Огонь сильнее мрака [СИ]

***

На чердаке пахло старыми тряпками, гуталином и плесенью. Над головой нависали просмоленные стропила, повсюду громоздился хлам: ветхая мебель, детские коляски, прогнившая от времени конская упряжь, вёдра, кирпичи, мешки с окаменевшим цементом, сырые поленья. На стене уныло блестело древнее зеркало с запаршивевшей амальгамой. Отдельной кучей лежали тростниковые циновки; Джон, чихая от пыли, вытащил несколько и бросил на пол напротив слухового окна. Получилось подобие высокого матраса, сверху постелили принесенную дерюжку, и сыщики расположились на своем импровизированном наблюдательном посту с удобством восточных правителей. С чердака замечательно просматривался подъезд, где жил Кайдоргоф, и, что еще лучше — окна его квартиры. Сейчас, однако, в окнах стояла мутная темнота: ни лампы, ни свечи, ни уголька от трубки. Если хозяин и был дома, определить это не представлялось возможным.

Сгущались фиолетовые сумерки, вот-вот должны были зажечься фонари, а при фонарях уж точно ничего не разглядишь — засветка. Несмотря на это, Репейник, прижав к переносице бинокль, до рези в глазах вглядывался в темные прямоугольники окон. Он лежал на животе, опираясь на локти, а рядом в той же позе замерла Джил — тихая, молчаливая. Она глядела вниз, на улицу и на дверь подъезда. Было около семи вечера — торопливое время, когда тротуары полны спешащими со службы клерками, а мостовую нельзя перейти без того, чтобы на тебя не прикрикнул кучер мчащегося кэба или не гуднул клаксоном водитель мобиля. Шум с улицы проникал на чердак слабым, разбавленным: высоко, да и окна заделаны наглухо. Здесь было почти уютно, только холодно. В дальнем углу порой шуршала мышь.

— Видел что-нибудь?

— Не-а.

— Меняемся?

— Держи…

Джил взяла бинокль, щурясь в окуляры, направила на окна. Джон стал изучать улицу. Это было сложней, поскольку Кайдоргофа он не знал в лицо, только видел на гравюре — пенсне, эспаньолка. Пенсне можно было снять, эспаньолку — сбрить, и после этого опознать лжеученого стало бы затруднительно, особенно глядя сверху, с высоты третьего этажа. Но Джон всё равно смотрел, провожая взглядом каждого прохожего, всякий раз подбираясь, когда замечал проблеск пенсне или точёный контур бородки. Однако всё было не то. Люди шли, глядя под ноги, прыгая через лужи, сталкиваясь и расходясь, ёжась от настойчивого мелкого дождя. Запакованные в костюмы клерки с целлулоидными воротничками и портфелями подмышкой. Служанки в платьях из грубой ткани, скрывавших под длинными подолами разбитые башмаки. Мальчишки-курьеры, забрызганные по уши грязью, несущие в каждой руке по тяжеленной корзине — сплошь кожа да кости, бледные скуластые лица. Холёные, шелковые торговцы, ступающие рука об руку с тщедушными женами под куполами зонтов. Воры, что петляют между прохожими шаткой, разболтанной походкой, с хищной ловкостью приникая к жертве — на миг, на пол-вздоха — тут же шаг становится быстрым, деловитым, и вор, не оглядываясь, спешит прочь…

Время шло, улица пустела, темнота побеждала дневной свет, но войско фонарей, вызванное на подмогу, отгоняло тьму керосиновым пламенем. Ближе к полуночи сыщики развязали мешок Джона и поужинали, заедая колбасу варёными яйцами и запивая горячим чаем из фляги Девара. Кайдоргоф не появлялся. Джон от еды согрелся и стал сонным. «Беда, — подумал он через силу, — надо что-то делать. Засну ведь. Поболтать, что ли?»

— Странно, — произнес он, зевая, — вот если всё это правда… Если живут среди нас такие ребята — долго живут, тысячу лет — неужели никто к ним не подбирался? Вон сколько про них написано — и в стихах, и в прозе, и так, и этак. По идее, куча народу должна была их искать. Валлитинар — больно уж соблазнительная приманка.

