Общая теория капитала. Самовоспроизводство людей посредством возрастающих смыслов. Часть вторая

Третья ловушка потребностей и общество потребления

За примерно 10 тысяч лет аграрной эволюции население Земли выросло с 5-10 млн до 1 миллиарда человек, но сложность общества-культуры за это время изменилась мало. Насколько мало возросли смыслы, можно видеть по тому, что и в начале XIX века подавляющее большинство населения было занято в сельском хозяйстве, основанном на физической силе людей и домашних животных. «… Пока одушевленный труд оставался единственным первичным движителем полевых работ, доля населения, вовлеченного в растениеводство и животноводство, оставалась высокой, более 80 %, обычно свыше 90 %» (Смил 2020, с. 392).

За последующие 200 лет промышленной революции население Земли выросло с 1 до 8 миллиардов человек, при этом доля занятых в сельском хозяйстве сократилась, хотя масштабы сокращения зависят от страны. В 2010-х годах в сельском хозяйстве было занято: в Индии – около 40%, в Китае – 30%, в России – 6%, в США – 1,5% от общей численности занятых.

«Процент трудящихся на селе [в США] уменьшился с более 60 % от всей рабочей силы в 1850 году до менее 40 % в 1900-м; эта доля составила 15 % в 1950 году, а в 2015-м она была всего 1,5 %. Для сравнения, сельским трудом в ЕС сейчас занято 5 % работающих, а в Китае все еще около 30 %» (Смил 2020, с. 296-297).

Быстрый рост населения Земли и уменьшение доли занятых в сельском хозяйстве в последние 200 лет указывает не только на повышение эффективности и сложности смыслов, но и на принципиальные изменения в потреблении. Пока большинство населения оставалось занято в аграрном секторе, потребление в основном сводилось к минимальному набору продуктов питания и предметов обихода, необходимых для выживания. Перемещение населения в города, огромное усложнение смыслов и возрастание производительности потребовали такого же огромного возрастания, развертывания материальных потребностей. Развертывание материальных потребностей выражается в росте добавленной стоимости на душу населения.

Иллюстрация 4. Простое («горизонтальное») и расширенное («вертикальное») самовоспроизводство человечества (источники данных: Мэддисон 2012, с. 564-565, 576-577; van Zanden et al. 2014, p. 42, 65).

Переход от простого к расширенному самовоспроизводству происходил одновременно во всех элементах – потреблении, производстве и обращении. Хотя мы разделяем эти элементы самовоспроизводства для целей анализа, на практике они неотделимы друг от друга. Потребление опосредует производство и обращение точно так же, как производство и обращение опосредуют потребление. Как говорил Жан Бодрийяр («Общество потребления», 1970), потребление – это функция производства. Мы бы добавили, «и обращения»:

«Истина потребления состоит в том, что оно является не функцией наслаждения, а функцией производства – и потому – совсем как материальное производство – функцией не индивидуальной, а непосредственно и полностью коллективной» (Бодрийяр 2006, с. 107).

Потребности – это не неподвижный перводвигатель деятельности, мерило полезности или удовольствия. Потребности сами являются историческим результатом деятельности, результатом культурной эволюции, и как таковые они представляют собой множество смыслов. Не существует «безграничных потребностей», потребности всегда ограничены существующим уровнем социально-культурной сложности. Развертывание потребностей – это результат и условие расширения общества-культуры. Герберт Маркузе («Одномерный человек», 1964) называл эту взаимосвязь «предобусловливанием» (preconditioning), намекая на обусловливание – выработку условных рефлексов по Ивану Павлову:

«Интенсивность, способ удовлетворения и даже характер небиологических человеческих потребностей всегда были результатом предобусловливания. Считать ли ту или иную возможность – делать или не делать, наслаждаться или разрушать, обладать или отвергать – за потребность, зависит от того, желательна ли и необходима ли эта возможность для господствующих социальных институтов и интересов» (Маркузе 1994, с. 6, перевод исправлен).

Когда Маркузе и Бодрийяр (как и многие мыслители до них) подвергали критике культуру потребительства, то это был лишь момент осознания явления, а не момент его возникновения. Общество-культура Нового времени с самого начала развивалось по преимуществу как общество полезности, а не морали или идеалов. Потребительство было одним из ключевых условий выхода из традиционного общества, когда на место контроля над личностями посредством насилия и принуждения пришел контроль посредством материальных потребностей:

«Никогда прежде общество не располагало таким богатством интеллектуальных и материальных ресурсов и, соответственно, никогда прежде не знало такого объема господства общества над индивидом. Отличие современного общества в том, что оно усмиряет центробежные силы скорее с помощью Техники, чем Террора, опираясь одновременно на сокрушительную эффективность и повышающийся жизненный стандарт» (Маркузе 1994, с. xi-xii). «… Спонтанное воспроизводство индивидом навязываемых ему потребностей не ведет к установлению автономии, но лишь свидетельствует о действенности форм контроля … Сам механизм, привязывающий индивида к обществу, изменился, и общественный контроль теперь коренится в новых потребностях, производимых обществом» (Маркузе 1994, с. 11-12).

В традиционном обществе потребление большинства населения сводилось к удовлетворению минимальных потребностей, необходимых для выживания, а производство сводилось к самообеспечению семей и общин, натуральному хозяйству. Хотя потребности верхов выходили далеко за пределы минимального набора благ, в своей основе они оставались постоянными, традиция была в этом обществе главной ценностью:

«Первым противником, с которым пришлось столкнуться “духу” капитализма и который являл собой определенный стиль жизни, нормативно обусловленный и выступающий в “этическом” обличье, был тип восприятия и поведения, который может быть назван традиционализмом» (Вебер 1990, с. 80).

Коренной переворот, который произошел в традиционном обществе-культуре, и с которого начался переход от простого к расширенному потреблению, состоял в том, что потребности и потребление потеряли свое постоянство, они пришли в движение. Возрастание потребностей началось с верхов, распоряжавшихся прибавочным продуктом, но здесь оно не закончилось:

«Основа, на которой в конечном счете покоится хорошая репутация в любом высокоорганизованном обществе, – денежная сила. И средствами демонстрации денежной силы, а тем самым и средствами приобретения или сохранения доброго имени являются праздность и демонстративное материальное потребление. Собственно, оба эти способа, пока остается возможным их применение по мере движения вниз по ступеням социальной лестницы, остаются в моде; и в тех более низких слоях, где эти два способа применяются, и та и другая обязанность в значительной мере передается в семье жене и детям. На более низкой ступени, где для жены становится неосуществимой какая бы то ни была степень праздности, даже показной, все-таки сохраняется демонстративное материальное потребление, осуществляемое женой и детьми» (Веблен 1984, с. 120).

Постепенное развертывание потребностей верхов и трансляция новых потребностей низам, появление все новых демонстративных потребностей и превращение все новых предметов роскоши в предметы массового потребления составляют суть расширенного потребления. Именно так мы понимаем сомнения, высказанные Иммануилом Валлерстайном:

«Анри Пиренн и позднее Пол Суизи полагали, что спрос на предметы роскоши имел почетное место в процессе расширения европейской торговли. Однако я скептически отношусь к тому, что обмен драгоценностями, какие бы преувеличенные размеры он ни достигал в сознании высших европейских классов, мог обеспечить такое колоссальное начинание, как экспансия Атлантического мира, а еще более скептически – к тому, что этим фактором можно объяснить создание европейского мира-экономики. В долгосрочной перспективе продукты основного потребления в большей степени объясняют экономическое развитие человечества, чем предметы роскоши» (Валлерстайн 2015-2016, т. I, с. 47-48).

Распространение демонстративного потребления на все общество стало третьей ловушкой, в которую попало человечество в ходе своей совместной эволюции со смыслами. Как и переход от обезьяны к человеку, как и переход от присваивающего к производящему хозяйству, переход от простого к расширенному самовоспроизводству произошел в результате попадания в «ловушку потребностей». По мере своего расширения общество потребления постепенно превращало предметы роскоши в массовые товары, коммодити. Это касалось огромного разнообразия продуктов: хлопок, шелк, чай, кофе, специи и т. д. и т. п.:

«Сахар, сделанный из тростникового сока, в небольших количествах попал в Англию примерно к 1100 году н. э.; в течение следующих пяти столетий количество доступного тростникового сахара, несомненно, увеличивалось медленно и неравномерно. … Начиная с 1650 года, сахар из роскоши и редкости стал обычным явлением и необходимостью во многих странах, в том числе и в Англии; за некоторыми существенными исключениями, увеличение его потребления после 1650 года сопровождало “развитие” Запада. Я полагаю, что это была вторая (или, возможно, первая, если не принимать во внимание табак) так называемая роскошь, преобразованная таким образом, олицетворяющая производительную направленность и зарождающиеся намерения мирового капитализма, центром которого поначалу были Нидерланды и Англия» (Mintz 1986, p. xxix).

Общество потребления, начинаясь с верхов, включает в себя все более широкие массы средних и низших сословий, превращает статусное потребление в массовое потребление, суть которого состоит в постоянном возрастании потребностей, за которыми гонится производство, в свою очередь подталкивая потребности к дальнейшему развертыванию:

«Массовое потребление не было таким уж новшеством. Мы привыкли думать о материализме как о последствии индустриализации, но в Западной Европе, особенно в Нидерландах и Франции, он являлся значимой социальной силой уже в XV и XVI веках. Схожим образом в Японии эпохи Токугава (1603–1868) богатые жители городов, особенно Эдо, столицы, начали развлекаться совершенно необычным для того времени образом: покупать иллюстрированные книги, ходить по ресторанам (тогда стали популярны суши), посещать театральные представления, коллекционировать цветные изображения ландшафтов и актеров. Вкусы и стремления растущего числа состоятельных людей обеспечили важный культурный импульс для индустриализации. Им требовался доступ к товарам: от посуды для ежедневной готовки до экзотических специй и тонких тканей, от искусно выгравированных карт до чайных наборов» (Смил 2020, с. 303).

Массовое потребление никогда не было исключительно европейским явлением, но именно в Европе оно приняло наиболее устойчивый характер и стало необходимым элементом самовоспроизводства. Расширенное самовоспроизводство – это самоускоряющийся процесс, в котором общества культивируют все больше людей со все более изощренными потребностями, а люди создают все более сложные культуры, рост населения ведет к умножению смыслов, а возрастание смыслов – к росту населения. Критики общества потребления не всегда понимают, что культура потребительства – это неотъемлемая часть современного общества-культуры. И что преодолеть ее можно, лишь преодолев расширенное самовоспроизводство в целом – не только его способ потребления, но и способы производства и обращения.

Коммерческая революция создает общество-систему

На иллюстрации 4 переход от простого к расширенному самовоспроизводству выглядит как изогнутая вверх дуга. Мы называем эту дугу коммерческой революцией. Так же, как длившаяся, по всей видимости, десятки тысяч лет эволюция одомашнивания в конечном счете закончилась относительно быстрым ростом численности человеческих популяций и сложности их культур, получившим название «неолитической революции», так и длившаяся тысячелетиями аграрная эволюция закончилась относительно быстрым скачком в сложности и населенности аграрных цивилизаций, который мы называем коммерческой революцией.

Среди исследователей отсутствует единое мнение по поводу временных рамок коммерческой революции в Европе. Карл Маркс датировал период первоначального накопления капитала XV – XVIII веками (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, глава 24). Лоренс Паккард датировал коммерческую революцию 1400 – 1776 годами, относя ее зарождение к XII веку (Packard 1927, p. 2 ff.). Карл Поланьи называл коммерческой революцией перемещение активного ядра европейского общества-культуры из Средиземного моря в Атлантику (см. Поланьи 2014, с. 79), этот процесс происходил в XV – XVIII веках. Результатом коммерческой революции стало коммерческое общество-культура, о котором писал Адам Смит:

«Как только повсеместно устанавливается разделение труда, лишь весьма малая доля потребностей каждого человека может быть удовлетворена продуктом его собственного труда. Значительно большую часть их он удовлетворяет обменом того излишка продуктов своего труда, который остается после удовлетворения его потребностей, на излишки продукта труда других людей, в которых он нуждается. Таким образом, каждый человек живет обменом или становится в известной мере торговцем, а само общество превращается, так сказать, в коммерческое общество» (Смит 1962, с. 33, перевод исправлен).

Истоки коммерческого общества следует искать в период Средних веков, задолго до Нового времени. Деньги и цены появились при простом товарном производстве, для средиземноморской античности были характерны начатки товарного хозяйства (экспорт африканского хлеба в Рим, итальянские латифундии и т. д.), но основная масса населения была собрана в общинах с аграрным самообеспечением, такое же положение сохранялось и в Средние века.

«На вопрос о том, когда начался капитализм, нет единственного ответа. В Средние века было много торговли; историки даже говорят о коммерческой революции в Средние века, примерно с 1100 по 1300 годы. Но большинство домашних хозяйств продолжали потреблять большую часть вещей, которые они производили, и производить большую часть того, что они потребляли. Только в XVIII веке в наиболее развитых частях Европы большинство людей пришли к тому, чтобы покупать большую часть того, что им было нужно, а чтобы покупать эти вещи, они сами начали продавать большую часть того, что производили, вместо того, чтобы использовать это самим. Это означало рост домохозяйств, ориентированных на рынок» (Muller 2008, p. 6).

