Охота на вампиров

Пролог

Обычно Вальтер Скотт свои романы начинал с появления на фоне роскошного пейзажа сиротливого путника на коне, который неспешно направлялся к месту событий. Вот и сейчас, стремясь не к оригинальности, но только к сухому изложению фактов, начнем с прибытия одинокого мотоциклиста.

Этот добрый юноша, годов двадцати трех от роду, появился подле городка М… на исходе жаркого августовского дня 199… года. Прибытие молодого человека не было особенно заметным, и сам он старался остаться незамеченным, скрываясь в густых зарослях горы Алиментной.

Свое название этот уютный холм получил от местных жителей за то, что вечерние прогулки по его склонам нередко завершались исполнительным листом.

Одинокий всадник медленно продвигался по потаенной тропе и внимательно вглядывался в раскинувшийся внизу городок.

Если вас никогда не заносило на Алиментную гору, то, подражая классику, чуть задержите ваше внимание на ландшафте, который внимательно осматривал наш незнакомец.

Когда-то засекреченный городок М… — теперь, в связи с конверсией, открытый и доступный всем разведкам, как ветрам, но сумевший сохранить свою неизвестность, — вытянулся вдоль небольшой речушки. Речку эту в свое время перекрыли дамбой, и сейчас она представляла собой хрипящий поток с одной стороны плотины и ровную гладь — с другой. Посередине искусственного озера, громко именуемого M… — ским морем, торчала башня загадочного культового сооружения. Вокруг, сколько мог охватить взгляд, простирались лесистые холмы, скрывавшие, куда бежал ток с гидростанции.

Опять же, если не обращать внимание на привычные здесь звуки редкой пальбы, то М… имел вид большого села, построенного в период стирания границ между городом и деревней. Разбросанные купы пятиэтажек чередовались с двухэтажными коттеджами и возвышались среди изобилия частного сектора, густых деревьев и просторов огородов. Переулки и улицы стремились к центру, где сквозь обильную зелень белели Дворец культуры, универмаг, столовая и прочие официальные здания. Типичное уездное детище советской эпохи.

Одинокий путник выбрался наконец на опушку, но не поехал вниз, к городку, а, напротив, взял вправо, стараясь держаться в тени деревьев. Через некоторое время перед ним открылась перспектива главной улицы города. Он придержал «скакуна» и поднес к глазам бинокль.

Несмотря на жару, его плечи облегала кожаная куртка, в которой он чувствовал себя достаточно уютно. Из-под нее на футболке улыбалась девушка, а его светло-голубые джинсы были заправлены в сапожки из мягкой кожи.

«Конь» чешского завода — мотоцикл — вел себя под «всадником» послушно, не фыркал, и оба они производили впечатление одного целого.

Вдруг молодой человек напрягся. Явно что-то заметил…

Вот он опустил бинокль и задумался. Веселая усмешка скользнула по его губам, окаймленным светлыми усами и аккуратной бородкой.

Решение принято. Он расцепил руки и слегка тронул «поводья». Желая еще раз проверить себя, парень снова взял бинокль и поднес к глазам.

Главная улица рассекала М… на две половины. Продолжая шоссе, связующее городок с областным центром, она, словно притомившись от всяких загогулин и петель лесной дороги, вырывалась из-за Алиментной горы, как пуля из засады. Правда, в центре она расширялась, превращаясь в одиозную площадь с вышеупомянутыми зданиями и памятником. Кстати, о памятнике поговаривали, что его выгодно продали за валюту как цветной металл. Но денег администрация пока не получила, и поэтому монумент оставался на месте. Дальше, за площадью, улица снова сужалась и неслась вперед. Лишь за пределами городка распадалась на множество дорог, терявшихся в холмах и чащах.

Внимание одинокого «наездника» привлек «мерс» стального цвета, который был припаркован у ларька недалеко от площади. Три пассажира вышли из машины якобы за сигаретами, да так и торчали на свежем воздухе. Одного из них кликали Монахом.

Монах был когда-то православным. Крестился он на пике всеобщего возвращения к церкви, когда народ толпами нырял в реки на массовых крещениях. Вот и Монах вдруг ощутил себя великим грешником и после соответствующих обрядов стал ходить каяться по завершении каждого дела. В результате его покаяний один батюшка сошел с ума, а второй в муках, на которые, с одной стороны, обрекла его тайна исповеди, с другой — законопослушание гражданина, вынужден был это гражданство поменять. Иначе говоря, смылся от греха подальше. Монах, подобно Мартину Лютеру, от своих религиозных убеждений не отступил, просто перешел в какую-то жуткую секту, где его подвиги расценивались за жертвоприношения.

Второго из троицы звали Валерой. Ничего особенного о нем сказать нельзя, если не считать того, что он был классным водителем.

И, наконец, третий, Олежек. За глаза его звали Оленькой. Сей «юнга» обладал несколько голубоватым видом. В банде Еремы, среди людей, сидевших не по разу, имелось немало педерастов, однако парня, пусть и нежного обликом, побаивались. Чуть что, враз можно было схлопотать пулю или нож. Владел оружием он виртуозно. Как Олежек попал к Ереме, не знал никто.

Эти веселые хлопцы как раз и поджидали нашего путника. Ерема отрядил своих лучших бойцов не столько преследовать, сколько оберегать затаившегося героя. Да-да, этакие ангелы-хранители, а не бандиты. Ведь здешние места считались «горячей точкой».

С виду М… казался пустынным. Ветер лениво копошился в деревьях. Редкие прохожие, словно тени, быстро проскальзывали в подъезды и за калитки. На крыльце отделения милиции курил белобрысый лейтенант; в упор рассматривая пассажиров и их «мерседес». Те изображали из себя заезжих грибников и с увлечением глядели, словно никогда, не видели, на старуху, гнавшую по главной улице апатичную корову.

Старуха медленно шла за коровой и была такой же индифферентной ко всему: к собственной скотине, к августовской жаре, к далеким выстрелам.

Зато этих троих мужчин выстрелы очень взволновали. Особенно Олежека. Его, профессионального стрелка, аж дергало при каждом выстреле. За что Монах ему все время что-то выговаривал.

И вот «всадник» на Алиментной горе принял окончательное решение и аккуратно тронул своего «скакуна». Тихо лавируя среди деревьев, он спустился к подножию холма, подъехал к повороту и тут дал газ. Мотоцикл от неожиданности взревел, и наш «наездник» помчался по проспекту. Корова шарахнулась, старуха взвизгнула, а бандиты ошалели настолько, что кинулись к своему автомобилю лишь тогда, когда мотоциклист пролетел мимо них. Но даже на такой скорости он успел подивиться громадной афише на Дворце культуры, вещавшей о скором конкурсе парикмахеров.

«Мерседес» лишь трогался с места, а одинокий всадник уже покинул пределы городка и мчался к холмам.

Встрепенулся и лейтенант милиции. Его уже давно тянуло к «гостям», да все медлил. Стоял и прокручивал в голове ориентировки. Мгновенное превращение мирных граждан в преследователей гонщика словно пробудило его. Но пока поспешал к милицейскому «УАЗу», пока разворачивался и пускался вослед, незнакомцев и дух простыл. Впрочем, это его не особенно расстроило. Знал, что, как ни кружи меж холмов, а какая-нибудь дорога все одно выведет к дамбе. Поэтому решил, особенно не торопясь, проехать вдоль берега до дамбы и там чуть-чуть подождать.

Но простоял он там долго, поскольку из леса до темноты так никто и не появился…

Ошибся лейтенант. Были там и другие хитрые пути. Ведь бежало же куда-то электричество со станции…

Вот и одинокий мотоциклист свернул на заросшую гравийку, которую неожиданно перекрывал полосатый потрескавшийся шлагбаум. Далее начиналась бетонка, пробитая упрямой травой, но вполне годная для езды. Для быстрой езды…

Однако наш «наездник» странно уходил от погони. Он напоминал курицу, которая несется от петуха, а сама думает: «Не слишком ли быстро я бегу?»

Он притормозил у шлагбаума и подождал «мерседес». Затем крутанул ручку газа и напустил дыму, чтоб преследователи заметили его и не проскочили мимо. Только тогда он объехал столбик и рванул вперед, рассчитывая, что его преследователям понадобится достаточно времени, чтобы сбить замок и поднять балку.

«Наездник» застыл на «скакуне», как изваяние. «Сивка-бурка» монотонно, даже несколько скучновато, «жевал» километры… Чувствовалось, такая скорость для него лишь легкий завтрак.

Здесь, среди холмов и густого леса, вечер ощущался явственнее. Ветер уже не обдувал, а холодил. Меж деревьев густели сумерки.

Молодой человек глянул в зеркальце, но дорога сзади все еще пустовала. Он чуть сбросил скорость и постарался расслабиться.

Удивительное дело, это ему не удалось сделать. Какая-то тревога хлынула из придорожных зарослей и заставила его вновь напрячь все мышцы. Преодолевая внезапный страх, он все же попытался притормозить и пристально вглядеться в кусты.

Что-то мелькнуло…

Но разглядеть, что это было, он не успел — позади наконец появился «мерседес». И «всадник» снова дал газ.

Для осуществления своей хитроумной интриги ему оставалось проехать километра два. «Мерседес» мощная машина, и на чешском мотоцикле от него далеко не уйти, однако за эти пару километров его вряд ли догонят. Лишь приблизятся…

«Савраска» ревел на пределе, с удовольствием пожирая последние метры, но самого «джигита» волновало другое… Что?! Нет, не настигающий автомобиль. Где-то здесь, у дороги, таилась опасность. Она была ощутимой, липкой и тягучей, как нехватка воздуха.

Впереди поворот — цель сумасшедшей гонки.

«Всадник» виртуозно положил «сивку» на бок, почти параллельно дороге, и красиво вписался в дугу. А когда выпрямился, вправо от него открылась просека, уходившая вверх по холму. Дорога продолжала петлять дальше. Он резко вырубил газ и нажал на тормоза. «Железный конь» обиделся, попытался сбросить «ковбоя». Но тот сам проворно соскочил, бережно положил товарища на бетон и побежал вверх, на холм.

На середине подъема до него донесся визг покрышек подъезжавшей машины. «Мерседес» занесло, он мог бы и перевернуться, но не в руках Валеры. Объехав мотоцикл, машина остановилась.

Беглец на холме оглянулся и довольно хмыкнул. Что ж, все идет, как и рассчитано, точно по графику.

Однако усмешка вышла кривой. Что такое?! На него опять накатила жуть. Собственный страх удивил.

Разве он боится этих, внизу? Ну выскочили из автомобиля, ну карабкаются за ним… У Олежека, правда, пистолет, и его пули, как правило, мимо не летают. Ну и что? У Монаха вон рожа, как у чудища. Валера задыхается от азарта. Но ведь они его все равно не убьют. Разве что покалечат маленько в назидание…

Так ведь чтоб покалечить, поймать еще надо…

Ближе к вершине холма, за деревьями, находился небольшой охотничий домик — временное жилье для людей, кочующих с ружьишком по лесу, или для путешественников. Здесь можно переночевать, похлебать чайку, погреться у огня печурки. А утром или через пару дней, прибрав за собой в избушке, пополнив растраченный запас, — другие придут, поведут себя точно так же, — двинуться в дальнейший путь. Подобных домиков в округе несколько. Места и впрямь таинственные, дремучие и богатые на охоту.

Но еще хитрец знал, что изба стояла на краю обрыва, отсюда неприметного. Внизу журчал студеный ручеек, звонкая горная речка, и к ней тянулся трос. Досужие умы догадались на тот трос навесить ведро и, далеко не отлучаясь, черпать зуболомную водицу, подтягивая бадейку назад другим тонким тросом. Ведро в домике всегда висело на месте. Вот туда и стремился беглец.

Он задумал своим паническим бегством выманить корешей из машины, заставить их радостно и вприпрыжку бежать за собой, а самому, уцепившись за ведро, словно на скоростном лифте, за одну секунду оказаться внизу, как раз возле «мерса». Кто будет глушить движок в подобной глуши? Останется только сесть и поехать. А как они последуют за ним, втроем на одном мотоцикле, — это их проблемы.

— Стой, Агей! Стой, не то пальну! — звенел высокий голос Олежка.

Как самый молодой и быстрый, он уже почти настигал беглеца. Но тот пригнулся, резко вильнул и скрылся за деревьями.

— Стрельни, пацан, для острастки! — подначивал сзади Валера.

Только Монах поднимался не торопясь. Может, это его потом и спасло…

Но Агей, как его называли соглядатаи, уже вырвался на полянку перед домиком, быстро обогнул его, откинул наружную щеколду — вроде он уже внутри избушки, — и кинулся к выступу, за которым скрывался столбик с тросом, и принялся отвязывать ведро. Он уже готов был превратить его в транспортное средство, как услышал шаги Олега и его прерывистое дыхание.

— Вот он, здесь! — торжествующе завопил паренек. — Можно не торопиться. Он в избе засел. Ну и дурак же ты, Агей! Ща тебя выкуривать будем.

Агей на другом конце поляны тихонько засмеялся и выглянул полюбоваться на своих преследователей…

Вдруг его волосы встали дыбом. Он увидел сам ужас!!!

Олежек подходил к дверям охотничьего домика, а из-за деревьев на него шло звероподобное мохнатое чудовище с оскаленной пастью. Закатное солнце кровавило громадные клыки животного.

— Олег! Сзади!!! — вдруг заорал Агей.

Хлопчик оглянулся, и визг, доходящий до ультразвука, располосовал вечерний воздух. Аж тварь замерла. Агея же мотнуло, он сорвался с обрыва. Но благо, ведро оставалось в руках, и со скоростью торпеды молодой человек понесся к «мерседесу».

Расчет у доброго молодца оказался верным: ключи торчали в замке зажигания и тихо работал мотор. Даже дверцы распахнуты. В автомобиль он попал без приключений, закрылся, но сразу не поехал. У него достало хладнокровия посмотреть вверх, на просеку.

Монстры наступали из всех кустов. Некоторые терзали тело Валеры. Мир праху его. Олежека тоже не было слышно… Зато Монах катился вниз по косогору в обнимку с тварью. Сам будучи выродком, он просто так не сдавался.

Они докатились почти до машины, когда хуком справа Монах двинул твари по харе и та на миг отключилась. Он вскочил, но предсталял собой не менее страхолюдное зрелище. Одежда висела клочьями, борозды от когтей на груди и плечах сочились кровью, глаза горели безумием, рот в тяжелом дыхании открыт, и в нем блестели собственные монашьи клыки. Агей открыл заднюю дверцу и позвал:

— Коля! — в миру Монаха звали Колей. — Давай сюда! Но Монах стоял, словно в ступоре, и смотрел на пытавшееся подняться чудовище. Вдруг он выбросил ногу и точным ударом перевернул своего невероятного противника.

— Коля! В машину!

Но тот ничего не соображал. Сверху с глухим ревом надвигались новые тени.

Тогда Агей выскочил, схватил Монаха за руку и что есть силы швырнул его в машину. Он обо что-то там хряснулся башкой и замер.

Агей захлопнул дверцу и собрался было сам сигануть в «мерс», как вдруг воцарилась жуткая тишина. Словно все застыло во вселенском стоп-кадре…

Короче, наш удалец оглянулся на странную тишину и безмерно удивился.

Твари не двигались, а как-то сгорбившись, с испугом смотрели на Агея. И те, что направлялись вниз, и те, что доедали Валеру, — все замерли. Та же тварь, что боролась с Монахом, очухалась, жалобно заскулила и пятясь поползла в кусты.

И тут дверь с чавком захлопнулась, автомобиль рванул с места…

Глава 1

На закате М… погружался в тишину комендантского часа. Ночь одергивала подол и смешивала деревья, кусты да прочую растительность в сплошную шелестящую массу. Где-то далеко веселыми пузырьками лопались одиночные выстрелы. Случайные пули, шлепнувшись о стены, безвредно умирали на асфальте. Если какой дурак и бросит для забавы гранату — ухнет она, полыхнет зарницею, вхолостую полетят с радостным визгом осколки срезать ветки да косить траву. А так, мрак, тьма и вздрагивающая, как скользкая рыба, тишь.

Иной раз слышно, где калитка скрипнет; где дверь подъезда хлопнет. Обитатели М… всегда любили хаживать в партизаны. То на одной стороне повоюют, то на другой. Утром же, как обычно, шли на работу. Воевали же не друг с другом, а вообще против всего.

Причины на то имелись…

Во-первых, конверсия. Огнестрельного оружия навалом, а жизнь не пьеса Чехова, здесь ружье постоянно палить будет, не дожидаясь последнего акта.

А во-вторых, конечно же, — исторические корни. Городок М… вел свое начало аж со времен Рюриков.

Наши славные пращуры зазвали для наведения порядка трех варягов — Рюрика, Синеуса и Трувора. Но те тоже институтов благородных девиц не кончали и сами по себе были скандалистами. К примеру, некие Дир и Аскольд, бронированные коллеги тех варяг, перецапались с викингами и двинули самостоятельно на юг. Там, на Днепре, они обнаружили хуторок, где хозяйствовали три брата: Кий, Щек и Хорив. Попросились к ним на постой и незаметно основали Киевскую Русь…

А на север отправились другие. Наверное, тоже разругавшись с Рюриком.

Вся наша история повальный хай! Эти Рюриковичи мочили всех подряд. Думаете, те же Дир и Аскольд собственной смертью опочили? Куда там… Их кокнул Олег, тот самый, «вещий», что дал дуба «от коня своего». Там дальше Игорь, непосредственно Рюрикович, тоже был отправлен к папаше древлянами, за что остроумная вдова Ольга пожгла их, используя голубей…

Короче, тьма веков — это и вправду тьма. Сплошные убийства и постоянные похороны. И народу вроде бы тогда было немного, а резали друг друга, как скотину на праздник…

Те хлопцы, что двинули в нашу сторону, на Север, видать, обладали кое-каким умишком. Подале от всяких дебошей и склок стали жить-поживать да добра наживать… А может, пошли новые земли открывать, но заплутали в нашей дремучести, притомились и осели на мирное бытие.

Наверное, и в те времена здешние места поражали красотою густых лесов, студеной прелестью речушки, неожиданными полянами. Вот и застолбили умиротворенные варяги невиданный покой на веки вечные. Стали тихо соседствовать с кривичами и чудью, а богам своим возвели чудо-строение, маковка которого по сей день высовывается из водохранилища.

Христианство дошло сюда лишь в семнадцатом веке вместе с беглыми русскими людишками, коих приняли тут по-северному: со щедрым хлебосольством.

Жизнь у них тоже сложилась ладно. Простор делить — что радугу распиливать. Не претендуя на храм викингов, казаки построили собственную церквушку. Так и прожили еще с век, совмещая в одних молитвах Одина и Христа. Окончательно оправославились лишь лет с двести назад, когда потянулись сюда беглые со строительства Санкт-Петербурга.

Деревушка М… разрасталась, скользила вдоль берега вниз по течению реки и все больше отдалялась от варяжского капища. К двадцатому веку оно уже одиноко высилось в стороне, рождая сказки и легенды о нечистом месте, ночных огнях, летающем черте и завывающих покойниках.

Но и в двадцатом столетии М… оставался глухой деревней, жившей местным промыслом да лесными угодьями. Большевики как-то попытались взорвать языческое святилище, но у них ничего не получилось. Только сами осколками поранились, а одного, говорят, вообще убило. Списали его смерть на кулаков.

Так бы и вековало варяжское строение, кабы не появился предатель родины, папаша Агея.

Образованностью М… не кичился, и грамотностью местные жители не блистали. Жили затворенно, на краю мира, куда ни татаро-монгол, ни немец не заходили, из-за полной неосведомленности о существовании данного населенного пункта. Если какой дозор и забредал, то потомки варягов тихонько спроваживали его к предкам. Только большевики смогли здесь укрепиться, но лишь потому, что были «из своих».

Они-то и принесли светлую жажду просвещения. Вот дед Агея и отправил своего сынка в Лесную академию, дабы его лесничий род обрел знания и природная смекалка приняла научное обрамление.

А сынок его, папаша Агеев, стервец — вместо елочного (лесного) факультета затесался на что-то химико-биологическое, где свой проклятый талант и проявил. Открытие сотворил.

К сожалению, академика Лысенко в ту пору развенчали, генетику перестали считать враждебной наукой, все шлюзы перед ней распахнули, и папуля Агеев — вместо того чтоб поехать в ссылку или отправиться под расстрел — очутился в передовых рядах своей долбаной науки.

Папашины исследования требовали полнейшей тайны и огромных мощностей вплоть до собственной электростанции. И вот, ничтоже сумняшеся его родитель предложил для своих лабораторий родные заповедные места. Понаехали на его отчизну бульдозеры, трактора, прочая строительная техника да зеки с лагерями. В несколько лет преобразился край — ударно, по-социалистически. Тут тебе и гидростанция, и дороги, ведущие к секретным погребам, и шлагбаумы, и колючая проволока, и все в штатском, кроме караула… А еще тяжелые вздохи деда в темноте.

Стала деревня викингов советским городом М…, а папаня Агеев — предателем. Хоть и не шпион заграничный, весь свой, а все же продал родину. Продал за орден Ленина и Сталинскую премию.

Теперь его задрипанная вотчина начала пожинать плоды измены.

Над М… царствовала ночь. Погасшие окна отвечали друг другу взаимностью, дома стояли насупившись, глухо надвинув крыши. В одном из них, на пятом этаже, за раскрытыми занавесками сидел благообразный гражданин и, нервничая, курил. Дрожащий огонек сигареты выдавал его напряжение. Несмотря на поздний час, он был одет в темный костюм-тройку и белую рубашку с галстуком. Туфли… Туфли явно новые. Время от времени он их сбрасывал, шевелил пальцами в тонких носках, затем надевал снова. Хоть и сидел в одиночестве, в полной темноте, но окончательно разуваться не хотел. Видимо, считал, что в костюме, но без туфель — это неприлично.

В полумраке с трудом можно было различить серебрящиеся виски и тонкую оправу очков. Выглядел он старше своих лет. На вид — под пятьдесят; на самом деле — едва сорок. Думы и заботы ускорили биологический процесс существования капитана Прокопьева, верного пса партии.

Не он сам виноват был в неудачной своей карьере. А ведь так хорошо начинал…

Еще в институте, во время учебы на химика, пописывая стихи, крутился среди вольнодумцев, поклонников Пастернака и «Битлз», и смачно закладывал их куратору от органов. Затем его определили на некие курсы. По причине творческого дара служил в отделе надзора за интеллигенцией и пару раз побывал за границей. То есть ездил в качестве электрика, близко не подходя к проводам, с ансамблем балета. Джинсов привозил!.. Да вот беда — на каких-то гастролях двое танцуристов убёгли. За недосмотр и потерю бдительности Прокопьев надолго был оставлен в старших лейтенантах. На однообразной работе беседовал со всякими стукачами на явочных квартирах и в номерах гостиниц.

Но тут кто-то вспомнил об его химическом образовании, и Прокопьева решили повысить, направив в совершенно глухой М…

Капитана он получил уже здесь и то не за заслуги, а благодаря усердию бывшего однокурсника.

Хоть погреба — лаборатории в M… — ских холмах — и были рассредоточены, но иногда зловещая секретность нарушалась по причине партийных собраний, согласно уставу КПСС. На одном из таких важнейших мероприятий Прокопьева опознал бывший соученик по университету и очень удивился совсем другому имени товарища. Будучи сознательным гражданином СССР, бывший однокурсник накропал телегу в Особый отдел, чем переполошил главную псарню.

Вначале хотели бдительного товарища убрать посредством какого-нибудь несчастного случая, но, подумав, решили доносчика повысить и перевести куда подальше. Видать, был не без таланта. Самого же Прокопьева, дабы морально поддержать, возвысили до капитана. И быть бы ему вскоре в майорах; бели бы не история с одним мальчиком…

Пропал Мальчик, и Прокопьева предупредили: пока пропажа не найдется, быть ему вечно капитаном. Но Мальчик до сих юр не находится, хотя землю рыл не один Прокопьев.

И вот теперь сидел он у окна при всем своем штатском обмундировании, всматривался в ночь, вслушивался в стрельбу. И в физиономии его проступал сторожевой оскал.

Он ждал…

Как ждал всю свою жизнь… Как последние восемь лет, с тех пор как пропал этот проклятый Мальчишка.

И было замечено его ожидание! Самим генералом. Тем, что собственноручно утюжил Прокопьева, кромсал, унижал и натягивал цепь, не давая ходу. А вот когда с ним самим приключилось несчастье, приблизил и обласкал.

И засветило солнышко в окошко вечного капитана. Может быть, именно с него, тихого песика, и начнется Великая буча, под стать той, Октябрьской…

М… для этого — идеальное место.

А местные?! Одни — «казаки», другие — «варяги», хоть у всех в паспортах национальность — русские.

Но ведь смог он национальную карту разыграть! Духу боевого хоть отбавляй, спасибо предкам. А коль внешнего врага нет, пусть друг с дружкой повоюют.

Одно, жаль, проморгал — плотину «казаки» успели захватить. Кабы она у «варягов» оказалась, те бы стали по-быстрому воду спускать, чтоб храмовину свою освободить.

Вот тут можно уже и внешний фактор задействовать для усмирения безобразия. А если войска в одном месте собираются, их куда угодно можно направить…

Пискнул зуммер.

Капитан протянул руку и взял трубку. Он заранее вытащил портативную рацию из тайника под подоконником и поставил ее рядом.

— Прокопьев?

— Слушаю, товарищ генерал… — и с усмешкой поправился: — Так точно, я, Василий Владимирович.

— Вот именно… Не забывай…

Как приятно, когда тебя журит твой генерал, как сладостно чувствовать на своем плече тяжелую, но отеческую руку. А еще и называет по родной, почти забытой фамилии. Теперь она звучит, как кличка.

— Виноват… — а в горле ком.

— Как там?.. Время к полуночи, а ты молчишь…

— Пока тихо все, Василий Владимирович.

— Их по графику выпустили?

— Так точно. Но ведь впервые на свободе. Пока сориентируются, пока дойдут…

— Не собьются? А, Прокопьев?

— Никак нет, тов… Владимир Васильевич… Ох…

— Ты чего, Прокопьев? Волнуешься? Имя с отчеством перепутал…

— Виноват, Василий Владимирович, оговорился.

— Ты мне не ответил.

— А? — Капитан на секунду замешкался, соображая, о чем, собственно, спрашивал генерал. — Никак нет. Они ж на огни идут. Специально дали команду свет на площади не выключать. После той попытки ограбления универмага. — Он даже позволил себе хихикнуть, вспоминая собственную провокацию. — Горят фонари… Для безопасности… — и снова хихикнул.

— Хорошо. Вижу, пока все идет по плану. Молодец, Прокопьев.

— Служу Советскому Союзу!

— Где он, твой Советский Союз?

— Все равно служу!

— Ну, служи, служи… — генерал хмыкнул и дал отбой.

Капитан еще послушал далекий писк, медленно отнял трубку от уха и аккуратно положил ее на рацию. Генеральское «молодец, Прокопьев!» словно эхом гремело в холмах.

Но на самом деле окрест тишина блаженствовала. Даже стрельба прекратилась. Два фонаря мягким светом освещали площадь. Несколько лампочек в отдалении обозначали дамбу. Кое-где одинокими тузами горели окна.

Прокопьев попытался пробиться взглядом сквозь ночь. Что там копошилось во тьме? Он попытался ощутить страх, уловить хоть какие-то волны ужаса… Но никакой тревоги не было!

Потому новый звонок телефона показался резким и пугающим. Конечно же, у него был нормальный телефон. Капитан дернулся и схватил трубку.

— Кто это?!

В неразборчивом, полном жути, нечленораздельном мычании Прокопьев узнал знакомый голос.

— Что случилось, Степан Ильич?

— Они вернулись, — наконец выговорил Степан Ильич. — Слышите, они вернулись!

— Кто вернулся?

— Да «лохматые» же! «Мохнатики»… Я их в клетки загоняю. А чего их загонять, они сами в панике в них лезут! Они страшно напуганные!

— Думай, что несешь, Ильич. Как это «напуганные»?! Они сами на кого угодно страху нагонят.

— Нет, нет! Говорю, напуганные. Вернулись же!

А и правда, Степан Ильич, смотритель питомника, врать не станет.

— Что делать, а?! Снова в лес гнать?

— Погоди… Я перезвоню.

Прокопьев растерялся. Не знал даже, что и подумать. Могло произойти все, что угодно, но только не это… Чтоб голодные чудовища прибежали назад, в свои клетки — этого вообще невозможно предвидеть!.. Что же произошло?! О чем докладывать генералу?

Но вдруг совершенно невероятное предположение обожгло незадачливого заговорщика.

«Не может быть…» — сказал он сам себе.

Полез в карман, достал из пачки сигарету и заметил, что абсолютно спокоен. Как лед, хладнокровен. «Гм-м»… Довольный собой, он сел в кресло, снял туфли и задумался.

Сигарета еще не успела дотлеть, а он уже вовсю улыбался и к рации потянулся без тени сомнения.

— Осечка вышла, товарищ генерал, — доложил Прокопьев пренебрежительно, как о чем-то маловажном.

— Не понял!

— Воротились наши «мохнатики» обратно в свои клетки.

— Не до шуток сейчас, Прокопьев.

— А я и не шучу. Степан Ильич доложил. Аж, говорит, воют от страха. Напуганные…

— В уме ли вы там, Прокопьев? Кто их напугает, да еще голодных?!

— Есть кому напугать. Есть!

— Говори.

— А вы не догадываетесь, Василий Владимирович?

В трубке зависла пауза, затем генерал неожиданно ахнул.

— Ты думаешь…

— Да, Василий Владимирович. Мальчик появился…

Глава 2

Сменив «легкого рысака» на роскошную «карету», водитель не торопился.

Небо хмурилось над горизонтом, досадуя на молодой месяц, который хлопал себя по карманам и клянчил огоньку у вспыхивающих звезд.

Парень глянул в зеркало заднего обзора. Зарастающая дорога, как и положено, была пустынна и скучна. Покой лениво возлежал на склонах. В открытое окно влетали свежесть, дурманящие запахи, вкрадчивость и коварство.

Почему ж тогда не расслабиться и не помурлыкать что-нибудь веселенькое? Добился ведь, чего хотел…

Во-первых, избавился от соглядатаев. Скатившийся с заднего сиденья и стонущий где-то на полу Монах в расчет не брался. «Зверушки» его так отделали — не скоро очнется. Во-вторых, он стал владельцем чудесной «колымаги». Но его интересовала не столько сама машина, сколько содержимое ее багажника. Из-за него, в принципе, и был разыгран весь спектакль.

Что ж, все — по плану. Нынче он в этом «дилижансе» переночует, с рассветом доберется до места, нырнет, вынырнет — и поминай, как звали…

Звали же молодого человека Агеем — производное от Агеева, хотя и дед, и отец его носили совсем другую фамилию, — а также Алом или Аликом, некоторые Лешей — все уменьшительные от Алексея. Кое-кто называл его с опаской Племяш, кто-то — Мальчик…

Агей, или Ал, ехал не торопясь, выискивая приемлемое «стойло». Он осторожничал, чтоб не выскочить к плотине. Но в то же время продолжал тихо крутым бережком двигаться вдоль водохранилища, лишь чуя его по холодку. Да и на людей с оружием не хотелось бы нарваться. Хоть и в стороне стрельба, но ушки на макушке держать приходилось постоянно.

Автомобиль катил медленно и ровно, чуть оседая на впадинах, но настолько мягко, что выстави на капот полный стакан — ни капли не прольется. Волновало же водителя другое. Неспешная езда позволяла ему вдоволь поразмышлять. Вот он и задумался о напавших зверюгах.

Кое-что ему было известно. И как человеку, некогда обитавшему здесь, и как сыну одного из руководителей проекта…

Выходит, за эти годы отечественная наука принесла еще одну победу, и папаша-изменник сложил голову на ейной ниве не зря.

В юные годы видал Ал подобные страшилки из папиных сказок. Но были то мышки, хомячки — все мелкое, даже смешное. Добрые чародеи в белых халатах всегда с ними справлялись. А с волками, которых отлавливали в чащобах, было все иначе, страшнее. Одного, волчонка с приметным белым пятном на груди, он спас. Отлученный от волчицы, он походил на него самого, в младенчестве потерявшего мать. Они подружились, Малыш и Мальчик…

А потом произошло это, и больше он Малыша не видел. Вообще никого никогда не видел.

Но эта история ничему никого не научила. Добрые и умные дяденьки продолжили изыскания и вот потерпели очередной успех. Чему он и стал свидетелем.

Теперь следующее… Сколько тварей там было? Почему они напали на Олежека, Валеру и Монаха, а при виде его оробели и попятились?

А ведь он их сразу почувствовал. Не он испытывал ужас — они. От них шла волна страха! Что они делали в чаще? Куда направлялись? Что так напугало?

Дорога из лощины пошла на подъем, и серебристую «повозку» вынесло на возвышение. Не то чтоб к вершине, недостаточно высоко, чтобы рассмотреть родные просторы. Промеж холмов проглядывало «море». По взгорьям, цепляясь за кусты, карабкались деревья. Ни огонька вокруг. М… угадывался за грядою по тихому освещению.

Ал притормозил, остановился и открыл дверцу. Прислушался. Абсолютная тишина. Ни тревоги, ни облачка. Вышел, присел пару раз, размялся, пожурчал на пробившуюся сквозь бетон травку и, когда застегивал молнию на джинсах, его вдруг осенило. Он невольно оглянулся. Тишина и покой. Все вокруг располагало к умиротворению.

«Господи, — подумал он — твари-то из леса шли к городку!»

Наверное, там, в какой-нибудь лаборатории, что-то случилось, и голодные чудовища вырвались на охоту. Вон как жадно жрали Валеру… Страшно… Нет, не за бывшего товарища, а от мысли, что будет с М… когда чудовища ворвутся в городок. Сколько их? Берут ли их пули?

Инстинктивно он сунул руку за обшлаг куртки и завертелся на месте. По-прежнему тишь да гладь! Разве что темнее стало, а внизу, в городе, такая тьма, что хоть глаз коли.

Он вернулся и, не закрывая дверцу, сел за руль. Что же предпринять? Поехать назад и попробовать перестрелять этих тварей? Или метнуться в М… и поднять тревогу? И то, и то — опасно. От чудовищ хоть смыться можно, а от людей?

Чего это он лезет в благодетели? Вроде бы милосердием никогда не страдал…

И тут уже знакомое чувство страха окатило его. Именно окатило, потому что страх шел не изнутри его, а снаружи, откуда-то сзади, где Монах давно затих и не подавал голоса.

Что-то коснулось Ала. Он скосил глаза и увидел на своем плече когтистую волосатую лапу. Ал поднял взгляд — в зеркальце отражались безумные зрачки и хищный оскал. Тварь! И эта тварь чем-то напоминала Монаха!

Ал окаменел, пораженный, но мгновенно сориентировался и кубарем выкатился на дорогу. Благо дверца оставалась незапертой. А дальше он с изумлением наблюдал, как открывается задняя дверь и оттуда выползает мохнатое чудовище в рваной куртке и джинсах Монаха. Словно в безумии, дикое существо завыло и попыталось удрать. Однако Ал уже успел вскочить на ноги и набросился на тварь. Чудовище захрюкало, заскребло бетон, но Ал знал, что делать. Выписав ему по черепу и отключив его, он полез в карман монаховой куртки и достал наручники. Убийца-профессионал никогда с ними не расставался. Вот и для самого сгодились.

Вырубленное, с закованными за спиной лапами, чудище лежало на бетоне и тихо пускало кровавые сопли в траву.

— Убей его! — послышалось сзади.

Интересно, что почувствовали бы вы, когда ваш знакомый почти на глазах превращается в монстра, когда неизвестно, то ли он бежит от тебя, то ли нападает, когда вы после жестокой драки пытаетесь подняться с колен, и тут позади вас на заброшенной дороге раздается женский голос: «Убей его!»

Нет, голос правда женский:

— Ну?! Чего тянешь? Убей!

Ал с достоинством повернул голову и, забыв обо всем, широко раскрыл рот.

Да, там стояла женщина. И какая!..

Во-первых, она была рыжая. Во-вторых, она напоминала скалу в ярко-зеленом спортивном костюме и белых кроссовках. В-третьих, в руках она держала ружье — могучий пятизарядный карабин, который и как дубину можно было использовать против пятерых.

Но волосы! Какие роскошные рыжие волосы! Пугачева отдыхает. Верите, Ал наблюдал второй за вечер закат. Копна волос обрамляла чуть полное, широкое в скулах лицо, которое сужалось к подбородку с ямочкой. Маленький ротик с пухлыми губами. В этом лице все дополняло друг друга: чувственные уста — тонкий прямой нос, нос — совиные брови вразлет, брови — зеленые глаза, в которых то сверкали молнии, то скакали черти.

— Ты убьешь его?! — ее грудь тяжело вздымалась. Не грудь, а два домкрата, способные остановить тяжелый грузовик. — Чего уставился? Сейчас обоих пристрелю…

— Мадам, что вам сделали я и мой несчастный друг? — вежливо спросил Ал.

— Тогда тем более! — вдруг изрекла красавица и подняла ствол.

Ал резко подхватил Монаха, прикрылся им, а из-под куртки выхватил свое оружие. Но это была просто пукалка, если сравнивать его с «минометом» рыжеволосой красотки.

— Слушай, деваха! — кстати, для девахи она была несколько взрословата. — Пока ты будешь дырявить моего приятеля, я тебе живо сквозняк в черепе устрою. А ну, клади ружье!

И чтоб доказать ей, что не шутит, Ал выстрелил. Пуля цокнула о бетон и рикошетом пробила дверцу «мерседеса».

— Ого! — удивилась незнакомка.

— Видишь, красотка, мне свой возок не жалко, а тебя уж подавно.

Девушка вдруг рассмеялась и довольно сказала:

— А ты, видать, не робкого десятка.

Ружье тем не менее аккуратно положила на землю.

— Ну что? — спросила она.

— Сейчас будем вручать друг дружке верительные грамоты. Садись на пассажирское место впереди. Сзади мой дружок поедет.

Она брезгливо поморщилась, но к машине пошла.

— Если он тебе так дорог, нельзя ли сунуть его в багажник?

— Нельзя. Он там не поместится. Она послушно села на переднее сиденье. Ал подхватил все еще вырубленного Монаха, или, вернее, то, во что он превратился, и затолкал его в машину. Ал и сам не понимал, зачем с ним возится. Но с другой стороны, он чувствовал, что уже вляпался в какую-то жуткую историю и просто так из нее не выбраться. Ал вытер руки, обошел тачку и поднял карабин. В машине он протянул его хозяйке.

— Держи.

— Не боишься?

— Боюсь. Но когда будешь разворачивать свою «зенитку», не пальни в потолок. Крыша протекать будет.

Незнакомка опять рассмеялась.

— Веселая вы женщина, мадам.

Ал включил зажигание.

— Куда же покатим, молодой человек? Места у нас дремучие…

— Алексей, — представился молодой человек, — можно просто Ал.

— Ал?

— Да.

— А я Энн.

Тут засмеялся Ал.

— Анна, что ли?

— Анна. Анна Игнатьевна.

— Ну что ж, поехали, Аня.

Ал нажал на педаль газа и плавно тронул свои серебристые «дроги».

Там, на склоне, он помнил один заветный поворот. Сердце его екало и замирало от волнения. Он уже вычислил, кто такая Анна Игнатьевна и куда надо двигать на ночлег.

Ночная гостья встревожилась.

— Куда это ты?

— К тебе.

Зеленые глаза смотрели с подозрением.

— Разве знаешь?

— Догадываюсь…

И снова волна жути подобралась, обволокла, замедлила движения.

— Разве ты ничего не чувствуешь?

— А чего?

— Страх какой-то.

Она искоса глянула на Ала, как бы еще раз оценивая, и небрежно хмыкнула:

— Тебя, что ли, бояться?

Они уже спускались в застывающую тьму. Вдруг Ал резко затормозил, схватил ее карабин и выскочил на дорогу. Что-то шевельнулось в кустах. Ал вскинул ружье и выстрелил в темь. Приклад с силой саданул в плечо, но он был готов к отдаче, потому его не развернуло. Ничего себе девушка пушку таскает…

— Слышь, как там тебя… Ал. Не дразни судьбу. Лучше дадим деру.

— Я должен знать, от кого убегаю.

— Если это нелюди, их надо в голову. А так — выживают.

— Что за нелюди?

— Оттуда… — она махнула рукой вдаль, — из-за колючей проволоки.

Колючую проволоку Ал помнил. Помнил и бетонные казематы…

— Ну что? Попал в кого?

— Не знаю. Тихо что-то…

— Вот и садись. Раз взялся доставить даму до места, вези, а охоту не устраивай.

Говорила она убедительно. Ал вернул ей оружие.

— Опасно у вас здесь.

— Лес.

— Как же ты в одиночку?..

— Не в одиночку. — Анна погладила остывающий ствол карабина. — Не ты бы, давно бы дома была.

Как раз подъехали к заветному повороту.

— И правда знаешь дорогу! — с удивлением заметила пассажирка. — Откуда? Ты же не местный. Я тебя никогда раньше не видела.

Но Ал не ответил. Думал о другом. Страх не проходил.

Тут только Ал сообразил посмотреть на часы и присвистнул. Со времени полета на ведре и драки Монаха с тварью прошло не более двух часов. Быстренько он преобразился.

— Ты чего молчишь?

— Грибник я, Аня. Грибник. Бывал здесь когда-то.

Конечно, она не поверила. В прикиде водителя по грибы не ходят. Но Ал и не собирался ее переубеждать. Трепался, чтоб скрыть свое волнение.

— Видишь, с приятелем забрели на просеку, они на нас и напали…

— С каким приятелем?!

— Вот те на! Да тот, что сзади прохлаждается. Коля это! Колюня. Мы его еще Монахом звали. Такой был тихий, незаметный человек…

— Человек, говоришь. Так это человек?!

Они ехали по мягкой проселочной дороге. Фары разгребали мрак, и в их свете корчились кусты, кочевряжились деревья, оскаливалась вода в канавах. Растительность стояла словно скалы — густо, непробиваемо, казалось, вот-вот мощные кроны рухнут и погребут заживо.

И в такой милой, располагающей к задушевной беседе обстановочке Анна прошептала:

— Оборотень…

Этого еще не хватало. Но в принципе она была права.

— То-то, я думаю, чего он в куртке? Другие ж голые ходят.

— Угу… Двоих уже сожрали.

— Каких двоих?

— Нас четверо было. Четыре веселых, жизнерадостных парня… Двоих откушать изволили, а Колю только оцарапали. Видать, какую-то заразу и внесли.

Ал вновь был опален зеленым огнем подозрения.

— А ты?

— А я больно прытким оказался. Успел в драндулет запрыгнуть да еще Кольку прихватил.

