Федор Егорович Конев Ожившая надежда
Дом стоял на окраине города, на немощеной улице, изрытой колесами редких в те годы машин. Калитка оказалась жестяным листом с ровными дырками. Это значило, что хозяин дома работал в штамповочном цехе.
В те времена, в шестидесятые годы прошлого столетия, можно было пройтись по улице, посмотреть на заборы и запросто, без ошибки определить, кто, где работает. Воровал народец потихоньку. А что было делать? Где купить? Тогда супермаркетов не было. Все доставали по знакомству или тащили, что плохо лежит. Да ведь и пели-то как? «Все вокруг колхозное, все вокруг мое». А если «мое», чего не взять?
У той ажурной калитки Анна спросила подружку Римму, которая привела ее к этому дому:
- Как хоть зовут твоего?
- Арсений, - ответила Римма.
- Имя какое-то стариковское.
- Не стариковское, а старинное.
- Ни одного Арсения не встречала.
- Что ты еще встречала в жизни, малявка?
Римме уже стукнуло двадцать, была на два года старше. Этакую малую разницу в зрелости и не углядишь, но в молодом возрасте она заметна.
Калитка была не заперта, девушки вошли во двор. По выложенной булыжником дорожке прошли мимо глухой стены дома и оказались на низком крылечке под навесом - две ступеньки и площадка перед входной дверью. Слева от двери умещалась широкая скамья весьма даже примечательная - с приподнятым и выгнутым изголовьем с одной стороны и резным подлокотником с другой, да еще с фигурной спинкой. Этому созданию мебельщика, бесспорно, в гостиной было место, но сохранилась только одна ножка, выточенная под львиную лапу, а три остальные заменили обычными деревяшками. По той причине, видать, и выставили инвалида на крыльцо, не пустив из уважения на растопку. Почему-то Анна обратила внимание на скамью и даже с удовольствием произнесла про себя ее подлинное название - канапе.
Прошли через сени. За дверью, обитой мешковиной, слышны были голоса. Римма потянула за ручку с большим усилием. Дверь не распахнулась, а подалась неспешно, при этом проскрипела так мелодично и многоголосо, будто устроена была на манер музыкальной шкатулки.
Прежде всего, Анну удивило пространство. В доме были разобраны все перегородки, поэтому получилась одна общая комната с большой русской печью. Потолок на толстых матицах казался низким, а окна - маленькими, и света явно не хватало. Оттого еще более таинственным показалось собрание людей за длинным столом. Ни один человек не посмотрел в сторону вошедших, а все продолжали о чем-то говорить, сразу и не понять было - о чем, перебивая друг друга и много смеясь.
Свободные места были, Римма подвела за руку Анну, усадила и сама села рядом. Она подобрала две чайные чашки из многообразия разнокалиберной посуды и наполнила вином.
Закуска состояла из кровяной колбасы и салата в тазу, наполовину опустошенном. Потом Анна сама участвовала в сотворении этого блюда под названием «силос». В таз нарезали капусту, лук, морковь, помидоры, яблоки - кто что принес из овощей и фруктов, заливали постным маслом, мешали большой деревянной ложкой и ставили посреди стола. Пили в основном дешевые молдавские вина, водкой не увлекались. За столом собирались не ради хмельного куража, а ради бесконечных бесед на всевозможные темы.
В тот свой первый приход Анна обратила внимание на упитанного молодого человека, с которым через стол стала кокетничать Римма. Должно быть, это и был ее Арсений, решила она. Его всего было много, этого человека. Любого мог своим раскатистым голосом заглушить, когда смеялся, оконные стекла звенели, стул под его грузным телом жалобно и опасно поскрипывал, а ел так жадно, словно век голодал.
Осушив стакан портвейна и смачно закусив, он бесцеремонно уставился на Анну.
- Давай знакомиться, малышка. Кинорежиссер Колыханов.
К тому времени, как позже выяснилось, он снял документальный очерк в десять минут о камвольном комбинате, но имел кинематографическое образование, что и наполняло его пафосом.
- Платон, - назвался по имени будущий гений.
- Платон? А я думала - Арсений, - нарочито громко сказала Анна, повернувшись к подруге.
Ей сразу не понравился толстяк, у него глаза были сквозные. Точно! Как дырки, смотрит, а в них - пусто.
- Ух ты какая! - воскликнул Колыханов. - Кусачая!
Режиссер почему-то громко рассмеялся, хотя ему явно не было смешно.
- Не обижай, Платон, Анечку, - попросила Римма и поднялась. - Она хорошая.
- Ты куда? - вскочила Анна. - Я с тобой.
- Сбегаю в общежитие, наверное, он там, - Римма усадила за плечи Анну. - И мы придем за тобой.
Платон начал увлеченно рассказывать о своем новом замысле уже художественного фильма, который обещает стать шедевром в кинематографе. История была банальная и скучная, как показалось Анне, и она не стала слушать. Сидела и разглядывала гостей. Девицы безбожно курили и старательно изображали, как все им понятно, о чем говорит режиссер, а должно быть, только и думали о своем возможном участии в будущем шедевре. Анна нисколько не ошиблась, позже узнав, что они были театральными актрисами.
Ребята сидели довольно безучастно, попивая вино. Анна заметила, как один из них неотрывно смотрел на нее с преглупым выражением лица. Уж точно влюбился с первого взгляда. Анна в любовных делах была совершенно неопытной, еще и не целовалась ни разу, но стала замечать, что мужчины обращают на нее внимание, даже на улице ловила цепкие и откровенные взгляды. Римма в своей грубоватой манере как-то сказала:
- Что уж в тебе такого? Ну, хорошенькая. Так ведь и я не дурнушка. Сахарная, что ли? Медовая? Ох, Анька! Будут мужики липнуть к тебе как мухи. Пропадешь.
Нет, пропадать она не собиралась, за себя была готова постоять, а больше за то, чтобы в жизни все у нее сложилось так, как сама хотела. Она такого человека мечтала встретить, чтобы всю жизнь любить. И ей было жалко тех, кто заглядывался на нее. Вот и этот юноша пунцовел и неровно дышал совершенно зря. Подойти да сказать бы ему, чтобы не строил напрасных надежд. Уж она-то видит, что ничем он не похож на того, который грезится ей в мечтах и которого Анна обязательно встретит.
Скрипуче пропела дверь, и в дом вошли двое. Человек в летах, который оказался хозяином этих хором, и лет двадцати двух парень среднего роста, не по тогдашней моде коротко постриженный, спортивного склада. Анна заметила его изучающий взгляд исподлобья. Старший был выше ростом, но очень худющий, продолговатое лицо было костлявым, смуглую кожу стянуло упругими морщинами, как обручами. Из-под густых нависающих на глаза бровей старший окинул довольно доброжелательным взглядом компанию и остановился на Анне.
- Ого! - воскликнул он сипловатым прокуренным голосом. - У нас новенькая!
- Арсений! - перебил пожилого громогласный Колыханов. - Я тебя заждался. Разговор есть.
Теперь Анна более пристально присмотрелась к этому Арсению, которого искала Римма, и ей понравилось, что он поглядел на нее с приятным вниманием, без дурного мужского интереса. И то понравилось, что к словам Платона отнесся спокойно и не двинулся к нему, хотя тот указал на стул рядом, а пошел в угол, где находилась кухня, зачерпнул воды медным ковшом из деревянной кадки и неспешно попил, почему-то напомнив деревенского мужика, которых Анна видела в кино. Все они там пьют из ковша. Потом вытер тыльной стороной ладони губы и стал приглядываться, куда бы сесть.
- Ходи сюда! - капризно попросил Платон.
Но Арсений сел через стол напротив и оказался рядом с Анной на месте ушедшей Риммы.
- А тебя тут ждали, - сообщила Анна.
Она уже успела заметить, что тут все говорят только на «ты» и ведут себя раскованно. Он не стал спрашивать - кто, а потянулся назад и взял из рук подошедшего хозяина помытую посуду, при этом оказался близко лицом к Анне, чуть щекой не коснулся и спросил:
- Как зовут?
- Анна.
- Касьяныч, познакомься, нашу гостью зовут Анна.
И стал разливать по стаканам вино, плеснул и в чашку Анны.
- Садись, Касьяныч, - он поставил второй стакан рядом с Анной и представился: - Арсений Корнеев. А это - Касьяныч. Для тебя - дядь Коль.
Хозяин сел с другого бока.
- Ну, здравствуй, девонька! - сказал он, весело глядя из-под мохнатых бровей. - Откуда такая хорошая? Давай за тебя и выпьем!
Анна заметила, как изменилось застолье с появлением этих двух людей, что устроились бок о бок с ней. Прежде главенствовал Платон Колыханов, никому и слова не давал сказать, а тут притих, стушевался и при всей своей огромности стал незаметным, как серая мышь под веником. Вначале - еще по инерции, видимо, - позвал к себе Арсения, а как тот не обратил на его призыв внимания, тут же и сник. Чего уж командовать, когда на тебя ноль внимания? Сиди да улыбайся глупо, будто так и надо.
Пожилой Касьяныч, которому сидящая вокруг молодежь в сыновья и дочки годилась, оказался уместным и нужным, все почему-то замечали, когда он что-то собирался сказать, и умолкали. А он бросит короткое замечание, чаще - пошутит, и всегда к месту. А то вопросик подкинет и замолкает, а вокруг разгорается спор, что пламя в куче хвороста от спички, он же слушает с тихой, как догорающая свеча, улыбкой. И видно по лицу, как любит и жалеет этих горячих, бесшабашных спорщиков. Потом уже Анна узнает, что Касьяныч сполна изведал прелести сталинских «курортов» где-то на солнечном Севере.
Ничего и никогда о себе он не рассказывал, но ходили слухи, что всю его семью в тридцать седьмом - был такой год - арестовали и разбросали по сталинским лагерям. Он один выжил и вернулся уже в хрущевские времена.
С приходом этих двух людей все повеселели, оживились, уже кто-то читал стихи Андрея Вознесенского, подвывая, а после него кто-то разразился целой лекцией о прекрасной прозе Ивана Бунина, радуясь тому, что его слушают, и с той же уверенностью своей востребованности длинноволосый и бледнолицый юноша взял гитару и стал петь под свой мотив собственные стихи. Так Анна услышала и увидела первого барда. Очень даже чувствительно пропели актрисы русский романс «Утро туманное».
Рядом сидел Арсений, ей почему-то было приятно его соседство, но даже мысли не мелькнуло, что этого человека, возможно, она и ждала встретить. Римма была лучшей и единственной ее подругой.
Приходили в этот дом не вино пить, а наговориться досыта. Василий Зыков больших речей не говорил, но умел того или иного оратора поддержать одобрительным словом или жестом, иногда просто кивком головы, при этом точно улавливая настроение застолья, потому считался вдумчивым и толковым парнем. На самом же деле он часто и не вникал в суть очередного спора, его привлекала эта изменчивая, разношерстная компания только тем, что тут все были свои. Особенно устраивало Василия то, что здесь было легко знакомиться с девушками. Подошел, заговорил - и уже друзья. Кстати, и его приятель Виктор, с которым всегда приходили вместе, тоже по той причине наведывался в этот дом. Ребята учились на одном курсе Технологического института.
В тот вечер, когда появилась Анна, Василию надоело пить «фитяску», и он со стулом перешел от общего стола к сколоченному из струганного теса книжному шкафу, что находился у глухой стены. Сооружение это было собрано без единого гвоздя, доски вкладывались в искусно распиленные для этого пазы, скрепляя друг друга, - вся хитрость.
Для работяги штамповочного цеха Касьяныча книг было многовато, и подбор отличался вкусом. Тогда появилось много иностранной литературы, прежде запретной, но занимала она верхние полки, видимо, Касьяныч не больно увлекся ею, под руку выстроилась русская классика и мемуары, а нижняя полка была плотно забита толстыми журналами, среди которых первенствовал «Новый мир».
Для Василия с первого дня было много непонятного в этом Касьяныче. Привечал в своем доме всякого, кому взбрело в голову явиться, занимал деньги, кто ни попросит, а кому одолжил, тут же забывал, жил очень скромно, казалось, и внимания не обращал на то, что у него есть, а чего нет, будто материальная сторона жизни нисколько не занимала этого пожилого человека.
Чуть ли не каждый вечер в доме толпился какой-то народ, одни уходили, другие пополняли компанию, пили, ели, при этом неумолчно гомонили, как весенние галки. Как он этот шум-гам терпел? Был бы, к примеру, пьющим, и вопроса нет. Но Касьяныч к вину относился пренебрежительно, мог стаканчик и пропустить, но только из уважения к остальным, а все больше пил густой чай, похожий на чифирь, но не той кондиции, как сам говорил, а щадящей.
Какой интерес Касьяныч находил в бесконечных спорах молокососов, непонятно. Сам он никогда не рассказывал, за что попал и что выпало на его долю за колючей проволокой. Можно было только догадываться. Тогда уже вышла повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича». В рукописях ходили воспоминания бывших «врагов народа». Ко всем своим гостям Касьяныч относился одинаково ровно, только одного приблизил. Это был Арсений Корнеев. Несмотря на разницу в возрасте, были они друзьями.
Считая себя практичным человеком, Василий пользы не находил от бесконечных и слишком страстных разговоров. Гости могли до утра взахлеб говорить о писателях, о кино, живописи, читали стихи, пели, а он четко представлял будущее инженера с окладом в сто двадцать рублей в месяц и не думал, что его карьере нужны рассуждения о высоких материях. Конечно, гости были и начитаны, и головасты, однако завидные должности занимают как раз не самые умные. Самые умные чаще всего никому не нужны, особенно начальству. А Василий не мечтал оставаться рядовым инженером.
Конечно, никаких прямых и вещественных доказательств нет, что существует Амур с полным колчаном дурманных стрел. Но если не его меткий выстрел из какого-то темного угла дома, то другого причинного объяснения найти вообще невозможно тому, что случилось с бедным Васей, когда появилась Анна. У него даже больно кольнуло сердце. Отчего? От стрелы, конечно. Тут и гадать нечего.
Как позже выяснил Василий, та же самая оказия случилась и с приятелем. Виктор тоже потерял голову. С того вечера, видимо, все остальные мысли покинули его, и думал он только об этой девушке по имени Анна. И уже никого Виктор не замечал в доме Касьяныча, а ее одну только. А приметливый Василий заметил, как девушка морщилась от приставучего взгляда Виктора. И он не стал следовать примеру оглупевшего приятеля, а всячески показывал, что отношение к Анне у него чисто приятельское, как и ко всем остальным гостям.
Это сработало. Охотников проводить домой Анну Ванееву всегда хватало. Но она поднимала раскрытую ладошку, останавливая ретивых, и говорила: «Меня проводит Вася».
Как-то в одно из провожаний Василий рассказывал Анне, в какой темноте жил в деревне. В начальной школе, которая умещалась в обычной избе, вся библиотека состояла из пяти донельзя потрепанных книг. И стал бы Василий Зыков конюхом или пастухом, если бы родители не переехали в город, когда в начале пятидесятых годов им дали паспорта - раньше колхозникам не полагались; как уже подростком пристрастился было к книгам, но читал все без разбору, и теперь чувствует, какой в голове ералаш и нет системы.
Изрядно начитанная Анна Ванеева, воспитательница по натуре, увлеклась просвещением Василия и много этому отдавала душевного тепла. А он потерял бдительность, недальновидно решил, что Анна неравнодушна к нему, и пора от книжных разговоров перейти к реальным шагам. Вот и заговорил о своей пламенной любви, провожая в очередной раз. Но как же он растерялся, когда Ванеева заплакала, будто он ее непростительно оскорбил, и стала говорить в отчаянии, выставив перед собой дрожащие растопыренные пальцы:
- Ну, зачем? Зачем? Ты же все испортил. Я думала, мы друзья. Я ведь тебя за друга приняла. Что ж ты наделал? Не провожай меня больше. Не надо! Не хочу!
И убежала.
Потом уже, встречаясь в доме Касьяныча, она всегда садилась подальше от него, а он не смел подойти. Она больше ни разу не заговорила с ним. Конечно, Василий понимал, что поспешил, сглупил малость, однако странно. Если бы он обругал ее, унизил, каким-то образом выставил на смех, то все понятно. Но он же вывернул душу, свою тогдашнюю безгрешную душу распахнул настежь, как ворота храма, за которыми одни ангелы пели райскими голосами о любви. Чем же гнев-то заслужил? Если тебя боготворят, если тебя ставят превыше всех остальных женщин, веди себя прилично, не оскорбляй хотя бы, а выслушай и постарайся понять. Пожалей, в конце концов! Но не было жалости в резиновом сердце Анны Ванеевой. И зародилась в груди влюбленного Василия Зыкова неизлечимая обида.
Бессонница замучила Васю. Крутился, вертелся в холостяцкой постели и сгорал от вожделения. Василий не мог отказаться от Анны, потому что не разум руководил им, а шалая плоть. И это она распаляла надежду, что он будет обладать этой женщиной во что бы то ни стало!
При первой встрече Анна показалась Арсению совсем еще девчушкой - недавно отложила куклы и стала внимательно разглядывать себя в зеркале по утрам. Корнеев был пятью годами старше ее, отслужил армию, учился в университете, подрабатывая кочегаром в котельной, и считал себя зрелым мужчиной. Но первое впечатление его оказалось ошибочным, девушка куклы забросила в десять лет, предпочтя книги, была очень начитанной и имела собственное мнение. Людей она делила на «интересных» и «скучных». И в этом была максималистка полная.
Как-то за общим столом, оказавшись рядом, Арсений спросил у Анны:
- Что у вас случилось с Василием? Черная кошка пробежала?
- Да ну его!
- Всегда просила проводить до дому. И вдруг…
- Чего тебе надо, Арсений? - вызывающе уставилась на него своими удивительными глазами Анна.
Глаза эти, конечно, были и большие, и красивые. Но не от того казались Арсению удивительными. Серые с голубизной глаза Анны Ванеевой можно было назвать небесными, потому что определение это хоть немножко и вычурное, но точнее всего выражало суть. В минуты радостного настроения эти глаза сияли и лучились, отливая чистейшей незамутненной голубизной, но стоило испортиться настроению, и они становились пасмурными, так небо затягивает серая пелена, а то прямо-таки темнели и становились непроницаемы. В них, как думал Корнеев, непроизвольно отражалась живая, переменчивая и непритворная душа Анны на пороге взросления.
- Ничего, - ответил тогда Корнеев. - Парня жалко.
- Не жалей. Он скучный.
- В любви объяснился? - догадался Арсений.
- Почему вы все такие? Неужели нельзя с девушкой просто дружить? Ненавижу!
Она не притворялась, не кокетничала, ее в то время собственный ум занимал больше, чем тело, которое еще не проснулось. Она старательно хотела понять, кто она такая, в каком мире оказалась, кто ее окружает.
- К вам же подойти нельзя, - искренне возмущалась Анна. - Я даже улыбнуться боюсь. Тут же не так поймут.
- Мне улыбайся без опасений.
- Уж прямо! - с подозрением посмотрела она.
- Честное пионерское!
Она отвела взгляд и проворчала:
- Будто, кроме любви, и нет ничего в жизни. Все какие-то чокнутые. Особенно девчонки.
- Шибко ты умная, Анна.
- Ой, очень!
Она засмеялась, отмахнулась от него и стала слушать Колыханова, который в другом конце длинного стола рассуждал о значении подтекста в искусстве и рассказывал, как бы он экранизировал рассказ Хемингуэя «Белые слоны». Режиссерский замысел Платона показался Анне чистейшим бредом, и она вернула внимание на Арсения.
- Твой друг? - спросила Анна.
- Приятель.
- У тебя нет друзей?
- Есть, конечно.
- Назови своего друга, и я скажу, кто ты.
- Пожалуйста, назову - Касьяныч. И кто же я?
О лагерном прошлом Касьяныча Анна уже слышала, но больше ничего не знала об этом человеке.
- Ну, что молчишь? - спросил Арсений.
- Я не молчу, а думаю, - сказала Анна и отвела потемневшие глаза.
Свободного времени у Арсения Корнеева было мало, поэтому появлялся он в доме Касьяныча редко и не засиживался. Он считал себя опытней и старше остальной молодежи, иные разговоры казались наивными и досаждали его, но почему-то не бывало ему скучно с юной тогда Анной. То, что не могла осилить еще неопытным умом, она безошибочно улавливала тонким наитием и собеседницей была исключительно приятной. А как-то спросила:
- Чего не заходишь?
Анна жила в центре города.
- А ты приглашала?
- Мимо же ездишь.
- Незваный гость…
- Да ладно тебе, хан Батый! Зашел бы да и все.
- В субботу устроит? Вечером.
- Устроит, устроит. Комод поможешь сдвинуть.
- A-а, вон что! Тебе рабочая сила нужна.
- А ты что подумал?
- Ладно, пока!
Они разбежались, спешили очень. И встретились-то случайно, она мчалась на работу, а он - на лекцию, столкнулись на углу дома, вместе перешли улицу, а дальше дороги расходились. В субботу Арсений чуть не забыл, вспомнил случайно, что ему в гости. Подумал, что нужно купить какого-то легкого вина, но в карманах было пусто. Все-таки наскреб какую-то мелочь и приобрел в гастрономе плавленый сырок за двенадцать копеек. Еще не переступив порога, протянул приношение открывшей дверь Анне.
- К чаю, - сказал Арсений.
Она выставила открытую ладошку, он с важностью положил кубик.
- Спасибо! - сказала она.
- Не за что, - ответил он.
- Можешь не разуваться.
- Воспитание не позволяет.
Они еще несколько минут препирались, лишних тапок в квартире не оказалось, а пол холодный, на улице зима, дом старый, еще довоенный, пришлось Арсению покориться. Вроде бы ничего особенного не происходило, хозяйка просит не церемониться, а гость усиленно показывает хорошие манеры, но оба тянут бестолковую возню, потому что им приятно быть рядом. Не будет же он говорить: «Ой, как я рад видеть тебя!» И с какой стати ей отвечать: «А уж я-то рада, прямо не знаю». Нет, они свои чувства скрывают.
- Ну, где твой комод? - спрашивает он.
А ее лицо совсем близко, потому что Анна шапку с его головы стягивает. Она удивленно смотрит на него, глаза голубые-голубые, а полные губы по-детски приоткрыты. Явно вспоминает, о каком комоде он спрашивает. Потом смеется.
- Сейчас покажу.
Он скидывает пальтишко, вешает в коридоре, который ведет в кухню. А вход в большую комнату сразу возле входной двери.
- Проходи.
В комнате низкая тахта, на стенах - репродукции в рамках. «Незнакомка» Крамского, «Над вечным покоем» Левитана. Старинный книжный шкаф. Книг много и видно по переплетам - хорошие издания, дорогие. Комод стоит у окна. Это явно средневековое сооружение из мебельного гарнитура Гаргантюа. Он сросся с полом, похоже - корни пустил.
- Тут нужен взвод солдат, - рассудил Арсений. - Или танк.
- А кто поведет? Танк.
- Да я командир танка, гвардии сержант!
- А танк есть?
- Увы!
- Ну, вот видишь? А я так хотела перестановки. Комод - в угол, тахту - к окну.
- Перестановку хотела?
- Ну, да.
- Это же проще простого!
Стоявший возле комода стул с высокой спинкой Арсений перенес и поставил рядом с книжным шкафом.
- Ну, совсем другая обстановка! - оценил он свою работу.
- Гениально! - сказала Анна. - Пойдем пить чай.
На столе оказались остатки рыбного пирога. Так что плавленый сырок не понадобился, его запасливо положили в шкафчик. Вот за этим-то ужином и случился тот разговор, который надоумил Арсения Корнеева написать статью. Он и до этого баловался пером, в школе выпускал стенную газету, в армии сочинял письма девушкам своих приятелей. Получалось здорово, щемило душу. Правда, некоторые девушки сомневались в искренности: «Ты же книг не читаешь, откуда списал, Емеля?» А Емеля и впрямь двух слов связать не может, но чувства прямо-таки распирают парня, того гляди - лопнет. Что было делать?
И, конечно, никто не знал, что Арсений писал стихи. Это у него от родителя пошло. Мать рассказывала, что отец был деревенским гармонистом, его приглашали на свадьбы и вечеринки, на которых он играл, но при озорном настроении мог выдать частушки. И рождались они тут же, на ходу, да про тех, кто присутствовал. Может статься, что и теперь живут в народе развеселые запевки отца - деревня Бобровка ими славилась, коль не на всю Россию, то ближние окрестности до самого города уж точно снабжала фольклорным материалом. Мать говорила, что еще до войны приезжали две женщины с блокнотами, чтобы записывать, но отец выдал им такие матерные припевки, что ученые люди отдельные слова постеснялись заносить чернильной ручкой на бумагу. А без этих слов отцова поэзия теряла соль.
И ершистость, видать, досталась от родителя, в двадцать два года погибшего на войне. Арсений в своих стихах страдал за народ, как все русские поэты. К своему стихотворчеству относился усмешливо, поэта в себе не замечал, но и не писать не мог, над бумагой с пером было вольготно душе.
- О чем вы с Касьянычем говорите? - спросила Анна за ужином.
- Да как о чем? - удивился Арсений. - О чем угодно болтаем.
- Но ты же сказал, что он твой друг.
- И что?
- С другом не болтают о чем угодно.
- Думаешь?
- С другом разговаривают.
- Ну, в общем, ты права.
- Он тебе рассказывал, за что его туда?
- Куда? - прикинулся наивным Арсений.
- За колючую проволоку, - пришлось пояснить Анне.
Арсений задумался. И молчал довольно долго, глядя в стол. Потом поднял на нее глаза и улыбнулся.
- Хочу посоветоваться с тобой.
- Ну что ж, пожалуйста. Я хорошая советчица.
- Вот и проверим.
- Проверяй. Я слушаю.
- Что, если я напишу письмо в ЦК?
- Куда? - не поверила своим ушам Анна. - Повтори.
- В Центральный Комитет КПСС. Лично товарища Брежнева спрошу.
- О чем?
- Большевики провозгласили: «Вся власть Советам!» Вся! И Советам! А руководит страной партия. Выходит, она захватила власть.
- А Брежнев этого не знает?
- Знает, конечно.
- Так чего спрашивать, если знает?
- Он должен понять, что это неправильно.
- И что ты посоветуешь?
- Нужно вернуть всю власть Советам, значит, - народу. Пусть он сам выбирает власть, следит за тем, как она работает, и помогает власти. Разве народ не хочет жить богато? Вот и дайте ему самому позаботиться о себе.
- И ты подпишешься?
- Естественно.
- Вот и посадят тебя, Арсений. Или спрячут в сумасшедший дом.
- За что? Я не о себе пекусь.
- Выступаешь против партии.
- «Вся власть Советам!» - этот лозунг не я придумал, а Ленин Владимир Ильич. Понимаешь?
- Да я-то понимаю.
- Считаешь, затеял глупость?
- Да ну что ты, Арсений! При чем здесь глупость? Ты прав. Очень прав! Но письмо не посылай. Брежнев его не получит. Не дадут ему.
- Но молчать я не могу. Нельзя об этом молчать. Вот я, к примеру, родился перед войной. Детство прошло в деревне. Что я видел вокруг? Нищету, вдовьи слезы… Одни страдания видел.
Ее махонькие ладошки оказываются на его ладонях, широких, твердых, теплых. Он смотрит ей в глаза и говорит:
- Взошел бы на крест, только б не видеть…
И молоденькая Анна Ванеева, глядя ему в глаза и нисколько, ни одной клеткой своего существа не притворяясь, верила - взойдет. Да ведь и сама шагнула бы с ним в «геенну огненную» во спасение людей. Такой был настрой души ее в ту давнюю пору. Теперь этого не понять…
Анна поднялась.
- У меня где-то осталось вино. Со дня рождения.
Она подошла и открыла кухонный шкаф.
Вернувшись к столу с ополовиненной бутылкой «Токая», Анна передала ее Арсению и с полочки над столом взяла два тонких стакана.
- Наливай, - велела она и села на стул.
- За что выпьем? - спросил Арсений, наливая вино.
- Кажется, я только сегодня с тобой познакомилась, - призналась Анна.
- Тогда - за знакомство!
И потом говорили они обо всем, что только приходило в голову, - о прочитанных книгах, о виденных фильмах, о музыке, о будущем и прошлом, чувствуя, как им легко вместе, как они понимают друг друга, и это понимание все больше роднило их.
- Знаешь, сколько времени? - поразилась Анна, посмотрев на свои часики. - Два часа.
Была ночь, автобусы не ходили, пешком до общежития шагать далеко, только разве на такси добраться.
- У тебя как с деньгами? - спросил Арсений. - Я иногда возвращаю долги.
- Утром были, - искренне пожаловалась Анна. - В антикварном увидела четырехтомник Даля. Последние отдала. До зарплаты еще - ужас!
- Зачем тебе словарь? Я русский язык знаю без словаря.
- Это же Даль! Какой ты темный! Уходить собрался, что ли?
- А как?
- Да оставайся, - легко предложила Анна.
- Я на полу, - так же легко согласился Арсений.
- Постелить нечего. Тахта широкая, устроимся.
В голове Арсения промелькнул вопросик, что бы это значило? Вдруг Анна Ванеева только притворялась, что ее не занимают любовные отношения? Как повести себя Арсению, оказавшись в одной постели с такой красивой девушкой? Что скажет Римма, кстати, подружка Анны? Никак нельзя Арсению терять голову. Но как в постели объяснить девушке, что «это» не хорошо в данной ситуации? А если девушка на «это» настроена? И плевать ей на Римму.
- Только я первая, - сказала Анна и ушла в комнату.
Видимо, разделась, устроилась на тахте, только тогда позвала. В полном смятении чувств, одновременно терзаемый угрызениями совести и желанием, Арсений прошел в комнату.
- Ботинки хоть сними, - попросила весело Анна.
И Арсений еле сдержал смех. Анна лежала у стены, завернувшись в одеяло так, что торчала только голова, как в коконе была. Рядом приготовлено одеяло для Арсения.
- Ботинки сниму, - согласился Арсений, скинул одежду, остался в одних плавках, лег и старательно стал закутываться в одеяло, рассмешив этим Анну.
- Хватит дурачиться, - смеясь, попросила она.
Они лежали лицами друг к другу, запеленатые, и при лунном свете, что смутно заливал комнату, продолжали говорить, потому что сна не было, должно быть, старый Морфей, изрядно умаявшись, прикорнул в каком-то темном углу. Им хотелось узнать друг о друге все, только это занимало их, много общего находилось, и это казалось странным, необычным, удивляло и волновало.
- Отца я не помню, - говорил Арсений, глядя в доверчивые глаза Анны, - его забрали на фронт в сорок втором, мне года не было. Мама рассказывала, что война не дошла до нашей деревни всего ничего, канонада с передовой была слышна. Потом немцев отбросили. От отца не было ни одной весточки. Как ушел на фронт, так и пропал. Я потом наводил справки, но не нашел концы. Скорее всего, он погиб сразу, в первые дни. Бросили на передовую - и все. Миллионы так вот пропали без вести. Одежду его я износил подростком. Еще от него гармошка осталась. Так я, маленький еще, дурачок, меха распорол. Может, хотел понять, откуда музыка. Гармошку забросил на чердак, потом куда-то пропала.
- Как жалко!
- Гармошку?
- И гармошку тоже. А знаешь? У нас судьба похожа. Тоже не помню отца. Да что я говорю! Ты хоть о папе что-то знаешь от мамы, а я вообще ничего.
- Как это ничего? Мама что-то говорила же.
- В том-то и дело - ничего.
- Ты же спрашивала? А что она отвечала?
- Когда была маленькой, она говорила, что он был летчиком и погиб. Ну, как всегда детям в таких случаях. А потом я подросла и уже хотела знать больше. Ведь он где-то служил. Остались товарищи по службе. Я решила с ними увидеться. И мама призналась, что про летчика придумала, чтобы я не приставала.
- И кто он был?
- Потом я стала догадываться, что она о нем сама ничего не знает. Отчество она дала мне от моего дедушки. После смерти мамы я спрашивала бабу Дуню, которая взяла меня на попечение. Все-таки двоюродная мамина тетка, единственная родственница. Что-то же рассказывала, как-то же объясняла, от кого ребенок. Но баба Дуня только предположения строила. Я родилась в апреле. А предыдущим летом мама отдыхала в Крыму. В августе.
- Курортный роман?
- Просто мама очень хотела меня. Где-то живет человек, который даже не знает, что я есть. А я благодарна ему. И маме, конечно. Они мне подарили жизнь. А мне очень нравится жить, Арсений. Теперь закрой глаза и спи. Спи, спи, спи.
Утром Арсений очнулся от боли. Он лежал плашмя, одеяло сползло с него ночью, возле тахты стояла Римма и готовилась еще раз щелкнуть по вздувшимся плавкам. Арсений поспешно повернулся на бок, поднялся и с ужасом посмотрел на Анну. Девушка спала безмятежным сном как ребенок. Как уснула, так и не двинулась. Арсений похватал одежду и пошел на кухню. За ним последовала улыбающаяся Римма. В кухне Арсений стал одеваться.
- Заболтались вчера, - начал он.
- Не оправдывайся, - спокойно прервала Римма.
- Как ты оказалась в квартире? Мы дверь не закрыли?
- Мне Анна ключи дала. Еще давно. На всякий случай. Вдруг свои потеряет.
- Чего так рано пришла?
- Сообщить тебе приятную новость.
- Какую?
- У тебя есть заботливый друг.
- Друг? Что за друг?
- Не знаю. Он изменил голос. Спросил, как я чувствую себя. И это в шесть утра, паразит! Я говорю: «Хорошо». А он мне: «Зря. Твой Арсений спит с твоей подругой Анной». И положил трубку, слизняк.
- И ты примчалась?
- Сцены устраивать не буду. Ничего у вас не было. В тебе я могу и усомниться, а в подружке нет. Анька святая. Дуреха еще.
- Тогда чего прибежала?
- Будь осторожней. Ты иногда такое говоришь!
- Что думаю, то и говорю.
- Можешь мне говорить что угодно. Аньке можешь. Она, как партизанка, под пытками не выдаст. А в доме Касьяныча, не сомневаюсь, бывает твой «друг», который нынче утром мне позвонил.
В дверях кухни появилась Анна в халатике. Сонно уставилась на гостью еще не до конца проснувшимися глазами, не удержалась и по-детски сладко зевнула, потом спохватилась и прикрыла ладошкой рот.
- Ой, Римма! - обрадовалась она. - Поройся в шкафу, что-нибудь придумай.
И ушла в ванную.
Как-то Анна спросила Арсения, что ему более всего помнится из детства, и он ответил: «Нищета послевоенная». Арсений помнил глаза нищеты, он их видел и не раз, и не два. Но почему-то особо засела в памяти странница. Она вошла в дверь и остановилась у порога, жалкая, худая, желтая лицом. Арсений только собрался мокнуть хлеб в молоко, да так и застыл с куском в руке. Из горницы вышла мать. Всегда подавала нищим, а тут заплакала. Больно ей стало, видать, что человеку не может помочь. Нищенка без слов поняла и только мелко закивала головой, опустив глаза. Арсению стало жалко мать, он поднялся и понес нищенке свой недоеденный кусок, последний в избе на тот день. И тогда они встретились глазами. Ему показалось, что в глазах женщины, измученной голодом, нет жизни, она угасла. Но в голосе прозвучало то тепло, которое он слышал только от мамы.
- Господь тебя сохранит, - сказала нищенка и вышла.
Не взяла она хлеб из рук мальчишки, которому он был нужней по ее разумению. Скольких нищета свела в могилу, а совесть в людях не убила, не смогла. И того Арсений понять не мог, на чем держалась та совесть.
Самое большое впечатление осталось у Арсения от поездки через всю Сибирь. Служить его отправили на Дальний Восток. Всю долгую дорогу он смотрел на плывущие мимо леса, на редкие барачные полустанки, на избитые дороги и печальные села, и тогда утвердилась в нем одна мысль, засела гвоздем и не давала покоя. А задумался он над тем, почему на такой прекрасной земле, с такими бескрайними лесами, с такими полями, реками, озерами народ живет бедно? Отчего? И вставал извечный русский вопрос: «Кто виноват?»
К службе в армии Арсений отнесся добросовестно, отдал гражданский долг. Окончил учебный батальон, стал командиром танка, хорошо научился водить машину, успешно стрелял из пушки, пулемета, автомата, пистолета. Из него получился неплохой солдат, уговаривали остаться на сверхсрочную службу, но он и близко не допускал подобной мысли. Сержант Корнеев подчинялся воле командиров только потому, что знал - так надо и это ненадолго. На самом же деле подчиняться чужой воле было противно его натуре.
Вернулся в родную деревню. Устроился трактористом. Однако мать слезно упросила уехать из деревни, не повторять ее беспросветную жизнь, она как-нибудь прокормиться огородом да пенсией, зато сын грамотным будет. Ученье - свет…
Самому Арсению тоже хотелось учиться, грамоту осваивал легко, без усилия, будто жадный ум хватал на лету знания, и он осенью стал студентом, с первых дней подрабатывая то на товарной станции, то в котельной. Деньги делил с матерью. Она отвечала посылками - лучок, огурчик, варенье, выпечка. Случалось - сало. Должно быть, покупала у соседей, содержать свою живность у нее сил уже не хватало. Так и жили.
В те студенческие времена случилась встреча с Касьянычем в столовой под названием «Пельменная», которую стоило бы оставить памятником тогдашнему общепиту, но уже давно снесли. Входная дверь открывалась с трудом, потому что снабжена была пружинным устройством, похожим на катапульту, которое срабатывало с пушечной силой. Чтобы умерить ее, догадливая уборщица или заведующая связала ручки дверей скрученным полотенцем, получился амортизатор. Уныло-серые стены и потолок пропитаны были сыростью, от этого проступали темные разводья. Сырость исходила от большого бака за прилавком, в который женщина в далеком от идеальной чистоты халате высыпала пачки пельменей. Пар поднимался густо и таял, расползаясь по стенам и потолку. Посетители брали со стопки слизкие пластмассовые подносы, двигали их вдоль раздаточного прилавка по неровной плоскости, раздатчица выставляла на полку пельмени в алюминиевых тарелках с небольшими ушками, а дальше можно было самому выбрать салаты из капусты или помидоров в алюминиевых блюдцах, причем цвет капусты всегда был болезненно серый, а разрезанные помидоры оказывались почти без мякоти. В конце раздаточной стоял «Титан», бачок, повернул кран, льется жидкость под названием кофе, тут же рядом вилки и хлеб, а дальше - касса.
Арсений в очереди оказался за человеком в темном полотняном костюме, по крою напоминающем арестантскую робу без подкладки. Но видно было, что одежда сшита по фигуре, сидит аккуратно, и материал не бросовый, не бумазейный, а похоже, льняной. Лица его Арсений еще не видел и пытался по спине определить, какого рода занятий был этот немолодой мужик. Коротко постриженная голова, сутулые костлявые плечи и сухие, с длинными узловатыми пальцами руки могли принадлежать только человеку тяжелого физического труда. Костлявый все брал уважительно, ставил аккуратно, неспешно, когда подносил кусок хлеба, ладошку подставил под него, чтобы крошку не уронить. Одно только это движение расположило крестьянского парня Арсения к незнакомцу, и он вслед за ним пошел в дальний угол.
Там они сошлись за круглым столиком на одной ноге, которая внизу расходилась на три упора, но была все равно шаткой, потому что бетонный пол неровен. Стол был высоким, чтобы есть стоя.
- Можно? - спросил Арсений, держа поднос на вытянутых руках.
- Да Бога ради! - живо откликнулся хрипловатым голосом курильщика мужчина и посмотрел на Арсения.
Впалые щеки, высокий лоб с выемками на висках, хрящеватый нос с горбинкой, тонкие губы и узкий подбородок придавали продолговатому лицу аскетическое выражение, но прищуренные серые глаза из-под мохнатых бровей смотрели с живым интересом любопытного по характеру человека. Все в пельменной забежали насытиться, а этот пришел откушать, делал это неспешно, с уважением к еде. Даже захватанную сотнями рук баночку с горчицей, уже пустую, с торчащей из горлышка стеклянной палочкой, он взял солидно и заглянул вовнутрь, чтобы убедиться, что там действительно ничего нет. Уксус в граненом небольшом графинчике с подозрительными засохшими пятнами оказался, и незнакомец полил им пельмени.
Разговор, который возник между ними, еще больше захватил интересом Арсения. Они одновременно обратили внимание, как трое за соседним столом мучительно пытались по очереди открыть бутылку. Распитие горячительных напитков в пельменном заведении запрещалось, но это официально, а по жизни очень даже практиковалось. Важно было незаметно под носом раздатчицы и кассира прихватить стаканы, потом раскупорить водочку или портвейн, разлить, оглядываясь, улучить момент, когда не было опасности, и опрокинуть в рот. Потом уже приходила смелость.
- Все же знают, что пьют, - сказал Арсений. - Что толку запрещать?
- Э-э, нет, - покачал головой незнакомец. - Надо запрещать. Иначе кайфа не будет. А наш народ без кайфа не может.
Он кивнул на соседей, один из которых справился с пробкой и с опаской разливал вино по граненым стаканам.
- Нам запрещают, а мы нарушаем. И те, кто запрещает, прекрасно понимают, что мы нарушим, но запрещают. А мы чихали на эти запреты, потому что все равно нарушим. Игра идет. Понимаете? Чем запреты строже, тем больше изловчаться нужно, чтобы нарушить. Азарт.
Незнакомец говорил неторопливо, не нарушая самого процесса еды, не мешая этому главному своему занятию, и без эмоций, как о докучных и банальных понятиях.
- Кому запрещают понятно, нам, - из озорства спросил Арсений, - а кто запрещает?
Незнакомец глазами показал на уборщицу, которая нацелено приближалась к соседнему столику, издали чего-то усмотрев. Но ребятам уже хорошо стало, лицами порозовели мужички и стали отшучиваться от тетки, спрятав бутылку. Она пригрозила милицией и отошла от стола, пристально посмотрев на Арсения и его соседа. Сметливому глазу показались они подозрительными.
- От нее и до самого верха, - ответил незнакомец. - Ведь только и слышим: - «Не положено».
- А вы не боитесь, что я могу донести?
- Милый ты мой, хлопец, - засмеялся он, показав сплошные железные зубы, - я стукачей за версту вижу.
Он через стол протянул руку.
- Касьяныч.
Арсений поспешно ответил на рукопожатие и назвался.
Со временем они стали друзьями. Частенько уходили от компании, которая шумела в доме, садились на крыльце и подолгу беседовали о том, о сем, но все про жизнь.
- Я молодым со своими двумя классами верил, что построим коммунизм, - сказал как-то Касьяныч. - А вы же начитались книг, научились думать. Вы ж все понимаете! Как можно строить то, во что не веришь?
Мать в свое время собрала очень хорошую библиотеку, и отрочество Анны прошло среди книг, среди любимых писателей. Ее душа была насыщена русской классикой. А тут еще «страшилки» милой бабы Дуни. Малограмотная женщина искренне верила, что есть настоящие колдуны, творят они такие ужасти, от чего леденеет сердце. Вот живой пример. Некая женщина ругалась со своим соседом из-за ели, которая выросла на границе подворий, достигла неимоверных размеров и затеняла ее грядки. Солнцу не пробиться сквозь еловые лапы! Куда это годится? А сосед был колдуном. Надоела ему многолетняя брань соседки, вот он и говорит: «Не увидишь больше. Согласна?» Она-то решила, что срубит. Нет бы, немножко подумать. Как это не увидит? Так ведь бабий ум короток. «Согласна», - говорит. Вот и ослепла.
По рассказам бабы Дуни выходило, что слово обладает такой силой, которую доподлинно представить невозможно. Даже проклятие простого человека, - не ведуна, не ведьмы, - может сбыться, если брошено в роковое время и в полном гневе. Старая женщина советовала племяннице нет-нет, да и перекрестить рот, чтобы ненароком дурное слово не выскочило и не навредило близким. Анна под влиянием бабы Дуни и классиков невольно прониклась убеждением, что слово - не только сочетание звуков, несущих информацию, а нечто большее, обладающее неведомой энергией, существующее по своим законам независимо от человека.
В этом Анна убедилась сама. К слову «жалость» относилась, как ко всем остальным, особого значения за ним не видя. А когда Арсений свозил ее в деревню к своей маме, это слово наполнилось живой сутью. Маме Арсения под шестьдесят было. Всю жизнь проработала дояркой. Невозможно тяжелая жизнь. А она как живинка. Глаза голубые-голубые. И такие добрые! В них была какая-то изначальная природная доброта, которую даже война не убила.
Агафья Даниловна, так ее звали, была до всех участлива. Ее все в деревне любили. Заболеет кто, посылает гонца, чтоб пришла. Посидит она рядом, а больной легче. Арсений говорил, что у его мамы вера была такая. Всех надо жалеть. Помогать как можешь. А если этой жалости не будет, а каждый только о себе радеть станет, то и рассыплется народ. Нельзя нашему народу без жалости к ближнему. Эти слова Анна запомнила на всю жизнь.
Свою написанную от руки статью Арсений принес Анне первой. Передал и ушел, только бросив:
- Почитай.
Она не раз, а десять раз перечитала написанное Арсением, веря каждому слову, а когда они снова встретились, то подошла и, глядя на него суровыми детскими глазами, сказала:
- Я тебя уважаю.
Потом очень даже деловито, взяв в руки листки со статьей, предложила:
- Надо отнести в «Новый мир». Твардовский напечатает.
Пришел он на этот раз с какой-то сумкой. В ней оказалась пишущая машинка.
- Никто это не напечатает, кроме тебя, - сказал Арсений. - Сделаешь один экземпляр и дашь мне. Один. Поняла?
В те времена ходили по рукам запретные рукописи, и в этом не было ничего удивительного. Больше всего подкупило Анну, что статья была написана живо, не злопыхателем, а человеком искренним, желающим добра. Но почему один экземпляр? Машинку дали на время, другого случая может не быть. Анна поступила расчетливо, охотно перепечатала достаточно копий на тонкой папиросной бумаге, чтобы получалось больше экземпляров. Старательности у нее было не отнять. Стопку бумаги завернула в полотенце и спрятала в комоде. Конспирация запредельная, конечно. Спустя какое-то время Римме понадобилось что-то из белья.
Анна относилась к жизни очень даже понятливо, золотую рыбку не ждала. Да и не попросила бы у рыбки даже нового корыта. Она работала в детском саду, какие-то деньги получала, купила бы сама. К чему тут чудеса? И боярских палат не захотела бы, и царицей быть ей ни к чему, а тем более - владычицей морской. От всего этого счастливей не станешь. Так думала Анна Ванеева. И к тому пониманию жизни был причастен Арсений Корнеев.
Он оказался на ее пути в ту пору, когда пробуждалась в ней уже не детская, а взрослая душа. Если бы он встретился раньше или позже, то неизвестно, как все сложилось бы. Но судьба послала его именно тогда, когда Анна задумалась над многими вопросами, ответы на которые потом и определяют понимание жизни. И эти ответы Анна Ванеева выработала в себе не без помощи Арсения, а даже во многом от него получила, и согласилась с ними, и всей душой приняла.
Как замечал Василий, девушки смотрели на Арсения не так, как на него, скажем. Вот только непонятно было Василию, что они такого находили в нем. Дело было не в удачной внешности. Может быть, Корнеев умел заговаривать? Когда он принимался рассуждать о том, что жгло его изнутри, легко было заслушаться. И всех ведь сидящих за столом убедит, что счастье - жить с чистой совестью. Не делать подлости - прямо радость. Последнюю рубашку отдать - честь. Василий думал иначе. На честности далеко не уедешь. Не обдуришь, тебя обдурят. А рубашку снимут без спроса. Еще и без штанов оставят. О чем речь?
Не раз видел Василий лицо Анны Ванеевой, когда она слушала Арсения. И как же в эти минуты была хороша! Василий боялся умом повредиться, чтобы не кинуться при всех, не схватить ее на руки, да с этим вожделенным грузом не кинуться неведомо куда, бежать без мысли и цели, пока не лопнет сердце.
Именно в такую минуту и пришла ему в голову подленькая, но удачная мысль. Дело в том, что по рукам недавно пошла одна рукопись, не без усердия Риммы. Автора никто не знал, да и не мог он о себе заявить. За изложенные в статье мысли можно было запросто схлопотать коечку в дурдоме. А что, если статью написал Корнеев? Вот и стал Василий держаться ближе к Арсению, своим дружеским расположением вызывая доверие. Ухо он так навострил, что мимо не пролетел бы и малый намек. А если двое знают, то уж третий непременно пронюхает. И ему подфартило. Василий оказался поблизости, когда Анна сказала Арсению:
- Твоя статья…
Значит, Корнеев. Сомнений быть не могло.
Не мудрствуя лукаво, Василий вырезал из газеты буквы, приклеил каждую к чистому листку бумаги, называя автора антисоветской статьи, и выслал по нужному адресу. Другого пути у Василия не было. Видел же - не слепой, что упускать время никак нельзя. Анна и Арсений становились неразлучными. Корнеев даже ночевал у нее, об этом Василий доподлинно знал. Сомнений быть не могло - сожительствуют.
В такой ситуации нельзя было сидеть сложа руки. Без Анны он не представлял своей жизни.
Поначалу Арсений не придавал этому значения, но и не мог не заметить, что с каких-то пор Василий ходил за ним, будто веревочкой привязанный. Только появился у Касьяныча, а Василий уже рядом. Куда-то надо пойти, Василий увязался.
- Да я так, по пути.
И нет, чтобы заводил какие-то разговоры, расспросы устраивал, а вот прилип как банный лист, при этом не лебезил, не обхаживал, просто при любой возможности оказывался рядом. Однажды утром Арсений вышел из квартиры Анны и увидел на скамейке во дворе Василия.
- Доброе утро! - вскочил он. - А я мимо проходил. Ты на лекции? Мне по пути.
Был он бледным и жухлым. Возможно, всю ночь сидел во дворе, кусал кулаки и плакал от обиды, злости, ненависти и любви, а уйти не мог. Анна говорила, что Василий объяснился в чувствах, которые она отвергла.
- Вот что, Василий, - сказал Арсений, не умевший хитрить. - Выбрось из головы дурь. Найди себе другую девчонку. Все понял?
Они поднимались по узкой улочке. По сторонам стояли послевоенной добротной постройки дома с маленькими декоративными балкончиками. Василий остановился, низко опустив голову, и странно засопел. Арсений тоже был вынужден остановиться и теперь с досадой и недоумением смотрел на понурого Василия. Вот что тут делать? Арсений еще больше растерялся, когда Василий всхлипнул.
- Не найду, - сказал он.
- Чего не найдешь? - резковато спросил Арсений, уже забыв про свой совет.
Василий поднял на него глаза, которые просто-напросто были затоплены в слезах.
- Кроме нее, - прошептал Василий.
- Не реви! - почему-то прикрикнул, должно быть, желая привести горемыку в чувство, Арсений. - Ты же мужик!
Потом невольно привлек к себе и обнял.
- Господи, Боже ж ты мой! Да что же это такое?
Василий обеими руками оттолкнул Арсения и побежал вниз. Казалось, вот-вот споткнется и упадет, но все обошлось.
