Одинокие души

Странная девушка

Выставка проходила в большом арт-пространстве, расположенном на Васильевском острове. Почему-то это место всегда казалось ей мистическим, и тем более обидно было, что зал оказался оформлен в самом банальном стиле. Меланхолический полумрак, холодный неоновый свет над экспонатами, размеренный музыкальный фон, в который бесцеремонно вмешивались щелчки фотоаппаратов. Это раздражало ее, как и непременная традиция посетителей запечатлеть себя у каждого экспоната. «А они вообще на них смотрят?» – скептически думала она.

Вдоль стен возвышались столы, на которых холодным золотом поблескивали бокалы с шампанским. В качестве закуски прилагались шоколадные конфеты в вазочках, которые явно диссонировали с общим аскетизмом антуража.

Но ее это мало интересовало, и она решила наконец сосредоточиться на экспонатах. Что-то в этой экспозиции было особенным, выбивалось из ряда однотипных богемных событий в Питере, которые восторженно освещались в прессе по горячим следам и так же быстро угасали.

И присмотревшись, она поняла, что в них было особенным. Главным были не картины и инсталляции, а подписи к ним. Все это были не вымученные очерки дежурных искусствоведов, которые напрягали все свои словесные навыки, чтобы представить холст, вымазанный серой краской и перечеркнутый тремя черными линиями, глубоким и тонким произведением искусства. Это были рассказы – короткие, емкие, порой бессюжетные и не отвечающие требованиям бульварной литературы. В них могло произойти что угодно: несбывшийся сон, непростительный поступок, безнадежное расставание. В них была жизнь, а не ее слабое глянцевое подобие.

Ее основным ремеслом было оформление дамских романов, для которых штамповались одни и те же силуэты крепких кавалеров с открытыми торсами и невесомых дам с глубоким декольте. Изредка менялся только цвет волос героини. А если романы были с уклоном на «тихое семейное счастье», то было достаточно аляповатого букета или тарелки с фруктами и ягодами, олицетворяющих «полноту жизни».

Рассказы, которым была посвящена выставка, невозможно было так проиллюстрировать, и она стала вглядываться в их визуальные воплощения. Здесь были дворы-колодцы с силуэтами смотрящих в небо людей, пустые террасы кафе под проливным дождем, старые дачные домики, поросшие лопухами и крапивой. Ее заказчики никогда в жизни такого бы не приняли, объяснили бы тем, что публика хочет красивой сказки, а депрессивных мотивов ей и в буднях хватает.

«Значит, кто-то может себе позволить писать и рисовать то, что видит и чувствует, – подумала она, – Мир, в котором хэппи-энд не ясен с первой же строки, в котором не бывает половинок и истинных пар, в котором есть только настоящее, секунда со случайными прохожими, быстро меняющейся погодой, мелькающими обрывками пейзажа за окном автобуса. Я обязательно напишу о таком мире сама, в прозе, а потом когда-нибудь и перенесу его маслом на холст. Или акварелью на влажный лист бумаги».

Откровение

Белое здание с колоннадой располагалось в центре столицы обманчиво-прекрасного государства, где поля зеленели круглый год и лоснящаяся почва приносила богатые урожаи. Но все блага распределялись между колонистами, пока местные жители получали остатки за тяжкий труд, и их не радовала синева неба, храмы, фонтаны и цветущие сады. В таком месте и находился главный монетный двор в колонии, в котором Эдвард Кэйл много лет служил архивариусом.