Одноклассники

Сергей Гаврилов Одноклассники

● Oct. 31st, 2007 at 9:28 PM

— ты, конечно, много интересного проебал.

митя приложился к лонгайленду.

— вишня застрял головой в писсуаре, толстый наблевал в сумку ане тимощук, а бонч–бруевич отпиздил таубкина за то, что он ему в пятом классе учебник литературы хуями изрисовал. бонч–бруевич теперь писатель, а таубкин — художник.

костя вздрогнул. митя рассказывал о пьянке с одноклассниками по случаю двадцатилетия выпуска, на которую костя не попал. за день до мероприятия начальство отправило его на переговоры в чебаркуль.

— ну надо же. а что бонч–бруевич написал?

— роман о своем отце. посмотри на «озоне». «ради красного словца» называется.

— а верещагин был?

— верещагин в прошлом году в багдадском диснейленде на «американских горках» подорвался.

— господи.

— помнишь, он любил песню «life is a roller coaster»?

— бля.

— пальчикова тоже больше нет.

— а с ним что?

— подавился кошачьими консервами.

официантка принесла чистую пепельницу.

— вам лонгайленд повторить?

— да. и еще принесите нам две водки, пожалуйста.

пока митя выбирал водку, костя вспомнил, как в одиннадцатом классе пальчиков предлагал ему минет («пойми, егорушкин, я в отличие от баб, знаю, как это нужно делать»). несмотря на железную аргументацию, костя от минета отказался. в отличие от бонча–бруевича, который потом на каждом углу говорил: «я не пидарас, просто мне было одиноко».

— ой, а машка чередниченко это вообще пиздец! я слышал, что она теперь всем дает, но и представить не мог, насколько всем. ее сначала токарев выебал, потом марсуладзе, потом охранник, а потом и григорьева еще.

— что, прямо там?!

— ну да. в туалете кафе «уздечка».

маша чередниченко была костиной школьной любовью. он ухаживал за ней несколько лет, но взаимности не добился.

— а ты?

— я — нет. я дашке мишкиной из параллельного класса пристроил.

— погоди, эта которая на барсука была похожа?

— она с годами лучше стала. теперь она похожа на красивого барсука.

официантка вернулась с водкой.

— спасибо.

— пожалуйста.

официантка улыбнулась мите и расправила грудь. митя был хорош собой. проблем с бабами у него не было с начальной школы.

— да, весело. а я вот, чувак, уже два года не трахался.

митя вытаращил глаза.

— два года?! ты серьезно?!

— ага.

— блядь, ну ты даешь! я бы и двух месяцев не продержался! сбрендил бы, наверное, и собаку свою выебал!

— хорошо, что у меня нет собаки.

митя запрокинул голову и расхохотался. костя поднял рюмку.

— ладно, давай. не чокаясь. за пальчикова с верещагиным.

костя бросил в стакан две таблетки аспирина. на канале «культура» малоизвестный писатель балалайкин спорил с малоизвестным литературным критиком подзоровой.

— у меня в отличие от вас, максим, со вкусом все в порядке!

— почему бы вам тогда не стать писателем?

— потому что я, опять же в отличие от вас, читала пришвина и паустовского!

— бог ты мой!

— нет, максим. «бог ты мой» это то, что вы пишете. вот например… сейчас… секунду… вот! «сколько сперматозоидов в одном кубическом сантиметре спермы? пять, десять миллионов? вне всякого сомнения, женщина — самый страшный монстр на земле, рядом с которым, дорогие инопланетяне, годзилла покажется вам правозащитником. ибо за всего один сеанс орального секса она может проглотить мегаполис». спасибо хотя бы за то, что вы написали «женщина», а не «баба».

— да ну не читайте вы этого, господи! ну есть же донцова для быдла и гришковец для быдла с претензией!

— вы считаете меня быдлом, максим?!

— я считаю вас дурой, марина!

— меня зовут наталья!

— простите великодушно! я считаю вас дурой, наталья!

костя выключил телевизор, принял душ, оделся и пошел за сигаретами.

— экстра–лайтс нету. есть экстра–экстра–экстра–лайтс.

— давайте экстра–экстра–лайтс.

