О вреде ломки мировоззрения

О вреде ломки мировоззрения

«Каждый баран должен носить свои рога»

Генерал - лейтенант А. И. Лебедь

22-го июня, ровно в четыре часа, коварно, без предупреждения и объявления войны личному составу полка, старший лейтенант Юрий Гамаюнов бросил пить.

А ведь ничего не предвещало надвигающейся трагедии. Умиротворение и благолепие разливалось в пространстве вплоть до ионосферы. Пели птицы, голубело небо, цвела флора и эволюционировала фауна. Авиационные защитники Родины, как и весь советский народ, по привычке ещё строили коммунизм, но при этом всё больше ощущали на ушах тяжесть чего-то развесистого и зеленовато-мохнатого (впрочем, как и всё «прогрессивное человечество»), Государство из-под ладони натужно высматривало предполагаемое светлое будущее, пыталось стремиться к нему в разные стороны и вытягивало руку ленинским жестом, зовя за собой. Народ единогласно одобрял и поддерживал, в едином порыве конспектировал очередное постановление партии об очередном усилении борьбы с пьянством и спокойно шёл в противоположную сторону вёдрами сливать СВС (это спирто-водяная смесь для непосвящённых в таинство) с последующим его употреблением и предшествующим отпиванием вышестоящим командирам. И никто никому не мешал. Ни народ государству стремиться, ни государство народу сливать. Все занимались своими делами. Как-то само собой установилось противоестественное, но удобное равновесие.

Что вы говорите? Воровство? Ну да. Оно самое. Но как тут не воровать, ежели на дворе сухой закон, а во дворе у дочери свадьба. А по талону тебе положена одна бутылка водки в месяц. А гостей понаехало под сотню. Если и поделишь бутылку на всех, то свадьба может быстро перерасти в похороны. Благо и цветы и оркестр присутствуют. А звание очередное получил? А на душе тяжко? А поговорить? Так что не воровать, товарищи, никак не можно. Не мы это начали, потому и совесть чиста. Так что гармония была во вселенной. Баланс...

Пока Юрец не бросил пить.

А ведь до этого события как всё было поэтично! И Юрка всегда был весел и активен, и самолёт у него летал, как пчела заводная, и неисправности у него устранялись, даже не успев возникнуть. А, к примеру, нужно пианино на пятый этаж затащить. Так только Юрка и мог всех на это сорганизовать. И после трудов праведных только он мог взмахом руки сотворить на газетке среди кустиков зелёных лучок свежий, да с помидорками сахарными, да с редисочкой хрустистой, да с хлебушком чёрненьким пахучим. Сам Юрец при этом вился вокруг мелким бесом, суетливо похихикивающий, банку килечки пряненькой вспарывающий, да глазом подмигивающий. И всё это было так проникновенно и слюноотделительно, что спирт этиловый с причмокиванием выпивался и глаза увлажнялись от благости этакой.

А, бывалоча, зайдёшь после полётов в потерну Юркиного ЗАУ, а там как всегда всё готово. На бомботаре ведро с СВСом бликами играет, кружечка эмалированная рукавом комбинезона свежепротёртая в готовности. С потолка на резиночке закусочка свешивается в виде просверленной вдоль карамельки «Дюшес». Опростаешь кружечку, притянешь карамельку, занюхаешь и отпускаешь её в свободное болтание под действием сил упругости. Лизать карамельку нельзя, а то от Юрика по темечку может прилететь за расточительность, ибо этой карамелькой третий год закусывают. И Юрец в то золотое время был к товарищам всегда радушен и, при необходимости, даже бесстрашен.

Вот как-то полез электрик плавкую вставку в щитке менять, так ему, невзирая на резиновый коврик и высшее образование, такая электродвижущая сила придалась, что он на противоположной стене в полный рост отпечатался. Лежит электрик, дымится, прошедшую жизнь переосмысливает. Робкие духом сказали «кажись, током убило» и отошли подальше. А вот Гамаюныч не убоялся. Выхватил вставку из скрюченных пальцев электрика и с криком «всех не поубиваешь», с размаху вбил её на место. И ведь не тронул его электроток! Даже ему было понятно: Юрец ради товарищей что угодно впихнёт кому попало. В общем, уважали в полку Юрика Гамаюнова. За природную душевность, незлобивость и готовность помочь всем и всегда, даже невзирая на возможные возражения объекта помощи.

