Обыкновенная любовь

Ну надо ж – как по вене лезвием,

Так обмануться, так обрезаться,

Не спьяну – с абсолютной трезвости —

«Бывает», – скажут дураки…

Любить – с её речами скользкими,

дешёвыми камнями-кольцами,

с её состриженными косами,

любить – не за, а вопреки,

с её прогулами-отлучками,

с её конфетами-тянучками,

глазами – серыми колючками —

и острым худеньким лицом,

с её очередным романчиком,

с её джинсой и первым мальчиком,

с её плаксивой дурой мачехой

и вечно занятым отцом,

с её татушкой – синей метинкой,

с её неважной арифметикой

и неумеренной косметикой,

и неприятьем умных книг,

и видеть в ней… царевну спящую,

и думать: эта – настоящая,

а та, колючая, искрящая —

лишь искалеченный двойник…

Дева.

Улыбаешься грозе

и слезам подруги. Самой близкой.

Ты почти такая же, как все —

в перекрестье кротости и риска,

в перекрестье счастья и беды,

на прицеле у добра и гнева.

Персеполь сожжешь, растопишь льды.

Таис, Герда, Агния и Ева.

Нежно любишь обветшалый парк,

страстно любишь ценные подарки.

Из таких выходят Жанны д’Арк.

Ну а чаще – склочные Одарки.

Не инфанта, но инфантильна

королевственно, свято, нездешне.

Лишь вчера пахли губы ванилью,

а сегодня, как в песне, – черешней.

Вот идет нарочито неспешно,

держит прямо гордую спину.

А в кульке бумажном – черешня,

будто россыпь крупных рубинов.

Раздаёт нарочито небрежно

драгоценных ягод пригоршни.

Обернутся рубины черешней

недоспелой, горького горше.

Есть жемчужное слово – «любима».

А в кульке бумажном – рубины.

Воспоминания…

Плюшевый мишка в углу,

книга на полке – о школе,

о первой любви.

Воспоминания…

Летним дождем

по стеклу.

Фото в альбоме:

фойе, выпускной…

Ну и вид!

Мы-то ведь были

пока что

почти что

трезвы…

Завуч.

Единственный,

кто обращался на «вы»:

мы для других —

для себя! —

оставались детьми.

Взрослые мысли

умели высказывать мы,

книжные мысли…

Своих-то поди наберись!

Мой Купидон —

худосочен, уныл, белобрыс

(лет через пять

будет в теле, и весел, и лыс).

Мой Купидон…

Для кого-то,

наверно,

Улисс…

Много ли только

на свете живет Пенелоп?

От всепрощения мир

так некстати отвык!

Пью с отвращением

приторный жёлтый сироп,

рядом – еда…

Только хочется, люди, жратвы!

А у мальчишек в стаканах

давно не вода,

не газировка, не сок,

а бабусин первач…

Мне бы засесть в уголке

и беззвучно рыдать.

Только углы-то все заняты,

прямо хоть плачь!

И ускакали подружки гурьбой

на дискач…

Пью с отвращением

сок с минералкой —

бурда!

Ночь не по-летнему нынче

бледна и седа.

Девушки в белом,

я – в черном:

к лицу камуфляж

белым воронам.

Но в стаю, увы, не возьмут.

Кажется, утром

всем классом

хотели на пляж…

Только на улице

с вечера

муть-баламуть.

Воспоминания…

В прошлое детский билет,

в школьный знакомый мирок,

удивительный, наш?..

Окаменели они

за полдюжины лет,

вот и таскай за собою

ненужный багаж.

Может, оставить его —

полинялый пакет —

здесь, на гранитных ступеньках,

у школьных дверей,

и улыбнуться.

И дальше пойти налегке

с верой наивной,

что мир

стал немного добрей.

Школа.

«Ш-ш-школа…»

Шоколад и кола.

Шипит лимонадно.

Колется.

Кактус на подоконнике

в классе.

Классная.

(Вечно в зеленом и взгляд колючий,

кто-то сегодня двойку получит!)

Одноклассники —

Коленька

и Васька.

Коленька,

милый мой мальчик,

скромный отличник, скрипач,

наверное, чья-то удача…

(Говорят, после – спился,

а может – женился…)

Васька —

проблема ходячая, дикий апач,

горе для кошек окрестных,

беда для собачек.

Любит дворовые песни,

любит мобилки,

как Чацкий – перчатки, менять,

крепкое пиво, креплёные вина,

и – крепко-крепко – меня.

А я-то ему «Буратино»

в стаканчик, смеясь, налила

на пикнике.

После – рука к руке

мы до утра бродили,

бредили будущим,

глупо шутили,

и – смеялись до слёз.

И – нам хотелось летать.

Сбылось.

Жаль, что приходится после

крылья латать.

Взрослый

мир – с душою не в лад.

Школа.

Кола

и шоколад.