Новый Мир ( № 4 2007)

На стыке умиления и злости

Быков Дмитрий Львович родился в 1967 году в Москве. Выпускник факультета журналистики МГУ. Поэт, прозаик, критик. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе новомирской поэтической премии “Anthologia” за прошлый год.

* *

*

Все надоело, все. Как будто стою в бесконечной пробке —

При этом в каждой машине гремит попса.

Тесно и пусто разом, как в черепной коробке

Выпускника ПТУ из Череповца.

Все впечатленья не новы, и все хреновы.

Как будто попал в чужой бесконечный сон,

В котором структуралисты с фамилиями на -сон

Толкуют мне тексты почвенников с фамилиями на -овы

И делают это под звуки FM “Шансон”.

Все надоело, все: бормотанье слов, немота предметов,

Зимняя нежить, летняя духота.

Всех утопить: я знаю, что скажут мне тот и этот,

Все, что попросит эта и спросит та.

И если даже в гнилой закат подмешают охру

И к власти придет осмысленный индивид,

И если им буду я, и даже если я сдохну, —

Все это меня не особенно удивит.

Предвестие это прорыва или провала —

Бог весть.

Господи, дай мне сделать, чего еще не бывало,

Или верни снисхожденье к тому, что есть.

* *

*

Полно у дьявола утех,

Но яростней всего его прислуга

Науськивает друг на друга тех,

Кто невозможен друг без друга.

Хоть мир имел один исток,

Его бесстыдно разметали

На лево-право, Запад и Восток,

На вертикали и горизонтали.

Подруга Вертикаль людей живыми ест,

Сестра Горизонталь грозит иной расплатой.

Давно разъяли бы и крест,

Когда бы не удерживал Распятый.

* *

*

Уходит год, который меня любил.

Приходит новый.

От грома петард, от пенья его мобил

Разит столовой.

Уходит мир, который меня любил.

Вся ткань — сквозная.

Всего страшней, что я его погубил,

Того не зная.

Маршрутный ад. Напротив сидит дебил,

Подобный кукле.

И даже Бог, который меня любил, —

Не знаю, тут ли.

Не знаю, что ему делать среди слепней

И мух навозных.

Но если тут, ему что ни день трудней

Кроить мне воздух.

Шестнадцатая баллада

Война, война.

С воинственным гиканьем пыльные племена

Прыгают в стремена.

На западном фронте без перемен: воюют нацмен и абориген,

Пришлец и местный, чужой и свой, придонный и донный слой.

Художник сдал боевой листок: “Запад есть Запад, Восток — Восток”.

На флаге колышется “Бей-спасай” и слышится “гей”-“банзай”.

Солдаты со временем входят в раж: дерясь по принципу “наш — не наш”,

Родные норы делят межой по принципу “свой-чужой”.

Война, война.

Сторон четыре, и каждая сторона

Кроваво озарена.

На северном фронте без перемен: там амазонка и супермен.

Крутые бабы палят в грудак всем, кто взглянул не так.

В ночных утехах большой разброс: на женском фронте цветет лесбос,

В мужских окопах царит содом, дополнен ручным трудом.

“Все бабы суки!” — орет комдив, на полмгновенья опередив

Комдившу, в грохоте и пыли визжащую: “Кобели!”

Война, война.

Компания миротворцев окружена

В районе Бородина.

На южном фронте без перемен: войну ведут буржуй и гамен,

Там сводят счеты — точней, счета — элита и нищета.

На этом фронте всякий — герой, но перебежчик — каждый второй,

И дым отслеживать не дает взаимный их переход:

Вчерашний босс оказался бос, вчерашний бомж его перерос —

Ломает руки информбюро, спецкор бросает перо.

Война, война.

Посмотришь вокруг — кругом уже ни хрена,

А только она одна.

На фронте восточном без перемен: распад и юность, расцвет и тлен,

Бессильный опыт бьется с толпой молодости тупой.

Дозор старперов поймал бойца — боец приполз навестить отца:

Сперва с отцом обнялись в слезах, потом подрались в сердцах.

Меж тем ряды стариков растут: едва двоих приберет инсульт —

Перебегают три дурака, достигшие сорока.

Война, война.

По левому флангу ко мне крадется жена.