Сие златое время оборвалось как детство. Сломалось оно внезапно в совершенно обычный день. На обычных полётах. И ведь ни в небе никаких знамений не было, ни кошки чёрные стаями взлётку не перебегали, ни бабы с пустыми вёдрами по стоянке толпами не шастали. И Юрец в тот день был весел и шутлив, невзирая на интоксикацию после вчерашнего. Он был в предвкушении начала реанимации, для каковой был готов весь инструментарий: среди чехлов дожидались своего часа заветная фляга и яблочко. Вот только командир полка слетает, и можно будет начинать, потирал руки Гамаюнов, поикивая время от времени.

И вот пришёл командир. Ему доложили, его усадили, его пристегнули. Юрец, стоя на стремянке возле кабины, наслаждался жизнью. Вокруг солнышко с лучиками, птички каркают, технари ласково матерятся. Лёгкий зефир разносит вокруг волны любви и войскового товарищества. Хорошо! Только сушняк во рту вносит диссонанс в светлую и радостную картину мирозданья, но это скоро пройдёт. И командир был благодушен. Он только что сытно отобедал. Он с довольным видом осмотрелся. Он попросил улыбающегося Юрика убрать с козырька фонаря налипшие трупики насекомых. Гамаюнов улыбнулся ещё шире. Щас сделаем. Чё там делать-то! Поплевал на стекло, да стёр! Щас-щас, товарищ командир!

С наждачным звуком пошевелив языком во рту, Юрец ощутил вопиющий дефицит слюны. А командир ждал. Спасло ситуацию то, что в тот день Юрик был скорбен насморком, сопровождаемым соответствующими физиологическими процессами. Он усилием воли собрал энергию «ци» в район гайморовых пазух, запрокинул голову и с клёкотом перегнал содержимое носа в рот. Затем издал горлом трубный призыв половозрелого слона к соитию и выхаркал тягучий комок зелёной слизи с прожилками соплей на бронестекло. Передохнул, снял с головы берет и начал им размазывать свои выделения перед лицом командира. Командир остановившимся взглядом как-то слишком напряжённо наблюдал за процессом. Размазывалось тяжело, тянулось и скатывалось в комочки. Юрец напряг диафрагму и натужился, пытаясь выдавить из нутра ещё хоть каплю влаги, но организм не вынес такого насилия и исторг на стекло струю жёлтого желудочного сока. Командир вздохнул, закатил глаза и могучей струёй забрызгал приборную доску согласно реактивной норме пищевого довольствия. Включая шоколад и дополнительный командирский паёк. И уже к вечеру Гамаюнов получил карьерный джек-пот в виде выбора: или закодироваться, или получить пинком благословление на работу в гражданском народном хозяйстве. И Юрец понуро пошёл кодироваться.

Неизвестно, где он кодировался. То ли кого подешевле выбирал. То ли в соседней деревне специалиста нашёл. Да и чем его кодировали, тоже осталось невыясненным. То ли гипнозом. То ли лопатой. Но что-то в голове у Юрика сместилось. Вместо уважаемого всеми сотоварища, коллектив получил злобного мизантропа- правдолюба. С этим бы ещё смирились. Не один он такой. Но ведь Юрик ещё и резко поумнел, даже жену не предупредив. Он начал шевелить губами, морщить лоб и удивлённо-опасливо озираться. Внезапно исчезнувшая сизо- радужная алкогольная пелена открыла серую унылость окружающей действительности. В этой унылости вместо стремительных железных птиц, самоотверженных друзей и прочей эйфорийной возвышенности наличествовали несвежие самолёты с облупленной краской, грязноватые небритые технари, отсутствие технической культуры и романтизма службы. Юрик зло воспечалился утрате привычного мироощущения и люто возжаждал привести окружающее мракобесие к картинке, прежде существовавшей в его теперь изменённом (наверное, всё- таки лопатой) сознании. Он истово поверил в своё предназначение и, постирав комбинезон, трезвый и светящийся ровной поступью пошёл в народ. Он нёс с собой НИАС, прижимая его к груди обложкой наружу, горел глазом и напоминал фанатичного адепта секты свидетелей Единого регламента. Лик его был светел, а в облике читалась решимость живот положить во имя искоренения и для недопущения.