— Странно все это… И что целехонек остался…

— Я везучий.

— …и что они впервые на людей напали.

Теперь уже Ал с сомнением смотрел на свою попутчицу.

— Ты знаешь про них?

— Слышала. Следы видала, еще кое-что… Раз ты такой умный, небось догадался, кто я.

— Хозяйка лесных угодий…

Чаща вдруг расступилась, словно Ал произнес заветное слово, и в лучах фар выросли высокий частокол и тесовые ворота. И хоть тот ждал, был готов, а все одно вздрогнул и внезапно остановил машину.

— Приехали…

Ал обратил внимание, что из усадьбы не пробивалось ни огонька.

— Ты что, одна здесь живешь?!

Он был слишком потрясен, чтобы среагировать, когда эта Диана быстро открыла дверцу и сиганула прочь. Она встала и прижала к бедру ружье, как Винету — вождь апачей. Но Ал почти не обращал на нее внимания. Внешне спокойно выбрался он из «экипажа» и тихонько пошел к дому.

— Пальну! — предупредили сзади.

— Иди ты в жопу, — вежливо ответил Ал и сунул руку в тайную щелочку, которую придумал его дед. Не так просто было попасть за забор. Память точно положила пальцы на рычажок, и хорошо смазанная калитка отворилась плавно и без шума, словно волшебная дверь в сказочный сон.

Кстати, может, кому и снится безмятежное детство, но только не Алу. Какой-то барьер… Конечно, Ал помнил, где рос, что видел, деда не забывал, но все до какого-то порога. Дальше — прыжок в пропасть. Люди, которые потом его окружали, толком ничего объяснить не могли, да и сами многого не знали.

Вокруг Ала была тайна… Она преследовала его и в снах.

Но тогда, распахнув привычным жестом калитку, откинув потайную щеколду (чем вверг в очередное изумление Анну), Ал шагнул вперед, и на него из тьмы двора хлынуло до ужаса знакомое ощущение давно пережитого. Почудилось нечто четырехлапое, паукообразное, скрежещущее твердую землю, пускающее пену по клыкам, с голым злобным черепом, с вылезающими из орбит глазами. Но было в тех глазах что-то родное и жалкое. Вспомнилось слово — громкое, детское… Вспомнилось, зашевелилось на губах, но не выкрикнулось…

Отпрянул Ал и оступился…

Может, Анна, дура, из «мортиры» своей по нему наконец шарахнула…

И было ему видение — город. Точнее, городок. А если уж наверняка, то город М… Предстал он запущенным и еще более забытым. Все треснутое, заросшее, в поганках. Смурь. Плющи по стенам вьются, мхи с крыш свисают, разбитые окна фанерой забиты. Мамаша с колясочкой показалась. Мамаша желтая, вислозадая, из кровавых губ зубы кошачьи торчат. Да и колясочка по виду из детского гробика сколочена, скрипит на гнутых колесах. А внутри что-то хлюпающее пищит. Полезла мамаша в дряблый ридикюль, достала бутылочку с красной густой жидкостью, сама почмокала, дитяти дала. Чавкает создание, от кайфа лапки перепончатые растопырило и струю пустило, зеленую, с запахом разложения. Ал почувствовал, что ему стало дурно. Чуть желудок не своротило на сторону… Но тут открыл Ал глаза и ахнул…

Не во сне кошмарном, а наяву перенесся он в детство. И не в ужасе, а так же, как тогда, — во вселенском покое. И все тот же дедов диван под ним. Узнал, принял, и хоть вырос в два раза, а все одно старый добряк мягкой кожей обволакивает, все еще запахи не растерял, пружинами нежно подтыкивает, успокаивает, мол, лежи, лежи, шалун, ты мне не в тягость.

И Анна свет Игнатьевна рядом хлопочет, варево какое-то в кружке сует, воркует:

— На, добрый молодец, отведай. От ужасов пережитых тебя сморило, чай.

Ал молчал.

— Чего уставился? Пей! — построже прикрикнула она.

— Промахнулась, что ли?

— В кого?

— В меня.

— Дурак! Ты бы и без моего вмешательства окочурился. Оставила бы тебя у ворот, твой приятель тебя бы сожрал.

— Монах?

— Не знаю, монах ли, игумен… А по-моему, еще страшнее стал. Я дверцы в машине закрыла, чтоб не сбежал.

— Может, покормить его?

— Ага! Разбежалась. Ты давай полежи. Настой попробуй. Верь, полегчает.

Напиток и правда оказался животворящим. Кисленький и прохладный, на травах. Не неведомых — кое-что распробовал, узнал… Он весь был из прошлого. Ал поторопился подняться и оглядеться.

Дедов дом. Дедов! Даже мебель кой-какая осталась кроме дивана. Но холостяцкая бобылья изба превратилась в аккуратное женское гнездышко.

Дед Ала неряхой не был. Он мог обустроить дом, избавив его от солдатской суровости с походной койкой под суконным одеялом. Как капитан Немо использовал в обиходе только дары моря, так и дед Ала вносил в свое обиталище богатства окружавшей природы… Вкуса у него хватало, и мебель стояла человеческая. Но вот всякие приспособления, утварь типа ухватов, ящичков для круп, кухонных причиндалов, вешалок, подставок и прочее, что создает аромат быта, — все это создавало ощущение сказки, впечатления, что ты в гостях у лешего.

Нынешняя хозяйка апартаментов лешим не была и кикиморой тоже. Один японский телевизор в углу чего стоил. А в кухне важно лоснился финский холодильник в окружении галантного итальянского гарнитура. Не знать, что ты в дремучей чаще, — вполне цивилизованное жилище.

Электрический кабель сюда провели солдаты. Это Ал помнил. И не со стороны ГЭС, а с другой, где колючая проволока и подземные бункеры лабораторий.

Папаша Ала, изменник, искупал вину… А может, для сына старался. Матери Ал не знал. У отца в М… имелась квартира, но она почти не удержалась в его памяти. Родитель все на производстве вкалывал или в командировки ездил, Ал основное время проводил здесь. В школу его возили на военном «газике».

Анна хлопотала на своей дворцовой кухне. Запахи оттуда сбивали с ног. Ал вспомнил, что весь день макового зернышка во рту не побывало. И, пересилив себя, поднялся.

Хозяйка расположила его на добром диване сталинских времен, кожаном и с валиками. С этими валиками он когда-то занимался борьбой.

Огляделся… Вроде бы прежний дом, а все же не тот.

Конечно, прошло более восьми лет. Что смогла удержать отроческая память, если учесть пережитый шок и год полной отключки? Дед не говорил, а «дядя» молчал. В сознании Ала стоял барьер, деливший его личность на детское «до» и взрослое «после»…

А новая жизнь была слишком новой и абсолютно другой, чтоб копаться в себе. О своих же кошмарах Ал не распространялся.

Но сейчас, в старом доме деда, он почувствовал, как приблизился к тайне, и невольно стал сопротивляться.

«Это совсем другой дом, — говорил он себе, — не гляди на диван и прежние стулья. В любом микрорайоне во всех квартирах похожая мебель, потому что на весь микрорайон один мебельный магазин. Моя память — тот же магазин с одним-единственным диваном. Убедись: все здесь другое, и занавески, и скатерть, и женский неистребимый запах — чего никогда не было. Похоже? Да. Просто зашел к соседке по микрорайону. Ни фотографий, ни желтого абажура… — Ал вспоминал: — Ни полосатого коврика. Что еще? Горки нет! Громадной стеклянной горки из красного дерева с гранеными стопками внутри. Может, они и есть, эти стопки, но в другой квартире, этажом выше, но лестница туда заколочена…»

— Значит, ты бывал здесь?

Ал вздрогнул — не слышал, как вошла Анна. На ней по-прежнему был «адидасовский» костюм, но вместо кроссовок на ногах красовались домашние тапочки в форме пушистых зайцев.

— Да. По грибы хаживали. Страсть как люблю это дело.

Ни черта она ему не верила.

— И Деда знал?

— Деда?

— Матвея Родионовича.

Ух, и резануло родное имя. До боли…

— Тебе снова плохо?

— Нет… С чего ты взяла?

— Побледнел.

Она не стояла на месте. Прошла, а точнее, проплыла к серванту, что стоял на месте горки, открыла дверцы, достала тарелки, вилки. На Ала вроде не обращала внимания, а заметила, что с ним происходит.

— Ты же деда упомянула, Аня, я и вспомнил его.

— Любил его?

Ал лишь улыбнулся в ответ. Чего кривить душой? Дед у него был замечательный. Хоть он и жил на отшибе, а пусто у него редко бывало. Тянулись к нему люди. Комедию перед Анной ломать Ал не стал, но и то, что родной внук, оповещать не спешил. Дедом его все величали. Анна тоже. Только она говорила «Дед» с большой буквы, а Ал — с маленькой. В речи это незаметно, разве что сильно прислушаться.

Анна не прислушивалась, она накрывала на стол.

— А пахнет-то как! — вздохнул Ал.

— Не торопись хвалить. Поешь сначала.

— А много там у тебя?

Она засмеялась:

— Ну и гость! За стол не сел, а уже жует.

— Я про другое. С Монахом что? Мы тут ужинать сядем, а он там, на полу, меж сиденьями. Да и пожрать бы ему что…

— Уволь!

— Да я сам. Стайка или сарайчик есть пустой?

— Имеется. Но ведь может убежать?

— Не убежит. Он же в наручниках.

Анна вновь посмотрела на гостя с подозрением.

— Странные вы какие-то. По грибы — с наручниками…

— А видишь, пригодились.

Она включила свет над воротами. Лампочка в двести свечей, наглая в комнате, здесь, под многотонной тьмой, казалась мелкой сошкой на сходке «авторитетов». Деревья казали морды и тянули ветви, чтобы затащить в чащу. «Мерседес» мерещился каретой Золушки, готовой обратиться в тыкву и сгинуть.

Ал подошел, открыл переднюю дверцу, зажег лампочку в салоне и осторожно посмотрел внутрь. Вначале показалось, там никого нет. Но потом он заметил кожаный рукав и мерзкую волосатую лапу в наручниках. Дружок пытался забиться куда поглубже. Ал почуял страх — тварь его боялась.

Ал смело распахнул заднюю дверь «таратайки», схватил чуду-юду за задние лапы и выдернул на улицу.

— Что, Монах? Получил свое?

Тварь дернулась и тихо заскулила. Она казалась меньше самого Монаха ростом, но, памятуя о страшных когтях, он схватил животное за воротник куртки и приподнял. Никакого сопротивления, в руках безвольно болтался мохнатый курдюк. Без долгих размышлений Ал поволок его к дому. Анна стояла на пороге и с омерзением крикнула:

— Бр-р-р… Ты его в сарайку тащи! Там поленница. В сараюшке тоже горел свет. Не яркий, но горел. Ал впихнул туда Монаха. От него несло ужасом, как дурным потом. Ничего, убогий, не соображал…

Ал снял с одной лапы наручник и приковал его, предварительно проверив на прочность, к металлической стойке, поддерживающей поленницу дров.

Хоть усадьба и была электрифицирована, но в доме на всякий случай имелась печка, а во дворе — уютная банька. Дровишек же было на одну треть сарая. Но и для заготовки еще рановато…

Волосатый Монах распластался по земле. Одна лапа висела, прикованная к стойке, другая даже не шевелилась. Ал наступил на нее, нагнулся, сграбастал пучок шерсти на загривке и повернул морду зверя к себе.

На него смотрело жалкое, затравленное существо. В нем почти ничего не осталось от когда-то свирепого Коли — Монаха. Конечно, что-то еще напоминало человека, но скорее он походил на волка в мультфильме «Ну, погоди!».

— Господи Боже ты мой! — послышалось сзади. — Оборотень.

— Не смотри на него, Аня. Ступай в дом.

— Я тут харчей в миске принесла.

— Оставь. Сейчас буду.

— Руки потом вымой.

— Само собой…

Она ушла так же неслышно, как и появилась. Поступь охотницы.

Ал продолжал любоваться Монахом. Он и человеком не вызывал восхищения. Сутулый и угрюмый, он нес в себе опасность, и даже в толпе вокруг него образовывалась пустота. Не разум, но инстинкты преобладали в нем. Может, потому так быстро превратился в зверя. Но теперь, будучи зверем, он, как ни странно, казался забавным и смешным.

— Что, Монашек? Чего глазки вылупил, скотинка? Сожрать мальчика хочешь?

Но он и не думал кушать Ала. В его волчьих глазах застыли робость и мольба. Ему было больно! Уж слишком шибко тянул его за гриву. Отпустил…

Он давай тереться о руку Ала. Представляете, тереться?! Ал пощекотал его за ухом, Монах мяукнул и заурчал… Ну и гадость!

Ал сошел с его лапы и отодвинулся. Вот так смех! Оборотень, одетый, как Ал, в кожаную куртку, футболку и цивильные летние брюки, и впрямь выглядел уморительно. Как не захохотать? Ал подвинул ему ногой миску с мясом и вышел из сарая.

Аня уже была в доме, потому он с чистой совестью проблевался.

Вода закачивалась в дом электрическим насосом. Дед в свое время утеплил чердак и поставил там бак. Так что все удобства цивилизованной жизни наличествовали: и умывальник, и душ (несмотря на баньку во дворе), и даже туалет. Ал умылся, более-менее привел себя в порядок и прошел в комнату.

Тут душа его и возрадовалась.

Стол не то чтоб ломился от яств, но всего казалось предостаточно. Среди грибочков, салатов, моченой брусники и клюквы под сахаром языческой башенкой возвышалась бутылка водки, а рядом православным куполом пузатился графинчик с домашней настойкой. Ал невольно усмехнулся.

При всем своем пиратском образе жизни Ал не пил и не курил. Не в том смысле, что мол, святой или дал обет, нет, ему эти зелья по фигу. Не брали они его и не приносили ни пользы, ни вреда. Думаете, он отказался бы от куража? Отнюдь. Но почему-то любой алкоголь в нем превращался в простую водичку. Сколько он выигрывал споров и бабок, выпивая пузырь, два, три, не хмелея и улыбаясь. А как выручали его эти способности, когда партнеры назюзюкивались до поросячьего визга!..

— Ты смотри, улыбается! У меня до сих пор мороз по коже, а он цветет…

— Такому столу — и не радоваться? Так есть хочу, что ничего не волнует… — Ал повернулся к хозяйке и ахнул. — Вот это да!

Перед ним стояла не лесничиха, а царственная особа. На Анне было строгое черное платье, поверх которого лежал ослепительный воротничок из вологодских кружев. Заячьи тапки сменили черные лаковые туфли с переливающейся пряжкой. Огненные волосы, собранные в замысловатую прическу, открывали длинную загорелую шею. И вся она как бы светилась изнутри золотистым веселым пламенем.

Будет она рассказывать, что перепугалась Монаха!.. Пока Ал с ним возился, гляньте, в какую великосветскую даму обернулась. И для кого? Для Ала? Заблудившегося грибника с почти одомашненным чудовищем…

— Смотри не переиграй, артист, — улыбнулась она и чуточку покраснела.

Ал постарался быть серьезным.

— Мир дому вашему, Анна Игнатьевна, — и по нашему обычаю поклонился хозяйке и столу. — Покоя вам и благоденствия.

От нее ничто не ускользнуло. Лишь помолчав дольше принятого, она наконец склонила голову и молвила:

— Вам того же, путник. Прошу к столу. Отведайте, что Бог послал.

Они сели за стол. Аня налила по рюмочке, положила грибочков. Дальше Ал греб сам.

— А выпить? — удивилась дама.

— Ах, да! — спохватился Ал. — Твое здоровье.

— И твое тоже.

Он замахнул стопку, она свою пригубила. Все чинно, благородно. Солидная женщина. Тут с дешевыми комплиментами и не думай подъезжать…

Ели молча.

Но даже тишина имеет паузы. Минут через семь-восемь, когда молчание себя исчерпало, лилейная рука вновь всплыла над столом. Ал остановил ее.

— Не спеши. Дай сам налью. Так сказать, поухаживаю.

— Попробуй…

Анна сказала это мягко и протяжно, словно произнесла не одно слово, а начала долгий разговор.

Ал подхватил посудину с водкой, долил капельку ей и щедро плеснул себе.

— Что положить тебе из этого изобилия?

— Льстишь?

— Абсолютная вкуснятина! Поверь мне, я в еде толк понимаю.

— Тогда брусники. Ты ее еще не пробовал.

— Все подмечаешь. За тебя, Анна свет Игнатьевна.

— Только что выпили.

— Тогда за встречу…

— Тоже мне тост. Было бы за что! Встретились и разбежались.

Ал с удивлением посмотрел на нее. Еще пару часов назад она целила в него из своего «мушкета».

— Ну вот, что я такого сказала? — засмеялась Анна. И, смутившись, добавила: — Будь по-твоему, за встречу.

Ах, как она смутилась! Вспыхнула и погасла, как рюмка в ее руке, миг — и опустела.

Ал поспешил за ней. Они снова принялись за еду, но уже медленнее и чаще поглядывая друг на друга.

— Аня, можно тебя спросить?

— Надеюсь, ничего такого?

— Что ты подразумеваешь под «такого»?

— Хорошо, но сначала принесу горячего. Боюсь, быстро захмелеем.

Ал согласно кивнул. Она грациозно приподнялась и прошествовала на кухню. Мгновения не прошло, а она уже внесла большое блюдо, на котором дымилась картошка, переложенная кусками темного мяса.

— Лосятина, — пояснила она.

— Ты браконьерствуешь?

— Наоборот — конфисковано у браконьеров. Так сказать, боевые трофеи.

— И много их здесь? Я имею в виду охотничков. При деде, кажется, тут не баловались.

— И сейчас не шибко. Боятся. Сам убедился. Мой участок по этому берегу реки, а стреляют на том. Я ответила?

— Не совсем… Меня интересует другое.

— Тогда поешь. Сытная пища успокаивает любопытство.

Ничего подобного! Все что угодно успокаивает вкусная еда: тревогу, долгое ожидание, скуку, даже пылкую страсть, но только не любопытство. Оно само по себе всегда голодно.

— Так о чем, соколик, ты хотел поинтересоваться? — спросила Аня, когда вконец опившись да наевшись, Ал сидел с ней у окна, наблюдая за медленным светом полной луны.

Он ничего не ответил, а она продолжила:

— Знаю, что тебя гложет. Как это я, молодая, крепкая баба затуркала себя на выселки и вековую в одиночестве.

Честно говоря, не это разжигало его непоседливую любознательность, но он не спорил, только кивнул. Она и кивка его наверняка не заметила. Видно, пришло человеку время выговориться.

— А я и не одинока. Я, можно сказать, замужем. Но супруг мой благоверный нынче где-то на повышении. То ли учится, то ли одолевает новые рубежи — мне неведомо, по причине полной его секретности. Знаю только, что не в тюрьме, и за то слава Богу…

— А в тюрьму за что?

— За талант, наверное…

— Он у тебя к «мохнатым» причастен, что ли? — осторожно спросил Ал.

— Ха! Так тебе и скажи, грибнику захожему…

— Я что, на шпиона похож?

— Шпион не шпион, а лукав безмерно.

Она шутливо погрозила ему пальцем, попыталась улыбнуться, но весело не получилось… Аня махнула рукой, встала и подошла к столу. К тому времени они уже пересели ближе к окну, любовались луной… И рука ее, точно лебедь, всплыла над столешницей…

— Если тебя беспокоит моя жажда, возьми стакан и наполни его до краев своим домашним вином.

— А если вырубишься?

— Ну и что?

— И то верно…

Анна налила вино в пузатые бокалы и принесла к окну. При луне оно задымилось в них, словно сказочное зелье. Ал взял свой бокал и пригубил. Хмеля он не ощутил, зато во рту расцвел сад и даже почудились трели пичуг.

— Ты все же поосторожнее, Ал, — предупредила хозяйка. — Оно не такое безопасное.

— Догадываюсь.

Она коснулась напитка губами и произнесла: — Нет, не догадываешься. Секрет на время утерян. Это из запасов моего благоверного.

— На время? Значит, ждешь его.

— Как всякая русская женщина. Он же не окончательно пропал. Хоть вестей нет, а знаю, жив. — Она помолчала. — Как все, Ал, скучно и просто. Мы вместе учились. Я — студентка, он — аспирант. Преподавал у меня.

— Вы в Лесном?.. — спросил Ал, как сын выпускника того же заведения.

— А умны-ый… Умный, да?

— Не обижайся. Сам от этого страдаю.

— Вот и страдай… — Анна отвернулась, демонстрируя профиль и корону прически. Тени скатывались по шее на тьму платья.

— А у деда как оказалась?

Она посмотрела на гостя.

— Хитрец. Не дашь помолчать. По распределению. Я приехала раньше, а муж остался защищать диссертацию. Потом только встретились. Он тоже сюда…

— В лес?

— Поглуше, — она показала на чащу.

Ал вежливо присвистнул:

— Не он ли создатель милых зверюшек?

— Не думаю. Разве это быстро делается?

— Монаха вон меньше чем за час обернуло.

— Да. Успехи науки.

На этот раз молчание было тяжелым и неприятным. Все скатывалось к досадной теме…

А лес стоял, темнел и притягивал, как пропасть.

— Значит, ты приехала одна-одинешенька, и дед тебя принял?

Анна с благодарностью посмотрела на Ала, улыбнулась и сделала глоток.

— Не сразу… А ты чего не пьешь? — спохватилась она. — Разонравилось?

— Ну что ты… Царское зелье! — соврал Ал. — Одурманивает и — словно в сказке.

— Красиво говоришь…

— А разве не так? Вокруг глухомань, чаща, посередине избушка на курьих ножках, а в ней Иван-Царевич и…

— Баба-Яга!

— Ты?! Баба-Яга? — Ал секунду помолчал. — Пожалуй… Что-то в тебе от ведьмы есть, есть… По крайней мере вино колдовское. Опоишь молодца и в печь засадишь.

Анна рассмеялась.

— Да уж… Испеки тебя по тайным рецептам, затрать на тебя травки дефицитные, а ты не знамо какие грибы ел, вдруг ядовитым окажешься.

— Распробуй, красавица…

— Не хами, Ал. Не порть вечер, а? Я женщина не робкая в кисели не гущусь.

— Здорово! — удивился гость. — Это же как?

— Понравилось выражение? Здесь услыхала. Не расползаюсь, не кисну…

— Догадываюсь. Дед слабаков не любил.

— Все ты знаешь, грибник загадочный.

— Обо мне потом… Так что тебе дед?

— Сначала мой участок был по ту сторону реки. Тихий. Леса там поменьше, леспромхоз в свое время побуйствовал. Да и не только леспромхоз, строили же, вот и повырубили, козлы… — она вновь рассмеялась, и в ее смехе звучал боевой клич. — Ух, и повоевала я с ними. Тут Дед меня и приметил.

— Чего-то долго он…

— В самый раз! А иначе убили бы… Но это отдельная история, не на ночь.

— Так страшно?

— Было бы страшно, если бы не Дед. У нас по-другому и быть не может. Лес ведь на валюту шел, а тут я, козявка, со своим карабином.

Ал невольно прислушался, но ночь уже давно притихла.

— Видать, разошлись нынешние стрельцы по домам.

— Не все во тьму палить. Да и с утра на работу. А еще когда какой бразильский сериал по телевизору, тоже поспокойнее.

— Чего их мир не берет?

— С ума сошли. Оружия со складов много в руки попало. Стали делиться на казаков и викингов… ГЭС им, видите ли, надо. У кого ГЭС, у того и власть…

Глава 3

Вонь в автомобиле стояла ужасная. Кто сказал: свое дерьмо не пахнет? Еще как! Впору сорваться и — стремглав…

Но юный Синеус не мог ни сорваться, ни тем более убежать. Он забился куда-то вглубь, между передними и задними сиденьями, и обонял, задыхаясь и дрожа. Даже сил на проклятья не было. Его, острослова и любимца городка М., Сережу Синеуса, охватил ужас.

Синеус не настоящая фамилия. На самом деле Серегу кликали по-хорошему, по-крестьянски, — Телятниковым. У него папа, мама, добрый дедушка и все пра… и пра… были Телятниковыми. Но Сережка подписывался Синеусом, иногда Синеусом-младшим. Намек на того, что тот, который с Рюриком и Трувором пожаловал, есть старший, а он, Сергей Телятников, истинный потомок великого викингова дела.

Такая же подпись красовалась в газете «M…ские скрижали» (газета местных краеведов), которую он затеял, как Ленин «Искру». Жители М… свою газету обожали, как, впрочем, и самого Серегу.

Светало…

Там, над холмами, солнышко уж распоясалось вовсю, но тут, на склоне, в густых здоровущих зарослях, куда скатился «мерседес», все еще царствовали мрак и темнота.

Серега уже чуял утречко и всеми своими инстинктами тянулся к свободе. Не переставая всхлипывать и дрожать, он попытался шевельнуться и чуть приподняться.

За окошком стояла зловещая тишина.

Он было нырнул назад, но противная тяжесть в штанах чавкнула и напомнила о себе новыми ароматами. Парень замер. Меж кустов, как алмаз, сверкнула речка. Спасительная чистая вода…

Серега был примечателен не только сам по себе, но и своими предками.

Например, дедушку его звали Зиновием. Не правда ли, странно? В далеких северных краях, где обитатели — потомки викингов и казаков, и вдруг — польско-еврейское имя… Все — от образа жизни. Дедушка-то появился на свет где-то в двадцатых, в аккурат на день рождения ближайшего друга и соратника В. И. Ленина товарища Зиновьева. Мальчонку и нарекли…

Вначале хотели Брониславлем, то есть — «Слава броневику Ленина», но счастливая мать воспротивилась. А против Зиновия возражать не стала, так как сама была комсомолкой.

Чуть позже патриотизм у молодых родителей притих, дабы их не уличили в приверженности к троцкистско-зиновьевскому блоку. Ну, назвали пацана и назвали, и враг народа здесь ни при чем, это мы его в честь Богдана Хмельницкого, запорожского казака, у того второе имя — Зиновий, — так-то, товарищ следователь ГПУ.

Но Зиновий Телятников вырос подлинно советским человеком. Немудрено — какие марши игрались, какие фильмы демонстрировались, какие лозунги на кумачах алели, какие картинки в учебниках печатались. Одна только «Сталин и Молотов среди пионеров» чего стоила! Каждый мальчик или девочка думали, что про него она.

Вот что рассказывал дедушка Зиновий: — Помню, случилось это на Парижскую Коммуну… Нет, не на Парижскую Коммуну. Та у нас вроде весной? А это — летом… На Павлика Морозова… Точно! На годовщину его героической гибели. Так вот, случилось это на Павлика Морозова…

Короче, советские святцы сочинял дед.

1-е Мая, День Конституции, та же Парижская Коммуна — это без него придумали.

А он: «на Павлика Морозова», «на Ворошилова», «на Беломорканал», «на Стаханова», «на Апрельские тезисы» и прочая, и прочая. Главное, сам помнил и никогда не путался, переводя заумные даты в нормальные календарные числа…

Серега Телятников вылез из машины. Он прислушивался к малейшему шуму. Обоняние притупилось, зато слух стал острее.

«Эк как я обалился — подумал молодой человек. — Стыд и позор…»

Словечко это было из дедовых запасов. Телятников дед окромя святцев собирал местные словечки и записывал. Для потомства, чтоб не забывали и пользовались. Видать, не совсем крыша уезжала.

А «обаляка» или «обаля» значило в М… грязное животное или неопрятного, неряшливого человека.

Серега аккуратно спустился к реке, снял штаны, выбросил в воду трусы и, обжигаясь, с наслаждением помылся. Полегчало. И телу, и душе. Даже страх прошел, только сторожкость осталась.

Цепляясь за кусты, поднялся наверх, оделся и оглянулся. «Мерседес» в гуще ветвей не просматривался. Как сгинул.

А солнце уж вовсю плясало на дороге, и Сережка Телятников пустился вслед за ним, к дамбе. Он и вчера пришел сюда от нее…

Серега, как местный репортер, все шарил по чаще, выискивая подробности местных боев для своего листка… Но вот беда, все его от «линии фронта» на другую сторону речки тянуло, к глухому дому лесничихи…

Подглядывал он за ней…

Но в этот раз подгляд не удался.

Засел далече в кустах, зная, как навскидку и метко стреляет Анна, что на шорох, что на блик, и оттуда неразборчиво наблюдал, как подрулила она в роскошной тачке с каким-то фраером. Тот почему-то немного повалялся в воротах, затем вытащил из машины какое-то животное, похожее на собаку, и ушел с ней во двор. В Телятникове взыграло ретивое, и решил он отомстить — упереть автомобиль. Что и сделал…

Только дальше начался кошмар!

Вначале появились волки… Ну, не волки, а что-то похожее на них. Они перебегали дорогу, а потом вдруг стали кидаться на свет фар. Тут Телятников бросил руль, съехал в кусты и обгадился. То есть «обалялся»…

Короче, выбежал наш паря на дорогу, а тут урчание автомобиля — «УАЗ» милицейский скачет… Кто в нем? Тоже Леха, но не Ал, а его тезка и бывший одноклассник.

— Ты чего, Серега, тут пляшешь?

— Я? Пляшу? Ну ты даешь! Просто шагаю вприпрыжку…

Леха удивился:

— И мокрый! Ты че, купался?

— А почему бы и нет? Знаешь, как классно с утречка окунуться в студеную водичку…

Милиционера аж передернуло.

— Бр-р-р… А все же синий, — хихикнул он, — давай подвезу, все одно замерз.

Серега с радостью впрыгнул в УА3, но Леха трогать не торопился, все оглядывался, чего-то высматривая.

— Поехали, что ли?

— Погоди… Слышь, Сергей, ты тут ничего необычного не замечал?

Телятников притих, замер… Алексей моментально усек перемену в приятеле и скосил в его сторону взгляд.

— Ну?

— А чего? — внезапно застучал зубами Сережка и принялся усиленно растирать руки, плечи и другие части тела, замерз, мол. — Ты хоть бы печку включил.

— Крыша поехала? С чего это летом печку врубать? — с тем и завел машину. Не стал пока ничего расспрашивать, пусть согреется человек. Однако тоже странно, то весело вытанцовывал по дороге, а тут зубами заклацал…

Еще со школы милиции Алексей Донской усвоил «никогда и никуда не торопиться — всему свой черед». Что и стало его девизом. Нет, в начале своей карьеры сыщика он гнал лошадей, забывая усвоенное и надуманное на казарменной койке. Но ведь служить он вернулся в М…

В М…, где ввиду особенности городка все более контролировалось параллельными организациями, нежели M… — ской доблестной милицией, состоящей из майора — начальника, капитана — его заместителя, а также старшего лейтенанта, коего представлял сам Донской, и двух младших лейтенантов — участковых. Последние двое, как родные братья, походили на знаменитого Анискина в исполнении Михаила Жарова. Оба вышли из постовых, некоторое количество которых тоже наблюдалось в отделе…

Рвение молодого выпускника быстро притушили. С убийствами в М… все было хорошо — не убивали. В основном боролись с самогоноварением. И то, с точки зрения Лешки, странно. Делалось это отлажено. В доме самогонщика, а такие в основном обитали в частном секторе, четверти и бутыли подтаскивались к окну и туда под вой и маты преступника все выливалось. Ежели после оной реквизиции удрученный хозяин выходил во двор, чтоб пострадать над проспиртованной землицей, его взору представала абсолютная сушь и благодать.

А дело в том, что во время акции другой участковый с кем-нибудь из рядового состава, а то и с Лешкой, сидели под окном с ведрами или бидоном и аккуратно ловили в горловину живительную струю. Так работала M… — ская милиция.

Со временем Алексей Донской приноровился к стилю коллег и даже чуть раньше срока стал готовить дырочку на погонах для новой звездочки. Жизнь после конверсии покатила с грохотом.

Что до местных боевых действий, то старались не вмешиваться. Никак не могли разобраться, кто против кого и вообще из-за чего весь сыр-бор…

Сейчас журналист с лейтенантом направлялись к дамбе. Километра три, а значит, десять минут ходу. Но Лешка медленно вел машину, озабоченно крутя головой, словно что-то высматривал. На самом деле сыщик все выжидал момент, как бы ловчее выпытать у Сереги про «мерседес». А тот аж извертелся.

— Ну чего зенки пялить? Лес, он и есть лес. Честное слово, пешком быстрее добежал…

— Ты ж замерз?!

— Согрелся уже…

— Быстро. Ну, так часом, пробегаючи, ничего не заметил?

— Спрашивал же!

— А ты не ответил.

— Потому и не ответил, что ничего не видел.

— Ни автомобилей никаких? Ни мотоциклов?

— Где?! — возликовал Телятников. — Здесь, в чащобе? Ну ты, Леха, даешь!

И он заржал. У бедняги от радости, что милиционер занят поисками чего-то иного, чем каких-то чудовищ, в черепе замкнуло. Ему б испугаться, что сам спер машину, но он после купания совсем об этом забыл.

А сыщик вдруг перестал глядеть по сторонам и обратил взор вовнутрь. И не только взор, но и нюх.

Слава Богу, добрались наконец к плотине.

Раздвинулись на взгорье леса, холмы ухнули вниз, и их взгляду предстала такая красота, что любой, путник ли, автомобилист ли, невольно замедлит шаг, притормозит, застопорится и подобно Лешке Донскому, пусть и выросшему здесь, невольно воскликнет:

— От, блин!..

Два цвета вперемешку и порознь властвовали здесь, и только белеющая плотина делила их, словно тире: голубой — зеленый.

Небось Господу с горних высей приятно обозревать сии места, как и парням в тихо катящейся под уклон милицейской коробушке. Лазоревые воды, расплескиваясь по изумрудным берегам, завязывались в тугой белопенный узелок и бирюзовой ниточкой вышивали васильковый узор по малахитовой глади.

А на дамбе уж топталось руководство. С начала лета это уже как-то вошло в привычку — начинать рабочий день с плотины. Все ли в порядке? Никто никого случайно не победил? Чай, постреливали…

Должен заметить, что местные бои более-менее держались в секрете. А ну как прознают где-нибудь в НАТО, начнут точечными ударами добиваться мира, и от М… ни хрена не останется.

Не потому ли начальство даже на запруде разговаривало вполголоса и сторожко поглядывало в сторону водохранилища, где суровым пальцем торчало посреди загадочное культовое сооружение. В честь кого оно? Одина ли, Валгаллы ли? Кто помнил? Даже местный краевед Андрей Андреевич Червяков этого не ведал.

Сегодня руководство М… выглядело встревоженно. Зацепило солдатика. Понятно, что на ГЭС стоял блокпост — остатки некогда многочисленной караульной части. Охранять-то было что… Но в связи с мировым разоружением (а значит, частичным оснащением боезапасами трудящихся масс) полк был сведен до необходимого минимума.

Полковник хмуро оглядывал окрестности. Странно, на полкилометра от дамбы все было вырублено — голое место. Что за шальная пуля углядела касатика срочной службы?

Но вот с визгом притормозила «Волга», и из нее выплыла мэр с невыразимой радостью на лице. Рядом с ней вышагивал майор особого отдела.

— Все в порядке! — воскликнула мэр. — Не волнуйтесь, Геннадий Михайлович, — обратилась она к полковнику, — самострел. Уж поверьте мне как врачу.

Мэром М… состояла Эмма Матвеевна Шелест, дама абсолютно мирной профессии. До мэра она была главврачом М… — ской больницы. И тем не менее выиграла предвыборную схватку у военных, которые в связи с грозящей безработицей рвались в исполнительную власть.

Собравшиеся слушали внимательно. Кроме упомянутых мэра, полковника, майора и краеведа здесь присутствовали еще один майор, но в милицейской форме, — начальник городского отдела, представитель законодательной власти, независимый депутат Казаков и еще несколько чиновников.

Но Эмма Матвеевна не успела поведать подробности банальной истории, как солдатик в тоске по неверной невесте пальнул себе в руку, дабы скорее вернуться на родину. И ведь догадался, стервец, стрелять из незарегистрированного оружия. И где только добыл?

Все недоуменно покачали головами, хотя небось у каждого имелся небольшой арсеналец. А если еще учесть пяток раненых в больнице, и заметьте, все на охоте да на охоте, а охота запрещена, — то как не подивиться недоумению присутствующих? Хотя каждый из них втайне принадлежал к одному из сражающихся кланов.

С горки на машине спустились наши знакомцы, и потому Эмма Матвеевна прекратила дозволенные речи.

Серега сразу же выскочил из автомобиля, а Донской вышел степенно, разминая затекшие ноги. Точнее, делал вид, что разминает, сам же наблюдал за высоким собранием. Сережка же, незаметно обнюхивая вокруг себя воздух, приблизился к краеведу Андрею Андреевичу Червякову.

Эта особа разительно отличалась от других, которые даже в августовскую теплую рань нацепили деловые костюмы и галстуки.

Господин Червяков выглядел очень странно. Он возвышался над всеми, словно культовая башня над водой. Но, в отличие от нее, не горделиво, а несколько скукожившись, дабы не принижать чиновников. Но даже полковник Геннадий Михайлович, сам далеко не коротышка, не дотягивал на полголовы. Несмотря на свой рост Андрей Андреевич вызывал сочувствие к своей нескладности. К стареньким очкам, обмотанным изоляционной лентой, клетчатой рубашке навыпуск, потрепанным джинсам и растоптанным кроссовкам. Этакий представитель кабинетной науки, современный образ Рассеянного с улицы Бассейной…

Андрей Андреевич сам был не местный. Из прежних военных, коих понавезли сюда еще в те незапамятные времена. Он до сих пор тихонько что-то караулил в катакомбах, терпеливо ожидая сокращения. Но несколько лет назад у него объявилось хобби — тяга к истории. Вот он и стал заглядывать в прошлое города М… А потом последовало открытие: здешние аборигены имеют два корня — «казаки» и «викинги». Эту идею подхватил юный Синеус, то есть Сережка Телятников, с ходу определивший себя к древним дикарям, и ну расписывать обо всем этом в своем «листке».

Народ вначале посмеивался, шутливо зачислял себя то в ту, то в другую команду — по типу: «Матка, матка, чей допрос? Кому — в рыло, кому — в нос?» И не подозревал, что столкновение рыла с носом не за горами.

Сначала — конверсия, затем — задержки зарплаты, а после — взлет цен на энергоносители. В М… основным энергоносителем, как вы понимаете, была ГЭС.

Кто там хозяин? Заметьте, хозяин, а не директор. А он, Виктор Николаевич Асатуров, тоже стоял среди присутствующих. Небольшого роста, чернявый, и, слава Богу, из приезжих… Включите по телевизору футбол, а там — «Динамо» Киев и «Динамо» Тбилиси. И что? Две, казалось бы, не имеющие к России никакого отношения команды. А все ж через пару минут вы уже за кого-то болеете. Хоть и обе — из бывших ментов. Это зависит и от качества игры, и от распасовок, и от голов, а главное — от комментатора. Вот так и Виктор Николаевич. На чьей он был стороне? Но то тайна великая есть. Прежде всего он оставался профессионалом. Не человек — сама дамба. С одной стороны спокойная, тихая вода, а с другой — бурлящий, бешеный поток. Что там внизу, в турбинном отделении, то есть в душе? Не лезь — свинтит в крошево…

Серега приблизился к Червякову, в то время как Алексей докладывал своему начальству. Все внимание, как вы понимаете, сосредоточилось на них.

— Ну что? — спросил майор.

— Ничего не заметил, — доложил лейтенант Донской. — Ни мотоциклиста, ни «мерседеса».

— Что они, сквозь землю провалились? — недовольно спросил начальник городского отдела, искоса поглядывая на мэра.

— Я не все дороги объехал. Может, они куда завернули…

А Серега в то время перешептывался с Андреем Андреевичем.

— У Аннушки-то гость…

— Ну?! Вот так скромница… — тихо хихикнул Червяков. А как же… Как всякий доморощенный историк, он невольно был сплетником.

— Главное, что тот в обморок брякнулся, — в тон ему докладал Серега. — Молодой… Видать, ее домины испугался. С ним еще собака была. Странная собака. Я во тьме породы не разобрал, но здоровенная. Поболе овчарки.

И хоть говорили шепотом, а кто-то их беседу уловил. Ибо к вечеру состоялся телефонный разговор.

— Товарищ генерал. Есть Мальчик. Он в доме лесника…

Глава 4

«Кургузая машинешка», этакий, если опять же сравнивать с временами Вальтера Скотта, рыдван небогатого вассала, петляла в густых северных лесах. Дорога соединяла М… с областным центром и еще сохраняла приличный вид. Транспорт двигался как раз в сторону городка. И хоть мотор потрепанного «жигуленка» звучал ровно и неназойливо, в самом движении машины чудилась какая-то таинственность и партизанщина. Словно при малейшей опасности, возникшей из-за ближайшего поворота, утлая «трешка» готова была враз нырнуть в кусты и там затаиться, слегка поскрипывая капотом.

Эта нервозность, скорее всего, исходила от водителя, благообразного, интеллигентного человека лет сорока пяти, в очках с тонкой оправой и с профессорской бородкой. Сам он вцепился в руль и с тревогой вглядывался вперед.

— Что вы переживаете, Павел Иннокентьевич? Дорога совсем пуста. Кто сюда ездит? Вон, даже рейсовый автобус на сегодня отменили…

— Знаете, Леон, скажу откровенно, меня из этих мест не по своей воле отправили, думаю, и не ждут с распростертыми объятиями.

— Забавно, — ответил Леон, — обычно сюда, как мне известно, ссылали. А вас, значит, выслали? Очень забавно…

Пассажир Павла Иннокентьевича был молодым человеком, лет за двадцать. Курчавый, при усиках, в деловом, но свободного покроя костюме. Рубашка — модная, со стоячим воротничком, под которую галстук не требовался. Павел Иннокентьевич сразу ему поверил, когда Леон представился начинающим бизнесменом, которому позарез нужно попасть в М… Встретились они на автовокзале, куда Павел Иннокентьевич заехал перекусить и уточнить дорогу до городка.

Автобус в этот день отменили, а одинокому водителю приятный попутчик оказался кстати.

— Когда я сюда переехал, уже никого не ссылали, — попытался оправдаться Павел Иннокентьевич. — Да и попасть сюда было не просто… За честь почиталось…

— Слышал… — согласился Леон. — Но по нынешним временам больше бегут.

— Бегут, да не все…

Водитель, хозяин тачки, вам уже понаслышке знаком. Доктор Гаев, а он действительно доктор, но не врач, был тем самым бдительным молодым ученым, что в бывшем сокурснике разглядел шпиона и отрапортовал куда следует, чего на самом деле делать бы не следовало. В результате ему, как особо талантливому, «чик-чирик» не сотворили, то есть с миром не упокоили, а среди бела ночи подняли с койки и отправили в другие края на повышение без права переписки. Там он и дослужился до доктора. К тому же Павел Иннокентьевич Гаев и был канувшим в безвестность супругом Анны свет Игнатьевны.