Никому Арсений не стал рассказывать об этом случае, даже Анне. Но как-то иначе стал относиться к Василию, серьезней, что ли. Прежде причислял Василия к простоватым парням, с которыми и поговорить-то не о чем. Но не может быть прост и примитивен человек, в душе которого живет большая любовь. Даже нечто трагическое увидел Арсений в неприметной фигуре Василия Зыкова.
И буквально в тот же день Арсения вызвали в деканат. В приемной сидел в сером костюме импортного пошива молодой человек, явно ровесник.
Секретарша декана, кивая на гостя, сказала:
- Товарищ к тебе, Корнеев.
- Спасибо, - вежливо поблагодарил посетитель секретаршу и уже все внимание обратил на Арсения. - Надо поговорить.
Уже в коридоре сообщил:
- Я сказал - из горкома комсомола. Так что можешь не беспокоиться.
И выставил перед глазами Арсения свой документ.
- Валерий, - дополнительно назвался лейтенант. - Может, выйдем на улицу?
- Ну, мне называться излишне, - ответил Арсений. - Я правильно догадываюсь?
Они пошли пешком по нелюдной улице в сторону недалекого вокзала. Он начал разговор.
- С твоим личным делом ознакомился. Крестьянин по рождению. От земли, так сказать. Отец погиб на войне. Мать колхозная труженица. Сам похвально отслужил армию. Гвардии сержант. Опять же примерный студент. Перспективный. Все прекрасно. Вот и не могу понять!
- Чего же?
- Что тебе еще надо?
- Да вроде я и не прошу ничего.
- Ты же наш, советский. Я это чувствую. Не какой-то там Синявский или Даниэль. Диссиденты! Но они там, за бугром, выживут, а ты там задохнешься. Они смогут, а ты не сможешь без Родины.
И он умолк. Молчал долго. Вышли на вокзальную площадь. Видимо, прибыл пассажирский поезд, потому что на площадь высыпало много народа с вещами и устремилось к автобусной остановке и стоянке такси. Никто не обращал внимания на двух молодых людей, молча идущих рядом.
- Да, статейку я прочел, Арсений, - сказал лейтенант, будто вспомнил.
- Какую статейку?
- Твою. У тебя получается. Есть слог, стиль. Я в этом секу.
- Ну, какой там слог! - не согласился Арсений. - Эту статью я тоже читал. Не помню, кто подсунул.
- «Читал», - тонко улыбнулся лейтенант. - Не сам ли писал?
- На самом деле? - постарался выразить удивление Арсений. - Донесли, что я написал? А если поклеп?
- Я не за тем пришел, чтобы выяснять - ты или не ты, - сухо сказал лейтенант. - И не валяй Ваньку.
- Если не за тем пришел, то зачем? - спросил Арсений.
- Ты же хороший парень! - воскликнул лейтенант и, похоже, искренне. - Куда лезешь?
- Никуда я не лезу. В своей статье не нахожу никакой крамолы. Написал, что думаю.
Арсений собирался послать статью Брежневу, потому просил Анну напечатать один экземпляр. И она не стала бы без спроса что-то делать. А что Римма нашла, Арсений не знал. У лейтенанта была своя версия.
- Знаю, кто тебя сбивает с верного пути, - сказал он. - Устроил в доме сборища.
- Ну какие это сборища! Люди встречаются, говорят…
- Да знаю я эти разговоры! Он же молчит больше. Вот и весь вопрос, о чем молчит? С тобой-то откровенен.
- Лейтенант, - усмехнулся Арсений, - не пытайся, я в стукачи не гожусь.
- Тогда передай, если сильно тоскует по тем местам, где побывал, можно вернуть.
- Касьяныч ни при чем. Уж в это поверь.
- Не знаю, как ты его называешь, но это враг.
И Арсений увидел близко глаза этого человека - они смотрели, не мигая. Этого можно добиться долгой тренировкой, и срабатывает недурно, однако Корнеев был не из робкого десятка. Он прикинул, что ему грозит. Чего он Синявского вспомнил? Могут, что ли, выдворить из страны?
И, словно угадав его мысли, лейтенант усмехнулся, отвел взгляд в сторону и сказал скучающим, тоже натренированным, видать, тоном:
- Значит, по-твоему, Коммунизм строить не надо? Как такое может прийти в голову, если человек здоров? Возможно, ты нуждаешься в психиатрическом лечении?
Арсений слышал, что так называемых «инакомыслящих» устраивали в дурдомы.
- Похоже, начались угрозы? - спросил он спокойно.
- Я тебе добра хочу, Арсений, - неожиданно сказал лейтенант и, похоже, искренно. - И знаешь почему? Потому что мы с тобой в окопах будем рядом. Брось фигней заниматься и других толкать… В горкоме с тобой побеседуют. Чего-то ты не понимаешь. С Ванеевой вопрос сложней.
- Она ребенок, не трогайте ее, умоляю.
- Есть статья Уголовного кодекса - агитация и пропаганда с целью подрыва советского общества и государства. Она печатала и распространяла антисоветский материал.
- Бред какой-то, - растерянно произнес Арсений.
Лейтенант сказал жестким голосом:
- Бред не бред, а лет семь лагерей строгого режима светит. Этого хочешь? Хочешь, чтоб сибирские морозы перевоспитали. Отправят с бригадой лесорубов в тайгу. Одну с мужиками, с уголовниками. Этого хочешь? Не жалко девчонку?
Он молча смотрел на Арсения немигающими глазами.
- А ты чего хочешь от меня? - напрямую спросил Арсений.
- Забудь старые знакомства. Начисто забудь! Советую по-дружески. Особенно девчонку. Она без тебя не будет печатать всякую чушь. Обещаешь забыть?
- Оставите ее в покое?
Лейтенант обещал дела не заводить. Арсений дал слово «забыть». И на том беседа завершилась. Правда, уже отойдя на расстояние, лейтенант обернулся и сказал:
- А Коммунизм мы построим, Арсений.
И пошел дальше.
Касьянычу, конечно же, Арсений во всех подробностях рассказал об этом свидании. И, угрюмо помолчав, добавил:
- Погублю Анну, себе не прощу.
Со времени знакомства с Арсением времени прошло с месяц. Анна чувствовала, что впервые за свою короткую жизнь какие-то хорошие надежды осветили душу, будто в пасмурном храме зажгли все свечи. Она никогда не унывала и прежде, но судьба не особенно ее баловала. Мама родила уже в свои сорок пять лет, скорее всего - потеряв надежду выйти замуж и пугаясь одинокой старости. В четырнадцать девочка осталась сиротой, мать умерла от почечной болезни. Сирота оказалась на попечении сердобольной бабы Дуни, переехавшей из деревни в однокомнатную квартиру, доставшуюся Анне в наследство. Об отце Анна так ничего и не выяснила. Баба Дуня старела, уже не могла работать дворничихой, на ее жалкую пенсию не прожить было, сбережения матери иссякли, надо было зарабатывать. По окончании средней школы устроилась нянечкой в детском саду и заочно поступила в учительский институт. Год назад баба Дуня умерла. Все тревожилась, как теперь ее девочка будет одна. И сегодня Анна успокоила бы старушку, что никакая она не одинокая, что есть у нее друг, очень надежный человек. Арсением зовут.
Анна уверяла себя, что они с Арсением только друзья. А девчонки в доме Касьяныча спрашивают:
- Ну, как? Поделили Арсения?
Никого она не делила ни с кем и не собиралась. Как так можно думать? Ведь жизнь очень сложна, между мужчиной и женщиной могут возникать очень красивые, светлые и добрые отношения. Чокнулись все на этой любви!
Но, видимо, Римма считала несколько иначе. Как-то лучшая подруга схватила ее за плечо и стала шипеть, как сварливая баба, что ей надоело каждое утро слушать по телефону, что «вы опять ночевали вместе», что это переходит все границы приличия и терпение ее лопнет.
- А кто доносит? - возмутилась Анна. - Зачем? Мы же ничего не украли.
- Сказать, кто? - спросила Римма.
- Говори.
- Василий. Расчет такой - соперника убрать. Думал, арестуют Арсения, ты Васе достаешься. А и впрямь! Выходи за него. Арсения не отдам, он мой.
После этого Анна спросила у Арсения:
- Кто настучал, знаешь? Что тебя вызывали… Василий. Вот кто.
В доме Касьяныча Василий впервые после ссоры подошел к Анне. Она стояла у порога и разглядывала гостей.
- Как живем? - спросил Василий.
- Ничего живем, - ответила она, не глянув на него.
- Арсения не было, - доложил он. - Уже несколько дней.
Она вопросительно уставилась на него, и Василий объяснил:
- Его теперь Римма ни на шаг от себя не отпускает. Опекает как малого ребенка.
- Ты донес? - прямо спросила Анна. - Насчет статьи?
- Да ты что! - аж отскочил от нее Василий.
И так засуетился, что стало его жалко. Стоит бледный, шариковую ручку сует.
- Выколи мне глаз, коли так.
А с Риммой что-то непонятное творилось. Арсений даже пугливо терялся, с таким обожанием она стала к нему относиться. Какой уж он подвиг совершил, чтобы этакий-то восторг заслужить! Но Римма вела себя так, будто отныне для нее никого не было на свете, кроме Арсения, и ему она решила посвятить себя до последней минуты, а точнее, секунды своей жизни. Что только пылинки не сбивала с плеча, а так охватила обложной опекой, готова была растаять, - по ее словам, - коль он того захочет.
В семье Римма чувствовала себя все хуже. Мать еще как-то терпела, хотя презирала ее мещанскую, обывательскую суть - хрусталь и ковры в доме выводили девушку из себя. А с отцом вообще говорить не могла, его твердокаменные взгляды бесили, она тут же начинала кричать, впадая в истерику. В те годы возникла тема «отцов и детей». Партия, как это всегда делала, тут же заклеймила болтунов и заявила, что в социалистической стране такой проблемы нет и быть не может. Легче сказать «нет» и кулаком ударить, чем разобраться в сути. А ведь со времен Адама и Евы дети считали себя умнее родителей. Уж так оно повелось.
Однажды Арсений вернулся вечером в общежитие и не обнаружил своих вещей. Сосед по комнате объяснил, что приходила Римма, все добро Арсения уложила в дорожную сумку и уехала на такси, оставив адрес. На столе белел клочок бумаги, Арсений взял, ворча на соседа:
- Ты чего смотрел?
- Разбирайтесь сами, - отмахнулся сосед. - Я тут при чем?
Пришлось ехать по адресу. Арсению дверь открыла радостная Римма и затащила за руку. Он оказался в уютной однокомнатной квартире.
- Мой руки и садись, - приветливо сказала она, указывая на праздничный стол. - Будем справлять новоселье.
Как выяснилось, тетка Риммы уехала на Север, завербовавшись на два года поварихой в какой-то поселок газовщиков. Откуда-то узнала, что там шибко не хватает женщин, а ей катило под сорок и светило среди холостых мужиков стать завидной невестой. Мечта заведет куда угодно, если она разгорелась не на шутку.
Прежде Арсений с Риммой мечтали о каком-нибудь закутке, чтобы бывать наедине. В квартире родителей и общаге не особо уединишься. А тут целая квартира! Тетка выйдет замуж и останется там, где хорошо платят, а Римме вообще достанется жилье. Это ли не радость?
- Но есть еще одна! - сказала Римма.
- Что за «одна»? - уточнил Арсений.
- Радость.
- Какая же?
- У нас будет ребенок, - сказала Римма.
Выпили они в тот вечер изрядно. Арсений все больше молчал, а Римма от полной уверенности, что все у нее получается, как задумала, говорила и говорила. У Арсения возникала мысль, забрать свои вещи и вернуться в общагу, но он остался. Развернул раскладушку и лег, не раздеваясь, проворчав:
- Что-то многовато нынче радостей.
А назавтра Арсению в институте передали телеграмму из сельсовета. В ней сообщалось, что матери плохо. Извещал об этом бессменный еще с довоенных лет секретарь сельсовета Захар. «Поспеши, сынок», - торопил дед.
Арсений отпросился у начальства и тут же поехал в родную деревню. Мать он застал в живых в окружении стареньких соседушек. Все защебетали, стали креститься, завидев Арсения, и благодарили Бога. Мать умирала в разуме и не от болезней, просто иссякли в ее маленьком тельце все жизненные силы. Ей не было еще шестидесяти. Она много молчала, глядя на сына отцветшими глазами, в которых теплилась одна только любовь. Ей было достаточно видеть своего Арсения рядом, а слова уже не имели значения. Едва ли она думала о смерти, ее могла заботить только жизнь сына без нее. Потому, должно быть, и спросила:
- Как она?
- Кто, мама?
- Та девочка, которая…
- Приезжала-то?
- Та, та…
- Все хорошо, мама, - уверил Арсений.
- Сердце у нее доброе.
И, может быть, хотела сказать мама, что девочка та может стать родной. Мать умерла на глазах Арсения очень тихо и спокойно, как умирают только безгрешные люди. После похорон Арсений оставался в деревне еще пять дней и почти все время провел на кладбище. И крест сам поставил, и оградку сбил, и скамеечку устроил для бабушек. Навестят, посидят, подумают о своем скором уходе.
Планы у Риммы были самые серьезные, от которых отступиться не могла, потому что касались они будущей счастливой жизни. Она ж бегала в Дом кино, попадая на закрытые просмотры разными хитростями, насмотрелась зарубежных фильмов, которые показывали членам Союза кинематографистов, и, конечно, балдела от них. Еще бы! Там были постельные сцены! Этого в советском кино не увидишь. Так вот насмотрелась на экране «сладкой жизни» и чокнулась - «Хочу за бугор!» Фикс-идея такая возникла у нее, у дочери партийного босса. А мозги ей помутила именно та статья Арсения, которая ходила по рукам, начало чему сама же и дала. В стране появились «инакомыслящие». О них много писали в газетах, клеймили. Но их уже не сажали в тюрьмы. Некоторых выдворяли из страны. Так вот Римма решила, что Корнеев будет диссидентом, и его вместе с ней вышвырнут за границу, а там радетели свободы слова встретят их с пудингами.
Об этих мечтаниях Риммы, конечно же, Арсений ничего не знал. Назавтра он позвонил Анне и сказал, что скоро будет. Тоже назавтра, но чуть раньше, счастливая Римма успела уведомить лучшую подругу, что выходит замуж. Анна не спросила за кого. Положила трубку с опаской, будто могла взорваться в руке.
Онемело застыли могучие тополя старинного парка, солнечные лучи запутались в листве с ватными хлопьями пуха, отчего пестрый мир казался сотканным из света и тени. Анна стояла у окна и смотрела на аллею, на далекие открытые ворота, в проеме которых должен появиться Арсений. Она была очень взволнована, сама чувствовала, как щеки пылают, как сердечко трепещет, как на глаза наворачиваются слезы и мешают видеть. Она вытирала их платочком торопливо, чтобы не упустить того момента, когда он покажется в воротах.
В те минуты ожидания Анна впервые поняла, что никакая это не дружба, что связывает ее с Арсением, а самая настоящая любовь, о которой все девчонки готовы трещать без умолку. Значит, вот она какая! Нахально, без всякого спроса поселяется каким-то образом в человеке и начинает его с ума сводить. Благо, дети спят и нянечки собрались в кухне, никто не видит, а то бы решили, что Анна заболела горячкой, и потому ее так колотит. И сама она ничего с собой поделать не могла. Даже ладошками виски стиснула, чтобы успокоить мысли, а они от этого еще сильней расшалились, как дети. Анна даже испугалась, потому что с ней такое происходило впервые.
Подходя к воротам парка, в глубине которого находился детсад, Арсений понял, что увязавшийся Василий ему как раз и не нужен, что свидетель ни к чему, потому послал за сигаретами, хотя не курил. Да и Василий знал об этом, но подчинился, сразу поняв, что предстоит какой-то серьезный разговор. Василий сделал вид, что охотно выполнит задание, а сам затаился за живой изгородью из постриженных кустов.
Завидев издали Арсения, Анна выскочила на крыльцо, сбежала вниз и понеслась бы, как подхваченная ветром, но что-то ее насторожило. Во всей фигуре Арсения уловила суровую обреченность, даже какую-то надломленность, и недавняя душевная суматоха покинула ее, а вспыхнуло сострадание, хорошо знакомое чувство. Подумала, что с ним случилась беда.
Она и спросила сразу:
- Что с тобой?
Встретились они возле скамейки, сколоченной из брусьев, без спинки.
- Присядем, - попросил он.
Она первая села, не отрывая взгляда от его лица, которое выражало какую-то сокрытую муку. А он, должно быть, предложил сесть, чтобы можно было не видеть ее глаза. И весь разговор он так и просидел боком, глядя в одну точку перед собой, ни разу не глянув на Анну.
- Я женюсь, Анна, - сказал Арсений. - Так надо.
Может быть, она ждала какого-то большего несчастья, или своя беда не сразу осознается, как боль от раны, - пока дойдет до сердца! - но Анна приняла весть внешне спокойно. Внутри только все застыло, замерло.
- На ней? - как само собой разумеющееся спросила она.
- Да.
Они знали, о ком говорят.
- Поздравляю, - все еще находясь в странном покое, проговорила Анна.
- Не поздравляй, - сказал Арсений. - Я обязан жениться. - И второй раз повторил: - Так надо.
- Ну, хорошо, - смиренно согласилась. - Не буду поздравлять.
И даже на горькую шутку ее хватило:
- Пригласишь на свадьбу?
- Какая свадьба! О чем ты?
Он поднялся.
- Уже ничего не изменить, Анна. Прощай!
И эти слова - «ничего не изменить» - будто ударили по нервам, как по струнам. И Анна закричала бы, забилась бы в истерике, накинулась бы на Арсения с кулаками, но последней силой воли заставила себя встать и пойти.
Василий не слышал, о чем они говорили, но как только Анна стала уходить, подбежал к мрачному Корнееву. Ванеева уходила к дому старинного облика, но возле высокого крыльца с колоннами круто свернула в сторону и побежала вглубь парка между высоченными тополями, с которых обильно облетал пух, заполняя пространство белой пеленой, словно крупными ватными хлопьями шел снег. Какой-то разговор произошел между Анной и Арсением за то время, пока Василий стоял за воротами. И любопытно было Василию, о чем, потому он хотел спросить приятеля, но слова застряли во рту, язык ослушался. На Василия смотрели застывшие глаза Арсения, будто прихваченные прозрачным ледком, как по осени лужицы.
- Не бросай ее, - сказал Арсений, повернулся и пошел твердым шагом к воротам, прямо держа спину.
Поместье когда-то поставили на высоком берегу реки. Анна замерла на краю кручи. Она испугалась, прямо всем телом сотряслась, когда он подошел и дотронулся до плеча. Она даже не сразу признала Василия, словно находилась в беспамятстве. Потом уже ухватилась за его руку и стала просить, чтобы отвез ее домой, только скорей, немедленно, не мешкая. Он обнял ее за плечи и повел к улице, что шумела рядом. Она все торопила его. В такси Анна сидела на заднем сиденье, прикрыв глаза, молчаливая и бледная. По лестнице поднималась на третий этаж, спеша и спотыкаясь. В прихожей бросила Василию:
- Уходи, прошу…
И поспешила в кухню. Она что-то там явно искала, было слышно, потом притихла. И что-то ж толкнуло Василия, он подошел к кухонной двери и увидел Анну у окна на табурете. Она держала на ладони полную горсть таблеток и тянулась к стакану с водой, что стоял на столе. Василий бросился к ней, таблетки посыпались на пол, стакан с водой тоже упал, Анна в каком-то ужасе вскочила. Может быть, только в этот миг осознала, что могло случиться непоправимое. Она метнулась к Василию, буквально упала в его объятия, от неожиданности он не устоял на месте, пошатнулся и не удержался на ногах. Они повалились на пол, Василий уберег ее от удара, упав на спину. Она была как в бреду, как в горячке и жалобно повторяла, будто скулила от боли: «Бросил, бросил, бросил…» А он почувствовал ее тугое жаркое тело под тонким коротким платьицем, рука сама скользнула по ее бедру. Сколько раз мысленно обладал он этим роскошным телом! И вот он - вожделенный миг!
Но счастье отвернулось от Васи Зыкова. Девушка пришла в себя и с кошачьей яростью стала царапать его лицо. Но не боль поразила Васю, а та гримаса отвращения на прекрасном лице Анны, с каким она сказала:
- Мразь!
Такого презрения к себе ни до, ни после Зыков не испытывал. Он кинулся к дверям, летел вниз по лестнице, хватаясь за голову, выбежал на улицу с таким ужасом, словно внезапно почувствовал себя прокаженным.
Анна стояла над столом, опершись обеими руками о край. Усиленно соображала, что ей нужно сделать. Под каблуком хрустнула таблетка. Прошептала: «Ага!» Достала из шкафа бутылку водки. Она тут стояла давно. Какой-то праздник намечался, а собрались не у нее. Бутылка и осталась. Анна со стуком поставила на стол граненый стакан, раскупорила бутылку и налила водки.
Не садилась, стояла, подняла локоть на уровень плеча, видела в каком-то кино, так гусары делали, и выпила чуть ли не весь стакан. Прежде никогда не пробовала, обходилась винцом молдавским. Выпила как водичку, не поморщилась, не почувствовав вкуса. Стояла и ждала, что будет дальше. Хмель хлынул слезами. Анна не рыдала, не хлюпала носом, а только заливалась слезами и пела на тугом нерве: «Выпьем за тех, кто командовал ротами, кто замерзал на снегу…»
Почему это песня вырвалась из ее души? Тогда писались хорошие книги о войне, снимались толковые фильмы и рождались проникновенные песни. Война была недавней историей, шестидесятники были детьми того поколения, которое совершило самый великий подвиг в истории людского рода. Так думали ребята и девчонки тех лет. Так думала Анна.
В такт песне взмахивала кулачком и пела.
Время все-таки обладает лечебным свойством. Раны заживают, но не бесследно, конечно, иногда саднят. Но бывает и так, что начинает казаться, будто пережитая беда случилась не с тобой или с тобой, но в другой жизни. Для Анны было «до» и «после». Эти две части жизни разделял короткий разговор на аллее старинного парка. Анна стояла в начале огромного и, казалось, обязательного счастья, но буквально в несколько минут все рухнуло, а затем - как признавалась себе - небо затянула мгла, да так ни разу и не выглянуло солнце.
Спустя полгода Анна стала появляться в доме Касьяныча. Просто вечерами некуда было девать себя, а там все-таки люди, там шумно, весело, там молодые лица, озорные голоса, искренние глаза, а в них - надежда. И стало привычкой посидеть, послушать горячие споры, да и возвращаться в свое одиночество. Может быть, и надеялась увидеть Арсения, но в этом желании сама себе не признавалась.
- Садись-ка, - попросил Касьяныч однажды.
Анна пришла к его дому, а он сидел одиноко на крыльце, на колченогой скамье и курил. Анна пристроилась рядом.
- Не держи на него зла, - сказал Касьяныч после минутного молчания. - Не мог он иначе поступить.
- Мне-то что за дело - мог или не мог? - прикинулась равнодушной Анна, а у самой губки дрожат.
- Девку эту, Римму, я не жалую. Не такая Арсению нужна была. Да что поделаешь?
Смуглое костлявое лицо Касьяныча потеплело, когда он поглядел на Анну, которая не находила оправдания Арсению, а тем более - сочувствия.
- Знаешь, как он тебя звал? Анютой. Иной раз придет, улыбается. Спрашиваю: «Чего такой веселый-то?» А он: «С Анютой говорил». - «И чего наговорили?» - «В судьбу верит. Дитя». - «А ты не веришь?» - «Я, - говорит, - диалектик». - «Ладно, - диалектик, давай чай пить. Самовар как раз созрел». Вот такие у нас были беседы о тебе, лапонька.
- А есть она, судьба? - спросила Анна. - Как, по-вашему, Касьяныч?
- Может, и есть, - невесело признался он.
- Отчего ж она такая злая? - обиженно проговорила Анна и ладошкой размазала предательски выступившие слезы.
- Случай расскажу, - не сразу, а после молчания, заявил Касьяныч. - Ты уж послушай, девонька.
И тоже не сразу, не с места да в карьер, а тихой поступью, как коня за узду, повел он негромким голосом свой рассказ о строительстве железной дороги на Воркуту. Тянул ее через болота подневольный народ - зэки, оттого по всей трассе стояли лагеря, окруженные колючей проволокой. В сорок шестом году в зону прибыл новый этап. Сплошь фронтовики. Многих солдат и офицеров загнали в лагеря после победы по той же пресловутой пятьдесят восьмой статье. Кто в плену побывал, кто не тот анекдот рассказал, а кто рожей не вышел. Причин особо не придумывали, «враг народа» - и вся статья. Народец власти опасный, боевой, Европу повидал, самое им место в зонах, где рабочие руки нужны. Тысячи молодых, здоровых, истосковавшихся по дому мужиков. Эти ребята уже побывали в аду, не раз в атаку ходили, и ничем невозможно было их запугать. А поняли быстро, что попали в ад, еще бы выяснить - за что. Вот тайком за полгода и подготовили массовый побег. Лагерный старожил, бывший колхозный бригадир и по совместительству «английский шпион», сидевший с тридцать седьмого года Тетерин Николай Касьянович, конечно, с ними.
Ночью набросились на охрану, обезоружили, вырвались из зоны и пошли на Воркуту. Выбрали весну, когда снега растаяли, а болота еще не успели, и можно было вольно идти «по тундре, по широкой по дороге». Шли организованно, под командой гвардии капитана. По пути освобождали другие зоны, как «орехи щелкали». Вохра в панике разбегалась. Уже сколотился полк, а там и - батальон. Цель была простая и предельно ясная. Решили дойти до Воркуты. Понадобится, так штурмом взять. В городе - мощная радиостанция. Обратятся ко всему миру, а также - в Верховный Совет. Потребуют, чтобы члены Политбюро приехали. Надо разобраться, почему герои войны оказались в лагерях. Как такое вообще могло случиться? За справедливостью шли. Поротно, в едином порыве, с верой… Разведка донесла - на окраине города стоят танки. «Да что мы танков не видали?» Идут. Не верят, что будут в них стрелять. Впереди парламентеры с белыми флагами. Все чин по чину. И тут штурмовики налетели. Откуда их столько! Кружились над головами, взмывали, пикировали, летали на бреющем и стреляли, стреляли. Прямо какой-то праздник для себя устроили, кровавый пир. Свои же ребята те летчики. Видно было по почерку - фронтовики. Что ж вы, хлопцы, творите? Народу перебили - жуть. Стоны, хрипы, проклятия. А ведь шли только за правдой, с белыми флагами.
- Лежу, прижимаюсь к земле, как к родной матери, и чувствую, какая она ледяная, - говорил Касьяныч. - Вечная ж мерзлота!
Улетели «сталинские соколы», натрудившись, а после них вохра набежала, как стая шакалов. Раненых пристреливали. Ходили по трупам героями. Касьяныча избили так, что кровь хлынула горлом. Отвезли в особый лагерь. На ватнике - номера, на шапке - тоже. За людей не считали. Понимал, года не протянет. Опять бежал. Один. Поймали и загнали в шахту без права выхода. Там и жил. Умер Сталин. Расстреляли Берию. Выяснилось, что Тетерин ни в чем не виновен, не давал он Британской империи секретных сведений о коровьем стаде родного колхоза. Реабилитировали полностью, но извиниться перед ним никто не посчитал нужным. Вот и пишет во все инстанции, чтобы кто-то извинился.
- До сих пор не могу понять, - признался Касьянович, - свои же своих! И вохра, и зэки, и летчики - все же наши люди, думаю вот. Не свалились с неба. В одинаковые школы ходили. Может, кто-то в одном дворе вырос. Вся-то разница, что один в болоте оказался, а другой над ним в самолете. И вот ведь что меня занимает больше всего - поменяй нас местами, изменилось бы что? И прихожу я к тому, что одни так же лежали бы, а другие стреляли бы по ним!
- И вы?
- Что я?
- Стреляли бы? - спрашивала Анна, глаза распахнутые, беззащитные, а в них вопрос как крик.
Касьяныч не ответил ей, погладил по голове как ребенка да улыбнулся мягко. И уже не нужны были Анне слова, она и так поняла - не стал бы.
- Арсений испытал на себе безотцовщину, - сказал Касьяныч, - и не захотел такой доли своему дитяти. Не злись на него.
Вторую причину не раскрыл без спросу самого Арсения.
В означенный природой срок у Арсения родилась дочь. Когда впервые увидел закутанное в пеленки и немилосердно ревущее существо, он поразился тому, что кроха вдруг перестала плакать и уставилась на него с явным узнаванием, чего на самом деле быть не могло. Но ведь было!
Именно в ту минуту промелькнула у Корнеева мысль, что каким-то необъяснимым образом из неведомых высей вернулась к нему душа мамы, не выдержав долгой разлуки, и впоследствии эта сокровенная догадка только укреплялась в сознании вопреки здравому смыслу.
Отец и дочь узнали друг друга. Истинно так и было, никак не иначе.
А через два года Анна Ванеева вышла замуж за Виктора Семина, но с тем условием, чтобы свою девичью фамилию оставить в паспорте. На том и поладили. Виктор был завсегдатаем дома Касьяныча, но теперь приходил без своего приятеля Василия. Даже при самых жарких спорах, когда все кипели страстями, он сидел молча и грустно улыбался. В той улыбке было что-то отрешенное, смиренное. Виктор был и невысок, и не крепок, с пригожим девичьим лицом. Все чем-то выделялись друг от друга, у каждого было чем выставиться, а Виктор никакими талантами не обладал и ходил в эту компанию только из-за Анны.
А она все хорошела, заметно стиралась подростковая угловатость и выступала мягкая женственность во всем ее некрупном, но очень ладном и тугом теле. Парни к ней тянулись, намекали о своих глубоких чувствах, рассыпались в комплиментах, дарили цветы, но она ко всем кавалерам оставалась равнодушной, потому что не тех страстей хотела, чем они пылали, а душевного родства. Ей было очень одиноко, мечты оставили в покое, она ничего не ждала и ни к чему не стремилась. Когда какой-нибудь очередной воздыхатель обещал златые горы, она только усмехалась горько. Ей было скучно их слушать.
Виктор был полной противоположностью Арсения. Самым робким воробышком в стае. Все толкаются, суетятся, лезут, хватают клювами рассыпанное зерно, а он стоит в сторонке позади и смиренно ждет - может, и ему чего останется. Весь его характер и состоял в этом смирении. Их и сблизило то, что Анна Ванеева была в том же состоянии полного безучастия к судьбе. Возможно, Виктор был таковым от природы, а душа Анны остыла отпылав. Они были одинаково нищие духом, то есть не ведавшие пути для себя. Оттого и ухватились друг за друга.
- Проводи, - однажды сказала Анна.
Виктор поднялся и пошел за ней. Они всю дорогу молчали. Нет, не совсем так было, если честно. Он сказал:
- Темно.
Не получив ответа, вздохнул, потом через долгую паузу объяснил, почему темно:
- Поздно уже.
А в конце пути сказал:
- Вот твой дом.
Будто Анна не знала своего подъезда. И странным было то, что Виктор своим поведением не раздражал ее, как будто этого и хотела - покоя. Чуть ли не месяц провожались, все так же, не утруждая себя разговорами. Да и о чем было говорить? И так было все ясно. У Анны ясность оттого происходила, что сузился круг интересов. Оставалась отдушиной любимая работа, она обожала возиться с детьми, забывалась, в играх с ними просыпались фантазии, но рабочий день кончался, малыши уходили с мамами, а она возвращалась домой, и ей было зябко. Хоть дышал бы кто-то рядом!
Ни с того, ни с сего стал приставуч Платон Колыханов. Обещал в знаменитые актрисы вывести.
- Ты моя Галатея, - говорил.
Дурак! И это еще подтолкнуло Анну принять решение, так что однажды спросила Семина:
- Почему не женишься на мне?
- Я? - чуть не поперхнулся рыбьей костью Виктор.
Он уже давно бывал в квартире Анны, они вместе ужинали, смотрели телевизор, потом уходил.
- Чего так испугался? - спросила Анна.
- Почему я? - не мог никак понять Виктор.
- А что тут такого?
- У тебя столько…
- Чего столько?
- Ну, поклонников. Или как их? Платон говорит - на руках бы носил.
- У него руки всегда потные.
Виктор посмотрел на свои ладони. Анна засмеялась.
- А у тебя сухие. Вот и женись.
- Ты шутишь. Зачем?
- Но ведь любишь меня?
- Откуда знаешь?
- Витенька, это у тебя на лбу написано крупными буквами.
- Но я-то… То есть ты-то…
- Хочешь сказать - не люблю тебя? Я тебя жалею, Витя. А это больше, чем любовь. Любовь, как весна, недолговечна, а жалость в русской бабе сидит веками.
- Я простой, - признался Виктор. - Скушен буду.
- Отказываешь девушке?
- Подумай, Анна, - рассудил Виктор. - Если кому хочешь досадить, не делай этого.
- Досаждать некому, Витя. Тысячи людей… Да какие тысячи? Миллионы живут себе и живут. Как живется, так и живут. Вот и мы с тобой.
- Я знаю, почему так хочешь, - сказал Виктор. - Чтобы не приставали.
Он не был глуп. Анна и впрямь хотела, как улитка в ракушку, заползти в семью и отгородиться от мира. А при таком желании партии лучше Виктора придумать было невозможно. Он был на диво предупредителен. Она подумать не успеет, а он уже уловил, чего она захочет. Руку подаст в самое время, стул подставит, хлебницу придвинет, чай поднесет… Да мало ли что! И все у него получалось неназойливо, будто так и должно быть, так и полагается. Анна даже привыкла к этому. Иной раз забудется, протянет руку, а вилку никто не подает. Только тут замечает, что одна ужинает.
Должна была у них случиться благополучная семья. Никто ведь из друзей и знакомых не удивился тому, что они поженились. Бывает так, все видят - пара! Чего тут толковать? Должна была по всем статьям, а не случилась. Двенадцать лет прожили вместе, а родными не стали. На второй год Анна зачала и уже в мечтах счастлива была с ребенком, в жизни обозначалось направление, но отчего-то стряслась беда - выкидыш. Не принял ее бабий организм от мужа плод, отверг. И потом уже ни разу не завязался.
Если бы муж был противен, если бы она его ненавидела, если бы не терпела, так все было бы ясно. А ведь знала Анна - хороший человек рядом, добрый, надежный, любая женщина была бы довольна, но засела в кои-то поры привередливая порча в бабе, и нельзя было с нею совладать. И ведь оба старались понять, отчего так отчаянно одиноки под одной крышей, но выхода не находили. Он ни разу на нее голоса не поднял, с упреками не подступал, не винил, не осуждал. Любил ее, как и любить-то мужику не пристало, во всем уступал, радостью было для него угодить ей, а уж домашние заботы все взял на себя. Да и Анна не только жалела, она ценила его, как человек человека, но все шло наперекосяк, как только касалось отношений мужчины и женщины. Порча, порча! Что еще другое могло быть причиной!
- Может, уйти мне? - спросил как-то Виктор за ужином.
- Чего ты вдруг?
- Я ж все вижу.
- Куда уйти собрался?
- Не знаю.
После смерти родителей Виктора они две однокомнатные квартиры поменяли на большую. Можно было снова разменяться.
- Долго думал?
- Не родные мы, Анна. Я так понимаю. И уже не будем.
- Думаешь, я виновата?
- Нет, не думаю. И я не виноват. Отчего ж так?
- А уйдешь, будет лучше?
- Хоть тебе мешать не стану.
- И как ты мешаешь? Если бы мешал, я сказала бы. Неужели думаешь, что не сказала бы?
- Сказала бы.
- Вот и хорошо.
После долгого молчания Виктор тихо произнес:
- У Василия был. Зыкова.
- Ну и как Василий Зыков?
- Арсения, говорит, видел. С дочкой. Девчонке годика два. Вылитая, говорит, копия Корнеева.
- Зачем мне это рассказываешь?
- Я спросил Василия, видит ли кого из наших. Он и сказал.
- Витя, ни о ком я не думаю. Не бери до головы, как сказала бы баба Дуся. Нет у меня никого. И у тебя нет. Некуда нам идти, Витя. Пусть будет так, как есть. Судьба у нас такая. Планида. Врозь-то еще хуже будет.
А он любви хотел. И не мог он без этой любви жить, потому стал чаще ублажать свою душу водочкой. Но и пил согласно своему не буйному характеру, соблюдая меру. Фляжку с собой носил. Глотнет, полегчает на сердце. Но контроль над собой терять не смел.
Конечно, Анна стала замечать расслабленное состояние Виктора, но шума не поднимала, ей было все равно. Раз ему хорошо, то и ладно. К тому времени у них уже и близости не было, спали отдельно. Так длилось около года. Однажды пришел поздно и заметно выпивший. Пошел в свою комнату. Только и сказал, что был у Василия Зыкова. День рождения отмечали. Утром Ванеева обнаружила его труп в ванной. Виктор повесился на бельевой веревке, привязав конец к водопроводной трубе. В старом доме она шла снаружи. На кухонном столе оставил записку: «Прости, Аннушка».
Утром позвонил Василий Зыков, стал говорить, что вчера они с Виктором несколько увлеклись спиртным, и поинтересовался самочувствием дружка. Анна сообщила, что случилось.
Мелькнула невольная мысль - чего звонит? Прежде не звонил. Может, за хмельным столом Виктор чего-то наговорил. Но едва ли судьба Виктора могла тревожить Зыкова. На него не похоже.
А Василий Павлович никак не мог понять, почему Анна Ванеева предпочла всем своим поклонникам ничем не интересного Виктора Семина и за него вышла замуж. Было выбрать из кого, воздыхателей хватало. И как можно без любви становиться женой? Это же аморально! Василий Павлович особых симпатий к Виктору не питал, потому что ничего, кроме нытья, от него не слышал. Но, может быть, как раз из-за этого нытья и привечал в своем доме Виктора, который приходил не так уж часто, предварительно позвонив.
Стеснительный Виктор много раз извинится, прежде чем достанет из потертого портфеля бутылочку водки. Так и стоит перед глазами поныне с объемистым портфелем в одной руке, с непременной «Зубровкой» в другой и с виноватой улыбкой на лице, готовый тут же уйти, только шикни.
Дальше кухни он никогда не проходил, интереса не было. Он выпивал рюмки две и заметно пьянел. И тогда одним локтем упершись о край стола, опустив голову и глядя в пол, начинал говорить, какая Анна исключительная женщина, как она терпит его, никудышного выпивоху, как больно ему из-за этого, но уйти он не может, потому что некуда, да и жить без нее нет ему никакого смысла. Вспомнился Василию Павловичу один из последних разговоров.
- Говорю ей - брось меня, - признался Виктор. - Зачем я тебе?
- Она что? - спросил Василий Павлович.
- «Нет, - говорит, - не могу». - «Да отчего?» - «Бездольные мы», - говорит. «Как это понять?» - «Нет у нас никакой доли», - отвечает. А я смотрю на нее и плакать хочется. Я бездольным уродился, так ладно. Видать, судьба. Но она же… Такая женщина! Она-то отчего бездольная? И знаешь, до чего додумался?
- И до чего?
- Что я жить должен только ради того, чтобы она не осталась совсем одна. Я ей не нужен как муж, но как единственное преданное существо нужен. Вот какой смысл своей жизни я увидел тогда. А ведь частенько приходила мысль уйти.
- Куда?
- Куда все уходим рано или поздно. Зачем, думал, жить? Какая от меня польза? А оказалась - есть. Я ее разгадал, пользу свою.
И чуть ли не счастлив был в тот вечер Виктор Семин.
Хорошо помнится и последний приход Виктора, который ничем не отличался от предыдущих, - та же бутылка водки, те же две-три рюмки и исповедь. Он никогда и ни в чем не винил свою супругу, все объяснял недоброй судьбой, которая свела двух людей под одной крышей, а счастья не дала. Оттого они и мучаются.
Сам Василий Павлович придерживался другого мнения, судьба тут ни при чем, а при чем был Корнеев, от которого людям доставались одни неприятности. Василий Павлович был в курсе, что семейная жизнь у Корнеева не сложилась. Его законная жена Римма была женщиной общительной, крутилась в близких кругах и встречалась иногда Зыкову на вечеринках, которые устраивали общие знакомые, кичась деньгами. Сам Василий Павлович и рубля бы не потратил на гостей, общение с которыми считал пустой тратой времени. Но приглашениями не всегда можно было пренебрегать, бизнесу связи нужны.
Подвыпившая Римма как-то, уединившись с Василием Павловичем, разоткровенничалась и так понесла на Корнеева, что речь ее показалась лучше музыки. «Бездарь», «трус», «ничтожество», «неудачник» - сама правда вещала устами женщины. Василий Павлович тоже не находил никаких достоинств в Корнееве. Тем более было странным, что Анна Ванеева любила этого типа. А она любила. Виктор Семин ни разу об это не заикнулся, но причиной его недоли был Корнеев. Василий Павлович даже допускал мысль, что и Корнеев не остыл к Ванеевой, оттого никак не уживался с Риммой.
В общем-то, самолюбие Зыкова тешилось тем, что у этих двух людей не сладилась жизнь, но он хотел большего. Сам точно не знал - чего, но какого-то существенного преимущества, что ли. Того, видать, чтобы Корнеев с горечью признал, насколько удачливей его оказался Зыков, а Ванеева пальцы кусала бы от досады, что упустила в свое время такого мужика.
И при последнем кухонном застолье с Виктором, без всякого дальнего прицела, как самому казалось, Василий Павлович сообщил гостю, что городская газета выражает соболезнование Корнееву Арсению Павловичу связи со смертью его несовершеннолетней дочери.
- Помнишь в молодости? - добавил Василий Павлович. - Что ты! Корнеев был первым среди нас. Думали, высоко взлетит, будет знаменитостью. А все у человека вышло боком. И Римма с ним разведется. Помнишь Римму? Я встречал ее. Мечтает за иностранца выйти. Вот какие дела, друг!
- Все, - как-то обреченно произнес Виктор и повторил: - Это все.
Он долго молчал, а потом поднялся и без слов ушел из квартиры. В тот день Виктор Семин повесился. Должно быть, решил, что теперь Корнеев свободен и вспомнит Анну. А та только и мечтает, чтобы вспомнил. Но это были предположения Василия Павловича, тем он объяснял поступок приятеля. Вины за собой не чувствовал, не от него, так от другого Виктор узнал бы о смерти дочери Корнеева. Хотя в том большой уверенности быть не могло, Виктор газет не читал.
На какое-то время Зыков почти полностью отошел от дел, а был занят похоронами единственного друга, как говорил вдове. Виктор не скрывал, что встречается с Зыковым, что они в приятелях, потому в хлопотах Зыкова ничего особенного Анна Семеновна не увидела. Несколько досадовало, что тот слишком уж размашисто все делал - дорогой гроб, оркестр, мраморный памятник, который сработали в одночасье, пышные поминки в ресторане. Хорошо, что Виктор этого не видел, а то не понял бы, к чему такие старания.
И все эти дни Василий Павлович пользовался малейшей возможностью побыть с Анной рядом. Ей в ту пору было около сорока лет, и она после долгой разлуки поразила Зыкова своей красотой и женственностью. В сердце Василия Павловича многоцветьем расцвела надежда, и оттого доброта наполнила все его существо. Непривычно возвышенное переживал он состояние. И оттого, должно быть, чтобы не портить настроение, о смерти дочери и развале семьи Корнеева он не сообщил Анне Ванеевой.
Во время поминок Василий Павлович сказал, что готов прийти на помощь в любое время, только стоит позвать.
- Мне не надо помощи, - сказала Ванеева.
- Я могу тебя навещать как старый знакомый?
- Я этого не хочу.
Как можно выговорить такие жесткие бессердечные слова после всего того, что он для нее сделал? Да у нее и на гроб-то не было денег! Так нет, она еще и ушла с поминок. Как это назвать? Вся доброта вмиг выпорхнула из сердца Василия Павловича, и такая обида охватила его, что меры той обиде, казалось, и не было. Оттого Василий Зыков по ее уходу сказал:
- Это она его в петлю загнала.
Арсений продал в деревне еще добротный отцовский дом, вступил в строительный кооператив и внес первый взнос на трехкомнатную квартиру. Так что со временем поселился в собственной квартире с женой и дочкой, которую назвал Аленушкой и истово любил с первого дня ее появления.
Дражайшая супруга Римма не могла примириться с тем, что ее муж пашет на Колыханова. Он дорабатывал сценарии, которые давали режиссеру. Римме же мечталось, что Арсений станет известным человеком, обретет общественный вес, с ним станут считаться, и поднимется шум, когда власть вынуждена будет выдворить его из страны за мысли. Солженицына вон изгнали, а он живет себе и в ус не дует. Не утопишь рыбу в реке. Мечта о жизни за границей в какой-нибудь уютной капиталистической стране не оставляла Римму, а только крепла в сознании. И бестолковый Арсений раздражал жену, просто бесил. Она настаивала, чтобы он громко во всеуслышание заявил о себе.
Однако старания Риммы были напрасны. Как только Корнеев выплатил за квартиру положенные деньги, наотрез отказался работать с Колыхановым. Пришел с бутылкой коньяка к нему домой, сели за стол, выпили по рюмке, и Арсений сказал:
- Отпусти на волю.
- Ты ж не крепостной! - засмеялся раскатисто Платон.
- Отпусти.
И Колыханов увидел по глазам приятеля, что теряет помощника, прежде такого послушного и удобного, как скатерть-самобранка.
Конечно, Корнеев мог и без всяких объяснений прекратить свою сценарную работу, но он не смог хлопнуть дверью, потому что многим был обязан Колыханову. Это же Платон выхлопотал место редактора тонкого журнала, надо полагать, нелегко это ему далось. Журнал был безобидным - фотки актеров, информация о фильмах, никакой политики - и начальство согласилось.
И если Арсения Фомича устраивала обретенная с помощью Платона тихая гавань, то Римма приходила в бешенство при одной мысли, что муженек достиг своей высоты и уже не поднимет планку. Рушились все ее надежды и мечты. И она превратила семейную жизнь для Арсения Фомича в ежедневную пытку. Возможно, скандалила сознательно, выбрав такой метод воздействия на мужа, мол, я его допеку, он у меня зашевелится. Римма не была глупой женщиной, она видела, что ее муж по уму и способностям куда выше многих, но те Заслуженные и Народные, а этот все рядовой. Потому всячески пыталась пробудить в нем честолюбие, но по горячности унижала своими словами Корнеева. Она даже перестала ходить с ним на разного рода мероприятия, потому что не чувствовала себя равной среди жен именитых, а ей хотелось смотреть на них чуть свысока.
Работала она тогда в Горсовете, куда устроил ее отец, даже чем-то заведовала, вроде отделом физкультуры и спорта, бывала часто в командировках, да и так пропадала допоздна, он не спрашивал - где, она не считала нужным отчитываться. Но с каких-то пор по телефону стала звонить сладкоголосая женщина и сообщать, в какой квартире или в каком номере гостиницы Корнеев мог бы в данный момент застать жену не в одиночестве. Арсений Фомич коротко благодарил вестницу за усердие и клал трубку. Ему стало совершенно безразлично, чем занимается жена, он отделился и стал спасть у себя в кабинете, на что она только фыркнула. Видимо, полностью отчаялась победить.
Он жил в собственной квартире, как чужой, и терпел эту противную жизнь только из-за дочки Аленки, которая стала с первых дней своего появления на свет такой близкой, такой неотделимой от него частью, каким может быть разве только собственное сердце. Римма рано перестала кормить ребенка материнским молоком, и Арсений Фомич взял на себя заботу покупать питание для младенцев и кормить дитя. Он носил ее на руках в ясли, катал на коляске, потом водил в детский сад, укладывал спать с непременной сказкой, утром учил одеваться, обуваться, чистить зубки, все свое свободное время отдавал девочке. Он очень старался, чтобы Аленка чувствовала себя в семье, видела, что у нее есть мама и папа, поэтому умолял Римму не показывать характер при девочке.
Конечно, Арсений Фомич понимал, что не может так длиться бесконечно, девочка растет и когда-то заметит семейные нелады, но надо было выждать время, пусть чуть повзрослеет, может быть, тогда легче ей будет понять, что ее самые любимые люди - мама и папа - чужие друг другу непримиримо.
После того как потеряла мужа, Анна снова произвела обмен и стала жить в новом микрорайоне рядом с просторным лесным массивом. Она не могла оставаться в старой квартире, да и платить за однокомнатную меньше нужно было. Прожила она там много лет. И пока трудилась, не было проблем. Однако пришли крутые рыночные времена, и Анна осталась без работы, детский сад кто-то купил под офис. Стала мыкаться в поисках жалованья, цены в магазинах росли, квартирная плата не отставала от них, средств на жизнь не хватало. Работала и уборщицей в школе, и мойщицей посуды при кафе, и на сезонные уборочные работы устраивалась, везде платили мало, просто мизер, а то и натурой - картошкой да капустой. Одно и было утешение в те безрадостные годы - уютная квартирка.
Бывало, приплетется еле живая после каторжного дня, укроется в ванной и лежит в теплой воде, стараясь ни о чем не думать, только повторяя одни и те же слова: «Ничего, ничего, бывает и хуже. Руки-ноги целы, мозги не иссохли - чего жаловаться?» Потом сидела в облезлом кресле, пила чай и смотрела телевизор. По ту сторону экрана протекала какая-то другая реальность, чужая и даже враждебная. В новостных программах комментаторы упивались человеческим несчастьем, смаковали катастрофы, крушение самолетов, взрывы домов, гибель невинных людей, часами говорили о маньяках и насильниках, будто они-то и стали «героями нашего времени». Ванеева догадывалась, что идет какое-то сознательное принижение человека до животного состояния, но не понимала, зачем и кому это надо.
Забравшись под одеяло и накрывшись с головой, она долго и безутешно плакала, ладошкой зажимая рот. И становилось легче - душа оживала от омовения слезами. Случалось так не каждый вечер, конечно, однако довольно часто. И уже засыпала Анна умиротворенной, радуясь тому, что в этом жутком бесчеловечном мире есть свой теплый угол, где она всегда может упрятаться, как мышка в норе. Но и это утешение оказалась недолговечным.
Коммунальные службы тоже переживали нелегкие времена, и пока не определились, не беспокоили, а потом круто взялись за квартирных неплательщиков, и оказалось, что Анна задолжала за жилье огромную для нее сумму. Платить было нечем. Жилищная контора подала в суд.
Судья, молодая женщина, миловидная и очень ухоженная, сочувственно отнеслась к Анне Ванеевой, и вынесла почти сердобольное решение - из квартиры не выселять, задолженность погасить за год. Анна понимала, что доходной работы не найти, а нищенские заработки и за год не спасут, если даже сидеть на одном хлебе и воде. Медленно и неотвратимо нарастал жуткий страх, женщина чувствовала себя обреченной. Ей было ясно - квартирный долг за год она не выплатит, а это означает - выселят. Дадут комнату в общежитии.
