Нрав трав, или Владимир Ильич очень не любил герань

Необычайно демократическое устройство: все были богаты и свободны от забот, и даже самый последний землепашец имел не менее трех рабов… (Это из «Понедельника…» братьев Стругацких).

А за нарушение прав человека — расстрел на месте!.. (Это из «Чугунного всадника» Михаила Успенского).

Неужели мы действительно настолько счастливее прошлых поколений, как говорит учитель?.. (Это из «Хранителей» Джона Кристофера).

Так что антиутопий не бывает. Бывают только утопии… которых, слава Богу, тоже не бывает. Ибо каждому известно, что: УТОПИЯ — гр. u не, нет + topos место (то есть место, которого нет). А кому это не известно, тот может открыть словарь иностранных слов и прочесть, что УТОПИЯ — гр. u — не, нет + topos — место (то есть место, которого нет).

Следовательно, если быть занудой-буквалистом, то с апломбом можно утверждать: антиутопия — это место, которое есть.

Да нет, не морочьте голову! Не будьте занудой-буквалистом! Ведь все знают: утопия — это там, где очень хорошо, ну просто сил нет, как замечательно; а вот антиутопия — наоборот, там ужас как мрачно, плохо, противно, безнадежно!

М-м-мда? Ну-ка, перечитайте Томаса Мора… Ладно, без лукавства: не перечитайте, а найдите и, наконец, впервые хотя бы перелистайте. Энциклопедическая статья о Городе Солнца, где туманно проборматывается об идеальном устройстве общества — одно. Мысли Томаса Мора (ведь мыслителем считается!) все о том же идеальном устройстве общества другое.

Спаси и сохрани нас всех и каждого от чего бы то ни было идеального, если идеал возник в чьей-то чужой (то есть НЕ МОЕЙ) голове. А уж если обнаружатся некие верховные силы, взвалившие на себя обязанность (долг? льготу? право?) спасти и сохранить этот (по их разумению) идеал, то найдутся и такие (не все, но многие), кто громко назовет их не по-английски — хранителями (см. «GUARDIANS» Джона Кристофера), а предпочтет обидеть по-латыни — предохранителями (что, кстати, более соответствует смыслу, но звучит: praeservatio… предохранение). А россиянин, применив великиймогучийправдивыйисвободный, в сердцах использует весомый, грубый, зримый русскоязычный эквивалент. Он, россиянин, тем самым отнюдь не полемизирует по поводу единства формы и содержания (мол, форма подходящая, а содержание в этой форме — личное дело каждого). Он, россиянин, просто-напросто выражает тем самым резкое неудовольствие в адрес верховных сил, решающих за него (ишь!), с чего начать-что делать-кто такие друзья народа и как. Тоска по «сильной руке» не опровергает вышесказанное, а лишь подтверждает. Ведь каждый тоскующий полагает втайне, что порядок — это тот самый порядок, которого хочется ему. То есть: будь я самым большим и сильным, я бы устроил как надо… Ой, не надо, не надо!

Не надо утопий. Во всяком случае, воплощенных в жизнь. Иное дело книга. Отчего бы не пощекотать нервы. К примеру, «Смертью травы» Джона Кристофера. Он, конечно, англичанин и пишет об Англии, где тоже обитают горожане, селяне, интеллигенты, торговцы… но английские. А туманный Альбион характерен флегмой, невозмутимостью, рассудительностью. Не то что мы — да, скифы мы! Потому у нас и кровавые революции, и брат на брата, и миллионные жертвы концлагерей, и бардак в экономике. За что? Как-никак народ-богоносец. За что?!

А от широты души. Провозглашал же лозунг периода социалистического роялизма: «ЕСЛИ ДЕЛАТЬ, ТО ПО-БОЛЬШОМУ!» Вот и самый человечный человек не любил, знаете ли, герань…

Не Хармсом сказано, но кем-то за него (под него). Итак!

Владимир Ильич Ленин очень не любил герань. Бывало, как увидит на подоконнике горшок с геранью, так сразу подбежит, кустик из земли выдернет, руками ломает, рвет, а потом на пол швырнет, ногами топчет, каблуками размазывает! Да приговаривает: «А землю отдайте крестьянам!»

