Охота на ясновидца

Глава 1

Внезапно надо мной нависает смертельная опасность. — Роковая незнакомка. — Кто я такой? — Ужасаюший ребенок. — Приходится бороться за каждый час собственной жизни.

Я умер в вагоне международного поезда.

И эти слова надо понимать буквально… но, спросит сразу дотошный читатель, кто же тогда пишет сейчас эти записки? Разве такое под силу покойнику? Или я все-таки остался жив?.. Нет, нет я действительно умер, лежа на полумягком сидении спального купе и уперев ноги в стенку вагона… но!

Но не будем забегать вперед.

Всему свое время.

Я начну свою жуткую исповедь как можно более спокойно, по порядку набегающих событий, и мой читатель постепенно убедится в том, что все сказанное ниже — и выше — это, конечно же, правда.

О некоторых вещах можно было бы и промолчать, ведь, ничего не утаивая, я рискую разом потерять доверие к собственным словам? Поверьте, порой мне самому трудно свыкнуться с мыслью, что все это случилось на самом деле.

Но как бы то ни было, что случилось — случилось.

Итак, я умер в вагоне международного поезда… я словно бы очнулся от глубокого, глубокого сна. Причем разбудили меня не странные звуки — это был стук вагонных колес; не хлопанье двери: кто-то быстро заглянул из коридора в купе и тотчас закрыл дверь, — а чувство острой опасности. Словом, я проснулся от страха. Ничего не понимаю! Мой ум в тот момент был чист, как белый лист писчей бумаги. Я не знал кто я такой, почему и как оказался в закрытой со всех сторон комнате. И комната явно куда-то неслась с устрашающей скоростью. Душа сразу была охвачена паникой. Сначала показалось, что комната стремительно падает вниз, в бездну, но через две-три минуты стало понятно, что нет — комната движется вперед, и силой инерции меня чуть-чуть прижимает к боковой стене. Я лежал головой к двери, на узком полумягком диванчике, обитом плотной вишневой кожей, упираясь ногами в противоположную стенку.

Легко писать об этом сейчас, пользуясь всеми словами словаря. Но представьте тогдашнее состояние, когда все, что видишь вокруг себя не имеет точных названий, когда ты сам думаешь о себе в третьем лице, как о каком-то оно. Я не знал, что я одет, что на мне темный твидовый костюм, что пестрая полоска ткани на животе — это галстук, а те блестящие узкие шоколадные штуковины внизу, на конце двух отростков, это начищенные до блеска полуботинки, надетые на ступни. Я вдруг понял — боже, я умер. Умер! И резко сел. О, ужас! Прямо напротив из стены появился незнакомец. Он буквально выскочил навстречу, вперив в лицо сверкающий страхом взгляд. Это было купейное зеркало. Но я не знал, что увидел собственное отражение. Неизвестный молча пожирал меня злобными глазами затравленного зверя. Это убийца, подумал я. Ужас был тем сильнее, что я, не понимая происходящего, видел просто живую голову, висящую прямо напротив, в воздухе. И эта голова покрывалась бисером жаркого пота. Глаза лезли из орбит, а язык — лихорадочной змейкой — облизывал губы… Неизвестный издевательски повторял все волнения моей физиономии!

Наконец, по световым бликам я понял, что между мной и убийцей находится стекло. А неясный прилив памяти подсказал, что я вижу перед собой нечто вроде плоского призрака, и что тот не опасен.

Пугливой рукою дотрагиваюсь до изображения головы. Стекло! Навстречу мне протягивается зеркальная рука. Я шевелю кончиками пальцев — стекло повторяет движения. Кажется, это я сам, а это… это… я не мог вспомнить слово зеркало. Но уже смог взять себя в руки и огляделся. Каждый предмет, на который падал взгляд, пугал своей полной непонятностью. Помните чувства лилипутов из книги о приключениях Гулливера? То место, где крошечные человечки описывают вещи, найденные в кармане Человека-Горы: гигантский кусок грубого холста, который вполне мог бы служить ковром для главной залы дворца; громадный серебрянный сундук, набитый чихающей пылью; исполинский инструмент, к спинке которого прикреплены намертво двенадцать длиннющих жердей, похожих на решетку перед дворцом короля, и наконец тяжеленный шар на цепи, одна сторона которого была сделана из прозрачного вещества, а внутри шара был явственно слышен непрерывный шум вроде шума колеса водяной мельницы. Лилипуты решили, что это неизвестное животное.

А ведь речь шла всего навсего о носовом платке, табакерке, расческе и карманных часах Гулливера на серебряной цепочке.

Мое положение было намного хуже, потому что я очнулся в мире, где не было не только меня самого, но и почти всех слов, которые делают этот мир узнаваемым. Комната — вместо купе. Нечто — вместо себя. Стекло — вместо зеркала…

А ведь в тот час в купе находились самые обычные вещи: на полуовальном приоконном столике в металлическом держателе позвякивала бутылка минеральной воды, ближе к краю стоял в подстаканнике стакан холодного чая, в котором мерцала чайная ложка, в пластмассовой пепельнице догорала забытая тонкая дамская сигарета, тут же на краю стояла дамская черная сумочка на желтой застежке; на противоположном сидении —небрежно брошен дождевой зонтик. Что еще? Задернутое шторками ночное окно. Ковер на полу. Свет лампы под потолком.