Была у нее соседка Галя, баба необузданной энергии. В старые времена не раз чаи пивали, помогали друг другу, чем могли. А потом началась рыночная пора, которая бросила Анну Ванееву на дно, а Галю прямо-таки вознесла на гребень волны. Была ж медсестрой, получала куда меньше Анны, все бегала одалживать до получки, а тут раскрутила какую-то коммерцию, натянула на себя иностранные шмотки, напялила на все пальцы золотые кольца с камнями, стала ходить, выпятив грудь и не глядя под ноги - богачка. Что ты будешь делать!
Был у нее муж, звали - Митек, шоферил при бетонном заводе, а тут устроился «дальнобойщиком», ездил по Европе. В общем, семья процветала. И были у них две дочери, которая постарше - в невесты вышла и времени зря не теряла. Выскочила замуж. Новая родня тоже оказалась на волне, так что жизнь улыбалась до ушей. Но тут Митек слепнуть стал. Шоферить ему не позволили дальше, а ничего другого он не умел. И стал он для Гали обузой. Но еще раньше, пользуясь частыми поездками мужа, Галя проводила время со свекром. Любовь между ними произошла крутая. Им было за сорок, и они не просто брали, а хватали от жизни, что попадало под руки. Будто горячка какая-то охватила людей - только бы не упустить, только бы не прозевать.
Подробностей Анна Ванеева не знала, да и не имела привычки совать нос в чужие дела, но Галя сумела так устроить, что вышла замуж за свекра. Митька она не имела права выселить, все-таки он построил кооперативную квартиру, и ордер был выписан на его имя. Настоящий охотничий азарт почувствовала Галя, когда узнала о квартирных трудностях соседки. И здоровалась-то не каждый раз, а тут зачастила по вечерам с подарками. То пачку хорошего чая принесет, то прикуску к чаю.
- Ой, строго с этим! - говорила она с наигранным сочувствием. - Выселят и слушать не станут.
- Да не может такого быть! - не хотела верить Ванеева.
- Ты что? Это ж не советская власть. Рынок, милая. Хочешь жить, плати. Денег нет, помирай. Так во всем мире.
- Как можно выселить? Куда?
- Найдут. В собачью конуру не хочешь?
- Да ну перестань!
- А раз не хочешь, думай. Пока не поздно.
- Что ты предлагаешь?
- Хочу помочь. Я ж отроду такая дура - всем помогаю. Чуть узнала о твоей беде, тут же прибежала. Сама видишь.
- Как поможешь? Чем?
- Задолжала больно много. Не выплатишь.
- Может, спишут?
- За красивые глазки? Глупости-то не говори, уши вянут.
- Одолжишь?
- Да кто ж такие деньги одалживает нынче? Ведь не вернешь.
- Что же делать?
Натасканная в торговой дипломатии Галя оставляла соседку с этим извечным русским вопросом и уходила, показывая невероятную озабоченность.
- Думать надо.
Отменно продуманный замысел не раскрывала пока, клиент должен созреть. Но в скором времени снова появлялась и начинала рассказывать, какой уютный домик оставили умершие родители неподалеку от города. Места удивительные - грибные леса вокруг, в двух километрах озеро, автобусы ходят из города каждый час, райский уголок. Наивная в житейских вопросах Анна не догадывалась, к чему эти песни. Может, Галя под дачу собралась приспособить родительский дом? А что еще? Митька она туда не загонит, тот спрятал ордер на квартиру во избежание ушлого обмана, занял комнату и поживает без всяких забот - ни за что не платит, холодильником пользуется на общих правах, разговаривает только с дочкой.
По прошествии изрядного времени Галя запуганной до паники женщине предложила единственный выход из якобы безвыходного положения.
- В деревне-то легче будет, - сказала она.
- Кому?
- Да тебе, милая. О ком я пекусь?
- Что мне делать в деревне?
- А что другие делают? Живут.
- Я ж городская до пят…
- Да брось ты!
- Не хочу я в деревню!
- Подселят к алкоголикам в «хрущовке» - это лучше. А тут свой дом, сама себе хозяйка. А места-то какие!
- Продать свою квартиру? Это предлагаешь?
- Не продашь, отберут даром.
- А кому продать?
- Уж отдам последние деньги. Сама без копейки останусь. Что случится, и похоронить не на что будет.
И она обстоятельно стала объяснять, как не выгодна ей эта сделка, но идет на нее только ради Анны по зову своего сердобольного сердца. Даже слезу уронила, должно быть, на какой-то миг на самом деле поверив своим словам. Анна сидела, онемев, она ничего толком не соображала, только чувствовала, что беда уже подступила вплотную, что она неотвратима, не пожалеет, злым ветром вынесет из обжитого годами жилья.
Молчание соседки Галя оценила по-своему. Коли не кинулась в истерику, значит, понимает - другого выхода у нее нет. Да и что тут жалеть? Из каждого угла нищета прет, смотреть тошно. Правда, чисто в комнате, да и на кухне опрятно, а что от того? Тут надо всю мебель выбросить на свалку, стены, пол и потолок отделать по-современному, двери, ванну, мойку, плиту поменять - один ремонт потянет не на одну тысячу баксов.
Все это Галя выложила как на духу, охваченная с ног до головы деловой прытью, будто взыграла некая внутренняя пружина, и женщина преобразилась, того гляди - от излишней энергии полетит по комнате. Так подумала с горькой иронией вмятая в облезлое кресло горем Анна Ванеева, но осилила неприязнь и стала убеждать себя в том, что соседка Галя и впрямь старается спасти ее, сделать как лучше.
- Ну, ремонт я возьму на себя, так и быть, - уверенно говорила Галя. - И с твоими долгами рассчитаюсь. Но только после того, как оформим обмен. Хлопоты беру на себя. Все ровно в этих делах ничего не понимаешь, а у меня есть нужные люди.
- Галя, - робко подала голос Анна.
- Что?
- Я читала в газете, квартиры нынче дорого стоят.
- А что теперь дешево? Выясним, сколько стоит однокомнатная квартира в нашем районе, делов-то. Еще и дом в деревне починим, обошьем стены, крышу поменяем. Мы с тобой сто лет друг друга знаем. Живем по совести.
На первый случай договорились, что Анна подумает, на это отвели три дня, и вернутся к разговору.
Пришел Митек с бутылкой коньяка. По-соседски и прежде не раз заходил. Ничего необычного не было в его появлении. И раньше случалось - коньячком угощал. Но сегодня, выпив рюмку, завел странный разговор. Возвышался над маленьким кухонным столиком непомерно грузный, мясистый, за круглыми очками из толстых линз водянисто переливались размытые глаза, и говорил слишком свойски, даже развязно, будто отказа и не ждал.
- Слушай, - не дожевав колбасу, начал он. - Моя со своим на кухне трындела. Я так понял, хату покупает. Твою. Ты что хоть! Не того?
- А что, если «того»?
- Не дури, Анька. Это она меня сюда переселит. Давай проучим эту паскуду.
- Может, не будешь ругаться?
- А как ее называть еще? Ладно, наплюй. От меня отделаться решила. Я что предлагаю?
- Что?
- Я им ордер продам. Перепишу на дочь. А за это денег потребую. Я так прикинул - тысяч семьдесят. Баксов. Нам хватит?
- Почему нам?
- А ты меня к себе пропишешь. Будем жить вместе.
- Подумать могу? - нашлась Анна.
- Конечно.
- Вот я и подумаю. А теперь давай о чем-нибудь другом.
В тот вечер Ванеева долго плакала, укрывшись одеялом. Подушка отсырела от слез, а они все так же обильно текли. Даже удивительно, сколько их в человеке! Она думала о том, что ничего предпринимать не станет, а тем более - бороться. Кому она что докажет? Вспомнила симпатичную судью, которую спросила:
- А если не выплачу долг?
- Выселят, - ответила ухоженная девушка, хорошо знающая законы.
Почему-то заплаканной Анне Ванеевой еще подумалось, что смерть может быть такого же обаятельного облика, как та судья, и непременно молодая. Старуха с косой не управилась бы с такой тяжкой ежечасной работой. «Милая, милая», - прошептала Анна, уже смутно сознавая, к кому обращается, то ли простила судью, то ли призвала смерть. И тут же уснула.
Обмен Галя произвела стремительно, Анна охнуть не успела. Подписала какие-то бумаги под честное слово Гали и переехала в домик в деревне. Грузовую машину предоставила опять же Галя. На этом ее бурная деятельность закончилась. Дом не стала ни обшивать, ни крыть новой кровлей, как обещала. За городскую квартиру и копейки не дала. Анна долго терпела, но все же собралась, набравшись мужества, и позвонила из городского автомата Гале. Та удивилась звонку.
- Нет у меня денег, - заявила Галя. - И так много потратилась на эту квартиру. Кто меня дернул покупать!
- Обещала же, - пролепетала Анна.
- Может, и обещала. Не помню. Так я ж говорю - нет денег.
- Вот и крыша протекает.
- Это твои проблемы. Раньше надо было думать. Какие могут быть претензии - бумаги подписала, все по закону.
- А по совести?
- Ой, отстань. Не звони больше. Я все сказала.
- Как так можно?
- Жизнь такая. Вот и можно.
Бросила трубку. Анна никак не могла поверить, что человек человека способен столь беспардонно обманывать. «Жизнь такая, - повторила она. - Хорошее оправдание. А кто ее, жизнь, делает такой? Не мы сами?» Но думать об этом, задаваться вопросами было бесполезно, никакой ответ не поможет, не залатает дыру на крыше.
А с потолка и впрямь капало. Анна поставила на пол таз. Капли звонко застучали по пустому донцу. Потом этот металлический звук исчез. Анна сидела на низкой скамеечке перед тазом и смотрела, как падали капли, образуя на поверхности воды углубления и поднимая брызги, словно рвались миниатюрные бомбы. Она думала о том, как непонятна судьба, как необъяснима, когда одних бросает на вечную мерзлоту, а другим дозволяет из самолетных пулеметов бить по ним. И с ней чего уж так жестко обошлась? Ни богатства Анна Ванеева хотела от жизни, ни роскоши, ни особняка с бассейном и заграничных поездок, чем вожделеют нынче сплошь и рядом. Нет, она когда-то готовилась во всю силу своей необъятной души любить единственного человека всю жизнь. Но, видать, слишком велик был запрос, и не оказалось у судьбы в закромах такой радости для нее. Оттого любви не случилось.
Мечта укатить за бугор поникла как мокрый истрепанный ветрами флаг. Из-за этого Римма жила в постоянной ссоре с мужем. Она хотела от Арсения Фомича того, на что он никак не мог пойти, если бы даже в том вожделенном краю обещали бессмертие. Римма никак не могла понять почему. А тут и понимать-то было нечего, просто он здешний. Нельзя же белого медведя переселить в Африку, а зебру - на льдины Карского моря. Разве кто-то будет спрашивать почему. Нет же!
Казалось, душа разрывалась, когда Арсений Фомич корил себя, что не ушел от Риммы раньше. Да что уж с того! Все мы задним умом сильны. А уйти он не мог, жена грозила в случае развода забрать ребенка и через суд запретить даже видеться. И Арсений Фомич терпел. Только старался, чтобы семейные скандалы случались не при дочери. Но она подрастала и стала замечать, что между папой и мамой не все ладно. Мама не умела сдерживать себя.
В тот роковой вечер она пришла выпившей. Девочка уже спала в своей комнате. А Римма устроила в прихожей истерику. Стыдно вспомнить, что она несла. Ругала мужа самыми грязными словами. Вдруг Арсений Фомич увидел, как распахнулась дверь детской. В темном проеме стояла в длинной ночной рубашке Аленушка. Она была бледной как бумага. Кинулась к матери и стала умолять: «Не ругай папу, пожалуйста!» Но та была во хмелю, забыла, что у дочки врожденный порок сердца, оттолкнула от себя и продолжала кричать. Арсений Фомич бросился к девочке, схватил ее на руки, чтобы унести в другую комнату. Но было уже поздно. Потом врачи сказали, что сердце ребенка не выдержало стресса. В старину говорили - разрыв сердца.
Скажем, надоели ходики, гирьку отцепи, они и притихнут. Электронные часы не станут мигать, коль отключил питание. А звезды в ночном небе мерцают и мерцают, отсчитывая секунды, и никакая сила их не остановит.
Годы шли, и удержать их не было возможности, да и охоты тоже.
Без Аленушки мир для Арсения Фомича стал пуст. Конечно же, не сидел сиднем, работал, общался с людьми, и было их много, с кем приходилось знаться, но мир был пуст, потому что для него ничего дорогого в нем не осталось. Имея множество знакомств, он был одинок.
Ему было пятьдесят шесть лет, когда случилась та непредвиденная встреча, которая поначалу показалась даже досадной и ненужной для его жизни, которая была больше похожа на медленное, смиренное умирание.
В погожий сентябрьский день хоронили старого журналиста, когда-то известного, обласканного властью, а теперь забытого вкупе с теми страстями, что волновали в кои-то времена честной народ. Никто не задавался вопросом, на каком году жизни умер старик, настолько он выглядел дряхлым. И худ покойник был до невероятности, кожа да кости, должно быть, соки жизни, данные природой этому телу, употребились до последней капли, и только тогда пришло успокоение. И, конечно, в газетном некрологе не было привычного слова - «преждевременно». По причине столь почтенного возраста покойного похороны прошли без единой слезы, без единого скорбного вздоха. Небольшая группа людей, собравшаяся у могилы, с постными лицами следила, как подпитые парни из похоронной службы забили гроб, спустили в яму, закопали и свежий холмик завалили венками, купленными за казенный счет. Только одна женщина положила у изголовья букетик полевых цветов. Корнеев не сосредоточил на ней внимания, только и промелькнула мимолетная мысль, что в долгополом платье и поношенной вязаной кофте тетенька напомнила серую мышь.
Солидные господа, проводившие старика в последний путь, не сразу разошлись, а минут пять постояли в молчании, потупив взгляды. Это были мужчины странно чем-то схожие между собой. Должно быть, и впрямь работа накладывает на людей отпечаток. Старик когда-то был редактором популярной газеты, и на его похороны пришли главы нескольких местных изданий, люди одной с ним профессии. Только маленькая женщина со своим букетиком полевых цветов не вписывалась в этот своеобразный клан. Потому и держалась в сторонке, а, возложив цветы, тут же опять отошла от малочисленной толпы и остановилась у толстенной вековой сосны, доверительно коснувшись рукой ее морщинистой коры.
- Ну, ему отдыхать, а нам работать, - сказал полный мужчина с мясистым лицом и первый надел шляпу.
Он когда-то наследовал кресло покойного и счел нужным не только поместить некролог в своей газете, но и позвонить коллегам по перу, чтобы они придали своим присутствием солидность похоронам. Откликнулись далеко не все, но некоторые все-таки приехали, и полный господин был доволен собой. Без него старика никто и не вспомнил бы. Правда, и он не узнал бы о смерти своего предшественника и учителя, если бы не звонок соседки покойника. А позвонила та самая женщина, что теперь стояла под раскидистой сосной, маленькая и тихая, с искренней печалью на лице. Полный господин, естественно, не помнил о звонке женщины, уже занятый отложенными на короткое время заботами, и прошагал мимо, глянув мельком и отчужденно на унылое существо явно из кладбищенских завсегдатаев! Да и откуда было знать ему, что звонила она? По телефону с ним изъяснялась дама, несомненно, интеллигентная, даже изысканная в манере говорить складно и грамотно.
Как-то так получилось, что Корнеев последним отошел от могилы и чуть отстал от других.
- Арсений, - услышал он рядом.
С недоумением повернув голову, он наткнулся взглядом на близкое лицо женщины и узнал моментально. А ведь столько лет не виделись!
- Здравствуй! - улыбнулась женщина и поспешила выручить Арсения Фомича, по-своему поняв его растерянность. - Анна. Ванеева.
- Да узнал, узнал! - уверил Арсений Фомич. - Здравствуй, здравствуй, Анна Ванеева!
Пепельного цвета кофта и юбка женщины, заметно поношенные, а того более стоптанные туфли говорили о том, что живется ей очень даже небогато. Увидеть Анну Ванееву в таком виде Арсений Фомич и предположить не мог даже при большом старании. Это же Аннушка! Та самая…
- Как ты тут? - наконец-то вырвалось у Арсения Фомича удивление. - Вот уж сюрприз!
Она явно прочитала по глазам все, что минуту назад творилось в душе старого знакомого, и теперь успокоено вздохнула - признал.
- Ну, уж сюрприз!
- Честно, как ты здесь оказалась?
- Дядя Леша был моим соседом. Много-много лет…
- Вот как!… А мы его как коллегу проводили. Надо же! А? Дикое совпадение.
Она шагнула на асфальтированную дорожку, легко и даже как-то по-дружески оттолкнувшись от дерева. Арсений Фомич пристроился рядом, и они неторопливо пошли по аллее. Арсений Фомич сдерживал свое любопытство, хотя очень хотелось узнать, как живется и можется старой знакомой. Она оглянулась на свежий могильный холмик и стала объяснять:
- Раньше я каждый день забегала к нему, что-нибудь приготовлю, уборка там, постирушка. Дядя Леша жил один в трехкомнатной квартире. На одной площадке со мной. К нему только я и приходила из соседей. Других он отвадил. Почему-то не любил. Потом я переехала загород, не каждый раз навестишь, долгая дорога. Да и накладно. Но не забывала. На этот раз застала его в кресле. Говорит: «Еле дождался». Он попросил, и я помогла ему перебраться на кровать. Пошла на кухню, вернулась с чаем, а он уже не дышит. Так легко умер. Даже завидно.
- У него никого из родни?
- Говорил, что всех пережил.
- Когда-то был во славе и силе. С первыми лицами республики дружил. Противников не жалел. Говорят, любил повторять: «Бить надо раз и наповал».
- Я знала его одиноким стариком. И ко мне он был добр.
- Значит, раньше была соседкой, а потом переехала. Почему загород? Могу спросить куда?
- В деревню.
- С чего это вдруг?
- Не вдруг. Так сложились обстоятельства.
- Не представляю тебя в деревне. Потомственная горожанка…
- В городе за квартиру надо платить. Я была без работы.
- Погоди, погоди… А муж? Ты же выходила замуж.
- Ишь ты, помнишь! - почему-то невесело улыбнулась она. - Да, выходила.
- Как же звали твоего мужа? Выскочило из головы.
- Это тебе важно?
- Да, собственно…
- Виктором звали, - все же ответила она, и в голосе прозвучала печальная нотка, но еле уловимая.
- Да, теперь я вспомнил.
Она опустила голову и молчала.
- Я не знаю твоих обстоятельств, - начал Арсений Фомич, досадуя на свое любопытство, - и спрашивать не стану. Хотя догадываюсь. Мне приходилось слышать, что выселяют, если за квартиру не платить.
- Я сама, не стала ждать. Продала и уехала.
- И как там, в деревне?
- Живу потихоньку, подворьем кормлюсь. А тут повезло, работу нашла. В трех километрах от дома частник открыл кирпичный заводик. Рабочим готовлю обеды. Я всегда хорошо готовила. А ты все при журнале, я знаю.
- При журнале, - кивнул Арсений Фомич.
Конечно, за годы, пока не виделись, Ванеева сильно изменилась, но Арсений Фомич сразу отметил - не подурнела. Есть такие женщины, что в любом возрасте обретают свою привлекательность, весьма соответственную летам. Арсений Фомич, как теперь оказалось, хорошо помнил, какой она была в молодости - стройное тугое тело, высокая грудь, сильные, чуть полноватые в икрах ноги, круглое смешливое лицо и светлые пышные волосы - все в ней соответствовало тому, что люди называют русской красотой. Но привлекательная внешность была не единственным достоинством Ванеевой той поры. Ее голубые очень живые глаза смотрели на мир приветливо, с тем внутренним покоем, что бывает у людей духовно устроенных. Она могла озорничать, смеяться, всех тормошить в компании, много танцевать и вообще дурачиться, но когда затевалась толковая беседа, становилась тихой, вдумчивой, удивительно внимательной. Рядом с ней возникало такое ощущение, что она все понимает, улавливает даже самые смутные чувства собеседника.
Кто ее мало знал, попадали под очарование и теряли головы, начинали объясняться в любви, приняв ее участливость за расположение к ним. Тогда глаза Ванеевой принимали стальной оттенок, а на лице появлялась отчужденность и даже какая-то горечь, обида. Она могла тут же подняться и оставить собеседника, не извинившись. Она не нуждалась в любовных признаниях, ей ничего не стоило выбрать поклонника, но хотелось содержательных бесед и не с подругами, а с мужчинами, которых считала умней.
Между Анной и Арсением в те времена возникали чудные беседы, даже теперь почему-то вспомнилось блаженное чувство взаимного понимания. В человеке всего много заложено, за ниточку потянул, ангельское благодушие выудил, еще чуть глубже копнул, нечистого разбудил. Человек безмерен в страстях и мыслях, сам того не знает, что в нем гнездится. Тогдашняя Анна порой своими замечаниями просто-напросто удивляла, открывая в нем особенности, о которых сам не подозревал. Арсений Фомич всегда после бесед с Ванеевой чувствовал себя содержательней и умней.
Конечно, она изменилась, не было тугих щек и озорно вздернутого носика, не было гладкой шеи и чистого высокого лба, но не увяли они, а обрели мягкую бабью пригожесть, чуть печальную, но от того еще более трогательную.
- Значит, все в журнале? - зачем-то повторила она.
- Все при нем. С ума сойти! Как-то увидел на даче подшивки. Накопилось за годы. И знаешь, что подумал? Уже хватает на погребальный костер.
- Что за юмор!
- Черный, по-твоему? Да нет же! Небольшая сенсация - «главный редактор журнала «Кадр» кремирован в пламени изданных им журналов». А что? Оригинально.
- Тебе всегда хотелось быть оригинальным.
- Не всегда, но когда-то была такая слабость.
Дотронувшись до локтя Арсения Фомича, призывая тем следовать за ней, Ванеева свернула с асфальтовой аллеи на узкую дорожку между оградками. Это была часть кладбища с давними захоронениями. У одной из оградок она остановилась. Арсений Фомич не без труда разобрал надпись на мраморной плите и удивленно поглядел на нее.
- Совсем же рано! - удивился Арсений Фомич. - Сорока не было!
- Не было.
- По болезни?
Анна не ответила, пошла по узкому проходу между оградок и вышла к внешней бетонной стене кладбища. Чуть левее оказалась калитка, в которую вслед за Ванеевой прошел Корнеев. Они оказались на краю широкого пустыря с редкими деревьями. Приглядевшись, Арсений Фомич понял, что пустырем нельзя было назвать это поле, потому что во всем был виден уход - вдоль плиточных дорожек стояли мусорные урны и скамейки, траву недавно аккуратно постригли, вокруг яблоневых дичков ровными кругами темнела взрыхленная земля. Должно быть, поле держали для будущего расширения кладбища.
- Он повесился, - только теперь ответила Ванеева на вопрос.
- Почему? Такой же робкий был, помню!
- Робкий…
- Почему фамилию мужа не взяла?
- Не взяла вот…
Они шли в сторону остановки автобуса, там толпился народ. Арсений Фомич сбавил шаг.
- Могла позже устроить судьбу.
Невесело улыбнувшись, она облегченно вздохнула, словно освободившись от какой-то тяжести, видимо, ей непросто давалась память о Викторе.
- Устроить судьбу, - повторила Ванеева слова Арсения Фомича и посмотрела на облака. - Может, и пыталась. Как не пытаться, баба ж все-таки! Да не получилось. Значит, такая уж уродилась, бесталанная. У тебя-то как? Дети есть?
- Нет у меня детей, - сказал он бесцветным голосом, но отчего-то Ванеева почуяла за этими словами застарелую, глубинную боль, и словно холодком повеяло от идущего рядом человека.
Почему так показалось, объяснить не сумела бы, но не сомневалась, что за этими простыми словами скрывалось что-то нехорошее, чем Арсений Фомич ни за что не поделится. И она не стала спрашивать, но не столько из приличия, сколь от внезапно возникшего страха. И природу этого страха Ванеева определить не могла, но он не только возник на какое-то короткое время, а запомнился и потом долго занимал ее мысли.
Они подходили к остановке, и продолжать разговор не было смысла, да и пришел он к такому тупику, когда нужно завершить его или менять тему. Ванеева это уловила наитием, потому стала прощаться.
- Где тебя найти можно? - деловито спросил Арсений Фомич.
- У тебя есть визитка? - спросила она.
Он тут же привычно извлек и протянул ей твердый квадратик тонкого картона. Она взяла и, не поглядев, спрятала в кармане кофты.
- Я позвоню, - Анна Ванеева открыто посмотрела ему в глаза.
Должно быть, захотела оставить за собой право решать, стоит им еще встретиться или куда разумней не ворошить прошлое.
Автобус не сразу подошел, Ванеевой затянувшееся молчание, видимо, показалось неловким, она несколько раз глянула на него и сказала:
- Это хорошо, что все там же работаешь.
- Чем же хорошо?
- Как-никак, а ниша.
Арсению Фомичу не по себе стало от этого короткого словечка «ниша», прямо передернуло всего, словно его пристыдили. Но Анна, судя по ее серьезному лицу, никакой двусмысленности не держала в уме, просто порадовалась, что человек сумел устроиться в этой нынешней бестолковой жизни. Да и была ли она когда-либо толковой?
Вспоминая, прокручивая перед мысленным взором нынешнюю непредвиденную встречу с Корнеевым, Анна выбралась из переполненного автобуса на пустой остановке и невольно проводила взглядом машину, которая тяжело пошла на подъем, припадая задом на одно колесо, как такса на побитую ногу. Потом пошла через заросшее бурьяном поле к невеликой деревеньке, что устроилась на вершине круглого холма, пустив огороды по скатам до подножия. Домов было не более десятка, одинаково крытых серым шифером и обшитых сайдингом. На макушке холма возвышался трехуровневый особняк с красной кровлей и башенками по углам. Богач построился, из местных.
Раньше колхоз держал тут животноводческую ферму, которую потом соседние дачники растащили по бревнышкам, а заодно вывезли гору навоза, на скребок не оставив. Теперь и частных коров не стало, люди работали в городе. С появлением поблизости кирпичного заводика, кое-кто устроился там, ездил на велосипеде проселочной дорогой. Хозяин заводика снабдил Ванееву старым велосипедом, чтобы возила обеды в двух небольших бидонах, пристроив к багажнику. Готовила дома. Хозяин заводика обещал нынешней осенью закончить пристройку, в которой уместятся столовка и кухня. Можно будет кухарить не на собственной плите, что ее не устраивало. Запахи от ежедневной готовки пропитали стены. Не хватало того умиротворяющего уюта, что был в городской квартире.
Домик Анны Ванеевой находился по ту сторону холма, если смотреть со стороны дороги. Был в деревне самым незавидным - шифер потемнел от времени, бревна в нижних венцах труха проела, сруб скособочился, крыльцо расшаталось. Внутри домик состоял из просторной кухни и двух небольших комнат, в одной располагалась спальня, а во второй стояли друг против друга телевизор и диван. Книг из когда-то богатой библиотеки осталось мало, в крутую пору нужды Анна распродала, оставив только те, без которых стало бы одиноко, невмоготу. Как ей без Пушкина, к примеру? Многие могут, а она - нет.
О встрече с Арсением она старалась не думать, потому что ни к чему вспоминать усохшую реку, из которой уже не испить воды.
Редактором журнала Арсений Фомич стал в середине семидесятых годов, с тех пор и по нынешний день сидел в одном и том же кресле в маленькой квадратной комнате на первом этаже дома еще сталинской постройки. Обработанное темным лаком кресло из какого-то прочного дерева, скорее всего - карельской березы, с высокой спинкой и закрученными под свинячий хвост подлокотниками, трижды подвергалось реставрации, но неизменно возвращалось на место. Однажды Арсений Фомич подумал, что с его исчезновением лишится должности, и примете верил. Признаться, с годами он изрядно остыл к работе, многое, если не все, делал по инерции, по отработанной манере, то есть без рисковой фантазии. А бывали времена, сердце екало, когда брал в руки свежий номер журнала.
- Еще пахнет типографской краской!
Наивное умиление!
Журнал состоял из шестнадцати страниц в тонкой обложке, изобиловал цветными фотографиями, кадрами из фильмов и портретами актеров, которые занимали основную печатную площадь. Статьи, интервью, рецензии и другого рода словесный материал были доброжелательными. Весенний дух шестидесятых годов истаял в сознании людей, пришла некая уравновешенность, будто река истории миновала порожистый участок и разлилась на всю низинную пойму так, что и течения не стало заметно. Задиристость критиков оказалась просто-напросто неуместной. Зачем копья ломать, когда и так все всем понятно?
Однако даже не затишье стало главной причиной благодушного настроения журнала, редактируемого Арсением Фомичом, а больше то обстоятельство, что за эти годы он близко подружился чуть ли не со всеми местными киношниками, и самому было приятно похвалить любого по случаю, потому что он искренно жалел этот ребячливый народ. Принятой позиции он не изменил даже тогда, когда затеялись в кинематографическом мире свары. Чего только не писали друг о друге братья-кролики на перевале восьмидесятых и девяностых годов! Выплеснулись самые низменные страсти, и тому потворствовала свобода слова, за которую так много радела интеллигенция. Но она оказалась беспощадным зеркалом, и показала, кто чего стоит. Арсений Фомич дух журнала сохранил, иллюстрации стали даже ярче, красочней, а тексты оставались добрыми ко всем одинаково. Эта политика и позволила Арсению Фомичу оставаться на трижды чиненом стуле без колебаний.
Опасность таилась в себе самом. Бывало, накатит тоска и неуютно становится в насиженном кресле, хочется уехать куда-то без оглядки, сев на первый случайный поезд, но не осмелился этого сделать, потому что растил дочку, которую любил так, что щемило сердце. Все знакомые принимали его за уравновешенного человека с мягким характером, а он временами ненавидел и презирал себя, что слаб, труслив и все более терял время, возможное для перемен в жизни.
Вернувшись с кладбища и сидя в своем кресле, Арсений Фомич подумал, что Анна Ванеева едва ли позвонит. Ведь и она понимает - ворошить прошлое бесполезно, не отыщется там ничего утешительного, а в нынешнем времени их ничто не связывает, и нужды друг в друге уже не возникнет, если ее не было столько лет.
Возможно, так бы все и обошлось - случайная встреча без всякого продолжения постепенно изгладилась бы в памяти, но тут вмешалась - без всякого сомнения! - сама судьба в лице молодого человека Игоря Зыкова. Это он, неуверенно постучав в дверь и споткнувшись о порог, прошел в кабинет с двумя страницами отпечатанного текста.
- Как успехи? - бодро спросил Арсений Фомич, с облегчением отвлекаясь от невеселых мыслей. - Чем удивите, молодой человек?
Вошедший остановился у порога и стал манипулировать руками как фокусник. Это был лет двадцати пяти высокий и худосочный юноша с длинной шеей, на которой очень неуверенно сидела лобастая, исходящая на «нет» в подбородке голова. Если графически очертить эту голову, то получится треугольный дорожный знак, на котором необходимо обозначить предупреждение о непредсказуемой опасности. Арсений Фомич с интересом смотрел, как схваченные скрепкой листки трепетали в воздухе, то уже выпархивая из тонких нервных пальцев, то снова обретая устойчивость. Только б не вылетели, а то посетитель кинется ловить их и все повалит в кабинете. На этом и сосредоточилось любопытство Арсения Фомича - удержит не удержит. При этом молодой человек лепетал бессвязные слова, из которых только при усилии можно было понять, что он написал рецензию, но совершенно не уверен, понравится ли она шефу. Но коль нет, то автор тут же готов переделать. Выговорив все приготовленные слова, молодой человек застыл в ожидании, вытянув вперед голову с распахнутыми глазами.
Дело в том, что шеф принял на работу Игоря Зыкова неделю назад, когда молодой человек потерял всякую надежду найти место, обив пороги всех редакций столичного города. Он считал, что ему неимоверно повезло, чуть ли не молился на шефа, и при одной мысли, что Арсений Фомич вытурит с работы из-за какого-нибудь огреха, сердце предательски замирало. На нем, на Игоре Зыкове, клеймо закоренелого неудачника со дня рождения, как говорит отец, и все это видят.
После окончания университета Зыков устроился по профессии в газету и неплохо начал. Тогдашний шеф даже выжал из себя похвалу, прочитав первый материал. Но дальше пошла полная ерундистика. То ли похвала подействовала на Зыкова, то ли до времени он только прикидывался уравновешенным, но вдруг стал досаждать начальство идеями. Это было некое кошмарное явление. Можно представить состояние главного редактора, когда стоило ему появиться на работе, как в кабинет врывался молодой репортер, начинал с явным безумием в глазах и срывающимся от волнения голосом излагать очередную идею. При этом так дергался всем телом и размахивал руками, что, казалось, вот-вот с ним случится апоплексический удар, и он рухнет на пол с пеной на губах.
Тот первый редактор отделался от парня через полгода, подсунув его своему товарищу, который открыл новую газету. В ней больше перепечатывали всякую дребедень из криминального мира, собственного материала почти не было, и Игорь Зыков с благородной яростью накинулся на нового начальника со своими идеями. Зачинщик газеты преследовал одну цель - подзаработать на жадных до сенсаций читателях, но у него и близко не было мысли придать изданию смысл, то есть затрагивать какие-то социальные, а то и политические вопросы. Ну их к бесу! Спокойный сон дороже.
Видя, что сотрудник никак не успокоится, считая своего начальника заблудшим и поставив целью вывести его на ясную дорогу, редактор просто-напросто прогнал доброхота. Еще были две неудачные попытки укорениться в разных газетах, после чего Игорь Зыков уже без всякого успеха обивал пороги. В двух-трех местах даже с интересом отнеслись к молодому журналисту, но наниматель обязательно звонил по месту прежней работы, а там ему говорили:
- Да у него в голове одни тараканы!
- Мне с тараканами не нужен, - клал трубку наниматель и любезно отказывал просителю.
И приходилось уходить ни с чем. В дверь кабинета Арсения Фомича парень постучал уже без всякой надежды. Но на этот раз удача не совсем отвернулась. Когда назвался, Арсений Фомич спросил с большим интересом:
- Не сын ли Василия Павловича Зыкова?
- Да, прихожусь, - уныло признался молодой человек.
- Вот как! А мы с твоим отцом знакомы были. В одних компаниях встречались. По молодости лет. Сиживали до утра за разговорами и дешевым вином. Давно не виделись, очень давно. Как он?
- Все у него хорошо, - ответил молодой человек, и лицо его нервно передернулось.
- Ну и слава Богу! - кивнул Арсений Фомич и вдруг остро посмотрел на Игоря. - Что-то не то я сказал?
- Не хочу по знакомству…
- Вон как! Отец по какой части?
- У него бизнес.
- Богатый человек?
- Это имеет для вас значение?
- Ну-ну, не надувайся, лопнешь. Не имеет.
- На прежнюю работу позвоните? - поинтересовался молодой человек.
- А что? Выгнали? Нашкодил малость?
- Меня отовсюду гонят, - честно признался проситель.
Ничего удивительного для опытного Арсения Фомича не было в том, что молодой человек нигде не удержался, один вид чего стоит - минуту не может постоять в покое, а руки так вовсе жестикулируют несообразно, никакой логике не подчиняясь.
- За что же? - спросил Арсений Фомич от чистого любопытства.
- За идеи.
- В наше-то время за идеи?
- Они пугаются. Думают, у меня в мозгу завихрения.
Тут молодой человек такой танец пальцев устроил над головой, что любой мим позавидовал бы.
- Нет, звонить я никому не буду. И папа твой ни при чем. Ты вовремя пришел. Я приму.
Сотрудница редакции уходила в декретный отпуск, нужна была временная замена, Арсению Фомичу молодой человек показался потешным, он благоволил к чудакам. Люди слишком стали благоразумны, а оттого скучны.
- Но с испытательным сроком, - поставил он условие. - Однако сотрудница едва ли вернется, муж день ото дня богатеет, уже не отпустит жену. Так что перспектива у тебя имеется.
Этот разговор произошел всего неделю назад, а сегодня шеф спрашивает:
- Чем удивите, молодой человек?
Это явно не к добру - удивить его чем-то нужно! Поднявшись с кресла, Арсений Фомич подошел к сотруднику, не без труда вытянул стиснутые пальцами листы, показал на стул и вернулся на свое место. Молодой человек садиться не стал и руку держал у груди, словно продолжал сжимать пальцами бумагу. Сутулой фигурой он напоминал статую скорбящего ангела.
- Списать его пора, - сказал Арсений Фомич, уловив с первых строк, о ком идет речь в рецензии, - как скаковую лошадь, на которую перестали делать ставки. А ты хвалишь.
- Как списать? - пролепетал Игорь Зыков, бледнея.
- Да так и списать.
- Он Народный артист республики! - прошептал молодой человек, будто выдал неведомый шефу секрет. - О нем даже книжка вышла.
- Не кино лепить, а торговать на базаре ему след.
Арсений Фомич удивился тому, какая радостная сумятица отразилось в глазах молодого человека.
- Я перепишу, - окрепшим голосом заявил Игорь, вскинув голову с такой решительностью, словно собрался нести знамя. - Я ж не знал, что у вас можно писать правду. Это будет бомба.
- Вижу, мой юный друг, какой вы бомбист, - с одобрительной насмешкой сказал Арсений Фомич. - Так бы всех и разбомбил. Мы можем писать правду, но не будем.
- Я не понимаю вас, - растерялся молодой человек.
Вместо ответа Арсений Фомич размашисто расписался внизу страницы и протянул бумаги автору.
- Передай секретарю и в печать.
- Как в печать?
- Бомба отменяется. Пусть Колыханов остается «ведущим режиссером», «большим мастером», «общепризнанным учителем». Не будем рушить мифы. Держи!
Игорь Зыков подхватил листы, вытянув длинную руку над столом, и лицом приблизился. Арсения Фомича опять удивили глаза, которые посмотрели на него с таким состраданием, что было непонятно - с чего бы это?
- Я понял, - с чувством вымолвил юноша. - Но, если честно…
- … то ничего не понял, - подхватил, смеясь, Арсений Фомич.
Потом махнул рукой - иди, мол. Молодой сотрудник отступил назад и уже на пороге как-то весь дернулся, а глаза прямо-таки сверкнули решимостью. Арсений Фомич даже предположить не мог, какая очередная идея полыхнула в мозгу Игоря Зыкова.
Оставшись один в кабинете, Арсений Фомич невесело подумал, что Анна Ванеева не позвонит, а он ее искать едва ли станет. Зачем? Дважды в одну реку не войдешь, говорит народная мудрость. Много толковых мыслей высказал народ за свою историю. Еще бы жить научился…
Посетить отца понуждало одно обстоятельство - надо было заплатить за квартиру, а с деньгами в последнее время не заладилось. Больше всего беспокоило Игоря то, что могут отключить телефон. Он даже представить не мог жизнь без интернета в долгие вечера одиночества. У него было сетевое соединение. После работы Игорь поехал к родителю.
- Явление сына отцу! - картинно вскинул руки Василий Павлович, сидевший за просторным полукруглым столом.
Темной кожи с высокой спинкой кресло крутнулось, Василий Павлович пружинисто поднялся и оказался человеком среднего роста плотного телосложения. Сразу видно было, что за здоровьем господин следил, тренажеров и баньки не чурался. Всем своим существом этот человек излучал уверенную энергию. Он был в безукоризненной белизны рубашке с галстуком, черных брюках из дорогого материала и штиблетах итальянской выделки. В этом господине было не узнать прежнего Васю, который хвостиком таскался за Арсением.
- Вынужден встать перед таким редким гостем, - насмешничал он, но поднялся с кресла явно для того, чтобы размяться.
Широкий стол не был завален бумагами, лежали всего два каких-то листика поодаль друг от друга, и стоял плоский монитор компьютера. Стены комнаты не были ничем увешаны, только одна увеличенная фотография в рамке нашла место - хозяин стоял рядом с мэром города и что-то оживленно говорил, судя по жесту. Фотография, конечно же, рассчитана была на посетителей, которые сразу догадывались о связях господина Зыкова.
Отец подошел к сыну, сложил на груди руки и качнулся с носков на пятки и обратно, разглядывая гостя. Он оказался на голову ниже своего отпрыска, но куда увереннее и устойчивей на ногах.
- Понадобились деньги, - легко догадался он и вернулся в свое кресло.
- Я поступил на работу, - поспешил заверить сын.
- Кто этот безумец, который взял тебя? Впрочем, быстро поумнеет и выгонит.
- У меня могут отключить телефон. Я прошу в долг.
- Я купил тебе однокомнатную квартиру? Купил. Обставил? Обставил. Обеспечил компьютером.
- Я тебя ни о чем не просил, - поник головой Игорь и опустил вдоль тела свои длинные руки, до того момента трепетно подвижные.
- Теперь повернется и уйдет, - театрально всплеснул руками отец. - А я должен буду бежать за ним и совать деньги. Кого я породил!
Игорь встрепенулся, глаза его ожили, наполнились уверенностью, пальцы рук снова затрепетали, словно ловили бабочку или муху на оконном стекле.
- Не уйду. Я в долг. Я все верну. И за квартиру. За все. Мне нужно время.
- Вернешь, если будешь работать у меня. Пора зарабатывать, вот что я хочу сказать.
- Я журналист.
- Пиши. Кто тебе мешает? На досуге. Но ты должен войти в мое дело.
- Меня приняли в редакцию журнала, отец.
- Да наплевать! Сколько тебе платят? На зубную пасту хватает? Я полностью тебя содержу. Тебе сколько лет, дитя?
- Я не могу.
- Чего ты не можешь?
- Работать на тебя.
- Почему?
- Потому что… потому что… У меня убеждения.
- Только не о своих убеждениях! - вскинул руки отец, будто хотел схватиться за голову, да сдержался. - Наслышан.
Он выдвинул ящик стола, отсчитал деньги и решительно двинулся к сыну.
- Тут тысяча баксов. Держи. И катись. Дураков не лечат.
Он буквально вытолкал за дверь сопротивляющегося Игоря и попросил секретаршу ни с кем не соединять, поскольку занят. Ему надо было успокоиться. Каждый раз сын выводил Василия Павловича из себя. Он мечтал из единственного наследника сотворить себя, делового человека. Но уже в старших классах Игорь все больше ускользал от воспитания отца, спорил с ним и не соглашался. У него вырабатывались взгляды, не устраивающие родителя. Не знает, откуда что бралось, но рассуждения сына приводили в бешенство, так были оторваны от реальной жизни, сплошная абстракция, литературщина, достоевщина со смесью толстовщины, в общем - полная бурда.
Отпрыск искренне верил, что мир можно спасти, можно изменить и достичь некоей гармонии. Родитель считал это бредом. Никого и ничего спасать не надо, все давно устроилось, улеглось в русла и течет так, как предрасположено природой.
Неужели за свою историю человек хоть этого не понял? Все пытается перестроить мир на свой лад, муравей. И только хуже делает.
Дикое дерево жизни - сей образ Василий Павлович сам придумал - не надо путать с инфантильными садовыми растениями, которые можно постригать под свой каприз и которые без человеческого ухода тут же одичают, а то и засохнут. Дикое дерево жизни растет без всякого принуждения, распускает ветки, какие хочет, и от свободы, от полной независимости крепнет корнями. Это дерево не нужно опекать, бесполезны попытки его поправить, оно сохранит свои формы в любом случае и отвергнет всякое вмешательство.
Человеку дана только одна возможность устроиться на этом дереве. Сколько места захватил, от тебя зависит. И цивилизация не меняет сути, она приносит только удобства на ветках дикого древа, но принципы жизни остаются неизменными. А принципы заключаются в том, что на дереве всем места не хватает, есть покрепче ветки, а есть и слабые, хочешь удержаться, действуй, ты не спихнешь, тебя спихнут. Этот посыл был фундаментом всех остальных умозаключений Василия Павловича Зыкова. А он любил умозаключения.
А сынок думал иначе, у него одно было измерение - человек. Родитель тут же начинал махать руками, мол, знаю я твои измерения, слышал тысячу раз эту ахинею, сыт по горло. Мол, вся эта философия человеколюбия - одна относительность, фантазии на пустом месте. Глянь, мол, на облака, красиво, а дом на них не построишь. Вот такова и вся филантропия - умиляет, а как всех прокормить? Как всех счастливыми сделать? Ответишь на эти два вопроса, тогда приму твою правду. А нет, катись со своей дурью.
Когда-то Василий Павлович служил инженером на подшипниковом заводе, получал весьма скромную зарплату и не имел никаких перспектив для роста. Место главного инженера занимал молодой человек с отменным здоровьем. А время накатило смутное, начало девяностых, зашевелилась дозволенная частная инициатива, вдоль городских улиц появились пестрые киоски, первые видимые признаки мелкого предпринимательства.
Если другие могут, то почему Василий Павлович должен скромничать? Он стал расспрашивать преуспевающих предпринимателей, как они затевали дело, как находили начальный капитал, как определяли пути к прибыли. Удивило то, с какой охотой новоявленные коммерсанты рассказывали о своем успехе, при этом каждый думал о себе, что он и уникален, и умней других. На самом же деле аналитический ум Василия Павловича легко выявил общие правила или законы делячества, иначе бизнес в начальном его облике назвать было трудно.
Поначалу Василий Павлович стал компаньоном, но длилось это недолго, в один прекрасный день стало ясно, что двум хозяевам в одном деле тесно. Не могут впереди роты идти два старших командира. Один поведет налево, другой - направо, и строй рассыплется. Даже на кухне две хозяйки не поладят, обе будут стараться взять верх. А ситуация была такая.
Бизнес есть бизнес, сердобольные им не занимаются. Василий Павлович оттеснил своего компаньона, человека старой формации, бывшего директора мебельной фабрики, а вскоре вовсе освободился от него, как от ненужного балласта. Не вникнув в суть, сын этот поступок отца назвал подлым и никакие оправдания не принимал.
Посещение Игоря сбило с привычного рабочего ритма, Василий Павлович смерть как не любил отвлеченные мысли, а тут полезла в голову разная чепуха вроде того, что зря он надрывается, нет у него достойного наследника, отпрыск мигом развалит все, что с таким трудом воздвиг отец. И надо бы найти решение.
Именно в эти минуты пришла мысль о том, что прямо-таки необходимо женить своего охламона. Если умная энергичная женщина возьмется за Игоря, да при таком спонсоре, как Василий Павлович, из этого рохли всю блажь можно выбить, как пыль из мешка. Эта внезапно возникшая мечта уже успокоила Василия Павловича, но тут узко открылась дверь, в нее протиснулся долговязый отпрыск и привычно замельтешил руками, как стрекоза крылышками.
- Отец, - обратился с мольбой на лице Игорь, - я же главного не сказал. Ты не мог бы помочь редакции? Там бы провести ремонт, мебель поменять, компьютеры… Старье же все. Пятьдесят лет не было ремонта.
- А с чего это я должен? - удивился Василий Павлович. - Кому это я должен? Кто твой редактор?
Как только Игорь назвал Арсения Фомича, лицо родителя пятнами пошло.
- Сегодня же, - вмиг охрипшим голосом проговорил отец, - пиши заявление. Я тебе запрещаю работать у этого человека. Не послушаешься, ни копейки от меня не получишь больше. Наследства лишу!
- Что он тебе такого сделал, что я должен бежать от него? - растерялся Игорь.
- Сегодня же увольняйся.
- Отец, я не пешка, которую можно передвигать, как вздумается. Я хочу знать, почему должен бежать от человека, который ко мне добр.
- Нашел добряка!
- Чем он так тебе досадил, что простить не можешь?
Откуда было Игорю догадаться, что Василий Павлович пришел в ярость, опасаясь того только, что Корнеев расскажет о подметном письме. Игорь не поймет комсомольского порыва отца и не простит этого поступка. И вообще, Корнеев сильно помешает планам Василия Павловича приручить отпрыска одним только тем, что позволит Игорю заниматься писаниной.
- Досадил? - усмехнулся Василий Павлович. - Я ему не по зубам. Но я свидетель того, как он совратил невинную девушку и бросил. Я ее спас, а так наглоталась бы таблеток. И прощай, молодая и красивая! Случайно оказался рядом.
- Как ее звали?
- Анной.
- Фамилия? - быстро спросил Игорь.
- Ванеева, - машинально под его напором ответил Василий Павлович.
- Он эту девушку отобрал у тебя?
- Что за глупости! - возмутился Василий Павлович. - Ее любил мой друг Витька. Кстати, если бы не Корнеев, Витька жил бы себе да жил.
- Убил на дуэли? - усмехнулся Игорь. - Этот Корнеев?
- Вот ты шутишь да усмехаешься, а ведь я серьезно говорю - уходи. Он тебя прибрал, чтобы мне напакостить. Нет другой причины подбирать тебя. Хоть раз послушайся родителя.
- Чем-то он тебе сильно досадил, я чувствую, - догадался Игорь. - Чем?
- Все! - решительно заявил Василий Павлович, развернул за плечи сына, уперся обеими руками в спину и выставил из кабинета. Игорь не сопротивлялся, потому что был в некоторой растерянности, и весьма удивился, узрев перед собой миловидное личико молодой секретарши. Игорь посмотрел назад, увидел, как захлопнулась дверь, и с удивлением обернулся к девушке.
- Мы не договорили, - сказал он.
Секретарша мило улыбнулась. Но когда Игорь сделал шаг к двери, она решительно встала на пути и трогательным голосом проворковала:
- Только через мой труп.
- Я не успел выяснить, - стал убеждать секретаршу Игорь.
- Хорошо, хорошо, - ласково проговорила секретарша и доверительно коснулась ладошкой груди Игоря. - Хотите кофе? Вы все мне изложите, я запишу и подам Василию Павловичу в печатном виде. Это рационально. Правда же?
Ее улыбку можно было назвать только очаровательной, другие слова меркли при виде этого сияния голубых глаз и ровных зубов. Игорь Зыков смешался, стал отступать к выходу от этой ослепительной улыбки.
- Да, да, - лепетал он. - Конечно, конечно…
Красивых девушек он боялся как привидений.
Утром Зыков с нетерпением отправился на работу, ему понадобилось поговорить с сотрудницей по имени Валя. Игорю почему-то нравилось это имя, о чем он прежде и не догадывался. По дороге вспоминал вчерашний разговор с отцом, и в голове возникали вопросы, на которые нужно было срочно найти ответы.
Отец в гневе называл сына блаженным. Уже в детском саду Игорь отличался необычной отзывчивостью, которая доходила до самоуничижения. В любую минуту мог уступить игрушку, как бы она ему ни нравилась, другому ребенку. За это никогда почему-то не благодарили, должно быть, привыкнув и считая, что он иначе и не должен поступать. Он мог смотреть, как кто-то играет с его игрушкой, и в этом находил странное наслаждение, словно чужая радость согревала каким-то образом душу.
Сколько помнит себя Игорь, отец и мама часто спорили. Отец был старше на десять лет, ей стукнуло семнадцать, когда они поженились. У них был разный опыт жизни и разные взгляды людей неодинакового воспитания. Она росла в обеспеченной семье, будучи дочерью директора крупного завода. Родители же отца Игоря работали на том самом заводе, она уборщицей, он вахтером. Родом они были из деревни, пахали в колхозе, потом уже с ребенком на руках подались в город искать лучшей жизни.