Конечно, будущему доктору разрешалось писать письма. Он даже получал ответы на некий «почтовый ящик», где перлюстрация считалась святым делом. Но работы на новом месте оказалось навалом, и переписка стала чахнуть, как «хризантемы в саду». Тем паче, что одинокий мужчина без внимания не остается. Сами знаете, там, где растет береза, — подберезовик, где осина, — подосиновик. А грибов в нашей стране в достатке. Вот и около Павла Иннокентьевича обозначилась особа… Именно она подвигла Гаева в путь за тридевять земель на предмет уточнения матримониальных отношений.

«Паша, Паша, Паша… — так бубнила она ему последние полтора года, — что ты себе думаешь? Ты ведь не мальчик! И кто она тебе там? Явно не жена — столько лет прошло… И кто тебе здесь я? Ежедневно и еженощно рядом. Тоже не жена! Ты на людей посмотри! Что они — о нас, а?»

Люди — смертельный довод! Что они там себе о нас думают?! А на самом деле ни черта они не думают. Это мы в основном — про них…

Но полтора года пиликанья на одной ноте свое дело делают. Почему полтора года? Больно долго Павел Иннокентьевич запрягал. Не так-то просто отправиться в те края, откуда тебя под белы рученьки выпроводили. Могут и с полдороги поворотить, могут и по шее за самовольничество надавать. Учреждение, где трудился доктор, по-прежнему оставалось засекреченным, хоть и времена наступили иные. Вот на эти новые времена и делала ставку его «гражданская» супруга. Раньше-то она помалкивала. А теперь вон и Главную Псарню переименовали, и отчета, куда едешь, не спрашивают. Много послаблений ученому люду…

«Может мне с тобою, Паша, а?»

«Еще чего?! Анна тебя враз из своей берданки уложит. Даже целиться не будет…»

В общем, долго ли, коротко ли, а собрался. Главное, в свои старые «Жигули» новый движок поставил, мощный. С виду таратайка, но иной «мерс» может обставить, как в кинофильме «Зимняя вишня». Смешно, конечно, но смысл есть. По крайней мере до знакомых мест за трое с половиной суток добрался.

Да знакомые ли? Как сюда с молодой женой приехал, сразу в работу с головой окунулся, все по подземным лабораториям шастал. Правда, иной раз с Анной, которую в глубь недр не тянуло, по лесочкам променад совершал. Даже к Деду, ее наставнику, вместе наведывались. Воспоминания о могучем старике в нем сидели прочно. Из редких писем жены ему было известно, что после смерти Деда супруга в его дом за дамбой переехала. А там, как помнилось Павлу Иннокентьевичу, леса стояли совсем непролазные. Он старался не думать о том, какой образ жизни вела Аннушка в дремучей чащобе, и тем не менее почтение к ней испытывал огромное.

— Ох, и красотища здесь! — без особого восторга заметил Леон. — Будто в страшной сказке.

— Почему в страшной?

— Лес до неба! Так и чудятся за деревьями всякие лешие и жуть… Успеем до темноты, Павел Иннокентьевич?

— Как раз бы ближе к вечеру хотел городок пересечь.

— Да? А пораньше нельзя?

Павел Иннокентьевич с удивлением посмотрел на пассажира.

— Леон, вы не производите впечатление боязливого человека.

— Вы, наверное, не слыхали в своих далеких местах, что здесь партизанят?

Павел Иннокентьевич совсем удивился:

— Партизанят?!

Леон был членом очень дружного, сплоченного коллектива, состоявшего сплошь из передовиков производства, поскольку не передовики очень строго наказывались. Здесь посвящали себя работе с полной отдачей, вплоть до самопожертвования. Результаты зашкаливали за все мыслимые показатели, а прибыль позволяла не только самим сотрудникам жить в довольстве и благополучии, но заниматься меценатством и благотворительностью. На чем очень настаивал руководитель коллектива господин Ермитин Виктор Всеволодович и потому пользовался большой известностью и любовью среди народонаселения областного центра. Леон, несмотря на молодость, находился в ближайшем окружении Виктора Всеволодовича и был чуть ли не правой его рукой. Господин Ермитин, будучи в солидном возрасте, тем не менее, как руководитель нового склада, делал ставку на талантливую молодежь, чем и обеспечивал успех своего предприятия.

Однако сам коллектив не был так популярен и больше скрывался в тени, лишая себя грамот и прочих наград. Потому что в просторечии он назывался бандой, а Виктора Всеволодовича кликали главарем Еремой.

У Леона тоже была кличка, но об этом чуть позже. Его полное имя — Леон Артурович Григорян. Но кавказские крови в нем просматривались с трудом, поскольку мама у него была белокурой литовкой, и северная кровь, видать, остудила южные бурные потоки. Мальчик являл из себя шатена с вьющимися волосами, только изящные черные усики могли на что-то намекать… Папа, Артур Николаевич Григорян, был известным берлинским режиссером. В отрочестве Леона он переженился на других кровях, благо их в нашей стране мешано-перемешано, и удачно свалил в Германию. Мама — пианистка — сменила режиссера-армянина на болгарина-дирижера и вовсю гастролировала по миру. Родители дитя не забывали. То папенька навестит Россию, чтобы поставить спектакль в МХАТе или в БДТ, и всякий раз находит время повидать сыночка. То маменька вызовет куда-нибудь за тридевять земель погостить, а то и дома засидится… Болгарин-то был наш, русский, навроде Филиппа Киркорова, но больно талантливый по части классической музыки. Областной центр им ужасно гордился.

Мальчик, соединив в себе аналитический ум отца и артистизм матери, плюс творческая беспризорность, рос классным вором. Однажды, в шестом классе, ему глянулся микроскоп из кружка юных натуралистов. Он втерся в любимчики к биологичке, записался к юннатам, попотрошил маленько крыс и лягушек, разглядел не только их устройство, но и шкаф, в котором стоял вожделенный микроскоп. Простой деревянный шкаф с секретным замком. Учились во вторую смену, и дежурные по классу прибирали сами помещение. Школа была небогатой, а может, пионеров, согласно учению Макаренко, приучали к ненавязчивому домашнему труду, например, пол помыть. Вот в такое дежурство Леон, отпустив свою напарницу, сам аккуратно вымыл пол в своем классе. Потом прошмыгнул в кабинет биологии (ключи от его класса были в общей связке), отодвинул шкаф, осторожно снял при помощи стамески заднюю стенку и извлек желаемое. Гвоздики прибил на место. На место же вернул шкаф и, закрыв кабинет, вернулся в свой класс. Оттуда, через окно третьего этажа, он спустил микроскоп по заранее припасенной веревке. К вахтеру Леон подошел с пустыми руками, немного поболтал с ним и отправился восвояси.

На вопрос мамы, откуда такая дорогая игрушка, сказал, что купил на сэкономленные деньги. И мама поверила! У Леона и тогда водились денежки — родители баловали, и он мог без напруги купить себе микроскоп. Но ему захотелось именно тот, школьный, и именно украсть.

Опять же в той же школе он исхитрился приподнять столешницу учительского стола и свистнуть собранные на что-то деньги. Они ему были на фиг не нужны — копейки, но сам факт кражи вызывал упоение.

Его ни разу не поймали. Бывало, возникали подозрения — всего не учесть, но тут же появлялись защитники. «Как же можно?! Ребенок таких родителей! Папа — в Берлине, недавно навещал… А мама сейчас в Швеции или в Канаде»… География сыщиков удовлетворяла, тем более что Леон учился на «отлично.

К тому же Леон Григорян был честнейшим человеком! Вы могли оставить его наедине с кучей денег, он бы не тронул ни копейки. Завести в гараж, где все ваши автомобили урчат с открытыми дверцами, он бы не приблизился ни к одной. Ему чужого не надо! Он брал только свое, на что нацеливался заранее. Художник!!!

Более преданного друга и пожелать нельзя. Если Леон верил кому-то, он мог снять последнюю рубаху, открыть душу прикрыть своим телом.

На Ерему его вывел Ал. После того как у Ала съехала крыша, Дед отвез его к Виктору Всеволодовичу, и Ал стал жить у него в семье. Не в смысле в «банде», а в самой натуральной семье. Ерема считался дядей Ала.

А с Леоном их сблизило сиротство. В принципе, он как и Ал, жил без родителей, пусть даже знаменитых… Однажды Ал с ним пооткровенничал и рассказал, что его папаша-изменщик тоже знал славу и почести не меньше папы, мамы и отчима Леона. Он хоть и продал Родину, но Государство высоко оценило его предательство всякими регалиями, орденами, званиями вплоть до Героя Социалистического Труда. Леха зауважал Ала, и они подружились на базе общей печали. Тогда-то Леон и поведал о своих детских подвигах типа микроскопа и столешницы.

«Мура, — пожал плечами Ал, — мальчишество».

То он творил в тринадцать лет, а когда они познакомились, им было по шестнадцать.

«Конечно, мальчишество, — тут же согласился он. — Опыта не хватает, знаний! А у меня такие идеи!»

И он такого наговорил, Ал чуть в обморок не упал. Гений!

Тогда Ал ему тоже высказался… Мол, хоть ты и талант, хоть и одиночка, а все равно знакомства и команда нужны. Кто инструменты делать, кто на стреме стоять, кто документы лепить, кто краденое сбагривать… Короче, такую речуху толкнул о воровском предпринимательстве, что хоть сейчас кандидатскую лиши или вставай во главе какого-нибудь ЗАО «Гоп-стоп и Ко».

Леончик выслушал Ала внимательно и впал в тоску неимоверную.

«Где ж мне такую школу найти? — молвил. — У нас хоть поголовно крадут, но все построено на самообразовании. А я грамотно хочу! Чем я хуже своих родителей?»

«Не бзди! Что-нибудь придумаем».

И придумал. Привел его к Ереме. Ал, чай, у него живя, ни зрением, ни слухом не страдал. Видел, слышал, думал и понимал. Да Ерема и сам от него особо не таился. Его почитание к Деду на внука тоже распространялось. А после беседы с Леоном вообще стал смотреть на Ала с уважением.

«Где ты такого артиста раздобыл?» — спросил.

«Одноклассник мой», — ответил.

«Одноклассник? Хороший одноклассник! Вишь, в какую школу я тебя определил…»

Школа и правда была хорошая, специализированная, с математическим уклоном.

Чем Ал с Леоном занимались помимо уроков математики — отдельный разговор. А вот после окончания школы Виктор Всеволодович подобрал другу Ала самое классное воровское заведение — финансово-экономический институт.

«Знаешь, Леон, — напутствовал он своего любимца, — борзых у меня хватает. В драке ты силен не хуже их, а вот по мозгам им еще с тобой тягаться и тягаться. Времена сейчас иные, рэкет — дело прошлое. Нам теперь наши денежки надо обращать в настоящий капитал. Капитал! Вот ты моим Марксом с Энгельсом и будешь…»

Мама очень удивилась выбору Леона. Надеялась, пойдет в гуманитарии, а он, на тебе, подался в бухгалтеры. Пианистка не понимала: именно здесь ее сын и занимается подлинным творчеством. Тем более что у его музы был не только, наподобие лиры, калькулятор в руках, но и наган за пазухой…

— Насчет жертв не слыхал. Они ж днем на работе встречаются, беседуют, наверное, потом пиво вместе пьют. Это уж к вечеру за винтовки хватаются. Раньше как? На кулачках сходились — споры решали, а теперь палят почем зря. Оружия ведь навалом, а оно не только в театре стреляет.

Павел Иннокентьевич рассмеялся. Ладно ворковал его пассажир, с юмором.

— Пиво, говорите, вместе пьют? А потом стреляют? Вот дурачье!

Снова рассмеялся и с интересом посмотрел на Леона Молодой человек ему явно симпатизировал. Знал бы, кто он самом деле, наверняка бежал бы впереди своего «жигуленка» несмотря на приличную скорость.

А может быть, и не бежал бы… Леон ведь с благородной миссией ехал — друга спасать. Ал вон два дня как в воду канул. Ни ответа, ни привета, и от амбалов, посланных Еремой Алу в охрану, ни весточки… Вот и засобирался… Сам лихой партизан. Даже машину свою не взял, на рейсовом автобусе решил добраться, и к счастью, а может, наоборот, к несчастью Павел Иннокентьевич подвернулся.

Вечерело. Из-за поворота показались огоньки городка. И первым, как добрый ангел, их встретил милиционер. Представляете, на всем пути — никого, а тут сразу мент!

— Здравствуйте. Лейтенант Донской. Ваши документы!

Оба струхнули. Хотя с чего? При виде милицейского «уазика» Павел Иннокентьевич сам сбросил газ и добровольно притормозил возле милиционера. Тот никаким жезлом не махал, но отдал честь и произнес вышеописанную фразу.

— Вот странно… — удивился Павел Иннокентьевич. — Мы вроде сами остановились, дорогу спросить, а вы, лейтенант Донской, сразу — документы.

— А как же! — невозмутимо ответил Алексей. — Раньше наш городок был под запретом, все жители наперечет, а вы, как я понимаю, гости. Вот и хочется с гостями познакомиться.

— И шибко под запретом? — усмехнулся Леон, доставая паспорт.

Милиционер строго посмотрел на пассажира, прокручивая в голове ориентировки, то есть переливая из пустого в порожнее.

— Что ж, знакомьтесь, — Павел Иннокентьевич протянул Донскому права.

Однако тот не торопился смотреть документы, а начал спокойно объяснять.

— Здесь когда-то военная охрана была. Видите, будка осталась, — он указал на небольшой домик в деревьях. — Их хозяйство.

Леон рассмеялся.

— Небось и там кто-нибудь нагадил…

— Что удивительно! — подхватил милиционер. — До города три кэмэ, да отсюда до ближайшего жилья не меньше шестидесяти верст, вокруг чаща, а в будке все одно насрали. Что за народ?!

— Потому что ничье, — сказал Леон.

— Нет, — возразил Павел Иннокентьевич. — Тут действует инстинкт самосохранения. Присядешь в кустах, а там — змеюка или еще какой хищник. Могут и прихватить… Когда на этом деле сосредотачиваешься, ничего вокруг не замечаешь.

Леон расхохотался. Ему вослед заулыбался лейтенант. И, закрывая права Павла Иннокентьевича, спросил: — Вы Гаев?

— Там же написано…

— Вот я и спрашиваю, к нашей Анне Игнатьевне Гаевой имеете отношение?

— Самое непосредственное. Я ее муж.

— Муж?! А что же она все одна-одинешенька?

У Павла Иннокентьевича сдавило грудь.

— И давно? — спросил он тихо.

— Сколько знаю… — бесхитростно сказал милиционер и добавил: — Вы, Павел Иннокентьевич, наверное, оттуда? — он кивнул на холмы.

— Было дело… Но перевели в другое место, а Анечка уехать ко мне не смогла. Там ведь какие леса? Сплошь степи… — туманно пояснил Павел Иннокентьевич. — Вот еду к ней, а как добраться, не знаю. Хорошо, что вы встретились.

— Это верно, — милостиво согласился Донской. — Она ведь на другом берегу обитает. В доме прежнего лесника. Вы Матвея Родионовича знали?

— Деда? А как же! А что с ним?

— Преставился. Уж года четыре, как его нет. Вот с тех пор Анна Игнатьевна в его доме и живет. Вроде как по завещанию…

— Да… — вздохнул Павел Иннокентьевич. — Давно я здесь не был. Жаль Деда. Замечательный человек.

Леха Донской внимательно посмотрел на доктора, покачал головой и произнес:

— Удивительно… — но мысль свою, проявив такт, продолжать не стал. — Значит так, вам лучше в город не заезжать. Увидите поворот направо и двигайте туда. Дорога вас выведет к плотине…

— К дамбе?

— Точно! Мы ее здесь дамбой называем.

— Видите, помню! — обрадовался Павел Иннокентьевич. А может, он и другому радовался. По крайней мере он уже начинал дрожать от предвкушения грядущей встречи.

— А через дамбу напрямик, если никуда не сворачивать как раз к дому Анны Игнатьевны и выедете. Я бы на вашем месте поторопился, чтобы успеть затемно. Неспокойно у нас Мало ли что?

Павел Иннокентьевич быстро согласился и тут же дал газ. Лейтенант Донской посмотрел вслед и снова покачал головой. Что за жизнь у этих ученых? Муж и жена, а столько лет не виделись… Как бы он хотел поприсутствовать на их встрече. Он достал рацию и сказал:

— Виктор Николаевич? Это Донской. Там у вас скоро «Жигули» появятся. Пропустите. Это дорогие гости к Анне Игнатьевне. Кто такие? Потом расскажу… У меня? Пока тихо…

Странники исчезли за поворотом навстречу своим бедам и приключениям. А из-за кустов откуда ни возьмись, появилось чудище…

Страж порядка, однако, оставался спокойным, за табельную пушку свою хвататься не стал, лишь сердито повел глазами.

— Ну, и чего выперся?! — строго молвил Донской. — Они еще свернуть не успели. А как в зеркало заднего вида тебя бы усекли?

Но существо укор проигнорировало и само поинтересовалось:

— Кто такие?

— Лысый — Гаев, Анны Игнатьевны муж.

— Пашка, что ли?

— По документам Павел Иннокентьевич.

— Точно, Пашка. И правда облысел. Талантливый мужик… Работал, работал у нас и вдруг исчез… Думали, в лесу заблудился, но ведь Анечка здесь каждую тропку назубок знает. У нее не заблудишься… Решили, что сгинул человек, а он, на тебе — объявился! Чудеса… — существо поправило сползающую винтовку. — А второй кто?

— Какой второй?

— Который с ним в машине сидел.

— Тьфу ты! — расстроился Донской. — Я про него и думать забыл! Меня этот лысый поразил. Надо же, у Анны Игнатьевны муж есть.

— Леха! По-бабьи мыслишь! При чем тут муж? Ты бдительность проявлять должен! Край наш тревожный, — рука с зажатым автоматом указала на лес.

— Успокойся, Гаврилыч. Они ж к Анне Игнатьевне подались. Завтра наведаюсь к ним и все узнаю…

Существо, увешанное оружием, звали Афанасий Гаврилович Иванов…

Вряд ли кто-нибудь из бывших одноклассников или сокурсников узнал бы сейчас в лохматом чудище, на котором оружия хватило бы на целый взвод, милого пай-мальчика Фоню Иванова. Мечтательного, подающего большие надежды Фоню, окончившего школу с золотой медалью, а институт с красным дипломом. Его дипломная работа послужила основой для кандидатской диссертации. Потому ученого юношу направили совершенствоваться в престижное сверхсекретное учреждение под начало известного в тайных кругах доктора П. И. Гаева.

Молодой Афанасий Гаврилович возлагаемые надежды оправдал, мечты осуществил, но они, к сожалению, оказались никому на хрен не нужны. Более того, даже руководитель проекта доктор Гаев был на самом пике изысканий отправлен в неизвестном направлении. Павел Иннокентьевич полагал, что именно работы подопечного послужили причиной его неожиданной долгосрочной командировки. Ему и в голову не могло прийти, что дело крылось в его собственной бдительности. Он же дураком себя не считал… Зато точно знал, что открытие Афанасия Иванова несет не только благоденствие матушке-России, но и лишает работы тысячи и тысячи людей.

Таков парадокс прогресса. С появлением пороха сколько специалистов по изготовлению луков и стрел, оружейников, кующих мечи, копья и щиты, остались не у дел? Вот так и с изобретением Афанасия Гавриловича. Если бы его внедрили в жизнь, все гидростроители и связанные с ними энергетики пошли бы по миру.

У талантливых людей и глупости талантливые. Вот и решил Афанасий Гаврилович ликвидировать как класс местную электростанцию. А тут еще наш замечательный краевед Андрей Андреевич Червяков изыскал корни происхождения аборигенов. Мол-де, не зря посреди водохранилища зиждется языческое капище. Из варягов мы, господа, от самих Рюриков или Синеусов, и еще родом, товарищи, из казаков. И хоть за века мы тут все перемешались к чертовой матери, а все же не мешало бы и разобраться…

Вот и разобрались. На варягов и казаков. Иванов, хоть и не местный, сразу подался в варяги. Пришлые, они и есть пришлые. И потянуло его к богу Одину и к шлему рогатому. Откуда только прыть во вшивом интеллигенте появилась? Куда там! Самый крутой террорист по сравнению с ним — воспитатель детского сада. И хоть он, кроме своей науки, ни в какой религии не разбирался, утверждал ответственно: надо бы нам электростанцию остановить, воду слить, храм от воды избавить, и наш бог сам вернется, а то ведь залито почти по маковку… А про ток не бойтесь, у нас этого электричества навалом. Вот и вся идеология…

Гениальное, оно ж примитивно до идиотизма. Только кроме идиота Афанасия Гавриловича были и другие дураки, тоже не лыком шитые. Например, кодлу казаков возглавлял депутат Казаков…

Через плотину Павел Иннокентьевич и Леон проехали беспрепятственно. Благодаря звонку Донского их никто не остановил. Память у Гаева за эти несколько лет, слава Богу, не отшибло, и дорогу к дому Деда он помнил хорошо. В свое время бывал там неоднократно. Да и кто там не бывал?.. Павел Иннокентьевич волновался ужасно. Только присутствие Леона придавало ему мужественности…

— Ленечка, поедем со мной, — попросил он. — Что в городе так поздно делать? А там Анечка накормит нас всякими разносолами. По этому делу она — мастерица. Переночуете, отдохнете, и занимайтесь своими делами. Я вас сам отвезу в М… — и поперхнулся.

В тот момент они как раз выехали из-за поворота и перед частоколом увидели женщину…

Анна Игнатьевна, привыкшая к монотонному шуму леса, сразу услышала звук мотора. Обрадовалась, улыбнулась — подумала, ее ночной визитер возвращается. Нашел свой пропавший «мерседес» и возвращается. На ходу глянула в зеркало, поправила огненную гриву и вышла за ворота. Каково же было ее удивление, когда вместо серебряного автомобиля на дорогу вынырнула убогая колымага. Она так удивилась, что забыла думать об оставшемся в доме карабине.

«Жигули» виновато фыркнули и робко замерли у ее ног. На фоне опаленного неба Анна Игнатьевна разглядела двух пассажиров: молодого и чернявого, а за рулем — солидного и лысеющего.

И тут она вздрогнула. Потому что в солидном водителе стала узнавать своего пропавшего мужа. А Павел Игнатьевич выкарабкался из машины и, словно облитый ледяной водой, на подгибающихся ногах двинулся к супруге.

— Пашенька! Пашенька!!!

— Анечка… Познакомься, Анечка. Это мой попутчик Леон. Он скрашивал мое одиночество в дороге и, чего греха таить, подпитывал мужеством перед встречей с тобой.

— Неужто боялся? Жены боялся?

— Сам не знаю, чего…

Кажется, та женщина зря отправила доктора Гаева за разводом.

На пороге долгие разговоры не ведутся. Учитывая опыт прошлой ночи, Анна Игнатьевна ворота раскрыла, «Жигули» во двор закатили, а сама хозяйка добрых гостей в дом позвала. Мужу с дороги баньку истопила, а точнее, электрический титан включила да горячей водой ванну наполнила. Тот и забыл про удобства в глухомани, только ахал, плескаючись. Сама же почала стол накрывать да с милым молодым человеком гостеприимные разговоры вести.

На кухне снедь шипит, скворчит, запахами дразнит, а Анна Игнатьевна скатерку на стол стелет, посуду расставляет и ласково Леона спрашивает:

— Впервые в наших краях?

— Можно сказать, да. Хоть, казалось бы, живу недалеко, в областном центре.

— А почему, можно сказать, да? Как-то странно… Бывали здесь раньше или нет?

— Мой друг, Анна Игнатьевна, из этих мест. Столько мне о них рассказывал. Так что я о ваших красотах наслышан. Словно сам тут жил.

— Интересно… — хозяйка продолжала греметь вилками. — Что же он такое особенное рассказывал?

— Больше о дедушке своем, — беззаботно продолжала трепаться Леон. — Тоже вроде вас, лесничий. Говорил, охотник он был страстный, и друга моего с детства приучил к охоте и лесу.

Анна Игнатьевна на мгновенье замерла, посмотрела на Леона. Спросила:

— И как звали дедушку?

— Да вы наверняка знаете. Матвей Родионович. Она улыбнулась.

— Мне ли не знать? У меня в жизни два учителя было. Мой муж, — Анна кивнула в сторону ванной, — да он, Матвей Родионович.

И снова занялась сервировкой.

— Не знала только, что у него внук есть.

— Есть.

— Как же его зовут? — спросила она.

— Ал.

Ну, что произошло с Анной Игнатьевной?! Правильно. Садитесь, «пять»!

— Как? — тихо-тихо, словно маленькими буковками написано, произнесла… — Как?

— Ой! — спохватился Леон. — Его зовут Алексей. Это мы его коротко кличем, Ал. Забавно, да? На американский манер.

— Ал — родной внук Деда? Матвея Родионовича?

— Да. Он тоже его дедом, как вы, звал.

Анне Игнатьевне аж холодно стало.

Наконец Леон заметил, что хозяйка внезапно угомонилась, перестала суетиться, присела. Он отвлекся от Дедовых коряг и вежливо поинтересовался:

— Что-то случилось, Анна Игнатьевна?

— Аня я…

— Что?

— Зови меня Аней.

— Хорошо, Анечка, — кивнул Леон. Он не понимал, зачем при этом надо сидеть, уставившись в одну точку.

— Леон, это дом Матвея Родионовича.

— А я думал, ваш…

— Сейчас мой. А когда-то он принадлежал Деду. Леон обрадовался.

— Здорово! — он окинул комнату новым взором. — Так вот, значит, где вырос мой дружбан. Что вы так переживаете, Анна Игнатьевна?.. То есть Аня. Вы боитесь. Ал будет на него претендовать?

— Ничего я не боюсь. Вон муж мой приехал. Может, заберет меня отсюда…

— Аня, перестань! — Леон всегда знал, когда можно перейти на «ты». — Поверь мне, у Ала с жилплощадью все в порядке.

— Да я не об этом, Леон! — она снова оглянулась на ванную. — Он прошлой ночью был здесь.

— Кто?! Ал?

— Да. Я с ним в лесу познакомилась. Катил, как барин, в серебряном «мерседесе».

— Он был один?

Леон задал очень важный вопрос, но Анна его разочаровала.

— Да.

Она не стала говорить про чудовище. Леона не должны касаться их лесные дела.

— И где он сейчас?

— Я не знаю. Мы оставили автомобиль за воротами. А утром никакой машины уже не было.

— Угнали?! В этих дебрях?

— Получается… — виновато пожала плечами Анна, словно была в ответе за сохранность «мерседеса». — Алексей и отправился его искать. Когда найдет, надеюсь, вернется.

— А с ним ничего в чаще не случится?

Наконец она улыбнулась.

— С кем? С Алом? Вы же сами говорили, как Дед приучил его к лесу.

— Когда оно было…

— Это остается навсегда!

Дверь в ванную распахнулась, и на пороге появился раскрасневшийся и счастливый Павел Иннокентьевич в роскошном, желтом до пят халате.

— Боже мой, Анечка! Ты и мой любимый халат сумела сохранить!

— Естественно, — ее улыбка обрела новые тона. — Если муж уезжает в неожиданную командировку, не следует спешить с распродажей.

— Мы есть будем? Я голоден, как собака.

— Ой! — спохватилась Анна. — Кажется, у меня все сгорело! — и опрометью кинулась на кухню.

— Не верьте ей, мой юный друг, — громогласно произнес Гаев. — Все у нее всегда горит, а начинаешь есть и падаешь под стол от обжорства.

Леона предупреждение Павла Иннокентьевича не уберегло. Он ведь вырос в творческой семье, где руки предпочитали разнообразные пассажи, типа гаммообразных и аккордовых, домашней работе, включая кулинарию. Потому Леон гурманом не был — жрал, что дают. Правда, интеллигентно жрал, изящно орудуя ножом в правой, а вилкой в левой руке. Он еще и в десертных ложках разбирался…

Но то, что оказалось на столе хлебосольной хозяйки, Леон сообразил: мести не следует. Оные яства надобно вкушать, словно слушать музыку. Что он и делал, медленно нагружаясь выше ватерлинии.

— Ох… — простонал юный гость, в блаженстве отваливаясь от стола. — Вы были правы, Павел Иннокентьевич. Анечка у вас чудо! Что до меня, я бы пошел к ней в сторожевые собаки.

Хозяева заулыбались.

— Кстати, собак кормят мало. Иначе какие из них сторожа? — заметила Анна Игнатьевна.

— Я бы тем удовлетворился. Сейчас же я просто умираю. Разрешите мне выйти во двор покурить?

— Пожалуйста, Леон. Я вам лампу зажгу, чтоб вы в темноте не расшиблись.

Анна проводила гостя до сеней и нажала выключатель. На улице вспыхнула уже знакомая вам двухсотваттка.

— Оставьте дверь открытой. В эту пору комаров уже нет.

Леон еще раз поблагодарил и спустился с крыльца. Тишина и покой охватили его. Он пьянел не столько от выпитого, сколько от свежего воздуха. Для него, истинного горожанина, это был настоящий моцион. Все казалось упоительным, если бы не тревожные мысли о друге. Ради него он добрался сюда, почти сразу — о, удача! — напал на след, но так ничего еще и не узнал. Леон отвернулся от яркого света и прислушался. А вдруг зажжужит движок «мерседеса»? Но нет… Правда, ему померещилась какая-то тень. Он прищурился и сделал несколько шагов вперед. Внезапно лампа с дребезгом погасла, и парень получил добрый удар по затылку…

Супруги наконец остались одни. Они волновались. Потому, наверное, и молчали. Все смотрели друг на друга, и только руки их неуверенно двигались по скатерти навстречу…

Тут и застиг их звон разбившейся лампы, вскрик Леона и неожиданный шум во дворе.

— Партизаны! Мать их!.. — выругалась Анна, схватила стоявший у порога карабин и выскочила из комнаты. — Ах вы гады!!! — заорала она с крыльца.

Павел Иннокентьевич действовал осмотрительнее. Он тоже взял ружье, но перед тем как поспешить вслед за Анной, выключил в комнате свет. Правда, есть ли в стволах патроны, не проверил.

— Эй! Ты где?! — крикнула Анна, впопыхах забыв имя гостя.

Во дворе слышалась какая-то возня. Анна сделала пару выстрелов.

— Еще попадешь в кого-нибудь, — сказал появившийся рядом муж.

— Не попаду, я — в воздух, — она снова выстрелила. — А ну, вон из моего дома!!!

Анна опять дала залп, но тут ей ответили. В темноте вспыхнули две точки, и Павел Иннокентьевич упал на крыльцо…

Глава 5

Ала волновало одно — пропажа «дилижанса». Благо в башке у твари, недавно именуемой Монахом, что-то оставалось, и она учуяла запах резины. Молодой «пилигрим» наскоро попрощался с владелицей лесного замка и двинулся по следу.

Утренний лес живо радовался солнцу. Свистели и щебетали птицы, покряхтывая, распрямлялись кусты, сладко потягивались деревья. Словно освобождаясь от ночного кошмара, чаща сбрасывала мрачную шкуру и обращалась, подобно жуткому чучелу из «Аленького цветочка», в сказочного принца.

Настоящее же страшилище, в полном своем мерзком существе, бежало чуть впереди Ала и нюхало дорогу. Порой оно теряло след и тогда поднимало голову, грустно смотрело на хозяина, поскуливало, виновато вихляя мохнатой задницей.

— Надо, Коля, надо… — терпеливо повторил юный следопыт. — Ищи!

Чудовище яростно припадало к земле, шарило мордой во все стороны и утробно урчало, когда обнаруживало искомое. Теперь в нем все больше и больше проступало волчье…

«Натуральный оборотень, — подумал Ал. — В другое время бежал бы от него без оглядки. Ан нет, тварь сама почему-то боится и даже норовит время от времени лизнуть руку. Разве Монах был когда-то способен на ласку? Куда там — всегда напоминал зверя! Но теперь, неожиданно «озверев», он стал проявлять нечто доброе, не свойственное ни Монаху, ни оборотню. Кстати, а что вообще известно об оборотнях? Кое-какие книжки читал, ужастики смотрел… о вервольфах всяких, ликантропах и прочее… Но все это вымысел, а тут самая настоящая правда!»

Миновали перекресток с небольшой дорогой, по которой вечером истинный джентльмен доставил великосветскую леди на ее виллу.

Животное здесь немного посуетилось, как бы сравнивая запахи, выбрало нужный, мотнуло мордой и уверенно побежало вперед.

Дорога пошла на спуск. Внизу показались речка и бетонка, идущая вдоль нее. Направо тропа вела к дамбе… Путешественник облегченно вздохнул, когда бывший Мохнах свернул в противоположную сторону. Путь к плотине означал новые осложнения — люди и все такое прочее. А налево — это хорошо! Налево — значит, снова лес и дебри. Видать, угонщик был не дурак, чего зря светиться, и повел машину в глушь.

Неожиданно чудище остановилось, тревожно тявкнуло и, оглядываясь на хозяина, засеменило в придорожные заросли. «Идальго» удивился, но, услышав шум мотора, поспешил за тварью и присел возле нее.

Скоро показался милицейский «УАЗ», степенно направляющийся к дамбе. Наблюдатель из-за кустов успел разглядеть двух пассажиров, а в белобрысом лейтенанте даже угадать знакомого. Конечно, он же местный, а значит, когда-то вместе в одну школу ходили. Может быть, и одноклассник. Больше ничего не вспомнилось. Память по-прежнему до определенного периода отказывала.

Рядом раздалось тихое урчанье. Ал опустил голову и увидел, что сидя на корточках около зверюги, запустил руку в шерсть и невольно ее поглаживает. Вот тебе и на — совершенно мирная тварь! А если присмотреться, то не такая уж и страшная. При достаточной фантазии большую собаку напоминает. Собаку с человеческим именем — Коля…

— Ну что, Коля? Двинули дальше. Сколько нам еще шкандыбать? Времени всегда не хватает…

Но долго «шкандыбать» не пришлось. Буквально через полчаса Коля взвизгнул, рванул вперед и замер, радостно подвывая, над обрывом.

Бетонка тянулась вдоль речки по высокому берегу. Его крутые склоны были сплошь в густых кустарниках. Вот в таких зарослях наш искатель и обнаружил потерянный «мерседес». Он бы в жизни его не увидел, если бы не его мохнатый друг. Да, при достаточном внимании можно было разглядеть и примятую траву, и поломанные ветки, но трава уже стала подниматься, а кусты — принимать прежнее положение. Сам автомобиль был надежно скрыт от любопытного глаза. Смельчак обнаружил его, только спустившись вниз.

Ал покачал головой и поцокал языком. О том, чтобы вытащить «мерс» отсюда собственным ходом, без посторонней помощи, и речи быть не могло. Кто-то въехал сюда на полном ходу, не думая о сохранности дорогого транспорта. А вышел — даже дверцу не прикрыл. Так и оставалась открытой, придерживаемая кустами.

Исследователь сунул голову в салон и, унюхав неприятный запах, тут же попятился назад. Рядом глухо заворчал Коля, видимо, тоже почуяв неладное.

Разведчик застыл, подумал и расхохотался. Сопоставив факты, он, кажется, догадался, что здесь произошло. Похититель по дороге наткнулся на ужасных существ, с перепугу сорвался с кручи, благо непролазная растительность задержала, и со страху благополучно наложил в штаны. Он вспомнил проезжавший «УАЗ» и паренька, сидевшего рядом с милиционером. Вот кто угонщик! А ведь он лейтенанту ни в чем не признался… Вытащить машину; зацепив ее тросом за «УАЗ», не составило бы проблем.

Молодой человек облегченно вздохнул. И то хорошо. Его «мерседес» особенно не волновал. Главным было содержимое багажника. Он задержал дыхание, снова сунулся в салон и вынул ключи из замка зажигания.

В багажнике все оставалось в целости и сохранности. Что ж, его собственная миссия близилась к завершению.

Однако все было не так просто. Переть на себе два здоровых и тяжеленных узла, да еще рисковать попасться кому-то на глаза — крайне глупо. Да и угонщик мог вернуться. Паренек почесал репу и сообразил перенести аккуратно упакованные мешки на другую сторону дороги, спрятать их там, а самому направиться к брошенному давеча верному мотоциклу. Решено — сделано…

Двинулись напрямую через лес. Чаща снаружи казалась непроходимой, но внутри раздавалась, как соблазненная женщина: обнажались пышные лужайки, открывались еле прикрытые косогоры, проглядывали загадочные просеки. Шли легко, как на загородной прогулке. Коля резвился, впав в звериное детство. Гонялся за мотыльками, нюхал траву, приседал под кустики, метя территорию. Он, чем больше терял человеческое, тем больше вызывал умиление. Видок, конечно, леденит кровь, но это с непривычки. Некоторые персидских котов обожают… Ну и что, что он пушистый? А присмотришься — морда угрюмая, как у пирата, — жуть! Коля же вызывал улыбку. Подбежит, то руку лизнет, то о джинсы потрется — и дальше… Вдруг лапой птичку на лету сшибет и проглотит, не жуя, — умора. Хотя можно бы встревожиться: скотина, чай, полсуток не жравши. Но нет, ведет себя весело, по-щенячьи, зубы не скалит…

С тем до места и добрались. «Конек», слава Богу, был цел, лежал нетронутый. Что ж, пора приступать к выполнению задания, а затем по-английски отбыть.

Как поступить с милым Колей? Проблемы будем решать по мере их поступления. Может, отвезем его в Областной центр и там сдадим в зоопарк или посадим на цепь во дворе Виктора Всеволодовича — пусть сторожит…

Однако будущий Цербер отвлек внимание «всадника» от своего «скакуна». Коля угрожающе пригнулся у подножия склона, по которому вчера дорогие товарищи преследовали Ала, и глухо рычал куда-то вверх. Туда, где находился охотничий домик.

— Коля!

Если бы у зверя был хвост, он бесспорно бы им завилял, виновато поглядывая на хозяина, но злобного урчания не прекратил.

Ал оставил мотоцикл, подошел к Коле и тоже посмотрел наверх. Место, где твари расправились с Валерой, было скрыто высокой травой. Разглядеть что-либо невозможно, да и не очень хотелось. Он подумал об Олежке. Когда прыгал с ведром, паренек стрелял в чудовище. Что с ним? Вдруг паренек еще жив и прячется в домике. Не бросать же его на голодную смерть… Да и Боливар способен выдержать двоих.

— Коля! Иди за мной!

Зверь послушно поплелся следом. Обойдя далеко место гибели водителя, приблизились к домику. По сравнению со вчерашним броском Ал шел неторопливо, осторожно вглядываясь вперед. Мало ли что? Вдруг у Олега крыша поехала, и, зная, как тот стреляет, особого желания нарваться на пулю безумца не было.

Домик выглядел вполне мирно. Входная дверь была закрыта, но щеколда висела, и замок валялся рядом. Бесшумно ступая, Ал подошел к двери и прислушался. Если не считать лесного шума, тишина стояла оглушительная. Даже Коля испуганно пополз за угол.

Ал сосредоточился, выдохнул воздух, аккуратно взялся за ручку и плавно потянул дверь на себя. Она не подалась. Оказалось запертой. Изнутри…

Тогда он громко постучал, отскочил в сторону и крикнул:

— Олег! Олежек!

В домике зашумели.

— Кто?! Кто там?!

Слава Богу, паренек оказался жив, но на всякий случай пистолет надо достать.

— Олежек, это я! Ал! С тобой все в порядке?

— Лешка! Ты, что ли?!

— Я!!! Выходи!

Дверь резко распахнулась, и в проеме возник пацан с пистолетом в руках. Так они несколько мгновений смотрели друг на друга через прицел.

— Ты чего, дурачок? — Засмеялся Ал. — На дуэль меня вызвал?

Он начал медленно опускать ствол.

— Надеюсь, убивать меня не собираешься? Побаловали и будя…

Олег, не опуская оружия, сделал осторожный шаг вперед и со страхом огляделся.

— А где эти?

— Эти? Нет этих! Смылись.

Олег сделал еще один шаг, вышел на солнце, сощурился от яркого света и стал похож на беззащитного мальчишку.

— Леша, что это было?

— Ты дуру опустишь или так и будешь в меня целиться? — сам он уже пистолет спрятал.

— Ты один? — спросил пацан, послушно опуская ствол.

— Монах со мной…

Ал, за несколько часов привыкнув к Коле, и думать забыл, что тот оборотился в одного из «этих».

И в этот момент тварь, выскочив из-за домика, с диким — ревом набросилась на Олега.

Отдать должное, реакция о парня была великолепная. Он успел обернуться и несколько раз выстрелить. Чудовище отбросило назад. Но Ал успел заметить, как жуткие когти полоснули по шее мальчика, оставив кровавые следы. Олежек без звука рухнул.

Все произошло мгновенно. Ал только глаза таращил и тупо лупил себя по поясу в поисках уже бесполезной пушки.

Наконец начав что-то соображать, он, словно калека без костылей, доплелся до Олега. Чудище еще дергалось где-то в стороне, но паренек лежал бледен и недвижим, как жертва заклания. Царапины ярко алели на ослепительно белой шее.

— Олежек…

Без ответа.

Ал подумал: странно, раны не смертельные, однако у мальчишки сдали нервы. Небось провел в хижине бессонную ночь, только успокоился, увидев меня, и на тебе — снова тварь из кустов… Ишь ты, еще дергается. Живуча, видать. Обычно после Олежека никаких телодвижений не наблюдается. Ну и черт с ней! А вот что с пацаном делать? Пристрелить, чтоб не мучился?

Он вспомнил, что произошло с Монахом после драки с чудовищем. Вероятно, подобное получится с Олегом… Ал аж застонал от жалости. Хороший был пацан, умел за себя постоять, а что в жизни видел?

Ал оглянулся на затихающего монстра. Правда, вчера Монах был исполосован с ног до головы, а здесь только царапины… Может, попробовать?

Ал начал действовать. Нагнулся, подхватил пацаненка на руки — тот оказался на удивление легким — и отнес в избушку. Там бережно опустил его на лежанку и, прильнув, как вампир, к шее, принялся отсасывать раны.

Он почувствовал вкус крови, и стало что-то происходить. В нем пробудился дикий азарт. Он даже рванул на Олежке мешавшую ему джинсовую рубашку…

Нет, не азарт!! Что-то более могучее и древнее… Он не отсасывал рану, он жадно глотал кровь! Пил и наслаждался! Загривок встал дыбом, он стонал и жрал алую жидкость. Внезапно кровь Олега ему показалась невкусной, а хотелось еще и еще!

Он с рычанием выбежал из домика и подскочил к Коле. Тот затих, но его продолжала бить мелкая дрожь. Жив, скотина! Ал набросился на животное и погрузил лицо в приятную шерсть. Он сразу нашел пулевые отверстия, ткнулся к ним и продолжил алкать.

