Ограбление банка

Маркусу Мерингу стукнуло тридцать четыре, а то и все тридцать пять, частенько он и сам не знал точно. Он жил в двухкомнатной квартире со встроенной кухонькой и маленьким балконом. А телевизором не обзавелся, это и отличало его от соседей. Зато он пристрастился к приключенческим романам. Больше всего любил «Моби Дика» – перечитал четыре раза, также жаловал Джозефа Конрада и Грэма Грина. Маркус работал в учреждении; письменный стол, печать и множество авторучек – все это имелось в его распоряжении, а телефон не требовался. Он просматривал бланки, заполненные теми, кто занимался делами поважнее. Найдя ошибки, отсылал бумажку обратно; не обнаружив таковых, отправлял в следующий отдел. Как-то ему довелось познакомиться с человеком, который массировал на крестьянском дворе свиней; а еще он всякий раз, заглядывая в туалет, с таким же содроганием думал о чистильщиках каналов, копающихся в городских экскрементах глубоко под землей. Значит, есть на свете профессии похуже его собственной. Раз в год он садился в поезд и уезжал в пансионат, в зеленую и холмистую местность, где проводил две недели. Рождество справлял у глухого деда, бывшего машиниста. Каждый месяц навещал сестру с зятем и привозил детям шоколад. Как государственный служащий он не подлежал увольнению, как член книжного клуба ежеквартально получал новый каталог. Однажды, в девятнадцать лет, он написал стихотворение; Маркус хранил его в ящике стола и время от времени читал вслух. В лотерею он никогда не выигрывал и не выписывал газет.

И вдруг случилось так, что спокойное течение его жизни нарушила молодая девушка, пути обоих пересеклись; ее звали Эльвира Шмидт, и она являлась руководящим сотрудником Кредитного банка. Эльвира была помолвлена с неким доктором Хапеком, заведующим производством на одной преуспевающей лимонадной фирме. По воле различных запутанных обстоятельств вечером, накануне того самого дня, когда Эльвире суждено было сыграть весьма важную роль в судьбе Маркуса Меринга, между женихом и невестой случилась размолвка. И теперь, на следующий день, девушка предавалась печальным мыслям. Перемещая по монитору ряды чисел, она сокрушалась о неудавшейся жизни и злосчастной судьбе. И вздохнув – перед глазами образ суженого, – нажала не на ту кнопку.

Даже компьютер, скромная, но добросовестная «ай-би-эмка», почувствовал что-то неладное и спросил: «Are you sure? (Yes/No)».[1] Но Эльвира, полуслепая от слез, не вняла предостережению и длинным ногтем мизинца коснулась клавиши «Y». Тут же через миллионы схем понеслись импульсы, и в глубинах невидимого электронного мира начали свершаться большие изменения. Эльвира вздохнула еще раз, поднялась и на высоких каблуках, словно на ходулях, зацокала на обеденный перерыв. С каждым шагом она все дальше удалялась из жизни Маркуса Меринга. Точка пересечения осталась позади; дороги разошлись.

Потом наступил солнечный полдень. Только под вечер потянулись облака, сначала маленькие, очень высокие и живописно переливчатые. Ни месяц не вышел, ни звезды, и небо задернулось плотным занавесом из темноты. Когда Маркус Меринг возвращался с работы, упали первые капли; когда добрался до входной двери, грянул первый гром. Из окна он наблюдал за стремительным отблеском молний над крышами; буря неистовствовала; небосвод покачнулся. Этой ночью он почти не спал. Дождь отбивал по стеклу барабанную дробь, отзывавшуюся в его голов!. А еще шумел ветер, словно весь мир пребывал в движении.

Когда Маркус открыл глаза, уже рассвело. С кровати виднелась верхняя половина окна и кусочек неба между гардин в желтую крапинку. Было почти тихо, только приглушенный шум моторов доносился с улицы. Он не заметил, как заснул, и это казалось странным. И даже видел сон! Хотя уже ничего не помнил. И, верно, хороший сон, полный людей и событий.

По-прежнему шел дождь. Но слабый, и воздух был прозрачный, почти как летом. Маркус встал, открыл окно, сделал вдох и прислушался. С лестницы послышалась тяжелая поступь шагов: почтальон.

А теперь, живей! Почистить зубы, умыться, одеться, завязать галстук, нырнуть в серый пиджак. Уже поздно!