Что же виделось тогда моему мертвому взору, лишенному опоры на слова? Кошмар! Заурядная бутылка воды из темно-коричневого стекла казалась мне узкой остроконечной пирамидой, по сторонам которой бежали не блики ночных огней, а огненные знаки. Я был захвачен и напуган их бегом. Й пытался прочесть адскую абракадабру угроз. Глаз решительно упрощал очертания. Если бутылочный контур был сведен к простоте треугольника, то стакан чая виделся взору магическим цилиндром гладкого льда, внутрь которого вползла золотая змея, а не чайная ложка, и я не без страха видел поверхность змеиной кожи из геометрической чешуи. Догорающая дамская сигарета в пепельнице была столь непосильна взгляду, что ее огонек в гнезде табачного пепла казался входом в ад, и пылающий круг был настолько велик, что занимал всю поверхность купейного столика и жаром жаровни дышал в лицо.

Пепельница была настолько глубока, что я не мог разглядеть ее дна. А дождевой зонтик казался страшнейшим орудием пыток.

Единственное, что я сразу узнал, оказалось дамской сумочкой. Руки вцепились в нее мертвой хваткой, как утопающий — за соломинку спасения. Слава богу! Обычная элегантная дамская сумочка с прямоугольным основанием, из черной крокодиловой кожи, с желтой застежкой, с дугой укороченной ручки. Я вспомнил слово сумочка и сразу отщелкнул застежку. Пахнуло духами от батистовой ткани. Платок! Портмоне! Кожаный портсигар. Зажигалка. Старая книжица в картонной обложке. Цвет вроде бы красный. Ага! Я могу читать! Это сказки Перро! Духи в желтом парчевом мешочке… А это что? Сначала глазами, затем рукой я ощупал тяжелый изящный предмет, состоящий как бы из двух частей — золотого основания и черного верха. Револьвер! Это был дорогой дамский револьвер из золота с перламутровой ручкой с глазками холодных камней. Откуда у меня оружие?

Я не понимал, что роюсь в чужих вещах. И все же, скорее повинуясь чувству опасности, чем толчку стыда, быстро закрыл сумочку и встал на ноги. Глаза явно начинали справляться с предметами: сигарета заметно уменьшилась в размерах, пепельница стала плоской, пирамида обернулась бутылкой с горлышком и наклейкой. В стакане сверкнула чайная ложка. Зонтик потерял дух копья.

Я захотел смочить пересохшее горло.

Только с третьей попытки удалось взять рукой стакан и, разобравшись, где на моем лице находится входное отверстие, — слово рот я позабыл, выпить холодную горьковатую жидкость. А вот поставить стакан на место не получилось, он выпал из подстаканника на пол, но не разбился, а тихо покатился по ковру к двери купе.

Глоток чая явно пошел на пользу — теперь не только глаза, но и голова стала потихоньку справляться с кошмарным положением. Может быть я сплю? Где я наконец? Присев к окну, я некоторое время думал над тем как раздвигаются шторки, пока методом проб и ошибок не раздвинул ткань в обе стороны. Луна! Значит сейчас ночь. Я прижался лицом к прозрачному стеклу. Моя комната с бешеной скоростью неслась вдоль отвесных стен ночи, мелькали силуэты деревьев — лес! А в небе успокоительно круглился лунный шар Селены! Ее имя — Селена.

Меня поразила устремленность общего движения. Все вокруг было схвачено притяжением к какой-то одной единственной цели. А раз так, подумал я, значит можно спастись.

Задернув шторки, — я повторил это дважды, — я набрался духа посмотреть в зеркало.

Нет, этого человека я вижу впервые в жизни. Из глубины на меня затравленными глазами смотрел неприятного вида субъект, с чуть курносым носом. У него были светлые жидкие глаза с мелким крапом голубизны вокруг черных зрачков. Нельзя было понять — умен он или глуп. Красив или уродлив. Слава богу, что я не обнаружил на лице каких-нибудь пошлых усиков. На вид незнакомцу было лет двадцать пять.

Спокойно, уговаривал я себя, вспомни! Это же поезд. Поезд. Земля — круглая. Волга впадает в Каспийское море. Москва — столица нашей Родины.

Но я решительно ничего не мог сказать о себе. Кто я? Как меня зовут? Кто мои родители? Откуда я вообще взялся и что здесь делаю? В поезде, ночью? Куда еду? Зачем? С какой целью?

Но самое главное — я вспомнил, что люди делятся на мужчин и женщин, но не понимал мужчина я или женщина.

Щелкнула дверь. Оглянувшись на звук, я обомлел — на меня шло какое-то страшное существо с красными глазами дьявола! Человек показался настолько высоким, что я вскинул голову вверх. Но по мере того, как незнакомка закрыла, за собой дверь в купе, и, подняв упавший стакан, сделала шаг вперед — ее рост и облик приняли вполне человеческий вид.

Я умнел на глазах.

А когда она, легко обогнув меня, поставила стакан на место, уселась напротив и взяла догорающую сигарету, я окончательно убедился в злых шалостях своего зрения: никаких красных глаз! Моя спутница оказалась молодой женщиной самой замечательной красоты.

Но не забывайте, в тот момент я не понимал что вижу женщину, для меня это был как бы абстрактный пассажир.

— Я думала вы уже спите, — лицо пассажира кажется хмурым, а в голосе явно сквозит досада.

Схватив сумочку, она заглянула внутрь, и ругая себя за неосторожность, убрала со столика.

Судя по тому, что сигарета не успела догореть, она отсутствовала едва ли больше минуты.

Мне же эта минута показалась чуть ли не часом.

Я молчал. Стоял в прежней позе у зеркала. И не без ошеломления разглядывал незнакомку. Право, она была исключительно хороша собой и опасна. Сердце сжалось от неясного страха… Скулы богомола, фруктовые зеленые — голубые? — глаза египетской кошки, фарфоровый рот мейсенской розы, златокудрые волосы под венецианской сеткой, нить молочного жемчуга на открытой шее мадонны. Вскоре я понял, что влюбился с первого взгляда.