Не евангелие, само собой, но — апокриф. Суть: не любишь уничтожай, любишь (в данном случае крестьянин — из контекста) облагодетельствуй. И абсолютно не имеет значения (для тебя), сколь эффективен жест доброй воли. Главное, эффектен!

«Землица-то какая хорошая. Правда, Каин оставил Еноху побольше… Енох был мирным человеком. Он жил в городе, который выстроил для него отец. Но отцовский кинжал всегда носил на поясе». Джон Кристофер. «Смерть травы».

«И сказал Господь Каину:… когда ты будешь возделывать землю, она не станет больше давать силы своей для тебя». Библия. 4,10.

А теперь вопрос: если мы такие разные, то почему мы такие одинаковые? Мы — англичане. И мы — россияне. Помести нас с ними в равные условия — не отличить будет. Может, флегма, невозмутимость, рассудительность — типично русские национальные черты. Условия: сытость, жилищный ответ (жилищный вопрос, как известно, портит), одежда, комфорт, скрипка и немножко нервно (щекотка рецепторов: а где-то в Китае война, надо же! Хичкок на экране… Кентервильское привидение в фамильном замке…). Одним словом, фантастика. Именно она, фантастика. Ибо француз Самюэль Делани проводил вот какие различия в отношении между словом и объектом.

В репортаже[1] — события, которые произошли на самом деле; в подражательной литературе (naturalistic fiction) — события, которые МОГЛИ произойти; в фэнтези — события, которые НЕ МОГЛИ произойти; в фантастике — события, которые не произошли.

Ну, не произошло так, что мы сыты-обуты-одеты. Иначе быть бы нам англичанами по духу. Фантастика.

А вот с англичанами произошло так, что… грянулись англичане оземь и обернулись русаками по духу. Фантастика. «Смерть травы».

(Нет, не в национальности дело. Человеки — они везде человеки. Постулат «время-то какое страшное!» — не оправдание казнителям самодержца Николая II за милую душу, сколь бы не препятствовали тому бравые три мушкетера… Французы, они такие милые!.. Не оправдание, да. Те же милые французы, признанные женоугодники, приволокли Марию Антуанетту к гильотине: р-раз и нету… Какое уж такое страшное время? Ах, да! Ну да, революционное. Человеки, творящие революцию, вненациональны и… бесчеловечны. А если уж революция удалась, становятся они хранителями (лат. praeservatio; рус…). Нет, не в национальности дело. Вот, пожалуйста, образчик беседы молотетки агитатора-горлана-главаря из «GUARDIANS» Кристофера:

«Начать революцию с того, что заставить нас делать то, что мы не хотим?

— Быть недовольными — это значит и быть свободными. А мы не свободны.».

Дурак ты, Пенфолд, и шуточки у тебя дурацкие! Попросту скажу, по-русски! Еще маленький, а уже большой дурак.

Да и автор попросту скажет, по-английски, устами персонажа: «Свободными, чтобы говорить чепуху…»

Нет, не в национальности дело… Человеки — они везде человеки. И не только в революции, а и просто когда вдруг возникает угроза желудку. Хотя, как показала практика, любая революция близнец-брат пустому животу. Но в «Смерти травы» нет революции, пусть и «время-то какое страшное…»).

В общем проявился-таки нрав трав. То ли большевистская зараза (началось-то в красном Китае), то ли божья кара за нелюбовь к герани коммуниста номер один. Версия (моя — А.И.) не хуже любой другой например, той, что вирус СПИДа выведен специально зловредными заокеанскими спецслужбами, да не удержали в колбе и сами первые пострадали, так им и надо, империалистам!

«— Как-то в поезде я видел одного парня. Так он с явным удовольствием разглагольствовал, дескать, китаезы получили то, что заслужили, мол, так им, коммунистам и надо. Если бы не дети, я бы поделился с ним своим мнением по этому поводу.

— А разве мы намного лучше?»