В голове стоял красный туман, в горле — сладость, а в душе — упоение. Да и была ли душа?! Тело, казалось, само покрывалось густым жестким волосом, кости с хрустом меняли структуру, мысли превращались в обостренные чувства. Он жрал, но до него доносилось журчание далекого внизу ручейка, обоняние различало, именно различало, а не смешивало, запахи, и даже сквозь куртку он чуял, как на солнце набежало облачко…

Коля сдох. Его мертвая кровь противно вязла во рту. Но Ал был уже сыт. Он отвалился от своей жертвы, довольно хрюкнул и задремал.

Его дыхание было ровным, словно совершал променад, а на самом деле он несся над землей, почти не касаясь ее. Но, что обидно, преследовали его свои же, братья-волки. Впрочем, какие братья?! Да, в нем было волчье, но он — не они!

Кровавый туман в глазах рассеивался, пурпурная трава приобретала веселый зеленый цвет, сквозь ветер в ушах пробивались обычные звуки — жизнь шла своим чередом. Что ей до чужой погибели?

Он увидел высокий, в сажень, валун, толчком взлетел на него, отряхнулся, сбрасывая скорость, и гордо замер. Наиболее злобные твари пронеслись по инерции вперед, но он взвыл, и те, обдирая задницы, остановились. Другие подбегали уже не спеша, с уважением поднимая морды. Злобные скалились…

Он оглядел стаю. И это волки? Может быть… Их право — называться волками. Злобные твари еще рычали. Но он выгнул спину и чуть приподнял верхнюю губу, показав свои клыки. Злобные враз притихли. Ну, и чего вы за мной гнались? Ал-то просто погулять вышел… Он демонстративно зевнул, улегся на вершине валуна и задремал…

Облачко поплыло дальше и открыло солнце. Ал зажмурился от яркого света и проснулся. Проснулся, не открывая глаз. Рука ощутила шерсть дохлого чудища… А может, уже не рука, а лапа? Ал про себя матюгнулся. Эх… Во рту стоял мерзкий привкус, будто после похмелья, каковым отроду не страдал. Он осторожно разомкнул веки, медленно поднял свою руку и облегченно вздохнул. Нормальная человеческая рука! Только вся в крови. Зрелище — само по себе не очень, а все одно — слава тебе, Господи!

А рожа? Физиономия небось размалевана, как у индейца… Он нехотя поднялся. Его пошатывало. Неровно ступая, Ал подошел к обрыву и стал подтягивать ведро, которое накануне так остроумно использовал вместо лифта.

Накануне? То есть вчера?! А кажется, сто лет прошло. Вытаскивая ведро, он оглянулся на мертвого Колю, и его чуть не стошнило. Бр-р-р… Надо бы закопать беднягу. От Коли взгляд последовал на избу, на распахнутую дверь. Ал досадливо поморщился. Тоже мне, благодетель… Хотел парнишку выручить, да, видать, по запальчивости загрыз. Что ж, зароем и его…

Ал щелкнул карабином, которым ведро крепилось на тросик, и первым делом прильнул к краю. От студеной воды заломило зубы, но тошнота и мерзкие ощущения сразу же прошли. Он поставил ведро, скинул куртку, за ней футболку и начал умываться. Не жалея себя, ухая и стеная, он обливался ледяной водой, яростно тер тело, словно пытался содрать кожу.

Постепенно Ал почувствовал, что более-менее обрел сознание и уже может кое-что соображать.

Он повесил ведро на место и снова наполнил его водой — еще пригодится. Обтираясь футболкой, пошел к домику. Внутрь заходить не стал — успеется. Он окончательно не отошел от всех кошмаров, чтоб получать новую порцию. Надо заняться делом. Ал швырнул майку у порога, а сам полез под стреху и достал лопату. Она хранилась там на случай зимы, если дверь занесет снегом и ее потребуется откопать.

Недалеко от того места, где лежал Коля, Ал снял верхний слой дерна и принялся рыть могилу. Он с силой вгонял лопату в землю, а сам размышлял. Что же с ним произошло?

Началось с того момента, когда он прильнул к Олежеку. На него снизошла благодать?! Да, жестокая, хищная, звериная, но — благодать же! Ведь он испытывал наслаждение, захлебывался восторгом, достиг высшего пика, когда всякое божье существо парит между небом и землей.

С ним творилось что-то неладное. У него обострился слух. Копал, а сам явственно различал, как шепчут березки и шелестят мохнатые ели. Даже трава стелилась с тишайшим шумом. А запахи? И что интересно, куда смотрел, то и пахло. Высунувшийся червячок издавал совсем иной аромат, нежели подгнивший корень. Даже стоя в земле по плечи, он знал, как быстро движутся по голубому небу белые облака…

Ал с удивлением осмотрелся. И правда, по плечи… Видать, копал с таким энтузиазмом, что не заметил, какую глубокую ямину вырыл. Пожалуй, хватит.

Он швырнул лопату в кучу земли, подтянулся на руках и выпрыгнул наружу. Тянуть долго не стал. Подошел к Коле, вцепился в его шерсть, без труда проволок пару метров, да и бросил в могилу. Мол-де, покойся с миром, браток Николай, Монах… животная тварь. Как жил, то и получил…

А вот к избушке спешить не стал. Отряхнул руки, посмотрел на них, учуял Колин звериный запах, решил помыть. Подошел к ведру, наклонил его, ополоснулся. Ал явно тянул время. Не иначе, проснулась совесть? Он даже ощутил внутри нечто, похожее на легкую зубную боль. Погладил мокрой рукой грудь и медленно направился к домику за футболкой, вытереться. Шел и жалел, что не курит. Было бы время на перекур…

Стоп, а твари?! Ал неожиданно вспомнил мохнатых чудовищ из леса, которые при виде его пустились наутек. Чего они испугались? Или тот же покойник Коля? Разве Монах при жизни, при человеческой жизни, с кем-нибудь считался? А тут оборотившись монстром, заискивающе скулил и ластился, как Ворошилов к Сталину…

Он неторопливо вытирал руки, как вдруг его новоявленный острый слух уловил тихий звук, похожий на вздох. Не выпуская футболку, Ал вошел в домик…

Ал стоял, как громом пораженный. Вначале он подумал, мерещится… Мало ли что — после яркого дневного света? Он зажмурился, потом открыл глаза, ничего подобного — они сразу привыкли к полумраку. А там, в полумраке избушки, на лежанке вместо мертвого паренька раскинулась девушка… Девушка! У мальчиков же не бывает грудей? А тут явно наличествовали…

Ал вспомнил, как разрывал мешающую джинсовую рубашку, но ничего подобного не ощущалось. Здесь же белела натуральная женская грудь! Не то, чтобы Голливуд — 90x60x90, — но все же…

Незнакомка спала или была без сознания. По крайней мере дышала, а значит, жизнь в ней присутствовала.

В полном недоумении Ал сделал пару шагов — избенка-то махонькая, кругом стены — и склонился над существом. Оно бесспорно походило на Олежека! Те же черты, только теперь несколько округленные, и волосы… Они отросли! От прежней Олежкиной коротюсенькой прически не осталось и следа! Не такие уж и длинные, но они вились по подушке, прикрывали лоб. Ал осторожно, кончиками пальцев отвел прядь в сторону. Олег, он и есть Олег! Никакого сомнения! Да только Олег ли? Может, и правда — Ольга?.. Имя, от которого Олежек свирепел, выхватывал пушку и мог прикончить.

Кстати, а где она, его пушка? Ага, вот, припрячем от греха подальше. Ал сунул пистолет к себе за пояс сзади и продолжил изыскания. Он чуть не присвистнул, но вовремя спохватился, когда перевел взгляд на шею. От страшных царапин не было ни следа. Лишь розовели небольшие полоски. Человек выздоравливал на глазах?

Ал немного отстранился. Данное тело было одето так же, как и Олежек. Ничего особенного. Джинсы, мягкие сапожки, куртка… А где куртка? Ясно, ночью, наверное, укрывался ею… Или укрывалась?.. Лежит, аккуратно сложенная, рядом на скамье. Только у Ала — футболка, а оно носило джинсовую рубашку, от которой остались одни ошметки.

Исследователь в упор смотрел на джинсы. Наконец, собравшись с духом, он предельно осторожно, буквально подушечками пальцев коснулся области ширинки…

Ал почему-то облегченно вздохнул. Никаких мужских выпуклостей он не обнаружил. Все было тихо, как в чайной долине. Вывод напрашивался сам по себе: перед ним была женщина. Молодая и симпатичная женщина.

Проще было бы, если бы она оставалась мертвым юношей. Ал выразил бы «глубокую» скорбь, закопал рядом с Колей — и пошел по своим делам. А тут живая баба, и не Аида. Впрочем, упокоенный Коля тоже не Радамес…

Ал сердоболием не отличался. Вырос он в коллективе, где главное — дисциплина и мужская солидарность. Мужская, потому что все — мужики. А тут — женщина! Ладно, пусть головная боль Ерему мучит, он постарается доставить ее в целости и сохранности.

Вишь, лежит обнаженная… Надо ее в порядок привести. Раны хоть и сошли, а все одно в крови, словно сама пиршествовала.

Ал принес воды, намочил носовой платок и протер обнаженную грудь. Приподнял за плечи — ух, и легонькая, зараза! — стараясь не смотреть на сиськи, аккуратно скинул клочья рубашки и накинул на нее свою футболку. Вновь уложил, снял сапожки. А ножка-то махонькая! Точно не мужская лапа.

Заметил, что в домике душно, вышел, раскрыл ставни, распахнул окошко. Оно подалось со скрипом, злобным стенанием — когда последний раз отворялось… Оля — Ал уже мысленно называл ее так даже не пошевелилась.

Дверь он оставил открытой — пусть продувает. Он еще раз вернулся в дом, взял со скамьи курточку, набросил на девушку. Направился было к свежевыкопанной могиле, как ощутил резкую пустоту в животе.

«Это ж сколько я не ел?! Лет восемь, наверное…»

Ал рассудил грамотно: Коле торопиться некуда, подождет, а он что-нибудь сообразит на предмет пищепрома, то есть промысла еды.

Быстро расчистил место для костерка, собрал сухой валежник, бросил несколько полешек, лежавших возле избушки и огонь, радостно взбрыкнув, запылал. Для человека, выросшего в лесу, развести костер — не проблема.

В домике, конечно, стояла печурка. Но летом там можно было заживо изжариться. Еще был подпол, где в вечной прохладе хранились крупы, тушенка и кое-какие соленья. Хоть домик давно никто не посещал, запасы здесь пополнялись постоянно.

«Надо будет мне на обратном пути заехать сюда и вернуть долг», — сказал себе Ал.

Жара спала, солнце уже не так жгло открытые плечи, когда могильщик засыпал яму и уложил на место дерн. Хоть Коля когда-то крестился и даже кличку потому носил церковную, креста твари Ал не поставил. Тут уж точно — Бога гневить… Да и кому надо знать, что здесь что-то закопано? Неровен час, испугаются, место проклянут, а тут так уютно. Вон и вода уж начала на прогоревших дровишках в закопченном котелке кипеть, а в нем — крупа гречневая. Деликатес! Можно туда и тушенку бросить. Ух, и обжираловка будет. Нет хлеба? Зато есть сухари! Ал уже пару штук в охотку сгрыз.

Чуть сдвинув в сторону варево, чтоб томилось, Ал поставил на угли чайник. Откушав, можно и чайку похлебать… А кстати, как там наша «графиня»?

Вошел тихо, стараясь не шуметь. Спит… Повернулся взять тарелку с полки, чуть стукнул и тут же почувствовал легкий укол в спину. Обернулся…

Она лежала и смотрела на него… широко открытыми глазами.

— Проснулась красавица! Здравствуй, Оленька!

— Заткнись, козел… — глаза сощурились в щелочки, а из щелочек, как сквозь прицел, брызнула ненависть.

Ее рука вяло шарила по лежанке. Да и голос звучал приглушенно. Шепот, а не голос…

Господи, она же не знает, что она девушка! Или не знает, что я знаю? Тьфу ты, совсем запутался!

— Тихо, Оленька. Тихо.

— Сука, пристрелю! Где моя пушка?

— Вот она.

Ал достал наган и протянул ей. Она невольно потянулась за ним, но кавалер мягко перехватил руку, сопротивляться там было нечему, и положил на ее собственную грудь.

Глаза вновь распахнулись, как занавес в театре, а ненависть утонула в море удивления.

— Что это?!

— Надо полагать, ваше тело, мадемуазель. Бюст.

— Ты чего, сволочь, мне туда напихал?

— С вашими сиськами, сеньорита, разбирайтесь сами. А я пока чайку заварю.

Ал чинно склонил голову, вышел и упал в траву, давясь от хохота. Он фыркал, прыскал, катался по земле, зажимал себе рот ладонью, хватался за живот, изнемогая от смеха. Наверное, это была веселая истерика, когда все пережитое за последние сутки покидало его с хрипом, сипением и конским ржаньем. Он вспоминал Ольгу, оставленную в избушке, и на него накатывали новые приступы смеха.

Наконец он затих, лежал без сил, слушал, как закипает вода в чайнике, и думал… У Ольги отросли волосы за полдня, пока она спала. В реальной жизни на это понадобилось бы недели три… И грудь увеличилась довольно быстро. Видимо, сон ускорил какие-то процессы. Правда, не без участия Ала.

А Монах? Монах тоже вчера не подавал никаких признаков, пока не обернулся в чудовище. Ал как раз здесь ни при чем, темп перевоплощения зависел, видать, от внутренней сути Монаха. С ним-то, в отличие от Оли, ничего не произошло, когда Ал напал на него.

Вдруг он услышал тихое:

— Алеша…

Алеша? Ну конечно же, он Алеша! Хотя Ал ему больше нравится…

Она по-прежнему лежала. Глаза смотрели с недоумением и тревогой. Никакой радости — один страх.

— Ты чего там ржал?

Движение плечами:

— Так, веселился…

— Сил нет подняться. Словно парализовало. Что со мной?

Странно, но Оля до сих пор не заметила изменения прически. То ли все это время не открывала глаз, то ли на самом деле возвращение в исконную ипостась отняло столько энергии, что и двинуться не могла. Ал подошел, снова взял ее за руку и положил к ней на голову.

— Что?

Она и впрямь устала, даже глаза не распахнула.

— Это не парик, — пояснил Ал. — Твои волосы.

— Такие длинные?

— Да. За несколько часов отросли.

По ее щекам побежали слезы. Ясное дело: Ал нахохотался, а ей бы выплакаться. Но она сказала другое:

— Беда.

— Беда?

— Виктор Всеволодович будет недоволен.

— Дядя? Он тут при чем?

При других Ал Ерему всегда называл Дядей, считалось — он его племянник. Олежек тоже носил статус племяша. Как потом выяснилось, Ольга на самом деле была его родной племянницей.

Однако на мой вопрос Ольга не ответила. Впала в забытье… Рука ее сползла и затихла на груди. Ал не стал тревожить девушку, пошел есть свое остывающее варево. Про тарелку забыл, метал прямо из котелка…

Когда Оля проснулась или снова пришла в себя, день клонился к вечеру.

Пока красавица спала, Ал спустился вниз и тихо, не заводя движок, втащил своего верного «конька» к домику. Да, он был не моден, далеко не молод, но более преданного друга не знал. Ал своими руками перебирал и холил каждую его деталь, а что снашивалось, сам вытачивал на станке и подгонял микрон в микрон. Олежек… Тогда еще Олежек, знатный стрелок, не собирал с завязанными глазами свои пистолеты, как Ал мог разобраться в своем рысаке. Потому ни за что не менял его ни на какие «Хонды» и «БМВ».

И на этот раз он Ала не подвел.

План с полетом на ведре у Ала родился неделю назад после серьезного разговора с Дядей. Ерема, как водится в страшных историях, вызвал его к себе поздним вечером и, чуть ли не при свечах, поведал жуткую семейную тайну. То есть «вытащил очередной скелет из шкафа» и глухо побряцал его костями. Но Ал не любитель святочных рассказов, ему больше по сердцу русская народная сказка «Колобок» с ее хитом: «Я от дедушки ушел»…

Ал Ерему знал давно. Знал, что при всех своих старческих откровениях он никому не верит и всякий раз готов на пакости. Вот и Ал, сев раненько утром на своего «жеребца», смотался на историческую родину и хорошенько припрятал его в дебрях подножья горы Алиментной. Обратно вернулся рейсовым автобусом. Повезло, они в тот день ходили.

Ерема же, демонстрируя свои теплые чувства, а главное, учитывая себестоимость семейной тайны, выделил ему из своего автопарка лучший «мерседес», лучшего водилу Валеру, Царствие ему Небесное, и, чтоб не было в дороге скучно, лучших охранников…

С утра Ал жаловался на живот. Посреди пути один раз даже выскакивал из машины. Второй раз — у горы Алиментной… Остальное вам уже известно.

Не пожадничал бы Виктор Всеволодович, выделил бы какой-нибудь жиденький «москвичок», да отпустил одного…

Тащил Ал в гору своего «скакуна», а сам тревожно прислушивался. Но нет, все было спокойно. Зверушек всяких, шмыгающих туда-сюда, он отлично различал, птичек, залетающих в свои гнезда, тоже, а вот кого покрупнее, — понимаете, — слава Богу, не чуял. Только у домика, когда ставил мотоцикл, что-то легкое под лопатку кольнуло. Но тут Ал обрадовался, сразу сообразил — Оленька проснулась!

Она была по-прежнему неподвижна, но дыхание переменилось, стало ровнее, спокойнее, как у выздоравливающего человека.

— Не притворяйся. Я знаю, ты не спишь.

— Откуда?

— Понятия не имею. Знаю, и все. Ты проснулась, а у меня словно ангел на плечо сел…

Оля чуть улыбнулась.

— Я тоже тебя слышал…

— Да? Интересно, что ты слышал?

Глаза — плюм! Хоть в домике было уже сумеречно, но блеснуло нечто зеленое.

— Ладно тебе, Ал… Ну, слышала! Слышала, как ты свой мотоцикл катил. По траве шуршал… Странно… — она замолчала.

— Продолжай. Что странного-то?

— Кажется, не только я, весь мир переменился. Много его стало. И звуков больше, и запахов… Не просто все разом, а по отдельности. Куда смотрю, то и пахнет. Вот эта телогрейка… В нее завернут котелок с гречневой кашей и тушенкой. Да?

— Угадала.

— Ой! Не заболела ли я?!

— Нет, ты не заболела, ты есть хочешь. У тебя, пожалуй, сутки маковой росинки не было.

— Сутки? Ничего себе! Да я всю жизнь ничего не ела!

Она попыталась приподняться, но была еще слаба. Ал помог ей занять сидячее положение, развернул старую телогрейку, где котелок с кашей еще сохранял тепло, и поставил его к ней на колени. В остальном Олечка справлялась сама. Это хорошо! Как бы он ее кормил с ложечки?

— Ты пока наворачивай, а я печурку затоплю. Ночи в августе холодные. Вчера небось давала дуба?

— Угу, — ответила она с полным ртом.

С улицы действительно потянуло прохладой. Несколько полешек загорелись быстро, немного покоптило, но сквознячок моментально вытянул дым. Ал зажег свечу, поставил ее на столик, и появился какой-то уют.

Ал посчитал, что вернуть надо пакет крупы, пару банок тушенки, килограмм сухарей, пачку чая и несколько свечей. Возвращаешь всегда больше, чем берешь. Вот только с дровами осечка. Здешние охотники лес не рубят, поленья привозят с собою. Это ж надо кроме ружей бензопилу с собой тащить, топоры… А так из дому прихватят с собой заранее заготовленные вязанки и — порядок. Ночуют здесь редко. Приезжают на машинах, оставляют их внизу, а сами дальше, в лес. Избушка эта — база, место встреч и хорошее укрытие на случай непогоды.

Этот домик и еще несколько по всему лесу Дед поставил. Кстати, и ведро на тросике он придумал. В те поры всякое партийное начальство любило сюда наезжать. Охотилось, водку пило… Больше водку пило. И не нужны им были никакие лесные терема с банями. Избушка их вполне устраивала.

И то правда — сплошь романтика и сказка.

Глухая ночь, в печке дрова потрескивают, там, за стеной, буран свирепствует, ветер, а тут, в полутьме, тепло, хмельно и душу щемит. Печурка не железная, не голландка какая-нибудь, а сложенная из кирпича. Хоть маленькая, а все равно настоящая, на ней и еду можно разогреть, и чай вскипятить. Что Ал и сделал…

Ставни уже были закрыты, лишь в двери щелочка оставлена, чтоб не было очень жарко. Все ж не зима…

Ал с Ольгой сидели, пили чай, грызли сухари, только хруст стоял. Отросшие волосы, чтобы не мешали, она перехватила тесемочкой и смахивала на молоденького кузнеца.

— Интересно, на кого я, черт возьми, похожа?!

— Негоже даме браниться.

— Я сама знаю, что мне гоже, — проворчала она и все крутила головой.

Оживала… То ли к радости его, то ли к беде — Ал еще не знал.

— Ты что-то ищешь? — Ал вдруг ее понял и засмеялся.

— Чего радуешься?

— Однако вы грубы, мадам. Выглядите довольно нежно, а грубы. К сожалению, в данных апартаментах зеркал нету. Здесь мужское пристанище. Может, за все время существования этого охотничьего домика ты — первая дама, осчастливившая его своим визитом.

— На хрен мне нужен этот визит.

— Фи! Тебе ругаться не идет. Если бы увидела себя, враз бы прекратила.

Ольга схватила свою куртку, начала шарить по карманам и наконец выудила оттуда зеркальце. Даже в неровном мерцании свечи стало видно, как она смутилась и покраснела.

Ба! Мы все-таки были женщиной?!

— Леша, отвернись, пожалуйста.

Ал отвернулся.

— Придвинь свечу.

Придвинул.

Дальше — только сопение и глубокие вздохи. Ал молчал…

Наконец она произнесла:

— Боже, как я постарела!

И правда, а сколько ей лет?! Когда была пацаном, Олежеком — ну, шестнадцать, от силы — семнадцать. Стрелок, драчун, всеобщий любимец — сын полка. А сейчас, когда Ал вернул ее в естественную ипостась, да еще с такой скоростью, тут и восемнадцати мало! Вполне созревшая и, несмотря на отросшие лохмы, грязную мужскую одежду и вселенскую слабость, очень симпатичная, очень молодая «скво».

— Да, — согласился Ал, — в твоем возрасте осень жизни не за горами.

— Хватит! Ты мне скажешь, что за вонючая шняга повылезла из леса! Куда девались Валера и Монах?! Что произошло со мной? И почему ты такой смелый?

— Успокойся. Постараюсь все объяснить, но вряд ли это тебя утешит.

— Не надо мне никакого утешения! Еще утром я была нормальным человеком, а теперь превратилась в кислую, беспомощную бабу…

Здесь, конечно, можно было бы с ней поспорить, но Ал ничего возражать не стал.

— Насчет косматой шняги ничего конкретно сказать не могу, но кое о чем догадываюсь. За Валеру не беспокойся. Его больше нет. Твари сожрали его. Сам не видел, не до этого было, но хруст и чавканье слышал.

Ну чисто — ночь под Рождество: полумрак, свеча и болотные глаза… Только елки не хватает.

— Какая ужасная смерть!

— Согласен. Монаху повезло больше.

— А с ним что?

— Он принял свою кончину от твоих прекрасных ручек.

— Что-о?!

— То лохматое страшилище, которое напало на тебя, и которое ты так удачно пристрелила, как раз было Монахом:

— Ты все веселишься?

— Нет…

И Ал рассказал ей о схватке непобедимого Монаха с чудовищем, как оно измахратило его когтями вдоль и поперек, как Ал затащил его в машину, как через час в зеркале заднего обзора появилась жуткая харя… Про посещение Анны Игнатьевны пока умолчал. Сказал только, что утром вспомнил о ней, подумал, что еще жива, Коля вел себя послушно, вот и решил навестить.

— Кстати, — вспомнил он, — а на тебя вчера тоже какая-то тварь наскакивала. Что с ней?

— Не знаю. Я выстрелила, его отшвырнуло в сторону, и я заскочила сюда. Там… ничего?..

— Нет. Видимо, ушла или где-то в чащобе сдохла. Они живучи, сволочи. Коля тоже после твоих двух пуль долго трепыхался.

Она вновь со страхом посмотрела на дверь.

— Он что, все лежит, да?

— Будет тебе… Я его закопал.

— Похоронил?

— Какие похороны, Оля?! Вырыл яму и забросал землей. Не откопается.

— И все же закрой дверь на засов. Темно уже.

Ал встал и сделал все, что она попросила. Избушка протопилась, стало тепло, уютно, казалось бы, пора и страхам улечься, но Олечку по-прежнему била мелкая дрожь. Можно бы, как в бразильской мелодраме, подойти, присесть рядышком, дабы девушка склонила голову на плечо своему храброму кавалеру, смахнула слезинку и так далее…

А пулю?! Ствол, по ее просьбе, Ал вернул, и Ольга еще помнила, как утром была «нормальным человеком».

— Надеюсь, тебя не от холода колотит? Мне так лично жарко, — здесь Ал маленько приврал. Нормальная стояла температура.

— Я боюсь…

Это было похоже на правду.

— Чего? Дверь на засове, мы при оружии… Кто сунется? Какой Матросов блуждает по ночному лесу?

— Он же меня оцарапал! Значит, я тоже?.. Как Монах?..

Ал не успел ответить. Ольга начала нервно шарить по карманам своей курточки и извлекла на свет божий мятую пачку сигарет и зажигалку. А вот это уже интересно! Олежек табачком баловался, под мужика косил, а как — Оля? Она достала из пачки сигарету и с удивлением воззрилась на нее.

— Что это?

— В смысле?

— Чем она пахнет? — теперь на ее лице царила растерянность.

— Сигарета? Нормальный запах. Прелое сено вперемешку с лошадиным навозом. Да ты кури, кури! Мне дым не мешает.

— Ал! Ты волну не гони! Это были очень дорогие американские сигареты! Чего вдруг они вонять стали?

— А может, не они? Они как пахли, так и пахнут. Ты переменилась…

— Да?! Значит, я превращаюсь в чудовище?! — забыв думать о дурном запахе, она сунула дрожащей рукой сигарету в губы, щелкнула зажигалкой и прикурила…

Боже, как она закашлялась! Хор туберкулезного диспансера на открытии «Славянского базара» в городе Витебске! От одной-единственной затяжки ее подбрасывало, словно на электрическом стуле. Слезы брызнули градом и перешли в самый настоящий плач. Девушка отшвырнула сигарету, попав точно в щель полуоткрытой дверцы, прямо в тлеющий огонь, и зашлась в рыданиях. Громких, с подвыванием, рыданиях…

Ал и сам перепугался. Ему таки пришлось подсесть к ней и обнять за плечи.

— Успокойся, Олечка, не плачь, девочка. С тобой уже все произошло. Ты уже превратилась…

— Как?! Разве я чудовище?

— Это теперь от твоего характера зависит…

— Ты смеешься надо мной, Ал? Смеешься, да?

Что ж, Ал вынужден был, опуская лишние подробности, поведать ей, как встал перед дилеммой: взамен погибшего Монаха приобрести другое чудище или попытаться спасти товарища, разорвать на нем рубаху, прильнуть к ранам и высосать неизвестную мерзость, наподобие того, как избавляются от змеиного яда.

Последний раз всхлипнув, Оля сказала:

— Леша, но ведь ты сам мог отравиться?

Что-то в горле у Ала запершило. Он убрал руку с ее плеча и хорошенько прокашлялся. Действительно, как-то об этом не подумал… А сам сказал:

— Видишь, не отравился же…

Она хитро посмотрела на него и протянула мятую пачку.

— Выкинь, пожалуйста. Я, кажется, бросила курить… И зажигалку тоже.

А вот зажигалку не надо. В лесу лишний огонек не помеха. На память заберу, — Ал положил зажигалку к себе в карман.

Ольга сползла с импровизированной подушки, которую изображала старая телогрейка — их в избушке было навалом, — зевнула и молвила:

— Устала… Спать хочу.

— Спи.

— А что делать завтра будем?

— Спи. Утро вечера мудренее.

Хотя Ал уже знал, что будет делать завтра.

Он улегся рядом с ней, благо лежанка была широкая, отвернулся спиной… Чай, тоже не железный.

Ночь прошла спокойно. Никакие посторонние шумы не тревожили их острый слух…

А вот с рассвета началось! Знаете, что это такое? Щебет и трели птиц, веселая дробь дятла, стрекот сорок и переливы дроздов? Бриллиантовая россыпь росы, изумрудная зелень травы и студеная синь неба… Это — «Рай!» Художник Ал Агеев, буквы и знаки, примитивный натурализм. А еще добавить сюда мирно посапывающую Еву с пистолетом у изголовья — э-э!.. И слов не надо! Здесь нужна скрипка. Даже если не умеете играть — сама запоет.

Ал стоял у обрыва, обливался ледяной водой, стонал, вскрикивал и радовался жизни, как щенок. Окружающий пейзаж украсила заспанная «пастушка», появившаяся в проеме двери. Ее женственная фигура в футболке и джинсах выгодно очерчивалась на темном фоне. Она смотрелась, как в старинной раме. Ура, сама встала! Видение плавно повело рукой в знак приветствия и, держась за стенку, медленно исчезло за домиком. Акварельный набросок «крестьянки» мило дополняла торчащая за поясом рукоятка ствола.

Закончив утренний туалет, Ал подумал, что русалка тоже не прочь помыться, и еще раз спустил ведерко к ручью. Отцепил, понес к домику, и тут из-за угла возникла Оля. Но в каком виде! В одной руке пистолет, другой она держалась за живот и — опять в слезах. Еще одна напасть — отравилась!

— Тебе плохо?!

— Нет… — Ольга доплелась и бухнулась на крыльцо. — Лешенька, у меня беда, я не могу джинсы застегнуть.

— Что значит не можешь застегнуть?

— Растолстела я, — она всхлипнула, — …брюки не сходятся.

Ал согнулся пополам…

— Тебе бы все смеяться… А меня Виктор Всеволодович убьет. Зачем я такая ему нужна!

Ал замахал на нее руками.

— Будем считать, что старик потерял не двух, а трех красноармейцев. Валеру, Монаха и конкретно Олежека. Но мне кажется, твои прекрасные формы никак не сказались на твоих бойцовских качествах. Как ты думаешь?

Ольга глянула на Ала, тыльной стороной ладони, в которой была зажата пушка, вытерла слезы и, резко вскинув руку, выстрелила. Пичуги на дальней ветке как не было.

— Метко… Я и не сомневался. А лучше зайца подстрелить. Был бы завтрак.

— Правда, Леша, есть хочется. Придумай что-нибудь. Из меня сейчас охотник никакой…

— Догадываюсь. И я уже кое-что придумал. Есть у меня один адресок. Нанесем визит местной Королеве джунглей. Там и позавтракаем. Как говорит Винни-Пух, «кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро».

— А это не опасно, Леша?

— Опасно. Но не для нас. Тем более, я надеюсь, она тебя подлечит. Пробовал я ее снадобья. Так что приводи себя в порядок, а я то же самое сделаю в хате.

— Тебе помочь?

— Э-э, нет. Это как раз противоестественно.

В мужском пристанище — законы мужские. Здесь не барствуют. Уборку делает любой, на кого выпал жребий. Будь ты хоть фабрикант, хоть губернатор, хоть царь вселенной — рангов не существует. Все — охотники независимо, что там у тебя — бельгийка, тулка или дедушкина берданка.

Пока Ал прибирался, подметал, расставлял и развешивал все по своим местам, еще раз напоминал себе, что нужно сюда вернуть, Ольга умылась, перевязала волосы тесемкой, как-то умудрилась застегнуть ремень, чтоб штаны не сваливались, а непокорную молнию на джинсах прикрыла футболкой, которая хиппово торчала из-под курточки. Вполне приличный вид, а все же имидж девушке придется сменить.

Выводя «рысака» из стойла, Ал сказал:

— Оля, приедем, и я тебя там оставлю. Не зря же меня Дядя сюда отправил, миссию надо выполнять. Да и «мерседес» нельзя оставлять…

— А где «мерседес»?

— Где, где — в Караганде! Садись сзади и держись покрепче.

Они сели на мотоцикл. Ольга так крепко обхватила Ала за живот, что тот по первости чуть не задохнулся. Ничего себе слабенькая!

Спускались вниз на холостом ходу. Лошадка рвалась к дороге, приходилось ее сдерживать, тормозя ногами. Но и дав газ, Ал особенно не разгонялся, берег Олю. Она сидела тихо, как мышка. А он, ощущая на своей спине ее прижатую теплую щеку, почему-то умилялся и чуть ли не до слез радовался, словно участник старинной телепередачи «От всей души».

У поворота к Анне Игнатьевне он вдруг услышал звук двигателя, который показался Алу знакомым. Моментально сбросив скорость, они съехали с дороги, в кусты и там замерли.

— Что-то случилось? — встревожилась Ольга.

Ал не обернулся. Он прекрасно знал, что у нее в руке.

— Тс-с!

Точно! Со стороны Анны показался милицейский «УАЗ». Милиции только не хватало! За рулем сидел тот же белобрысый лейтенант, возможный однокашник Ала. Глянув в их сторону, он вдруг притормозил и стал всматриваться в лес. Естественно, их он видеть не мог, но Ал прошептал:

— Оля, опусти глаза, он чует наши флюиды.

Они начали глазеть куда попало, только не в сторону лейтенанта. Через мгновение двигатель «УАЗа» взревел, мент успокоился, и машина умчалась прочь.

— Теперь ты понимаешь, Оля, — сказал Ал назидательно, — как нам надо быть осторожными? А то выделяемся, как самородки.

Она хихикнула и спросила:

— Можно ехать дальше?

— Попробуем… Деваться некуда.

Мотоцикл обрадованно фыркнул и вытащил их на дорогу.

Глава 6

У капитана Прокопьева был праздник. Круглая дата — 40 лет. Однако никаких торжеств не намечалось. В документах по которым жил капитан, день рождения приходился на январь. А все же настроение было царское! Знал, что поздним вечером наденет парадный черный костюм, накроет по-холостяцки стол и в одиночестве раздавит бутылочку коньяка… Не хватит? Запасы есть! По части выпивки у Прокопьева был полный порядок — гусар!

Но нынче даже день рождения не являлся главным поводом — ого-го! Кажется, мятущаяся душа капитана обретала покой. Стоп, стоп, все тосты — до вечера.

И все же поздравления были…

Он стоял перед зеркалом в камуфляжной форме с погонами капитана и любовался собой. Да кто ему даст сорок лет? Симпатичный зрелый мужчина! Не зря в редкие отлучки в областной центр он пользовался у дам успехом. На какую прелестницу падал его огневой взор, ту, как правило, и вел, то ли в гостиницу, то ли в ее собственное гнездышко, а то, да простит его Высшее Начальство, и на конспиративную квартиру… Гусар, как уже отмечалось ранее… А уж в отпуск отъезжал — на югах становилось жарче!

Любовался капитан собой в зеркало — оно в аккурат напротив рабочего места висело, чтоб ничего из своей внешности не упускать, — а сам, при оттянутом локте, телефонную трубку к уху прижимал.

— Спасибо! Глубокое спасибо, товарищ г… Василий Владимирович!

— Ох, Прокопьев! И когда ты конспирации научишься?

В устах генерала подобное замечание резиденту с многолетним стажем звучало, как шутка.

— Но я тебя, как ты понимаешь, не только с юбилеем поздравляю. Майор мне уже доложил. Операция прошла успешно?

— Так точно! Мальчик у нас, — отрапортовал Прокопьев и замолчал.

Они с майором втихую договорились о подстреленном мужике на крыльце никому не докладывать. С этим еще надо разобраться. Что за мужик, что он у Аннушки делал, да и подстрелили ли его? Может, просто хряснулся на пол с перепугу.

— Ну и как он?

— Спит. Мы ему добрую инъекцию вкололи. Когда еще очухается! Он и правда совсем как мальчик. Росту в нем — с гулькин нос.

— Хорошо, Прокопьев. Ты уверен, что это он?

— Без сомнения. Во-первых, «мохнатики» от него деру дали. А во-вторых, куда ему здесь идти, как не к Гаевой? Там для него дом родной, он в нем вырос. Вот и занесло… Да и сама Анна с крыльца звала: «Мальчик, ты где?» Я отлично слышал.

— Убедительно.

Им на радостях в голову не приходило, что сами когда-то придумали это кодовое имя — «Мальчик».

— Убедительно, — повторил генерал. — Очнется, ты его допроси. Побеседуй… Где живет, с кем, имя… Раз мы столько лет не могли его обнаружить, явно он — под другой фамилией. Дед его, Матвей Родионович, великим хитрецом был. Не только у нас на крючке висел.

Для Прокопьева это было открытием.

— Да?! — спросил он удивленно. — Я ж его знал! Как же так? Он когда умер, весь город его хоронил.

— Молодость грешна, Прокопьев. Это к старости мы все — апостолы.

Капитан ничего не сказал. Молчал и думал. Казалось бы, все про всех ему известно, ан нет! Сколько еще тайн…

— Ты не отвлекайся, капитан, работай. Да дырки в погонах побольше крути. Хочу написать представление на тебя. На мой взгляд, достоин…

Служивый аж захолонул. Так и стоял перед зеркалом с трубкой в руке, хотя начальство уже давно отключилось…

Прокопьев на этот раз вел беседу с генералом не из дома. Было у него тихое место — некий секретный рабочий кабинет. В лесах…

Леса там глухие, можно сказать, непроходимые, но заблудиться трудно.

Во-первых, всякий человек в лесу — гость. Здесь у него — ни дома, ни бани, ни горшка. Во-вторых, все равно бояться не надо. В-третьих, восхищаться природой — тоже! Если что глянулось, замри, полюбуйся и забудь. Память по надобности потом сама подскажет… Что есть сил, напряги все свои чувства: зрение, слух, нюх, осязание и прочее… Всматривайся вслушивайся, вдыхай, осязай окружающее всей кожей. И еще хочешь вернуться, не задумывайся, куда идешь, а запоминай, откуда пришел. Деревья в лесу — как люди в народе, вроде все на один ствол — а разные. Этот похож на соседку, такой же кривоногий, а этот на шурина — пузат… Тормоши фантазию. Обратно пойдешь, все вокруг родственники, близкие и знакомые — совсем родная дубрава. «Здрасьте, тетушка, здрасьте, бабушка, привет, Иван Николаевич!» Потому вы никак не заблудитесь в глухих, непроходимых дебрях. Кроме того, тут колючей проволоки навалом, не считая часовых…

Правда, за последнее время и проволока поржавела, и караульных поубавилось, но система охраны объектов действует, пароли и отзывы каждый день меняются, и местные партизаны разборки здесь не ведут. У них свои ристалища, на том берегу.

А здесь всегда тишина, как снаружи, так и внутри.

И метели робче, и дожди вкрадчивее, и деревья постройнее, словно привыкшие к команде «смирно!».

В чреве девственного леса и находился служебный кабинет Прокопьева. Точнее, один из кабинетов. В самом М… у него тоже было рабочее место, где он валял дурака под своей шпионской фамилией. Здесь, кстати, у него вообще не было имени, просто «товарищ капитан» — и все. Приезжал он сюда крайне редко, только в экстренных случаях, как сегодня, потому и камуфляж сидел на нем мешком — совсем отвык он от военной формы.

Прокопьев наконец положил трубку, перестал улыбаться и задумался. Мысли у него были четкие, созвучные дроби, которую он выбивал пальцами по столешнице. Отбарабанив, он протянул руку к другому телефону — внутренней связи.

— Степан Ильич, как там наш гость? Давно к нему заглядывал?

— Минут двадцать назад, — ответили на том конце провода. — Спит, как младенец. Даже похрапывает, мать его.

Совсем грубый человек был Степан Ильич. Но и подопечные его тоже не обучались музыкальной грамоте. Ходили по своим клеткам, рычали, поскуливали, сопели — ждали время кормежки.

— Ты, Ильич, когда им жрать даешь?

— Прям ща…

— Ага… Когда закончишь, позвони мне. Навестим паренька.

— Так он спит…

— Выполняй!

— Как скажете… То есть, слушаюсь.

Однако Степан Ильич ошибался, Леон уже давно не спал…

Представляете, человек отправился на поиски исчезнувшего кореша, по дороге завел интересное знакомство, попутчик пригласил его в дом, представил очаровательной супруге, а та ему — раз, и все о пропавшем без вести и выложила. Радости-то сколько! Вышел покурить… А что дальше — ничего не помнит, и что сейчас происходит — ничего не понимает.

Лежит, затаился, включил все свои чувства. Носом чует какие-то неприятные запахи, ухом — странные звериные звуки. Словно где-то в зоопарке или на цирковой конюшне. Но глаза говорят про другое: не зверинец это и не цирк. А главное, не милиция! Хоть помещение и похоже на служебный кабинет, но больно обжито — дух домашний. Вон, бутылка под столом — здесь даже выпивают. Горит настольная лампа, и в ее свете вполне можно разглядеть обычную обстановку: стол, даже не письменный, покрытый клеенкой, портрет неизвестного человека на стене, под ним холодильник… Холодильник! Леон почувствовал голод.

Он опустил ноги, сел, и голод тут же прошел — его стошнило. Закружилась голова. Леон пощупал затылок — шишка. Посмотрел на ладонь — крови не было. Аккуратно, видать, звезданули. Отогнул рукав рубашки, и по часам, а они у него были дорогие, золотые, с автоподзаводом и прочими наворотами, понял, что прошло часов двенадцать… Ни хрена себе! Тут же обратил внимание, что рукав расстегнут, а его пиджак висит на стуле. Засучил и увидел на сгибе локтя дырочку. Наркотик! Кому его персона так срочно понадобилась?!

Леон поднялся. На втором шаге его перестало мутить и покачивать…

Леон никогда ни в каких соревнованиях не участвовал. Его рекорды, возможности и физическая подготовка были известны узкому кругу лиц. Потому что «узкий круг» занимался ну в очень закрытом спортивном клубе. Но об этом даже его интеллигентная мама не догадывалась. Тихий пай-мальчик, с высоким умным лбом, об который он кирпичи пополам расшибал…

Леон направился к холодильнику. По пути толкнул дверь, но как вы понимаете, она была закрыта. В холодильнике же все было в порядке: колбаса, сыр, фрукты и даже початая бутылка водки — все для плотного завтрака. Чем Леон и занялся.

Нарезая ножом бутерброды он подумал:

«Забавная у меня темница. Хотя вряд ли мне этот нож понадобится…»

И только после первого глотка водки Леона внезапно осенило.

