Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть первая

Глава 4

Сам не знаю, как я умудрился сдать экзамены и защитить бакалаврский диплом в этот период. Уж точно не благодаря сочувственным поблажкам — ведь о моем горе не знал никто из однокашников и преподавателей. Я не мог рассказать правду о судьбе Владимира и Катерины Войцеховских, спрятанную под грифом «Совершенно секретно», не мог даже открыто носить траур по своим родителям, не говоря уже о том, чтобы назвать настоящих виновников их гибели.

В полицейской академии не принято было углубляться в личную жизнь сокурсников. Мало кто из курсантов ФСОРД-407, моей новой группы, знал хоть что-нибудь о моей биографии до прибытия на Пятый континент, за исключением того немногого, что стало известно общественности из-за скандала в 82-ом, да и том не все слышали, а многие забыли. По вполне понятным причинам я не распространялся лишний раз о своем прошлом, которое было не лучшей рекомендацией для работы в правоохранительном органе Содружества. Ни с кем из новых одногруппников я не сблизился так, как с некоторыми старыми корешами с ФЗОПАТ, поэтому лишь немногие из них замечали мое мрачное настроение в период экзаменов, и этих немногих вполне удовлетворял краткий ответ «Ничего серьезного».

Лето 83-го стало самым безрадостным периодом в моей жизни, опередив даже годы заточения в интернате. Даже тень улыбки не пробежала на моем лице, когда было объявлено, что я блестяще сдал экзамены и окончил предпоследний курс академии. Ведь на этом свете не осталось больше людей, любящий взгляд которых мог бы стать мне лучшей наградой за эти успехи.

Весь мир виделся мне в мрачных тонах. Так, я осознал, что у меня не было настоящего дома. Ведь дом — это нечто большее, чем четыре стены, в которых ты спишь. Это место, где живут люди, которых ты любишь, и куда ты стремишься вернуться. Наша комнатушка в Студенческом городке так и не стала для меня этим местом. Четыре года я старательно не замечал этого, окунувшись в монотонную рутину нашего с Джен существования. Но страшные слова, услышанные 28-го мая, разбудили меня, словно раскат грома прямо над головой посреди ночи, и открыли глаза на всю ущербность и пустоту того мирка, в котором я пытался жить, убеждая себя, что так и должно быть. После перенесенной встряски я не способен был заставить себя вновь погрузиться в приторно-сладкий синтетический сон.

Грядущая стажировка в полиции была едва ли не последней шлюпкой, на которой я мог спастись от разрушительных размышлений и глубокой депрессии. Воспользовавшись этим шансом, я с головой окунулся в адские будни 122-го полицейского участка Восточного округа Сиднея, погрязнув в самых низах разнообразнейших человеческих грехов и пороков, сокрытых под благовидной внешней мишурой цивилизованного общества в «зеленой зоне» крупнейшего города на Земле.

Меня «прикрепили» к сержантам-детективам Паттерсону и Филипсу, которые расследовали в основном, насильственные преступления. Подавляющее большинство этих преступлений совершалось на бытовой почве, в состоянии алкогольного или наркотического опьянения, или под воздействием различных психических расстройств, которые весьма часто встречались в условиях жизни в Гигаполисе. Расследование этих преступлений, чаще всего, не требовало навыков Шерлока Холмса — мотивы лежали на поверхности, а подозреваемые редко отрицали свою вину.

И все же нет ничего более демотивирующего, чем картины, которые каждый день приходится видеть следователям: заплаканные, мечущиеся в истерике или погруженные в себя люди; захламленные квартиры, в которых давно никто не следил за чистотой; пятна крови на полу и на стенах; пустые бутылки, шприцы для инъекций, ампулы, упаковки с таблетками. Одни и те же картины повторялись каждый день с убийственным постоянством.

Наверное, именно поэтому детективы, оба за сорок, были суровыми и циничными людьми, которые способны были спокойно сесть обедать, выйдя из помещения, где проводилось вскрытие. Паттерсон носил бороду, много курил и любил крепкое словцо. Филипс каждое утро гладко брился, предпочитал жевательные резинки и исповедовал дзен-буддизм. Однако их лица все равно несли печать неуловимого сходства, которое придала им их сволочная работа.

Я исполнял все их поручения с маниакальной старательностью, которая стала причиной мрачных шуточек со стороны старых ищеек, полагающих, что причиной моего рвения является честолюбие и непомерные амбиции. Вторым поводом для шуток стало мое атлетическое сложение, из-за которого я резко выделялся среди следственных работников, и олимпийское прошлое, о котором детективы, сами не интересующиеся спортом, узнали из моего досье. Шутки начались после того, как один из патрульных со 122-го участка, встретив меня в коридоре и узнав во мне олимпийского чемпиона, попросил дать ему автограф. К шуткам я относился спокойно.

Чаще всего детективы были поглощены своей работой и относились ко мне практически та же, как к предметам мебели или бытовым дронам. Когда им все же приходилось сосредотачивать на мне свое внимание, Паттерсон саркастично именовал меня «нашим будущим комиссаром», а Филипс — «чемпионом» или «олимпийцем». Я был уверен, что оба запомнили мое имя и фамилию, впервые их услышав (прекрасная память была профессиональной чертой детективов), но они почти никогда не произносили их, полагая, видимо, слишком сложными.

Работа здесь не имела ничего общего с тем, что можно увидеть в кино. Она состояла, в основном, из тягучей бумажной волокиты, которая, хоть и велась в электронной форме, способна была свести с ума своим непостижимым объемом и отсутствием очевидного смысла. Канцелярское рабство разбавлялось редкими выездами на следственные действия, на которые меня звали словами «Пошли проветримся». Филипс возил меня на все выезды подряд, а Паттерсон норовил затащить лишь в самые пакостные места, где можно лицезреть по-настоящему отвратительные картины — он называл это «дать понюхать дерьма» и полагал это неотъемлемой частью воспитания будущего детектива.

Возвращаясь домой затемно, измотанный до предела, я раздевался, едва заставлял себя выполнять двадцатиминутный комплекс упражнений, принимал душ и валился спать, как убитый, чтобы проснуться в пять утра, успеть на тренировку и без пятнадцати девять уже быть на рабочем месте, где я должен был сварить и подать Паттерсону его ристретто (Филипс обычно был на работе с восьми и предпочитал простую воду). Это продолжалось шесть дней в неделю, и неоценимым плюсом такого графика была абсолютное отсутствие времени для хандры.

Свой единственный выходной я, как правило, проводил в одиночестве, ведь как раз по воскресеньям Джен дежурила в больнице. Само собой, я понятия не имел, чем она живет. Иногда мы не общались несколько дней подряд, если не считать редких мультимедийных сообщений довольно тривиального содержания.

— Тебе бы больше подошло быть патрульным, — сказала мне Джен одним воскресным утром, когда я успел застать ее перед выходом из дому. — Они носят приличную униформу, пользуются уважением у людей и у них нормированный рабочий день. Зачем тебе нужна эта ужасная работа?

— Ты ведь хотела, чтобы я перевелся на ФСОРД, — буркнул я, отжимаясь от пола на кулаках, пока она одевается.

— Это ты хотел. И речь тогда шла не о том, чтобы работать сутками в таком ужасном месте.

— А чем, по-твоему, должны заниматься копы? Поливать цветы на городских клумбах?

— Так или иначе, ты не обязан сидеть в этом участке сутками. Твоя рабочая неделя — сорок часов.

— А у тебя разве не так? Но ты же не вылезаешь из своей больницы.

— От нас зависит здоровье людей, а иногда и жизнь, — возразила Джен, мастерски нанося на лицо свой аккуратный макияж. — Приходится отступаться от своих интересов.

— Тебе может быть сложно в это поверить, но мы там тоже заняты кое-чем важным.

— Я набираюсь опыта, который позволит мне в будущем стать квалифицированным и хорошо оплачиваемым специалистом, — привела еще один аргумент девушка.

— Я тоже, — отжавшись пятидесятый раз, выдохнул я.

— Димитрис, — устало закатила глаза Джен. — Я надеюсь, ты не собираешься всерьез работать всю жизнь в этом своем 122-ом участке? Есть ведь детективы, которые расследуют экономические преступления, расследуют коррупционные скандалы и финансовые махинации, борются с киберпреступностью. Есть патрульные и участковые, которые работают в приличных районах, в конце концов. Не все полицейские занимаются тем, чем твои Паттерсон и Филипс. Разве это то будущее, к которому ты стремишься?

— Да ни к чему я не стремлюсь, — раздраженно ответил я, продолжая упражнение. — Ни к чему.

— Может, хватит уже себя жалеть? — не выдержав, выпалила девушка. — Ты делаешь себе только хуже. Посмотри за окно. На дворе 8-ое августа, 83-ий год! Тебе пора двигаться дальше.

— Дальше? И что там дальше?

Выполнив отжимание в сотый раз, я поднялся на ноги, растянул мышцы, и обратил изучающий взгляд на девушку. Дженет Мэтьюз, как всегда, выглядела красиво и опрятно — серьезная, изысканная и аккуратненькая в своей новенькой блузке, в которой она надменно прохаживалась по квартире, собираясь на дежурство в свой Институт хирургии глаза. Ее можно прямо сейчас фотографировать и разместить на плакате, призывающем молодежь избрать правильный путь в жизни. Понимает ли она хоть немного, что я сейчас переживаю, какие мысли наполняют меня?

«Нет», — грустно признался я себе. Человеку, с которым я прожил четыре года в одной квартире, не так уж много известно о моем внутреннем мире. Весть об убийстве моих родителей не способна была заставить Джен выбиться из ритма своей целеустремленной, прагматичной, распланированной по часам жизни. В первые дни и даже недели после страшной новости она действительно проявляла ко мне особое внимание и сочувствие. Но когда миновали месяцы, а депрессия никак не проходила, сочувствие постепенно сменилось недоумением. Вот теперь наступила очередь раздражения.

А может, я сужу о ней неверно? Может быть, она искренне беспокоится за меня и хочет помочь, но я просто не пускаю ее себе в душу, боясь проявить слабость? В конце концов, если уж она не является близким мне человеком — то у меня нет близких людей вообще.

— Дженни, не хочешь остаться сегодня со мной? — неожиданно я.

— Что?

— Нет, серьезно, останься дома сегодня. Или давай сходим куда-то. Я не хочу снова торчать здесь в одиночестве.

— Димитрис, ты же знаешь, я на практике! Ровно через полчаса доктор ждет меня, — девушка с показным недовольством посмотрела на время. — У него сегодня две операции.

— Ты никак не можешь отпроситься на денек? Прошу тебя, — подойдя к ней, я нежно взял ее за руку и прижался к ней щекой.

— Эй, ты бы хоть душ принял, — запротестовала она, отстраняясь.

В глазах девушки в этот миг мелькнула некоторая растерянность. Выражение ее лица говорило, что я вел себя не так, как она привыкла за четыре года нашей с ней совместной жизни.

— Димитрис, ты что? — растерянно спросила она, мягко высвободив руку. — Ты же знаешь, я не могу. Прости, я должна идти. А ты мог бы пойти встретиться с кем-то из ребят — тогда не придется сидеть целый день в одиночестве, и ты придешь в норму.

— Может, ты и права, Дженни. Но со мной творится неладное. Мне постоянно снятся кошмары, я просыпаюсь ночью весь в холодном поту, — признался я тихо. — Я потому и начал спать на диване, что боялся потревожить или испугать тебя. Послушай, мне действительно надо остаться с тобой сегодня, поговорить… ведь у меня никого кроме тебя больше нет.

Мой искренний порыв оказался неожиданным для Джен. Несмотря на жизнь вместе и совместный быт, в последнее время между нами установилось нечто вроде дистанции, и в этот момент девушка, мысли которой были полны других проблем, не была готова к широкому шагу навстречу, чтобы сократить ее.

— Димитрис, тебе нужно обратиться к психологу. Я неправа, что раньше не настояла на этом. Иногда мы просто не можем справиться со своими проблемами сами. Это нормально, — произнесла она голосом, полным вежливой врачебной обеспокоенности.

— Мне не нужен психотерапевт с его шаблонными советами, Джен. Я нуждаюсь в близком человеке рядом, — устало вздохнув, произнес я. — Мы с тобой столько лет вместе, но так редко говорим по душам. Как тогда, в «Антарктиде» прошлым летом, помнишь?

— Конечно же, я помню, — смутилась она.

Я вдруг вспомнил первый год после моего выпуска из интерната, когда она была безумно в меня влюблена и всячески проявляла ко мне внимание, но весь год я был к ней прохладен и погружен в свои дела.

— Прости меня. Я многое вокруг себя не замечал. Я был никудышным парнем, Дженни. Но я исправлюсь, обещаю. Только не уходи сейчас, ОК? — я снова взяв ее за руку.

— Тебе не за что извиняться, Димитрис. Все хорошо, — Джен сжала мою ладонь и улыбнулась, но ее глаза косились в сторону двери. — Я очень дорожу тобой, и… мы действительно мало времени проводим вместе. Я рада, что ты это сказал. Но сейчас я правда должна бежать. Давай вечером сходим куда-то. Заметано?

— Хорошо, Дженни, — я не стал спорить или выказывать обиды, а лишь улыбнулся и поцеловал ее прохладную руку. — Буду ждать тебя.

Но в этот вечер мы так и не «сходили куда-то» — Дженни задержалась на практике допоздна, присутствуя, как это позже выяснилось, на какой-то незапланированной операции. Связи с ней не было. Я прождал ее допоздна и уснул на диване перед телеэкраном, бормочущим что-то невнятное, а в три часа ночи проснулся с криком от очередного кошмара.

Дженет мирно посапывала на кровати — она любила спать в наушниках, и потому не слышала этого крика, как и всех предыдущих минувшими ночами. В какой-то момент мне захотелось прилечь рядом и обнять ее, чего я не делал уже очень давно, но я так на это и не решился.

Я ушел раньше, чем она проснулась, чувствуя, что момент для нашего с ней откровения упущен и вряд ли повторится раньше следующего воскресенья. Так и случилось: наступил напряженный понедельник, за ним не менее напряженный вторник, и вот уже утро среды.

Я проснулся мрачным и злым. Мне предстояла тренировка, а затем работа, и это было лучше, чем ничего, потому что я чувствовал себя необыкновенно одиноким и потерянным и не желал иметь ни минуты на размышления о своей жизни. Мог ли кто-то представить себе, что за личиной перспективного, полного сил и энергии молодого парня скрывался отстраненный изгой?

Люди, чьи советы и напутствия я воспринимал с такой же верой, как искренние христиане — Божьи заповеди, бесследно исчезли. И когда я уверился в том, что их больше нет, я неожиданно осознал, что едва ли не каждый мой поступок на протяжении всей моей жизни совершался с оглядкой на них. Я стремился к успеху, зная, что они будут гордиться мной. Я старался не поступать опрометчиво, потому что боялся их огорчить. Шагнув на очередную жизненную ступень, я оборачивался, надеясь увидеть, как они одобрительно машут мне рукой. Что делать теперь — я не знаю. Чего в этой жизни хочется мне? Есть ли вообще в этой жизни такие вещи? Чего стоят теперь мои достижения и победы, когда некому оценить их…?

— Эй, олимпиец! — повысив голос, сержант-детектив Филипс вывел меня из печальных раздумий. — Заснул ты там, что ли?!

— Нет, сэр, — встрепенулся я.

— Пошли-ка проветримся. У меня необычный вызов, парень.