Они, англичане, еще флегматичны, невозмутимы, рассудительны. Жаль, конечно, китайцев — рисом питаются, а рис гибнет, рис — трава. Но… Хичкок — только на экране, Кентервильское привидение — забавно, Оскар Уайльд хоть и гомик был, однако веселить умел, каналья!

Дежурная напускная скорбь, как на похоронах врага или вообще постороннего. И даже гипотетическая возможность проникновения вируса в Европу, в Англию… — ой, да ну, бросьте вы! Рис — трава. Пшеница, рожь, овес (овсянка, сэр!) — трава. Ячмень — трава. Ох, ячмень! Джон Ячменное Зерно!

«— Мир без пива? Невозможно! Давай выпьем и нальем еще по стаканчику!»

И немедленно выпил: нет, не бесшабашный алкоголизм «ерофеевцев», имя которым легион — мол, гори все синим пламенем! Флегма. Туманный Альбион. Ученые еще никогда не подводили нас. Будем надеяться, что не подведут и на этот раз.

Они еще говорят: «Если всякий, кто хочет выжить — жирный старик, мне стоит обидеться».

Они еще по-своему (по-альбионски) рассудительны: «Я не вижу смысла в том, чтобы отдавать последнюю корку хлеба, предназначенную детям, умирающему с голода нищему».

Они еще реагируют на перспективку «потуже затянуть пояса» с чисто английским юморком: «Затянутый пояс довольно глупо смотрится на скелете».

Но:

«— Вы живете в мире, где все говорит в пользу чувствительных и цивилизованных людей. Но это очень ненадежно. Возьмите хотя бы древнейшую цивилизацию Китая и посмотрите, что из этого вышло. Когда начинает урчать в животе, забываешь о хороших манерах».

Если бы только о хороших манерах!

Фермер. Горожанин. Торговец. Интеллигент. Общество в миниатюре. Ну и дети. Чтобы, когда НАЧАЛОСЬ, проявить чистосердечный детский наив:

«— Пап, давай разгромим какой-нибудь барьер, — сказал Стив, — я в кино видел.

— Это не кино, — ответил Роджер».

Ну и женщины. Чтобы было кого ревновать, насиловать, спасать, опекать, убивать. Надежда:

«— Вот наша надежда — женская стабильность. Уезжает из дома навсегда, но снимает чайник. Мужчина скорей бы хлопнул этим чайником об пол, а потом запалил дом».

Надежда: «Надо просто ждать и надеяться на лучшее, — сказала Анна». Вольно было тому же графу Монте-Кристо (французы, они такие милые!), имея миллионы и миллионы, имея все прелести жизни, мудро напутствовать: «ждать и надеяться».

Вот и НАЧАЛОСЬ.

«В Англии исчезли пирожные и кексы, но хлеб был еще доступен каждому». (Все же Джон Кристофер создавал свою утопию умозрительно, не было у него личного опыта, не было у Англии личного опыта. Мы по нынешнему опыту можем компетентно возразить: не так все было. Хлеб исчезает в первую очередь, а кондитерская выпечка — во вторую, после хлеба. Так что не так уж была не- права обезглавленная Антуанетта, заявляя де, если у них нет хлеба, пусть едят пирожные).

«— Это не кино, — ответил Роджер». Совсем не кино! В том детском понимании: мол, перевернем барьеры, побузим, а там и конец фильма. Хеппи энд! По нарастающей, по нарастающей, и:

«— Вы согласны, что законы в этой стране больше не действуют?

— В противном случае нас всех ждет виселица.

— Совершенно верно. Значит, если бездействен государственный закон, что остается?

— Закон группы людей, для ее же защиты.

— А закон семьи?

— Если он не во вред той же группе людей.

— В глава семьи?.. Вы признаете мои права?

— Да, признаю».

Не к ночи будет упомянуто, «марксистское определение свободы противостоит как волюнтаризму, так и фатализму, люди не вольны в выборе объективных условий своей деятельности, выступающих как необходимость, однако они обладают конкретной и относительной свободой, когда сохраняют возможность в выборе цели или средств их достижения». Чертова осознанная необходимость! Почитали бы вы, чего только ни вытворяют флегматичные, невозмутимые, рассудительные англичане в «Смерти травы», ЧТО они сознают необходимым (то есть, конечно, прочтете, не излагать же в предисловии содержание книги). А мы-то самоуничижаемся: да, мол, скифы, да, мол, азиаты.

