Одиночество зверя

Пётр Самотарж

ОДИНОЧЕСТВО ЗВЕРЯ

роман

2016

Аннотация.

Президента Российской Федерации Игоря Петровича Саранцева охрана будит ночью в Горках-9 известием, что приехала его дочь Светлана и желает немедленно с ним встретиться. Из личного разговора выясняется, что дочь только что случайно сбила на своей машине человека и примчалась к отцу в поисках защиты от возможных юридических последствий. Саранцеву ещё предстоит узнать о ближайших планах бывшего президента – действующего премьер-министра Покровского – и встретиться со своим прошлым, но он ничего не знает о существовании дочери погибшего, Наташи Званцевой, и наступивший день они проводят совсем по-разному…

© Пётр Самотарж

Тело изнемогло, болезнует дух, струпы душевные и телесные умножились, и нет врача, который бы меня исцелил; ждал я, кто бы со мною поскорбел – и нет никого, утешающих я не сыскал, воздали мне злом за добро, ненавистью за любовь.

Благородный и Христолюбивый Царь,

Великий Князь Московский, всея Руси Самодержец

Иоанн Васильевич

Глава 1

Истина торжествует в сравнении достигнутого с желаемым. Претворение мечты в жизнь обличает её мелочность, иначе не пройти и половины пути до выдуманной цели. Никто не знает, для чего родился на свет. Ты думаешь, будто постиг своё предназначение, но люди видят в тебе лишь случайного прохожего или суматошного человека без смысла, но с лицом спасителя мира.

С высоты птичьего полета президентская резиденция Горки-9 выглядит скромно и почти аскетично. Светится поблизости узкая ленточка Рублёво-Успенского шоссе, вьётся среди рощиц и плотной застройки, мимо загадочной деревни Бузаево. Селение это представляет собой смешение стилей, эпох, сословий и философий жизни, выраженное в новой русской архитектуре либо в полном отсутствии архитектуры как таковой и замене её вековой традицией.

Не всякий заметит в лесном массиве рядом с деревней большой двухэтажный особняк, выдержанный в суровом советском стиле, без излишних красот и вычурностей. В разных направлениях проложены среди деревьев подъездные дороги для машин и дорожки для прогулок на лоне природы. Непроницаемая трёхметровая ограда рифлёной жести вокруг странного соснового бора, расположенного среди самых дорогих земельных участков России, сверху совершенно не видна. Лунными ночами, такими редкими осенью, здесь безлюдно, спокойно, даже умиротворённо, лишь в отдалении встаёт зарево огней недремлющей Москвы.

Ночью нет людей и в самом особняке. Офицеры ФСО не толпятся без надобности вокруг спальни первой супружеской четы – её покой обеспечивается без излишней назойливости. В просторной комнате царит мягкая полутьма, каждый час доносится издали перезвон напольных часов – днём его здесь не слышно, только в царстве сна звуки разлетаются так далеко по коридорам.

Тихий мелодичный звонок разорвал ночную тишь детским лепетом сумасшедшего и навсегда изменил последующие события. Президент недовольно перевернулся в постели с живота на спину, протянул руку, на ощупь схватил телефонную трубку и услышал:

– Извините, Игорь Петрович, приехала ваша дочь. Хочет немедленно встретиться.

– Сейчас?

– Именно сейчас.

Саранцев потянулся, вздохнул и сел на постели, свесив босые ноги.

– Хорошо, пусть пройдет в свою комнату – коротко сказал он и бросил трубку. Дочь всегда имела право врываться в жизнь отца и пользовалась своей привилегией с детства без малейших усилий преодолеть себя. Единственный ребенок, забавная девчонка в далёком детстве и вредная неуравновешенная девица теперь, способная грубить родителям и требовать своего как положенного, а не как подлежащего разрешению, она часто заставляла отца думать о ней, и каждый раз нерасторопные размышления приходили к одному и тому же итогу: девочке нужно помочь.

– Что случилось? – сонно пробормотала жена.

– Ничего, спи.

Почти невидимая в полумраке, Ирина отвернулась от мужа и зарылась лицом в подушку. Когда-то, впервые осматривая резиденцию, они вдруг взглянули друг на друга, одновременно подумав об одном и том же: устроить отдельные спальни или общую? Не обменявшись ни словом, а только взаимно улыбнувшись, она – чуть смущенно, он – покровительственно, они согласились в нежелании посвящать охрану и прочий персонал в подробности личной жизни. Только представьте посторонних людей, во множестве населяющих здание и непременно знающих, спал президент сегодня один или с женой! Представьте их лица, усмешки, шуточки, хотя бы только мысли. Наверное, есть на белом свете люди, не воспринимающие обслугу в качестве собрания индивидуумов, но президент и его супруга родились не во дворцах и даже не в имениях, они не могли преобразиться в один момент и счесть окружающих несуществующими.

В давние студенческие годы, собираясь жениться, Игорь пришел в малометражную московскую квартиру знакомиться с родителями невесты. В руках он держал букет роз для будущей тещи и бутылку «Столичной» для тестя. Отца Ирины звали Матвеем, и предполагаемый будущий зять по одному только имени заранее составил его мысленный портрет, который оказался в высшей степени достоверным. Неразговорчивый, каждое слово он словно уделял окружающим по крайне скупой норме, всякий раз опасаясь израсходовать лишнее и выдать свои подлинные чувства. Жениху дочери он не сказал ничего страшного, угрожающего или предостерегающего. Произнёс только несколько отдельных фраз, ничем не выдавших его отношения к гостю и почти родственнику, но последующие годы открыли истину – отец желал дочери как можно дольше не узнать жизнь во всей её полноте. Мать хотела ей счастья, а он – неведения. Словно пытался скрыть от единственной дочки древо познания добра и зла, хоть и не считал самого себя Богом. Теперь Саранцев, думая о дочери, непременно вспоминал тестя и улыбался, понимая того всё больше и больше.

Игорь Петрович накинул халат, затянул на животе узлом пояс, вышел из спальни и скоро оказался в условленном месте. Там его ждала Светлана, и выглядела она странно. Казалось, она находится не в резиденции собственного отца, президента и человека, а в царстве какого-нибудь властелина зла. Стояла, маленькая и неуклюжая, рядом с кроватью, словно хотела поскорее лечь спать и забыть всю свою сегодняшнюю жизнь, но боялась последовать собственным желаниям. Когда дверь за Саранцевым закрылась, и члены семьи наверняка остались одни, дочь сказала чужим голосом, глядя в стену рядом с отцом:

– Папа, кажется, я кого-то убила.

Саранцев молчал, пытаясь понять причины вспышки черного юмора у его маленькой девочки.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что сказала.

– Светка, хватит валять дурочку, говори, что происходит.

Игорь Петрович разозлился всерьёз – ему нравилось понимать происходящие вокруг него события. Поверить сразу в сказанное дочерью он не мог, как не смог бы на его месте ни один родитель в мире, потративший жизнь на воспитание ребенка в холе и под надёжной защитой от всех мировых невзгод.

– Кажется, я кого-то сбила.

– На машине?

– Конечно, на машине! Как же ещё? Ты думаешь, я кого-то кулаками забила?

– Не кричи. Что значит «кажется»?

– То и значит. Я не поняла, что случилось, но машину помяло, и удар я почувствовала.

– На какой машине ты была?

– На моей «бэшке».

– Где она сейчас?

– На улице.

– Далеко отсюда?

– Что значит «далеко»? Здесь.

– Ты сюда на ней приехала?

– Да, сюда! А что тебя удивляет?

– Почему ты сразу не остановилась?

– Потому что испугалась! Папа, зачем задавать дурацкие вопросы?

– Что значит «испугалась»? Ты сбила его на пешеходном переходе, ты ехала на красный свет?

– Я не видела там ничего такого.

– Не заметила, или там не было ни «зебры», ни светофора?

– Ну какая разница, папа!

– Теперь действительно никакой. Возможно, ты не виновата в наезде, но уже точно виновата в оставлении пострадавшего без помощи.

– Ну извини! Я просто испугалась и хотела, чтобы всё поскорее кончилось.

Игорь Петрович задумался. Помолчав несколько минут, он сел в кресло у стены и жестом велел дочери сесть на кровать.

– Расскажи всё с самого начала.

– Самое начало – это когда?

– Откуда и куда тебя несло среди ночи?

– С девчонками сидела в ресторане.

– Выпила?

– Немного. Ну и что? Ночь на улице!

– Загадочная у тебя логика. Думаешь, по ночам можно ездить пьяной?

– Я не пьяна, ты же видишь! Пара бокалов вина.

– Ах, пара бокалов! Ты действительно считаешь количество выпитого своим оправданием?

– Почему бы и нет?

– Потому что в нашей стране за рулём нельзя пить вообще. Скажешь, ты никогда об этом не слышала?

– Папка, ну какая разница! Ты ведь президент, в конце концов.

– Вот именно – президент, а не царь и бог. Сегодня ночью, возможно, некоторое количество людей обзавелось хорошей уздой на меня.

– Причём здесь ты? Ты ведь спал.

– Нет, я не только спал. Ещё я узнал о совершённом дочерью преступлении и ничего не сделал для торжества правосудия. Ты понимаешь, в какое положение меня поставила? Ты думаешь, я живу припеваючи, горя не знаю и делаю всё, что хочу?

– А разве не так? Неужели позвонишь сейчас генеральному прокурору? Или по 02? Вообрази только размах положительного отклика в обществе на твой поступок! Президент выдал правосудию свою родную дочь! Какой отличный повод для газетных передовиц и сенсационных телерепортажей! Давай, давай, чего ты ждешь?

– Всё население страны имеет право не сообщать властям о правонарушениях родственников, закон это допускает. А президент такого права не имеет, именно в силу своего положения. Опять Интернет взорвётся новой сенсацией, на сей раз совсем небывалой. Дочь президента убила человека, а папочка её прикрывает! Где всё случилось?

– На проспекте Мира.

– На проспекте Мира! Он оказался для тебя недостаточно широким?

– Да этот тип выскочил неизвестно откуда! Там рекламные щиты стоят на тротуаре, вдоль проезжей части. Пап, никакой Интернет ничем не взорвётся, никто ничего не узнает. Меня ведь не задержали на месте, за мной никто не гнался, меня никто не видел.

– Если так, почему ты поехала не домой, а сюда?

Светлана окаменела лицом, посмотрела на отца отстранённо, затем отвела глаза:

– Ты меня всё-таки прогоняешь?

Саранцев обнял дочь за плечи, быстро чмокнул в щёку:

– Не мели чепуху. Где Алексей?

– Наверное, у себя дома.

– Он знает?

– Нет.

Разумеется, он не знает. Игорь Петрович мысленно чертыхнулся и глубоко вздохнул. Выпускник Оксфорда и начинающий бизнесмен Алексей Уряжский появился в жизни дочери спустя несколько месяцев после президентской инаугурации Саранцева, и тот упорно стремился проникнуть в замыслы первого ухажёра страны, поскольку не мог поверить в его бескорыстность. Негласная проверка ФСБ дала набор скучных, прямо-таки анкетных, данных, но не ответила на главный вопрос: испытывает проверяемый искренние чувства к Светлане Саранцевой или нет? Бизнес обыкновенный – торговля. Законная торговля. Разумеется, не без финансовых нарушений и с некоторыми вольностями в части соблюдения трудового законодательства, но где же найти владельца фирмы без мелких зазубрин на репутации? Компанию в наследство не получал и ни у кого не отнял, даже не купил, а сделал сам, с нуля. Конечно, лучше бы он занялся производством, но здесь, как и в некоторых других моментах, его жизнь поправима. Разумеется, Алексей имел в прошлом романы, но их наличие даже одобрялось Саранцевым. Только маньяк мог дожить до зрелых годов без единой близости. Брошенные дети не обнаружены, а пара измен – как же без них? Если бы всегда бросали его, а он только бегал бы хвостом за уходящими от него женщинами, Уряжский определённо не заслужил бы права встать рядом с дочерью президента. Тряпкам здесь не место. Тем не менее, вот уже в течение трёх лет Саранцев никак не мог поверить в безотчётную привязанность предпринимателя к Светке, хотя сам себя старательно убеждал в обратном, поскольку та очень бурно реагировала на любое внешнее проявление подобных сомнений. Спорить с ней без особых причин не хотелось, поскольку никому не становилось лучше от шумных скандалов. Но как можно молчать, если на кону стоит судьба дочери, а исход игры неизвестен? Родителей Уряжского Игорь Петрович никогда не видел, дочь отзывалась о них беззаботно и высокомерно, как, наверное, и о своих собственных родителях в её молодёжном кругу общения, где уважение к старшим – невыразимый моветон. Теперь она ночью примчалась на разбитой машине под защиту отца, ненавидит себя за унизительную уступку, и хочет повернуть время вспять, а оно течёт и течёт себе в прежнем направлении с непременной скоростью, как бы ни менялось восприятие времени человеком в течение его смехотворно короткой жизни.

– Почему ты вообще была одна? Что за манера ночами шляться по кабакам без провожатого?

– Пап, обыкновенная манера! Сколько можно говорить об одном и том же! Я не маленькая и не больная, я хочу жить на свободе, как все мои подруги, неужели тебе так трудно меня принять?

– Но как отнесётся Алексей к твоим похождениям, если узнает?

– Папа, он всё прекрасно знает! Возможно, ты удивишься, но он считает меня взрослым человеком, который имеет право решать, когда, куда и с кем ему ходить. Неужели ты думаешь, я хоть на день продлю отношения с человеком, считающим меня своей частной собственностью?

– Дело не в собственности, а во многих вещах, в том числе в безопасности.

