О вечном возвращении как проклятии

Meister Schwarzsichtig, 2003

В августе 1881 года, в Сильс-Марии, во время прогулки, когда Ницше находится на высоте "6000 футов по ту сторону человека и времени" ("Ecce Homo"), ему приходит мысль о "вечном возвращении": "Эту жизнь, как ты ее теперь живешь и жил, должен будешь ты прожить еще раз и еще бесчисленное количество раз; и ничего в ней не будет нового, но каждая боль и каждое удовольствие, каждая мысль и каждый вздох и все несказанное малое и великое в твоей жизни должно будет наново вернуться к тебе, и все в том же порядке и в той же последовательности, - также и этот паук и этот лунный свет между деревьями, также и это вот мгновение и я сам. Вечные песочные часы бытия переворачиваются все снова и снова - и ты вместе с ними, песчинка из песка!" ("Веселая наука", афоризм 341).

Несмотря на свое толкование в волюнтаристском свете (вечно себя созидающий и вечно себя разрушающий мир есть космизация воли к власти), идея фатальна и по-своему ужасна. Должно быть, именно поэтому в первый раз, в "Веселой науке" (написана зимой 1881-1882), читатель слышит ее не от кого иного, как от демона. Если бы Ницше употребил слово "(das) Dämonium", все было бы проще: тогда демон был бы тем самым греческим личным божеством, которое есть и "ангел-хранитель" человека, и источник его же творческого вдохновения. Но Ницше использовал усеченную форму слова - "(der) Dämon", и поэтому его демона можно понимать и как дьявола, злобного духа… Как бы там ни было, к словам того, кто зовется "демоном", принято относиться с осторожностью. Но не воскликнул ли Ницше в ответ на его одновременно и просвещающие, и обрекающие слова: "Ты - бог, и никогда не слышал я ничего более божественного!" Быть осторожным - это не для Ницше.

Разумеется, та форма, в которой в афоризме приведен этот возможный ответ демону, вовсе не свидетельствует о том, что восклицание принадлежит самому Ницше, что отныне это именно его взгляды и убеждения. Но в "Так говорил Заратустра", в третьей части (8-20 января 1884 года), идею о "вечном возвращении" высказывает уже сам пророк, причем практически в тех же словах, что и демон - даже непонятно как оказавшиеся в творчестве Ницше "бодлеровские" паук и лунный свет присутствуют в них. Значит, Ницше, услышав эту фатальную идею, вовсе "не бросился … навзничь, скрежеща зубами и проклиная говорящего так демона". Демоническая мысль - "эта высшая форма утверждения, которая вообще может быть достигнута" ( "Ecce Homo"), - теперь действительно его.

А если ты принял идею, то считай само собой разумеющимся, точнее, обязательным, когда она рано или поздно скажется на тебе самом: "Все великие вещи гибнут сами по себе, через некий акт самоупразднения: так требует этого закон жизни, закон н е о б х о д и м о г о «самоопределения», присущий самой сущности жизни, - клич «patere legem, quam ipse tulisti» в конце концов обращается всегда и на самого законодателя" ("К генеалогии морали"). Согласно контексту, слова эти - "Patere legem, quam ipse tulisti" - "Подчинись закону, который ты сам издал" - Ницше относит к гибели христианства, "христианства в качестве догмы", но это, в конце концов, не имеет значения: характер фразы не предполагает возможности разделения на тех, на кого "клич" распространяется, и на тех, на кого он не распространяется. (Эту же мысль, кстати говоря, можно найти и в "Единственном и его собственности" Макса Штирнера, которого принято называть "предвестником" Ницше: "Как раз самый резкий критик сильнее всего чувствует на себе проклятие своего основного принципа".) "Подчинись закону, который ты сам издал" - исключений нет и быть не может. Очевидно, в последние годы жизни мысль эта стала для Ницше, что называется, навязчивой (или правильнее - одной из навязчивых?): помимо только что процитированной "К генеалогии морали" (10-30 июля 1887 года), она содержится - причем в гораздо более жесткой форме - в его последнем произведении "Ecce Homo" (15 октября - 4 ноября 1888 года): "…Есть нечто, что называю я rancune[1] великого: все великое, всякое творение, всякое дело, однажды содеянное, немедленно обращается против того, кто его содеял" ("Ecce Homo"). Изданный тобою закон рано или поздно обернется против тебя. И ты должен будешь ему подчиниться.