Выходя из квартиры, он наступил на бумаги. Почта: пестрый ворох брошюр и проспектов. Донельзя улыбчивое лицо политика. Открытие: пиццерия Гвидо. «Глотни-ка пивка». Две дамочки в купальниках. Торжественно-серый конверт – христианская благотворительность. И письмо из Кредитного банка, обычная выписка из счета. Маркус все сгреб, положил письмо в карман, остальное отправилось в мусорную корзину. Потом он ушел.

Вода бежала по его волосам и затылку, затекала за воротник. Он вытащил конверт Кредитного банка и вскрыл. Третьего дня он купил новые ботинки и отдал в починку радио. На счете оставалось немного…

На вес бумажка казалась тяжелой, от сырости на ней нарисовались темные разводы. Маркус прикрыл листок рукой, прищурился и напряженно всмотрелся.

Он не то чтобы удивился. Удивление способны вызывать газели, явления бледных призраков, озаренное солнцем море, но только не ряд плохо напечатанных цифр на размокшей бумаге. Недоразумение, что же еще. Банки тоже ошибаются… Он уныло улыбнулся.

И вдруг стало нечем дышать. Он остановился и прислонился спиной к стене дома. Жар тонкой острой стрелой пронзил его тело, расхлябанный от дождя мир вокруг резко пошатнулся.

– Вам нехорошо? – спросил голос.

Маркус что-то пробурчал и побрел дальше, осторожно, соразмеряя шаги с покачиванием земли. Зеленая скамейка, пританцовывая, выступила вперед; Маркус протянул руку к спинке, промахнулся, поймал, на ощупь обошел вокруг и сел. Над головой клокотала вода; навес из молочного стекла защищал его от дождя. Остановился автобус, открыл двери и замер в ожидании – Маркус не поднимался, и автобус поехал дальше.

Всматриваясь в бумажку, он начал осторожно подсчитывать нули. Каждый означал умножение; и так, от нуля к нулю, сумма взвинчивалась в сферы чистой математики. И это были деньги. Деньги! Деньги на его счете.

Но, разумеется, не его собственные. В реальности вообще не существующие, просто недоразумение, опечатка, бестелесный туманный призрак из чисел. Ему никогда не превратиться в материю, в подлежащие перечислению купюры, в его, Меринга, наличные, которыми поигрывают в кармане брюк. Тут, на бумажке… нет, это не деньги, это чернильные пятна.

Но все же велика сила духа. И банкноты – всего лишь цветная бумага, знаки, но знаки чего – толком никто не знал. Биржи, где легионы при галстуках размахивают руками, есть рынки, на которых идет торг абстракциями. Деньги – всего лишь идея, обязанная своим существованием бумаге и мониторам – и все-таки идея, имеющая власть над действительностью! К черту, если здесь указано, что это принадлежит мне…

По крайней мере отважиться и попробовать можно. Только шутки ради, никакого риска. Как, к примеру, вот такое: «Я бы хотел закрыть счет»? И тогда они, конечно, заметят. Но может быть, может быть, может быть – да, может быть, и нет. Ничего рискованного. Он судорожно улыбнулся этим глупостям, и тут размытая мерцанием группа людей сложилась в картинку: Ахав и Измаил, лорд Джим и Ностромо, великий Ностромо. Да что же это, господа, здесь вам не место! А если не знаете: на залитых дождем пригородных улочках вы превратитесь в посмешище! Но Ностромо широко улыбался, а деревянную ногу чернобородого Ахава защемило в решетке водоотводного люка; тот забряцал своим гарпуном по асфальту, выдернул ногу, освободился, потерял равновесие, крепко схватился за ближайший фонарь, после чего с достоинством заковылял дальше. Видение рассеялось. Маркус Меринг сидел, окутанный автомобильным шумом будней, и вдруг ощутил в себе нечто, похожее на решение.

Он посмотрел на часы, рабочий день уже начался. Ничего страшного, он еще ни разу не опаздывал, можно придумать отговорку. А теперь в банк. Он встал и пошел, сначала медленно, потом быстрее, потом еще быстрее.