– Моя безопасность – моё собственное дело. Не надо рассказывать мне ужасы об окружающей меня жизни, я давно уже не школьница.

– Ладно, помолчим пока о безопасности. Ты говорила, с тобой подружки пили?

– Папа! Мы не пили, мы общались.

– Не важно. Что за подружки?

– Танька и Женька.

– А они знают?

– Откуда? Думаешь, мы колонной ехали?

– Кто вас знает.

Действительно, кто их знает. С Татьяной дружит с детства, с Евгенией познакомилась в университете, но ходят везде втроём, будто с рождения никогда не расставались ни на день. Здесь в корыстности можно заподозрить Женю, но, по странному стечению обстоятельств, Саранцев испытывал острую неприязнь именно к Тане. В детские годы она казалась неопрятной и приставучей, с началом же своей бурной политической карьеры он все чаще замечал в девчонке нескрываемое удовольствие от факта необычайно нужного знакомства. Президентство Саранцева, казалось, доставило Тане больше радости, чем любому из членов семьи. Он пригласил старых знакомых не на официальную церемонию инаугурации в Кремле, а на домашнюю вечеринку в Горках, спустя несколько недель. Родители смирно сидели рядком за большим столом, скованные и безмолвные, а их дочь разошлась не на шутку, поднимая громогласные тосты и всеми силами стараясь продемонстрировать прочим гостям своё старое, оказавшееся вдруг таким примечательным, знакомство с виновником торжества. С Женей Светка познакомилась всего пару лет назад, причем по собственной инициативе, едва ли не вопреки отчаянному сопротивлению новой подружки. За всё время приятельствования со Светланой Женя ни разу не появилась у президента дома и для Саранцева существовала только в рассказах дочери. А из её слов вытекал один-единственный неизбежный вывод: та создана самим Провидением или иной высшей силой для рождения новых смыслов и интересов в жизни своих подруг. Она не просто бросалась последовательно то в фотографию, то в живопись, но и неким непостижимым образом вовлекала в новые увлечения едва ли не всех своих знакомых и родных. Никто из них не стал и не собирался становиться профессионалом в занятиях очередным видом искусства, но многие со временем оказывались изрядными знатоками и могли судить об экспонатах всяческих выставок не по вычитанной в модном журнале критике, а основываясь на собственных впечатлениях и убеждениях, которые далеко не всегда оказывались лестными для авторов, но порой казались интересными даже им. Как-то Светлана вернулась с выставки современного искусства в Манеже и битый час зачем-то объясняла отцу животворность новых художественных форм, до которых ему не было ровным счётом никакого дела. Но в тот день он с гордостью подумал, что его дочь – не пустышка и не пустоголовая побрякушка, у неё есть высокие интересы и страсти, выделяющие её из поколения. Только ли из поколения? Можно подумать, сплочённые ряды родителей сплошь составлены из высокодуховных особ, живущих исключительно ради неосязаемых целей! Он и сам не испытывал трепета не только перед полотнами современных экстравагантных мастеров кисти, пальцев и папиросных пачек, но и перед холстами Тициана и Рафаэля. Просто он очень хорошо осознавал необходимость вслух восхищаться гениями эпохи Возрождения, дабы не прослыть безграмотным мужланом. Теперь Светка уверяет, что её подруги остаются в неведении относительно бесповоротных событий сегодняшней ночи, но сомнения вселились в Саранцева сразу и надолго. Он уже сейчас с больной отрешённостью безвольно отгонял саднящую мысль: есть люди, которые всё знают.

– Тебя кто-нибудь видел на месте… происшествия?

– Кажется, нет. Но ведь будут, наверное, искать машину, совершившую наезд?

– Возможно. Если некий свидетель заявит о кабриолете БМВ, сбившем человека на проспекте Мира. В отсутствие подобных показаний искать никому не известную машину бессмысленно. Вот если наезд произошёл в поле зрения видеокамеры, ситуация станет неприятной.

– Папуль, ты позвонишь кому-нибудь?

– Зачем?

– Чтобы меня не трогали.

– Тебя пока никто не тронул.

– А если всплывёт «бэшка»?

– Тогда какой-нибудь лейтенант пробьёт её номер по базе данных, прочтёт имя владельца, присвистнет, матернётся и сочтёт за благо не лезть в бутылку. Если на него как следует насядут с требованием повысить раскрываемость, он шепнёт непосредственному начальнику по большому секрету, и тот прикусит язык. Если же надавят и на начальника, он тоже перемолвится словечком с руководством, и оно в свою очередь в ужасе вскрикнет. Таким образом, количество осведомлённых людей постепенно возрастёт, и по цепочке информация в конце концов просочится до Муравьёва, который не преминет поделиться ей с Покровским.

– Кто такой Муравьёв?

– Милая моя, ты не знаешь по имени министра внутренних дел? Может, тебе неведомо, что Покровский у нас – премьер?

– Нет, про Покровского я слышала. Он же тебя президентом сделал.

– Светка, не мели ерунды. Никто меня президентом не делал. Я победил на выборах!

Саранцев сердито снял руку с плеча дочери. Вспышка раздражения имела место на самом деле, Игорь Петрович и не думал её изображать. Такие вспышки по тому же поводу случались с ним время от времени, заставляя морщиться в мыслях или наяву, отшучиваться и всякий раз придумывать новую формулировку возражения. Хуже горькой редьки ему надоели ехидные замечания всяческих комментаторов на радио, в газетах и блогах, не имеющих ни малейшего представления о политической кухне, где человек стоит, без всяких излишне высоких слов, перед лицом истории со всеми своими личностными недостатками и думает, перемелет его жизнь в мелкую пыль, если он сделает шаг вперед, или нет.

– Ладно. Утро вечера мудренее. Сейчас ложись спать, а дальше – посмотрим.

Саранцев коротко чмокнул дочь в лоб и вышел из комнаты, затворив за собой дверь. Он медленно пошёл по коридору, шаркая мягкими тапочками по коврам и задумчиво разглядывая узоры на них, хотя думал совсем о другом.

Глава 2

В тот яркий солнечный зимний день четыре с лишним года назад премьер-министр Саранцев явился в Сенатский дворец Кремля по будничному служебному делу, скучный и напряжённый в преддверии общения с президентом Покровским. Визит предполагался публичный: сначала диалог при телекамерах о мерах по ликвидации последствий нескольких аварий на теплоцентралях в райцентрах Тульской и Курской областей, затем – деловая беседа с глазу на глаз. Проведя без малого полчаса в кресле гримёра, Игорь Петрович с кожаной папкой подмышкой вошел в президентский кабинет, где съёмочная группа телевидения уже установила свет, и поэтому казалось невозможным спрятаться от ослепительного жара раскалённых софитов. Люди толпились недалеко от рабочего стола президента, к которому приставлен как бы маленький столик для небольших совещаний тет-а-тет. Переговаривавшиеся вполголоса телевизионщики расступились, давая дорогу премьеру и вежливо с ним здороваясь. Тот, пару раз кивнув головой на ходу, привычно прошёл к своему месту у того самого совещательного столика, которое занимал уже не раз, сел в неудобное деревянное кресло старинного вида с гнутыми ножками, низкой спинкой и высокими подлокотниками, бросил на стол свою папку и стал вместе со всеми дожидаться главного участника событий. Сидел, как на сцене, не видя людей за стеной света, но чувствуя их взгляды. Справа от себя, у обитой дубовыми панелями стены позади пустого президентского стола, он видел государственный флаг и президентский штандарт. Далее, в заслонённой от него телевидением глубине кабинета, стоял длинный стол (уже для настоящих совещаний), вдоль стен – книжные шкафы, перемежающиеся вазами в стенных нишах, у противоположной стены, прямо напротив президентского кресла, белая высокая дверь в зал заседаний Совета безопасности. Саранцев бывал в этом кабинете не раз, в том числе в отсутствие съемочных групп, однажды подходил вместе с Покровским к одному из книжных шкафов в поисках нужного статистического справочника, но все равно не мог сказать, что разглядел кабинет во всех подробностях. Он всегда оглядывал его мельком, краем глаза, вечно занятый делом и стремящийся не пропустить слова, сказанного собеседником.

Покровский, невысокий и полноватый, но широкоплечий и крепко сбитый, бодро вошёл минут через пять, громко поздоровался разом со всеми, пожал руки нескольким сотрудникам администрации и знакомым телевизионщикам, затем уселся перед Саранцевым. Минут двадцать ушло на репетиции под руководством толстенького режиссера Сапунова и неизменно подтянутого, с тщательно подбритой «эспаньолкой», руководителя пресс-службы Владимира Петровича Вороненко, которые наперебой давали профессиональные советы относительно интонационных ударений и улыбок. Первый из этих двоих всю свою сознательную жизнь отработал на телевидении, второй в прошлом активно сотрудничал в бумажной прессе, поэтому между ними иногда возникали пикировки чисто сопернического характера, в стремлении каждого доказать превосходство над всеми прочими обитателями медиа-пространства.

– Сергей Александрович, – говорил Покровскому пресс-секретарь, – я думаю, вам всё же следует продемонстрировать аудитории осведомлённость в частных деталях проблемы.

– Как же я её проявлю, если премьер меня ещё не проинформировал? – с легкой усмешкой спросил президент, вольготно откинувшись на спинку своего стула и закинув ногу на ногу.

– Ничего страшного. Вы сами зададите вопросы Игорю Петровичу в форме, предполагающей ваше знание, а он расскажет о принимаемых мерах. Например, вы спросите, подтверждается ли информация о том, что без отопления осталось пятьсот двадцать три человека в Косой Горе, а Игорь Петрович сообщит о сокращении этой цифры до двухсот пятидесяти одного вследствие принятия мер по ликвидации аварии.

– Я не возражаю, – пожал плечами Покровский. – А вы, Игорь Петрович?

– Я тоже. Последствия аварии ведь устраняются, и я обладаю более свежей информацией.

– У вас работа такая, – вновь чуть улыбнулся президент, задержав пристальный взгляд на своём премьер-министре. Тот сразу почувствовал приближение неких неясных событий – то ли благотворных для него, то ли катастрофических. Взгляд Покровского всегда заставлял его не столько задумываться, сколько готовиться к ожиданию поворота в судьбе.

– Сергей Александрович, вы хотите придерживаться прежнего стиля поведения? – поинтересовался Сапунов, нервно поглаживая сияющую в ярком освещении лысину.

– А что, у вас есть какие-то предложения? – недовольно встрепенулся Вороненко, всегда гордившийся имиджем президента, к созданию и поддержанию которого приложил немало усилий.

– Нет ничего невозможного, – пожал плечами творческий человек. – Можно добавить мягкости, можно – решительности. У вас в текстовке проговорена забота о детях и стариках?

– Разумеется. В самом конце.

– Замечательно. Здесь можно задержаться поподробней, привлечь больше внимания аудитории. Можно назвать чьи-то конкретные имена, показать затем сюжет?

– Имена конкретных детей и стариков?

– Да, детей или стариков. Может, имели место какие-то происшествия, есть особо пострадавшие? В больницу никто не попал?

– Никто в больницу не попал, – со сдержанной яростью в голосе сказал Вороненко, глядя в упор на Сапунова. – У нас не стихийное бедствие, не землетрясение, не наводнение, не ураган и не извержение вулкана. Обыкновенное происшествие в коммунальном хозяйстве, которое эффективно и быстро улаживается властями, не надо делать из него катастрофу. Вы свои телевизионные замашки всё же пытайтесь сдерживать иногда.

– Ладно, коллеги, – сухо заметил Покровский, – давайте работать, пока мы тут не испеклись под вашими прожекторами.

Повторили подготовленный пресс-службой текст, заранее усвоенный Игорем Петровичем, который не любил прилюдно выглядеть нерадивым учеником. Подобная волокита всегда раздражала Саранцева – он хотел поскорее сделать дело, покинуть Кремль и вздохнуть свободней. Внутри исторических стен он чувствовал себя под непрестанным наблюдением и быстро раздражался. Первое время своего премьерства, въезжая на машине в Боровицкие ворота, а затем выходя из неё в закрытой части Кремля, во внутреннем дворе здания Сената, он испытывал чувство прямо-таки распирающей изнутри гордости от осязания физической близости к высшей власти. Он заходил в подъезд и думал не о будничной текучке, которая привела его сюда, а о бывшей квартире прокурора судебных установлений на третьем этаже, где жил Ленин с семьей, о совершенно неизвестной широкой публике квартире Сталина на втором этаже и его же кабинете с дубовыми панелями по стенам, изображённом в бесчисленных фильмах. Кабинете, который затем занимали все советские премьеры, до Рыжкова включительно. Власть жила в этих коридорах, пропитала пол и потолки, впечатлительные посетители буквально ощущали её запах – манящий и непонятный, с оттенком опасности, но дурманящий. Наверное, аромат неизвестности и заставил премьер-министра Саранцева умерить тягу к вершинам влияния. Очень скоро, спустя буквально недели, гордость сменилась тяжелым чувством зависимости, и цитадель политического могущества стала сильнее и сильнее давить на него уже одним только обликом. Пришло осознание простой истины, очевидной для постороннего, но трудно принимаемой теми, кто поспешил себя обмануть: он не хозяин здесь. Неприятная мысль ошарашила Игоря Петровича разом, словно свалившись с каких-то высот мирового познания, и дальнейшая его жизнь стала отравлена. Каждый новый вызов в Кремль создавал отвратительное ноющее ощущение под ложечкой, словно за воротами ждала сама судьба.

