Новый Мир ( № 7 2007)

Синяя риза

Лапшина Елена Евгениевна родилась в подмосковном Фрязине в 1970 году. Закончила экономический факультет МЛТИ, работала в нефтяной промышленности. Пишет и публикуется с начала 2000-х годов. Автор двух стихотворных сборников. Живет в Москве, работает в журнале «Октябрь». В «Новом мире» печатается впервые.

* *

*

С. К.

Я знаю эту хворь на грани невозврата,

когда с бельмастых глаз спадает пелена,

хотя еще земли — не пять локтей на брата,

и воды — через край, и воздуха сполна,

и глохнет тишина от голосов утиных,

и пахнет первачом опавший прелый лист,

холодная роса висит на паутинах,

и яблочный послед скуласт и мускулист.

Тончает и сквозит все зримое воочью,

но хочется еще отодвигать итог,

и рано засыпать, и просыпаться ночью,

и слушать между стен мышиный топоток,

до ветхости носить простые плоть и платье,

и Бога не гневить, и бровь не гнуть дугой.

Надломленный ломоть, ездок на самокате, —

я все еще пылю, топчусь одной ногой.

* *

*

Вольнолюбивый, боли моей внемли…

Но каменисто тело моей земли:

как ни жалела — не приняла нигде.

Так на Итаке прах предают воде:

тлеющим телом, лодкою слюдяной

он уплывает, благословленный мной,

в меркнущей славе — силе его былой,

с горлом, пробитым бдительною стрелой.

То ли ласкает, то ли блажит вода —

лижет соленый мед его живота,

блик на лице, запястья его излом…

Все помавая, как золотым веслом,

смуглой ладонью правит в предел иной

летом печали изгнанный Антиной.

* *

*

Сколько ни славословь

пламя того куста, —

это ли — не любовь,

это ль — не красота?

Здешняя, злая вся —

ангельским бьет крылом,

на волосах вися,

словно Авессалом,

смутной своей тоской

смертному отслужив.

Но в красоте плотской

замысел Божий жив.

Чтобы Высокий Глас

не угасал в кусте,

плачу о смертных нас,

плачу — по красоте!..

В мире дерев и трав,

вторящих небесам,

голову потеряв,

плачу по волосам.

* *

*

Через целую жизнь — отгордившись грехами отцов

и наделав своих — наконец принимаю сиротство.

Черно-белые карточки милых моих мертвецов

в неопрятном альбоме теряют портретное сходство.

Я вас помню не так… Я за вами иду по пятам.

Вы такие, как есть, — это мой коленкор изменился.

Призакроешь глаза — и как будто проснулся не там.

И как будто не жил, а кому-то навязчиво снился.

В Подмосковье весна — захолустному снегу каюк,

мать-и-мачеха прет, и на Пасху такая отрада!..

Улетевшие птицы, ну как там обещанный юг?

А у нас тут земля проседает, корежа ограды.

За любой недогляд плотяное пуская на слом,

землеройствует жизнь… Но порою привидится снизу,

будто небо меня задевает своим подолом —

я тихонько лечу, ухватившись за синюю ризу.

* *

*

Мне дашь еще тридцать — к полудню, но скоро — не дашь:

прошло, пролетело — тщета-суета-камарилья.

Последняя хитрость — слегка послюнив карандаш,

оправить бровей отыгравшие ломкие крылья.

И жить терпеливо, и делать простые дела,

свой малый возок волочить из безлюдного леса.

И брать эти скорби, как лошадь берет удила,

усвоив соленый устойчивый привкус железа.

И ждать утешенья под этой тяжелой рукой, —

за слезы по нашей тщете даже Бог не осудит, —

где только тупое терпенье приносит покой, —

хотя бы немного покоя, раз счастья не будет.

* *

*

О. И.

Как речная рыба по стуже мрет —

по любую сторону правоты

изгибайся, бейся об этот лед,

умоляя: воздуха и воды…

Золотою сукровицей кропи

эти льды и воды угрюм-реки,

проходи насквозь, выживай, терпи,

раздирая жабры и плавники.

Чтобы после — в долгий июльский зной —

в наступившей неге и немоте

прикоснуться выструпленной спиной

ко ступне Идущего по воде.