Джил глядела вниз, на улицу.

— Думаю, искали, — проронила она.

— И? — Джон потянулся.

— И находили.

Джон покивал. Ну да, ясное дело. Недаром Олмонд так легко обнаружил за собой слежку. Наловчились, небось, поганцы, за столько времени «хвосты» сбрасывать. Очевидно, что любой, кто открывал тайну валлитинара, спешил всеми способами найти па-лотрашти, а, найдя, требовал взять себя в долю — угрозами, шантажом, подкупом, боги знают, чем еще. С тем же успехом бедолага мог шантажировать ядовитую змею. Скорей всего, незадачливого авантюриста приносили в жертву Великому Моллюску, а тело выбрасывали на улицу, чтобы устрашить возможных сообщников. Или последователей. Вот откуда столько незакрытых дел о зверских убийствах. Полиция находит труп за трупом, охотится за воображаемыми маньяками, газетчики придумывают им прозвища — Джек-Вивисектор, Попрыгунчик Уилл, Клин-Башка — а на самом деле никаких маньяков нет. Есть идиоты, которые очень хотят стать счастливыми за чужой счет. И есть хладнокровные убийцы из племени Па, которые избавляются от идиотов с помощью боевых жезлов и скальпелей.

— А шлюх кто режет тогда? — спросила Джил. Она по-прежнему изучала улицу в бинокль.

Джон потряс головой.

— Я что… вслух? — удивился он.

— Ага. Бурчишь-бурчишь под нос, я послушать решила. Девок-то уличных в Дуббинге кто убивает?

Джон снова зевнул — во весь рот, аж до слез пробрало. В углу опять зашуршала мышь.

— Девок… — пробормотал он. — Да хрен его знает.

— И детишек, — напомнила Джил. — Детишек приютских — помнишь, в прошлом году пятерых нашли? В колодце, без голов. Скажешь, они тоже валлитинар искали?

— Ну ладно, — нехотя сказал Джон. — Признаю. Маньяки тоже бывают. Маньяки, растлители, детоубийцы — все бывают, кругом дерьмо, все люди — сволочи. Довольна?

Джил пожала плечами.

— Чего довольной-то быть. Вот кабы мы за тем маньяком сейчас следили, который на девок охотится…

Джон поморщился.

— Будет заказ — выследим. Да только его месяц назад поймали. Вроде.

— Шлюху на прошлой неделе опять зарезал кто-то, — откликнулась русалка.

— Опять ты за своё, — терпеливо сказал Репейник. — Не пойму, как ты работать можешь с такими взглядами на жизнь. Ну, иди и лови этого маньяка.

— И поймаю. Только денег поднакоплю. Жить ведь надо на что-то, пока ловить буду.

— Во, — назидательно поднял палец Джон. — Так вся жизнь и проходит. Обещаешь себе что-то, вот-вот займешься, только завтра-послезавтра, потому что сегодня денег нет, или голова болит, или в прачечную надо… Я просто, Джил, постарше тебя буду. Знаю, как оно бывает, когда кому-то добро хочешь сделать. И хорошо, что так бывает, потому что в лучшем случае ничего не выходит. А в худшем… От добра добра не ищут.

— Это ты так думаешь.

— Это нормально — так думать, — возразил Джон. — Пока человек хочет добра для себя — всё в порядке. Если он неплохой, человек этот, то личное добро для него примерно совпадает с общественным. Вот возьмём Хонну Фернакля. Он — меценат, делает себе рекламу, торгует собственной рожей на всяких выставках. Заодно продвигает науку, учёным помогает подняться. Такое добро — нормальное, правильное. А вот когда я… — он замолк, поняв, что свернул не туда, но было поздно.

— А вот когда ты одну девчонку решил спасти заколдованную, то пол-деревни полегло, — закончила Джил. — Всё ясно. Можешь дальше не говорить. Давай лучше на улицу погляди. Я тут… Сейчас вернусь.

Джон, покряхтывая, подполз ближе к окну и стал смотреть вниз, а Джил встала и, пригибаясь, ушла в темноту. Потом где-то вдалеке зажурчало. Джил была девушкой простой, без предрассудков, и, если ей случалось безвылазно сидеть несколько часов кряду на холодном чердаке, то… Кстати, и мне надо бы, спохватился Джон.

