Оноре де Бальзак Общественный порядок

ГАЛУНЫ, ЭПОЛЕТЫ, ПОГОНЫ, БАХРОМА И ПРОЧЕЕ

— Ну что, кончили?

— Еще нет; нужно назначить высший офицерский состав.

— На этот раз он будет сносным?

— Сносным? Скажите, сударь: превосходным! Республика провозглашена, ей остается покрепче держать на голове свой колпак. Все наши офицеры будут принадлежать к золотой середине.

— За это спасибо, бакалейщик.

— Сударь, вы меня оскорбляете: я аптекарь.

— О! Тогда меня не удивляет ваша любовь к гидравлическому правительству Казимира Помпье[1].

— Вы анархист.

— Молчите, старый дурак!

— Кровопийца, бонапартист, карлист. Чего доброго, вы стоите и за Генриха Пятого[2]!

— До свидания, клистирная трубка.

— Что за стычка произошла у тебя с этим колпаком?

— Не стычка, а спор по поводу общественного порядка... Да где же твои сержантские нашивки?

— А я имел неосторожность отдать честь генералу Ламарку[3].

— Ты много чего наскажешь.

— А впрочем, в нашей роте все кончилось полюбовно: ротным назначили владельца роскошной гостиницы; он получил серебряные эполеты, зато в помощники себе назначил тех, кто помогал ему по кухонным делам: главный повар у него подпоручиком, помощник повара — фельдфебелем, тот, кто мясо поджаривает, — сержантом, поваренок — фурьером, а швейцар — капралом.

— Понимаю, все они удостоены доверия национальных гвардейцев господ лавочников, которые готовы поставлять голоса избирателей при условии, что они же будут поставлять упомянутой гостинице всякого рода товар, который продается и покупается, как голоса на выборах.

— А в твоем квартале как дела?

— Нынче утром предложили сменить командира полка, но были представлены веские возражения против нового кандидата.

«— Возможно ли? — первым делом сказал господин в очках, который всегда стоит за существующий порядок. — Вы хотите назначить командиром генерала М.? Подумали ли вы о том, что этот дьявол в случае войны нас и взаправду мобилизует!

— К тому же он любит поляков!

— Он жалеет итальянцев!

— Он поддерживает бельгийцев!

— Он записался в Ассоциацию[4]!

— Он присутствовал на похоронах Грегуара, а Тибодо[5] жал ему руку.

— Однако, господа, он отличный командир, а это прежде всего...

— Прежде всего нужно держаться подальше от политики, тогда можно стать чем-то в наших глазах.

— Правильно, правильно, браво!

— Подаю голос за него.

— А я против.

— Тем хуже для вас!

— Сударь, позвольте мне сказать вам о том... Нет, я вам не скажу.

— Понимаю вас, сударь... Заказов на сапоги вы больше от меня не получите.

— А вы можете продавать ваши шляпы кому угодно, только не мне.

— Друзья мои, дорогие мои соотечественники, бога ради, помиритесь. Примирение во что бы то ни стало! Послушайтесь чиновника, честного контролера, который при всех режимах сохранял пост фельдфебеля».

Господин, так выступивший и имевший целью восстановить спокойствие, не дать анархии проникнуть в ряды лавочников, был человек очень опрятный, обычно носивший мундир национальной гвардии; руки у него были белые, лицо также белое, румяное, слегка подкрашенное, а военный мундир так облегал его тело, точно был приколот к нему булавками.

«— Дорогие друзья, дорогие соотечественники, — продолжал он, сделав паузу и взяв понюшку надушенного табаку, — я уважаю все мнения и остерегусь осуждать чью бы то ни было точку зрения, но я надеюсь привести почтенному собранию аргумент, не допускающий никаких возражений, который побудит вас высказаться отрицательно по вопросу, обсуждаемому нами. Нет, по-моему, генерал М. не может командовать нашим полком, и не потому, что он республиканец или, может быть, наполеонист, ведь мы все были немножко — одни поменьше, другие побольше — и республиканцами и наполеонистами... Но у генерала имеется недостаток... это еще слабо сказано!.. порок, нетерпимый в строю!

— Какой же?

— Он курит.

— Может быть, только сигары?

— Отнюдь нет! Он курит трубку, я собственными глазами это видел, собственным носом чуял!

— Голосовать! Голосовать!

— Я полагал бы, господа и уважаемые мои коллеги, что после факта, сообщенного мною, даже и обсуждать нечего.

— В самом деле, оставим прежнего командира».

Всего печальнее то, что все рассказанное здесь — сущая правда.


«Карикатура», 9 июня 1831 г.

Загрузка...