Пришлось снять три дубля, потому что Саранцев в двух первых попытках оговорился по одному разу и мысленно себя проклял. Покровский сыграл свою роль спокойно и без всяких видимых со стороны усилий, словно профессионально снимался в десятом или двадцатом фильме. Глядя на него, Игорь Петрович удивлялся и почти возмущался одновременно. Откуда у профессионального военного такая способность дружить с камерой и свободно жить в кадре? Он ведь в прошлой жизни действительно воевал, а не общался с прессой в высоких штабах.

Мучения закончились, телевизионщики стали собирать свою аппаратуру и сматывать кабели, которые устлали весь пол, а Покровский, взяв Саранцева за локоть, предложил ему пройтись. Такого прежде не случалось, и приглашённый вышел вслед за президентом в зал Совета безопасности, борясь с желанием спрятаться в ближайший тёмный угол, которого там просто не было. Светлое просторное помещение с овальным столом посередине располагало к оптимистической медитации, но нудно напряжённый премьер не ощущал этого.

– Пускай ребята спокойно работают, а мы, Игорь Петрович, давайте пообщаемся. Есть к вам серьёзное дело.

– Я вас слушаю, Сергей Александрович.

Покровский жестом пригласил Саранцева сесть, и они заняли соседние стулья, развернув их навстречу друг другу.

– Игорь Петрович, вы опытный человек, мы с вами давно и плодотворно сотрудничаем, я вам совершенно доверяю. Надеюсь, вы отвечаете мне тем же.

– Да, конечно.

– Я полагаю, вы отлично понимаете некоторые особенности современной политической ситуации.

Саранцев выжидательно молчал. Он знал множество подробностей состояния дел, как известных широкой общественности, так и по мере сил от неё скрываемых, и пока не понимал, о которых именно говорит президент.

– Я имею в виду наиболее очевидную, – счёл нужным пояснить Покровский. – А именно: через год истекает второй срок моих полномочий. И, согласно Конституции, я не имею права баллотироваться третий раз подряд. То есть, я ухожу.

Разумеется, Игорь Петрович находился в курсе событий. Вся страна играла в угадайку, пытаясь выудить из пруда общественной жизни золотую рыбку, коей суждено будет вписать собственную страницу в русскую историю. В семье премьера тема не обсуждалась. Совершенно. Жена изредка бросала в его сторону загадочные взгляды и бралась задавать наводящие вопросы, но суровый муж принимал несведущий вид и как бы невзначай менял тему. Добиваться выбора, соглашаться с предложенными условиями, идти на компромиссы, угадывать наиболее выгодные шаги с целью сделать шаг наверх он боялся.

Коренной сибиряк, Покровский заметил юного земляка давно, ещё пробиваясь к должности новосибирского губернатора. Во время предвыборной кампании отставной нестарый генерал в сопровождении телевизионных камер (уже тогда с ними побеждал!) ворвался на строительную площадку жилого многоквартирного дома, густо населённую таджикскими рабочими, и стал требовать начальство, поскольку дом строился на бюджетные средства, но не планировался к заселению очередниками. Самым большим начальством оказался главный инженер строительной компании Саранцев, тогда тридцатитрёхлетний. Впервые в жизни оказавшись под прицелом объективов, он собрал разболтанные чувства в кулак и, ни разу не повысив голос и не потеряв самообладания, долго отвечал на язвительные вопросы Покровского с выражением самоуверенности на лице, поскольку компанией не владел, контрактов с заказчиками не подписывал и реализацией жилья не занимался. На следующий день по местному телевидению прошёл разоблачительный новостной сюжет, а поздно вечером Саранцеву позвонил домой лично Покровский и пригласил в свою команду, пообещав пост в областном правительстве после неминуемой победы. Впоследствии генерал мимоходом заметил, что уважает людей, готовых лечь на амбразуру ради других, пусть даже и подлецов. К тому моменту Саранцева уже уволили из его компании без выходного пособия, но он принял предложение о трудоустройстве только через две недели, убедившись, что новость о его безработности уже достигла генеральских ушей. Тогда он хотел без слов выдвинуть условие: не предавай меня, и я тебя не предам. Кажется, Покровский его понял. С тех пор в отношениях между ними поддерживалось равновесие: младший доказывал свою полезность, не произнося вслух ни единой просьбы. Теперь он тоже ждал.

– Как говаривал когда-то один обитатель здешних стен, – не спеша, с чуть заметной, как бы рассеянной, улыбкой произнёс президент, – мы тут посовещались и решили: вашу кандидатуру можно считать оптимальной во всех отношениях.

– Мою кандидатуру?

– Да, вашу.

– Мою кандидатуру куда?

Саранцев очень хотел услышать от Покровского решающие слова. Будучи произнесёнными вслух, они не могли не обрести силы пророчества, поскольку генеральские замашки президента в отношении своих людей не менялись десятилетиями. Данные им гарантии он выполнял неукоснительно, распространяя на подчинённых действие присяги. Служить стране в командной должности невозможно, если не оправдываешь ожиданий людей, идущих за тобой.

Покровский надолго замолчал, глядя в глаза Саранцеву и задумчиво барабаня пальцами по столу. «Если передумает, значит, я прав, – подумал Игорь Петрович. – Хочет дождаться от меня просьбы и оказаться благодетелем. Тогда лучше совсем не надо».

– Как вам известно, я возглавляю партию «Единая Россия», – продолжил Покровский.

Саранцев ждал молча и не двигаясь, закинув ногу на ногу и облокотившись на стол. Неужели он действительно должен подтвердить знание прописных истин? Просто экзамен по основам политграмоты.

– И я намерен предложить съезду поддержать вашу кандидатуру в кампании по выборам президента.

Сердце в груди Игоря Петровича тяжело бухнуло несколько раз кряду, затем успокоилось. Он смотрел на Покровского в упор, как и тот на него. Премьеру показалось, будто он понял причину, понудившую президента завести разговор о преемстве именно сейчас, сразу после съёмок. Наложенный гримёром тон надежно, словно маской, закрывал лицо, и под ним невозможно рассмотреть его подлинное выражение. Генерал и без посторонней помощи имел физиономию игрока в покер, теперь же высмотреть в нём хоть одну искреннюю нотку представлялось неосуществимой задачей. Впрочем, вспомнилось Саранцеву, он ведь тоже загримирован. После неприлично затянувшейся паузы он негромко произнес:

– Мне нужно подумать.

– Подумайте, – сразу согласился президент. – Если бы вы сходу согласились, то сильно упали бы в моих глазах. Я вас не на гулянку зову. Впрочем, иного не ожидал.

Половину своей жизни Покровский распоряжался людьми, сначала взводом, потом всё большим и большим количеством, теперь он воспринимал несогласие подчинённых с недоумением. Удивляться ему приходилось редко, в тот раз тоже не довелось. Командуя под Кандагаром мотострелковым полком, он привык осознавать силу своих слов, которые несли другим людям кровь, жизнь или смерть. Однажды на марше его БТР попал под прицельный огонь ДШК, свернул на обочину и медленно остановился. Люди спешно попрыгали с брони на землю, а Покровский зачем-то нырнул в люк. В полумраке он увидел водителя, неподвижно и тяжело навалившегося на руль, и стрелка, сжавшегося в комок и втянувшего голову в плечи, словно ждавшего спасения свыше. Лучи света с гулким звоном один за другим пробивали броню, стало трудно дышать в дыму и вони калёного железа, но Покровский забрался на место стрелка и с расчетливой неторопливостью открыл ответный огонь. Каменные валуны – защита стократ лучшая, чем противоосколочная броня, пусть даже КПВТ «бэтэра» раза в два, если не в три, мощнее китайского ДШК. На стороне душманов, кроме опыта, ещё и выгодная позиция; на стороне подполковника Покровского – только глухое бешенство против подонков, смеющих пытаться остановить продвижение его полка по установленному в приказе маршруту. Мальчишеская вера в собственное бессмертие, присущая солдатам-срочникам, зрелым мужикам не дана. Их доля – наблюдать за вальсом смерти, отчетливо осознавая свою уязвимость. Многие критики использовали этот факт биографии Покровского как доказательство его непригодности для руководящих должностей. Мол, дело командира полка – правильная организация боевого охранения полковой колонны на марше, надлежащая подготовка солдат и управление ими в бою, а не пластание на груди тельняшки под вражеским огнем. Но критики в нашей жизни встречаются редко, а лишённым риторских талантов людям нравится иметь президентом дуэлянта, вышедшего живым из поединка без правил. Решения, принимаемые Покровским в штатской жизни, долго казались игрушечными, пока жизнь не вывела его на вершину. С тех пор он шёл по минному полю, осмысливая последствия каждого шага, но и принимая железную необходимость движения вперед.

Разговор в большом пустом зале, где человеческий голос звучал одиноко, президент готовил долго. Трудно подобрать партнёра для переговоров, если нужно прийти к соглашению, не упоминая реальной конечной цели. Саранцев размышлял около месяца, обдумывая свои условия и наиболее удобные способы их выдвижения. Референты несколько раз входили к нему в кабинет с последними слухами из администрации президента о новом туре вальса с возможными кандидатурами преемников и даже не догадывались о роли их шефа в этом беззвучном балу. Он молча выслушивал разведдонесения и коротко благодарил, никого не посвящая в смысл текущих событий. В последнюю неделю перед решающим моментом Игорь Петрович провёл серию индивидуальных собеседований с людьми, которых решил взять с собой, и все они, кто бурно, кто сдержанно выказали удивление конспиративными способностями шефа. Никто не отказался от предложения.

Жена уже год то и дело заговаривала с ним о необходимости проявить активность ради последней победы и встретила новость просто разнузданно, заставив мужа застесняться прислуги, вбежавшей на шум.

– Он не мог поступить иначе! Ещё раз доказал, что не дурак.

– Ира, ты слишком категорична. На любую должность всегда можно подобрать несколько равносильных претендентов, а дальше – вопрос личных отношений.

– Выходит, у тебя с личными отношениями все в порядке! Не мужчина, а просто облако в штанах.

Обдумав и подготовившись, Саранцев снова встретился со своим покровителем, теперь уже собираясь обговорить условия, и не в Кремле, а в Ново-Огарёве. Они сидели вдвоем в просторной гостиной и разговаривали, неспешно потягивая остывающий чай.

– Президент, разумеется, назначает премьер-министра, – кивнул Покровский в ответ на прямой вопрос, – но, как вам известно, Государственная Дума должна утвердить его кандидатуру.

Далее последовала пауза, немедленно прочитанная Игорем Петровичем. Вариантов расшифровки молчания нашлось немного, а именно – один. «Единая Россия» имеет в нижней палате парламента конституционное большинство и не нуждается в поддержке других фракций для проведения в правительство своего лидера.

Саранцев с самого начала, ещё с момента беседы в зале заседаний Совета безопасности, не сомневался в появлении подобного условия. Теперь он задумался над странностью создавшегося положения. Он, будучи главой государства, не сможет назначить на ключевую должность того человека, которого сам сочтёт наиболее подходящим для нее. Сейчас он и сам понятия не имел, кого именно он мог бы выдвинуть, если не Покровского, но его смущала ситуация в принципе. Генерал остаётся, генерал держит в своих руках Думу, то есть законодательный процесс, включая бюджет. Президенту Саранцеву придется всякий раз договариваться со своим собственным премьер-министром о продвижении необходимых законодательных норм. Глава государства…

– Кого же, по вашему мнению, поддержит думское большинство? – спросил Игорь Петрович, постаравшись демонстративно оттенить фразу иронией.

– Если говорить конкретно о «Единой России», то решение будет принято на партийном съезде, – рассеянно сообщил очередную прописную истину действующий президент и поставил чашку на столик, звякнув ею о блюдце. Казалось, он обсуждал некий абстрактный политологический вопрос, чистую теорию.

«А чью кандидатуру твоя партия поддержит на следующих президентских выборах?» – хотел спросить Саранцев, но молчал, предвидя ответ, столь же очевидный, как и все предыдущие. До той минуты он жил в мире, где не мог решать всё, и робко надеялся взять свою жизнь под свой полный контроль. Он очень хотел стать хозяином самому себе, и в какие-то моменты, забываясь, почти верил в возможность осуществления своей мечты, но теперь оказался перед непроницаемой стеной. Отпала необходимость гадать и предполагать – точки над i расставлены, нужно либо сходить с ринга, либо продолжать драку в расчёте удивить соперника неожиданным трюком.

Страна с самого начала соединяла «Единую Россию» с Покровским, хотя он никогда не состоял в её рядах, как того требовал от президента закон. Тем не менее, партия стеной стояла за его спиной и ни разу не подвергла критике ни единого его слова или решения. Газетчики и блогеры часто и подробно язвили на тему нерушимых уз между беспартийным президентом и как бы стоящей в стороне от него партии. Затем партия на очередном съезде модернизировала устав, разрешив себе иметь лидером человека, не состоящего в её рядах. Страна разразилась хохотом и бросилась упражняться в остроумии, обрисовывая яркими красками представление верхушки «Единой России» о здравом смысле, но та стоически держала удары. Точнее – не замечала их, поскольку большинство избирателей не читает ни блогов, ни газет.

Месяц раздумий Саранцев потратил в том числе и на осмысление стимулов поведения сильнейшей партии страны. Он много раз встречался в кулуарах и публично с председателем Думы Валерием Константиновичем Осташиным, который и олицетворял для всех политическую махину. Седовласый джентльмен аристократичной внешности, много в своей жизни читавший, ещё больше слушавший и говоривший, он производил одно и то же неизменное впечатление всё время знакомства с премьером: отменный служака.

Загоревшись однажды идеей совершенствования системы налоговых преференций, Игорь Петрович заговорил с Осташиным о перспективах прохождения соответствующих предложений правительства через Думу. Возможно, место и время он выбрал неудачно – на праздничном приёме 4 ноября, с бокалом шампанского в руках. Просто ни к чему не обязывающая беседа за фуршетом, лёгкий разведывательный рейд. Аристократ рассеянно его выслушал, обронил несколько фраз, которые можно было счесть одобрительными, и вдруг добавил:

– Не помню, когда Сергей Александрович высказывался по этому поводу.