— Работаю я не для того, — бросила Джил, вернувшись и садясь на матрацы. — Не для добра.

— А для чего? — рассеянно спросил Джон. На улице никого не было, только одинокий фонарщик маячил вдалеке, гася ради экономии каждый второй фонарь.

— Я доказать хочу.

— Что доказать-то?

Джил засопела.

— Что человек, — сказала она наконец. Джон оторвался от созерцания улицы и удивленно глянул:

— Как?

Девушка сжала губы.

— Я ведь кем была? — тихонько спросила она. — Сначала — соплюха обычная, деревенская. Потом — монстрой стала, страшилой. Всех пугала, все от меня бегали. Потом ты пришел… Ну, да… Хорошо было.

Джон сглотнул.

— Хорошо, — продолжала русалка, — да только кто я тебе была? Как, знаешь, есть болезнь такая. У кого кислоты много в желудке — тем воду надо пить. Лечебную, соленую, с курортов. Каждый день, хочешь — не хочешь. Любишь — не любишь. Вот и я тебе вроде той воды лечебной… Думаю.

— Джил, — сказал Репейник, — да ты что?

Та повела рукой:

— Не знаю. Не обижайся. Может, у тебя всё по-другому. Но я именно такое чуяла. С моей стороны. Выходит, опять — не человек. Лекарство для тебя. Или игрушка.

— Я… — начал Джон, но Джил не слушала.

— А потом меня в Гильдию привел, — продолжала она. — И вот тут всё на место стало. Потому что польза от меня началась. Понимаешь? От меня, от того, что делала. Как у всех людей. Не от этого, — она показала, раскрыв рот, на растущие клыки, — не от этого, — ткнула пальцем вниз, между ног. — А от этого, — и постучала по голове.

Репейник прочистил горло.

— Знаешь, Джил, — сказал он, — ты дура.

Она нахмурилась. Джон встал и стукнулся головой о стропила.

— Но я тебя любил, как никого в жизни, — закончил он. — И, если бы не вся эта история с Гильдией, никогда бы не отпустил.

Он пошел, оступаясь, в темноту. Дойдя до дальней стенки, долго стоял, отливая. Потом — ещё стоял, глядя перед собой. Вот и поговорили. Спустя столько времени. Ну что, Джон Репейник, не повезло тебе с женщиной. Бывает. В следующий раз, может, повезёт больше. Поедешь в другую деревню. Найдешь другую русалку. Авось попадется не совсем дикая, будет слова понимать… Зато таких вот штук не выкинет. Я-то думал, она из-за придирок моих бесконечных ушла, а оно вон как, оказывается. Вроде воды лечебной. Игрушка… Он сжал зубы.

— Эй, — донеслось от окна.

Джон не ответил.

— Эй, — повторила Джил и немного погодя добавила: — Ну Джонни.

Он вздохнул и пошёл обратно. На полпути нога попала в какую-то яму, он потерял равновесие и понял, что падает. Взмахнул руками и неожиданно схватился за что-то мягкое, тёплое, очень надёжное. Его удержали. Джон выкарабкался на ровное место. Джил в темноте обняла, прижалась. Пахнуло кувшинками. Джон осторожно положил руки ей на талию.

— Прости, — сказала Джил.

— Ладно, — сказал он.

Они постояли ещё.

— Пойдём? — спросила она.

— Ну хорошо, — сказал Джон. — Пойдём.

Они пошли рядом, в обнимку, а, когда подошли к окошку, то опустились на груду матрацев и стали целоваться. Вокруг стояла тишина, только порой слышался мышиный шорох. Джил прижималась к Репейнику всё тесней и целовала всё жарче, а потом откуда-то с улицы, снизу, донёсся негромкий деревянный хлопок. Джил мгновенно отпрянула, приникла к окну, и Джон увидел жёлтый отсвет в её глазах.

