Обратно

Сталос нашел Малики у взлохмаченной белой звезды.

Малики раскинулся от нее в трехстах миллионах километров и ловил звездный ветер. Альфа-частицы водорода и гелия он пропускал сквозь себя, а ионы кислорода, железа и серебра усваивал, причмокивая от удовольствия.

Сталос промодулировал запрос на приближение, и Малики благодушно позволил, подобрав раскинутые поля.

— Здравствуй, Малики, — сказал Сталос.

Он подплыл к приятелю на тысячу километров.

— И тебе не хворать, — ответил Малики, не отвлекаясь от трапезы.

Они разговаривали, обмениваясь пучками радиоволн. Космос вокруг сиял, протягивал струны и тонкие нити гравитационных сопряжений, близкое облако межзвездного газа золотило половину видимого пространства.

— Как жизнь, Малики? — спросил Сталос.

— О, какие вопросы! — восхитился Малики. Он выхватил несколько бодрящих атомов и повернулся боком к жесткому излучению звезды. — Я думал, моя жизнь тебе не интересна.

— Почему? Интересна.

Малики вздохнул.

— В нынешние времена мало кому что интересно, мой друг. Когда мы, люди, получили энергетическую свободу, интересно было первые пятьдесят лет. А потом ты понимаешь, что можешь попросту все. Тут бы и наслаждаться почти вечной жизнью, но… Наслаждаться как-то не получается.

— Ты не кажешься мне горюющим, Малики.

— О, я давно смирился. Моя горечь трансформировалась в мудрость. Я понял, что нет ничего нового в свете звезд. Например, когда старый приятель, которого я не видел почти двадцать лет, вдруг интересуется, как мне живется, я соображаю, что в этих модуляциях скрыт некий подтекст.

Сталос смутился, по телу его рассыпались пятнышки фотонов.

— Ты прав, Малики, прости.

— Все мы люди, — вздохнул Малики. Он пустил в сторону Сталоса пригоршню ионов кислорода. — Хочешь? Кисленькие.

— Спасибо.

Сталос из вежливости поглотил подарок. Он все же больше предпочитал питаться плотным излучением пульсаров. Кислород Малики, если попытаться по памяти перевести его в градацию земных блюд, мог претендовать максимум на что-то вроде крекера. Или нет, на несколько крупинок соли.

— Так что ты хотел, мой друг? — спросил Малики.

Сталос поморщился на выкинутый звездой яркий сгусток корональной массы.

— Я хотел спросить, Малики. Не пойми меня превратно, но поддерживаешь ли ты связь с Лассой?

— М-м-м… — произнес Малики. — В тебе еще живет какое-то чувство к ней?

— Что ты, Малики! — вспыхнул Сталос.

— А зря, зря, мой друг. Надо беречь человеческие чувства. Их почти не осталось в нашем бездонном мире. Ты знаешь, с этой энергетической свободой, мне кажется, мы попались на самый примитивный трюк. Нам вручили то, что нам не нужно, а взамен отняли то, что вроде бы и нельзя отнять.

— Я тебя не понимаю, Малики.

Сталос сместился и напряг защитные поля — уж больно колючим был плазменный поток. Малики же было хоть бы что. Он, наоборот, рассыпал свое тучное тело в пространстве, нежась, будто на пляже. Сталос помнил, как сам, еще в земной жизни, лежал на полотенце, прикрыв лицо панамкой (панамкой!) и раскинув руки.

Это называлось — загорать. И для этого нужны были пляжи, обширные россыпи нагретого песка, белого или желтого.

Как это теперь далеко!

— Я хочу сказать, мой друг, — вклинился в воспоминания Сталоса Малики, — что мы, конечно, во всем виноваты сами. То есть, это как бы и виной не назовешь. Любопытство. Соблазн. Преодоление собственной ограниченности. Помнишь первые, казавшиеся нам жуткими вознесения, когда из человека лупил в небо световой столб, и от него оставался лишь ком одежды? А потом он проникал в эти… в телевизоры, в сеть и говорил: «Люди, это не смерть! Это — новое бытие!». Всего-то семьдесят лет назад.