Старый волк выглядел слегка обеспокоенным, чего я не замечал за ним ни при одном из всех предыдущих вызовов. Как, впрочем, мне не доводилось и слышать из его уст слова «необычный». В глубине души я полагал, что не существует такого преступления, которое бы могло удивить его.

— Что случилось?

— Увидишь, — по традиции, не стал ничего объяснять Филипс.

Когда мы с ним зашли в скоростной лифт, рассчитанный на шестнадцать человек — один из четырех, расположенных в этом 40-этажном здании, одном из основных форпостов полиции Сиднея в Восточном округе — детектив нажал на кнопку 1-го этажа вместо этажа P3 подземного паркинга, где обычно был припаркован автомобиль Филипса.

— Захватим жилеты, — поймав мой вопросительный взгляд, объяснил Филипс.

На первом этаже, помимо холла и приемной для граждан, располагались оружейная, охраняемая зона хранения спецсредств и комнаты, где офицеры экипировались перед выездом на задания. Патрульные начинали в этих комнатах каждый рабочий день, а вот детективы, специфика работы которых не предусматривала большого риска встретиться с вооруженными преступниками, показывались там редко. За время стажировки мне приходилось надевать бронежилет лишь дважды, да и то лишь потому, что, как ворчал Паттерсон, «начальство маниакально относится к технике безопасности стажеров». Если предстояло надеть пуленепробиваемый жилет — это означало что-то очень серьезное.

Я потратил меньше минуты на то, чтобы натянуть поверх своей обычной тенниски плотный черный жилет из пулестойких эластичных полимерных материалов весом два килограмма, прикрывший мне грудь, живот и область паха. Жилет странно сочетался с джинсами и кроссовками, но детективы не носили полицейской униформы, и их помощников это тоже касалось.

Когда вместо того, чтобы спуститься наконец в подземный паркинг, мы поднялись на лифте на плоскую крышу здания, я понял, что ситуация действительно из ряда вон выходящая. Едва мы вышли на крышу, в лица нам ударил ветер. На ходу я накинул поверх жилета и застегнул свою черную куртку.

Легкий патрульный вертолет OH-180, который полицейские ласково называли «пташкой», стоял на своем месте, даже не заглушив полностью винты. Я уже привык к тому, что у вертолета не было кабины пилотов — «пташка» управлялась ИИ или пилотом, сидящим в наземном пункте управления с помощью системы виртуальной реальности.

«Пташка» длинной два с половиной метра казалась игрушечной рядом с тремя черными конвертопланами «Ворон» CH-100, этими исполинскими черно-белыми стальными птицами, способными взять на борт дюжину штурмовиков в полной боевой экипировке.

Из круглого, похожего на хрустальный шар салона «пташки», практически полностью выполненного из бронированного стекла, нам махнул рукой лейтенант Крамер, в полицейской униформе, летном шлеме, темных очках и со жвачкой меж зубов. Это был хорошо знакомый мне мрачный и суровый сорокалетний мужчина с обветренной кожей и преждевременными морщинами, один из руководителей патрульных 122-го участка, которые обычно появлялись на месте преступлений раньше, чем детективы.

— Не ударься снова башкой, супертяж! — с хриплым смешком пролаял Крамер, не забыв наш с ним предыдущий полет.

Оказавшись на борту, мы сели на откидные кресла и пристегнули ремни безопасности. Крамер закрыл герметичную дверь салона, заглушив шум роторов. Я почувствовал в ушах давление, связанное с набором высоты, и вертолетная площадка на крыше здания полиции Восточного округа начала стремительно удаляться.

Полет по «каменным джунглям» Гигаполиса на крохотном вертолете, лавирующем меж исполинских зданий и разминающемся с другими летательными аппаратами на расстоянии каких-то десятков метров, не был умиротворяющим занятием, и я невольно сжал поручни кресла, напоминая себе, что человек, собиравшийся стать астронавтом, должен спокойнее относиться к таким вещам.

— Как там обстановка?! — спросил детектив у патрульного.

Судя по отсутствующему виду Крамера, он как раз погрузился в сетевой интерфейс, чтобы получить обновление ситуации. Сержант-детектив Филипс оставался одним из немногих представителей старой школы, которые предпочитали информацию, передаваемую из уст в уста, компьютерным данным. Из-за этого Паттерсон часто звал его «динозавром».

Действительно, вряд ли был смысл задавать вопросы коллегам, когда каждый офицер полиции был снабжен нанокоммуникатором и дублирующим его стандартным коммуникатором (сетчаточником, напальчечниками и наушниками), подключенными к сетевому интерфейсу SPD — системе под названием «Орион». Эта система работала с помощью мощных квантовых компьютеров и сложнейшего ИИ, разработанного той самой компанией «Дрим Тек», которая проектировала виртуальные миры. Она выполняла в работе полиции намного более важные функции, чем мозги офицеров и их табельное оружие.

«Орион» создавал единое для всех офицеров полиции города интерактивное информационное пространство, которое обновлялось в режиме реального времени. Офицерам полиции больше не требовалось запрашивать информацию и передавать ее: не считая немногочисленных ограничений, каждый из нас, элементов единой сети, мог знать, видеть и слышать все, что знают, видят и слышат другие. Искусственный интеллект впитывал в себя и распределял информацию в объемах и со скоростью, которые невозможно было вообразить. Благодаря вживленным в тела офицеров нанодатчикам ИИ знал их местоположение и состояние. В режиме реального времени ИИ принимал и в считанные миллисекунды анализировал изображение с сотен тысяч нанокамер, встроенных в элементы экипировки каждого офицера, установленных на дронах, на улицах и в помещениях, а также с камер на спутниках и разведывательных самолетов. Полученные данные он сопоставлял с данными, уже хранящимися в его памяти, поступившими из миллионов других источников. Все это открывало такие возможности, какие сложно было вообразить.

Не успеет вооруженный бандит попасть в объектив одной из камер — как данные о нем уже загружены в сетевой интерфейс, и каждый сотрудник полиции знает, по каким координатам мерзавец находится, чем он вооружен и кто он такой (если компьютер смог распознать лицо с достаточной точностью, чтобы «пробить» его по глобальной базе данных). Этот коллективный разум — наше главное оружие.

Ходили слухи, что «Орион» являлся всего лишь небольшим ответвлением глобальной программы слежения, которая начала действовать в США еще в 40-ых и оказалась в распоряжении правительства Содружества после войны. В прессе ее называли по-разному: «Купол», «Колпак», «Всевидящее око», «Большой Брат». По версии тех, кто верил в существование программы, сверхмощный квантовый компьютер, спрятанный где-то в недрах штаб-квартиры СБС, мгновенно обрабатывал каждый сигнал, проходящий сквозь глобальное информационное поле, идентифицировал источник этого сигнала и сопоставлял со всеобъемлющими базами данных. Кто-то вышел на связь по коммуникатору и сказал несколько слов — система идентифицирует его по голосовым данным. Чьи-то отпечатки пальцев или сетчатка глаза мелькнули на сканере — система сохраняет об этом запись. Чье-то лицо попадает в объектив камеры, пусть даже ведущей съемку с орбитального спутника — система и его мгновенно распознает. Программа работает круглосуточно и никогда не дает сбоев.

Существование этой программы ни разу не было признано официально. Консервативные обыватели считали ее существование выдумкой или досужим вымыслом конспирологов. По крайней мере, им спокойнее было так думать. Однако Роберт Ленц мягко ушел от ответа, когда я спросил его о ней пару лет назад.

Прожив в Содружестве больше шести лет, я мог поверить, что «Купол» действительно существует. Хорошо помню строки из статьи одного экстравагантного ученого, Михаэля Якубского, прочесть которую давно подзуживал меня Ши Хон.

«Ноосфера никогда не бывала так осязаема, как сейчас. Информация течет по своим каналам подобно крови в жилах. Ее течение стало настолько быстрым, что физические измерения, такие как пространство и время, перестали иметь значение. По крайней мере, в масштабах планеты. Одновременно со скачкообразным совершенствованием коммуникаций был совершен невиданный прорыв и в вычислительных возможностях. Создание квантового компьютера расширило границы этих возможностей во много миллионов раз — теперь обработка информации происходит с гиперскоростью. Соедините триллионы нитей информационных сосудов воедино, поставьте в центре этой паутины квантовый компьютер со специальным программным обеспечением — и вы пересмотрите ваши взгляды о достижимости всеведения…» — писал он.

— Крамер?! — повторил свой вопрос детектив, выведя меня из раздумий.

— Да сам посмотри! — ответил лейтенант, пошевелив пальцами и выведя на середину салона видимый нам всем дисплей.

На дисплее полная 3D-схема всех помещений какого-то большого здания (в сетевой интерфейс были загружены такие схемы на все здания Гигаполиса, и они обновлялись не реже, чем раз в полгода) соседствовала с часто сменяющимся видео с десятков камер. В режиме автоматической работы «Орион» сам переключал изображение, подбирая камеры, вид с которых, по его расчетам, должен быть наиболее полезен для конкретного офицера.

— «Стражи» уже прибыли, — пояснил Крамер, пока детектив, который, как он сам иногда признавался, не дружил с «Орионом», неловкими движениями пальцев вертел трехмерную схему и изменял масштаб изображения. — Теперь там командует их лидер. Сказал ничего не предпринимать, пока ты не прибудешь. Хер его знает, зачем ты ему сдался, старый пес.

— Командир — пакистанец, низенький, сердитый, со шрамом на щеке? — поинтересовался Филипс.

— Откуда мне знать? — пожал плечами патрульный. — Их фамилии засекречены, и они не снимают масок. Сам знаешь.

— Я знаю, кто он, — заверил лейтенанта детектив, дав понять, что теперь ему все ясно, и пояснил: — Мы работали с ним несколько лет, перед тем как его взяли в «Стражи». Однажды я помог ему в похожей ситуации. Видимо, он это запомнил.

— Малыш, ты хоть знаешь, что эта старая ищейка — известный переговорщик? — спросил у меня Крамер, кивнув на детектива. — У него второй диплом по психологии. Если бы ему давали медаль за каждого засранца, которого он заставил сдаться, предотвратив пальбу, позолота облепила бы всю его тощую волосатую грудь.

— Я слышал об этом, — кивнул я, с уважением посмотрев на Филипса, прикрывшего глаза в сеансе медитации, которую он практиковал в минуты волнения. — Только я, честно говоря, не могу понять, что происходит. Я вижу, что в Северном округе объявлена ситуация 9-14, но я, честно говоря…

— Ах, он не сказал тебе? — удивился лейтенант, укоризненно глянув на медитирующего детектива. — Нелегалы оказали вооруженное сопротивление во время проверки. Офицер полиции убит. Еще один захвачен в заложники. «Стражи» прибыли, чтобы провести штурм, но риск для жизни заложника слишком велик, и командир решил вызвать переговорщика.

— Вот дерьмо, — выдохнул я.

В подобные ситуации мне попадать еще не приходилось и, я надеялся, вряд ли придется, ведь я перешел на ФСОРД именно для того, чтобы избежать подобной хрени.

— Да, опасное дельце. Ума не приложу, зачем Филипс потащил с собой стажера.

— Ему нужно учиться, — не открывая глаз, пробормотал детектив. — В том числе и такому.

— Ах, понятно. Это то, что Паттерсон называет «дать понюхать дерьма», — махнул рукой Крамер. — Что ж, крепись, малый. Сегодняшний день может оказаться долгим.

«Пташка» доставила нас на другой конец города меньше чем за пять минут и приземлилась на плоской крыше одного из пяти свежевыкрашенных красно-белых 60-этажных корпусов жилого комплекса, выстроенного корпорацией «Нагано констракшнз» около десяти лет назад. Вращающийся ротор принес рябь на поверхность голубой воды в бассейне, окруженном шезлонгами, зонтиками и столиками перед барной стойкой, за которой выстроились целые батареи бутылок с алкоголем. Не знаю, насколько популярной среди жителей кондоминиума обычно была эта рекреация на крыше, но сейчас здесь не было никого, кроме сотрудников полиции.

Пока «пташка» приземлялась, я насчитал на крыше не менее девяти человек. Четверо из них были одеты в полицейскую униформу патрульных, еще двое — в гражданскую одежду (по-видимому, детективы). Трое из патрульных расхаживали по крыше, бдительно глядя на окна окружающих зданий, еще один — курил и переговаривался о чем-то с детективами у барной стойки. Остальные трое были подтянутыми мужчинами в тяжелой бронированной защите поверх облегающих черных комбинезонов с белым гербом Анклава на груди и надписью SWAT на спине. Их лица были скрыты полумасками, головы прикрыты шлемами с темным забралом на глазах, лица скрыты полумасками, пальцы в полуперчатках уверенно сжимали полуперчатками рукояти автоматов М-1 с коллиматорами и глушителями. Штурмовики стояли неподвижно — двое у входа в лифтовую надстройку, еще один у энергетической подстанции.

Из динамиков на одном из полицейских дронов, парящих над крышей, разносился многократно усиленный холодный компьютеризированный голос. Такой же голос должен был принудительно звучать в наушниках у каждого гражданина в радиусе нескольких сот метров, независимо от настроек их коммуникаторов.

«ВНИМАНИЕ! В ЭТОМ РАЙОНЕ ПРОВОДИТСЯ ПОЛИЦЕЙСКАЯ ОПЕРАЦИЯ! ДО ОКОНЧАНИЯ ОПЕРАЦИИ ГРАЖДАНАМ ЗАПРЕЩЕН ПРОХОД В СЛЕДУЮЩИЕ ЗОНЫ В КОРПУСЕ «D»: КРЫША, ЭТАЖИ 56, 57 и 58, ЛЕСТНИЦА ВЫШЕ ЭТАЖА 54. НАСТОЯТЕЛЬНО РЕКОМЕНДУЕМ ВОЗДЕРЖАТЬСЯ ОТ ПОПЫТОК ПРОНИКНОВЕНИЯ В ЗАКРЫТЫЕ ЗОНЫ. ЭТО МОЖЕТ БЫТЬ СВЯЗАНО С ПОВЫШЕННОЙ ОПАСНОСТЬЮ. ПОЛИЦЕЙСКИЙ ДЕПАРТАМЕНТ СИДНЕЯ ПРОСИТ ПРОЩЕНИЯ ЗА ПРИЧИНЕННЫЕ НЕУДОБСТВА!»

— Это вы Филипс? — едва мы ступили на крышу, двое детективов и патрульный с сигаретой, на плечах которого я теперь заметил погоны капитана, направились к нам от барной стойки.

Человек с погонами капитана выглядел не слишком счастливым из-за нашего прибытия.

— Я — капитан Лоренцо. Это мой участок, — объяснил он.

Всем своим видом этот Лоренцо демонстрировал, что он никогда не признает, что чужаки способны решить проблему на его территории лучше, чем это сделал бы он сам. И если с прибытием летучего отряда «Стражей», которые находились, в определенной степени, выше профессионального соперничества, он еще мог смириться, то вызов детектива из другого округа в качестве переговорщика выглядел так, будто профессионализм его собственных людей ставился под сомнение. Никто не любил, когда люди с других участков совались в их дела.

Жесткая конкуренция и даже открытая неприязнь между людьми внутри единой организации, выполняющей, казалось бы, общую цель, была одной из тех сторон работы в полиции Сиднея, которые поначалу вызывали у меня недоумение. Таковы были полицейские традиции с давних времен, и никакие тренинги, политики и кодексы корпоративной этики не способны были изменить это.