Коммерческая революция состоит в постепенных товаризации и монетизации смыслов, то есть в превращении самой деятельности и ее продуктов в товары, имеющие цену, и в деньги для покупки этих товаров. Если товаризация – это превращение смыслов в востребованные на рынке потребительные ценности, то монетизация – это превращение количества деятельности, общественно необходимого для производства этих потребительных ценностей, в стоимость. Производитель превращает свою деятельность в товар и монету лишь постольку, поскольку он производит общественно необходимый продукт при общественно необходимых затратах деятельности.

Коммерциализация не сводится только к распространению и расширению торговых и финансовых операций, она полностью меняет саму природу самовоспроизводства, ведет к превращению натурального хозяйства в товарное производство. Само представление о стоимости как устойчивой меновой ценности товаров, не зависящей от условий отдельных сделок, но будто бы коренящейся в природе самих обращающихся вещей, появилось только в коммерческом обществе-культуре. Деятельность и ее продукты все больше превращаются в потребительную ценность и стоимость, а возрастание сложности деятельности принимает форму возрастания стоимости:

«Как активный субъект этого процесса, в котором она то принимает, то сбрасывает с себя денежную и товарную формы и в то же время неизменно сохраняется и возрастает в этих превращениях, стоимость нуждается прежде всего в самостоятельной форме, в которой было бы констатировано ее тождество с нею же самой. И этой формой она обладает лишь в виде денег. Деньги образуют поэтому исходный и заключительный пункт всякого процесса возрастания стоимости» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 165).

Коммерческая революция приводит как к увеличению доли смыслов, которые становятся товарами и деньгами, так и к повышению устойчивости товарно-денежной формы смыслов. В коммерческом обществе-культуре отдельные люди и их деятельность не изолированы друг от друга в обособленных общинах, как это было свойственно для традиционного общества, а связаны в единой системе, в которой отношения смыслов – технологий, институтов и идей – приобретают большее значение, чем отношения людей:

«… Подчинение экономической системы рынку влечет за собой колоссальные последствия для социальной организации: ни более ни менее как превращение общества в придаток рынка. Теперь уже не экономика «встраивается» в систему социальных связей, а социальные связи – в экономическую систему. Первостепенная важность экономического фактора для самого существования общества исключает любой иной результат. Ибо коль скоро экономическая система организована в виде самостоятельных институтов, основанных на специфических мотивах и предоставляющих особый статус участникам экономической деятельности, общество должно быть устроено таким образом, чтобы обеспечивать функционирование этой системы согласно ее собственным законам. Таков смысл общеизвестного положения о том, что рыночная экономика может функционировать только в рыночном обществе» (Поланьи 2014, с. 70).

Коммерческое общество представляет собой принципиально новый этап в эволюции общества-культуры, когда традиционная аграрная община постепенно вытесняется промышленным обществом-системой. Система образуется дифференциацией и интеграцией людей и смыслов. Дифференциация состоит в том, что люди специализируются и конкурируют, смыслы разделяются и умножаются. Интеграция общества-системы происходит и со стороны смыслов – в виде их сложения, и со стороны людей – в виде кооперации и администрации:

«… Развитие организма – будь то социального или естественного – обусловлено углубляющимся разделением функций между его различными частями, с одной стороны, и все более тесной связью между ними – с другой. Каждая часть становится все менее и менее самообеспечивающейся, ее благосостояние становится все более и более зависимым от других частей, вследствие чего всякое нарушение в одной части высокоразвитого организма скажется также и на других его частях. Это возрастающее разделение функций, или, как его называют, “дифференциация”, проявляет себя в промышленности в таких формах, как разделение труда, развитие специализированных квалификаций, знаний и машин, тогда как “интеграция”, т. е. усиливающаяся глубина и прочность связей между различными частями производственного организма, проявляется в таких формах, как возрастание надежности коммерческого кредита, средств и навыков общения при помощи морского и шоссейного транспорта, железных дорог и телеграфа, почты и печатного станка» (Маршалл 2007, с. 266).

Для античности было характерно противостояние двух пиков на адаптивном ландшафте смыслов: цивилизации и варварства. Коллапс Западной Римской империи привел к очередным «темным векам» и выравниванию ландшафта: бывшие варвары интегрировались в латинское общество-культуру, а бывшие римские провинции интегрировались в варварские государства. Это создало условия для поиска новых социально-культурных пиков. Последовавшее развитие сельского хозяйства в Европе стало предпосылкой для коммерческой революции, зарождение которой можно отнести уже к X веку (см. Lopez 1976, p. 56; Malanima 2009, p. 278).

Причины коммерческой революции, произошедшей в Европе, следует искать в особенностях дифференциации и интеграции средневековых европейских обществ-культур, в уровне их разнообразия, связности, взаимозависимости, способах обучения людей и адаптации смыслов. Источником социально-культурного разнообразия в Европе являлись как природные, так и культурные причины. Среди этих причин – сложный рельеф местности, в котором равнины перемежаются горами, многочисленные реки вдаются в сушу, а многочисленные полуострова вдаются в море (см. Галор 2022, с. 211-212). Еще одна причина связана с положением Европы на краю Евразии. Средневековая Европа была конечным пунктом для переселения многих народов, ее можно назвать страной мигрантов и их потомков. Даже те великие переселения по евразийским степям, которые непосредственно не затронули Европу, повлияли на ее развитие: монгольские армии открыли пути, по которым из Китая на запад пришли четыре великих открытия – компас, порох, бумага и книгопечатание.

Коммерческая революция началась благодаря постепенному повышению производительности в сельском хозяйстве, но свою точку опоры она нашла в городах, прежде всего в городах-государствах Италии. Это видно, например, по развитию бухгалтерского учета. Метод двойной записи первыми открыли инки благодаря особенностям кипу, но европейцы открыли его самостоятельно. В конце XIII – начале XIV века им пользовались Аматино Мануччи, ведя записи для компании Джованни Фарольфи, и счетоводы Генуэзской республики, но его история в Европе, видимо, уходит в более ранние времена. Лука Пачоли в 1494 году изложил принципы двойной записи в виде практического руководства. Как отмечал Вернер Зомбарт, двойная бухгалтерия проложила дорогу для капитализма, поскольку послужила систематизации коммерческой деятельности (Sombart 1919-1927, Bd. 2, Hbd. 1, S. 118-119).

Деньги как вещественное выражение стоимости зарождаются в торговле как совокупности разрозненных актов обмена. Но стоимость как общественно необходимая масса потребительных ценностей, как общественно необходимое количество воплощенных в них культурных битов, получает свое полное развитие лишь в товарном рынке как системе обмена. Лишь тогда деньги перестают быть потребительной ценностью и становятся стоимостью, когда они теряют всякую иную полезность, когда их единственной полезностью становится выражение стоимости. Золотая монета еще не является окончательной формой денег, поскольку она может быть переплавлена в украшение или технический элемент. Подлинными деньгами становятся лишь кредитные, или фиатные, деньги.

Эпизодические займы не формируют кредит, кредит формируется лишь системой финансового рынка, на котором происходит умножение денег благодаря механизмам кредитной эмиссии – выпуска кредитных денег в виде бухгалтерских записей и коммерческих документов – поручений, чеков, векселей, банкнот и т. д.:

«Неограниченный кредит был великой смазкой коммерческой революции. Это было совершенно новое явление. Мы видели, что греко-римская экономика была хорошо обеспечена наличными деньгами всех видов, но плохо подходила для коммерческого кредита в больших масштабах, и что экономика варварской эпохи испытывала недостаток как в наличных деньгах, так и в кредите; она никогда не уходила далеко от земли. Взлет следующего периода был вызван не массовым вложением наличных денег, а более тесным сотрудничеством людей, использующих кредит. Это произошло не в Германии, где между X и XII веками начали действовать новые серебряные рудники, а в Италии, где пропасть между аграрными капиталистами и купцами сузилась. Некоторые представители низшей знати извлекли из сокровищниц драгоценные металлы, купцы превратили слитки в монеты, матросы и солдаты распорядились военными трофеями. Эти скромные вклады в капитал имели большое значение, потому что кредит позволял небольшим вложениям наличных денег работать одновременно более чем в одном месте» (Lopez 1976, p. 72).

Коммерческая революция состояла в интеграции разрозненных актов обмена в единую систему рынков и дифференциации средневекового общества, в ходе которой сформировалась новая категория людей, активно участвовавших в товарно-денежном обмене – коммерческая категория. К этой категории мы относим людей, существование которых в значительной степени зависело от товарно-денежных операций, но которые в прочих отношениях принадлежали к самым разным сословиям и специальностям: купцов, которые расширяли свои торговые и финансовые предприятия; некоторых феодалов, которые переводили своих крестьян с натуральных на денежные повинности; фермеров, которые торговали на местных рынках излишками своей продукции; ремесленников, которые объединялись в гильдии для совместной закупки сырья или продажи готовой продукции; поденных рабочих и наемных солдат, продававших свои труд и самую свою жизнь. Появление коммерческой категории само по себе еще не означало падения традиционного общества с его общинами и усадьбами, поскольку производство продовольствия росло медленными темпами и сдерживало рост городов. На первых порах коммерческая революция лишь разжигала новые потребности верхов, но не давала новых средств для их удовлетворения:

«До Добба считалось, что интенсификация рыночного обмена и возрастающая роль денег привели к упадку феодализма. Напротив, Добб показал, что деньги и обмен на самом деле укрепляют крепостничество и феодализм. Возникновение купеческого капитала было вполне совместимо с феодализмом. Скорее, причиной кризиса системы была экономическая слабость феодального способа производства в сочетании с растущей потребностью правящего класса в доходах. Отсутствие стимула к труду и низкий уровень техники ограничивали производительность труда крестьян. Дальнейшее развитие производительных сил было сковано эксплуатацией со стороны высшего класса» (Heller 2011, p. 26).

Вместе с тем коммерческая революция впервые открыла возможность для накопления стоимости в руках коммерческой категории и для инвестиций в технологии. Прежде всего это касалось транспорта – вспомним каравеллу, компас и другие усовершенствования в перевозках на дальние расстояния. Если образование коммерческой категории было одним из ключевых событий дифференциации, необходимой для образования общества-системы, то рынки, транспорт и связь играли важную роль в его интеграции. Однако наиболее видную роль в интеграции общества-системы, складывании коммерческого общества, сыграли государства.

«Две руки» общества-системы

Вождество или империя как механическое соединение общин, скрепленных между собой союзами или силой оружия, не образуют социально-культурную систему. И вождество, и империя, как бы велики они ни были, образуют лишь административно-политическую надстройку над традиционным общинно-культурным базисом. Всепроникающая система смыслов образуется лишь по мере того, как борьба национальных государств, религиозные споры и конкуренция на мировом рынке разрушают традиционные общины и ставят безличные законы, контракты и выгоду на место персонифицированных традиций, взаимности и репутации.

С постепенным исчезновением старой античной границы между цивилизацией и варварством пришла новая социально-культурная граница – между мировыми религиями. Мировая религия создает общество-культуру, выходящую за пределы общин и политий, и тем самым создает новые условия для общения людей и возрастания смыслов. Мировые религии в не меньшей степени, чем мировые империи, стали предтечей мирового рынка. Христианско-мусульманское соперничество вело к крестовым походам, падению Константинополя и Реконкисте – которые, в свою очередь, стали крупнейшими вехами на пути к Великим географическим открытиям. Европейская коммерческая революция началась с небольших изменений в сельском хозяйстве, обращении и потреблении, но свой основной толчок она получила от географических открытий, которые принесли в Европу новые смыслы и создали новые потребности. Географические открытия, колониальные захваты и дальняя торговля стали теми решающими событиями, которые превратили локальную европейскую культуру в мировую капиталистическую систему разделения, умножения и сложения смыслов:

«Ортодоксальное учение начинало с постулирования склонности индивида к обмену, дедуцировало из нее логическую необходимость появления местных рынков и разделения труда и, наконец, выводило отсюда необходимость торговли, в конечном счете – торговли внешней, в том числе даже торговли дальней. В свете наших современных знаний мы должны почти полностью изменить порядок аргументации: действительным отправным пунктом является дальняя торговля, результат географического размещения товаров и обусловленного географией же “разделения труда”» (Поланьи 2014, с. 72).

Капиталистическая система построена на постоянном возрастании смыслов, любой перерыв в таком возрастании ведет к ее кризису. Условием для возрастания смыслов, в свою очередь, является расширение общества, на которое она опирается, вовлечение в систему смыслов все новых и новых людей – будь то за счет роста рождаемости, захвата колоний, расширения международной торговли, иммиграции или каких-либо иных способов. Возрастание смыслов требует разделения деятельности, разделения труда, а масштабы разделения труда, как заметил Адам Смит, ограничиваются размерами рынка, то есть размерами общества:

«Так как возможность обмена ведет к разделению труда, то степень последнего всегда должна ограничиваться пределами этой возможности, или, другими словами, размерами рынка. Когда рынок незначителен, ни у кого не может быть побуждения посвятить себя целиком какому-либо одному занятию ввиду невозможности обменять весь излишек продукта своего труда на необходимые продукты труда других людей» (Смит 1962, с. 30).