Сталос помнил. Только по его ощущениям, началось все еще на три года или даже на пять лет раньше. Вроде бы с Сибири. Впрочем, никто и никогда не верил сообщениям из дремучей России. Люди у них возносятся? Пропадают в огненных столбах целыми городами и поселками? Что за бред! Но когда то же самое, как поветрие, двинулось на Европу, на Ближний Восток, в Китай и Японию, предпринимать что-либо стало поздно.

С другой стороны, что можно в этом случае предпринять? Как глубоко ты не запирай людей, под какими замками не держи, в один момент их выстреливает вверх, и никакие перекрытия, никакие запоры, толщи воды, земли и бетона над головой не могут удержать того, кто приобрел иную природу.

— Да, — сказал Малики, — вот стал я энергетическим существом, стал почти бессмертным, получил возможность путешествовать по космосу, от планеты к планете, от звезды к звезде, на десять световых лет — пожалуйста, на сто — сделайте милость, в другую галактику — со всем нашим почтением. Хочешь, реликтовое излучение грызи, хочешь, звездным ветром закусывай, хочешь, нежься на изгибах гравитационных волн, заворачивайся в темную материю, спи, подложив какое-нибудь светило под ноги. Хотя… Кхм, думаю, можно же вылепить какую-то видимость ног, чтобы их грело. Но!

— Что?

— Не интересно, мой друг. Уже не интересно. Ты помнишь греческих богов? Зевса, Меркурия, Аида?

Сталос, как плечами, шевельнул облаками газа.

— Не встречал.

— Ты учился ли, мой друг?

— Я знаю про богов, — с обидой произнес Сталос. — Просто что о них вспоминать? Их вообще не было.

— Я к тому, что существовали они или нет, но от мала до велика они были больше люди, чем боги. А мы больше боги, чем люди. В этом вся печаль.

— Что ты, Малики!

— Это правда. Посмотри на меня. Как я тебе?

Сталос обозрел приятеля. Малики, полный клубков и петель электромагнитных полей, гравистяжек и пульсирующих крохотных звезд, раскинулся на несколько миллионов километров.

— Ты велик, Малики.

— О, мой друг, я не о том. Похож ли я на человека?

— Нет, Малики.

— А ты честен, Сталос.

— Если подумать, Малики, то очертания…

— Нет-нет, избавь меня от этого. Я не похож, и ты не похож.

— Но Малики…

— Что?

— Ласса.

— Ах, Ласса! — Малики повернулся к звезде другим боком, отчего Сталосу пришлось слегка ужаться в размерах. — Я к тому и веду, мой друг. Мы стали всесильны и в то же время утратили мотивацию в приложении этой силы. Человек — это, в первую очередь, осознание хрупкости и уязвимости своего бытия, своего места в мире и среди родственных особей.

Из этого вырастало желание изменить мир и собственную природу, чтобы сделать свое существование комфортным и безопасным. Из этого следовала парадигма размножения, как гарантии будущего. Из этого возникали чувства любви и привязанности, право собственности, деление на своих и чужих, жаркая ненависть, опустошительные войны и невозможные подвиги, великие открытия, наука и техника, религии и культы.

— Но Ласса…

— Как ты нетерпелив, мой друг! Послушай меня. Я хочу сказать, что, лишенные всего этого, мы рассыпались по космосу как путники, не имеющие цели. Мы многое могли, но не видели смысла в могуществе. Из нас выдернули человеческий скелет. Некого и незачем стало любить, ненавидеть, охранять, некому льстить, не перед кем пресмыкаться, некому давать сдачи, не для кого менять мир.

— Ты не прав, Малики, — сказал Сталос.

Малики раздвинулся в улыбке.

— О, я не беру в расчет тебя, мой друг. Ты — один из последних, в ком теплятся еще былые зарницы. Так о чем я? О том, что мы, ставшие свободными, не нашли свободе применения. Многие из тех, кого я знал, в последние годы ушли в себя, коллапсировали, свернулись в черные пространственные дыры.

— Ласса! — ахнул Сталос.

— Нет, — сказал Малики, — не Ласса. Но многие. Другие выбрали путь к центру Вселенной, как к средоточию, как к месту обитания Абсолюта. Некоторые даже клялись мне, что слышали Его высокочастотный зов. — Он вздохнул. — Жалко, что я его не слышал. Думаю, они там все воссоединились, в конце концов. Если, конечно, нашли друг друга. Я рад, что ты молчишь, мой друг, потому что Ласса не ушла вместе с ними.