Кредитный банк. Серебристое здание, большой зал – кристально светлый, окруженный двойным рядом торжественно-мраморных колонн; каждый сантиметр сверкает богатством и изяществом. Филиалы за границей: в Люксембурге, Монтевидео, Гонконге, Нассау, Буэнос-Айресе. Широкая база клиентов; мелкие вкладчики, честные трудяги, но также и космополиты, говорящие на многих языках и прилетающие из дальних стран на личных самолетах. Банком владеет общество с латинским названием, а уж кому принадлежит оно, никто не знает, даже – так говорят – Ян Хёффер, директор, чей французский словно сшит на заказ, как его костюмы. Но вернемся к нашей теме: Кредитный банк – и это не подлежит сомнению – институт с почти неограниченной ликвидностью, заслуживающий всякого доверия. Стеклянная дверь поддалась, и Маркус Меринг вошел внутрь.

Он был клиентом банка уже много лет, и поэтому роскошь его не ослепила. И все-таки он устремился к окошку, нервно теребя узел галстука и суетливо оглядываясь по сторонам. Что я здесь делаю? Что, черт побери, я делаю?…

По всей вероятности, произошла еще одна случайность: молодая девица, двадцати семи лет, умная и честолюбивая, всякий раз поджидавшая его на этом месте и имевшая некоторое представление о его истинном финансовом положении, лежала дома в постели. Три дня назад ее свалил грипп (о, эта изменчивая погода, коварный дождь, холод) и будет мучить наверняка еще неделю. Ее замещала симпатичная двадцатидвухлетняя девушка, сама простота. Она подняла свои переливающиеся зеленые глаза на Маркуса.

– Я, – Маркус откашлялся, – хотел бы закрыть счет.

– Да, пожалуйста. – Очевидно, девушка работала в банке совсем недавно и еще не знала, что в ответ на подобную просьбу нужно изобразить растерянность. – Номер вашего счета? И, будьте добры, покажите ваш паспорт…

Маркус посмотрел на карточку, сверил номер и положил паспорт на мраморную стойку. Девушка мило улыбнулась, ее пальцы заплясали по клавиатуре – и вдруг она приняла серьезный вид.

– Вы действительно хотите… все снять?

Сердце Маркуса Меринга стучало все громче и громче, биение наполняло грудь, подступало к горлу, начинала трещать голова. Он кивнул.

– Совершенно верно. Наличными, если можно. Девушка растерянно посмотрела на него, потом на монитор, потом снова на него.

– Простите, вы не могли бы секундочку подождать? – Она встала и поспешно удалилась.

Руки Маркуса Меринга легли на холодный мрамор. Он ждал. Перед глазами расплывались каменные узоры, сердце колотилось по-прежнему, все быстрее и быстрее. Только спокойно, никакой опасности нет. Ошибка обнаружится, разумеется, ее заметят, но к нему не придерешься. Он, так же как они, изобразит удивление, никто не докажет, что он уже видел выписку из счета, что он знал об ошибке. «Я хотел бы закрыть счет», – сказал он. Все совершенно законно. Он не сделал ничего дурного, совсем ничего.

Маркус наблюдал, как в отдалении девушка беседовала с другой женщиной, та наклонилась к телефону и набрала номер. Подошел молодой человек, все трое смотрели на монитор и тихо переговаривались. Принтер выбросил листок бумаги; потом к этим троим присоединился солидный господин; наморщив лоб, он стал рассматривать листок и давать указания. Женщина ушла, молодой человек, потирая руки, последовал за ней, показался служащий в серебристых очках и с кожаной папкой под мышкой. Зазвонил телефон, солидный господин снял трубку, скроил серьезную мину и быстро заговорил; служащий с папкой шепотом высказывал свои соображения.

В конце концов солидный господин покачал головой, движением руки спугнул остальных и, подавшись корпусом вперед и сложив за спиной руки, направился к Маркусу.

По всей видимости, это был директор. Костюм мягко облегал чуть искривленную фигуру; значка с именем он не носил. Когда их отделяли лишь несколько шагов, он проделал фокус: поднял руку, провел ладонью по лицу, и оно вдруг засияло улыбкой.

– Простите, господин Меринг. Ваша просьба поставила нас в некоторое затруднение. Но нет ничего, с чем бы мы не могли справиться, ничего, поверьте. Видите ли, суммы подобного порядка не всегда имеются в наличности; я бы вас попросил в будущем извещать нас за несколько часов. Но на этот раз – он с гордостью приподнялся на цыпочках и качнулся вперед – мы можем сразу выплатить все сполна. Для таких клиентов, как вы, господин Меринг, мы делаем все от нас зависящее, это наша гордость. В следующий раз, пожалуйста, проходите прямо ко мне, а не к окошку!