Расширение общества-системы ведет к складыванию все более сложного социально-культурного порядка. Перефразируя Зигмунта Баумана, для расширенного самовоспроизводства характерно постоянно возрастающее количество возможных состояний общества-культуры, все больше информации требуется для полного устранения всей неопределенности относительно его фактического состояния (см. Bauman 1973, p. 52). Нужно еще раз повторить, что социально-культурный порядок не сводится к институтам как нормам общения, он включает в себя также технологические и психологические нормы. Упорядоченные структуры и паттерны являются способом сокращения неопределенности. «… Мы все согласны с тем, что мы имеем в виду, когда используем термин “структура” как в широком смысле антоним “беспорядку”» (Bauman 1973, p. 54).

В разделении, умножении и сложении порядка проявляет себя природа смысла как единства абстрактного и конкретного: усложнение порядка не сводится к его расширению, увеличению количества норм и распространению их на все более широкий круг людей – например, все более обширному налоговому законодательству. Усложнение порядка означает и его углубление – появление все новых устойчивых смыслов, общих и особенных норм, проникновение порядка во все сферы общества-системы – в технологические процессы, семейные, дружеские и профессиональные отношения, образование, религию, искусство, спорт и т. д.

Разделение порядка выразилось в развитии национальных рынков и национальных государств. В случае с рынками появление новых норм и идеалов вело к ускорению культурного отбора, то есть отбору деятелей, наиболее приспособленных к среде товарно-денежного обмена. В чем состоит функция рынка как фазы обращения в цикле самовоспроизводства общества-системы? В том, чтобы из множества решений индивидов производить общественный выбор, который не сводится к сумме индивидуальных решений. Согласно известному выражению Адама Смита, невидимая рука рынка двигает людей к целям, которые не входили в их намерения:

«Поскольку каждый отдельный человек старается по возможности употреблять свой капитал на поддержку отечественной промышленности и так направлять эту промышленность, чтобы продукт ее обладал наибольшей стоимостью, постольку он обязательно содействует тому, чтобы годовой доход общества был максимально велик. Разумеется, обычно он не имеет в виду содействовать общественной пользе и не сознает, насколько он содействует ей (…) Он преследует лишь собственную выгоду, причем в этом случае, как и во многих других, он невидимой рукой направляется к цели, которая совсем и не входила в его намерения» (Смит 1962, с. 332).

Брюс Скотт отмечает, что для своего развития капиталистическая система должна иметь не одну, а две руки: невидимую руку, которая скрыта в рыночном механизме ценообразования, и видимую руку государства, которая проявляет себя через законодательство и бюрократию. Отбор в одиночку не может создать систему, в этом ему должен помочь выбор. У правительства всегда есть стратегия, какой бы неявной, недальновидной или непоследовательной она ни была:

«Эволюция капиталистической системы является в такой же степени политическим явлением, как и экономическим, и, в частности, она требует видимой руки политических субъектов, осуществляющих власть через политические институты, такие как выборы и законодательные органы, – эта деятельность заметно отличается от неуправляемой или невидимой руки, суть которой так проницательно понял Смит» (Scott 2011, p. 28). «Видимая рука правительственных деятелей неизбежно участвует в создании и поддержании институциональных структур, которые, в свою очередь, формируют рынки, на которых действует невидимая рука ценообразования. Капитализм не может ни возникнуть, ни развиваться без такого постоянного человеческого вмешательства» (Scott 2011, p. 37).

Видимая рука не ограничивается правительством. Силы, находящиеся вне правительства, поддерживающие его или противодействующие ему, также влияют на развитие общества-системы. Стратегии низов создавали капиталистическое общество-систему в не меньшей мере, чем стратегии верхов; крестьянские восстания создавали конкурентную среду в не меньшей мере, чем купеческие компании. В подрыве простого самовоспроизводства в равной степени участвовали видимая и невидимая рука, администрация и конкуренция, «вгрызаясь» в основанную на кооперации традиционную общину. Государства, преследуя политику меркантилизма, выдавали грамоты «индским» компаниям; проводили заимствования, создававшие рынки капитала; вели политику защиты внутреннего рынка путем тарифного регулирования. Коммерсанты развивали банкирские и купеческие дома, расширяли надомное производство, переводили сельских работников на денежные повинности и поденную плату.

«В политическом отношении централизованное государство представляло собой структуру нового типа, призванную к жизни коммерческой революцией, которая переместила центр тяжести западной цивилизации от Средиземноморского бассейна к берегам Атлантики, вынудив таким образом отстававшие в своем развитии народы крупных аграрных стран объединиться в организованное целое в интересах торговли и промышленности. В сфере внешней политики создание суверенной центральной власти было требованием дня; соответственно меркантилистские принципы управления государством подразумевали использование ресурсов всей территории для нужд власти в международных делах. Во внутренней политике необходимым побочным результатом подобных действий стало национальное объединение стран, раздробленных феодальным и муниципальным партикуляризмом. С экономической же точки зрения инструментом такого объединения был капитал, т. е. наличные средства частных лиц, существовавшие в виде крупных денежных накоплений и потому особенно удобные для использования в коммерции. Наконец, административный механизм, на который опиралось в своей экономической политике центральное правительство, был обеспечен распространением традиционного муниципального устройства на более обширную территорию государства» (Поланьи 2014, с. 79, перевод исправлен).

Холодная социальность не только проникает внутрь общин и разрушает старые социальные связи, основанные на родстве и личных отношениях, но и заполняет все социально-культурное пространство внутри государственных границ, создавая нацию как безличную общность, общность не людей, а смыслов. Национальное государство несет с собой новые затраты, но и новые выгоды:

«Для Смита государство было самым важным институтом, от которого зависело современное коммерческое общество. Смит считал, что, хотя государство должно отказаться от своей прямой экономической роли в обеспечении соблюдения тарифов, ставок заработной платы и других ограничений в торговле, размер и функции государства на самом деле будут расти с развитием коммерческого общества. Преимущества коммерческого общества требовали большего государства, но богатство, создаваемое хорошо функционирующей рыночной экономикой, делало экономическое бремя государства терпимым» (Muller 2008, p. 35).

Коммерческая революция сочетала в себе два связанных процесса: дифференциацию и интеграцию людей и смыслов. Расширение государства и рынка происходит не только внутри, но и вне национальных границ – в соперничестве за колонии и торговые пути. Коммерческие нации возникают в кооперации и конкуренции с другими коммерческими нациями:

«Нация, желающая разбогатеть при помощи внешней торговли, наверное скорее достигнет своей цели, если все ее соседи – богатые, трудолюбивые и коммерческие нации. Великая нация, окруженная со всех сторон кочующими дикарями и бедными варварами, может, без сомнения, приобрести богатства путем возделывания своих земель и путем внутренней торговли, но отнюдь не путем торговли внешней» (Смит 1962, с. 361, перевод исправлен).

Одновременное действие дифференциации и интеграции вело к динамическому сочетанию централизации и децентрализации, характерному для Европы XIV – XVII веков. Это касалось и экономической, и политической, и культурной* деятельности. В экономическом плане общество-система было как продуктом конкуренции политических и хозяйственных единиц на ближних и дальних рынках, так и продуктом администрации со стороны централизованных государств, городских советов и управляющих усадьбами. В политическом плане феодальная раздробленность сопровождалась централизацией власти, централизация власти в абсолютистских государствах – аристократической фрондой и конкуренцией с другими абсолютистскими государствами. Общество-система было объектом, и вместе с тем субъектом происходивших в нем процессов. Национальная культура* формировалась одновременно с национальными рынками и национальными государствами. Капитализм сумел разрушить старые средневековые формы регламентации европейского хозяйства только в союзе со складывающейся национально-государственной властью и религиозными течениями, возникшими в ходе Реформации (см. Вебер 1990, с. 91 слл.).

Накопительство, прибыль и капитал

С точки зрения культуры* коммерческая революция состояла в становлении двух явлений, на которых основано капиталистическое общество-система – потребительства и накопительства, или, как говорил Макс Вебер, «приобретательства». Потребительство – это субъективная крайность, в которой субъект сводит всю культуру к удовлетворению своих растущих потребностей, не интересуясь тем, каков смысл такого приращения. Накопительство – это объективная крайность, когда единственной потребностью субъекта становится приращение смыслов как таковое, без всякого отношения к его личным потребностям. Если капиталистическое потребительство отличается от предшествовавших ему способов потребления прежде всего количественно – то есть своим постоянным возрастанием и все более массовым характером, то капиталистическое накопительство отличается качественно:

«В характере капиталистического предпринимателя часто обнаруживаются известная сдержанность и скромность, значительно более искренние, чем та умеренность, которую столь благоразумно рекомендует Бенджамин Франклин. Самому предпринимателю такого типа богатство “ничего не дает”, разве что иррациональное ощущение хорошо “исполненного долга в рамках своего призвания”. Именно это и представляется, однако, человеку докапиталистической эпохи столь непонятным и таинственным, столь грязным и достойным презрения. Что кто-либо может сделать единственной целью своей жизненной деятельности накопление материальных благ, может стремиться к тому, чтобы сойти в могилу обремененным деньгами и имуществом, люди иной эпохи способны были воспринимать лишь как результат извращенных наклонностей» (Вебер 1990, с. 90).

По мере своего исторического становления стоимость в ее вещественной форме денег все больше становится главной потребительной ценностью. В этом состоит суть накопительства как специфической формы капиталистического потребления. Стяжательство не является исключительной характеристикой капиталистического общества, оно было характерно и для традиционных обществ, которым были известны деньги (см. Вебер 1990, с. 78). Однако особенность расширенного самовоспроизводства состоит в том, что здесь накопление становится основным жизненным мотивом для коммерческой категории. Как показал в своей работе «Протестантская этика и дух капитализма» (1904) Макс Вебер, накопительство парадоксальным образом проложило себе дорогу через страх смерти и стремление удостовериться в том, что ты принадлежишь к числу предназначенных Богом к спасению. Согласно учению кальвинизма и некоторых других течений аскетического протестантизма люди делятся на две категории – тех, кого Бог предназначил к вечной загробной жизни, и тех, кого он обрек на вечные муки. Узнать, к какой именно категории ты принадлежишь, можно лишь через деятельность – призвание и профессию:

«… Аскеза превращалась в силу, “что без числа творит добро, всему желая зла” (зло в ее понимании – это имущество со всеми его соблазнами). Дело заключалось не только в том, что в полном соответствии с Ветхим заветом и с этической оценкой “добрых дел” эта сила видела в стремлении к богатству как самоцели вершину порочности, а в богатстве как результате профессиональной деятельности – Божье благословение; еще важнее было другое: религиозная оценка неутомимого, постоянного, систематического мирского профессионального труда как наиболее эффективного аскетического средства и наиболее верного и очевидного способа утверждения возрожденного человека и истинности его веры неминуемо должна была служить могущественным фактором в распространении того мироощущения, которое мы здесь определили как “дух” капитализма. Если же ограничение потребления соединяется с высвобождением стремления к наживе, то объективным результатом этого будет накопление капитала посредством принуждения к аскетической бережливости. Препятствия на пути к потреблению нажитого богатства неминуемо должны были служить его производительному использованию в качестве инвестируемого капитала» (Вебер 1990, с. 198-199).

Таким образом, накопление денег и имущества служит лишь подтверждением профессионального призвания, удостоверяющего спасение души. Накопительство, таким образом, нашло окольный путь для укоренения в мотивах коммерческой категории, будучи при этом по своей сути никак не связано с ее посюсторонними потребностями. Добродетель капиталиста состоит в том, что он не проедает, а накапливает стоимость, и делает он это, чтобы убедиться, что в загробной жизни он попадет в рай. Утилитарные следствия вызываются идеальными причинами. Впрочем, протестантизм ни в коем случае не был причиной капитализма, это было лишь то выражение, которое общий процесс становления капиталистического общества-системы нашел в смысловом домене религии:

«… Мы ни в коей степени не склонны защищать столь нелепый доктринерский тезис, будто “капиталистический дух” (в том смысле, в каком мы временно употребляем это понятие) мог возникнуть только в результате влияния определенных сторон Реформации, будто капитализм как хозяйственная система является продуктом Реформации. Уже одно то, что ряд важных форм капиталистического предпринимательства, как известно, значительно старше Реформации, показывает полную несостоятельность подобной точки зрения. Мы стремимся установить лишь следующее: играло ли также и религиозное влияние – и в какой степени – определенную роль в качественном формировании и количественной экспансии “капиталистического духа” и какие конкретные стороны сложившейся на капиталистической основе культуры восходят к этому религиозному влиянию» (Вебер 1990, с. 106).

Расширение общества-системы происходило во всех элементах его порядка. Превращение деятельности и ее продуктов в потребительную ценность и стоимость создавало почву для наемного труда на одной стороне и получения прибыли на другой. По мере разрушения общин и интеграции людей в коммерческом обществе необходимая и добавленная деятельность все больше превращались в необходимую и добавленную стоимость. Усложнение общества-системы в целом по сравнению со сложностью отдельно взятого человека означало, что добавленная стоимость возрастала быстрее, чем необходимая стоимость, а следовательно, возрастала и разница между ними – прибавочная стоимость, или прибыль, которую можно было накапливать. Отсюда капитал, который, согласно известному определению Маркса, представляет собой стоимость, которая самовозрастает благодаря тому, что она присоединяет к себе прибавочную стоимость:

«… Стоимость становится здесь субъектом некоторого процесса, в котором она, постоянно меняя денежную форму на товарную и обратно, сама изменяет свою величину, отталкивает себя как прибавочную стоимость от себя самой как первоначальной стоимости, самовозрастает. Ибо движение, в котором она присоединяет к себе прибавочную стоимость, есть ее собственное движение, следовательно ее возрастание есть самовозрастание» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 165).