Сталос шумно выдохнул.

— Хорошо.

— Как сказать, мой друг, как сказать. Третий путь — это мой путь, — сказал Малики. — Я просто живу, извлекая из бытия крупицы удовольствия. Замечательное, пусть и несколько скучное времяпровождение. Нас таких, наверное, несколько сотен. Но кого-то и это не устраивает. Есть небольшая… э-э… группа одержимых, которая поставила своей задачей вернуть человечеству прежние рамки.

— Не понял, — потемнел, нахмурившись, Сталос.

— Ну, не всему человечеству, конечно, — объяснил Малики, — но они почему-то уверены, что наше нынешнее состояние представляет из себя тупик развития, с чем я совершенно не согласен, и ратуют за возвращение к… э-э… так сказать, к истокам. Они отправляют желающих обратно. Из богов, значит, в люди.

— А Ласса?

— Вот как раз Ласса и вызвалась для них добровольцем.

Сталос пришел в страшное волнение, и тело его, раскаляясь, приготовилось метать протуберанцы.

— Где?

— Что — где? — прищурился на приятеля, решившего поспорить светимостью с близкой звездой, Малики.

— Ласса — где?

— Известно, где, мой друг. Сверхскопление Девы, галактика Млечный Путь, внутренний край рукава Ориона.

— Там?

— Да. Но ты, возможно…

Малики умолк, обнаружив, что говорить уже некому. Сталос исчез, и какие-то доли секунды спустя Малики закачало на волнах гравитационных возмущений.

— Молод и порывист, — со вздохом вынес вердикт он.

Потом Малики вытянулся в тонкий газовый шлейф и, улыбаясь про себя, продолжил прерванный обед.

Как ни торопился Сталос, он все же опоздал. Даже для энергетически свободного существа путешествие из одной галактики в другую занимает какое-то время. Собравшиеся уже расходились, близкие звезды, Альфа Сириуса, Альфа Проциона, Эпсилон Эридана, используемые, как светильники, притухли, хирургические инструменты, собранные из пыли, фокусирующих линз, плазмы и жестких излучений, медленно рассыпались на составные части. Ошметки волн, ионизированного вещества, раздробленные, размолотые элементы, всплески электрических разрядов медленно уплывали в пустоту космоса.

— Эй! — крикнул Сталос, повиснув посреди послеоперационного хаоса.

На него не обратили никакого внимания.

— Эй!

Он потек за уходящими. Смутные, мерцающие облака тут же разделились, словно решили затруднить ему погоню. Одно рассеялось. Два других световыми росчерками пронзили скопление межзвездного газа, уходя вправо и влево. Последнее сквозь густую туманность двинулось к одинокому красному карлику, издалека похожему на кончик прикуренной в темноте сигареты.

Сталосу ничего не оставалось, как последовать за ним.

— Эй! Я — Сталос! — крикнул он.

Облако остановилось.

— Ну, Сталос, и что? — ответило оно, топорща гравитационные поля.

Сталос из предосторожности не стал подлетать ближе, чем на несколько миллионов километров.

— Я видел, что вы делали, — сказал он.

— А что, это запрещено? — с насмешкой спросило облако.

— Мне Малики сказал, что вы пытаетесь вернуть человека обратно в человека и используете для этого добровольцев.

— Какой Малики?

— Ну, Малики. Он любит лежать у белых или голубых гигантов. Он, наверное, философ.

— Ах, этот Малики! Но это опять же наше дело, чем нам заниматься.

Собеседник Сталоса распался на лепестки и, словно кожурой, принялся накрывать собой звезду.

— Я не оспариваю, — сказал Сталос. — Но я ищу одного человека.

— Угу.

— Ее зовут Ласса.

Сталос рассыпал миллиарды вечноживущих квантов, рисуя запомнившийся ему облик Лассы. Завитки напряжений, две волновых спирали, несколько скоплений манящих магнитных полей. Облако хмыкнуло.

— Что ж, Сталос, ты не успел, — сказало оно, трансформируясь в обжимающую красный карлик энергетическую структуру. — Той Лассы, которую ты знаешь, больше нет. Не скажу, что у нас ничего не получилось…

Сталос вспыхнул.

— Вы убили ее?

