Ожерелье

Когда я вылез из моря, Звездного волка уже окружила толпа почитателей. Загорелые тела образовали плотное кольцо, отгородив от меня полотенце, сифон-холодильник с газированной водой и пеструю подстилку. Лежать голым на гальке неприятно, но пробираться к Звездному волку я не стал. Незачем привлекать внимание к моей скромной персоне, да и Рэд не любит, когда его прерывают.

— Знаю ли я, что такое эффект Бурова? — вопрошал между тем мой товарищ субтильную белокурую девушку. — Знаю, если вы подразумеваете историю с ожерельем. Еще бы мне ее не знать!

Звездный волк разразился хохотом.

— А знаете ли вы, что если бы не я, никакого ожерелья возможно и не было бы? И неизвестно, что дарили бы женихи своим невестам в знак пламенной любви.

Тотчас раздались голоса, требующие разъяснений, и Звездный волк начал рассказ.

— Вряд ли вы помните, при каких обстоятельствах Буров оказался на орбите Зейры, а дело было так. «Прима» шла к этой планете, чтобы высадить экспедицию, но когда Буров ушел в первый поиск, нас вызвали на Эксперимент. Исследования пространственно-временной постоянной, которыми занимались физики, привели к тому, что людей с этой планеты надо было срочно эвакуировать. Времени у нас не оставалось и Пальцев, капитан «Примы», принял решение идти к Эксперименту, не дожидаясь возвращения Бурова. Чтобы Степан не особенно скучал до прибытия «Викинга», который должен был пройти мимо Зейры через три недели, Пальцев предложил оставить на автоматическом маяке одного из команды. И, разумеется, я оказался первым добровольцем. Я был рад, когда Буров вернулся из поиска. Мне он тоже обрадовался, но узнав, что «Прима» ушла на Эксперимент, помрачнел и во всеуслышанье стал проклинать пространственно-временную постоянную и всех, кто тратит время на ее поиски.

Каждый звездолетчик время от времени проклинает ее в душе, сколько раз и мои собственные планы рушились из-за необходимости совершать внеочередной рейс на Эксперимент! Вот и теперь вместо трех недель мы со Степаном просидели на орбите Зейры два года. Виноваты во всем были эти ребята с Эксперимента. Они как-то неудачно проткнули пространство, и Зейра вместе с дюжиной других планет попала в пространственный кокон. И пока кокон не рассосался, добраться до нас было нельзя.

Если вас интересует, что это за кокон, я попытаюсь объяснить. Поранили вы себе, например, руку, рана начинает подживать, на месте пореза появляется твердый рубец, уплотнение ткани, которое черта с два проколешь или прорежешь. Вот и у Зейры возникло подобное уплотнение пространства, а мы оказались внутри него. Но тогда мы об этом не догадывались. Приемной аппаратуры межпланетного действия у нас не было и мы не особенно удивились, когда в назначенный срок «Викинг» не пришел — это ведь экспедиционный корабль, а не рейсовый. Ожидая его со дня на день, мы обрабатывали результаты вылазки Бурова на Зейру, вели наблюдения с орбиты, в общем были заняты делами.

Но месяца через полтора, когда работы были завершены, мы с Буровым всерьез приуныли. Заниматься до появления корабля было решительно нечем, а для досуга десантные боты, как вы знаете, мало приспособлены. Чтобы как-то скоротать время, мы вылизали бот до зеркального блеска, проверили и отремонтировали все, что нуждалось и не нуждалось в проверке и ремонте, и стали придумывать себе развлечения. Писали стихи, рисовали, изготовили массу различных игр. В конце концов мы изрядно надоели друг другу. Разошлись по каютам и начали придумывать, чем бы еще заняться.

Тогда Степану и пришла в голову мысль сделать для своей жены ожерелье из зеленых камней, подобранных на Зейре. Собирая образцы минералов, он взял, вместо положенных по инструкции одного-двух таких камней, десятка три. Они были необычайно красивы, эти небольшие камешки и производили неожиданное впечатление: будто держишь в руках кусочек южного моря, живого и теплого. Когда свет падал под определенным углом, внутри камней пробегали темные волны, а цвет их в зависимости от освещения, менялся от сине-черного до светло-салатного.