— Очень приятно, капитан. Это не ваш парень, случайно угодил в переплет? — поинтересовался Филипс у капитана.

— Да нет же! — возмущенный таким предположением о его подчиненных, пренебрежительно покачал головой Лоренцо, как бы говоря: «Мои ребята — не такие идиоты!» — Данные обо всем этом есть в «Орионе». Вы что, не успели ознакомиться с ситуацией в пути?

— Я стараюсь не полагаться слишком сильно на компьютеры, — обезоруживающе улыбнулся Филипс и пояснил в ответ на изумленные взгляды коллег: — Можете считать это моей особенностью.

— Это были «крысоловы», — объяснил один из местных детективов.

«Крысоловами» на профессиональном жаргоне полиции Сиднея называли оперативников Миграционного комиссариата. Комиссариат был отдельным сектором в составе SPD, в котором работали не менее десяти тысяч человек. Основной его задачей было выполнение бюрократических процедур, связанных с визами и регистрацией. Однако МК также был ответственен за выявление и выдворение нелегалов из «зеленой зоны», для чего в его составе были созданы «полевые» подразделения. В полицейском сообществе отношение к «крысоловам» было несколько брезгливым, так как их работа почиталась пыльной и грязной, и эти ребята заработали себе дурную славу.

— Приехали проверить информацию о нарушении визового режима, полученную от «небезразличного гражданина». Соседский донос на нелегалов: кто-то обратил внимание на кучу индонезийцев, которые постоянно шастают около одной из той же двухкомнатной квартиры. Обычное дело. Но, видимо, на этот раз нарушение оказалось серьезнее, чем полагал источник, — усмехнулся второй местный детектив, как будто злорадствовал из-за оплошности «крысоловов».

— Почему они сразу не вызвали группу захвата, черт возьми? — недовольно спросил Крамер.

— Не были уверены, что информация достоверна. Так они говорят, — хмыкнул капитан Лоренцо. — Я лично считаю, эти ребята темнят.

«Но мое мнение здесь никого не интересует», — не стал добавлять он.

— Эй, парень, где я мог тебя видеть?! — вдруг спросил один из детективов Северного округа.

— А? — я не сразу понял, что вопрос относился ко мне.

— Он у нас боксер, олимпийский чемпион, — объяснил Крамер иронично. — Хотите автограф?

— Ладно, — Филипс вздохнул. — Я здесь не для того, чтобы судачить с вами, джентльмены.

— Идемте со мной, сэр, — спокойным и бесстрастным голосом, словно терминатор, произнес один из «Стражей», до этого подошедший и молча ожидавший окончания разговора. — Только вы, пожалуйста.

— Со мной стажер, — возразил Филипс, поманив меня пальцем.

— Как скажете, — штурмовик не проявил никаких эмоций

В сопровождении спецназовца мы зашли в надстройку на крыше и быстро спустились по пустой лестнице, вход на которую был временно закрыт для жильцов кондоминиума (да и вряд ли она пользовалась среди них популярностью при работающих лифтах), на четыре этажа ниже.

Здесь на лестничной клетке стояли еще два человека в экипировке «Стражей», внешне практически ничем не отличавшиеся от виденных нами ранее. На ступеньках ниже них были составлены пирамидкой полдюжины рюкзаков, прислонены к стенке два автомата М-1 и разложен открытый металлический кейс с каким-то высокотехнологическим оборудованием.

— Хорошо, — произнес с легким арабским акцентом один из «Стражей», невысокого роста, кажется, удовлетворенный результатом какой-то работы. — Следи, чтобы мы получали данные беспрерывно.

— Да, сэр, — второй спецназовец толкнул дверь и скрылся в коридоре, где находились входы в жилые апартаменты этого этажа.

— О, отлично, — невысокий человек с акцентом повернулся нам навстречу. — Возвращайся на позицию.

— Да, сэр! — приведший нас штурмовик мгновенно развернулся и рысцой рванул по лестнице вверх.

— Джамал, — детектив Филипс протянул человеку в маске руку.

— Мы здесь не используем имен. Наконец-то прибыл, — вместо приветствия сердито гаркнул человек, порывистым движением пожав руку детектива. — Кто это с тобой?

На мне остановились маленькие карие глаза на полоске загорелой кожи над черной полумаской, в которых я почувствовал жесткость и суровость.

— Стажер.

— Пусть не путается под ногами у моих людей.

— Хорошо. Он будет держаться позади. Расскажи мне коротко о ситуации.

— Ты «Орионом» пользоваться умеешь? Все тактические данные там есть, — недовольно буркнул командир штурмового отряда, став уже третьим на сегодня, кто упрекнул в этом Филипса.

— Хотелось бы больше подробностей с твоих слов.

— Ничего не изменилось за тот час, что я здесь.

Сделав шаг к двери, лидер «Стражей» распахнул ее порывистым движением руки. Нашим глазам открылся вид на длинный коридор со входами в десяток апартаментов. Сколько тут было «Стражей», я и не считал. По меньшей мере восемь стояли по обе стороны от открытой настежь двери, за которой, по-видимому, скрывался преступник. Все остальные двери были закрыты. Лишь один из спецназовцев повернул голову к нам и обменялся с командиром парой перемигиваний.

— Он в жилой квартире на этом этаже, — понизив голос, поведал командир штурмоотряда. — По коридору предпоследняя дверь слева. Перед тобой первое отделение, «золотая» группа, готовая к штурму. Еще два отделения, «красная» и «синяя» группы, в резерве. Всех гражданских удалили, этот этаж чист, а также этажи над ним и под ним. Я разместил двух снайперов в здании напротив, пятьсот метров, но он пока не показывался на фоне окна. М-22 может легко пробить стену, но заложник вряд ли уцелеет. Самым перспективным кажется нервнопаралитический газ или инъекция с помощью наноробота. Но, прежде чем мышцы будут парализованы, палец может спустить курок. Компьютер давно проработал все варианты. При любом плане вероятность гибели заложника превышает 25 %. Слишком опасно. Редкий случай, когда все эти навороченные техсредства ничем не могут нам помочь. Внизу уже собралась толпа журналистов, которые ведут прямой репортаж. Какой-то парень из мэрии уже позвонил моему шефу и намекнул, что старик Уоррен не хотел бы видеть в вечерних новостях новость о двух убитых копах. Один — это и так чересчур.

— М-да. Просто-таки тупик.

— Я вспомнил о тебе, и подумал, что ты мог бы помочь.

— Приятно слышать.

Воспользовавшись возможностями «Ориона», я посмотрел на схему квартиры, где скрывался преступник. Это была жилая квартира стандартной планировки: прихожая, две комнаты, кухня, санузел. Субъект находился в спальне, почти напротив входной двери, на 11 часов от дверного проема, расстояние четыре метра. Благодаря нанокамере, незаметно установленной технарями под потолком, я мог видеть, как преступник прижался спиной к радиатору системы отопления, и прижимает к себе заложницу, заслоняясь ею от двери.

— Сам видишь, как неудобно он сидит, — недовольно буркнул пакистанец.

Согласно данным системы, у преступника был пистолет системы «Браунинг» калибра 9-мм «Парабеллум» со сцепленным затвором, производства начала 2000-ых. Емкость магазина — восемь патронов. Преступник сделал три выстрела, но система не смогла определить, была ли обойма полной до первого выстрела.

— Стрелял по людям? — спросил детектив Филипс.

— Нет, это была паническая неприцельная стрельба. Два выстрела попали в стену коридора напротив входной двери. Пули удалось взять на анализ. Третий раз была осечка. Мы полагаем, что оружие находится в плохом состоянии, — объяснил ему «Страж».

— Я не нашел никаких данных о субъекте. Он раньше не попадал в наше поле зрение?

— Обычный нелегал. Индонезиец, около двадцати лет. Не похоже, чтобы он имел какую-то подготовку. Очень напуган и нервозен, потеет, руки дрожат. Постоянно держит ствол у головы заложницы. Неизвестно, как он протащил сюда пистолет.

— Им до сих пор иногда это как-то удается, — вздохнул Филипс.

Об этом мне редко доводилось слышать в академии, но я сразу же столкнулся с этим, попав в 122-ой участок. Теоретики полагали, что с современным развитием технологий тайное передвижение по городу людей с незарегистрированным оружием практически исключалось, такие люди должны были быть обнаружены в течение всего лишь нескольких минут. Однако, как хорошо знали опытные сиднейские копы, преступникам удавалось время от времени достать где-то оружие, протащить его в «зеленую зону» и спрятать на «черный день» в каком-то тайнике. Обычно это были старые пистолеты или даже револьверы, иногда — дробовики и пистолеты-пулеметы, а недавно при обыске нашли даже штурмовую винтовку.

— Как все началось? — спросил Филипс.

— Опергруппа Миграционного комиссариата в составе четырех офицеров выехала на проверку. Сообщалось, что в арендованной квартире нелегально проживает не менее двадцати людей. Информация частично подтвердилась: на момент рейда в квартире оказалось семь нелегалов. Индонезийцы. Четверо сразу сдались, а трое — забаррикадировались там. По-видимому, родственники: отец и двое сыновей. Эксперт пока не смог взять пробы ДНК с трупов двух преступников, так что их личности установить не удалось…

— Вы сказали — «с трупов»? — я сам не заметил, как подал голос.

Пакистанец замолкнул и медленно перевел на меня свой суровый взгляд — удивленно, словно с ним только что заговорил предмет мебели. Сглотнув слюну, я опустил взгляд, попытавшись стать совершенно незаметным, и принялся копаться в «Орионе», выясняя подробности случившегося.

По свидетельствам офицеров, которые участвовали в проверке, опергруппа вломилась в квартиру и попыталась провести задержание. Преступники оказали сопротивление. Старший из них ударил руководителя опергруппы ломом по голове. Как оказалось позже, с летальным исходом. Остальные «крысоловы» вынуждены были открыть огонь. Двое преступников были убиты. Третий, младший из них, каким-то образом смог захватить в заложники офицера. Опасаясь за жизнь товарища, двое членов группы покинули помещение и вызвали подкрепление.

— «Крысоловы», участвовавшие в проверке, еще здесь? — спросил сержант-детектив. — И задержанные нелегалы?

— Отбыли. Я говорил с ними. Не услышал ничего нового. Нелегалов сейчас отрабатывают. Пока выглядит так, что никто из них не был хорошо знаком с другими. Арендатор квартиры, которого сейчас ищут, за деньги предоставлял места для ночевки для нелегалов — для всех подряд, кто платил.

— Черт возьми, ситуация выглядит не очень хорошо. Что насчет заложницы?

— Черт, да загляни ты в «Орион», старый пердун! Девчонка получила диплом месяц назад. Она в ступоре. Если выживет — думаю, сменит профессию.

Я и не думал, что командир «Стражей» имел чувство юмора.

Открыв базу данных, я смог убедиться в его правоте. Офицер первого уровня Эмма Спенсер была худощавой блондинкой с бледными щеками, весьма похожей на любовь моего недоброжелателя Поля Торричелли из 4-го специнтерната (забыл, как там ее). В свои 22 года бедная Эмма выглядела от силы на 20 и не была похожа на человека, способного сохранить самообладание в такой ситуации.

Задумчиво кивнув, Филипс достал из кармана и закинул за щеку жевательную резинку.

— Ну, что скажешь? — требовательно спросил командир «Стражей».

— У вас там полумертвый от страха тинэйджер с пистолетом, на глазах которого только что погибли его ближайшие родственники. Бог знает, что творится у него в голове.

— Если ты считаешь это слишком опасным — я просто начну штурм.

— Нет, подожди. Попробуем обойтись. Вы же не зря меня сюда притащили.

— Только без глупого геройства. Как я уже сказал, одного мертвого полицейского на сегодня будет достаточно.

— Я слишком стар для того, чтобы быть ковбоем, Джамал.

Сказав это, Филипс отступил на несколько шагов и, к удивлению командира «Стражей», принялся, закатив глаза, размахивать руками и выполнять шумные дыхательные упражнения.

— Он всегда так делает, — ответил я на вопросительный взгляд пакистанца.

— Филипс, ты будешь говорить с ним с безопасного расстояния, из-за стенки, ясно? — требовательно заявил лидер отряда спецназа, пока детектив продолжал разминаться.

— Дохлый номер, парень, — очередной раз глубоко выдохнув, покачал головой детектив. — Так я не смогу установить доверие.

Протянув руку к своей подмышечной кобуре, Филипс отстегнул ее и бережно протянул мне свой М-19 «компакт», которым, как я слышал, он практически никогда не пользовался.

— Поосторожнее с этой штукой, чемпион, она опасна, — предупредил меня наставник.

— Сэр, это небезопасно… — счел нужным заметить я.

— Он не будет доверять мне, если я буду вооружен, — возразил детектив. — Да и зачем мне эта пукалка, когда вокруг столько парней с серьезным оружием, которые стреляют во много раз лучше меня?

— Ты правда собираешься войти к нему? — спросил «Страж» недоверчиво, по-видимому, сбитый с толку лихачеством своего старого знакомого.

— Я не думаю, что он станет стрелять в меня. Попробую убедить его сдаться. Если не получится — просто уйду. Я не думаю, что это будет так уж опасно, — со странным спокойствием, которое обычно наступало после его медитаций, объяснил сержант-детектив.

— Я не одобряю этой затеи, — недовольно буркнул пакистанец.

Однако Филипс был полон решимости. Мне оставалось лишь наблюдать, оставаясь в самом начале коридора, за тем, как детектив мягко ступает по коридору меж темных силуэтов спецназовцев прямо к открытой двери.

— Я детектив из полиции! Сейчас я зайду к вам. Я не вооружен, — сообщил Филипс приветливо.

Однако вначале он на всякий случай все же высунул в дверной проем край ботинка, а уж затем зашел полностью. С помощью «Ориона» и нанокамеры, незаметно установленной техниками в углу комнаты практически над головой у преступника, я мог видеть все практически так, будто сам находился в квартире.

У самой входной двери был виден труп «крысолова», лидера досмотровой группы, которого так и не забрали, опасаясь получить пулю от преступника. Бедолага лежал на спине, раскинув руки. Под головой у него растекалось по полу красное пятно. Невдалеке распластался гражданский, индонезиец пятидесяти с лишним лет с, по меньшей мере, девятью пулевыми отверстиями в туловище. Вот тут крови было много… Она залила пол комнаты, в том числе обагрила железный лом, валяющийся между двумя телами. Чуть дальше, у двери во вторую комнату, находилось третье мертвое тело — еще один индонезиец с пулевыми ранениями, несовместимыми с жизнью.

«Господи», — подумал я. — «Это была настоящая бойня!»

Дрожащий и вспотевший парень, держа за горло белокурую девушку в полицейской униформе и приставив пистолет к ее виску, все еще сидел, забившись в угол, около батареи. Судя по белому, даже синеватому оттенку лица заложницы, он сдавил ей горло так, что у нее чуть не вылезли глаза. На пол пути между преступником и входной дверью лежал пистолет М-10, похоже, принадлежащий плененной полицейской. К счастью, оружие было оснащено идентификационной системой, и преступник не смог бы воспользоваться им, даже если бы сумел дотянуться. Окно над головой у преступника было пробито пулей — видимо, беспорядочный огонь «крысоловов» попал и туда.

— Не подходите! Я выстрелю!!! — истерически заорал он, едва Филипс показался в помещении.