Он рванул к облаку, пытаясь, как за грудки, схватить его за крайние лепестки, но, словно поддых, получил гравитационный пинок в самое средоточие. Несколько мгновений ему было не вдохнуть и не испустить ни одного фотона.

— Ты не кипятись, — услышал Сталос. — Никто твою Лассу не убивал. Попадаются ведь еще особи, у которых головы нет.

— У вас всех… головы нет! — прохрипел Сталос.

— Ну да.

— И сердца!

— На себя посмотри.

Сталос загустел в месте удара.

— Я, может быть… А вы!..

— Похвально и очень, очень понятно, — сказал собеседник. — Мне нужно отдохнуть, Сталос. Я долго и усердно работал, и теперь планирую немного подзарядиться.

— А Ласса?

— Думаю, с Лассой все хорошо.

— Где она? Я ее не чувствую.

— Разумеется. Она теперь настоящий человек, как я предполагаю. Хочешь погреть косточки? Чуть ускоряешь термоядерные реакции…

— У вас нет костей! — выкрикнул Сталос.

— Ну, такие мы люди.

Облако стянулось вокруг звезды. Карлик зашипел, как политый водой камень в сауне. Потом космос огласил довольный радиовсплеск.

— О-о-о!

— С ней можно… С ней можно поговорить? — спросил Сталос.

— Как? — сонно отозвалось облако. — Вы теперь величины разного порядка. Ты умеешь говорить с электронами? С кварками? Примерно такой же получится разговор. Она тебя не поймет, не воспримет, ты ее не услышишь. Если же тебе интересно, как все это происходило…

— Интересно.

— Тогда принимай информационный пакет.

Облако выпустило в сторону собеседника пучок излучений. Сталос поймал и сохранил их в себе, создав закрытую, экранированную область.

— Спасибо.

— Все, не мешай мне, — сказало облако.

— Да-да.

Сталос нашел в космосе уголок потемнее. Это было не сложно. Он примостился у горизонта событий коллапсирующей звезды и долго смотрел в оглушительную темень. Реакции, которые проявлялись в его многослойном теле от комбинаций полей, излучений и ядерного синтеза, наверное, можно было сравнить с ощущениями нерешительности и жалости к себе. Ну, конечно, шептал он, Ласса давно об этом мечтала. И я соглашался с ней. Стать человеком. Настоящим человеком! Разве я был против? Но она должна же, должна была чувствовать, как мне с ней хорошо.

Хотя бы предупредила!

Несколько раз Сталос приближал к себе изолированный участок и тут же испуганно отводил его в сторону. Смотреть, как милой Лассе меняют энергетическую природу, было страшно. Кричала ли она? Наверное, кричала. Как не кричать, когда тебя режут? Бездушные автоматы! Нелюди! Эти нежные спирали, эти волнующие завитки…

Сталос неожиданно так распалился, что по сфере тьмы вокруг коллапсара просыпались искры. Ах, надо было бы собрать то, что от нее осталось, подумалось ему. Все части. Если уж… Если вдруг… Подышав, он успокоился и подтянул распухшие от частиц поля. Нет-нет, никаких торопливых решений. Сначала стоит посмотреть.

Сталос подвинул к средоточию информационный пакет. Наблюдение за операцией на Лассе было доступно с любой из четырех миллиардов точек. Хоть с кончика тонкого плазменного жала-скальпеля.

Ласса, Ласса!

Он выбрал точку прямо над ней и запустил воспроизведение. Звуки и свет обрушились на него, потом Сталос увидел знакомые контуры, распластанные на гравитационном щите. Бедная Ласса была бледнее и прозрачней обычного, но излучала ровные, спокойные волны. По поверхности ее тела, вызванные напряжением, то и дело пробегали дуги коротких газовых разрядов.

Сталос услышал неразборчивую команду, вокруг Лассы закружили, протекая друг в друга, неясные силуэты, свет звезд, работающих светильниками, сделался нестерпимо ярок. Тонкий алый луч завис над Лассой.

Проход его был беззвучен. Он отсек несколько тысяч километров тела, и фигуры помощников того, кто управлял лучом, просто сбросили оказавшуюся лишней часть с гравитационного стола. Мазок из застывших ионизированных частиц на его поверхности походил на свежую кровь. Сталос содрогнулся. Он увидел кувыркающиеся в пустоте конгломераты элементов, распадающиеся поля и энергетические цепочки. Ему казалось, каждый электрон кричит на собственном языке.

