О чем поет тагельхарпа

Глава 1

Роар говорил: «Мы уедем, а метель занесет наши следы — нас не найдут. Дай только знак!» Он говорил: «Я люблю тебя. Не делай этого, не губи себя!» Но Ингве ответила «нет» и теперь мерзла в седле, следуя за отцом и двумя его дружинниками, пока еще не отказавшимися от службы у ярла Бьёрнсона. Как же он сейчас, наверно, доволен и даже счастлив! Еще бы: добился своего, сломил сопротивление дочери, котораяпоначалу категорически отказывалась идти замуж за соседа — престарелого ярла Керкегора.

Вздохнув, Ингве отвернулась от широкой отцовской спины и, будто бы пряча нос в теплый мех дорожного плаща, покосилась себе через плечо. Снег теперь даже не падал, а летел мимо плотной пеленой, через которую лишь изредка проглядывали очертания всадника, двигавшегося там, замыкая отряд.

Роар… Который тоже ответил «нет», когда Ингве попросила его остаться дома, не провожать, отпустить.

— Ваш долг, моя госпожа, диктует вам подчиниться воле отца, вступить в брак и этим вернуть роду ярлов Бьёрнсонов утраченное благополучие. Мой — охранять вас в пути. И далее. Если на то будет ваша воля и воля вашего супруга.

Воля супруга… Традиция договорных браков жила веками. Чаще всего мужчины, заключая подобный статусный союз, стремились объединить земли или даже страны. При этом жены, взятые ими из равноценных по статусу семей, становились для них полноправными спутницами — они вместе вели дела, вместе растили общих детей. Но Ингве совершенно точно знала — не в ее случае. Слишком мерзкими были взгляды ярла Керкегора на брак, высказанные им, когда он приезжал на смотрины; слишком жадными оказались его прикосновения, когда чуть позже отец с похабной понимающей ухмылкой позволил «купцу» получше изучить «товар», за которым он в дом ярла Бьёрнсона и прибыл.

Сидел, смотрел, да еще и приговаривал:

— Не соврал я вам, уважаемый ярл. Хороша дочка у меня. Волосы, что твое золото, глаза синие, будто ручей весенний. Можете и остальное оценить, разрешаю.

И старый Керкегор оценивал… Пока Ингве не перехватила его руку.

Нет, она никогда не была против статусного брака. Но все изменилось после того, как приставленный к нейотцом умелый воин и опытный телохранитель Роар Холльберн — статный, смешливый, кареглазый — полюбил Ингве в ответ на ее собственные чувства. Стал не любовником, а любимым. Человеком, с которым Ингве не только познала всю глубину искреннего чувства, но которому сочла бы за счастье подарить всю себя без остатка... И с которым теперь будет вынуждена проститься навсегда.

Роар… Захотелось окликнуть его так, как они окликали друг друга во время конных прогулок или на охоте, хлестнуть лошадь, приняв грудью порыв ветра и ледяной снег, а потом уже вместе, вдвоем, рвануть в сторону, пригибаясь от нависающих ветвей, и…

Ингве лишь мотнула головой, возвращая себя с небес на землю. Долг. Дочерний. И долг перед обедневшим родом, думы о котором сдавливали голову, будто колючим терновым венцом из древней сказки. И неважно, что отец, отдавая дочь замуж за отвратительного старика со скверной репутацией, делает это только ради себя и своего любимчика — старшего братца Ингве, который за последние пару лет промотал все, до чего дотянулся. И даже больше. Отцовский хирд и тот усох до двух воинов, которым пока что находилось чем платить за службу.

От тоски хотелось завыть волчицей. И желание это, похоже, было столь сильно, что, когда Ингве вновь отвернулась от ехавшего впереди отца и скосила глаза назад, даже показалось: по пятам за замыкавшим вереницу всадников Роаром бежит большой волк. Мгновенный испуг за любимого пережал горло, но новый порыв ветра, на секунду разметав снежную круговерть, показал: примерещилось.