— Тихо, тихо. Я тут, чтобы поговорить, — сказал Филипс удивительно спокойно и даже мягко, но руки вверх не подымал — парня следовало успокоить, но он не должен чувствовать себя хозяином положения. — Ты же не собираешься сидеть там вечно, верно?

— Я ничего не делал! Они пришли сюда… стали бить брата! Отец… схватил лом и…ударил одного. Он сделал это сгоряча, он не хотел… но они убили его! Потом убили брата! Они застрелили бы и меня тоже! За что…? Я… я никакой не преступник!

Парень плакал, а его рука опасно дрожала, так что ствол временами соскальзывал с головы заложницы, но он тут же приставлял его обратно. Удивительно, как дергающийся палец до сих пор случайно не надавил на спусковой крючок слишком сильно.

— М-да, — протянул Филипс, оглядев помещение. — Кошмар. Значит, это не ты убил его?

С этими словами сержант-детектив без особого уважения ткнул пальцем в сторону убитого при выполнении своих служебных обязанностей «крысолова», которому наверняка предстояло быть представленным к какому-нибудь ордену, что, однако, вряд ли облегчит страдания его семьи.

— НЕТ!!! Это не я! Его отец убил… Ломом! Посмотрите сами… Я просто испугался… что меня убьют! Я просто…Я… — от страха он даже не мог связно говорить.

— Так я и знал, что это не ты. Ты совсем не похож на убийцу. Только вот зачем ты напал на эту сотрудницу полиции?

Филипс был удивительно спокоен, будто вел светскую беседу за чашкой чая. Говорили, что он умеет разговаривать с ними, что ему уже много раз удавалось решать такие ситуации, да и на допросах ему было мало равных. За это Филипса и ценили. Во всяком случае, точно не за компьютерную грамотность.

— Они убили бы меня, я же говорю! Они просто ворвались сюда и начали все крушить, а когда отец стал сопротивляться, тот, который лежит… начал стрелять вокруг. И она смотрела на меня и начала доставать пистолет…! Клянусь, она хотела убить меня!

Девушка — «крысолов» не нашла в себе сил, чтобы возразить против этого. Она смотрела на Филипса выпученными глазами, полными страха и отчаянной мольбы, как на последнюю надежду. Она судорожно вдыхала воздух в сдавленное горло с таким упоением, будто каждый глоток мог стать последним. Увидев выражение ее лица, я вдруг понял, что бедняга уволится из полиции сегодня же, если ей удастся покинуть это помещение живой — даже если остаток жизни ей предстоит подметать полы.

— Она просто потеряла контроль, как и ты. У неопытных сотрудников такое бывает. Офицер Спенсер всего несколько месяцев работает в полиции. Она никогда не стреляла в людей и не выстрелила бы в тебя…

— Меня прикончили бы другие! Какая нахрен разница?! Они же убили отца и брата! Не арестовали их, а просто убили, черт возьми…!!

Губы парня задрожали от ярости. Это был опасный момент. Отвлекшись от изображения с нанокамеры на моем сетчаточнике и глянув на спецназовцев в коридоре, я уверился, что они готовы ворваться в квартиру в любой миг.

— То, что здесь произошло, если верить твоим словам — это превышение служебных полномочий, — очень серьезно произнес детектив, от которого тоже не укрылся накал страстей. — Грубое превышение.

— Что?! Вы еще сомневаетесь в моих словах?! — выпучил глаза полумертвый от ужаса и задыхающийся от ярости нелегал. — Да эти каратели каждый день рыскают по нашему району! Постоянно! Избивают людей просто так… Они звери, они…

Однако ярость и решимость внезапно оставила парня, и его голос сорвался на истерику.

— Не убивайте меня, умоляю! Я жить хочу, у меня осталась мать и маленькая сестра… я никому не сделал зла… Мне всего двадцать!!

— Тебе стоит успокоиться. Никто не станет убивать тебя. Мы здесь таким не занимаемся, — заверил Филипс. — С первой же секунды, когда ты положишь свое оружие, твоя жизнь будет совершенно неприкосновенна. Тебе предоставят гражданского защитника, дадут возможность позвонить твоей маме и сестре, будут обращаться с тобой очень уважительно…

— Я вам не верю!

— Первое, что мы хотели бы здесь сделать — это провести тщательное служебное расследование этого инцидента, — продолжил, как ни в чем не бывало, убеждать его переговорщик. — Я давно работаю в полиции, и с первого же взгляда я понял, что здесь что-то нечисто. Мне, и не мне одному, хотелось бы очень жестко поговорить с теми, кто устроил этот кошмар. Эти люди уже сейчас находятся под арестом. И если выяснится, что они действовали не по закону — им несдобровать.

— Вы врете!

— Вовсе нет. Что до тебя — в сущности, если ты не убивал никого, ты еще не перешел грань. Но каждая секунда, которую ты держишь этот ствол у головы сотрудницы полиции, усложняет ситуацию и заставляет всех нервничать.

— Нет! Если я отпущу ее — меня убьют! Как их убили… Сволочи! И им ничего за это не будет… — в его глазах, кроме страха, на миг вернулась ярость, и в этот момент я испугался за Филипса.

— Если это правда — они не останутся безнаказанными, — убедительно солгал детектив. — Они и так не остались. Тот, кто руководил ими — уже мертв. Двое других — арестованы. А офицер Спенсер — просто оказалась не в том месте и не в то время, как и ты. У тебя, наверное, есть девушка или невеста того же возраста. Неужели ты сможешь убить ее? Она — простая девчонка, пошедшая работать в полицию, чтобы прокормить семью. Чего ты добьешься, убив ее и погубив себя? Лишь уменьшишь население Земли еще на двух людей…

— Я не хочу никого убивать… Детектив! Детектив, вы верите мне?

— Конечно, я не знаю ничего точно, но… — Филипс изобразил сильные колебания. — Да, я верю. — «решил» он, незаметно для преступника сделав шаг вперед. — Как тебя зовут?

— К-Каму… — невнятно заикнулся он.

— Каму, давай закончим это. А то ты еще нажмешь невзначай на курок…

— Выведите меня отсюда! Пожалуйста!!! — проорал он.

— Опусти оружие и, я обещаю, мы не будем стрелять, — детектив сделал к нему еще один шажок.

— Стоять!! — крикнул он, не решаясь.

— Тише, тише. У меня нет оружия, видишь? — Филипс показал парню пустые, раскрытые ладони, еще раз шагнув к нему — между ними осталось уже метра два. — Как я выведу тебя, если ты не хочешь опускать пистолет?

— С ней! Я отпущу, когда мы выйдем отсюда. Выйдем в гетто!

Рядом со мной раздался тяжелый вздох командира «Стражей». Он переглянулся с одним из спецназовцев, видимо, командиром «золотой» группы, страдальческим взглядом.

— Что-то не так? — прошептал я едва слышно.

— Парень только что похоронил себя, — прошептал пакистанец в ответ.

— Почему?

— Мы не выпустим его в гетто. Он мог бы сдаться живым только здесь.

Тем временем события в квартире развивались все стремительнее.

— Мы не можем вывести тебя туда… — начал было детектив, видимо, хорошо знающий неписанные правила игры.

— Только туда! Иначе я… я застрелю ее!

Так бывало часто. Подумав, что его требования готовы выполнять, преступник начинал требовать невозможное. В этом ошибка паникующих и неопытных преступников, захватывающих заложников — они не в состоянии увидеть свой шанс на спасение в разумных требованиях.

— Каму, ты должен понять, что это невозможно, — очень мягко возразил Филипс. — Мы не имеем права разрешать тебе двигаться по городу с оружием в руках…

— Так дайте мне вертолет!

— Послушай, Каму, если сейчас ты просто положишь оружие, мы отвезем тебя в здание суда, там тебя будет ждать защитник…

— Нет!! У меня пистолет, ублюдок, так что я говорю, что делать! Мне нужен чертов вертолет, который отвезет меня в гетто, в Новый Бомбей. Понятно?! Там вы не посмеете убить меня… люди не допустят!! Ха! Думал, я совсем дурак?!

«Вот сейчас ты действительно ведешь себя как дурак», — хотелось крикнуть мне. Вот значит, что он вбил себе в голову! Оригинально и, с точки зрения профана, могло бы иметь шансы на успех, ведь в Новом Бомбее у этого парня вполне могло оказаться намного больше друзей, чем у Полицейского департамента Сиднея. Однако никто и никогда не выделит вертолет, чтобы сопроводить психопата с пистолетом, захватившего в заложники офицера полиции, в гетто, где тот сможет спокойно скрыться. Существуют неписанные правила, которые никто не нарушает. Я понимал это, проведя четыре года в академии. Еще лучше это понимал Филипс, проработавший в полиции больше десяти лет. К сожалению, в этом было очень сложно убедить парня, который почувствовал себя богом, держа в руках пистолет.

И, похоже, Филипс это осознал.

— Ладно. Не хочешь сдаться — отвезем тебя в гетто, — пожал он плечами, бессовестно солгав, не моргнув глазом. — Для нас главное, чтобы наша коллега осталась целой и невредимой.

— Вот так-то!

— Иди за мной.

— Ха! Нашел дурака! Пусть те, за дверью, уйдут! — «приказал» он.

— Хорошо, — детектив развернулся и подошел к двери.

Стоять спиной к вооруженному преступник с шалящими нервами могло показаться безумием. Так оно и было. Но Филипс, похоже, научился феноменально контролировать свои нервы. Внешне он был совершенно спокоен.

Высунувшись в дверь, он гаркнул:

— А ну все вон!

В этот момент глаза детектива на секунду встретились с глазами командира «Стражей».

— Не здесь, — одними лишь губами взмолился Филипс. — Выберите место наверняка.

Однако командир спецназа не ответил даже кивком. По его знаку все восемь спецназовцев в коридоре начали отступать в сторону лестничной клетки. Крайний из них оттеснил меня и вытолкал на лестничную клетку. Теперь дверной проем исчез из моего поля зрения — осталась лишь картинка с «Ориона».

— Вы что, готовитесь к штурму? — шепотом спросил я у ближайшего бойца, но он сделал вид, что не заметил вопроса.

На экране нанокамеры я видел, как детектив повернулся обратно к своему «другу».

— Все. Они ушли. Пойдем.

Еще секунд десять Каму не решался двинуться, глядя на Филипса затравленным и недоверчивым взглядом, как голодный дикий зверь, который хочет, но боится взять корм из рук человека. Детектив-сержант из 122-го участка отвечал спокойным взглядом, в котором не было, готов поклясться, и доли от его истинных чувств.

— Черт, — прошептал я тихо самому себе, едва выдерживая напряжение.

Наконец он стал вылезать. В какой-то момент его пистолет оказался в стороне от ее головы. Я весь напрягся, ожидая, что спецназовцы ворвутся в комнату в этот самый момент, но ничего не произошло. Встав с пола, и закрываясь от Филипса заложницей, он выжидающе глянул на переговорщика и нервно проговорил:

— Ну же, веди, детек…

Его голова разлетелась на куски в тот же момент, что и стекло — по крайней мере, так казалось визуально. Поскольку между ним и Филипсом был какой-то метр, его обильно заляпало кровью, но детектив даже не шелохнулся — не от бесстрашия, просто от неожиданности. Этого же нельзя было сказать обо мне — меня подбросило на месте, словно я был в машине, наехавшей на ухаб.

— О, черт! — в ужасе воскликнул я.

Бывшая заложница, схватившись за горло и издавая прерывистые всхлипывания, обессилено опустилась на пол. Или мне показалось, или у нее появилась ощутимая седина? По лицу Эммы стекали слезы и чужая кровь. Что она пробормотала, было не расслышать из-за шума шагов ворвавшихся в комнату спецназовцев. Это был жутко неприятный момент. Филипс стоял между четырех трупов, возле напуганной до смерти девушки и с его лица стекала кровь. Не хочу даже думать, что он чувствовал в этот момент.

Через полминуты я уже был в комнате, следом за ворвавшимися туда «Стражами». В принципе, в их работе уже не было необходимости, но устав обязывал их проверить квартиру на предмет неизвестных ранее нарушителей.

— Все чисто! — сообщил один из бойцов, забежавших в другую комнату.

— Сэр, вы не ранены? — спросил я у Филипса, который все еще стоял на том же месте, где его застал выстрел.

— Нет. Дай-ка мне платок, или что-то вроде этого, — попросил он, так и не двинувшись, и глядя на обезглавленный труп человека, с которым он только что говорил.

Один из «Стражей» бесцеремонно пнул труп индонезийцев ногой, как будто летальность выстрела нуждалась в какой-либо проверке. Другие двое — занялись заложницей. «Хорошо, что Эмма не видит, что сзади забрызгана мозгами этого парня», — прокатилась у меня в голове шальная мысль.

— Сэр, тут салфетки, — сказал я, потянувшись к журнальному столику в коридоре.

— Ничего здесь не трогай! — меня остановил один из «Стражей». — И вообще, что ты тут забыл, стажер?! Проваливай отсюда!

Меня вытолкали из квартиры. Следом вышел детектив. Филипс все-таки раздобыл где-то платок и уже вытирал залившую лицо кровь. Двое бойцов выволокли следом за нами обездвиженную от ужаса девушку.

— Вы знаете, что нужно делать дальше, — кивнул лидер «Стражей» своему командиру отделения и сообщил по рации. — Страж-Лидер, операция завершена. Объект уничтожен. Заложница спасена. Переговорщик цел.

— Понял, Страж-Лидер…

Мне оставалось только отправиться к лестнице, что я и сделал — совершенно шокированный, бледный, пытаясь свыкнуться с мыслью, что практически при мне только что убили человека, а ранее в том же помещении убили еще трех, и это не сон и не какой-то дурацкий кинофильм.

— Чисто сработано, старина, — командир «Стражей» у меня за спиной похлопал Филипса по спине. — Не зря я требовал, чтобы прислали именно тебя. Ты — лучший.

— Зачем вы стреляли через окно? — спросил Филипс мрачным изможденным голосом. — Неужели нельзя было никак по-другому? Я же просил, чтобы вы выбрали место…

— Выстрел был совершенно безопасным, мой друг. Мой снайпер — ас.

— Черт, ну можно же было подождать, пока мы поднимемся на крышу, там обзор был бы в несколько раз лучше и не было бы риска остаться без глаза из-за осколков разбитого стекла… А лучше было вообще сделать ему инъекцию!

— Филипс, дружище, ты отлично сделал свою работу, — снова дружелюбно похлопал его по плечу пакистанец, но в его голосе появилась снисходительность. — А мне предоставь делать мою.

— Да пошел ты, — обессиленно пробормотал в ответ детектив.

— Вы в порядке, сэр? — наконец оказавшись рядом с ним, встревоженно спросил я.

Посмотрев на меня долгим взглядом и сделав глубокий вдох и выдох, детектив-сержант вдруг выдавил из себя слегка болезненную улыбку, а затем потрепал меня по плечу.

— Дерьмовая у нас с тобой работенка, сынок.

***

Прошло не меньше часа, прежде чем ко мне вернулась способность ясно мыслить. К этому времени мы уже находились в нескольких кварталах от места происшествия — в кофейне, забитой деловыми или праздными посетителями, где ничто не напоминало о том, что где-то в этом районе только что было убито четверо людей. Гигаполис был слишком велик, чтобы смерть даже четырех людей, три из которых «людьми» в здешнем обществе не считались, стала крупным событием. Официантка принесла нам чашку зеленого чая, ничуть не заботясь о том, что у этих вот двух посетителей уставший вид, и мы не стали посвящать ее в то, что послужило этому причиной.