– Он не высказывался, – пожал плечами Саранцев. – Минфин вышел на меня, я проконсультировался, эксперты склонны предложение поддержать.

– Через голову Сергея Александровича? – неподдельно изумился Осташин, разом сбросив с себя всю праздничную отстранённость от будничных передряг.

– Что значит «через голову»? – изобразил недоумение премьер, давно понявший тайные пружины реакций собеседника. – Мы не тайную операцию обсуждаем. Правительство обладает правом законодательной инициативы. Разумеется, с Сергеем Александровичем мы вопрос обсудим…

– Обсудите? – Осташин, кажется, начал сомневаться в состоянии психического здоровья своего собеседника. – Знаете, пусть лучше инициатива пройдёт от президента. Так надёжней. А то начнутся склоки, подтасовки всякие, интриги. Оппозиция всегда бузит, но здесь можно потерять и часть наших голосов. И чем кончится – заранее не предугадаешь.

Валерий Константинович засуетился, сразу вспомнил о неотложных делах и поспешил отойти от опасного вольнодумца. На следующий день Покровский со смехом пересказал Саранцеву содержание его беседы со спикером и заметил:

– Перепугали вы его сильно, Игорь Петрович.

– Я? Просто поболтал немного о текущих делах. Вы тоже считаете мой поступок некорректным?

– Нисколько. Вы не учли одной важной детали: Осташин всегда хорошо исполняет поставленную ему задачу. Пойти вам навстречу значило для него совершить измену, на которую он решится только при условии моего исчезновения как существенной политической величины.

Саранцев тогда задумался о своей собственной роли в окружении Покровского и об отношении президента к нему. Что, например, сказал тот Осташину о премьер-министре? То же самое, что сейчас сказал премьер-министру об Осташине, только поменяв фамилию? Означает ли он для генерала ещё одну пешку или фигуру покрупнее? Прежде Игоря Петровича не занимали мысли о мотивах, понудивших когда-то кандидата в генерал-губернаторы остановить взгляд на безвестном инженере. Теперь он тратил на размышления вечера, пытаясь пробраться во внутренний мир шефа, но в конечном итоге не пришел к какому-либо твёрдому убеждению. Как вообще можно испытывать уверенность в правильности собственного мнения о другом человеке, даже если не президенте?

Та новоогарёвская встреча с Покровским разломила жизнь Саранцева надвое. До неё он воспринимал себя человеком из команды, после неё счёл себя участником равноправного соглашения, не менее самостоятельным, чем его партнёр. Поэтому внезапный выпад со стороны дочери разозлил его больше, чем все колкости доморощенных и профессиональных публицистов, вместе взятые. Он оскорбился.

Глава 3

Ночь казалась тёплой, хотя в сентябре любой ждал бы от московской погоды иного. Наверное, в действительности она была гораздо холодней, но Наташа думала не о своём удобстве, а о материях вечных и непреходящих, и размышления отвлекали её от непритязательной реальности. Собачий питомник виделся ей лучшим местом на земле, особенно ночью, потому что его население не думало о ней ничего плохого, а просто рассчитывало на кормёжку и заботу. Псы даже не имели хозяев, и никто не мог ей заплатить деньги, пусть даже самую ничтожную сумму, в ответ на искренние чувства.

Жизнь в вольерах не прерывалась ни на минуту, постоянно с разных концов собачьего общежития доносились звуки – кто-то поскуливал во сне, кто-то скрёб когтями по деревянном полу, гоняясь в ночных видениях за кошкой, а кто-то, упёршись лбом в металлическую сетку-рабицу, изредка вздрагивал и гавкал, отпугивая неизвестного и, скорее всего, несуществующего врага. Но лаять всё равно нужно – на всякий случай, если тот вдруг окажется вовсе не воображаемым, а вполне реальным. Из вольера ведь не убежишь – так не лучше ли заранее напугать всякого, оказавшегося вблизи?

Освобождённая добровольным дежурством от необходимости ночевать дома, Наташа теперь думала не об опостылевших родителях и своей стремительно разрушающейся жизни, а о жизни новой и зависимой, по воле обстоятельств, во многом от неё самой. В старом одноэтажном домике приюта с обвалившейся местами штукатуркой и развешанными там и сям под потолком голыми ярко сияющими лампочками имелись всего три тесных комнатки. В одной из них, считавшейся операционной (ввиду наличия пола из жёлтых и красных маленьких керамических плиток) впервые в своей жизни щенилась рыжая косматая сука Вита, и дежурная очень хотела ей помочь, пусть только тем немногим, к чему была способна – до сих пор ей ни разу не удалось поучаствовать в радостном деле. Вита лежала на боку, беспокойно хлестая вокруг себя хвостом и время от времени вроде бы пытаясь встать. Основную работу делала молчаливая девушка-ветеринар, споро и спокойно оборудовавшая для молодой мамаши чистое и тёплое ложе, а теперь принявшая в свои ладони первого щенка, невообразимо маленького и мокрого, покрытого какой-то слизью. Новорождённый сначала молча и бессмысленно болтал лапками и крутил головкой с большущими закрытыми глазками, а потом, освобождённый от слизи и сделавший первый вдох, пронзительно пискнул, сначала раз, потом другой, словно неведомой людям собачьей азбукой возвещая о своём пришествии в мир.

Наташа завернула его в чистое полотенце, осторожно и тщательно вытерла, потом собралась положить в приготовленное для приплода тёплое логово, но невольно замерла, восхищённая ощущением трепетной жизни в коконе её сомкнутых ладоней. Ветеринар бросила на неё короткий взгляд – кажется, раздражённый:

– В чём дело?

– Ни в чём, – рассеянно ответила Наташа, любуясь страшненьким щенком, как бессмертным шедевром мирового искусства.

– Тогда занимайся делом, а не играй в гули-гули.

– Что? Ты о чём?

– Об этом самом. Вечно так – понаберут с улицы истеричных дурочек, а мне с ними возиться.

Наташа не верила собственным ушам. Она видела сумрачную девицу в приюте не раз, но никогда даже не задавала о ней никому вопросов ввиду полного отсутствия интереса. Кажется, та вообще ни с кем не дружила и вряд ли собиралась, просто осматривала вновь прибывающих собак, ходила по вызовам к захворавшим питомцам, всегда без улыбки, пользуясь только сухими профессиональными терминами и ни разу не потрепав по загривку ни одного из своих пациентов. Ввиду взаимного отсутствия любопытства обе восприемницы могли бы так и отдежурить ночь, не обменявшись ни единым словом, да поторопившиеся на свет смешные создания не позволили им пройти мимо друг друга – в очередной раз безразлично.

– Ты серьёзно? – чуть хрипло и потому враждебно спросила Наташа.

– Совершенно серьёзно.

– Мы с тобой даже ни разу не разговаривали, ты что – ненормальная?

– Конечно, ненормальная. Поэтому мы с тобой и не разговаривали. Ты ведь только с нормальными разговариваешь – с ними легче, притворяться не нужно.

– Кем притворяться? Я здесь даже денег не получаю! В отличие от тебя, кстати.

– Конечно, не получаешь! Зачем тебе платить? А ты, наверное, страшно этим гордишься. Как же – вот забочусь о них, забочусь, а мне ведь даже денег не платят! Какая я добрая, самоотверженная – посмотрите на меня! Полюбуйтесь на меня!

– Ты совсем больная?

– Да, больная! Совсем больная. Я даже не могу разглядеть такую замечательную личность у себя под боком и считаю её обыкновенной манерной бездельницей.

– Да почему бездельницей? Я работаю не хуже других.

– Конечно, конечно! И, наверное, всё записываешь в своём дневнике: сегодня столько-то раз поменяла собакам воду, стольких-то покормила, одну даже к ветеринару отвела, и за все эти великие труды мне ни единой копеечки не заплатили.

– Не веду я никаких дневников, успокойся!

Наташа соврала – она вела дневник. Разумеется, не настолько дурацкий, как предположила вредная девица. Самой собой, не в тетрадке, а в Интернете. Второй год она исправно формулировала свои мысли (далеко не всегда в связи с обычными девчачьими терзаниями, хотя и не без этого), и её пока никто не зафрендил, кроме нескольких спаммерских роботов, от присутствия которых она не умела избавиться. Временами Наташа остро переживала невнимание сетевой общественности, а иногда совершенно забывала об отсутствии постоянной публики, удовлетворяясь счётчиком немногочисленных гостей, неизвестно кем являвшихся и неизвестно зачем оказывавшихся на скромной страничке абсолютно никому не известного блогера, одного из миллионов в мировом океане виртуальности. В своей реальной жизни она нечасто разговаривала, только при встречах с редкими подругами – встречах в основном случайных, ввиду посещения одних и тех же мест из-за близости интересов. Стычка с вихрастым ветеринаром стала ещё одним доводом в пользу ограничения связей в мире, наполненном людьми странными, а временами и опасными.

Второй щенок уже прорывался в недружелюбную Вселенную, изгоняемый жестокими силами природы из тёплого и покойного материнского чрева, и встречали его две особы, не желавшие больше никогда разговаривать друг с другом, словно он провинился перед ними, ещё не вдохнув ни разу спёртого воздуха и не разорвав пуповину, надёжно связывающую с прошлым и мешающую окунуться в новую реальность.

– Осторожно, – буркнула ветеринар, передавая новорождённого помощнице.

– Я осторожно, – огрызнулась та в ответ. – Можно подумать, первого я уронила.

– Хватит болтать! Делом занимайся.

– А чем я занимаюсь, по-твоему? Тоже мне, великая начальница.

Честно говоря, Наташа редко испытывала желание делиться с реальными людьми своими мыслями. Высказаться в сетевом пространстве, населённом невидимыми призраками – пожалуйста, никто её не видит, не знает и никогда не пожелает встретиться. Говоришь, словно поёшь на улице – одни смотрят на тебя с любопытством, другие – с раздражением, третьи остаются безразличными, а кому-то даже нравится твоё исполнение. Время от времени злой прохожий захочет тебя оскорбить или даже вызвать полицию для пресечения противоправных действий (а именно – публичного выступления без лицензии и кассового аппарата). Но если в твои планы входит обозначить своё присутствие на планете, то равнодушные, составляющие подавляющее большинство аудитории, оказываются свидетельством провала замысла и более всех прочих угнетают сознание исполнителя.

Виту несколькими днями ранее привели мальчишки, которым родители не позволили привести домой взрослую беременную собаку. Она осталась одна после смерти своей одинокой хозяйки, имени которой Наташа не знала и боялась выяснить – избегала личного отношения. Пока человек остаётся безвестным, можно не принимать во внимание его бывшую жизнь и продолжать свою в прежнем русле. Стоит проникнуться перипетиями пресекшейся судьбы – и можно забрести по чужой извилистой тропке в чащобу, откуда не нашёл выхода покойник. Более важным ей виделось другое – Вита пребывала в чудовищном стрессе, жалась к углам с поджатым хвостом и боязливо косила карим глазом на каждого человека или пса, попадавшего в поле зрения. Наверное, бедняжка мнила себя в страшном бреду, ведь жизнь не может исчезнуть в одночасье, словно и не была никогда. Собаку пришлось буквально нянчить, днями напролёт говорить ласковые слова, чесать за ушком, кормить настоящим мясом на сахарных косточках – и она оттаяла. Теперь в мир являлись её щенки, и Наташе казалось, будто она теперь не просто исполняет обязанности помощницы ветеринара, а исправляет страшную несправедливость и делает мир более добрым. Радость нужна, она превращает бытие из цепи бессвязных событий в совершенное осмысленное действо.

– Опять спишь! – прикрикнула ветеринар.

Наташа взяла протянутого ей нового щенка и с обычным тщанием подвергла его необходимым санитарно-гигиеническим процедурам. Заносчивая девица почти перестала раздражать – не любит человек свою работу, можно его только пожалеть. Не понимать смысла своих ежедневных занятий – что может быть хуже? Она представила себя в таком удручающем положении и поёжилась от противного холодка в груди. Люди живут в городе и зарабатывают деньги, больше или меньше – в зависимости от способностей, желаний и обстоятельств. Прописные истины оттого и не вызывают трепета в душах, что всем известны. Подумать страшно: работа ради куска хлеба, а не для спасения себя и других от бессмысленности. Можно ли считать день жизни оправданным, если просто заработал некоторое количество денег? Измеряется ли деньгами смысл? Находятся ли эти категории в прямо пропорциональной зависимости друг от друга? Конечно, нет. Скорее, в обратной. Больше всех зарабатывают те, кто считает деньги смыслом, хотя подобное убеждение сродни сумасшествию.

Четыре щенка улеглись рядом на общем тюфячке, ошалелые от случившейся с ними перемены. Лишённые возможности наблюдать окружающие их обстоятельства, они насторожённо ворочались, пытаясь разнюхать и расслышать подробности своей новой жизни, принёсшей им холод и пустоту. Вита тяжело дышала, но почти сразу встала на подрагивающие лапы, оглядываясь в поисках потомства.

– Молодец, девочка, молодец, – потрепала её по загривку Наташа. – Всё в порядке, здесь они, здесь, посмотри.

– Посюсюкай, посюсюкай, – с ехидной снисходительностью прокомментировала происходящее ветеринар. – Им ведь твои сопли сейчас нужнее всего.

– Причём здесь сопли? Не понимаю, как можно быть ветеринаром и ненавидеть животных.

– Кто тебе сказал, что я их ненавижу?