Но этого экзекуторам показалось мало. Луч протянулся вновь и лишил Лассу части тела уже с другой стороны. Привычное движение — и усеченная «ткань» слетела прочь со стола. Жалобный всплеск родился в инфракрасном диапазоне. Брызги стона рассыпались в пустоте. Распятая Ласса скрючилась, сжалась в ожидании следующей стадии. Внутри нее хаотично метались атомные структуры.

К ней вроде бы наклонились, и Сталос представил, как Лассе промокают тампоном потный лоб и просят еще немного потерпеть. Операция сложная. Потребуется еще какое-то время. Как ваше самочувствие?

А Ласса отвечает: доктор, я не чувствую ни рук, ни ног.

Запись продолжалась около десяти часов. Не в силах смотреть все, Сталос проматывал самые жуткие отрезки. Хирурги, кажется, сменяли друг друга, иногда отходили, словно им нужно было перекурить, пообщаться, выпить. Тело Лассы кроилось безжалостно, сначала большими кусками, потом все более мелкими, излучения били в нее, и она отзывалась, выстреливая из себя или языки жаркой тепловой энергии, или россыпи свободных нейтронов.

Скоро размеры Лассы сделались такими микроскопическими, что Сталос сменил несколько ракурсов прежде, чем смог ее разглядеть. Для нее подготовили прозрачный бокс, и то, что осталось от Лассы, экранированное от вредных излучений, полупрозрачной тряпочкой повисло в невесомости. Ни мягких впадинок, ни нежных спиралей. Разве это она? — со страхом подумал Сталос.

Дальше началась ювелирная, очень напряженная работа. Был создан костяной, кальциево-белковый скелет и подан внутрь бокса. Ласса как бы пропитала его собой, обвилась вокруг. Внутри скелета тонкими алыми и желтыми набросками проступила сосудистая система, загустела органами, часть ее проросла в кости. За сосудистой системой, будто стихийный сорняк на благодатной почве, разрослась, раскинула тонкие отростки система нервная, серая губка головного мозга вспухла в срезе черепа.

Сухожилия, мышцы, многочисленные органы — все это появлялось перед глазами Сталоса, чтобы тут же поселиться в формируемом теле, которое скоро стало казаться ему плотно утрамбованным, неряшливо сшитым, грозящим вот-вот взорваться от физиологических излишков мешком. Кожный, а затем и волосяной покровы спрятали от любопытного взгляда саму Лассу. Была ли она? Осталась ли она там?

Бедная, бедная, — подвывало в Сталосе.

Какое-то время потом, казалось, ничего не происходило. Висящая в пустоте бокса фигура подергивалась, словно сквозь нее, сквозь ее частично гибкие конечности пропускали электрический ток. Свечение остатков энергетических полей то гасло, то вновь набирало силу, распространяясь далеко за пределы скроенного хирургами тела. Видимо, это было не предусмотрено, поскольку скоро один из присматривающих за Лассой, вооружившись чем-то вроде щипчиков, повыдергал лишнее излучение, будто волоски из носа.

Последовал короткий обмен репликами, Ласса еще была в состоянии отвечать, но голос ее истончился и то и дело срывался в такой диапазон, который Сталосу было чрезвычайно трудно уловить.

Плакала ли она? Не важно.

Кончалась запись тем, что свет пронзал Лассу, и она пропадала из бокса, а окружающий космос возвращал себе глубокую, прохладную тьму.

Сталос был опустошен.

Ласса теперь снова человек. А он? Хочется ли ему пройти через такое? Готов ли он из почти вечного существа…

Сталос вздрогнул.

Мысль, которую он поймал за хвостик, едва не выскользнувшая из электрического поля сознания, обожгла его, как выхлоп звездного вещества. Ласса! — подумал он. Ласса теперь настоящий человек.

Значит — смертна!

— Эй! — закричал он на весь космос, стремительно набирая разбег обратно к красному карлику. — Я хочу тоже!

— Что? — спросил хирург, выдернутый из недр звезды.

Он выглядел помятым и сонным облаком, где-то внутри его словно остаточным жаром дышали угли.