Сначала Степан принялся обрабатывать их вручную, но потом мы смастерили с ним примитивный станочек для обработки. Почти два года трудился Буров над ожерельем. Обточив камни на станке, он потом вручную доводил их, вырезал узор по рисунку, угадывавшемуся в заготовке, тщательно шлифовал ее. Когда «Олень» принял нас на борт, ожерелье было закончено. Буров очень гордился им.

К тому времени мы изрядно соскучились по Земле. Степан чуть не вслух грезил о жене, а я о своей стоявшей на ремонте «Незабудке». Словно кузнечики прыгали мы с корабля на корабль, с одной планеты на другую, пока наконец я не узнал на Луне, что «Незабудка» уже вышла из дока и отправлена в рейс. Известие, полученное Степаном, было во много раз хуже — жена его заболела спунсом. Вы, конечно, знаете, что это такое. Вера была в числе тех двадцати человек, которые заболели при обследовании старинных складов биологического и химического оружия, оставшихся от эпохи Разоружения…

Звездный волк сделал паузу, посмотрел на спокойное, залитое солнцем море, на далекие белые паруса, напоминавшие птиц.

— Да, редко бывают такие неудачные возвращения, — продолжал он, нахмурившись. — О несчастье, случившимся с Верой, Степан узнал в информатории Космопорта и, взяв гравилет, полетел в санаторий «Серебряный мыс», куда поместили его жену. Гравилет шел на предельной скорости и все же дорога заняла часов пять. Конечно, Буров мог воспользоваться скоростным транспортом, но ему никого не хотелось видеть. Он знал, что для спасения его жены и других больных делается все возможное и невозможное, однако горечь и гнев помимо его воли росли, туманили мозг. Горечь оттого, что миллиарды людей живут и будут жить как ни в чем не бывало. Гнев — на Совет Безопасности, не проследивший за тем, чтобы были приняты эффективные меры для охраны жизни и здоровья людей. Гнев на обезьяноподобных предков, которые так изгадили планету, что до сих пор археологическим командам безопасности хватает работы. Мало того, что эти команды ведут поиски на Земле и на околоземных орбитах, они, как Вера рассказывала, трудились недавно даже на Луне.

Но сильнее горечи и гнева в эти часы были ненависть и презрение, которые Буров испытывал к самому себе. Не его дело судить предков и критиковать работу Совета Безопасности, в конце концов предки сохранили Землю, а в Совете сидят люди и они могут ошибаться. Но как получилось, что он, мужчина, здоров и полон сил, а его жена умирает?

Вера была еще жива, болезнь удалось блокировать, замедлить ее течение. Стимуляция организма облучениями, вливаниями и комплексом мер, о которых Буров имел лишь смутное представление, могла на некоторое время поддержать жизнь Веры. Но надолго ли?..

Буров не замечал ни веселого разлива зелени под гравилетом, ни сверкающих зеркал озер, ни плавного парения птиц, уступавших ему дорогу. Очнулся он только когда остались позади белые купола Светлогорска. Вот вдалеке показались коттеджи «Серебряного мыса», блеснула гладь гигантского озера. Буров скомандовал гравилету спуск.

В мятом, стального цвета комбинезоне, резко выделявшемся на фоне молодой зелени, широко шагал он по высокой, сочной траве, оставляя после себя борозду примятых тяжелыми башмаками стеблей. Лугу не было конца и медовые запахи становились все сильнее, уносили горечь, гнев и обиду на судьбу. Когда Буров подошел к зданиям санатория, в руках у него был ворох полевых цветов.

Врач, следовавший за угрюмым пришельцем, не знал что и делать. Ему не хотелось допускать Бурова к больной — ей могло повредить волнение, но и задержать пришедшего он не решался. Так и шли они друг за другом по длинным безлюдным коридорам, и от цветов по серебристым без единой пылинки стенам разбегались радужные блики.