– Сама вижу. Не слепая ведь. Иногда кажется, ты просто омерзение от них испытываешь, прикасаешься только в резиновых перчатках.

– Я прикасаюсь к ним для оказания помощи, а не для развлечения. Поэтому не хочу занести инфекцию. Хорошенькая будет помощь, если им после меня лечиться придётся.

– По-моему, ты просто оправдание ищешь. А на самом деле, сама боишься от них заразиться.

– Человек практически ничем не может заразиться от собак, постеснялась бы своё невежество показывать.

– Какая разница, всё равно тебе противно.

– По-твоему, от тебя им больше пользы, чем от меня?

– Причём здесь польза! Польза, польза! Ты их лечишь с таким лицом, словно задушить готова!

– Неправда. Просто я с ними не целуюсь и лечу, даже если им больно. А ты готова кудахтать и дожидаться, пока больная собака подохнет, лишь бы не сделать ей бо-бо. И кто, по-твоему, ей больше нужен?

Наташа задыхалась от возмущения и невозможности объяснить понятное. Разумеется, она признавала необходимость лечить больных животных и не имела никакой предвзятости к ветеринарам, но собеседница выводила её из себя безапелляционной верой в исцеление без добра. Возвращать к жизни бессловесное существо, не могущее пожаловаться на боль и описать своё самочувствие, благородно и трудно. Но если не любить спасённых, то труд пропадает втуне, ведь жизнь отверженных по определению бесцельна. Человек ещё может заниматься хоть какой-нибудь деятельностью, сельскохозяйственные животные своим телом питают кровожадное человечество, и любовь их точно не спасёт, а выброшенные на улицу комнатные собаки никому не приносят пользы. Порождать любовь к себе – их единственное предназначение, отказывать им в любви – идти против естественного положения вещей. Нельзя выжить после прыжка с десятого этажа, невозможно прожить на этом свете триста лет и невероятно, просто неосуществимо, даже при сознательном желании добиться неисполнимого – не проникнуться сочувствием к потерявшейся домашней собаке. Она совершенно никому не нужна, совсем бесполезна, её просто жалко – и наличием эмоционального отношения к себе она доказывает существование человека. Зовущего маму ребёнка не пожалеет только маньяк, даже в ожесточающем сердца огромном городе возле безутешного карапуза остановятся хотя бы одна-две женщины, примутся его утешать и организуют поиск. Мимо плачущего пса проходят все, некоторые даже пугаются его сиротливого воя, обращённого в равнодушную пустоту зова. Призыв четвероногого существа, не способного назвать адрес и фамилию хозяев, к человечьим душам редко встречает отклик. Проходящие мимо считают отозвавшихся ненормальными и желают уберечь своих детей от общения с психованными собаколюбами из опасения заразить их вирусом бессмысленного пристрастия. Бессмысленного, ибо бесполезного.

Вита вылизывала щенков деловито и сосредоточенно – исполняла свои самые важные в мире обязанности, хотя не думала о них, а просто повиновалась велению природы.

– Я же таких, как ты, каждый день вижу. Устала уже от жалкого зрелища, – устало поведала ветеринар, деловито обмывая руки под краном в углу операционной. Струя воды гулко била в старинную эмалированную раковину, разлетаясь брызгами и заглушая человеческий голос. – Вам всё кажется, будто вы вершите великую миссию, а на самом деле просто путаетесь под ногами у тех, кто занимается делом.

– Кто это «мы»?

– Да вот вы, энтузиасты. Любители помогать. Приходи и работай, если хочешь, не надо любоваться своим самопожертвованием.

– Ты дура, что ли? Я любуюсь?

– Ты любуешься. Сама себе хотя бы признайся.

– Ты откуда это вывела, ненормальная?

– Оттуда. Не ты первая, повидала уже.

Ветеринар действительно не могла объяснить, каким образом разделяет сотрудников приюта на группы по психологическому типу. Она просто работала, немногословно разговаривала, слушала и невольно приходила к выводу, не занимаясь анализом своих умозаключений. Вчерашняя школьница, нигде не работающая за деньги Наташа с ходу угодила в глазах наблюдательницы в категорию маменькиных дочек, развлекающихся благотворительностью. Не имело значения благосостояние мам, пап и самих романтично настроенных девочек: даже совсем безденежные, они всё равно считали неприличным зарабатывать на оказании помощи несчастным собачкам. Ветеринар деньги получала и не смущалась этим обстоятельством, поскольку не считала возможным сидеть на чьей-либо шее, пусть даже собственных родителей. Про мужа и говорить не стоит – экономическое рабство в супружестве её не прельщало ни в коей мере. Правда, муж пока не появился, как и кандидат в мужья.

– Чай попьём? – неожиданно спросила она Наташу, словно забыв всю перепалку. Ругалась она не по злобе или желанию унизить, а из чувства самосохранения, и никогда подолгу не продолжала свои нападки на кого бы то ни было (хотя нападала частенько и не видела противоречий в своём поведении). Какая разница, подумают о ней как о сумасшедшей или не заметят вовсе? Первое даже лучше, а претендовать на примечательность вне поля человеческих конфликтов она не могла. Простой ветеринар, чем тут обратишь на себя внимание?

– Чай? – искренне удивилась Наташа, с унынием думавшая, где бы устроиться на остаток ночи, чтобы до утра не встречаться с напарницей. Вызывать такси или среди ночи ловить попутку она не хотела, да и просто боялась. – У тебя такой стиль отношений с людьми?

– Какой стиль?

– Нахамить, а потом чаем поить?

– Что такое «нахамить»? Мы честно друг с другом поговорили, почему бы теперь просто не посидеть вместе? Сон отбило.

Ветеринар хорошо помнила первое появление Наташи в приюте. Наверное, та вообще не обратила на неё внимания в тот день, радостно бегая туда-сюда с мелкими поручениями ветеранов. Школьница, забросившая домашние задания и подготовку к экзаменам ради забот о мелком уличном зверье, явно испытывала настоящее счастье и этим своим состоянием вызывала живой интерес. Привыкшие к испытаниям верности и терпения сотрудники делали своё дело без восторга, но по привычке основательно, не ожидая подарков от судьбы или благосклонности небес. Наташа, немного неуклюжая и полноватая, без талии, но с чересчур большой грудью, с короткими прямыми волосами и круглым скуластым лицом, не должна была бы обращать на себя внимания, но её замечали. Выдавали огромные тёмно-карие, едва ли не чёрные, глаза.

Ветеринар тогда подумала о новенькой как об очередной романтичной дурочке, но впоследствии, наблюдая со стороны, заметила в ней проявления въедливости и желания постигнуть суть происходящего, что не делало её автоматически полноценной личностью, но давало надежду на её созревание в будущем.

– Тебе нужно уйти от родителей, – высказалась вдруг без предисловий ветеринар.

– Какая тебе разница, где я живу? – возмутилась Наташа.

– Мне – никакой. Это нужно тебе, если хочешь стать человеком. Ни квартиру, ни комнату в Москве ты снимать не сможешь, придётся переехать поглубже в область. Но другого пути нет.

– Какого ещё пути? Ты что, ненормальная?

– Да нормальней меня не сыскать. Если ты собираешься жировать за счёт родителей до замужества, а потом попрошайничать у своего благоверного, помешать я не смогу, но сильно разочаруюсь. Мне казалось, из тебя может вырасти что-нибудь путное.

– Да отвяжись ты! Мы что, лучшие подруги? С какой стати ты ко мне лезешь с советами по жизни?

– Лучшие подруги ничего подобного тебе никогда не посоветуют, они хотят, чтобы тебе было приятнее жить. А мне кажется, ты могла бы жить правильно. Это тяжело, зато полезней во всех отношениях.

Наташа окончательно запуталась: её оскорбляют или делают ей комплименты? С одной стороны, заявление о возможности превращения её в человека подразумевало, что пока она таковым не является. С другой – собеседница верит, что она не совсем пропащая.

– Вряд ли я выйду замуж, – сухо заметила она по своему обычаю.

– Будешь маленькой дочкой, пока родители не помрут?

– Что у тебя за манера разговора такая!

– Обыкновенная манера. Все люди смертны, ты не знала?

– Все это знают. Но воспитанные люди не говорят друг другу, что они, их дети или их родители умрут.

– Почему?

– Потому что все это знают без напоминаний.

– А чем плохо напоминание? О таких вещах полезно помнить всегда, тогда жизнь изменится.

– Все сойдут с катушек и пустятся во все тяжкие?

– Некоторые – да. А другие захотят оставить след, что уже неплохо. Проблема как раз в том, что всем плевать на смерть. По крайней мере, большинству. Дети и старики о ней думают, а остальные цепляются за мгновение.

– Дети думают о смерти? С чего ты взяла?

– Мне так показалось несколько раз. Из разговоров с карапузами детсадовского возраста. Они не всегда и слово-то знают, у них даже дедушки и бабушки все налицо, но нет-нет да возникают мысли о конце сущего.

– Чепуха. Об игрушках они думают и о мороженом.

– Большую часть времени – да. Но вдруг приходит мгновение – и малыш заявляет родителям: вы все умрёте. Его начинают расспрашивать, а он молчит и тему больше никак не развивает. Что у него там созрело в голове – никто не знает, но начинают немного бояться.

– Ерунда. Прямо вот так, все дети заявляют своим родителям, что они умрут?

– Нет, конечно. Я просто один раз была свидетелем.

– Один раз? И уже вывела всемирный закон!

– Конечно. Дети ведь в университетах не учились и философию не постигали, жизненный опыт у них примерно одинаковый, если исключить экстремальные и маргинальные случаи, и взгляды на жизнь близкие. В основном из космоса, а не из книжек.

Ветеринар хотела замуж и мечтала о собственных детях. Они мнились ей необходимой частью жизни, поводом не умирать раньше положенного срока. Забота о других людях взрослит, и девушка желала прожить отведённый ей срок полностью, со всеми предназначенными судьбой этапами – зрелостью и старостью, а не наслаждаться вечным детством. Она думала: возраст не страшен женщине, если она счастлива. Мужчины могут меняться, дети останутся с матерью навсегда, если она не испугает их своей заботой и не изуродует безразличием. В свою способность избежать обеих крайностей ветеринар верила отрешённо и не упускала случая заявить миру о своей безрассудности.

– По-твоему, муж придаёт женщине смысл? – спросила Наташа с демонстративной ноткой злорадства в голосе.

– По-моему, он просто делает ей детей, – холодно ответила ветеринар, не ждавшая от мужского населения планеты ничего иного.

Собеседницы оставили уставшую от своих женских мук Виту наедине с её потомством и переместились в импровизированную тесную кухоньку, вмещавшую только крохотный столик и как раз две старинных советских табуретки с прорезью в сиденье. На столе имелась электроплитка и электрочайник, в углу приютилась узкая стоечка, набитая посудой и прочей кухонной утварью.

– Значит, мужчины нужны только для детей? – настаивала Наташа.

– Не обязательно. Но если кто-нибудь из них даже этого не может, то нет никакой причины оставлять его при себе.

– А любовь, дружба?

– Для любви и дружбы совместная жизнь не нужна. Даже наоборот, она им мешает. Я выйду замуж только ради детей.

– И мужа будешь подбирать, как производителя? По признакам хорошей породы?

– Конечно. А ты, если думаешь, будто мужчина нужен для счастья, почему не собираешься замуж?

– Я не говорила, что не собираюсь. Я сказала, что не выйду.

– В чём разница?

Наташа некоторое время молчала, вынимая из стойки чашки и наливая воду в чайник.

– Не выйду, потому что никто на мне не женится, а не потому, что сама не хочу.

– Даже так! Конечно, не выйдешь. Замуж выходят только уверенные в своей неотразимости.

– Где ты набрала такую статистику? Тоже пару раз с кем-то переговорила?

– Считай, как хочешь. Просто живу, смотрю по сторонам. Ладно, смягчу формулировку: уверенные в своей непривлекательности уж точно замуж не выходят. Вот скажи: почему ты решила, что на тебе никто не женится?

Наташа снова выдержала томительную для неё самой паузу.

– Чего тут думать-то? Я ни красивая, ни умная, а зачем ещё мужики женятся? Ещё альфонсы есть, но мне и это не грозит. По понятным причинам.

– По-твоему, все замужние женщины либо красивые, либо умные? Наверное, бывают ещё красивые и умные одновременно, не находишь?

– Собираешься мне доказать, что к этим последним я и отношусь?

– Не собираюсь. Просто хочу объяснить очевидные вещи.

– Очевидные вещи потому так и называются, что их не нужно объяснять.

– Как выясняется, иногда всё-таки нужно. Так вот: ум и красота относительны, абсолютна только привлекательность. А стать привлекательной гораздо проще, чем умной или красивой.

– А что, красивой можно стать?

– Можно, но это ещё дольше и дороже, чем стать умной. Ты меня внимательно слушаешь? Я сказала – нужно стать привлекательной. И необходимое предварительное условие такого превращения – вера в себя. Мужчина нужен тебе не больше, чем ты ему. Даже наоборот, они со своими инстинктами зависят от нас больше, чем мы от них.

Маленькое окошко кухоньки, завешенное пожелтевшей от времени тюлевой занавеской, выходило на лесопарковую зону, ни единого огонька не виднелось в нём, только слепая чернота ночи. Наташа иногда смотрела на волю, не рассчитывая увидеть ничего нового. Просто хотелось отвлечься от мыслей о насущном и найти в себе силы подняться навстречу несуществующему.

Глава 4

Игорь Петрович лукавил со Светланой. Он не просто предполагал, что новость о ночном происшествии может достичь ушей Покровского, он испытывал твёрдую убежденность в неизбежности именно такого несчастного развития событий. Из комнаты дочери он машинально, ещё не приняв обдуманного решения, направился не к себе в спальню, а совсем в ином направлении.