Накопление стоимости является выражением возрастания смыслов, их разделения и сложения. Если бы смыслы могли возрастать непрерывно, так сказать, бесшовно, то не было бы необходимости в накоплении той или иной суммы капитала, достаточно было бы постоянно реинвестировать прибыль. Однако смыслы не могут возрастать непрерывно, в их усложнении всегда есть разрывы. Соха не может превратиться в плуг в результате медленных, незаметных и непрерывных изменений в себе самой. Всегда наступает момент, когда работнику приходится выбросить старое орудие и заменить его новым. Точно так же ремесленная мастерская не может превратиться в завод только путем накопления мелких изменений. Рано или поздно приходит момент, когда приходится построить новое здание или установить новую машину:

«Накопление, превращение прибавочной стоимости в капитал, по своему реальному содержанию есть процесс воспроизводства в расширенном масштабе, независимо от того, выражается ли такое расширение экстенсивно, путем строительства новых фабрик в дополнение к старым, или интенсивно, путем увеличения масштаба производства на данном предприятии» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 24, с. 360-361).

Вводя понятия простого и расширенного самовоспроизводства людей по аналогии с понятиями простого и расширенного воспроизводства товаров, мы хотели бы подчеркнуть, что простое самовоспроизводство сохраняется внутри расширенного как его элемент, и оно опирается на простое воспроизводство товаров внутри их расширенного воспроизводства:

«Различают простое воспроизводство, при котором процесс производства возобновляется из года в год в неизменных размерах, и расширенное воспроизводство, при котором он возобновляется во все увеличивающихся размерах. Простое воспроизводство было типично для докапиталистических формаций, где на протяжении длительных периодов процесс производства возобновлялся на прежней технической базе и в неизменных размерах, хотя и в них в конечном счете происходил рост производства. При капитализме погоня за прибавочным продуктом и конкуренция побуждают капиталистов осуществлять уже не простое, а расширенное воспроизводство, что в капиталистических условиях означает накопление капитала. Тем не менее простое воспроизводство продолжает существовать в качестве реального элемента расширенного воспроизводства: составной частью воспроизводства в увеличивающихся масштабах является воспроизводство того количества материальных благ, которое производилось в предыдущий период» (Румянцев и др. 1972-1980, т. 1, с. 266).

Возрастание масштабов общества-системы, масштабов производства, обращения и потребления, выражалось в накоплении прибыли и образовании все больших капиталов. То, что в процессе исторического развития прибыль появилась первой, и лишь затем появился капитал, видно со всей наглядностью из истории систематизации коммерческой деятельности на счетах бухгалтерского учета:

«Исторически становление системы двойной записи происходило в два этапа: в результате первого этапа появился счет прибылей и убытков; в результате второго – счет капитала. В новой главной книге семьи Соранцо, которая восходит к XV веку, есть счет прибылей и убытков, но нет счета капитала; торговая книга Андреа Барбариго, которую он вел в 1430 – 1440 годах, имеет, наконец, и счет движения капитала» (Sombart 1919-1927, Bd. 2, Hbd. 1, S. 114).

Душеспасительные мотивы, о которых говорит Вебер, «объясняли» коммерческой категории смысл систематической профессиональной деятельности и накопления стоимости, а систематическая деятельность и накопление стоимости вели к возрастанию общества-системы. В ходе коммерческой революции сначала произошла дифференциация средневекового общества и образовалась коммерческая категория, а затем коммерческая категория распространилась на все общество, вовлекая низы общества в ряды наемных рабочих и верхи в ряды капиталистов. Коммерческая категория возникла не из ниоткуда, не была она и исключительно городским по своему происхождению явлением, она возникла из самой традиционной сельской общины:

«Байерс, расширяя точку зрения Хилтона и выступая против Бреннера, считает крестьянство социально воинственным, а его верхний слой – активной базой зарождающегося класса капиталистов, стремящегося искать возможности на рынке. Возможность представилась во время позднесредневекового кризиса с распадом ограничений феодализма. Все больше освобождаясь от ограничений ветшающей усадьбы, богатые крестьяне искали экономические возможности, приобретали доступ к большему количеству земли, продавали все большее количество скота и зерна и использовали все большее количество наемного труда. Огораживания XVI века превратили этот импульс в капиталистическое накопление» (Heller 2011, p. 49).

Этот новый замкнутый круг, в котором все более систематическая деятельность и накопление капитала ведут к возрастанию прибавочной стоимости, а возрастание прибавочной стоимости ведет к еще более систематической деятельности и еще большему накоплению капитала, стал основой всего расширенного самовоспроизводства. Капитализм «безусловно тождествен стремлению к наживе в рамках непрерывно действующего рационального капиталистического предприятия, к непрерывно возрождающейся прибыли» (Вебер 1990, с. 48). «… Целью и побудительным мотивом капиталистического производства является … получение прибавочной стоимости и ее капитализация, т. е. накопление» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 24, с. 573).

Коммерциализация деятельной силы

В традиционном обществе не было границы между местом-временем производства и местом-временем потребления. В натуральном хозяйстве, составлявшем основу традиционной общины, производство и потребление продуктов объединены по месту, а иногда и по времени, они происходят внутри одного и того же хозяйства. Для людей было обычным делом работать «залпом», а затем праздновать и отдыхать, как предписано матерью-природой, а не трудиться на предприятии в одном и том же натужном темпе час за часом, день за днем, всю рабочую неделю, чтобы отдыхать дома по вечерам и в выходные (см. Гребер 2020, с. 138-139).

Традиционная психология может быть непонятной современному человеку, воспитанному на идеалах потребительства. Как показал Макс Вебер на примере сдельного труда в сельском хозяйстве, возможность зарабатывать больше денег приводила только к сокращению трудовых усилий традиционного работника:

«Увеличение заработка привлекало его меньше, чем облегчение работы: он не спрашивал: сколько я смогу заработать за день, увеличив до максимума производительность моего труда; вопрос ставился по-иному: сколько мне надо работать для того, чтобы заработать те же 2,5 марки, которые я получал до сих пор и которые удовлетворяли мои традиционные потребности? Приведенный пример может служить иллюстрацией того строя мышления, который мы именуем “традиционализмом”: человек “по своей природе” не склонен зарабатывать деньги, все больше и больше денег, он хочет просто жить, жить так, как он привык, и зарабатывать столько, сколько необходимо для такой жизни. Повсюду, где современный капитализм пытался повысить “производительность” труда путем увеличения его интенсивности, он наталкивался на этот лейтмотив докапиталистического отношения к труду, за которым скрывалось необычайно упорное сопротивление; на это сопротивление капитализм продолжает наталкиваться и по сей день, и тем сильнее, чем более отсталыми (с капиталистической точки зрения) являются рабочие, с которыми ему приходится иметь дело» (Вебер 1990, с. 81).

Для традиционного общества была характерна вытекавшая из многовековой практики стойкая вера в то, что не существует путей для длительного и устойчивого улучшения – ни самого человека, ни условий его жизни. В традиционном обществе люди предпочитали не зарабатывать деньги и потреблять, а выбирать, когда и сколько им работать, предпочитали отмечать праздники, соблюдать и воскресения, и «пьяные понедельники», и даже «похмельные вторники». Джон Хафтон писал в 1681 году:

«Когда вязальщицы или производители шелковых чулок имеют высокую цену за свою работу, они редко работают по понедельникам и вторникам, но проводят большую часть своего времени в пивной или играя в кегли … Ткачи обычно напиваются в понедельник, во вторник у них похмелье, а в среду у них вышли из строя инструменты. Что касается сапожников, то они скорее будут повешены, чем не вспомнят о святом Криспине в понедельник … и обычно это длится до тех пор, пока у них есть хоть пенни – свой или взаймы» (см. Thompson 1967, p. 72).

Как отмечает Торстейн Веблен в своей книге «Теория праздного класса» (1899), в традиционных обществах досугу отдается большее предпочтение по сравнению с ростом демонстративного потребления, что можно наглядно увидеть на примере одежды и моды. Для традиционных обществ характерны народные костюмы с устойчивым образом, тогда как для коммерческого общества характерна быстрая смена модных стилей. Традиционный костюм более утилитарен и имеет меньше элементов, призванных продемонстрировать денежный статус, он отвечает другой культуре потребления:

«…В тех условиях, где норма демонстративного расточительства заявляет о себе менее властно, чем в больших современных городах с высокой культурой, относительно подвижное и богатое население которых задает сегодня тон в вопросах моды, – там вырабатываются постоянные стили одежды, которые будут выдерживать испытание временем. Страны и классы, которые таким образом выработали фиксированные, отличающиеся художественным исполнением стили в одежде, находились в таких обстоятельствах, что денежное соперничество в их среде происходило не в демонстративном материальном потреблении, а в демонстративной праздности» (Веблен 1984, с. 190).

В развитом товарном производстве полезность, как мера потребностей существования, становится синонимом товарности, а погоня за денежным статусом становится ловушкой и двигателем для развертывания потребностей. Ускоренная эволюция смыслов, проявляющая себя в форме потребительства и накопительства, стала необходимым условием для разрушения традиционной общины и ее уклада. Самообеспечение было устойчивой формой производства и потребления, которая в силу своего замкнутого характера препятствовала специализации и кооперации деятельности, усложнению и возрастанию смыслов. Даточное и простое товарное обращение, связывавшие общину с государствами и вождествами, лишь дополняли, но не разрушали ее. Государство, церковь и феодалы с их поборами и культами божественного и героического хотя и оказывали давление на общину, не могли и не хотели разрушать ее натуральную производственную основу. Расширение коммерческого общества, соблазны потребительства и накопительства, лишение собственных средств производства, денежное соперничество – вот чем была разрушена община.

По мере развития простого товарного производства происходит разделение деятельности и продуктов на потребляемые самим домохозяйством и те, которые домохозяйство производит для дани или продажи. Община покупает и продает, но покупает и продает только продукты деятельности, но не саму способность к деятельности, не деятельную силу. Разрушение замкнутой общины связано с коммерческой революцией, которая создала развитое товарное производство. Если при простом товарном производстве работник производит потребительные ценности для продажи на рынке, то при развитом товарном производстве он продает на рынке свою деятельную силу. Поскольку работник больше не может продавать продукты своей деятельности, а вынужден отчуждать свою деятельную силу, постольку его деятельность превращается в труд. «…Труд есть лишь выражение человеческой деятельности в рамках отчуждения» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 42, с. 140). Становясь предметом купли-продажи, деятельная сила превращается в рабочую силу:

«Под рабочей силой, или способностью к труду, мы понимаем совокупность физических и духовных способностей, которыми обладает организм, живая личность человека, и которые пускаются им в ход всякий раз, когда он производит какие-либо потребительные ценности» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 178, перевод исправлен).

Работник не противостоит капиталу как какая-то отдельная сущность. Капитал – это расширенное самовоспроизводство общества-системы, а работник, то есть субъект производства, является такой же необходимой частью капитала, как средства производства. Маркс тоже не избежал того, чтобы противопоставить работника капиталу, рабочий класс – классу капиталистов. На самом же деле и рабочие, и предприниматели – это лишь элементы и моменты в процессе расширенного самовоспроизводства, и их деятельная сила есть та потребительная ценность, которую они могут предложить обществу-системе:

«… Та потребительная ценность, которую рабочий может предложить капиталу, которую он таким образом вообще может предложить другим людям, не материализована в продукте, вообще не существует вне рабочего, следовательно, существует не действительно, а лишь в возможности, как его способность. Эта потребительная ценность становится действительностью только тогда, когда она возбуждается капиталом, приводится им в движение, ибо деятельность без предмета есть ничто или в лучшем случае есть мыслительная деятельность, о которой здесь речь не идет. Как только эта потребительная ценность получает движение от капитала, она становится определенной производительной деятельностью рабочего; это есть сама его жизнедеятельность, направленная на определенную цель, а потому выявляющаяся в определенной форме» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 46, ч. I, с. 216, перевод исправлен).

Для расширенного самовоспроизводства характерны работа и досуг «по часам». Часы – главным образом, солнечные, водяные и подобные им – существовали уже в античности, но именно появление механических часов знаменовало собой переход на следующую ступень эволюции смыслов, на котором сама деятельная сила стала предметом купли и продажи. Как говорит Дэвид Гребер, «в средневековой Европе люди говорили, что это занимает три “отченаша” или две варки одного яйца – это было широко распространено. Там, где нет часов, время измеряется действиями, а не действия – временем» (Гребер 2020, с. 143). Жизнь «по часам» происходит из средневековых монастырей, но механические часы, возникшие в XIV веке, быстро распространились на часовые башни на городских площадях (см. Мамфорд 2001, с. 347, 372). Великие географические открытия привели к открытию не только новых мест, но и нового времени: потребности морской навигации потребовали уменьшения и повышения точности механических часов и вызвали к жизни хронометр. Наемный труд по сути стал возможен только после изобретения механических часов, которые задали способ систематизации индивидуального труда и сделали возможным деление труда на части. До Нового времени сама концепция купли-продажи труда с трудом укладывалась в головах:

Во-первых, «когда приобретается абстракция – рабочая сила, то покупатель затем использует ее в то время и в тех условиях, которые определяет именно он, а не “обладатель” рабочей силы (и обычно платит за нее после того, как ее потребил). Во-вторых, система наемного труда предполагает установление метода измерения приобретенного труда с целью оплаты; обычно это делается путем внедрения второй абстракции – рабочего времени. “Мы не должны недооценивать масштаб этих двух концептуальных шагов (в первую очередь в социальном отношении, а не в интеллектуальном): они были сложны даже для римских юристов” (см.: Finley M. I. The Ancient Economy. Berkley, 1973. P. 65–66)» (Гребер 2020, с. 407).