В курилке он с сочувственным превосходством осматривал гогочущих после очередной байки технарей, качал головой и удалялся, бросив через плечо: -«Пойду что-нибудь почитаю». - «Почитай отца с матерью», - ржали ему вслед соратники, ещё не понимающие масштаба нависшего.

И Юрик величественно шёл читать книги. Читал он их демонстративно, осторожно косясь по сторонам: все ли замечают его духовное перерождение? А потом, вдохновлённый прочитанным, кружил по стоянкам, верхним чутьём воинствующего трезвенника унюхивая, где распивают спирт и как гриф -падальщик пикировал откуда-то сверху, упоминая имя Горбачёва всуе, замахиваясь «Роман-газетой» со статьёй академика Углова и требуя прекратить. За что был неоднократно побиваем твёрдыми предметами и различными конечностями несгибаемых распивающих. Юрка, ковыляя и волоча крылья, отбегал, вставлял в хвост вырванные перья и начинал всё сначала.

Переполненный мусорной информацией, он подкарауливал одиноко идущего на построение военнослужащего, суматошным нетопырём выскакивал из-за угла, хватал его за пуговицу, дышал в лицо, и пристально глядя в глаза, жарко спрашивал: - «Ты знаешь, что такое Пентагон?». Ошарашенный военнослужащий с воплями убегал, теряя достоинство и детали обмундирования. - «Пенёк ты дремучий! Пентагон - это пятиугольник», -надсадно кричал Гамаюнов, бросал вслед оторванную пуговицу и шёл искать новую жертву, расплёскивая по дороге никому не нужные знания.

На полковом построении он самостоятельно выходил из строя, разворачивал какой-то рукотворный график, и с комсомольским задором требовал организовать общество трезвости, предлагая избрать в председатели замполита полка, а в качестве почётного президиума - политбюро ЦК КПСС. За что был незамедлительно отпинан и унижен тем же замполитом, который не пожелал быть главным алкоголиком, да ещё и перед лицом ЦК КПСС.

Так что вокруг Юрика буйно процветали непонимание, чёрствость и бездуховность. Свежерождённую гамаюновскую личность это терзало и угнетало. Новая личность жаждала себя проявить. Она стремилась и искала возможность.

И тут одного лётчика после вылета что-то дёрнуло за язык сказать, что ему показалось, будто на пилотаже дрогнули обороты, а вроде и не дрожали. Ну, «Тестер» покажет. Посмотришь там. - «Посмотрю» - выдохнул Юрик. Свершилось! Что такое объективный контроль по сравнению с мощным гамаюновским интеллектом?

Назавтра случился парковый день. С построения Юрец помчался на стоянку, поддёргивая штаны и поднимая клубы пыли. Даже не отдышавшись, он похватал тома технических описаний, инструкций по эксплуатации и с нетерпеливым урчанием открыл люк двигателя. Послюнявив палец, долистал до страницы с регулировками двигателя. Воззвал в памяти опыт регулировки карбюратора на своём «Запорожце», поджал губы куриной гузкой и начал крутить все регулировочные элементы по списку, начиная с тех, до которых было удобнее добраться. Ближе оказалось что-то, связанное с температурой. Покрутил. Пригодится. Нашёл несколько регулировок, касающихся оборотов. Покрутил в разные стороны. Вычитал в инструкции про газодинамическую устойчивость и тоже подрегулировал, здраво рассудив, что устойчивость лишней не бывает. «Теперь ты будешь очень устойчивый!» - хлопнул рукой по двигателю Юрик. Двигатель вздрогнул и выпустил из дренажной трубки струю керосина.