— Я хочу тоже! — повторил Сталос.

— Чего ты хочешь?

— Как Ласса! В человеческое тело. Срочно!

— Ты дурак, парень? — спросил хирург. — Ты знаешь, сколько мы готовились?

— Мне нужно сейчас!

Сталоса развернуло в сторону шарового скопления.

— Проспись!

Напутствие было подкреплено приданным Сталосу ускорением. Но отступать он не собирался.

— Вы подумайте! — закричал он, используя силу притяжения ближайшей звезды, чтобы по дуге вернуться к хирургу. — Вы же сделали ее человеком. Пока будете готовить меня, она умрет!

— Не обязательно.

— Там время течет не так! — испустил вопль Сталос. — Подумайте! Здесь, для нас, оно относительно, а на Земле — абсолютно!

— Ну, если в этом смысле…

— Возможно, она уже умерла!

Слова вырвались, и Сталос испуганно замолчал. Умерла… умерла… умерла… Эхо звенело в разреженностях и пустотах его тела, словно металось в поисках выхода.

— Нет, не сказал бы, — хирург свился в задумчивую спираль, сквозь которую проступали рассеянные Плеяды.

— Пожалуйста! — попросил Сталос.

Какое-то время его собеседник молчал, и Сталос буквально каждой энергетической ячейкой, каждым ионом своего существа чувствовал, как между ним и Лассой все шире расступается пропасть из секунд, минут, часов. Лет.

— На самом деле, — сказал вдруг хирург, разворачиваясь в газообразное полотно, — разница во времени будет не критична. Неделя. Две. Может быть, месяц. Как тебе такое — оказаться внутри гравитационного концентратора, который не одним фотонам света станет могилой, но, возможно, и времени? Да-да-да. Надо только найти подходящего донора.

— Кого?

В газообразном полотне сформировались провалы, похожие на глаза. «Глаза» уставились на Сталоса.

— Донора. Звезду, а лучше десяток звезд, которые будут не прочь поделиться с нами своей энергией. Ах, интересная идея! Я просто представляю, какой это вызов! Вкупе с экспресс-коррекцией, я думаю, все наши просто взвоют от восторга.

— Так вы поможете? — спросил Сталос.

Хирирг чуть ли не по-отечески приобнял поникшие было поля Сталоса.

— Милый мой! Мы же люди! Мы ради этого живем. Хотя трудная экспериментальная задача придает твоей просьбе терпкий и незабываемый привкус. Пожалуй, для этой цели можно будет пригасить Антарес.

— А ваши коллеги? Надо позвать ваших коллег!

Хирург колыхнул туманными рукавами.

— А уже, мой друг, уже.

— И что мне делать? — спросил Сталос.

— Готовься.

— Как?

— Почистись от лишнего, прими симметричную форму, сконцентрируй важные узлы в одном месте.

— И когда?

— Сейчас, конечно же! Тебе же нужно побыстрее, не так ли?

Сталосу сделалось страшновато. Но он подумал, что Ласса на Земле одна, что она решилась и не отступила. Что же он? Что он теряет? Вечность без Лассы — пустой звук, пора признаться. Значит, лишние атомы — долой. Накопленные запасы тоже, в сущности, не нужны. Парус для сбора частиц — за пазуху.

Сталос торопливо ужимался и складывался, пересобирал себя, размещая контуры памяти, жизненно важные процессы и энергетические преобразователи всего в одной тысяче километров. Ничего никуда не влезало. Печи, ускорители, гигантский объем водородно-гелиевой смеси — со всем Сталос расстался, как ни было жалко.

— Эй! — крикнул он, чувствуя себя непривычно маленьким и беззащитным. — Ребята! Я готов!

Антарес мигнул ему.

— Лети сюда.

Гравитационный щит уже ждал Сталоса. Фигуры хирургов осветились, образуя туманный, колышущийся коридор.

— Здравствуйте, здравствуйте, — сказал Сталос.

— Ты готов? — спросили его.

— Да.

— Ложись, — сказали ему.

Сталос лег на щит.

— Будет больно?

— А как же! — ответил ему знакомый голос.

— Ох, сколько в тебе, парень, лишнего! — посетовал другой голос. — Накопил ты, накопил.