Если бы тогда знать кто передо мной! Насколько короче и проще сложилась бы вся эта история. Но я не знал.

Я продолжал глупо пялить глаза.

Но и она не догадывалась кто я такой, и что ближайшей целью моей будет только одно — найти ее и убить, прикончить без всякой жалости и сомнений.

— Да что с вами? — незнакомка передернула плечами от такой бесцеремонности, — скоро третий час как мы один на один. И вы только сейчас удосужились заметить меня, молчун.

— Простите. У меня что-то с головой, — я опускаюсь на сидение; этот низкий — собственный! — голос мне незнаком.

— Я захватила таблетки. Хотите?

Я кивнул. Может— быть при отправлении поезда я представился или хотя бы назвал свое имя соседке?.. Поискав глазами часы, обнаруживаю циферблат на запястье левой руки: ого! уже час ночи!

Порывшись — в моей!? — сумочке, пассажир достает таблетки. Вот. Глотайте сразу две штуки. Можно не запивать.

Ее наряд был очень прост: мужская рубашка, заправленная в джинсы, такой же джинсовый жилет, кроссовки. Вокруг пояса широкий ремень на зубастой пряжке. Ровным счетом ничего от того шика, которым была пропитана загадочная сумка.

Наверное, это мужчина, подумал я.

— Ммда… а вы сильно переменились. Вы были так насмешливы к моим предостережениям… Теперь раскаивайтесь?

— Простите, я ничего не помню.

— Не извиняйтесь так часто, — она закурила вторую сигарету. — А дым вам действительно не мешает?

— Не знаю, — я чувствовал в глазах усиление цвета: жемчуг на шее пассажира полыхал голубым льдом так, что резало глаз. А ногти на руках кровоточили багрянцем красного лака.

— Мне кажется, что за вами следят.

— Кто?

— Целая куча народу. Один гадкий толстяк с железными зубами. Потом такой ушастый тип с кадыком на шее. Затем еще двое — бритый наголо брюнет в очках и малый с татуировкой на пальцах. Ну и та семейная парочка с карликом.

Я онемел.

— Толстяк вооружен. Я специально качнулась к нему, слозно от толчка поезда… Пистолет в жобуре под мышкой. А парочка с карлой таращилась на вас все полчаса в вагоне-ресторане. Я чувствовала их рожи всей кожей. Сделала вид, что догоняю официантку, дать чаевых. И карла не успел перевернуть фотокарточку. Он прятал ее в меню. Но я разглядела. Там крупно снято ваше лицо… Неужели вы все, все забыли?!

В голосе неизвестной мелькнула отчаянная нотка. И вообще, присмотревшись, я заметил, что на ее уверенной красоте лежит тень тревоги. Кажется, она недавно всплакнула в коридоре — в уголках глаз следы свежих слез, на губах оттиск нервных покусываний.

— Я ничего не помню. Провалы в памяти… Но у меня нет врагов. Что это значит? Этот поезд? Куда он идет? И кто я?

Она не успела ответить.

В купе настойчиво постучали. Мы быстро переглянулись: ночь! Она успела приложить палец к губам и я правильно понял этот знак: молчи! Но ответа не стали ждать, дверь резко распахнулась и в купе вошел проводник.

Ничего не объясняя, он встал напротив меня: брр, его манеры были отвратительны, как и весь вид — мятая форма, фуражка, насаженная на лоб дегенерата, глаза — вареные яйца, затылок мясника, руки рыжей обезьяны. Мне показалось, что он пьян.

— В чем дело? — спросил я с неуверенным вызовом.

— Это я хотел спросить: в чем дело? Я пришел по звонку. Шнурок дергали? — стоя напротив, визитер тем не менее обращался исключительно к моей спутнице, словно я — пустое место.

— Какой к черту звонок? — она пожала плечами. — Нет никаких шнурков.

Я забыл что такое звонок.

— Это не проводник! — она схватила сумочку. — Я впервые его вижу!

— Я проводник, — осклабился тот, — на тот свет! Тут он плюхнулся задом на сидение и достал из рукава нож с пружинным лезвием. Щелк — из рукояти выскочило стальное жало: «А ты догадлива, сука. Ну здравствуй, Красная Шапочка».

Играя ножом, наш мясник облизывал губы, после чего рот убийцы заблестел, как обмылок земляничного мыла.

— Вы ошиблись, — незнакомка поставила сумочку на колени, — я вас не знаю.

При этом пальцы впились в застежку. Я понял: она готовится выхватить пистолет.

— Зато я тебя знаю очень хорошо, Золушка. Как облупленную знаю. Губки как розы. Щечки, как лилии. Сумочка из крокодиловой кожи с дамским пистолетом внутри. 22 калибр. Ручка из золота инкрустирована перламутром и украшена брюликами. Цена — 98 тысяч долларов. Отличная штучка. Только с одним недостатком — прежде чем успеешь достать — получишь нож прямо в глаз.

Незнакомка смертельно побледнела. Садист продолжал играть лезвием:

— Махровая родинка на левой груди, в центре. При поцелуе ее путаешь с соском. Любимая лошадь — и гнедой иноходец Волчок. Острые ушки. Круглое копыто.