До начала Нового времени наемным трудом занимались рабы, так как переход от рабства к наемному труду было проще себе представить, чем переход к наемному труду от состояния свободного ремесленника или крестьянина (см. Гребер 2020, с. 141-142). Развитие наемного труда в Европе является отчасти результатом расширения европейской торговли и завоеваний за пределы континента. Отношения, связанные с наймом моряков и солдат, переносились на отношения с рабочими внутри самой Европы. В Новое время концепция наемного труда распространилась на все общество, превратив его в коммерческое. Купля-продажа рабочей силы стала возможна только тогда, когда работники оказались отделены от тех средств производства, которые прежде позволяли им вести даточное или простое товарное хозяйство:

«… Существенное условие, необходимое для того, чтобы владелец денег мог найти на рынке рабочую силу как товар, состоит в том, что владелец рабочей силы должен быть лишен возможности продавать товары, в которых овеществлен его труд, и, напротив, должен быть вынужден продавать как товар самое рабочую силу, которая существует лишь в его живом организме» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 179).

Расширение товарного производства сопровождалось отделением места производства от места потребления, то есть рабочего места от домохозяйства, и отделением средств производства от непосредственного производителя и от его повседневной деятельности. «Для того чтобы кто-то имел возможность продавать отличные от его рабочей силы товары, он должен, конечно, обладать средствами производства, например сырьем, орудиями труда и т. д.» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 179). Лишение крестьян и ремесленников их орудий труда в виде полей и мастерских было основным условием для превращения их деятельности в наемный труд.

Коммерциализация деятельной силы связана как с разрушением традиционной общины и потерей возможностей для самообеспечения в деревне, так и с развитием промышленности и торговли в городах. Вацлав Смил называет это «толкающие и тянущие силы миграции» (Смил 2020, с. 340, перевод исправлен). В качестве одного из «толкающих» факторов традиционно рассматривается политика огораживания. Однако до XVIII века огораживания происходили в основном за счет изменения баланса сил внутри самих общин, раскачиваемых ветрами коммерческой революции. К 1700 году система открытых полей (при которой участки, обрабатываемые разными хозяйствами, не огораживаются и после сбора урожая возвращаются в общинное пользование) сохранялась лишь на 29% всей территории Великобритании. Только в XVIII веке огораживания стали проводить посредством парламентских актов, так что к 1850 году система открытых полей сохранилась лишь на 8% территории страны (см. Мокир 2017, с. 278). «Тянущими» факторами, которые привели к разрушению самообеспечения и даточного обращения в деревне и основанной на них традиционной общины, стали новые центры континентальной и морской торговли, центры добывающей и перерабатывающей промышленности. Индустриализация начиналась исподволь как надомное производство, когда крестьяне выполняли на дому заказы, размещаемые скупщиками, и лишь постепенно развернулась в фабричное производство, которое потребовало масштабной миграции из деревень в города.

Расширенное потребление есть производство деятельной силы

В традиционном обществе люди воспроизводят свою деятельную силу в общинах, удовлетворяя свои минимальные потребности посредством самообеспечения. В коммерческом обществе рабочие воспроизводят себя и свои семьи, продавая свою рабочую силу. Коммерциализация деятельной силы неразрывно связана с формированием развитого товарного хозяйства, при котором рабочий и его семья не могут самостоятельно воспроизвести себя, поскольку из-за возросшей специализации они больше не могут производить все множество необходимых им продуктов:

«Собственник рабочей силы смертен. Следовательно, чтобы он непрерывно появлялся на рынке, как того требует непрерывное превращение денег в капитал, продавец рабочей силы должен увековечить себя, “как увековечивает себя всякий индивидуум, т. е. путем размножения”. Рабочие силы, исчезающие с рынка вследствие изнашивания и смерти, должны постоянно замещаться по меньшей мере таким же количеством новых рабочих сил. Сумма жизненных средств, необходимых для производства рабочей силы, включает в себя поэтому жизненные средства таких заместителей, т. е. детей рабочих» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 182).

Простое потребление для большинства членов традиционной общины сводилось к удовлетворению минимальных потребностей, необходимых для выживания, и эти минимальные потребности оставались по существу неизменными из поколения в поколение. В условиях традиционного хозяйства принцип наименьшего действия принимал форму минимизации труда. Высокий уровень рождаемости и большая семья были одним из компонентов простого самовоспроизводства:

«Энергозатраты на беременность и выращивание еще одного ребенка пренебрежимо малы по сравнению с его трудовым вкладом, а тот можно получать с очень раннего возраста. Как замечает исследователь: “Иметь много детей и передавать им трудовые обязанности как можно раньше является высокорациональным поведением в крестьянских обществах, где хорошая жизнь равняется минимальным трудовым затратам, а вовсе не обладанию большим количеством имущества”» (Смил 2020, с. 126).

Необходимо повторить, что экономия физических усилий не была связана с леностью крестьян, а вытекала из стратегии сохранения достигнутого: «…Упорное подчеркивание того факта, что крестьяне всегда и всюду рассматривали праздность как первичную социальную ценность, неприемлемо» (Смил 2020, с. 126).

Большая семья, характерная для крестьянской общины, продолжала существовать и даже укрепляться в городах XVIII – XX веков, в том числе благодаря эксплуатации детского труда. Для раннего промышленного рабочего дети имеют даже большую ценность, чем для крестьянина. Затраты деятельности на обучение рабочего в середине XIX века едва ли превосходили, а на самом деле, видимо, отставали, от таких же затрат на обучение ремесленника в середине XVII века. Ремесленный труд требовал нескольких лет ученичества, а дети, занятые на европейских фабриках в XIX веке, не получали почти никакого обучения. Иными словами, минимальное действие на производство рабочего для фабрики было, возможно, даже меньше, чем минимальное действие, необходимое для производства ремесленника парой столетий раньше. Однако в течение XIX века ситуация стала меняться по мере перехода к расширенному потреблению.

Расширенное потребление состоит в постоянном и все более быстром развертывании потребностей. В коммерческом обществе потребности возрастают не только от поколения к поколению, но и для одного поколения на протяжении его жизни. При этом на каждом этапе потребности рабочих и их семей остаются необходимыми потребностями, то есть в общем случае не превышают тех требований, которые выдвигаются по отношению к рабочей силе со стороны общества-системы:

«Размер так называемых необходимых потребностей, равно как и способы их удовлетворения, сами представляют собой продукт истории и зависят в большой мере от культурного уровня страны, между прочим в значительной степени и от того, при каких условиях, а следовательно, с какими привычками и жизненными притязаниями сформировался класс свободных рабочих. Итак, в противоположность другим товарам определение стоимости рабочей силы включает в себя исторический и моральный элемент. Однако для определенной страны и для определенного периода объем и состав необходимых для рабочего жизненных средств в среднем есть величина данная» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 182).

По мере коммерциализации деятельной силы необходимая деятельность постепенно и во все большей степени превращается в стоимость рабочей силы, то есть необходимую стоимость, равную стоимости потребительных ценностей, необходимых для удовлетворения потребностей рабочих и их семей. Энтропия рабочей силы не тождественна ее стоимости, в отличие от Маркса мы не сводим стоимость рабочей силы к количеству труда, необходимого на ее воспроизводство, но необходимая стоимость является показателем требований, предъявляемых обществом к энтропии рабочей силы и сложности труда.

Исторический процесс коммерциализации деятельной силы, превращения необходимой деятельности в необходимую стоимость, имеет свои пределы. В коммерческом обществе место и время работы обособляются от места и времени потребления, а товары и услуги поступают в потребление из производства посредством обращения. Однако и в коммерческом обществе деятельная сила воспроизводится не только за счет деятельности, которая осуществляется на предприятиях, превращаясь в стоимость, но и за счет самообеспечения, то есть внутри домашнего хозяйства. Семья, домашнее хозяйство ставят пределы расширению коммерческого общества, и на протяжении всей своей истории капиталистическое общество-система стремится преодолеть эти пределы.

Люди воспроизводят себя не только в рабочее, но и во внерабочее время, не только в рамках предприятий, но и в рамках домохозяйств. Потребности рабочего и его семьи удовлетворяются как путем потребления товаров и услуг, приобретенных за заработную плату, так и путем удовлетворения потребностей за пределами коммерческого общества: человек спит, питается и выполняет множество других действий, не уплачивая за это деньги. Необходимая деятельность включает в себя не только необходимый труд – производство на предприятиях потребительных ценностей, которые затем поступают в домохозяйства через обращение, но и необходимое потребление – домашние дела и их результаты: приготовление блюд, поход в магазин, уборка квартиры и т. д. и т. п. Если необходимый труд превращается в деньги, в необходимую стоимость, то необходимое потребление превращается непосредственно в продукты и услуги самого домохозяйства. Равным образом прибавочная деятельность включает в себя не только прибавочный труд – то есть производство присваиваемой капиталистами прибавочной стоимости, но и прибавочное потребление – то есть досуг или свободное время.

Выше мы видели, что в традиционном обществе подход работников к распределению времени состоял в том, чтобы между доходом и досугом выбирать досуг, и весь напор расширенного потребления с его потребительством и накопительством был направлен на то, чтобы побудить работников больше работать, а не заниматься собой. Этому напору противостояли природные ограничители. Смыслы эволюционируют, меняя границы между производством и потреблением, между необходимой и прибавочной деятельностью, но общий бюджет времени остается ограничен не только 24 часами, составляющими сутки, но и психофизиологическими особенностями человека – например, продолжительностью сна, необходимой для восстановления сил. Хотя необходимая продолжительность сна различна для разных людей, для большинства она колеблется вокруг 7 – 8 часов в сутки.

Иллюстрация 5. Добавленная деятельность, или распределение времени

На иллюстрации 5 мы делим рабочую деятельность на необходимый и прибавочный труд. Для Маркса это деление означало также деление всего рабочего времени на необходимое и прибавочное рабочее время. В действительности было бы правильнее говорить, что каждая минута рабочего времени содержит и необходимые, и прибавочные элементы. Таким образом, в целом добавленная деятельность делится на четыре части. Из этих четырех частей потребление работника включает в себя три части – быт h, необходимый труд v и досуг f. Прибавочный труд m и его продукты отчуждаются от рабочих и образуют источник для доходов капиталистов:

«Производство прибавочной стоимости или нажива – таков абсолютный закон этого способа производства. Рабочая сила может быть предметом продажи лишь постольку, поскольку она сохраняет средства производства как капитал, воспроизводит свою собственную стоимость как капитал и в неоплаченном труде доставляет источник добавочного капитала» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 632).

В главе 2 мы показали, что сложность смысла, измеренная в культурных битах, в среднем сходится к энтропии человека как источника (контр)фактов. Это означает, что сложность деятельности рабочего в среднем сходится к энтропии рабочей силы, рабочая деятельность сходится к необходимому труду. Откуда же тогда берутся прибавочный труд и прибавочная стоимость? Они вытекают не из личных потребностей и способностей рабочего, а из социально-культурного порядка, из разницы между личной сложностью и сложностью общества-системы в целом. Эта разница проявляет себя двумя способами. Первый способ Маркс называл абсолютной, а второй способ – относительной прибавочной стоимостью. Первый способ состоит в том, что капиталистический порядок принуждает рабочего работать больше, чем это необходимо для воспроизводства его самого и его семьи. Второй способ состоит в том, что общество-система вырабатывает такие методы производства, которые повышают производительность и позволяют уменьшить количество труда и рабочего времени, необходимых для воспроизводства рабочего и его детей:

«Прибавочную стоимость, производимую путем удлинения рабочего дня, я называю абсолютной прибавочной стоимостью. Напротив, ту прибавочную стоимость, которая возникает вследствие сокращения необходимого рабочего времени и соответствующего изменения соотношения величин обеих составных частей рабочего дня, я называю относительной прибавочной стоимостью» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 325).