— Ты, знаешь, внешние сенсоры лучше отруби, — дал совет третий. — Мы, конечно, люди опытные, аккуратные, но от боли не страхуем.

— Понял, — сказал Сталос.

Гравитационный щит держал, пластал, мешал дышать и думать. Когда тонкое алое жало скальпеля повисло над ним, Сталос в страхе отключил сенсоры. И ослеп. Оглох. Утратил всякий контакт с окружающим. Ушел в себя.

Он словно плыл в тумане, а туман содрогался, слоился, редел, теряя дальние рукава. Боль не казалась болью, но покусывала то справа, то слева, приходя с алыми, по неясным ощущениям, росчерками. Где-то рядом плыли зыбкие участливые голоса, пытаясь от него чего-то добиться.

— Все хорошо, — мямлил Сталос. — Ничего не чувствую. Сколько меня осталось? Я, наверное, уже достаточно уменьшился.

Ему казалось, не он бьется на щите, а щит бьется под ним. Время стучало внутри, громко, настойчиво. Потом заревело штормом. Сталос чувствовал, как рвется на несколько частей, и держался одним только воспоминанием о Лассе.

Она смогла, смогла, думал он. Я не хуже. Я тоже смогу. Хотя это глупо, глупо стремиться из энергетической свободы в душную скорлупу человеческого тела. Возможно, я приобрету лишь остроту летящих сквозь меня мгновений, а потеряю все остальное. Ласса, Ласса, куда ты меня втянула?

Сталос уже решил было остановить процесс, но обнаружил вдруг, что представляет из себя комочек белковой массы, в котором все время движутся куда-то жидкости и секреты, растут, размножаются и умирают клетки, происходят постоянные биохимические, биоэлектрические реакции, которые, как он с растерянностью понял, совсем им не управляются.

Вокруг был свет, свет перемежался с тенями, и Сталос не смог даже приблизительно определить, где находятся те, кто превратил его в эту жуть.

— Эй! — закричал он. — Я, наверное, передумал!

Но его не услышали.

Глазам стало больно. Сталос зажмурился, сотрясся и исторг из себя какую-то жидкость. Внутри него проявилась боль и мгновенно распространилась по всему такому непонятному, такому нелепому твердо-мягкому телу. Господи, как он отвык от него! О, нет-нет! Сталос заорал, задергал конечностями. Свет рвался сквозь веки.

— Не-е-ет!

Стремительное движение выдавило весь воздух из легких. Желудок поднялся вверх. Сердце опустилось вниз. Гул и свист проросли в новообретенных ушах Сталоса. Его несколько раз кувыркнуло в воздухе, а потом не сильно, но ощутимо приложило о твердое.

Здравствуй, новая старая жизнь!

Очнулся Сталос на опушке леса.

Он вспомнил, что такое лес, что такое опушка, узнал в тонких силуэтах деревьев молодой, подрастающий осинник. Но память не принесла облегчения. В просвет голубело небо. Полный боли, охая и постанывая, Сталос с трудом поднялся на ноги. Обнаружилось, что он наг, что по нему ползают какие-то жучки и муравьи, что ступать из-за многочисленных веток и камешков, спрятанных в траве, ни коим образом нельзя сразу в полную силу.

— Убийцы, — прошептал он, выбираясь с опушки на раскрошившийся, давний асфальт.

Впереди зеленело поле, а за ним, поднимаясь из густых травяных волн, будто скалы из изумрудного моря, тянулись вверх дома. Их было пять или шесть, потрескавшихся, увитых каким-то ползучим растением вроде плюща или винограда, серых и желтых, с мутной чешуей солнечных батарей на крышах и козырьках верхних этажей. Дальше, возможно, были еще дома, но рассмотреть их Сталос не мог в силу ограниченности зрения и густых деревьев, проросших поперек дороги.

— Ласса! — закричал Сталос.

Ему сказали, что он приземлится в той же точке, что и она. Временной промежуток — неделя. Вряд ли Ласса ушла далеко.

— Ласса!

Прихрамывая, Сталос пошел к домам. Несколько просевших, оплавленных солнцем автомобилей встретили его на обочине. Стекла ввалились внутрь, по углепластиковым остовам бежали разводы.

Какое-то время Сталос привыкал к телу, замечая, как оно реагирует на ветер, на солнце, как работают пальцы. Неприятным открытием стало то, что для того, чтобы посмотреть назад, надо, оказывается, по крайней мере, повернуть голову. Он совсем забыл, как это неудобно.