Ровен на скаку. Некрупная голова. Золотые волосы под венецианской сеткой — парик. На самом деле острижена наголо. Ведущий знак — Солнце. Тайный символ — распятие. Любимые цветы: обычный вьюнок-граммофончик, чертополох и белые розы. Неудачный день — суббота. Сегодня — суббота. Счастливая цифра — Г3. Охранный знак — черный пес с тремя головами. Тайное имя — Немезида. Искренна, щедра, суеверна, сентиментальна и неумолима. Маленькая ступня. Шрам от ножа на левой лопатке. След от пули —на икре правой ноги. Пятна от ожога кислотой — вокруг пупка. Спасается бегством. От Марса к Плутону…

Она умоляюще взглянула в мою сторону: сделайте что-нибудь!

А я? Я, признаюсь, был захвачен этими тайнами. Хотелось слушать еще и еще.

А как завораживал взгляд блеск острого ножа.

— Все сходится, замарашка? — убийца вставил в рот сигарету и достал свободной рукой зажигалку. — Две попытки самоубийства в детстве. Умение видеть в темноте, как кошка. Любимое вино — молоко. Любимый мужчина — тот, кто брошен. Чувственна и нежна. Кольцо Венеры на левой ладони. Душа луны, дух — инквизитора. Если ты забываешь зонтик — обязательно пойдет дождь. Тебе всегда не везет.

Все дальнейшее произошло стремительно, если не молниеносно. Но кошмар до сих пор стоит у меня перед глазами в тяжких подробностях. Ночной гость поднес к сигарете зажигалку — самую обычную зажигалочку одноразового пользования — давнул пальцем рычажок, выбивая искру из кремня на струйку газа и… и заурядный баллончик разорвался с оглушительным грохотом и необычайной силой. Широкий голубой язык пламени облизнул лицо незнакомца.

Казалось бы, взрыв такой силы должен разнести все купе в щепки, но этого не случилось.

Казалось, мы тоже должны были пострадать, ведь находились в двух шагах от негодяя, но и этого не случилось. Мне только слегка опалило брови.

Зато наш мучитель подвергся невероятному и необъяснимому с точки здравого смысла возмездию: это был полный кошмар. Пламя не просто жадно лизнуло лицо. Нет! Рывком взрыва вся кожа была содрана с лица и задрана вверх. Так, словно незримая рука злобы схватила кожу у линии подбородка и адским рывком кары задрала на лоб, до самой кромки волос, кровавой маской, заброшенной на голову, как кусок оторванной и скомканной ткани!

Я прикипел к месту.

Содранная кожа на миг обнажила весь мясной узор лицевых мышц: багровые волокна вокруг зубов, сплетение сиреневых жил правой и левой щеки, мозговидные слезные железы, мускулочки, поднимающие веки и прочую жуткую изнанку: жилки, рычажки, дергалки, мясные пружинки, клапаны.

Зверскую картину довершали курносый носовой хрящ — клюв смерти — и белые глазные яблоки, которые отчаянно выкатились наполовину из черепных ям и, подрагивая как желе, осмысленным взором ужаса таращились на собственную гибель.

Левая рука монстра была разворочена взрывом до запястья.

Безумный язык, вылезая из глотки, облизал мясо словно губы.

А ведь только что эта живодерня была лицом человека. И вот — один пар над теплым мясом.

Еще одна доля секунды — и над всей поверхностью адовой раны веером брызнула кровь.

Падая вперед, несчастный угодил открытым ртом прямо на острие ножа, который сжимал в кулаке правой руки и, довершая зверство, лезвие глубоко ушло в глотку — по самую рукоять — в жерло гортани, рассекая пополам язык и перерезая голосовые связки, после чего кровь уже хлынула широким потоком.

Несколько сгустков задело меня. Я был почти в обмороке от безобразного облика той мясной куклы, на какую напялено лицо человека.

Только прекрасная незнакомка сохраняла полное присутствие духа. Отпрянув от тела, которое рухнуло на пол, она с леденящей силой и сверхестественной решимостью выхватила со дна сумочки оружие и убийственным жестом власти уперла револьверный ствол прямо в мой лоб, больно ввинчивая отверстие ствола в кожу: «Кто ты, гад?! Считаю до трех. Ты с ним заодно?»

Мой ответ был настолько дик и глуп, что она разом поняла, что имеет дело с умалишенным придурком.

В паническом страхе я выпалил то, что нещадно муча-ло: «Скажите, кто я? Мужчина или женщина?»

— Умоляю, ответьте правду.

Умирающий свернулся кольцом. Уже агонизируя, он пытался уцелевшей рукой вытащить нож из горла, а левой культяпкой держать глаза в глазных ямах.

Напрасно!

Нож только надсадно скрипел в мышцах. Глазные яблоки болтались на пружинах зрительной жилы.

— Ты… ты женщина, идиот! Надень, — и она сорвала с головы волосы. Да, это был парик. Спрятав револьвер, незнакомка властно водрузила парик на мою голову и затянула потуже венецианской сеткой, при этом она следила краем глаза за тем, чтобы кровища, растекаясь по ковру, не испачкала ее кроссовки.

Последний жест угрозы — жемчужное ожерелье на мою шею; и, широко перешагнув через тело, она осторожно открыла дверь купе.

Только тут она оглянулась.

Глаза вдруг наполнились слезами: вот так всегда, прошептала беглянка, всегда в самый последний момент… сматывайся, дурилка, пока они тебя не ухлопали. И— никогда, никогда не ищи меня.

Бросила в мои руки какой-то предмет.

И исчезла.