Остальной личный состав слонялся по отрядной зоне рассредоточения и вяло имитировал бурную деятельность. Тут же находился инженер, который громко стимулировал всех к выполнению функциональных обязанностей: «А ну, занырнули в самолёты, гамадрилы ленивые, чтобы только ноги наружу торчали! Полдня прошло, а здесь ни одно животное не валялось! Один Гамаюнов работает! Гамаюнов, ты что сейчас делаешь?»

- «Двигатель регулирую, товарищ майор».

- «Вот видите, Гамаюнов пить бросил и уже двигатель регулирует!». И вдруг, пнутый страшной догадкой прямо в инженерный инстинкт, запрыгнул на крыло без посредства стремянки.

- «Штуцер ты замасленный!!! Контрацептив резинотехнический!!! Ты что тут вытворяешь?!!! - пытался не верить своим глазам инженер.

- «Почему вы со мной так разговариваете, товарищ майор?» - с достоинством распрямился Юрий - «Я обороты регулирую».

- «Какого Микояна и Гуревича ты туда полез, наконечник полукруглый?! Какие регулировки крутил??».

- «Все» - гордо ответил Гамаюнов.

- «Ы-ы-ы-ы-ы!» - взвыл инженер и от осознания глубины и непоправимости покрылся трещинами, - «Я тебя контровкой удушу, тварь непьющая! Я твою башку об отбойник раскодирую, Чикатило техническое!!! Я тебе твои книги в твоё же жерло впрессую, чтобы остатки мозгов из ушей вылезли, Спиноза маслопузая !!!»

Инженер бесновался ещё долго. Он кидался в Юрика техническими описаниями и разнообразным инструментом, он бегал за Юриком вокруг укрытия, разбрасывая дёрн и нецензурные слова. Гамаюныч на бегу взывал к офицерской чести и цитировал статьи Устава о взаимоотношениях старших и младших. Личный состав отряда сидел на травке и тихо радовался. Парковый день удался.

Самолёт оттащили в ТЭЧ и сдали плюющейся и грозящей в пространство кулаками группе диагностики и ремонта двигателей, а униженного и оскорблённого Юрика отдали начальнику штаба на предмет хозяйственных работ.

Начальник штаба был опытным лётчиком со стальными нервами. Он знал, что делать в таких ситуациях. Он вывел Гамаюнова на плац, показал на кусты, растущие по периметру, объяснил, что они отрасли до полутора метров, а должны быть метр двадцать, дал заранее отмеренную палку означенной длины, взбодрил обещанием выговора и, довольный, удалился в кабинет. Юрик начал действовать бурно и сразу. Он каждые пять минут забегал в кабинет начштаба и уточнял: стричь кусты, кустарник или зелёные насаждения, попутно объясняя разницу, должен ли верх кустов отслеживать изгибы рельефа, приносил на бумажном обрывке составленный им по памяти реестр пород деревьев и свои предложения по маскировке здания штаба посредством высадки секвой и баобабов. Начальник штаба сбежал через час вместе со стальными нервами.

Он вернулся на плац ближе к вечеру. Постоял, посмотрел, издал протяжное «Ё-ё-ё-ё», загорюнился и опустился на ступеньки. Вокруг плаца уныло торчали огрызки кустов, скрупулезно обрезанные на метр двадцать сверху. Среди них виднелись пеньки деревьев такой же высоты. Сам Гамаюнов увлечённо вгрызался тупой ножовкой в последнее дерево и косил глазом на стенд с описанием боевого пути полка, который одиноко возвышался среди обкорнанной растительности и в ландшафт уже не вписывался.

- «Я ж ведь тебе по-русски, я ж ведь подробно, я же ж даже показал!» - напевно причитал начштаба, подперев голову кулаком, - «Скажи мне, хороняка, кто был директором в твоей школе? Назови имя этого скабрезного шутника, подсунувшего армии матёрого диверсанта в твоём лице. Имя, Гамаюнов! Имя!