— Вышел! — хрипло выдохнула она. Джон глянул на улицу. От подъезда скорым шагом уходил человек в длинном пальто и широкополой шляпе. Он сутулился, лица не было видно, и Репейник успел разозлиться на Джил, что прервалась из-за ерунды, а может, пожалела о случившемся и повод искала… Но человек обернулся, посмотрел вверх — линзы! бородка! — и Джон с раскаянием вспомнил, что зрение русалки гораздо лучше человеческого. Кайдоргоф повёл плечами, зябко сунул руки в карманы и свернул за угол.

— Уйдёт! — застонала Джил. Она вцепилась в раму окошка. Раздался треск ломаемого дерева, Джону в лицо брызнули чешуйки засохшей краски. Джил отбросила вырванную с корнем раму, схватилась за стропила и, качнувшись, проскользнула в ощетинившийся гвоздями оконный проем. «Стой!» — успел выкрикнуть Джон, но русалка пропала. Репейник высунулся наружу и увидел, как Джил, обняв водосточную трубу, скользит вниз. В нескольких ре от земли она спрыгнула, перекатилась и бросилась в погоню. В её движениях не было показной ловкости, как у цирковых акробатов — только гибкая звериная прыть. Добежав до угла, русалка обернулась и взмахнула рукой: скорей!

Джон опомнился. Не было и речи о том, чтобы лезть в окно — узко, да и не сможет он так. Вскочил, добежал, спотыкаясь и гремя, в темноте до двери. За спиной что-то падало, грохотало — видно, задел какую-то большую кучу хлама, и та развалилась. Прыгая через две ступеньки, Репейник слетел вниз по лестнице. Вывалился на улицу, понесся к перекрестку. Джил, увидев сыщика, нетерпеливо всплеснула руками, побежала за угол. Пришлось догонять. В лицо толкал ветер, брусчатый тротуар цеплял за ноги. Мимо проносились тёмные, потухшие витрины, тень от фонарей под ногами то удлинялась, то вновь укорачивалась. Джил, добежав до следующего перекрестка, свернула в тень, встала как вкопанная и сделала упреждающий знак рукой. Джон, из последних сил пытаясь не топать, подбежал и встал рядом, жадно дыша.

— Долго ты, — шепнула Джил. Она совсем не запыхалась.

— Ну… извини… — прохрипел Джон. — По стенам… лазать… не обучены…

— Ш-ш! Вот он…

Джон глянул вдоль улицы. Кайдоргоф шагал впереди, опережая сыщиков на полсотни ре — шагал всё так же ровно, не оборачиваясь, но Джон теперь знал, чего стоит показная беспечность па-лотрашти.

— «День-и-ночь» с собой? — спросила Джил еле слышно.

Джон сунул руку в боковой карман. Он точно помнил, что клал туда цветы марьянника, но вместо ожидаемой сухой, чуть колючей ветки пальцы встретили на самом дне какой-то мелкий мусор. Джон вытянул щепотку из кармана.

— А, м-мать, — сказал он сквозь зубы. — Раздавил. В труху. И высыпалось почти всё… А то, что днём съели, уже кончилось?

— Эх ты, — Джил достала свою веточку, оторвала половину, протянула Джону. — Жуй давай. Конечно, кончилось. Пять часов прошло.

Джон, давясь, проглотил марьянник.

— Видимо-невидимо, — сказал он.

— Видимо-невидимо, — Джил сплюнула цветочный черешок. — Всё, пойдем.

— Погоди, — Джон придержал её за рукав, — а заговор? Ну, чтобы друг друга не потерять?

— Точно, чуть не забыла…

Она скороговоркой нашептала про мышь, сову, кота и кошку — и тронулась в путь. Джон, стараясь дышать ровно, двинулся вслед. Поначалу было странно идти вот так, не скрываясь, посреди улицы за Кайдоргофом, который в любую секунду мог обернуться и увидеть преследователей. Но Джил ступала уверенно, не таясь, и уверенность её мало-помалу передалась Джону. Они шли по мокрой от дождя брусчатке, скользкой, отполированной миллионами ног. Мостовая была древней, она помнила времена, когда городом и всей страной правила богиня, когда магия была законной и почти бесплатной, словно вода. Те времена прошли, потом началась война, с неба сыпался огненный град и лился огненный дождь. Люди бежали по мостовой, падали и оставались лежать, а дома вокруг превращались в горы дымящегося шлака. Затем был голод, была нищета. Энландрия, словно искалеченный зверь, силилась подняться на ноги, а камни лежали здесь — так, как их положили при Хальдер, основательнице Дуббинга…