Конечно же, при хладнокровном размышлении нет ничего ужасного в том, что Вселенная будет возникать и уничтожаться "еще раз и еще бесчисленное количество раз", и что при этом все происходящее в ней каждый раз будет одним и тем же, "и ничего в ней не будет нового". Человек по сравнению с галактическими просторами и космическими процессами и без того "песчинка из песка", так что дальше, в принципе, умаляться-то и некуда: от того, что эта песчинка к тому же будет еще и бесчисленное множество раз дублироваться, ничего ужасного не произойдет - тем более с самой песчинкой. Даже наоборот, в этом есть определенный плюс: теперь у нас (т. е. у песчинок) есть гарантия, что нам всегда - в независимости от степени или уровня цикличности "вечного возвращения" - обеспечено существование песчинки с именем Ницше, и как следствие - чтение работ этой песчинки, что, несомненно, сделает нашу жизнь (по крайней мере - некоторых из нас) гораздо более интересной и содержательной.

Все дело в том, что возвращение оказалось не только вечным. Возвращение чего-то или кого-то может произойти и гораздо, гораздо раньше - но законы, которые управляют этим возвращением (или законы, при помощи которых управляет возвращение?), остаются все теми же, что и при вечном возвращении, - такими же жесткими и неумолимыми.

"Мой отец умер тридцати шести лет: он был хрупким, добрым и болезненным существом, которому суждено было пройти бесследно, - он был скорее добрым воспоминанием о жизни, чем самой жизнью. Его существование пришло в упадок в том же году, что и мое: в тридцать шесть лет я опустился до самого низшего предела своей витальности, - я еще жил, но не видел на расстоянии трех шагов впереди себя" ("Ecce Homo"), - жизнь Ницше была настолько синонимична понятию рока, что факт изложения подобных мыслей не где-нибудь, а в последнем произведении, является само собой разумеющимся - еще одна констатация осознания Ницше своей изначальной обреченности, еще одна констатация его пророческих способностей. Отец Фридриха, Карл Людвиг Ницше, умер 30 июля 1849 года - Фридриху тогда было 4 года, - и его последний год жизни был омрачен безумием. Это обстоятельство на протяжение всей жизни неизменно вселяло страх в его великого сына - страх уйти из жизни так же беспомощно и ужасно. Но именно так все и произошло, - как и предсказывал сам Ницше: "…Я являюсь … моим отцом и как бы продолжением его жизни после слишком ранней смерти" ("Ecce Homo"). Апоплексический удар, ввергающий Ницше в окончательное помрачение, происходит 3 января 1889 года, с его отцом удар произошел в августе 1848. Сорок с половиной лет - с подобной длиной цикла возвращение никак не может быть претендовать на титул "вечное", но, тем не менее: "клич «patere legem, quam ipse tulisti» в конце концов обращается всегда и на самого законодателя". Быть может, это не "возвращение", а, что называется, "случайность"?

12 июля 1932 года молодой человек по имени Харро Фортунат в возрасте 24 лет совершает самоубийство. Случай, на первый взгляд, мало заслуживающий внимания - кроме самого факта самоубийства, которое всегда, независимо от нашего желания и отношения, притягивает к себе. Однако, ситуация "усугубляется" тем, что Харро Фортунат - сын Густава Майринка. В 1892 году, когда ему были те же 24 года, Майринк, переживая глубочайший духовный кризис, принимает решение о добровольном уходе из жизни - лишь "случайность", охарактеризовать которую не иначе как мистической просто нельзя, избавила его от смерти, "попутно" пробудив в нем и интерес к тому, что располагается "по ту сторону", и к желанию выяснить, как оно связано с нашим миром. Итак, то же "возвращение" от отца к сыну и… та же длина цикла - сорок лет! (Между прочим, Харро родился за два дня до сорокалетия Густава Майринка.)

Признавал ли Густав Майринк цикличность? Вне всяких сомнений - в его произведениях неоднократно обыгрывается ситуация мистической передачи судьбы по цепи поколений, а в самых значительных она вообще является основой сюжетной линии: "Майстер Леонгард" (1916), "Вальпургиева ночь" (1917), "Белый Доминиканец" (1921), "Ангел Западного Окна" (1927). Во всех этих произведениях главный герой завершает дело, начатое его предками, безуспешно пытавшихся осуществить его, или же кладет конец проклятию рода, сводившего на нет любые духовные или творческие устремления родителей, дедов, прадедов, - так или иначе герой ставит точку в предназначении своего рода, цель или проклятие (не одно ли это, впрочем, и то же?) которого странствовало из поколения в поколение. "Вечное возвращение души, странствующей сквозь непроглядную пелену земной жизни назад - к смерти" ("Майстер Леонгард") теряет свою кажущуюся големическую фатальность ("он описывает круг и возвращается к тому месту, откуда вышел" - "Голем") при успешном или хотя бы представляющимся успешным (ведь даже Таддеуш Флугбайль все-таки "взлетел") завершении миссии…