Отец Игоря, Василий Павлович, познакомился с будущей женой на заводском октябрьском вечере. Она в тот год окончила школу, попыталась поступить в театральный институт, но с треском провалилась и вышла замуж за своего настойчивого ухажера. Потом родился Игорь, и учебу пришлось отложить. Мама была довольна замужеством очень недолгое время. На заводе случилась крупная авария, были человеческие жертвы, и маминому отцу дали срок, который он отбывал в низовьях Енисея. Там он нашел другую женщину и остался после освобождения. С бывшей женой не переписывался, но каждый месяц присылал деньги, алименты платил. С дочерью поддерживал связь до самой смерти, но в основном присылал к праздникам открытки. А в одной из них сообщил, что работает директором леспромхоза, числится на хорошем счету, что ему полюбился этот край с охотой и рыбалкой, где даже воздух другой, чище, и просил дочь не осуждать его, невозвращенца, уж такова, видать, его планида.
После суда над бывшим директором в семье будто поселилось лихо, оно все более отдаляло друг от друга маму и папу, семилетний Игорь оказался между ними. Ему было жалко родителей, он чувствовал, до конца не понимая, как несчастливы они и как им тяжело вместе. Отец не продвигался по служебной лестнице и винил в этом жену, мама все больше замыкалась в себе, оттого ее сердечная болезнь усугубилась и привела к смерти.
Мама была невинной мученицей. Эта мысль укоренилась в сознании Игоря еще в раннем отрочестве, не однажды заставал маму врасплох, когда она пересиливала сердечный приступ. В ее красивых глазах в такие минуты отражалась вселенская боль, и мальчика охватывало отчаяние, что он, готовый взять эту боль на себя, ничем не может помочь. Мама шепотом просила не беспокоиться, и мальчик стоял перед ней, чувствуя, как все его существо охватывает острая жалость.
А вчера он узнал о какой-то Анне Ванеевой. Игорь по лицу родителя догадался, что она для отца что-то значила, возможно, и была причиной семейных раздоров. Чего бы держать зло на Корнеева десятки лет, если обида тебя самого не коснулась? Какое тебе дело до какой-то женщины, если сам к ней равнодушен? Да отцу наплевать на чужую беду! Откуда вдруг этакая чувствительность?
В людях молодой Зыков разбирается как никто. Если бы имелся измерительный прибор, то он зашкаливал бы при определении проницательности Игоря Зыкова. Правда, прибора такого не было в природе, а мнение о проницательности пока ограничивалось единственным человеком - им самим. Но это не умаляло уверенности Игоря, и он уже твердо знал, что между отцом и Корнеевым была какая-то непростая история. А раз так, то не успокоится, пока не распутает этот узел. Уж такова его натура!
- Здравствуй! - с удовольствием поздоровался Игорь с порога, увидев Валю, которая пила кофе, сидя за своим столом.
Комнатка была невелика, два стола да книжный шкаф только и умещались. Между столами оставалось мало пространства, только стул втискивался, так что лицо сотрудницы постоянно маячило перед глазами. Стул стоял спинкой к подоконнику и предназначался для посетителей. На этот раз Игорь прямиком от двери прошел к нему, сел и уставился на Валю.
- На вопросы не отвечаю, - предупредительно сказала она.
- Почему? - удивился Игорь.
- Я пью кофе. Хочешь пирожков?
- В общем…
- Значит, да.
Валя отставила чашку с кофе, поднялась и рукой указала на стул Игоря.
- Садись на свое место.
Затем она вытащила из выдвижного ящика бумажный пакет, открыла, и головокружительный аромат свежих пирожков заворожил Игоря. Он поспешил за свой письменный стол, устроился и застыл как примерный ученик за партой. Валя остановилась между столами, наклонилась и поставила перед Игорем пакет с аппетитной едой. Пышный бюст Вали, рискованно открытый, оказался прямо перед глазами Игоря. Даже промелькнула мысль, что если потянуться немного, можно носом коснуться желобка. Зыков догадался, что сотрудница демонстративно выставила свою прелесть, и теперь потешается его смущением, поэтому выбрал единственно правильный выход, накинулся на пирожки и стал их уминать, не поднимая головы. Пирожки оказались с мясом и были так вкусны, что Игорь и впрямь забылся. Вале ничего не оставалось, как вернуться на место.
- Вкусно? - мило спросила она.
Игорь только промычал, но взгляда так и не поднял.
- А какие колдуны я готовлю! - похвасталась Валя. - Слушай, зашел бы как-нибудь. Я живу недалеко. Люблю угощать своей стряпней. Не подумай, что пристаю.
- Нет, нет, - старательно замотал головой он.
- Что «нет»? - насторожилась Валя.
- Не подумаю…
- Что пристаю?
- Да, да.
- А в гости придешь?
Несколько растерянный Игорь пожал плечами и слабо улыбнулся.
- Ах, какие мы стеснительные! - повела плечами Валя.
- Шеф у себя? - торопливо спросил Игорь, убегая от Валиной темы.
- Тебе шеф нужен?
- Нет, он мне не нужен. То есть не вообще, а сейчас. Я спросил потому, что… В общем, я не знаю, почему спросил. А нет, знаю! Потому что я о нем думал. У меня к тебе есть вопрос.
- Нет.
- Ну да! Ты же не допила кофе.
- Я ответила на твой вопрос.
- Не понял.
- А что тут неясного? Нет, не спала с ним. И не сплю.
- С кем?
- С шефом. Ты же об этом хотел узнать?
- Валя! Ну, что ты право!
- Ладно, успокойся. Так чего хотел?
- Хорошо его знаешь? - спросил Игорь и тут же замахал руками, спохватившись: - Конечно, не в том смысле!
- Я девятый год работаю в редакции, - спокойно и толково ответила Валя.
- Он может поступить нечестно с женщиной?
- У тебя температура? Что за дурацкий вопрос? Да он… да он…
- Ну, что он?
- Он благородный. Понял? Даже думать о нем не смей дурно. Глаза выцарапаю.
- Успокойся, Валя.
- Я сказала - не смей. Я очень уважаю Арсения Фомича.
- Так ведь и я!
- Да? А мне показалось… Ладно. Тогда прощаю. О какой женщине речь? Молодая?
- Должно быть, старушка.
- И кто она?
- Ее зовут Анна Ванеева. Не слышала?
- Нет, не припомню.
- Она в жизни Арсения Фомича сыграла какую-то важную роль. Может быть - очень важную. Иногда человек по глупости допустит ошибку и потом мучается всю жизнь. Только не кричи на меня. Это мои домыслы. Они ни на чем не основаны. Однако…
- Однако ж возникли? С чего это?
- Пусть это будет между нами, но надо узнать об этой женщине.
- Выясню. Если попросишь…
- Как выяснишь?
- Спрошу Арсения Фомича. Чего проще?
- Думаешь, он расскажет?
- Отчего ж нет?
- Буду благодарен чрезвычайно.
- Только с одним условием, - заявила Валя.
- Я слушаю.
- Все, что узнаю, расскажу за ужином у себя дома. Согласен?
Игорь кивнул, опасливо избегая роскошного бюста Вали. Он не мог не заметить, что Валя играет с ним, озорничает, обхаживает понарошку, от нечего делать. Но ему нравилась эта игра.
К своей работе литературного редактора Валя Гвоздева привыкла настолько, что уже не задумывалась - нравится она или нет. Если бы ей предложили другое очень выгодное занятие, она отказалась бы тут же, испугавшись. Для Вали это было бы равносильно тому, как подняться на ходули, когда так удобно ходить на собственных ногах. Никаких проблем и комплексов, что может быть лучше?
Да и во всем городе не найти начальника лучше милейшего Арсения Фомича, потому что мужчины измельчали и сильно обабились. Честное слово! Какие-то они все меркантильные, несамостоятельные и обросли жирком. Валя считала, что настоящим мужиком можно назвать только того, кто никогда не обидит женщину. Это и есть та высота, которую потеряли нынешние мужчины. Не-е, Корнеев - мужик! Из ребра такого Валя согласилась бы произойти, ничего постыдного для себя не находя.
При этом особо крепким телосложением Арсений Фомич не отличался, роста был чуть выше среднего, в плечах не широк, но жилист, плотно сбит, узкое, продолговатое лицо и особенно серые глаза отражали вдумчивый ум, вел себя всегда сдержанно, а уж при женщине голоса не поднимет, грубого слова не скажет. К сожалению, был несколько староват для Вали, единственный недостаток.
Шеф был чрезвычайно скрытным человеком, когда это касалось его личной жизни. Столько лет проработав рядом, Валя ничего не знала о нем, кроме того, что был женат и развелся после смерти дочери. Что там случилось, почему девочка умерла, оставалось тайной не за семью печатями, а за семьюдесятью. Валя ни разу не видела Арсения Фомича с какой-нибудь женщиной в обществе, а куда он уходил после работы и откуда приходил - тоже не знала. Дома даже собачки не было. Обязательно поболтал бы о любимице, как делают все собачники. Но нет, ни песика, ни кошки не держал. Это факт. Что делал в одиночестве? Не телевизор же смотрел часами? Тогда лицо было бы тупым.
В кабинет шефа Валя забегала на дню по десять раз, и на этот случай нашла повод заскочить. И повод-то в голову пришел гениальный. С Валей иногда случаются просветления. Она поболтала минуту о пустяшной статейке, легко согласилась с мнением начальства и с наивной непосредственностью спросила:
- Арсений Фомич, а можно я возьму псевдоним?
- Это еще зачем? - удивился он.
- Валентина Гвоздева… Как-то не звучит.
- По-моему, вполне звучит.
- Это вы льстите. Ну, можно?
- Подписывайся, как хочешь, - развел руками главный редактор. - Твоя воля.
- Значит, вы не против?
- Да нет. Хотя не вижу смысла. Читатель журнала знает тебя…
- В том-то и дело! А я хочу начать с нуля. Даже стиль сменить.
- Ну, попробуй…
- Вот и посоветуйте. Я перечислю фамилии, а вы скажете, которая больше подходит.
- Может, сама решишь?
- Я почти решила, но хочу на вас проверить. Хорошо?
- Да уж, ладно. Слушаю.
- Задонская, - стала читать по бумажке Валя, - Ерещанская, Уралова, Целовальникова…
- Как?
- Целовальникова.
- Славно! Но лучше - Поцелуйчикова.
- Я серьезно, а вы шутите.
- Ну, еще?
- Вершинина, Езерская, Милованова, - с десяток фамилий, взятых из городской телефонной книги, перечислила Валя и закончила: - Ванеева.
Шеф сидел, опустив голову и ладонью прикрывая усмешку, а тут вздрогнул, быстро и как-то испуганно поднял взгляд, повторил:
- Ванеева?
- Вот и мне нравится, - сказала Валя, невинными глазами глядя на шефа.
- Нет, нет, - замотал головой Арсений Фомич. - Не надо.
- Почему?
- Не надо и все.
- Ну, мне нравится.
- Понимаешь, Валя, у меня есть старая знакомая с такой фамилией. Недавно случайно встретились. И что подумает? А журнал она вполне может покупать.
- Как ее зовут?
- Анна.
- Класс - Анна Ванеева.
- Оставь, умоляю. И обойдешься без псевдонима. Она подумает - насмешничаю.
- Очень жаль, - Валя сделала вид, что огорчилась, и небрежно спросила: - Одноклассница, что ли? Мои опять устраивают встречу. Надоело. Уже давно все чужие.
- Нет, не одноклассница, - задумчиво проговорил Арсений Фомич. - Старинный друг, - и задумчиво добавил: - Из хорошей поры жизни.
Но вмиг спохватился Арсений Фомич и с опаской посмотрел на Валю.
- Вижу, тебе делать нечего, - сказал он с досадой.
Валя смутилась его пасмурного взгляда, и ей стало совестно, что разыграла своего начальника, которого искренне уважала. Но не ускользнуло от ее женского внимания и то, что одно случайное упоминание фамилии старой знакомой задело Арсения Фомича. Теперь Валя уже нисколько не сомневалась, что эту Ванееву и ее шефа в прошлом связывала любовь. В дружбу между мужчиной и женщиной она не верила, таких глупостей природа не позволяет себе, а при имени просто «старинного друга» мужики не бледнеют. Или Арсений Фомич покраснел? Впрочем, это не важно, принципиального значения не имеет, Вале и так в одну минуту стало все предельно ясно - она наткнулась на тайну, как наглухо закрытую дверь.
Вернувшись в свой кабинет, Валя многозначительно заявила Игорю, что им надо поговорить. А это было поводом привести под руку гостя в свою квартиру. Уговор, сказано, денег дороже. В ее гнездышке, состоявшем из комнаты и кухни, все было так ухожено, до такой стерильной чистоты убрано и вытерто, что Игорь почувствовал себя неуютно. Он привык к вечному беспорядку своего жилища, где тапочка могла оказаться в книжном шкафу, а книга в обувном ящике. Игорь вечно совал вещи куда попало, потом искал по всей квартире и находил на самом неожиданном месте. Причиной рассеянности было то, что он постоянно читал. Разве только под душ не заходил с книгой, а так не расставался. Даже по телефону отвечал, пробегая взглядом страницы.
- Ну и чисто у тебя! - не удержался Игорь.
- Не такая уж я чистюля, - призналась Валя. - Просто бывает одиноко, и я занимаю себя уборкой.
Он скинул туфли.
- Мужских тапочек нет, - сказала Валя, - к сожалению…
- Обойдемся, - Игорь в носках прошел в кухню и сел за стол. - Ну, выкладывай, что узнала, только без фантазий.
Прослушал он ее внимательно, не перебивая, но потом удивился, выражая недоверие:
- Любовь да еще настоящая! С трагическим финалом! С чего взяла? Прямо гимназистка!
- Я видела его глаза, - сказала внушительно Гвоздева и для пущей важности распахнула свои прелестные очи.
- Хоть что-нибудь конкретное узнала?
- Сейчас я тебя покормлю, - не отвечая на вопрос, засуетилась Валя.
Стало ясно, ничего нового она не выведала. Арсений Фомич и Анна Ванеева были действительно знакомы. Вот и вся информация. Но это Игорю было известно и без ее «гениальной» разведки. Непритворный Игорь досаду не скрыл, в «большую любовь» не поверил, тем огорчив Валю.
- Я не знаю, что тебе нужно, - пожаловалась она. - Когда б знала! А хочешь вина? У меня есть.
На эти ее слова он не обратил никакого внимания. Руками изобразил некую фигуру и заявил:
- Мы видим человека, которого на самом деле нет.
- Кого видим?
- Как кого? Мы же о ком?
- Арсения Фомича? Как его нет, если он есть?
- Тот, кого мы видим, это не он. Вот в чем дело. Только не перебивай, дослушай!
- Я тебя слушаю, Игорь.
- Человек приспосабливается к условиям. Понимаешь? Мимикрия. Значит, мы живем в окружении не подлинных природных людей, а притворщиков. И сами под них подлаживаемся. Меня вот что пугает - мы не знаем, кто прячется за теми, кого мы видим. И представь себе, что Зло прячется за благородством, красотой, невинностью. Это ужас!
- Какое зло?
- Вселенское. Какое еще бывает Зло?
- Да причем тут вселенское зло? - искренне удивилась Валя.
- Я его изучаю.
- Что делаешь?
- Это дело моей жизни, - скорбно признался Игорь.
- А это щекотно? - игриво спросила Валя.
- Что щекотно? - сбился Игорь.
- Когда в голове тараканы? - безобидно засмеялась она. - Не сердись, я любя.
С первой минуты, как увидела этого долговязого нескладного парня, Валя Гвоздева прониклась к нему чувством жалости. Ей тогда подумалось, что этот человек никого не способен обидеть, но сам беззащитен как теленок. И теперь в этом убедилась окончательно. Он явно был не из мира сего, конечно, не инопланетянин, но чудак изрядный. И его надо будет опекать. «Как он жил без меня? - думала Валя. - Он же мой лапушка. Я о нем мечтала. Честное слово! Это же подарок судьбы. Не имеет значения, что моложе. Ему как раз нужна опытная женщина. Все, все. Он мой».
Семнадцатилетней девчонкой Валя выскочила замуж за человека дюжиной лет старше ее. Поначалу носил на руках, а потом начался настоящий ад. Он занимался каким-то, как потом оказалось, сомнительным бизнесом, задолжал, из него, как сам признался, долги выбивали кулаками и, видать, попортили какие-то нервы. Он стал невыносим, приходил домой только пьяным и вымещал на жене злобу за все свои неудачи. Бил ее беспощадно, с каким-то даже садистским наслаждением, потом плакал, ползал на коленях, молил о прощении и становился все отвратительней, до содрогания мерзким. Соседка, торговка с рынка, часто их разнимавшая, привела двух своих знакомых грузчиков, и те за мзду часика два учили уму-разуму негодяя. Он вынужден был дать согласие на развод и слово свое порушить побоялся. Свободная Валя вернула свою фамилию, переехала в другой конец города и больше не видела суженого, после которого о новом замужестве даже не хотелось думалось.
Бывший супруг был здоров, как бугай, - ростом выше на голову, сбит из одних упругих мышц. Как не убил! После него Валя на каком-то зверином инстинктивном уровне опасалась физически крепких мужчин, сторонилась их и не заводила знакомств. Был у нее еще кавалер, но какой-то хиленький, переборщила она с выбором. Красиво говорил о любви, но в постели, чуть посопев, засыпал вмиг, будто пульман угля выгрузил. А Валя была женщиной ядреной, в теле, и сладкие желания ее весьма тревожили. И она осторожно отвадила кавалера. Так что личная жизнь не складывалась, отчего жалко было себя.
- Сейчас я стол накрою, - примирительно сказала Валя, понимая, что по глупости торопит события. - Как хоть питаешься? На пельменях живешь? Надо заняться тобой.
- Зачем? - спросил Игорь, покорно подчиняясь Вале, которая повела его за руку и усадила за кухонный стол.
- Ты одинок? - спросила она.
Он сидел, опустив голову, и даже руки на этот раз неподвижно лежали на коленях.
- Есть такое, - признался Игорь.
Вино оказалось отменным. Хотя Игорь не выпивал и в горячительных напитках не разбирался, но вино действительно не могло быть плохим, если ему стало так хорошо. И готовила Валя вкусно. И верно догадалась, Зыков питался в основном пельменями, иногда варил картошку. Ну и яйца, случалось. На этом исчерпывалось его кулинарное мастерство. Так вкусно, как сегодня, он едва ли когда-то и ел. Может быть, при жизни мамы.
И случилось так, как того хотела Валя, - Игорь остался на ночь. Утром она проснулась самой счастливой женщиной в мире. И тут же убедилась, что счастье безмерно, потому что его еще прибавилось. Оказалось, что Игорь пробудился раньше и нетерпеливо ждал, когда она очнется. Он тут же потянулся к ней.
- Ненасытный, - прошептала самая счастливая женщина в мире опухшими губами.
Хорошо, когда хорошо. Других бы истин и не знать, одной этой хватило бы Вале Гвоздевой до конца жизни.
Когда-то в самом начале предпринимательской деятельности Василий Павлович своим умом дозрел до понимания того, что бизнес и мораль сиамского родства иметь не могут. Потом в одной поучительной книге, названия и автора которой уже не помнил, с удивлением вычитал ту же самую мысль, только выраженную более ловко: «Сперва - деньги, потом - философия».
Ничего в этом осудительного Василий Павлович не видел, во все века и во всем мире человек, прежде всего, печется о себе, потому что деньги в чужом кошельке радости не приносят, и съеденная соседом ветчина сытости не дает. Мир устроен так просто и разумно, что диву даешься. И не нужно напускать тумана под видом философии - то можно, а то нельзя, то аморально, а то нравственно. Если бы волку втемяшили в башку, и он поверил бы, что зайца грешно есть, то с голода подох бы. Однако зайцы не извелись, и волки сыты. Полная гармония! Себя Василий Павлович к заячьему сословию, естественно, не относил, однако сынок не радовал таким же благоразумием.
Вместо того чтобы помогать отцу богатство преумножать, единственный наследник напропалую философствует и ко всему, что ни есть на свете, свой подход ищет, свое понимание. До него, что ли, не было умников? Но кто - скажите, господа! - кто из них растолковал внятно и доступно, что такое жизнь, и кто он есть - человек? Напрасное это занятие! Надо жить. И жить хорошо, то есть богато. Вот и вся философия.
Перевоспитать сына Василий Павлович своими силами уже не мог, все его потуги кончались неудачей. А все потому, что упустил время, сынок успел так замусорить мозги, что к ним не пробиться. Хорошая умная баба быстро с мужа снимает лишнюю стружку, холостяцкие привычки. Только переступила порог дома хозяйкой, уже устроилась на шее и дергает уздечку, да еще при этом уверяет, что осчастливила беднягу. Как он без нее только обходился! Женить сыночка - это прекрасная мысль. Очень даже ко времени.
В любовных делах отпрыск едва ли большого опыта набрался, не похоже на него. Но без любви - будь она неладна! - Игорь не женится. Это уж точно! К любви господин Зыков относился именно так - будь ты неладна! Имел горький опыт и старался не вспоминать о том тихом помешательстве, иначе не назовешь. Анна Ванеева… Жива ли она? Вот бы узнать. Но сегодня задача перед Василием Павловичем другая - свести сына с такой девушкой, в которую он втрескался бы по уши. Однако избранница Игоря должна быть под влиянием Василия Павловича, то есть полной единомышленницей. Не школьная задачка получается, однако цель ясна, а это уже много.
То, что наивный Игорь попал в руки Арсения Фомича, ничего хорошего не сулит. Под его опекой Игорь окончательно забурится в заумь. Наслушался Василий Павлович в свое время рассуждений Корнеева. Мол, колбасой можно тленное тело насытить. А душу? Ох уж эти разговоры о душе! Краснобайство одно, извержение словес, а ведь действовали на молодого Василия! Так ведь у него все-таки психика была здоровая, а сынок хребта не имеет. Из него веревку вей и узлы вяжи, какие вздумается. Парень попал под дурное влияние, и это окончательно стало ясным для Зыкова старшего. А как только определилась опасность, Василий Павлович тут же почувствовал себя уверенным, потому что был человеком дела. Он попросил секретаршу незамедлительно найти телефон редакции журнала, который возглавлял Арсений Фомич Корнеев.
Корнеев звонку не удивился, будто ожидал. Может быть, еще и приготовился благодарности услышать за то, что пристроил незадачливого Игоря при себе. Подстегнутый этой догадкой, Василий Павлович без лишних слов, сухо и деловито попросил уволить сына нынче же, добавив, что причины объяснять не будет. Должно быть, его приказной тон задел самолюбие Корнеева, он не отвечал. Василий Павлович держал трубку, а на том конце - тишина.
- Все равно ведь уволишь, - смягчил тон Зыков.
- Почему? - не сразу спросил Корнеев.
- Как другие.
- По твоему звонку?
- Никому я не звонил.
- А мне почему?
- Слушай, можно короче?
- Отчего ж нет! Захочет, уйдет. Удерживать не буду.
Собственного желания Игорь не проявит, естественно. С чего бы? Да и Василий Павлович этого не хотел. Начальство должно уволить его за непригодность. Только тогда, после всех неудач Игорь поймет, что никому не нужен, кроме отца. Вот что важно Василию Павловичу. И потому закончить разговор никак нельзя было, хотя сильно подмывало бросить трубку. И чуть подумав, Василий Павлович понял, что тут телефонным разговором не обойтись.
- А ведь давно не виделись с тобой, - сказал он бодрым голосом.
- Давно, - безучастно согласился Корнеев.
- Как хоть ты?
- А ты?
- Долгий разговор. Может, встретимся? У нас внизу, на первом этаже, приличный бар. Подъезжай. Могу послать машину.
- По поводу Игоря я все сказал.
- Да нет! Надо поговорить. Что, со временем туго?
- Да нет, не туго.
- Давай короче, Арсений. Говори, где встретимся.
И вот они шли навстречу друг другу, так в старину сходились дуэлянты. Еще несколько шагов - и остановятся, поднимут пистолеты на уровень сердца и нажмут на курки. Но господа были из другого времени и спокойно прошли невидимую барьерную черту. Они с явным интересом разглядывали друг друга, приближаясь. Корнеев подумал, что в уличной толпе не узнал бы Василий Зыкова. Он помнил его худощавым стеснительным юношей, а видел чуть полноватого, очень в себе уверенного мужчину в дорогом темном костюме. Типичная униформа делового человека.
Но более, всего изменилось лицо, когда-то большие, выразительные глаза и впалые щеки привлекали скрытым страданием. Теперь щеки заняли много места и потеснили глаза, так что те сузились и спрятались под густыми бровями. Зыков напоминал зрелого матерого кабана, который привык ходить прямо, никому не уступая дорогу.
Так подумал Арсений Фомич, а Василий Павлович очень даже ревностно отнесся к вольной одежде старого знакомого. Пижонистая куртка с молниями, серые брюки с множеством карманов, яркие кеды на толстой подошве были несколько смелыми для его возраста. Правда, Корнеев выглядел очень даже моложаво, нисколько не пополнел, все так же был подборист и строен, ровная седина коротко стриженых волос не старила его, и только глаза показались усталыми.
Они встретились на аллее небольшого сквера, который перемычкой соединял два шумных проспекта, но был безлюдным. Людские потоки обходили его, потому что ничего рядом, кроме скромного кафе, не было. Стояли по обе стороны жилые дома старой постройки с маленькими игрушечными балконами и не по-нынешнему узкими окнами.
Сквер разбили несколько лет назад на месте совсем уж ветхих построек, и вдоль аллеи стояли одни молодые деревца, как новобранцы. День был солнечным, трава еще зеленела, но какие-то слабо уловимые приметы ранней осени уже ощущались. Сквер находился в пяти минутах ходьбы от редакции, и Арсений Фомич нередко тут прохаживался в обеденное время.
- Я согласился встретиться только из-за твоего Игоря, - сказал, кивнув на приветствие, Арсений Фомич. - Почему я должен уволить его? Можешь объяснить?
- Какой ему оклад положил? - спросил нарочито серьезно Василий Павлович.
Корнеев назвал скромную сумму.
- Вот тебе и ответ, - улыбнулся Василий Павлович. - Это не деньги. А ему пора зарабатывать. За квартиру заплатить не может. Что это такое? Мужик он или тряпка?
- Я тебя понимаю, как отца. Игоря мало знаю, но у меня такое чувство, что у него времени нет на…
- Да чем он занят? - сильно удивился Василий Павлович, отчего и перебил собеседника.
- Деньги делать ему явно некогда, - продолжил ровным, даже скучающим тоном Корнеев. - И едва ли он намерен тратить жизнь на это занятие. Оставил бы ты его в покое.
- Хочешь, чтобы мой сын юродивым стал? А он станет! Прямиком в юродивые прет.
- Зря уж так на юродивых. Извелись они на Руси. А не можно Руси без юродивых.
И в голосе Корнеева прозвучала знакомая интонация. Эта манера говорить всегда сбивала с толку Василия Зыкова, потому что веселая ирония в голосе Арсения смешивалась с какой-то непонятной печалью.
- Не ломай судьбу парню, - теперь уже серьезным тоном проговорил Арсений Фомич. - Очень тебя прошу.
Он просит! Может еще прикажет? Василий Павлович норовисто вскинул взгляд и будто с разбегу уткнулся в стену - на него смотрели ледяные глаза Корнеева. И почему-то, помимо воли, робость охватила его, и с опаской подумалось: «Знает». Ему увиделось, как он, сутулясь над столом, глотая слезы, вырезает газетные буквы и клеит честный комсомольский донос.
Однако Вася Зыков был уже не тем юнцом, который стыдился своего поступка. Нынче он был вооружен умом, теорией, выработанной и не раз проверенной в практической жизни. Без теории жить нельзя. Без нее никакого успеха, никакой победы ни в чем не добиться человеку.
Есть у Василия Зыкова железное правило - никогда не суди себя. Для этого дела государство содержит целую армию судей, платит им хорошо и волю дает большую. Уж они не упустят случая, коли споткнулся. Зачем же хлеб отбирать у господ в мантиях? Разумно всегда оправдывать себя, потому что все твои поступки определены заботой о собственной персоне. Никто не будет делать что-то во вред себе. Разве дурак какой. Значит, что ты ни делаешь, всегда полностью благоразумно.
Умная теория еще и потому хороша, что всегда успокаивает, и тем самым сохраняет здоровье. Ну кто такой нынче Корнеев Арсений Фомич, чтобы перед ним теряться? Кому в жизни-то больше повезло? Бедный богатому - не ровня, а потому никакого значения не имеет, что Корнеев думает или может подумать. Даже знать об этом Зыкову неинтересно. К тому же Василий Павлович видел, Арсений Фомич мало изменился характером.
Впору было бы и уйти, разговора не получилось, но Василий Павлович еще перед встречей надеялся хоть что-нибудь выведать про Анну Ванееву, из чистого любопытства. Почему-то был уверен, что Анна и Корнеев друг друга не потеряли.
- Ладно, - сказал неопределенно Василий Павлович и повторил: - Ладно.
А потом повеселел вроде, даже улыбка тронула губы.
- Может, посидим в кафе? - предложил он. - По рюмашке пропустим. Не встречал кого-нибудь из прежних друзей-товарищей?
Пока был жив Виктор, муж Анны, Василий Павлович в подробностях знал житье-бытье этой женщины. Виктор редко, но приходил к Зыкову. Обычно деньги занимал, правда, небольшие суммы и всегда возвращал. Бывало, Василий Павлович и угостит старого знакомого из доброты сердечной, а хмельной Виктор всю подноготную семейной жизни выложит. Но после его смерти Василий Павлович потерял из виду Анну. Жилье она поменяла. Можно было, конечно, навести справки, большого труда не составило бы. Но был ли в этом смысл?
Однако упоминание в разговоре с сыном имени Анны будто задело какие-то оголенные нервы, за столько лет не сумевшие притупиться, и теперь Василий Павлович не мог упустить возможности, спросил:
- Ванеева-то жива? - и продолжил с деланной усмешкой: - Когда-то мы с тобой никак поделить не могли…
- Жива, - коротко ответил Арсений Фомич.
- Как поживает?
- А как живется на пенсии?
- Если на одну пенсию, то дела плохи, - в голосе господина Зыкова не было жалости или сочувствия, наоборот - некое довольство возникло, словно чужая бедность очень даже его устраивала.
«Да-а, судьба - как палка о двух концах, - с удовольствием подумал он. - Уж больно гордая была мадемуазель. Ставила себя выше всех. Кто нос задирает, тот по носу и получает. Аксиома».
- Чему радуешься? - жестко спросил Корнеев.
- Да не радуюсь! - спохватился Василий Павлович. - А досада берет. Ведь друзьями были. Чего так уж разбежались? Могла бы и позвонить. Так, мол, и так, по старой дружбе выручи. Уж нашел бы работу.
Сочувствие было притворным, Корнеев, конечно же, об этом догадался, но Василию Павловичу было наплевать на его мнение, потому что его охватила жажда справедливости. Он помнит это оскорбительное - «Мразь!» А ведь если бы не он, сумасшедшая наглоталась бы таблеток. Спасти от смерти - разве мало?
- Ладно, говори адрес, - миролюбиво попросил Василий Павлович.
- Я его не знаю!
- Чего ж не спросил?
- Захочешь, найдешь. Все, Василий. Сведения мои о Ванеевой исчерпаны. Мне пора.
И, не подав руки, а только головой кивнув, Корнеев повернулся и пошел по аллее в сторону редакции своего жалкого журнала. Немногого же добился умный да талантливый! Едва ли машину-то имеет. Но гонору сколько! А скромный и тихий Василий Павлович сейчас сядет в свой «мерседес» и включит музыку. Есть разница?
Не задирай нос, коли в кармане пусто. Так и не понял Корнеев, видать, так и не освоил азбучные истины жизни.
По возвращении в редакцию Арсений Фомич, не имея привычки даже пустяшное дело откладывать в долгий ящик, заглянул к редакторам.
- Зайди, - сказал он Игорю и ушел.
Только успел Арсений Фомич устроиться в своем кресле из карельской березы, как в дверь робко протиснулся Игорь и замер у порога.
- Только что с отцом твоим встречался, - начал разговор Арсений Фомич. - Он просил, чтобы я тебя уволил. И, чувствую, не отстанет. Садись.
Арсений Фомич показал на стул рядом с письменным столом.
- Я постою, - угасшим голосом произнес Игорь.
- Что так? - удивился Арсений Фомич.
- Обычно не предлагали садиться.
На вопросительный взгляд начальника дал пояснение:
- Когда увольняли.
- Никто не собирается тебя уволить, Игорь, - заявил Арсений Фомич. - Я только хотел выяснить - сам-то желаешь работать у нас?
- Я? Желаю ли? Да вы представить не можете, как я этого желаю. У вас такой удивительный коллектив! К примеру, Валя… Валентина Гвоздева. Это прекрасный работник. У нее очень даже недурной слог, она знает язык и, что еще важнее, - владеет им. Она умна! Искренне вам признаюсь, я до последнего времени не верил, что бывают умные женщины. Но вышло, что ошибался. И это так приятно, когда вдруг понимаешь, что ошибался. Не только касательно женщин говорю, а в целом. А Валя…
Вдохновенный Игорь, извергая слова, жестикулировал так, что возникло опасение, как бы руку не вывихнул в суставе.
- Не о Вале разговор, - улучив секунду, напомнил Арсений Фомич. - С отцом как-нибудь разберись. Хорошо?
- Вы не увольняете меня?
- За что?
Игорь поднял правую руку с оттопыренными двумя пальцами - с большим и указательным, - словно собрался произвести стартовый выстрел. Да в такой позе и застыл в немоте, явно охваченный мыслями, как пламенем. Арсений Фомич невольно пригляделся к юноше. Летний полотняный костюм висел на нем вольно, потому что парень был худощавым, даже костистым, но не болезненной худобы, а жилистого телосложения, продолговатое, лобастое и заостренное книзу лицо отличалось живостью, от постоянных беспокойных мыслей принимая шалое выражение. «Уж здоров ли умом-то?» - мог подумать сторонний человек.
А Игорь оттого застыл изваянием, что всем сердцем понял, что Арсений Фомич благороднейший человек. Доброта и зло несовместимы. Это азбучная истина. Ни один из тех начальников, с которыми он встречался в жизни и от которых зависела его судьба, не смотрели на него так дружески и с таким пониманием. В голове благодарного Игоря вспыхнула идея, которой он решил поделиться незамедлительно. Нет, она вспыхнула раньше, как он последний раз выходил из этого кабинета, но это не имело значения. Главное - она есть.
- Арсений Фомич, - начал он, - мы должны завести в журнале раздел, в котором будут статьи о правде жизни. «Правда и только правда!». Неплохое название раздела, кстати. Но я о сути. Коротко, в двух словах. Зачем-то мы, люди, выделены из всего животного мира. Звери, птицы, рыбы, рептилии обходятся без души и разума, питают себя, создают потомство, существуют. Значит, душой и разумом человек наделен для чего-то большего, для чего-то очень важного. А это очень важное и есть Зло, семейное, бытовое, общественное, масштабное, вселенское, которое надо победить, иначе - погибель. Вы поняли? Душа и разум даны природой во спасение.
- Игорь, - взмолился Арсений Фомич, - я попросил тебя разобраться с отцом, а не со вселенским…
Но резвый конь узду не приемлет.
- Хорошо, хорошо, - замахал руками Игорь. - Дослушайте меня, умоляю. Что мешает людям жить согласно? Вот ведь главный вопрос для искусства, да и всего человечества. Не разрешив его, люди уничтожат сами себя. Я вижу, как на планете после сокрушительных войн остались двое, их зовут - Каин и Авель.
- Очень интересно, - остановил его Арсений Фомич. - Но можно об этих ребятах в досужий час?
- Конечно, - согласился довольный Игорь. - А с отцом я поговорю.
- Иди работай, Игорь, - как можно мягче попросил Арсений Фомич.
Оставшись один, он покачал головой и засмеялся. Много лет назад, будучи таким же молодым и яростным, он сам горячился подобно. О призвании человека, о добре и зле… И Арсению Фомичу подумалось, что перед ним стоял приблудный из другого времени чувак, которого жалко, потому что он не понимает, в какой реальности оказался. А с другой стороны, очень даже может статься, что никакое время без юродивых не обходится. То уж и не время, а безвременье.
Охваченный большим вдохновением, что тут же заметила Валентина, Игорь ворвался в кабинет и не стал садиться, а прошел между столами к окну.
- Не верю! - проникновенно сказал он и обернулся к Валентине. - Я не верю, что в этом человеке сокрыто Зло.
- В ком?
- У кого я был?
С утра Валентина трепетно ждала от него других признаний. Неужели можно о чем-то другом говорить после того, как они умирали от нежности в одной в постели? Хоть сказал бы, как хорошо им было. Но ему даже в голову не придет. Ведет себя так, как будто ничего особенного между ними не произошло. Прямо сердце замирало у Вали от волнения, а спросить напрямую неловко.
- Мы должны действовать, - твердо заявил Игорь. - Я не успокоюсь, пока не узнаю правду.
- Я готова, - согласилась Валентина. - Я с тобой хоть в ад.
- Будь серьезней, Валентина, - строго заметил Игорь. - Нам надо найти Анну Ванееву.
- Уже нашла, - радостно сообщила Гвоздева.
- Когда ты успела?
- Я у тебя скорая. Есть очень полезная книга - телефонный справочник. Городской. В ней оказалась Анна Семеновна Ванеева. Я позвонила. Ответила женщина, которая назвалась Галей. Выяснилось, что Ванеева предпочла городу деревенскую тишину. Автобус до этого райского уголка идет полчаса. Там еще немного надо пройти через поле, усеянное незабудками.
- Какие незабудки? Ты разыгрываешь меня?
- Сведения, кроме незабудок, точные. А ты видел, Игорек, незабудки?
- Может, и видел. Бывал же на природе. Но откуда я знаю! Цветы ж не называют себя.
- А ведь и мы с тобой могли встретиться на улице и пройти мимо, не зная, как нас зовут. Даже страшно об этом подумать, милый.
- Ну, что за народ - эти женщины! - возмутился Игорь и вернулся на свой рабочий стул. - Им только вздыхать да чирикать, вздыхать да чирикать…
- Я уже не чирикаю.
Валентина без умысла поправила кофточку на груди, чуть спустив вырез, и заметила его напряженный взгляд. «Ага!» - только и успело промелькнуть в голове, как немедленно Игорь насупился и сказал сердито, потупив взгляд:
- Тогда едем.
- Так время же рабочее. Шеф обнаружит.
- Ты права. Что же делать?
- Завтра - суббота. С утра и поедем. Можно спросить?
- Ну, спрашивай.
- Зачем мы едем к Ванеевой?
- Она разрубит узел.
- Какой узел?
- Жизненный, - ответил уверенно Игорь. - Когда отец узнал, что я работаю под началом Арсения Фомича, он переменился в лице. Он мне попытался внушить, что это страшный человек…
- Шеф?
- В том-то и дело! Что он разрушил судьбу женщины.
- Анны Ванеевой?
- Мало того, он якобы толкнул человека на самоубийство.
- Чушь какая!
- Отец не будет со мной откровенничать. И Арсений Фомич не станет исповедоваться. Остается Анна Ванеева.
- А нам с тобой это очень нужно?
- Не знаю, как для тебя, а для меня…
- Для меня, как для тебя, - решительно заявила Валя.
Самым правильным для нее будет, как догадалась, загораться увлечениями Игоря, какими бы наивными они ни были, и во всем помогать. Главное - быть постоянно вместе. Вот и в деревню поедут.
- Сказать, что я придумала на ужин? - дружески спросила Валя.
- Не отвлекайся. Ты должна понять, что мы занимаемся очень серьезной проблемой. Я тебе говорил про Зло?
- Говорил. Я все поняла.
- Возможно создание стройной теории. Пока она только зарождается в голове и похожа на бесформенное облако. Пока только эмоции. Но именно эмоции наталкивают на мысль, а потом уже она формируется в теорию, которая приведет к тому, что люди будут жить в согласии. Архисложная задача перед нами!
- Не мучайся, милый, - заверила Валя. - Мы с тобой классные журналисты и все добудем. Соберемся и поедем. Не забыть вина купить хорошего. Фрукты какие-нибудь. Угостим мадам, - и будто мимоходом, с чисто хозяйской заботой бросила: - И нам бы на ужин вина… Не помешает.
Это была очень рискованная разведка. Аж сердце замерло, будто Валентина ступила на тонкий лед, под которым глубь. Но Игорь согласно кивнул, ужин воспринял как должное. Гвоздевой от счастья хотелось расплакаться. Но она только всей грудью облегченно вздохнула. Как же хорошо, когда хорошо!
В одном Василий Павлович Зыков точно ошибался - своя машина у Арсения Фомича была. И он любил ездить за рулем, но после смерти дочери стала появляться настойчивая, прямо-таки настырная мысль - при большой скорости резко крутануть баранку вправо и затихнуть в искореженном металле возле какого-нибудь бетонного придорожного столба. Это могло вполне случиться. Но Арсений Фомич посчитал, что его легкая смерть стала бы непростительным предательством по отношению к дочери. Кто ее тогда будет помнить на белом свете? Кто будет ходить за могилкой? Кто ее будет любить? И отказался от машины, предпочтя жить и нести боль.
После работы Арсений Фомич решил дойти пешком до метро. Шагая по сухому тротуару, по которому легкий плутающий ветер гонял первые опавшие листья, Арсений Фомич думал о том, что Анна Ванеева без умысла, без всякого со своей стороны хотения, а просто мимоходом занесла в душу малое зернышко, которое пустило еще пока робкие корешки.
Арсений Фомич догадывался, как стремительно может распуститься ветвистое дерево под названием - воспоминания. Он приучил себя не думать о прошлом, потому что это думанье непременно приведет к разбирательству, что да как случилось, как должна была жизнь проистечь, да почему не тем руслом пошла. Вопросы полезут друг за другом, ответить на них трудно, да и ни к чему запоздалое понимание. Пустая трата времени. Но вот побежал же на встречу с Василием Зыковым. А причиной такой ретивости как раз и была еще неосознанная тяга что-то прояснить в прошлом, как бы этого не хотел господин Корнеев. Другого резона не могло быть.
Стоит возникнуть одному вопросу, как за ним потянутся другие. И несть им числа.
Игорь не принадлежал к тем робким людям, что избегают сложных вопросов, опасливо откладывают на завтра, а потом и вовсе забывают, если без ответа можно прожить. Нет, Игорь Зыков не останавливался на полпути, а настойчиво шел вперед и распутывал самые сложные узлы, чего бы это ни стоило. Для него истина была дороже покоя.
Благодаря все тому же дару редкой проницательности, которым щедро - как оценивал сам - его снабдила природа, Игорь при знакомстве с любым человеком тут же составлял мысленный портрет, достаточно было поговорить минуты две. Его огорчало то, как люди просты, как схожи их желания, устремления и взгляды. Корнеев был исключением, что-то за ним таилось, Зыков это остро чувствовал.
- Арсений Фомич просто приличный человек, - рассудила Валя, когда мыслитель выложил это свое соображение по окончании рабочего дня уже на улице. - И нет за ним никаких фокусов. Культурный, вежливый, порядочный человек.
- Как ты ошибаешься! - с глубоким огорчением отметил Игорь.
- Слушай, - Валя взяла его под руку. - Я заметила, ты сегодня ни разу и ни в чем не согласился со мной. Все время перечишь. Почему?
- Я перечу? - удивился Игорь. - Не может быть!
- И все мы о других, - продолжила Валя. - А о нас нечего сказать?
- О нас? - повторил Игорь.
Она даже не представляла, каким большим потрясением для него была прошедшая ночь. Собственно, он весь день не забывал о Вале, но было страшно заговорить вслух о том, что с ними произошло и что за тем последует. Уж лучше занимать себя другими мыслями, тоже очень важными, но не столь болезненно острыми.
- Если я настырная, пристаю, а тебе это не нужно, так и скажи, - заявила Гвоздева.
Ему хотелось крикнуть, что дело не в этом, не в приставании, но он сдержался. Это замечательно, что Валя пригласила к себе, ему совсем не хотелось расставаться с ней. Но все дело в том, что слишком уж все хорошо складывается между ними, отчего ему все время кажется, что он идет по жердочке. Жердочка гнется, вот-вот сломается, и он окажется в луже. Там, внизу, самая настоящая лужа с тиной и лягушками. А кому хочется оказаться в луже?
- Не настырная вовсе, - буркнул Игорь, смутившись. - Я не потому…
- Что не потому?
- Себя так веду.
Они шли по той самой аллее, на которой в тот же день встречались Корнеев и Зыков. Благо, что Игорь об этом не знал, а то моментально стал бы искать некий знак судьбы и надолго отвлекся бы от темы, которая единственно интересовала Валю. Попали они на аллею потому, что через нее ближе к остановке автобуса, который довозил прямо к дому Вали. Можно было проехать и с пересадкой, но молодые люди предпочли прогулку. И погода к тому располагала. Было безветренно, небо наполнилось облаками, высвеченными вечерним солнцем, которое уже сошло за дома. Оно и было, и не было его. Оттого, может быть, и возникало ощущение, что природа грустит, будто ей жалко расставаться с летом, она бы еще и потянула время, но деваться некуда, сроки подпирают, надо переходить на осенний режим.
- Ну так скажи, - попросила Валя, очень даже желая узнать, почему он так ведет себя.
- Я не верю… - пробурчал Игорь.
- Кому не веришь? Мне?
- Да нет! Наверно, не тебе. Я тому не верю, что произошло.
- Как не веришь? - изумилась Гвоздева. - Думаешь, приснилось?
- Не приснилось! Тут другое. Я все думаю, почему так случилось. Мы едва знаем друг друга.
- И почему случилось? - хмуро уточнила она.
- Не обидишься?
- Нет, говори.
- Пожалуйста, не обижайся.
- Сказала же, не обижусь.
- Так вот. Да, я весь день об этом думал. У нас с тобой случилось, потому… Как бы сказать точнее. Потому случилось, что ты из любопытства…
- Что из любопытства?
- Ну, пригласила. И все дальнейшее… Бывает так. Я читал. Женщины очень любопытны. Тебе я показался наивным. Недотепой, проще говоря. И ты решила испытать.
- Не пойму я чего-то.
- Как же точней-то! Ты несерьезно была со мной. Вот что я хочу сказать. Из какого-то такого озорства, что ли.
- Не замечала, что я такая озорница. Ну, дальше.
- Это я предположительно. Женщины любят, чтобы у них жертвы были. Они превосходства хотят. Переступить через мужчину - приносит им некое удовольствие. Это в женской природе заложено. Я читал об этом.
- Забавно! Значит, поиграла я с тобой, как кошка с мышкой?
- Но у меня и другая мысль возникла рядом с этой.
- Еще и другая? Ну же!
- Я вижу, ты расстроилась. Это от моего косноязычия. Я не привык говорить на такие темы. Но я ни в чем тебя не упрекаю. Этого и быть не может! Я только объяснить хочу… Больше себе, наверно.
- Другая-то мысль о чем?
- Она о том, что ты собой пожертвовала из жалости…
- Как это? - обомлела Валя и даже остановилась.
- Да очень просто. Ты хотела, чтобы мне хорошо было. И только. Но все потому же, все по той же причине. Я показался тебе рохлей, неудачником…
- Слушай, Игорь.
- Да.
- Что у тебя в голове?
- Как что? Мозги.
- Что-то уж я сомневаться стала. Это я тебя пожалела, бедненького, и потому ласкала в постели? Так, что ли?
- Для меня этот разговор трудный…
- Раз уж начали, закончим. Ты же унижаешь меня… Хоть понимаешь?
- Я унижаю? Да чем же?
- Не гляди же на меня как ягненок. Робких да несчастных вон сколько! И всех я готова пожалеть?
- Не думал я так! - закричал он. - Как ты можешь такое говорить?
- А я ведь, хороший мой, до тебя любви-то не знала. Девчонкой замуж выскочила. Что я понимала? А когда он стал меня бить, мукой было с ним. Вспомнить страшно.
- Прости, не надо, - старался остановить ее Игорь.
Иной раз Валентина и смолчать могла, язык придержать, но ее благоразумия надолго не хватало, от воздержанных чувств потом страдала, легче было, когда выплеснется вся, выговорится. А на этот раз так уж захотелось ей, чтобы Игорь понял, какая она по сути своей, что вывернула душу - смотри!
- Ведь не чучело, не дура какая, - говорила Валя. - Замечали, ухаживали. А я все своего урода не могла забыть. Прямо вся в комок зажатая была от страха. А тебя встретила - и растаяла. Сразу поняла, что ты не обидишь. Еще одной обиды я не выдержу. Я такого человека искала, на край света, казалось, отправилась бы, а он сам ко мне в кабинет пришел. Наверное, ведь, и не знаешь, сколько мужчины обижают женщин. А нельзя, нельзя!
- Ты права, права…
И прежде знал, а в эту минуту Игорь прямо-таки возвышенно чувствовал, насколько не способен обидеть женщину. Это стало бы срамотой для него, если бы обидел. С такой срамотой и жить-то невозможно. Тут же представились неведомые злодеи, которые грозили отрубить пальцы, если Игорь не ударит женщину, и он предпочел положить руку на плаху под топор. Молча, спокойно, чувствуя в душе только благородство и презрение к мучителям.
- Не думал я о тебе дурно, - не успокаивался Игорь. - Зачем же говорить то, чего не было? Все-то дело совершенно в другом. Я боялся, что вот случилось что-то очень важное, да тут же кончится. Уже было…
- Что у тебя было?
- Я хочу быть с тобой откровенным. До конца. Только нужно ли?
- Да как не нужно? Я все о тебе хочу знать.
- И я хочу, чтобы знала. Правда, это сложно. Иногда я сам себя не понимаю, и мысли свои, и поступки бывают… Ну, в общем… Ладно.
Оказалось, не так просто рассказать о горьком любовном опыте, который достался Игорю. Он долго молчал, глядя под ноги, Валя не мешала собраться с духом. Потом Игорь посмотрел в глаза подруге и увидел в них одно только расположение к нему. Это его сильно поддержало.
И он поведал историю о том, как в десятый класс перевелась из другой школы девочка. Звали ее Жанной. Игорь влюбился, как только увидел. Высокая, стройная, с милым круглым лицом, всегда с улыбчивым, озорным выражением. После школы Игорь поступил в университет на журналистику, она выбрала модельный бизнес. Папа ее был в этой области начальником. Молодые люди друг друга не потеряли, встречались. Даже стали думать о женитьбе. Отец Игоря уже имел свой бизнес, так что родители Жанны явно радовались за дочь. Но Игорь начал замечать, что Жанна стала худеть. Объясняла это тем, что сохраняет форму, к тому времени она уже выходила на подиум. Кто придумал, что обтянутый кожей скелет - это и есть женская красота? Жанна просто панически боялась пополнеть, ела только овощи и фрукты. Могла позволить вареную рыбу или куриную грудку без соли. При этом занималась спортом шесть дней в неделю - часовые тренировки в фитнес-центре. Изматывала себя до того, что на пороге квартиры Игорь подхватывал ее на руки. Она прямо-таки валилась с ног. Игорь видел, как из цветущей девушки Жанна превращалась в мумию. Сухая кожа, впалые глаза, лишенные прежнего блеска, веселости, секущиеся волосы. Он забил тревогу, говорил с ее родителями. Но не понятно было, о чем они думали. Возможно, только и мечтали сделать ее мировой знаменитостью и получать много денег. Будь они прокляты, эти деньги! Жанна стала жаловаться, что постоянно мерзнет, начались мышечные спазмы, сердечная аритмия, постоянная слабость. Что Игорь только не делал! Как только не убеждал! Но еда стала ей противна, организм отвергал пищу. Могла съесть в день два яблока и все. Кончилось тем, что попала в больницу. Но врачи уже не могли помочь. Они развели руками - анорексия. Мол, надо было начать лечение раньше. И успокоили Игоря тем, что эта болезнь занимает первое место по смертности среди психологических заболеваний, так что все, мол, в порядке вещей. Жанна умерла.