– Конечно, – просипел Маркус. – Так и сделаю. Спасибо.

– С вашего разрешения, придется еще несколько минут подождать. Смею ли я просить вас пожаловать ко мне в кабинет? Не желаете ли кофе? Или чего-нибудь другого? Я директор, Ян Хёффер!

И он протянул дряблую руку; Маркус схватил ее и машинально пожал.

Кабинет Хёффера был огромен; четыре высоких окна направляли солнечные лучи на толстые листья тропических растений. На письменном столе лежала золотая ручка со сверкающим титановым пером. Акварель на стене изображала багровые, озаренные светом цветы, внизу – хорошо разборчивая подпись: Шагал. Все это слегка напоминало театральные декорации. Хёффер молча указал на кресло; Маркус сел и попытался все спокойно обдумать. «Это совершенно исключено, это не может пройти гладко. Ну, и что же делать? Теперь уже слишком поздно, нужно продолжать. Продолжать…»

– Нет, спасибо, – тихо сказал он. – Не нужно кофе!

«Но ведь это никогда, ни при каких обстоятельствах, не кончится добром!

Дверь открылась, и вошел молодой человек в серебряных очках. Вместо папки он держал узкий чемоданчик.

– Так! – воскликнул Хёффер. – Кажется, все в порядке! Пожалуйста, господин Меринг, только не подумайте, что это было просто, за такое короткое время! Существует не так много банков, заявляю это со всей скромностью, которые способны удовлетворить подобную просьбу так скоро. Я думаю, у вас есть все основания быть нами довольным. У вас и… – он многозначительно улыбнулся, – у ваших сотрудников, – и открыл чемоданчик.

Маркус обомлел. Нет, конечно же нет. Ведь это только бумажки, простые, отпечатанные, маленькие перевязанные пачки, целый чемодан, набитый цветными бумажками, не более того. Хорошо-хорошо, пусть он не обомлел, но затрясло его по-настоящему.

– Чудесно, не правда ли? – спросил Хёффер. – Да, прекрасная картина, не устаю любоваться. Желаете пересчитать?

Маркус замотал головой, а Хеффер что-то сказал о доверии и о том, что он весьма тронут.

– А как насчет… как вы собираетесь их везти, в сумке?… Нет? Тогда, пожалуйста, возьмите чемоданчик. Нет, я настаиваю! Рассматривайте это как… ха-ха, как подарок фирмы!

И он закрыл чемоданчик, щелкнув замками.

– Могу ли я, господин… Меринг, еще что-нибудь для вас сделать?

Маркус уставился на чемодан, потом на Хёффера. И вдруг оцепенение прошло; он почувствовал, как глубоко в горле поднималось бульканье, а в уголках рта расплылась глуповатая улыбка. Сглотнул, хотелось прокашляться. Потом покачал головой.

– Для этого мы и существуем, – сказал Хёффер, отвесил поклон и тихо засмеялся. Маркус подхватил директорский смех, и вдруг его захлестнула волна безудержного веселья, так что даже заболел живот, и он стал ловить ртом воздух…

Когда все прошло и Маркус, чувствуя на щеках тепло от слез, поднял голову, то встретился с серьезным, удивленным взглядом Хёффера. Он перепугался, схватил чемодан и вскочил.

– Спасибо, господин директор! Мне нужно… теперь дальше!.. Еще одна встреча!

Ничего более глупого он не мог придумать: цвет глаз у Хёффера изменился, взгляд сделался холодный и задумчиво-синий. Маркус стремительно протянул директору руку; пожимая ее, тот смотрел на Маркуса с недоверием.

– До свидания, – еще раз повторил клиент, распахнул дверь и не оглядываясь вышел.

Теперь к выходу! Поскорей убраться отсюда! Маркус обежал одну из мраморных колонн, столкнулся с блондинкой и, не извинившись, пустился дальше. За спиной послышалось «идиот!», на несколько секунд, в течение которых притупилось даже чувство пульсирующего страха, он обозлился на девушку, но потом забыл ее навсегда. Эльвира Шмидт, схватившись за ноющий от боли локоть, прошипела сквозь зубы несколько ужасных слов и села за свой письменный стол. Через две минуты боль прошла, и девушка больше уже не думала о грубияне, который наскочил на нее и по вине которого она через два дня потеряла работу.

За несколько метров до выхода некто преградил Маркусу дорогу: молодой человек с папкой.

