прошло несколько минут, как вдруг послышался слабый шепот:

— Эй! Кто это там кудахчет?

— Это я, Тотор!

— Ты? Жив, старый лис!

— Ты тоже!

— Еще бы!

— Тогда поцелуй Коко.

И двое мужчин, обязанных друг другу жизнью, расцеловались, растроганные до глубины души.

ГЛАВА 9

Давай все обсудим! — На помощь! — О пользе поясов. — Упавший с неба. — Волк или пес? — Факелы в лесу. — Беглецы схвачены? — Пока нет.

— А где носорог? — первым делом поинтересовался Тотор, когда ему удалось вернуться к действительности.

— Плевать нам на эту мерзкую тварь!

— Смотри, какой смелый! Взгляни-ка вниз!

— Его там нет!

Зверю в самом деле удалось освободиться. И теперь он удирал со всех ног.

— Скатертью дорожка! Немногим удавалось одурачить меня. Ладно! Давай все обсудим.

Друзья уютно устроились на ветке друг против друга.

— Послушай, — начал Тотор, — это напоминает мне нашу первую встречу в открытом океане, верхом на деревяшке, когда мы были готовы вцепиться друг другу в глотки!

— Ой, лучше не вспоминай! — отвечал Меринос. — Каким же я был тогда идиотом!

— Почему же был! — рассмеялся Тотор. — Ну, рассказывай, с чего это ты вдруг решил покататься верхом на носороге? Нечего сказать, достойное занятие!

— Я с таким же успехом мог бы спросить тебя, с чего это ты вдруг решил прогуляться. Тут ведь тебе не Булонский лес![35]

— Согласен. Точно помню — швырнули меня в какую-то яму. Один черт знает, как я оттуда выбрался. Поверишь, я упал в обморок, точно истеричная дамочка. Очутился каким-то чудом на дереве, весь вымокнув до нитки, и пребывал бы там посейчас, если б не обезьяна. Ну вот, я перед тобой чист. Теперь рассказывай свою историю.

— Она очень напоминает твою, только вместо обезьяны у меня оказался носорог. Катился я кубарем, все бока отбил о коряги да корни. Потом налетел на острый камень, едва не пропорол бок, и вот тут не было бы счастья, да несчастье помогло, потому что веревки лопнули. Сколько пролежал, не знаю. Пришел в себя. Вижу: ничего не сломано. Стал тебя искать. Думал, ты где-то рядом. Кричал, звал. Ни ответа, ни привета. Стало быть, пошел искать. Полагался на случай. Он ведь нас никогда не подводил. Забыл, правда, что впервые один в лесу и что Его Величество Случай благоволит только к моему другу Тотору, а не ко мне, грешному. Тебя, понятно, не нашел. Продирался через заросли, ветки то хлестали по лицу, то душили меня. Плутал, плутал. Забрел в чащобу дремучую-предремучую. Я слышал, как вокруг резвились звери, а в ветвях порхали птицы. Хорошего мало. Но все равно шагаю дальше. Правда, так есть хотелось, аж под ложечкой сосало. Где вы, где вы, папашины миллионы? До банкиров-то далеко! В конце концов, вышел на поляну. И услышал такой топот, будто мчатся тридцать тысяч лошадей. Вдруг увидел что-то громадное, черное, страшное, и несется прямо на меня во весь дух.

— И ты струхнул, мой бедный Меринос.

— Признаюсь! Трудно сохранять рассудительность, когда на тебя прет такая громадина. Я упал и инстинктивно прижался к земле. Помню, последнее, о чем успел подумать, так это о том чудаке, который лег на рельсы в надежде, что колеса его не заденут, и таким образом спасся на самом деле.

— Всякое случается! — философски заметил Тотор.