Она вооружена.

Лишь мы с тобою в кольце фронтов лежим в земле, как пара кротов,

Лежим, и каждый новый фугас землей засыпает нас.

Среди войны возрастов, полов, стальных стволов и больных голов

Лежим среди чужих оборон со всех четырех сторон.

Мужик и баба, богач и голь, нацмен и Русь, седина и смоль,

Лежим, которую ночь подряд штампуя новых солдат.

Лежим, враги по всем четырем, никак объятий не раздерем,

Пока орудий не навели на пядь ничейной земли.

Русская песня

Господь дает брюки, когда нету зада,

Когда нету тачки — дарит колесо.

Вот когда мне будет ничего не надо,

Он даст мне все и больше, чем все.

Будет балюстрада, комнат анфилада

В окрестностях МКАДа, где царское село, —

Это мне и будет типа награда

За то, что мне не надо этого всего.

Надо себя ввергнуть в такое состоянье,

Которое не всякий вкусих и описах —

Когда тебе нужно только достоянье,

Собранное сердцем, причем на небесах.

К вершинам тернистым взлетел и повис там —

И тут тебе, бряк, карьера и брак!

Это так забавно, что будь я атеистом —

Уверовал бы сразу, но верю и так.

Средь сорного сада, позорного распада,

Смурного парада соблазнов и химер

Я жив потому лишь, что мне почти не надо

Того, чего надо соседу, например.

Один хочет тачку, другой хочет прачку,

Третий хочет дачку и жирное теля,

Один хочет бабок, другой хочет на бок,

Третий — мучить слабых, а я хочу тебя.

Все мое скромное благосостояние

Предопределяется тем и только тем,

Что я никак не ввергнусь в такое состояние,

В котором бы я тебя больше не хотел.

Представь себе дервиша и возведи в куб еще.

По крови я выродок, по духу изгой.

С такими бы данными ходил бы я в рубище,

Будь я в этом капище счастлив с другой.

И ел бы не досыта, и пил бы без просыпа,

Давно б, прости Господи, дошел до черты…

Но я все хочу тебя, и нет верней способа

Заполучить со временем все, что не ты.

Во двориках предместья вовсю горят листья,

В воздухе — предвестья жестоких зим.

Но пока ты хочешь, чтоб я провалился, —

Я вечен, беспечен и неуязвим.

Тефаль

Тефаль, ты всегда думаешь о нас!

Где влажная жара клубится, одевая

Отроги в синюю вуаль,

На острове живет колония тефаля.

Как выглядит тефаль?

Он зверем кажется на травянистом склоне,

На скалах — птицею и рыбою в воде.

Тефали водятся лишь в нашем регионе

И более нигде.

В тефале что-то есть от лося и лосося,

Пингвина и коня, Бодлера и Рембо, —

Но всем, кому его отведать довелося,

Забыть его слабо.

Я не сравню его с курятиной бездушной,

Парной говядиной, развалистой треской:

Он весь оксюморон — как типа змей воздушный

Или конек морской.

Откуда здесь они — никто и знать не знает,

Тем более сейчас.

Но это пустяки. Тефаль все время занят.

Он думает о нас.

Конкретно — о тебе. Они не знают, где ты,

Поэтому с утра слоняются в тоске.

На скудном острове кругом твои портреты —

На скалах, на песке.

…До осени тефаль нагуливает жиру.

К исходу августа приморский наш Кобзон

Выходит на газон и объявляет миру,

Что начался сезон.

Туристы ломятся. Корабль, едва причаля,

За новой порцией отходит в Старый Свет.

Наш город в основном живет за счет тефаля:

Промышленности нет.

Когда они поют, их можно брать руками.

Вглубь острова рыбак уходит налегке,

А возвращается — десяток на кукане

И пара-тройка в рюкзаке.

Они не убегут. Хватай их так и этак,

За гривы и хвосты, —

Что им до рыбаков, куканов их и сеток?

Ведь это все не ты.

…В начале сентября из океанских далей

Под бешеный бакланий гам

Шаланды, полные тефалей,

Приходят к нашим берегам.

Тут начинается подобье фестиваля:

Сдирая кожицу и косточки грызя,

Три бесконечных дня весь город жрет тефаля.

Хранить его нельзя.