В традиционном обществе важнейшим отношением было отношение между прибавочной и необходимой деятельностью, между источником досуга и источником выживания. В обществе, основанном на купле-продаже труда, важнейшим отношением становится отношение между прибавочной и необходимой стоимостью, между источником прибыли и источником заработной платы. В коммерческом обществе норма прибавочной деятельности превращается в норму прибавочной стоимости. Вся история капитала есть история увеличения прибавочного труда за счет сокращения трех других частей добавленной деятельности:

«“Что такое рабочий день?” Как велико то время, в продолжение которого капитал может потреблять рабочую силу, дневную стоимость которой он оплачивает? Насколько может быть удлинен рабочий день сверх рабочего времени, необходимого для воспроизводства самой рабочей силы? На эти вопросы, как мы видели, капитал отвечает: рабочий день насчитывает полных 24 часа в сутки, за вычетом тех немногих часов отдыха, без которых рабочая сила делается абсолютно негодной к возобновлению своей службы. При этом само собой разумеется, что рабочий на протяжении всей своей жизни есть не что иное, как рабочая сила, что поэтому все время, которым он располагает, естественно и по праву есть рабочее время и, следовательно, целиком принадлежит процессу самовозрастания стоимости капитала. Что касается времени, необходимого человеку для образования, для интеллектуального развития, для выполнения социальных функций, для товарищеского общения, для свободной игры физических и интеллектуальных сил, даже для празднования воскресенья – будь то хотя бы в стране, в которой так свято чтут воскресенье, – то все это чистый вздор!» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 274).

Глядя на современную ему хозяйственную практику раннего промышленного общества, Маркс отмечал, что потребление рабочих оказывается сведено к необходимому труду (стоимости рабочей силы) v и к «немногим часам» необходимого потребления h, что прибавочное потребление по существу исчезло, и все время жизни рабочего оказывается подчинено извлечению прибавочного труда m, присваиваемого капиталистами. Таким образом, потребление сводилось к простому воспроизводству рабочей силы, к повторению одного и того же минимального субъекта из поколения в поколение. Во времена, когда Маркс писал «Капитал», сколько-нибудь серьезное образование для представителей рабочего класса было практически исключено:

«Для того чтобы преобразовать общечеловеческую природу так, чтобы она получила подготовку и навыки в определенной отрасли труда, стала развитой и специфической рабочей силой, требуется определенное образование или воспитание, которое, в свою очередь, стоит большей или меньшей суммы товарных эквивалентов. Эти издержки на образование различны в зависимости от квалификации рабочей силы. Следовательно, эти издержки обучения – совершенно ничтожные для обычной рабочей силы – входят в круг стоимостей, затрачиваемых на ее производство» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 182-183).

В этом состояло принципиальное отличие рабочего от капиталистического предпринимателя. Как и рабочий, предприниматель получает свои доходы от работы, от участия в процессе производства, тот и другой являются работниками. Однако рабочий и предприниматель выполняют в производстве две принципиально разные функции. Предприниматели занимаются созданием и организацией рабочих мест, а рабочие – трудом, то есть приведением рабочих мест в движение. Соответственно этому деятельную силу можно разделить на предпринимательскую и рабочую силу. На ранних этапах расширенного самовоспроизводства предпринимательская деятельность была значительно сложнее, чем труд рабочего, и опыт предпринимателя был гораздо богаче, чем опыт рабочего. Однако по мере развития производства необходимый опыт рабочего постепенно приближался к опыту предпринимателя. Возрастание смыслов, происходившее по мере развития капиталистического общества-системы, вело к возрастанию сложности рабочей силы. К концу XIX века и в особенности в XX веке учеба и игра уже были деятельностью, необходимой для воспроизводства работника, будь то предприниматель или рабочий.

Эволюция общества-системы показала, что возрастание сложности средств деятельности требует возрастания сложности деятельной силы, накопление капитала на одной стороне требует накопления культурного и индивидуального опыта на другой стороне. Расширенное самовоспроизводство общества-системы требует расширенного потребления. А такое расширенное потребление, то есть накопление деятельной силы, может осуществляться только за счет прибавочной деятельности. Образование и воспитание требуют не только большей или меньшей суммы товарных эквивалентов сверх необходимого труда, то есть участия в прибавочной стоимости, но и того или иного свободного времени. Начальное, среднее и высшее образование представляют собой не что иное, как прибавочную стоимость и досуг, расходуемые на накопление культурного и индивидуального опыта, то есть накопление деятельной силы – как в ее форме предпринимательской силы, так и в ее форме рабочей силы.

В XX веке деятельную силу стали называть «человеческим капиталом». Маркс в свое время подвергал критике это понятие, когда указывал, что продавая рабочую силу, рабочий получает лишь необходимую стоимость, но не участвует в присвоении прибавочной стоимости, и что поэтому рабочую силу называть капиталом неправильно:

«Эти экономисты говорят: одни и те же деньги реализуют здесь два капитала; покупатель – капиталист – превращает свой денежный капитал в живую рабочую силу, которую он присоединяет к своему производительному капиталу; с другой стороны, продавец – рабочий – превращает свой товар – рабочую силу – в деньги, которые он расходует как доход, благодаря чему он как раз и оказывается в состоянии снова и снова продавать свою рабочую силу и таким образом сохранять ее; следовательно, сама его рабочая сила и есть его капитал в товарной форме, являющийся постоянным источником его дохода. В действительности же рабочая сила есть его достояние (постоянно возобновляющееся, воспроизводящееся), а не капитал» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 24, с. 499).

Однако развитие начального, а затем среднего и высшего образования по сути означали, что рабочий класс стал принимать участие в присвоении прибавочной деятельности – как в форме прибавочной стоимости, так и в форме досуга. Участие в прибавочной стоимости принимало самые разные виды: рост заработной платы, государственное финансирование образования, пособия на детей, пособия на период безработицы, на повышение квалификации или смену профессии и т. д. При этом с возрастанием деятельной силы росла величина необходимой деятельности. То количество деятельности, которое считалось достаточным для формирования работника в XIX веке, стало совершенно недостаточным столетие спустя. Если в середине XIX века нормой был детский труд на промышленных предприятиях, то есть человек мог вступать в процесс производства, не имея по сути дела никакого образования и опыта, то в середине XX века нормой уже было обучение до наступления совершеннолетия.

Процессы перераспределения прибавочной стоимости носили и субъективный, и объективный характер: они были вызваны и борьбой со стороны рабочего класса за повышение заработной платы, социальные гарантии и сокращение рабочего дня, и потребностями в более квалифицированной рабочей силе со стороны капиталистических предприятий. Чем шире участвовал рабочий класс в присвоении прибавочной деятельности и ее результатов, тем меньше поводов у него было к борьбе с капиталистическим порядком:

«Каким же образом большинству обществ удалось избежать “неизбежной классовой борьбы” и коммунистической революции, предсказанной в “Манифесте”? Согласно одной из теорий прогнозы не оправдались, поскольку угроза революции подтолкнула промышленно развитые страны внедрить меры, направленные на смягчение межклассовой напряженности и неравенства, например за счет расширения избирательных прав и возможности перераспределять богатство, а также роста государства всеобщего благосостояния. Однако есть и альтернативная теория, которая ссылается на критическую роль, которую человеческий капитал начал играть в процессе производства в эпоху индустриализации. Согласно этой точке зрения инвестиции в образование и обучение рабочей силы профессиональным навыкам обретали все большую важность для капиталистов, которые пришли к пониманию, что из всего капитала, находящегося в их распоряжении, именно человеческий является ключевым фактором, способным предотвратить снижение их прибыли» (Галор 2022, с. 89-90).

Потребление, сводящееся к быту h и необходимому труду v, позволяет воспроизводить рабочую силу лишь в постоянном масштабе, обеспечивает лишь простое ее воспроизводство. Для того, чтобы рабочая сила воспроизводилась в расширенном масштабе, чтобы она превратилась в человеческий капитал, необходимо, чтобы потребление включало в себя также некоторую величину досуга f и некоторую долю прибавочной стоимости m. Как расширение производства на предприятии требует инвестиций I, так и расширение деятельной силы, повышение ее квалификации и сложности выполняемого ею труда требует вложений в личные опыт и образование, то есть энвестиций E. Если инвестиции производятся за счет части прибавочной стоимости – прибыли или средств, привлекаемых в счет будущей прибыли, – то энвестиции производятся за счет прибавочной деятельности – досуга и части прибавочной стоимости, которую мы называем надбавкой.

Реальный и номинальный капитал

Коммерческая революция привела к становлению капиталистического предприятия, на котором рабочее место отделяется от места потребления, рабочее время отделяется от времени потребления. Производительный капитал, необходимый для такого предприятия, делится на две части, постоянную и переменную:

«…Та часть капитала, которая превращается в средства производства, т. е. в сырой материал, вспомогательные материалы и средства труда, в процессе производства не изменяет величины своей стоимости. Поэтому я называю ее постоянной частью капитала, или, короче, постоянным капиталом. Напротив, та часть капитала, которая превращена в рабочую силу, в процессе производства изменяет свою стоимость. Она воспроизводит свой собственный эквивалент и сверх того избыток, прибавочную стоимость, которая, в свою очередь, может изменяться, быть больше или меньше. Из постоянной величины эта часть капитала непрерывно превращается в переменную. Поэтому я называю ее переменной частью капитала, или, короче, переменным капиталом» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 220).

В отличие от Маркса, мы не сводим источник прибавочной стоимости к одной только рабочей силе, к труду рабочего. Как уже было показано, источником прибавочной деятельности, а следовательно и источником прибавочной стоимости, является разница между энтропией деятельной силы и сходящейся к ней сложности труда рабочих и предпринимателей с одной стороны – и энтропией общества-системы в целом и сходящейся к ней сложности совокупной деятельности с другой стороны. Это означает, что источником прибавочной стоимости является не голая сила рабочего, лишенного каких-либо средств, а деятельная сила работника, вооруженного средствами производства. В условиях капиталистического производства работник или трудовой коллектив, находящиеся за пределами предприятия, то есть лишенные средств производства, не в состоянии произвести ни необходимую, ни прибавочную стоимость. И необходимая, и прибавочная стоимость являются продуктами рабочей деятельности, осуществляемой на капиталистическом предприятии. Такую деятельность могут вести лишь рабочие и предприниматели, соединенные со средствами производства. Сложность средств производства является неотъемлемой частью сложности труда. Не только переменный, но и постоянный капитал является источником добавленной стоимости – и ее необходимой, и ее прибавочной частей.

При этом капиталистический, или расширенный, порядок служит средством для извлечения прибавочной стоимости, понуждая рабочего производить больше труда, работать дольше и более интенсивно, чем это было бы необходимо для простого воспроизводства его самого и его семьи. Маркс сводил это понуждение к эксплуатации: «В процессе производства капитал развился в командование над трудом, т. е. над действующей рабочей силой, или самим рабочим. Персонифицированный капитал, капиталист, наблюдает за тем, чтобы рабочий выполнял свое дело как следует и с надлежащей степенью интенсивности» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 319). Однако на деле порядок действует и через самоэксплуатацию, которая вызывается возможностью получить надбавку и культурой* потребительства.

Эксплуатация рабочих со стороны капиталистов проявляла себя наиболее ярко на ранних этапах промышленной революции в форме удлинения рабочего дня, то есть при производстве абсолютной прибавочной стоимости: «… Чрезмерное удлинение рабочего дня предстало перед нами как характернейший продукт крупной промышленности» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 519). Однако, если величина рабочего дня ограничивается, как это происходило и законодательно, и на практике, то уменьшение необходимой части рабочего дня за счет повышения производительности, то есть производство относительной прибавочной стоимости, нельзя свести к одной лишь эксплуатации. В этом случае становится очевидно, что рабочие производят больше, чем потребляют, потому что они участвуют в социально-культурном процессе разделения, сложения и умножения смыслов.

Капитал, задействованный на капиталистическом предприятии, мы называем реальным капиталом. По существу, реальный капитал – это и есть действующее капиталистическое предприятие. Иными словами, реальный капитал – это капиталистическое производственное действие и его результат. Процесс кругооборота реального капитала проходит через три стадии, включающие в себя денежный капитал Д, товарный капитал Т и производительный капитал П. Как и Маркс, мы разделяем производительный капитал на постоянный и переменный – постольку, поскольку постоянный капитал c превращается в средства производства Сп, а переменный капитал v – в живую деятельную силу Р.

«Первая стадия: Капиталист появляется на товарном рынке и на рынке труда как покупатель; его деньги превращаются в товар, или проделывают акт обращения Д – Т.

Вторая стадия: Производительное потребление купленных товаров капиталистом. Он действует как капиталистический товаропроизводитель; его капитал совершает процесс производства. Результатом является товар большей стоимости, чем стоимость элементов его производства.

Третья стадия: Капиталист возвращается на рынок как продавец; его товар превращается в деньги, или проделывает акт обращения Т – Д.

Следовательно, формула для кругооборота денежного капитала такова: Д – Т … П … Т' – Д', где точки обозначают, что процесс обращения прерван, а Т', равно как и Д', означает Т и Д, увеличенные на прибавочную стоимость» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 24, с. 31).

Эта схема применима не только к промышленному, но и к торговому, финансовому и любому иному капиталистическому предприятию, целью которого является получение и накопление прибавочной стоимости или прибыли. При этом меняется только характер необходимых товаров, рабочей силы и средств производства: например, для торгового предприятия средства производства сводятся к торговому оборудованию и товарам для перепродажи, для финансового предприятия – к биржевым терминалам и ценным бумагам и т. д. Во всех этих случаях ведение предприятия предполагает наем рабочей силы и покупку средств производства, необходимых для осуществления производственного процесса – будь то в сфере промышленности, торговли, услуг или финансов. Во всех этих случаях результатом производственного процесса является продукт, который в своей товарной форме Т' должен быть продан на рынке, превращен в Д', и дело не меняется от того, является ли этим продуктом промышленное изделие, товар в розничной или оптовой сети, услуга или финансовый продукт.