«Поймали не меня! — сказал он сам себе, жуя бутерброд с колбасой, сыром и долькой апельсина сверху, — куда и зачем я отправился, не знала ни одна душа на свете. С Павлом Иннокентьевичем я познакомился случайно. Милейший человек. Как он обаял на въезде в городок мента, что тот даже про меня забыл и не стал спрашивать документы. Дальше до дома нас никто не останавливал. Доехали благополучно… Шандарахнули меня по голове на улице. Но к этому времени я успел узнать, что здесь был Лешка, а сам дом Гаевых когда-то принадлежал Деду и фактически являлся родным Лешкиным домом. О «мерседесе» и Ереминых парнях Анна не упоминала. Кстати, с каким заданием старик отправил Ала сюда, Лешка мне не говорил. Да и я не расспрашивал. Но может, он от них смылся? Еще тот жулик, меня переплюнет. Смылся, переночевал у Анны и пошел по своим делам… Те сидят в гостинице и ждут у моря погоды, а Ал вовсю орудует самостоятельно. Он терпеть не может никакой опеки. Вот где-то его и вычислили. Выходит, поймали не меня, а Алексея Агеева».

Он посмотрел на свой пиджак, висящий на спинке стула, и полез по карманам. Сигареты на месте, а в остальных пусто.

«Так и должно быть! — обрадовался Леон. — Все документы в кейсе, а сам кейс во дворе дома, в закрытых «Жигулях». За кого ж мне себя выдавать? За Лешку? Нет! Лучше ни за кого! Раз меня умыкнули силой, да еще наркотик вкатили, пусть сами и разбираются. А Лешка пусть побегает на свободе».

Довольный собой, он закурил, направился к дивану, сел и стал пускать дым кольцами. Делал он это виртуозно, как самый настоящий мальчишка. Внезапно за стенкой раздалось глухое недовольное рычание. Видать, кому-то табачный дым не нравился.

— Кто там? — осторожно спросил Леон.

Ему никто не ответил. Узник встал, подошел к стене — тишина… Он нервно затянулся и снова за стенкой зарычали. Точнее, не за стенкой, а за перегородкой. Леон обнаружил это, когда прижимался ухом. Тонкая фанера разделяла его чертог с другим помещением.

— Кто там у нас такой недовольный?

Пленник двинулся к углу и попытался сдвинуть перегородку. Она чуть подалась в сторону и за ней Леон увидел стальную решетку. Но самое страшное — из-за решетки на него глядел зверь. Леон чуть не заорал от ужаса. Злобные глаза в упор и хищный оскал. Господи! Его соседом оказался громадный волк!

Несчастный мальчик мгновенно задвинул на место фанеру и отпрянул от стены.

— Ни фига себе! Куда это меня угораздило? Благо там стальная решетка! Что стоит зверю лапой проломить хлипкую перегородочку и сожрать меня со всеми потрохами, не сдирая костюма…

Но сигарету все-таки затушил. А сам налил себе чуть ли не полный стакан водки и грохнул его, не закусывая. Тут его и долбануло.

— Будь здоров, соседушко, — пробормотал он, падая на диван. — Теперь можешь меня кушать, я ничего не почувствую…

Очнулся Леон от звуков — голосов и собственного храпа. К голосам прислушался, но храпеть продолжил, в том же темпе и в той же тональности.

— Меня что волнует, Степан Ильич, в лесу они от него деру дали. Как ты говоришь, аж колотило их… А тут он, собственно, рядышком, а они чавкают твое пойло как ни в чем не бывало. Объяснение есть?

— Так точно, товарищ капитан!

— Ну?! Говори…

Леон распушил свои длиннющие ресницы и в узкую щелочку увидел сидящего за столом человека в камуфляже. Погон он не разглядел. Но тот, кто обращался к нему «товарищ капитан», был громадного роста, в простой телогрейке, штанах и сапогах. Стоял он к Леону спиной.

— Паренек-то невменяемый… Сначала — наркота, а таперича вон, чуть ли не бутылку водки укушал. При его невеликих маештабах другому — смерть, а ен ишшо храпить. Знаток, значить по этому делу, — последовал звонкий щелчок пальцем по горлу.

— И что?

— А то… Лохматые, могеть, на бухую личность не регулируют. Флюида не прет.

— Грамотно, — согласился военный капитан.

Военного Леон сразу просек. Благо не мент. Ему почему-то стало легко и весело, но храп не прекратил.

— Что будем делать, Ильич?

— Ждать. Протрезвеет, сразу увидим…

— Чего тогда пузырь на виду держишь?

— Ваша неправда, товарищ капитан… В холодильнике. Нам без этого дела никак нельзя, нервы… А тут кто знал, что он до него доберется…

У капитана запищал зуммер пейджера.

— Добро… Оставим пока все как есть. Меня, кажется, начальство вызванивает… Запри его. А я пошел к себе…

Они ушли. Леон послушал, как Степан Ильич гремит в замке ключами, повернулся на другой бок и вновь погрузился, в пьяный безмятежный сон.

А Прокопьев вновь стоял перед зеркалом, но ему на сей раз было не до личных красот. Во-первых, сомневался, рапортовать ли о своих подозрениях, во-вторых, генерал доклада не требовал, а наоборот, грузил новыми задачами.

— Ты слыхал, что у вас в М… появился серебристый «мерседес» с четырьмя пассажирами?

— Никак нет.

— А машинка-то приметная. Неужели не видел?

— Да нет же!

— Не ори… Узнай.

— Хорошо. У «соседей» поспрошаю…

— Учти, это очень важно, Прокопьев. Интересный человек интересуется. Сам Ермитин… Может, слыхал?

Прокопьев поднапрягся, сморщил лоб, что ему категорически в своем отражении не понравилось, разгладил и на чистом глазу ответил:

— Никак нет. Не припомню.

— Зря. Значит, газет из центра не читаешь. Я имею в виду областные…

— Почему же? — обиделся капитан. — Следим… На что указываете, обязательно обращаем внимание. Про этого Ермитина никто ничего не говорил.

— Упущение… А личность знатная. Кабы все сроки, что заслужил, ему припаять — до конца света сидеть.

— Бандит, что ли?

Генерал помолчал, как бы обдумывая, насколько бестактен вопрос капитана, вздохнул, мол-де, и времена иные, и помощнички не те, но произнес:

— Зовут его Виктор Всеволодович. Человек он пожилой и весьма почитаемый. Много что делает, для культуры, для города… Благотворитель. Но и от нас не отнекивается… От политики он вроде бы далек, но тем или иным партиям, которые мы ему рекомендуем, способствует. Сам по себе затворник, но бизнес его процветает. Знает, как дело поставить…

Прокопьев согласно кивнул:

— Были бы деньги… — но, услышав, что его абонент снова замолчал, поспешил исправиться. — Извините, перебил.

— Так вот, капитан…

При слове «капитан» Прокопьев кисло скривился. Он уже физически ощущал себя майором.

— Ты меня слушаешь?

— Да, Василий Владимирович!

— Третьего дня Ермитин послал в М… четырех орлов. Они отправились на «мерседесе». Это я уже тебе говорил… Знатный автомобиль, даже у нас в городе таких немного. Оцени, у старика автопарк не хилый, а он парням выделил чуть ли не лучшую тачку. Для чего? Это надо выяснить. Может, чтобы распространить свое влияние на М… Может, еще зачем… Главное, что и тачка, и его пацаны пропали. У тебя в М… и пропали. Виктор Всеволодович своими людьми не разбрасывается. Дисциплинка у него покруче, чем у нас. Вот и забил тревогу.

— А что за люди, Василий Владимирович?

— Водителя зовут Валерой, известный в прошлом гонщик, кандидат в мастера спорта. Николай Петрович Петров, по прозвищу Кулак. Но это давняя кличка. Он крестился, и его нарекли Монахом. Я бы никому не пожелал встретиться с этим святошей в темном переулке. Мальчик Олег, или Олежек… Мы о нем ничего не знаем, он появился у Ермитина недавно…

— Не понял, а мальчик тут при чем?

— Он юноша, лет шестнадцать, небось еще и паспорта не имеет, но известно одно — отличный стрелок. Наверное, за тем и нужен, как боец. А четвертый, племянник старика, некто Алексей Агеев. Кличка — Агей, но все обращаются к нему Ал.

— Алый? — не понял Прокопьев.

— Ал! На современный манер, укороченное от Алексея — Ал. Все они, по описанию, под нашего Мальчика не подходят. Разве что Олежек, но больно юн. Нашему-то уже двадцать три.

— Так точно.

— Вот заладил свое «так точно», — осерчал генерал. — Сказал же, разговаривай со мной по-человечески!

— Виноват, то есть, извиняйте…

— Но ты, Прокопьев, эту версию не отбрасывай. Нам неизвестно, где эти годы Мальчик скрывался. Может, каким-то боком он с Ермитиным связан.

— Проверим!

— Поторопись! Мальчика пока оставь, не тревожь… Кстати, как он там?

— До сих пор спит! — бодро отрапортовал тюремщик.

— Вот и хорошо! Никуда он от нас не денется. Срочно займись поисками «мерседеса». Почему я тебя тороплю? Не хотелось бы, чтоб Ермитин со всей своей командой нагрянул в М…

— А что страшного? М… хоть небольшой, а все же город. Даже свои партизаны имеются, не говоря об охране…

— Э-э, Прокопьев!.. Ерема — гидра многоголовая. Моргнуть не успеешь, от вашего так называемого города камня на камне не останется, и вы еще виноваты будете.

Но бравый капитан не испугался, слишком рад был, что процедуры с Мальчиком пока откладывались. А зря! Поверь он Василию Владимировичу, вел бы себя осмотрительнее. Генерал торопил своего подчиненного не напрасно — Ерема уже собирал дружину…

Всякий уважающий себя населенный пункт имеет карту, путеводитель или какого другого печатного поводыря, по которым заезжий гость смог бы не затеряться в гулких улочках и посетить разные достопримечательности. Кроме скульптур, памятников архитектуры и прочей шняги типа мест, где произрастала та или иная знаменитость — благо на таланты Россия обильна, а значит, кто-нибудь где-нибудь родился, не все ж в Москве, — оные реестры рекомендуют усталому путнику точки для преклонения главы, утоления голода и жажды. Для желающих поиздержаться помечены театры, вертепы и другие злачные адреса. В данных справочниках указаны не только улицы и проспекты, но и районы, и округа, на которые делится город. Здесь лишь нет местоположения военных и иных секретных объектов, поскольку составители считают, турист — явление мирное и шпионскими печалями никак не озадачен.

И нет еще одного географического обозначения. Тут картографы бессильны! Ибо всякое цивилизованное место под солнцем поделено не только на административные зоны, но и на сферы влияния.

В областном центре под эгидой мэрии было не только пять округов: «Ленинский», «Кировский», «Дзержинский», «Орджоникидзевский» и «Железнодорожный» — бывший «Ждановский», но и три «околотка»: Ереминский, Васильевский — по братьям Васильевым, Чкаловский.

Какие-нибудь красные границы, зеленые пунктиры или черные точки ни один великий топограф на план города нанести не мог. Да и был ли он, этот план? Может, в сейфе высокопоставленного блюстителя закона и лежало нечто похожее на карту. И там всякие объекты были разрисованы в разные цвета: в те же красный, черный и зеленый? Но подобный документ и хранить, пусть даже в несгораемом шкафу, было опасно. Представляете, ликероводочный завод, поилец и кормилец — с него питался как бюджет города, так и вся налоговая стая, — вдруг обведен черным кружочком? С чего вдруг?! Это же личная собственность братьев Васильевых, из которых старший — депутат Государственной думы. Бедолага, денно и нощно бдящий о заботах областного центра на самом державном уровне. А потом черный плавно переходит в красный, которым отмечены все рестораны, кафе, казино и все такое, что является вотчиной Еремы, не считая пару рынков. Остальные базары — зеленые, как владения «Чкаловцев»… Ну, и прочая мелочь типа угольных шахт, алюминиевого завода, нефтеперегонного комбината — все расцвечено, как клумба.

У хранителя подобного документа могут спросить, мол, чет это вы таите у себя сию ксиву? На кой? Чего вам не хватает? А могут и не спросить, похоронят с почестями — и все…

Так что нет никакой карты. Можно, конечно, описать, сколько трудов, энергии и крови потратил господин Ермитин, чтобы упорядочить жизнь областного центра, приструнить беспредел и поделить город на три «околотка», сотворив своеобразную «Антанту». Но он, как вы уже знаете, поспешает, не будем отвлекаться и мы.

Кабы все убитые, расстрелянные, замученные и просто почившие в бозе подельники, сокамерники, тузы и шестерки дожили до преклонных лет Виктора Всеволодовича, вряд ли бы они узнали в нем прежнего Ерему. Неожиданный диабет выжрал его дотла. А злобным он был всегда. По этому поводу весело говаривал: «Ангелы богами не становятся», «Первая пуля — вежливому командиру», и уточнял: «Сзади…»

Не то, чтоб он был высок, но коренаст и широкоплеч, силу в руках имел страшенную, гвозди гнул и колоды рвал. Диабет сказался на зрении, зубах, стали слабеть ноги. Глядя через увеличительные стекла очков, причмокивая вставными челюстями, медленно ступая, опираясь на антикварную трость слоновой кости, Ерема не походил на героя. Он скорее выглядел, как заслуженный учитель, выпестовавший уйму героев и космонавтов для любимой Родины.

Посиживая в закрытом банкетном зале самого дорогого кабака, который принадлежал ему, Виктор Всеволодович на беззлобные пикировки братьев Васильевых или Макара из «чкаловских», а не пора ли, Ерема, на заслуженный отдых, отвечал:

— Хо ща… Прям на Филиппины… Пару дней потерпите, пока орлята подрастут, — и, клацая зубами, лупил громадные зенки из-за очков на Ала с Леоном.

Тем оставалось мило ухмыляться. Понимали: в случае чего — передела не будет, у короны есть наследники. Друзья-бандиты знали их не только по художественным портретам «Молодежь строит БАМ». Васильев-старший — дурак дураком и алкаш, потому, в отличие от младшего братца, потянул лишь на депутата областного Законодательного собрания, — бреясь по утрам, небось вспоминает Ала. Кое-что у него на роже оставлено. А Макар должен благодарить Леона, ибо смена власти у «чкаловских» произошла не без его помощи. Впрочем, это дела давно минувших дней. Можете ханжески морщиться, но в городе дела шли неплохо: врачи и учителя получали зарплату вовремя, а симфонический оркестр несколько раз съездил на гастроли за границу… Хотя сами меценаты на концертах классической музыки замечены не были.

В целом он особо пылкой любви к Алу с Леоном не испытывал. Вопрос же о «наследии» повернулся другим боком, когда неожиданно появился настоящий племянник старика откуда-то из Сибири. Был он необычайно меток и звали его Олег. Олежек. Паренек особенно не светился, жил где-то в городе, но, когда возникала в нем необходимость, появлялся тут же. Только Ерема мог с ним связаться.

Этим самым сыночком своей затерянной в Сибири сестры Виктор Всеволодович уравнивал баланс в городе…

Но подоплека была в ином, а именно — в социальном происхождении. Если команда Еремы имела, согласно теории Ломброзо, устойчивый криминальный генофонд, то Ал с Леоном были представителями «белых воротничков». Уважение к ним состояло из трех компонентов: зависть, страх и недоверие. И все потому, что они — другие, с нестандартным мышлением. Черт знает, что еще могут учудить…

Благодаря высокому покровительству их не трогали. Но не сказать, чтобы дорогой Дядя выражал обожание. Его благосклонность тоже имела тайные причины.

Ал тогда еще находился в беспамятстве. Точнее, уже приходил в себя. Как-то в полубреду он услышал и запомнил разговор. Беседовали в комнате у его постели.

— Ерема, ты с меня за этого мальчонку получишь. Щедро…

— Ты уже говорил…

— Чего ж нос воротишь?

— Стар ты, Родионыч. А что с тобой вдруг случится?

— Леша знает.

— Он же без памяти.

— Придет время, вспомнит. Обещаю.

— Я тебе верю. Ты же колдун, сам видел, как ты со всякой живностью общаешься…

— Нехитрое дело… Душа да любовь — и вся недолга.

Ерема рассмеялся:

— Ишь какой стал любвеобильный. Помнится, пуще тебя разбойника не было.

— Тс-с!

— Он же спит?!

— Спит, а все слышит. Я своего внука чую…

Чем за Ала должен был Дед рассчитаться с Еремой? Что он должен был вспомнить? Ни тот ни другой Алу ничего не рассказывали. Незадолго до смерти Дед вдруг сказал… Он редко Ала навещал, сторожился на след навести. Уходил в лес и тропами выходил к дому Еремы, благо тот стоял на окраине. А сказал Дед следующее:

— Не торопись. Живи, Виктор Всеволодович в обиду не даст. Потянет в родные места — подумай… А подумаешь — поезжай. Что надо взять с собой, само подскажет…

Прямо сказка какая-то. Но все так и случилось, как говорил Дед. Вот и поехал Ал в М… К радости Еремы. Долго тот ждал этого дня. Заботу проявил, лучшую тачку выделил, сопровождение дал…

Одно тревожило Ала: выразит он Дедову благодарность, и кончится покровительство.

Леон знал, что Ал едет в М… Но какая его задача, Леону не сказал, лишь сомнениями поделился. Он кивнул и коротко заметил, мол, сам умный и разберешься, что к чему.

Между тем, пока Ерема бил в барабаны, в М… тоже сложа руки не сидели. На нейтральной территории было созвано срочное конспиративное совещание.

Нынче модно улаживать всякие конфликты путем политических переговоров. Где-то в горах бородатые, грязные и полуголодные мужики палят друг по другу, не зная ни сна ни отдыха. А с другой стороны, в тихом месте, аккуратные джентльмены, пахнущие сверхдорогими одеколонами, славненько беседуют за полированным столом, выдвигая разнообразные условия. Не договорившись, они вечером встречаются в фешенебельном ресторане и продолжают «вести базар», приближаясь к бытовым выражениям, при этом они не забывают прихлебывать водку «Ballantines Gold» со звенящими кубиками льда…

Сколько выдули водки депутат Казаков и Фоня Иванов на подобных тайных встречах — неизвестно. О чем ворковали, матеря друг дружку, — тоже. Ясно одно: мир их не брал, и ночной фронт слонялся, как одинокая гармонь, не давая людям спать.

Однако во время официальных переговоров на нейтральной территории спиртное не потреблялось и все выглядели прилично. Даже Афанасий Гаврилович собрал свои лохмы в косичку, обезоружился, накинул пиджачок и походил не на бандита, а на ученого мужа.

Сама нейтральная территория находилась в центре, в ДК. А на втором этаже, рядом с библиотекой, в музее города М… заседало вышеупомянутое собрание.

В самом Дворце культуры было шумно — тут проходил конкурс парикмахеров. Царило праздничное настроение, шептались дамы, сновали энергичные молодые люди. Неземные красавицы проплывали в вибрирующей тишине и влекли за собой восторженный ропот — в М… подобное мероприятие проходило впервые. Тем паче, что вечером на концерт обещали звезд эстрады.

Однако до музея шум радостного балагана почти не доносился. И музей, и библиотека, как места сугубо культурные, требующие сосредоточения, находились на отшибе, в дальнем крыле.

Все присутствующие были на дамбе вчера утром. Утром, когда солдатик самострел произвел… Кроме главарей партизанских — соединений депутата Казакова и анархиста Иванова — здесь были начальник Геннадий Михайлович, одноглазый полковник… Директор ГЭС Виктор Николаевич Асатуров, который сидел подальше от Фони Иванова, почти у самой двери, (видимо, на случай чего, чтоб самому первому выскочить). Серега Телятников, который Синеус-младший, — журналист, ему все про все знать обязательно надо, нелепый библиотекарь и краевед, Червяков Андрей Андреевич, важно восседал за столом, как хозяин нейтральной территории. Был еще майор особого отдела. Тихий такой майор, молчаливый. Его имени никто толком запомнить не мог. В М… он появился недавно, взамен своего предшественника, благополучно ушедшего на повышение. А также был еще один майор, но в форме другого цвета, Тарас Данилович Рябоконь — начальник городского отдела милиции. Кстати, он тайно сочувствовал «казакам», поскольку носил запорожскую фамилию.

Отсутствовали мэр, Эмма Матвеевна Шелест, которая носилась по городу и по тому же ДК в связи с конкурсом, и лейтенант Донской, носившийся неизвестно где. Хотя они и обещали быть.

Речь держал полковник:

— Товарищи! Время шуток кончилось! — взгляд предводителя «варягов», Иванов хмурится. — Дело серьезное. К нам едут бандиты. Я правильно говорю, товарищ майор? — Взгляд на молчаливого майора, тот спокойно кивает. — Сведения поступили от самого генерала. А я лично знаком с Василием Владимировичем и смею вас заверить, он шутить не любит. Вывод напрашивается сам: пора наши игры в партизанскую войну прекращать и внимательно подумать, что нам грозит и какие следует принять меры…

— Чем мы обязаны столь высокому визиту? — спросил от дверей Виктор Николаевич Асатуров.

Полковник запнулся и удивленно воззрился на начальника ГЭС. Он не любил, когда его перебивали.

— Что?!

— Мы мирные люди, — никак не реагируя, заметил Виктор Николаевич. — Чего они хотят, эти высокие гости?

— Вам бы все шутки шутить, господин Асатуров, — пробормотал Фоня, но он и сам не понимал сути повестки дня столь срочного собрания.

Главный энергетик М… даже бровью не повел в сторону соперника, он ждал объяснений и смотрел на полковника. Точнее, на портрет за его спиной.

На нем был изображен солидный господин с иконостасом всяческих наград на синем пиджаке. Вокруг висели различные фотографии того же господина с первыми людьми государства: с генеральными и первыми секретарями партии, плавно переткавшими в президенты, председателями правительства, премьер-министрами, академиками и прочими народными артистами и писателями.

Сей мэтр являлся выдающимся ученым, а также отцом-основателем города М…, который затерянную в глухих лесах деревушку превратил в приличный населенный пункт, и еще он был папашей Ала — предателем. Судя по радостным выражениям окружающих его лиц, государственные мужи его измену приветствовали. Понятно, это же не их жилищ коснулось. Мало ли в державе дальних, уютных уголков, которые можно перелопатить, прорыть насквозь туннелями, загадить колючей проволокой, а внутри развести всякую мразь.

В углу, в стеклянном саркофаге, висел костюм Хозяина, который, при всех блестящих регалиях, напоминал безголовое огородное пугало. Из того угла веяло жутью, и собравшиеся старались туда не смотреть; уж лучше огненный взор Геннадия Михайловича. Среди других стендов с раритетными документами, типа вырезок из газет «Правды», «Известий» и статей местной звезды, присутствующего Синеуса-младшего, выделялся ящичек с зубом мамонта — гордостью основателя музея. Говаривали, что оный клык Андрей Андреевич стырил в каком-то другом музее, куда ездил за опытом.

— И все-таки я бы хотел услышать разъяснения, — повторил Виктор Николаевич.

Геннадий Михайлович прокашлялся:

— Дело в том, что пару дней назад в наших краях объявился серебристый «мерседес». Объявился и пропал.

От этих слов Серега Телятников обмер. Да так, что у него скрутило живот. Боясь издать неприличный звук, он окаменел и начал медленно зеленеть. Уж он-то знал, где и почему находится исчезнувшая машина.

— Однако дело не в самом автомобиле. Пассажирами были бандиты. Их пропажа и беспокоит разбойничков.

У Сереги отлегло, живот враз отпустило. «Уф-ф!» Никаких разбойников он не видел. Был у Анны гость, но один…

— А сколько их? — осторожно спросил он.

— Четверо. Четыре человека в одной машине — это не иголка. Даже в наших дремучих лесах они не могли вот так просто сгинуть.

— Донской видел этот «мерседес». И людей в нем видел. Еще мотоциклиста… — доложил Тарас Данилович. — Я знаю…

— Что?! Что вы знаете, товарищ майор? — быстро спросил полковник.

— Вот это и знаю… — растерянно сказал начальник городской милиции. — Алексей мне что-то говорил, но я не обратил внимания. Мало ли кто к нам теперь заезжает. Не то, что раньше. Охраны-то никакой.

— Это вы бросьте, Тарас Данилович, — нахмурился полковник. — С охраной у нас все в порядке. Но с другой стороны… Да…

Он глубоко вздохнул. За ним вздохнули другие. Как не согласиться с милиционером? Одно дело — жить в хорошо запертом доме, и совсем иначе — быть открытым всем ветрам. Это, может, где-нибудь в Китае народ без замков живет, потому что руки отрубают, а у нас, на севере, без доброго бруса на дверях не прожить. Ни дикой твари, ни лихому человеку хода нету…

— А сам Донской где?

— С утра в разъездах. Он молодой, настырный. Чего-нибудь да разузнает…

— Хотелось бы, — вздохнул депутат Казаков.

— А вот тут, увольте, — встрепенулся Рябоконь. — Не будем нарушать субординацию. Вначале оперативная информация поступит ко мне, а там уж я решу, о чем докладывать.

Фоня в своем углу хихикнул. Он сидел под картиной, изображающей древних варягов. В свое время картину эту заказали в областном центре, и она по композиции очень напоминала полотно Василия Ивановича Сурикова «Покорение Ермаком Сибири». Та же композиция угадывалась в картине, под которой сидел депутат Казаков, но на ней превалировали казаки.

— И все же, Тарас Данилович, — продолжил полковник, — я настоятельно рекомендую вам вспомнить, пока нет Донского, и про людей в «мерседесе», и про этого неожиданного мотоциклиста. Что за мотоциклист? Может быть, как раз в нем и кроется главная причина.

— Да мало ли какой мотоциклист?! — возразил майор милиции. — Сколько их вон гоняет, самоубийц. Считаю, машиной этой заняться надо, «мерседесом».

У Сереги вновь что-то екнуло.

— По плотине никакой «мерс» не проезжал, — заявил Виктор Николаевич.

— Вспомнил! — радостно воскликнул Рябоконь. — Леха… Вернее, лейтенант, докладывал, что они за тем мотоциклистом по главной нашей улице рванули. А та ж, знаете, напрямки в леса уходит, там этих дорог… И все за шлагбаумами…

Отлично! — хлопнул в ладоши Геннадий Михайлович. — Там и будем искать. Уж кому-кому, а нам те пути ведомы. Да, майор?

Молчаливый особист в знак согласия прикрыл веки. Депутат Казаков и Афанасий Гаврилович подозрительно переглянулись и чуть пожали плечами. Мол, что там известно недавно прибывшему майору, его личное дело, но они точно знали — «мерседесы» за последнее время в их лесах не водились.

Телятников находился в ступоре: то ли в нирване, то ли в раздумьях. Его, как гранату, распирало от известной ему информации, но природная осторожность заставила придержать язык.

Тут отворились двери, и в горницу впорхнула Эмма Матвеевна… Не знаю, можно ли применять этот глагол к женщине, у которой все параметры от возраста до размера зашкаливают за пятьдесят? Однако она действительно впорхнула. Все мужчины при виде мэра ахнули и привстали, а Геннадий Михайлович вытянулся по стойке «смирно».

Как вы думаете, если у хозяйки города в гостях лучшие мастера и дизайнеры дамских дел, неужели она этим не воспользуется?

— Как дела, мальчики? — спросила она, пыша изумительной прической с фиолетовой проседью. Перламутровые блески ловили электрический свет, и зайчики кружили вокруг ее головы, как мурашки около ночного фонаря. Цокая высокими каблуками, Эмма Матвеевна встала посередине музея на всеобщее обозрение. Даже папаша Ала на портрете скосил в ее сторону глаза. — Что у нас с «линией Маннергейма»? Тактика, стратегия? Надумали?

— Ну и вид у вас! — по-гусарски всхохотнул Геннадий Михайлович. — Хоть сейчас в генералы.

— А я и есть генерал, господин полковник, — весело рассмеялась мэр и колыхнула грудью. — На вверенном мне участке. Так что докладывайте. Время не ждет, скоро должны подъехать артисты.

— Есть идея, Эмма Матвеевна, «мерседес» пошукать в лесах за шлагбаумами, — поспешил встрять Тарас Данилович.

Она развернулась на каблуках к майору.

— И кто же будет шукать?

— Так мы… Разбежимся сейчас по автомобилям, и — вперед!

— Ага… Вы — вперед, а нас на кого оставите?

— Hе дело говоришь, майор, — поддержал мэра Виктор Николаевич. — Нельзя город оставлять без присмотра, — он кивнул на предводителя «варягов».

— Перестаньте, мальчики. Будьте взрослее. При таких делах не до разборок.

— Нехай «партизаны» и шукают, — мгновенно переориентировался Рябоконь. — А мы тут останемся. У нас и оружие табельное имеется.

— Кто ж вам разрешит применять оружие? — совершенно серьезно спросила мэр.

В музее повисла тишина. Мужчины рассматривали обалденный костюм Эммы Матвеевны, сидевший на ней как влитой, и каждый думал о своем.

— Интересно, — усмехнулась она, — чем сейчас заняты ваши мозги?

Высокое собрание враз встрепенулось, загалдело, по-деловому, озабоченно, вдумчиво, все стали что-то предлагать, но в общем шуме было ничего не разобрать. Даже телефонный звонок услышали не сразу. Серега Телятников стоял рядом и взял трубку радиотелефона фирмы Panasonic.

— Вас, — сказал он и протянул ее капитану. Капитан Прокопьев вышел за дверь.

— Что там, Степан Ильич?

— Это Мальчик, Мальчик! — радостно сообщил смотритель. — Проснулся тверезый, и «лохматые» забеспокоились.

— Кто бы сомневался?.. Но сейчас не до него. Напои!

— Что?!

— Снова напои. Можешь и ты с ним… Но в меру!

— Само собой! С хорошим человеком и хмель не берет, — Степан Ильич отключился.

— Тебя-то не берет… Тебя просто вырубает.

Но сердиться у него не получалось. Он был счастлив. Все шло — лучше не придумаешь.

Глава 7

— Ну и грибничок! Прошлый раз подкатил на «мерседесе», нонче — на мотоцикле. Где ты их собираешь? — тон у Анны Игнатьевны был игрив, но всем своим видом она показывала, что меньше всего собирается шутить. — А про тот подберезовик вообще молчу…

Она кивнула в сторону ванны, где плескалась Ольга.

Ее собеседник в накладе не остался.

— Ты тоже хороша. На ночь оставил одинокую женщину, воротился — а она уже замужем.

— Ша, паренек! Ты мне руки не предлагал, да и я, помнится, никаких обетов не давала. Попросил приют? Ты его получил. Хотя…

Анна вдруг замолчала и уткнулась в свое шитье. Они сидели на кухне, и она ушивала свои спортивные штаны, а ее гость уплетал аппетитные пирожки с чаем.

— Чего замолчала?

— Все-таки интересно, в каком ручье ты отловил эту русалку? Она ведь не местная, откуда-то приплыла.

— Вчера утром эта русалка была юношей.

— Да? — не поверила Анна. — И где ж она потеряла свои мужские причиндалы?

Гость, приятный молодой человек, попытался было рассмеяться, но, оглянувшись на комнаты, где спал Павел Иннокентьевич, притих и лишь чуть слышно фыркнул.

— Ничего она не теряла, — проворчал он. — Выдавала себя за пацана. Таковым все ее и воспринимали… А оказалась девушкой.

— Кто это все?

— Ишь ты какая! В точку вопросы задаешь, как следователь. Но я не на допросе — раз, и два — с чего я должен откровенничать? Слушай, Аня, я вообще заехал в М… на пару часов, а околачиваюсь здесь третьи сутки. Все, хватит приключений! Я заехал к тебе, чтобы Ольгу привести в порядок… Знаешь ли, в округе больше знакомых нет… Выйдет она чистенькая, поест твоих чудесных пирожков и — айда! Я сделаю свое минутное дело, зачем приехал, потом поминай как звали.

— Торопишься, — не спросила, а как бы с упреком сказала Анна.

— Есть маленько…

— Не получится!

Они появились во дворе ее дома минут сорок назад. Казалось, Анна Игнатьевна не удивилась их внезапному прибытию. Только приложила палец к губам. Мол, прошу потише, в светлице отдыхает ее муж, Павел Иннокентьевич. Тоже нагрянул вчера, да, видать, переутомился в дороге — вон его «Жигули», с ночи занемог, спит. Пока она все это шептала, сама не спускала с Ольги глаз и сразу же предложила ей принять ванну.

У той челюсть отвисла:

— Что за ванна?!

— Типа корыта, — усмехнулся ее приятель. — Сядешь задницей, смотри воду не расплещи.

— Ну и грубиян ты, Ал, — осадила парня хозяйка. — Нормальная ванна, цивилизованная. Сейчас «титан» включу.

— Здесь не только ванная цивилизованная, — подмигнул он Анне. — Тут и в кустики бежать не надо…

— А тебе, может, баньку истопить?

— Ох, Анна Игнатьевна, ужас как хочется, попариться, но некогда!

И теперь по поводу этого «некогда» она изрекла: «Не получится!»

— Что значит «не получится»?!

— Не хочешь быть со мной откровенным, Ал?

— Зачем, Аня? За хлеб да соль спасибо. Дельфина выйдет моя и — низкий тебе поклон.

— Ладно, зайдем с другого бока. Пооткровенничаю я.

Гость ласково улыбнулся и изрек:

— Зачем? Тяжело чужие откровения в душе таскать…

— Вот и я об этом же, — также с милой улыбкой произнесла Анна. — Кто тебя отсюда гонит? Разве плохо облокачиваться об этот стол, сидеть на этих, чуть скрипящих стульях? — ее тон стал назидательным. — Или, например, валяться на старом «сталинском» диване, на котором небось скакал в детстве и боролся с кожаными валиками… Угадала?

Ехидная улыбка сошла с лица парня. Молодой человек наморщил лоб, пытаясь разобраться в словах Анны Игнатьевны.

— Какие кожаные валики? — тупо спросил он.

— Не ломай комедию, Алеша! Я спрашиваю, чем тебе не гож родной дом?! Накипело? Выплачься! Впрочем, ты внук Деда, прямая линия Матвея Родионовича, — наверняка слезы лить не умеешь.

— Откуда, Аня?

Кажется, полная растерянность гостя была несколько переигранной. Удивление — удивлением, а в башке Ала тем не менее бешено роились мысли. Действительно, откуда у Анны такие сведения?! Может, от внезапно нагрянувшего мужа?..

Однако Анну Игнатьевну так легко на понт не взять. Она сразу просекла бездарные актерские дарования молодого человека и спокойно объявила:

— Ты, Ал, зенки не таращи и мозгами не скрипи. Все равно не догадаешься.

— Проще простого. Ты со своим мужиком — Павлом Иннокентьевичем, да? — поворковала, вот вы меня и вычислили. Он ведь здесь издавна?

— Да. Приехал девять лет назад.

— А ты?

— Я через год. Доучивалась. Я же его студенткой была. Только поженились перед последним курсом, его сюда забрали. Приехала через год, как раз после тех страшных событий…

Она тактично замолчала и посмотрела на собеседника так, словно он понимал, о чем речь. А тот вдруг побледнел, отвел глаза и стал дрожащей рукой запихивать пирожок в рот.

— Что с тобой?

— К-каких событий?

— Алеша, перестань притворяться. Раз ты внук Матвея Родионовича, следовательно, ты сын…

— Стоп! А вот этого не надо! Про папаню моего — ни слова…

— Внук! — воскликнула Анна. — Дед тоже не любил о нем говорить и каждый раз избегал этой темы. По крайней мере в этом доме существовало некое табу.

Гость согласно кивнул, мол, и мы не будем нарушать никаких давних запретов.

— Да какой ты гость, Ал?! — неожиданно рыкнула Анна. — Это твой родной дом! Скорее, я здесь на правах квартирантки. Вон и муж мой приехал. Как только поправится, наверное, будем собираться…

Ал поднял руку и уже оттопырил палец, чтобы покачать им из стороны в сторону, дескать, не болтай глупости, Аня, как в ее выражении, «как только поправится» — он услышал тревожные нотки. «Э-э, — подумал он, — тут не простуда».

— Что с ним?

Анна спохватилась, словно сболтнула лишнее, не ответила, склонилась над штанами, и иголка замелькала в воздухе.

— Я спросил, что с ним?

Она, не поднимая головы, тихо проговорила:

— Его подстрелили…

— Кто?

Наконец Анна оторвалась от своего рукоделья, посмотрела в сторону ванной, откуда по-прежнему раздавались плеск и мурлыканье, и покачала головой.

— Бедная, бедная Олечка.

— Почему бедная?

— С тобой связалась. По-моему, Ал, ты очень талантливо притягиваешь всякую беду.

Он даже не стал спорить.

— Ясно. А она тут при чем?

— Она ни при чем. У нее все впереди. А я уже хлебаю… Не перебивай! Дело в том, что Павел Иннокентьевич приехал не один. В областном центре, на автовокзале, он познакомился с милым молодым человеком, который рвался в М… Вот и привез его сюда. Это был Леон…

— Леон?! — отчаяние перехватило горло.

Его затрясло, будто под ним был не обыкновенный стул, а электрический.

Ал попытался вскочить, беспомощно хватаясь за край столешницы, но только потянул на себя скатерть.

— Где он?! Где? Почему его здесь нет?!

— Тихо, Леша! Тихо, — строго прошептала Анна. — Пашу разбудишь.

Ал неожиданно послушался, опустился на место, но по-прежнему напряженно смотрел на нее.

— Паша ведь не предупредил меня. Явился, как снег на голову. Вчера вечером… Вместе с Леоном…

И быстренько, все так же не повышая голоса, Анна поведала Алу о прибытии своего благоверного и обо всем, что за этим последовало, вплоть до исчезновения его друга и ранения Павла Иннокентьевича.

— …Я думала, убили, перепугалась насмерть. А его только зацепило. Он скорее упал от неожиданности. Перевязала, напоила своими травами, спит… Надеюсь, проснется, как огурчик будет.

— А те? Те, что стреляли, куда делись?

— Видишь, я в ответ не успела пальнуть, к Паше кинулась, а когда подняла голову, они пропали. Вместе с Леоном.

За время рассказа Ал успокоился, задумался. На философский манер почесав репу.

— Не понимаю. Если это были ваши партизаны, какого лешего им понадобился Леон?

— Леон? Сдается мне, Леша, не он, а ты кому-то понадобился.

— Ха! А я тут при чем?! Да меня ни одна живая душа…

— А «мерседес»? — перебила Анна.

— Что «мерседес»?

— Тот, кто угнал твою машину, явно за тобой наблюдал.

— Ну и что? Опять же ему понадобился автомобиль, а не моя персона.

Анна внимательно посмотрела на парня и медленно, словно вдалбливая суть в его тупой черепок, произнесла:

— Позавчера автомобиль, а прошлой ночью — ты.

От этих слов стало натурально жутко. Действительно, во имя чего все это — слежка, похищение, да ещё со стрельбой? Может, и впрямь кто-то устроил настоящую охоту?

Анна улыбнулась:

— Никак мы растерялись, молодой человек? Вот что я скажу. Не ломай зря голову. После нашего расставания я тоже кой о чем подумала. Я не считаю себя дурой и даже догадалась, что этот дом для тебя не чужой. А потому настала очередь твоим откровениям. Не бойся, выкладывай! А когда обмозгуем, глядишь, все встанет на свои места, — Анна вдруг погрозила пальцем: — Ты что, собираешься смываться или пойдешь выручать друга?

— Ты знаешь, где он может быть?

— Есть кое-какие соображения…

И Алу пришлось раскрываться как на духу. И про банду, и про Монаха, и про чудовищ, и отдельно — об Ольге. Короче, что зря перечислять? Вы сами только что про все прочли и хорошо помните. Об одном было не сказано: зачем понадобился «мерседес», о содержимом его багажника и, конечно, о цели предпринятого путешествия.

За время торопливого и несколько сумбурного повествования появилась счастливая и раскрасневшаяся Ольга. Сейчас она выглядела настоящей женщиной. Юной и красивой… Внутри нашего героя даже что-то екнуло. Он всмотрелся в нее. Нет ничто не напоминало прежнего паренька Олежека. Как же она так сумела преобразиться?! Ответив «спасибо» на вежливое — «с легким паром», девушка, как молодая волчица, набросилась на пирожки.

— Продолжай, Алексей, — вернула его на землю Анна.

Он часто заморгал, словно избавляясь от наваждения, перевел взгляд с Ольги на Анну.

— Что?

Анна чуть заметно покачала головой, подмигнула и повторила:

— Продолжай.

— Так я, собственно, все рассказал… Ах, да… Когда мы с Олей сидели в кустах, от тебя выехал милицейский «УАЗ». Кто это?

— Старший лейтенант Леша Донской, наш участковый. Он вчера встретил их на въезде в город. У Паши он проверил документы, а у Леона забыл…

— И что? Ты ему все выложила?

— Нет. Видимо, Бог надоумил. Сказала, что Леон уже ушел по своим делам, а Павел Иннокентьевич с дороги отдыхает.

— Поверил?

— Вроде бы… В дом заходить не стал, сразу же и уехал.

— Как, ты говоришь, его фамилия, Донской? Алексей? Тезка мой, значит.

— Да, — кивнула Анна.

— Леха… А я его помню. Фамилия-то у него крепкая, запоминающаяся. Он не только мой тезка, он еще мой одноклассник. Вместе учились.

— Вполне возможно, — согласилась Анна. — Хотя местная молодежь старается здесь не задерживаться, городок из-за конверсии хиреет, а он, вишь, после юридического вернулся.

Ольга перестала уплетать пирожки. То есть она продолжала жевать, но уже в замедленном темпе, и внимательно слушала беседу.

— Ал, так ты что, местный? — спросила она.

— Местный. Более того, ты сидишь в моем бывшем родном доме.

— Ну уж и в бывшем, — возмутилась Анна.

Но Ольга не стала ее слушать.

— А Леон? — спросила она.

— Что Леон?

— Вы упомянули имя Леона. Это наш?

— Да.

— Ему-то что здесь делать?

— Не догадываешься? Поскольку я исчез, он отправился на выручку.

— Нормальный ход… И где он?

Ал с Анной переглянулись и ничего не ответили.

Ольга вдруг обиделась.

— Ладно, — пробормотала она, — подавитесь своими тайнами, заговорщики долбаные.

У тех от подобного комментария глаза на лоб полезли.

— Во-первых, у нас нет никаких тайн, — сурово молвил Ал. — Во-вторых, мы не заговорщики, тем более не долбаные. А в-третьих, не забывай, что ты никакой не пацан, а довольно милая бабенка, и постарайся выражаться поделикатнее, согласно своему полу. Нечего перед нами с Анной корчить из себя шпану замоскворецкую.

Ольга усмехнулась и томно произнесла:

— O'key! Because, I'm beautiful lady, как ты сам заметил, I will be speak English. Yes? But, I want to know where may be Leon?[Ладно. Поскольку я красивая девушка, я буду говорить по-английски. Так? Но я хочу знать где может быть Леон?]

Аня от неожиданности прыснула, а добрый молодец, хоть и был потрясен в душе, бровью не повел.