Я ему напишу нецензурное письмо с проклятиями. Я матерно обложу всю школу в целом, а преподавателей русского и математики персонально обидно. Я их заклеймлю и перестану уважать. Ну, а с тобой-то что делать, вражина? Может, укоротить тебя на метр двадцать и уже не мучиться?». Юрик, искренне ожидавший похвалы за доблестный труд, что-то обиженно пробормотал и скоропостижно ретировался, не дожидаясь окончательного вердикта.

Всё это имело неожиданные лингвистические последствия. Теперь весь личный состав полка при упоминании фамилии Гамаюнова начинал использовать только новые матерные слова и даже изобретать матерные предлоги и междометия.

Но особо изобретательными в этом деле оказались двигателисты. И их можно было понять, ибо на газовке двигатель вёл себя, как потомственный психиатрический пациент. Он выл как зверь и плакал как дитя. Он бормотал что-то ругательное и плевался клубами огня. Он трясся в помпаже и дико хохотал при этом. Двигателисты шёпотом рассказывали, что сами видели, как движок нагло всасывал воздух через сопло и глумливо выдувал его через воздухозаборник. При этом они крестились, сплёвывали через плечо и говорили «чур меня». Кто-то даже говорил, что «вдоль рулёжки мёртвые с косами стоят» и предлагали вопреки традициям, присвоить самолёту бортовой номер «13».

Где-то через месяц, когда удалось загнать параметры двигателя в такие пределы допусков, что он перестал плеваться и обзываться, аэроплан приобрёл такую нехорошую известность, что облётывать его было некому. Лётчики уклонялись от этого мероприятия, изобретая разнообразные предлоги, начиная с простого «на это я пойтить не могу» и заканчивая фантастическими сюжетами с хорошей драматургией.

Правда, в армии такие вопросы решаются просто и доброволец нашёлся. Совершенно случайно им оказался тот же лётчик, который опрометчиво брякнул про дрожащие обороты. Правда, для осознания добровольности выбора ему была обещана канистра спирта.

Окончания облёта все ждали как заключительной серии захватывающего детектива. С нетерпением и предположениями. Едва открылся фонарь, все замерли с немым вопросом в глазах: - «Ну как?». Из кабины выполз потный лётчик, стряхнул на бетонку рухнувшее мировоззрение, сказал, что «аэродинамика не наука, а полная хрень», что «Жуковский бездарь», что «самолёт может летать боком и назад по своему усмотрению» и ушёл вдаль с непонятными словами «поймаю - убью», не забыв забрать обещанную канистру.

Какими только словами и выговорами со всех сторон не обкладывали Юрика после этих событий! Но даже всеобщая обструкция не могла сломить его веру в свою правоту. Он никак не мог угомониться. В конце концов непоколебимого Гамаюнова стали просто бояться. При его появлении всё разбегалось, затихало, стараясь ничем не привлекать внимания, дабы не погибнуть в ворохе сведений, бредовых предложений и нравоучений. Гнетущая атмосфера была в полку. Народ передвигался озираясь и стараясь громко не смеяться. Пугала эта вездесущая правдолюбивая тень, реющая над головой.

После длительных мучений личного состава высшие силы смилостивились над измождённым полком и издали приказ на перебазирование в Германию. Первым действием командования по подготовке к перебазированию было ликующее вычёркивание Гамаюнова из всех списков. Над полком прошелестел вздох облегчения.

Пока грузили и отправляли борта с наземным оборудованием, Юрик стоял невдалеке, давал советы и в его горящих глазах читалось: «Пропадёте вы там без меня». - «Пропадём, пропадём», - кивали бывшие сослуживцы и начинали грузить ещё быстрее.

А всё-таки Юрий Гамаюнов был незаурядной личностью. Ведь это же надо было ухитриться так всех замордовать, что от него сбежали всем полком.