Во всех этих талантливо описанных "родовых перипетиях" явно вырисовывается страстная тоска Майринка - незаконнорожденного по происхождению, - по аристократической династии, этой истинной хранительнице крови как мистической субстанции души, этой безнотариусной гарантии того, что сын завершит дело, начатое отцом, а если ему это не удастся - то тогда будет действовать уже его сын - и так далее. Что ж, сын Майринка как раз и совершает то, что ему самому не удалось в свое время осуществить - "судьба в этом доме идет по кругу и всегда возвращается к той же точке" ("Голем") - какая немыслимо жестокая издевка рока! "…Потрясающая мысль! - в бесконечно протяженном космическом пространстве любое однажды случившееся событие обретает бессмертие в виде некоего вечно странствующего по Вселенной образа, заживо погребенного в луче света. А стало быть … существует возможность, не входящая, правда, в число человеческих, возвращения прошлого!" - "Зеленый лик" (1916). "Не входящая в число человеческих"? Но разве не был Майринк один из тех немногих путников, оставивших это "человеческое" далеко за спиной? Вот оно: "Есть нечто, что называю я злобой великого: все великое, всякое творение, всякое дело, однажды совершенное, немедленно обращается против того, кто его совершил". В письме к одному из своих друзей Майринк пишет о том ужасе, который он пережил, столкнувшись в собственной жизни с таким прямым отражением своих мистических идей о циклическом круговращении событий. Он умирает спустя полгода после смерти сына - 4 декабря 1932 года, умирает спокойно и с достоинством: "Всякое движение должно замыкаться в круг, все, что движется, неизбежно движется по кругу, и мысль о том, что вся его жизнь является подтверждением этого великого закона … , вселяет в него чувство незыблемого покоя", - как он сам написал 16 лет назад ("Майстер Леонгард").

Какие же общие черты мы можем выделить в двух рассмотренных ситуациях, которые вообще-то можно охарактеризовать как реализация принципа "проклятие отцов падает на их детей"? Первое - и Ницше, и Майринк признавали и были страстными поборниками идеи цикличности. То обстоятельство, что понятие цикл у каждого из них имеет свое собственное значение, равно как и длительность, не столь уж и принципиально. (Не принципиально и то, что Ницше повторил судьбу отца, тогда как Майринк был связан роком со своим сыном - для нас главное вообще соблюдение связи "отец-сын".) Второе, как следствие первого, - оба развивали эту идею в своих произведениях, причем и у Ницше, и у Майринка идея цикличности была одной из главных в творчестве. Третье - "Подчинись закону, который ты сам издал" было вовсе не какой-то банальной пословицей для обоих, и тем более для мистика Майринка, который прекрасно знал, что расходящиеся волны от брошенного в воду камня рано или поздно вернутся к своему источнику. Позволяют ли эти обобщения вывести нам некую закономерность? Или снова - "случайность"?

Рассмотрим еще один случай. Говард Филлипс Лавкрафт - американский писатель, мастер черной фантастики. Когда Говарду было три года, у его отца произошло расстройство нервной системы - и последующие пять лет, парализованный, в коме, он пребывает в больнице, где и умирает 19 июля 1898 года. Сам писатель прожил не такую уж и долгую жизнь, которую к тому же никак нельзя назвать легкой и беззаботной. Последние три года жизни Лавкрафта были особенно тяжелыми. Помимо увеличившихся трудностей в писательской работе, а также потери Лавкрафтом нескольких довольно близких ему людей, что не замедлило сказаться на душевном состоянии писателя, ухудшилось его здоровье, которое никогда, кстати говоря, не было ни отменным, ни даже нормальным. Больше всего жизненных сил отнимал рак кишечника - Лавкрафт испытывал неимоверные боли. Отец черной фантастики скончался 15 марта 1937 года в возрасте 46 лет, в больнице - как и его отец.

Хотя и не столь явно, но все же заметно, что связь судьбы Лавкрафта с судьбой своего отца имеет такие же черты, что и в случае Ницше: все та же смерть на больничной койке от тяжелой изматывающей болезни через 39 лет - снова все те же роковые сорок лет! Признавал ли Лавкрафт идею цикличности, а также идею "семейного наследства", передающегося из поколения в поколение? На этот вопрос мы снова отвечаем утвердительно. В романе "Сновиденческие поиски Кадафа Неведомого" (1926-1927) мы находим изложение идеи "вечного возвращения", причем именно в том виде, в котором она преподносится у Ницше: "Затем в медленно перекатывающемся течении вечности завершающий цикл космоса взвился в еще один тщетный финал, и все вещи снова стали такими, какими были несчетное количество кальп назад. Материя и свет заново переродились, как их и знал некогда космос; кометы, солнца и миры вспыхнули жизнью, но не уцелело ничего, что могло рассказать, что прежде они уже были и вернулись, были и вернулись, и так неизменно, назад к началу, среди которых никогда не было первого".