— Как же! Держи карман! Этот толстокожий, наткнувшись на нечто неподвижное, а именно на тело сына миллиардера, не нашел ничего лучшего, как со всего маху пырнуть его рогом, чтобы убрать с дороги препятствие. У меня просто искры из глаз посыпались! Уж как я жив остался, один Бог знает. Он мною эдак в футбол поиграть решил. Спасло меня чудо… вернее, мой пояс, потому что рог застрял в складках. Я взмыл вверх, ударился спиной о какую-то ветку… и очутился верхом на зверюге. Вцепился ему в жесткую щетину на загривке и давай орать, звать на помощь. И вот везение! Мой друг, мой брат, мой спаситель! Дружище Тотор! Это следует внести в список твоих подвигов. Я так тебе признателен…

— Давай без излияний! Что за счеты между нами? Ты оказался верхом на носороге. Я мог бы быть на твоем месте, и тогда ты спасал бы меня. Хватит. Ситуация прояснилась, и легче от этого не стало. Заметь, что Жамбоно предательски бросил нас в суматохе. Жителю Монмартра не к лицу так поступать. Он свое получит, если только мы когда-нибудь встретимся. Мы брошены на произвол судьбы, без пищи, без воды, абсолютно одни, еле живые. Самая большая мечта — добраться до постели и чтобы приветливая служанка принесла чашечку горячего шоколада. На это, однако, рассчитывать не приходится. Нам надо убираться отсюда, да поскорее. Кстати, карабин при тебе?

— Дьявольщина! Он был со мной, когда появился этот мастодонт.

— Послушай, он должен быть где-то здесь. Свой я положил под деревом. Значит, надо прежде всего спуститься и отыскать их. Согласись, в нашем положении вооружиться совсем не лишне.

— Конечно! Но тут высоковато. Имеем все шансы переломать ноги.

— Ерунда! Сам подумай! У тебя была прекрасная идея подпоясаться шарфом длиной, по крайней мере, метра в три. Он один раз уже спас тебя, спасет и сейчас. Давай!

Пояс действительно походил на те, что носили некогда зуавы[36]. Его без труда хватило бы на двоих. Правда, не так-то просто размотать его на весу, среди цепляющихся веток. И все же Мериносу это удалось.

Один конец Тотор закрепил на дереве морским узлом.

— Спускайся, — скомандовал он. — Я за тобой.

Меринос подчинился и вскоре был уже на земле.

— Готово!

— Отлично! Теперь подожди. Я, понимаешь ли, не хочу оставлять здесь пояс. Встань поустойчивее и попробуй поймать меня.

Парижанин развязал узел, обмотал пояс вокруг шеи и повис на руках.

— Внимание! Лечу.

Как ни старался Меринос, но удар оказался таким сильным, что оба кубарем покатились по земле. Однако уже через минуту, целые и невредимые, друзья встали на ноги и осмотрелись.

День быстро угасал.

— Насколько я понимаю, мы, к счастью, не у самого экватора, ибо сумерек на этих широтах почти не бывает, так что в нашем распоряжении есть хотя бы три четверти часа, но не больше, — заметил Меринос.

— Что толку! — ответил Тотор, поднимая карабин. — Впереди ночь, и ничего забавного она нам не сулит. Как быть с едой? Я подыхаю с голоду.

— А я повторяю, что рядом с тобой я никогда ни о чем не беспокоюсь. Вот увидишь: рагу само прибежит к нам в руки.

— Твоими бы устами да мед пить. Взгляни-ка, вон следы твоего приятеля-носорога. Ножка, прямо скажем, не больно изящная. Размерчик пятидесятый, думаю. Где-то здесь должен валяться твой карабин. Поищем! Эй, не двигайся!

Тотор схватил Мериноса за руку и остановил, указав пальцем на что-то в траве.

— Волк! — задохнулся Меринос.

— Вряд ли…

— А если выстрелить?

— Нет, малыш. И вот почему: я мог бы легко отделаться от нашего друга-носорога, пустив ему пулю в лоб. Но я этого не сделал, потому что вдруг услышал где-то далеко арабскую песню.

— Что ты говоришь! Эти негодяи рыщут по округе?

— Уверен! Поэтому вовсе не обязательно привлекать их внимание. Бандиты способны на все. Но какого дьявола прячется там эта собака?

— Собака?

— А кто ж еще? Я видел такую же в Банги. Это отличные ищейки. Иные собаки чуют негра за много миль. Их используют в джунглях во избежание неприятных сюрпризов. Они, кажется, с Занзибара. Смотри! Ищет, ищет…

— Сейчас унюхает нас.

— Мы его не волнуем. Он натаскан только на чернокожих. А в случае чего, мой нож всегда при мне. Ему придется отведать остренького. Видишь, как беспокоится.

