Новый Мир ( № 6 2006)

Бедные рифмы

Аня Логвинова (Логвинова Анна Петровна) родилась в 1979 году в Виннице. Закончила факультет журналистики МГУ. Публиковалась в периодике и интернет-изданиях. В стихотворной книге “Осенне-зимний разговорник” (издательство “Издатель Степаненко”, 2001), по словам автора, “событельствуют стихи Логвиновой и стихи Мелкина (Дмитрия Филиппова. — Ред. )”. В 2004 году Аня Логвинова стала лауреатом премии “Дебют”, а подборка стихотворений “За пазухой советского пальто” вошла в сборник “Знаки отличия”. Живет в Москве.

Это бедные рифмы, бедные рифмы, на которые нанизываются слова..

И. Кукулин.

Ну а дочь моя поет песни,

Повторяя поворот Пресни,

Обращая каждый шаг в “рихмы”.

Мы смеемся, дескать, как их мы?!

П. Логвинов.

* *

*

А я говорю: это душ родство.

А мне говорят: баловство.

А я говорю: нет, нет, нет, и вправду родство.

А мне говорят: бесовство.

А я говорю: ничего такого, родство.

А мне говорят: по-видимому, воровство.

А я говорю: так как же мне быть с родством?

А мне говорят: потерпи, и пройдет постом.

А я говорю: мне никак нельзя без родства,

А мне говорят: так-так-так, регион Москва,

регион Москва, регион Москва, регион Москва,

регион Москва, двое суток до Рождества.

* *

*

А се Долиной, Ляосу.

Не просят покоя — дается покой

Тому, кто сидит у горы над рекой.

Мелкин.

Мне с детства было страшно за стихию,

мне было страшно думать, что река

вдруг вырвется из берегов, как рыба,

и задохнется на песке, как рыба.

Чего бояться? Ведь у нас такие

зубные щетки бледно-голубые,

зеленые и розовые с белым,

мы с ними на берег выходим смело

и ненароком реку сторожим,

легко, не нарушая свой режим,

не прерывая жизненного дела.

* *

*

Потому что в кои-то веки, в кои-то веки

я узнаю своими глазами глаза и веки.

Ты стоишь возле вешалки,

и струятся чужие пальто,

это круглая вешалка,

и она как фонтан для бурлящих пальто.

Все, что ты меня спросишь, будет точно не то.

Все, что я переспрашиваю, будет не то.

И ни первый глоток, ни последний рывок,

и ни павло-посадский платок.

Но зато ты обмолвишься словом про воробья,

и тогда воробьиное море, воробьиный прибой

отделит мои жизни, прошедшие без тебя,

от единственной жизни, которую я проживу не с тобой.

* *

*

Она уже почти была

в сырое байковое утро,

она не то чтобы плыла,

она еще кормила уток.

И просыпалась в тишине,

и не отыскивала кнопки,

и были капли на окне

как будто катышки на хлопке.

* *

*

Это светят яблоки столетние.

Это наше яблочное правило.

Вот и ты меня — последняя —

с наступающим поздравила.

Оба, оба ненормальные.

От шестнадцати и старше.

Федор, Федор, я — Амалия.

Это яблочные баржи.

Федор, Федор, я — Амалия.

Оба, оба ненормальные.

* *

*

Я вышла подышать во двор

в спортивной дедушкиной кофте

и слышу тихий разговор

соседок, положивших локти

на подоконники, одна —

соседка сверху, тетя Рая,

и я не знаю, кто другая,

но между ними дождь идет.

* *

*

Твой друг сказал, что никогда

не возвращался к тем, кто ждут.

И ты сказал: о да, о да,

и я не возвращался к ним.

Поклянчь, поклянчь, поклянчь, поклянчь

у папы деньги на билет.

Скажи: в Москву, в Москву, в Москву,

во ВГИК, во ВГИК, во ВГИК, во ВГИК.

Вернись немедленно ко мне,

ты кипятильник позабыл,

ты серый свитер не забрал,

вернись, вернись, вернись, вернись.

Вернись, ведь я на каблуки

сегодня встала в первый раз,

ведь уж кто-кто, ведь уж кто-кто,

а я совсем тебя не жду.

* *

*

Ты приходишь домой,

Где он тебя ждет с обедом.

Но ты сама не своя,

Ты встретила мандельштамоведа.

Ты говоришь: прости,

Мы жили с тобой без бед,

И он отвечает: как не понять,

Если вправду — мандельштамовед.

И

собирает вещи,

И

уезжает в Сибирь.

Ты сидишь на балконе и читаешь Псалтирь.

Что ж, дорогая девочка,

Эта твоя победа:

Ты отстояла право

Любить мандельштамоведа.

* *

*

...Когда ты приедешь в Москву в феврале или марте,

Я встречу тебя в голубых сапогах, на рассвете.

Ты скажешь — а вот, познакомься, мои соседи,

пятьдесят четыре часа в одном плацкарте.

Когда ты приедешь, мы купим друг другу вещи,

Какие-нибудь современные и дорогие,

Поселимся вместе, и стихи мои станут такие,

Какие бывают у настоящих женщин.

* *

*

...И не то чтобы жизнь твоя была тяжела,

Но ты жила как жила,

Говорила что говорила.

А теперь утверждаешь,

Что любишь Кирилла.

Как же нам, ласточка, тебя понимать,

Что ты любишь Кирилла?

Если бы ты любила,

Как сейчас утверждаешь, Кирилла,

Ты бы не говорила, что говорила,

И не жила как жила.

* *

*

Осень, и я иду с бутылкой тархуна

по улице Вальтера Ульбрихта, где холодный ветер

в пластиковой бутылке гудит так громко,

что редкий прохожий не шепчется за моей спиной,

не говорит про меня, что это идет-гудет

зеленый шум.

* *

*

Самые лучшие стихотворения, ей-богу,

они не про измены мужьям, не про измены женам,

они напоминают списки вещей в дорогу,

необходимых, красивых и разрешенных.

Обычно они про осень, про белые печи,

про то, как строят дома, как взбивают масло.

Они так редко о том, как все могло быть прекрасно,

они скорее о том, что не должно быть и речи.