Принципиально иной характер имеет кругооборот второго вида капитала, который Маркс называл фиктивным, а мы называем номинальным. Это – капитал, обращение которого не предполагает организации какого-либо предприятия. Обращение номинального капитала основано на участии капиталиста в прибылях капиталистических предприятий посредством инвестирования в ценные бумаги и иные активы, то есть в права собственности:

Иллюстрация 6. Обращение реального капитала Д₁ – Д₁' и обращение номинального капитала Д₂ – Д₂'.

Таким образом, денежный капитал Д играет двоякую роль. Как элемент в обращении реального капитала Д₁ он служит созданию прибавочной стоимости в процессе производства, возрастая до Д₁'. Как элемент в обращении номинального капитала Д₂ он служит извлечению дохода от инвестиций в ценные бумаги и другие права, возрастая при этом до Д₂'. Исторически денежный капитал Д₂ начинается с отдельных актов кредитования предприятий и с формирования сравнительно небольших кредитных и банковских капиталов, но становление капиталистического общества-системы захватывает и сферу кредита, разделяя, складывая и умножая кредитные действия, превращая кредитные операции в систему номинального капитала, вплоть до огромных акционерных обществ. «Кредит создает акционерный капитал» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 25, ч. II, с. 9). Необходимо подчеркнуть, что процент не является продуктом финансового предприятия, которое выполняет функции посредника при осуществлении инвестиций. Процент извлекается из кредитуемого предприятия. Брокер не производит доходы держателей ценных бумаг, он производит лишь услугу, за которую получает свою комиссию.

Реальный капитал, или предприятие, приносит прибыль. Номинальный капитал, или собственность, приносит процент. Доходы на номинальный капитал мы называем процентом на капитал или просто процентом, хотя в хозяйственном обиходе они имеют самое разное наименование в зависимости от вида актива, в который осуществляется инвестирование. Это касается, например, дивидендов, и в целом доходов от вложений в акции. Как выразился Маркс, «прибыль принимает здесь чистую форму процента» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 25, ч. I, с. 480). Если реальный капитал служит процессу производства капитала – извлечению прибавочной стоимости из процесса производства, то номинальный капитал служит процессу обращения капитала – извлечению процента из действующих предприятий, перетоку стоимости между странами, отраслями и предприятиями, направлению капитала в те предприятия, от которых инвесторы ожидают наибольшей доходности. Реальный и номинальный капиталы есть лишь две формы капитала как самовозрастающей стоимости. Маркс называл эту самовозрастающую стоимость, пронизывающую все условия деятельности в коммерческом обществе, капиталом или капитальной стоимостью: «Средства производства, с одной стороны, рабочая сила – с другой, представляют собой лишь различные формы существования, которые приняла первоначальная капитальная стоимость в результате совлечения с себя денежной формы и своего превращения в факторы процесса труда» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 220).

В условиях капиталистического производства средства деятельности «оживают» и предстают перед нами в лице собственников номинального капитала – собственного и заемного. Связь между стоимостью средств деятельности и номинальным капиталом можно наглядно увидеть в балансе капиталистического предприятия. Если отвлечься от дебиторской и кредиторской задолженностей, связанных с состоянием текущих расчетов, то пассивы предприятия сводятся к номинальному капиталу, равному сумме собственного капитала, заемного капитала и нераспределенной прибыли, а активы – к реальному капиталу, воплощенному в товарах, деньгах и средствах производства.

Иллюстрация 7. Баланс капиталистического предприятия

Капиталист, учредивший предприятие за счет собственного денежного капитала, выполняет обе функции – функцию активного организатора реального производства, или предпринимателя, и функцию пассивного собственника номинального капитала, или инвестора. Такой капиталист получает всю прибыль, которую приносит предприятие. Если же предприятие учреждается за счет привлечения стороннего денежного капитала – как, например, в случае учреждения корпорации – то акционеры, пассивные капиталисты, получают процент, а руководители предприятия, которые выполняют функцию активного капиталиста, получают разницу между валовой прибылью и процентом – чистую прибыль или предпринимательский доход. В этом предельном случае доход активного капиталиста сводится к доходу от предпринимательской деятельности, то есть представляет собой некоторую разновидность доходов от деятельности.

В этом разделении обнаруживается принципиальная разница между природой неопределенности и природой риска. Если прибыль предприятия выступает как интегральный показатель неопределенности, связанной с его функционированием, то отделение процента от прибыли указывает на ту часть неопределенности, которую можно превратить в риск. Процент – это показатель риска. При этом предпринимательский доход оказывается той частью неопределенности, которая принципиально не поддается превращению в риск, то есть той частью дохода, для которой в принципе нельзя рассчитать вероятность ее получения или не получения. Фрэнк Найт, который первым провел различие между неопределенностью и риском, писал в своей работе «Риск, неопределенность и прибыль» (1921):

«Следует сделать еще несколько замечаний по поводу связи между прибылью и обусловленными контрактами долями дохода. Мы уже говорили в историческом введении, что старые английские экономисты употребляли термин “прибыль” в смысле дохода собственника делового предприятия, причем последний, по сути, трактовался как инвестор. Следовательно, поскольку классическая экономическая теория занималась в основном проблемами долгосрочного периода, в ее рамках почти не проводилось различия между прибылью и процентным доходом. Признавалось, что одним из элементов дохода является заработная плата; кроме того, учитывался фактор риска. Но очень мало говорилось о том, что именно этот фактор лежит в основе различия между прибылью и процентным доходом: ведь обычный процентный доход по контракту очевидным образом содержит элемент платы за риск» (Найт 2003, с. 287).

Номинальный капитал служит решению задачи по отделению риска от неопределенности, но он не дает окончательного решения. Помимо риска, процент может включать в себя ту или иную долю неопределенности, что проявляется, например, в различной доходности по разным финансовым инструментам: в отличие от фиксированной доходности по облигациям, переменная доходность на акции включает в себя ту или иную часть предпринимательского дохода. И наоборот, предпринимательский доход включает в себя ту или иную долю процентных доходов, если его получатель является также собственником доли в капитале предприятия:

«В большинстве случаев попытки провести четкую грань между прибылью и процентом неплодотворны, поскольку чистый процент – почти столь же редкое явление и расплывчатое понятие, как и чистая прибыль. Главным фактом организации бизнеса является специализация предпринимательской функции, но по причинам, которые теперь должны быть понятны, она не может быть теоретически полной. Предприниматель почти всегда должен обладать какой-то собственностью, а владелец собственности, используемой в бизнесе, вряд ли будет свободен от всякого риска и ответственности» (Найт 2003, с. 288-289).

Несмотря на то, что между прибылью, предпринимательским доходом и процентом исторически отсутствует четкая грань, постепенно углубляющееся различие между ними является, как мы увидим, одним из тех важнейших факторов, которые определяют динамику капиталистического общества-системы.

Капитал и собственность

В традиционном обществе государь совмещал в своих руках и функции государственного управления, и право собственности на землю, то есть был политическим собственником. Политическая собственность означает, что общественные функции – например, исполнительная и судебная власть – осуществляются ради получения экономических выгод:

«В феодальном обществе многое из того, что сейчас мы, в том числе и самые рьяные приверженцы частной собственности, считаем исключительной прерогативой государственного управления, управлялось с помощью специфического механизма: на наш взгляд, дело обстояло так, как будто эти общественные функции были превращены в объект частной собственности и стали источником частного дохода. … Люди, лишенные чувства историзма, могут воспринять такую систему как сплошные “злоупотребления”. Но это совершенно нелепый взгляд. В тех исторических условиях – а, как и любая институциональная система, феодализм полностью не исчез с окончанием “собственно феодальной” эпохи – подобный механизм был единственно возможным способом осуществления функций общественного управления» (Шумпетер 2008, с. 590).

Период феодализма показал, что политическая собственность, изначально собранная в руках государя, подвержена дроблению между владельцами поместий. Коммерческая революция, которая началась в период феодальной раздробленности, в свою очередь продемонстрировала, что по мере своего дробления и в условиях конкуренции с коммерческой категорией политическая собственность лишается общественных функций и превращается в частную собственность.

В условиях средневековой политической собственности землевладелец изымает в форме ренты практически весь прибавочный продукт, поскольку присвоение прибавочного продукта основывается на внеэкономическом принуждении лично зависимого крестьянства, крестьяне получают лишь необходимый продукт и не получают надбавки, предпринимательство и предпринимательский доход практически отсутствуют. Трансформация политической земельной собственности в частную приводит к разделению земельной ренты на две части, из которых одна часть представляет собой процент на капитал, взятый в специфической форме земельного участка, а вторая часть – предпринимательский доход от деятельности, эксплуатирующей плодородие участка или выгоды его местоположения. В коммерческом обществе земля имеет стоимость постольку, поскольку она имеет смысл, и она является капиталом постольку, поскольку ее стоимость самовозрастает. В этом плане земельная собственность и ее титулы ничем не отличаются от любого другого вида активов.

Отрываясь от земли, лично зависимые работники превращаются в наемных рабочих, а наемный труд становится предпосылкой для роста масштабов производства, концентрации рабочей силы и средств производства на капиталистических фермах и фабриках, для возрастания специализации и кооперации, роста совокупной социально-культурной сложности. По мере того, как сложность общества-системы возрастала относительно сложности индивидов, возрастала и величина прибавочной стоимости, а следовательно и возможности ее накопления. Накопление прибавочной стоимости является необходимым условием для перехода от простого к расширенному самовоспроизводству. «Если оставить в стороне те помехи, которые затрудняют воспроизводство даже в прежнем масштабе, то возможны только два нормальных случая воспроизводства: Или имеет место простое воспроизводство. Или имеет место капитализация прибавочной стоимости, т. е . накопление» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 24, с. 364).

Расширенное самовоспроизводство неразрывно связано с развитием промышленности. Но промышленность не могла возникнуть одномоментно, ей предшествовал длительный процесс коммерческой революции, процесс превращения традиционного аграрного общества, основанного на культуре самообеспечения, в коммерческое общество, основанное на системе капитала. Индустриализации предшествовала коммерциализация:

«Поскольку наша цивилизация – индустриальная, современные экономисты склонны рассматривать индустриализацию как краеугольный камень экономического роста. Поскольку кредит играет первостепенную роль в финансировании новых отраслей, они часто смотрят на него как на волшебную палочку, чтобы разбудить спящий потенциал роста. История, однако, как бы предупреждает нас, что в слаборазвитой стране кредит нелегко достается тем, у кого нет капитала, что индустриализации должна предшествовать коммерциализация» (Lopez 1976, p. 6-7).

В традиционном обществе условия производства предстают в их натуральной форме, количество смыслов здесь выражается в технических единицах: пудах хлеба, му земли, ярдах ткани. По мере перехода к развитому товарному производству добавленная деятельность превращается в добавленную стоимость и условия производства предстают в виде не только технических, но и стоимостных единиц. Это превращение не сводится к появлению новых единиц измерения, оно отражает интеграцию разрозненных общин в единое общество-систему и становление стоимости как общественно необходимой массы культурных битов.

Концентрация рабочей силы и средств производства на капиталистических предприятиях подчиняется законам строения смыслов, превращающимся в законы строения капитала. Как было показано в главе 3, строение смысла – это отношение между той массой смыслов, которая заключена в средствах деятельности, и той массой смыслов, которая заключена в субъекте. Применительно к капиталистическому производству Маркс называл это отношение техническим строением капитала:

«Рассматриваемый со стороны материала, функционирующего в процессе производства, всякий капитал делится на средства производства и живую рабочую силу; в этом смысле строение капитала определяется отношением между массой применяемых средств производства, с одной стороны, и количеством труда, необходимым для их применения, – с другой» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 626).

Поскольку в капиталистическом обществе-системе субъект превращается в рабочую и предпринимательскую силу, а средства производства – в капитал, постольку техническое строение капитала с необходимостью дополняется его стоимостным строением: «Рассматриваемое со стороны стоимости, строение определяется тем отношением, в котором капитал делится на постоянный капитал, или стоимость средств производства, и переменный капитал, или стоимость рабочей силы, т. е. общую сумму заработной платы». Стоимостное строение капитала, «поскольку оно определяется техническим строением и отражает в себе изменения технического строения», Маркс называет органическим строением капитала (см. Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 626).

Чем выше необходимая стоимость (то есть стоимость рабочей и предпринимательской силы) относительно стоимости средств производства, тем ниже стоимостное строение капитала; и напротив, чем больше величина постоянного капитала относительно величины переменного капитала, тем выше строение капитала. Еще раз оговоримся, что в отличие от Маркса мы включаем в необходимую стоимость и, следовательно, переменный капитал также ту часть предпринимательских доходов, которая необходима для простого воспроизводства деятельной силы предпринимателей. В неоклассической экономической теории существует понятие, аналогичное строению капитала – глубина капитала. Чем больше стоимость средств производства относительно числа работников или стоимости их труда, тем глубже капитал.

Хотя капиталистические предприятия были результатом безличного процесса коммерческой революции, соединившего людей в новых, не виданных прежде общностях, они были основаны также на новом типе личности, ставящей успех на коммерческом поприще превыше церковной или военной карьеры, и посвящающей коммерции всю свою жизнь:

«… Лишь тогда, когда капиталистическое предпринимательство – сперва в области торговли и финансов, затем в области горнодобычи и, наконец, в промышленности – показало, какие оно сулит перспективы, особо одаренные и дерзновенные личности стали наконец обращаться к бизнесу» (Шумпетер 2008, с. 504). «… Имеется различие между тем, когда человек делает то, что он считает основным делом своей жизни, к которому он готовит себя постоянно, которое является для него мерилом личного успеха или неудачи, и тем, когда человек занимается несвойственным ему делом, к которому не располагает ни его обычная работа, ни его менталитет» (Шумпетер 2008, с. 509).

Лишь то предприятие имеет успех, за которым стоит личный интерес и сила воли предпринимателя. Именно личность предпринимателя является ключевой для создания капиталистического предприятия. «Его роль, хотя она и не может сравниться славой с ролью больших и малых средневековых военачальников, также есть и была одной из форм индивидуального лидерства, основанной на авторитете личности и личной ответственности за успех» (Шумпетер 2008, с. 514).

Возрастание смыслов приводит не только к переходу от традиционного общества к коммерческому, не только к переходу от самообеспечения к капиталу, но и к переходу от частного владения к частной собственности. Общая теория капитала, думается, со временем сможет дать ответ на вопрос, поставленный Виктором Новожиловым в его последней работе «Рост и развитие» (около 1970 года):

«Как математически отобразить степень соответствия той или иной формы собственности состоянию (уровню развития) производительных сил? Формулировки этого закона, которые даны основоположниками марксизма-ленинизма, не представляют такой возможности. Для математической интерпретации марксистской теории развития экономики нужны указания на те количественные изменения в состоянии производительных сил, от которых зависят количественные характеристики соответствия каких-то показателей производственных отношений, приводящих к качественным изменениям формы собственности на средства производства. Концепция Маркса содержит огромный материал, но не в подготовленном для формализации виде. В нем нужно еще отыскать количественные законы развития» (Новожилов 1995, с. 61).

Предварительные соображения могли бы состоять в том, что смена форм собственности определяется численностью людей и сложностью смыслов, которые организуются в рамках этих форм, а также соотношением между культурным отбором и выбором. «…Нужно определить пределы информационной мощности для систем, возможные при различных формах собственности … Информационная мощность управляющей системы – это функция от числа возможных состояний управляемой системы» (Новожилов 1995, с. 66, 70). Для сколько-нибудь полного ответа на этот вопрос, конечно, необходимы дальнейшие исследования.

В главе 3 мы показали, что в процессе возрастания социально-культурного порядка частное владение как право пользователя, основанное на его личном труде, в традиционном обществе постепенно дополнялось, а иногда и замещалось политической собственностью как правом непользователя, основанным на политических, экономических и культурных* нормах. В коммерческом обществе частное владение почти полностью вытесняется частной собственностью, непосредственные производители утрачивают право распоряжаться необходимыми им средствами производства и вынуждены продавать не продукты своего труда, а свою рабочую силу. «Частная собственность, основанная на личном труде, вытесняется капиталистической частной собственностью, основанной на эксплуатации чужого труда, на труде наемном» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 19, с. 250).

Частная собственность возникает в интересном промежутке между частным владением и политической собственностью. Частное владение соответствует низкому техническому строению капитала: деревянная соха или прялка имеют относительно небольшую сложность по сравнению со сложностью рабочей силы. Политическая собственность соответствует высокому строению капитала – например, крупные ирригационные системы гораздо сложнее, чем те рабочие, которые используют их в качестве средств производства. По мере накопления прибавочной стоимости и возрастания смыслов деятельность уже не может быть организована на основе частного владения: крестьянин может в одиночку изготовить для себя деревянную соху, но не стальной плуг или тем более трактор. Но деятельность не может быть организована и на основе одной только политической собственности: государство не может эффективно вести большое количество разнообразных предприятий, если для каждого из этих предприятий нет лично заинтересованного владельца.

Хотя частная собственность развивалась благодаря накоплению прибыли и возрастанию реальных капиталов, именно номинальный капитал стал воплощением капиталистической частной собственности. При этом частная собственность возрастала как за счет разорения и захвата частных владений, так и за счет дележа политической собственности и владений общин:

«Общепринятая модель предполагает, что прежде возникает эффективное частное обладание, а затем уже создается государство, чтобы его легитимировать. В определенной степени именно это и происходило начиная с XII века в рамках движения огораживания как части перехода к капитализму. Но, как мы видели в первых главах, эффективное частное обладание вплоть до настоящего момента обычно создавалось с помощью государства. Обычно дезинтеграция обширного государства давала провинциальным агентам и союзникам возможность захватывать и удерживать публичные общественные ресурсы в собственных интересах. Сущностно необходимой предпосылкой этого была возможность спрятать ресурсы из публичного владения» (Манн 2018-2019, т. 1, с. 566-567).

Развитие частной собственности не сводилось к присвоению ресурсов государств и частных владельцев, в ходе этого развития подрывались и основы общинного владения. Наряду с частными благами, которые можно разделить между индивидами, существуют также общественные блага, которые невозможно разделить, которые могут находиться лишь во владении общины в целом. Трагедия общины состояла в том, что в условиях, когда частное владение превращается в частную собственность, община оказывается не способна выступать как единое целое, как субъект коллективного действия и субъект общественного выбора. Выгоды от общих ресурсов разделяются между частными лицами, но частные лица не могут договориться между собой, как воспроизводить эти ресурсы. Трагедия общины являлась следствием разделения социально-культурного порядка, разложения традиционных социальных связей, утраты доверия между членами общины.

Прирост социально-культурной сложности, то есть сложности совокупной деятельности, основанной на специализации и кооперации, невозможен без разделения социально-культурного порядка. Разделение порядка направлено на преодоление неопределенности, и как таковое оно ведет к отделению рисков от неопределенности и к разделению рисков. Важнейшими чертами в возрастании капиталистического порядка стали отделение собственности от владения, отделение номинального капитала от реального капитала, отделение процента от прибыли. Впрочем, номинальный капитал вовсе не является первым или последним из известных людям способов разделять риски. Исторически разделение рисков было построено на технологических, организационных и психологических механизмах: накопление и распределение урожая, комменда и акционерные общества, страхование и перестрахование, налоговый и корпоративный контроль и т. д. и т. д.:

«… Комменда была ближайшим средневековым предшественником наших акционерных обществ, которые привлекают инвестиции любого размера от самых разных людей, несут ограниченную ответственность и не чувствуют себя обязанными давать подробные отчеты акционерам. Без сомнения, комменда заключалась только на одно плавание, но ничто не мешало удовлетворенному кредитору снова и снова доверять свой капитал одному и тому же управляющему» (Lopez 1976, p. 77).

Развитие номинального капитала ведет с одной стороны к уменьшению рисков и нормы процента, а с другой стороны к безответственному поведению (моральному риску). Ограниченная ответственность учредителей – это возможность получать дивиденды, но не отвечать за убытки предприятия. Частная собственность аккумулирует прибыль на стороне капиталистов и убытки на стороне общества, в огромной степени ускоряя накопление капитала. Когда разделение порядка в его модусе разделения собственности и риска ведет к разрыву в политическом строе общества, коммерческая революция, подобно огромному очагу экономической лавы, вырывается на поверхность в виде политических революций и войн.

Добавленная стоимость как источник доходов

В рамках капиталистического общества-системы возрастание смыслов выражается в двух процессах: во-первых, возрастании запаса смыслов, то есть накоплении национального богатства и его стоимости; во-вторых, в возрастании потока смыслов, ежегодно добавляемого совокупной деятельностью общества-системы. Выше мы видели, что та часть потока смыслов, которая ежегодно добавляется на предприятиях, принимает форму добавленной стоимости. Величина валовой добавленной стоимости, созданной в процессе производства в течение года, представляет собой валовой внутренний продукт (ВВП).

В экономической науке различают между ВВП и валовым национальным доходом (ВНД, ранее его также называли валовым национальным продуктом). Различие между ВВП и ВНД состоит, во-первых, в том, что ВВП – это показатель создания добавленной стоимости, а ВНД – показатель использования добавленной стоимости, то есть показатель дохода. Во-вторых, в том, что ВВП – это сумма добавленной стоимости, созданной на территории данной страны любыми субъектами, то есть как резидентами, так и нерезидентами, а ВНД – это сумма добавленной стоимости, созданной только резидентами, но зато как внутри страны, так и вне нее. Резиденты – это такие субъекты, для которых данная страна является наиболее важной областью деятельности, в ней находится центр их интересов, а нерезиденты – это субъекты, центры интересов которых находятся в других странах. Далее при анализе добавленной стоимости мы для упрощения предполагаем, что ВВП равно ВНД, то есть что экономика замкнута, или что весь мир есть единая экономика.

Ограниченность понятий ВВП и ВНД состоит в том, что они не включают в себя ту часть добавленной деятельности, которая не превращается в стоимость – то есть многие из видов деятельности, которые производятся во внерабочее время и в домашних хозяйствах. Например, система национальных счетов 2008 года (СНС-2008) не включает в состав производственной деятельности следующие операции:

● услуги, производимые членами домашних хозяйств для собственного потребления – приготовление пищи, уборка, воспитание и уход за детьми, ремонт и т. п. (см. Система национальных счетов 2008, п. 1.41);

● деятельность людей по приобретению знаний, навыков и квалификации – то есть вложения в человеческий капитал, то, что мы называем энвестициями (см. Система национальных счетов 2008, п. 1.54).

Таким образом, ВВП включает в себя по преимуществу деятельность и результаты деятельности, которые создаются за пределами домашних хозяйств, но не включает в себя ни необходимое, ни прибавочное потребление, то есть ни быт, ни досуг. В коммерческом обществе производительность становится синонимом товарности: производительна та деятельность, которая приносит деньги. Выше мы уже видели, что вся история капитала состояла в том, чтобы сократить неденежные виды деятельности, вроде быта или досуга, ради увеличения денежных видов деятельности, то есть ради получения доходов и извлечения прибыли. Именно в этом состоял переворот, произведенный капиталом в традиционных обществах:

«В низших классах наиболее влиятельные изменения в потреблении, вероятно, произошли в отношении к досугу, который можно рассматривать как форму потребления. Готовность упорно трудиться, жертвовать досугом ради получения средств для потребления большего количества материальных благ претерпела самые разные вариации. Они часто обсуждались в экономической истории под такими ярлыками, как “традиционализм” или противопоставление “удовлетворения потребностей” и “поиска прибыли”» (Lane 1955, p. 108).

В свою очередь, возрастание сложности деятельной силы в рамках самого капиталистического общества-системы потребовало увеличения досуга – для того, чтобы дать людям возможность учиться и накапливать культурный и индивидуальный опыт. Саймон Кузнец предлагал учесть досуг в составе национального продукта: «…При любой оценке того, каким образом увеличение потока товаров к потребителям влияет на удовлетворение потребностей индивидов, мы должны, по крайней мере в качестве альтернативного варианта, сделать некоторую поправку на увеличение досуга, как если бы последний сам по себе был частью продукта экономики» (см. Kuznets 1952, p. 63 ff.). Тем не менее, существующие методы расчета ВВП и ВНД не учитывают ни досуг, ни быт – по той причине, что и досуг, и быт являются частью добавленной деятельности, но не частью добавленной стоимости.

Выше мы видели, что производительный капитал распадается на переменный капитал, превращающийся в необходимую стоимость Р, и постоянный капитал, который превращается в средства производства Сп. В свою очередь, постоянный капитал распадается на две части: ту, которая образует оборотный капитал, и ту, которая образует основной, или внеоборотный, капитал. Если оборотный капитал представляет собой такие вещественные части капитала, которые теряют свои полезные свойства в процессе производства, и потому полностью переносят свою стоимость на стоимость продукта, то основной капитал не теряет свои полезные свойства полностью, а лишь изнашивается, и потому переносит свою стоимость на продукт по частям, в размере амортизации:

«Обращение рассматриваемой здесь части капитала является своеобразным. Во-первых, она не обращается в своей потребительной форме, обращается только ее стоимость, и притом лишь постепенно, частями, в той мере, как она переносится с рассматриваемой части капитала на продукт, который обращается как товар. В течение всего времени функционирования этой части некоторая доля ее стоимости остается фиксированной в ней, сохраняет свою самостоятельность по отношению к товарам, производству которых она содействует. Благодаря такой особенности эта часть постоянного капитала приобретает форму основного капитала. В противоположность ему все другие вещественные составные части капитала, авансированного на процесс производства, образуют оборотный, или текучий капитал» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 24, с. 177-178).

Маркс трактовал понятие оборотного капитала более узко, чем это принято в хозяйственной практике, где к оборотному капиталу относят не только оборотную часть производительного капитала, но также товарный и денежный капиталы (см. Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 24, с. 187-188). В дальнейшем мы придерживаемся трактовки Маркса как концептуально более гибкой.

Внутренний продукт и национальный доход могут измеряться как на валовой, так и на чистой основе, в этом случае из них вычитается амортизация, или износ основного капитала. Чистая добавленная стоимость представляет собой источник чистого национального дохода, который распределяется между различными субъектами или группами субъектов, и именно процесс распределения и перераспределения доходов позволяет одним субъектам потреблять товары и услуги, произведенные другими субъектами (см. Система национальных счетов 2008, п. 1.6, 2.141).