Что касается семейного наследования, то у мастера ужаса эта идея подавалась в соответствии с законом жанра, можно даже сказать, что она была несколько завуалирована. Тем не менее: сюжетной линией ряда произведений Лавкрафта (и его соавтора-продолжателя Августа Дерлета) служит ситуация, когда главный герой получает наследство от своего дальнего родственника - и как правило, родственник этот связан с колдовским искусством. Наследник же постепенно - иногда добровольно, а иногда и сопротивляясь всеми силами, - также "ввязывается" в колдовство, что и приводит к трагическому и ужасному финалу. В некоторых произведениях ситуация еще более коварная: душа умершего предка пытается захватить "оболочку" своего потомка, чтобы продолжить таким образом свое материалистическое существование и завершить незаконченные дела - к таким произведениям относится один из ранних рассказов Лавкрафта - "Фамильный склеп" (1917), а также произведение, созданное в период расцвета его творчества - роман "История Чарльза Декстера Варда" (1927-1928), сюда же можно отнести и поздний рассказ "Тварь на пороге" (1933). И, что интересно, практически во всех случаях (т. е. рассказах) наследникам ничего, кроме слухов и сплетен не известно о том, от кого им досталось роковое наследство. Так же и с самим Лавкрафтом: по его собственному признанию, он ничего не знал о своем отце. Добавим еще один факт: Лавкрафт (так же, как и Майринк, между прочим) принадлежит к тому разряду писателей, которые переносят на своих литературных героев себя самого, свои черты и мысли - во многих его "обреченных наследниках" угадывается он сам. Итак, снова: "Подчинись закону, который ты сам издал".

Вернемся к поставленному вопросу: позволяют ли эти обобщения вывести нам некую закономерность? Конечно, количество рассмотренных случаев не особенно располагает к этому - но мы ведь все-таки занимаемся не сухой статистикой, не экспериментальными исследованиями, - теоретические толкования - так скромно назовем свои изыскания. И потом, уровень творчества рассматриваемых личностей, их, так сказать, "арт-рейтинг", с лихвой компенсирует недостаток нашей теории с точки зрения количества. Более того, мы уверены, что дело не ограничивается только случаями Ницше, Майринка и Лавкрафта, - мы рассмотрели только близких лично нам авторов. Если же все-таки заняться "статистикой", то примеров должно набраться предостаточно.

Впрочем, ко всем выше названным общим чертам, что объединяют рассмотренные случаи, следует отнести еще одну, имеющую немаловажное, а быть может, и доминирующее значение. Мы говорим о трансцендентной подоплеке творчества, и как следствие - жизненного пути каждого из философов (данное определение - философ - может быть отнесено и к Лавкрафту). Трансцендентная, "потусторонняя" подоплека должна быть достаточно очевидна, даже в случае Ницше - "атеистом" и "материалистом" его может назвать разве что человек, никогда не читавший его произведений и не думавший над ними: слишком часто произносит Ницше слово "дух". Именно этот трансцендентный, едва ли не мистический акцент и приводит к неизбежной реализации "Подчинись закону, который ты сам издал". Определенно, Ницше, Майринк и Лавкрафт "ходили под роком", - и они чувствовали его, они шли за ним, они, собственно, были им. (Вывод: хотите прожить "нормально" - так и будьте нормальными.)

Играет ли какое-либо значение постоянно звучащее число - 40 лет? С одной стороны, следует соблюдать осторожность в утверждении о том, что цикл в сорок лет есть некая константа. С другой стороны, "обыкновенной случайностью" это быть никак не может. И - действительно. Одно из значений числа 40 в мистицизме есть не что иное, как " в о з в р а щ е н и е к п е р в о н а ч а л у " (об этом значении числа говорит, в частности, Рене Генон в "Царе Мира"). Причем, если говорить о длине конкретного отрезка времени, не имеет значения, в каких именно единицах измеряется этот отрезок, - главное, чтобы число единиц измерения равнялось сорока. Самые известные примеры: сорок дней потопа, сорок лет, в течение которых евреи блуждали по пустыне, сорок дней, которые Моисей провел на горе Синай, сорок дней поста Христа… Срок длительностью в сорок стандартных временных единиц отводится какому-то отдельному человеку или группе лиц для того, чтобы он (они) за это время что-то пережили, что-то перенесли, что-то приобрели - и чаще всего в духовном смысле. По истечении этого срока человек (лица) возвращаются в исходное состояние. И, что немаловажно, этот срок в сорок временных единиц характеризуется состоянием, которое по отношению к нормальному состоянию, может быть охарактеризовано как "существование в экстремальных условиях". Рассмотренные случаи Ницше, Майринка и Лавкрафта подходят под только что изложенное: жизнь, полная трагедий, и есть пресловутое "существование в экстремальных условиях".

Мы ничего не утверждаем в данной статье, и ни на что не претендуем. Мы просто обращаем внимание на некоторые факты, которые не совсем очевидны.