Кайдоргоф переставлял ноги с упорством заведенной машины. Однажды он остановился, чтобы раскурить трубку, и Джон был благодарен за эту передышку, поскольку ступни молили о пощаде, а во рту пересохло. Но передышка быстро кончилась. Лжеучёный, попыхивая трубкой, вновь пошел своей дорогой — бодро, неустанно, и Джил пошла вслед. Пришлось и Джону. Несколько раз им попадались навстречу припозднившиеся гуляки, и один, выписывая кренделя, едва не налетел на Репейника — тот еле успел увернуться… Вокруг громоздились доходные дома, украшенные статуями, таинственными и даже страшноватыми ночью. Окна кое-где тлели жёлтым светом, но в большинстве были темны: горожане экономили дорогой керосин, а с газом в этом районе, видно, снова начались перебои. Муниципальные инженеры никак не могли наладить новую патентованную систему освещения — газовый рожок, несмотря на все технические ухищрения, оставался вещью ненадежной и взрывоопасной. Потому-то никто не спешил выкидывать старые, но безотказные керосиновые лампы, светившие из-под шёлковых абажуров уютным жёлтым светом. Джон вспомнил свой древний торшер, по инерции в памяти возник диван и всё, что с ним могло быть связано. Репейник сплюнул насухую и решил думать о чём-нибудь другом, но рядом шла Джил, и все мысли закономерным образом возвращались к ней.

— Свернул наш клиент, — заметила русалка.

— К реке, похоже, идёт, — предположил Джон. — Айда за ним в переулочек.

И точно, Кайдоргоф оказался в переулке, грязном, пропахшем человеческой мочой и крысиным дерьмом. Над головой угрожающе нависали ветхие балконы, под ногами шуршало и хлюпало. Из раскрытых окон неслись звуки: кто-то храпел, кто-то сонно бурчал, на верхнем этаже шла ругань — дуэт женского визга и мужского пьяного баса. С облегчением выбравшись из пещерной тьмы, сыщики очутились на берегу Линни. Здесь река была полноводной, широкой, набережная возносилась над чёрной водой на два человеческих роста, а приземистые одноэтажные дома, стоявшие вдоль берега, смотрели на людей маленькими квадратными окошками, похожими на крепостные бойницы. То были городские склады. Когда-то здесь хранилась мука, консервы; висели внутри на крюках, скованные волшебным холодом, коровьи туши. Когда началась война, материковые войска ударили по складам кислотными бомбами. Черепицу разъело, стропила рухнули, магическая кислота протекла вниз и превратила всё, что было внутри, в дымящийся вонючий студень. Миазмы отравили все ближние районы, люди бросали дома, и даже птицы облетали это место стороной. Кислота просачивалась сквозь землю, стекала в реку — именно тогда веселая, прозрачная Линни превратилась в угрюмую сточную канаву.

Даже сейчас, если принюхаться, можно было уловить в воздухе кислый душок, будто от подсохшей рвоты. В муниципалитете ежегодно предлагали сровнять здания с землёй и отстроить район заново. Приглашали ученых экспертов, те, напялив прорезиненные костюмы, бродили по развалинам, брали пробы, размахивали в воздухе мудрёными приборами, и всякий раз возвращались с неутешительным ответом: здания фонят, земля под ними всё ещё отравлена, и здесь даже мертвецов хоронить не стоит. Мало ли что. Чиновники облегчённо вздыхали и переносили рассмотрение ещё на год, а склады оставались стоять, как стояли — мрачные, с провалившимися крышами и слепыми бойницами окон. Пустые: ни один бродяга в здравом уме не стал бы здесь ночевать.