– Господин Меринг!

Маркус замер как вкопанный.

– Да?

– Будьте любезны, распишитесь вот здесь. – Он протянул маленькую, бледно отпечатанную бумажку, стальную ручку и папку.

Маркус сунул чемоданчик под мышку, взял папку, положил на нее бумажку (цифры, слова между ними – кого это интересует) и там накалякал что-то, похожее на фамилию. Человек вежливо откланялся и дал дорогу. А теперь вон отсюда! Электронные раздвижные двери не подвели, выход открылся. И он наконец-то оказался на улице.

По-прежнему шел дождь. И по-прежнему шли люди, по-прежнему мельтешили вокруг плащи, шляпы, искусственный мех, зонтики. А что теперь?

Маркус Меринг робко огляделся по сторонам, сделал несколько шагов – сначала в одном направлении, потом в другом. На первом же перекрестке снова остановился. Прямо? Или направо? Налево? И вообще куда?… Рядом с ним протянулись стеллажи книжного магазина; стопка бестселлеров, над ней – отягощенное бородой, глубокомысленное лицо автора. Но теперь даже от книг нечего ждать помощи.

И вдруг Маркус ясно осознал, что произошло. Он больше не принадлежал к обществу порядочных людей, не был одним из них. Прощайте, беззаботные прогулки, прощай, мирный сон, прощай, покой, ведь ночью по пустынной улице бродит полицейский. И прощай, работа, никаких печатей, никаких бланков. Отныне все по-другому.

Но он же ничего не сделал, он не солгал – просто взял то, что ему дали! Совершенно само собой, почти без его участия, так уж получилось, что он – именно он – тот, кто всегда платил за воскресную газету и ни разу не ездил зайцем, – вдруг оказался вне закона и морали. Отныне ни безопасные улицы, ни надежные дома, ни точные трамваи и автобусы – здесь больше ничто не служит ему защитой. Маркус, тебя будут преследовать до скончания времен.

Значит, так тому и быть, ты все вернешь назад!.. Сейчас же, немедля, еще не поздно! Беги же! Скажи им, что ты просто решил проверить, сработает ли; скажи, что это была шутка; скажи что угодно – только отнеси деньги обратно. Может, с тобой ничего не сделают, может, еще есть время предотвратить самое страшное…

Маркус повернулся, поднял ногу, снова опустил, оперся рукой о стеклянную витрину и тихо застонал. Стоявшая по другую сторону стекла женщина с пучком седых волос и двумя толстыми книжками в руках неодобрительно посмотрела на него и расплылась в тумане, замешанном на страхе и тошноте. Верни деньги! Тогда, только тогда все пойдет своим чередом, как прежде. Вернется уверенность, вернутся прогулки, вернется покой. Вернется работа.

А значит, и печати, и письменный стол, и пластмассовые ручки, и пустые, убегающие в ночь вечера. И книги, пророчащие то, что никогда не сбывается.

Он расправил плечи и поднял руку. Если сейчас же остановится такси, тогда… – да, тогда он сядет.

Такси остановилось. Большой отполированный белый «мерседес» со сверкающими стеклами. Маркус уставился на него, медленно протянул руку к двери – твердый металл ответил на его прикосновение, не растворился в воздухе – и дернул. Дверь открылась; мужчина – каштановые волосы, нос картошкой, моржовая бородка – обратился к нему.

И вот он уже в машине. Неужели он? Ну, разумеется, это он. Рядом с водителем, чемоданчик на коленях. Пахло сигаретами, но было тепло и сухо. Дождь нервно стучал по стеклам.

– Ну что? – спросил водитель. – Куда поедем?

Да, куда? Домой? Но там его наверняка уже ищут. Вся страна, прежде такая огромная на картах, вдруг стала ничтожно маленькой. Старая Европа со всеми ее границами и несметными достопримечательностями, знакомыми лишь по картинкам, теперь оказалась тесной. Если они и впрямь будут его везде искать и загонят на край света, тогда ему нужно именно туда: на край. Источающее жар море, знойное небо, холодные ночи. Царство Мэрлоу, Гульда и Ностромо. Да еще прибежище беглых военных преступников и диктаторов; если уж они находились там в безопасности, значит, и ему она будет обеспечена. Маркус запустил руку в карман пиджака: там лежало что-то твердое и плоское; это был… – с какой стати у него с собой паспорт? Он не мог припомнить, когда положил его туда.