— Good, — ответил он. — I don't know, where may be my best friend.[Хорошо. Я не знаю, где может быть мой лучший друг.]

Анна окинула двух выдрючивающихся друг перед другом молодых идиотов и заявила:

— У меня здесь, в глухом лесу, нет практики в английском, потому прошу перейти на родной русский, please.

— А вы тут не скучаете!

Все оглянулись на голос и увидели в дверях Павла Иннокентьевича. Он стоял босиком, в спортивных штанах. На плечи его был накинут темно-зеленый женский халат, скрывавший раненую руку, другая рука придерживала расходившиеся полы. Был он бледен, но глаза за стеклами очков улыбались.

Анна моментально вскочила со стула и бросилась к мужу.

— Паша! Зачем ты встал? Тебе же нельзя!

— Тихо, тихо, — он обнял здоровой рукой жену за плечи. — Во-первых, вы так интригующе воркуете, употребляете английские выражения, а во-вторых, безумные запахи. Устоять при подобных составляющих просто нет возможности. Надеюсь, не помешал?

— Нет, ну что вы?! — проявила такт Ольга.

Ее напарник промолчат. Он внимательно вглядывался в Павла Иннокентьевича, угадывая в нем что-то знакомое.

— Спасибо, милая девушка.

Гаев, слегка опираясь на Анну, подошел, сел за стол и невольно потянулся к пирожкам, вернее, к тому, что еще оставалось от огромной пирамиды.

— Меня зовут Оля, — представилась Ольга.

— Очень приятно, а меня Павел Иннокентьевич.

— Паша, не жуй всухомятку, я тебе сейчас чаю налью. С травками…

Павел Иннокентьевич посмотрел на молодого человека и панибратски подмигнул ему.

— А вы, как я догадываюсь, Алексей, сын Юрия Матвеевича?

— Скорее, внук Матвея Родионовича.

Гаев, казалось, не обратил внимания на реплику зазнайки.

— А я вас знал, мальчишкой. Бегали этаким шпингалетом по лабораториям. Да и раньше… Совсем крохой. Я ведь у вашего отца защищался. Он моим руководителем был, потом сюда заманил. Я и не раздумывал. Оставил молодую жену доучиваться, а сам к нему, к Юрию Матвеевичу. Великий человек был…

Ал сидел неподвижно, не поддакивал, не улыбался, лишь угрюмо смотрел на ученого.

Анна Игнатьевна перестала звенеть посудой и тихо сказала:

— Павел Иннокентьевич, Алексей избегает разговоров об отце.

И опять Гаев не обратил на слова жены внимания. Все рассказывал, погрузившись в воспоминания.

— Вон как вы выросли, не узнать. Вы больше похожи на свою мать, Царствие ей Небесное. Я видел ее фотографию. Красавица женщина. Недаром Юрий Матвеевич больше не женился.

— Паша!

Павел Иннокентьевич хитро глянул на жену, потом, так же улыбаясь, перевел взгляд на собеседника. Его нисколько не смущал мрачный вид Ала.

— Да и как вас теперь, Алеша, узнаешь? Вы же так внезапно исчезли тогда, после героической гибели нашего шефа…

Гром среди ясного неба. Ал знал, что папаша преставился, но каким образом, понятия не имел. Дед в свои редкие тайные наезды к Ереме с ним об этом молчал, как рыба. Один лишь раз хмуро обронил, что, мол, родина отомстила ему за его предательство. Бедный полубезумный пацаненок так испугался этого объяснения, что больше с расспросами не лез. А там вскоре и сам дед отправился вслед за сыном. Говорили, благопристойно скончался, во сне. А его папаша, значит, геройски…

Молодой человек стал бледнее раненого Гаева. Его затрясло и, кажется, он был готов, как кисейная барышня, упасть в обморок.

Анна это сразу заметила.

— Пашка, ты что, нарочно?! — закричала она на супруга. — Он при виде родного дома потерял сознание! Хочешь, чтоб его опять кондрашка хватила?!

Павел Иннокентьевич испугался не на шутку.

— Да нет, ни в коем случае… Сам не знаю, что на меня нашло. Я так обрадовался, когда увидел Лешу. Так обрадовался…

В это время Ольга взяла своего доблестного рыцаря за руку, и он ощутил невероятное тепло, которое мгновенно растеклось по его телу, и сразу успокоился. Теперь Ал с удивлением воззрился на девушку и увидел, что она поражена не меньше его. Тоже, наверное, что-то почувствовала.

«Да-а, краса-девица, — подумал он, — видеть, мы с тобой крепко повязаны».

А вслух сказал:

— Все в порядке, Анна Игнатьевна. На этот раз обойдемся без кондрашки. И вы, Павел Иннокентьевич, успокойтесь, я вас узнал… Я вас вспомнил. Смутно так, но вспомнил. Извините, у меня определенный период жизни выпал из памяти. Но вас, как видите, вспомнил. Здравствуйте.

— Что? — не понял Гаев.

— Здравствуйте, Павел Иннокентьевич.

— А-а, здравствуй, Леша! Ничего, что я на «ты»?

— Конечно…

Они приподнялись и через стол пожали руки. Кстати, у обоих слегка кружились головы. У Павла Иннокентьевича — от раны, у Ала — от пережитого потрясения. Поэтому, сев на место, они вновь принялись за пирожки.

— О, как наворачивают, — довольно сказала Анна. — Мужики!

На столе появилась новая гора пирожков! И когда успела?

— Присоединяйся к ним, Олечка, не робей…

— Уф! — вздохнул Павел Иннокентьевич и виновато посмотрел на Ала, когда, обожравшись пирожков, все перебрались в комнату. — Я ведь, Леша, тоже вскорости пропал. Сначала думал, меня на повышение перевели. Гордился, идиот… А когда увидел, в какие жесткие условия меня поставили, даже с Анечкой переписываться не мог, сообразил: что-то здесь не то. Прикинул, что к чему, и стало ясно, не из-за таланта моего меня перевели, а из-за собственной кретинической бдительности. Подался на старости лет в Павлики Морозовы.

Он горько усмехнулся, глянул на жену. Анна Игнатьевна ласково тронула его остатки волос.

— В событиях, о которых я слегка упомянул, но сейчас, Леша, не буду вас больше расстраивать, участвовал один человек. Мой однокурсник. Был он младше меня, поскольку я поступил в институт после армии, да и учился он с нами недолго, тоже куда-то исчез. Встретился я с ним здесь… И не он меня увидел, а я его. Но что интересно, он носил другую фамилию. Хотя был в военной форме и ходил в чине капитана. А у нас же тут все засекречено-пересекречено… Вот я, дебил, и накатал телегу в соответствующие органы. Видать, не на того накатал.

— С вами еще хорошо обошлись, Павел Иннокентьевич.

— Почему, Леша?

— Могли бы просто несчастный случай устроить.

— Типун тебе на язык! — возмутилась Анна.

— Алексей прав, Анечка. Меня Бог миловал.

— И как фамилия того капитана? — спросила Анна.

— Прокопьев. Я еще почему запомнил, его вечно путали, Прокофьевым называли, как композитора. Он обижался.

— А другая? Под которой он сейчас? Может, я его знаю?

— Прости, запамятовал. Она всего один раз прозвучала в связи с совершенным им подвигом, — Павел Иннокентьевич вдруг спохватился, как будто сказал лишнее, и торопливо продолжил: — Впрочем, это уже не существенно. Может, его давно уже здесь нет, перевели куда-нибудь, как меня, на повышение, и сейчас он в подполковниках ходит. Столько времени прошло…

— Я не поняла, Паша, к чему весь твой рассказ про Прокопьева?

Павел Иннокентьевич пошлепал здоровой рукой по плешивой макушке:

— Дело не в нем. Все мы прекрасно понимаем, что охотились не на Леона, а на тебя, — Гаев красноречиво ткнул пальцем в сторону молодого человека. — Вы появились почти одновременно. Сначала Алексей, затем Леон. Кто-то что-то перепутал и похитил твоего друга, думая, что похищает сына Юрия Матвеевича.

— Зачем им я?!

— Уточняю. Им нужен именно сын Юрия Матвеевича.

— Хорошо, зачем им сын Юрия Матвеевича, то есть я?!

— Не буду вдаваться в подробности, но это связано с гибелью твоего отца. И поэтому, я думаю, Леон находится сейчас не в милиции, не в КГБ…

— КГБ сейчас нет.

— Неважно. Он находится там, где я тебя видел в последний раз.

— Ты хочешь, чтобы Ал отправился туда?

— Его воля…

— Моя! — твердо заявил Ал. — Я готов.

Ольга все время молчала, внимательно слушала, но когда Алексей произнес эти слова, она взяла его под руку, и он снова ощутил приятное тепло.

Анна с улыбкой оценила милую парочку, расположившуюся на старом диване.

— Ты хоть знаешь, где это находится? — спросила она и поправилась. — Вернее, помнишь?

Он пожал плечами:

— Расскажешь — сориентируюсь.

— Вряд ли. Придется мне с тобой идти.

— А вот и нет. Ты должна быть возле Павла Иннокентьевича. Мы с Ольгой пойдем.

— Как?! Ты потащишь в дебри девушку?

— Аня! Если ты выстрелишь из своего шарабана, а следом из пистолета — Оля, ее пуля сшибет твою.

Ольга без лишней скромности согласно кивнула, и Анна профессиональный егерь, с уважением посмотрела на девушку. Куда охотнику до настоящего убийцы?

— Анюта, детка, ты забываешь, они же бандиты.

— Правильно, Павел Иннокентьевич. И в данный момент у нас с вами происходит сращивание научной интеллигенции с криминальной структурой.

— Бог в помощь, — махнул рукой ученый и вновь обратился к жене: — Нюра, доставай свои секретные карты.

Точно! У Анны Игнатьевны, как у лесничего, имелись планы собственных владений. У Деда, помнится, они тоже были. А поскольку здесь понатыкано всяких объектов, ясно, что на стенах карты не увидишь.

Бойцы вместе с раненым Павлом Иннокентьевичем склонились над столом, определяя театр будущих действий. По углам карт стояло жуткое количество печатей — грифы «Секретно», «Совершенно секретно» и «По прочтении — съесть!»

— Нарушаешь инструкции, Анечка? — сурово сказал Павел Иннокентьевич. — Хранишь дома государственные тайны.

— Ничего подобного! Они у меня на работе, в сейфе. А это ксерокопии, мало ли что? Каждый раз в город бегать? Видишь — понадобились.

— Отбой воздушной тревоги! — скомандовал Гаев, и Анна стала водить пальцем по карте.

— Следите за рукой, — велела она. — Вам нужно двигаться строго на север. За домом сразу тропа в глушь…

— Я на своем «коньке» проеду?

— На мотоцикле, что ли? — удивилась она. — Ну ты даешь! Кто ж это по лесу на мотоцикле гоняет?

— Почему бы и нет? Вдруг что-то с Леоном, не дай Бог? Или драпать придется. Лучшего средства не найти.

— Наверное, ты прав. До «колючки» еще можно добраться. А там пешочком… Караулов, правда, уже тех нет, что раньше — под каждым кустом, как грибы. Но вот здесь вам просеку перебежать надо будет. Тут за пригорком — пост. Обойдете, вас не заметят. А на мотоцикле нельзя, могут услышать.

— Оставим его у колючей проволоки.

— И это правильно, молодой человек, — азартно согласился Павел Игнатьевич. Если бы не его рана, он охотно отправился бы с ними в небезопасную авантюру.

— Тебя не спрашивали! — цыкнула на мужа Анна. Хоть и не виделись столько лет, но замашки своего благоверного не забыла. И вообще она была хороша! Здесь, дома, яркая, привлекательная, она со своей золотой гривой в зеленом «Адидасе» затерялась в августовском лесу.

Ал вздохнул: вот с кем можно бесстрашно в разведку… Но, глянув на Ольгу, подумал: с этой тоже не пропадешь.

— Главное, — Анна ткнула в искомую точку на карте, — не пропустить этот пригорок. Он и есть вход в вентиляционную шахту.

— Что? — спросила Ольга. — Надо взять с собой лопаты?

— Зачем?

— Откапывать…

— Нечего там копать. Все кустами засажено. Мало кто знает об этом ходе. А те, кто знал, или уехали, или забыли…

Заседание в «генеральном штабе» закончилось благополучно, как говорится, без скандала. Гаевы быстренько упаковали диверсантов и отправили их на задание, строго-настрого велев возвращаться в любом случае, что бы ни случилось…

Ал и Ольга лежали в кустах в засаде. Ждали, когда за пригорком сменится караул. Смена караула происходила так: одни хлопцы снимали гимнастерки и ложились загорать, другие их натягивали на потемневшие торсы и собирались в путь.

Они лежали в тени, в прохладе, и Ал чувствовал тепло Оли. В шароварах, сменивших незастегивающиеся джинсы, и в платке, повязанном на манер банданы, она походила на пирата.

Остальное, кроме футболки Ала, — куртка, сапожки и навинченный на ствол глушитель — было ее.

— Покурить бы, — прошептала Ольга.

Ал удивился:

— Что, тянет?

— Да нет, — она поморщилась. — Знаю, заухаю, как филин. Что-то вроде привычки, когда все время в штанах, наденешь юбку, руки все равно норовят в карманы залезть.

Ал невольно повернул голову и скосил глаза на ее шаровары.

— Ты чего там разглядываешь, Ал?

— Я? Бдю, не подкрадывается ли кто сзади…

Она слегка ткнула спутника локтем, и Ал припал щекой к травушке-муравушке. Хорошо!..

— Оль, а ты откуда английский знаешь? Не в сибирской же деревне спикаете?

— А я в университете учусь. Меня туда Виктор Всеволодович определил, на журналистику.

Это на Ерему похоже, растить будущие кадры. Взять хотя бы, как он нас с Леоном курировал.

— Значит, ты будешь у него по СМИ специалистка?

— Ага. Я уже на телевидении практику прохожу.

— Телевидение — это хорошо. Нас как-то с Леоном по телевизору показали. После концерта его матери взяли у нас интервью. Мы своим мнением и поделились. Нехило вышло, словно сами из консерватории. Ты чего хихикаешь?! Правда, здорово смотрелись.

— Так это я вас расспрашивала.

— Ты?!

— Вы меня не узнали. В парике, накрашенная и голос нежный. Я специально к вам подошла.

Ал напрягся. Странно: себя он на экране помнил, а журналистку — хоть убей… Но вслух сказал:

— Правильно про тебя Павел Иннокентьевич заметил, натуральная ты бандитка. А кабы узнали?

— Исключено! Но что забавно, когда я пацан, то есть Олежек, меня и однокурсники не узнают. Стриженая, худая, и кажусь меньше ростом…

— Тс-с! Вроде пора.

Караул устал. Одни солдаты уже ушли, оставшиеся дремали на солнцепеке.

Ал так и не понял, чего они там сторожили? Колючую проволоку, заячьи тропы или синее небо? Может, у них где-то рядом был пост, а сюда приходили понежиться на солнце? Но что служивые не охраняли вентиляционный люк — это точно. Они о нем не знали. Ал с Ольгой сами его никогда не нашли бы, если бы не подробное объяснение Анны.

Солдаты постоянно находились в поле их зрения, а заговорщиков разглядеть при всем желании было невозможно. Сплошные заросли…

Круглая решетка была сдвинута! Явно сюда лазили. Но лазили давно: проросшая трава и листья на стелющихся ветвях оставались вокруг нетронутыми. Стараясь не шуметь, Ал и Ольга осторожно сдвинули люк. Показался вертикальный спуск вниз, куда можно было слезть по скобам, впаянным в бетон.

— Останешься на стреме.

— Зачем? — сердито прошептала Ольга. — Голыми солдатиками любоваться?

Ал оглянулся. И правда, хлопчики разделись до трусов.

— Не совсем они голые, но я с тобой согласен, маячить лишний раз здесь не следует. Лезь за мной — сказал он и начал спускаться под землю.

Еще в одном Анна была права, когда объясняла, что идти надо на запах. Его Ал унюхал сразу, еще не достигнув дна бетонного колодца. Но Анна Игнатьевна говорила об этом морщась, а Ал почувствовал другое.

Однако и Ольга не стала брезгливо воротить нос. Наоборот, ее сразу развернуло в сторону струящихся ароматов, и даже в полумраке было видно, как сверкнули ее глаза.

— Нравится? — спросил Ал.

— Довольно необычные ощущения, — ответила она и поспешила вперед.

— Тихо! — придержал он ее. — Не надо торопиться. Иди за мной.

Сюда, к колодцу, сходились два коридора, но они сразу пошли в нужном направлении. Шли, не пригибаясь, так здесь было высоко. Высоко и прохладно.

Фонари, которые они запасливо взяли с собой, не включали. Впереди горел какой-то свет. Страха особенного не было, их толкало любопытство.

Буквально через пару минут они осторожно заглянули в странное помещение.

Абсолютно пустая комната с квадратными дырками в стенах. Под потолком лампы, горящие в пол накала, на полу слой пыли.

— Смотри, — сказала Ольга, — следы! Ал кивнул.

— Следы…

— Похожи на собачьи.

— Может быть, собачьи, а может, и нет.

— Ты думаешь, этих чудищ?

— Вряд ли. У тех лапы поздоровее будут. Это или волк, или здоровая овчарка.

— Точно, — согласилась Ольга, — овчарка. Может, они тут в эти коридоры, по периметру, сторожевых псов пускают?

Она оглянулась, направив в ту сторону пистолет. Но нет, там стояла темень, свет от люка не достигал дна. Темень и тишина.

Впрочем, могильной тишины здесь, в подземелье, не было. Острый слух улавливал ворчание кондиционеров, какие-то далекие стоны, чье-то бормотание. Жути хватало с избытком.

— Невеселое местечко, — прошептала Ольга и шагнула в комнату, стараясь обходить звериные следы.

— Ты куда, Оля?!

Она указала на один из черных квадратов.

— Пахнет оттуда.

— Ну и что? Мы ведь не к ним в гости, а за Леоном пришли.

Ал сделал несколько шагов по комнате и в одной из стен обнаружил небольшую железную дверь. Осторожно подергал, она оказалась запертой с другой стороны.

Ольга стояла у противоположной стены и внимательно вглядывалась в темный проем, откуда доносились запахи.

— Вот дела! — удивилась она. — Столько съела пирожков, казалось, с места не встану, а тут опять чувствую голод.

Ал невольно закашлял. Неужели ей и это передалось? Опять вспомнился Монах и ужасное наслаждение его смертью.

— Это не голод, Олечка.

— А что?

— Жажда крови.

— Типун тебе на язык, Ал! Скажешь тоже… Прогулялись по лесу, вот аппетит и проснулся.

Она замолчала и подозрительно посмотрела на Ала.

— Ты сам вон похож на зверя. Вынюхиваешь чего-то. Перестань! Неприятное зрелище.

— Тс-с! — он поднял палец. — Не мешай…

Ал и впрямь принюхивался. Среди прочих запахов: чудищ, пыли, затхлости, старого бетона — Ал учуял еще один. Неуловимый и знакомый… Запах из детства, которое напрочь забыл, а когда вспоминал, то терял сознание. Прошлое возвращалось к нему, причиняя невероятную боль…

— Ал! Ал, что с тобой?!

Ал обнаружил себя наполовину залезшим в проем, откуда исходил тот самый дух. Ольга со всей мочи уцепилась за куртку и тащила его назад. Силенок у нее хватало. Ал послушно попятился, сполз по стене и сел прямо на пыльный пол. Ольга опустилась рядом и стала гладить его по голове.

— Лешенька, ты меня пугаешь. Ты словно выключаешься. Там, в доме, теперь здесь…

— Не волнуйся. Дуру-то спрячь, — он указал на пистолет, который она держала в другой руке. — Все в порядке.

— Нет, Леша, вон ты какой белый… Здоровый, красивый парень — и что-то не то…

— Понимаешь, лет в пятнадцать со мной случилась какая-то бяка. По научному — амнезия. Я как бы вырубился, а пришел в себя только у Еремы. Меня дед у него спрятал. Вроде как за мной кто-то охотился, да и сейчас охота продолжается.

— Я это поняла. Ты сам отсюда, и отец твой был гением и большим начальником.

— Вот-вот, я и думаю, что все мои фишки как раз связаны с папашей. До этого все было нормально, Олечка. А как вернулся сюда, крыша и поехала. Смешно?

— Успокойся. Ты должен взять себя в руки. Может, мы на пути к разгадке твоей тайны.

«Вот молодец! Вот провидица. Утешила, блин… Нужна мне эта разгадка! Других дел по горло».

— Ал, подумай о Леоне! В таком состоянии ты ему больше навредишь, чем поможешь.

Он безропотно согласился, кивнул головой и вновь на полу увидел следы. В нем что-то включилось, и он неожиданно связал эти следы с запахом.

Ал резко встал, выпрямился, протянул руку Ольге, чтобы помочь ей подняться, но совершенно неожиданно прижал ее к себе. Она не оттолкнула его. Прижалась щекой к куртке и словно кошка, потерлась о его плечо…

Наконец они полезли по вентиляционной трубе.

Труба оказалась довольно узкой, и искателям приключений пришлось встать на четвереньки. Фонари опять же не включали, нас вели ароматы.

— Ты чуешь запах? — шепотом спросил Ал.

— Конечно.

— Нет, особенный, не такой, как другие.

— Не такой? — удивилась Ольга, и Ал услышал, как она сзади меня засопела. Принюхивалась. — Нет… Ты ничего не выдумываешь?

Ал сдержался, не стал ничего говорить, потому что дурой она не казалась.

Вы когда-нибудь ползали по вентиляционной трубе? Не царское это дело. Как будто вы в э-э… Понимаете, да? Узко, темно и душно. Еще все время на что-то больно натыкаешься. А стоит придержать не такую уж и большую скорость, как тут же стукается головой миловидное создание.

— Олечка, держи дистанцию. Или включи фонарик.

— А на что светить? На твою задницу?

«Тьфу ты!» — Ал так старался избегать этого слова, а Ольга взяла и ляпнула! Наверное, в темноте, да еще в экстремальных условиях, она забывала, что принадлежит к прекрасному полу.

Наконец впереди забрезжила жизнь. Не в смысле, что мигнул свет в конце тоннеля, нет, голоса послышались! И главное, угадывались обертоны Леона.

— Слышишь?

— Не глухая. Поторопись!

— А надо ли?..

— Думаю, да. Острый слух увеличивает расстояние. Нормальный человек улавливает тихие звуки метров за пятьдесят, а мы — за все пятьсот.

— Ага, и карабкаться будем еще полгода…

Но ходу прибавили. Не то чтобы перешли на галоп или побежали рысью, но два фактора: запах и возникшие голоса — вдохновения добавили.

Через несколько минут стали различаться отдельные слова и фразы. Ал и Ольга невольно замирали, прислушивались. Говорили густой бас и ломкий баритон Леона…

Что же они в результате услышали?

БАС (неизвестный). Вот ты водку пьешь…

БАРИТОН (Леон). П-пью…

БАС. И это странно.

БАРИТОН. Что ст-транно?

БАС. А я долго не мог водку пить.

БАРИТОН. Зашился, что ли?

БАС. Я хоть не такой, как все, но меня за дурака не держи. На фига мне зашиваться?!

БАРИТОН. А почему не пил?

БАС. Меня, когда твой батя, Юрий Матвеич, спас, она меня брать перестала. Представляешь трагедию?

БАРИТОН. Н-не п-приставляю.

БАС. Пойми, Мальчик, мне в таком виде на улицу никак нельзя?

БАРИТОН. Низ-зя.

БАС. Значится, все время тут, с «лохматыми» быть. А как без водки? Никак!

БАРИТОН. Трагедия!

БАС. Ты умный, Мальчик. Есть в тебе сочувствие… Но скажу откровенно: русский человек — не тот человек, чтобы раз — и в нюни! У нас же туточки лаборатории! Помнишь?

БАРИТОН. Не-а.

БАС. Ясное дело, не помнишь, тебя, мальца, тогда кондрашка хватила. Но не важно… Важно, раз здесь лаборатории, то спирту хоть залейся. А я не мог им залиться. Не брал!

БАРИТОН. Т-трагедия.

БАС. Не перебивай! Знаешь, че я удумал? Я же русский значит, у меня голова соображает. Я удумал самогонку гнать.

БАРИТОН. Самогонку?! А спирт?

БАС. Секрет! Это, можно сказать, моя личная государственная тайна. Но тебе, Мальчик, скажу. Я на том спирту стал брагу ставить. Все путем, с дрожжами. А потом опять перегонял.

БАРИТОН (подозрительно трезво). И что же получалось?!

БАС. Тс-с! Я ж говорю, государственная тайна. Но главное — я свой организм победил. Как под Сталинградом! Я, когда первый раз опьянел, точно как из немецкого окружения вышел.

БАРИТОН. Степан Ильич, откуда про немецкое окружение так хорошо знаешь? Ты вроде не старик.

БАС. Не важно! Я в кино видел.

AЛ (в трубе). Степан Ильич? Мне это имя знакомо…

ОЛЬГА (там же). Ал, ты поосторожнее со своими воспоминаниями! Мне в этой теснотище тебя не откачать.

БАС. Короче, справился я со своей бедой. Теперь могу и водку. Но не меньше двух бутылок… Литруху засажу, только тогда человеком себя чувствую. Все ж водка помягче моей самогонки будет.

БАРИТОН. А с куревом как?

БАС. С куревом хужее… Только американские осиливаю. Дорогущие! А что подешевле, выворачивает меня, страшно сказать. Этот «Парламент» чепуха, конечно, по сравнению с нашей «Примой», но ничего не попишешь… Здоровье надо беречь.

БАРИТОН. Степан Ильич, о каких «лохматых» ты все время говоришь? Что за «лохматые»?

Пауза, переходящая в зловещую тишину. Ал с Ольгой замерли. Наконец БАС прокашлялся.

БАС. А че про них говорить? Пойдем покажу, может, у тебя мозги и прояснятся…

Раздаются шум отодвигаемых стульев, шарканье шагов и стук закрывающейся двери. Когда Ал и Ольга подползли к вентиляционным решеткам, им открылась пустая прокуренная комната…

Глава 8

— Что делать будем?

Обыкновенная безлюдная комната, насквозь пропитанная табачным дымом, а у Ольги в голосе — неуверенность.

— Боязно?

— А чего по-пустому храбриться? Раз добрались, надо дело делать, и никаких страхов.

Но он ее не слушал. Над ним властвовал запах. Тот, далекий, из детства. Он пробивался сквозь табачный угар и прочую вонь. И был он совсем рядом, рукой подать.

— Ал! Ты здоров?

— Здоров, здоров… Сейчас мы эту решеточку навернем, ты спустишься вниз и замрешь.

— Как это — замру?

— Встанешь за дверь, и, если они не вовремя вернутся, снимешь неизвестного нам Степана Ильича. И с Леоном давай бог ноги. Обратный путь известен.

— А ты?

— Я тут на минутку сбегаю…

— Запах?

— Угу…

— Да что это за запах такой?! Я его не чую, а ты с ума сходишь! Мы с Леоном без тебя не уйдем!

— Ясное дело… Давай спускайся и жди. Я скоро…

Пока говорили, он успел аккуратно, почти без шума выдавить вентиляционную решетку и помог Ольге спуститься вниз. Все же отверстие было недостаточно велико. Для Ольги и небольшого Леона — как раз, а он вряд ли бы протиснулся.

— Нормально?

Ольга снизу молча кивнула, а он полез дальше.

Ползти долго не пришлось. Буквально через несколько метров труба изгибалась, и в месте поворота зияла большая круглая дыра.

«Пожалуй мне будет впору», — подумал он. Подлез и сунул голову. Темь стояла вавилонская, ни зги… Но кто-то здесь был. Именно от этого кого-то исходил запах. И запах, и тревога, и опасность!

— Была не была, — пробормотал он, — семи смертям не бывать…

Он вынул фонарик, закусил его зубами, а сам, взявшись за края отверстия, кувыркнулся вперед и повис на руках. Тишина… На него никто пока не набрасывался. Он вспомнил, какая высота была в предыдущей комнате, и спрыгнул. Мягко приземлившись, он тут же выпрямился и включил фонарик. Вначале ему показалось, что он в клетке. Перед ним возникла серая стена, забранная стальными прутьями.

«Странно, — мелькнуло у него в голове, — зачем перед стеной решетка?»

Луч фонарика осветил другую стенку, простую, кирпичную, но уже без прутьев.

И вдруг он ощутил, что кто-то находится прямо за его спиной. Он мгновенно обернулся и в неярком круге света предстал Зверь!

В углу непонятного замкнутого пространства сидел громадный, с двух овчарок, волк. В сумраке он казался совершенно черным, и только на груди, словно манишка, ослепительно белело пятно. Этим он походил на отчима Леона, когда тот отправлялся дирижировать своим симфоническим оркестром.

Волк не шевелился, он даже не прищурился от света фонарика. Очумел, что ли, от наглого визита в свои покои?

Конечно, очумел, но по-другому… Он тоже, как и Ал, чуял запахи, давно слышал, что за гость ползет к нему по трубе, и терпеливо ждал. Ждал и дождался. Верхняя губа открыла клыки. Но это был не угрожающий оскал — волк улыбался.

Ал швырнул фонарик в сторону, на кучу какого-то тряпья.

Волк приподнялся.

— Малыш! — Ал, сияя от счастья, бросился на шею зверя. Волк тоже без подготовки прыгнул, и они встретились в воздухе. Столкнулись, упали и принялись кататься по клетке. Как когда-то, но не на пыльном полу, а на зеленой траве или в белых сугробах. Мальчик и черный волчонок с белой отметиной. Ал и Малыш…

Для секретных опытов в лабораториях Юрия Матвеевича требовалось всякое зверье, в том числе и волки. Их привозили со всей страны, а некоторых доставлял Дед. Именно он принес крохотного скулящего щенка. Леша его увидел, заплакал и стал просить папеньку не делать над ним опытов. Уговорил… Наверное, отцу этот щенок показался таким же сиротой, как и его вихрастый сын.

Вначале Малыш жил с ними в доме Матвея Родионовича. Пацан души в нем не чаял. И за уши таскал, и за хвост дергал, и загривок трепал. А волчонок и рад был, скулил, визжал, мордой в лицо норовил… Потом, когда волк подрос, его все-таки забрали в бункеры. Что-то в нем было особенное. Но с парнем его не разлучили. У Алексея был свободный вход в подземелье. И теперь он посещал не только любимого папашу, но и зверя. Им даже разрешалось гулять по лесу. Волк никогда не делал попыток к бегству, что тоже было удивительно.

— Малыш, Малыш! — радостно шептал Ал, хватая волчару за загривок и тиская его в объятиях. — Что ж ты мне, зверюга, писем не писал?

А тот своими клыками, которые запросто могли ногу отхватить, покусывал его за куртку и еще лез физиономию облизать.

— Ну и здоров ты, волчище! Вон в какого монстра вымахал. Слезь, раздавишь.

Волк, словно понимал человеческую речь, ослаблял хватку, и в это время подлый Ал, мгновенно вынырнув из-под Малыша, сам оседлывал его. Зверь только скулил, разве что волчьи сопли не распускал. Ал-то давно был мокрым от слез, и почему-то в обмороки его не тянуло…

Внезапно в кутузке посветлело, и мы, два веселых зайчика, услышали голос Ольги.

— Ал! В сторону! — Я его сейчас прикончу!

Малыш было дернулся, но Ал зажал ему глотку.

— Тс-с, дорогой…

Волк сообразил, замер.

— Ольга, опусти волыну! Убери свою пушку, я сказал!

Ал оглянулся. Стена отъехала в сторону, а за стальными прутьями стояла Ольга. Она держала пистолет обеими руками, готовая в любую секунду выстрелить.

— Ну!

Руки медленно стали опускаться.

Ал старался говорить тихо и спокойно.

— Молодец, Олечка. Не бойся, это — Малыш.

Ал привстал, повернулся к ней и сел. Волк оставался лежать.

Видимо, чуть раньше она услышала за стеной шум, возню. Подошла, поняла, что это не стена, а простая перегородка и отодвинула ее в сторону. Отодвинула и увидела ужасную картину: свирепое животное терзает в клочья Алексея Агеева. Тот борется, не может справиться, но все время своим телом прикрывает цель.

— Познакомься, Малыш, это Олечка. Милая девушка, но сначала палит, а потом думает. Считай, я тебе жизнь спас.

Волк лениво встал, отряхнулся, подняв при этом тонну пыли.

— Фу, напылил! У тебя что здесь, сто лет не убирали? Леди, разрешите представить вам моего старинного друга. Малыш. Прошу любить и жаловать.

Теперь перед ней был совершенно мирный пейзаж: «пограничник Цюрупа» со своим «Джульбарсом». Ал обнял волка за плечи, привлек к себе и зарылся лицом в его густую шерсть. Он пах детством, забытым первобытным детством Ала. В голове молодого человека бешено крутились шарики, но ему все равно было хорошо.

— Значит, вот какие у тебя друзья. Скажи мне, кто твой друг… И этого человека я…

Ал резко повернулся к ней.

— Что ты?! Что ты этого человека?

Она покраснела и отошла к двери, вроде прислушаться.

— Да ну тебя…

Ал вскочил, стал трясти прутья.

— Так, понятно. Стена фальшивая, а решетка? Есть здесь какой-нибудь выход? Не по трубе же обратно лезть!

Сзади подошел Малыш и ткнулся в бедро парня. Ал посмотрел на него, а он совсем по-человечески кивнул мордой на стену. Там, в комнате, был еще один выключатель. Другой выключатель, электрический, находился возле самой двери.

— Оля, — позвал Ал, — ну-ка попробуй вон ту кнопочку. Она щелкнула выключателем. Раздалось тихое гудение, и крайний прут скрылся в выступе, оставив небольшой проход. Волк тут же шмыгнул в комнату.

— Ой! — сказала Ольга и прижалась к стене.

Но Малыш не обратил на нее никакого внимания. Он стоял и смотрел на человека, как бы гостеприимно приглашая за собой. Ал не заставил себя ждать и протиснулся следом. Все же это лучше, чем по трубе…

В светлой комнате волк не казался таким черным. По шерсти катились седые волны. Ал подошел к нему и нежно погладил.

— Э-э, брат, да ты постарел…

А волк встал на задние лапы и передними уперся Алу в плечи. Того аж качнуло, ну и здоровяк! Уж на что Ал не крохотуля, но волк ему почти до подбородка доставал.

Сзади опять послышалось:

— Ой!

Ал знал, что она пистолет из руки не выпускала, но особенно не волновался. Отличный стрелок тем и хорош, что умеет владеть собой. Он обнял Малыша и в косматое ухо спросил:

— Ну, как тебе девушка?

Ал представил, что почувствовала Ольга, когда из-за его плеча высунулась внимательная волчья морда. Оглянулся и увидел чахоточный румянец.

— Тебе плохо?

Но разве она признается? Только отрицательно помотала головой.

— Тогда познакомься с Малышом поближе. Спрячь ствол. Зверье не любит железо в руке.

Она послушно засунула пистолет за пояс и подняла руки. Ал слегка толкнул волка, он опустился на пол, продолжая наблюдать за Олей.

— Не робей, Малыш, — приказал он. — Оля совсем не страшная, ты ее не бойся, подойди, скажи, как тебя зовут. Ну же…

Зверь тихо приблизился к девушке, обнюхал ее, повернул к Алу голову и вдруг довольно заурчал.

— Ур-р.

У Ала аж все сжалось внутри. Он вспомнил, что Малыш всегда так делал, когда ему было хорошо.

— Что он говорит? — спросила Ольга. «Чахоточный румянец» уже сошел, ее лицо приняло обычный цвет.

Ал засмеялся. Забавно быть звериным переводчиком.

— Он тебя сейчас кушать не будет. Отложит на десерт. Пока ты ему нравишься. Да, Малыш?

Волк продолжал урчать.

— Тихо, дорогой, а то она начнет с тобой кокетничать. Учти, мне это может не понравиться.

Ал встал возле Ольги и положил ей руку на плечо.

— Успокоилась?

Она потерлась щекой о пальцы Ала.

— Это же надо! Он с волками разговаривает, — прошептала девушка. — Я ведь подумала, он тебя загрызет, а ты, оказывается, с ним кувыркался. Вот когда я испугалась, могла выстрелить.

Так они и стояли… Ал гладил ее по щеке, а волк терся об их ноги.

Из-за двери послышался шум. Где-то там, в коридоре, что-то было неладно.

— Леон! — напомнила Ольга.

— Леон, насколько мне известно, запросто справляется с тремя.

— А вдруг там больше, чем трое?

Ал глянул на Малыша. Волк оставался спокойным, смотрел на них и ждал, что будут делать.

Потом Ал приложил палец к губам: молчок, — и осторожно приоткрыл дверь. Из коридора глянула тьма. Он вскинул руку к выключателю и погасил в комнате свет, чтобы игривый луч не вызвал тревоги. Мало ли кто шастает во мраке? Прислушались… Вроде бы всякие шумы утихли. Глаза быстро привыкли к потемкам, он выглянул в коридор. Здесь оказалось не так сумрачно, как померещилось после ярко освещенной комнаты. Кое-где горели в полнакала лампы дневного света. Не ахти что, но фонарики можно было не зажигать.

Они вышли в длинный коридор и двинули точным курсом — на запахи.

Ал старался не волноваться, старался держать себя в руках, чтобы нечто, когда-то знакомое, а теперь напрочь забытое, не возникло ниоткуда, не укололо подсознание и там, оборотившись в дубину, не шандарахнуло бы по самому сознанию, да так, что мозги — в фейерверк.

Ковровая дорожка скрадывает шаги. Но дорожка потертая, засаленная, грязная, как колея. Хочется с нее сойти, двигаться рядом, однако она от стены до стены. Да и стены в плесени и склизкие. Подземелье, а вентиляции недостаточно. Потому и с дорожки они не сходили, и стен старались не касаться. Обычно в таких коридорах снимают фильмы про вампиров.

Вдоль всего пути — двери. Все, как правило, металлические. Ал пару подергал — заперто.

Ольга, как угадала мои мысли, вдруг спросила:

— И ты здесь бегал пацаном?

— Не помню… Но, кажется, все обстояло иначе. Веселее, что ли… По крайней мере, я не скучал, и не было так жутко.

— Жути навалом, — подтвердила шепотом Ольга.

Если люди ступали, как по натянутому канату, то Малыш вышагивал чуть ли не торжественно, ни на что не обращая внимания. Но и он вдруг напрягся и что-то буркнул.

— Что?! — Ольга положила руку на пояс, где торчала рукоятка пистолета.

— Непорядок… Там, — Ал указал в конец коридора.

Они ускорили ход и вскоре очутились перед железными решетками, перегораживающими коридор. Здесь уже царил не запах, а густая вонь. Правда, никто из них не морщился. Более того, он почувствовал пробуждение аппетита. Так истинный любитель рыбки, гурман, ощущает душок пролежавшего несколько дней омуля.

Ворота с болтающимся амбарным замком были распахнуты. На металлическом косяке различались следы электронных запоров. Видать, сдохли.

Дальше коридор расширялся, да и свету прибавилось.

До них доносились постоянные гулы и бормотания, смешавшиеся в пустом пространстве в заунывную кучу, которая вдруг развалилась на дикие вопли.

Малыш ощерился и рванул вперед. Благо у Ала нормальная реакция, иначе он бы потерял лучшего друга.

Из-за поворота, завывая дурным голосом, выскочил Леон. При виде волка он замер и стал затравленно озираться, куда бы смыться. Ал и Ольга ему были до лампочки, одно его занимало — зверь. Красивым прыжком он достиг другой стены коридора и стал ломиться в какую-то дверь.

— Леон! — позвал Ал. — Ленчик!

— Ленчик? — отозвался он, продолжая рвать ручку. — Привет, Леха…

И тут до него дошло.

— Агей?! Ал! — он развернулся в нашу сторону. — Лешка! Ты что здесь делаешь?

— Прогуливаюсь. А ты?

— Я?!

— Какого хрена тебя сюда занесло?

— Ну ты даешь! Выручать тебя поехал. Ты же пропал… Какой у тебя чудесный песик.

— Этот чудесный песик, на всякий случай, натуральный волк. Стой на месте, не дергайся. Мы сами к тебе подойдем.

По мере их приближения Леон вжимался в стену, как это давеча делала Ольга.

— На стенку шибко не дави. А то придется твой барельеф отколупывать. Расслабься.

Леон, не отрываясь, смотрел на Малыша и все бормотал:

— Собачка, собачка…

А «собачке» не надо было много объяснять, достаточно услышать, с какими интонациями Ал обращался к другу, чтобы все стало на свои места. Малыш обнюхал Леона, повернул к Алу свою умную башку и, открыв пасть, хрюкнул. Елки-палки, он смеялся! За ним заржал и Ал, протянул руку, чтобы обнять своего дружбана. Но за его спиной звонко хихикнула Ольга. Леон тут же потерял к Алу всякий интерес. Куда подевались его страхи? Он выпрямился, одернул свой довольно мятый пиджак, привстал на цыпочки, заглядывая за его плечо.

— Здесь девушка?

— Да, — кивнул Ал, отступая в сторону.

— Очень приятно, — молвил только что вжимавшийся в стену кавалер. — Леон, — он склонил голову. — Леон Артурович Григорян, но вы можете запросто, Леон…

Постепенно его галантность приутихла, он всмотрелся в Ольгу.

— Странно, но мне ваше лицо очень знакомо. Вы не имеете отношения к некоему Олежеку?..

Леон запнулся и посмотрел на Ала.

— Ты знаешь, о ком я говорю. Как его фамилия?

Тот пожал плечами. Вот незадача! Ал тоже не знал фамилии Олежека, а значит, и Ольги. Она сама пришла на помощь.

— Вы имеете в виду Олега Ермитина? Я тоже Ермитина, Ольга.

— А-а, — обрадовался Леон. — Вы его сестра!

— Не совсем, — встрял Ал.

Но Леон меня не услышал.

— Погоди, Ал, но Ермитин — это фамилия Еремы?

— Ты забыл, Олежек был его племянником.

Ал никогда не считал Леона идиотом, но последние события наложили отпечаток на его умственные способности: слово «был» он пропустил мимо ушей. Правда, если учесть, что он продолжал быть не совсем трезвым, то с вызовом психиатра не стоило торопиться.

Поспешить надо было в другом. Ала влекли запахи, да и Малыш, которого он продолжал держать за загривок, тянул в ту сторону.

Леон продолжал внимательно смотреть на Ольгу. На ее волосы, выбивающиеся из-под банданы, куртку, скользнул взглядом по груди, вздымавшейся под футболки, от чего его брови приподнялись, и задержался на поясе.

— О! — хмыкнул он. — А «беретта» Олежека! Только у него была такая классная пушка.

Он повернулся к Алу выразить некоторые невероятные соображения, но тот уже шел по коридору.