Кайдоргоф замедлил ход, стал приглядываться к обшарпанным стенам, даже пару раз остановился, заглядывая в окошки — похоже, что-то искал. Пройдя еще немного, он встал у широченных двустворчатых ворот, устроенных между двумя окнами — получилась будто бы оскаленная пасть и маленькие злые глаза. Ворота были крест-накрест забиты тяжёлыми брусьями, но Кайдоргоф вцепился в какую-то скобу, потянул, и в углу ворот со скрипом отворилась маленькая дверь. Пригнувшись, Кайдоргоф шагнул внутрь. Дверь закрылась, превратившись в еле заметный прямоугольный контур на фоне выцветших от времени досок.

— Всё, — негромко сказала Джил. — Нашли.

Они стояли поодаль, на набережной: Джон — отдыхая, прислонившись к фонарному столбу, Джил — прямо и неподвижно, точно одетая в чёрное статуя.

— Думаешь, сюда па-лотрашти привезли лабораторию? На склад? — недоверчиво спросил Джон. — Там же, поди, дышать нечем. Ядовитое всё.

Джил неопределенно взмахнула рукой:

— Живут по тыще лет. Зелье своё каждый день глотают. Может им и дышать-то не надо…

Джон заглянул ей в лицо и увидел, что русалка улыбается.

— Да ладно, — сказала она, — пару часов-то можно там высидеть. Вон, смотри, крыша целая почти.

И правда, этот дом при бомбёжке пострадал меньше прочих. В нескольких окнах даже сохранились стекла.

— Ну что, полезли? — спросила Джил, переступая с ноги на ногу.

Джон покачал головой:

— Я бы не стал.

— Почему? — нахмурилась девушка. — Проверить же надо.

— Наш друг там наверняка не один, — объяснил Джон. — Да и место поганое, и темно внутри. Залезем, вляпаемся в дерьмо какое-нибудь. А тут как раз Кайдоргоф с ребятами подоспеют.

— Я в темноте вижу нормально, — обиженно заметила Джил.

— Ты — да, — согласился Джон.

Джил подумала.

— Ладно, — с неохотой сказала она. — Тем более, «день-и-ночь» скоро выдохнется. Мало съели, одну ветку на двоих всего. Вот если бы кой-кто поаккуратней был…

— Ну, будет тебе. Давай лучше сюда завтра с утра? Бахилы охотничьи наденем, фонарь возьмём. Травы твоей нажуёмся. А?

Девушка заложила руки за спину и поковыряла носком сапога истёртый булыжник.

— Ладно, — разочарованно сказала она. — Уходим. Как там говорят… Один час утром…

— …стоит двух вечером, — закончил Джон и слегка улыбнулся. Джил улыбнулась в ответ — широко, не стесняясь зубов. Как раньше. «А давай кэб возьмем да ко мне заедем, рукой же подать», — подумал Джон. Слова звучали неплохо, он совсем собрался произнести их вслух, но тут воздух рядом с русалкой пошёл рябью, как закипающая вода в кастрюле. Джон шарахнулся назад, оттаскивая Джил за руку и дёргая из-за пазухи револьвер, который, как назло, зацепился и не хотел вытаскиваться. Из пустоты оформилась бесцветная фигура, грузная, облачённая в плащ. Джон выхватил оружие и прицелился, но тут раздался механический щелчок, фигура мгновенно обрела цвета, и, размахивая руками, громким шёпотом воскликнула:

— Джонован, Джонован, не надо! Ради богов, это же я!

Перед ними стоял Иматега. Джон опустил револьвер, Джил высвободила руку и шагнула к доктору. Тот попятился. Русалка поймала его за воротник, сжала в кулаке толстую скрипучую ткань. «Эй!» — пискнул Иматега, но Джил проворно расстегнула пуговицы и дёрнула в стороны полы плаща. Джон увидел нашитые изнутри матовые пластины, ряд кристаллов в матерчатых гнёздах, латунные трубки, шестерёнки каких-то механических приводов…

— Сколько там, говоришь, положено? — спросила Джил, изучая механизм. — От семи до двенадцати лет?

— Плюс конфискация, — процедил Репейник. — Пойдёмте-ка в тенёчек, док.