А я? Я окончательно впал в идиотизм. Вместо того, чтобы бежать сломя голову, уносить ноги пока не поздно! Я, не обращая внимания на конвульсии человека на полу, наступив на его сырую от крови форменную фуражку, я принялся внимательно изучать вещичку, которую мне удалось поймать на лету. Повертев пальцами, я наконец догадался, что держу тюбик губной помады. Глупо гордясь своей смекалкой, снял колпачок, вывернул наружу лаковый пурпурный язычок и уставился в купейное зеркало.

Мимо помчался встречный состав — купе заполнилось звуками лязга и грохота и мельканием света за занавеской.

Пялясь в зеркало, я снова пережил страх пробуждения от смерти. Боже! Я опять не узнавал себя. Глазел и убеждался в том какие разительные перемены коснулись моей физиономии. Я не понимал, что златокудрые волосы до плеч — : парик. Осторожно подергав кудри, убедился, что не чувствую боли. Затем неумело и грубо размал по губам пунцовый жир. Бррр… Ярко раскрашенное лицо стало таким отвратительным, что я отшатнулся.

И вывод — я, наверное, женщина.

Но и на этом приступ идиотизма не кончился. Склонившись над телом, я перевернул изувеченного убийцу на спину и попытался его починить, словно кошмарные раны можно стереть, как пыль с зеркала, идиот! Преодолевая отвращение, я поймал повисшие на зрительной жилке глазные шары и уложил на место, то есть, просто утопил в кровавых лузах черепа. А затем попытался натянуть на мясной остов задранную на лоб кожу. И надо же — получилось! Веки легли на глаза, губы на мышцы рта, ноздри и нос — на хрящевую подпорку, щеки — на скулы. Появилось выражение страха… Последним усилием я вытащил нож из горла и наклонил ухо к губам.

И вдруг услышал ясный, отчетливый, яростный голос, который зло приказал из глубины мертвеца: убей ее! Догони и убей! Быстро!

Я отшатнулся. Это был голос кого угодно, только не убитого.

— Ну, живо! Возьми нож! — на губах лопнул алый пузырь.

Только тут я очнулся. И окончательно пришел в себя.

Боже! Как пораженный громом я поднялся с колен, с ужасом увидел труп, свои руки измазанные кровью, схватил полотенце. Одно, второе. Затем вылил на ладони содержимое бутылки с минеральной водой. Окончательно оттер следы простыней.

Накрыл ею же тело.

Чего ты тянешь, дурилка! Сказано же — смывайся, пока тебя не ухлопали.

Отбросив нож носком ботинка, кидаюсь к вешалке, на которой висит шляпа и плащ. Срывая петлю, еле-еле справляюсь с рукавами, нахлобучиваю шляпу поверх локонов, замечаю маленькую сумочку с кожаной петелькой на уголке — сумочка висит все на том же медном крючке — рука машинально тянется к находке.

Выбегая в коридор, я не забыл выключить в купе свет.

Куда дальше?

Коридор спального вагона идет в обе стороны.

На ручных часах стрелки показывают два часа ночи.

Я поворачиваю налево, словно мое тело — в тайне от головы — знает больше меня самого и тащит — тащит! — к неведомой цели.

Поезд мчался сквозь ночной лес и окна с правой стороны были сплощь залиты чернотой.

С отчаянно бьющимся сердцем, на ходу натягивая петлю сумочки на запястье левой руки — машинально я все делал правильно — застегивая габардиновый с клетчатой подкладкой плащ на пуговицы — судя по плащу за окном стоит весна… или осень — я, как можно тише, шел по ковровой дорожке мимо череды купейных дверей спального вагона. За каждой мерещилась западня. Но пока все шло нормально. Я удачно выбрал свой путь — от купе проводника в сторону дальнего выхода. В вагоне стояла тишина общего глубокого сна. Стук колес убаюкивал даже мое заячье сердце.

Я уже почти добрался до конца проклятого вагона, как неожиданно из последнего купе навстречу выбежала остриженная наголо девочка примерно девяти лет от роду, босиком, в длинной ночной рубашке до пят. Она заливалась горькими слезами и бежала, закрыв лицо ладошками. Не успев сделать в мою сторону и трех шагов, она наступила на край сорочки и упала ничком на мягкую дорожку.

Я машинально подхватил ревунью на руки и поставил на пол, ожидая, что сейчас из открытого купе выбежит вдогонку мать девочки, но никто не выбежал. Сердце ёкнуло от предчувствия новой опасности. И все же я, как дурак, остановился напротив распахнутой двери. В купе стоял полный мрак. Вагонное окно было задраено опущенной сверху шторкой из плотного брезента. Эй, мамаша… позвал я шопотом темноту. Но никто не отвечал. Беги, остолоп!

Девочка перестала хныкать и быстро убрала ладошки с лица. Что за черт! На меня в упор глядела одна из самых гадких и злых детских рожиц, которые я когда-либо видел в жизни! И она вовсе не плакала! Она смеялась. То, что я принял за хныканье, было на самом деле подавленными смешками. А за ладошками маленькая бестия прятала от моих глаз зажатую между зубов металлическую трубочку, вроде тех, из которых дети обстреливают друг друга пульками на скучных уроках. Беги! Я не успел даже отпрянуть. Напружинив щечки, чертовка плюнула мне в лицо чем-то теплым, противным и мягким.

Это был шарик жеваной бумаги, которым бестия угодила мне прямо в лоб, ровнехонько в переносицу между глаз. Но эффект был адски усилен: я почувствовал удар такой силы, словно от молотка. В глазах потемнело и, зашатавшись, упал на колени, закрыв лицо руками от боли. На миг сознание оставило мой разум.