– Товарищ президент! – вытянулся при его появлении в помещении охраны старший смены. – За время моего дежурства…

Офицер замялся на долю секунды, и Саранцев облегчил его судьбу, раздражённо махнув рукой:

– Ладно, ладно! Всё понятно. Кто там был?

Двое в штатском шагнули вперед и представились. Отвечая на отрывистые вопросы Саранцева, они внесли новые штрихи в картину случившегося на проспекте Мира. Светлана действительно сбила человека. Какой-то алкаш шёл через проспект метрах в двухстах от ближайшего пешеходного перехода, еле стоял на ногах. Возможно, и вовсе не стоял. Похоже, погиб на месте. Инцидент, скорее всего, не был снят ни одной камерой наблюдения, но на пути БМВ до и после него работающие камеры имеются – если следствие всерьёз озадачится проблемой поиска виновника ДТП, простое сопоставление кадров с учетом хронометража вполне может вывести на конкретную машину.

Саранцев не стал спрашивать, доложено ли о происшествии руководству ФСО. Зачем выслушивать заранее известный ответ или вынуждать самого себя слушать ложь? Разумеется, доложено. Служба у них такая.

– Вы видели сам момент?

– Никак нет.

– Почему?

– Приходилось выдерживать дистанцию. Ночь, пустой проспект. Мы не могли преследовать её демонстративно.

– В таком случае, зачем вы вообще нужны?

– Чтобы в критической ситуации быстро оказаться на месте. Режим работы согласован с вами, Светлана Игоревна не должна замечать наблюдения. Вы считаете необходимым внести изменения?

– Нет.

Саранцев чувствовал себя обманутым на собственной свадьбе. Дочь, видите ли, желает свободы, в результате попадает в неприятную историю, а он теперь, пойманный без штанов своими подчинёнными, должен делать гордое лицо.

– Вы намерены предпринять какие-то действия?

– Их необходимо согласовать с вами, товарищ президент.

– Хорошо. Откуда известно, что он был пьян?

– Маленькая негласная проверка.

– Вы привлекли ещё кого-то? – быстро возмутился Саранцев.

– Никак нет, своими силами обошлись. Корочками не светили.

Игорь Петрович задумался на короткое время. Расширять круг вовлечённых в события ни в коем случае нельзя. Куда там дальше расширять! Он представил себе дальнейшие события: звонок в ГИБДД (или сразу в Генпрокуратуру? В Следственный комитет?), следствие, допросы дочери, экспертизы, суд. Может ли он допустить такое? Дурочка должна была остановиться и вызвать «скорую», но предпочла подвести отца. Как обычно. Прибежала за защитой. А он теперь должен её выдать. Как потом смотреть ей в глаза, как разговаривать с женой? Обязан ли глава государства выдать родную дочь на съедение обществу? Почему? Потому что долг перед страной превыше всего, даже собственной семьи? Разве он раб, во всём зависимый от хозяина? Разве он – преступник, поражённый в правах? Совсем недавно Саранцев сам в коротких словах объяснил дочери своё фундаментальное отличие от любого другого гражданина России, но теперь сам же мысленно себе возражал. Он ведь не перестал быть отцом, став президентом. Текст президентской присяги не содержит отречения от собственной семьи. Человек, способный предать родную дочь, в глазах людей – просто чудовище. Он ведь не собирается никому звонить и требовать прекращения возбуждённого уголовного дела, наоборот, он просто никому не позвонит – вот и всё преступление. Аутотренинг не помогал.

С самого начала, ещё в комнате дочери, он сгоряча высказал ей свои опасения, и теперь они превратились в констатацию факта. Вряд ли Покровского разбудили ночью, но утром он первым делом узнает о ночном происшествии на проспекте Мира и быстро, уверенно и бесповоротно возьмёт в свои руки все концы, льстиво предложенные ему судьбой. Саранцев иногда мысленно перебирал имеющийся у премьера набор инструментов против него, теперь к ним добавился ещё один, едва ли не самый мощный. Здесь на кону оказывается жизнь дочери, а не личное благополучие её отца.

– Где машина? – сухо поинтересовался Саранцев, словно не слишком интересовался ответом.

– В гараже, – похожим тоном ответил старший смены, буднично не желая углубляться в тему.

Игорь Петрович хотел поинтересоваться, в каком она состоянии, есть ли на ней следы крови. Если сейчас распорядиться помыть и отремонтировать машину, при печальном сценарии развития ситуации ему добавят пару лишних статей уголовного кодекса. Если промолчать – механики придут утром, сами вымоют и отремонтируют. Спросят, что случилось – Светлана Игоревна приехала ночью на разбитой машине. Вопросы, вопросы, вопросы. Появятся новые люди, задающие вопросы. Вывести сейчас машину из гаража, бросить на улице и сообщить об угоне? Почему только Светка сама этого не сделала! Побоялась выбираться из спящей Москвы на попутках. Она же не знает про машину охраны. Дура, дура, дура! Все капризы непослушной девчонки выходят боком. Утром нужно поставить её перед фактом: отныне она беспрекословно выполняет все требования родителей. Самостоятельность уже привела беспутную буквально на порог тюрьмы. Теперь бросать машину на улице поздно – новые свидетели, новые улики, новое преступление. Наверное, лучше всего – оставить машину в её нынешнем состоянии, накрыв брезентом и запретив её трогать. Пока, по крайней мере. Осведомлённым сотрудникам ФСО такие распоряжения даже представятся закономерными – улики остаются неприкосновенными.

– В каком виде у нас гараж? – неожиданно спросил президент охрану.

– Что вы имеете в виду, товарищ президент?

– Можно загнать машину в какой-нибудь дальний угол, накрыть брезентом, завалить какой-нибудь ветошью и пока не трогать?

– Думаю, можно, – пожал плечами офицер.

Саранцев сразу понял: собеседнику не понравился сделанный им выбор.

– Пусть пока так постоит, и никому ни слова – зачем-то добавил он, попрощался и вышел в безлюдный коридор. Медленно побрёл к себе в спальню, словно не хотел возвращаться. Хотелось оттянуть встречу с женой. Вдруг она проснулась? Держать её в неведении – чудовищно. Если всё же узнает – никогда не простит. Да и как вообще возможно утаить такое?

Дойдя до двери спальни, Саранцев постоял возле неё некоторое время, а затем отправился в свой рабочий кабинет. Заснуть всё равно невозможно, нужно обдумать варианты поведения, запасные ходы и пути отхода. Тактика политических баталий требует опыта и теоретических знаний, но успех не гарантирован никому и никогда. Увлёкшийся своим влиянием и полномочиями рано или поздно придёт в тупик, откуда не сможет выбраться без помощи посторонних. Менее влиятельных, менее значительных, но вдруг оказавшихся не просто нужными, но необходимыми. Именно в данное время в данном месте, ни днем, ни часом позже или раньше.

Игорь Петрович пришел в своё импровизированное убежище от психологической лавины, включил настольную лампу и уселся в кресло, ставшее за несколько лет пребывания в стенах резиденции удобным и привычным. Откинулся на высокую спинку, прикрыл глаза и сидел так четверть часа, словно ожидая ответов на вставшие перед ним вопросы. Очень хотелось позвонить Сергею Антонову, главе администрации президента и многолетнему другу, но Саранцев подавил желание. Они ещё увидятся завтра. Разумеется, Сергей должен знать то, что известно ФСО и Покровскому. Возможно, ещё и МВД в лице Муравьёва. Серёга знает о нём многое, и на него можно положиться.

Люди, люди, люди! Стоят вокруг, смотрят на него в упор, изучают, обсуждают между собой, выставляют оценки. В общем, судят. Нужно ходить между ними, ощущая спиной взгляды, разговаривать, улыбаться, принимать безмятежный вид и пытаться проникнуть в их замыслы и расчеты. И постоянно ждать удара.

Глава 5

Впервые выдерживая паузу в отношениях с Покровским, тогда, в Новосибирске, две недели маясь в квартире с маленькой дочкой и злой женой, ругавшей его разом и за нерасторопность при обращении с телевидением, и за манерные игры с будущим губернатором, Игорь Петрович выжал себя до капли. С утра до вечера Светлана повторяла ему почти без пауз максиму о необходимости шагать навстречу судьбе каждый раз, когда та снисходит до улыбки в твой адрес.

– Ты действительно думаешь, будто он там сидит у телефона и ждёт твоего звонка? – раздражённо кричала она мужу. – Опомнись! Еще пара дней – и он вообще забудет о твоём существовании!

– Возможно, – бормотал в ответ Саранцев, второй час разглядывая одну и ту же газетную страницу. – Если забудет, значит не стоит к нему и втираться. Мальчиком на побегушках давно не был.

– Кем же ты собираешься при нём быть? Единственным и незаменимым соратником, ради которого он готов броситься в огонь и в воду?

– Меня вполне устроит положение ценного профессионала. Не политика же он во мне увидел.

Новосибирск, область, да и вся Россия в победе Покровского на губернаторских выборах нисколько не сомневались. Один из последних советских генералов, получивший погоны с зигзагами весной 1991 года, он через год без всякого давления, принуждения и намёков подал рапорт об увольнении в запас. В октябре девяносто третьего года отказался присоединиться к защитникам Верховного Совета и попал в несколько газет, осудив вспышку гражданской войны в центре Москвы. «Все политики, решающие свои политические проблемы через кровь сограждан, должны идти под суд, – сказал он тогда в интервью единственной газете, почему-то обратившейся к нему с такой неожиданной просьбой. – Депутаты, спрятавшиеся за спины простых людей и принимающие теперь героические позы, виновны больше своих руководителей и Ельцина, потому что прошли по трупам, не запачкав обуви».

Обладатель роскошного баса и манеры отвешивать слова веско, скупо и неторопливо, но точно, он обрёл всенародную известность в девяностых, когда вошёл в банк, захваченный при неудачном ограблении бандой из пяти человек. Три дня и три ночи здание стояло в оцеплении ОМОНа, внутрь налётчики не впустили ни одного человека, а Покровский, по утверждению выпущенных наружу заложников, всё время с ними говорил, чуть ли не семьдесят два часа напролёт, без сна и почти без еды. На вторую ночь, около двух часов, главарь приставил к голове Покровского пистолет и пообещал спустить курок, если тот произнесёт ещё слово. В помещении оставались несколько детей, никто из них не спал, все хотели есть и пить. Покровский не замолчал, только после короткой паузы продолжил говорить уже не о детях, а о непонятных вещах: о любимых книгах и фильмах, о местах, где давно не был, но хотел бы непременно вернуться. И всё время задавал вопросы человеку с пистолетом, который сначала не понимал, следует ли ему выполнить данное обещание, поскольку оно, вроде бы, касалось только разговоров о детях. Время, потраченное на лишние размышления, увело намерения террориста в другом направлении: он только рукояткой пистолета ударил Покровского, отправив его в нокдаун. После благополучного разрешения ситуации без единой жертвы телевизионные психологи объясняли отношение террористов к отставному генералу именно отсутствием у него проявлений страха. Человек с оружием, мол, ждёт испуга от безоружных оппонентов. Встречая с их стороны безразличие и полное отсутствие внимания к зажатому в руке источнику силы, преступник подсознательно начинает сомневаться в собственной способности убить. Что-то должно быть не так, раз люди его не боятся. Телезрители слушали экспертов, смотрели короткие сюжеты с участием Покровского, в которых тот нехотя ронял скупые фразы, игнорируя вопросы репортёров о его мыслях и чувствах в часы и минуты совершения подвига, и только благодарил группу антитеррора за профессиональные действия.

В последующие месяцы Покровский возглавил организацию офицеров запаса, раздражавшую власть призраком военного переворота и увлекавшую телевизионную аудиторию в мир прошлого, когда наша армия была сильнейшей в мире. В девяносто шестом он осудил капитуляцию в Хасав-юрте как военную и политическую бессмысленность. «Вы можете подписать любые соглашения, какие вам заблагорассудится, война всё равно не закончится, – заявил он. – Им не нужна Чечня, им нужен Кавказ, а вот Россия – не нужна. Вы разрушили армию и залили Чечню кровью бессмысленно погибших русских солдат и гражданских чеченцев, но история не спрашивает у народов разрешения бросить им вызов, она просто движется вперед. И если вы не способны отразить её наступление, вам приходит конец. Раз и навсегда. Они ещё придут за вами, и тогда спрятаться будет негде, всё равно придётся воевать».

Публицистическая и общественная деятельность Покровского не устроили, и он, неожиданно для многих, вдруг объявил о намерении баллотироваться в губернаторы родной Новосибирской области. Момент он выбрал неудачный: терпевшая одно поражение за другим, страна уже знала о существовании неудобного генерала, но ещё не хотела к нему привыкнуть. Тем не менее, его знали, и на региональных выборах Покровский, уже только в силу одного этого обстоятельства, становился опасным соперником. При появлении первых слухов о его планах, представители обкома компартии и регионального отделения либерал-демократов бросились наперебой искать встречи с генералом. Телефонные звонки он игнорировал, встретиться с местными партийными боссами отказался. В силу обстоятельств или во исполнение несложного замысла, Новосибирск оказался на пути очередной поездки по стране первого секретаря ЦК коммунистов Павла Архиповича Зарубина, от встречи с которым Покровский не отказался. Они сошлись в обкоме: высокий, плотный и лысоватый, обладатель мужиковатой физиономии и высшего образования Зарубин и чем-то похожий на него, но почти на голову ниже, с лицом то ли Вольтера, то ли бывалого иезуита, Покровский. Проговорили около часа в запертом кабинете, откуда коммунист вышел обозлённый, а генерал – в крайне хорошем настроении. Своим он шепнул по секрету, что потребовал от Зарубина подать в отставку и провести на съезде партии, а лучше голосованием всех первичных организаций, выборы нового состава ЦК и секретариата.