— Стой! — воскликнул Леон. — Не ходи туда!

Ал остановился. В голосе приятеля звучал страх. Но дело не в этом. Его обволакивал другой страх. Не собственный, а тот ужас, который он ощутил в лесу, в самом начале, когда весело заманивал своих дружков в ловушку, Царствие им Небесное…

— Ого! — протянула подошедшая Ольга.

— Ты тоже это чувствуешь?

Она молча кивнула. У их ног дрожал от нетерпения волк.

— Ребята, предупреждаю, не надо! — ныл, не сходя с места, Леон.

«Господи, что я делаю?! Он же прав! Мы для чего сюда приперлись? Его выручить. Так вот он, красавчик, стоит! Чего же еще?»

Ал стоял, угрюмо смотрел туда, и на душе его скребли кошки. Уйти, так ничего и не узнав? Все в Але кричало: «Иди! Добром это не кончится, но ты иди!»

— Леша! Олежек!

— Она Ольга…

— Прости, это я по привычке…

— Что там? — спросил Ал Леона.

— Кошмар! Этот смотритель, Степан Ильич… Но он еще ничего, по сравнению с «лохматыми». Лучше не видеть. Пострашнее твоего Малыша будут.

Волк мгновенно повернул голову. Мол, что ты тут про меня?

Леон встал по стойке «смирно».

— I am sorry, сэр. Извините. Ничего дурного…

Вышеупомянутая Ольга Константиновна хитро прищурилась на Ала снизу вверх и молвила:

— Интересно было бы глянуть на смотрителя.

— Нечего глядеть! Я его вырубил.

— За что, Леонтий?!

— Гонялся за мной.

— Зачем?

— С целью нанесения тяжких телесных повреждений. Он же здоровенный. Во! — Леон, демонстрируя рост смотрителя, поднял руку и даже привстал на цыпочки. — Не на того напал. Ха! Я его через заднее сальто — каблуком в челюсть. Он сначала охренел, вытаращил от недоумения глаза и лишь потом рухнул. Пришлось маленько добавить, чтобы скоро не очухался.

— Браво, боец! — Ал другого от Леона и не ждал. — А чего вас мир не взял? Вы ж так мирно беседовали, выпивали…

— Откуда знаете?

— Мы рядом в трубе отдыхали, слушали.

— В какой трубе?

— Потом покажем. Тебе понравится. Говори, из-за чего в драку снялись?

— Сам не знаю. Стал вдруг орать, что я не мальчик. Раз меня «лохматые», кричит, не боятся, значит, я не мальчик. Понятно, что не девочка, — он подмигнул Ольге, — и никогда, Ал, ею не буду. Поверь на слово.

— Чем тебе Оля не угодила?

— И угождать мне не надо. Об одном прошу, валим отсюда, и поскорее.

Он умоляюще смотрел на Ала, но волк и Ольга думали иначе.

— Знаешь, Леон, иди в ту комнату и жди нас там. Мы скоро…

Лучше бы он послушался, так нет, начал скандалить.

— Ты смотри, что деется! Я к нему, тайком от Еремы, на помощь… В результате получаю лопатой по голове, жру вредную для организма водку, оказываюсь в логове чудовищ, а он меня гонит! Нет, Ал, ты натуральная свинья.

Волк недовольно заурчал.

— Малыш, не бери в голову, наш Леонтий из артистической семьи. Тебе бы его воспитание, ты бы ни за что в бандиты не пошел. Все! — остановил Ал закипающего Леона. — Шабаш! Хватит разговоров, двинули.

…Эта стальная дверь отличалась от других. Она была высокая, массивная и двустворчатая. На облезлой краске угадывались надписи о специальных допусках и всякие каббалистические знаки, обозначающие секретность.

Ал мельком глянул на своих товарищей. Волк обнажил клыки и замер, как перед прыжком. У Ольги опять обозначился «чахоточный румянец», на этот раз другого оттенка. Пурпурные пятнышки алели на абсолютно белых ланитах. Леон оставался сзади, но и он прекратил стенания.

Ал взялся за ручку двери, она на удивление легко подалась, и толкнул створку вперед.

На них обрушился жуткий вой, который совсем не подействовал на Малыша. Он сразу прошмыгнул в открывшуюся щель. Так же действовала и Ольга, чуть не отшвырнув Ала в сторону. Может, потому Ал замешкался и продолжал растерянно стоять. Сзади на его плечо легла рука Леона, он похлопал ее своей ладонью, дескать, все нормалек, дружище, вздохнул и шагнул за дверь.

Вой мгновенно умолк. Тишина нависла грозовой тучей, в которой ворочался ужас, словно готовый вот-вот взорваться.

Открывшееся помещение как бы продолжало коридор, только значительно просторнее, и в нем, будто стеллажи в библиотеке, стояли клетки. Ряды клеток, образующие лабиринт.

По этому лабиринту Ал бегал пацаном…

Что-то в голове пискнуло, похожее на зуммер телефона. «Алло?» Пока ответа не было.

Первые клетки оказались пустыми. Куда Ольга с Малышом запропастились? Где смотритель Степан Ильич? Где «мохнатики»?

Ал оглянулся на Леона. Тот стоял в дверях, не решаясь войти.

— Где твой богатырь?

— Не знаю. Был здесь, — он показал на место у моих ног. — Может, куда уполз?

— Ага, встал на карачки и пополз.

Ал пошел вдоль клеток и увидел тварь. Она вжалась в угол и с ужасом смотрела на него.

Там, на горе, он их особенно не разглядел. Помнилось нечто здоровущее, лохматое, а главное, жуткий оскал. Уж потом Ал вволю налюбовался Монахом. В покойничке что-то оставалось человеческое, но в этой скотине — ничего подобного. Натуральная зверюга из ночного кошмара. Круглая морда, уши торчком, вместо носа две прикрытые шерстью дырки и незакрывающаяся пасть, обнажающая частокол громадных острых зубов. Ее страх не вызывал жалость. Знаете, это бывает, когда видишь побитую собаку, только что рычавшую и бросавшуюся на тебя. Но, получив добрый пинок, она отлетает под забор и там надрывно скулит, вызывая уколы совести.

Захотелось ворваться в клетку, топтать тварь ногами, повыбивать ей клыки, пальцами вцепиться в шерсть, разорвать в клочья и… Стоп!

Стоп… Руки Ала уже дергали решетку, а глаза искали запор. Но он смог остановиться и из-за плеча глянуть на Леона.

Тот смотрел на приятеля странно, с недоумением, и совершенно справедливо повертел пальцем у виска. Это несколько охладило.

— Ты чего, Ал? — спросил он. Ал помотал головой.

— Все в порядке, Леон, — ответил он. — Нашло… Это ж все-таки моя детская площадка, песочница, так сказать. Вот и воспоминания…

— Ни хрена себе воспоминания!

Вдруг до них донесся леденящий душу звук, напоминающий чавканье. Ал начал подозревать нехорошее.

Махнул рукой Леону, мол, оставайся на месте… Дурак, не следовало этого делать, конечно, он поперся за мной.

Оставив тварь в живых, он обогнул ее клетку и увидел другую, распахнутую.

Они попали на пиршество. Малыш успел-таки задрать животину и лакомился. А поскольку мой звериный дружок никогда не грешил жадностью, то к застолью была приглашена Ольга. Правда, она употребляла только деликатес. Если волк жрал кусками, то Олечка ладошками черпала кровь и жадно, взахлеб пила. На ее измазанном лице было написано блаженство.

Сзади раздался вскрик, Леона начало полоскать, как флаг на ветру.

Ал был не прочь присоединиться к аппетитной трапезе, но его что-то отвлекало. Не согбенная, дергающаяся в конвульсиях фигура Леона, нет… Ему послышались осторожные шаги, а затем густое бормотание:

— Что же так напугало «лохматых»?

Ал уже говорил, что свернул за угол, поэтому идущий между клеток смог бы прежде встретиться с Леоном, чем со мной. Так оно и случилось. Раздался знакомый бас:

— Вот те на! Так это все же ты, кукушонок?! Хотя какой ты кукушонок? Чуть не убил.

Леона моментально перестало колотить. Он выпрямился и принял стойку. Даже рот не вытер.

— Ну, ну, ишь прыткий какой, — продолжал рокотать бас.

Леон мельком глянул на Ала, отступил и исчез из поля зрения. Ал тоже постарался не маячить, зашел в клетку, прикрыв перед собой дверцу. Товарищи у него за спиной продолжали выпивать и закусывать.

Обладателя баса разглядеть не успел, заметил только очень высокий силуэт. Рокоча, тот продолжал наступать на Леона.

Но отсиживаться Ал не собирался. Это была его с Леоном тактика. Тот противника заманивал, а Ал заходил ему в тыл.

Когда Ал появился в проходе, Леон стоял в середине свободного пространства, не отрывая глаз от приближающегося смотрителя. Ну и дылда! Как его Леон опрокинул? Он же ему до груди не доходил! Впрочем, этот скромный с виду паренек и не такое мог сотворить.

— Значит, говоришь, ты — Мальчик? — спросил верзила и передернул плечами, словно сбрасывая мой прицепившийся взгляд.

Леон молчал.

— Не-ет, — ответил бугай сам себе и погрозил пальцем в темной перчатке. — Ты вовсе не Мальчик. Меня не проведешь. Я знаю, где он!

Степан Ильич резко развернулся на одном месте…

— Не дрейфь, Jlexa! подбодрил Ала Леон. — Он все-таки Homo sapiens.

Безусловно, это был человек. Но то, что присуще зверю пусть самому ужасному, здесь воплотилось в жуть. Степан Ильич представлял собой странное косматое существо. Он весь был покрыт шерстью. И лицо, и грудь, открытая в вороте фланелевой рубашки, и руки… Но из-под заросшего лба смотрели разумные, с красноватыми белками глаза.

— Ты не волнуйся, Лешка! Я сам чуть не облез, когда с ним познакомился. А потом ничего, привык.

Великан поднял пятерню и взлохматил свою гриву. Наверное, это обозначало почесывание в затылке. — Лешка? Значит, Алексей. Все сходится. Вон и Малыш тебя признал.

Рядом с Алом сел волк. Вначале он смачно облизнул свои клыки, затем принялся задней лапой беспечно скрести себя за ухом. С другой стороны появилась Ольга, вытирающая батистовым платочком уголки губ. В отличие от Малыша она не казалась фривольной. Ее правая рука лежала на поясе, сжимая рукоятку пистолета. Кстати, гигант на Ольгу особого впечатления не произвел. Сама преобразившаяся за сутки, она уже ни на какие метаморфозы не реагировала.

Но Алу было не до них.

— Не признаешь меня, Лешенька? — Степан Ильич вдруг откинул голову и гулко рассмеялся. — А то ж… Как меня ноне признаешь? А тогда ты у меня на закорках сиживал… И волчонка этого я тебе из лесу притащил. Помнишь? Степан я… Степашка…

Ал узнал Степана, но перед глазами возникло совершенно другое видение. Искры наконец столкнулись, и в его буйной головушке грохнуло…

Видение представляло тот же самый коридор, по которому они давеча шли. Но был он ярко освещен красивыми лампами, на стенах висели пейзажи, а ковровая дорожка весело зеленела под ногами. Люди в белых халатах были сосредоточенны, но при виде мальчика улыбались, спрашивали, как жизнь молодая, и спешили дальше.

Оголец заглядывал в лаборатории и спрашивал папу. Он давно его не видел, соскучился, да и дед, Матвей Родионович, начал беспокоиться. А если честно, то по-настоящему паренек стосковался по Малышу. Как там волчонок? С этими уроками, контрольными он, пожалуй, дня три его не видел. Папа что, папа по неделям может пропадать не только на работе, но и в командировках. Его постоянно то в Москву вызовут, то за границу пошлют на какие-нибудь симпозиумы.

Так, не торопясь, мальчик дошел до питомника. На карауле стоял военный, старший лейтенант. Вернее, сидел и читал газету. На портупее, как положено, — кобура с пистолетом. Мальчик знал, что там табельный «Макаров». Пацана здесь все знали, баловали, даже водили в тир и разрешали стрелять. Почему бы и нет? Он же внук лесничего, у него самого имелись собственные ружья, но стрельба из пистолета доставляла особенное удовольствие.

— Здравствуйте, — поздоровался мальчик.

— А-а, Алексей Юрьевич, — улыбнулся старший лейтенант, — здравия желаю.

— Степан Ильич здесь?

— Степашка? Где ж ему быть? Когда заступал, он как раз появился. Про тебя спрашивал, мол, не появлялся ли Леша? Он, говорят, тебе волка доставил?

— Волчонка… Малышом зовут.

— Ты смотри. А я из отпуска, еще ничего не знаю. Ну, иди к своему Малышу.

— А папу не видели?

— Юрия Матвеевича? Никак нет.

Мальчик вошел в питомник. Впрочем, это он официально назывался питомником, для него же — сказочный мир. Каких только зверей здесь не держали! Были тут обезьяны, медведи, волки, лисы и собаки. Отдельно — домашние животные: свиньи, овцы и прочее. В аквариумах плавали всякие рыбы, и к некоторым даже запрещалось близко подходить. Кстати, не только к рыбам. В дальней стороне питомника располагались закрытые лаборатории, и там производили особенные опыты. Там даже охрана была. Мальчик прекрасно ориентировался в питомнике, но туда не подходил.

Вот и сейчас он направился прямо к Степану Ильичу. Этот добрейший здоровяк числился лаборантом, хотя все его называли смотрителем питомника. Он доглядывал за всем зверьем.

Мальчик шел своим любимым маршрутом мимо клеток с забавными шимпанзе, мимо медведя Миши, которому бросил заранее припасенную конфету, хотя это делать категорически запрещалось. Постоял у хитрых лисиц. Ему оставалось совсем немного до поворота к Степану, как вдруг послышались страшные крики. В питомнике и так не бывает тишины, а тут просто орали. Животные начали нервничать, заметались по клеткам.

Мальчику стало тревожно. Крики раздавались со стороны секретных помещений. Он осторожно туда двинулся. Но когда прозвучали выстрелы, он просто заторопился, чуть ли не побежал. В нем проснулся азарт охотника.

Где-то по проходам сновали люди, но Мальчик пока никого не встретил. И вдруг он увидел на полу кровь. Он поднял голову и вскрикнул. Прямо на него шла мерзкая тварь. Нечто лохматое и клыкастое. Но, что удивительно, тварь была в белом халате и брюках. Она тоже увидела мальчика и пошла прямо на него, нацелив когтистые лапы. Мальчик начал отступать, но тут увидел, что чудовище ранено. По халату расплывались алые пятна. И еще что-то очень знакомое в морде монстра заставило его остановиться, присмотреться.

Чудище приблизилось почти вплотную, и он увидел слезы. Тварь плакала. Плакала человеческими слезами.

Голоса стали громче, в конце коридора появились люди в таких же, как на чудище, белых халатах, и другие, в военной форме.

— Мальчик, осторожнее! — крикнул кто-то, но он не слышал. Он уже понял, кто перед ним.

— Папа! — заорал пацан и кинулся вперед прямо на острейшие когти.

Чудовище обхватило сына, обняло, прижало к себе.

— Он убьет его! Сделайте что-нибудь! — раздался истерический женский вопль.

Снова прозвучали выстрелы.

Мальчик почувствовал, как ужасное тело вздрогнуло, когти больно оцарапали плечо, и монстр начал наваливаться на него, опрокидывая на пол.

— Папа, папа!!! Любимый папочка, не умирай! — кричал мальчишка, захлебываясь горячей кровью отца…

Глава 9

Конкурс парикмахерского искусства продолжался. Под волшебными руками мастеров на сцене возникали новые красавицы и срывали очередные овации.

Но скоро должны были подъехать артисты, и Эмма Матвеевна покинула секретное совещание. Напоследок она сказала:

— Вот что, господа, я хоть и мэр, но я — женщина. Как защитить город — ваша мужская прерогатива. Скажу откровенно, я мало верю в эту криминальную угрозу, но мало ли что… Время нынче непредсказуемое. В конце концов, у нас имеются доблестные вооруженные силы, — она вопросительно посмотрела на Геннадия Михайловича, и тот, естественно, кивнул, — милиция, — на что Тарас Данилович постарался втянуть живот, мол, служим Отечеству, как можем, — и всякое разное, назовем его народное ополчение.

Депутат Казаков и Афанасий Гаврилович враждебно переглянулись.

— А если подумать, — продолжила Эмма Матвеевна, — это, конечно, не для протокола… Что, у нас собственного уголовного элемента не хватает? Разве они будут спокойно смотреть, как чужаки вторгаются на их территорию? Даешь «Путевку в жизнь»!

Она рассмеялась собственной шутке и вышла. Следом за ней увязался Серега Телятников. Как представитель прессы, он хотел взять интервью у знаменитых гостей, да и разговоры о «мерседесе» не доставляли ему удовольствия.

Собрание молчало.

Казаков и Иванов продолжали зыркать друг на друга. Дело в том, что тот самый уголовный элемент, о котором упомянула мэр, был давно уже поделен между лидерами «национального движения».

Любой бизнес требует поддержки, пусть это даже партизанская война.

У депутата Казакова опорой в областном центре были коллеги-депутаты братья Васильевы. Их интерес в М…, конечно, представляла ГЭС. Имея влияние на областные электрические сети через всякие дочерние предприятия, они диктовали цены, устраивали веерные отключения, лишали людей тепла и сами же организовывали волнение масс. Ведь наш народ, если как следует не взбаламутить, так и будет сидеть по своим берлогам, недовольно материться и пить теплую водку из размороженных холодильников.

И Казаков, и братья всегда шли в голове демонстраций громче всех на митингах выражали волю простых трудящихся и купались в теплой любви избирателей.

Фоня же, понимая, что его открытие никому на фиг не нужно, что ни один научно-исследовательский институт ни морально, ни тем более финансово его дорогостоящие исследования не осилит, вышел на «чкаловцев». Те хоть и были тупыми в силу своего районного мышления, но соображали, что в руках у них может оказаться энергетическая бомба, которой они враз уложат и братьев Васильевых, и Ерему, а там, глядишь, и полмира. Потому они в Афанасия Гавриловича и делали аккуратные денежные вливания, за что благодарный ученый снабжал их оружием и отдал на откуп весь торгово-сервисный бизнес тихого М…

И братья Васильевы, и «чкаловцы» свое влияние на город М… держали в тайне за семью печатями. Не дай бог прознать Ереме. Старичок как-то обронил, что у него в области есть интересы, да все руки не доходят. Невзначай спросил он тогда молодого человека: «Ал, племянничек, ты сам откуда родом?», «Из М…». «Угу», — удовлетворенно буркнул Виктор Всеволодович и окинул сотрапезников ясным взором своих подслеповатых очей. Те, хоть виду не подали, но внутри похолодели. Дело у них налаживалось, а вмешательство Еремы означало передел и разборки. Это вам не вшивая партизанская войнушка, тут схватка может дойти до открытия 1-го Украинского и 2-го Белорусского фронтов…

— Надо бы дамбу перекрыть, — внес предложение директор ГЭС Виктор Николаевич Асатуров.

— Зачем? Им «мерседес» нужен, а не твоя станция, — заметил Геннадий Михайлович.

Собрание вновь смолкло. Каждый думал о загадочном «мерседесе».

— Если бы его кто угнал, я бы знал, — пробормотал Фоня.

— Не иголка, — согласился Казаков, мысленно апелируя к своим кадрам, — враз бы нашли.

— Может, они за реку поехали? — предположил майор Рябоконь. — В леса.

— Тогда тем более надо дамбу перекрыть! — вскочил Виктор Николаевич.

— У нас они не появлялись, — заявил молчаливый майор.

— А может, они не доехали? — пожал плечами Андрей Андреевич Червяков, заведующий музеем.

Мужчины улыбнулись: дескать, если они не доехали, то куда делись?

Госпожа мэр расположилась в кабинете директора дворца и ждала решения жюри, поскольку была его председателем. В тонкостях парикмахерского искусства она не разбиралась, но ей надо было только поставить подпись, огласить список победителей и вручить призы. По сценарию вечера это предполагалось сделать после антракта перед вторым отделением концерта. Артисты прибыли вовремя.

Эмма Матвеевна видела в окно, как к дворцу подъехала целая кавалькада машин, в основном иномарок, и два автобуса. В автобусах, как она знала, прибыли большие коллективы — ансамбль танца и камерный оркестр. В легковых автомобилях — солисты.

Она с удовлетворением подумала, что, казалось бы, непримечательный конкурс парикмахеров превратился в настоящий праздник для горожан. «Надо бы почаще придумывать нечто подобное для народа, — подумала г-жа Шелест, — нечасто мы его балуем. Что деньги? Деньги — прах. А тут на год хватит и разговоров, и хорошего настроения».

Стоя у окна, Эмма Матвеевна наблюдала, как из машин выходят красивые люди. Артисты… Она, как женщина, обратила внимание на подтянутых молодых мужчин в аккуратных черных костюмах и в галстуках и поняла, что это сопровождающая охрана. Что ж, артисты народ богатый, могут себе позволить телохранителей. А с другой стороны, мало ли у кого что на уме? Сейчас приехали засветло, а обратно? Ночь, путь неблизкий, вдоль лесной дороги фонарей нет, так что с охраной будет спокойнее.

Умная женщина. Недаром она пробивала идею создать М… оффшорную зону, чтобы большая часть налогов оставалась в городской казне…

В дверь постучали, и в кабинет, приветливо улыбаясь, вошел заместитель директора областной филармонии Вениамин Борисович. Эмма Матвеевна с ним была сто лет знакома. Все зрелищные мероприятия в М… она проводила с его помощью. Вот и сегодняшнюю программу составил и привез замдиректора.

Вместе с ним, опираясь на дорогую трость, вошел благообразный старик в смокинге, при черной бабочке и в золотых очках. Чем-то он смахивал на Кощея Бессмертного. Эмма Матвеевна еще подумала, что у бессмертия есть свои плюсы: долгое общение с мировой культурой, от которой никуда не денешься, все равно сказывается. Ведь как знаменитый киноактер Георгий Милляр ни издевался над своим лучшим персонажем, а частица интеллигентности в нем была.

Следом за Кощеем Бессмертным вошел златокудрый вьюнош, косая сажень в плечах, — этакий ангел в черном при галстуке, и замер у двери.

Вениамин Борисович припал к руке красавицы-мэра и представил гостя.

— Милейшая Эмма Матвеевна, разрешите вас познакомить, наш благодетель и известный меценат. Благодаря ему наш симфонический ездит по зарубежным гастролям и выдвинут на звание Академического.

Старичок степенно приблизился и тоже склонился к ручке.

— Очень приятно, Эмма Матвеевна. Премного наслышан, а теперь и познакомились. Весьма, весьма рад.

Несколько старомодная речь звучала вполне естественно в устах пожилого джентльмена.

— И мне приятно, — улыбнулась дама. — Простите, не расслышала вашего имени?

— Виктор Всеволодович! — радостно воскликнул Вениамин Борисович.

— Очень приятно, Виктор Всеволодович, присаживайтесь. Не откажетесь от чая с дороги? Я распоряжусь.

— Господин Ермитин, — добавил замдиректора. — Вот и сейчас Виктор Всеволодович совершенно бескорыстно предоставил нам транспорт и свою охрану.

— Как это мило с вашей стороны, — продолжала улыбаться хозяйка города. Правда, фамилия милого господина показалась ей знакомой, что-то кольнуло ее память, но она прогнала возникшее беспокойство и уселась напротив гостя.

— Неблизкий путь вы совершили, Виктор Всеволодович.

— Пустое, — отмахнулся Ерема. — У меня машина удобная, хоть спи в ней. А так я ради нашего камерного… Люблю, видите ли, старинную музыку, а они на днях уезжают в Италию. Когда еще послушаешь?

Секретарша внесла на подносе чашки с чаем. Вениамин Борисович засуетился.

— Я вас оставлю, — сказал он. — Пойду гляну, как артистов устроили.

Он ушел. «Ангел» продолжал стоять столбом у двери. Эмма Матвеевна постаралась не обращать на него внимания, вся обратилась к гостю.

— Меня всегда занимала проблема меценатства, — объявила она. — Подобные люди вызывают восхищение. Я хоть и мэр, но вынуждена считать каждую копейку. Ни на что денег не хватает.

— Согласен, — кивнул Виктор Всеволодович. — Деньги счет любят, сколько бы их ни было. Но вы знаете, Эмма Матвеевна, я обратил внимание на наших творческих деятелей, когда понял фальшь и лживость постулата «искусство принадлежит народу».

Эмма Матвеевна ахнула:

— Ничего себе! Это же была главная директива советской народной культуры. Я хоть и медик, но азбучные истины мне известны.

— Я вначале, Эмма Матвеевна, задумался о понятии «народ». Что это такое, и есть ли он вообще?

— Население? Извините, я вас перебила…

— Согласен, население есть. Население — это Ивановы, Петровы, Сидоровы… То есть конкретные люди. Человеки… А человек — не народ, человек — это личность. Он отвечает только за самого себя.

Эмма Матвеевна с большим интересом смотрела на собеседника.

— Так что если что-то кому-то принадлежит, то только конкретному человеку.

— Но искусство не может принадлежать конкретному человеку!

— Не может. Но и оно состоит из отдельных произведений. Книги, картины, спектакли… Вот они-то как раз и принадлежат создателю, исполнителю или владельцу. Это то, что можно потрогать, ощутить и что-нибудь с ним сделать.

— А танцы, которые сейчас начнет исполнять наш ансамбль?

— А что танцы? Когда они создавались, то принадлежали хореографу, а теперь — танцорам. Как они их исполнят, так и примет публика, то есть конкретные зрители.

— Как интересно. Никогда об этом не думала.

— Так что, Эмма Матвеевна, «искусство принадлежит народу» — то же самое, что «погода принадлежит народу». Как говорится, «и все вокруг колхозное, и все вокруг ничье».

Мэр рассмеялась.

— Спасибо, Виктор Всеволодович, просветили. Значит, ваше меценатство — это забота о конкретных людях.

— Совершенно верно! — радостно улыбнулся Ерема. — Вот эта самая забота и привела меня в ваш город. Давно хотел у вас побывать, Эмма Матвеевна, а тут оказия.

— Что за оказия?

— Мои люди пропали в ваших местах, госпожа мэр. Дорогие и близкие мне люди.

Наконец до Эммы Матвеевны дошло, кто этот милейший старичок, так похожий на Кощея Бессмертного. Вспомнила и имя его, которое давеча называл полковник.

— Вы Ерема? — спросила она, побледнев.

— Наслышаны? — удивился Виктор Всеволодович.

— Не ждали мы вас так скоро.

— Люди пропали, — развел он руками. — Медлить нельзя.

— Вы нас захватили, и мы заложники?

— Почему, Эмма Матвеевна? Что мы, чеченцы какие или террористы? У нас своя вполне мирная методика.

Госпожа мэр смотрела на него и думала: вот тебе и философ, вот тебе и «искусство принадлежит народу»… На самом деле вот кому нынче все принадлежит. Эмма Матвеевна взяла себя в руки, собралась и даже улыбнулась. Нет, положительно ей этот старикашка нравился. Чувствовался в нем и организатор, и талант; люди пропали, а он не поленился, несмотря на свою древность, сам приехал.

Произвести впечатление Ерема умел. Был он весь из себя какой-то сказочный. Мог изобразить не только отрицательный персонаж, но и доброго домового, и сладкоголосого Оле Лукойе, но тут уж совсем мороз по коже пробирал. Те, кто его близко знал, предпочитали сурового, нежели ласкового. Сам говорил: если хочешь кого убить, объяснись прежде в любви, чтоб жертва перед смертью была счастлива. Да, пофилософствовать дедуля обожал. Его «глубокие мысли» про искусство могли оказаться просто трепом. Вешал лапшу на ушки с сережками эффектной даме, совершая психологический маневр. И тут, как говорится, мнение персонажа может не совпадать с взглядами рассказчика.

— Что же вы собираетесь предпринять? — спросила Эмма Матвеевна.

— Есть кое-какие идеи. Думаю, вы нам поможете.

— А если нет? Перестреляете?

— Да что ж вы такая прямолинейная, Эмма Матвеевна? Право, вас это не красит.

— Почему мы вам должны помогать?

Виктор Всеволодович глянул на златокудрого «ангела» и приказал:

— Выдь, голуба, разговор не про тебя…

Страж исчез.

— Я тут, Эмма Матвеевна, поинтересовался вашим М… Городок-то страшный.

— Удивили, Виктор Всеволодович.

— Он ведь разбойниками основан. Так до сих пор и разбойный. Даже мне до иных ваших уважаемых граждан — как до Луны…

— Кого вы имеете в виду?

— Памятник у вас на площади… Бюст, то есть…

Эмма Матвеевна откровенно расхохоталась.

— Нашли разбойника! Юрий Матвеевич! Знаменитый ученый, лауреат-перелауреат, подлинный создатель нашего М… Что до него здесь было? Деревушка с языческой колокольней… А теперь?

Зато отец его великий вор был.

— Матвей Родионович?!

— А то ж! Не буду вам говорить его кличку. Органам она хорошо известна, да только сопоставить ее с ним — не смогли. И выходит, вор-то он вор, а не пойманный.

— В этом его заслуги?

— Я вам коротенько одну историйку поведаю…

— Будьте так любезны, Виктор Всеволодович.

— Зря иронизируете, Эмма Матвеевна, все гораздо серьезнее. — Ерема блеснул очами из-за своих увеличительных стекол, и словно гром вдали пророкотал. — Сейчас у всяких террористов в моде угоны самолетов. Так вот, по-настоящему первый самолет оформил уважаемый Матвей Родионович в начале пятидесятых. Нет, конечно, это был не лайнер, а скромный «кукурузник». Но данный аэроплан летел из Якутии с партией ограненных алмазов. То есть с бриллиантами. Самолет как бы пропал над тайгой, сгинул без вести, но народу было угроблено достаточно.

— И где эти бриллианты?

— Неизвестно…

Эмма Матвеевна скептически посмотрела на грозного Ерему.

— Матвей Родионович вел скромный образ жизни.

— В том-то и дело. Мы с ним давно были знакомы, можно сказать, дружили. Скажу откровенно, я тоже каким-то боком оказался причастен к той операции. Не ожидал он такого количества жертв. Полагаю, раскаялся, отошел от дел, подался сюда, на родину, стал простым лесничим, иначе говоря, затворником. Но не помогло ему покаяние, все одно — наказан. Сын его предал.

— Юрий Матвеевич? В чем же его предательство?

— Видите ли, любезная Эмма Матвеевна, это для вас здесь была задрипанная деревенька с варяжским перстом в небо, а для других — родина. Простите за лирику, тихое место, где можно голову склонить. А сынок его чрево земли вскопал да начал в нутре ее ужасы творить. Я в курсе, что здесь происходит. Мне Мотя все подробно выложил. Когда выкладывал, сильно переживал, как боль испытывал. Может, потому и доверил мне самое дорогое.

— Бриллианты, что ли?

— Внука своего! Сына вашего национального героя…

У Эммы Матвеевны аккуратная прическа зашевелилась.

— Мальчика?

— Вы его знали?

— А как же! Лешенька после той трагедии непосредственно ко мне попал, под мой присмотр.

— Недоглядели вы за ним, Эмма Матвеевна.

— Согласна. Хотя как он мог исчезнуть? Столько охраны вокруг было!

— Это Мотя его похитил. Я же говорил, великий вор.

— И он все эти годы у вас был?

— Да. Представьте себе, пока всякие спецслужбы землю рыли, он спокойно рос рядышком, в областном центре.

— И где он сейчас?

— Оп-па! — радостно хлопнул в ладоши Кощей Бессмертный. — Вопрос в точку. Где-то у вас. Он был одним из тех, кто ехал в «мерседесе».

Эмма Матвеевна подумала и сказала:

— Может, и правда мы поможем вам?

— Отлично! И если все у нас получится, я, соответственно, приложу усилия к созданию вашей оффшорной зоны. Как вы догадываетесь, связи кой-какие имеются.

Эмма Матвеевна покраснела от удовольствия, словно ей сказали самый приятный комплимент.

— Тут у нас было небольшое совещание, — она указала на потолок, на третий этаж. — Пройдемте? Так сказать, наш городской актив…

Вот так мэр заложила свою команду. Предательство, как амеба, размножается делением.

Но на свете все равно хорошего больше. Например, то, что Виктор Всеволодович не Бог и миром не правит — есть и другие ангелы. Потому события начинают разворачиваться совсем иначе, чем задумано хитроумным гангстером. Одним из таких ангелов оказался Серега Телятников — Синеус-младший.

Он слонялся по Дворцу в ожидании, когда его допустят к звездам. Вениамин Борисович уже свел его с первой скрипкой камерного оркестра. Музыкант радостно поведал ему, что через неделю они отправляются в Италию и сегодня на концерте покажут несколько новых номеров, подготовленных для зарубежных гастролей. С тем и убежал за кулисы готовиться к выступлению.

Отдать должное Сереге, он был толковым журналистом, знал, что спрашивать, и знал, что ему ответят. Местные знаменитости, как правило, вспоминали о своей прошлой любви к М…, когда он был закрытым городом. Не то, что у них… Гастроли в М… сулили достаток и пропитание по крайней мере на месяц вперед. Они везли отсюда колбасу центнерами, сгущенку коробками и сервизы ящиками… Нынче артисты по магазинам не бегали. Поэтому Телятников избегал вопросов типа: а как вам наш город?

Он блуждал по дворцу, здоровался и разговаривал со знакомыми и каким-то внутренним чутьем ощущал, что сегодня не все так, как всегда. Серега стал внимательнее всматриваться в людей и обнаружил, что причина его беспокойства — молодые накачанные люди в аккуратных костюмах. Для праздника морды у них больно насуплены.

Погоди, сказал он сам себе, это же охрана артистов. Вроде они рядом с ними должны быть, чего тогда по периметру рассосались? Чтобы проверить свою наблюдательность, Телятников незаметно приблизился к одной паре качков, встал позади них возле колонны и прислушался к их разговору.

— Ништяк в натуре, все спок.

— С понтом шухерить не по делу?

— У лохов сходняк, тусуются, гудят.

— Спрыснул бы?

— В цвет базаришь.

— Заткни сопло. Я бы сам зашибил муху.

— Фильтруй базар. Номер оторвется, гужнем.

— Не маячат?

— Зекс в тряпочку.

— Нищак…

Чтобы не привлекать внимания, Серега спустился вниз, в изостудию. Там, покалякав с приятелем художником, наказал ему запереть дверь и никого не впускать, вылез в полуподвальное окно. Затем задворками и переулками он добрался до милиции. Но Донского там не оказалось. Пожилой одинокий милиционер сообщил, что Леха обедает. Где питался старший лейтенант, Телятников знал. Столовая находилась за углом.

Журналист поспел вовремя, Донской, ковыряясь в зубах, собирался садиться в машину.

Стой, Лexa, стой! — страх был так велик, что даже здесь, на улице, за полкилометра от ДК, Серега орал шепотом.

— Что с тобой? Горло болит?

— Тс-с!

Телятников затащил товарища в «УАЗ» и тем же роковым шепотом поведал о готовящемся налете, о бесполезном совещании в музее, поскольку налетчики под видом охраны артистов уже расположились в ДК.

Старший лейтенант отказывался верить, смотрел на приятеля, как на резко помешавшегося, но когда услышал о причине наезда, о пропавшем «мерседесе» и его пассажирах — тут деваться было некуда.

— А я ведь видел этот «мерседес». И мужиков… Точно бандюги. Еще прокачивал ориентировки, но никого не вспомнил. Трое их было. Водитель, бугай и пацан. Я хотел у них документы проверить, не успел. Они за каким-то бешеным мотоциклистом рванули. Поехал за ними, не нашел. Дорог там много, наверное, не на ту свернул.

— Я считаю, — сказал Серега, — надо им долбаный их «мерседес» вернуть. Они, может, и отстанут.

— Ха! Где его искать? В лесу? Иголка в стоге сена. Не успеем.

— Успеем, Леха! Я знаю, где он.

— Что?!

— Он в кустах, недалеко от дома Аннушки. Помнишь, ты вчера утром меня на дороге подобрал? Он там.

— А почему я ничего не заметил?

— Я же говорю, в кустах! Он к реке съехал. Я когда купаться ходил, увидел его.

Донской внимательным взором окинул журналиста.

— Почему мне не доложил?

— Ты меня допрашивать будешь или все-таки поедем? Время не ждет.

— Поедем, — согласился Леха, заводя мотор. — Но по дороге ты мне все расскажешь.

— Ничего не расскажу! Просто подумал, кто-то его потерял. Приду попозже, вытащу и покатаюсь. Я никогда на таких машинах не ездил.

— Ни фига себе! «мерседес» кто-то потерял… Страдает у вас логика, господин Телятников. Врешь ты все.

«А если и вру? — подумал Серега. — Что с этого? Тебе бы о чудовищах рассказать, однозначно не поверишь. Вот где истинная правда похожа на ложь».

Добрались быстро. Донской так жал на газ, что видавший виды «УАЗ» взбрыкивал задними колесами, как необъезженный жеребец.

— Стоп! Тормози! Проехали.

— Чего орешь? То шептался, как шпион, теперь орет, как оглашенный.

— Нервничаю. Сдай назад. Вот здесь, — журналист выскочил из машины и полез вниз, к реке.

Но пока Донской закрывал дверцу со своей стороны, поправлял фуражку и обходил автомобиль, Телятников, бледный как смерть, уже карабкался по откосу обратно.

— Что случилось, Серега?

— Атас, Леха, там кто-то есть… Или побывал. Старший лейтенант споро расстегнул кобуру и достал табельный «Макаров».

— Где? Я вообще никакого «мерса» не вижу.

— Вон, в кустах серебрится. Все дверцы распахнуты и багажник.

— Стой здесь. Я сам слазаю и все осмотрю.

Одной рукой держа пистолет наизготовку, другой цепляясь за ветви, Донской пропал в зарослях.

Телятников чуть не выл от страха. Вертел головой и притоптывал ногами, собираясь не столько в пляс, сколько при малейшей опасности нырнуть в «УАЗ».

— Ну, что там, Леха?! Ты не молчи!

— Шикарное авто! Не зря ты хотел его умыкнуть. Борта немного оцарапаны, а так все цело.

Он появился неожиданно, веселый и озабоченный одновременно. Пистолет уже был спрятан.

— Эк тебя трясет, парень! Чего испугался? Нет там никого.

— Нет — и слава Богу, — вздохнул облегченно Телятников. — Чего ты рассматриваешь?

Донской стоял на краю, сдвинув фуражку на затылок, и задумчиво тер подбородок.

— Недалеко укатил. Троса, может, и хватит, но лайба моя его не вытащит. Силенки не те.

— А где мы сейчас трактор возьмем?

— Не надо никакого трактора. Поехали к Анне Игнатьевне. Рядышком.

Час от часу не легче!

— А к ней зачем? — смутился он.

— Да женщина она крепкая. Но мы не к ней, а к ее мужу.

— Что-о?! Какой муж?

— Эх ты, косарь информационного поля! Как же такая новость мимо тебя пролетела? Впрочем, он вечор объявился, ты мог и не знать.

— Что значит вечор?

— Вчера вечером к Анне Игнатьевне пожаловали их законный супруг, Павел Иннокентьевич Гаев.

— И ты, Лexa, мне ни слова!

— Когда? Ты сам меня полчаса назад увидел. И пожаловали они на «Жигулях». Я думаю, если эти «Жигули» впрячь в пару с моим тягачом, то сможем «мерс» вытащить.

Как бы разбитое сердце Телятникова ни ныло о безвозвратно утерянной любви, страсть к сенсациям пересилила боль. Теперь наконец он узнает тайну исчезновения мужа Анны.

Не оглядываясь на брошенный «мерседес», они прыгнули в «УАЗ» и поспешили к Гаевым.

— Hе хмурьтесь, господа! Вы сами виноваты. Несогласованность ваших действий и обожание переливать из пустого в порожнее привели к тому, что Виктор Всеволодович застал вас врасплох.

Мэр вышагивала перед стоящим у стены во фронт высоким собранием и совершенно справедливо вставляла мужикам по первое число. Действительно, команду Еремы все равно проворонили.

Как тонко заметила Эмма Матвеевна, сработал исторический ген: пока князья меж собой собачились, татаро-монголы Русь втихую покорили. Это потом, чтобы оправдать безалаберность полководцев, летописцы приписками занялись, увеличивая количество противника до тьмы и тысячи… Откуда им тогда было взяться, этим тысячам?

Но Эмма Матвеевна историческими исследованиями не занималась. Делая вливание своим единомышленникам, она поглядывала на Виктора Всеволодовича и просчитывала в уме, каким образом он может оказать содействие в создании оффшорной зоны. Мэр тоже не с Луны упала и знала правила игры. У нее были свои связи в администрации области, она хорошо ориентировалась в бурном потоке интриг, но про Ерему ей было известно, что именно он направляет подводные течения. Контакт здесь на руку.

На что только не пойдешь, лишь бы принести родному краю достаток и благополучие! Места, что ли, здесь проклятые? Ничего — по закону, все — через сделку с дьяволом.

Виктор Всеволодович стоял у двери на фоне двух телохранителей, цвел и пах. А как же? Вон они — навытяжку! И мент, и вояка, и опер, и даже лохи.

Эмма Матвеевна продолжала:

— Мы должны помочь нашим гостям…

Мужчины вздрогнули.

— Я повторяю, нашим гостям! Тем более, как я уже говорила, среди исчезнувших сын нашего Юрия Матвеевича. Алексей, Мальчик. Найти его — наша святая обязанность. Все эти годы он, оказывается, воспитывался у Виктора Всеволодовича.

Находящийся среди присутствующих капитан Прокопьев усиленно думал:

«Тупик? Как объяснить, что Мальчик у нас? Ереме именно он нужен, а не какой-то «мерседес». А если соврать? Сказать, что позвали на экскурсию по родным местам. Сюрпризом… Ничего себе сюрприз — вырубили и уволокли. А что? Доставка, так сказать, по-военному, с издержками. Сошлюсь на Степана Ильича, мол, он мне позвонил, поделился новостью. А если Ерема потребует очной ставки, привезем, покажем и — назад. Во имя науки. Пожалуй, так и сделаем. Посоветоваться бы с Василием Владимировичем…»

— Интересно, — произнес с усмешкой Тарас Данилович, — кто ж это из нашего Мальчика вырос?

Виктор Всеволодович сделал шаг вперед, оперся на трость и сердито прошамкал:

— А вот это вы зря! Алексей вырос милым, тихим и талантливым. Школу закончил с золотой медалью, институт — с красным дипломом, имеет склонность к литературе. Много сочиняет. Он постоянно публикуется в наших областных изданиях. Правда, под псевдонимом, поскольку чрезвычайно скромен. (Врет. Напечатали всего один стишок и маленький рассказ.) Его приятели — достойные молодые люди. Например, он очень дружен с сыном главного дирижера нашего симфонического оркестра.