К своему удивлению, Валя заметила, что за время долгого монолога Игорь не сделал ни одного жеста. Руки его были опущены вдоль тела, а голова потуплена. Должно быть, так он шел за гробом своей возлюбленной. Да и говорил об этой истории без обычной своей живости, а даже монотонно, научно, что ли, видать, начитался литературы о болезни под названием анорексия.
Других знакомств с женщинами в жизни Игоря не было. Жалкий любовный опыт убедил его в том, что хорошего ждать не стоит. Он уже не искушал судьбу и не искал приключений на свою голову. Стал избегать знакомств с девушками, находя в жизни множество других забот, главною из которых стала поиск ответов на вечные вопросы, иначе говоря - усердствовал в философии.
Стремительно возникшую близость с Валей пока не объяснил для себя, но почему-то не хотелось разбираться. Так бурный вешний ручей подхватывает щепку и несет. И не думает щепка, куда ее влечет поток, кружа и покачивая. И дело не в том, что она, щепка, не умеет думать. Если бы и умела, не стала бы утруждать себя напрасно, потому что от этого ничего не изменилось бы. Что она может? Ничего. На берег не выскочит. Против течения не попрет. Это сравнение Игорь нашел очень удачным и успокоился. Его тоже понесло потоком, и он сопротивляться не будет, потому что ему хорошо.
А ведь что происходило на самом деле? Два одиноких человека, глотнувших в жизни горького опыта, изголодавшихся по ласке, по нежности, по любви, случайно нашли друг друга и не могли нарадоваться.
Наутро, весь последующий день, а затем и в наступившую субботу Игорь никак не мог освободиться от чувства самодовольства, хотя в этом было что-то зазорное. Но что было делать? Сам не ожидал, что в нем столько мужской энергии. Это переполняло его торжеством и гордостью.
Великое благо, что на земле существует гравитация, иначе переполняющие чувства вознесли бы Игоря как воздушный шар и понесли бы неведомо куда вместе с облаками. А так он, благодаря гравитации, оставался с Валей, тоже изрядно одуревшей от счастья.
Ранним субботним утром они проснулись одновременно. Вале очень не хотелось вылезать из постели и бежать на автовокзал, чтобы ехать в деревню, где проживает Анна Ванеева. К этой женщине у нее не было ни малейшего интереса, зато побыть еще сколько-то с Игорем очень хотелось. Валя обняла его, привлекла к себе.
- Нам пора ехать, - сказал Игорь.
- Куда торопиться? - обиженно спросила Гвоздева. - Не исчезнет, думаю. Копается в огороде. Застанем.
Но Игорь был неумолим, он уже спешил, будто не было для него важнее дела. Ополоснулся в душе, оделся, обулся, позавтракал спехом, прихватил неизменную кожаную сумку на длинном ремне и стал нетерпеливо топтаться у порога, как нервный скаковой конь на старте.
На вокзале ожидать автобуса не пришлось, угадали на рейс минута в минуту, и места достались, сели рядом, Валя пропустила Игоря к окну и доверительно притиснулась к нему плечом. А он достал из плоской сумки томик в мягкой обложке и углубился в чтение. У девушки прямо глаза на лоб полезли. Она локтем ткнула Игорю в бок.
- Ты что? - с ужасом прошептала Валя.
- Что такое? - испугался он.
- Чего книжку достал?
- Я всегда в автобусе или метро…
- Он всегда, видите ли! - возмутилась Гвоздева. - Как можно? С любимой девушкой едешь! Это же неприлично.
- Да? - осмысливал Зыков, но расставаться с книжкой ему явно не хотелось.
Стало жалко его, растерянного, и Валя смягчилась.
- Чудной ты у меня! - весело вздохнула она.
- Хочешь сказать, с тараканами в голове?
- Нет! Ты самый умный из всех, кого я знаю. Самый лучший, самый красивый, самый сильный, самый-самый…
Шепот ее звучал искренне, в глазах не было ни капли притворства, а только обожание. Игорю даже захотелось скромно заметить, что она преувеличивает его достоинства, но желание это быстро истаяло. Зачем женщине перечить?
Оставшуюся часть пути они проехали, болтая о незапоминающихся пустяках, вышли на нужной остановке и увидели деревню на круглом холме.
- На таких возвышениях строили замки, - заметил Игорь.
- А как скажем этой женщине, кто мы такие? - перевела разговор на практическую плоскость Валя, первой двинувшись по дороге, проходившей через поле.
- Я не думал, - пожал он плечами. - А надо объяснять?
- А как? Свалились на голову - здрасьте! Она же спросит.
- Скажем, что пришли поговорить, узнать кое-что.
- Ну да! Не вы ли наша тетя?
- Что ты предлагаешь? - растерялся Игорь.
- Скажем, что мы журналисты. Покажем документы. Пишем, мол, статью о пенсионерах. Пойдет?
- Это же неправда.
- Что тут такого? Все понемножку врут.
- Я не вру.
- Никогда-никогда? - удивилась Валя.
- Никогда.
- Не может быть! Совсем же без этого нельзя.
- Если я соврал, - возразил Игорь, - кто-то и не заметит, но я-то сам знаю, что солгал. Вот этого стыда я не хочу. Поняла?
Еще бы! Уж как она понимала его, так и понимать-то невозможно. Валя обняла Игоря, поцеловала. Стояли посреди вспаханного поля, среди черных, еще не просохших комьев земли на узкой светлой полоске дороги и целовались. При этом Валя мысленно клялась, что никогда, ни в чем, даже единым словом не обманет любимого человека. Но совсем-то уж не врать - свыше ее сил. С другими все-таки будет лукавить, но не с ним.
- Наши предки, - отдышавшись после долгого поцелуя, сказал Игорь, - перед посевом вели жен в поле и обладали ими, чтобы урожай хорошим был.
- Я готова, - скромно призналась Валя, - ради урожая.
Посмеявшись, пошли под руки. А при входе в деревню встретили изрядно выпившего мужичка, который с великим подозрением уставился на незнакомых людей.
- Где тут дом Анны Ванеевой? - спросила Валя.
Мужичок, малый ростом, худой, как обглоданная кость, и сильно испитый, криво усмехнулся и стал еще более неприветливым.
- Ага, дом ищут! Какой дом? Халупа. Одна в деревне такая. А хозяйка - фу-ты ну-ты!
Тут мужичок завилял задом, руками задвигал, изображая кого-то.
- «Извольте выйтить!» «Просю вас»… Барыня! Я ж верну… На лекарство ж… Скупердяйка!
Теперь стало ясно, какую тяжелую обиду нес в себе мужичок - ему не одолжили на выпивку, и допустила эту несправедливость явно хозяйка халупы, то есть Анна Ванеева. Воспитанный русскими классиками, которые так много слез пролили о мужике, Игорь полез в карман, но Валя потащила его дальше, потому что давать на выпивку алкашу считала дуростью. Мужичок остался в одиночестве, выкрикивая бессвязные матерные слова.
В огороде копалась бабка, две девчушки от колонки несли ведро с водой, пацан с горки катил на велосипеде, стоя на педалях, посреди улицы брела собака - так выглядела дневная жизнь деревни. Народ, видимо, был в поле, в лесу, кто-то и в город подался.
Дом признали сразу. Он был стар и не ухожен, во всем, что открылось глазу, хозяйской руки не чувствовалось. А когда нет хозяйской руки, строения принимают сиротский облик, обретают они обреченность и печаль, как тяжело больной человек без врачебного присмотра.
А на широком крыльце под навесом сидела в шезлонге женщина в ярком, с крупными цветами шелковом халате. За ее спиной на бревенчатой стене висела циновка, расписанная на японский манер. Под ней стоял небольшой круглый столик со стеклянной столешницей, при нем стул. На столе возвышалась старинная ваза, явно дорогая, наполненная фруктами, рядом пристроились пузатый немалого размера чайник, чашка на блюдце и явно антикварная кружка с торчащими бумажными салфетками. Женщина держала на коленях раскрытую книгу.
Наклонив голову, она уставилась на неожиданных гостей поверх очков и молчала. Игорь поздоровался. Валя решила не мешать ему, пусть командует. Посмотрим, как он справится со своей щепетильной честностью. Она тут же наговорила бы чего-то, наплела бы с короб. Дипломатия ж нужна. Как без нее?
- Здравствуйте! - ответила женщина.
- Вы Анна Ванеева? - спросил Игорь.
- Анна Семеновна Ванеева. Да. Как вы нашли меня?
Игорь махнул рукой в ту сторону, откуда они с Валей пришли.
- Старик подсказал. Пьяненький.
- Тишка? Только какой же он старик, если ему чуть за сорок?
Женщина сняла очки, подобрала дужки и держала в кулачке.
- Но я не о том спросила, как в деревне нашли. Мой адрес никто не знает.
- Как ее зовут? - обратился Игорь к Вале.
- Галя, - ответила Валя, держась бесстрастного нейтралитета.
- Ах, Галя! - понятливо воскликнула женщина. - Милая соседка, бывшая… Ну-ну. Значит, она вас прислала? Позвольте полюбопытствовать - зачем? Неужели по поводу ремонта? Выходит, я зря дурно о ней подумала.
- Не она прислала нас, мы сами, - ответил Игорь.
- А я уж подумала, - вздохнула женщина, и лицо ее опечалилось. - Размечталась.
С первой минуты Игорь с жадным интересом отнесся к этой женщине, отметив про себя, что она удивительно располагает к себе, даже непонятно - чем, но сразу возникает ощущение, что в этом человеке много доброты. Игорь читал, что с возрастом все пороки выступают на лице. Если это правда, то перед ним сидела женщина, которая явно и толику зла не сделала в жизни, а вот ее могли обижать, в участливо приветливых глазах немало накопилось глубинной печали. Игорь даже подумал, что эти глаза напомнили мамины, когда она притихала от боли в груди.
- Нам очень надо было видеть вас, - продолжал Игорь. - Но прежде хочу представиться. Меня зовут Игорем. А это Валя, моя невеста.
Он же совсем недавно говорил, что никогда не врет. У Вали прямо сердце захолонуло, будто ледяной водой облили, а потом жарко стало. Невеста! Неужели ей, невезучей, судьба улыбнулась? А если ошиблась? Если переиначит, отберет счастье, мол, извини, не тебе хотела дать, ошиблась адресом. Нет, нет, не надо, чтоб перепутала!
- Уж не знаю, зачем я вам понадобилась? - мягко сказала Анна Ванеева, вставая. - Ну, раз пришли, так будьте гостями. Я чаю приготовлю…
- Не надо чаю, - запротестовал Игорь. - Ничего не надо. И вы сидите, сидите. Мы тут и поговорим на крыльце. Этот разговор может быть долгим, тогда и чаю попьем. А может быть коротким. Я только назовусь…
- Я запомнила, - улыбнулась Анна Ванеева. - Вас зовут - Игорь, а вашу невесту - Валя. Видите, какая у меня славная память!
- Я хотел назваться полностью - Игорь Васильевич Зыков.
Анна Ванеева закусила зубами кончик дужки очков. Какое-то время молчала и повела взглядом на Игоря.
- Сын?
Игорь кивнул, жестом попросив Валю, чтобы она поднялась на крыльцо. Та покорно подчинилась и села на стул, оказавшись сбоку от хозяйки. Обычное же слово в ряду других - невеста. Но каким волшебством, оказывается, обладает оно, когда сказано не о ком-то, а о тебе. Прямо душа преобразилась, будто черное вспаханное поле, которое недавно пересекали, враз и густо покрылось яркими цветами. И сладко же бывает жить!
- Как родитель? - спросила Анна Ванеева, и было видно, что вышла из своей задумчивости, в которую ввел ее Игорь, назвавшись сыном Василия Павловича Зыкова. - Во здравии?
- Все у него хорошо, - сказал Игорь, поднявшись на крыльцо и устроившись на верхней ступеньке.
Он оказался с другого бока от хозяйки. Стоило голову повернуть, и он близко видел милое лицо Анны Семеновны. А оно было милым, трогательно милым. Вот, наверно, точное определение. Если пороки безобразят лица, то с возрастом добрые люди становятся красивей. Эта мысль Игорю понравилась, и он остался доволен своей безошибочной проницательностью.
- Один у него? - спросила Ванеева. - Сестра? Брат?
- Ни сестры, ни брата нет. Я только сейчас подумал, как было бы славно, если бы у меня была сестра. После мамы мне очень не хватало сестры.
Посмотрев внимательным, чисто женским оценивающим взглядом на Валю, Анна спросила:
- А теперь уже не так?
- О, да! - подхватился Игорь. - Вы совершено правы. Вообще-то, мы с Валей уже стали мужем и женой. Осталось справить документы. Но это формальности!
Женщины переглянулись, Валя изобразила на лице ужас от наивного откровения Игоря, а Анна Ванеева понятливо улыбнулась. Ей все больше нравился юноша.
- Вы знали мою маму? - с надеждой спросил он.
- Нет, не знала. Слышала от мужа. И только хорошее. Он был в приятелях с твоим отцом.
- Мама была замечательной…
Как только Игорь назвался, Анна Ванеева сразу вспомнила случай на кухне. И у нее должно было бы возникнуть неприязненное чувство к этому долговязому тощему юноше с шалыми - как показалось ей - глазами. Но этого не произошло только потому, что она признала в нем безобидного чудака, открытого и непритворного. Василий Зыков был скрытен и жесток.
- Но вы были знакомы с моим отцом. А раз вы знали моего отца, значит, - вы та самая Анна Ванеева, а не какая-то другая. Однофамильцев много…
- Если я та Анна Ванеева, то чем уж так интересна вам?
- Меня занимает не столько сама Анна Ванеева, сколь… Ой, простите! Я вовсе не хотел сказать, что вы не интересны. Я сразу почувствовал, что вы сами по себе интересный человек. Поверьте моему опыту - это означает только одно, - он поднял указательный палец и застыл, в этот момент осознав, что и знать-то не знает, что это означает.
- И что же? - спросила Анна Ванеева.
Кроме всего положительного, что знал о себе Игорь, была у него одна отвратительная черта - всегда торопился с выводами. А это же самая глупая привычка, когда в мире все изменчиво. Как можно что-то утверждать, чему-то оценку давать, если через минуту уже все не то, что было. Сказал, к примеру, - какой сегодня солнечный день! Это же вывод, оценка дня. А через минуту налетел вихрь, нагнал тучи, сыпануло градом сверху, что картечью. Вот тебе и солнечный день! О человеке еще сложнее делать какие-то выводы. Игорь сам за собой замечал, сколь много раз меняется на дню. Да это и хорошо! Ведь тем люди и живы, что друг друга постигают и постичь не могут. Камень с камнем лежат рядом - покой да благодать. А человек с человеком разве усидят бок о бок, сохраняя каменное спокойствие, тут же и возникнут отношения - или притирка, или раздор, - размах велик от ненависти до любви.
Видя, что Игорь явно заблудился в своих мыслях, Валя скромно кашлянула в кулак, чтобы обратить на себя внимание, и сказала обернувшейся к ней Анне Ванеевой:
- Мы собственно сотрудники Арсения Фомича. И пришли…
- Он вас прислал? - чего-то испугалась Анна Ванеева. - Зачем?
- Он нас не присылал, - включился Игорь. - Арсений Фомич о нашем визите ничего не знает. И, пожалуйста, не говорите ему, что мы приходили. Скажите, мы поставим вас в затруднительное положение, если попросим рассказать об Арсении Фомиче?
Анна Ванеева посмотрела на Игоря и невесело улыбнулась.
- Мы увиделись с Арсением Фомичом днями на похоронах старого журналиста. А до этого я не видела его с конца шестидесятых годов прошлого века. Изрядный срок? И чем я могу быть полезна?
Она перевела взгляд на Валю.
- Да я, собственно, не знаю, - вздохнула Гвоздева и виновато посмотрела на Игоря, которому очень сочувствовала.
- Вот я и пытаюсь все разъяснить, а вы не слушаете, - вскочил Игорь.
- Ну, так я слушаю, - Анна Семеновна откинулась на спинку шезлонга.
- Нам и надо знать, каким он был в молодости, - заявил Игорь и продолжил: Представьте себе - небо затянуто размытыми облаками. Если человек впервые увидел небо, то подумает, что оно такое на самом деле. Всегда! Он думает, что небо невыразительно тусклое. Но вдруг в каком-то месте облака раздвигаются, становится видна подлинная синева неба. Он поражен. Он догадывается, что за тусклой пеленой прячется нечто неизмеримо большее. Несравнимо большее! -
Естественно, Игорь не стоял на месте. Он сбежал с крыльца, отошел от женщин и старательно изображал человека, который впервые увидел небо, сперва - в облаках, а потом - при солнце. А за калиткой остановился Тишка и смотрел, разинув рот, на бесплатный спектакль. Из слов он, конечно, ничего не понял, да и не пытался вникнуть, его занимал один вопрос - неужели парень успел назюзюкаться? Смущали смирно сидевшие женщины. Если бы они тоже базарили или визжали от веселья, то Тишка не сомневался бы, что попал, куда надо. На всякий случай остался на месте.
- Теперь вы поняли меня?
- Не очень, - призналась Анна Семеновна.
- Игорь говорит о нашем шефе, - догадалась Валя и стала толковать женщине. - Ему показалось, что Арсений Фомич…
- Он скрывает себя! - воскликнул Игорь, радуясь точности возникшей мысли.
- Зачем ему надо скрывать себя? - удивилась Анна Ванеева.
- В том-то и дело! Вот и Валя спрашивает - зачем? Пока не знаю.
- Возможно, я не стал бы вас беспокоить, - продолжил Зыков, - но у меня был разговор с отцом. От него-то и узнал о вас.
- И что же ваш отец говорил обо мне?
- Отец сказал, что Арсений Фомич очень плохо поступил с вами. Я не стал бы говорить об этом, но я не поверил. Арсений Фомич не мог поступить дурно. Может быть, я только затем тут и оказался, чтобы убедиться, что не мог.
- А если я скажу, что мог?
- Я не поверю вам.
Удивленно ударив в ладошки, Анна Ванеева засмеялась.
- Вот здорово! Он не поверит!
- Нет, нет, не надо, чтобы он поступал дурно! - вскрикнул Игорь и замахал руками.
Боже ты мой! Как давно это было! Под старыми дуплистыми тополями два человечка казались крохотными. Они стояли среди гигантов, которые будто раздвинулись, уступив им узкую аллею. Великаны молча смотрели с высоты, заинтригованные тем, что происходило между молодыми людьми. А они молчали. Анна смотрела в глаза Корнеева. Она ждала, что суровые, железного холода глаза Арсения потеплеют, наполнятся веселостью, и он скажет, что пошутил, хотел проверить ее. Но Арсений стоял и ждал, когда уйдет она. Он не мог уйти первым, не мог повернуться к ней спиной. По аллее спешил к ним Вася Зыков.
- Прощай! - сказала Анна Арсению, потеряв все надежды, повернулась и пошла, стараясь не потерять сознание.
Слезы текли по лицу помимо ее воли. К мокрым щекам прилипали крупные хлопья тополиного пуха.
Это и была та минута, которая поделила жизнь на две неравные доли - «до» и «после».
- Успокойся, Игорь, - сказала Ванеева, вернувшись из своего прошлого и грустно улыбнувшись. - Он поступил честно. Твой отец не понял его поступка. Не сердишься, что я перешла на «ты»?
- Да я рад, - прижал Игорь широкие ладони к груди. - Дело ведь в том, Анна Семеновна, что я изучаю Зло.
Женщина посмотрела на Гвоздеву, словно та была переводчицей иноязычного гостя, и спросила:
- Что Игорь изучает?
- Зло, - коротко ответила Валя и потупила взгляд, сдержав улыбку.
Вопрос Игорь услышал и не мог промолчать, поднимаясь по ступенькам крыльца с остановками, стал растолковывать женщинам, что люди только и делают, что ссорятся, начиная с детского сада, а то и раньше, все чего-то делят, да не разделят, соседи не ладят между собой, на работе - склоки, то и дело возникают войны, оружия наготовили, того гляди, Земля не выдержит и полетит в тартары. Вот чем все кончится.
- А мне всех жалко, - прижив ладонь к сердцу, признался Игорь. - Нельзя так дальше. Человеку яблоко на голову упало, и он отрыл закон тяготения. И тут есть какое-то простое решение, когда все поймут, что нельзя так жить, нельзя. Нужен покой на всей Земле. И тогда можно договориться, как жить дальше.
Глядя на Игоря, Анна Ванеева невольно вспомнила другого юношу. В доме Касьяныча возник как-то разговор о том, кто чего больше всего хотел бы в своей жизни. Кто-то мечтал объехать мир, кто-то желал слетать в космос, кто-то написать книгу. А молчавший в общем гомоне Арсений, дождавшись тишины, негромко сказал: «Жить стоит, если есть за что умереть». И Анна уже ничего больше не слышала, а все думала, как это верно и важно. Потом полночи не спала, а все мысленно разговаривала с Арсением, и было между ними огромное понимание.
И столько лет спустя снова перед ней стоял наивный чудак, который верил, что люди на земле могут обжиться в согласии. Если за столько веков не удалось, не поздно ли?
За кустами разросшейся малины Тишке стоять надоело. Он уже усек, что пьянка ему только померещилась. Оттого потерял всякий интерес к этим людям, смачно плюнул и сказал:
- Уроды!
Он не понимал, как можно так много говорить на сухую глотку. И который раз поплелся по единственной улице деревни в поисках удачи, хорошо зная, что никого не встретит, а если и попадется кто чудом, так чарку не поставит. Люди отвернулись от него. Но сидеть у себя в холостяцком доме было еще хуже, в таком разе надежда вовсе покидала Тишку. Когда-то в школьном хоре он пел: «Кто ищет, тот всегда найдет». И он шел, ненавидя людей…
Гости ушли довольные только тем, что познакомились с хорошим человеком, как определил Игорь. Никаких сведений о своем шефе от Анны Ванеевой не получили, да иначе и быть не могло. Юноша по имени Арсений остался и живет в ее памяти, в ее молодости, и никому она о нем не будет рассказывать после стольких лет молчания, потому что можно поделиться последней горбушкой хлеба, а любовь на куски не разломишь.
Но этот странный визит не выходил из головы. С виду вроде бы вполне приличные люди, воспитанные, вежливые, да и не такие уж приставучие, хотя и журналисты. Но чего они хотели, так и осталось непонятным. По телевизору на днях показывали двух молодых женщин, которым пенсионеры сами отдавали свои сбережения, «гробовые». Правда, чаяли выгоду иметь. Так ведь как те женщины выглядели! Никогда не подумать, что проходимки. А грабили нищих. Анна Семеновна нынешних людей опасалась. Надо бы повидаться с Арсением. По телефону разговора не получится, а при встрече ясно будет, стоит рассказывать о гостях или лучше промолчать.
Даже удивилась, как легко это намерение далось. Пока собиралась, много было отваги, даже в автобусе ехала в полной решимости, но как вышла на вокзале, так присмирела и в растерянности побрела вдоль канала, который в этом месте вытянулся прямой линией. Очень ли обрадуется Корнеев ее приходу? Что ему до этих гостей? И так ее сомнения смутили, что Анна Семеновна присела на скамью из толстых брусьев без спинки и уставилась на уток.
С той стороны канала мама с малышкой бросали им куски белого хлеба. Утки налетали, хлопая крыльями, хватали, отплывали в сторону, глотали, задрав головы, и снова бросались за халявой. Вот же обжоры! Пора бы им на юг собираться, да не могут они отказаться от дармовой еды. Вот и остаются до поздней осени, пока канал не затянет льдом. Куда они потом деваются, Анна Ванеева не знала, но не любила городских уток. Неправильные какие-то, отступники от своей утиной породы. И не дикие, и не домашние.
Видимо, хлеб кончился, и мама с малышкой пошли дальше прогуливаться. Утки поплыли за ними, но скоро усекли, что зря утруждают себя, и отстали. Анна Ванеева отвернулась от них и уставилась на небо. Уже с неделю погода стояла исключительно солнечная, если и появлялось какое-то облачко на небе, то заблудшее, нарушающее порядок. За таким облаком и стала следить она от нечего делать, заприметив его на подходе к солнцу. Анна Ванеева загадала, что если солнце и облако сойдутся, то пойдет на встречу, а если нет, то не судьба, значит.
Да задумалась, а как вскинула глаза к небу, там облачка не оказалось.
- Боже ж ты мой! - воскликнула Анна Семеновна вслух.
Видать, рассеялось как дым и до солнца не добралось. Вот теперь и гадай, что делать? Она в большой растерянности поднялась и побрела вдоль канала по ущербленной дорожке в сторону шумной улицы, за которым теснились как бетонные глыбы многоэтажные дома. В одном из этих ульев жила в одиночестве старая знакомая, когда-то работавшая уборщицей в детском саду. Звали ее Людмилой, и было ей под восемьдесят лет. Если еще жива, навестит старуху, все не попусту приехала в город.
К тому же от нее можно позвонить Арсению. Вдруг он занят.
А Людмила та когда-то рассказала Анне, что ее семья оказалась под немцем в годы войны, родителей расстреляли, как советских активистов, а две сестры остались живы. Чтобы младшая сестра не умерла с голоду, старшая продала ее в батрачки. Приехали на санях двое мужиков в тулупах - очень страшными они показались девушке, выгрузили три мешка картошки и увезли Людмилу на хутор. Один из этих мужиков был отцом второго. Без тулупов они оказались не такими страшилами. Так вот младший стал жить с ней, спать в одной постели. Ей только исполнилось пятнадцать лет.
Теперь Людмила, будучи верующей, отмаливает в церкви свой грех прелюбодеяния.
- Да чем же грешна? - подивилась в свое время Анна.
- Как чем? Жила-то не в законном браке.
- За три мешка картошки купили, да еще и грешна!
- Может, за три. Может, какие деньги дали. Хотя какие тогда деньги были!
После войны сожитель все-таки расписался с ней, видимо, привык к тихой да проворной Людмиле. Подались они в город, там он устроился на работу, долго жили в семейном общежитии, а потом и квартиру получили, поскольку детей не было - однокомнатную. Теперь уже мужа не было.
Вот к этой Людмиле и шла Анна Семеновна.
Стены с выцветшими от времени обоями, один узкий диван, который, по видимости, и сдвинуть-то нельзя, тут же развалится, окно без штор - убогая комната. Но чисто и опрятно, все-таки весь век хозяйка работала уборщицей, оно и видно. Сама Людмила в тапках на босу ногу, в новой юбке и довольно кокетливой кофте приветливо смотрела на гостью.
- Хожу вот, красуюсь, - сказала она, и одернула руками кофту. - В церкви давали, да не постыдилась, взяла.
- Ну и правильно, - одобрила Анна Семеновна. - А я вот в городе оказалась и решила забежать.
- Выглядишь-то ничего. Справная. Хорошо устроилась?
- У меня ж там хоромы. Целый дом. Барыней живу. Мне б, Людмила, позвонить знакомому.
- Вона телефон. Только ты это… проводок подергай. Чё-то иной раз молчит. Ну, чё стоишь?
- Дай с духом собраться.
- Э-э, что ж это за знакомый такой, коль с духом собираться надо?
- Да уж вот такой.
Норовисто вздернув голову, будто приняв вызов судьбы, Анна Семеновна торопливо подошла к телефону, что стоял на тумбе в крохотной прихожей, и стала набирать номер, который успела заучить на память.
Людмила смотрела на нее округлившимися глазами, вытянув вперед шею, и была похожа, если б кто глянул сбоку, на вопросительный знак.
- Это Анна Ванеева, - отважно сказала в трубку бледная женщина, и вдруг лицо ее стало розоветь, хорошеть и прямо-таки засветилось изнутри.
На том конце телефонной линии Корнеев сразу поднял трубку, а как назвалась, ответил таким непринужденным тоном, будто и не было многолетней разлуки, а каждый день говорили они меж собой согласно.
- Ты где? - спросил он.
- В городе, - ответила она.
- Номер подписать надо, а он еще не готов. Так что отлучиться не могу. Приезжай в редакцию. Дорогу найдешь?
- Родной город еще не забыла.
- Это радует. Так жду?
- Не могу я.
- И почему не можешь?
- Думала, на улице повидаемся. Не одета я.
- Голая, что ли?
- Шутки у тебя, Арсений!
- А как иначе понимать - «не одета я»?
- В чем была в огороде, так и приехала, - придумала Ванеева. - Ясно тебе?
- Не в бальном платье? Ничего, переживу.
- Ну, хорошо, - согласилась Анна. - Меня пропустят?
- А кто посмеет задержать Анну Ванееву?
- Как тебя найду?
- Нижний коридор. В дверях метровыми буквами - «Главнейший редактор». Это я.
- Ладно, еду, главнейший.
Положив телефонную трубку, Арсений Фомич с любопытством уставился на дверь, через которую вскоре в его кабинет войдет Анна Ванеева. Та самая, которая никогда не забывалась, но которую Корнеев не хотел вспоминать.
Через сорок минут кто-то робко постучал дверь. Нетрудно было догадаться - кто. Арсений Фомич с улыбкой ждал, а дверь не открывалась. Поднялся, вышел из-за стола, подошел к порогу и толкнул за ручку. За порогом стояла оробевшая Анна Ванеева.
- Чего не заходишь? - удивился Арсений Фомич.
- Так ведь не отвечаешь?
- Как я должен ответить?
- Сказать - «Да».
- А я не ответил?
Он показал на стул возле стола. Но она не согласилась и села на один из стульев, что стояли слева от двери вдоль стены. Арсений Фомич вернулся в свое кресло.
- Здравствуй, Анна Ванеева! - сказал он. - А я уж думаю, потеряла визитку. И чуть было не замыслил пойти в лаптях по деревням и весям с котомкой за плечами да с посохом в руке, вопрошая встречный люд - «и где же та улица, и где же тот дом?» И однажды вышла бы ты поутру из дома, а у крыльца стоит изможденный с бородой по пояс путник и вежливо так интересуется: «Уж ли визитку потеряли-с?».
Когда-то к этакой шутовской манере разговора прибегали они, коль возникала между ними какая-нибудь неловкость. Чтобы не выяснять отношения, усугубляя малую оплошку, недоразумение, невольную размолвку, они призывали на помощь мягкий юмор, перебрасывались шуточками, что мячиками, и все между ними улаживалось. Анна слушала Арсения из той поры, которая была «до», и ясно поняла, что нынче не дело привело ее сюда, а желание. Придумала бы любую другую причину и пришла бы. Не стала бы гадать, зачем?
В кабинет вбежала Валя, она не сразу заметила посетительницу, потому что устремилась к столу, положила перед Корнеевым листок бумаги и направилась к двери, да тут увидела Анну Семеновну.
- Ой, здравствуйте! - воскликнула она, присела рядом, спросила тихо: - Что случилось, Анна Семеновна?
- Вы знакомы? - удивился Арсений Фомич.
- Мы вчера навестили Анну Семеновну, - призналась Валя.
- Мы - это кто?
- С Игорем.
Арсений Фомич дотянулся до стены и постучал кулаком. Видимо, этим видом связи пользовался часто, краска в том месте, куда он ударил, растрескалась и потемнела.
- Пойду я… Так неудобно получилось…
Анна Семеновна стала подниматься.
- А ты посиди, - спокойно попросил Арсений Фомич.
В кабинет вошел Игорь, увидел гостью, тоже ойкнул от неожиданности, поначалу радостно засиял в улыбке, потом встревожено посмотрел на шефа и по-гусиному вытянул шею, чуть скособочив голову. Застыл.
- Какое ведем расследование? - спросил, напустив на себя строгости, Арсений Фомич.
Левая рука Игоря дернулась, пальцы трепетно зашевелились, будто просыпаясь, но Валя опередила своего друга и торопливо стала сама объяснять:
- Понимаете, Арсений Фомич, Игорь попросил найти адрес Анны Семеновны. Я нашла. И мы поехали в гости. Но в этом нет ничего плохого. Поверьте.
- Извини, Валя, - поспешно перебил подругу Игорь. - Арсений Фомич не может думать, что мы затеяли что-то такое, от чего бывает стыдно. Вопрос стоит иначе - что мы хотим? Вот что его интересует. Однако на этот вопрос, Арсений Фомич, нельзя ответить однозначно. А если уж до конца быть объективным, то надо признаться, что на этот вопрос вообще нельзя ответить, потому что мы не знаем, чего хотим. Простите, я говорю «мы». Нет, Валя тут ни при чем, она только помогает мне. Инициатива моя, и я за все отвечаю. Но я сбился с мысли. И теперь мне трудно ее уловить.
- Уж улови как-нибудь, - попросил Арсений Фомич.
- Буду предельно конкретен, - Игорь широким жестом показал на всех. - Вот смотрите. В этом кабинете оказались четыре человека. Но ведь это на самом деле не так.
- Как это не так? - удивилась Анна Семеновна и поглядела на Валю. - А сколько нас?
- На самом деле здесь сошлись два поколения - шестидесятых и нынешних. А приходило ли вам на ум, что наши поколения похожи. Эта мысль пришла мне в голову сегодня утром. Я даже Вале не успел сказать.
- Что ты такое говоришь, Игорь! - удивилась Анна Ванеева. - Как это похожи? Разве можно сравнивать? Стыдно…
- Да отчего стыдно?
- Молчи! - даже притопнула ногой Анна Ванеева. - И не смей сравнивать!
Валя придвинулась к Анне Семеновне, ладонью погладила по плечу, чтобы та успокоилась. Арсений Фомич смотрел на старую знакомую с таким видом, будто удивила она его настолько, что он и слов-то не находит. Сама же Ванеева застыдилась того порыва, с которым набросилась на Игоря. Но успокоиться не могла, а прямо-таки вся горела от гнева, что кто-то посмел поставить на одни весы ее молодость с нынешним временем. Лучше, хуже - не о том речь, только между этими поколениями ничего общего нет, ни близкого, ни дальнего родства не найти, будто не одной породы люди.
- Как только у тебя язык повернулся? - упрекнула Игоря, не выдержав, Анна Ванеева.
- Я же главного не сказал! - испуганно закричал Игорь. - Дослушайте меня, пожалуйста.
- Ой, пошла я! - махнула рукой Анна Семеновна, поднимаясь со стула. - Заговорил ты меня, Игорь. Даже голова разболелась.
Она посмотрела на Арсения Фомича и виновато улыбнулась.
- Завелась как маленькая.
А тот расхохотался так громко и раскатисто, что сослуживцы застыли в удивлении. Что это с их шефом?
А ему смешно стало от того, что увидел воочию - ни время, ни тяготы жизни не переменили Анну. Разве только внешне. Ему от этого открытия весело стало, но он тут же заметил, что смех его не поняли, и потому торопливо предложил:
- Может, нам всем поужинать в кафе? Я угощаю. А еще лучше - поехали ко мне. Давно у меня не было гостей. А что за дом без гостей?
- Никуда я не пойду, - стоя у порога, испугалась Анна Семеновна. - До свидания!
- Погоди! - поднялся Арсений Фомич. - Провожу. По делу же, думаю, приходила.
- Нет, нет! - энергично замахала руками Анна Ванеева. - Я пошла… Дело отпало. Я спешу.
И она выскочила за дверь. Бежать Арсению Фомичу за ней глупо. Не юноша вроде, и он попросил ребят:
- Проводите.
А сам опустился на стул.
Догонять не пришлось. Анна Ванеева уходила и нисколько не спешила, совсем даже не торопилась. Она была в невеселой задумчивости, когда Валя с Игорем оказались рядом.
- А вы чего тут? - подивилась она.
Валя доверительно взяла женщину под руку.
- По пути оказалось, - очень достоверно слукавила Валя и спросила тихо, чтобы Игорь не слышал: - Чего не согласились в гости? Арсений Фомич очень огорчился. Я видела. Он один живет. Кого вы стесняетесь?
- Как это один?
- С женой давно развелся. А дочь умерла. Еще подростком. Вы что, не знали?
- Как умерла? - Анна Ванеева остановилась и стала повисать на локте Вали.
- Игорь, помоги! - позвала Гвоздева.
Тот шел, чуть отстав, чтобы не мешать беседе женщин и чтобы они ему не путали мысли.
- Игорь! - звала Валя.
Только теперь голос Вали дошел до его сознания, он кинулся вперед и успел подхватить Анну Семеновну под локоть, иначе она сползла бы на колени посреди тротуара.
Молоденькую любовницу Наташеньку, которая по совместительству была его секретаршей, Василий Павлович Зыков содержал, поскольку так подобало по его понятиям успешного человека. Он обычно приходил в пятницу вечером, оставался на ночь, субботу они проводили вместе, и он уезжал. Так завелось с первых дней их близкого знакомства.
Сегодня он повел себя странно, почему-то не зашел в спальню, где она ждала его, а слышно было, возился в кухне. И ей пришлось покинуть постель, набросить на голое тело халатик и идти к нему.
Он принес еды и вина, тонкими ломтиками резал буженину и сказал, не оборачиваясь:
- Надо поговорить. Припудри носик и к столу.
Она пошла в ванную, но душ приняла до его прихода, поэтому поглядела в зеркало, чуть подумала и благоразумно осталась в халатике на голое тело. Василий Павлович встретил задумчивым пасмурным взглядом и даже не стал восторгаться ее красотой, как обычно, а жестом попросил сесть.
- Надо поговорить, - забывчиво повторил он.
Кухня была просторной, что очень устраивало Наташеньку. Была еще большая комната и комната поменьше размером, широкая застекленная лоджия и прихожая. Год назад Наташенька могла видеть только в кино прелестную хозяйку в такой обстановке, сегодня сама сидела за столом в обществе богатого господина, который и купил ей это гнездышко.
Наташенька обязана была понимать шефа с полуслова, так это и было до сих пор, однако сегодня приходилось напрягать ум и быть очень осторожной. Он что-то обдумывал и был неспокоен. Непонятная тревога шефа передалась Наташеньке, она подумала о самом страшном - не нависла ли какая-то угроза над бизнесом, не разорился ли Василий Павлович. Она ждала от него жалобы на конкурентов, а он заговорил о сыне, об этом лопоухом шалопае. Это же надо! Он ни разу не остановил взгляд на ней, будто она дурнушка какая.
- Не повезло мне с Игорем, вздохнул Василий Павлович.
Наташенька мягко согласилась:
- Он немножко забавный.
- Нет, он не забавный. Он дурак.
- Что уж так о сыне?
- Да уж так! Я иногда слушаю, какой он бред несет, и выть хочется.
- Плохо воспитал, дорогой.
- Ты права. Больше мамочка старалась. Сюсюкала, сказочки рассказывала. Да что теперь об этом! Ради чего я стараюсь? Ради кого? У меня нет наследника. А я свое дело хочу передать в надежные руки. Хочу спокойной старости. Хочу видеть, как мое дело процветает. И тут я без тебя не обойдусь.
Ей бы сказать, что рано еще о наследнике, но помешала мысль, что шеф не блажью мается, а серьезный разговор затеял. Он же предлагает оформить их отношения законным браком? Очень на это похоже.
Конечно, Наташа без колебаний готова из секретарши в одночасье превратиться в хозяйку. Смешно представить, как вытаращат глаза сослуживцы. Но не надо выдавать свои чувства. Следует поломаться, туману напустить, пусть испугается, что может получить отказ. Она молчала, скромно потупив глаза, предположив, что так и следует вести себя девушке, которую сватают. Но тут же назвала себя дурой и открыто посмотрела в глаза Василию Павловичу. Чего это ей провинциальной барышней прикидываться? Еще в обморок упасть? Они с шефом серьезные люди, и он озвучивает деловое предложение.
Сомнений не должно быть в том, что Наташа для шефа является самым надежным человеком. Если Василий Павлович оформит с ней брак, а потом возьмет в компаньоны, то поступит весьма благоразумно. Беспечальная и беззаботная старость Зыкову будет обеспечена, о чем он, видать, и тревожится, Наташенька - девица самых строгих правил и благороднейшего воспитания.
Благородным воспитанием Наташа была обязана родной тете Клавдии, которая пятилетнюю девочку взяла под свою опеку. Родители Наташи проживали в маленьком городке, работали при железной дороге, отец дежурным по вокзалу, мать - кассиршей, и единственное, что помнит она из детства - это сплошные раздоры, рев и гам в тесной квартире. Мать, маленькая худенькая женщина, рожала чуть ли не каждый год.
В сорок лет Клавдия, видимо, потеряла надежду иметь собственного ребенка, приехала к сестре с твердым намерением удочерить одну из девочек. Мальчиков она не любила, в глубине души затаив на мужчин жгучую обиду. Природа не одарила Клавдию женской привлекательностью, ее плоская худосочная фигура в черном строгого покроя платье вызывала уныние, а прямолинейный характер отпугивал людей. Она жила в полуторной квартире, не общаясь с соседями, полностью отдавая себя работе, могла сутками корпеть над цифрами, будучи главным бухгалтером небольшого завода.
Сама потом рассказывала Наташе, как выбирала из детей сестры, снова беременной, свою будущую воспитанницу, какой при этом применила хитрый метод.
Клавдия высыпала на стол кучу конфет, племянники и племянницы набросились на них, будто век не видели сладостей. И только одна осталась в стороне. Клавдия спросила девочку:
- А ты не любишь конфеты?
- Ну, да! - ответила девочка. - Буду я фигулю польтить.
Букву «р» она еще не выговаривала. Клавдия воскликнула:
- Умница!
И выбрала ее. Сестра согласилась Наташу отдать Клавдии даже с тем, чтобы та удочерила. Так Наташа переехала в большой город и стала принимать уроки жизни от педантичной и строгой тети. Неизвестно, как бы сложилась судьба девочки, если бы не Клавдия. По крайней мере, старшие братья и сестры устроились неважно, с горем пополам окончили какие-то классы средней школы и занимались черной работой, кто слесарил в автомастерской, кто подметал улицу. Три сестрицы успели замуж выскочить и, по слухам, старательно следовали примеру плодовитой мамы. Наташа в город детства не возвращалась ни разу, а тамошняя родня побаивалась Клавдии и наезжала очень редко, никто им тут не радовался, так что кровные узы постепенно распались.
А Наташенька - чудо как расцвела - ясноглазая, чистенькая, свеженькая, прямо куколка, загляденье. Ягодка и только. Клавдия подводила ее к зеркалу и говорила:
- Свою красоту береги пуще ока. Она тебе богатство принесет. Отдай ее мужчине, который тебя до конца жизни обеспечит. Не гляди на вертихвосток. Они прытко скачут, да горько плачут. Красота увянет, ухажеры отпрянут. Хочешь сладко есть да мягко спать, шевели мозгами, а не задницей.
И много было еще в запасе у Клавдии наставлений для приемной дочери, и все они сводились к тому, что красота недолговечна, и надо успеть из нее всю возможную выгоду извлечь. Главное, в суженом не ошибиться. А для этого нужен холодный ум, а не горячее сердце. То ли тетка была умелой наставницей, то ли Наташа оказалась способной ученицей, но девушка и в самом деле стала готовить себя к особой участи. От природы она получила красоту, а от тетки примет твердый характер. Только такая женщина не упустит свой шанс.
Дальнейшая судьба Наташи складывалась под руководством Клавдии. А та нашла в городе училище под модным названием колледж, где готовили, в частности, и секретарш для офисов. По мнению Клавдии, это самый короткий путь к богатому человеку, бедные обходятся без секретарш.
Заботливая Клавдия рассудила четко - чтобы окончить институт, потребуется время. Тратить его Наташе невыгодно. Где-то тетка вычитала, что уже с двадцати пяти лет человек начинает стареть. Лучше окончить курсы и тут же найти хорошее место. Потом можно поступить заочно в финансовый институт, где работает директором старая подруга Клавдии.
К окончанию колледжа неугомонная тетя через агентство по подбору персонала подыскала подходящее место. Молодым руководителям Клавдия не доверяла, они девицами избалованы, у них широкий выбор, старички тоже не годились, толку от них как от козла молока, женатые не шли в расчет. Вскоре вырисовался и будущий босс - Зыков В. П. Клавдия даже проверила по своим бухгалтерским связям, насколько надежен его бизнес. И сам выглядел вполне солидным господином, еще крепким боровичком, был холост.
Прежняя секретарша Василия Павловича выскочила замуж и заявила, что переходит в офис супруга. На этот раз Зыков долго подбирал новую работницу. Поначалу казалось, что есть из кого выбрать, желающих было много. Но никто не выдерживал испытательного срока, одни не справлялись с нагрузкой, другие слишком угождали, пугая откровенной готовностью на все, третьи раздражали макияжем, одеждой, даже голосом, четвертые не умели готовить кофе.
Но вот явилась перед ним Наташенька, одета скромно, но со вкусом - блузка, юбка ниже колен - никакого макияжа, или настолько искусно нанесен, что незаметно, открытый бесхитростный взгляд, уверенные ответы.
- Улыбнись, - попросил Василий Павлович.
Она не удивилась просьбе, словно ожидала. Эта ее черта потом все больше нравилась Василию Павловичу - она никогда и ничему не удивлялась. С ней можно было говорить, о чем угодно. Ответит честно, без смущения, как думает.
- Можешь держать улыбку весь рабочий день? - спросил Василий Павлович, когда Наташа без всякой натуги улыбнулась.
- Зависит от настроения, - сказала Наташа.
- А настроение - от оклада?
- Вам и объяснять не надо, - оценила Наташа.
Он назвал два семизначных номера телефона и тут же сбил ее вопросом:
- Английскому в школе обучалась?
- Можете проверить.
Это было дерзко, потому что явно догадывалась о языковых познаниях будущего начальника, но в глазах не притаилась усмешка, девушка смотрела с уверенностью школьницы, знающей урок.
- Повтори-ка телефоны, что назвал, - попросил Зыков.
Наташа без труда назвала цифры. Василий Павлович сделал вид, что усомнился и полез в блокнот.
- Еще раз.
Она четко повторила, выделяя каждую цифру.
- Кофе сварить сумеешь? - неожиданно спросил Василий Павлович.
- Очень горячий кофе в фарфоровой чашке, - стала подробно отвечать Наташа, - тридцать граммов бренди, два кусочка сахара. Когда последний раз наполняю ложку бренди, подношу зажженную спичку. Опускаю ложку в кофе, размешиваю и подаю на стол. Есть другие рецепты.
Василий Павлович задумался над следующим вопросом, окидывая взглядом прелестную фигуру девушки. Не смутилась, не стала поправлять блузку, стояла спокойно, выдержала паузу.
- Можно анекдот, шеф? - спросила Наташа.
- Ну, пожалуйста, - согласился от неожиданности Василий Павлович.
- Пришел на работу новый начальник. К нему заходит секретарша, которая осталась от прежнего начальника, с блокнотом и ручкой. Тот внимательно ее осматривает и говорит: «Декольте побольше. Юбочку - покороче. Ажурные чулки». Секретарша поднимает на него глаза от блокнота и спрашивает: «А соски солью смазывать? Прежний начальник очень с пивом любил»…
- Ты это к чему? - насторожился Василий Павлович, много наслышанный о современной молодежи, которая стыда не знает, даже понятия не имеет о нем.
- Декольте не расширю, юбку не укорочу, соски не смажу солью, - четко ответила Наташа.
Ее воспитательница Клавдия любила повторять: «Всегда говори правду в глаза. Правда пугает, но располагает». И не ошиблась тетя. Василий Павлович всегда вглядывался в человека, чтобы угадать, что скрывается за маской. А в том, что все носят маски, Зыков нисколько не сомневался, потому что сам на дню десять раз менял обличье. Он и соврет, если от того есть выгода. И надует, если видит, что можно. Для успеха все методы хороши. Но, прощая себе этакие вольности, Василий Павлович от других хотел честной игры, без мошенничества.
Наташа показалась ему честной и не по глупости. Скорее, слишком еще молода была, опыта не нахлебалась. Но со временем Василий Павлович убедился, что прямота в ее характере, с этой девушкой лучше не хитрить, потому что она сама никогда не притворяется. А потом и вовсе уверился, что Наташе можно довериться полностью и в чем угодно. Трудно понять современную молодежь!
Сама же себе Наташа не казалась странной. Просто освоила уроки тетки - бесхитростно жить легче, не надо напрягаться, а своего добиться проще прямым путем, чем окольным.
- Кажется, мы поладим, - сказал Василий Павлович и задумчиво произнес: - А соски с солью - это любопытно.
И только теперь рассмеялся.
За полгода работы Василий Павлович хорошо пригляделся к своей непосредственной помощнице, Наташа со своими обязанностями секретаря-референта справлялась, как говорится, играючи. Кому надо позвонит, посетителя встретит с фирменной улыбкой, все у нее на учете, только спросит, ответ уже готов, всегда напомнит, что сегодня предстоит шефу, какие дела ждут, и кофе приготовит с огоньком.
Работавший менеджером Корякин, пройдоха, каких свет не видел, сквозь угольное ушко пролезет туда и обратно, добровольный сплетник, любивший кормить своего начальника новостями, изумленно разводил руками и терялся:
- Не пойму.
Это он о Наташе. Себя он считал ловеласом, да и впрямь успехи имел, будучи недурно сложен, буйно кучеряв и смуглым горбоносым лицом привлекателен. Не мог он в силу своих привычек мимо Наташи пройти, как только она появилась в приемной. Он тут же к ней с комплиментами, как приличный ухажер, а она ему в ответ:
- Не пялься, не для тебя птичка.
Первую неудачу Корякин в счет не взял, стал подкатываться еще, даже на шоколадку потратился, не остывал, пока девушка не сказала твердым голосом:
- Корякин, шефу доложу.
Тот остерегся, понимал, шефу его ухажерство не понравится. И он, конечно же, о своих попытках не стал распространяться, когда шеф спросил:
- Чего не поймешь?
Спросил вроде без особого интереса, но Корякин по части человеческих слабостей был большим психологом, поэтому подробно доложил молчаливому шефу, что Наташа живет с теткой, с работы идет домой, разве в продуктовый магазин заглянет, заочно учится на бухгалтера и, что уму непостижимо, никаких кавалеров не имеет.
- Чтобы в наше время сногсшибательная девушка в большом городе жила монашкой - это исторический парадокс, - закончил он доклад.
Полугодие примерной работы секретарь-референта Василий Павлович решил отметить премией и предложил Наташе, вручая конверт:
- Может, по такому случаю сходим в ресторан.
- А потом? - Наташа спрятала, не заглянув, конвертик в сумочку и подняла на шефа честные, безоблачные глаза.
- Потом ничего, - смутился Зыков.
- Так не бывает.
- А как бывает?
- Уж как заведено.
- Я правильно тебя понимаю?