— Ласса!

Новый его крик вызвал лишь шелест в траве. Какое-то разбуженное или потревоженное животное отбежало подальше. Облако поглотило солнце. Сталос обнаружил, что тело его мелко дрожит от холода. Он ускорил шаг.

Дома приблизились. Стало видно, что за семьдесят лет дикая природа так и не переварила дело человеческих рук, но потихоньку захватывала подступы, взломав тротуарную плитку и обступив дворы и площадки молодыми рябинами, тополями да липами. Но асфальт был преимущественно цел, и идти по нему было приятно.

Сталос остановился в начале улицы.

— Это я — Сталос!

Он закашлялся в конце. Оказалось, его голосовой аппарат не может извлекать звук той силы и громкости, как ему представлялось. Хочу назад, застучало в голове Сталоса. Это была ужасная ошибка, мгновенный порыв — снова сделаться человеком. Я хочу назад.

Обнимая себя, он заковылял по проезжей части, заглядывая в низкие окна и проемы пустующих домов. Я здесь не выживу, думалось ему. Я здесь умру.

Шелестели ветви, шуршала трава, где-то в стороне тоскливо позвякивало железо. Ласса, возможно, не стала здесь задерживаться.

— Ласса! — снова крикнул Сталос.

Он прошел еще метров пять, когда его окликнули сзади.

— Сталос?

Он обернулся. Странная фигура, затянутая в белые одежды, вышла из здания, которое он только что миновал. Постояв секунду на ступеньках, словно до конца не веря в его появление, фигура с воплем бросилась навстречу Сталосу.

Рот. Глаза. Руки.

— Сталос!

У него не вышло увернуться. Сталоса обняли, к нему со смехом прижались, ощупали и даже попробовали зубами кожу на плече.

— Ай! Ласса?

— Да, Сталос, да.

Объятия стали еще сильнее. От Лассы пахло свежей травой и временем. И чуть-чуть — безумием.

— Ты нашел меня!

Сталосу удалось отстранить женщину от себя. Она была худа и темнокожа. Ее темные волосы были растрепаны, а щеки иссекали морщинки. Не такой он представлял, помнил Лассу, но все же, все же…

— Да, я нашел тебя, — сказал Сталос.

Ласса засмеялась. В ее глазах, серых, светлых, измученных, танцевала радость.

— Я знала, знала! — она опять попыталась прильнуть к нему. — Когда? Скажи мне, когда ты вызволишь меня отсюда?

— Что? — спросил Сталос.

— Ты же со спасательной миссией? Ты нашел меня. Ты должен дать сигнал, чтобы нас… чтобы меня взяли обратно.

Сталос качнул головой.

— Нет, Ласса, я просто последовал за тобой.

— И все?

— Да. Меня превратили, как и тебя. Я хотел… Я хотел быть с тобой.

— О, боже.

Ласса отступила в сторону, ее вдруг качнуло, и она медленно опустилась прямо на асфальт. Взгляд ее уткнулся в небо.

— Ты понимаешь, — сказала она, не глядя на Сталоса, — что мы здесь умрем? Что мы последние люди на Земле? Нам осталось двадцать, тридцать, может быть, сорок лет. И все. Все!

— Это немало.

Ласса фыркнула.

— Ты — голый, — сказала она.

— И что? — Сталос присел рядом с печальной, кусающей губы женщиной.

Ласса наконец лишила внимания ползущее по небу одинокое облако и посмотрела на Сталоса.

— Это не жизнь, а воспоминание, — сказала она. Из уголка глаза ее скатилась слеза. — Мы состаримся, мы заболеем, мы проживем это время без радости, зная, чего мы лишились и что получили взамен.

Неожиданно, словно пробудившись, Сталос подумал: ну, нет, — и ощутил, как его собственные мрачные мысли тают в чужих глазах без остатка. Вот Ласса. Вот он. Все просто.

— А так? — спросил Сталос.

И поцеловал Лассу в губы, как никогда не смог бы будучи энергетически свободным человеком.

(В оформлении обложки использована фотография с https://pixabay.com/ по лицензии pixabay, разрешающей ее свободное, в том числе, коммерческое, использование)