Человеки есть человеки. Да-да, и брат на брата. Да-да, и бардак в экономике. Да-да, и решение о миллионах жертв — тогда при английском правительстве из «Смерти травы» у людей все будет. Ведь стопроцентно объективны те немногие, кто констатирует: «при Сталине все было!» Конечно, было! Для тех немногих, кто остался в живых и на свободе. КОЛИЧЕСТВО ПРОДУКТОВ НА ДУШУ НАСЕЛЕНИЯ УВЕЛИЧИВАЕТСЯ ПУТЕМ СОКРАЩЕНИЯ ДУШ НАСЕЛЕНИЯ. А чем англичане хуже?

А пожалуй хуже. И вот чем. Человек способен на любую глупость и жестокость, когда на него обрушивается нечто ранее неизвестное и угрожающее. Смерть травы, чрезвычайное положение, эвакуация разумеется, не подарок! Но! Джон Кристофер закончил «Смерть травы» в 1956 году. Его англичане уже пережили и бомбежку Лондона, и затемнение в Грэтли, и молодых львов… А тут — всего лишь угроза голода (не голод!) — и… ну просто какие-то скифы! Не то слова! Азиаты! Они…

Все-таки повезло писателям, родившимся вне России — они стали просто писателями, основным предназначением коих было пописывать, чтобы читатель почитывал. К примеру, Герберт Уэллс («Война миров»), скончавшийся за десять лет до того, как Джон Кристофер написал «Смерть травы». Или Джон Уиндэм, опередивший Джона Кристофера на пять лет своим «Днем триффидов». Родись они все трое в стране, «где так вольно дышит человек», — досталось бы им на орехи. Потому как поэт (писатель) в России — больше чем поэт (писатель). В России он — властитель дум. И припаяли бы Уэллсу нападки на армию: она непобедимая и легендарная, а в романе бумагомарателя пасует перед какими-то треножниками. И Уиндэму припаяли бы клевету на самый передовой отряд ученых: неужели жалкий измышленец всерьез полагает, что наука не предусмотрела и не предупредила бы негативных последствий какого-то там метеоритного дождя?! А Кристоферу, пожалуй, за «Смерть травы» попало бы больше всех из этой троицы: ладно, бы только за неверие в могучесть сельскохозяйственных селекционеров из колхоза «Красное вымя» (подумаешь, трава гибнет! да мы дрова на дворе станем выращивать, хлеб из опилок полезней и питательней!)… но покушение очернителя Кристофера на образ положительного героя, на его АЖП[2], - это вызвало бы характерный треск, с которым лопнуло бы терпение отечественных хранителей (лат. praeservatio; рус…). НАШ человек на ТАКОЕ не способен:

Убить семейную пару, а дочь этой пары склонить к сожительству, растолковав ей, что иначе никак. Ограбить первого встречного под тем справедливым предлогом, что у него есть, а у меня нет, а мне надо. Сбежать куда подальше от надвигающейся катастрофы, не сообщив всему прогрессивному человечеству об опасности (хотя аргумент в оправдание неколебим: «-Может, стоит рассказать им о том, что происходит на самом деле? — И нас тут же заберут за распространение ложных слухов»).

Нынче только ленивый не цитирует Николая Бердяева. Можно было бы сослаться на лень-матушку и не процитировать:

«Иногда хорошо идти по пути зла, так как это приведет к высшему добру». Н.Бердяев.

Можно было бы предпочесть иезуитов с их целью, оправдывающей средства. Или предпочесть ненавистника герани с его откровением, мол, морально все, что на благо революции.