Да и откуда взяться дикому зверю рядом с большой придорожной таверной, полной людей, к которой минуту спустя свернул отец?

— Переночуем и переждем непогоду, — буркнул он, спешиваясь и бросая поводья подбежавшему служке.

В зале было жарко. Огонь, пылавший в двух огромных очагах, наполнял таверну теплом, столь нужным любому путнику, решившему отправиться в дорогу посереди зимы.

Отец занял стол поближе к очагу и тут же потребовал себе грога и свиную ногу с капустой. Желаниями Ингве, как и всегда, никто не поинтересовался, но это было и неважно — есть не хотелось. Ни есть, ни пить, ни спать. Ни-че-го. Боль, будто терновым венцом сжимавшая все это время голову, стала еще сильнее — того гляди кровь из-под вонзившихся в кожу шипов потечет…

За спиной в зале кто-то провел по струнам, и Ингве, не удержав любопытство, повернулась на звук. Оказалось, в проходе между столами появился старик-скальд с тагельхарпой в руках. Он раскланивался и наигрывал что-то бессмысленно-мелодичное, готовясь к выступлению. Слушать его тоже не хотелось, и Ингве было отвернулась, но тут скальд заговорил-запел, сплетая слова с мелодией струн, и стало ясно, что выбрал он для своего выступления как раз ту самую старую сказку, которая невольно вспоминалась всю дорогу: про юную дочь великогосеверного конунга и терновый венец.

— И явился в страну с севера злой и могучий колдун — повелитель волков и холодных зимних ветров, — декламировал, продолжая наигрывать на тагельхарпе, скальд. — И никто не мог его победить. И даже самые преданные ярлы и форинги не смогли защитить своего конунга и его прекрасную синеглазую дочь — все полегли, сражаясь, прикрывая трон своими телами, умирая, но не отступаясь. И снял злой колдун корону с головы убитого конунга, а после приказал готовиться к свадьбе его дочери, которая теперь осталась совсем одна. Когда же та ответила «нет», он обвил ей голову магическим венцом из терновой лозы. И упала юная дочь великого северного конунга на камни родного, теперь обезлюдевшего замка, лишаясь сил и воли. И волки, пришедшие с колдуном, стояли вокруг ее бездыханного тела и выли, задирая уродливые морды. А их хозяин тем временем продолжал творить свое поганое колдовство. И возникло под телом юной дочери конунга волшебное ложе — прекрасное и ужасное одновременно, потому что было оно все из зимних роз — колючих, будто взгляды завистников, холодных, будто снег на ресницах мертвеца, и совершенных, как сама уложенная на ложе из них дева. И сказал колдун, что будет та спать на этом ложе, оплетенная шипастым терновником, до тех самых пор, пока не найдется тот, кто окажется сильнее злой волчьей магии, кто сможет победить ее. И ушел колдун, смеясь торжествующе, а та волшебная терновая лоза, что стала юной дочери конунгуа ее новым венцом, все росла и росла, пока не оплела собой весь замок, скрыв его ото всех. И с тех пор так и лежит та юная дева в центре родного, но давно мертвого замка. Одна. На ложе из колючих зимних роз. С терновым венцом на челе. Потому что так и не нашлось в мире никого, кто сумел бы победить волю злого колдуна.

— А я слышал другой вариант этой старой байки, — нарушая последний трепетный звук струны тагельхарпы, вдруг сказал отец Ингве.

Скальд, явно обиженный подобным беспардонным вмешательством, сломавшим красивый финал сказания, вскинул голову, и его инструмент, до того певший низко и красиво, взвизгнул надрывно.

— Если кто-то желает рассказать свою историю…

— Я желаю. И расскажу, — ничуть не смущенный общим вниманием, заверил отец Ингве.

И тогда скальд поклонился, усмехнувшись и сделав приглашающий жест рукой.