— экстра–экстра–лайтс тоже нету. я же говорю, есть экстра–экстра–экстра–лайтс.

— окей.

— что?

— хорошо.

продавщица полезла под прилавок. проходящий мимо грузчик не удержался и ущипнул ее за жопу.

— ой, ну анзор, ну опять! хи–хи–хи–хи-хи!

костя вышел на улицу и закурил. на газоне перед магазином трахались воробьи. костя выбросил сигарету, достал телефон и набрал номер.

— алло!

— маша?

— да.

— привет. это костя егорушкин. мы учились с тобой в одном классе.

он хорошо помнил этот двор. и этот подъезд. и эту вечнозеленую скамейку. сколько раз он провожал машу чередниченко до дома, сколько раз стоял у ее дверей, не решаясь зайти, сколько раз его пиздили местные гопники за томик бодлера в руках! теперь на скамейке сидел восторженный юный дрищ с книжкой мураками. за последние два десятилетия литературные пристрастия влюбленных малолеток поменялись. у пришвина с паустовским снова появился шанс.

костя взял цветы подмышку и набрал на домофоне «012».

— да.

— маш, это костя.

— ага, выхожу.

через сорок минут она вышла.

— привет! а ты совсем не изменился!

— привет. ты тоже.

то, что в шестнадцать называется взаимной ложью, к сорока становится правилом хорошего тона.

маша вставила ключ в квартирную дверь.

— ну что ж, кость, рада была повидаться. не пропадай.

костя уперся рукой в стену. за три часа, проведенных с машей в баре «саддам и ева», он успел порядком наебениться. семь маргарит лишили его устойчивости, но взамен придали экстра–уверенности. экстра–экстра–уверенности.

— это все?

маша изобразила замешательство.

— ну да.

— и ты не пригласишь меня на кофе или что там у тебя есть?

— кость, мне завтра на работу.

— завтра воскресенье.

— я работаю по воскресеньям.

костя задумался. будь он трезв, он пожелал бы маше спокойной ночи и пошел домой. но он был пьян, и ему было нечего терять.

— слушай, я снова чувствую себя школьником. в самом плохом смысле этого слова. ты отшиваешь меня так же, как двадцать лет назад, но ведь за это время многое изменилось. подростки теперь читают мураками, а ты даешь всем подряд. охранникам, дворникам, футболистам, педерастам, марсуладзе — всем!

— костя…

— всем кроме меня! чем я хуже?! я что, такой страшный?! в чем проблема, маш?! объясни мне, сорокалетнему мудаку!

маша опустила глаза.

— или мне нужно всю жизнь за тобой бегать?! у меня ж скоро хуй стоять перестанет!

маша резко выдохнула и распахнула дверь.

— заходи.

они встали в прихожей. маша бросила цветы на галошницу.

— когда я оглядываюсь на свою жизнь, костя, мне хочется, чтобы она поскорее закончилась. в двадцать лет я вышла замуж, а в двадцать один развелась, потому что узнала, что он спит с моей матерью. я потеряла и мужа, и мать. в двадцать два меня выгнали из института, в двадцать три я начала пить, в двадцать четыре оказалась на улице, с двадцати пяти до двадцати восьми работала проституткой, а с двадцати восьми до тридцати работала проституткой в череповце. в тридцать я снова вышла замуж, потому что мне снова было негде жить. он бил меня и убил бы, если б не повесился. сейчас я работаю в прачечной и каждый вечер, приходя домой, закидываюсь снотворным и ложусь спать, чтобы не иметь возможности думать об этом всем. единственное мое светлое воспоминание, костя, это ты. те времена, когда ты провожал меня до дома, читал мне бодлера и пел элвиса. я никогда тебе не дам, егорушкин. никогда. потому что тогда у меня вообще ничего не останется. мне будет не за что ухватиться, и я утону.

костя открыл подъездную дверь и вышел во двор. дрищ на зеленой скамейке тискал хохочущую ровесницу. мураками валялся в луже среди окурков и конфетных фантиков. костя опустил голову и, пошатываясь, побрел в направлении варшавского шоссе. у помойки за ним увязалась бездомная собака.