«Вот дерьмо», — подумал я. Эта мысль приходила ко мне в голову, наверное, уже в двадцатый раз подряд, заменяя собой все те глубокие душевные переживания и размышления, которые, как могло кому-нибудь показаться, могли быть уместны в такой ситуации. То, что только что произошло, было ничем иным, нежели «дерьмом». Я не знаю, как можно назвать это иначе.

— Как себя чувствуешь, Димитрис? — поинтересовался сержант-детектив Филипс, когда мы молча выхлебали по целой чашке чая.

Он назвал меня по имени, не «чемпионом». Это о чем-то да говорило.

— Все в норме, сэр, — ответил я, молча глядя перед собой.

— Ты неплохо держался. Вид у тебя довольно паршивый, но это нормально. К таким вещам невозможно привыкнуть. Я и сам сейчас далеко не в своей тарелке, — поведал мне детектив, и с улыбкой показал свои руки, которые дрожали, едва удерживая чашку с чаем. — Колотит.

— Сэр, да что там я? Вы были там. Вы были, и вы… черт, вы казались таким спокойным!

— Это все медитация. Я сконцентрировал свои внутренние силы… собрался, можно сказать так. Я понимал, что, когда все это закончится, мне понадобится дополнительный выходной, пару капель успокоительного и добрая дюжина дыхательных упражнений, чтобы прийти в норму. Но держал себя в руках, пока стрессовая ситуация не закончилась. Многие умеют это. Ты тоже этому научишься. Но будь готов к тому, что, когда ты расслабишься, сделаешь первый же свободный выдох, нервы дадут о себе знать в ту же секунду.

— Вы знали, что это произойдет? — пытливо посмотрел я на Филипса.

— Что снайпер выстрелит?

Он тяжело вздохнул и продолжил:

— Я надеялся, что они сделают это как-то иначе. Например, запустят в помещение нанодрона и усыпят его несмертельной инъекцией. Но в глубине души… Что ж, да, знал, — спокойно кивнул детектив. — «Стражи» так работают.

— Тот парень, кажется, готов был сдаться. Вы бы смогли уговорить его, в итоге.

— Так казалось. Но он мог передумать. Занервничать, сорваться. И тогда жизнь одного или двух людей, включая мою, могла бы оборваться раньше срока. Мы боремся за жизни невинных граждан и офицеров полиции. Жизнь преступников, которые захватывают заложников и стреляют в полицейских, не является приоритетом.

Эти холоднокровные слова могли быть, наверное, правдой, если смотреть на это в широкой перспективе. Но я пока не в состоянии был увидеть столь широкую перспективу. Перед моими глазами застыло лишь лицо парня по имени Каму, перепуганного, отчаявшегося, только что потерявшего отца и брата. Он не был профессиональным преступником, не был террористом…

— Я знаю, что чувствуешь ты как иммигрант, — проникновенно посмотрев на меня, констатировал сержант-детектив. — Ты думаешь: «Черт возьми, эта несчастная семейка нелегалов, они же просто стали жертвами обстоятельств, несправедливо было лишать их жизни!» Как-то так?

— Сэр, не совсем так, но… — вряд ли я смог бы скрыть свои чувства от этого опытного легавого.

— Ты не первый иммигрант в рядах полиции. Вся современная Австралия — это иммигранты. Отличаются они лишь тем, кто раньше приехал. Поверь, наши штатные психологи слышат десятки таких историй от полицейских. Большинство из нас — люди с высокими моральными качествами. А таким людям свойственны угрызения совести.

Я согласно кивнул.

— Знаешь, что я посоветую, парень? Откажись от этих мыслей. Отрасти себе кожу потолще. Ты не должен отождествлять себя с преступниками. Мы находимся по эту сторону закона, а те, кто незаконно берет в руки оружие и наставляет его на невинных людей — по ту. Все, что нам стоит о них знать — как остановить их и защитить от них граждан.

Я неуверенно покачал головой. Такая прямая солдатская логика, прозвучавшая из уст Филипса, которого я всегда считал интеллектуалом, намного мягче и интеллигентнее того же Паттерсона, удивила меня. Я представлял себе философию представителей закона несколько иначе.

— Я попросил начальника академии о переводе из «силовиков» в «детективы», потому что не хотел участвовать во всем этом, — признался я после колебаний.

— В чем — «в этом»? — полюбопытствовал Филипс.

— Не хотел ввязываться в эту чертову войну, которую ведет Анклав со всем окружающим миром. Черт, я ни с кем не спорю, все это очень сложно и, может быть, оправдано. Но я просто не хотел быть среди тех, кто берется за дубинку или нажимает на курок!

— Что же привело тебя на 122-ой участок? С твоими баллами ты бы легко мог бы затесаться в какое-нибудь менее пыльное местечко.

— Мне хотелось делать что-то по-настоящему полезное, — чувствуя в своих словах явную непоследовательность, о которой и сам хорошо знал, попытался объяснить я. — Не хотел прятаться от настоящей работы.

— Но ведь это соображение не помешало тебе уйти от «силовиков».

И снова он прав. Мой уход с ФЗОПАТа шокировал многих, так как выглядел не иначе, чем предательство. Мало кто ожидал от знаменитого олимпийского чемпиона, героя всего факультета, трусости и слабохарактерности. Именно так, с презрением, это воспринял, например, наш куратор Иванкович. Даже Бен МайБрайд, мой лучший друг во всей академии, не понял моего поступка, и наши с ним отношения стали заметно прохладнее.

— Я не боюсь запачкать руки. Я даже готов применить силу в определенной ситуации. Но мне важно верить в правоту того, чем я занимаюсь, — попробовал объяснить это противоречие я. — Я не могу застрелить или избить кого-то просто потому, что мне поступил такой приказ.

— Этого от тебя и не требуется. Люди, которые умерли сегодня в той квартире, перешли грань, — покачал головой Филипс. — Они сделали длинную череду ошибок. Во-первых, они зря приехали в этот перенаселенный город, который не хочет больше никого принимать и не скрывает этого. Во-вторых, они напрасно нелегально пробрались в «зеленую зону». В-третьих, им уж точно не следовало брать с собой ствол. В-четвертых, им не следовало оказывать сопротивление при задержании, как бы грубо не вели себя при этом офицеры полиции. Поведение офицеров — это предмет отдельного разбирательства. И, наконец, в-пятых, этот парень сделал свою последнюю ошибку, когда, вопреки всем моим уговорам, отказался сдаться на милость правосудия и понадеялся, вместо этого, избежать ответственности за свои деяния, скрывшись в «желтой зоне».

— С этим сложно спорить, — вздохнул я.

— Парень, эти «Стражи» выглядят не самыми дружелюбными парнями, но они отнюдь не живодеры. Они разнесли тому парню голову не из любви к насилию, а для того, чтобы сегодня больше не пострадал кто-то из нас или из мирных граждан.

— Понимаю, — покорно кивнул я.

— Никто не говорил тебе, что эта легкая работа. Тебе сказали об этом в первый же день в академии, разве нет? Эта работа психологически тяжела, а порой практически невыносима. Людям свойственно сомневаться. Постоянно сталкиваясь с преступниками, вникая в их образ мыслей, ты невольно начинаешь ставить себя на их место, сочувствовать им, оправдывать их действия. Если ты намерен работать детективом, это будет постоянной частью твоей жизни. Но ты должен научиться держать свои мысли в узде. Делать над собой усилие, наводить порядок в голове и идти дальше.

Я молчал, кивал в ответ на каждую фразу наставника, однако на моем лице не было, я это чувствовал, достаточной убежденности.

— Вот что, наш рабочий день на сегодня закончен. Мне требуется длинный сеанс упражнений, чтобы прийти в себя. И ты тоже вали домой, — велел детектив. — И завтра не появляйся. Вернешься в среду со свежими силами.

— Сэр, я не прошу об этом…

— Не надо мне только твоих «сэров», — махнул рукой следователь.

— У меня там непочатый край работы…

— Забудь об этой писанине. Сегодня ты испытал чудовищную эмоциональную нагрузку и больше ни на что не годен. Я или Паттерсон не собираемся исправлять за тобой ошибки в документах. А они неизбежно появляются, если пытаешься игнорировать стресс или переутомление. Мы обходимся без стажера десять месяцев в году — обойдемся и еще полтора рабочих дня. Или ты считаешь себя такой важной птицей, что без тебя вся сыскная машина остановится?

В какой-то момент мне захотелось рассказать, что в моей личной жизни происходит сейчас неладное, и что работа — это единственный якорь, который вообще держит меня сейчас в этом мире. Однако мои собственные проблемы показались мне мелкими и надуманными на фоне того, что мне пришлось увидеть. Да и не был сержант-детектив Филипс тем человеком, с которым уместно будет делиться своими переживаниями. Особенно сейчас.

— Спасибо, сэр, — только и оставалось произнести мне.

Я вышел из кофейни десять минут спустя, пытаясь вспомнить, бывал ли я хоть раз в этом районе. Впрочем, навигатор быстро проведет меня к ближайшей станции метрополитена. Проблема в том, что я не знал, куда отправиться дальше. Я точно знал, что мне нечего сейчас делать в пустой квартирке в Студенческом городке. От одной мысли, что я буду сидеть там в одиночестве и переваривать мысли, крутящиеся в голове, становилось дурно.

Я вызвал по коммуникатору Джен. Вызов шел довольно долго. Вопреки своему обыкновению, девушка не ответила мне сразу и не отклонила вызов. Лишь секунд пятнадцать спустя я наконец увидел на сетчаточнике ее лицо. Голова девушки колыхалась на фоне окна, за которым проносились какие-то быстро проносящиеся пейзажи.

— Дженни, привет. Ты в поезде? — удивился я.

— М-м-м… да, Дима. Ты не получал моего сообщения?

— Я думал, ты дежуришь сегодня в больнице.

— Нет-нет, у меня сегодня выходной, разве я не говорила тебе?

— Просто чудесно, — я расплылся в улыбке. — У меня тоже. Где ты сейчас?

— Дима, э-э-э, — на ее лице появилось виноватое выражение. — Мне очень жаль. Ты не предупреждал о своем выходном, поэтому я решила смотаться в Перт. Папа уже много раз писал, что хочет увидеть меня, и я подумала…

— О, вот как, — расстроился я такому неожиданному стечению обстоятельств. — Что ж, жаль.

— Прости, ты не предупреждал меня. Я полагала, что ты будешь целый день на своей работе, как всегда, — девушка выглядела очень сконфуженной.

— Что ты, Дженни, тебе не за что извиняться. Я сам не ожидал, что у меня сегодня так все сложится.

— С тобой все в порядке?

— М-м-м, — я немного поколебался, думая, удачная ли это идея — рассказывать о сегодняшних событиях по телефону. — В общем, со мной все хорошо. Стал свидетелем кое-чего неприятного.

— Чего именно? Я думала, у тебя там каждый день что-то неприятное.

— В общем-то да, но бывают разные степени неприятности. Ладно, Джен, не буду грузить тебя сейчас. Главное, что все закончилось благополучно. Для меня, во всяком случае.

«Уж точно не для парня по имени Каму и всей его семьи», — не стал добавлять я.

— Ты меня пугаешь.

— Ты вернешься вечером?

— Да, конечно.

— Что ж, тогда и поговорим. Передавай привет Ральфу и Синди.

— Конечно, обязательно!

Вид у Дженни был каким-то излишне взволнованным и говорила она сбивчиво, не так, как обычно. Да и о поездках в Перт она обычно предупреждала меня заранее, не преминув при этом предложить поехать вместе. Не будь я сейчас так поглощен своими мыслями, должно быть, я заинтересовался бы этой внезапной переменой — все-таки в академии меня учили наблюдательности и вниманию к деталям, которые являются частью образа мышления детектива. Но сейчас мне было не до того.

— Что ж, тогда до встречи, милая.

— Мне правда жаль. Ты… э-э-э… найдешь чем заняться?

— Конечно. Позвоню кому-то из ребят.

Это было проще сказать, чем сделать. На протяжении своих лет я нажил множество приятелей и знакомых, однако мало кто из них задержался в моей жизни прочно и надолго.

Как уже упоминалось, Бен МакБрайд, с которым мы на втором-третьем курсе здорово сдружились, охладел ко мне после перехода на ФСОРД. Последние полгода, встречаясь в коридорах академии или в спортивном зале, мы ограничивались простым приветствием, максимум шаблонным вопросом «Как дела?» и коротким на него ответом.

Метнуться на скоростном экспрессе в Канберру к Энди Коулу или даже в Элис-Спрингс к Ши Хону или Шону Голдстейну не было, конечно, хитрым делом, и они были бы рады меня видеть. Но ни один из них не был тем человеком, с которым я готов был поделиться своими переживаниями. Их реакция загодя была мне известна. Шон или Энди попытались бы мягко убедить меня прислушаться к Филипсу в вопросе терзаний из-за сегодняшних событий («Это просто работа») и прислушаться к Дженет в том, что касается моей депрессии и нашей личной жизни («Надо жить дальше»). Ши оседлал бы своего любимого революционного конька и завел бы разглагольствования, за одно лишь слушание которых меня впору было бы отчислять из академии.

Давно уже не общался с Серегой Парфеновым, который сейчас стажировался в «Дрим Тек» где-то в Аргентине. Но что мне мог сказать добродушный и наивный Серега? Уверен, что он улыбался и соглашался бы со всеми моими словами, как он делал это все два года, что мы провели с ним в «Вознесении». Может, это еще и не худший вариант.

Пролистывая адресную книгу, я вдруг остановился на знакомом имени и фотографии.

— Чего тебе? — вместо приветствия гаркнула Рина Кейдж. — Я на стажировке!

Я очень редко общался с Риной за последний год (чему была весьма рада Джен) и не знал, в каком подразделении она проходит стажировку, как, впрочем, и других подробностей ее жизни. Но когда мы встречались в академии, она улыбалась и отпускала свои обычные шуточки, и по ее взгляду я понимал, что между нами ничего не изменилось.

— Не хочешь сходить куда-нибудь? — спросил я.

— С какой стати мне куда-то с тобой идти? Ты не пьешь и не изменяешь своей возлюбленной, если только ты все еще тот, кого я помню как Алекса Сандерса.

— Все еще не запомнила моего настоящего имени?

— Прости, парень, но ты у меня записан как «Сандерс».

— Плевать, могу быть и Сандерсом.

— Что там у тебя стряслось?

— Чувствую себя хреново. Хочется поплакаться кому-то в жилетку.

— Хм. Ладно, так уж и быть, я сейчас попробую слинять. Сходим в зал, помесим грушу, если ты еще не разучился, конечно. Выпустишь немного пара и расскажешь о своих бедах. Только учти, я вообще-то не любитель слушать нытье.

— Спасибо! — по моему лицу растеклась улыбка.

Мы встретились около спортивного комплекса, в котором проходили мои олимпийские тренировки, примерно через час. Рина явилась в полицейской униформе, со спортивной сумкой на плече. В ней так и не прибавилось женственности, однако в форме она смотрелась лихо и чувствовала себя, по-видимому, в своей тарелке. На фоне черной формы и смуглой кожи ее зубы блестели, когда она улыбалась, хоть и были не такими ровными и белыми, как у большинства жителей Сиднея, и уж точно не сравнимые с идеальными зубами Джен.

— Хорошо выглядишь, — признался я.

