Новый Мир ( № 6 2011)

Под зеркалом

Хлебников Олег Никитович родился в Ижевске в 1956 году. Кандидат физико-математических наук. Автор двенадцати сихотворных книг (в том числе переведенных на французский и датский языки); заместитель главного редактора “тНовой газеты”. Живет в Переделкине.

Олег Хлебников

*

ПОД ЗЕРКАЛОМ

* *

*

Мины замедленного действия,

хорошие мины при плохой игре —

это мы, люди.

У, как пугался в детстве я,

увидев в голом нашем дворе

еловые лапочки

в кузове — как на блюде.

Взрывы чаще бывали тихими,

но кто-то за стенкой подняться не мог —

вон в той квартире.

А механизмы тикали

часовые. И только звонок

будил уставших людей

к жизни в опасном мире.

И бежали они на фабрики,

заводы и в пыльную скуку контор —

чтобы нажиться.

Где-нибудь, скажем, в Африке

такое счастье, такой фавор —

на минах пехотных подорванным —

только снится.

* *

*

Жизнь постепенно сводится не к успеху

и неудачам, а только к ее созерцанью.

Активная жизненная позиция — типа сверху —

это для тех, кто свои бестолковые знанья

хочет отдать молодежи — для отрицанья.

Жизнь постепенно сводится к сумме привычек,

после чего вычитанье их неизбежно.

И появляются новые — типа окрестных птичек

хлебом засохшим кормить и вставать прилежно

в пять, хоть бежать уже никуда не нужно.

Жизнь постепенно сводится к воспоминаньям

о том, что она была — и еще осталась.

Надо б ее угостить, окружить вниманьем,

пока не пришла с сумою склерозная старость,

которая не сумеет и эту малость.

Жизнь постепенно сводится к осени, лету,

весне и зиме — так уже в детстве было.

А если движения вспять у времени нету,

надо, чтобы мгновение остановила

нам неизвестная, но и желанная сила.

* *

*

По ночному галечному пляжу

ковыляет длинное пальто —

к счастью, мимо. Чуждое пейзажу,

я не знаю, что оно и кто.

Мне бы догадаться — уж полвека

с лишком (слишком?) на земле живу.

Да не утруждаюсь. А калека

за собой сгущает синеву.

Может, бомж, но кажется — бомжиха,

никакая, говорю, не смерть!

А идет неотвратимо тихо —

по-другому ей и не суметь.

До кого-то все же доберется,

но, твержу, не до моих родных! —

спят они. И до восхода солнца

опасаться нечего за них?

Глядя в небо, усыплю тревогу

вечную — о том, что предстоит,

и на темную ступлю дорогу —

там, за нею,

Млечный Путь открыт.

Поколение отцов

Карапузы преклонных годков,

в детство впавшие статью и сутью

и ужимок своих, и прыжков… —

вы мне солнышко нарисуйте!

Как светило оно вам, когда

еще пятнами не покрылось,

и в реке ключевая вода

под косыми лучами искрилась…

Вы застали тот Божеский мир,

что задуман был Им и завещан.

Только мы износили до дыр

дорогие отцовские вещи.

А оставили так, пустяки,

своим детям и внукам похожим,

из чего ни избы, ни строки,

ни шинели построить не можем.

Сосед по Переделкину

...последних паутинок блеск,

последних спиц велосипедных..

Андрей Вознесенский

Сердце стучало слева, а рядом — справа —

билась другая жизнь — не на жизнь, а насмерть

и улыбалась мне, как былая слава,

та, на которую выправлен вечный паспорт.

Эта другая жизнь не давала покоя —

все-таки надо сделать что-то такое,

чтобы на равных с ней толковать с богами —

были ж мы рядом под и за облаками!

— Вот отправляюсь за рифмами, — вы говорили,

как бы оправдываясь и смущаясь явно.

Я ж уходил в другую сторону — или

в сторону от себя и от вас подавно.

А паутинки последние напоминали

спицы велосипедные — в точку, не спорю.

Вот бы на них уехать в дальние дали —

лучше б туда, где рифмуется с небом море…

Лучше туда, где мы бы не умирали.

* *

*

Раннее пробуждение, потом одинокий путь

с чужими людьми в близком и потном соседстве.

Бросили тебя старшие, не дали глазом моргнуть —

и сиротливо, словно в счастливом детстве.

Тело везешь куда-то, а душа твоя за спиной —

с кем-то и с чем-то еще не рассталась, видно.

Сам ты размазан в пространстве, но время встает стеной,

и от бессилья горько и даже стыдно.

Это идет репетиция отъезда навсегда.

Друзья и родня тебе передали б опыт.

Жалко, что их не слышишь, — оборваны все провода,

а от деревьев — только неясный ропот.

Вот потому и приходится туда отправляться, где

не ждут тебя и живут, неродному внемля.

Верю, что будет прохладней в легкой небесной воде,

будет теплей вблизи с ушедшими в землю.

* *

*

Тучна египетская ночь.

Стоит в пустыне пирамидой.

И видел я — она точь-в-точь

нагромождалась над Тавридой.

Над бледной родиной моей

сливалась с дымом и гудками.

И над Европой рой огней

лепился к ней, но падал в камни

и разбивался. Эта тьма —

египетское наказанье!

Полны вселенной закрома

лишь ею. Мы едим глазами

ее десятки тысяч лет —

земные звери, люди, птицы…

В ней можно только раствориться

или, оставив темный свет,

сгореть и сладким дымом взвиться

туда, где даже ночи нет.

* *

*

Василий Петрович Петров,

спасибо — поставил скамейку

и рюмку с яйцом.

Для воров

все это, по счастию, мелко.

А я вот сижу у тебя

с большой благодарностью в сердце:

спасибо, молчишь, не грубя,

на все мои фуги и скерцо.

Ты лет скоро тридцать молчишь,

а все ж приходить к тебе будем.

Ты не был Мальчиш-Кибальчиш,

но дорог оставшимся людям —

салют!..

Не пример ли ты мне,

сгубившему дом и семейку?..

Когда отгрешусь, на земле —

кладбищенской, скрытой во мгле —

поставьте хотя бы скамейку.

Под зеркалом

Мальчонка уже полстолетний,

от “до” и до нового “от”

прошедший… Но, нет, не последний

в стране рифмователь пустот…

Ведь это же я, Боже правый!

Я-я! — как сказали бы те,

кто нашу сторонку державой

не видели по темноте.

“Я-я” — что за дикое слово!

Ужели вон тот мне — “Я-я”?

Мне — с выходкой полуседого,

тупого убийцы себя?

…Он ходит по мне и не знает,

что ходит по мне, — потому,

что лишь выживанием занят

и легче прожить одному.

Стихи со снотворным

А. С.-Ш.

Сколько еще потерять

жизней мне предстоит?

Где научиться опять

мягко судьбу стелить?

Снова снисходит заря,

снова все хорошо.

…Первое сентября,

в школу я не пошел.

* *

*

Последняя иллюзия, что плоть

еще немного — и сольется с миром.

Хоть с морем. Хоть с дождем. И это вплоть

до старости глубокой в доме милом.

Еще немного — тыща мелочей

и совпадений чуда и погоды:

ну, чтоб не холодней, не горячей

и сущее не все покрыли воды.

Еще немного — это вдруг, легко

от плоти погрузневшей отрешиться,

чтобы вкушать отдельно молоко

галактики

и мясо

синей птицы.