- Конечно.
- Разве это возможно? Такая разница в возрасте!
- Теперь это не имеет значения. Мало примеров?
- Может, обсудим?
- Что? - Наташа открыто смотрела в глаза.
- Ну, возможность. Всесторонне и обстоятельно.
- Обсудим, - просто согласилась она.
И снова Василий Павлович убедился, что эту девушку ничем не смутишь. Она готова была к этому разговору, который не мог не случиться. Уже взвесила все «за» и «против».
К тому времени Клавдию отправили на пенсию, она постоянно говорила о каких-то своих врагах, которые выжили из коллектива достойнейшую работницу, неблагодарное начальство забыло ее, все оказались негодяями, подлецами и мерзавцами, она стала обидчивой и плаксивой, одолели болезни. Видимо, вечно дурное настроение потворствовало им, женщина старела на глазах и превращалась в скандалистку. Жить под одной крышей становилось невмоготу.
У Василия Павловича была четырехкомнатная квартира в городе и дачный дом на берегу озера в сорока минутах езды. Он предлагал Наташе поселиться, где считает нужным, однако девушка не мечтала о радостях приживалки. Ей нужен был свой угол. Василий Павлович, согретый сладкими мечтами, купил квартиру и оформил на ее имя. Чувствуя, что ухажер не готов жениться, она не стала настаивать, но заключила контракт, определив свои права и требования. Он должен был полностью обеспечивать ее материальное существование, она обязывалась быть верной подругой для души и тела. Он стал ее первым и пока единственным мужчиной, так что скупиться с его стороны было неприлично.
Эти договоренности очень даже устраивали Василия Павловича, потому что, кроме нетягостных денежных обязательств, у него не было никакой зависимости. Он прекрасно понимал, что молоденькая Наташа не полыхает к нему пламенной страстью, да и не воспылает. И зачем ему любовь с ее непомерными требованиями? Вполне устраивало то, что у него есть прелестная женщина, которая никогда и ни в чем ему не откажет. Пусть по контракту. Какое это имеет значение для мужчины его лет? Зато спокойней живется.
И Наташе положение вещей казалось оптимальным. При желании он водил ее не только в театры и на пышные вечеринки, а возил и на заграничные курорты. Что еще надо? Наташа прикидочно решила выйти замуж в двадцать семь лет, так что времени еще было в запасе достаточно, суетится ни к чему, да и подходящего кандидата в мужья пока не встретила. Так что Василий Павлович никак ее не угнетал.
Тетушку Клавдию Наташа навещала редко, все не хватало времени. Дряхлеющая Клавдия жаловалась на бездушие приемной дочери, забыв, что сама учила ее жить для себя.
Какая женщина, купив шарфик, не мечтает о норковой шубе? Возможность стать богатой дамой, а в перспективе владеть фирмой, вполне устраивала Наташу. Но почему-то Василий Павлович изменил направление разговора.
- Вот же финт какой! - с досадой заявил он. - Сын поступил на работу под начало Корнеева. Я этого человека знаю. Он запудрит ему мозги вконец. Я таких людей всех до одного выселил бы на необитаемый остров и хлеба не оставил бы.
- Ну, уж хлеба-то оставь, - капризно надула губки Наташенька.
- А вот и не оставлю. Пусть своими нежными ручками добывают пищу. Узнают, легко ли. Им бы только языком трепать, как помелом. Им бы только судить да рядить. Им бы философии строить. А есть реальная жизнь. И я хочу, чтобы мой сын жил в реальной жизни. Не хочу отдавать Игоря Корнееву! Не желаю!
И так чего-то разгорячился Василий Павлович, что даже голос поднял, и лицо пятнами пошло. Наташенька очень удивилась, вытянула трубочкой полные губки и послала воздушный поцелуй, чтобы успокоился.
- Вот я и решил вернуть себе Игоря, - твердо, по-хозяйски, с присущей ему деловитостью сказал Василий Павлович.
- Каким же образом? - поинтересовалась Наташенька.
- Поженю вас. Ты ему нужна. Ты!
Такого крутого виража Наташенька при всей своей сметливости не ожидала, но и на этот раз воспитательные поучения Клавдии сработали четко. Ни на лице, ни в глазах Наташеньки ничего не отразилось - ни радости, ни смятения. И это спокойствие исходило из твердой уверенности Наташеньки в том, что она женщина самых строгих правил и на нее можно рассчитывать, не подведет. Она всегда в готовности, как оловянный солдатик.
Игорь поддерживал Анну Семеновну за локоть, свободной рукой нащупывая в кармане леденец, завалявшийся там с неведомой поры, который хотел предложить как лекарство, да не успел, Анна Ванеева уже пришла в себя.
- Голова закружилась, - виновато улыбнувшись, сказала она. - Надо же!
Она, глубоко и коротко вздохнув, полностью взяла себя в руки.
- Ну, я пойду, ребята.
- Я провожу вас, - решительно предложил Игорь, - до дома.
- Не надо провожать, - заявила Валя, у которой не было намерения расставаться сегодня с Игорем. - Мы сделаем иначе. Анна Семеновна переночует у тебя, а утром спокойно уедет.
- Перестаньте, ребята, - сопротивлялась Анна Семеновна. - Ну, право же, не надо!
- Возражения не принимаются, - решительно заявила Гвоздева.
Все-таки ловко она придумала - устроит Анну Семеновну в квартире Игоря, а его увезет к себе. Не будет же он стеснять бедную женщину.
Валя под вторую локоть подхватила Анну Семеновну, и та пошла покорно, потому что вырываться не было смысла. Где ей управиться с молодыми? Да и хотелось Ванеевой узнать подробнее о том, когда и почему случилось такое несчастье с Корнеевым. Но она не знала того, что в эту самую минуту Игоря охватило не меньшее любопытство.
Если Арсений Фомич допустил когда-то непростительный поступок относительно Анны Ванеевой, как утверждает отец, то почему в кабинете шефа тончайший психолог, каковым, несомненно, является Игорь, не заметил даже тени вражды между этими людьми? И только он задался этим вопросом, как почувствовал в себе проницательный талант следователя, о котором даже не догадывался. А вот потребовался этот дар, и он оказался. Много в нас чего кроется, много. В кухне, усадив за столик, Игорь подал женщине воды и тут же начал:
- Вот вы жили, жили и даже не знали, что есть такой человек - Корнеев.
Анна Семеновна поспешила сделать два глотка.
- Жила, жила и не знала, - согласилась она.
В это время Валя распахнула холодильник и застыла в удивлении.
- Н-да, - значительно произнесла она. - Видела я пустые холодильники, но чтобы крошки не было!
- Глянь в морозильнике, - с досадой проговорил Игорь. - Там полно еды. И не отвлекай, пожалуйста.
Валя открыла морозильник, там в стылом одиночестве лежала пачка пельменей. Анна Семеновна увидела со своего стула запасы еды и замахала рукой:
- Да я сыта. Не беспокойтесь. А себе пельмени сварите. И хватит.
- Не надо пельмени, они старые, - попросил Игорь. - Будем пить кофе. Прекрасный кофе. Растворимый.
Он кинулся ставить чайник, тот оказался пуст. Игорь поставил его под кран, задумался и вернулся к столу. Валя смотрела на забытый кран, из которого хлестала вода.
- С чего я начал? - задумчиво спросил Игорь, присаживаясь напротив Анны Семеновны. - Да, вспомнил. А когда встретились впервые?
Валя наполнила чайник водой и поставила на огонь. Она присела в сторонке от стола.
- В конце шестидесятых, - ответила Анна Семеновна. - Прошлого века, Игорь. В одной шумной компании.
- Так, так. Вы были совсем девчонкой.
- Не совсем, конечно, - Анна Семеновна вытерла кончиками пальцев уголки губ и посмотрела на Валю. - Из подросткового возраста вышла.
Женщины сдержанно улыбнулись друг другу, этим выразив взаимное понимание того, что с ними сидит большой ребенок, увлеченный безобидной затеей, и надо ему подыгрывать без хитрости. Даже получилось так, что Валя об этом молча попросила, а Анна Семеновна тут же и согласилась.
- Вы его сразу заметили? - быстро спросил Игорь, полагая, что внезапный вопрос очень даже действенный метод в следственной беседе.
- Да нет, - ответила Анна Семеновна.
Она даже не предполагала, как огорчила Игоря своим коротким ответом. Ему-то надо было, чтобы девушка тут же выделила из компании Корнеева, он обязан был броситься в глаза, как незаурядная личность.
- Как не заметили? - огорчился Игорь. - Почему не заметили?
- Потому что его не было за столом.
Это меняло дело.
- Должен был быть, но не оказался?
- Конечно. Римма надеялась встретиться с ним в этом доме.
Что за дом? Чей дом? Почему дом, а не кухня? Игорь знал, шестидесятники собирались на кухнях. Но он сейчас не будет спрашивать о доме. Это может помешать, запутать. Он идет как охотник за лисой. А мимо, скажем, пробежал заяц. Он не должен отвлекаться на зайца, если ему важно поймать лису. Надо идти дальше по следу лисы.
- Вы сказали, что его не оказалось в той компании. Но он пришел?
- Через час где-то, - ответила Анна Семеновна. - Римма не дождалась.
- Римму мы отложим в сторону. Если она понадобится, к ней вернемся. Ну, вот он пришел… Как он вам показался?
- Любопытно было взглянуть на жениха своей подруги.
- Жениха? Он был женихом Риммы?
- Ну да! Потом она стала женой.
- Так, ясно, - строго заметил Игорь, как и полагалось истинному следователю. - Зря мы Римму отложили в сторону. Можете немножко рассказать о ней?
- Отчего же нет? Родители Риммы работали в горкоме партии. Были очень правоверными коммунистами. А единственная дочь написала заявление о выходе из комсомола. Надо знать, что это значило в то время. Еле замяли скандал. Римма была с характером.
Игорь жестом остановил Анну Семеновну.
- О Римме достаточно, - заявил он деловито, - опять же пока ее отложим в сторону.
- Уж как скажешь, Игорь.
- Как сложились ваши отношения с Корнеевым? - продолжал вести главную линию Игорь. - Если не секрет, конечно. Нет, погодите. Я неправильно поставил вопрос. Слишком официально. А нужно проще. Кто он был для вас?
- Кто он был? Друг.
- Просто друг?
- Вам, теперешним, этого не понять.
- Я пойму. В кино бегали? Ходили в театры?
- В кино или в театр я могла пойти с подругами. Нет, на это мы не тратили время. Мы говорили друг с другом.
- О чем?
Анна Семеновна снова посмотрела на Валю, сдержанно улыбнулась и вздохнула.
- Вот и ответь ему, - сказала она. - Столько всего было! - Помолчала, глядя в пустоту, и продолжила: - А потом… Потом мы не виделись.
- Почему? Он женился?
- Наверно, потому, Игорек.
К удивлению Игоря, на глазах Анны Семеновны выступили слезы и мелко задрожали губы.
- Хватит, Игорь! - требовательно произнесла Валя.
- Я все, все, - испугался Зыков.
- Да ничего, - успокоила Анна Семеновна. - Это я так. Старое вспомнилось…
- И вы с той поры не виделись? - не удержался все ж он.
- Иногда видела Арсения по телевизору. Какая-нибудь передача о кино, а он - там. Спокойный, уверенный, вроде даже веселый. Ну и хорошо, думала. Ну и хорошо.
Анна Семеновна достала платочек и вытерла глаза. Она сказала, что кофе не пьет вообще и не надо готовить для нее, а отдохнула бы немножко, если можно, притомилась чего-то сегодня. Валя отвела Анну Семеновну в комнату. Пока прибирала диван, Анна Ванеева стояла и смотрела на книжные полки, занимавшие всю стену.
- Извините Игоря, - сказала Валя. - Что с ним поделаешь? Отдохните. Утром мы заедем.
Но Анна Ванеева была занята своими мыслями.
- Господи! - сказала она. - Сколько ж непрочитанных книг!
Когда молодые люди вышли из квартиры, спустились на улицу и направились к остановке, Игорь не выдержал и самодовольно спросил:
- Как я построил беседу? Оценила? Ненавязчиво, мягко, нацелено. И все выяснил. Между ними ничего не было. А значит, Арсений Фомич не мог «сломать ей жизнь». Вот что мне было важно выяснить.
Почему-то Валя без должного серьеза приняла главный следственный вывод Игоря. Она шла, опустив голову, о чем-то думая, а потом тихо заговорила:
- Судьба свела двух молодых людей - Анну и Арсения. Как только выпадает свободное время, они спешат друг к другу. Могут говорить часами. Им не важно - о чем. Им важно быть рядом и понимать друг друга. Они даже в кино не идут. Там не одни, а им хорошо наедине. Это о чем говорит?
- Ну и о чем? - снисходительно спросил Игорь, все еще чувствуя в себе присутствие незаурядного следователя.
- Это любовь, Игорек. А если любовь, то почему женился на какой-то Римме? Значит, была причина.
- Какая?
- Что тебя заставило бы бросить любимую девушку и жениться на другой?
- Меня? Заставить? Ну что ты, Валя! Это невозможно.
- А если бы меня этим спасал?
Бедный Игорь сильно сник, поняв, что весь его следовательский пыл оказался напрасным, потому что неясностей возникло куда больше, чем было до разговора с Анной Ванеевой. А тут еще Валя добавила горсточку пороха на пламя.
- Я больше скажу, - заявила она. - Анна Семеновна и сегодня любит Корнеева. Да и он…
- Это уж слишком! Будь столь милостива и объясни, премудрая Валентина, с чего решила?
- Не замечала я прежде, чтобы он так смотрел на кого-то. А она? Заметил, как смотрела на него?
- Какая чушь! Прости, конечно. По глазам делать такие выводы! Как она смотрела? Объясни.
- Так, как я на тебя смотрю. Замечал?
- Посмотри.
Игорь решил изучить взгляд Вали, но этому его научному порыву помешала сама собеседница, потому что обняла и поцеловала. Как он мог разглядеть при этом глаза?
Готовя завтрак на кухне, Валя слышала, что Игорь с кем-то разговаривал в прихожей по домашнему телефону. Она вопросительно посмотрела на вошедшего Игоря.
- С отцом договорился о встрече, - сказал он, садясь за стол. - Надо быть ровно в девять. Поспешим.
И он принялся за омлет. Но вдруг сокрушенно вздохнул и отложил вилку.
- Я вчера вел себя, как последний профан, - признался он. - Позор! Ты молча слушала, а догадалась больше меня.
- Не бичуй уж так себя.
Чего-чего, а самобичевания Валя могла не опасаться, Игорю не очень было свойственно критическое отношение к себе. А если уж быть предельно честным, то с такой слабостью он вообще был незнаком. Ругал же себя не потому, что и впрямь оказался профаном, а только от досады, что вчера не был столь прозорлив, как нынче. Сегодня утром между сном и явью, на зыбкой границе сознания ему вдруг стало ясно, как можно выяснить, почему юноша любит одну девушку, а женится на другой. Поговорить с отцом - вот и вся проблема!
- Игорешка, ешь, - попросила Валя. - От отца чего хочешь?
- Чего хотят от свидетеля? Ясности.
Потом он молча ел, сосредоточенно о чем-то думая. Валя не мешала. Уже запирая квартиру на замок, попросила:
- Не молчи, Игорь.
- Да я все думаю о шестидесятниках. Они были чисты в помыслах. Понимаешь. И что сталось с этим поколением? Одни спились, другие стали диссидентами, а третьи приспособились.
Валя с Игорем вышли на улицу и направились к остановке автобуса. Прохожие с любопытством поглядывали на Игоря, который говорил в своей манере, жестикулируя так, словно ловил и разбрасывал невидимые шарики.
- И вот что меня больше всего интересует. Арсений Фомич не умер от водки. Не стал диссидентом. И не сделал карьеру. Почему?
- Бежим, - подхватила его под руку Валя.
К остановке подкатил автобус. Они успели, протиснулись к заднему окну, как обычно, и тесно прижались. Теперь Игорь не мог жестикулировать, и это странным образом повлияло на него. Оказывается, без жестов он не мог говорить, не получалось.
А то хорошо, по мнению Вали, что у него есть увлечение. Мужики без этого не могут, одни охоту любят, другие рыбалку, у каждого какая-нибудь страсть. А ее ненаглядный умствует. Самое безобидное занятие. Сама ни в каких разбирательствах не нуждалась, что ей от жизни хотелось, хорошо знала, и была уверена, чего умом не поймет, то сердцем уразумеет.
- У него не сложилась личная жизнь, - сам на свой вопрос ответил Игорь. - Семья - вот где корни Зла и Добра. Она может дать силу человеку, а может погубить.
Автобус остановился возле редакции. У подъезда Игорь сказал, что отец должен быть с минуты на минуту.
- Я побегу, - заспешила Валя. - А ты подожди.
- Может, познакомить с отцом? - предложил Игорь. - Хочешь?
- Нет, нет, - живо воспротивилась она. - Рано. Потом. Хорошо?
Она направилась на работу, очень довольная тем, что Игорь хотел представить ее отцу. Кем? Конечно, невестой. Да и о семье он рассудил очень правильно. Даже как-то неловко было, что все так хорошо складывается в жизни.
Машина плавно подкатила, остановилась у бровки тротуара, где стоял Игорь. Отец был сам за рулем, Игорь сел на переднее сиденье.
- У меня времени в обрез, - предупредил отец.
- Я тебя долго не задержу.
- Выкладывай, я слушаю.
- Почему Корнеев женился не на Ванеевой, а какой-то Римме?
- Опять! - с откровенной досадой воскликнул Василий Павлович.
- Отец, у меня конкретный вопрос. Ответь и свободен.
- Твой Корнеев написал антисоветскую статью. Она пошла по рукам. Без подписи, конечно. Доблестные органы вычислили автора. Ему грозил срок.
- А как вычислили? Кто-то из вашей компании донес.
- Думаю, не без этого, - спокойно рассудил Василий Павлович. - Но идем дальше. Кто мог спасти Корнеева? Отец Риммы. Тот высоко сидел, ему ничего не стоило выгородить зятя. Корнеев женился на Римме, спасая свою шкуру. А так послали бы в те края, где лес рубят и щепки летят.
- А ты чего так зол на Корнеева? - спросил Игорь.
- Надоел ты мне со своими вопросами. Но уж давай до конца. Что еще у тебя там?
- И ты не знаешь, кто донес?
Взгляд Василий Павлович не отвел, смотрел твердо в глаза сына, выдержка была.
- Его уже нет в живых.
Был большой искус назвать имя Виктора. Получилось бы правдоподобно - Анна Ванеева досталась Виктору, потому что он убрал соперника Арсения. И не греха смутился Василий Павлович, а как-то расхотелось говорить, тоскливо стало. Почему он должен выкручиваться? Если разобраться по-человечески, Василий Зыков поступил правильно. Он был комсомольцем. Если комсомолец видел, что кто-то подкапывается под устои советского государства, как он должен поступить? Тогда ведь Павлика Морозова не ругали, а славили, писали о нем поэмы, школы называли его именем и памятники ставили. А тот не какого-то приятеля, а кровных родителей выдал органам. Вот Зыков и последовал благородному примеру. В чем его вина? Не может и не должен Василий Павлович чувствовать никаких угрызений совести.
- Вот ты говоришь - донес, - заговорил Василий, по живому задетый собственными мыслями. - А я считаю, правильно поступил. Если бы тогда еще пресекли эти статейки, что по рукам ходили, страна по сей день стояла бы монолитом. Кто ее развалил? Шестидесятники. Это же они находились в годы развала у власти снизу до самого верха. Горбачев, Ельцин… Кто они? Шестидесятники. Какую страну развалили…
Он сокрушенно вздохнул, но тут промелькнула мысль, что если бы сегодня на дворе было советское время, не сидел бы Василий Зыков в этой дорогой машине и не имел бы на счетах миллионы в баксах, а получал бы свои сто двадцать рублей. Разоблачительный пыл сам по себе угас.
Забылся малость, а ведь по кодексу Василия Зыкова следует - «забудь то, чего не стоит помнить». Очень даже разумное правило, прошлым сыт не будешь, а раз так, то и толку от него никакого. Каждый день приносит свои заботы, с ними разбираться надо, а не оглядываться. Этак, с оглядкой-то, можно споткнуться и нос расквасить. А лежачих нынче не жалуют, пройдут по спине с охотой, чтобы ноги не замочить.
- После семи будь дома, - попросил Василий Павлович сына. - Я заеду.
Идея о вечернем визите возникла внезапно, и Василий Павлович тут же оценил - она хороша! Игорь выбрался из машины, а Василий Павлович завел двигатель. Преуспевающий человек и дорогая престижная машина - это некое слияние, это больше, чем водитель и транспортное средство. Современный кентавр - вот что это! Василий Павлович видит мир из окна машины, ему уютно за рулем на мягком сиденье при ритмичной музыке. Он чувствует себя молодым и сильным, он свой в потоке сверкающих иномарок.
И только одна мыслишка зудит нынче в мозгу, как надоедливый комар, а вдруг сынок раскопает правду о том, кто написал письмо, вернее, склеил. И в органы пойдет ведь, додумается. Василий Павлович не любил журналистов, все бы им только наизнанку вывернуть, бесовской народ, настырный и бессовестный.
Женить стервеца надо, медлить нельзя, потеряет сына. Это факт!
Игорь ворвался в кабинет, снял полотняный пиджак, бросил на спинку стула, сел напротив Вали и с огорчением доложил:
- Информации - ноль целых ноль десятых.
- Игорь, прости, - перебила Валя. - Позвонила Анна Семеновна. Она там в отчаянии. Ей нужно ехать, а ключа нет.
- Так я же не запирал дверь.
- Она не может оставить квартиру открытой.
- Да чего там красть? Книги, что ли? Кто нынче крадет книги?
Однако он поднялся и натянул пиджак, который повис на нем, как на вешалке.
- Если шеф спросит…
- Не беспокойся, найдусь, что сказать. Ну, беги, Анна Семеновна заждалась.
Гостья навела в квартире Игоря такой порядок, что хозяин оторопел. Такой чистоты в этом обиталище никогда не было.
- Бумажки на столе не трогала, - предупредительно заявила Анна Семеновна. - Только пыль вытерла. Мне бы на работу не опоздать.
- Да, да! Помню. Кирпичный завод, рабочие. Я провожу вас.
- Зачем? - удивилась Анна Семеновна. - Не заблужусь.
- Я в этом не сомневаюсь. Вы мне скажите, статья Арсения Фомича сохранилась?
- Статья? - растерялась Анна Семеновна.
- Сохранилась или нет? - Игорь нервничал.
- Да, храню.
- Я должен ее прочитать обязательно. Теперь вы поняли, почему мне надо ехать с вами? И пожалуйста, не спорьте со мной.
В автобусе поговорить не удалось, набилось много народа, Зыков с трудом усадил Анну Семеновну, призвав к совести подростка, а его самого зажали со всех сторон, не повернуться. Но когда шли через поле, а потом по улице деревни, им никто не мешал.
- Вы возмутились, Анна Семеновна, - начал Игорь, свежо помня разговор с отцом, - когда я сравнил ваше и наше поколения. Вы горой за свое поколение. Но кто вы такие были, что вы - горой? Что с вами случилось? Что произошло? Вы улавливаете мою мысль?
- Я не совсем понимаю тебя, Игорь, - растерялась Анна Семеновна. - А если честно, то совсем не понимаю.
- Чем вы отличаетесь от других поколений?
- Как чем? Последние аристократы духа…
- Хорошо, хорошо, но… Вот, видимо, как надо ставить вопрос. Почему вы случились?
- Поняла! - радостно воскликнула Анна Семеновна и дотронулась до локтя Игоря. - Я догадалась, что тебе нужно. А то ведь совсем растерялась. Сейчас я тебе все объясню. Сообразила все-таки…
- Не волнуйтесь, Анна Семеновна.
- Спрашиваешь, спрашиваешь, а я все не пойму.
- Уж не теряйте нить, пожалуйста…
- Что с нами произошло? А я тебе отвечу. Только не я нашла это объяснение. Сама не догадалась бы. Но первый открыл мне глаза…
- Арсений Корнеев?
- Ты прав. Он говорил, что с конца пятидесятых в нашем советском человеке проснулась личность. Вот это и произошло, это и стряслось. И уже не все в одном строю. Не все под один марш.
- Да, да, да! - подхватил с большим воодушевлением Игорь. - Народ - «массы», человек - «винтик». Я читал. Как вы точно сказали - личность пробудилась.
Анна Семеновна смиренно вздохнула, ясно поняв, что Игоря остановить уже невозможно, потому что он, как птица, взлетел, воспарил, если на лету сложит крылья, упадет.
- Это освобождение духа! - говорил пылко Зыков. - Это больше, чем революция. А власть не поняла вовремя, что правит уже другим народом. И что это дети победителей. Ой, я перебил вас, Анна Семеновна.
- Да ты сам все и сказал, Игорек.
Почему-то подумалось Анне Ванеевой, что ничто в этом мире не исчезает бесследно, истины не угасают, а всенепременно находится новая бесшабашная голова, которая приютит их и согреет живым дыханием. Но кто объяснит, зачем на короткий срок свела ее судьба с Арсением. Зачем угодно было земле, природе, небу, чтобы души их побыли в родстве? Неужто одно тому объяснение - слепой случай?
Уже при подходе к дому встретился Тишка - печальный дух деревни. Он поздоровался, ему вежливо ответили. Это пробудило надежду в похмельном мозгу. И он поплелся за ними в пяти шагах. Но на него больше не обращали внимания, и он отстал, однако еще долго смотрел вслед непонятной парочке.
- Интеллигенты вшивые! - плюнул он и добавил несколько матерных слов для полноты речи.
А парочка подошла к дому. Поднявшись на крыльцо, Анна Семеновна сняла с петель висячий замок, который оказался не запертым, и пригласила:
- Заходи, гость.
Игорь не стал рассматривать обстановку дома, потому что она говорила только о бедности. Анна Семеновна могла огорчиться его праздным любопытством. Он сел за стол на кухне и стал ждать. Анна Семеновна прошла в комнату и вскоре вышла оттуда с листками пожелтелой от времени бумаги. Они были соединены скрепкой, которая поржавела. Анна Семеновна остановилась перед Игорем, держа листки перед собой, и сказала:
- Дать не могу. И не проси. Единственный экземпляр. Почитаешь, положи под клеенку. А я побегу на работу. Там уже потеряли меня. Хорошо? Навесишь замок и беги. Автобус через полтора часа.
Прочитав до конца, Игорь отложил листки с тем, чтобы подумать и пробежаться глазами еще раз для памяти. Он сидел, смотрел на желтые листки и пытался представить юношу его лет, который в комнате общежития, скорее всего, ночью, когда товарищи спят, пишет о том, как можно поменять жизнь в его родной стране.
Прежде всего, считает он, страной должны управлять Советы, если она называется советской, а не компартия. Притом единственная. Что, она захватила власть? Не генсек должен быть во главе государства, а президент, народом избранный, как у других. Разве можно с этим спорить? И разве автор не прав, когда пишет, что наши вожди называют чудовищным обманом масс призывы церковников к терпению? А за это обещают рай, но только на том свете. Но ведь сами власти тоже сулят полное счастье при коммунизме, который народ строит, а он все дальше уходит по срокам. Мол, дети будут жить привольно, а то и внуки. Чем же отличаются одни от других? Не надо кормить народ сказками, люди взрослеют. Зачем человека дурить светлым, но далеким будущим, если век его на земле короток? Сказками о коммунизме сыт не будешь. Мужику дай сегодня волю, он горы свернет. И старания хватит, и сообразительности. Он немца победил, а с ним, как с ребенком.
Потом Игорь ехал в автобусе до города, добирался на троллейбусе до редакции и все видел мысленным взором того юношу, который не мог не знать, что за эти мысли могут покарать, но излагал их, потому что хотел добра всему советскому народу и крестьянам своей деревни особенно.
- Легок на помине! - с такими словами встретил Арсений Фомич, который сидел за столом Игоря и уступать место явно не собирался. - Садись.
Он показал на стул, что стоял у окна между двумя столами. Игорь послушно выполнил начальственную просьбу и посмотрел на Валю, пытаясь по ее лицу догадаться, что за разговор состоялся до него, будет втык или обойдется.
- Ну, сказывай, - попросил Арсений Фомич, помолчав.
- Что? - вскинул взгляд на него Игорь.
- Как съездил?
Игорь вопросительно посмотрел на Валю.
- Я сказала, как есть, - тихо призналась она.
- Очень хорошо! - облегченно вздохнул Игорь - А то я не знал, где я был. То есть твою версию не знал. А ты могла сказать, что в библиотеку пошел. Арсений Фомич, я отработаю эти часы. Вы не думайте.
- Да ладно тебе! - махнул рукой Корнеев. - Отработает он!
- Вы помните свою статью о Советах? - осмелел Игорь, почуяв, что выволочка ему не грозит.
- Анна сохранила? - удивился редактор.
- Я прочитал.
Арсений Фомич поднялся, чуть постоял, опираясь руками на край столешницы, потом решительно выпрямился и вышел из кабинета. Игорь удивленно проводил его взглядом и сказал Вале:
- Я думал, спросит, как живет Анна Семеновна.
- Знаешь, чего приходил? - сообщила Валя. - Спрашивал, как доехать до ее деревни.
Молодые люди смотрели на дверь, за которую вышел Арсений Фомич. Потом Игорь перебрался на свой стул.
- Слушай! - вспомнил он. - Отец велел, чтобы к семи я был дома. Что это может значить? Как думаешь?
- Узнаешь, - сказала Валя. - Чего гадать? Ужин на тебя готовить?
- Конечно.
Это было важней всего остального. Если бы в этот миг сообщили, что Мадагаскар целиком ушел под воду, в бездну океанскую, Валя едва ли придала бы значение этому факту. Конечно, если бы успели спасти негров. Он придет! Что еще надо женщине для счастья?
Ровно в семь часов, ни минутой раньше и ни минутой позже, раздался мелодичный звонок, осторожный, короткий, вежливый. Игорь открыл дверь, на пороге стояла ослепительная Наташенька и по-детски смущенно улыбалась. Это у нее получилось очень трогательно, своим смущением она вызвала невольное сочувствие у оторопевшего Игоря. Она красиво держала в руке плоскую коробку с яркими надписями, пахла дорогими духами и была поразительно красивой. Игорь впервые пригляделся к девушке. Прежде он видел в ней только папину секретаршу.
- Вот, - залепетала Наташенька. - Василий Павлович попросил. Ой, здравствуйте, Игорь Васильевич! Я не поздоровалась. Василий Павлович на презентации. Неожиданно пригласили. Отказаться не мог.
- Что вы стоите на пороге? - засуетился Игорь. - Проходите.
- А это видак. Ваш папа просил передать.
- Плеер? С чего вдруг?
- Я не знаю, - растерялась Наташенька. - Попросил завести. Я думала, вы знаете. Василий Павлович и сказал - вы в курсе.
- Ну да ладно, - Игорь взял из ее рук коробку. - Разберусь. Хотите кофе?
- Если можно, конечно.
- Чего ж нельзя? Проходите.
И он широким жестом хлебосола пригласил в кухню. Дверь в большую комнату была открыта, и Наташенька заметила книжные шкафы. Игорь усадил ее к столу, даже ладонью смахнул невидимую пыль с табуретки, прямо сама вежливость. Он поставил чайник на огонь. Наташенька оглядела кухню и сказала:
- У вас чисто, уютно. Это хорошо. Я очень люблю, когда чисто.
Игорь хотел сказать, что старается, но врать он не умел даже по мелочам, и труды Анны Семеновны не присвоил, а метнулся к шкафчику и достал баночку растворимого кофе.
- А у вас есть коньяк? - спросила неожиданно Наташенька.
Сработал инстинкт секретарши, и вспомнилась фирменная заварка. Почему бы не удивить юношу?
- Коньяк? - растерялся Игорь и вдруг хлопнул себя по лбу ладонью, да не рассчитал удар, и получился слишком громкий хлопок. - Ой! Простите. На книжной полке стоит бутылочка. Сувенирная. Она маленькая. Грамм пятьдесят. Хватит?
- Да мне ложечку, - Наташенька поднялась и взяла в руку банку кофе, стала разглядывать. - Впрочем, не нужен коньяк. Знаете, Игорь Васильевич, эту банку лучше выбросить. Продукт явно просрочен. Да и не получится из растворимого.
Игорь взял банку и стал крутить в руках с таким выражением лица, будто его незаслуженно обманули.
- Да как же так? Когда я покупал? Не помню. А у меня больше нет… Может, чаю?
Уверенности в голосе не было, потому что к чаю предложить ничего не мог. Да и чаю вроде бы тоже не осталось. Хотел сказать, что есть в наличии половина пачки пельменей, но что-то его удержало.
- Ой, Игорь Васильевич, не огорчайтесь, - сказала Наташенька, стоя очень близко, благоухая нежными духами и светясь белозубой прелестной улыбкой. - Я книги посмотрела бы. Видела, у вас много…
Это Наташенька придумала хорошо. Игорь воспрянул духом, о книгах он мог говорить бесконечно, однако повел себя сдержанно, стоял поодаль и смотрел, как девушка ходила перед книжными шкафами во всю стену и смотрела на пестрые корешки с таким обожанием, словно лучшего зрелища для нее не существовало.
- Я так люблю книги! - прошептала она, и в искренности ее грешно было усомниться.
Она отошла от книжного шкафа и остановилась в дверном проеме, показывая, что собирается уходить. Он не стал ее удерживать. И она сказала:
- Мне пора.
- Можно у меня брать книги, - предложил из чистейшего доброхотства Игорь.
- Правда? - обрадовалась Наташенька. - А вы можете направлять?
- Как направлять?
- Я много чего не читала. Росла в многодетной семье. Какие в доме книги?
- Я понял. Вам нужны советы, что читать?
- Да, я это и хотела сказать. Книг много, трудно найти нужные.
- Хорошо, я подумаю. Набросаю план. А где вы учитесь?
- В финансовом. Я не собираюсь всю жизнь сидеть секретаршей.
- Впрочем, все равно начинать надо с классики. Вы знакомы с классикой?
- По школьной программе.
- Понятно, «Муму», «Каштанка». Что еще там? Человек может жить, не зная мировой классики.
Игорь заходил по комнате и руки его обрели живость.
- Может, может. Аппетит не ухудшится, здоровье не пострадает. Но поймите, Наташа. Я могу так называть вас? - она старательно закивала головой. - Поверьте моему опыту, прожить без классики - это равносильно тому, как за всю жизнь ни разу не увидеть звездного неба.
И взметнулись руки, затрепетали пальцы, того гляди - вознесется книголюб, да потолок низкий. Наташенька прижала ладошку к сердцу.
- С вами так интересно, но меня ждет машина, - сказала она с большим сожалением. - Василий Павлович разрешил водителю отвести меня. А он такой вредный… Водитель, конечно. Будет ругаться, если задержусь. Так я побегу?
Игорь широко развел руками. И в этом жесте было сожаление, потому что ему в голову как раз пришли кое-какие мысли о значении мировой классики для современного человека.
Игорь проводил ее до порога, она оглядывалась, мило улыбалась, всем своим видом показывая, как ей не хочется уходить и как это неизбежно.
Уже в машине Наташенька позвонила шефу и сообщила, что встреча прошла успешно. Василий Павлович остался доволен, что план его удается. Он и не собирался ехать сам. Надо же как-то Игоря ближе знакомить с Наташей. И с подарком он придумал неплохо. Надо окружать сына дорогими вещами, человек быстро привыкает к хорошему и расставаться не захочет, если не последний олух.
Тем же вечером, когда проводил Наташу, Игорь приехал к Вале и подробно рассказал о подарке отца, который привезла его секретарша, поскольку родитель не смог из-за дел. Валя готовила ужин, ждала, когда поспеет рыбный пирог в жаровне. Игорь стал раскупоривать бутылку сухого вина, которую прихватил по дороге.
- Уж не знаю, с чего вдруг меня облагодетельствовал, - недоумевал Игорь. - Я у него не просил. И зачем мне его презент? Фильмы надо смотреть в кинотеатре. И в хорошем.
- Как ее зовут? - подарок Валю интересовал меньше всего. - Секретаршу?
- Наташа.
- Красивое имя. Хорошенькая?
- Да, конечно, - просто ответил Игорь и с хлопком вытянул пробку. - Секретарши все красивые. Наташе помочь нужно.
- И чем же, милый?
- Надо составить список книг.
- Читать любит? Ей сколько лет?
- Да еще девчонка! Может, двадцать…
- Какая же девчонка в двадцать? В наше-то время! Если молодая и хорошенькая, читать-то ей зачем?
Спрашивала вроде невинным голосом, а глазки хитренькие как у лисы, у той самой, которая заприметила на ветке ели ворону. Но Игорь подтекста за вопросами не улавливал, отвечал чистосердечно.
- Считает важным поднять свой общий культурный уровень.
- Вместе с тобой, конечно, - многозначительно заметила Валя.
Только тут Игорь почувствовал, что настроение у подруги не очень веселое, или уже надулась, или только собирается. Валя и сама не знала, что с ней происходит, чем недовольна, почему из-за смазливой секретарши стало себя жалко. Она прождала Игоря неимоверно долго, как самой показалось, думала, с отцом задержался, а оказалось, что все это время любезничал с хорошенькой Наташей, которой понадобилось - видите ли! - поднять культурный уровень.
Женский ум особо устроен, поэтому мужской логике недосягаем. То, что и в голову не могло прийти простодушному Игорю, Валя тут же просекла. Хитрую дипломатию старшего Зыкова увидела разборчиво, как извилины на собственной ладони. Никогда не дарил подарки, а тут - нате! Коль такой сердобольный, купил бы костюм. Как раз шмоток у сына не ахти. Но нет, он покупает вещь не первой необходимости. Да еще и с доставкой на дом! Прямо вот срочно нужно привезти. А ему некогда. И он отправляет секретаршу, фифу писанную. Тут и гадать-то нечего. Решил папаня женить сыночка и невесту подыскал по своему разумению.
Вале было немного совестно перед собой строить эти предположения, но они возникали сами по себе, помимо ее воли. Опыт жизни с бывшим мужем научил смотреть на все открытыми глазами и судить жестко, без обмана. Она с Игорем от счастья сильно поглупела, чуть ли не решила, что жизнь красивой ковровой дорожкой перед ней стелется. Шагай да умиляйся. Ан нет! Голову терять Валентине Гвоздевой никак нельзя. Надо быть начеку. Судьба хитра - счастьем расслабит, да бедой обрушится, чтоб больней было…
Мелодией песни «Подмосковные вечера» напомнил о себе мобильник Игоря. Звонил отец.
- Ты где?
- Я в гостях, - ответила Игорь.
«В гостях, - удивленно повторила про себя Валя. - Он у меня в гостях!»
- Где это ты гостишь так поздно? - удивился отец.
- У товарища, - досадуя на вопрос, ответил отцу.
«У товарища, - опять же обреченно повторила про себя Валя. - Это я ему товарищ». Она не слышала голос отца, а только ответы Игоря.
- А товарищ - он или она?
- Что ты пристал? - возмутился Игорь. - Вроде я уже великовозрастный, не обязан отчитываться перед родителем.
- Не обязан, не обязан, - примирительно проговорил тот. - Как тебе подарок?
- Ты не перепутал?
- Что я перепутал?
- Мой день рождения зимой.
- Не в этом дело, сынок. Я вот подумал. Может, старею… У меня ведь, кроме тебя, никого нет. А я тебя из кабинета выгоняю. Плохой я отец, Игорешка. Вот что понял. Надо о тебе заботиться, а то на старости лет никто и воды не поднесет.
- Тебе еще до старости…
- Все равно придет. Ее не объедешь. Нет такой машины. Вот думаю приодеть тебя. Ходишь как студент. Я-то в нынешней моде ничего не понимаю. Но Наташа может помочь. Как она тебе? Хорошая девчонка. Нынешние все шалавы. А она серьезная и себя блюдет. Это я так, к слову. Я твой отец, а ты мой сын. Давай об этом помнить. Ну, погости, да иди домой. Пока!
И он отключил телефон. Игорь с недоумением пожал плечами.
- Что-то я не замечал за ним сентиментальности, - сказал Игорь. - Надо будет осторожно поговорить. Может, плохо чувствует себя. Не молодой все-таки…
Он подошел к столу, но не сел, а о чем-то задумался. Скорее всего, Игорь уловил бы все-таки настроение любимой женщины, да и посмеялся бы над ее напрасными подозрениями, но надо же было случиться тому, что именно в эту минуту его поразила гениальная мысль. Вечно она приходят без спроса!
- Эврика! - воскликнул Игорь, как и положено в таких случаях с древнейших времен.
- Что такое? - невольно всполошилась Валя.
- Надо выяснить, почему Корнеев порывает с Анной и женится на Римме. Ведь что такое любовь? - Игорь, согнув руки в локтях, уперся в грудь всеми пальцами. - Это компас. Он здесь, в нас. Мужчина находит женщину, женщина находит мужчину. «Это он!» - узнает она. «Это она!» - узнает мужчина. И на этот раз природа радовалась, что встретились два ее прекрасных создания, - умные, молодые, красивые! Но вдруг появляется какая-то сторонняя сила, враждебная природе, дремучая, злая, мохнатая. Одним словом - Зло. Происходит трагедия! Поломаны судьбы девушки и юноши! Нарушена природная гармония! И главное - это не могло случиться само по себе. Это кто-то устроил. И я хочу знать - кто.
Валя-то знала, что нельзя сбивать Игоря, коли сел он на своего конька. Но ее настроение все больше портилось, потому что росло недоброе предчувствие. Ее успокоило бы в эти минуты только одно, если бы Игорь подробно рассказал, как там было в его квартире, о чем говорили, чем занимались - перелистывали книжки или танцевали под музыку. Уж он-то ничего не утаит, а она тут же разгадает намерения ушлой - все они такие! - секретарши.
- Чего отец звонил? - спросила Гвоздева, понимая, что уж больно не ко времени вопрос.
Бес виноват, он ведь только и ждет, чтоб пихнуть под локоть. Игорь уставился на подругу.
- Поразительно! - изумился он, и его метущиеся руки опали вдоль тела, будто вмиг лишились упругих мышц. - Неужели тебе не важно, что случилось с ними? Они могли быть счастливы! А не стали. И тебе все равно?
- Да ведь когда это было! Разве можно помочь?
- Что значит, помочь? Мы ищем истину. Это что? Ерунда? Я потому крикнул: «Эврика!», что выхожу на истину. Даже поражаюсь тому, как не мог додуматься раньше. Я назову одну фамилию, и ты согласишься, что я прав.
Но тут он первый почувствовал запах подгорающего пирога, бросился к плите и выключил газ. Валя суматошно распахнула жаровню. Оттуда повалил густой дым. Игорь открыл форточку, отошел задом от окна, обернулся и наткнулся на Валю.
Он обнял ее, огорченную до слез, и сказал:
- У мамы всегда подгорали пироги. А мне они почему-то нравились.
Валя поставила на стол обгорелую стряпню. Посмотрела на него вопросительно. Игорь шагнул к столу, с высоты своего роста уставился на жалкий с виду пирог и плотоядно потер ладони.
- Пируем! - сказал он весело и жестом пригласил Валю за стол, а потом воздел правую руку. - Его фамилия - Колыханов!
Без теории относительности Эйнштейна человечество обходилось тысячелетиями и еще протянуло бы столько же, но без разрешения той проблемы, о которой думал Игорь, дальнейшая жизнь людей весьма проблематична. Можно при желании как угодно окрестить то, что он собирался создать, - теорией, доктриной или формулой - название не имеет ровным счетом никакого значения. Главное - суть.
Люди на Земле не уничтожат сами себя только при одном условии - если между ними будет согласие. Но вопрос заключается в том, как этого добиться. И если Игорь найдет решение, то с чистой совестью ему можно поставить памятник. Или хотя бы бюст во дворе школы, в которой учился. Пусть ученики берут пример.
В мире много Зла. Значит, что? Бороться? Но всякая борьба порождает еще большее Зло. Не сопротивляться Злу, как учил Толстой? Так ведь Зло совести не имеет. С чего утихомирится? Только пуще разгуляется. И где же выход? И чтоб найти этот выход, Игорь должен изучить Зло во всех его проявлениях, особенно в отношении того, что его порождает, и почему оно так живуче. На это может уйти вся жизнь. Этого Игорь не страшится.
В присущей ему пылкой манере Игорь толковал об этом Вале по дороге на работу. И вроде этот большой ребенок со своими детскими фантазиями практичной Вале должен был казаться потешным, а она его так пронзительно любила, что, казалось, сердце не выдержит. Спросили бы Валю - за что любишь? - развела бы руками. Ну, может, еще расплакалась, потому что окончательно поняла - не будет у нее жизни без Игоря.
На работе Зыков сказал Вале:
- Надо предупредить шефа.
Тут же поднялся и направился в кабинет главного редактора.
- Арсений Фомич, - сразу приступил он к делу, поздоровавшись. - Я все-таки решил написать очерк о Колыханове.
- И зачем это тебе надо?
Не мог же Игорь сказать, что статья тут сбоку припеку, а хочется ему узнать, отчего разладилась когда-то между Анной и Арсением любовь. При этом Игорь разрешает не частный случай, а нечто глобальное, всечеловеческое.
- Я в любом случае напишу, - упрямо заявил он, - если даже это не нужно.
- «Можешь, не пиши». Но если не можешь, то уж… чего уж… тогда уж…
Арсений Фомич поднялся с кресла, подошел к Игорю, который стоял в трех шагах от стола, и положил руку на плечо.
- Разгромную статью о Колыханове в своем журнале я не напечатаю, - предупредил Корнеев, глядя на Игоря с какой-то застарелой печалью в глазах. - Иди.
Таким напутственным словам Зыков, конечно, не обрадовался. Валя тут же заметила перемену в настроении и спросила, что случилось у шефа. Но тот не стал ничего объяснять, а сказал только:
- Все равно пойду.
Они заранее договорились, что Игорь идет один, мужчине с мужчиной легче столковаться.
Режиссер тут же согласился на встречу с корреспондентом журнала. Как публичный человек, он следил за тем, чтобы оставаться на виду. Не было такого срочного дела для режиссера Колыханова, которое нельзя было бы отложить на время, если предстояло встретиться с прессой или телевидением. Иногда, чувствуя, что его обходят вниманием, сам мог напроситься, находя удобный повод, чтобы привлечь внимание журналистов.
Квартира была большой. То ли никого не было дома, то ли никто не выглянул из своих покоев, но Игоря удивила тишина. Хозяин встретил гостя сам и провел по коридору в просторный кабинет. Письменный стол был завален папками и фотографиями. Одна стена полностью занята застекленными стеллажами, сделанными под заказ. На полках и книги были, но в основном - награды и призы в виде статуэток, кубков и грамот в рамках. У противоположной стены стояли письменный стол и тахта. Сама же стена, обклеенная дорогими обоями с тиснением, была пуста, и только большой портрет хозяина в золотистой раме висел посредине. Платон Колыханов сидел на пологом склоне холма, обхватив руками колени и касаясь босыми ногами земли. В этом был весь смысл полотна - знаменитый режиссер весь от сохи, матушкой-землей вскормлен и вспоен. На самом деле родился в деревне случайно. Родители, сугубо городские люди, сотрудники Академии наук, снимали на лето полдома у одной и той же бабки. Она-то и приняла роды, когда преждевременно начались схватки, а из-за раскисших после ливневых дождей дорог, вывезти роженицу не было возможности.
- От какой газеты? - спросил Колыханов, показав на диван. - Седай.
Этакого рода словечки он любил подбрасывать в свою речь, подчеркивая свою народность. Давно уже не модно выставлять свое рабоче-крестьянское происхождение, наоборот - невесть откуда вылупились потомки дворян и даже князей, но Платон Колыханов не следовал новым веяниям, Народный артист должен был помнить свои естественные корни.
Это был большой, мясистый человек, но не рыхлый телом. Просто его было много, как он сам говорил смеясь. Большая седая голова с плоским лицом сидела на короткой шее так устойчиво, что приходилось всем торсом поворачиваться, чтобы перевести взгляд. Но получалось это легко при его общей неусидчивой подвижности. Он был смешлив, при этом хохотал громогласно, не сдерживая себя, был добродушен, разговорчив и вызывал впечатление «своего парня» во всех отношениях.
Игорь назвал свой журнал.
- О-о! - воскликнул Колыханов. - Так ты Корнеева сотрудник? Как там Арсений? Он тебя направил?
- Сам попросился, - заверил Игорь.
- Да? Мой поклонник, что ли? Намедни был на встрече. В школе устроили. Так подходит десятиклассница и заявляет, что будет писать трактат о моем творчестве. Приятно, знаешь, хоть и пустяк.
- У меня много вопросов, - предупредил Игорь, - но не только по творчеству.
- Прости, запамятовал - как тебя?
- Игорь Зыков.
- А по отчеству? - пригляделся Колыханов.
- Васильевич.
- Сын, что ли? Я же Васю Зыкова помню. До меня доходило, что коммерцией крутит. Так ли?
- У него бизнес.
- Славно! Рыба сама идет в сеть. Сценарии не пишешь?
- Нет.
- Научу. Отец дает деньги. Мы делаем кино. Идет?
- Я за него не решаю.
- Родному сыну не откажет. Ну, Вася! При деньгах, значит. И не догадается помочь отечественному кино! Надо напомнить о совести. И мы напомним. С чего начнем? Какие ко мне вопросы будут, дружище?
Он за плечи усадил Игоря на диван, сам сел рядом, потом пружинисто вскочил и устроился за письменным столом, так солидней выходило.
- Я начну издалека, - заявил Игорь.
- Со времен Адама и Евы? - пошутил Колыханов и расхохотался. - Валяй. Или как вы говорите - чеши.
- Хорошо помните то время, когда были знакомы с отцом?
- На память не жалуюсь. Мое первое воспоминание - как меня заворачивают в пеленку, а я жутко этого не хочу. И ору. Возьми на заметку кстати. Ребенок кричит, а его не понимают, что он хочет воли.
- Значит, вы хорошо помните шестидесятые…
- Еще бы не помнить! Прекрасное время! Удивительное! Учусь в Москве, во Всесоюзном институте кинематографии. Получаю направление на нашу киностудию. Поначалу работаю ассистентом. Но вот и первая моя киноновелла. Сидим в зале. Смотрим. Вокруг одни друзья. Сияющие глаза. Прекрасные лица.
- А статью Корнеева помните?
- Статью? Какую? Он не писал обо мне. Я даже его просил. Но он не стал. Хотя были друзьями.
- Нет, не о вас, о Советах?
- A-а, помню, помню. Было такое, было. А как же!
Колыханов расхохотался и почему-то посмотрел на стеллажи с тоской в глазах.
- Тогда все мы были бунтарями, - вздохнул он и отвел взгляд. - А при чем тут статья? Не понимаю. Ну да ладно! После киноновеллы мне сразу предложили полнометражное кино. Повезло. Правда, сценарий был слаб. За него никто из режиссеров не брался. А ставить надо было. Важная тема. И я взялся. Озорной был, бесшабашный. Можно сказать - пришел, увидел, победил. Картина получила не одну премию. В прессе писали много.
- Простите меня, но я хотел уточнить…
- Давай, уточняй.