– В аэропорт, – сказал он. – В аэропорт.

Они ехали молча. Дважды водитель приступал к анализу политической ситуации, но Маркус оставался равнодушным, и тот затих. Маркус думал о квартире, о кресле и книгах, о кровати и занавесках в желтую крапинку. И о своем стихотворении в ящике письменного стола. Какой-то незнакомец, наверное, берет его сейчас в руки и читает, и потешается, и… Нужно вернуться! Нет, это невозможно; все решения уже приняты. Что-то унылое и гнетущее сдавило шею, легкие, желудок.

Он не летал ни разу в жизни, ни разу в жизни не видел аэропорта, ни разу в жизни даже такси не ловил. (Хотя нет: на такси однажды, в детстве, ездил с отцом.) Путь был неблизкий, и Маркус с беспокойством следил, как росли цифры на освещенном счетчике. Глупая старая привычка; теперь он мог волноваться о чем угодно, за одним исключением: только не о деньгах.

И вот показался аэропорт. Невысокая стеклянная крепость, оцепленная башнями и антеннами. С неба раздался стальной гром, Маркус невольно втянул голову в плечи. Такси остановилось, он расплатился. Денег в бумажнике в аккурат хватило.

Прошло некоторое время, прежде чем он сообразил, куда идти. Зеркальный, хорошо вычищенный туалет: дважды проверив, что кабинка закрыта, он отважился открыть чемоданчик и вытащить пачку. Двух купюр из нее оказалось достаточно на билет в далекую страну на далеком континенте – внизу, если смотреть на карту мира. Стада буйволов и равнины, песни и костры в сумерках. Серебряный клад Ностромо.

Целый час он просидел в зале ожидания, листая напичканный насилием глянцевый журнал. Погрязшие в коррупции политики, взяточничество, отмывание денег и убийства, мафия. Когда по залу прошествовали двое в форме, у Маркуса от страха закружилась голова. Но это оказались обыкновенные летчики.

Потом ему предстояло пройти контроль на металл и – дрожащими руками – отдать чемоданчик на просвечивание жужжащей машине. Но внутри не лежало ничего железного, и его никто не открыл. Можно было идти дальше.

Его ждал комфортабельный самолет: бизнес-класс – уже одно название многозначительно указывало на то, какие здесь путешествовали важные персоны. Мягкое кресло, приветливая стюардесса. Плавный взлет.

Маркус выдохнул. Ух!

Итак, он улизнул. Он сделал это. Маркус запрокинул голову – над ним, в ящике для ручной клади, лежал чемоданчик – и погрузился в мечты, летя навстречу цели, которая была не больше, чем пара слогов с экзотическим звучанием. Все, решительно все станет теперь по-другому.

Туман разорвался; солнце вспыхнуло, и над белыми пенными клубами гор разлился огненный свет. Маркус зажмурил глаза и приложил руку к виску; он еще ни разу не видел столько света. Сочно-синее небо сверкало, словно драгоценный камень, и в самой его середине, как несказанно добрый Бог, плыл солнечный диск. Маркус закрыл глаза, продолжая следить за тем, как переплетались в темноте расплывчатые желтые фигуры; красота пылала на его сетчатке.

Облака исчезли, и выстроились игрушечные города с кусочками ваты на длинных трубах. Показались покрытые мхом зеленые поля, рассеченные тонкими карандашными линиями, вдоль которых скользили крохотные солнечные зайчики. И горы: зубчатые холмы из гранита с прожилками и нарисованными водопадами.

А потом открылся океан. Гладко выглаженный шелковый платок, переливающийся всеми оттенками синего. Время от времени проплывали маленькие кораблики, каждый делал на ткани изящный разрез. Через несколько часов солнце закатилось в море: красный накаленный диск растворился, вдоль горизонта побежали, уменьшаясь, огоньки; очень далеко другой самолет раскрашивал фиолетовым полоску света. Потом тонкой дымкой поднялась из воды чернота и стала уноситься все выше и выше в небосвод. На короткое время в воздухе еще заиграл рассеянный свет непонятного происхождения. Потом наступила ночь.

У толстяка, сидевшего рядом с Маркусом, газета соскользнула на колени, и он захрапел. Маркус смотрел на него с удивлением: как только можно спать! Вот уже целую вечность он не чувствовал себя таким бодрым.