Больше часа стоял Буров в ожидании, когда больная проснется, стоял безмолвно и неподвижно, всматриваясь в ее лицо. Он был поражен, раздавлен видом лежащей перед ним женщины. Это была не его жена, не та веселая и бесстрашная Вера, которую он знал и любил, от смеха которой, казалось, и камни начинали оживать. На голубоватой ткани медицинского ложа-саркофага он увидел совершенно незнакомое ему чужое лицо.

Вера открыла глаза и теперь смотрела на мужа ничего не выражающим взглядом. Буров шагнул к ней и букет цветов в его руках веселыми звездочками рассыпался по серебристому покрывалу. Яркая ли их окраска разбудила сознание женщины или голос близкого человека разогнал туман перед глазами, но Вера узнала Бурова и ее слабое, изможденное тело потянулось к нему.

— Вернулся. Живой, — тихо проговорила она.

Врач, неслышно подошедший к Бурову, с ужасом смотрел, как на стерильное покрывало в помещении, где даже воздух подвергается специальной обработке, падают цветы. На стебельках кое-где еще оставались прилипшие комочки земли. Глаза больной широко раскрылись и она чуть заметно качнула головой.

Врач сделал шаг вперед. В комнате мягко загудело, по коридору зазвенели бархатистые колокольчики, пахнуло озоном. Глаза больной стали тускнеть, она сжалась и словно уменьшилась.

Врач схватил Бурова за рукав комбинезона и потянул к двери.

— Да что же вы, не понимаете?! Вы же убьете ее! Быстрее!

Буров шагнул было за ним, но внезапно остановился. Вытащил из нагрудного кармана ожерелье, наклонился над женой, слегка приподнял ее голову и застегнул украшение на груди.

Потом они бежали с врачом по коридорам, в ушах стоял неумолкаемый звон колокольчиков и крохотные иголочки впивались в тело.

— Быстрее! — шипел врач, — Быстрее! Облучатель включен!

— Простите, — сказал Буров, когда за ними закрылась третья дверь и врач прислонился к ней спиной, вытирая пот со лба.

— Идиот! Съешьте вот, — он протянул на ладони несколько желтых шариков…

Звездный волк надолго замолчал, а слушатели беспокойно задвигались.

— Я немного отвлекся. Вас, конечно, интересует ожерелье, — слегка улыбнулся рассказчик. — Еще немного, и я до него доберусь. Но прежде хотелось бы сказать несколько слов об Андрее Владимировиче, лечащем враче Веры Буровой. Человек он замечательный, но как и у всякого человека, есть у него свои недостатки. Один из них — неукоснительное соблюдение порядка, установленного в медицинских учреждениях, почти преклонение перед ним. Во время нашей полуторачасовой беседы я пытался доказать ему, что Буров за два года пребывания на орбите Зейры едва не свихнулся от тоски по жене и теперь, не увидев ее, сам может запросто попасть в больницу. Мои доводы не подействовали на Андрея Владимировича, и только вид самого Степана, появившегося в санатории в разгар наших препирательств, поколебал непреклонность врача.

Степан пошел к жене, а я решил заняться устройством своих дел. Ребята из Управления, от которых я узнал о болезни Веры, подбросив меня на Землю, предупредили, что дел у них здесь часа на четыре. И если я не хочу возвращаться пассажирским, то должен поторопиться. Судьба «Незабудки» все еще не была решена, и мне, естественно, не хотелось терять время на рейсовом корабле. Кроме того я считал, что мы со Степаном уже изрядно надоели друг другу и лучше мне на глаза ему не попадаться. «Серебряный мыс» я покинул в твердой уверенности, что никогда больше не увижу ни этого санатория, ни Андрея Владимировича.

Вспомнил я о нем через три месяца, когда узнал, что жена Бурова жива и поправляется. Это поразило меня, ведь совсем недавно ее состояние не внушало никаких надежд, к тому же остальные пострадавшие по-прежнему находились в тяжелом положении. Еще больше я удивился, услышав байки о волшебном ожерелье, привезенном Буровым с Зейры. Пилоты и техники, готовящие корабли к полетам, как известно, народ суеверный и чушь порой плетут несусветную, так что никакого значения их трепу я не придал. Однако все же решил навестить «Серебряный мыс» и узнать, что происходит там на самом деле.

Андрей Владимирович, с которым я предварительно связался по фону, встретил меня в санаторном парке.

— Вам без сомнения известны легенды, появившиеся в связи с тем, что Вера Бурова поправляется, — начал я. — Объясняют это целительным действием ожерелья, привезенного Степаном Буровым с Зейры.

Я сделал паузу, ожидая ответа. Но Андрей Владимирович молчал.

— На Зейру отправилась экспедиция Гальцева, и мне доподлинно известно, что вместе с прочим оборудованием на корабль погружено несколько камнерезных агрегатов. Ребята хотят наделать ожерелий из зеленых камней.

Андрей Владимирович улыбнулся:

— Ну что ж, пусть делают, если досуг есть.

Я, честно говоря, ожидал другой реакции и несколько опешил.

— Да, но ведь работать над ожерельями они собираются не из любви к ювелирному искусству, а для того, чтобы помочь больным спунсом.

— Угу, — кивнул врач. — Доходили до меня слухи про лечебный эффект ожерелья Бурова.

— Ну, и как вы считаете?.. — Не вы первый об этом спрашиваете. Думаю, сами по себе камни, из которых сделано ожерелье, никакими особыми свойствами не обладают, во всяком случае присутствие таковых на доступном нам уровне приборами не обнаружено. А причин улучшения состояния Веры

Буровой может быть несколько. Прежде всего, появление любимого человека, за жизнь которого она имела основания беспокоиться. Да и сам Буров мог каким-то образом воздействовать на организм больной, бывают же экстрасенсорные влияния… Наконец — это уже моя собственная гипотеза — вещи могут обладать неизвестными нам положительными свойствами, если создатель вложил в них душу. Ну, может, не душу, а любовь, сердце, талант, называйте как хотите, — добавил Андрей Владимирович, взглянув на меня.

— И если я прав, вряд ли изделия тех, кто сейчас улетел на Зейру, будут такими же, как ожерелье Бурова. Ваши ребята, конечно, наладят массовое производство — засыпал камушки в агрегат и через двадцать минут получил готовый продукт. Но лечить эти ожерелья не будут, потому что в них не вложат частицу сердца, частицу души. Это будут всего лишь красивые безделушки. А Буров, как вы говорите, работал над своим ожерельем целых два года…

Мы шли по парку и разговаривали. Андрей Владимирович охотно отвечал на мои вопросы, но мне все время казалось, что он чего-то не договаривает. И тогда я применил недозволенный прием, — Звездный волк улыбнулся и подмигнул белокурой девушке.

— Вас как будто удивило, что я так пространно описывал путь Бурова к санаторию и появление его там? Но, поверьте, это не моя фантазия, все было именно так. Откуда я это знаю? А вот знаю. Вы ведь не спросили меня, чем занимался я в то время, когда Буров точил свое ожерелье. А делал я вещь довольно интересную — психофазосовместитель. Для простоты я назвал его синтезатором образов.

Вы о нем еще ничего не слышали, потому что Комиссия по изобретениям сочла целесообразным и этически возможным применять его лишь в очень редких случаях. Но тогда я еще только испытывал свое детище и потому, не задумываясь, использовал его в санатории.

Полезность этого изобретения не вызывала у меня сомнений — прибор, способный читать мысли, для врачей и ветеринаров вещь незаменимая. Хотя, если быть точным, читать мысли с помощью синтезатора образов нельзя, потому что мыслим мы чаще всего не фразами, а образами. Вот эти-то образы, используя психофазосовместитель, и можно проецировать на мозг исследователя.

Прибор этот, размером с кулак, лежал у меня в кармане и во время разговора с Андреем Владимировичем. Мне ничего не стоило, покрутив ручку, настроиться на его мозг. Сначала я ничего не мог понять из обрывочных образов, возникавших перед моим внутренним взором, но потом кое-что стало проясняться.

Мы шли по парку и о чем-то разговаривали — это был первый, реальный план. На втором плане возникла большая комната, наполненная светло-серыми приборами. Я, то есть не я, а Андрей Владимирович, стоял около дозирующей установки, ожидая, когда очередная партия препарата будет развешена и запакована. Словно чувствуя мое нетерпение, огоньки на приборной панели перестали мигать, секторный щиток сдвинулся и готовые ампулы одна за другой заскользили по желобу.

Второй план смазался, и я увидел себя входящим в комнату к Вере Буровой. Крышка ложа-саркофага отъехала в сторону, в ладони у меня оказалась одна из ампул. Я прилепил ее к руке Веры, чуть повыше локтя, проследил, чтобы лекарство всосалось под кожу, затем снял пустую скорлупку. Перед глазами побежали ряды формул и я очутился в операторской, смежной с комнатой Веры. Проверил показания приборов, готовность облучателя, работу самописца, фиксирующего малейшие колебания в состоянии больной, и подошел к стерилизатору, похожему на большой аквариум. Здесь все было в порядке и в проверке не нуждалось, но я не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться изумительным цветом камней ожерелья, лежащего в желтоватом растворе.

— …Мне нравится легенда об ожерелье, но главным в ней, мне кажется, все-таки должен быть человек, а не холодные камни. С какой бы далекой планеты они ни были привезены, — вернул меня в парковую аллею голос Андрея Владимировича.

Я согласно кивнул — мы подошли уже к выходу из парка — и поблагодарил его за беседу. На языке у меня вертелся вопрос: зачем врачу понадобилось сочинять сказку про ожерелье, которое к тому же оказалось не на шее больной, а в стерилизаторе. Но я промолчал. В конце концов и сам иногда люблю подпустить туману для выразительности.

Уставившись вдаль, Звездный волк начал мерно поглаживать свою замечательную бороду…

— Да-а-а — растерянно протянул длинный парень с черными прямыми волосами до плеч. — Вот, значит, как на самом деле все было… Я знал, что других чистильщиков вылечили сепаратином-14, но был уверен, что Буровой помогло именно ожерелье.

Остальные слушатели тоже смотрели на Звездного волка с разочарованием.

— Значит, все привезенные с Зейры ожерелья никому не нужные побрякушки? — спросила белокурая девушка, отодвигаясь от Звездного волка.

— Ну почему ненужные? Красивые ювелирные изделия, женщины от них глаз оторвать не могут, мужчинам они тоже нравятся. А положительные эмоции — чем не лекарство? Впрочем, что это мы все про ожерелья да про ожерелья? Давайте я вам лучше свой синтезатор образов продемонстрирую. Где-то здесь должен быть желтый портфель…

Но когда Рэд достал из портфеля небольшую коробочку, похожую на фон связи, ни одного человека рядом с нами не оказалось.

— Куда это они все разбежались? — изумился Звездный волк.

— Кому же хочется, чтобы его мысли становились достоянием других? — ответил я, тоже, впрочем, испытывая желание улизнуть.

— Но почему никто не захотел понять принцип работы прибора? Казалось бы, юношеская любознательность…

Я пожал плечами.

— Хм… Значит Комиссия правильно решила не давать хода моему изобретению.

— А ты сомневался?

— Сомневался.

Рэд усмехнулся и, заметив, что я с опаской поглядываю на маленькую коробочку в его руке, сообщил:

— Это обычный фон связи. Мне захотелось проверить выводы Комиссии и заодно разогнать почтенную публику.

— Зачем? — удивился я.

— Я уже перегрелся и сейчас самое время пойти поплавать. Ведь мы сюда ради этого пришли? Кроме того, мне сегодняшняя публика не понравилась. Ну, идем?

Мы направились к пенной полосе прибоя.

— Они не понравились мне потому, что никто не спросил, по какой причине сепаратин начали давать именно Вере. Кстати, не сепаратин-14, его тогда еще не было, а сепаратин-11.

— Наверное, не сообразили спросить.

— Молодежь должна соображать сразу.

— Так почему же действие лекарства проверяли именно на Буровой?

— Ей неожиданно стало лучше. Лучше, чем всем остальным больным. Чтобы сломить болезнь, необходим был небольшой толчок.

— Значит, ожерелье все же подействовало?

Я так и не понял, гул ли прибоя заглушил мой вопрос, или Звездный волк посчитал излишним поставить точку над «и». А может, и сам не знал, пора ли ее ставить.