Иматега жалобно улыбался и силился запахнуться, но Джил, крепко держа его за грудки, потащила прочь от фонаря. Джон шёл следом, непослушными от злости руками запихивая револьвер в кобуру. Плащи-невидимки состояли на вооружении в армии. По логике вещей, их следовало бы выдавать разведчикам или стрелкам, но по уставу плащ полагался только высокопоставленным офицерам, занятым в боевых действиях — прятаться в случае угрозы пленения… На деле, учитывая, что Энландрия ни с кем не воевала уже лет тридцать, плащи-невидимки либо висели в личных шкафах у штабных генералов, либо пылились в надёжно охраняемых казённых запасниках. «Откуда он только взял эту штуковину? — подумал Джон. — У начальника военного факультета, что ли, спер?» Джил притиснула доктора к погашенному фонарю и, по-прежнему держа одной рукой за лацканы, спросила:

— Как попал сюда?

— Простите великодушно, госпожа Корден! — затараторил Иматега. — Вы тогда сказали, дескать, я вам не нужен, вот и вышел от вас, и стоял внизу, в подъезде, дождь пережидал… Так сказать, буря в душе… и буря в небесах… Вот… А потом слышу — вы спускаетесь с господином Репейником, ну и как-то чисто машинально… плащ-то включил… Во-от… А потом вы спустились и наружу… наружу…

Он замолк и задумался, глядя себе под ноги. «Да он же нас опять не видит, — сообразил Джон. — Ай да марьянник!»

— Не спать! — прошипела Джил и встряхнула доктора.

— Ох! — сказал он, вертя головой. — Опять потерял вас! Так сказать, полная дезориентация! Хе-хе! Никак, вы тоже магическим средством пользу…

— Дальше что было? — перебил Джон.

— Ах-х, дальше, да… Ну, вы в кэб — я в панику, хе-хе. Что делать? Уходят… И тут думаю, а ведь я невидим! Совсем невидим! И — наверх, к кучеру… Да… Кучер… На-верх…

Он опять отвлёкся и повесил голову.

— Джил, — не выдержал Репейник, — говори ему свою присказку. А то до утра провозимся.

— Видит мышь, и сова, — нехотя произнесла Джил, — и болотная змея. Кот и кошка. И ты немножко, придурок учёный.

— Простите?! — у доктора вытянулось лицо.

— Вы продолжайте, — попросил Джон со всей вежливостью. — Видите, дама нервничает.

— Продолжаю, продолжаю, — зачастил Иматега, — дальше мы приехали… То есть, вы приехали, а я с вами… Тот дом, где… Вы — на чердак, ну, и я… А потом — в углу сидел, ждал… Едва не заснул, всё боялся — засну, храпеть стану, тут вы меня и раскроете. Но не заснул. И потом вы как побежали… Верней, господин Репейник побежал, а вы, госпожа, так сказать, прямо в окно… Ну, я — за господином Репейником, по лестнице. Едва успел, думал — конец придет… На улицу выбежал, гляжу — вы за каким-то типом гонитесь. Эге, думаю себе, это, верно, один из них, из па-лотрашти! А потом вы исчезли куда-то, но я так решил — просто спрятались… Как восточные следопыты, в тенях… Ну, и продолжал за этим типом следить… Сам… Во-от… Так и пришел — сюда. А тут вы как-то проявились… Беседовать стали… Каюсь, каюсь, подслушал ваш разговор, не хотел, но невольно… И понял, что вы хотите всё на завтра отложить. А ведь он уйдёт, понимаете? Возьмёт и уйдёт отсюда, и все уйдут, они народ скрытный! Надо идти сейчас, надо обязательно идти сейчас!..

У доктора дрожали губы, срывался голос. «Значит, он весь вечер просидел с нами на чердаке, — подумал Джон. — Я-то, дурак, слышал шорох, думал — мыши… А тут вон какая мышь. Сидел, стало быть, и всё видел…» Он стиснул зубы. Джил повернула голову и длинно посмотрела на Джона. Судя по всему, она думала о том же. «И грохот, грохот за спиной, когда я с чердака выбирался, — вспомнил Джон. — Сукин сын».

— Иматега, — сказал он, — вам нужно уйти.

Доктор страдальчески искривил рот.