За окном, сверкая звездами, расползалась тьма. Он прислонил голову к холодному стеклу и подумал о другом Маркусе Меринге, своем двойнике в параллельной вселенной. Тот, наверное, повеселился, посмотрев выписку из счета, и отправился на работу; возможно, даже – ведь он отличался порядочностью – позвонил в банк и сообщил об ошибке. Примерно в это время двойник возвращался домой, под низким городским небом. Но что если он и был настоящий, а здесь, в самолете, со всеми деньгами – бредовое видение? И сейчас тот, настоящий Меринг, снова проснется в старой квартире, в старой постели – да разве можно такое пережить?

Он закрыл глаза и прислушался к моторам, бормотанию людей, храпу соседа. Подумал о прошедшей жизни: от нее в памяти осталось лишь немногое. Потом попробовал нарисовать будущее, но ничего не получалось: оно оставалось размытым и далеким. А потом он вдруг очнулся верхом на большой золотой рыбине, каким-то образом являвшей собой пианино, и поскакал по озеру, напоминавшему детские качели, и во всем этом не было ничего удивительного – сон подступил незаметно. Случилось и еще кое-что, но голос пилота по радио, пожелавшего на четырех языках доброго утра, вернул Маркуса к действительности. И все картинки из сна утекли, прежде чем память смогла их удержать.

Теперь небо казалось белесым и пасмурным, через образовавшиеся в тучах трещины виднелась скучная серая земля. А потом, пристегнув ремни и заняв свои места, они стали снижаться, рассекая плотные облака. Внизу расстелилась посадочная полоса, приняла их с приглушенным ударом и постепенно высосала из самолета всю скорость. Желтая разметка бежала все медленнее и медленнее; и наконец они встали.

Зал нисколько не отличался от того, из которого Маркус вылетел накануне. Похожие табло, похожие непонятные голоса из громкоговорителя, похожие люди, быть может, чуть смуглее и бородатее. Какая-то женщина продавала вафельную выпечку, приправленную сверху дымящейся массой, и что-то выкрикивала жалобным пронзительным голосом. В толпе шныряли лупоглазые дети. И очень непривычно пахло: немного едой, немного бензином и сигарами. Вывеска «Exit» указывала на выход. Эскалатор не работал, и Маркус отправился пешком, изо всех сил сжимая ручку чемоданчика. А вот и стеклянная дверь, выпустившая его на улицу, на свободу.

Шел дождь. Значит, и здесь случаются дожди. Он стоял на тесной площади, полной людей, криков и шума. За площадью пролегла дорога: четыре полосы, наводненные гудящими автомобилями. Но вдоль дороги росли три склоненные пальмы, а на пригорке неподалеку человек вел за собой осла.

Итак, что теперь? Ну, для начала взять такси. Потом найти гостиницу и банк. Нет, лучше сначала банк. Но еще лучше – несколько банков. Нельзя доверять все одному, известно же, банки тоже могут ошибаться. Он захихикал и вышел на площадь. Как-нибудь все образуется.

А в другом полушарии лежали поприща былого. Теперь, без него, они, возможно, превратились в развалины, как сложенные на складе декорации. Возможно, исчез и весь город – фантом, в который больше никто не верил.

Только бы не наоборот! Только бы это, здесь, не обернулось сном, только бы не раскололось небо и через возникшую трещину не просочился утренний свет и писк будильника! Из всех страхов – а он боялся ограбления, боялся несчастного случая или Интерпола – этот самый жуткий и не пройдет никогда. Он никогда не будет уверен, что в следующую секунду после пробуждения краски не исчезнут с горизонта. Можно ли и впрямь, подобно бедному халифу из сказки, прожить полжизни и обнаружить, что прошла только одна ночь, на четвертом этаже за занавесками в желтую крапинку?…

Маркус в замешательстве замотал головой и махнул машине, похожей на такси. На мгновение земля ушла у него из-под ног и все опрокинулось в странную нереальность; он стиснул зубы и собрался. Мир с неохотой снова принял привычные формы. Машина остановилась.

Чемоданчик в руке вдруг необыкновенно отяжелел, и захотелось во что бы то ни стало поставить его на землю. Дверь открылась, водитель с любопытством разглядывал Маркуса Он напоминал вчерашнего шофера, даже такая же бородка. Теперь оставалось только сесть. «Ну, и… почему бы не поиграть, пока играется!» Маркус нагнул голову и осторожно забрался в машину. Откинулся назад и положил руки на чемоданчик.

И они поехали.