– Зачем? – не понял Зарубин очевидных замыслов своего визави.

– Я хочу занять ваше место, если люди окажут мне доверие, – ответил тот с прежним выражением лица.

– Вы имеете право принять участие в выборах на следующем съезде, – с трудом выдавил из себя ошарашенный и сбитый с толку функционер, – если вступите в партию и получите поддержку областной организации.

– Такой вариант меня не устраивает. Ротацию следует произвести немедленно.

– Что за спешка? – возмутился Зарубин, начиная понимать, что его собеседник вовсе не создан для игры в поддавки.

– Вы только что проиграли президентские выборы. В ситуации, когда для победы требовалась только решимость, желание и способность взять власть. Без революций и переворотов, совершенно в рамках действующего законодательства. Но вы струсили.

– Я не струсил! Попробуйте сами протаранить эту махину, тогда и высказывайте свои умные замечания!

– Я попробую. Но вы мне только помешаете. Вы проиграли и обвиняете в этом кого угодно, кроме самого себя. А мне нужны люди, честные перед самими собой и перед своими товарищами, готовые отвечать за свою работу.

– Вам нужны? – никак не мог понять Зарубин, мысливший себя работодателем перспективного и политически молодого генерала. – Вы кем себя воображаете?

– Во всяком случае, не марионеткой и не комнатной собачкой, – сухо пояснил Покровский, пришедший на встречу исключительно ради удовольствия вытереть ноги о человека, которого презирал.

Зарубин вывалился из кабинета разъярённым и запретил помощникам раз и навсегда упоминать имя заслуженного хама, а его собеседник вернулся в свой импровизированный штаб, который тогда ещё располагался в его собственной квартире.

Настойчивость либерал-демократов в попытках общения с многообещающим кандидатом и вовсе столкнулась с глухим неприятием и завесой молчания. Их лидер, чью должность в партии за пределами оной практически никто не знал, Аркадий Аркадьевич Орлов, способный разговаривать долго, многопланово и беспредметно, а когда нужно – кратко и в полном соответствии с запросами большинства избирателей по итогам последних исследований или в поддержку и даже предвосхищая шаги президентской администрации, в конце концов позвонил сам и изрядно раздражил этим Покровского.

– Хочешь меня замазать? – рявкнул он в трубку. – Не выйдет! Я тебя сам размажу – так, что родная мама не узнает!

Выкрикнув наболевшее, Покровский брякнул трубку на телефон, едва не разбив его, и предсказал окружавшим его соратникам завтрашнюю новость в газетах и на телевидении о его попытках связаться с Орловым. Предсказание подтвердилось полностью, и уже на следующий день корреспондент местного телевидения задавал генералу вопросы о причинах его контактов с либерал-демократами. Ничтоже сумняшеся и презрев этикет, Покровский повторил во всех цветастых подробностях свой телефонный монолог, даже слегка приукрасив его в рекламных целях, и объяснил, что считает своей целью не скандал и прихватизацию люмпенских голосов, а победу на выборах.

На первых порах он на собственные средства напечатал тысячу листовок и собрал в своей команде два десятка активистов-добровольцев, которые быстро раздали листовки в разных районах города и оповестили жителей о наступлении новой исторической эпохи. Затем генерал по-хозяйски позвонил нескольким предпринимателям, не сумевшим правильно выстроить отношения с действующей областной администрацией, и предложил им не делать новых глупостей. Крупнейшим из обездоленных оказался некий Константин Авдонин, проговоривший с Покровским битый час, в основном на отвлечённые темы. Ничего не ответив на сходу сделанное заявление генерала, бизнесмен незаметно вывел собеседование на разговор о музыке, литературе и живописи. Кандидат в политики проявил твердую приверженность классике XIX века, но мимоходом всё же выдал свою осведомленность о существовании Скрябина, Ходасевича и Шагала и высказал суждения об использовании света в музыке, поисках новых рифм в поэзии и общности цветового решения полотен художников раннего советского авангарда, ещё не напоровшегося на противодействие власти. В своих высказываниях Покровский практически не употреблял сколько-нибудь профессиональных терминов и убедил Авдонина в своём авторстве, хотя, уйдя с военной службы, генерал много читал и запоминал. А ещё ходил по музеям и концертным залам – пытался взглянуть на мир глазами интеллигенции, разрушившей Советский Союз. Тем не менее, собственное отношение к искусству у него действительно сложилось, и в телефонном разговоре с Авдониным он высказал именно его, не пытаясь угадать взгляд, который бы мог понравиться контрагенту больше.

Несколько недель аппарат Авдонина собирал досье на Покровского, которое однажды утром легло на стол заказчика. Тот погрузился в него на целый день, не отвечая на телефонные звонки и отменив все встречи. Затем он просто вышел из кабинета, отправился с друзьями в ресторан и до глубокой ночи болтал там о пустяках и пил виски. Через три дня он пригласил Покровского к себе в загородную виллу и провёл с ним там целый день. Разговаривали сначала опять об эфемерных материях, затем перешли к главному.

– Вам нужны мои деньги, – безапелляционно заявил Авдонин, поворачивая пальцами бокал коньяка из стороны в сторону, словно играл зайчиками света, прыгающими по мебели и стенам гостиной, – но я не могу раздавать их направо и налево всем желающим, не получая гарантий.

– Можете, – коротко парировал Покровский, словно речь шла о его деньгах. – Вы раздаёте их именно направо и налево, даже коммунистам, от которых уж точно не дождётесь никаких гарантий, даже если они их вам пообещают.

– Возможно. Но они побеждают на выборах, особенно региональных. А на что способны вы – сейчас никто не знает.

– Я могу победить. Это важнее, чем уже победить. Пришедшие к власти не творят чудес, поэтому их популярность в нынешней тяжёлой ситуации стремительно падает. Зарубин сдал последние президентские выборы и бросил на всю свою партию тень соглашательства. А я – новый человек, с новыми словами и новыми делами. Я не собираюсь восстанавливать Советскую власть, не плачу по прошлому и не призываю анафему на головы несогласных со мной. Я говорю о возрождении России, и я не связан идеологическими условностями, поэтому не обещаю превращения её в коммунистический или капиталистический рай. Я обещаю только работающие справедливые законы, эффективную борьбу с преступностью и произволом бюрократии. По-вашему, кто проголосует против?

– Все кандидаты обещают всё хорошее.

– Но я в своей жизни языком болтал мало, в основном – дело делал.

– Среди ваших коллег-кандидатов найдётся и пара других, имеющих право сказать то же самое.

– Но я, в отличие от них, служил стране. С риском для жизни. И не постесняюсь напомнить об этом. Скромность – хорошее качество, но для политики категорически не подходит. Здесь для выживания нужно верить в собственную богоизбранность, а я в ней после Афгана убедился окончательно.

– В самом деле? – заинтересованно вскинул брови Авдонин. – Может, скажете, для исполнения какой миссии вы избраны?

– Запросто, – Покровский откинулся на спинку кресла и привычно закинул ногу на ногу. – Я выжил, чтобы умереть за свою страну. Когда над Кремлем спускали советский флаг, я дал себе слово положить остаток жизни на то, чтобы люди по собственной воле поднимали государственный флаг над своими домами и знали наизусть слова национального гимна, которые их никто не заставлял учить.

– Как же этого добиться?

– Очень просто и очень сложно. Каждый человек должен вставать утром и ложиться спать вечером с убеждением, что для российского государства он – не грязь подзаборная, а гражданин, обладающий собственным достоинством, на которое ни один чиновник по собственному произволу не может поднять руку.

– Но как же сотворить подобное чудо? – едва заметно улыбнулся Авдонин.

– Конечно, не по мановению волшебной палочки. Но и на областном уровне можно сделать первые шаги. Бюрократия вполне поддается дрессировке, нужно только ей очень доходчиво продемонстрировать её уязвимость. А привлекать виновных к ответственности я умею, можете мне поверить.

– Замечательно. Но мы ведь сейчас не на митинге, можно разговаривать откровенно. Почему именно я должен помочь вам в борьбе за губернаторское кресло?

Покровский многозначительно помолчал, потягивая коньяк и не глядя на Авдонина. Потом веско произнес:

– Потому что вы сами этого хотите.

– В самом деле? Почему вы так считаете?

– Потому что мы с вами здесь разговариваем. Я ведь знаю, как устроена жизнь – не мальчик уже. Дед Мороз приносит подарки только маленьким детям, а уже к десяти годам они перестают верить в чудеса. Я не стану обещать вам монополию на воду и воздух, молочные реки в кисельных берегах и тому подобную ерунду. Но я твердо обещаю установить правила и соблюдать их со своей стороны. Если же вы не будете нарушать их со своей, у вас не возникнут проблемы с областью и городом. Знаете, коммунальное хозяйство, природоохрана, пожарные, профсоюзы, санэпиднадзор, милиция – все они могут при сильном желании отравить вам жизнь. Лично мне это не нужно. Я не собираюсь требовать у вас откупного или доказывать своё превосходство. Мне нужно, чтобы вы работали в соответствии с установленными правилами.

– В соответствии с действующим законодательством?

– Нет, – сделал Покровский многозначительную паузу. – В соответствии с правилами. Я не устанавливаю законы, даже на уровне областной нормативной базы вряд ли смогу полностью добиться, чего хочу. Законы несовершенны, вы знаете это не хуже меня, но можно договориться о правилах, которые позволят вам работать с прибылью, а мне как губернатору предъявить избирателям свои выполненные предвыборные обещания. Согласны?

Авдонин не первый день жил на свете. Обыкновенный математик ещё в конце восьмидесятых, он окунулся в предпринимательство с появлением пресловутого указа об индивидуально-трудовой деятельности и с тех пор полной ложкой хлебал различия между официальным законодательством и устными договорённостями. Со времён разборок с бандитской «крышей» прошло не так много времени, он поднялся уже достаточно высоко, чтобы представлять интерес для более серьезных людей с их менее душещипательными средствами. Теперь в случае конфликта с губернатором ему грозило криминальное расследование, а не пуля или бомба в машине. Общение с действующим главой областной администрации у Авдонина никак не получалось, поскольку тот уже слишком широко распространил в местной экономике свои собственные бизнес-корни и воспринимал его не как субъекта экономической жизни, но как делового конкурента. Он пообщался со всеми кандидатами в губернаторы и всем оказывал некоторую помощь, но на Покровском остановил особо пристальный взгляд. Генерал показался ему перспективным.

Очень скоро за спиной Покровского выросли организации ветеранов Великой Отечественной и афганской войн, у которых не было денег, но зато с избытком хватало уверенности в необходимости заменить вконец проворовавшегося главу областной администрации на боевого генерала. Они агитировали бесплатно и активно, в разных возрастных и социальных группах, с растущим по мере приближения даты выборов напором. После серии встреч людей Покровского с людьми Авдонина стали поступать деньги, позволившие арендовать под предвыборный штаб вполне приличный офис и привлечь в дополнение к энтузиастам оплачиваемый персонал, что в свою очередь позволило развернуть кампанию на редкость масштабно.

Старший сын Покровского, кадровый армейский офицер, во время последней войны командовал взводом в Чечне, младший – ещё проходил срочную службу по призыву на Дальнем Востоке. Сам он о них не упоминал, в листовках о них не говорилось, о них рассказывали только добровольцы, когда ходили от квартиры к квартире и заводили беседы с открывшими дверь людьми о том, какой человек имеет моральное право занять пост губернатора. На методических совещаниях в штабе они не получали никаких инструкций на этот счет, просто знали подробности биографии и личной жизни своего кандидата. По всей области распространились слухи о честном генерале, который требует от собственных детей исполнения патриотического долга, как требует этого от всех военнообязанных граждан и не боится говорить вслух о своих убеждениях, даже из опасений потерять голоса избирателей накануне выборов.

В президентской администрации кто-то решил противопоставить Покровского коммунистам, после чего он широкомасштабно ворвался на федеральные телеканалы, а действующий губернатор почувствовал себя одиноким и бессильным.

В правительстве Новосибирской области победивший на выборах Покровский доверил Игорю Петровичу курирование строительной отрасли. Казавшаяся прежде знакомой, его работа вдруг сразу стала едва ли не таинственной, полной ловушек и смертельных угроз, замаскированных под безобидные уступки и упрощения.

– Вы не должны никого бояться, – говорил тогда ему Покровский. – Я всё понимаю, есть серьезные люди с большими деньгами и связями где-то наверху, повыше нас с вами. Но вы должны понять простую вещь: вы им нужны, а не они – вам. Вы всегда найдёте подрядчика на застройку любого участка, а вот они без вас никогда не доберутся до заинтересовавшего их участка.

– Я не хочу нарушать законы, – терпеливо объяснял Саранцев.

– И замечательно! Нарушать никогда не надо. Только, если время от времени не проходить где-нибудь рядом с законом, совсем рядышком, а не точно в полном соответствии с ним, вы никогда ничего не построите. Вы ведь не студент первого курса, в строительстве работали и отлично представляете себе все подводные течения. Не станете же вы утверждать, что на ваших стройках законодательство неукоснительно соблюдалось от «а» до «я»? Помнится, когда мы с вами познакомились, вашу шарашкину контору следовало прикрыть уже за одно только нарушение техники безопасности. Не за отдельные нарушения, а именно за одно большущее нарушение, на всех этажах и по всей стройплощадке. Затем одно сплошное нарушение трудового кодекса, незаконное привлечение иностранной рабочей силы.