— Говорили… — Тут ярл Бьёрнсон отхлебнул из кружки, вытер усы и только после продолжил: — Говорили, что причиной всего стала глупость: юная дочь конунга влюбилась в простого хольда. Влюбилась и отказалась от брака с могучим соседом, который только и мог спасти земли ее отца от пришествия злого колдуна. И тогда ярлы и форинги, составлявшие ближний круг конунга, пришли к нему и убеждали его, что зря он потворствует прихотям дочери. А когда поняли, что слова их ни к чему не ведут, свергли глупого конунга, лишили власти и выгнали его и капризную дочь его из замка голыми на снег. — Тут ярл Бьёрнсон вновь отхлебнул из кружки, а после уставил тяжелый взгляд на Ингве. — И шли они по улицам прочь от родного замка — в терновых венцах вместо короны, ступая босыми ногами не по лепесткам роз, как в дни торжеств, а по их колючим стеблям, брошенным им на пути их же подданными, потому что и они понимали, что конунг, не помнящий своего долга, им не правитель. А ведь могло быть все по-другому, если бы он слушал советы своих близких, а дочь его не бежала от уготованной ей судьбы.

Чуть в стороне, у стены, переступил с ноги на ногу Роар, Ингве глянула любимому в лицо и отвела глаза. Все сказанное отцом — про долг, честь рода и судьбу — казалось таким верным, таким…

— Все было совсем не так! — вдруг шепнула Ингве прямо в ухо какая-то женщина, оказавшаяся у нее за спиной настолько бесшумно, что даже Роар ее появление прозевал и только теперь дернулся, кладя руку на рукоять меча.

Но заговорившая с Ингве незнакомка уже отступила в сторону, а после еще и рассмеялась звонко, этим мигом развеяв мрачную атмосферу в зале таверны, рожденную сначала страшной легендой, спетой скальдом, а после злыми, полными морали и нравоучения словами ярла Бьёрнсона.

— Я расскажу вам, как все было на самом деле, если уважаемый скальд Ноах не против, а его волшебная тагельхарпа подпоет мне.

Странная улыбка тронула губы скальда — будто бы он смотрел и не верил тому, что видит. Но его смычок уже коснулся струн, и над залом потекла тревожная звонкая мелодия.

— Это было в те времена, когда в мире властвовала магия, — начала незнакомка, выступая в центр зала. — Вот только владели ей не людские колдуны, а Другие. Теперь они почти совсем покинули наши земли, а в ту пору людям от них изредка доставались знания, а иногда и волшебные артефакты. Что же до юной дочери конунга, то она действительно полюбила и действительно сердце свое отдала не могучему владыке соседней страны и даже не кому-то из ярлов, а всего лишь хольду — храброму воину по имени Арнгейр и по прозванию Танцующий с волками. Так что, когда тот самый сосед прислал сватов, конунг, ее отец, уступив просьбам дочери, отослал их с вежливым отказом. Вот только не устроил этот его ответ тех, кто уже успел подсчитать выгоду от подобного брака, который объединил бы соседствующие земли в одно большое и богатое государство. Начались интриги и подлости.

Тут струны на тагельхарпе скальда будто взорвались тревогой и напряжением, заряжая ими и всех сидевших в таверне. Рассказчица же, убрав с лица прядь мягко вьющихся темных волос, продолжала:

— Арнгейр чудом не стал жертвой этих страстей — на него покушались со сталью в руках, пытались утопить, столкнуть в пропасть, изжить иными способами. Когда же дело дошло до попытки отравления, случилось так, что юная дочь конунга выпила яд вместо любимого… Остановить еене смогли. Уже умирая, она потребовала, чтобы ее тело уложили на колючее ложе из роз, а с головы сняли венец, заменив ее терновым — тем, что хранился в фамильной сокровищнице с незапамятных времен. Вот только… — В этот напряженный момент рассказчица вдруг повернулась к Ингве и вновь подступила к ней почти вплотную, наклонилась, засматривая в лицо. — Вот только выпила она не яд, а простое сонное зелье, которое припасла как раз на подобный случай. Да и никто из алчных ярлов и форингов не знал, что терновый венец был древним магическим артефактом, доставшимся роду ее отца от Других.