— Вы не понимаете, во что ввязываетесь, — продолжал Репейник. — Те, за кем мы следим, — убийцы. Душегубы. Мучители. Они вас обнаружат и прикончат, и никакой плащ не поможет. Они меня чуть не убили. У них трупы дома хранятся. Трупы, понимаете?

Доктор судорожно кивал.

— Пожалуйста, — с усилием произнес Джон, — проваливайте отсюда. Это — не развлечение. И не научный поход. Это — опасная, тяжёлая слежка, и вы своим присутствием не только себя ставите под угрозу — вы и нас подвергаете очень серьезному риску.

— Но плащ… — слабо возразил доктор. Джон вздохнул:

— Плащ — штука ненадежная. Вы хоть знаете, как он работает?

— На рычаг нажимать надо в кармане, — пробормотал Иматега. — Рычаг вниз — и стал невидимый…

Джон на миг зажмурился.

— Вот это, — сказал он, указывая на патроны одинаковых маленьких кристаллов, нашитых на подкладку, — вот это, по-вашему, что?

Доктор, обрастая вторым подбородком, уставился вниз.

— Н-не могу знать, — промямлил он. — Я ещё не совсем разобрался…

— Это батареи, док! — с нажимом сказал Джон. — Запасные батареи, потому что ваш костюмчик сжирает кучу энергии. Одна такая батарейка у вас должна быть где-то под левой рукой. Там ещё зажим есть, проверьте.

Иматега пошарил подмышкой и, вытаращив глаза, извлёк кристалл — точно такой же, как его собратья.

— Одного хватает на шесть-восемь часов, — сообщил Джон. — Вы сколько уже его носите?

— Часа три примерно…

— Да не три! — раздраженно воскликнула Джил и мотнула доктора, как терьер крысу. — Он только на чердаке с нами сколько торчал.

— На чердаке, плюс до этого, плюс потом. Часов шесть, — прикинул Джон. — Значит, кристалл вот-вот сядет. А вы собрались в логово врага.

Иматега сморщился и издал странный звук — не то всхлип, не то хрюканье.

— Ступайте домой, — миролюбиво сказал Репейник. — Оставьте это дело нам. Уж про вас не забудем.

Джил ещё раз встряхнула доктора и отпустила. Тот комично взмахнул руками, сделал несколько неуклюжих шагов в сторону и, отвернувшись, принялся застегивать плащ.

— Может, подбросим его куда-нибудь? — шепнул Джон русалке. Та изогнула бровь:

— Подбросим? Ты чего? В братья милосердия записался? Непохоже на тебя.

— Так, по крайней мере, он на виду у нас будет, — вполголоса объяснил Джон. — А то мало ли, мы сейчас пойдём, а он потом вернется сюда.

— Ну и пусть возвращается, — тихонько фыркнула Джил. — Убьют — туда и дорога.

Джон усмехнулся:

— А вот это как раз на тебя непохоже. Ты ведь добра всем хочешь, забыла?

— Не забыла, — вытягивая шею и глядя на доктора, сказала Джил. — Что-то он там долго возится со своим плащиком…

Джон присмотрелся. Доктор всё так же стоял к ним спиной, и его растопыренные локти чертили в воздухе сложные фигуры. Обычно так бывает, когда человек силится продеть пуговицу в тугую пройму. Или, например, вставляет что-то в тугой зажим.

— Эй! — окликнул Джон, делая шаг вперед. Джил прыгнула с места, и одновременно с этим раздался знакомый Джону механический щелчок. Доктор исчез — мгновенно, как не было. Русалка встретила в прыжке только воздух — махнула руками, споткнулась, перекатилась через голову. Джон завертелся, силясь разглядеть хоть что-то во влажной темноте, но доктора нигде не было.

— Дверь! — хрипло рявкнула Джил.

Вслед за этим раздался далёкий скрип, и Джон увидел, как затворяется маленькая дверь, устроенная в заколоченных складских воротах. Невидимый доктор был уже внутри. Плеснуло ветром — это промчалась Джил: мимо, к воротам. «Стой! — крикнул Джон, срываясь с места. — Куда?!» Но она уже добежала до двери и проскользнула вслед за Иматегой. Джон на бегу вытащил револьвер, взвёл курок и, очутившись перед дверью, потянул за ручку.