Короче, осознанная необходимость. Свобода! А какая-такая, собственно, необходимость героям «Смерти травы» учинять антигуманные действа? Да такая необходимость: семью сохранить. Семья — ячейка общества. И это (рискну) правильно. Бог вообще начал с того, что создал всего-то одну семью — и вон их сколько расплодилось-размножилось! Правда, он, Бог, вздорно обиделся на самого себя (создал-то по образу и подобию своему) и наказал человечество: и рожать де в муках, и земля не будет давать силы, и в поте лица хлеб кушать… Вот ведь… хранитель praeservatio — …

Но если вдуматься, так ли необходимо осознанно нарушать добрую половину десятка заповедей, чтобы сохранить ячейку общества? Трава погибла? Вся трава погибла? И хлеб тоже? И что? Былинный Верещагин с отвращением, но обходился черной икрой. И взяток не брал. И за державу ему было обидно. И семью хранил, пулемет ребятам не давал. До поры, до времени…

Впрочем, «Белое солнце пустыни» — naturalistic fiction, события, которые МОГЛИ произойти. А у Джона Кристофера — фантастика, события, которые не произошли. Утопия.

Перекрестимся с облегчением, что — не произошли. Кто знает, как повел бы себя сам в предлагаемых Кристофером обстоятельствах? Думал бы о семье или о голодающих детях Азии? И кто знает, что лучше?

Те же Пенфолды из «Хранителей» чисто по-революционному душой болеют за общество в целом. Только слуги в их доме валяют дурака, грязь, полуразруха, полное распустяйство. Знакомо? Человеки они везде человеки…

И зачем затевать революцию, если всем хорошо? ВСЕМ! В «Хранителях». Все — свободны. И не осознанно необходимо, а… такое вот определение: СВОБОДА — ЭТО ЗАБОР, ОТОДВИНУТЫЙ ЗА ГОРИЗОНТ. Плохо ли? Желаешь раздвинуть горизонты? Ну так сначала доберись до его линии, до линии горизонта. И кто поручится, что эта (воображаемая!) линия — не есть черта разумного?

Кто поручится, что утопия, возникшая в революционно-воспаленном мозгу и (тьфу-тьфу!) воплощенная на практике, устроит всех и каждого, а не только того, кто ее воплотил? Кто поручится, что не окажется в числе трех рабов у самого последнего землепашца в этом необычайно демократическом устройстве? Или не будет расстрелян на месте за нарушение прав человека (все во имя человека, все для блага человека я даже видел этого человека!)? И начхать тогда, действительно ли мы настолько счастливей прошлых поколений, как говорит учитель.

Само собой, утопия — место, которого нет. А по-русски? Не по латыни? Утопия — там где утопленники. Нет? Была треугольная деревня произошло Одержание — возникло треугольное болото. В общем, все умерли. См. «Улитку на склоне» братьев Стругацких. Умерли все (утопия), кто принадлежит прошлому. Для и вместо тех, кому принадлежит будущее. Прогресс!

Б.Стругацкий: «Что должен делать, как вести себя должен цивилизованный человек, понимающий, куда идет прогресс? Как он должен относиться к прогрессу, если ему этот прогресс поперек горла?!» (риторич.)

«Между тем грудной младенец знает, что Одержание — есть не что иное, как Великое Разрыхление Почвы». («Улитка на склоне. Лес.»)

На разрыхленной почве хорошо произрастает трава. Не исключено, та самая, которую настигла смерть в том мире, от которого сбежала группка хорошо информированных англичан Джона Кристофера. В долину Слепой Джилл, где трава как росла, так и будет расти. Будет. Будущее. Естественно, светлое. Ради него морально пожертвовать всем, даже собственным братом.

Но! Уцелевший брат-урбанист, прикончив брата-агрария, со всей ответственностью объявляет: «Я должен построить Город». А это уже не осознанная необходимость, а мания бега за горизонт. А ведь в Городе трава не растет… Нет там для нее места. И вообще такого места нет. Утопия.

А Джон Кристофер жил себе в антиутопии (есть такое место!) и предупреждал: утопия — это Город, Город Солнца, белого Солнца ПУСТЫНИ. Трава в пустыне тоже не растет.

Не бегайте за горизонт!

Любите герань!

Уважайте нрав трав!