Поразительно синие глаза невесть откуда взявшейся незнакомки сияли, яркие губы улыбались, и, кажется, только Ингве, к которой она оказалась сейчас совсем близко, увидела мелкие шрамы, обрамлявшие ее чело… Увидела и тут же поняла: опять показалось — как давеча с волком. Потому что секунду спустя ничего подобного на бледной коже незнакомки уже не было, а сама она опять отступила к центру большого зала таверны и возвысила голос так, чтобы его слышали даже в самых дальних уголках:

— Когда кровь юной синеглазой дочери конунга напитала шипы тернового венца и зимних роз, устилавших ложе под ее телом, свершилось древнее колдовство. Алчные ярлы и форинги, воины из их хирдов, даже их лошади и охотничьи птицы — все погрузились в сон. Но магия никак не затронула того, в чьем сердце пылала настоящая любовь! Арнгейр не заснул и успел вынести любимую из замка до того, как весь он до самой крыши скрылся под непролазным сплетением терновых лоз, проросших из колдовского венца.

— И что было дальше? — с замиранием сердца спросила Ингве, как только смолкла тагельхарпа, а в зале повисла тишина.

— Они жили долго и счастливо, мояпрекрасная дочь ярла. И некоторые верят, что живут до сих пор.

— Ну это уж вообще брехня! — заявил отец Ингве, и все в зале задвигались и заговорили. — Да и вообще, как это так: женщине жить без кола и без двора, вне рода, одной?

— Вдвоем, — с прежней светлой улыбкой поправила незнакомка. — А что до вашего «как», так ведь не попробуешь — не узнаешь.

И вот ведь что примечательно: хоть и отвечала она ярлу Бьёрнсону, но смотрела только на Ингве. И во взгляде этом читалось что-то особое — сильное и важное.

Не имея возможности выдержать это напряжение, Ингве зажмурилась, сжала пальцами виски и… будто бы укололась. Причем так сильно, что показалось — кровь пошла. Но ее на пальцах не было, да и, когда Ингве подняла голову, оказалось, что синеглазая рассказчицатоже пропала — будто и не стояла рядом минуту назад.

Ингве зашарила взглядом по сторонам, а потом, не обращая внимания на окрик отца, метнулась к полузанесенному снегом окну. И, чудом не опоздав, все же увидела, как метель укрывает собой две человеческие фигуры — одну повыше и помощнее, вторую ниже, стройнее и стремительней в жестах. Эти двое шагнули в пургу рука об руку, а следом за ними в закрутившийся вихрь прыгнул, спружинив на мягких лапах, большой серо-снежный волк. Миг — и никого не стало. И только сердце колотилось где-то в горле, а лоб горел так, будто в него и на самом деле впивались острые терновые иглы.

— Что с вами, моя госпожа? — тревожно спросил подбежавший Роар.

— Да, что там с этой малахольной? — рыкнул из-за стола ярл Бьёрнсон, а после потребовал себе еще грога.

— Со мной? — переспросила Ингве, тряхнула головой, избавляясь от того, что мешало и давило, и улыбнулась, глядя Роару глаза в глаза. — Со мной все хорошо. Потому что я только что поняла кое-что очень важное.

— Что же? — Роар стоял совсем близко, и в его глазах вдруг начала рождаться пока еще совсем робкая, очень неуверенная, но уже расправившая белоснежные крылья надежда.

— Что я тоже хочу попробовать и узнать, каково это — жить без рода и без племени, без кола и без двора. Но зато вдвоем и счастливой.

Они ушли из таверны среди ночи, прихватив лишь своих лошадей, запас провизии и теплые плащи. После отец и оставшийся с носом жених — престарелый ярл Керкегор — потратили много времени и денег, чтобы сыскать и вернуть Ингве, чтобы найти Роара и вздернуть его на первом же суку. Но ничего у них не вышло — так и не угомонившаяся к утру метель действительно скрыла все следы.

Хотя кое-кто и сегодня уверен, что это была магия…