Тем временем исчадье ада ухватило меня маленькими грязными тонкими пальчиками за запястье, как стальными клещами, и легонько, без всяких усилий, оторвала мои руки от лица. Я потерял дар речи — настолько сильны были детские ручки дьявола.

— Почему ты меня бросила? — сказала девочка голосом молодой женщины, от которого по коже побежали мурашки — настолько он был внезапен, страшен и сверлящ.

Ручки трогают мои локоны, нижут на пальцы золотые кудри. Тащат концы прядей в рот. Хрустко жуют волосы острыми зубками.

— Ты ошиблась, девочка… — я пытаюсь подняться с колен. Встаю на корточки.

— Гадкая! Гадкая! Гадкая! — фурия поднимает босую ножку и сокрушительным пинком в грудь, толчком в солнечное сплетение опрокидывает на пол.

Стаза ребенка наполняются горькими слезами.

От зверского удара перехватывает дыхание. А затылок с такой силой брякает об пол, что если бы не ковровая дорожка, не шляпа…

Девочка ловко взбегает на упавшее тело — она почти невесома — и падает острыми коленками на грудь, больно прижимая меня спиной к полу.

— Вот тебе! Вот тебе! Вот! — исчадье награждает меня пощечинами, от которых голова вообще перестает что-либо соображать.

Эти могучие оплеухи мог бы влепить молотобоец, но уж никак не зареванная стриженная наголо девчонка.

И как назло — ни одного случайного пассажира.

Когда я пришел в себя, слезы уже не блестели в черных глазах, а ярость и обида сменились печалью:

— Какие у тебя чудные волосы.

— Девочка… девочка… — пытался я протолкнуть слова через рот с разбитыми от шлепков деснами. Передние зубы явственно шатались. — Пусти…

— Как они хорошо пахнут. Не то, что мои. Видишь, их снова отстригли.

— Я не знаю тебя. Пусти. — Звать на помощь было рискованно: адская бестия запросто могла свернуть шею.

Но та словно не слышит.

— Смотри. Я так и не выросла. Как сказала. Назло тебе не выросла! Вот. Вот, видишь? — девочка протянула к лицу худенькие ручки в молочных прожилках.

От контраста между глубоким зрелым голосом ведьмы и бескровным ротиком, в котором рождались эти слова — волосы шевелятся на голове.

Фурия принимает меня за ту проклятую незнакомку в купе.

— Мои руки все те же. И я очень легкая. Вот почему она держит меня в чемодане. Там у меня и подушка есть. А знаешь зачем? Чтобы быстрее тебя найти… — она схватила руку и стала один за другим несильно дергать пальцы.

— Хочешь оторву один? А? — слабая улыбка появилась на чахоточном личике, — я теперь сильнее тебя.

Чуть больше усилий — и мой палец вылетит из сустава.

Господи, она же играет!

Только тут я наконец собрался с духом и оценил ситуацию: это ужасающее дитя, эта адская гадкая рожица уложила меня на лопатки силищей дьяволицы. Я был беспомощен и смешон, точь в точь как уже упомянутый Гулливер в стране великанов, когда его похитила маленькая обезьянка величиной со слона и, принимая человека за детеныша, терзала безобразными ласками на крыше стоэтажного домика.

Но здесь беспощадной зверской силой обладало тщедушное на вид создание, чуть ли не заморыш.

— Какие у тебя большие зубы? — удивляется прокуренный голос и грязные пальчики бесцеремонно лезут в рот.

Чувство отвращения подстегивает мои силы — собравшись в комок мышц, вскидываю ноги и, захватив сзади голую головку, пытаюсь рывком сбросить бестию с тела.

Не тут-то было.

На миг растерявшись, исчадье рывком головы прорывается сквозь мой захват — и я тут же вцепился мертвой хваткой в хрупкое горлышко. Я хотел задушить гадину. Сдохни, тварь!

— Вот ты как? Вот?! — вскипает ошпаренный голос.

Наказание было омерзительным. Растащив мои руки — как на распятии — в стороны, она нависла обиженной рожицей и, сверкая слезами обиды, стала цедить струйку слюны сначала в правый, а затем в левый глаз. И закрыла слюной веки.

Но вот что странно. В тот момент, когда я близко-близко разглядел узкое личико грязнули, в конопушках на носу, с маленьким кошачьим ртом и слегка полузакрытыми глазами, я почему-то решил, что она спит! Спит наяву, на ходу, находясь в состоянии глубокого транса. Кажется, такое бывает с лунатиками.

Заплевав веки, бестия сосредоточилась на моей правой руке и, отпустив левую, поднесла к зубкам кисть, намереваясь укусить в мякоть у основания большого пальца.

— Ты забыла как я кусаюсь?

Я продрал липкие глаза: надо ее разбудить…

Тут на мое счастье — и на свою беду — из купе в середине вагона вылез сонный пассажир в халате и, направляясь по нужде в туалет в конце вагона, увидел на полу странную картину. Опешив, он поспешил прервать постыдные ласки. Не знаю, что уж ему померещилось спросонья.

Он-то сразу оценил всю двусмысленность моего облика — мужик в бабском парике!

— Малышка, чтоб тебя! — дубина подхватил девочку под мышки, поднял вверх, пытаясь поставить на ноги.

Я хорошо видел снизу, что произошло дальше… вытянув по-змеиному шею, исчадье ада дотянулась до лица пассажира и, ощерив рот, сладко ухватила зубами щеку, и, яростно клацнув зубами, отхватила порядочный кусок живого мяса, прокусив щеку насквозь.