— Ты чего, клеишься ко мне?! — вопросительно подняв брови, прыснула Рина.

— Да иди ты, — отмахнулся я.

Грушу мы с ней месили по меньшей мере час, а затем еще столько же сидели за стойкой спортбара, выпив по два фреша. На взгляд здравомыслящего человека Рина выглядела последним кандидатом на роль психотерапевта, но мне выговориться перед ней оказалось неожиданно легко. Ее ироничные шуточки и подстегивающие комментарии, мол, «Чего ныть-то?», на удивление, отдавались в моей души большим теплом, чем шаблонные слова сочувствия, которые я слышал ото всех. Наверное, дело в искренности.

— Я своих предков вообще не знала, — безразлично пожала плечами Рина, с громким звуком втягивая в себя через трубочку остатки фреша. — Может, они были обычными уродами, как те, среди которых я выросла. А может, нормальными людьми, хотя таких я там не встречала. Что мне толку думать о них?

— Ты никогда не думала попытаться найти их? Или хоть узнать об их судьбе?

— Ты прикалываешься, мать твою? Предлагаешь отправиться в Нигерию, на эту сраную пустошь, и искать там останки моих биологических предков, чьих имен я даже не знаю, среди сотен миллионов могил по всей стране? А если вдруг удалось бы, то потом что — сесть над ними и расплакаться? — фыркнула девушка. — Парень, для таких, как я, сделали этот долбанный памятник в центре города. Приносишь туда цветы — и дело с концом.

— Дело ведь не только в этом, — махнул рукой я, но так и не смог объяснить ей, в чем же, собственно, дело.

Жизнь ужесточила характер Рины до такой степени, что мои интеллигентные сопли вряд ли способны были проникнуть к ней в душу.

— Знаешь, что? Тебе нужно выпить. Не сраный сок, а что-нибудь покрепче.

— Я не пью. Ты же знаешь.

— Ой, да перестань. Вот ответить мне — почему?

— Потому что алкоголь разрушает человеческий организм и превращает людей в животных, — высказался я, вспомнив отца друга своего детства, Седрика Лайонелла. — Ты не представляешь себе, сколько людей в моем поселении спились, и какое жалкое зрелище они собой представляли. Даже мой папа, выпив, иногда становился на себя не похож. Я никогда не понимал, зачем люди делают это с собой, и решил, еще в детстве, что я никогда не буду им уподобляться.

— И что, ты никогда не пробовал? Ни единого раза?! — недоверчиво переспросила девушка. — Даже на праздниках, днях рождениях и тому подобных попойках, когда все вокруг под шафе?!

— Никогда.

— С ума сойти!

— И я никогда еще об этом не пожалел.

— Парень, да ты конкретно перегибаешь палку! Чтобы ни разу даже не попробовать — это даже как-то противоестественно! Ты никогда не думал, что люди не лили бы в себя пойло сотни лет, если бы в этом не было совсем никакого смысла?

— Слабый аргумент. Люди разрушили почти всю планету. В этом разве был смысл?

— Я не алкашка, но пила больше раз, чем могу вспомнить, Сандерс, и поверь моему опыту: выпить — это все, что тебе сейчас нужно. Неужели ты думаешь, что одна попойка сделает что-то твоему долбанному сверхздоровому организму? Да тебя, черт возьми, разве что выстрел из дробовика в упор может взять!

— Это ничего не решит, — махнул рукой я.

— Да не будь ты чертовым фанатиком! Мы живем всего один раз. Ты же не веришь в переселение душ и прочую лабуду? Какой смысл тебе помирать, даже не попробовав, что это такое?

— Слушай, мне плевать, — пожал плечами я. — Если тебе станет легче, я залью в себя этой отравы. Неужели ты правда думаешь, что это что-нибудь изменит?

— О, больше ничего не говори! — похлопав меня по плечу, Рина вскочила со стула и радостно запрыгала на месте, словно девочка, которая только что получила рождественский подарок. — Надо же, старый-добрый Алекс Сандерс будет пить, поверить не могу!

— Кому ты звонишь? — мрачно следя за ней, поинтересовался я. — Я не хочу никого видеть.

— Расслабься. Пара крепких ребят нам не помешает. Вдвоем такие дела не делаются.

— Да я не буду много пить. Пригублю, разве что.

— Дружище, оставь это мне.

Полчаса спустя мы уже сидели в невзрачном недорогом баре, расположенном в подвале одной из высоток в том же районе, что и наш спортзал, вместе с ребятами, которых Рина смогла вызвонить и убедить слинять со стажировки — Германом Кенигом, Роном Дэвисом и Кайлой Линдерсон. Это было низкопробное заведение с посредственной музыкой, где столы были не очень чистыми, а вытяжки недостаточно хорошими, чтобы полностью избавить помещение от сигаретного и кальянного дыма. Странно, но, несмотря на ранний час, народу здесь было не протолкнуться. На мой вопрос о причинах такой популярности Рина ответила: «Ядреные коктейли».

— Сегодня же понедельник, — оглядывая здешнюю публику, удивился я. — Чем занимаются все эти люди, если они торчат здесь средь бела дня? И неужели никто из здешнего персонала не знает, что в Сиднее нельзя отпускать бухло до 21 года?

— Выключи копа, — похлопав меня по плечу, предложил Рон Дэвис. — Тебе нужно расслабиться.

— Это точно, — кивнул Кениг.

— Вы двое что, уже поладили? — удивился я.

— Он все такой же слабак, но выпить с ним иногда можно, — усмехнулся Кениг.

— Обалдеть! — Кайла по прозвищу Лыжница, которое досталось ей на первом курсе, засмеялась и с интересом посмотрела на меня. — Как же тебя припекло, если ты решил набухаться после двадцати двух лет воздержания!

— Эй, вы что, на цирковое представление пришли посмотреть?! — раздраженно буркнул я, удивленный таким комментарием со стороны сокурсницы, с которой я был лишь шапочно знаком. — Во-первых, я вовсе не собираюсь набухиваться…

— О, а вот и огненная вода! — всплеснула в ладоши Рина.

Официант небрежно выгрузил нам на стол пять стаканов с разноцветными слоями алкоголя и, воспользовавшись зажигалкой, поджег их.

— Что это еще за чертовщина? — нахмурился я.

— Просто лей в себя, — усмехнулась Рина, хватаясь за свой стакан.

Я вздохнул. Я был совершенно уверен, что эта глупая затея не закончится ничем, кроме гадкого привкуса во рту. И еще сожаления из-за напрасного прерывания 22-летнего абсолютного воздержания от спиртного, которым я привык гордиться. Впрочем, Рина, по сути, права — это дерьмовое достижение не стоит выеденного яйца. Жизнь всего одна. С этим я спорить не стану.

— Ну что, вздрогнем?! — грозно подняв брови, девушка вознесла вверх пышущий пламенем стакан.

От огонька ощутимо разило жаром, и я засомневался, не обожгу ли себе губы или язык, но увидев, что даже Линдерсон взялась за бокал без малейшей опаски, решил, что это безопасно.

— Как угодно, — пожал плечами я и, зажмурившись, влил в себя обжигающий напиток.

***

Пробуждение никогда не было настолько тяжелым. Но самое страшное и необычное было не в том, что во рту было сухо, а в желудке творилось что-то невероятное. Пугало то, что я очнулся через секунду после того, как влил в себя коктейль в баре. Клянусь, это произошло в следующий миг! Но в помещение, где я находился, проникал дневной свет, и по некоторым признакам я мог догадаться, что времени прошло немало.

— Что за хрень? — прошептал я и удивился тому, какой хриплый у меня голос.

С трудом продрав слипшиеся веки, расплывающимся из-за легкого головокружения взглядом я оглядел очертания незнакомого помещения. Это была комната с облупленными стенами почти без мебели, с тремя надувными матрасами на полу, на одном из которых лежал я, а на других, кажется, сопели какие-то другие люди. Жалюзи на окнах были плотно задернуты. Лишь с самого низу осталась щель, сквозь которую в комнату слегка проникал свет — он попадал как раз на тот клочок матраса, где лежала моя голова. Похоже, именно благодаря ему я и проснулся.

— Черт, — прошептал я.

Тело было словно ватным, я никогда не чувствовал такой слабости, и лишь с большим трудом сумел присесть на матрасе, держась за голову. В полутемной комнате, где я находился, было ужасно грязно. Прямо возле моей кровати стояла пустая бутылка из-под сидра и валялась смятая упаковка из-под чипсов. Чуть дальше стоял погасший кальян. Упаковки от табака и угля, пустые картонные коробки из-под пиццы и пластиковые боксы из-под суши, еще и еще пустые бутылки из-под сидра, пива, текилы, газировки, чьи-то тапки, носки, наушники… упаковка презервативов?

От резкой смены положения у меня в желудке все перевернулся, и я испугался, что меня сейчас стошнит. Поднявшись с постели (я был босиком, в расстегнутых джинсах и с голым торсом) я наощупь выбрался из комнаты через оказавшуюся рядом дверь и, не сразу сориентировавшись в смутно знакомых очертаниях коридора, вломился в одну из дверей. К счастью, это оказалась ванная комната.

Несколько минут я набирал в сложенные лодочкой ладони холодную воду из-под крана и выливал себе на лицо. Подняв наконец глаза, я увидел в зеркале несчастного заспанного человека с красными щеками и осоловевшим взглядом. Выражение лица у отражения было озадаченным. И становилось все более озадаченным по мере того, как мозг просыпался и начинал работать.

— Где я?! — угрюмо спросил я, выходя из ванной.

— У меня дома, кретин, — раздался чей-то заспанный голос из глубины полутемной комнаты, в которой царил такой же бардак, как там, где я проснулся. — Тут действует одно правило: не ори, когда моя башка готова вот-вот отвалиться.

Голос показался мне смутно знакомым, и через секунду я сообразил, кому он принадлежит.

— Тим?! Тим Бартон? — недоверчиво переспросил я.

— Нет, черт возьми, Санта-Клаус. Попросил же я тебя, не ори.

Однокурсник Дженет Мэтьюз, которого я не видел по меньшей мере два года, выехал из полумрака на своем кресле, сжимая в руке бутылочку минеральной воды. На его помятом лице с шелушащейся кожей и темными кругами под глазами были написаны все симптомы тяжелого похмельного синдрома, какие только можно отыскать в медицинском справочнике.

— Какого хрена я здесь вообще оказался? — спросил я в полном недоумении.

— Не помнишь, что ли? — Тим осклабился в усмешке. — Завалился на мою маленькую вечеринку со своей сумасшедшей девкой и корешами. Кстати, не припоминаю, чтобы вы скидывались на бухло!

— Не звезди, — из темноты донесся усталый похмельный голос, в котором я с трудом узнал Германа Кенига. — Это ты-то как раз ни хрена и не скидывался.

— Ну, может и так, — пожал плечами Тим, отхлебнув еще водички. — Вы у меня на хате, не забыли? И выкурили всю мою траву.

— Нормальная трава, — признал голос немца.

— Подождите! — я протестующе поднял руку. — Тим, ты сказал — с «девушкой»? Ты хочешь сказать, что я был здесь с Дженет?..

— Да какая нахрен Дженет? — прыснул Тим. — Я сказал не «с девушкой», а «с сумасшедшей девкой». Я про эту, как ее, которая пьет как два мужика, дерется как три и ругается как добрый десяток. Она что, правда собирается работать в полиции?

— Рина, — вздохнув, прошептал я. — Черт!

— Горячая штучка, — простонал из темноты Кениг.

— Да уж, та еще оторва, — согласился Тим.

— Где она?

— Дрыхнет, наверное, где-то, — пожал плечами Тим. — Рина, ты здесь?!

— Ее здесь нет, — откуда-то из гостиной раздался измученный женский голос, принадлежащий, по всей видимости, не Рине. — Не орите, мать вашу!

Я заметил на тумбочке бутылку минеральной воды и, сорвав крышку, выхлебал ее за несколько секунд, как жаждущий в пустыне.

— Вы с ней… ну, вместе были? — все еще отчаянно надеясь, что обрывки моих воспоминаний не имеют ничего общего с реальностью, спросил я у Кенига.

— Я-то? — как я и опасался, удивленно переспросил немец.

— Ха-ха-ха!!!

Тим гулко заржал, в сердцах стуча ладонями о поручни своей коляски. В его глазах, устремленных на меня, светилось безудержное веселье.

— Ну и ну! Поверить не могу! Ты ничего не помнишь! Ох, ну ты и лузер, парень! Самый настоящий!

До моего воспаленного сознания вдруг дошло нечто такое, что заставило меня сильно забеспокоиться.

— Который час?! — вскричал я.

— Не орите! — запротестовал кто-то еще (на этот раз — парень) из глубины помещения.

— Хрен его знает, — безразлично пожал плечами Тим. — За полдень точно. А что?

— Где мой комм?!

— Мне откуда знать?

— Чего кричать-то?!

Не обращая внимания на возмущенные крики просыпающихся с похмелья людей, я подскочил к окну, и, прежде чем кто-то успел остановить меня — одернул штору, впустив в комнату свет. Люди внутри зашипели и начали закрываться руками от света, словно вампиры, осыпая меня проклятьями и попадающимися под руку предметами (тапки, подушки, жестяные банки из-под пива). В свете дня я смог оценить все масштабы страшного разгрома, который царил в этой захламленной гостиной. Не обращая внимания на всеобщее возмущение, я хаотично метался по комнате, разыскивая детали своего коммуникатора.

Минуту спустя масштабы катастрофы обрисовались еще яснее — по количеству входящих, исходящих и пропущенных вызовов и сообщений, а также по абонентам, которым они были адресованы и от которых исходили.

— О, черт, — пробормотал я.

Не разбираясь пока еще во всех хитросплетениях этих звонков, я сразу же попробовал перезвонить Джен, но с изумлением услышал, что абонент добавил мой аккаунт в «черный список». Это означало, что дела плохи. Дженет не была склонна к излишнему драматизму и никогда раньше так не делала. И мотивы ее поступка были частично ясны из последнего текстового сообщения.

«Димитрис, я очень прошу тебя не звонить и не писать мне больше. Никогда. Между нами все предельно ясно и окончательно кончено. Ничего не изменится, когда ты протрезвеешь и проспишься. Я не желаю больше слышать и видеть тебя, поэтому добавлю твой номер в «черный список». Это не эмоции и не обида, а твёрдое и взвешенное решение», — говорилось в этом будоражащем кровь сообщении. — «Пожалуйста, давай сделаем это цивилизованно и спокойно, как взрослые люди. Я выеду завтра после обеда, до этого момента прошу тебя не являться. После этого квартира будет в твоем распоряжении. Я надеюсь, ты сам уладишь все с арендодателем. Это все, что мне остается тебе написать. Пожалуйста, не усложняй все. Прощай.».

— Джен мне что-то непонятное написала, — в ужасе прошептал я.

Тим снова громогласно заржал.

— Ну, после того, что ты ей вчера заявил, оно и немудрено. «Ты меня не любишь». «Наши отношения с самого начала были лишены смысла». «Между нами нет ничего общего, мы люди из разных миров», — передразнил меня Тим. — Ха-ха-ха. Даже не думал, что ты, убийца боксерских груш, знаешь такие словечки.

— Я не мог сказать такого, — пробормотал я, похолодев.

— Да ладно тебе! — однокурсник Джен ободряюще похлопал меня по плечу. — Все ты правильно сказал. Я тебя хорошо понимаю. Я и сам был по уши в нее влюблен на первых курсах, но это давно прошло. Слишком она холодная, высокомерная, такая правильная. Под ее взглядом вечно как под прицелом, чувствуешь себя словно на иголках! Она просто использует нас, а в душе презирает. Я всегда это знал!

— Это полная бессмыслица, — продолжая снова и снова повторно вызывать Джен (конечно же, с прежним результатом) бормотал я. — Как я мог сказать такое Джен?!

— Наверное, в душе накипело, — донесся до меня голос «Лыжницы» Линдерсон, которая полулежала на диване, укрывшись пледом, и выглядела такой же несчастной, как остальные. — Просто так такие вещи не говорят.

— Вы что, тоже это слышали?! — ужаснулся я.

— Да это еще и не самое отпадное, что ты сказал этой ночью, приятель. Ох и наговорил ты! — хихикнул парень, в котором я узнал Рона Дэвиса. — Я и не подумал бы никогда, что ты такой сорвиголова, если бы не выпил с тобой.

— О чем это вы?

— Эй! — Тим подъехал ко мне еще чуть ближе и спроецировал перед собой экран. — Зацени это!

В человеке, который стоял перед ходящим ходуном объективом камеры, я не сразу узнал себя. На ногах я держался все еще твердо, в отличие от оператора, но в моих глазах была написана совершенная невменяемость, и я был очень возбужден. Где-то на заднем плане бешено грохотала музыка, но затем кто-то сделал тише.

«Я снимаю, снимаю», — пьяным голосом Рона проговорил оператор. — «Давай, начинай!»

«Давай-ка, жги! Красава!» — еще более пьяным голосом закричал из-за кадра голос Тима.

«Эй, ребята, да вы херней страдаете», — куда более трезвым и благоразумным голосом попробовал вразумить голос кого-то из неизвестных мне участников вечеринки.

«Забей!» — отозвалась Кайла Линдерсон. — «Я уже пробовала отговорить их!»

«Снимаешь?» — не своим голосом заторможено переспросил у оператора человек на экране, в котором мне очень не хотелось признавать себя. — «Что ж, хорошо! Как видите, я сегодня в хламе. И я совсем об этом не жалею! Я бы даже сказал, что на меня снизошло просветление, мать его за ногу. Вся каша в моей башке вдруг выстроилось в гребаный стройный ряд. И я понял, что все вокруг — это долбанное дерьмо! Дерьмо!!! Слышите?!»

«Хорошо сказал… ик!» — хихикнул оператор.

«А знаете, в чем самое большое дерьмо?!» — не унимался я. — «В том, что вы смотрите на меня, и думаете: черт, да это же траханый олимпийский чемпион, будущий коп, он живет в Анклаве, у него классная телка, вот везучий сукин сын! Но хера лысого! Я самый несчастный человек на этой гребаной планете! Вся эта внешняя мишура и гроша ломаного не стоит! Думаете, я так хотел жить в этой гребаной Австралии?! Думаете, я всю жизнь мечтал носить эту херову форму и дубасить нелегалов дубинкой с электрошоком?! А вот хрен!»

«Ну чё ты заливаешь?!» — донеслось из-за кадра пьяное варняканье Тима. — «Ты же, мать твою, всю жизнь мечтал сюда попасть! Что, скажешь нет?!»

«Все это должно было быть совсем иначе! Я думал, здесь будет достойная жизнь, здесь все будет хорошо, по справедливости, как это показывают по телику. Наивный я дебил! В долбанном «Вознесении» мне быстро открыли на все глаза. Черт, да даже раньше! И с тех пор все шло наперекосяк. Все! Знаете, что?! Провались оно все! Пошла она нахрен, эта академия! Пошла нахрен эта полиция Сиднея! Пошли нахрен наши с Джен «отношения»! Думаете, я не вижу, что она не любит меня?! Думаете, я не понимаю, что сам ее не люблю?!»

«Во дает чувак», — пробормотал оператор.

«Но знаете, что?!» — никак не желал успокоиться человек в кадре. — «Хрен бы со всем этим. Хрен бы со всем этим, если бы у меня дома — в моем настоящем доме — все было в порядке. Но его нет! Моего родного дома, всего что я любил НАХРЕН БОЛЬШЕ НЕТ! Моих родителей больше нет! Их убили! Ни за что! И я знаю кто!!! Это сделали долбанные недобитые нацисты с подачки траханных китайцев!!! Но я, видите ли, не могу даже произнести это вслух! Как бы скандальчика не вышло! Как бы у моего любимого опекуна из-за этого не было проблем! Знаешь что, Роберт?! Да пошел ты нахрен со своей конспирацией! Это были мои родители, ты что, не понимаешь, блин?!»

«Так, хватит этого дерьма!» — в кадр вдруг влезла пьяная, но, на удивление, гораздо более адекватная, нежели я, Рина Кейдж, ткнув меня в плечо, чтобы я замолчал.

«Эй, какого хрена?!» — возмутился я, сбившись со своей пьяной мысли.

«Вырубай!» — яростно замахала Рина в сторону оператора. — «Вырубай и сотри это нахрен! Завтра он будет жалеть, что наговорил все это!»

«Я-то?!» — мой затуманенный алкоголем взгляд переместился на Рину, и лицо прорезала неадекватная ухмылка. — «Я буду жалеть?! Да я ни о чем не буду жалеть! И я никого не боюсь, понятно?! Пошли все нахрен! Выложи это в Интернет, Рон! Выложи, пусть все видят!..».

«Алекс, ты хоть понимаешь, что ты несешь?!» — Рина с размаху залепила мне пощечину. — «Очухайся!»

«Никакой я не Алекс, твою мать! Не надо меня трогать! Это ведь была твоя идея, нет?! Напоить меня! Так вот он, результат! Наслаждайтесь! Мне это даже нравится!..».

Рина, оставаясь в кадре, какое-то время смотрела на меня, как бы гадая, как меня заткнуть, и в конце концов, похоже, придумала. Не веря в то, что вижу, я смотрел, как она яростно впилась своими губами в мои, а я отнюдь этому не противлюсь — наоборот, присасываюсь к ней с не меньшей яростью. Мои ладони легли девушке на ягодицы и крепко сжали их, ноги Рины обвили меня сзади, она повисла мне — и мы, спотыкаясь о предметы мебели в квартире Тима, уплыли из кадра.

«Вау! Вот это… ик… круто!» — промямлил за кадром Рон.

— Вот дерьмо! — выругался я.

Я уверенно заявил бы, что этого не могло быть, если бы только что не увидел это в видеоролике собственными глазами. И даже после просмотра я не мог поверить в то, что увидел. Это было не просто плохо — это было ужасно. Если это чертово видео когда-нибудь увидит свет — я не хотел даже думать о том, как это повлияет на мою учебу в академии, как это отразится на Роберте и, наконец, как отнесутся к этому люди из аппарата госбезопасности, которым я и так по многим причинам не нравлюсь. И это уже не говоря о том, что будет, если это видео когда-то увидит Джен.

— Удали это. И никому об этом не рассказывай. Никогда, — решительно молвил я.

— После того, как оно набрало в сети двадцать тысяч просмотров за ночь, я не думаю, что твоя просьба актуальна, приятель, — залился хохотом Рон Дэвис, которого, похоже, искренне забавляло произошедшее. — Эх, если бы модератор не заблокировал ее, видяшка стала бы настоящим вирусом!

— Это что, правда? — я вопросительно уставился на Тима.

— Это ты сделал, не я, — открестился парень, на всякий случай отъехав от меня на полметра.

— Мы пытались тебя отговорить! — подала голос Лыжница, а затем она неуверенно добавила: — Ну, поначалу, по крайней мере. Потом нам показалось это крутой идеей. Понимаешь, по пьяни оно все как-то иначе воспринимается…

Дэвис продолжал безудержно ржать.

— Тебе это кажется смешным? — опасно сощурившись, переспросил я у Рона.

— Эй, только не быкуй на меня больше, ладно?! — парень возмущенно приподнял свои дурацкие солнцезащитные очки на лоб, и я увидел, что под глазом у него фингал. — Я, может, был и не прав, но я тебе не чертова груша, и второй раз такого не потерплю.

— Это что, я сделал? — переспросил я упавшим голосом, глядя на фингал.

— Ага! — заржал Кениг. — Он вообще-то сам виноват. Прыгал в глаза, мямлил разную чушь. Напросился. Но я от тебя такого не ждал. Посмотрел на него исподлобья, сказал: «Дрянной ты человек, Рон», — и вдруг как врежешь!

Я в отчаянии схватился за голову.

— Вообще-то можно было просто со мной поговорить, — обиженно забурчал Дэвис. — По пьяни у всех бывают заскоки, необязательно сразу лезть в драку. И знаешь, «дрянной» — это было обидно, приятель.

— Эй, что было — то прошло. Вы же с ним мировую выпили! — напомнила Линдерсон.

Я в отчаянии закатил глаза.

— Убейте меня кто-нибудь, ладно? — попросил я.

В этот момент дверь, из которой я недавно вышел, вновь открылась, и из нее показалась Рина. На заспанном лице девушки, лишенном какого-либо макияжа, застыло мрачно-похмельное выражение, прическа была растрепанной, но двигалась она так же порывисто и резко, как и всегда. Она была босиком, без штанов, в обычной белой майке на голое тело, под которой легко проглядывались все детали ее фигуры.

— Здоров! — прокричала она, пролетев мимо меня в сторону ванной и закрыв за собой дверь.

Глядя на крепкие подкачанные ноги девушки, которые, как я видел на злополучном видео, не так давно обнимали меня, и на контуры ее больших подтянутых грудей, я вдруг совершенно ясно понял, что прошедшей ночью мы с ней переспали. Я не помнил этого, не мог воссоздать в памяти ни одной четкой картинки или подробности, но какие-то смутные образы скользили в глубинах подсознания, и никаких сомнений быть не могло.

Из ванной какое-то время доносились звуки того, как Рина шумно умывается. Затем дверь ванной открылась, и она вышла наружу. Встретив мой ошарашенный взгляд, нигерийка как-то необычно усмехнулась и вполголоса объявила хрипловатым спросонья голосом:

— А знаешь, это было не так уж плохо.

— Что — «это»? — тупо переспросил я.

— А ты не знаешь?

— Знаю, — я опустил голову. — Но не верю.

Неужели за одну ночь могло произойти столько всего?!

— Да брось. Ты же хотел этого еще с интерната. Почему бы не сделать этого? — не понимая, казалось, моего замешательства, пожала плечами Рина. — Мужики вообще-то всегда так поступают.

— О Боже, но как же Джен, — бессильно выдохнул я.

— Твоя ревнивая голубка ни о чем бы не узнала, если бы один придурок не выложил кое-чего в Интернет. Я ведь пыталась тебя отговорить. Но ты… — Рина покрутила пальцем у виска. — … совсем был не в адеквате!

— Это же ты напоила меня! — возмущенно вскричал я.

— Я предложила — ты согласился, — невозмутимо пожала плечами она. — Да чего ты паришься вообще? Ты же вчера с ней порвал. Сам позвонил ей и послал нахрен.

— Я не хотел этого! Это было не по-настоящему! — задыхаясь от отчаяния, вскричал я. — Я… я надеюсь мы с ней как-то сможем это загладить. Я ведь был не в себе, и…

— Ну, если ты этого правда хочешь — можешь бежать извиняться и целовать ее в зад! — презрительно хмыкнула она. — Может, она и не засчитает это за измену, учитывая, что ты был под наркотой.

— Под наркотой? — я вопросительно уставился на Рину.

— Ну, «Уни» вообще-то называют наркотой. Как по мне, то это никакая нахрен не наркота. Ничем не хуже всех тех стимов, которыми нас пичкают в академии. Не сцы, эта штука не оставляет следов в крови. Один раз помочился — и вышла. Анализы ее не показывают, проверено.

Я продолжал тупо смотреть на нее.

— Мы что, принимали с тобой эту хрень?

— Ага.

Не веря в то, что услышал, я бросился обратно в комнату, в которой проснулся. Понадобилось немало времени, чтобы отыскать среди здешнего бардака, невдалеке от нашей кровати, пару пустых разбитых ампул, на которых маркером было написано «Uni». Проучившись четыре года в полицейской академии и пройдя стажировку на 122-ом участке, я прекрасно знал, что это такое. Сильнодействующий синтетический наркотик — афродизиак, анальгетик и галлюциноген — подходит и мужчинам, и женщинам (отсюда и название, от слова «унисекс»), действует несколько часов, легко выводится из организма и не вызывает существенной химической зависимости, чего не скажешь о психологической: по утверждению психиатров, «Уни» многократно обостряет ощущения во время полового акта, так что обычный секс после этого кажется пресным и люди, злоупотребляющие «Уни», не способны получить от него удовольствия. Несмотря на несколько петиций к городским властям, препарат относился к категории разрешенных и пользовался растущей популярностью среди молодежи. Однако к курсантам полицейской академии выдвигались куда более строгие требования, чем к прочей молодежи.

— Я же сказала — анализы не покажут этой хрени, — позади раздался голос Рины, которая вернулась в комнату и принялась собирать свои разбросанные повсюду вещи.

— Я никогда в жизни не принимал наркоты. Не представляю себе, как я мог на это согласиться. Это тоже была твоя идея, да?! — я сжал зубы от злости.

— Эй, ты же мужик, Алекс, — напомнила Рина, и издевательски добавила: — Твои яйца не должны позволять тебе перекладывать ответственность на «слабый пол». Хи-хи!

Я обернулся, намереваясь послать ее куда подальше, и запнулся, поняв, что Рина, ничуть не стесняясь, сбросила с себя майку, оставшись обнаженной по пояс. Выдохнув на полуслове, я отвернулся к стенке.

— Ха! Вчера ты не был таким стеснительным! — усмехнулась Рина. — Расслабься, я просто переодеваюсь. Я не любительница утренних кувырканий. Тем более с похмелья.

— Рина, — все еще не оборачиваясь, я в ужасе покачал головой. — Все без исключения, что произошло вчера — это одна большая чертова ошибка…

— Что?! — перестав собирать вещи, остолбенела и возмущенно закричала Рина. — Я не поняла! Ты хочешь сказать, что все твои слова ничего не значили?! Наша свадьба отменяется?!

Тут уж я обернулся, чувствуя, что сознание вот-вот покинет меня. Рина еще несколько мгновений умудрилась продержать на своем лице серьезную мину, но затем ее губы предательски расплылись в улыбке, которая быстро перешла в неудержимый хохот.

— Видел бы ты свое лицо! — едва не плача от неудержимого смеха, проговорила девушка.

— Да пошла ты! — я в сердцах запустил в нее одну из подушек, валяющихся на надувных матрасах.

В этот момент на мой коммуникатор поступил вызов. Я встрепенулся в отчаянной надежде, что это Дженет — но нет, перед моими глазами всплыло лицо Ши Хона. Я зажмурился от ожидания очередных новостей так, как люди жмурятся в ожидании удара.

— Ши?

— Димитрис, с добрым утром! — вид у моего бывшего товарища по интернату был заинтригованный и позабавленный. — Добро пожаловать в наш клуб! Судя по твоей исстрадавшейся харе, ты наконец понял истинное значение древнего русского слова «бодун».

— Ты даже не представляешь себе, насколько.

— Надеюсь, ты не в обиде, чувак, что я вчера не приехал. Как бы я попал среди ночи в Сидней, сам подумай?

— Я тебе это предлагал?