В самом деле, потянув носом, собака кинулась в заросли. Взяв след, не тявкнула, не залаяла. Борзые вообще очень молчаливы.

Тотор подумал, что в том месте, где собака так долго крутилась, валяется карабин Мериноса, но решился пошевелиться лишь тогда, когда ищейка убежала. К счастью, карабин и в самом деле ждал друзей в траве.

— Засунь оружие за портупею. Псина обнюхала его со всех сторон. Негром оно явно не пахло. Полагаю, это работорговцы ищут беглых. Если б знать, куда направился пес.

И они углубились в чащу, где только что скрылась борзая.

Стояла темная, беззвездная ночь.

— Что будем делать? — спросил Меринос.

— Понятия не имею. Главное — не стоять на месте.

То и дело приходилось передвигаться на четвереньках, так как мешали лианы.

Как ни старались наши герои прислушаться, уловить хоть какой-нибудь отдаленный звук, ничего не доносилось до их слуха. Слепы и глухи! Впереди — неизвестность.

Друзья остановились в нерешительности.

Внезапно послышалось странное шуршание, и обоим показалось, что некая исполинская рептилия ползет где-то совсем рядом. Но в тот же миг во тьме мелькнула стройная, гибкая тень, черная на черном. То была ищейка.

Собака неслась со всех ног, возвращаясь по собственным следам и не обращая на белых никакого внимания.

— Зверюга что-то учуяла, — прошептал Тотор.

— Что?

— Человечину!

— Понятно. И теперь бежит сообщить об этом тем, кто ее послал.

— Как думаешь, Меринос, что нам делать?

— Самим найти и предупредить несчастных.

— Легко сказать! Во-первых, я сомневаюсь, что мы способны отыскать в кромешной ночи собачьи следы. Но даже если предположить, что нам это удастся, мы окажемся нос к носу с неграми, скорее всего — людоедами, которые не поймут ни слова из того, что мы им скажем. И, чтобы лучше разобраться, попробуют нас на зуб.

— Тотор, это малодушие!

— Минутку, малыш. Оставшись здесь, мы сможем что-нибудь сделать. Выждем и… Эй! Да вот и первый сюрприз!

Вдали сверкнули желтоватые огоньки. В лесу объявились люди с факелами.

Тотор припал к земле и осторожно пополз на огонь, хоронясь за деревьями. Меринос держался сзади.

— Не надо шуметь, — шепнул Меринос. — Они примут нас за каких-нибудь зверьков.

Тотор вдруг остановился. Он очутился на опушке гораздо раньше, чем ожидал. Еще одно движение, и его обнаружат.

Шагах в двадцати появились всадники — человек десять негров майенба. Вслед за ними ехал араб в сером бурнусе[37]. Рядом вертелась собака, теперь она натягивала поводок, торопясь привести хозяина к добыче.

Все предположения оправдались. Это были охотники, охотники на людей.

Тотор и Меринос словно воды в рот набрали. Но, повинуясь некоему внутреннему чувству, все ползли и ползли, не упуская из виду людей с факелами, стремясь к одной с ними цели.

ГЛАВА 10

Псовая охота. — Пойманы! — Не тут-то было! — В игру вступают Тотор и Меринос. — Смелее, ребята! — Красавица Йеба. — У Тотора есть план. — Война бен Тайубу!

Маленькое войско двигалось не спеша, следуя мусульманскому обычаю, так что наши друзья все время оказывались впереди, держась на приличном расстоянии. Так они приблизились к месту, где в свете факелов виднелась бесформенная груда камней.

Собака негромко зарычала. Араб отвязал ее и погладил по спине, мол: ну-ка, послужи!

Пес ринулся прямо к каменному навалу, осмотрелся, вскарабкался повыше и замер, устремив взгляд на хозяина, словно хотел сказать: «Нашел!»

Араб подал знак. Негры спешились, привязали лошадей, подошли ближе и по команде принялись за работу, а пес в это время царапал и подрывал камень, словно хотел освободить себе путь и нырнуть внутрь.

Огромная глыба покачнулась, сдвинулась с места и рухнула вниз, открыв лаз, вполне достаточный для того, чтобы туда мог проникнуть человек.

Один из негров майенба нагнулся, прислушался и, повернувшись к хозяину, ободряюще махнул рукой.

Напрягшись всем телом и злобно рыча, борзая нетерпеливо потягивала носом и вглядывалась в черноту провала. Внезапно она взвилась и оглушительно завизжала. Тело ее пронзила стрела.

Араб закричал что-то на своем языке. В голосе его одновременно слышались и радость и гнев.

Наконец-то! Беглецы выдали себя. Теперь они пропали.

Бедняги надеялись отсидеться в каменном убежище. Пройдет время, о них забудут, и можно будет беспрепятственно уйти из этих проклятых мест.

Но, видно, не судьба. Араб махнул рукой. Его шайка без труда разгребла оставшиеся камни. Навстречу бандитам летели стрелы, но, пущенные наугад, они не достигали цели.

Двое негров-майенба притащили несколько вязанок хвороста, подожгли их и стали швырять горящие ветви в пещеру. Остальные во главе с предводителем спокойно стояли рядом. Долго ждать не пришлось. Из-под камней раздались истошные вопли. В клубах дыма показался темный силуэт. Негр нес на руках женщину.

— Хватайте их! — приказал араб. — Взять живыми!

Негр бережно опустил свою подругу на землю и схватил увесистый камень.

Первый из нападавших получил сильный удар в лоб и рухнул с пробитой головой, истекая кровью.

Но последовал новый приказ, и нападавшие изменили тактику. В воздухе засвистели веревки. В одно мгновение они обвились вокруг шеи смельчака.

Женщина застонала от страха и отчаяния.

Араб — а он единственный все еще гарцевал верхом — схватил бедняжку за горло, легко, как ребенка, приподнял над землей и передал своим головорезам. Ее спутник едва дышал и ничем не мог помочь.

Казалось бы, судьба несчастных решена.

Но не тут-то было.

Внезапно из лесу появились двое.

— Негодяи! — вскричал Тотор.

Он молнией подлетел к всаднику, одним ударом оглушил его, вторым сбросил с лошади, пока Меринос орудовал прикладом.

Завязалась жестокая драка.

Майенба стреляли из револьверов. Кое-кто пустил в ход ятаганы[38]. Но все безрезультатно. Победу одержала внезапность. К тому же друзья вспомнили навыки бокса и наносили меткие и сокрушительные удары направо и налево. Бандитам только и оставалось, что поминать Аллаха да надеяться на лучшее.

Женщина отбила очередную атаку и сумела освободить своего спутника, который вновь взялся за импровизированный кастет, крича:

— Смелее, ребята! Бей гадов!

Повсюду валялись бездыханные тела.

— Да это же Хорош-Гусь! — воскликнул Тотор.

— Он самый! — ответил негр, подбирая с земли горящий факел.

Друзья узнали колдуна Ламбоно. Тот улыбался во весь свой белозубый рот.

— Ты здесь? — удивился Тотор. — Дьявол! Не думал встретить тебя. Ты же нас бессовестно бросил!

— Неправда! — решительно возразил негр. — Со мной была моя крошка Йеба, как это у вас называется — моя суженая, моя невеста. Я увидел, как два мерзавца схватили ее. Что бы вы сделали на моем месте? Я прирезал негодяев и унес ее. Потом бежал, над головой свистели пули. Но ни одна, слава Богу, меня не задела. Я знал, где можно спрятаться, думал, что там не найдут. Переждал бы два дня или неделю, словом, сколько потребовалось бы, пока уйдут апаши[39]. И как только они меня нашли, ума не приложу! Если бы не вы, мне крышка. Йебу схватили. Это был бы конец! Откуда вы взялись? Как оказались здесь в самый подходящий момент? Впрочем, вы мне обо всем расскажете, но позже. А сейчас послушайте-ка: не знаю, как правильно сказать… шкура Хорош-Гуся принадлежит вам, я отныне ваш раб, ваш пес! Вы молодцы, и я вас благодарю! О да! Благодарю!

Горло у Ламбоно перехватило, он взял за руку свою подругу, и оба опустились на колени, целуя друзьям ноги.

— Гм-м! — протянул Тотор. — Ну что, бросишь нас теперь? Поднимайтесь-ка, поднимайтесь! Мадемуазель Йеба, я счастлив был оказать вам эту небольшую услугу.

Юная негритянка ответила:

— Я хорошо! Я хорошо!

— Она еще плоховато говорит по-французски, — перебил Хорош-Гусь, — но я ее научу. Вот увидите! Очень милая девчонка. Да к тому же хитрющая!

В это время одному из раненых удалось, пока его не видели, встать на ноги. Он попытался удрать, однако Ламбоно заметил это, подбежал и стукнул бедолагу по голове так, что тот упал замертво.

— Если хотя бы один из них доберется до отряда, мы погибли. Там человек пятьсот, а может, и того больше. Они будут рыскать по лесу до тех пор, пока не схватят нас, так что ни один не должен уйти.

— Э-э! Начинаются людоедские штучки!

— Ладно! Не беспокойтесь, я просто хочу поговорить с ними.

Ламбоно переходил от одного бездыханного тела к другому, нагибался и внимательно прислушивался. Возле третьего или четвертого он остановился и, уловив слабый вздох, нанес молниеносный удар. Из груди вырвался предсмертный хрип, и несчастный затих навеки.

— Какая гнусность! — вскричал Меринос. — Раненых не добивают. И я еще тебя защищал! Да я тебе запрещаю!..

Негр обернулся:

— Увы, но я думаю иначе… Я дорожу моей шкурой, а в особенности мне дорога Йеба… Это не люди, а бешеные собаки. При встрече я убиваю их.

Говоря так, он продолжал крушить черепа.

В конце концов Тотор набросился на Хорош-Гуся и отнял у него кастет.

— Грязный убийца! — Тотор вцепился ему в горло. — Придушить тебя мало!

— Французы! Безумцы! — сипел колдун. — Вам-то чего бояться? Вы белые и ничем не рискуете. Вам рабство не грозит! А бедный Хорош-Гусь черный, и он беспокоится. А я не выдержу плетей… пыток… Мне неоткуда ждать защиты. И несчастной Йебе тоже.

— И все же мы не можем позволить… — начал было Меринос.

Но он не договорил.

Раздался оглушительный выстрел, и пуля едва не размозжила ему череп, разорвав мочку уха.

Тотор оглянулся.

Один из арабов, лежавший до этого неподвижно, словно мертвый, и выжидавший удобного момента, вдруг вскочил на ноги и через секунду был уже в седле. Пустив лошадь во весь опор, он выстрелил в своих врагов.

Все произошло так внезапно, что Тотор даже не успел прицелиться, выстрелил наугад и промахнулся.

Всадник растворился в ночи.

Тем временем колдун упорно продолжал добивать раненых. С видом триумфатора он провозгласил:

— Если бы вы меня не отвлекали, я бы добрался и до этого, и он бы не рыпнулся!

Что тут ответишь!

— Теперь, — продолжал Ламбоно, — за нами по пятам ринутся все эти негодяи. Вы, белые! Доходит до вас? В погоню пошлют целое войско во главе с бен Тайубом. Придется взять ноги в руки и драпать. И я вовсе не уверен, что нам удастся улизнуть. Мы на своих двоих, а они верхом.

Тотор обследовал рану Мериноса. Йеба держала над ними факел. Ничего серьезного. Царапина. Но пройди пуля на один сантиметр правее, она продырявила бы американцу череп.

— Решительно, — заключил Тотор, — удача сопутствует нам.

И, секунду помолчав, продолжал:

— Но сейчас не время предаваться праздности. Положение наше весьма незавидное. Это правда. Однако взялся за гуж — не говори, что не дюж. Хорош-Гусь, встать в строй!

Негр мигом подбежал к Тотору и, улыбаясь, отдал честь.

— Нечего улыбаться во всю пасть, каннибал несчастный! Ты обязан отныне беспрекословно подчиняться мне как солдат, иначе я тебя поколочу, да так, что даже твоя толстая шкура не выдержит.

— Угрозы ни к чему! Ты спас Йебу, и я весь твой. Делай со мной что хочешь!

— Собери ружья и пистолеты тех, кого ты прикончил, каналья! Тащи их сюда!

Хорош-Гусь исполнил приказ. Йеба освещала ему путь.

Вокруг лежало с десяток трупов.

Ламбоно собрал оружие, все — немецкого производства: карабины Шмидта, револьверы Касселя. Подобрал он и ятаганы.

Через несколько минут перед Тотором образовался целый арсенал. Он внимательно все осмотрел.

— Гм-м! Барахло! Однако сгодится и это. Меринос! Что ты, черт возьми, притих? Тебе же всего лишь ухо поцарапали. Или ты боишься, что и мозги вышибли? Посвети-ка ему, Йеба!

Бледный как полотно, Меринос полулежал на земле. Казалось, он вот-вот потеряет сознание.

— Дьявольщина! Да не болен ли он?

Тотор подбежал к другу и приподнял его на руках.

— Про… прости… Прости меня! — Голос Мериноса слабел с каждым звуком. — Но я больше не могу… Есть… хочу есть.

— Ах! Бедняга! У тебя часов тридцать кряду маковой росинки во рту не было. Шевелись, Хорош-Гусь! Нет ли чего съестного?

— А как же! У меня в пещере провизии на несколько дней припасено, если только эти мерзавцы не спалили все дотла.

— Поищи, да побыстрее!

Хорош-Гусь исчез.

— Он похож на обезьяну, но парень все-таки добрый, — сказал Тотор и, обращаясь к Мериносу, добавил: — Терпение, старина, терпение! Сейчас чем-нибудь поживимся.

Вдруг Тотор прислушался.

— Проклятье! Как же я забыл о лошадях!

Из лесу доносилось негромкое ржание.

Тотор кинулся на звук. Десять застоявшихся лошадей фыркали и переступали с ноги на ногу.

— Э-хе-хе! Лошадки! Вы-то нам и пригодитесь.

Йеба хлопотала возле Мериноса, прикладывая к уху целебный травяной компресс.

— А вот и еда! — сказал Хорош-Гусь, выходя из пещеры. — Хлеб из маниоки и дика.

— Дика? — переспросил Тотор.

— Сыр из толченого миндаля. Нежный, как масло, — пальчики оближешь.

— А питье?

— Бутыль пальмового вина и моя последняя крошка.

— Шампанское! Сохрани его до нашей первой победы. Вот, Меринос, дружище, возьми хлебушка. Это вкусно.

Меринос принялся уписывать зачерствелую лепешку за обе щеки.

— Не торопись, парень! Передохни хоть секундочку! Глотни вина… да не спеши, говорю тебе! Никто же за тобой не гонится. О! Ну и гурман!

Меринос был так голоден, что, похоже, мог съесть целого быка и даже не заметить этого. Наконец он все же немного успокоился.

— Йеба, детка! — сказал Тотор. — Побудьте возле нашего друга. Хорош-Гусь, пусть она последит за ним, а то, неровен час, у него сделается заворот кишок. Переведи и иди за мной.

Над лесом занимался рассвет.

Тотор беспокоился: им каждую минуту грозила опасность. Нельзя было отпускать никого из этих негодяев. Но что поделаешь? Лежачего не бьют.

Он привел Хорош-Гуся к лошадям.

Десять крепких, красивых животных.

— Ты разбираешься в лошадях?

— Я? — возмутился колдун. — Да я два месяца служил у Медрано[40], и никто не мог превзойти меня в вольтижировке.

— Прекрасно! Взгляни на них и выбери четыре лучших.

Хорош-Гусь напустил на себя важный вид.

— Эта, эта… — указал он наконец.

Тотор пожал плечами.

— Что касается первой, то я согласен. Но остальные! Ты так же разбираешься в лошадях, как свинья в апельсинах! Вот наши скакуны, — сказал парижанин, отвязывая поводья. — Полагаю, пятый пригодится для поклажи. У тебя осталась еще провизия?

— Да.

— Заверни и тащи сюда.

Тотор погладил лошадок, и те, казалось, почуяли хозяйскую руку.

Появился повеселевший Меринос.

— А! Вот и ты! — обрадовался Тотор. — Все в порядке?

— Обошлось! Глупо, конечно, получилось. Но завтрак меня воскресил.

— Ты хочешь сказать: четыре или пять завтраков… Впрочем, кто их считает? Ешь на здоровье!

— Я вполне здоров и всецело в твоем распоряжении. Если не ошибаюсь, положение наше аховое?

— Десять шансов против одного, что мы попадемся. Бен Тайуб второй раз нас не упустит.

— Но покамест он нас еще не поймал!

— Браво! С таким настроением нам все нипочем.

— У тебя, должно быть, есть план? Ведь у тебя всегда есть план.

— Проще некуда: смываться отсюда, да поживее.

— А потом?

— Потом… увидим.

Тотор приладил на спину одной из лошадей сверток с провизией, который приготовил Ламбоно.

— Теперь — оружие, патроны! Это будет наш маленький арсенал.

— Готово, хозяин.

— Умеешь ездить верхом?

— Конечно.

— Небось как тюфяк! Ну, это твоя забота. А Йеба?

— О! Эта умеет все, что захочет.

— Позови ее.

Тотор указал негру на лошадь:

— Скажи, что это для нее.

Девушка внимательно выслушала Ламбоно. Не успели мужчины оглянуться, как она уже вскочила в седло и хитро улыбнулась Тотору.

— Хорошо! — заключил Тотор. — Пять лошадей, четверо наездников, среди них одна женщина, с которой, похоже, хлопот не будет… ружья, провиант. Да с этим можно весь мир завоевать! Только бы знать, с какого боку к нему подступиться. Куда путь держим, Хорош-Гусь? Тебе знакомы здешние края?

— Немного, но не очень… в моем племени не было путешественников. Воевали с соседями, а для этого далеко ходить не надо.

— А тут и соседи имеются?

— Да, есть кое-кто. Между собой они мало общаются, а если и встречаются, то — прошу простить — поедают друг друга с завидным аппетитом.

— И много в округе людоедов?

— В каждом племени по нескольку сот… так что вообще-то тысячи…

— И все во власти работорговцев! Подумать только, если бы они объединились, то смогли бы сопротивляться.

— Вероятно. Но это невозможно.

Тотор задумался.

— Так куда же мы направляемся?

— Прямо. Я знаю одно племя: его вождь и Амаба — кровные братья. Нас хорошо примут.

— Значит, все-таки дружба между племенами реальна?

— До первой свары. Не забывайте, что это не совсем разумные существа.

— Но ведь можно научить их думать для их же собственной пользы. Ты отведешь нас к…

— К коттоло. Отведу, но при одном условии, что вы не будете в претензии на этих чудаков из-за их пристрастия к человечине. Они, конечно, те еще типчики, но о вкусах не спорят.

— Ладно! — согласился Тотор. — Запасемся терпением. Меринос, отвяжи-ка тех лошадок, что мы оставляем. Пусть идут на все четыре стороны. Лишняя предосторожность не помешает. Глядишь, наведут погоню на ложный след.

Меринос подчинился: подбежал к лошадям, отвязал их и что было мочи вытянул по крупам хворостиной.

— Теперь пускаемся галопом, и дай нам Бог спасти наши шкуры!

Четверо всадников поскакали через кустарник. Тотор и Меринос шли стремя в стремя.

— Послушай, дружище! — сказал Тотор. — У меня возникла идея!

— Ба!

— Ты, безусловно, удивишься, но вынужден отметить, что с воспитанием у тебя неважно. Но ничего не поделаешь. Вот в двух словах, что я придумал: помнишь, там, в Австралии, целый район был во власти бандитов, они бесчинствовали, убивали, грабили?

— Конечно, помню.

— Так вот, приятель, несмотря на свирепость и все их каверзы, мы их все-таки обставили.

— Что правда, то правда! Ты им наделал хлопот!

— А ты мне помог. Теперь нас вдвое больше. Нужно начинать все сначала. Здесь тоже правят бал эти подонки-работорговцы, грабители и убийцы.

— Точно!

— Предлагаю очистить страну от их гнета.

— Нам вдвоем этого не осилить.

— Предоставь все мне. Есть план. К тому же нас четверо…

— Вместе с красавицей Йебой. Мы ее мобилизуем.

— Хорош-Гусь смелый парень. А как только прекратит есть человечину, и вовсе станет героем.

— Предположим, нас четверо. Дальше?

— Я же тебе сказал, что есть план. Объяснять его тебе не обязательно, но одобрить ты его должен.

— Я говорю: аминь! Пусть даже ты предложишь мне достать луну с неба!

— Итак, принято! Мы объявляем войну бен Тайубу!

— Берегись, бен Тайуб!

И оба погрозили невидимому врагу кулаками.