Страшно вскрикнув, пассажир выронил тварь из рук, и зажимая ладонью дырищу, другой — скорее машинально, чем осознанно — со всей силой ударил ее ребром ладони, целясь в лилейную шейку, в побег сонной артерии, но угодил прямо в зубы, которые фурия, с молниеносной реакцией змеи, подставила навстречу его летящей руке. Ребро ладони вошло в распах рта, в зубастую щель и… новый вопль. Что было дальше не видел, потому что, вскочив на ноги, уже опрометью мчался в противоположную сторону.

Проклятый парик сидел на голове как влитый, хотя шляпа слетела.

Вопль укушенного разбудил пассажиров: голоса, щелк выключателей, звук открываемой двери, чьи-то носы.

Но я успеваю проскочить в следующий вагон и — идиот! — вместо того, чтобы бежать дальше по прямой вглубь пустого коридора, свернул в туалет и захлопнул за собой дверь.

Я всего лишь хотел смыть с лица ее мерзкие слюни. Что ж — расплата не заставила себя ждать.

Сначала я услышал как близко на площадке хлопнула вагонная дверь. Затем мимо пробежали быстрые шажки босых ног… пронесло! Но нет — она возвращается! Вот рука с чудовищной силой дергает ручку двери снаружи. Раз! Второй! Хлипкий замок не выдерживает такого напора, болты лезут из пазов. Три!

— Вот ты где прячешься!

Слово прячешься она произносит как «плячешься», с трудом — ее рот чем-то набит.

Привстав на цыпочки, она-схватила мои плечи и зверски швырнула меня на колени между унитазом и умывальником на кафельный пол.

При этом на лице заметна улыбка.

Бестия все еще играла со мной!

— Помогите… — я не мог кричать от страха, а только лишь выдыхал не вопль, а пар ужаса.

Сунув пальчики в рот, она достала из-за щеки согнутый кольцом мизинец несчастного и откушенным краем — разогнув суставы — принялась кровью огрызка красить мои губы.

Конвульсии омерзения прокатились по телу, от живота к лицу, так гадок был нажим мертвой фаланги пальца.

— Послушайте, — обратился я потрясенно уже не к девочке, а к взрослому голосу дьяволицы, жившей в детской душе, — вы ошиблись, я не та, которую вы искали. Посмотрите внимательней.

Палец дрогнул в ее пальцах. Блуждая, глаза приостановились на моем лице, она словно бы пыталась разглядеть: кто это? сквозь плотную завесу смертельного сна.

— Почему ты не хочешь играть со мной? — плеснул голос тоном выше; в прокуренной густоте стал проступать фальцет подлинной девочки.

— Я забыл все игры, — тащил я ребенка из глубин бестии на поверхность сна.

— А в веревочку?

Ночной поезд завыл протяжно и, лязгая буферами вагонов, стал притормаживать.

— Хорошо, —остается одно: прыгать с поезда на ходу. И прыгать в момент торможения.

— Чур, ты конь, а я всадник!

Слово «конь» показалось мне необычайно прекрасным и я мысленно повторил его несколько раз.

— Хорошо. Я — конь, а ты — всадник, — осторожно встаю с коленей в полный рост.

Бросив кровавый палец на кафельный пол, она бесстыдно задрала ночную рубашку, мелькнуло голое утлое тельце с заметными ребрами, и спустила к ногам веревочку, которая обвязывала поясницу. Перешагнув, бестия ловко накинула петлю на мою шею и легонько натянула поводья. Я помертвел — один адский рывок и она срежет мне голову с плеч словно лезвием бритвы.

— Тппрру! — засмеялась она счастливым смехом, когда конь усадил ее на плечи и резво поскакал по пустому коридору спящего вагона.

Но мне было не до смеха — мало того, что веревка кольцевала горло, ее худые колени крепко стискивали мои щеки, упираясь босыми подошвами в грудь. Когда поводья натягиваются —по спине бежит струйка холодного пота.

Между тем она почти невесома.

Поезд снова завыл, визг колес по рельсам подтверждал — состав тормозит все сильней.

Пора! Подскакав к выходной двери, я толкнул ногой створку и, стиснув что есть силы худые колени, с разбегу бью головкой чудовища по краю дверного проема, лбом о косяк. Мне повезло, удар был настолько внезапным, что тварь сбросило на пол. Ты убил ее!

Метнувшись в тамбур, я распахнул вагонную дверь и повис на подножке.

Господи! Поезд катил по середине моста над широкой рекой сквозь сырую чернильную ночь. Одна за другой мерно мелькали стальные балки мостовых опор, каждая из которых была готова размозжить всмятку башку любого глупца.

Сквозь переплеты шпал внизу мерцала далекая черная вода и опоры моста, стоящие по пояс в реке.

И тут дьяволица пулей вылетела за мной в тамбур. Ее лицо было залито кровью из рассеченного лба, рубашка закапана пунцовыми пятнами. А руки вскинуты вверх и сломаны в локтях словно крылья. Пальцы согнуты когтями. Фурия расцвела, как куст адской розы в шипах. Взор исчадья был просто ужасен.

Я приготовился к смерти, но… но тут в тамбур выскочила нелепая фигура — сонная баба в бигуди, в халате и шлепанцах на босу ногу. «Ты опять за свое, сучка!» Й ухватив тварь за ухо костяшками пальцев, выкручивая мякоть, принялась лупцевать ладонью по попке, как обычную девочку. Только один косой взгляд в мою сторону: чего вылупился? И что же? Исчадье расплакалось! Достав платок баба стирает пролитую кровь с лица и утаскивает чудовище за руку вглубь вагона.

Мои чувства понятны — я был поражен этой бабой в бигудях не меньше, чем самой дьяволицей.

Что было дальше?