— А, ясно. Ничего не помнишь, — кореец задумчиво почесал репу. — Начну с худшего. Видяшку свою уже видел?

— Как и двадцать тысяч пользователей, если верить тому, что я слышал, — хмуро пробормотал я. — Странно, как ко мне в дверь еще никто не стучится.

— Да уж, разумным твой поступок не назовешь, приятель. Хотя слова ты говорил и очень правильные. Однако не спеши отчаиваться. Видеоролик удалил модератор-бот из-за того, что там была нецензурная лексика, а ты забыл поставить режим «18+». Вполне возможно, никто и не успел проанализировать на предмет политкорректности. А если и успели — у тебя же еще есть опекун из спецслужб, да славное олимпийское прошлое. Глядишь, пронесет.

«Мой опекун будет первым, что прикончит меня», — подумал я.

— Что бы я там не наговорил вчера, Ши — не воспринимай все это всерьез, — попросил я.

— Все в порядке, чувак. Держись там!

Закончив разговор, я растерянно огляделся в квартире, обитатели которой понемногу начинали приходить в себя. Все это было так не похоже на мою обычную жизнь, что казалось, будто я оказался вы шкуре какого-то другого человека.

— Я не могу поверить во все то, что вижу и слышу, — признался я.

— Тебе нужно расслабиться, — посоветовал Тим.

Щелчок с его стороны возвестил об открывшейся бутылке пива.

— Пивка?

— Мне нужно домой, срочно, — решительно поговорил я, и скривился от паскудного ощущения все еще бродящих в организме остатков алкоголя.

Как бы это не было неприятно, требовалось очистить свой организм от этой гадости.

— Эй, чувак, у меня есть таблеточка от похмелья, — подал голос Рон Дэвис.

— Я никогда в жизни не принимал таблеток.

— Так ты и не бухал!

Ничего не ответив, я принялся собираться.

— Советую хотя бы принять душ, — ко мне подъехал с бутылкой пива Тим.

Через двадцать минут я уже стоял помытым и собранным около двери захламленной квартиры. Жевательная резинка пока не помогала заглушить во рту неприятное ощущение, которое возникло после того, как я только что насильно избавил свое организм от остатков засевшей в нем дряни. Но все же я уже чувствовал себя немного лучше. Изо всех, кто остался в злополучной квартире, меня провожал лишь хозяин вечеринки.

— Кто еще здесь вчера был? — спросил я у Тима.

— Человек десять еще тусовалось. Я и сам всех не упомню. Знаешь, как это обычно бывает — кто-то приходит, кто-то уходит. Из тех, кого ты знаешь, был, кажется, Кит, наш институтский однокурсник.

— Часто у тебя такое происходит?

— Вообще-то частенько, — пожал плечами парень. — Арендодатель грозится оштрафовать или выгнать меня из-за жалоб соседей, но пока дальше угроз дело не идет.

— Как же твои планы? Ну, там, заработать пять миллионов, — припомнил я.

— А как там твои планы стать астронавтом? — не остался в долгу Бартон.

— Почему мы вообще с тобой тут говорим? Если я правильно помню, ты меня ненавидишь.

— Эй, парень, мы же с тобой вчера здорово разрулили всю эту тему. Ты оказался вовсе не таким придурком, как я думал — оказывается, по пьяни ты очень даже ничего парень. Так что вроде как мы теперь кореша, полное взаимопонимание, никаких проблем, — напомнил мне Тим, но по выражению моего лица все сразу понял. — Ясно. Ни хрена ты не помнишь. Что ж, не беда. Как там гласит старая русская пословица, что ты вчера нам рассказал? «Что у трезвого на уме — то у пьяного на языке». Хорошо сказано, чистая правда. Так что я буду считать, что между нами все ОК.

— Тим, то, что я вчера наговорил, не имеет ничего общего с моей личностью. Это всего лишь проклятый алкоголь!

— Не скажи, парень. Бухло вытаскивает наружу твое подсознание, только и всего. Ничто не появляется просто так, с бухты-барахты. Ты уж поверь мне. Я врач, как-никак. Анестезиолог, между прочим. Будущий. Хи-хи!

— Ни один человек не ведет себя нормально, когда напьется.

— Значит, у каждого из нас в подсознании живет грязное животное, — хихикнул парень. — Вот, кстати, зацени.

Перед моими глазами всплыла еще одна запись — пьяный и счастливый я обнимаю пьяного и счастливого Тима, где-то за кадром бренчит гитара и мы, надрывая глотки, поем одну из моих любимых песен — «Lost world» группы «Escape from Mojave». Пели мы, конечно, ужасно. Так же ужасно, как мы когда-то пели ее с Джеромом Лайонеллом в Генераторном, еще в те времена, когда Джером был одержим идеей создать свою рок-группу.

— По-моему, идиллия, — с ироничным умилением глядя на видео, усмехнулся Тим.

Я лишь ошеломленно покачал головой.

— Мне надо идти, — решительно произнес я. — Может быть, еще не поздно собрать все по осколкам.

— Иногда лучше ничего не собирать. Разбилось — и хрен с ним, — философски заметил будущий врач. — В любом случае, удачи тебе.

***

Я сумел застать Джен в нашей квартире. Даже не знаю, к лучшему ли это. По выражению ее лица сразу же становилось понятно, что шансов сгладить ситуацию у меня немного. Еще красноречивее были ящики, в которые девушка уже успела упаковать свои вещи. Дженет Мэтьюз не была склонна к сценам. Если она упаковала вещи — ее намерения были действительно серьезны.

— Ты, по-видимому, не прочитал моего сообщения, — вместо приветствия холодно произнесла моя (бывшая?) девушка, отвернувшись к окну, когда услышала позади хлопок двери.

Даже не знаю, плакала ли она этой ночью. Может, и да. Так или иначе, к моменту нашей встречи ничто в ее внешности или поведении не напоминало о ночных рыданиях. Она была спокойна, сдержанна, безжалостно-ключа и холодна как лед. Будь она сейчас в расстроенных чувствах, зла, раздражена — оставался бы шанс, что произойдет сцена, которая закончится извинениями и объятиями. От любви до ненависти, как говорится, всего один шаг. Но здесь и не пахло ненавистью. Здесь чувствовалось разочарование, презрение. А между этими чувствами и любовью пролегала непреодолимая пропасть. Да и была ли она когда-то, эта любовь?

— После всех этих лет ты не можешь просто уйти, даже не поговорив, — молвил я.

— Я не вижу смысла в сценах, Димитрис, — не оборачиваясь, ледяным голосом произнесла Джен. — Вчера мы с тобой выяснили наши отношения, и мне этого достаточно. Сейчас я спокойна и не намерена больше нервничать.

— Вчера я был пьян и не соображал, что я говорил. Пожалуйста, пр…

— Нет! — Джен вдруг решительно обернулась ко мне. — Не унижайся, не рассыпайся в извинениях. Тебе это не пойдет, и это в любом случае будет неискренне.

— Неискренне?! Да мне правда невероятно стыдно!..

— Верю. Тебе стыдно из-за того, что ты не контролировал себя, но не из-за своих слов. Все, что ты вчера сказал, шло прямо у тебя из души. Такие слова не появляются на пустом месте, мы оба это понимаем. Будь ты таким крутым, каким пытаешься казаться, ты давно нашел бы в себе мужество сказать это. А так тебе понадобился для этого допинг, как и многим мужчинам. Но ты это сказал. Так было нужно. И не надо сейчас пытаться повернуть все вспять. Это никому не нужно — ни мне, ни тебе.

Под обличающим взглядом Джен, которая, вопреки моему убеждению, что она совершенно меня не понимает, сейчас видела меня насквозь, я почувствовал себя голым. Все извинения, придуманные по дороге, были начисто забыты, и мне оставалось лишь печально вздохнуть.

— Знаешь, Дженни, — я присел на кровать. — Я не утверждаю, что у нас все идеально. Но нам стоило поговорить об этом по-человечески. Мы наверняка нашли бы другое решение…

— Зачем искать «другое решение»? — Джен была удивительно спокойна. — Я не вижу смысла пытаться склеить вместе две части, которые друг другу не подходят.

— Если бы мы друг другу не подходили, мы поняли бы это намного раньше…

— А мы бы и поняли, если бы захотели. Может, и понимали в душе. Но нам комфортнее было обманывать себя, что мы якобы любим друг друга, хотя на самом деле нам просто было удобно проводить вместе время, и, может быть, отчасти, нам было жалко и страшно расставаться. Не будучи честными перед собой, мы тем более не могли быть честными друг перед другом. А теперь кто-то из нас наконец положил этому конец. Вот и все.

— Дженни, ты кажешься спокойной, но в тебе сейчас наверняка говорят эмоции.

— Вовсе нет.

— У нас ведь далеко не всегда и не все было плохо! — я в отчаянии схватился за голову, не желая признавать очевидной правоты ее жестоких слов. — Вспомни хоть «Антарктиду», те две недели! Разве нам было вместе плохо?!

Я вспомнил ее там, на пляже — веселую и счастливую. Кожа Дженни, в отличие от других отдыхающих, так и оставалось белой, ведь она, как будущий врач, практически не бывала на открытом солнце и обильно мазала кожу кремом с супервысокой степенью защиты от солнца. Она выходила из-под зонтика лишь для того, чтобы вместе со мной присоединиться к игре в пляжный волейбол. Играла она хорошо, и ей это нравилось. Хорошо помню ее улыбку, раскрасневшиеся щеки. Помню, она ходила в черной кепке и белой футболочке, постоянно мокрой от морской воды. Когда я обнимал ее, то сдергивал с нее кепку, чтобы вдохнуть аромат ее волос. Мне очень нравилась ее тогдашняя прическа — прямые, ровные волосы средней длинны, аккуратная челка прикрывает лоб…

— М-да, — по лицу девушки вдруг прокатилось мечтательное выражение.

Ее пальцы мягко коснулись ожерелья из ракушек, которое лежало на тумбочке у кровати. Шелест ракушек, касающихся друг друга, казалось, на миг оживил в памяти девушки те прекрасные мгновения, словно ее лицо внезапно обдал легкий порыв освежающего океанского бриза. Но уже мгновение спустя на лицо Дженни вернулось прежнее спокойно-печальное выражение. Пальцы разжались, и бусы упали на кровать.

— Пусть останется тебе. Или следующим жителям этой квартиры.

— А это что, по-твоему, тоже не эмоциональный поступок?! — уцепился я за этот жест, как за последнюю надежду. — Я же вижу, Дженни, что эта вещь, связанные с ней воспоминания, еще кое-что значат для тебя!

— А я и не спорю с этим, Дима. Я же не снежная королева. Я не утверждаю, что нам с тобой нечего вспомнить хорошего. Конечно же, есть. Я не могу в один миг забыть о тех прекрасных мгновениях. Мне будет тяжело с ними расстаться. Но я считаю это правильным, честным. Я не могу прожить всю жизнь с пеленой на глазах, вспоминая о цветке, который ты подарил мне в «Юнайтед», когда нам было по четырнадцать, или держась за эти бусы из ракушек. Эти вещи — всего лишь напоминание о прошлом, о днях, которые прошли и никогда не вернутся. А кроме прошлого есть еще настоящее и будущее.

«Неужели у нас все действительно прошло?» — подумал я, вздохнув и взявшись за голову. Воспоминания о том, как мы переписывались с ней ночами, строя планы о счастливом будущем вместе, все еще не угасли, все еще были свежи. Воздушные замки, которые мы строили, не имели ничего общего с реальной жизнью, теперь я понимал это. Но ведь мы верили в свои мечты. И в этом было что-то наивное и прекрасное, что-то такое, что не хотелось отпускать.

— Дженни, я не хотел бы, чтобы мы так расстались. Не хотел бы, чтобы мы стали врагами, — расстроенно прошептал я. — Ты должна знать, что мне очень жаль. Мои слова, и то, что у нас было с Риной — все это лишь ужасная ошибка. Ты мне очень дорога, и я ни за что не хотел причинить тебе боль.

— Я это знаю, Дима, — тяжело вздохнув, прошептала Дженни после паузы, вдруг совершенно сдувшись и потеряв свою холодную решительность. — Ты никогда не станешь для меня врагом. Просто нам не суждено быть вместе, и мне казалось, что будет проще, если мы расстанемся быстро, безо всех этих объяснений. Мне не хотелось, чтобы мы травмировали друг друга.

— Если дело в Рине, то ты должна знать, что у меня нет к ней никаких чувств, это было просто…

— Дело не в ней, Дима, — она глубоко вдохнула, собираясь с силами для какого-то признания, но так и не решившись его произнести.

— У тебя ведь тоже кто-то есть, да? — поинтересовался я, внезапно вспомнив один эпизод нашего вчерашнего разговора, которому я тогда не уделил должного внимания.

— Я никогда не изменяла тебе, Дима, — решительно произнесла она, а затем замялась, кажется, вспомнив свой университетский роман в годы моего заточения в «Вознесении», и нехотя добавила. — … с тех пор, как мы живем вместе. Это правда.

Я чувствовал, что она сказала не все — проследует продолжение.

— Но есть человек, у которого есть ко мне чувства. И, возможно, эти чувства взаимны.

— Ты ведь была вчера с ним, да? Ездила с ним в Перт? — мои губы инстинктивно сжались то ли от боли, то ли от гнева, но в душе была лишь пустота.

— Я не ездила в Перт, — как и стоило ожидать, ответила она с ноткой вины в голосе.

— Кто он?

— А разве это важно, Дима? Ты же не собираешься устраивать мне сцены ревности после того, что произошло вчера?! — на лицо Джен вернулось решительное выражение. — Мне нужен человек, который любит и понимает меня, который находится рядом со мной, и мысленно тоже. Ты не хочешь, не готов быть таким человеком. Ты ведь это знаешь. Твоя жизнь — это твои воспоминания о доме, это твоя полиция, твои тренировки. Все что угодно, но только не я. Я была в твоей жизни лишь декорацией — может быть, приятной для глаз, но вовсе необязательно й. Но я хочу другого.

— Я понимаю, — мрачно кивнул я. — Прости, что разочаровал тебя.

— Вовсе нет, — печально вздохнула она. — Просто наше время прошло.

Мы обнялись на прощание, но это были не объятия возлюбленных — скорее старых друзей, которые расстаются надолго, а может быть, навсегда.

— Мне пора, Дима. За моими вещами приедет служба доставки, — закусив губу, чтобы не заплакать, Джен несколько поспешно схватила свою сумочку и прошептала. — Прощай.

— Прощай, Дженни.

Я понимал, что больше десяти лет жизни невозможно просто так вычеркнуть из жизни вместе с хлопком двери. Нас все еще связывало много воспоминаний, которые долго еще будут напоминать о себе вспышками ностальгии. Нас еще ждут бессонные ночи, которыми мы будем смотреть на лица друг друга на коммуникаторах и бороться с соблазном набрать номер человека, с которым привык просыпаться в одной постели. Но Дженни найдет в себе силы, чтобы перебороть это, в этом я не сомневаюсь. Найду и я.

«Посмотри на себя, Димитрис», — сидя на кровати в опустевшей квартирке, заполненной упакованными ящиками, прошептал я. — «Только что ты потерял последнего в этом мире близкого человека. Сидишь здесь один, мучаясь похмельем и чувством вины из-за своих глупых поступков. Ты просто жалок, парень».

Чтобы отделаться от этих чувств, мне требовалась музыка и пробежка. Длинная пробежка.