Эмма Матвеевна всплеснула руками, готовая пустить щедрую материнскую слезу.

— Как это приятно слышать, Виктор Всеволодович! Мы все, кто работал вместе с Юрием Матвеевичем, — и Геннадий Михайлович, и Андрей Андреевич, и Тарас Данилович — все знали Мальчика.

— Знать-то знали, — проворчал Рябоконь. — Да сколько времени прошло. Нам бы его словесный портрет. Каков он сейчас?

— Нормальный, — подумав, сказал Ермитин. — В рост вымахал. Шатен. Бородка у него пшеничная, — он указал на портрет. — На вашего основателя похож, только очки не носит… Глазаст, девушкам нравится.

У присутствующего капитана Прокопьева челюсть отвисла.

«Что-о?! Высокий, белобрысый, с бородой?! А у него в подземелье — маленький, смугловатый, с усиками!!! Кого же я в заточении держу? Вот так влип… Черт, и смыться нельзя! Что же придумать?»

Вдруг зазвонил до сих пор молчащий телефон. Все посмотрели на Ерему. Тот снисходительно пожал плечами, мол, ваш телефон, вы и разговаривайте.

Андрей Андреевич, как хозяин кабинета, переступая ногами, приблизился к трезвонившему аппарату, осторожно снял трубку и поднес ее к уху, как пистолет перед самоубийством.

— Але.

Он долго молчал, морщил лоб, и наконец лицо его посветлело. Понял, кто звонит.

— Вас, Тарас Данилович, — обернулся он к майору. — Донской.

И тут добрейший Виктор Всеволодович милостиво дал согласие, хотя его стражи предусмотрительно засунули руки в карманы.

— Рябоконь слушает. Так… Так… Где? Ничего не предпринимай и не подходи — это приказ. Мы скоро будем, — он положил трубку. — Это Донской звонил. Старший лейтенант.

— Знаем, что старший лейтенант! — Чуть не крикнула Эмма Матвеевна. — Докладывайте.

— Он обнаружил «мерседес».

— Где?!

— Стоит на дороге номер пять.

— Это рокада вдоль реки, — пояснил Геннадий Михайлович. — Ну и в глушь они забрались.

— Кто-нибудь живой там есть?

— Донской не проверял. Увидел автомобиль и сразу к Анне Игнатьевне. От нее и звонил. Ее дом недалеко, если считать по нашим меркам.

— Так, господа хорошие, — изрек Ерема. — Все собираемся и едем. Покажете эту рокаду.

— Виктор Всеволодович, мне нельзя! — воскликнула Эмма Матвеевна. — У меня мероприятие. Я председатель жюри. Мое отсутствие могут неправильно истолковать.

— Госпожа мэр, — склонил голову старый диктатор, — вас никто не неволит. Надо так надо. Оставайтесь. Я вам тоже телохранителя предоставлю, чтобы иные артисты не зазнавались.

— Как это любезно с вашей стороны.

— А я? — возник Виктор Николаевич. — Я ни Мальчика вашего не знал, ни в моделях «мерседесов» не разбираюсь, а объект между тем несколько часов без присмотра. Вам аварию надо?

— Вы командуете ГЭС?

— С вашего позволения.

— Каков наш путь, господин полковник?

— Через плотину будет ближе.

— Устраивает? — спросил Ерема энергетика. — Мы вас там и высадим. Остальные по машинам!

С тем и отбыли…

Глава 10

Ал лежал на животе и покусывал травинку, Ольга подставила солнцу лицо, а Леон с наслаждением пускал табачные кольца.

— Олежек, — сказал он, — а ты чего не куришь? Бросила? Когда ты была пацаном, я в глубине души возмущался. Совсем, думал, мальчишка — и так гробит здоровье. Но знаешь, как принято у нас, в чужие дела не лезть, тем более воспитывать. Настоящий разбойник должен расти в лишениях, грубости и хамстве. Это потом, если вдруг судьба вынесет на поверхность, они начинают из себя культурный слой корчить — умора. Как наш Ерема или братья Васильевы. Но теперь, Олежек, ты взрослая женщина и можешь закурить. Я бы не возражал. Или правда бросила?

— Как бы не так! — Ольга, зажмурившись, улыбалась солнышку. — Я тоже не против, но оно само меня бросило.

— Кто?!

— Не кто, а что. Курево!

— Как сделать, чтобы и меня бросило?

— Не стоит, Ленчик, а то превратишься в толстую бабу, как я.

— Ал, Ал! — встревоженно позвал друга Леон. — Ты видишь толстую бабу?

— Где?! — Ал перевернулся на спину и завертел головой. — Не вижу.

— Я тоже.

— Да ну вас, мальчики! Сидите языками чешете, а там люди вашего решения ждут, — она кивнула в сторону дома.

Ал тоже посмотрел на дом, затем перевел взгляд на своих друзей.

— Чего вы так на меня, а?

— За тобой слово, — сказал Леон.

— Ты же для чего-то нас вызвал? — добавила Ольга.

— Знаете, ребята, я давно решение принял. Даже не сам — обстоятельства. Хотел по-тихому обставить старика и смыться, а тут «лохматые» вылезли, Олежек в Олечку превратился, память вернулась… Я за эти три дня другим человеком стал. Альтернатива вроде остается, обстряпать свое дельце и исчезнуть. А вы? С вами что будет? Я ведь сообразил, что Ерема на мне крест поставил. Все эти годы он меня берег не только потому, что Дед был жив. Я кое-что знаю, и вот это знание ему покоя не давало. Был у меня с ним давеча секретный разговор там он мне за все хорошее счет и предъявил.

— Большой счет? — спросил Леон.

— На миллионы.

— Шутишь?

— Ты когда-нибудь пробовал с Еремой шутить?

— Нет.

— И не пытайся.

— Ты поэтому решил убежать? — спросила Ольга.

— Я хотел исчезнуть. Почему и Леону ничего не рассказал. А он, вишь, сам прибежал, спасатель хренов.

— Но ведь спас!

— Да? Кто кого?

— Мальчики! Леша! Леон!

— Ты еще вдобавок нарисовалась…

— Ну и гони нас в шею! А сам делай что хочешь!

— И погнал бы! Погнал, если бы не знал, что вы пропадете. Ерема теперь с вами церемониться не будет. С тобой, Леон, точно. А с Олей… Что, Олечка, хочешь обратно к дядечке?

Она промолчала.

Ал почему-то повеселел:

— А по-моему, ребята, все складывается отлично. Я же говорю, обстоятельства. Ерема сам приехал! А значит, его надо выманить и дать бой!

— В каком смысле? — спросил Леон.

— В самом прямом.

— Я согласна! — не раздумывая, воскликнула Ольга и вытащила свою «беретту».

— Ты волыной особенно не размахивай. Донской из окошка увидит, разрешение спросит. Он хоть и одноклассник мой, а все одно — мент. А ты, Леон, что думаешь?

— Мой пистолет в дипломате. Я его из машины Павла Иннокентьевича так и не доставал.

— Пистолет — это хорошо. Но у меня есть одна идея. Может быть, удастся обойтись без канонады.

— Ты что?! Олежека без стрельбы представить невозможно.

— Согласен. Пошли в дом, там я все выложу.

Они поднялись и неторопливо, плечом к плечу, направились к дому.

Степана Ильича, к сожалению, пришлось вырубить. Он на радостях, что Мальчик все-таки нашелся, стал звонить какому-то капитану. Но вырубили вполне мирно. Когда он очухался, влили в него две бутылки водки и оставили спать.

— Какому капитану? — спросил Павел Иннокентьевич.

До этого он прочел нам целую лекцию о достижениях генной инженерии. Особенно много говорил об отце Ала. Какой это был великий ученый и отчаянно-смелый изыскатель. Не боялся ставить опыты на себе. Тот, который закончился столь трагично, оказывается, был не первым. Батя, как Ал помнил, был заядлым курильщиком, не выпускал папиросу изо рта, а курил только «Беломор». Но однажды он ввел себе какой-то препарат и бросил… Его, конечно, ругали за смелость, а он только радовался и удивлялся. Ведь животные не курят, говорил батя, и на них подобный эксперимент не проведешь.

Лекция Павла Иннокентьевича была торопливой, сумбурной, прерываемая постоянными вопросами, то Анечкиными, то Ала, то он сам себя перебивал.

— Так я спрашиваю, какому капитану звонил Степка? — повторил вопрос Гаев.

Ал наморщил лоб.

— Не помню. У меня тогда в черепушке еще искрило.

— Искрило! — засмеялась Ольга. — А так ему по шее вмазал, что он прилег у телефона, как миленький.

— А Малыш куда делся?

— Вначале за нами бежал, а потом в лес свернул. Свобода… Не волнуйся, Аня, ни он — без нас, ни мы — без него. Появится.

— А я знаю, — сказал Леон.

— Что ты знаешь?

— Фамилию этого капитана. Я его даже видел, когда лежал, будто без сознания. Дылда длинный такой, и форма на нем мешком.

— Ну?

— Червяков. Капитан Червяков.

— Иначе говоря, капитан Прокопьев, — сказал Павел Иннокентьевич.

— Почему? — смутился Леон. — Червяков…

Но Анна Игнатьевна его перебила:

— А ты не ошибаешься, Паша? Тот самый?

— И к бабке не ходи. Он! Я вспомнил.

— А я ведь его знаю. Андрей Андреевич. Он и впрямь был военным. А когда начались все эти пертурбации с конверсией, когда военнослужащих стали сокращать, он устроился в нашем Дворце культуры библиотекарем. Основал музей города и поделил народ на казаков и варяг. С него-то и началась партизанщина.

— Вот видишь, разве это не в духе наших спецслужб — сеять рознь и вражду? Так легче управлять.

— О ком вы так интересно говорите? — спросил Ал. — Словно о шпионе каком.

— А он и есть почти шпион, — ответила Анна. — Только сугубо наш. Носит сейчас одну фамилию, а Паша знал его когда-то под другой.

— Зачем ему это надо?

— Откуда мы знаем? Это, наверное, с советских времен, когда все друг за другом следили. Я когда его узнал, телегу, идиот, накатал. Стукач новоявленный. Мне же и вдули.

— Понятно, — кивнул Леон. Ему, как бывшему попутчику Гаева, было кое-что известно. — Вот почему вас, Павел Иннокентьевич, на столько лет с Анной Игнатьевной разлучили?

Гаевы ничего не ответили. Супруги грустно смотрели друг на друга, а в глазах Ани читалось: «Паша, Паша, ты такой умный, а дурак».

— Да разве меня одного? — произнес Павел Иннокентьевич. — После той трагедии весь состав отдела поменяли. И я догадываюсь о причине… Все тот же Прокопьев или, как вы его называете, Червяков.

— Просто главный персонаж, — прокомментировал Ал.

— У нас же все через голову кувырком делается. Вместо того, чтобы одного куда-нибудь отправить, дюжину людей разогнали.

Анна удивилась:

— Из-за Червякова?

— Знаешь, Нюра, я ведь тогда телегу не просто так накатал. Я его когда увидел, начал потихоньку им интересоваться. Сперва чисто из патриотических побуждений, может, правда враг или какой скрывающийся уголовник. И совершенно случайно узнал, что внеочередное звание капитана Прокопьев получил за проявленное мужество.

Ал побелел.

— Вы хотите сказать?..

— Да. Старший лейтенант такой-то не растерялся в экстремальной ситуации и спас некоего Мальчика.

Тишина повисла в доме! Кровавая тишина.

Ольга подошла к Алу, обняла его, снова прижалась щекой к его груди и прошептала:

— Опять заботы?

— Бросьте, ребята, вам его не разжаловать. Я тоже хотел выставить счет за Юрия Матвеевича, но сам заплатил с процентами.

Молодой человек взял девушку за подбородок, повернул ее лицо к себе и посмотрел ей в глаза.

— Вот так, Олечка. За три дня — целая жизнь. Другому человеку лет на тридцать хватило бы… Даже имя убийцы своего бати узнал.

— Алеша, не корчи из себя Гамлета, — позвала его Анна Игнатьевна, — вы вроде все свои дела сделали? Нашли Леона, Леон — вас. Что еще? Займитесь чем-нибудь полезным.

— Гонишь нас прочь?

— Ну почему гоню? Вначале пообедаем. Я такие щи сварганила…

— Тс-с! — Ал вдруг поднял палец вверх. — К нам гости. И не простые, а милиция.

Ольга отстранилась от Ала, прислушалась.

— Ага, — сказала она. — Я тоже узнаю этот движок.

— Вы что-нибудь слышите? — удивленно спросил Гаевых Леон.

Те отрицательно покачали головами.

— Хотя, нет, — напряглась Анна. — Кто-то едет… Ну и слух у вас, ребята.

— У нас не только слух, Анечка, но и обоняние. Я твои щи еще в подземелье унюхал.

Донской крайне изумился. Утром еще никого не было (Павла Иннокентьевича он не видел, потому что тот спал). А теперь полон дом народу, и все незнакомые. Кроме того, чернявого который вчера с Гаевым ехал. Кстати, документы он у него так и не проверил. Видок у паренька пожеванный. Анна Игнатьевна сказала, что он с утра в город подался. Где ж его так помяли?

А вон еще двое? Кажется, все обитатели дома вышли их встречать. У Павла Иннокентьевича рука на перевязи. Наверное, повредил, хлопоча по хозяйству. Мужики, они всегда, как домой, — так за молоток. Если настоящие мужики… А вот этого длинного, с бородой, не встречал. Но что-то знакомое… Или куртка, или лицо? И девица?! Тоже в куртке, но в шароварах. А шаровары не по размеру! Небось Анна Игнатьевна одолжила. Где ж она свои штаны потеряла?

Сопровождающее милиционера лицо в виде Синеуса-младшего просто сияло. Серега своим журналистским нюхом учуял, что набрел на кладезь информации. Пахло сенсацией.

Стороны обменялись приветствиями.

— Каким ветром, Алексей Иваныч? — спросила Анна. — Вроде как утром заглядывал.

— Оказия приключилась, Анна Игнатьевна…

— Здорово, Леха! — вдруг сказал бородатый. — Не признаешь? А ведь в одном классе учились!

— Местный, что ли? — прищурясь, удивился Телятников.

— Когда-то был местным.

Серега вдруг повернулся к своему приятелю и громко произнес:

— Калякни, мяший грюник, когда в нашей жарине такие сопельные обаляки вухарили?

От столь неожиданной белиберды Ольга и Леон вытаращили глаза, зато Ал громко расхохотался.

— Не волнуйтесь, ребята! Это здешний диалект. Оказывается, помню. Молодой человек спросил старшего лейтенанта, скажи, мол, милый друг, когда у них подобные длинные говнюки водились. Обаляка, надо полагать, я?

— Ты смотри, — радостно удивился Телятников, — и правда — наш! Прошу прощения за легкую провокацию.

Донской тоже улыбнулся.

— И в каком же классе мы с вами вместе учились?

— В шестом, седьмом… Мы с тобой, как тезки, сидели за одной партой.

— Значит, вы тоже Алексей?

— Так точно, Леха!

— Однако моим соседом был сын Юрия Матвеевича.

— А я он и есть! Что, не похож? А если в профиль? — Ал, дурачась, повернул голову в сторону. — Таким за партой ты меня чаще видел. А? И вновь — анфас! Что-нибудь напоминает?

Донской уже улыбался во весь рот.

— Леха… Точно, Леха! И по-прежнему баламут, как был. Где ж ты пропадал, чертяка?

Они обнялись и давай похлопывать друг друга по спине. Так неожиданно случилась сцена на манер телепередачи «От всей души». Но слез никто не проливал, у всех было хорошее настроение, лишь Телятников светился от счастья.

— Господа! — позвала гостей Анна Игнатьевна. — Мыть руки и за стол! Щи простынут.

Гурьбой повалили в дом.

Нет, Ал ошибся, она выглядела счастливее… Понятно, сто лет одиночества и наконец — муж, и полна горница людей. Семеро! Они сами, Ольга, Ал и Леон и эти двое из ближайшего селения.

И хоть ложки свистели в воздухе, как сабли, беседа не прерывалась ни на минуту. Вначале Серега, представленный как мировая звезда местной прессы, приставал с расспросами. Но ему отвечали неохотно и односложно. Леха и Ал ударились в детские воспоминания.

Затем Гаев поинтересовался:

— А что за оказия, Алексей Иваныч, у тебя? Может, помочь чем?

— Собственно, за помощью мы и заглянули. Но я смотрю, вы руку повредили. Наверное, в охотку топориком побаловались?

— Про руку потом… Говори, какая помощь нужна.

— Странный случай… Серега недалеко здесь в кустах иноземный «мерседес» обнаружил. Надо бы вытащить. Моя телега одна не справится, а вместе с вашими «Жигулями» тяги хватит.

Алексей и Анна быстро переглянулись и спрятали улыбки.

— «Мерседес» в кустах? — поразился Павел Иннокентьевич. — Обильна наша природа, ничего не скажешь.

— А вдруг у этого, как ты заметил, иноземного автомобиля хозяин объявится? — спросил, чуя недоброе, Ал.

— Уже объявился, потому и суетимся. Кстати, Леха, давно хочу полюбопытствовать, а не за тобой ли третьего дня гналась эта машина?

— С чего ты взял?

— Я не слепой. Во-первых, красный мотоцикл за домом стоит, во-вторых, на тебе куртка приметная. Достаточно?

Спорить было бесполезно.

— Достаточно.

— Молодец, что не отпираешься. А люди где?

— Какие люди?

— Люди из «мерседеса». Я их хорошенько тогда рассмотрел. Там были водитель, здоровенный бугай и пацан. Где они?

— Что ж, — сказал Ал, — буду колоться. Перед кем другим — ни за что, но перед другом детства — сам Бог велел.

— Колись, — благодушно произнес Леха.

— Значит так, пацан сидит перед тобой! Мент воззрился на Леона.

— Чего ты гонишь, Леха? Это не он.

— Не он. Она. Ты не на того смотришь.

— Вы?!

Ольга согласно кивнула.

Донской постарался сохранить хладнокровие.

— Да, — прищурился он. — Куртка похожа. Но там были джинсы. Где они?

— В соседней комнате, — безвинно молвила барышня. — Я тут внезапно располнела, и Анна Игнатьевна любезно предоставила мне свои штаны. Принести джинсы?

— Не надо, — мрачно сказал следователь. — А остальные куда делись? Тоже превратились в женщин? — Леха и не думал шутить.

— Водитель Валера безвременно скончался, а бугая, которого звали Монахом, я убил.

— Неправда! — воскликнула Ольга. — Монаха убила я.

— Правильно, — подтвердил Ал. — Ты убила, а я закопал.

— Это тот самый? — спросила Анна.

— Конечно, я же тебе рассказывал.

— Ох, Леша! Столько за короткое время случилось, все в голове перемешалось.

— Стоп, граждане! — воскликнул Донской. — Или перестаете ломать комедию, или я завожу уголовное дело. С убийством шутки не шутят!

— Не заведешь ты никакого дела. А знаешь, почему? Отсутствие состава преступления.

— Что ты мелешь, Леха? Вы же человека убили.

— Нет, Леха, мы человека не убивали.

— А кого?

— Скажи мне, вот ты идешь по улице, и на тебя нападает бешеная собака. Ты выхватываешь свой пистолет и пристреливаешь ее. Будут тебя за это судить?

— Ты кого с кем сравниваешь?..

Телятников развесил уши, шнырял по друзьям глазами и жутко страдал, что у него нет диктофона. Свой блокнот он доставать стеснялся.

— Ладно, Леха, сейчас я сам проведу коротенькое расследование, — объявил Ал.

— Зачем?

— Не мешай! Кто обнаружил «мерседес»?

— Серега.

— Когда?

— Вчера утром.

— А чего ты там, в кустах, делал?

— Купался.

Ал усмехнулся:

— Закаляешься, значит? Вода-то, как зверь.

— Чего ты к нему пристал? — вмешался Донской. — Закаляться никому не запрещено. Я его сам мокрого подобрал.

— И он тебе сразу рассказал про «мерседес»?

— Нет. Только сегодня, сейчас. Говорит, что покататься хотел.

— Так он на нем уже катался, — Ал строго посмотрел на Телятникова. — Да, угонщик?

Серега опустил глаза и не знал, куда со стыда деваться.

— А скажи мне, одноклассник, конца он сел к тебе в машину, ты никакого запаха не почувствовал?

— Точно, был запах! А ты откуда знаешь?

— У дерьма аромат стойкий, холодной водицей не отмоешь. Ты «мерс» с открытыми дверцами обнаружил?

— Да.

— Это я его проветривал.

— Серега, так ты выходит, обосрался? — по-простому спросил Донской.

Телятников попытался вскочить, но Ал своей мощной рукой усадил его на место.

— Нет уж, мяший грюник, калякни, кто из нас обаляка. На бедного Серегу было жалко смотреть, он вполне мог расплакаться.

— На меня чудовища напали, — произнес он дрожащим голосом.

— А вот это похоже на правду. Слава Богу, жив остался.

— Что-о?! — взвился Леха. — Какая правда?! Куда я попал? Пацан оказывается девушкой, друг детства — убийцей, а этот от чудовищ обосрался! От каких чудовищ?!

— Ты хоть знаешь, что у вас за колючей проволокой творится?

— Зачем мне знать? Это не моя епархия! Своих дел по горло.

— Сядь и успокойся…

Надо было кратко и убедительно ввести Донского в курс событий. И они в пять смычков — Леон, Ольга, Анна, Павел Иннокентьевич и Ал — «сыграли» «Серенаду солнечной долины». Пора было отваливать. Им нужен был «мерседес». Не на мотоцикле же втроем пилить в город? Поэтому, завершая реквием описанием гибели Валеры и трагической кончины Монаха, Ал спросил бывшего одноклассника:

— Теперь ты понимаешь, кто хозяин серебристого «мерседеса»?

Наверное, от потока излившейся информации у Лехи сознание помутилось. Знаете, что он ответил?

— Только не ты! — Ал растерялся.

— Вот те на! А кто?

— Некто Ерема. По моим ориентировкам — Ермитин Виктор Всеволодович.

— Откуда тебе про Ерему известно?

Донской поворотился к Телятникову и сказал:

— Серега, теперь твоя партия. Вступай.

Тот «схватил скрипку» и «сыграл» душещипательный романс о захвате бандитами Дворца культуры…

Бесспорно, он маленько перегнул, как такового захвата не было, но все равно стало грустно. Вытащить машину и на ней въехать в М…? Такой вариант Ала никак не устраивал. Это означало сдаться; на милость победителя.

Он посмотрел на Ольгу с Леоном и сказал.

— Ребята, выйдем на минутку во двор?

Долгий августовский день плавно переходил в теплый летний вечер. В лесу уже сгущались сумерки, на деревьях затихали птицы, под кустами свертывался в клубок ветерок. Последние солнечные лучи весело отражались на блестящей крыше «мерседеса», который нелепо перегораживал дорогу.

На все про все понадобилось меньше часа. И вытащить автомобиль, и даже кой-куда на нем сгонять, кое-чем загрузить и поставить здесь поперек бетонки. Все шло по намеченному плану. После звонка Донского в М… Ал расставил людей в безопасные места, а сам с Ольгой залег поближе к «мерседесу».

— А куда пропал Малыш? — спросила Ольга.

— Никуда он не пропал. Появится, когда нужно будет. Он же волк. Как мы с тобой.

— Ты хочешь сказать, я оборотень?

— Нет. Но ты чудище.

— А ты?

— И я.

— Выходит, мы нелюди?

— Почему? Совершенно нормальные люди. Только отличаемся. Как негры в Америке. Поэтому нам будут завидовать, ненавидеть нас и преследовать.

— Веселенькая перспектива. А если поменьше трепаться?

— Ха-ха… Насмешила. Слишком много народу об этом знает. Один Телятников чего стоит. Кстати, вон он нам маячит. Едут!

По дороге двигалась кавалькада из четырех автомобилей. В первой машине ехали сам Ерема и Геннадий Михайлович. Полковнику претило подобное соседство, и он, насупившись, почти не реагировал на шутки Виктора Всеволодовича, который был не в меру весел. Все балагурил старичок. В следующей — оба майора, молчаливый и Рябоконь. В третьей соседствовали два непримиримых врага, депутат Казаков и Афанасий Гаврилович. В последней, поскольку Асатурова высадили на дамбе, наличествовал только библиотекарь Червяков, иначе говоря, капитан Прокопьев. Он ехал и вынашивал план, как бы ему попроворнее смыться, добраться до подземелья и избавиться от неизвестного «самозванца», которого он принял за Мальчика. Ну и, само собой, в каждом «дилижансе» были по два «быка» Еремы, не считая водителей.

Народу в принципе многовато против небольшого отряда Ала. Ал глянул на Ольгу, и ему захотелось обнять ее. Казалось бы, впереди неравный бой, а тут накатило, как в сентиментальной кинокомедии.

Автопоезд приблизился к «мерседесу» и затормозил.

— Пойдемте, полковник? — пригласил Ерема.

— Ваши люди, вы и идите, — угрюмо отказался Геннадий Михайлович, что его и спасло.

— А ведь там кто-то есть, — обрадованно сказал старик. — Стекла тонированные, ни черта не видно. Наверняка перепились, бродяги. Помогите, — велел он телохранителям и стал кряхтя вылезать из своего «БМВ».

Из остальных машин тоже выходили люди, в основном холопы Виктора Всеволодовича.

Рябоконь тоже сунулся к дверце, но майор вдруг схватил его за руку.

— Погодите, Тарас Данилович. Что-то мне это не нравится. Они остались на месте.

— Ишь ты, — проворчал Кощеюшка, тяжело опираясь на трость, — затаились. Нашкодили и боятся. От Еремы не убегаешь. А ну, хлопчики, вытащите мне этих красавцев на белый свет!

Охрана гурьбой кинулась исполнять приказ.

— Смотри, — обратила внимание Ольга, — какой-то длинный в кусты рванул!

— Пусть. Наверное, местный. Наши в лесу встретят, разберутся…

Тем временем парни Еремы распахнули дверцы, и тут началось!

Из «мерседеса» повалили твари. Мы их туда набили под завязку. Степан Ильич, так и не протрезвев, утаптывал их ногами и еще парочку про запас держал при себе.

Чудовища, намаявшись в тесноте, выскакивали и тут же набрасывались на людей. Раздались вопли, крики, хруст костей, чавканье и громкое урчание.

Ерема попытался отступить, сесть в машину, но Геннадий Михайлович моментально нажал на кнопки, заблокировал дверцы и оставил старика на улице.

Дальше все перемешалось. Поскольку водители тоже вышли из машин и оказались в мясорубке, оставшиеся пассажиры были вольны в своих поступках. Майоры быстренько завели свой «ауди», развернулись и дали стрекача. Полковник неторопливо сдал задним ходом, но тоже решил не задерживаться. Машина, в которой сидели депутат и Фоня, исчезла следом.

А на дороге творилась куча мала, шабаш и пиршество дьявола.

Ал с Ольгой вскочили, заорали, радостно размахивая пистолетами. Затея удалась! Пару раз пальнули в воздух. Там, в копошащейся груде, тоже раздались выстрелы. Видимо, каким-то бедолагам удалось достать оружие и они пытались отбиться.

— Разбегаются! — крикнула Алу Ольга.

И правда, некоторые твари поползли в стороны. Одна из них поднялась и пошла на молодых людей. По ее шерсти текла кровь, она была ранена. Когда зверюга увидела их, глаза ее расширились. Она попыталась убежать от нас, но пошатнулась и скатилась прямо к ногам Ала. Не сговариваясь, он и Ольга набросились на нее. Ах, как было вкусно!

А когда Ал увидел измазанное кровью Олечкино лицо, его словно швырнуло в пропасть. Какие у нее были глаза! В них светилось пламя древних костров. Она застонала, потянулась к Алу, и они налетели друг на друга. Но, катаясь по траве, они не забывали от вожделения нажимать курки и выпускать пули шевелящуюся на дороге массу…

Людей там уже не было.

Наконец, отдышавшись, Ал с Олей вышли на дорогу. Вовремя. Кое-кто из «лохматых» пытался обрести свободу, но при виде Ала и Ольги они снова сбились в кучу.

Теперь у них было два автомобиля: «мерс» и тот, из которого выскочил длинный, кстати, тоже «мерседес», но годика на четыре постарше.

Пинками Ал и Ольга стали загонять несчастных тварей в машины. Новые чудовища отличались от прежних остатками одежды. И ту они сдирали с себя, как нечто лишнее, мешающее. Быстренько обернулись ребятишки. Монаху и то около часа понадобилось, но он и умнее был. Трупа три оставалось на бетонке и еще один — в кустах. Почти без жертв. Но что интересно, ни в одном чудовище Ал не обнаружил никого, кто хоть мало-мальски походил на Ерему. Пропал старичок. Даже трости его не было…

Рассовав животных по автомобилям, Ал кивнул Ольге, и она, засунув два пальца в рот, свистнула. Но как! Аж уши заложило. Вот талантливая девушка по части всякого мелкого хулиганства.

Из лесу потянулся народ. Слез с дерева Серега, с другого — Донской. Оба были бледны, как смерть. Вышла со своим «громобоем» Анна Игнатьевна.

— Что-то я не слышал твоего ружья, — сказал Ал.

— Вы сами отлично справились, — ответила она и заговорщицки подмигнула.

Ал сделал вид, что не заметил, а Оля смущенно отвернулась. Послышался звук двигателя, показался свет фар и из-за поворота вынырнули «Жигули» с Леоном и Павлом Иннокентьевичем.

— А где Степан Ильич? — забеспокоился Ал.

— Не волнуйся, — сказала Анна. — Идет. У него трагедия.

В лучах приближающихся «Жигулей» возник великан. Он нес на руках мертвую тварь, две другие плелись следом, как в свое время за мной Монах. По его волосатым щекам лились слезы.

— Чего вы плачете, Степан Ильич?

— Не успел. Эти сволочи набросились на него.

— Кто это?

— Капитан Червяков, мой благодетель.

Оказывается, это батин убийца! Славный конец, и вполне заслуженный. Ал подошел поближе и изумился.

— Степан Ильич, сдается мне, вы его откушали? — произнес Ал как можно тише.

— А что делать? Родное ведь, не пропадать же добру. Он меня сигаретами снабжал, водкой. Осталось всего два ящика. Как быть? В город мне нельзя.

— Не переживайте. Анна Игнатьевна есть, Павел Иннокентьевич. Да и мы не за семью морями живем.

Он посмотрел на дорогу.

— Похоронить бы всех надо.

— Надо, — согласился Ал. — Сюда вскорости армия и милиция прибудут. Лучше следов не оставлять.

Трупы до времени пришлось засунуть в багажники, сели по машинам и уехали. Ал и Ольга со Степаном Ильичом в «мерседесах» — к питомнику, остальные — в «Жигулях» — к Гаевым…

Ольга и Ал помогли Степану Ильичу рассовать животных по клеткам.

— А Малыш так и не появился.

— Дался тебе Малыш. Он волк. И немолодой. Волки лет десять-двенадцать живут, так что наш Малыш довольно стар. Помладше Еремы будет, но что он видел в своей волчьей жизни, кроме клетки? Пусть порезвится.

Она внимательно смотрела на дорогу.

— А разве мы не возвращаемся? Не к Гаевым едем?

— Нет, Олечка. Надо все-таки одно дело сделать. Ради которого весь сыр-бор. Заберем груз, который я в кустах припрятал, — и на речку. Позагораем.

Она засмеялась:

— Ночью?

— Ночью — самый кайф. Лежишь и получаешь ультрафиолет от звезд, А еще луна полная. Лунный загар вообще не сходит.

Она продолжала улыбаться:

— Вот трепач!

Остановились как раз напротив нужного места.

— Посиди, сейчас принесу.

Ему не нужен был яркий свет. Ал прекрасно ориентировался в темноте, различал не только контуры, но и запахи. Оттуда где был спрятан груз, отчетливо пахло резиной, металлом пластиком. Забросив оба объемистых пакета на заднее сиденье, он сел за руль, и они поехали обратно.

— Устал? — спросила она. — Я бы сама повела машину, но не знаю, куда ехать.

— Недалеко. Здесь все недалеко.

Они проехали мимо плотины и углубились вдоль берега дальше, где стыла вода M… — ского моря: На фоне звездного неба чернела башня «варяжского» капища.

— Мрачное сооружение, — заметила Ольга.

— Это в темноте. Мы пацанами любили карабкаться по его стенам. Оно внутри пустое. А когда ГЭС построили и водохранилище появилось, подплывали на лодках или просто так, вплавь, залезали и прыгали с него, как с вышки. Местные мальчишки, наверное, и сейчас этим занимаются. Как ни странно, никаких трагических случаев. Никто не разбивался и не погиб, даже по пьянке. Только те, кто пытался однажды его разрушить.

Они остановились, когда до башни оставалось с полкилометра.

— Приехали. Давай передохнем. Надо сил набраться.

Ал заглушил мотор, откинулся на сиденье и закрыл глаза. Ольга тоже не шевелилась. Стекло было приспущено, и там, за окошком, жила своей жизнью ночь. Жила неторопливо, безветренно, тихо. Если что и стрекотало, то ненавязчиво, в отдалении. Иногда раздавался плеск: какую-то рыбешку мучила бессонница.

— Я, кажется, вздремнул, — пробормотал Ал.

— Я тоже.

— Тебе бы вообще не мешало выспаться.

— Агасиньки…

— Вот и поспи, пока я туда-сюда.

Он вышел из машины, размялся и принялся за свой загадочный багаж. В нем оказался полный набор аквалангиста: гидрокостюм, акваланг, ласты, маска и прочее, вплоть до ножа и электрического фонаря.

— Ты в воду? — удивилась она. — Зачем?

— Потом узнаешь.

— А не темно ли, Лешенька?

— Ты меня видишь?

— Как днем.

— Вот так же и я.

Он начал облачаться. Ольга с интересом смотрела, как он вначале разделся до трусов, влез в гидрокостюм, нацепил пояс с грузилами и кинжалом. Помогла надеть акваланг, встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. Войдя в воду, он нацепил ласты, вставил в рот загубник, помахал ей рукой и нырнул. Ольга увидела огонек вспыхнувшего фонаря, который быстро потускнел. Наверное, там приличная глубина…

Ал превратился в рыбу. Точнее, очень захотел превратиться. И не в какого-нибудь сома-увальня или налима-барина, а в быстроходную щуку или на крайний случай в проворного ерша. Воздуха в баллонах было не так много. Ал рассчитывал, что возьмет где-то лодку, на ней подплыть к башне и оттуда нырять. Но где взять лодку глухой ночью?

Ал не чувствовал прохладу воды, ему было тепло, даже очень. Краткий сон пошел на пользу. Течения почти не ощущалось, но Ал сразу взял чуть правее, и его вынесло точно на цель…

Давным-давно, когда он еще был совсем маленьким мальчиком, дед, гуляя с ним по лесу, вывел к капищу, и они зашли внутрь. Пустая и гулкая высота казалась до самого неба. Дед поднял руку и указал ему на красноватый кирпич, чуть отличавшийся в общей кладке.

— Запомни это место, — велел он.

Через пару лет они снова оказались там.

— Ты помнишь, я тебе показывал камешек?

— Да, дедушка, — и ткнул пальцем в направлении кирпича. До него было метра два.

А когда построили плотину и образовалось водохранилище, дед снова сказал.

— Вы прыгаете с башни, внучек?

— Да.

— Нырни, проверь, цел ли тот кирпич?

— Я уже смотрел. Все на месте, дедуля.

А когда Ал уже обитал у Еремы и начинал восстанавливаться, дед незадолго до своего ухода опять спросил:

— Ты не забыл про башню?

— Это я помню.

Тогда он очень тихо сказал:

— Побывай там. С дядей Витей придется рассчитаться. Дашь, сколько причитается, остальное употреби с умом. Лучше на доброе дело, Лешенька. Сокровище огромное, но и крови на нем немерено…

А неделю назад Ала вызвал на разговор Ерема.

— Вот что, племянничек, я, конечно, человек не бедный, но тут по случаю продается керосиновая лавка, не мешало бы ее приобрести.

Он имел в виду нефтеперерабатывающий комбинат, расположенный на окраине областного центра.

— Я тебя кормил, поил, образование дал. Что ты на это скажешь?

— Скажу, надо, так надо.

— Но мне, племянничек нужно все! Я приблизительно сумму знаю. Чай, сам подготавливал запасной аэродром. А Мотя, дед твой, вишь, че учудил, в тайге разбился. При встрече сказал, что все погибли, потому от наших воровских дел отошел, лесничеством занялся. И только когда тебя привел, покаялся. Мол, тебе ведомо, где клад спрятан.

— Знаю.

— Я тоже догадываюсь. В водохранилище. Говори, что тебе необходимо, и собирайся. Только не вздумай надуть меня, племянник! Я тебе помощников дам.

Не скажи Ерема последней фразы, может, все иначе вышло бы. А так до Ала доехало: «Конец тебе приходит, Ал Агеев, на этой земле». Прокололся старик по своей жадности…

Заветный кирпичик он нашел легко, а вот справиться с ним оказалось непросто. Чуть клинок не сломал. Пришлось пару раз всплывать на поверхность, экономить воздух в баллонах. Наконец камень стал крошиться, и открылась неглубокая ниша. Ал сунул в нее руку и выудил маленький пакет, обернутый старым непромокаемым брезентом. Получилось, ура!

Оставалось покинуть капище, подняться наверх, избавиться от акваланга и пояса, расстегнуть молнию, положить за пазуху сокровище и налегке поплыть обратно.

Однако чем ближе был берег, тем больше ворочалось в Але звериное чутье. Что-то случилось… Он остановился и стал вглядываться в «мерседес». В машине было темно, наверное, Ольга спала. Но веселенький серебристый цвет автомобиля казался зловещим в бликах полной луны. Ал свистнул. Не так задиристо и громко, как Олечка, но со своими переливами. Тишина — ни шороха, ни движения.

Ал поплыл дальше, но осторожнее, стараясь не плескать. У берега нащупал ногами дно и замер. Выходить не спешил. Над водою торчала одна голова. Он весь обратился в слух. Что такое? Вроде все спокойно, но тревога холодила грудь.

Ал снова свистнул и услышал до жути знакомый голос.

— Чего рассвистелся? На сто километров никто тебя не услышит.

Из-за «мерседеса» вышел Ерема. Нет, не Ерема, а существо, чем-то напоминающее старого бандита. Лохматая, заросшая рожа, как у Степана Ильича, и волосатые лапы, в которых он держал свою любимую трость. Но шел он к воде легко, на трость не опирался, и очки отсутствовали. Особенно странным смотрелся на нем мятый смокинг и бабочка.

— Привет, дядя Витя! Хорошо выглядите.

— Здорово, племянник. Смотри, не простудись.

— Вода нынче теплая.

— Угу… Выходить не собираешься?

— Да нет, покупаюсь еще. Жаль, мыло в машине оставил.

— Могу принести.

— Не стоит беспокоиться. А где Ольга?

— Олежек? Отдыхает. Испортил ты мне пацана, племянник. Такой был паренек, а теперь девка. Мне девки в банде не нужны.

— Если вы с ней что-нибудь сотворили, берегитесь!

— Ой, напугал! Ты сначала из воды выйди. Если выйдешь, конечно.

В другой руке у Еремы был ствол. Ольгина «беретта». Алу стало дурно. Не из-за пистолета он испугался за Ольгу.

— А ты молодец, — продолжал Ерема, — классную ловушку устроил. Всех угробил, кроме меня. На меня эти твари благотворно повлияли. Ноги поправились, зрение… Я твою перепуганную физиономию отлично различаю. Не промахнусь.

— Сейчас расстреливать будете, дядя Витя?

— Погожу. Хочется, чтобы ты отдал брюлики добровольно.

— А если нет?

— Тогда, извини, — монстр по-стариковски хихикнул — Предлагаю альтернативу. Или ты выходишь и отдаешь и клад я тогда думаю, убивать тебя или не убивать. Или ты швыряешь мне узелок сюда, а пока он летит, у тебя остается шанс смыться. Третьего не дано!

Ал молчал. Ерема был прав. Даже если Ал нырнул бы, пуля все равно достанет. Ерема и в очках отлично стрелял, а сейчас что и говорить. Смотри-ка, в тварь оборотился, а разум свой гнилой сохранил. Может, потому, что всегда был чудовищем и наконец принял естественный ид.

— Я почему так долго с тобой вожусь, племянник? Ноги мочить неохота. За добро-то мое мог и пожалеть старика. Молчишь? Ну, хорошо. Считаю до трех. Раз. А?! Два…

Это были его последние слова. Ал не зря свистел… В воздухе мелькнула тень, и Малыш вцепился в горло Еремы. Через мгновение несчастная злобная душа покинула этот бренный мир.

Киснуть дольше в воде не было смысла, и Ал, как ошпаренный, выскочил на берег.

— Браво, Малыш, — потрепал он рычащего зверя по загривку. — Мог ведь и опоздать. Пойдем поищем Ольгу.

Они нашли ее под деревьями за «мерседесом». Она лежала связанная, с какой-то тряпкой во рту, по ее лицу текли слезы. Ал не успел ее развязать, только вытащил кляп, как она тут же набросилась на волка.

— Плохая ты собачка, Малыш! Носишься по своим волчицам, а твои лучшие друзья чуть богу душу не отдали.

Здоровенный волчище вилял хвостом, радостно скулил и пытался окровавленным языком слизнуть слезы. Она отмахивалась распутанными руками, провела пальцем по щеке и попробовала его на язык.

— Это что, кровь? Его, что ли? Фу, какая гадость!

Да, труп Виктора Всеволодовича никакого аппетита не вызывал. Он разлагался прямо на глазах. Его и хоронить не стали. Напихали в смокинг побольше камней и сбросили, где поглубже.

— Как же ты подпустила его к себе?

— Не знаю. Я сидела вон на том камешке, смотрела в воду и ждала. А он, видать, подкрался и чем-то меня оглушил. Пощупай, какая шишка на затылке. Очнулась, а я уже связанная. Весь разговор ваш слышала. Понимала, он тебя убьет. Думала, умру…

— Бедняжка.

— Издеваешься, да?

— С чего ты взяла? За тебя переживаю. Гидрокостюм Ал выбрасывать не стал, хорошая вещь. Да и за аквалангом можно когда-нибудь приехать. Он переоделся, а брезентовый пакет удачно разместился в кармане куртки. Глазастая Ольга заметила пакет и спросила:

— Дельце твое удалось?

— Удалось.

— Так и не скажешь, что там?

— Бриллианты.

— Врешь!

— Мне тебе врать незачем.

— И куда теперь?

— Как куда? За Леоном! Малыш, мы к Анне Игнатьевне. Ты с нами?

Волк отрицательно покачал башкой.

— Вольному воля. Адрес ты знаешь, заходи.

Эпилог