Я раздумал прыгать на полном ходу, тем более, что когда мост кончился, поезд снова набрал скорость экспресса. Отдышавшись на подножке, захлопнув дверь, я направился з самый конец состава, пока не уткнулся в последний вагон, в хвостовой тамбур. Стоп! На ватных ногах возвращаюсь к купе проводника и вежливо стучу в дверь. Проводник на месте. Это молодая деваха с кулаками боксера. Ее лицо не выражает никаких эмоций. Она вяло слушает мои путанные объяснения, отрицательно мотая головой: свободных местов нету, обращайтесь к начальнику поезда в седьмом вагоне. Я наугад лезу в сумочку на запястье своей руки. Ага! Это, кажется, доллары. Зеленая бумажка производит впечатление: идемте. Я иду следом. Проводница тихо открывает дверь купе стандартным ключом: ваше место тринадцатое.

Во сколько прибываем?

По расписанию — в восемь утра.

Но я не спрашиваю куда прибываем. На часах — три ночи.

Жесткое дешевое купе на четверых пассажиров. Я, не раздеваясь, только стянув плащ, как можно тише пробираюсь на свободное место на верхней полке — мое тринадцатое уже занято — там постелен голый мастрас без простыни и брошено колючее одеяло. Опускаю голову на подушку; она без наволочки и, включив ночник, бегло изучаю содержимое сумочки: бумажник, рубли рассованы вперемешку с долларами. Сумма весьма приличная. Откуда у меня столько денег? Только долларов около тысячи. А это что? Цветная фотокарточка. На ней голова белоснежной лошади. Чуткие уши. Взгляд огромных глаз. Верчу в руке в поисках какой-нибудь надписи. Пусто. Ни одной закорючки. А это что? Маленький черный блокнот. Открываю. Масса телефонных номеров на каждой страничке и ни одного имени! Единственный ориентир-буква алфавита на зубчике с краю. Позвонить? Но кого звать? И что спрашивать? Простите, вы не узнаете мой голос? Кто я? …ммда… А это что такое? В моих руках плотная прямоугольная пластинка с металлическим покрытием поверх картона. Ее предназначение мне абсолютно непонятно… откладываю в сторону… Только тут я замечаю, что за мной подглядывают чьи-то глаза с полки напротив. В полумраке купе я не могу толком рассмотреть: кто этот человек.

— Я вам мешаю? — говорю я шопотом змеи.

Глаза тут же гаснут.

Внезапно поезд начинает резко тормозить. Я ждал этого —в моем купе найден труп… остановка на ближайшей станции. Не закончив осмотр сумочки, я выключаю ночник. Я стараюсь не вспоминать ночной кошмар. Хорошо помню до сих пор то безразличие к собственной жизни, которое охватило меня в те минуты. Безразличие смертельной усталости. Оно переходит в глубокий сон.

Мне казалось, что сон длился не больше получаса.

— Эй, засоня, — меня толкают в бок.

Я продираю глаза. В купе светло. Утро. За окном ползет городской пристанционный пейзаж: пакгаузы, семафоры, одиночки локомотивы, депо… колеса медленно стукают на стыках и стрелках.

А расталкивает меня мосластый господин с лошадиным лицом. На голове господина уродливая шляпа в. мелкую клетку. Откуда он знает, что я должен выходить?

Свешиваюсь вниз. Черт возьми! В купе еще два пассажира: дамочка с вислыми щеками бульдога и … карлик! У него огромная лысая голова монстра. Если семейная парочка уже одета в плащи и готова на выход, то карла только что встал и сидит, красуясь в ярком халатике из желтого шелка с черными драконами.

Надо же! Она предупреждала о гадкой семейной парочке с карликом, который прятал в меню вагона-ресторана мою фотографию. Й вот они окружили меня тайным кольцом. Волей жребия я угодил в самое распроклятое купе.

Увидев мое нависшее лицо, карла поднимает мерзкую мордочку и пытается изобразить полное равнодушие — чуть ли не зевает. Но я легко узнаю скрытый блеск глаз: это он следил за мной ночью.

Больше ни слова.

Поправляю спутанные локоны. Сейчас, задним числом, понимаю, что меня принимали либо за наглого педика, либо за рейвера.

Выхожу в коридор…

Когда поезд наконец остановился и я, стоя у вагонного окна, пытался отыскать глазами название станции прибытия, прямо к моему окну, по платформе перрона спокойно подошла молодая брюнетка с манерами стервозной секретарши. Супруги и карлик явно медлили с выходом, желая узнать кто будет меня встречать. При этом все трое делали вид, что знакомы друг с другом только как пассажиры.

Я уставился на девушку во все глаза.

На стервочке сверкал берет из черной синтетики и такой же лаковый ломкий плащ. В руке она держала короткий стек, которым и постучала в стекло. Стук был властным и угрожающим. Она явно знала кто я такой, Она явно встречала именно меня, и ее нисколько не смущал мой скандальозный видок с локонами под венецианской сеткой.

Стараясь не выдать свое полное непонимание происходящего, я чуть-чуть приспустил коридорное стекло. Как видите, я уже вполне стал человеком. В просвет хлынули звуки вокзала. Гудки машин с привокзальной площади. Грохот тележек носильщиков. Я молча, бесстрастно смотрел ей прямо в лицо: каким образом можно узнать, что я приеду в последнем вагоне, в четвертом купе, если я сам узнал об этом всего лишь несколько часов назад?

— Привет, Герман! — и она помахала рукой в черной перчатке.

Итак, значит меня зовут Герман.

Но это мужское имя.

Выходит — я не женщина.