Божась, и брызгаясь, и руки воздевая,

Часами повара горланят о своем:

Как лучше есть тефаля?

Варить его? Солить? Заглатывать живьем?

Об этом спорили до драк и зуботычин,

Признав в двухтысячном году,

Что в виде жареном он просто фантастичен —

И в честь его теперь зовут сковороду.

Кафе распахнуты. Нежнейший запах дразнит.

Везде шкворчит тефаль, а шкуру жрут коты.

Лишь на четвертый день к концу подходит праздник.

Тогда выходишь ты.

Стихает чавканье. Не смеет ветер дунуть.

Жратвой пропахший порт магнолией запах.

“Тефалю есть о ком подумать!” —

Звучит на разных языках.

Ты медленно идешь — чем дальше, тем усталей —

Перед ликующей толпой,

И тот, кто больше всех сумеет съесть тефалей,

На этот вечер спутник твой.

Ты движешься как рок, как буря, как менада,

В сравнении с тобой все тускло, все черно.

Кто увидал тебя, тому уже не надо

Буквально ничего.

Они бросают все и едут жить на остров,

Чтоб им хоть издали мелькала тень твоя.

Жить в городе нельзя: у нас ведь с девяностых

Не строится жилья.

Здесь только те живут, кто получил в наследство

Убогие дома, ползущие к волнам.

У нас иммунитет, тебя мы знаем с детства,

Но думать о тебе опасно даже нам.

Ты проскользишь по мне огнем и влагой взора —

Но это так, деталь.

Мне думать о тебе нельзя. Иначе скоро

Я стану как тефаль.

А гости все летят из Франций и Австралий,

Как бражник на свечу.

Так пополняется колония тефалей.

Я знаю, но молчу.

И там, на острове, томясь жарою скушной

И безысходною тоской,

Они становятся как типа змей воздушный

Или конек морской.

Ты медленно идешь, то поправляя тогу,

То поводя плечом.

Я отвожу глаза. На свете, слава Богу,

Подумать есть о чем.

* *

*

Исчерпаны любые парадигмы.

Благое зло слилось со злым добром.

Все проявленья стали пародийны,

Включая пытку, праздник и погром.

“Проект закрыт”, — напишут Джеймсы Бонды

И улетят.

Проект закрыт. Все могут быть свободны,

Но не хотят.

В конце концов

Останется усадебная проза

И несколько блестящих образцов

Поэзии с одесского Привоза.

Из темноты выходит некий некто

И пишет красным буквы на стене.

Что будет после этого проекта,

Судить не мне.

На стыке умиления и злости,

Ощипанный, не спасший Рима гусь,

Останусь здесь играть в слова и кости,

Покуда сам на них не распадусь.

* *

*

Памяти И. К.

Заглянуть бы туда, чтоб успеть заглянуть сюда

И сказать: о да,

Все действительно так, как надеется большинство,

И лучше того.

Не какой-нибудь вынимаемый из мешка

Золотой орех,

Не одна исполненная мечта —

Превышенье всех.

Нету гурий, фурий, солнечных городов,

Золотых садов, молодых годов,

Но зато есть то, для чего и названья нет, —

И отсюда бред,

Бормотанье о музыке, о сияющем сквозняке

На неведомом языке.

И еще я вижу пространство большой тоски —

Вероятно, ад, —

И поэтому надо вести себя по-людски,

По-людски, тебе говорят.

То есть не врать, не жадничать свыше меры,

Не убивать и прочая бла-бла-бла.

Если же погибать, то ради химеры,

А не бабла.

…Заглянуть на тот свет, чтоб вернуться на этот свет

И сказать: о нет.

Все действительно так, как думает меньшинство:

Ничего, совсем ничего.

Нет ни гурий, ни фурий, ни солнечных городов —

Никаких следов:

Пустота пустот до скончанья лет,

И отсюда бред,

Безнадежный отчет ниоткуда и ни о ком

Костенеющим языком.

Опадают последние отблески, лепестки,

Исчезает видеоряд.

И поэтому надо вести себя по-людски,

По-людски, тебе говорят.

То есть терпеть, как приличествует мужчине,

Перемигиваться, подшучивать над каргой,

Все как обычно, но не по той причине,

А по другой.