- Корнев был вашим другом?
- Пуд соли точно съели. Это я уверенно скажу.
Слова свои он подтвердил раскатистым смехом, хотя вроде ничего смешного и не было произнесено. А взгляд - снова на стеллажи.
- Значит, вы знаете, - успокоительно произнес Игорь.
- Что я знаю? - настороженно уточнил Колыханов.
- Его из-за статьи вызывали.
- Куда?
- В органы. Кто-то настучал.
- А почему ты меня об этом спрашиваешь?
Наконец-то после долгих тоскливых взглядов Колыханов решился, подошел к небольшому бару, встроенному в стеллажи, открыл ключом дверцу и спросил:
- Будешь?
- Нет.
- А я позволю себе.
Он заслонял собой бар, Игорь не видел содержимого. Не оборачиваясь, Колыханов налил себе и выпил, опрокинувшись назад всем торсом. Потом закрыл бар на ключ и вернулся к столу. Минуту посидел молча, уткнувшись взглядом в стол, потом сказал:
- Разговор какой-то странный получается. Не кажется тебе?
- Нет, - ответил Игорь, глядя в глаза.
- Пришел ко мне, а спрашиваешь о Корнееве? Обо мне собрался писать или о нем?
- Статья будет, конечно же, о вас.
- Чувствую, какой-то подвох, но не пойму в чем.
Нюх у Колыханова был исключительный, недоброжелательство к себе чуял издалека. И пресекал тут же. И сейчас он мог бы корреспондента выставить за дверь. Но в людях он разбирался недурно и видел, что Игорь - бесхитростный и неопасный человек. Колыханов поднялся и прошелся по комнате.
- Сколько я сделал для Корнеева. Молиться должен на меня. Я ж с ним работал. Уже, по-моему, говорил, что мне доверили полнометражную ленту. А сценарий - никудышный. Правильный только идейно. О солдатской службе. Арсений недавно отслужил. Вот я его и попросил помочь. Когда мы сдали сценарий, начальство обалдело. Классная получилась работа!
- Я этого не знал.
- Теперь будешь знать.
- Но его же в титрах той картины нет?
- Дурацкие статьи не надо было писать, - потух и заскучал Колыханов.
Он с большим унынием посмотрел на бар, однако постеснялся прибегнуть к столь скоро бодрящему лекарству.
- Если бы не я, у него бы и этого журнала не было. Выхлопотал ему это место. Я был вхож во все двери. А в жизни все решают связи. Хоть знаешь, что Корнеев не был коммунистом?
- Не знал.
- Вот видишь? А возглавлял журнал. Такого в принципе не могло быть! На идеологической работе и не член партии. Да ты что, братец! Все я! По начальству ходил, убеждал. Это ж, говорю, какой пример! Иностранным журналистам можно рот заткнуть. А что? У нас и беспартийные журналами руководят. Демократия. И со мной согласились. Думаешь, у Корнеева мало врагов было? Давно бы слопали, сожрали бы. Но они меня боялись.
При этом Колыханов опять оказался возле бара, судя по звукам, раскупорил бутылку, налил в рюмку коньячка, сказал:
- Пардон.
И выпил. На этот раз, уже закрыв бар и повернувшись, забросил в рот шоколадную конфету и разжевал.
- С чем ты пришел? - недобро спросил Колыханов уже от балконной двери. - Я не знаю почему, но психую. Это от твоих вопросов. Разворошил прошлое. А там чего только не было!
- Вот это и важно! - воскликнул Игорь. - Вы жили в сложное время.
- Да в какое сложное! - сморщив лицо, активно не согласился Колыханов. - Делай, как велит начальство, вот и вся сложность. Вообще-то, все правильно. Кто платит, тот и заказывает музыку. Так было, так есть, так будет. И не вижу я в этом трагедии. Такова доля художника - обслуживать хозяев. Разве Моцарт не этим занимался? Но его хозяев мы не помним, а музыка жива. Понял меня?
- Но Корнеев…
- Дурак твой Корнеев! - не дал продолжить Колыханов. - Природа ему столько дала, а он ни фига не сделал. Что ж тут хорошего.
- Вы извините…
- Да нужны мне твои извинения! Я сразу почувствовал, что ты за орешек. Почуял - не с добром пришел. Копаться начнет - что я, да кто я? Но ничего, ничего! Меня на лопатки не уложить. В начале девяностых, помню, набросились, яко псы лютые. Как только не обзывали! Совок, приспособленец, коммуняка, холуй! Ну, и где они сегодня, эти критики? А я делал кино и делаю. Я ни о чем не жалею. Я прожил богатую событиями жизнь, поездил по земле, повидал страны и континенты, нахожусь в почете и нужды не знаю. А чего Корнеев добился, чистоплюй?
Игорь видел, что Колыханов заметно опьянел, продолжать разговор толку не было, и он поднялся.
- Система его сломала! - размахивал руками Колыханов. - Жертва! Его вызывали. Кто-то настучал! Так, может, я? Как же сразу не догадался! Ведь за этим пришел. Ты же приплелся, заранее думая, что я настучал. Твой Корнеев мне нужен был. Так что стучать резона я не имел. Отца родного спроси. Уж он-то знает!
Колыханов буквально выпроводил Игоря из квартиры, а когда выставил за порог, бросил:
- Вот у него был резон!
И хлопнул дверью.
Колыханов стоял в прихожей и прислушивался к своему состоянию, к тому переполоху, что происходил внутри. Что же он наделал, корреспондент вшивый! Теперь три дня - коту под хвост. Колыханов месяцами держался нормально, а потом срывался, иногда по пустяку, и ровно трое суток пил втемную.
Опасения Вали, что судьба готовит ей новые неприятности, кажется, начинали оправдываться. Игорь вернулся от Колыханова в мрачном настроении. Прошел в кабинет, сел за стол и молча уткнулся в какую-то бумажку. Там читать-то было несколько строк, а он уперся взглядом и не поднимал глаз. Валя выждала, сколько могла, минут пять, и все-таки спросила:
- Как дела?
- Никак, - прямо-таки буркнул Игорь.
И мало того, что на вопрос не ответил, так сразу же поднялся, порывисто двинулся к двери, правда, на пороге все же, видимо, усовестился и бросил:
- Я к шефу.
В кабинет шефа Игорь ворвался в таком волнении, что сметливый Арсений Фомич поднял руку и сказал:
- Не все сразу.
Игорь не ожидал этих слов и сбился с мысли, которая занесла его сюда как вихрь.
- Садись, - опять же спокойно, как врачеватель, попросил Арсений Фомич.
Игорь опустился на стул возле двери.
- Теперь - выдох, - улыбнулся Корнеев. - Начни по порядку. Колыханов тебя выставил? Он не любит тех, кто им не восхищается. Забыл тебя предупредить.
Арсений Фомич осекся, встретив истерзанный, будто изъеденный мукой, взгляд Зыкова.
- Я могу вас спросить? - тихо уточнил Игорь.
- Конечно, - поторопился уверить Арсений Фомич, не понимая, что происходит с парнем.
Сцепив замком пальцы рук на животе и глядя в пол, Игорь проговорил:
- За статью… тогда давно… вас вызывали… я знаю…
- Была трогательная беседа, - подтвердил редактор.
- Кто?
- Что кто?
- Кто донес на вас?
Игорь поднял взгляд на Корнеева, откинув голову, словно ждал выстрела в грудь и собрался мужественно принять пулю.
- Вы обещали, - напомнил Зыков.
Арсений Фомич не отводил взгляда, стараясь не выдать себя, и думал о том, что сказать правду легко, но только не Игорю. Корнеев знал, что другой на месте этого молодого человека плюнул бы и ногой растер, мол, за предков не отвечаю, а для Игоря, судя по всему, это будет ударом. Для него нет срока давности.
- Я не знаю, - само собой возникли слова, которые проговорил Арсений Фомич, глядя на Игоря.
И двигало им только одно - не хотел, чтобы этот чудаковатый парень испытал боль. Корнеев, трогая бумаги на столе, добавил:
- Теперь это ровным счетом и не имеет значения.
- Вы действительно не знаете?
По лицу Арсения Фомича пробежала тень досады.
- Все, Игорь, хватит, - сказал он скучным голосом. - Что-то уж больно мы нынче разговорились. Иди, работай. И у меня тут дел…
Ничего не оставалось Игорю, как подчиниться начальственному слову и уйти со своими сомнениями. Оставшись один, Арсений Фомич пытался вернуться к работе, но ничего не получилось, смотрел на буквы, а они расплывались и не складывались в слова. Намерился позвонить кому-нибудь, да отвлечься разговором, но понял, что притвориться не сможет, не получится. Да и кому звонить? У Анны точно нет телефона. А больше некому.
Валя не понимала, что происходит с Игорем, а он не мог объясниться и только все больше мрачнел. Что, если Колыханов сболтнул по злобе? Кто тогда будет Игорь, если скажет Вале, что нашел стукача? И не было у него другого выхода, как поговорить с родителем предельно откровенно, то есть объясниться на уровне совести, как сам для себя определил.
Доносительство вызывает брезгливое презрение с начала веков.
Пока Игорь мучил себя вопросами, Валя искала причины возникшей между ними недоговоренности, полностью полагаясь на свою - конечно же! - безошибочную женскую интуицию. И она решила, что, прежде всего, надо убедиться в прелестях намеченной невесты, и никакие внутренние уговоры не усмирили бабьего любопытства. Валя узнала адрес офиса Зыкова В. Н., связалась по телефону, дабы удостовериться, что хозяина нет на месте, и пришла в приемную. Конечно же, спросила, у себя ли господин Зыков. Секретарша, естественно, ответила, что нет. Валя посетовала на невезение, обещала зайти позже и ушла. Она долго слепо шагала в людском потоке оживленной улицы, стараясь успокоиться и прийти в себя. Секретарша произвела на нее сокрушающее впечатление. Гвоздева даже не осмеливалась сравнивать себя с этой писаной красавицей. Перед такой дивой ни один мужчина не устоит, тем более Игорь с его неуравновешенной психикой.
Горькими упреками, понимала Валя, только усугубишь свое положение. Терпение и покорность судьбе остаются уделом бедняжке. Мол, я тебе не помеха, поступай, как тебе угодно, только не забывай в счастливые минуты своей жизни, что на земле есть женщина, которая беспрерывно страдает, для которой дни и ночи одинаково непроглядны. Валя даже всплакнула, представив себя заблудшей в лесу овечкой, чье слезное блеяние разве только волк может услышать. Но это же сравнение вызвало невольный смех над собой - уж чего-чего, а овечьего в ее характере не было отроду.
Образ гордой женщины Вале больше пришелся по душе, чем невинная добыча волка. С тем она и утвердилась в себе, чтобы достойно встретить ту минуту, когда Игорь признается, что полюбил другую. Он не уйдет молча, украдкой, потому что совестливый. Валя даже скажет, что искренне желает ему счастья, и в тех словах не будет притворства, потому что она любит Игоря и не хочет ему несчастий, пусть лучше они будут ее долей.
Когда Игорь дозвонился до родителя, тот веселым голосом спросил:
- «Папа, помоги». Так? Сколько? Я с Наташей передам.
- Каждый раз, как звоню, ты сразу о деньгах, - с досадой произнес Игорь. - А у меня к тебе очень серьезный вопрос.
- Знаю я твои серьезные вопросы, - явно поскучнел Василий Павлович. - Что еще тебе?
- Не по телефону.
- Зайди в обед. Я буду у себя.
Должно быть, Наташенька знала о его приходе, потому что оказалась в обеденный час на месте и встретила Игоря с улыбкой.
- Здравствуй! - ответила она по-свойски на приветствие. - У меня к тебе столько вопросов по литературе! Ты обещал…
- Позвонила бы.
- Я постеснялась.
- Ну, это совсем ни к чему.
- Правда? - трогательно восхитилась Наташенька.
И дальше вела себя так, будто между ними уже окончательно установились доверительные отношения, и оттого они свои среди множества чужих людей. Она мило чирикала о том, как ей приснилось намедни, будто они с Игорем едут в поезде и смотрят в окно вагона, а за ним - широкие поля, сплошь усеянные яркими цветами.
- Красиво до жути! - призналась она.
В это время в приемную прошел Корякин, картинно остановился в дверях и сказал, глядя на Игоря:
- Стоит только захотеть, и любая женщина будет у ваших ног.
Он выдержал паузу и добавил:
- Главное - точно попасть в челюсть.
Шутка показалась смешной только Корякину, и он посмеялся один.
Игорь опасливо присмотрелся к этому человеку, и он ему не понравился, потому что много было в нем развязной самоуверенности, однако бывший красавчик, любимец женщин, явно поизносился. Мог бы вести себя скромней. Но сам Корякин так не считал.
В эту минуту заглянула в приемную полная, невеликая ростом женщина с томным лицом. Корякин тут же выпалил:
- Грудь стала больше - жить стало веселей.
Женщина не обратила внимания на Корякина, будто его и не было, спросила Наташеньку:
- Можно?
Она показала глазами на дверь шефа.
- Чуть позже, - ответила Наташенька и тоже глазами показала на Игоря.
- Думала, хоть в обед застану, - вздохнула женщина.
- Тимохина! - строго произнес Корякин. - Почему такая сонная? Опять всю ночь…
- Дурак, - перебила женщина и закрыла дверь.
- Папа ждет, - поспешила сказать Наташенька. - Иди, а я принесу кофе.
Корякин проводил взглядом Игоря.
- Сынок? - спросил он, хотя прекрасно знал, кем Игорь приходится шефу.
Едва ли что-то могло быть в городе такого, о чем менеджер Корякин не был бы осведомлен. Наташенька ничего не ответила. Она прошла в смежную небольшую комнату, но дверь за собой не закрыла. Корякин стоял, привалившись к косяку, и откровенно разглядывал чудную фигурку секретарши в коротком платье, занятую приготовлением кофе.
- Красивая женщина радует мужской взгляд, - сказал он, - некрасивая - женский.
У него была привычка каждый раз изрекать свеженькую остроту с таким видом, будто она возникла экспромтом, а на самом деле он их выуживал в интернете утром и заучивал наизусть перед зеркалом. Старался он для Наташеньки, чтобы выглядеть человеком острого ума.
Наташа глянула на него через плечо, но и на этот раз ничего не сказала, или привыкла к его откровенным взглядам, или совсем не считалась с Корякиным. Он знал об отношениях шефа и секретарши, но это его не останавливало. То, что секретарша спит со своим шефом, - дело обыденное и понятное. Но какой из шефа любовник? Смеху подобно. В неделю раз навещает, а на большее его не хватает. Главное для Корякина - не упустить момент. А уж Корякин не упустит. Всегда начеку.
Василий Павлович читал какие-то бумаги в комнате отдыха, дверь была распахнута. Он жестом пригласил сына за стол.
- Времени у меня, как всегда, мало, - начал Василий Павлович. - Так что выкладывай, с чем пришел.
Тут принесла кофе Наташенька, и как-то особенно старательно поставила чашечку перед Игорем.
- У нас разговор, - мягко сказал Василий Павлович секретарше, когда она чуть замешкалась. - Извини.
Наташенька ушла, понятливо кивая. Она догадалась, что разговор пойдет о ней. Вот бы подслушать! Но такой возможности не было.
- Хорошая девушка! - заметил Василий Павлович.
- Отец, - не подхватил тему Игорь. - Можешь мне сказать правду. Я тебя умоляю, как никогда, только честно!
- Отчего же нет.
- Знаешь, кто настучал на Корнеева? Тогда, за статью…
- О, силы небесные! - воскликнул Василий Павлович. - За что мне сии муки!
- Знаешь или нет?
- Я ж тебе говорил вроде.
- Сказал только, что его нет в живых. А кто - не назвал. И, кажется мне, что твой ответ был отговоркой.
- Отговоркой? Зачем мне это нужно?
- Чтобы я не приставал больше.
- А почему пристаешь? Не поверил?
- Возникли сомнения.
- Уж не отца ли родного подозреваешь? - усмехнулся Василий Павлович. - Так я же был другом Корнеева. Спроси у него. А мы тогда свято придерживались принципа - друзей не предают.
Слова вылетели сами по себе, без усилия, как птички из распахнутой клетки, Василий Павлович даже удивился той легкости, с какой ложью заменил правду. Он бы даже добавил в свой кодекс морали заключение: «Правда - это то, во что сам веришь в данный промежуток времени».
Игорю отец показался искренним, но что-то насторожило все-таки, словно внутренним слухом уловил фальшивую нотку. А Василий Павлович, чуть помолчав, решительно заявил:
- И все! Кончили с этим! Это не я! Хочешь верь, хочешь нет, а я тебе сказал правду. Вот тебе крест.
И перекрестился. Потом расслабился от какого-то нервного напряжения и душевно обратился к сыну:
- Слушай, почему бы тебе не сходить с Наташей в театр? С гастролями в городе эти… Ансамбль какой-то. Билеты закажу. В партер. А?
- На попсу не пойду, - заявил Игорь. - А Наташу я обещал подтянуть по литературе и языку.
- Вот и славно! - оценил Василий Павлович. - Я ж не знал. Ну, иди.
Да тут же остановил:
- Стой! Ты почему с этим дурацким вопросом пришел ко мне? Кто и чего тебе сказал?
- Колыханов, - не стал скрывать Игорь. - Мол, отец знает.
- Знаю, конечно, - успокоился Василий Павлович. - В приятелях были с умершим. Он умер, я говорю. С мертвого какой спрос?
Игорь вышел от родителя и с легкостью на душе договорился с Наташенькой встретиться вечером в своей квартире. Ему хотелось делать добро в благодарность за то, что его подозрения оказались напрасными. Это принесло большое облегчение, теперь ему не совестно будет смотреть в глаза Арсения Фомича и говорить с ним о нравственности.
Но уже на улице возникла суетливая мыслишка, будто егозливый бесенок выскочил из темноты и начал быстрыми лапками вязать паутинные кружева. Игорь получил информацию от Колыханова, от шефа, от отца, но есть главная свидетельница тех событий. Что он за журналист, если не поговорит с Анной Ванеевой? Он будет просто презирать себя, если не побеседует с той, которая больше всех пострадала из-за подлого доносчика.
К числу достоинств Игоря, как заметил в эту минуту, можно смело отнести его отменную черту характера - никогда не откладывать на завтра, что можно сделать сегодня. Игорь решил позвонить Вале и попросить, чтобы прикрыла его, а сам поедет в деревушку, благо, недалеко, и поговорит с Анной Семеновной. Но тут вспомнил, что после работы придет Наташа, а его дома не окажется. Отложить по телефону встречу? Да как-то неудобно, не настолько знакомы, чтобы поняла. Чего это такого срочного случилось, что нужно именно сегодня ехать в деревню? А с другой стороны, как-то совестно тревожить и Анну Семеновну? В полном разброде чувств и мыслей Игорь подошел к своему дому, решив забежать на короткое время и отдышаться в покое.
Среди бабушек, сидевших у подъезда, оказалась Анна Семеновна. Как выяснилось, она приехала в город за пенсией, которую получала в почтовом отделении по старому адресу - не станут же возить в деревню. До автобуса оставалось время, и Анна Ванеева решила навестить «молодого друга», как сама определила.
- Как вы ко времени! - взволновался Игорь. - Но как же не позвонили? Я совершенно случайно оказался тут. Будто кто толкал меня к дому. А то сидели бы до вечера!
- Да я только пришла. Вот напрашиваюсь, - она с улыбкой посмотрела на сидевшую рядом старушку, - позвонить тебе на работу. У меня-то карманного телефона нет.
- Славно, славно, - говорил Игорь, подхватив ее под руку. - Я дам запасной ключ, чтобы вы в следующий раз не сидели на дворе, а сразу заходили в квартиру. И не смейте отказываться.
Уже в квартире Анна Семеновна сказала:
- Я ведь зачем еще пришла? Беру книги в библиотеке, но, кажется, все толковое уже перечитала. А могу я, Игорек, брать твои? Я очень бережна, поэтому за книги не беспокойся.
- И спрашивать нечего, - передавая ключи, ответил Игорь. - Будьте как дома.
Он провел Анну Семеновну в гостиную, усадил на диван и пристроился рядом. Угостить все рано было нечем, он даже холодильник отключил.
- Я могу быть с вами откровенным? - спросил Игорь, заметно волнуясь. - Предельно откровенным, насколько можно вообще…
- Отчего же нет? - улыбнулась Анна Семеновна. - Мы и прежде не лукавили?
- Я только что от отца.
Лицо Анны Семеновны изменилось, стало постным.
- Может быть, я поступаю нехорошо, - продолжил Игорь. - Может, нельзя с вами об этом. Но я ничего не могу поделать с собой. Мне нужна правда.
- Игорь, - по-матерински мягко коснулась она его локтя. - Ты можешь меня спросить, о чем угодно. Мне совсем нечего скрывать от тебя и незачем. Но подумай - стоит ли?
- Понимаете, - все с большим волнением продолжал Игорь. - Я встречался с Колыхановым. И он явно намекнул, что на Арсения Фомича мог донести мой отец. Вы догадываетесь, о каких событиях говорю? Я не мог не пойти к отцу и не спросить прямо - не он ли?
- И что сказал отец?
- Что это сделал человек, который уже умер.
Анна Ванеева поднялась и отошла к полкам с книгами. Она догадалась, что старший Зыков имел в виду Виктора. Да ему и ловко свалить на него вину.
Игорь вскочил и подбежал к ней. Локти были прижаты к телу, а пальцы мельтешили, словно старались уловить нечто невидимое и прыткое.
- Вы знали этого человека, который уже умер?
Анна Семеновна ухватила его руки, зажала в своих ладонях.
- Ничего я не знаю.
Она отпустила его руки, и те повисли, будто расслабились в кистях. Оттого Игорь напомнил собачку, что встала на задние лапы и винится.
Анна Семеновна слабо махнула рукой, словно отпустила чужие грехи, и пошла к двери.
- Мне пора. Я вспомнила, что еще в магазин надо заглянуть. У нас же там и магазина нет. Надо купить кое-чего, пока богата. Пенсию же получила!
И она посмеялась.
Игорь порывисто шагнул за ней, уходящей, хотел схватить за руку, удержать, чтобы услышать окончательный и односложный ответ, но она вдруг сама обернулась, и печальная улыбка отвлекла его, отпугнула от вопроса.
- А тебе зачем, Игорек, наши горести? - уточнила Анна Семеновна. - Ну зачем?
Она повернулась и шагнула к двери. Игорь не стал ее останавливать. Да она и не послушалась бы его, в голосе было много отчужденной горечи. Он вернулся в комнату, опустился на диван и стиснул ладонями голову.
После ухода сына Василий Павлович посмотрел на часы, свободного времени еще оставалось полчаса, и он решил отдохнуть, чего ради прилег на диван. Без его вызова Наташенька не имела обыкновения заходить, посетителей не пустит до конца обеденного перерыва, так что никто не помешает Василию Павловичу подумать. Его не мучили угрызения совести. Прошлое, что сон. Нет смысла относиться серьезно. Его интересовало будущее. Как бы не сорвалась намеченная женитьба сына. Если его дурачок узнает правду и поверит, то разрыв с отцом будет окончательным.
Пустобреха Платона можно не брать в расчет. Ему что правда, что кривда, за что платят больше, за то и постоит. Опасны два человека - неудачник и неудачница, которые могут из зависти навешать лапши на уши Игорю. Вот как с ними быть? С Корнеевым не договоришься, поступит так, как сочтет нужным, как враг, не иначе. С Ванеевой стоит поговорить, пока не поздно. Он ей жизнь спас. Должна же быть совесть у бабы. Хотя Василий Павлович в этом сильно сомневается. Нынешние люди все лишнее сбрасывают - честь, гордость, стыд, будто летят на воздушном шаре, который спускает воздух.
Много воды утекло, но Василий Павлович помнит, как на поминках Виктора сказал Ванеевой, что готов прийти на помощь в любое время, только стоит позвать.
- Мне не надо помощи, - ответила она.
- Я могу тебя навещать как старый знакомый?
- Я этого не хочу.
Неблагодарные люди своей выгоды не понимают. Его добрые намерения не только не приняли, а прямо-таки оскорбительно презрели. И равнодушный к чужому мнению Василий Павлович почему-то никак не мог забыть ту обиду. И в эти минуты почувствовал, что хотел бы встретиться с Анной Ванеевой, возникла такая вот непонятная охота. Кстати, она одна, пожалуй, может уговорить Корнеева, чтобы лишнего не болтал по злости.
Пора было заняться делами. По его вызову в комнату прошла Наташенька.
- Игорь сказал, что займется с тобой по литературе, - подошел он к ней, ласково коснулся плеча и поцеловал. - Как вы договорились?
- После работы встречаемся, - спокойно ответила Наташенька.
- Славно! Может, какой подарок придумать?
- Да ты что! Я же иду не как посыльная.
- Умница, умница! Водитель отвезет.
- И что Игорь подумает, если увидит в окно? С какой стати девушка приехала на машине шефа?
- Просто молодец! Поезжай на автобусе. Это очень хорошо придумала. И чтобы потом он проводил до остановки. Можешь пригласить к себе в гости. Или рано?
Обычно водитель шефа отвозил Наташу домой. Корякин часто предлагал довезти на своей машине, куда ей нужно, однако Наташа ни разу не согласилась. Скорее всего, боялась, что кто-нибудь обязательно донесет шефу, а у того возникнут дурные догадки. Ей только не хватало ревности! Это никак не входило в трезвые планы девушки. Корякин знал все пути-дорожки Наташи и не уставал удивляться, как примерно вела себя секретарша. Объяснить этот феномен Корякин не мог. И не верил, что она искренно влюблена в стареющего босса. Значит, были у нее какие-то весомые причины быть примерной девочкой.
На этот раз Наташа побежала на своих длинных ножках не к машине шефа. Недалеко за перекрестком останавливались автобусы. И она села на один из них. Корякин поехал следом, потому что случай был редкий.
- Куда это крошка намылилась? - даже вслух произнес от удивления.
В каждом мужчине таится охотничий азарт, заложенный в глубокой древности. В этом доподлинно убедился Корякин, следуя за автобусом. Наташа оказалась той дичью, которая разбудила в нем инстинкт предков. В женщин Корякин не влюблялся, сердце его ни разу не устраивало кульбиты в груди, оно билось туго и ровно. Женщины ему доставались легко, и так же легко он забывал их имена и лица. А в эти минуты, пока ехал за автобусом, с ним происходило что-то малопонятное - он волновался.
Нет, в жизни приходилось и нервничать, и злиться, и радоваться, но тут оказались задеты незнакомые нервы. А когда Наташа выскочила из автобуса, перебежала улочку и скрылась в подъезде девятиэтажного дома, Корякин догадался, что его грызет ревность. Вот уж чего с ним не случалось! И какие только картины не рисовало возбужденное сознание за то время, что смотрел он на окна!
Воспаленное воображение Корякина старалось напрасно, в квартире ничего не происходило. После ухода Анны Семеновны единственно, чего хотелось Игорю, так это уснуть. Провалиться бы в кромешный сон! Только бы освободиться от мыслей, терзающих мозг.
Игорь совершенно забыл о визите Наташи, и когда затрезвонил дверной звонок, то стал гадать, кто бы это мог быть. Наташа влетела в квартиру, благоухающая дорогими духами, сияющая солнечным настроением и пронзительно красивая. Все это Игорь отметил холодным умом, сердце его было занято угрюмой печалью.
- Такой серьезный! - заметила Наташа. - А я знаю отчего?
- Отчего? - удивился Игорь.
- Стесняешься меня. А это не нужно. Я твой друг. И даже представить не можешь, как к тебе хорошо отношусь. У меня же совсем нет подружек. Я всегда одинокая. А как увидела тебя, так поняла - он будет моим другом. Тебе не нравится, что я болтаю.
- Нет, нет, - замахал руками Игорь. - Я согласен быть твоим другом. Это даже очень хорошо.
Наташа не поняла, что Игорю принесли большое облегчение ее слова тем, что определили отношения. Дружба - это его устраивало. И Валя поймет, что в этом нет ничего такого, что могло бы ее огорчать. Игорь искренне поверил Наташе, и даже не догадывался, что уж она-то ни в какую дружбу между женщиной и мужчиной не верила. Все кончается любовью.
Оказалось, что Наташа и не думала говорить о литературе, ей было скучно тратить на это время. Она достала из полиэтиленовой сумочки конфеты, банку растворимого кофе и сувенирную бутылочку коньяка. Ее ужасала кухня с пустым холодильником, но на пути к цели бывают и ухабы. Наташа не собиралась жить в этой квартире. Они продадут ее. Свою тоже. И купят четырехкомнатную в элитном доме. Папа - теперь она так будет называть Василия Павловича - поможет, если денег не хватит. Будущее надо видеть четко и ясно, чтобы не плутать по дороге, чтобы знать, куда идешь.
Она готовила свой фирменный кофе.
- Жалко, что растворимый, - сожалела она. - Но ничего. У меня все равно получится хорошо.
Игоря очень устраивало, что Наташа ни о чем не спрашивала его, а говорила сама. Люди любят рассказывать о себе, вот она и щебетала о своем детстве, о маленьком захолустном городке, в котором люди живут как сонные мухи, да только и знают, что рожать детей. А какие грязные улицы! Трудно это представить, но там сохранились даже деревянные тротуары. Однажды Наташа угодила каблуком в щель между досками и не смогла вытащить туфельку.
- Противный городишка! Никогда туда не вернусь. А знаешь, что я люблю?
Естественно, Игорь не знал, и она стала просвещать его. В общем-то, выходило, что она любит все хорошее и красивое, а плохое и уродливое просто-напросто терпеть не может. Сама себе Наташа нравилась, поэтому ей казалось, что в глазах Игоря она предстает девушкой тонкого вкуса, веселой и во всех отношениях интересной, рядом скучать не придется.
За чашкой кофе и ее монологом прошло около часа. Наташа вспомнила святое правило тетки - «сладкого понемногу», и вдруг заспешила. Пусть Игорь немножко расстроится, что она так рано ушла, а не провела с ним весь вечер, зато будет скучать по ней и ждать следующей встречи.
- Я тебя проведу, - вскинулся Игорь.
- Как мило! - оценила Наташа.
В следующий раз Наташа решила показаться Игорю не такой простушкой, а задумчивой, и даже печальной. Игорь должен догадаться, что она способна и на глубокие чувства. Он будет усиленно расспрашивать, отчего она такая молчаливая и таинственная. Она ничего не будет растолковывать, а только чуть-чуть намекнет, кто может быть виновником ее грусти.
Наконец-то Корякин дождался, Наташа вышла из подъезда с отпрыском шефа. Они пошли к остановке. Автобус прикатил быстро, будто потворствовал им. Наташа вытянулась на носках, поцеловала в щеку своего кавалера и заскочила в автобус. Корякин тут же возненавидел этого высокого худосочного парня, у него - что говорится - кулаки зачесались. Чем целый час могут заниматься наедине мужчина и женщина?
Корякин неспешно вышел из машины и валко подошел к Игорю, тот был один на остановке. Врезать бы сразу, а потом уж пару слов бросить, чтобы запомнил. Но Игорь посмотрел на него с таким безразличием, так отрешенно, словно и не человек стоял перед ним, а возникло перед глазами некое досадное пятно. Корякин-то чего хотел? Чтобы Игорь перед ним оробел. Хотя бы смутился. И тогда он пошел бы в наступление, потребовал, чтобы спирохет держался подальше от Наташи, иначе напорется на неприятности. Вместо этого Корякин заулыбался как последний придурок и ляпнул несообразную глупость:
- Ну, как девица?
- Что? - не сразу понял вопрос Игорь, уже напрочь забыв о Наташе.
Много общаясь с людьми, менеджер Корякин легко улавливал настроение собеседника и менял тактику на лету. На этот раз он понимал, что его воинственный пыл совершенно ни к чему, слишком Зыков спокоен. Да и чем можно припугнуть сына собственного босса? Тут нужен ловкий маневр, чтобы выйти из ситуации победителем.
- Мне, в общем-то, все равно, - продолжил Корякин приятельским тоном, - с кем она. У Наташки своя голова на плечах. Но тут есть один нюанс. Так сказать, айн моментус. Вот я и хотел тебя предостеречь.
- Вы о чем? - все еще не понимал Игорь.
- Будь осторожней, приятель. Я не скажу. На меня можно положиться. А если еще кто узнает из наших?
- Что узнает? - силился понять Игорь.
- Ну, что ты с ней? И стукнет отцу.
- Какому отцу?
- Твоему. Какому еще?
- Причем тут отец?
- Как? Она же того… Наташенька - любовница твоего папеньки. Вот я и хотел тебя предупредить - не подеритесь. Пока!
Руки, конечно, Корякин не подал, едва ли дождался бы ответного пожатия, только помахал и пошел к своей машине, чуть ли не подпрыгивая от восторга. Ловко получилось. Похоже, врезал промеж глаз. Очень все удачно вышло. От такого удара хлипкий интеллигент может заикой стать. Ну да поделом!
Игорь толком-то и не помнил, как снова оказался дома. Страшная догадка буквально оглушила его. Трясущейся рукой набрал номер телефона. Отец обрадовался его звонку.
- Что хорошего скажешь? - добродушно проговорил Василий Павлович. - Как провели время?
- Хочешь меня женить? - отрешенно спросил он.
- Давно хочу, - не стал скрывать Василий Павлович. - Как она тебе?
- Не посылай ко мне больше свою любовницу, - заявил Игорь. - Это мерзко! - и положил трубку.
Дома на кухне Валя увидела в кастрюле мясо, которое в обед бросила в воду, чтобы отмокало. Собиралась приготовить Игорю на ужин отбивные, но теперь в этом надобности не было. Вот она и взяла этот кусок мяса, чтобы вернуть в морозильник. Но только коснулась скользкой мякоти, как сильная тошнота подступила к горлу. Бросив мясо в мойку, Валя побежала в ванную и согнулась в судорожных позывах над раковиной. Потом, присев на край ванны, отдышалась, не понимая, что с ней происходит. Но тут нестерпимо захотелось соленого огурчика, прямо-таки увиделось, как откусывает и хрустко жует. Она и пошла к соседке, у которой балкон забит закатками.
Марковна угостила, конечно же, а сама подбоченилась и смотрела на побледневшее осунувшееся лицо Вали.
- Ну, чего уставилась? - сердито спросила Гвоздева.
- Любуюсь вот, - ответила женщина. - Не тошнило?
- Еще как! - поднялась с табуретки Валя. - Ладно. Проехали.
- Ой ли? Залетела ты, голубушка! Уж не знаю, радоваться или плакать, а только понесла ты, дорогуша.
Ошибиться Марковна не могла, многодетная мать. Ну что за день! Вроде не черная пятница…
Игорь со времен детства додумался, что в минуты растерянности, когда теряются ориентиры, надо задать себе простейший, как тычок в шею, вопрос. Это и будет началом выхода из любой ситуации. Главное - сбить мозги со стопора.
- Это что, конец? - спросил он себя и на этот раз.
И сам себе ответил:
- Конечно же, нет.
А раз нет, то надо действовать. Через час с небольшим он шел к деревне по колено в тумане, что лежал в низине. Осень неспешно наступала, осыпала землю желтыми листьями, будто накрывая цветастой простыней, на которую уже потом зима накинет снежное одеяло. В природе от века творилась согласная работа, как подумалось Игорю, времена года не мешали друг другу, и было досадно, что человек выбивается из общей гармонии, с каким-то необъяснимым пастырством стараясь все подогнать под свой норов и прихоти. А ведь сам и есть самый лишний, природе совершенно ненужный, она без него обошлась бы с удовольствием. И ему вести-то надо себя как в гостях, а он, непрошенный гость, хозяйничает.
На досуге надо будет подумать об этом. Вдруг и эта мысль выведет к пониманию Зла?
Зыков прошел в калитку и увидел в проеме распахнувшейся двери дома Анну Семеновну. Оказалось, она заметила его в окно на улице и теперь испуганно спрашивала:
- Что случилось? Почему один?
- Я сам… - замахал руками Игорь, очень огорчившись, что своим появлением испугал женщину. - Ни с кем… ни от кого… по личному делу.
- Гляжу - Игорь! - не могла успокоиться Анна Семеновна. - Так поздно. Не знала, что и думать. Проходи.
На улице к вечеру стало прохладно, а Игорь вышел из дома налегке, в своем неизменном льняном костюме. И вот она - сама благодать! В доме пахло печным теплом и наваристым супом, который стоял в чугунке на загнетке. Телевизор молчал, оказалось - сломался, и тишина Игорю показалась блаженством. Он почему-то очень обрадовался этой тишине и мягкому, непривычному для городского человека теплу, которым веяло от русской печи.
- Уютно у вас, - проговорил он, усаживаясь за стол, за которым когда-то хозяева обедали, отмечали праздники и обсуждали, должно быть, важные семейные вопросы. Анна Семеновна поставила посреди стола хлеб в тарелке. Но Игорь порывисто замахал руками, прося отложить ужин, потому что у него есть очень серьезный разговор. Анна Семеновна согласно кивнула и присела напротив, так что оказались они лицом к лицу и могли смотреть в глаза.
- Я не уйду, - спокойно заявил Игорь, - пока не узнаю правду. Хотя почти уверен - донес отец.
Они молчали, глядя друг на друга. И Анна Семеновна не отвела взгляд.
- Теперь и вы не отрицаете, - сказал Игорь все с тем же странным спокойствием. - Я всегда чувствовал, а в эти дни совсем стало ясно, почему мама умерла так рано. Она вышла за него по любви, а потом ей открылось, какой с нею рядом чужой человек. И сердце не выдержало. Я, Анна Семеновна, мамины глаза помню, а в них - боль. За меня - боль. Он все мамины вещи сразу выбросил и забыл о ней.
- Успокойся, Игорек, - пыталась вразумить Анна Семеновна. - Нельзя так. Не знаю, почему, но нельзя… Он ведь твой родитель.
Спокойно, не мельтеша руками, он стал говорить о том, как отец надумал его женить и какую для этой цели выбрал невесту.
- Он хочет подарить мне свою любовницу, как шубу с плеча.
- Да Бог с тобой, Игорь! Что ты такое говоришь?
- Он в этом ничего плохого не видит. Бог дал человеку ум, душу, плоть. Но появились люди, что выкинули душу, им лишнюю. Он из них, и он, мой отец. Я чувствую - по моим жилам течет его кровь. И это мерзко, будто я прокаженный.
Пытаясь возразить, Анна Семеновна прижала раскрытую ладонь к сердцу, но Игорь поднял руку, умоляя не прерывать его, и вцепился в край столешницы, словно пожелтевшее от времени дерево давало ему силу.
- Я ведь возомнил, что людям открою глаза, - продолжил он исповедь. - Разве не может прийти в голову простое решение, которое приведет к общему согласию? Я надеялся открыть формулу Зла.
- Разве же есть она? - усомнилась Анна Семеновна.
Игорь в большой задумчивости произнес:
- Я теперь знаю, Анна Семеновна, не слова нужны, а поступок.
- Какой еще поступок? - насторожилась Ванеева.
- А такой поступок, чтобы все поняли, что страшен человек без души.
- Какой же поступок надумал?
- Пока у меня в голове нет ничего, но я готов совершить поступок.
Когда-то давно другой юноша говорил Анне что-то подобное. Того юношу звали Арсением. И он был готов отдать жизнь ради счастья всех людей.
- А я как же? - спрашивала девушка. - Я-то ведь не буду счастлива без тебя.
Неужто на земле ничто не исчезает, а все повторяется во времени? И снова приходят чудаки с намерениями что-то менять в этом мире, который сотворен и направлен не по их воле…
Анна Семеновна все-таки покормила ужином гостя. Тот с таким аппетитом накинулся на борщ, что хозяйка несколько успокоилась по поводу «поступка». Проводила до калитки и долго смотрела вслед.
С той минуты как Анна Семеновна узнала о смерти девочки, будто множество мелких и острых зубов вцепилось в сердце, боль не отпускала. Какую же беду пережил бедный Арсений! Посидеть бы, поговорить…
Только подивиться можно тому, как они отчаянно одиноко прожили в одном городе, опутанном телефонными линиями, а не догадались крикнуть в трубку - «Алло!». Пришел бы срок - куда он денется! - померла бы Анна Ванеева, а Арсений и знать не знал бы, что всю свою жизнь не была она ему чужой.
Только пришел на работу Арсений Фомич, только расположился в кресле из карельской березы и убедился, заглянув в настольный еженедельник, что на этот день хлопот не предстоит, как тут же затрезвонил телефон.
- Ты? - удивился Корнеев.
Это была Анна Ванеева. Она рассказала о вчерашнем приезде Игоря к ней, особо остановившись на его желании пойти на «поступок», который крайне для него необходим. Арсений Фомич не сразу понял, чего Анна всполошилась, потом дошло - боится, что руки на себя наложит парень.
- Не придумывай ничего, - отмахнулся Арсений Фомич. - Не хватит у него духа. Поняла?
Отвечать на такой вопрос Ванеева не стала, умолкла. И Арсений Фомич растерялся.
- Ты где? - спросил он. - Алло!
- Мне-то чего придумывать, - тихо сказала она.
Ну, да, напомнила о муже. Виктор, Виктор… Арсений Фомич усиленно старался припомнить его лицо среди гостей Касьяныча, но оно упрямо не всплывало из омута памяти.
- От меня-то что надо? - грустно спросил он.
Тихая просьба Анны поговорить с Игорем как мужчина с мужчиной сильно раздосадовала Корнеева.
- Я нянька ему, что ли? - возмутился он. - У тебя больше нет повода позвонить мне?
- Как нет! - не стала скрывать Анна Ванеева. - Повидаться бы надо, Арсений.
- Вот это другой разговор.
- Но прежде помоги парню, - опять вернулась к своей просьбе. - Я ведь серьезно. Не такой он, как все…
- Да что я не вижу! - недовольно отозвался Арсений Фомич.
- Ты найдешь подход. Я знаю…
- Ну хорошо. Ладно об этом. Пригласила бы в гости. Ты ж нынче повариха. Угостила бы чем. А то я в основном на пельменях сижу.
- Приезжай.
- Когда?
- Когда хочешь, - и прервала разговор.
Так поспешно Анна Семеновна отключилась, потому что увидела в окно заводчика. Хозяин вывалился из машины, как колобок, и засеменил на коротких толстых ножках, уже ругая кого-то визгливым бабьим голосом. И так вот будет до вечера кричать на всех. Молодой же еще, едва за тридцать перевалило, а оброс салом, живот висит до колен - честное слово! - и не подойдет, не поговорит толково, а вопит издалека на рабочих, потом плюхается на стул и начинает куда-то звонить бесконечно, словно весь город знаком. К Анне Семеновне хозяин относился всегда вежливо. А как-то признался:
- Вы на мою покойную маму похожи.
А как и чем - не стал объяснять, но голос прозвучал мягко.
Застыв с трубкой в руке, Арсений Фомич посидел молча, да так и не понял, огорчил Анну тем, что навязался в гости, или она разволновалась и прервала разговор. Почудилось, что голос ее дрогнул.
Чутье не обмануло Корнеева, у Анны Семеновны что-то уж больно закружилась голова, так что в глазах зарябило, и сердце забилось учащенно, словно расшалилось, как непослушное дитя. Да шутка ли! Она всю жизнь вела мысленный разговор с Арсением и не думала, что может продолжить наяву.
Опустившись на табуретку, Анна Семеновна прислушалась и с удивлением поймала себя на мысли, что уже и про Игоря забыла, и про все на свете, только закипевшая вода в большой кастрюле вернула ее к действительности - надо готовить обед, иначе рабочие кирпичами закидают. Ей показалось очень смешной картина расправы голодных кирпичников с нерадивой поварихой, и она прыснула в ладонь. Н-да, нервы!
За своим столом Корнеев тоже немного нервничал, но по другому поводу. Как ему быть? Что делать с этим Игорем? Нотации читать? Смешно и не получится. Поговорить строго? Но у того с психикой явно нестыковка! Выкинет какую-нибудь глупость, потом попрекай себя. И вообще, зачем ему эти заботы? Хотел добра, а получил головную боль. И всегда так! Не принял бы на работу и жил бы спокойно. Но деваться некуда, раз Анне обещал, надо слово сдержать. В кабинет заглянула Валентина - просунула голову в приоткрытую дверь и ждет чего-то.
- Позови Игоря, - попросил редактор.
- Его нет. Он вам не звонил?
- У нас рабочий день начинается в девять, - сурово произнес шеф. - Как это нет на работе?
Выдавив кислую растерянную улыбку, Валентина закрыла дверь. А Корнеев почувствовал уверенность, потому что нашел тон, каким заговорит с Игорем, - ворчливо-начальственный. Лучше всего показать недовольство поведением сотрудника и тем остудить его горячечную голову.
Однако время шло, а звонка не было, и непривычная для него строгая мина с лица Арсения Фомича постепенно сошла, размылась, он это почувствовал. Возникло некоторое беспокойство, уже готов был пойти к Валентине и спросить, что происходит, почему не звонит. А та телефонную трубку из руки не выпускала, но ответа не могла добиться.
Все уладилось, когда возникла перед очами босса унылая фигура Игоря, которая всем своим видом выражала только одно - повинную голову меч не сечет. А поскольку начальственный пыл улетучился, то Арсений Фомич в неосознанном порыве поднялся и шагнул навстречу.
- Проходи. Садись. И давай подробно, спокойно…
Должно быть, испугало бледное лицо Игоря, его измученные глаза и отрешенная вялость в теле, будто находилось оно в крайнем истощении. Корнеев усадил Игоря на один из стульев, что стояли вдоль стены, и сам опустился рядом, что удивило и насторожило.
- К вам Валя приходила, - догадался Зыков.
- Валя! Тут сама Анна Ванеева хлопочет за тебя.
- Я вчера был у нее, - Игорь посмотрел на Корнеева. - Я даже помню, о чем мы говорили. Вы не удивляйтесь, что говорю - «даже помню». У меня в последнее время такой ералаш в голове, что во времени запутался.
- О чем же говорили? - направил разговор Арсений Фомич.
- Да нет, не об этом скажу. Помните, Анна Семеновна возмутилась, когда я сравнил молодежь шестидесятых и девяностых годов? У меня в корне поменялось мнение. Вы были духовны. А мы… Для вас слово было откровением, а теперь оно копейки не стоит. Свобода слова обернулась полным равнодушием к самому слову. «Глаголом жечь сердца людей»… Бедный пророк! Делать тебе нечего среди нас. На кой фиг кому твой глагол нужен!
Игорь вскочил, пометался по кабинету, будто его в клетку загнали, снова вернулся на стул, ссутулился и скрючил пальцы перед собой, будто в судороге.
- Не преувеличиваешь, Игорь? - мягко спросил Арсений Фомич.
- Мне привиделась картина. Должно быть, во сне. Пустыня. По ней бродят толпы. Они опустошили недра земли, вырубили леса под корень, и все продали, кроме денег, других ценностей не видя. И чтобы не умереть, чтобы как-то согреться, они жгут книги. Пустыня и костры. Горят книги, горят великие мысли и чувства.
- Ну, Игорь, - развел руками Арсений Фомич, - Что уж так мрачно?
- Вы не хотите верить! Вы боитесь верить! А кончится этим! Появился новый тип человека. Эти люди выбросили души за ненадобностью и могут все позволить себе. Вот откуда Зло!
Игорь замолчал, схватив руками голову и согнувшись. Корнееву было жалко парня, но он не мешал ему. Пусть уж выговорится. Игорь резко выгнулся, так что затылком задел стену, и сказал негромко:
- Они уже среди нас. Эти люди могут быть соседом, братом, отцом.
«Он узнал, что донес Василий», - только и подумал Арсений Фомич, как стало ему более тревожно за парня. Уж так и быть, соврет Корнеев, что не Василий. Ему ли не знать доподлинно! И не нужно будет никакого поступка.
- Их надо остановить, - продолжал Зыков. - Но неугодных им слов они не слышат. Потому так нужен поступок.
За дверью, чуть приоткрыв ее, стояла Валя. Она через стенку услышала голос Игоря, подбежала к кабинету шефа, но заходить не стала. Подслушивать чужие разговоры плохо, это она знала, но никаким трактором нельзя было оторвать ее от двери, потому что за ней страдал Игорь. И она влетела бы, обняла его, прижала к себе как дитя, но понимала, что этого делать нельзя, что этим ничего не поправит. А сердце разрывалось от жалости.
- Какой поступок нужен, Игорь? - серьезно спросил Арсений Фомич, очень это его занимало.
- Я вам не сказал? - удивился Игорь. - Мне показалось, что сообщил об этом, как только пришел. А потом только объяснял, почему так он нужен.
- У тебя есть продуманный план?
План у Игоря был очень даже продуманный, притом - во всех деталях. Он собирался снова пойти к Платону Колыханову и предложить ему снять на видео сюжет - при стечении массы людей юноша говорит самые нужные человечеству слова на фоне огромного костра. Правда, Игорь еще не до конца продумал все слова. Но он чувствовал их, знал, о чем говорить, а слова придут.
Он призывает людей изжить Зло на Земле, и чтобы вняли его предвиденью, восходит на костер. Интернет подхватит исключительный сюжет, и он прозвучит на всех языках мира.
Что Колыханов похвалит идею, Игорь не сомневался, только задумается над тем, как провести съемки настолько скрытно, что никто и никогда не узнает об авторах правду.
Игорь не успел выложить свой план, в кабинет ворвалась Валентина. Игорь не ожидал ее появления, а Корнеев обрадовался такому счастливому исходу.
- Что еще за поступок? - не понимала Валентина, с испугом глядя на Игоря. - Что ты задумал?
- Игорь не видит другого пути, как пожертвовать собой, - с притворной печалью сказал Арсений Фомич.
Руки Игоря протестующе заметались, но слова не нашлись, и он опустил голову как двоечник у доски.
- А как же он? - Валентина прижала ладони к животу, по которому еще не заметно было, что она беременна.
Этого признания Арсений Фомич не ожидал, сам удивился и громко спросил:
- Ждешь ребенка?
- Кого ждет? - теперь Игорь силился понять, о чем речь.
- У тебя будет ребенок, - объяснил Арсений Фомич. - И когда успели!
Валентина уронила голову, уткнув лицо в ладони, и пошла к двери. Игорь метнулся к ней и схватил за руку.
- Это правда? - спросил он, явно потрясенный новостью.
Они стояли на пороге, Валентина разрыдалась, Игорь обнял ее.
- Вот что, молодые люди, - подал начальственный голос Арсений Фомич. - Идите и займитесь своими проблемами. Игорь может взять недельный отпуск. Все. Не мешайте работать.
И они ушли, забыв о нем и обо всем на свете. А Корнеев сидел в тихой растерянности, не зная, что и думать. Он прочувствовал, что такое боль. И не было в нем сомнения, что Игорь искренен. Другое подивило Арсения Фомича. Во времена своей молодости нередко встречал таких истовых юнцов, готовых на поступок, но чтобы они дожили до наших дней, признаться, не ожидал. А живучи, выходит. Только могут ли что?