– Я был главным инженером, персонал подбирали без моего участия.

– А вы видели нарушения, но продолжали работать. Потому что потеряли бы место, если бы начали влезать в вопросы, вашему ведению не подлежащие. Скажите, вы хотели бы, например, войти в историю Новосибирска человеком, внёсшим существенный вклад в решение жилищной проблемы?

– Я не смогу её решить.

– Пусть не сможете. Но вы хотите, чтобы все говорили: мол, при Саранцеве произошел небывалый со времён Советской власти подъём жилищного строительства?

– Все будут говорить: при Покровском. У нас так головы устроены.

– Наверное. Но специалисты будут знать, без кого именно не смог обойтись Покровский при совершении скачка. Во всяком случае, сами вы всегда будете знать, что приложили руку. Разве нет?

– Надо думать.

– Так вы хотите продвинуть решение проблемы?

– Разумеется, хочу.

– Как вы считаете, в бюджете города выделяется достаточно средств на строительство жилья?

– Нет. Хотя, распределение бюджета – всегда вопрос приоритетов.

– Считаете возможным увеличить финансирование строительства за счёт пособий пенсионерам или поддержания коммунального хозяйства хотя бы в его нынешнем состоянии?

– Сложно говорить отвлечённо на конкретные темы.

– Само собой. Ваша задача – дать людям жильё и городскую инфраструктуру. Нельзя думать только о Новосибирске. В ваших руках – вся область. Нужно развёртывать строительные проекты в райцентрах, в сельской местности. На всё нужны деньги. За счёт налогов мы будем выдёргивать эту телегу из болота следующие сто лет, нужно находить иные источники финансирования. Отобрать деньги у олигархов нельзя, их можно только заинтересовать материально.

– Они и без нашего участия прекрасно себя увлекают всяческими финансовыми проектами.

– Естественно. Чтобы взять у кого-то деньги на строительство детского сада или школы, нужно дать ему заработать сумму, превышающую объём средств, потраченных на важные городу объекты. Чтобы продвигалась очередь на получение муниципального жилья, бесплатные квартиры должны оплачивать покупатели частных апартаментов, и так далее, и так далее.

Подобным образом Саранцев разговаривал с губернатором сначала часто, потом всё реже и реже. Трудно сказать, насколько честен с самим собой он был с самого начала, но желание успеха не оставляло его никогда. Ирина занялась торговлей, получая от собственного бизнеса исполнение мечты: ни в чём не уступать мужу. Игорь Петрович сначала уговаривал себя тем, что жена практикует самостоятельность в сфере, не подлежащей его контролю, но потом, уже обнаружив в числе её поставщиков и инвесторов структуры, связанные с Авдониным и другими крупными застройщиками, не стал возражать. По мере роста собственной торговой сети жена стала зарабатывать больше мужа, а тот временами задумывался: стоило ли уходить от настоящего дела? Конечно, он не был невинным мальчиком, когда принимал предложение Покровского. Намерение войти в большую игру и подтолкнуло его к положительному ответу. Просто хотел приносить больше пользы и обществу, и себе.

Минувшие годы сгладили многие вопросы, предлагая естественные готовые ответы. Когда-то, встречаясь на приёмах, официальных мероприятиях или на охоте с новосибирским областным прокурором, Саранцев украдкой пытался различить в его глазах профессиональный интерес, но замечал лишь дружелюбие и готовность пойти навстречу. Теперь смотрел на генерального прокурора спокойно, с сознанием силы. У того был сын, даже толком не предприниматель, просто лихой ездок и прожигатель жизни. Несколько лет назад, когда генпрокурор ещё состоял министром юстиции, его сын попал в криминальную хронику как владелец «Ауди», на которой по доверенности разъезжали два рэкетира. Несколько месяцев спустя отец неразборчивого в связях сына сменил ведомство, а Саранцев совсем не удивился. И, став президентом, предложил Совету Федерации на повторное утверждение в должности всё того же незадачливого папашу. Показалось – так будет спокойнее.

Глава 6

Дорога домой не отвлекала внимания Наташи от тягостных мыслей о возвращении. Она неторопливо шла пешком к станции метро, не рассчитывая попасть на первый поезд, и думала не о привычном пути, а об отвлечённых материях. Идти домой она не хотела, но больше идти было некуда. Родители ничем не провинились перед своей дочерью, просто возраст привёл её к серии умозаключений о несчастности домашних обстоятельств. Отец сейчас лежит пьяный или ещё не вернулся домой, но он мужчина, и он непонятен. Возможно, образ его жизни можно оправдать, хотя и трудно. Наташа больше злилась на мать, на её вечное терпение и готовность к самопожертвованию, хотя героизм вовсе не требовался.

Старые фотографии рассказывали о радостях и ярких днях минувшей жизни, и Наташа давно перестала перебирать их и домысливать изображения. Не хотела лишний раз напоминать самой себе о случившихся в семье печальных переменах. Теперь мать почти всё своё время посвящала зарабатыванию небольших денег и спасению их от мужа. Последний хотел их тратить, хотя зарабатывал подсобником на рынке не меньше жены. Он даже нашёл работу для дочери – продавщицей в бакалейном ларьке – и вызвал её искренний смех, когда сделал предложение о трудоустройстве.

Наташа не хотела торговать. Занятие казалось ей странным и беспредметным, неосязаемым. К тому же, не хотелось отвечать перед покупателями за качество товаров, закупленных хозяином. И было страшно отвечать перед самим хозяином за счёт денег и товаров. В школе за ошибки и обманы ставили низкие отметки в журнал, в жизни они влекли за собой смутные, но страшные меры наказания. Совершенно незнакомый мир окружил девочку после школы и напугал телевизионными новостями вперемешку с криминальными сериалами.

Жизнь жестока. Наташа усвоила урок не только в теории, но и на практике. Она ещё помнила времена, когда отец работал инженером, и мать после работы ругала его за принесённую домой ничтожную зарплату. Теперь не ругала, хотя жизнь к лучшему не изменилась. Просто раньше отец получал мало денег за квалифицированную работу, а теперь честно отрабатывал свои гроши собственным горбом. Разговаривал мало, смеялся ещё реже, и чаще над собой, чем над другими. Приводил домой приятелей с рынка и пил вместе с ними водку на кухне, а мать заранее отправляла Наташу ночевать к бабушке, от греха подальше. Дочь с отцом никогда не разговаривала о существенном и понятия не имела, страдает ли он перемены в своей жизни. Со стороны казалось, будто он равнодушен ко всему и ко всем, включая себя самого. Книги дома ещё оставались, хотя многие отец потихоньку продал, не видя смысла в чтении.

– Он сможет подняться, – сказала однажды мать, припёртая дочерью к стене.

– Что такое, по-твоему, «подняться»? – крикнула та.

– Чего ты от меня хочешь? Он мой муж. И твой отец, между прочим.

– Он нас не любит.

– С чего ты взяла?

– Я вижу. Вы друг с другом двух слов сказать не можете, не перейдя на крик.

– Он мучается.

– Он нас мучает.

– Я не понимаю, чего ты добиваешься? Ты так ненавидишь родного отца, что готова выгнать его на улицу?

– Выгнать его на улицу, к сожалению, невозможно. Но и жить с ним всю жизнь под одной крышей я не хочу.

– Я не могу с ним развестись.

– Почему?

– Не могу, и всё. Не хочу. Он сможет подняться, мы только должны ему помочь.

– Мама, о чём ты говоришь! Как мы можем ему помочь? Маленького мальчика можно заставить чистить зубы и делать уроки, а как ты заставишь взрослого мужика вспомнить о семье, которую он начисто забыл?

– Он не забыл. У него просто тяжёлый период. Не смог найти себя. Он ведь был неплохим инженером, а теперь не может найти работу по специальности.

– Если он был неплохим инженером, зачем ты регулярно выносила ему мозги?

Мать и дочь крупно поспорили пару раз из-за мужа и отца. Первая безуспешно пыталась объяснить второй необходимость людям жалеть друг друга и помогать в испытаниях, но та отвечала непониманием и даже нежеланием понять. Наташа с детства привыкла видеть в отце покровителя. Он часто вступался за неё, когда мать добивалась от неё послушания и прилежания в учёбе. Наверное, искренне не считал нужным мучить девчонку пустяковыми придирками, если та стремилась к невинным детским удовольствиям. В детстве нужно играть, а не работать.

– Зачем ей собирать игрушки, если завтра она снова будет с ними возиться? – спрашивал он жену и испытывал бесконечную уверенность в собственной правоте.

– Девочка должна привыкать к порядку с детства, – терпеливо повторяла раз за разом жена и не знала, как ограничить супруга в доступе к воспитанию дочери.

– Может, ты ещё заставишь её полы мыть и стирать бельё?

– Со временем – обязательно. У нас домработницы нет, и у неё вряд ли появится. Если девочка не станет воспринимать домашний порядок как необходимость, из неё вырастет женщина-кошмар.

– Ты хочешь из неё самой вырастить домработницу?

– Нет, просто женщину, способную вести дом.

– И эту женщину нужно начинать воспитывать в семилетнем возрасте?

– Нет, ещё раньше. Возможно, ты готов вырастить из неё побрякушку, а я – нет.

Маленькая Наташа тем временем в соседней комнате жадно прислушивалась к звукам ссоры и испытывала тёплое чувство признательности к папе за его желание защитить дочку от маминых строгостей. Она тоже не видела смысла в ежедневной уборке – ведь завтра кукол нужно будет снова рассаживать в кружок на ковре и организовывать званый обед. Но отец всегда терпел поражение, и с громким бессильным рёвом Наташа складывала кукол в большую картонную коробку. В такие минуты она бесконечно себя жалела, но отец никогда не приходил её утешить.

Теперь Наташа думала о родителе редко, только если обстоятельства вынуждали. Ночной разговор в собачьем приюте, посвящённый семейным ценностям и смыслу жизни, вернул ей желание приобщиться к искренним людям и стремление к суровому счастью замужества. Она подошла к станции метро, у запертых дверей толпилась маленькая группа нетерпеливых пассажиров. Они то и дело посматривали на часы и ругали транспортников за несвоевременную щепетильность. Она остановилась в сторонке и задумалась в попытке вообразить свой собственный брак на основании семейного быта родителей. Суждено ли ей повторить их жизнь? Телевизионные разъяснители личных проблем необычных людей в один голос твердили: да. Дети воспроизводят опыт родителей, даже если хотят обратного. И не просто утверждали, а приводили примеры, не называя подлинных фамилий и адресов. Зрительское доверие к рассуждениям аналитиков подразумевалось – кому же ещё верить, если не оракулам голубого экрана? Ведь всяческих проходимцев с улицы на телевидение не пускают. А если не поверить? Ведь нельзя же найти людей, про жизнь которых рассказывает телевизор. Можно ли их вообще найти? Существуют ли они в реальности? Почему она, ещё не приступив к собственной жизни, должна сдаться и не ждать от неё ничего хорошего? Или в опыте родителей имелись и светлые подробности? Разумеется, имелись – они ведь поженились в незапамятные времена ради своих чувств, а не по ошибке или злому умыслу. Откуда она может знать, почему поженились родители? Что она вообще о них знает? Они всегда скрывали от неё неблаговидное и пытались показывать себя с наилучшей стороны. Оба старались заботиться о ней, только по-разному понимали повседневную пользу, и с её точки зрения иногда правым оказывался отец, а иногда – мать. Наташа не могла и не хотела выбирать между ними, но отец сам себя хоронил и отталкивал их обеих. Теперь она добивалась от матери решительных шагов, но сама их боялась – не хотела встать на краю новой, незнакомой пропасти.

Когда отцовская фабрика закрылась, он несколько месяцев сидел дома, изредка общаясь по телефону с друзьями, знакомыми и приятелями знакомых в поисках новой работы. Он считал глупым искать новое место по объявлениям или на бирже труда – работодатели не говорят о себе всей правды, а лучшие вакансии распределяются в узком кругу, среди своих. Возможно, отец заблуждался – правоту его мнений Наташа тоже не могла проверить, как и концепции телевизионных психологов. Во всяком случае, новая должность оказалась хуже прежней – добираться ещё дольше и неудобно, с пересадками, и зарплата не больше.

– Ты специально постарался? – спрашивала его жена, пока дочь подслушивала из своей комнаты.

– Я нашёл работу.

– Наверное, они очень рады встретить такого идиота.

– Нормальная работа с обыкновенной зарплатой, чего ты от меня хочешь?

– Чтобы ты иногда отвлекался от полётов в облаках и спускался на землю. Мы здесь живём, если ты ещё не забыл.

Скандалы возобновились с прежним энтузиазмом, и Наташа всё чаще делала уроки у подруг. Мать хотела её защитить от лишнего знания, но на деле приучала к превратностям самым тяжёлым способом – отлучением. Дочь жила вне дома большую часть времени и воображала положение более ужасным, чем оно являлось на самом деле. Матери подружек не разговаривали с ней о причинах её кочевания, отцы и вовсе держались в стороне, только изредка, в недомолвках и потайных взглядах нерасторопных женщин и девиц проскальзывала тайна – они всё знают и помогают ей не жить тоскливыми проблемами гибнущей семьи. Разумеется, они всё знали, а как же иначе! Наташа знала об их осведомлённости заранее и готовила себя к объяснениям и секретничанью в закрытых девичьих владениях, но ничего не случалось, все молчали и упорно берегли её. Сама она иногда страшно хотела поговорить, а в следующую минуту дрожала от ужаса в ожидании нежеланного разговора о себе. Язык дан человеку для сокрытия мыслей – она услышала где-то изречение великого человека, или придумала, будто услышала, а на самом деле сочинила его сама в те дни подавляющей тишины.