Арсений Фомич давно унялся и принял мир таким, каков он есть, потому что жить приходится в нем, другого нет. Судьба разлучила с Анной и отобрала Аленушку. Была бы другая жизнь, будь они с ним все эти годы. Но сложилось так, как сложилось. Испытав боль, он никому не делал больно. Мать с детства наставляла - жалей. И он жалел всех слабых, всех обиженных. Помогал как мог, только в том и видя смысл. Не жалея друг друга, одичаем. Так ему думалось и жилось согласно этой мысли.
Валя отвезла Игоря на такси к себе домой, и он тут же уснул, еле добравшись до кровати. И проспал он весь день, проснулся вечером, Валя уже вернулась с работы и возилась на кухне. Игорь не стал ее окликать, а продолжал лежать с закрытыми глазами и при полной ясности сознания увидел себя со стороны жалким и нелепым.
Если он хотел совершить поступок, почему его не совершил, а прежде стал понимания искать. Ведь ни разу не задумался над тем, вынесет ли муки, - хоть бы иголкой потыкал под ноготь! Эгоист несчастный! И прибежал он к Ванеевой и Корнееву не с покаянием за отца, а с гордыней - «Я не такой! А вот я какой!» Мол, я на поступок готов! А если они подумали, что вся его суета - одно притворство? Это же какой стыд!
Прибежавшая из кухни Валя увидела - Игорь сидел на кровати, руками обхватив колени, и сотрясался от рыданий. Когда Гвоздева обняла его, он с трудом выговорил в отчаянии:
- Нет, нет, я не притворялся!
В эти дни природа соответствовала настроению Игоря, неделями кряду с короткими передышками сыпал мелкий нудный дождь, и оттого не случилось карнавально пышного листопада, а как-то сиротливо слиняли кусты и деревья, сбросив с себя мокрую листву, как изношенное тряпье, которое легло под ноги людей слизким слоем и прело. Дом, в котором жил Игорь и который вытянулся в двенадцать подъездов, с двух сторон был обсажен березами, липами и несколькими рябинами. В последние годы вырубили тополя, которые вымахали выше всех, но попали под пилу из-за весеннего пуха, который и впрямь мешал дышать.
Прежний Игорь обязательно сравнил бы те вырубленные тополя с богатырями, которых надо было извести, чтобы дать равенство остальным деревьям, но сегодня по тротуару из плит шел совершенно другой человек. Игорь больше по настоянию Вали, чем по своей охоте, все-таки использовал недельный отпуск, из сочувствия выданный шефом, и все эти дни занимался по хозяйству. Теперь он шел в магазин, потому что в это утреннее время завозили свежие молочные продукты, которые, по мнению Игоря, были наиболее полезны для будущей матери. Он старательно следил за питанием Вали и чуть ли не с ложечки кормил, находя наслаждение в своей заботе. Та забота и от мыслей отвлекала, и вносила осмысленность в сегодняшнее существование Игоря, иначе оно было бы слишком печальным.
За короткое время Зыков стал очень даже ушлым покупателем, зря деньги не тратил, даже Валя похвалила:
- Хозяйственным становишься.
А как-то удивился тому, что все его мысли в магазине заняты только тем, чтобы выбрать получше и подешевле товар, не соблазняться яркой этикеткой, а изучить штрих-код, сильно сомневаясь в честности производителей. С молочными продуктами дела обстояли неплохо, а мясо торгаши могли и подкрасить, фрукты наполнить какой-нибудь химией из шприца, чтобы сохраняли товарный вид, рыбу замораживали так, что треть веса оказывалась водой. Между продавцом и покупателем шла молчаливая и упорная игра - первый старался обдурить, а второй изловчиться и не попасть на удочку. Игоря уже блесной было не провести.
Бродя по залу, приглядываясь к сосредоточенным лицам покупателей, занятых поисками, Игорь стыдливо подумал о том, как был готов взойти во пламя ради спасения этих людей, в чем они совершенно не нуждались и только бы удивились его страданиям. Они конкретны в своих желаниях, заботы у них сугубо житейские, а если чего-то не хотят, то только нищеты. Деньги - зло, считал прежде Игорь, но едва ли кто-то из присутствующих в магазине согласился бы с ним, когда глаз видит товар. Если можешь угостить Валю какой-нибудь вкуснятиной, то деньги в кармане оказываются очень даже уместными.
Так вот размышлял новый Игорь. Раньше мысли в голове одна другую подгоняли, иной раз вспыхивали фейерверком, не знал, за которую и ухватиться. Теперь они в русло вошли, в берега. И главное - не возникало идей, словно их и в природе быть не могло. Вот идет по тротуару под зонтиком молодой человек, несет в руке сумку с покупками и всем он доволен. Даже противный холодный дождь не портит настроения, потому что загодя оделся тепло. Надо быть предусмотрительным. Покупки сделал нужные, ничего не забыл. А почему? А потому что с Валей утречком составили список, вот он по нему и покупал. Дома он переоденется, почувствует себя уютно в тапочках и спортивном костюме, разложит продукты в холодильнике, сядет в кресло и включит телевизор. Он уже третий день не брал книгу в руки, у Вали их немного, в основном - дамские романы да справочники. Собственно, и не хотелось читать, потому что хорошая книга всегда заставляет думать, а ему это ни к чему.
С тупым вниманием Игорь смотрел очередной сериал, где братки выбивали из несчастного бизнесмена деньги, колошматили так старательно, что никакое живое существо не выдержало бы этого битья, будь оно настоящим. «А я, - подумалось молодому человеку, - выдержал бы я пытки?» Чтобы проверить себя, лежавшими на журнальном столике маникюрными ножницами прихватил кожу на тыльной стороне ладони. Надолго его не хватило. Он с досадой отбросил ножницы.
Все, все! Хватит о прошлом. Тогда Игорь жил не в реальной жизни, а в собственных фантазиях. Теперь будет жить в тех же радостях и в тех же печалях, что все вокруг. У него родится ребенок. Это маленькое существо наполнит его жизнь смыслом. Забота о нем, о жене, о достатке… Что еще нужно обыкновенному человеку?
Вечером с работы придет Валя. Они будут колдовать над ужином, потом посидят за столиком, мирно беседуя, по дому похлопочут - мало ли чего! - и пойдут в постель. Она будет шептать ласковые слова, а он будет любить эту женщину, будущую мать его сына, которого он предпочел великому жертвенному поступку.
Все хорошо, все так, как и должно быть в этом мире.
Однако в полночь Игорь проснулся, будто его кто-то окликнул, и ему стало так тоскливо, так безвыходно печально от жалостной мысли о себе, что захотелось заскулить, и еле он себя сдержал, чтобы не испугать умиротворенно спящую рядом Валю. Но то ощущение, что кто-то позвал, еще долго не отпускало, и даже почудилось, что это он сам, прежний неуравновешенный сумасброд, от себя уходит без зонтика под ночным дождем, нелепо размахивая руками. И так уже далеко удалился, что, позови, голоса не услышит.
Через неделю в конце отгула Игорь сказал Вале:
- Может, мне уволиться?
- С чего это?
Разговор шел поутру, Валя выгладила ему сорочку и как раз поднесла надеть. А ему стало не по себе, как представил свой приход и встречу с Арсением Фомичом. Валя, должно быть, догадалась о его маете.
- Уже и шеф спрашивал?
- Что спрашивал? - напряженно уточнил Игорь.
- Про статью. Написал или нет.
- Какую еще статью?
- Про Колыханова обещал. Шеф не настаивал. Мол, хочет, пусть пишет.
- Не буду я писать.
- Ну и хорошо. А на работу пойдешь. Собирайся.
Уже в кабинете Игорь был в большом напряжении, ожидая вызова или прихода Арсения Фомича. Его же до обеда не было, присутствовал на каком-то совещании, а как вернулся, то сразу заглянул к редакторам, поздоровался и обратился к Игорю:
- Хорошо, что здесь.
Он назвал имя Народного артиста, которому исполняется семьдесят пять лет.
- Возьми интервью. Человек хороший, интересный. Будет приятно побеседовать.
И вышел из кабинета. Ни жестом, ни взглядом, ни словом не напомнил о недавнем прошлом, отчего Зыков почувствовал легкость на душе и улыбнулся Вале.
- Ну, беги, - сказала та, отвечая улыбкой. - Удачи!
Через какое-то время после ухода Игоря Арсений Фомич снова прошел в кабинет редакторов.
- Слушай, Валентина, - обратился он почему-то хмуро. - Как Ванеевой позвонить?
- На работе у нее телефон-то есть, только я номера не знаю.
- Тогда вот что, Валентина, - все так же хмуро, чем явно подчеркивал сугубую деловитость разговора, сказал Корнеев. - Нарисуй, где она живет.
- Поехать собрались?
- Не суй нос, куда не надо, - учительским тоном надоумил шеф.
- Поняла.
На листке Валентина набросала схему дороги до хаты Анны Ванеевой, при этом советы подкидывала:
- Ее до обеда может не быть дома. Так что лучше после работы ехать. Найти ее дом легко, один там такой старый. Шифер мхом оброс. Сразу и увидите. А когда вы собрались поехать?
- А тебе надо знать?
- А как же! Если сегодня поедете, то зря. Ее дома точно не будет. Она обещала приехать повидать Игоря, раз он на работу вышел.
- Так чего ж сразу не сказала? Чего ж ты мне карту рисуешь?
- Вы же сами просили!
- Пусть зайдет ко мне, - бросил Арсений Фомич. - Я у себя буду.
За дверью он порывисто провел ладонью по лицу, снял нарочитую деловитость. Что Валентина подумает? Да пусть думает, что хочет, а ему повидаться надо с Анной Ванеевой. Он сам не знал зачем.
Как только Анна Семеновна робко протиснулась в дверь кабинета, Валя тут же вскочила с места, подбежала к женщине, уцепилась за плечо и стала шептать на ухо, будто кто-то их мог услышать:
- Не знаю, как и сказать. Арсений Фомич заходил. Про вас спрашивал. Ой, Анна Семеновна!
- Да что такое?
- Волновался очень. Нагнал на себя строгости, а я-то вижу - смущается. Как узнал, что вы будете, так сразу попросил - пусть зайдет. И убежал. Я таким его никогда не видела. Идите к нему.
- Да погоди ты…
- Идите, идите.
- Как хоть Игорь-то?
- Все у нас хорошо. Я даже боюсь верить тому, как у нас все хорошо. Вот и у вас перемены будут. Чует мое сердце. А уж оно никогда не врет.
- Что ты такое говоришь, Валя? - расстроилась Анна Семеновна. - Упаси, Боже, от перемен. Хватило их на мою долю.
Однако перед дверью Корнеева женщина поправила косынку на плечах и чуть вспушила еще густые каштановые волосы.
Было видно, что Корнеев ждал, он тут же поднялся из-за стола, снял с вешалки плащ, молча надел, прихватил зонтик, а портфель брать не стал. Он закрыл за собой кабинет. И все молча. Осторожно взял под локоть Анну Семеновну и повел по коридору. Они вышли на улицу. Серое небо казалось волглым, но дождя не было.
Больше по привычке, чем с намерением Арсений Фомич отвел Анну Семеновну на свою аллею, что прямо тянулась от проспекта до проспекта, наполненных движением автомашин. Возможно, оттого и любил это тихое место, что оно было зажато современным городом и никуда не вело - ни в прошлое, ни в будущее. Анна Семеновна почему-то не удивилась, что он повел ее и молчал при этом, покорно шла.
Начал падать снег. Земля была, видимо, теплей воздуха, снежинки, касаясь ее, таяли. Арсений Фомич раскрыл зонтик и придвинулся к Анне Семеновне.
- Как жила… все эти годы? - мягко спросил Корнеев. - Расскажи.
- А рассказывать-то нечего. Работала в садике до пенсии. Была замужем, знаешь. Обменяли мы тогда свои квартиры на более просторную, после Виктора перешла опять в однокомнатную, а теперь вот оказалась в деревенском доме.
- Я не о жилье спросил.
- Да я поняла, Арсений. Жила как-то. Как-то жила…
- Идем в кафе. Не мотай головой.
Опасения Анны Семеновны, что не так одета, были совсем напрасны, на нее никто не обратил внимания. Всего-то в маленьком зале было пять столиков, а занят только один молодыми людьми, увлеченными собой. За прилавком стояла строгого обличья женщина, мельком глянула на вошедших и продолжила какие-то расчеты. Когда они уселись за угловой стол, женщина подошла. Арсений Фомич заказал двести грамм коньяка, две чашки кофе и бутерброды с ветчиной и семгой.
- За встречу, которая все-таки случилась! - поднял он рюмку.
Видимо, Корнеев не держал надежды увидеться на этом свете, отложил на иное время, которого хватит на то, чтобы всех старых друзей навестить, вечность все-таки. Он выпил рюмку, она чуть пригубила, потом подумала и отважно допила.
- Я недавно узнала о твоей дочери, - призналась тихо Анна Семеновна. - А теперь чуть не каждую ночь снится мне. Девочка твоя.
- Как это снится? - удивился Арсений Фомич осевшим голосом. - Ты же не видела мою дочь. Как узнаешь, что она?
- На тебя похожа.
- Да, да, - покивал головой. - Она была папиной дочкой.
Он налил себе коньяка, потянулся с графинчиком к ее рюмке, но она ладошкой прикрыла, ей и так стало жарко. Он выпил, закусывать не стал.
- Могилку навещаешь? - спросила она.
Он кивнул.
- Покажешь? Я тоже буду ходить.
Он поднял взгляд на нее, подумал и кивнул.
- Я же о тебе ничего не знала, - призналась Анна Семеновна. - Все эти годы думала, что живешь в тепле, в кругу семьи. Отыскал бы…
- Так ведь и я думал, что ты в семейных заботах. До меня ли! Явился бы как призрак из прошлого.
- Помнил хоть?
- Зачем спрашиваешь? Разве могло быть иначе?
- И я не забывала.
Может быть, выпитый коньяк посодействовал, а то и вовсе не по той причине, но между ними перекинулся мостик доверия. Им стало говорить легко, и говорить они могли обо всем. Такое возникло ощущение, что они полностью понимают друг друга, как прежде, когда каждое сказанное слово было согрето чувством. И был в том все-таки не коньяк повинен. Ну, может, самую малость!
Еще много они говорили и расстались в сумерках. Он предлагал ей остаться в городе, переночевать, к примеру, в пустой квартире Игоря, но она хотела домой. Он посадил ее в такси, чтобы не шагать ей в темноте по грязной дороге через поле, и заранее расплатился с водителем. А потом еще сунул в карман кофты мобильник.
- Чтобы не терялась больше, - сказал он и остановил ее протестующий жест. - У меня их три, а ушей - два. Выходит, третий телефон лишний.
Когда Тишка увидел, что интеллигентка вернулась откуда-то на такси, у него в горле пересохло так, что еле продохнул. Вот же зараза! На бутылку не выпросишь, а ездит на такси! Тишка окликнул скрытную богачку и намекнул на поправку здоровья. Но Анна Семеновна заявила, что денег у нее нет, ему же пора спать, а не шастать по деревне. С тем и ушла в дом.
Тишка постоял, пылая классовой ненавистью, и унылый поплелся прочь. Надо сказать, что в прежние времена он учительствовал в младших классах. Потом начальную школу закрыли, а в городе без него хватало учителей, никто там не ждал его с распростертыми объятиями. Устроился при коровьей ферме, но хозяйство прогорело. Еще какое-то время цеплялся за разные работы и отчаялся, запил. Жена с дочкой переехали в город к родителям и о нем забыли. А он жил даже не одним днем, а одним часом - копейку добыл, достал самогонки, выпил. В нынешний вечер не везло…
Огорчительным оказался этот вечер для Василия Павловича Зыкова. Он, по обыкновению, пришел в гости к Наташеньке, а та его приняла так, будто еле знакомы.
- Что происходит? - изумился Василий Павлович.
Она сразу и без обиняков выложила все, что накопилось в ее оскорбленной душе, назвала Василия Павловича обманщиком, умеющим только обещать, а на деле ни на что не способным. Уже в институте знали, что она удачно выходит замуж, а теперь придется выкручиваться и лгать, чего она страсть как не любит.
- Я только что позвонила ему, - с отчужденным видом заявила Наташа, - а твой отпрыск попросил меня забыть его номер телефона. Он даже разговаривать со мной не стал.
Тут еще выяснилось, что Корякин нашел для Наташеньки место в престижной фирме с более выгодным денежным довольствием, и она от Зыкина уходит. Корякин тоже. Выдался вечерок!
Хозяину той фирмы, в которую перебирались предатели, Василий Павлович как-то щедро насолил, обвел вокруг пальца в одном деле, такое не забывается. Теперь, должно быть, потирает руки. А то можно было бы полюбовно договориться и проучить перебежчиков. Василий Павлович уходил из купленной им квартиры в сокрушенном настроении, но уже в салоне машины, летя на скорости в потоке других сверкающих лаком авто, он успокоительно подумал, что если бы даже секретарша умерла, то и это бы не стало для него невосполнимой утратой.
Она была любовницей и только, забава и не больше. Василий Павлович придерживался принципа Ваньки-Встаньки, потому что лежачего нынче бьют. Так что поспешно вскочил на ноги, плечи расправил, мысленно жирной чертой фломастера вычеркнул из списка знакомых Наташу и принялся за продолжение жизни. Секретаршу заменил, менеджера тоже. Одна осталась проблема - сын. Потерять его Василий Павлович не имел права.
Старший Зыков навел справки через усердных помощников. Выяснилось, что Игорь прижился к какой-то женщине. Вернее, к сотруднице, с которой сидел в одном кабинете. Далеко искать не стал! У себя дома почти не бывает, все пропадает у нее. Живут как муж с женой. Но есть еще одна женщина, с которой он не раз встречался, она к нему приезжала, он бывал у нее в деревне. И эта женщина - Анна Ванеева. Надо непременно с ней повидаться и выяснить, не грозят ли ему неприятности с ее стороны.
Василий Павлович даже повод придумал. У него был загородный дом, в котором он нечасто бывал. Почему бы Ванееву не устроить домохозяйкой? Уборщицу он держал приходящую, но если будет полноценная экономка, которая там станет жить постоянно, то лучшего и желать нечего. Василий Павлович даже почувствовал, как повлажнели глаза, когда эта идея пришла в голову. Не жаловала Анна Ванеева Зыкова, а он позаботится о ней, потому как порядочный человек.
Женился он в свое время по расчету, еще при жизни жены заводил каких-то подружек, но ни супругу, ни этих каких-то Василий Павлович не любил. Душу его на этом свете по-настоящему задела и поранила только Анна Ванеева. И об этом подумалось Василию Павловичу. Все складывалось сообразно - приближался Новый год. Вот тебе и повод для визита. В новогодний вечер и нежданных гостей привечают. Уж таковы народные традиции.
Нынешняя городская домохозяйка каторгой посчитала бы кухню в доме с печным отоплением. К тому же с похолоданием оказалось, что старый дом продувается всеми ветрами, и сколько печь не топи на ночь, утром страшно вылезать из-под одеяла. Натянув на себя две старые кофты от холода и спортивные брюки, Анна Семеновна сунула ноги в подшитые, оставшиеся от прежних хозяев, валенки и растопила железку. Печурка сразу начала пыхать жаром, накалившись до красноты. Жаль, что скорая поначалу, она долго тепло не держит, в отличие от русской печи. Но ту топить еще рано, не так много в сарае дров, да и настоящих холодов пока не было. Распалив железку, поставила кипятить полный чайник. Вот тогда затрезвонил мобильник, подаренный Арсением. А управляться с ним научил соседский мальчик пяти лет.
- Слушай, Анна, - обратился Арсений, поздоровавшись. - Ты как Новый год встречать собралась?
- Никак, - выскочило с ходу у Анны Семеновны, потом поправилась. - Я еще не думала.
- А чего думать? У тебя же - хоромы. Ты встречала Новый год в деревне?
- Нет.
- Вот видишь! На лоне природы, в крестьянской хате. Это же здорово! Утром у меня такая вот идея родилась.
Признаться, Анна Семеновна какого-то такого поворота событий ждала, отношения между ними сильно потеплели. Но она не ожидала, что он запросится в ее развалюху. Вот стыда-то будет!
- Что молчишь? Думал, обрадуешься.
- Да я и радуюсь. Только ведь… С другой стороны, плясать-то шибко не будем.
- Плясать?
- А то потолок обвалится.
- Понял. Сейчас начнешь говорить, как у тебя бедно, неуютно, хрусталя нет и отхожее место на улице. А то я по детству не помню. Нашла чем пугать.
- Арсений.
- Что Арсений?
- Не заводись. Давай так. Сам реши, а я согласна буду.
- Это разумно. Все. Бегу на работу. Пока!
Анна Семеновна держала мобильник на ладони и с удивлением думала о том, как за последнее время внешний мир разительно изменился. Вот и мобильник держит в руке, который ей в молодости и присниться не мог. Вроде бы поменялись взгляды, увлечения, пристрастия людей, а человеческая суть осталась неизменной. Не стала слаще обида, а радость не стала горше. Дерзкий и неуемный человеческий разум преуспел в науках, и тщится Божий промысел разгадать, а душа остается все такой же наивной, глупой, доверчивой и от короткого разговора по телефону может вознестись в такую высь, что дух захватывает, и сердце готово рассыпаться от счастья на солнечные зайчики.
Надо будет Тишку попросить, чтобы елочку из леса приволок за умеренную плату. Или кирпичникам заказать. Что тем стоит по дороге из дома елочку срубить? Но ведь потребуется еще и крестовину сбить, на что ставить. Правда, можно старую кадку принести из чулана и песком наполнить. Елку-то воткнул, она и стоять будет. А игрушек нарежет из бумаги, детсадовские навыки не забылись. В общем, хлопот навалилось - только пошевеливайся.
И все думалось о том, что вечер будет долгим, времени хватит им поспрашивать друг друга, старое вспомнить, да узнать, что в душах накопилось. Спешить им некуда будет, поговорят наконец-то…
Однако именно в этих ожиданиях Анна Семеновна сильно ошибалась.
Уже не первый раз Валя заводила разговор о том, как им с Игорем встретить новогодний праздник. Идти было куда, подруги приглашали, но Зыков наотрез отказался от знакомств.
- Нам вдвоем будет хорошо, - упрямился он. - Праздник все-таки семейный.
- Может, пригласим кого-нибудь?
- Кого ты хочешь?
- Например, Анну Семеновну. Представляешь - одна в пустом доме?
- Неловко мне после всего…
- После чего?
- Знаешь ведь, о чем я…
- Глупый! Она одна тебя и поняла. Честное слово! Очень в тебя верит. И знаешь почему?
- Нет.
- Увидела в тебе молодого Корнеева.
- Не придумывай. И хватит об этом. Пригласить-то пригласим. Только она не приедет. Подумает, что мы из жалости, что будет лишней…
- Похоже, ты прав. Что же делать?
- Поедем к ней, - вдруг предложил Игорь.
И только сказал эти слова, как понял, что это единственное, что ему потребно. Уехать из городского дома, не слышать снизу, сверху, слева, справа громко бубнящие телевизоры, а то и визгливые песни соседей, оказаться в первозданной тишине, где чувства возникают и текут вольно, как низинные ручьи, а мысли не пугаются от телефонных звонков… Вот чего запросила смиренная душа Игоря.
А смирился Игорь с тем, что люди во все времена были такими, каковы они есть по природе своей, и не нужно каждому стареющему поколению думать, что оно было лучше своих потомков, а потомкам нечего воображать, что они умней, и сумеют избежать ошибок отцов.
Если за два тысячелетия после Спасителя люди не стали лучше, значит, лучше не могут быть вообще. Это печально. Даже горестно. Отныне Игорь молча будет нести в себе потаенную печаль и скорбь, внешне ничем не отличаясь от других, чтобы никого не раздражать.
К поездке Арсений Фомич готовился неспешно и обстоятельно, находя в этом даже удовольствие. Долго искал подарок, понимая, что дорогую вещь Анна Ванеева не примет. Кто он ей? Кум, сват, брат? Безделушку поднести - тоже неловко получится, и неуважительно, и скупостью отдает. Что-то выбрать из одежды затруднительно, и ее размеров не знает. Еще и обидится - одевать собрался. Ее, мол, свои шмотки устраивают. Да и попробуй угодить женщине в тряпках! Так что одежда отпала. Какое-нибудь украшение - колье, бусы, колечко? В них совсем не разбирался, жене никогда не покупал, давал деньги - выбирай сама. Значит, и побрякушки отпали. По кухне что-то? Тоже сложно. Мясорубку, что ли? Соковыжималку?
Выход нашел простейший. В свое время собрал неплохую библиотеку, часто навещал букинистический магазин. Правда, уверение Максима Горького - «Книга - лучший подарок» - несколько устарело в нашем продвинутом обществе. Такое подношение иной примет за прикол. Но для Анны Ванеевой книга подходила в самый раз. Он выбрал роскошный фолиант «Сальвадор Дали» с иллюстрациями, выполненными на очень хорошем уровне.
Уже в деревне дом Анны Ванеевой показал какой-то испитый мужичок. Машина проехала еще метров сто и остановилась у развалившихся ворот. Арсений Фомич отпустил такси, как только завидел на крыльце Анну Семеновну. С удивлением заметил, что мужичок уже торчал рядом. И когда успел? Прямо спринтер какой-то! Арсений Фомич не придал спортивной прыти мужичка должного значения, еще раз поблагодарил и поспешил к дому с тяжелой сумкой в руке. А Тишка от него не «спасибо» ждал, почему и выругался нехорошим словом.
Крестьянскому сыну Арсению Корнееву несложно было понять, что этот добротно когда-то срубленный дом свой век отслужил. Незаметно от хозяйки и в сенцах, и внутри дома придирчивым взглядом окидывал стены, пол, потолок, особенно матицы, и пришел к выводу, что едва ли дряхлое жилище выдержит зиму. Это какую же совесть надо иметь, чтобы неопытную городскую женщину забросить в развалюху?
- На зимовку собрался? - уточнила она, кивая на увесистую сумку.
А он и овощей, и фруктов, и мясной, и рыбной снеди, и соков, и вина сухого накупил. Когда все это выложили на кухонный стол, то Анна Семеновна только руками всплеснула:
- Я такое обилие только на рынке видела!
Возня с продуктами, пока они вытаскивали их из сумки в четыре руки, как-то сразу наладила отношения, определила суть - они готовятся встретить Новый год, а для этого надо похлопотать. Елка, стоявшая в горнице в красном углу в кадке с песком, прямо-таки восхитила Корнеева.
- Славно придумала! Молодец!
- У меня картошка есть, - сказала Анна Семеновна. - Со своего огорода.
- Займись картошкой, - предложил Корнеев, - а я большой спец резать колбасу.
И вот они неспешно занимались каждый своим делом, устроившись так, чтобы удобно было разговаривать. Она сидела на низкой скамеечке, у ног ведро, куда бросала кожуру картошки. Арсений Фомич вспомнил, точно на такой лавочке мама доила корову. Он примостился за столом, ловко орудовал ножом, кусочки ветчины и колбасы обкладывал зеленью, затем показывал готовое блюдо Анне Семеновне. У него так искусно получалось, что она только хвалила.
Постелили вдвоем скатерть на стол, носили и ставили тарелки с едой, присаживались на кухне и снова принимались за готовку, а беседа текла, что ручей, сама по себе. А началось с того, что стали выяснять, сколько ж лет не виделись, и поразились сами тому, как был велик этот срок.
- Расстались парень с девушкой, - посмеялась Анна Семеновна, - а встретились старички.
- Мы не молоды, но и не стары, - не согласился Арсений Фомич. - И давай не кряхтеть. Я считаю, что старости нет, есть дряхлость.
И тут они согласно поговорили о том, что в каждую пору жизни человек мыслями и чувствами должен соответствовать своему возрасту, тогда и желания будут посильными, и свет будет мил. Анну Семеновну охватило чувство, от которого больно и сладко заныло сердце, а почудилось ей, будто Арсений из тридцатилетней давности пришел к ней прежним, только немножко волосы поседели. Она понесла на стол очередное блюдо, да не какое-то, а с красной рыбой, семгой. Там вытерла кулачком выступившие слезы, и уже спокойная вернулась в кухню.
- А ведь ты мало изменился, Арсений, - заметила она. - Я не о внешнем…
- Мне нельзя меняться, - сказал он, не оборачиваясь.
- А это еще почему?
- Аленушка не узнает при встрече.
И дальше обоим захотелось помолчать. Она занялась картошкой, бросила в закипевшую воду, а Корнеев закончил последний салат. Вспомнили, что есть еще повод выпить вина - за встречу. И только стали устраиваться за столом друг против друга, как послышались на крыльце шаги, потом кто-то громко постучал в дверь и тут же ее распахнул. На пороге стоял Игорь, а из-за него выглядывала смеющаяся Валя.
- С наступающим Новым годом! - в два голоса прокричали они и вошли в дом.
Анна Семеновна суматошно поспешила навстречу, приняла цветы, поцеловалась с Валей, схватилась свободной рукой за сумку, но тут прозвучал приказной голос Корнеева, который появился из-за перегородки, разделявшей горницу от прихожей и кухни:
- Мыть руки и к столу!
- Арсений Фомич! - явно обрадовался Игорь.
- Я так и знала, - воскликнула Валя, - что вы здесь!
- Вам что сказано? - напомнил строгий начальник. - К столу! К столу! Картошка стынет.
В доме стало шумно, Валя рассказывала, как они хотели пригласить к себе Анну Семеновну, а потом решили сами ехать, Игорь во всем соглашался с Валей и почему-то повторял ее слова - «Игорь говорит мне…», «Да, я говорю ей…», «Я ему предлагаю…», «Да, она мне предлагает…» Анна Семеновна смеялась, счастливые люди всегда немножко смешны, а Корнеев терпеливо ждал, пока молодые скидывали куртки, мыли руки и скамью пристраивали к столу. Сели рядом, умолкли. Хрусталя у Анны Семеновны не было, но нашлись два граненых стакана и две чайные чашки. Вот их и наполнил сухим вином Корнеев.
Игорь не узнавал своего начальника - всегда собранного, сдержанного, чуть отстраненного и будто застегнутого на все пуговицы. А тут что-то пообмякло, видать, на душе, и сидел он простецким мужиком, отмахавшим день косой и захотевшим расслабиться в разговоре.
И Анна Семеновна Зыкову показалась странной. Она была оживлена и будто светилась изнутри. Ее лицо заново открылось Игорю, а прежде пряталось за какой-то призрачной пеленой обыденности, как за вуалью. Игорю же думалось, что эта женщина живет покорно судьбе, незлобиво относясь ко всему на белом свете и никого в своих бедах не виня, оттого облик ее остается трогательно мягким, без уродливых морщин, непременно проступающих с возрастом на лицах завистливых людей. Но в этот вечер на лице женщины не было покоя, оно постоянно менялось от каких-то внутренних живительных переживаний. И глаза светились.
Только поднялся Арсений Фомич тост предложить, как послышались за дверью шаги.
- Ухажер пришел, - сказала Анна Семеновна, поднимаясь.
Она вышла в сенцы, где с еловой веткой в руке стоял серьезный Тишка.
- У тебя гости, - сказал он. - Заходить не буду. Рюмочку вынеси, я выпью за наступающий… Закусь ни к чему.
Вернувшись в дом, Анна Семеновна спросила гостей, есть ли водка или только сухое вино привезли. Оказалось, что сорокаградусную никто не прихватил, не видя в ней нужды. Анна Семеновна принесла из кухни эмалированную объемистую кружку, попросила разрешения, наполнила до края и вынесла ожидавшему Тишке.
- Что это? - принюхался он.
- Хорошее вино, - похвалила Анна Семеновна.
- Я кислятину не пью, - обиделся Тишка и вернул кружку.
Он ушел, всем своим видом показывая, что глубоко оскорблен таким издевательским отношением к себе. Анна Семеновна даже растерялась, вернулась в дом, поставила полную кружку на кухонный стол и сказала гостям:
- Сухое не пьет.
- А кто это? - спросил Корнеев.
- Да Тишка. Алкашик.
- Гордый, - заметила Валя.
И снова со стаканом в руке Арсений Фомич поднялся, все умолкли, а он откашлялся в кулак и не успел слова сказать, как по окнам полоснул яркий свет, прямо ослепительный. Вале было ближе, она подалась к окну и поверх занавески выглянула во двор.
- Какая-то машина, - сообщила она. - Большая.
- A-а, есть у нас тут богач, - отмахнулась Анна Семеновна.
- Но она остановилась, - заметила Валя.
- Не туда заехал, - предположила Анна Семеновна. - Ничего, выедет, не заблудится.
- Выпьем вот за что, молодежь, - предложил Арсений Фомич. - Мы с Анной Семеновной давние знакомые. Но случилось так, что пути-дороги разошлись наши. Я уж думал - навсегда. Но есть высшая справедливость. Есть. И нашлись мы. И есть мы. И вы нашлись. И есть вы. Давайте с этой верой жить. За справедливость! За встречу!
Но не дано было им и на этот раз выпить. Кто-то требовательно постучал в дверь.
- Вернулся твой ухажер, Анна, - предположил Арсений Фомич.
- Изменил принципу, - уточнила Валя. - Трудно ему далось!
- Не похоже, что он, - усомнилась Ванеева и направилась к двери.
А та уже распахнулась, и порог переступил Василий Павлович Зыков. Чуть не столкнулись, оба растерянно застыли. Анна Семеновна уж никак не ожидала такого гостя, а Василий Павлович предположить не мог, что увидит за одним столом и сына, и Корнеева, и женщину, о которой тут же догадался - кто. Уже хорошо, что не мымра кривоносая. Неизвестно, сколько длилось бы растерянное молчание, если бы Корнеев не крикнул:
- Проходи, не стесняйся!
- Может, я не ко времени? - не решался идти к столу Василий Павлович.
- Ничего, ничего, - подал голос Корнеев. - Не заблудился, сюда ехал. Хозяйка, посуды не хватает.
Он был добродушно приветлив.
- Что ж я найду-то? - озаботилась хозяйка.
- А кружка? - находчиво напомнила Валя, вскочила и с кухонного стола принесла кружку.
Вкрадчивым взглядом ухватил Василий Петрович фигуру Вали. Конечно, такая могла окрутить неопытного отпрыска без усилий. Очень уж была в движениях мягкой, гибкой, словом - женственной. Анна Семеновна усадила Василия Павловича на свое место, а сама пристроилась на лавку рядом с Игорем. Заметила, что какой-то он странный, будто судорогой свело лицо.
Василий Павлович смотрел на Валю, потом повел взглядом по гостям, сказал с улыбкой:
- Познакомили бы…
- Ой, извини! - вырвалось у Анны Семеновны, как у воспитанной хозяйки. - Это я оплошала.
Игорь молча отвел глаза в угол, а Валя уверенно и открыто смотрела на будущего свекра.
- Твоя невестка, считай, - сообщила Анна Семеновна. - Валентина.
- Василий Павлович, - назвался будущий свекор.
Валя не видела в его взгляде враждебности, потому улыбнулась и сказала:
- Очень приятно!
- Так что, Василий, пополнения жди, - разошлась Анна Семеновна, чувствуя, что от старшего Зыкова нет повода ждать неприятности. - Кого ты хочешь больше? Внучку или внука?
Теперь Василий Павлович пристальней пригляделся к Вале, вернее, к ее талии. А она намеренно провела ладонью по уже наметившемуся животу. Игорь, напряженно застыв, ждал слов отца. Тот, умеющий скрывать чувства, деловито спросил:
- Расписались?
- Нет еще, - ответила Валя, - но собираемся. Если вы не против.
Нет, все-таки Валя не согласна, врать плохо, однако иногда очень даже полезно. Она увидела, как ее слова понравились старшему Зыкову.
- Смотри, сын, - строго сказал Василий Павлович. - Чтоб все было по-честному.
И перевел взгляд на Валю, мол, как я его? Василий Павлович преисполнился благородным чувством ответственности за внука, который уже есть и скоро появится на белый свет с победным криком, да и будет самым дорогим существом. Только родись, а уж дед позаботится о тебе, поднимет на ноги, научит жизни и наследство оставит. Неужто под Новый год и впрямь сбываются самые сокровенные пожелания? Что ни говори, а везет Василию Павловичу!
С приходом отца Игорь был очень занят, буйные страсти боролись в нем, и мысли в голове носились метельно. С одной стороны, не мог он оставаться за одним столом с родителем и делать вид, что между ними все ладно. Должен встать и уйти. Иначе он не принципиальный человек, а тряпка. С другой стороны, Игорь не мог так поступить, потому что испортил бы новогодний вечер, всем стало бы нехорошо от его мальчишеского протеста. Представил, как огорчится Анна Семеновна, как воспримет Арсений Фомич, а Валя… Это даже представить невозможно, как ей будет плохо. Оставаться за столом нельзя и уйти он не может. Что же делать?
И тут Василий Павлович, по лицу Игоря догадавшись о его настроении, пошел на рискованный и отважный шаг, он с искренним раскаянием в голосе произнес:
- Прости меня, сын, за ту девицу. Я в ней ошибся, оказалась обычной вертихвосткой. Уволил!
И уже обращаясь ко всем, доверительно продолжил:
- Я о своей бывшей секретарше. Кто-то сплетню пустил - мало ли врагов! - что она моя любовница. Донесли Игорю. Он поверил. Но она ж мне не в дочки, во внучки годится. Ну не потерял же я совсем совесть!
Получилось очень убедительно, особенно вздох. Теперь надо было действовать дальше - куй железо, пока горячо. И Василий Павлович даже с какой-то обидой продолжил:
- Колыханов опять же наговорил всякого. А мой Игорь ему поверил. И виноват отец во всем, хоть пожизненное давай. Ну как так можно? Анна, Арсений, хоть вы скажите ему.
За столом стало тихо. Игорь сидел, сильно ссутулившись, голова повисла как тряпичная, Валя обняла его и встревоженно смотрела то на Анну Семеновну, то на Арсения Павловича, ждала ответа. Те сидели, опустив головы. Один Василий Павлович был светел лицом, на котором одно только и читалось, как он жаждет правды. Риск - благородное дело. Василий Павлович поднялся и предложил:
- Вы потолкуйте, а я сбегаю… Тоже ведь привез кое-что к столу.
Теперь можно было выбраться из-за стола, направиться к двери и выскочить на улицу, что и сделал Василий Павлович, чтобы отдышаться и оценить ситуацию. После его ухода Игорь будто ожил, вскинул голову, одной рукой замахал в сторону Корнеева, другой - Анны Ванеевой и жалобным голосом просил:
- Только ничего не говорите. Я знаю, что вы скажете. Помню, вы уже говорили. Дайте подумать. Мне надо подумать.
- Хорошо, хорошо, - успокаивала его Валя, обнимая.
Арсений Фомич, будто ничего и не было, а шел обычный застольный разговор, стал рассказывать случай из детства.
Мечта этим новогодним вечером напиться в стельку таяла. Тишка поносил судьбу самыми гнусными словами. Почему одним только хорошо, а другим только плохо? Отовсюду его гнали, просили хоть на этот вечер оставить в покое. Домов-то в деревне раз-два и обчелся, и он уже трижды стучал в каждый. По первому разу угостили, правда, за порог не пустив. Второй раз уже не все налили. А по третьему разу ничего не вышло. Гнали - «Совесть же надо иметь?» А при чем тут совесть, если выпить хочется? Его сильно мучила жажда, и только по этой причине готов был согласиться на кружку кислятины, которую предлагала Ванеева. Вот и направился к ее дому, придушив гордыню.
Но когда увидел возле калитки здоровенный внедорожник, то обомлел. На таких машинах ездят только те, у кого кошелек трещит по швам от долларов. Да что ж она за птица, эта баба, если к ней приезжают на таких тачках? Тишка подкрался к окну дома и через щель между занавесками увидел за столом посреди горницы людей. О чем-то говорили, но слов не разобрать было. Тут один из мужиков поднялся и направился к двери. И только Тишка выбежал из калитки, как вышел на улицу этот мужик. Оказался хозяином машины. А Тишка замешкался и очутился как раз возле автомобиля. Вот и посыпались на него угрозы:
- Чего тут крутишься? Руки вырву, если коснешься авто. Убирайся прочь!
Мелкой рысцой Тишка отбежал подальше и не стал возникать, понимая, ничем хорошим для него это не кончится. Молча ругался и скрипел зубами от ненависти и своего полного бессилия.
- Пристрелю, - пригрозил мужик. - Понял?
- Глотка жалко, - праведно укорил Тишка, услышав, как звякнули в сумке бутылки.
Но мужик пошел в дом. Ему было не до Тишки. У него своя забота. Как повели себя Ванеева и Корнеев? Они-то знали правду. Но если откроют ее Игорю, то как это называется? Донос. И никак иначе. Какие ж тогда они благородные да порядочные, какими считают себя? Василий Зыков как раз и рассчитывал на благородство, решившись за столом на рискованный шаг.
Он с порога понял, что не ошибся, услышав веселый голос Корнеева. Он рассказывал, как мальчишкой заблудился в лесу, а тут появилась Баба-яга с клюкой и вывела его на опушку. Он жил года два в полной уверенности, что Баба-яга не сказочный персонаж, пока впервые не оказался в соседней деревне и не встретил старушку со знакомым сучковатым посохом в руке.
Все посмеялись. В это время подошел к столу Василий Павлович с бутылкой дорогого коньяка, сел и вывинтил пробку.
- Старый год-то надо проводить, - сказал добродушно он. - А то обидится.
- Надо, надо, - закивала Валя. - Не стоит его обижать.
Все были настроены по-хорошему, заметил Василий Павлович и почувствовал себя уверенно. Один Игорь сидел понуро и разглядывал свои руки, будто не узнавал, но для Зыкова старшего не имело значения его теперешнее настроение, потому что дорогу к сыну цветочками осыплет женщина, сидевшая рядом.
С каждой минутой вчера еще незнакомая Валя все больше нравилась Василию Павловичу. И главное ведь что? Смотрит на него с любопытством, но очень даже добрыми глазами, в которых нет ни малейшего неприятия. Значит, вполне могут невестка и свекор подружиться для жизненной пользы Игоря.
Поглядывая на Василия Павловича, Валентина думала, что в человеке много нехорошего. Себе самой иногда удивляешься - и откуда столько злости или глупых мыслей? Святых людей нет, лошадь на четырех ногах, и та спотыкается. Надо бы поговорить с Василием Павловичем, чтобы хоть он не сердился на сына, что тот напраслину на него наплел, а постарался понять. Тогда и тот навстречу пойдет. И Валентине в мечтах увиделось полное согласие между отцом и сыном, которое принесет она, любимая супруга и милая невестка.
Иные, истинно мятежные чувства будоражили Тишку. Он вспомнил, как ходил по этой улице в опрятном костюме и с учительским портфелем в руке, все с ним здоровались уважительно, спрашивали о своих детях и зазывали в гости. Былое благополучие корова языком слизала, следа не осталось. А кто виноват? Кто поломал его жизнь? Те, кто жирует сегодня. Это они появились в девяностые годы и сделали безработным бобылем Тишку. Ты пропадай, мол, а мы будем ананасы жрать! Не-е, он им аппетит испортит. Он им такое устроит, что мало не покажется! Он этим вредителям речугу толкнет такую, что они рты разинут и закрыть забудут. А для пущей острастки еще и окна побьет. В холоде не посидят, разбегутся. Ужо!
И он двинулся к дому «мадам», подобрался и прильнул к окну, между занавесками разглядев сидевших гостей за столом. И надо же было угадать ему к тому моменту, когда все в дружном согласии подняли стаканы да чашки, а один даже большую кружку, и стали пить. В глазах Тишки потемнело, в горле так пересохло, что дышать стало трудно, и такая злоба замутила мозг, что рука сама полезла в карман.
- Счас я вам устрою, - шептал он, чувствуя озноб по всему телу. - Счас…
Он чиркнул спичкой и поднес огонек к торчащему между бревен клочку мха. Даже не ожидал того, как стремительно поползло поначалу игривое, чуть приметное пламя по иссохшим за многие десятки лет бревнам, как под стрехами налилось краснотой и зашумело.
- Горим! - первая всполошилась Валентина, вскочила и стала толкать ничего не понимающего Игоря к выходу.
- Документы, Анна! - крикнул Корнеев и подождал ее, пока она металась уже с сумочкой в руке, потом нашла подаренную книгу, прижала к груди и побежала к двери.
Василий Павлович схватил свою туго набитую торбу, что стояла у порога, и помог Валентине спуститься с крыльца, руку подал. Последним выскочил из горящего дома Корнеев. Прошло не больше минуты, а пламя уже охватило весь дом и огромным столбом рвалось вверх с таким гулом, словно началось извержение. Василий Павлович отогнал машину подальше от пекла. Игорь прижимал к себе Валю и зачарованно смотрел на огонь, не видел он прежде такого бешеного разгула стихии. Анна Ванеева и Арсений Корнеев стояли рядом и молча глядели на пламя, которое жадно пожирало дом. Тишка успел отбежать к изгороди, перевалился через прясло, плюхнулся на лежавшие там сопрелые уже доски, но подняться сил не хватило, и он закрыл глаза, притаился. Было жарко, правда, с одного боку. Но Тишка терпел.
Неожиданно пушечно хлопнула бутылка шампанского. Василий Павлович показал на свои ручные часы и крикнул сквозь грохот огня:
- С Новым годом, дамы и господа! С Новым годом!
Он поднес бутылку Валентине и та, недолго думая, отпила глоточек, передала шампанское Игорю, тот тоже глотнув, протянул Анне Семеновне, та жадно сделала три глотка и выставила руку с бутылкой. Корнеев и Зыков потянулись одновременно, руки застыли возле бутылки. Возникла этакая немая сцена, но Анна Семеновна выбрала Корнеева и ему подала шампанское. Арсений Фомич видел, как судорожно дернулось лицо Василия Павловича, и нашел выход. Он спокойно отпил вина и чуть торжественно вручил бутылку Гвоздевой со словами:
- Поднеси будущему свекру, Валентина!
Получилось, что не из его рук. Все облегченно засмеялись, а Василий Павлович схватил бутылку и обрадовано закричал:
- С Новым годом!
Из темноты возникли какие-то пьяные мужики и бабы, расплескивая воду в ведрах, но крыша уже обвалилась, поздно было тушить. Несколько детей - много ли их в полуживой деревне! - стояли молча и смотрели на пламя, которое поднималось до облаков. На задах огорода в стороне от людей безмятежно спал Тишка на досках, и что-то приятное снилось ему, потому что на плоском лице его проступила блаженная улыбка.
Надо было ехать в город.
Будущую невестку Василий Павлович усадил на переднее сиденье, рядом с собой, остальные устроились позади. Валентина вообще-то никогда не ездила на такой дорогущей машине. Оказалось, что это не так уж плохо. Прежний муж имел «Москвич». Так разве сравнишь! Но главным для Валентины было то, что она чувствовала себя на месте, словно век ездила в иномарках. Окажется в загородном коттедже свекра и тоже наверняка привыкнет с первой минуты, будто так и должно быть - она у себя дома. А это означает, что родилась Валентина Гвоздева для безбедной жизни, да не сразу на свою дорогу вышла. Однако грезы о будущем ее только тешили, а на самом деле Валя готова была идти и по тернистому пути с Игорем, дороже которого ничего быть не могло. Но ехать в роскошной машине с милым все-таки лучше, чем иди тернием.
Сидевшая за ее спиной Анна Семеновна прижимала к себе обеими руками толстый том с иллюстрациями Сальвадора Дали. Сумочка с документами и остатком пенсии лежала на коленях. Это все, что уцелело. Но почему-то совсем не хотелось плакать, и не было даже грусти, будто вражий дом сгорел на ее глазах. Анна Семеновна осознавала в эти минуты только одно, что рядом находился Арсений. Понял бы только, глупый, что никто из живых так его не любит, как она. Там, в небесах, и мама, и доченька у него… А тут, на земле, она одна - Анна Ванеева.
Арсения Корнеева не расстроило, что дом сгорел, в любом случае Анну забрал бы к себе, такое намерение в нем созрело до пожара. И какое-то умиротворение наступило на душе после буйства пламени, словно в нем сгорело все мелочное, что скопилось за годы. Сидя в машине рядом с Анной, Арсений Фомич думал о том, что в жизни становится тогда сиротливо, когда не о ком заботиться. Если душе ни за кого не больно, то зачем она?
Конечно, Василий Павлович без сомнений отвез бы всех в свой загородный дом и продолжил бы там праздник, но мешал Корнеев. Этот обязательно помешает уговорить Анну Ванееву стать экономкой при хорошем обеспечении. И не словами, не поступком, а тем одним, что будет рядом с ней. Этим двум особам трудно угодить. Что им нужно, они сами толком не знают. Чтоб душа - видите ли! - вольной птицей была. Детский лепет. Бред! Жизнь проста как яйцо, сними скорлупу и ешь.
Но Ванеева и Корнеев не понимали этого, не понимают и не поймут. Но Бог-то разумный и видит, кто чего стоит. Вот сидят в тепле, умники, едут. А если бы не было Василия Павловича с машиной? Они судить да рядить горазды. А за рулем кто? А за рулем-то Василий Павлович. Разве этого Бог не видит? Надо будет в моральный кодекс внести еще один пункт: «Судить-то суди, да не забывай, кто за рулем». Вроде толково. И его мысли вернулись к Вале, что сидела рядом.
Пожар потряс Игоря. Впервые так близко бушевало настоящее пламя. Могучие языки бешеного огня, извиваясь и переплетаясь, в такой ярости рвались ввысь, будто грешные души, высвободившись из ада, отчаянно, с ревом и плачем, устремились в небеса, но не дано было им достичь высот, где нет печалей и мук, но и нет им места.
И та мысль, что пламя никогда не достигнет безмятежных небес, не покидала Игоря. При своей, конечно же, незаурядной наблюдательности Зыков и в потрясенном состоянии заметил, что Анна Семеновна вовсе не страдает, а лицом светла, будто не ее жилище горит, а неладно прожитая жизнь.
Именно это близкое соседство - разгулявшегося Зла и робкой, трепетной свечкой ожившая надежда женщины о другой, не прежней доле, вывело Игоря из оцепенелой растерянности. Уже в машине, несколько успокоившись, ясно понял, что прежние поиски были ошибочными. В эту минуту показалось, что он открыл другую формулу. Все гениальное предельно просто. На воображаемой темной скале четко выделялась древнейшая - в чем не было сомнений! - и мудрейшая надпись: «Адам + Ева = любовь». Была тогда уже письменность или нет, Игоря в данный момент не интересовало. Важен был смысл, вдохновенно им постигнутый. В этом освоении истины огромную роль, конечно, сыграло то, что сидевшая впереди Валя оглянулась на него. Игорь искал некую формулу Зла, а открыл формулу самого светлого человеческого чувства.
Машина катила в лунной ночи, окружающий мир казался от непривычного и полного безлюдья призрачным, сказочным и впрямь новогодним. Наступило третье тысячелетие.
Об авторе
Конев Федор Егорович родом из Тюменской области. После службы в армии работал в местной газете. Окончил Всесоюзный Государственный институт кинематографии. С 1968 года - на киностудии «Беларусьфильм». Публикуется в журналах «Неман», «Арт Лад» (Сыктывкар), «Северяне» (Салехард). Автор книг «Снегопад», «Сполохи» (Минск); более двадцати сценариев фильмов.
Член Союза писателей Беларуси.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги