Оккультные силы СССР

Андрей Балабуха. Естествознание в мире мифов

Если волшебным ключом к первому тому «Спецслужб России» послужило слово «тайна» (и к нему, клятвенно заверяю, мы вернемся еще не раз), то сегодня придется воспользоваться другим, не менее емким и полисемантичным. «Миф» — в буквальном переложении с эллинского наречия на язык родных осин это слово означает «повествование», «сказание» или «предание». Справедливости ради замечу, в повседневном обиходе употребляем мы его едва ли не в единственном из многих значений — чего-то небывалого и небываемого, несуществующего и несущного. В результате понятие «мифический» давно уже стало по сути синонимом ложности, эвфемизмом когда невинного, а когда и злокозненного вымысла. Однако на деле все отнюдь не столь просто и однозначно.

Миф — порождение коллективного сознания. Конечно, в отдельных случаях можно с полным основанием говорить и об его конкретном авторе, но в том-то и фокус, что сочинить красивую сказку всяк может, однако мифом становится лишь тот плод человечьих измышлений, что придется по вкусу великому множеству собратий. Согласно словарному определению, миф «в обобщенном виде и чувственно-конкретных персонификациях отражает действительность и мыслится вполне реальным». Последнее важнее всего: Ясон, Геракл и Тесей, Эдип и Медуза Горгона представлялись какому-нибудь кожевеннику-коринфянину не менее реальными, чем обитавший по соседству горшечник Состратос. И не только в незапамятные античные времена Миф оставался и остается одним из мощнейших инструментов постижения и осознания окружающего. Настолько могущественным, что порою он играючи подчиняет себе те самые разум, сознание и человеческую личность, которым — по идее — обязан только служить.

На одну из таких сверхустойчивых мифологем опиралось, в частности, то противостояние двух Третьих Римов, о котором я упоминал в предисловии к первому тому. Однако с идеей римского наследства в нашем коллективном бессознательном исстари соседствует и другая — о наследии ордынском. А поскольку для первой части этого тома она имеет принципиальное значение, позволю себе остановится на ней подробнее. По структуре она достаточно сложна и включает несколько связанных меж собой, но практически самостоятельных составляющих, однако непосредственное касательство к сегодняшней теме из них имеют две.

В первую очередь, это естественное стремление побежденных «сохранить лицо». Именно оно побудило обложенный данью народ, ставший периферийным улусом империи чингизидов, из веку в век говорить о том, как он грудью прикрыл Европу от монгольского нашествия. Мифу нет дела ни до того, что и сама Европа была для монголов лишь удаленной окраиной, прилегающей к «последнему морю»; ни до того, что и там, в Центральной и Западной Европе, они не потерпели ни одного исторически значимого поражения; ни до того, что передовой отряд — два тумена татарской кавалерии — насквозь прошел Испанию и Португалию и зачерпнул-таки шлемами атлантической водицы, кою и повезли потом через всю Евразию в далекий Каракорум. Что ж, как известно, факты мифу не указ — психология для него куда важнее. Сотворяя из нестерпимого военного фиаско роль претерпевшего за ближнего всеевропейского щита, миф возвращал народу чувство самоуважения и собственных значимости и достоинства. В действительности же щит возникал не на геополитических просторах, а в общественном сознании, надежно защищая его от мнимой унизительности нанесенного субэдеевыми и батыевыми ордами разгрома. Говорю мнимой, ибо нет и не может быть ничего унизительного в поражении, нанесенном достойным противником. В том же, что монголы являлись противником достойным, сомневаться не приходится — чуть не полмира покорили, как-никак.

Однако сохранение лица — лишь первая ступень. Кануло в прошлое двухсотлетнее иго, и на смену ему пришло ощущение сопричастности великому царству. Помимо вечной несбыточной мечты о черноморских Проливах, претензии на положение Третьего Рима были закреплены Иваном III, заключившим династический брак с безвластными уже византийскими Палеологами, благодаря чему и появился в российском гербе двуглавый орел ро-мейских базилевсов. Претензии на ордынское наследство не нашли себе столь зримого выражения, зато проявились весьма ощутимо — в поразительном по размаху и скорости завоевании Сибири, вполне сопоставимом с покорением испанскими конкистадорами Нового Света или американским броском на Дикий Запад. Но это на уровне истории свершившейся. Однако с ним соседствует другая история — несбывшаяся, несостоявшаяся, потенциальная. В ней-то и прочитывается вторая ступень мифа.

Китайцы пошли в этом отношении гораздо дальше, объявив Чингисхана «великим китайским полководцем» — им проще: там была монгольская династия, а не иго. Но со взятия Казани и Астрахани плена грезилась, грезилась великая — чтобы не на одну шестую, вполмира — империя, чтобы вошли в нее все былые царства всяких там хулагуидов, гуюкидов и прочих Великих Моголов. Зря, что ли два века терпели? По праву наше будет. Предками завещано, обетованно. А какими предками — в том мифу не суть. И множились на протяжении всей российский истории разнообразные прожекты установления такого царства, и в этом смысле не лег семнадцатый год рубежом — сменить ведь можно только строй, но никак не менталитет. И «Последний бросок на Юг» — законный наследник и правопреемник «Великого броска на Восток», а господам юнкерам метилось то же, что и пламенному комсомольскому поэту Павлу Когану, автору незабвенной романтической «Бригантины»:

Много их было, осиянных этой великой мифической мечтою. С некоторыми вам еще предстоит встреча в следующих томах. Причем, замечу, о каждом из них можно написать не очерк, а захватывающий приключенческий роман. Увы, на подобные художественные биографии литература наша не щедра — воистину нет пророка в своем отечестве! Именно в этом ряду стоит и главный герой первой части «Оккультных сил в СССР» — Жамсаран (в крещении — Петр Александрович) Бадмаев, выпускник восточного факультета Петербургского университета и Медико-хирургической академии, чиновник Азиатского департамента Министерства иностранных дел, успешливый предприниматель, знаменитый «тибетский врач» и прочая, и прочая.

Главной сам он почитал (или, по крайней мере, называл) эту последнюю ипостась. Не будучи специалистом, не возьмусь судить, кем был он в действительности: великим врачевателем или великолепным шарлатаном, явившимся из монгольских степных предгорий Гиппократом или же Чумаком-Кашпировским fin de siucle — широкое хождение имели в свое время оба этих мнения. Что ж, пусть разбираются в этом историки медицины. Но в целом размах его деятельности не может не восхищать. Не стану пересказывать фактов, с которыми вскоре познакомят вас Олег Шишкин и Александр Борисов, однако некоторыми выводами и общими оценками позволю себе поделиться.

Самый яркий из троих представителей «тибетской династии», Петр Александрович Бадмаев являл собою законченный тип графа Монте-Кристо a la russe (кстати, герой Дюма-отца также занимался врачеванием, правда, на Востоке). Впрочем, и в наших пале-стинах этот тип был представлен достаточно ярко — вспомните хотя бы «полудержавного властелина», светлейшего князя Александра Даниловича. Увы, его пример наводит на печальную мысль: в отечестве нашем личность такого масштаба и такого характера изначально обречена в лучшем случае на березовскую ссылку… Так что и печальный конец Бадмаева был то ли предсказуем, то ли вовсе предопределен. Только никто, слава Богу, в это предопределение никогда не верил и не верит — не потому ли и красуются Меншиковский дворец на Неве и буддийский храм (кстати, самый большой в Европе) на Невке? Скольких свершений лишилась бы наша история, если бы не этот психологический феномен…

Формально «тибетский врач» Бадмаев не занимал столь высокого положения, как герцог Ижорский — к титулам он особо не стремился, да и не петровские времена были на дворе. Но проследите судьбу любого мало-мальски примечательного человека в тогдашнем Санкт-Петербурге — и она рано или поздно да выведет вас на фигуру высокоученого бурята. Создается впечатление, будто он являлся неким потаенным центром столичной жизни, серым кардиналом и великим кукловодом. Пожалуй, именно в этой его вездесущности и заключена та мистическая сила, которая заставила составителя включить рассказ о Бадмаеве в контекст разговора обо всех и всяческих спиритах, оккультистах и мистиках (ведь в самой по себе восточной медицине много пока загадочного, но ничего оккультного, согласитесь, нет). Правда, далеко не всем бадмаевским начинаниям суждено было сбыться, но и воплощенное все-таки в жизнь, прямо скажем, впечатляет. Что же до невоплощенного…

Пожалуй, в один ряд с его «великим восточным проектом» имеет право встать лишь одно — и также неосуществленное — начинание: потрясающий по смелости и размаху замысел учреждения Кавказской компании, родившийся под пером дипломата (именно дипломата, а не автора бессмертной комедии) Александра Сергеевича Грибоедова; замысел, по сравнению с которым даже заговор декабристов может показаться более или менее невинной игрой.

Самое примечательное, что Жамсаран Бадмаев — ярчайший, может быть, пример успешного решения в Российской Империи национальной проблемы. Да, сознательно и неосознанно, однако несомненно «восточный проект» его был вдохновлен тем самым мифом об ордынском наследии, о котором шла выше речь. Но откуда явился творец идеи? — Чуть ли не из родных чингисхано-вых мест. Тем не менее, в роли грядущего великого кагана видел он российского «белого царя», искренне ощущая себя плотью от плоти Империи, человеком русской культуры и православной веры. И стоял за этим вовсе не пыл неофита, извечно стремящегося быть святее самого папы римского. Нет — это было то мироощущение, за которым видится мне единственно возможное будущее России. Но это, впрочем, уже совсем другой разговор…

Владимир Семенников. ЦЕЛИТЕЛЬ ИМПЕРИИ

Теперь, когда раскрываются все тайные пружины, направлявшие политику России в последние годы старого режима, поддается более определенному выяснению и та роль, которую в механизме самодержавного аппарата играли различные закулисные деятели и аферисты крупной и мелкой марки. В числе этих фигур видное место занимает «врач тибетской медицины» Бадмаев.

Лаборатория Бадмаева изготовляла различные чудодейственные лечебные средства, пользовавшиеся особенно большим успехом в придворном кругу. Однако не в этом состояла основная деятельность тибетского врача. Главной сферой его «работы» была внутренняя и даже внешняя политика; параллельно с этим он занимался различными крупными концессионными предприятиями, теснейшим образом связанными как с закулисной политической игрой, так и с «тибетским» врачеванием.

На арену политической жизни Бадмаев выступил еще при Александре III. Воцарившийся Николай II обнаружил через некоторое время склонность к тесному общению с различными «странниками» и юродивыми, и Бадмаев, быстро учуяв этот мистический запах, стал прилаживаться к разным «божьим людям», входившим в фавор при дворе. Отсюда — близость Бад-маева к Илиодору и позднее к самому Распутину. Именно в последние, распутинские, годы с наибольшим блеском засияла и звезда Бадмаева.

Несмотря на природный ум и свою затаенную хитрость, тобольский «старец» Распутин едва ли принадлежал к числу людей, способных самостоятельно разбираться в сложных вопросах политики; да в этом и не было для него особой необходимости: важнее была его мистическая «интуиция», благодаря которой в романовской семье на него смотрели как на прозорливого святого «старца». Но, тем не менее, этот придворный святой, так воздействовавший на Романовых, в свою очередь, и сам подвергался различным влияниям со стороны других темных личностей, связывавших свои как политические, так и просто мошеннические предприятия, с Распутиным. И тибетский врач Бадмаев был не только крупным действующим лицом в клике этого «старца», но, несомненно, оказывал на него непосредственное воздействие.

Было бы ошибочно думать, что Бадмаев представлял собою фигуру, напоминающую невежественного знахаря. Мы говорим, конечно, не про удельный вес его «тибетской медицины», основанной на немалой дозе шарлатанства. В смысле своего интеллектуального развития он стоял отнюдь не низко: он получил университетское образование и обладал значительным природным умом (близко знавший Бадмаева граф С. Ю. Витте считал его «типичнейшим азиатом», но человеком «весьма умным»). И, хотя весь ум Бадмаева, вся его энергия направлены были в сторону различных афер, нельзя не признать, что уже в самом размахе этих афер видна птица большого полета [Жамсаран Бадмаев родился в Восточной Сибири в 1851 году. До двенадцати лет рос в степях, где отец его имел большое скотоводческое хозяйство; позднее учился в иркутской гимназии. Старший Бадмаев, Цультим, еще в 1853 году стал известен местным русским властям, а через четыре года приехал в Петербург, где просил разрешения произвести опыты лечения тибетской медициной. Для этой цели он был прикомандирован к сухопутному военному госпиталю. В Петербурге Бадмаев-старший приобрел большую практику и открыл особую тибетскую аптеку. Вскоре он выписал к себе младшего брата Жамсарана, который в 1871 году поступил в Петербургский университет на факультет восточных языков, по китайско-монголо-маньчжурскому разряду. Во время пребывания в университете младший Бадмаев принял православие — и, таким образом, стал из Жамсарана Петром Александровичем. Крестным отцом Бадмаева числился наследник престола — позднее Александр III, — и это послужило для Бадмаева одной из тех нитей, через которые он притягивался ко двору.

По окончании в 1875 году университета, Бадмаев определился на службу в азиатский департамент и служил в министерстве иностранных дел до 1893 года. С 1890 года он в течение нескольких лет состоял лектором монгольского языка в Петербургском университете. Тибетскую медицину Бадмаев стал практиковать в Петербурге с 1875 года и занимался этим вплоть до революции. В августе 1917 года Временное правительство распорядилось о высылке Бадмаева за границу, вместе с Вырубовой и Манасевичем-Мануйловым. То ли Бадмаев уклонился от исполнения этого распоряжения, то ли, побыв за границей, вернулся в Петроград — во всяком случае, именно здесь он умер через два с лишним года после крушения Романовых].

Мистические кликуши, стремившиеся приблизиться к романовскому трону, постоянно вели между собой борьбу с целью столкнуть своих соперников и занять место главного придворного пророка. На этот «пост» было несколько конкурировавших друг с другом претендентов, пока окончательно на нем не обосновался Распутин. К числу юродивых и «странников», выдвинувшихся на придворную арену, принадлежали, например, юродивый Митя Козельский (не владевший человеческой речью и подававший советы «царям» путем мычания), босоногий странник Вася (Ткаченко), «Матренушка-босоножка». Эти люди выходили из низов народных и являлись в глазах коронованных особ своеобразными «народными представителями».

К явлениям этого же порядка относился и пресловутый иеромонах Илиодор. Конечно, Илиодор был человеком гораздо более развитым, чем все эти босоногие и косноязычные странники — потому он и действовал иными средствами и приемами, — и, тем не менее, он состоит «в кровном родстве» с другими разновидностями кликушеско-мистиче-ской породы.

Стяжав себе громкую известность погромно-патриотическими выступлениями в Саратове и Царицыне, где была благодарная почва для «работы» при монастырях, Илиодор в конце 1911 года, достигнув вершины своей славы, попал наконец в придворные сферы. У царского трона, однако, уже властвовал Григорий Распутин. Отсюда, вполне понятно, возникла борьба. И, какими бы мотивами ни прикрывался Илиодор, совершенно ясно, что именно желание свергнуть могущественного соперника и самому занять его место было основной, движущей пружиной выступления Илиодора против Распутина.

Главным соратником Илиодора был его духовный наставник, епископ Гермоген, но личность его как-то стушевывается перед фигурой самого Илиодора. Ходатаем в «высших сферах» за взбунтовавшихся иеромонаха и епископа был тибетский врач Бадмаев. (Позднее, когда Илиодор потерпел решительное поражение, он перешел на сторону Распутина.)

Изложим вкратце обстоятельства знакомства Илиодора с Распутиным и последовавшего затем активного против него выступления.

Илиодор познакомился с Распутиным в 1903 году, когда последний еще только появился на петербургском горизонте и был принят под покровительство инспектора Духовной академии (которую только что окончил Илиодор) иеромонаха Феофана. В предшествовавшем году в кругу Феофана распространились слухи, что где-то в Сибири «объявился великий пророк, прозорливый муж, чудотворец и подвижник, по имени Григорий» [Здесь и далее цитируются записки Илиодора о Распутине «Святой чорт», изданные в 1917 году]. И вот, когда этот чудотворец прибыл в Петербург, Илиодору удалось завязать с ним знакомство, а через некоторое время и сблизиться. Восемь лет длилась дружба Илиодора с Распутиным; их отношения были так близки, что Илиодор ездил с Распутиным на родину последнего в Тобольскую губернию, и «великий пророк» посвятил иеромонаха во все свои тайны. Знал Илиодор и про связи Распутина с «царями», и про его распутство с женщинами. Причем, наблюдая развратные похождения Распутина, твердо верил умный иеромонах, что дан Григорию свыше особый дар посредством сношений с женщинами освобождать их от «блудных страстей». Возникали, правда, иногда у Илио-дора — как сам он говорил — сомнения в подлинной святости Распутина. Но, в конце концов, похождения «святого» всегда находили в душе иеромонаха оправдание. Оно и понятно: Распутин всячески заступался за Илиодора, покровительствовал ему, успешно хлопотал для него награды. И только в 1911 году «прозрел» Илиодор: он понял, что Распутин «не кто иной, как диавол». Понял это Илиодор, конечно, именно тогда, когда, преувеличивая свои силы, вообразил себя столь крупной величиной, что может вступить в борьбу с Распутиным.

Решительным моментом предпринятой Илиодором, совместно с Гермогеном, кампании против Распутина было «обличение», состоявшееся 16 декабря 1911 года. Распутина заманили в подворье, где жил Гермоген, и здесь, в присутствии нескольких свидетелей, Илиодор выложил Григорию все свои обвинения. Деятельным помощником Илиодора при этом был юродивый Митя Козельский; духовный же начальник Илиодора Гермоген, превосходя других своею активностью, во время «обличения» стал бить «святого старца» крестом по голове. От Распутина требовали, чтобы он перестал посещать царский дом и прекратил разврат с женщинами. В конце концов Распутина заставили поклясться в этом перед иконой.

Последствием этого «обличения» было то, что 17 января 1912 года Илиодор и Гермоген были высланы из Петербурга: Илиодор — во Флорищеву пустынь, Гермоген — в Жировицкий монастырь.

Оба они сперва не подчинились указу о высылке. Но через несколько дней Гермоген покорился, а Илиодор, найдя себе тайный приют у Бадмаева, пытался продолжать борьбу.

Скрываясь у Бадмаева, Илиодор просил его, «как старинного царского друга», как-нибудь поправить дело и добиться удаления Распутина. Исполняя просьбу Илиодора, Бадмаев беседовал относительно него с дворцовым комендантом Дедю-линым; при этом последний попросил, чтобы Илиодор записал все, что ему известно о Распутине.

Илиодор написал «записку», но, по его признанию, составлена она была «далеко не полно».

Илиодор рассчитывал, что записка эта будет через Дедюлина передана Николаю; но, по словам Илиодора, Бадмаев передал ее председателю Думы Родзянко и некоторым другим членам Думы. Вследствие этого вопрос о Распутине возник в Думе, которая и сделала правительству запросы о деятельности Распутина.

Прождав несколько дней у Бадмаева, Илиодор счел за лучшее открыться властям и был отправлен на место ссылки.

Сидя во Флорищевой пустыни, Илиодор дополнил свою записку о Распутине новыми данными и сообщил их также Бадмаеву.

После высылки Илиодора в Петербурге заинтересовались хранившимися у изгнанного иеромонаха письмами Александры Федоровны и царских дочерей к Распутину; эти письма когда-то сам Распутин подарил Илиодору. За ними к Илиодору были отправлены посланцы: от сотрудника «Нового Времени» Родионова (принимавшего участие во всей илиодоровско-рас-путинской истории) и от Бадмаева. Посланцу Родионова Илиодор передал подлинники этих писем, а для Бадмаева послал копии. Получив эти письма, Родионов передал их министру внутренних дел Макарову, а последний — царю.

Что касается полученных Бадмаевым копий, то они были переданы председателю Думы Родзянко, который находился в постоянных сношениях с тибетским врачом. Эти сведения Родзянко использовал для доклада Николаю II.

Из вышесказанного следует, что Бадмаев во всей этой истории действовал на стороне Илиодора. «Благоразумными и кроткими мерами» Бадмаев настойчиво советовал ликвидировать это дело и постараться привлечь к себе Илиодора. С такими советами он обращался и прямо к царю, и к Дедюлину. Последний благодарил Бадмаева «за чисто проведенное дело ликвидации грозившего для церкви и России скандала», но мнения Бадмаева об Илиодоре Дедюлин не разделял, находя, что сделать иеромонаха полезным уже нельзя.

Защищая Илиодора, Бадмаев в то же время вел — впрочем, очень осторожно — кампанию против Распутина. Очевидно, тибетский врач недооценивал в данном случае его силы и слишком доверялся счастливой звезде Илиодора. Позднее Бадмаев исправил свою ошибку и без колебаний перешел в лагерь Распутина.

Как видно из документов бадмаевского архива, а также из других достоверных источников, отношения Бадмаева со «сферами» обрисовывались следующим образом. Непосредственно к Николаю II и Александре Федоровне Бадмаев проникал, по всей вероятности, довольно редко. Но, тем не менее, Бадмаев весьма энергично развивал закулисную деятельность, причем двумя путями: с одной стороны, при посредстве писем, которые он постоянно, по самым различным вопросам, писал Николаю, Александре и особенно их доверенному лицу Вырубовой; с другой стороны, путем непрерывных личных сношений с центральной фигурой — Григорием Распутиным.

Отношения Бадмаева с Распутиным были очень близки. И нет сомнения, что умный и ловкий тибетский врач, гораздо более политически развитый, чем Распутин, оказывал на него определенное влияние. То, что «вдалбливал» Бадмаев в голову Распутину, тот передавал и Вырубовой, и Александре Федоровне. Последняя же, как видно из писем ее к Николаю, играла, несомненно, решающую роль во многих вопросах внутренней и внешней политики.

Так от тибетского врача, через Распутина и Александру Федоровну, протягивались нити к русскому царю.

По своей лекарской практике Бадмаев имел громадное количество знакомых в придворных и бюрократических кругах. И пациенты Бадмаева часто делались его «политическими клиентами». Именно в лаборатории Бадмаева зародилась мысль о назначении министром Протопопова, который с давнего времени прибегал к тибетской медицине. Бадмаев играл роль политической сводни: у него на квартире Григорий Распутин устраивал своеобразные «пробы» различных кандидатов на министерские и другие посты. Про одного из таких «пробуемых» кандидатов, по всей вероятности, пишет Распутин Бад-маеву: «Беседуем кротко, но разумно. Надо убедитца про ево во всех корнях и отрастелях». И как скоро Григорий Ефимович убеждался в данном человеке «во всех отрастелях», получался готовый кандидат в министры.

Когда у власти в качестве председателя Совета министров появился Штюрмер [Он был назначен 20 января 1916 года], влияние распутинской клики в правительственном кругу усугубилось. Однако и в ней были свои «партии»: Бадмаев Штюрмером не был удовлетворен, так как последний был всецело в руках у бадмаевского конкурента, другого проходимца — Манасевича-Мануйлова. У Бадмаева имелись свои кандидаты в правительство, и все его усилия были направлены на то, чтобы их успешно провести. Полного торжества кружок Бадмаева достиг, когда 16 сентября 1916 года министром внутренних дел назначили Протопопова. Появление его у власти вызвало к активной деятельности и другую фигуру. Это — генерал Курлов, большой друг Протопопова, а также Бадмаева, при посредстве которого он и добился своей реабилитации [Курлов после убийства Столыпина был уволен в отставку. Только в начале войны, в 1914 года, ему удалось вновь вернуться на службу; его назначили прибалтийским генерал-губернатором. Но и здесь он сумел себя скомпрометировать и был отстранен от должности. Сразу после назначения Протопопова Курлов стал его помощником по министерству внутренних дел. Однако, официально об этом сообщать опасались: указ о его назначении товарищем министра внутренних дел был сообщен сенату 3 декабря 1916 года одновременно с указом об освобождении его от этой должности].

Бадмаев, Курлов, Протопопов (находившийся под влиянием первых двоих) образовали тесно сплоченное ядро, сильное взаимной связью этих лиц и, особенно, их доверительными отношениями с Распутиным.

Проследить скрытую роль Бадмаева можно, конечно, только отчасти — по тем письмам, которые адресовал Бадмаев к Н. и А. Романовым и к Вырубовой. Но и этих писем достаточно, чтобы видеть, сколь широка была сфера компетенции тибетского врача. Казалось бы, нет ничего общего между тибетской медициной и политической группировкой членов в Государственном Совете, а, между тем, Бадмаев весьма интересуется этим делом: он составляет обстоятельную картограмму с распределением членов Государственного Совета по партиям, делает точный поименный подсчет всех членов в каждой группе — и все это с той целью, чтобы показать, как необходимо усилить в «верхней палате» крайне правое крыло.

Интересовала Бадмаева и деятельность социалистических партий. Так, он направил Вырубовой для передачи царю прокламацию объединенного комитета студенческих социал-демократических фракций, пояснив при этом, что «подобные речи слушают генералы в военно-промышленных комитетах».

Очень волновало тибетского врача дело министра А. Н. Хво-стова, пытавшегося организовать убийство Распутина. Находя, что вокруг этого дела возникло «много лжи относительно Григория Ефимовича», Бадмаев просил у Николая позволения лично объяснить ему «многое».

Не раз обращался Бадмаев с представлением своих кандидатов на различные посты: так, генерала Сахарова он прочил на пост военного министра и председателя совета министров. Основанием для этого было прежде всего то, что жена Сахарова лечилась у Бадмаева; кроме того, Сахаров, по мнению Бадмаева, был как раз тот человек, который считал, что в политике нужна «определенная, православная, царская и русская твердость».

Пресловутого редактора «Земщины» Глинку-Янчевского Бадмаев рекомендовал в члены Государственного Совета и просил о выдаче ему субсидии; последнее было исполнено.

Бадмаев издавал различные брошюрки на современные темы и представлял их царской семье и министрам, сопровождая весьма любопытными письмами. К примеру, когда Бадмаев посылал царским дочерям свою книжку «Мудрость в русском народе», он каждой из них написал особое письмо: Марии Бадмаев заметил, что «она с любовью и охотой относится к учению», — и потому, конечно, представляемая им книжка будет ей очень полезна. Анастасии Николаевне он попенял, что она «не питает особой охоты к учению», — но и тут его брошюрка поможет: от ее прочтения может появиться «великая охота узнать внутреннюю жизнь 170-миллионного населения нашей родины».

Но особенно много усилий тратил тибетский врач на продвижение к власти генерала Курлова. Бадмаев всячески старался уверить «верхи», что Курлов — самый достойный человек: он «глубокий монархист, всегда был на страже принципов царизма, по закону, по совести и по своему высококультурному образованию». Как раз в то время, когда в Государственной

Думе делались запросы насчет Курлова, Бадмаев настойчиво предлагал его в члены Государственного Совета, и, хотя это назначение не состоялось, Курлов и без того играл крупнейшую роль в Министерстве внутренних дел.

На громком имени генерала Курлова, ближайшего приятеля Бадмаева, нам придется ненадолго остановиться. В своих воспоминаниях Курлов категорически отрицает какую-либо связь с Распутиным: «Я никогда не получал никаких назначений, наград, или вообще милостей через Распутина, несмотря на циркулировавшие на этот счет обо мне слухи»… Однако документы имеют свой, более правдивый язык, и они свидетельствуют, что слова Курлова лживы. Вот, например, что пишет Вырубовой лучший друг Курлова, Бадмаев: «Я глубоко благодарен вам и Григорию Ефимовичу за Павла Григорьевича [Курлова], которого дорогой государь наш принял ласково и выслушал…» (письмо от 9 сентября 1916 года). Вскоре после этого приема Курлов и был назначен товарищем министра.

И сам Григорий Ефимович, зная «енирала Курлова» как преданного родине (то есть ему, Распутину) человека, обращался к Курлову и Бадмаеву с такой, например, запиской: «Ето ваш, помогите ему, милой, дорогой».

Впрочем, в одном отчасти прав генерал Курлов, когда пишет: «Я допускаю, что он [Распутин] в некоторых случаях обращался с деловыми просьбами к царице, или даже к самому царю, — и думаю, что многие из его просьб, действительно, удовлетворялись; но выгоды от этого получал не он, а окружающая его банда аферистов». Относительно Распутина Курлов прав в том смысле, что «старец», хотя и не прочь был брать взятки, но не так в них нуждался, получая денежные подачки от правительства. Относительно же «банды аферистов» генерал Курлов прав безусловно. И в особенности потому, что одним из главных лиц в этой «банде» — как это будет установлено далее — являлся он сам, генерал Курлов.

Что же было для Бадмаева главным? Тибетская медицина для него являлась делом третьестепенным — по крайней мере, когда посредством своего лекарства Бадмаев уже приобрел громадные средства; скрытая политическая работа была важнее, но и она не была ведущей.

Первое же место принадлежало различным крупным коммерческим аферам — преимущественно железнодорожным концессиям, которым служила и политика, и тибетская медицина.

Согласно документам бадмаевского архива, в июле 1916 года действительный статский советник Бадмаев, генерал-лейтенант Курлов и Георгий Александрович Манташев организовывают акционерное общество для постройки и эксплуатации железной дороги от города Семипалатинска до местечка Улан-Даба (на границе Монголии).

Еще в 1914 году дано разрешение на производство Бадмае-вым и Курловым предварительных изысканий по постройке; теперь же, в 1916 году, названные лица начинают хлопотать о получении концессии и вступают в соглашение с банками и предпринимателями по реализации необходимого капитала.

Железнодорожная линия, по проекту Бадмаева, является только одним из участков грандиозной трансмонгольской железной дороги, концессию на которую также предполагали получить Курлов и Бадмаев.

В это же самое время, в июле 1916 года, Бадмаев, совместно с тем же Курловым, разрабатывает и другой проект — об организации русско-армянского акционерного общества для постройки путей сообщения и разработки естественных богатств Закавказья и сопредельных с ним, только что занятых русскими войсками частей турецкой Армении.

Немного позднее, в феврале 1917 года, то есть перед самой революцией, Бадмаев задумывает аферы на Мурманской железной дороге, для чего ведет переговоры со строителем дороги Горячковским и представляет его записки Николаю II.

Железнодорожные аферы проясняют картину основной деятельности Бадмаева, в том числе и направляющую линию его политических устремлений.

Зная махинации Бадмаева, можно понять смысл его письма к Распутину. 8 октября 1916 года тибетский врач просит Распутина оказать содействие какому-то предприятию. «В обыкновенных путях, — пишет Бадмаев, — подобные дела требуют продолжительного времени для своего осуществления, между тем это — важнейшая отрасль промышленного предприятия. Владелец его верит мне и генералу Курлову, предлагая заплатить 50.000 рублей, если оно устроится. Мы отказались взяться за это дело за деньги [честные, благородные люди!], но сказали ему, что можем попросить вас направить это дело по правильному пути, так как это дело совершенно справедливое и требующее, чтобы министры знали, что око государя следит за ним». Поэтому Бадмаев и Курлов просят Распутина «ему известными путями» направить это дело царю, чтобы тот уже передал в Совет министров.

Ясно, что в числе акционеров упомянутого предприятия состояли сами Бадмаев и Курлов. В письме они намекали Распутину, что он может получить взятку в 50 тысяч рублей за устройство этого дела.

Генерал Курлов в мемуарах распространяется о том, как он именно в это время стремился «до конца исполнить свой долг перед царем и родиной». Этот «долг», очевидно, заключался в тех самых железнодорожных концессиях и других аферах, которые замышлялись им совместно с Бадмаевым.

Архивные документы, к сожалению, мало освещают ту промышленно-финансовую среду, на которую опирался обладавший крупным капиталом Бадмаев. Для последнего периода его «работы» немаловажно отметить связь с Протопоповым. Последний был не только министром внутренних дел, но и председателем «Совета съездов металлургической промышленности» (в 1916 году). Есть все основания думать, что именно представители металлургии, действуя через Бадмаева и Распутина, выдвинули Протопопова в министры; таким образом, у самого руля власти оказался ставленник металлургического треста. Бадмаев же, как мы видели, именно в это время «интересовался» различными железнодорожными и горнопромышленными предприятиями — в них, очевидно, принимал участие и сам председатель «Совета съездов».

Для характеристики деятельности Бадмаева в последние дни существования царизма надо отметить также, что, помимо намечавшихся им грандиозных железнодорожных афер, он задумывал и другое колоссальное предприятие: в то время, когда обнаружился продовольственный кризис, тибетский врач выступил с проектом организации снабжения не только Петрограда, но и всей России (и даже всего мира!) мясом и молоком. План этот Бадмаев развил в книжке «Мудрость в русском народе», которая была специально предназначена вниманию «высоких сфер».

«Я мог бы, если бы имел время, теперь руководить снабжением Петрограда мясом в данный тяжелый момент, переживаемый всей Россией, и одновременно руководить устройством этого хозяйства так, чтобы молоко, мясо всех видов и его производные получались в чистом виде не только Россией, которая будет тогда избавлена от недостатка в съестных припасах, но мы будем иметь возможность снабжать весь мир своими продуктами скотоводного хозяйства».

Брошюрку, где Бадмаев предлагал себя в руководители продовольственного дела, он представил Романовым всего за три недели до революции. И не надо думать, что его мысль взять в свои руки снабжение России продовольствием была химерической: стоявший рядом с Бадмаевым Распутин, «божий человек», также весьма близко к сердцу принимал продовольственный вопрос и не раз обращал на него внимание коронованных особ. И если Распутин так хорошо уразумел это дело, то, вероятно, не без соответствующей инспирации Бадмаева; да и как было не понять: такое колоссальное предприятие, попади оно в руки Бадмаева, сулило бы, конечно, и Распутину настолько крупные барыши, что они бы превзошли все подачки от правительства.

Следует полагать, что, если бы не грянула революция, то лечение продовольственной болезни Российской империи осуществлялось бы по методам тибетского врача.

Наконец, характеризуя Бадмаева как одного из крупнейших распутинцев, упомянем собственное «сочинение» их главы под названием «Мои мысли и размышления». Эти «мысли» Распутина порождены были его путешествием по «святым местам», предпринятым в 1911 году.

Много интересного видел Распутин во время этого путешествия: так, например, созерцал он то самое место, где кит, проглотивший пророка Иону, выбросил его из своего чрева; был он и там, где Георгий Победоносец «сокрушил змия», и пр. и пр. Все, что видел Распутин, он записал для царей, и те со вниманием читали эти «мысли», очень, кстати сказать, напоминающие литературный памятник XII века «Хождение во святую землю игумена Даниила». В начале мировой войны «сочинение» Распутина играло и более актуальную роль: чтение «размышлений» подкрепляло в Романовых те империалистические мечты о Константинополе, осуществление которых ставилось как одна из целей войны. Так, например, в 1915 году Александра Романова писала своему супругу:

«Я перечитывала то, что наш Друг [Распутин] писал, когда был в Константинополе: теперь это вдвое интереснее, хотя это только краткие заметки. О, что за великий день, когда будет отслужена опять обедня в св. Софии!» Причем, под влиянием «мыслей» Распутина, осуществление мечты кажется Александре Федоровне настолько близким, что она даже дает Николаю совет, как поступать по взятии Константинополя. «Только ты, — пишет она, — дай приказание, чтобы не разрушалось и не портилось ничего, принадлежащего магометанам…» и т. д.

Таким образом, «мысли» представляют некоторый интерес не только для характеристики Распутина и его клики, но и для оценки умственного развития самих Романовых, которым это «сочинение» служило полезным и душеспасительным чтением.

Начатая еще при Александре III постройка Сибирской железной дороги не могла не привлечь внимания тибетского авантюриста, который считал себя лучшим отечественным знатоком Дальнего Востока. В связи с этим у Бадмаева созрел грандиозный план, который, в конечном итоге, должен был иметь целью «присоединение к России Китая, Монголии и Тибета».

Первое выступление Бадмаева на этом поприще относится к февралю 1893 года, когда он представил Александру III обстоятельную Записку о задачах русской политики на азиатском Востоке. В связи с постройкой Сибирской железной дороги Бадмаев обращал внимание на необходимость использовать все те перспективы, которые открывались перед Россией. И для того, чтобы пожать все плоды, он считал необходимым сооружение особой железнодорожной ветви от Байкала в глубь Китая к городу Лан-чжоу-фу (на расстоянии 1.800 верст от русской границы).

Надо заметить, что в то время вопрос о направлении Сибирской железной дороги через Маньчжурию еще не был решен; в полном объеме он встал только в 1895 году, а в следующем году, согласно заключенному Витте с Лихунчангом договору, русское правительство получило право вести железную дорогу на территории Китая.

Указывая на громадную важность проектируемой им железнодорожной ветви, Бадмаев прельщал русское правительство теми грандиозными экономическими выгодами, которые получат русские капиталисты вследствие постройки ветви к городу Лан-чжоу-фу, являющемуся ключом к Тибету, Китаю и Монголии.

Этот проект, однако, был для Бадмаева только поводом, чтобы развить феерический план «присоединения к России Китая, Тибета и Монголии». И самая постройка предложенной железнодорожной ветви на чужой, китайской, территории всецело зависела от достижения этой основной цели, именно — от присоединения к России всего монголо-китайско-тибетского Востока или хотя бы его части.

Бадмаев приложил все усилия, чтобы доказать возможность такого присоединения. Доклад его был богато обставлен всевозможными фактическими данными, окутанными религиозно-мистическим туманом, и истекал из того положения, что царствовавшая в Китае маньчжурская династия в скором времени должна пасть. На Востоке назревают крупные перемены, чем непременно должна воспользоваться русская политика, чтобы предупредить в этом отношении европейцев. К тому же Бадмаев отмечает пассивность китайцев, для которых, по его словам, «безразлично, кто бы ими ни управлял». Особо же благодатную почву для активной русской политики на Востоке имеет тот престиж, каким, по утверждению Бадмаева, пользуется имя «белого царя».

Воспользовавшись благоприятным к России отношением местного населения, готового восстать против маньчжурской династии, по мнению Бадмаева, надо принять меры к вооружению монгольской молодежи: оружие будет доставляться монголам в обмен за шкурки и жир тарбагана, на что существует большой спрос. Будучи вооружены, монголы, «совершенно бессознательно и незаметно для посторонних наблюдателей, будут совершенствоваться во время охот и облав в употреблении этих оружий».

Для реализации этого проекта Бадмаев предлагает устроиться за Байкалом, близ реки Онона, в местности, очень удобной для скотоводства и хлебопашества; отсюда снабженные всем необходимым пионеры будут разъезжать по Монголии, Тибету и Китаю. Сюда же, в Забайкалье, будет приезжать монгольская и тибетская знать, жрецы, ученые и проч.; их радушно встретят, и они «мало-помалу убедятся в безопасности своего положения под гостеприимным кровом своих единоплеменников». А возвращаясь в родные места, эти посетители будут «укреплять уверенность в приближении освобождения от гнета чиновного мира маньчжурской династии». Такая работа будет, разумеется, осуществляться «без всяких разъяснений об истинных намерениях и конечных целях сближения». Так, нисколько не посвящая местных жителей в свои планы, «можно спокойно подготовлять почву к тому, чтобы они сами признали неизбежным пойти на Лан-чжоу-фу и взять этот стратегический пункт без кровопролития». Отсюда же, как утверждает Бадмаев, легко овладеть и всем управлением Китая. А когда это удастся, монгольская, тибетская и китайская знать, а также буддийские жрецы отправятся в Россию просить «белого царя» принять весь Китай в его подданство.

Таким образом, план Бадмаева фактически заключался в том, чтобы русское правительство с целью присоединения Китая и Монголии к России подготовило восстание против маньчжурской династии. Уже после этого события предполагалось железнодорожной ветвью соединить Лан-чжоу-фу с Байкалом.

Бадмаев был так предусмотрителен, что намечал даже примерный срок, когда может осуществиться присоединение Китая к России, а также и то количество местных сил, которое обеспечит успех восстания. «Но, — предупреждал Бадмаев, — успех всего плана зависит во многом от соблюдения его в полном секрете».

Проект Бадмаева был представлен Александру III при письменном докладе министра финансов Витте. Как известно, последний, со времени своего назначения в августе 1892 года министром финансов, руководил русской дальневосточной политикой. Витте прекрасно сознавал грандиозное экономическое и политическое значение сооружения Сибирской железной дороги. В том же 1892 году он, например, писал: «Сибирская магистраль открывает новый путь и новые горизонты и для всемирной торговли, и это значение ее ставит сооружение ее в ряд мировых событий, которыми намечаются новые эпохи в истории народов и которые нередко вызывают коренной переворот установившихся экономических сношений между государствами».

Хотя от осознания мировой роли сибирского пути еще очень далеко до поднятого Бадмаевым вопроса о «присоединении Китая» — тем не менее, Витте вполне поддержал план тибетского врача. В своем докладе Александру III Витте признавал взгляды Бадмаева «весьма серьезными» и «устанавливающими новую точку зрения в практических вопросах политики». При этом Витте подчеркивал огромное значение, которое имеет Россия для Дальнего Востока. Эту особую роль России созидают, по словам Витте, прежде всего те «три основные стихии», которые только в России «проявили всю полноту их творческой силы» — православие, самодержавие и русская народность. В конце доклада Витте высказывал, что, если император пожелает, то он, министр финансов, мог бы изыскать соответствующие средства для поддержки этого предприятия.

Но, несмотря на поддержку Витте бадмаевского проекта, Александр III поначалу отнесся к такому замыслу с осторожностью. По крайней мере, на докладе об этом проекте он написал резолюцию: «Все это так ново, необыкновенно и фантастично, что с трудом верится в возможность успеха».

Тем не менее, при всей фантастичности бадмаевского плана, в нем были и кое-какие верные положения — это, в первую очередь, указание на скорое падение маньчжурской династии. «Дни ее, — писал Бадмаев, — сочтены, и на монголо-тибето-китайском Востоке предстоит наступление анархии; пользуясь ею, европейцы бросятся туда, захватят несметные богатства этой страны, которые в их руках послужат страшным оружием против России…» Писал он это в 1893 году. «Боксерское» движение, выступившее через семь лет — в 1900 году, — действительно стало грозным предостережением для династии. Минуло десятилетие, и маньчжурскую династию, правившую Китаем, смела революция 1911 года.

Также следует отметить, что и указание Бадмаева на аполитичность китайской народной массы, и предвидение расхищения Китая европейскими империалистами были, в общем, справедливы.

Таким образом, хотя Бадмаев и оказался прав в некоторых выдвинутых им положениях, он сделал из этих аргументов грубые и абсурдные выводы — что на основе «обаяния», которым будто бы пользуется в Китае имя «белого царя», эту страну легко «присоединить» к России. Бадмаев, конечно, знал, что в этом нет ни капли истины, и, «околпачивая» Романовых, рассчитывал таким путем присоединить если не Китай к России, то уж несколько миллионов рублей к своему карману.

Вскоре после подачи проекта Бадмаев перешел и к осуществлению непосредственно той своей цели, ради которой затевалось предприятие: он стал хлопотать о выдаче ему двух миллионов рублей золотом. Эту сумму Бадмаев просил для организации в Забайкальской области торгового дома под фирмою «П. А. Бадмаев и К0». Указанному торговому дому и надлежало вести ту подготовительную работу, результатом которой должно было явиться «присоединение Китая к России».

Но Витте, поддержавший сначала проекты Бадмаева, вдруг заупрямился относительно выдачи денег. Напротив, Александр III, отозвавшийся сперва о планах Бадмаева как о фантастических, пошел теперь навстречу стремлениям своего крестника и приказал выдать ему, по частям, испрашиваемые два миллиона.

Бадмаев немедленно приступил к действию, и 11 ноября 1893 года в Петербурге был основан «Торговый дом „Бадмаев и К0“». Сам же он вскоре после этого направился в Читу, где и была организована «главная контора» компании, которая, вместе с тем, являлась чем-то вроде штаба для предполагаемого завоевания Китая, Тибета и Монголии.

На первых порах «работа» Бадмаева проявилась, главным образом, в подготовке экономического завоевания указанных стран. «Торговый дом» организовал в Чите обширное промысловое скотоводческое хозяйство, закупил громадное количество верблюдов для перевозки грузов, арендовал земли у бурят и монголов, открыл несколько лавок в степях и даже завел в Чите типографию, которая в ноябре 1895 года начала издавать газету «Жизнь в Восточной окраине» на русском и монголо-бурятском языках.

Сам Бадмаев пробыл в Чите, по-видимому, до февраля 1895 года, когда он возвратился в Петербург и возобновил свое непосредственное общение как с Николаем II, так и с Витте.

Бадмаев вернулся как раз в то время, когда в русском правительстве очень остро встал вопрос, какую позицию занять в отношении к результатам происходившей тогда Японско-китайской войны. И «тибетский врач» счел своим долгом подать Николаю некоторые советы, повлиявшие на принятые русским правительством решения. Однако об этом следует сказать подробнее, а потому мы, несколько нарушая последовательность изложения, сначала доскажем, что же было предпринято Бадмаевым для «присоединения» Востока к России.

Пробыв некоторое время в Петербурге, Бадмаев снова отправился на Восток. На этот раз конечной целью поездки был Пекин.

«Мой приезд на окраину расшевелил весь буддийский мир», — торжественно начинает Бадмаев свой доклад Николаю II (15 января 1897 года) после посещения Востока в 1896 году. Он утверждает, что в Читу, бывшую опорным его пунктом, услышав о его прибытии, стали съезжаться буряты, монголы и, главным образом, ламы, и все они будто бы постоянно твердили, что «наступило время расширения границ белого царя на Востоке».

Почерпнув от прибывших нужные сведения, Бадмаев, по его словам, отправил в различные пункты Монголии, Кукунора, Тибета и Китая партии вооруженных бурят и монголов. Некоторым влиятельным лицам Бадмаев делал подарки и давал в полное их распоряжение верблюдов, лошадей, оружие и патроны, а также деньги для приобретения имущества в тех местах, где предполагалось устроить оружейные склады.

Потом Бадмаев направился в Пекин, виделся там со многими князьями и ламами и знакомился с их взглядами на маньчжурскую династию. Сюда же, в Пекин, съезжались для доклада Бадмаеву агенты, разосланные им в разные места Китая. Вознамерившись сделать китайскую столицу своим временным штабом, Бадмаев стал посылать отсюда экипированные партии для подготовки «присоединения Китая к России».

Итак, все шло блестяще, но… министр финансов опять отказался выдать Бадмаеву новую, запрошенную им, ссуду.

Встретив противодействие со стороны Витте, Бадмаев обратился к нему в декабре 1896 года с письмом, в котором отстаивал мысль, что государи, независимо от министров, могут принимать самостоятельные решения:

«При постоянном столкновении с лучшими людьми государства у государя могут возникать самостоятельные взгляды на дела, которыми будут все руководствоваться, и никто не может сказать, чье влияние преобладало в данном случае. Если бы государь был обыкновенный смертный, то поддался бы влиянию распускаемых слухов о том, что он живет вашим умом и непременно постарался бы удалить вас; но так как он смертный необыкновенный, то он не боится вашего абсолютного влияния».

Настаивая на необходимости поддержать его планы, беззастенчивый империалист Бадмаев спрашивает не без ехидства более рассудительного империалиста Витте: «Маньчжурская дорога разве не результат вмешательства России в японско-китайские дела при вашем энергичном содействии?» А поскольку и маньчжурская дорога — уже вмешательство, то почему бы не вмешиваться и далее? Так рассуждает Бадмаев и тут же выпрашивает новую субсидию в два миллиона рублей.

Однако новой крупной ссуды Бадмаев — очевидно, «благодаря» Витте — не добился; выданные ему ранее деньги пропали безвозвратно, торговый дом «Бадмаев и К°» прогорел — и авантюристская затея тибетского врача на Востоке должна была прерваться.

Такова, в общих чертах, история предпринятой Бадмаевым авантюры. Перенесем теперь вопрос в другую плоскость: оценим то влияние, которое имел Бадмаев на русскую дальневосточную политику, и, в частности, рассмотрим его взаимоотношения с фактическим руководителем этой политики Витте.

В уже упомянутом докладе Николаю II Бадмаев указывал, что им были отправлены партии вооруженных бурят и монголов в Монголию, Китай и Тибет.

22 апреля 1896 года Бадмаев сообщал Витте о возвращении из Лхассы посланных туда бурят Жигмитова, Ванчинова и других. Основываясь на их сведениях, Бадмаев писал Витте о военных действиях англичан в Тибете, причем высказывал мнение, что «очевидно, Англия желает взять Тибет». Вместе с тем Бадмаев подчеркивал, что — по словам Жигмитова — «в Тибете на каждом шагу золотые россыпи». Отсюда вытекал и вывод, что «следует теперь же послать туда [в Тибет] 2.000 человек, хорошо вооруженных, и помочь тибетцам удержаться».

Сообщая об этом Николаю, Витте писал: «Приемлю долг всеподданнейше доложить вашему императорскому величеству, что установлению через посредство торгового дома „П. А. Бадмаев и К0“ сношений с столицей Тибета Лхассою я, с своей стороны, придаю огромное политическое значение. До сих пор в Лхассу, насколько мне известно, еще не проникала нога европейцев. Смелый и мужественный Пржевальский, пересекший Китай по всевозможным направлениям и не знавший никаких преград своей энергии, должен был отказаться от давно лелеянной им мысли проникнуть в Лхассу, так как встретил настойчивое противодействие со стороны местных властей. Ныне же посланные Бадмаевым буряты, хотя открыто именовали себя русскими подданными, проникли в Лхассу и были там очень ласково приняты».

Прося о вознаграждении бурятскому ламе Агвану, благодаря которому посланные в Лхассу были там приняты, Витте писал:

«По своему географическому положению Тибет представляет, с точки зрения интересов России, весьма важное политическое значение. Значение это особенно усилилось в последнее время — ввиду настойчивых стремлений англичан проникнуть в эту страну и подчинить ее своему политическому и экономическому влиянию. Россия, по моему убеждению, должна сделать все от нее зависящее, чтобы противодействовать установлению в Тибете английского влияния».

Впрочем, еще в 1893 году Бадмаев утверждал: «Тибет надо присоединить к России вместе с Китаем и Монголией». Позднее он настойчиво повторял: «Тибет, как самое высокое плоскогорье в Азии, господствующее над азиатским материком, непременно должен находиться в руках России». И хотя Витте не договаривал этой мысли до конца, тем не менее из доклада его видно, что он вполне поддерживал все «тибетские» взгляды Бадмаева.

Такое единомыслие Витте и Бадмаева вовсе не было случайным. Отношения этих лиц имеют любопытную историю, но вначале расскажем, какую роль сыграл Бадмаев при определении позиции царской России относительно Японско-китайской войны.

Бадмаев, конечно, не мог остаться равнодушным к событию, которое грозило значительно поколебать все его теоретико-фантастические построения. Кроме того, Бадмаев мнил себя лучшим в России знатоком Дальнего Востока, кое-чему научившим и самого Витте. Вследствие этого, когда перед русским правительством встал вопрос, какую ориентацию надлежит взять России в отношении воюющих государств, Бадмаев, как мы уже отмечали, счел необходимым дать Николаю Романову некоторые указания. Это было сделано в особой записке, поданной 22 февраля 1895 года, то есть когда уже вполне обозначилась победа Японии.

Упомянутая записка заслуживает особого внимания. В ней Бадмаев, между прочим, заявлял:

«Мы должны считать войну Японии с Китаем событием первостепенной важности для России. Война эта имеет серьезную политическую подкладку. Начата она в настоящий момент потому, что Япония, хотя еще не вполне подготовлена к войне, сознает выгодность своего положения перед Россией, которая с сооружением сплошной линии до Владивостока должна сделаться единственной владычицей монголо-тибето-китай-ского Востока».

Другими словами, Бадмаев указывает, что центр тяжести этой войны, в сущности, лежит в области соревнования Японии с Россией за влияние на Китай, который после сооружения сибирского пути может всецело войти под русский контроль.

Из высказанного положения Бадмаев делает такой вывод:

«Вполне сознавая неизвестность результатов войны Японии с Китаем, я уверен, что мы найдем средства без военного вмешательства, крайне вредного для нашего престижа на Дальнем Востоке, принудить Японию получить за свои победы какую угодно денежную контрибуцию и остатки китайского флота, но отказаться от притязаний на территориальные приобретения на материке и от вмешательства во внутренние дела Кореи и Китая».

Вот это и составляет кардинальный момент записки: Бадмаев намечает позицию, которую, по его мнению, должна занять Россия. Именно такое решение и приняло вскоре русское правительство — а это, в свою очередь, в некоторой степени определило и весь ход русской дальневосточной политики вплоть до начала войны с Японией.

Надо напомнить, что спустя немного времени начались переговоры между китайской и японской сторонами, и 7 апреля (ст. ст.) был подписан Симоносекский договор, согласно которому Китай уступал Японии Ляодунский полуостров, с Порт-Артуром и Талиенваном, и соглашался, впредь до выполнения других условий мира, на занятие японскими войсками Вай-Хай-Вея и Шандунского полуострова.

Как известно, после этого русское правительство, вместе с французским и германским, предъявило Японии ультиматум с требованием сохранить целостность Китайской империи. Японцам пришлось примириться с этим и отказаться от всяких территориальных приобретений, которые были заменены контрибуцией.

Заглянем теперь за «кулисы». Посмотрим, как родилась идея о необходимости лишить Японию территориальных завоеваний.

Инициативу такого требования, сыгравшего значительную роль в дальнейших событиях на Дальнем Востоке, Витте приписывает себе — и впоследствии его везде удостаивают этой весьма спорной чести. Однако опубликованные Б. А. Романовым в начале 20-х годов документальные данные, по нашему мнению, несколько снижают роль Витте. Как видно из данного источника, вопрос о том, какую взять ориентацию — на

Японию или на Китай, — обсуждался с августа 1894 года по апрель 1895 года на четырех особых совещаниях министров. Наиболее определенную точку зрения Витте занял в совещании 30 марта, где он, в конце концов, заявил, что готов уступить Японии все что угодно — Порт-Артур, южную часть Кореи, «но только не Маньчжурию».

Таким образом, Витте, хотя и признавал совершенно невозможным отдать Японии Маньчжурию, но не отстаивал категорического принципа неприкосновенности китайской территории.

Иначе обрисовывается роль в этом деле Бадмаева. Из цитированной выше его записки видно, что он уже тогда, 22 февраля, выставил этот принцип. Затем, в личном письме на имя Николая от 2 марта, Бадмаев напоминал царю о том же, причем из письма выясняется, что Бадмаев уже получил согласие Николая объявить о данном требовании через министра иностранных дел японскому посланнику. «Если, — писал Бадмаев, — Россия, имея право удержать за собой этот район, сама не пожелала этим воспользоваться, любя мирного соседа, то тем более она не может допустить, чтобы Япония захватила земли на материке в соседстве с нами и вблизи столицы богдыхана. При этом, конечно, Россия ничего не будет иметь против какой угодно денежной контрибуции».

Несомненно, Бадмаев имел тогда и личные свидания с Николаем, о чем можно судить по письму к последнему от 30 апреля; из этого же письма Бадмаева видно, что он должен был уехать на Восток, но остался «по желанию министра финансов», т. е. Витте, очевидно, пользовавшегося отнюдь не медицинскими советами тибетского врача.

Наконец, сам Бадмаев в более позднем (от 26 декабря 1896 года) послании к Витте писал:

«Дорогой Сергей Юльевич. Вспомните начало нашего знакомства. Вы только умом обнимали Восток, хотя мало были знакомы с ним. Вы, по воле в бозе почивающего государя Александра III, энергично настояли на проведении Сибирской железной дороги, изыскав на это средства. Вы шире взглянули на это дело, когда узнали важное значение Китая для этой дороги, если она будет соединена с внутренними провинциями собственного Китая. Вы, вероятно, вспомните ту записку, которую я подал государю императору и вам в самый разгар войны Японии с Китаем. Я просил четыре вещи: первое о том, чтобы Россия принудила Японию заключить мир; второе, чтобы никоим образом Россия не допустила Японии захвата на материке; третье, в отдельной записке, чтобы Россия удалила японского посланника Нисси, как вредного человека, а четвертое, с чем вы не согласились, полного преобразования Приамурского края, преобразования Азиатского департамента и факультета восточных языков».

Как видно из письма, три выдвинутых Бадмаевым предложения были Витте приняты. Это послание, которое Бадмаев представил в копии Николаю II, ясно показывает, что тибет-ский врач открыто признавал свою роль, сыгранную в лишении Японии территориальных приобретений. И, конечно, Бадмаев не мог бы подобное заявлять Николаю и Витте, если бы это не соответствовало действительности. Роль Бадмаева в данном отношении подтверждается и другими источниками. Так что он вполне может быть признан закулисным инициатором ультиматума, который был предъявлен Японии тремя державами.

Но какими мотивами руководствовался Бадмаев? Ответ на это содержится в том самом письме, где Бадмаев выставляет свои предложения. Дороги до Хабаровска (по словам Бадмаева) строить не нужно, так как, после «присоединения» Китая, откроется возможность вести дорогу прямо на Пекин; а для этого «должны быть приняты энергичные меры, поддерживающие мои планы, которые могут быть выполнены при наиблагоприятнейших обстоятельствах в три-четыре года».

Отсюда ясно, что все рекомендации Бадмаева вызывались именно тем, что он хотел получать дальнейшие субсидии… Ведь и «великий царь-миротворец не останавливался над затратой сотни миллионов рублей для достижения намеченной цели».

Цитированное письмо Бадмаева к министру финансов, вместе с тем, показывает, что из четырех предложений Бадмаева Витте не принял одно. Это было предложение о необходимости учредить должность «главноуправляющего Забайкальским и Приамурским краями» и «предоставить ему особенные полномочия и права министра, члена Государственного Совета и Комитета министров». Не принятое тогда, это предложение было проведено в жизнь восемь лет спустя, в 1903 году, в форме учреждения «наместничества». Этой должностью, введенной тогда по инициативе Безобразова и К°, предполагалось отодвинуть министра финансов от руководства делами Дальнего Востока — каковая цель и была достигнута.

В своих мемуарах Витте ничего не говорит о сыгранной Бадмаевым роли, однако, давая краткую его характеристику, объясняет, почему он, Витте, порвал отношения с тибетским врачевателем.

«Доктор Бадмаев, — пишет Витте, — когда ездил в Монголию и Пекин, то вел себя там так неудобно и двусмысленно, что князь Ухтомский, а затем и я, прекратили с ним всякие сношения, усмотрев в нем умного, но плутоватого афериста».

Так объясняет Витте причину своего расхождения с Бадмаевым (произошло это в 1896 году, когда последний ездил в Пекин). Однако представляется весьма странным, что такой умный человек, как Витте, только после трехлетнего знакомства сумел раскусить «плутоватый аферизм» Бадмаева [Если Витте, некогда одобрив планы Бадмаева, впоследствии затягивал выдачу ему денег, то это объясняется не принципиальным несочувствием Витте бадмаевскому проекту «присоединения» Китая, а прежде всего тем, что, обдумав практическую сторону дела, Витте нашел, что «кредит этот не может быть выдан секретно» — об этом узнают, и это может скомпрометировать его как министра финансов]. Кроме того, ничем другим, как аферой, был и весь фантастический план Бадмаева, и, тем не менее, Витте его поддерживал.

Очевидно, причины, по которым Витте лишал Бадмаева поддержки, крылись глубже. Теперь Витте стал прокладывать собственные пути к пределам Китая: в мае 1896 года он получил для царской России право на постройку железной дороги по китайской территории («Московский договор») [Существует информация, что соглашение в 1896 году русского и китайского правительств отнюдь не ограничивалось железнодорожной концессией. Подробности об этом см. в кн. М. Н. Покровского «Дипломатия и войны царской России в XIX столетии»].

Таким образом, министр финансов нашел свою линию, и Бадмаев с его планом «присоединения» Китая путем подготовки в нем восстания становился не только ненужным, но, как конкурент, и вредным для планов Витте. Поэтому Бадмаева следовало отстранить — и Витте именно теперь удалось разгадать в нем афериста.

В свою очередь, Бадмаев считал соглашение с Лихунчангом, определявшее всю дальнейшую политику Витте, ошибкой и находил, что последствием его была, в частности, Русско-японская война. И хотя в этом есть известная доля истины, Бадмаев в своем отношении к Витте, конечно, также руководствовался более всего ревностью конкурента к сильному сопернику.

Но и после того как Витте отстранил Бадмаева, последний не прерывал своего «интереса» к делам Дальнего Востока и сопредельных с ним краев. Только теперь планы Бадмаева приняли другие формы.

Отказавшись от проекта «присоединения к России Китая, .Монголии и Тибета» во всем их объеме, Бадмаев решил вести дело исподволь: он обратил свое внимание на отдельные части этого громадного пространства и пограничных с ним местностей России и задумывал уже в отношении некоторых регионов различные предприятия.

Так, он сосредоточился на Забайкалье, которое и раньше тесно связывалось с его проектами. Теперь дело было поставлено на более практическую почву. В 1908 — 1909 годах Бадмаев организовал «Первое Забайкальское горнопромышленное товарищество» с целью разработки золотых приисков. Сотоварищем его по этому предприятию, кроме сына и двух коммерсантов, являлся великий князь Борис Владимирович (двоюродный брат Николая II). Конечно, как объясняет Бадмаев, он и его соучастники пошли в это предприятие «не ради алчности и легкой наживы, а ввиду громадного значения этого дела для обороны государства». Потому-то они и сочли нужным обратиться к Сухомлинову, в ведении которого находилась оборона, с просьбой ходатайствовать о выдаче им кредита в пять миллионов рублей.

Затем, когда в 1911 году Монголия стряхнула политическую зависимость от Китая, Бадмаев снова выступил с очередным грандиозным проектом постройки железных дорог в пределах Монголии, причем соединительные ветви должны были идти, с одной стороны, в Россию (к Семипалатинску), а с другой — к Китаю (до города Лан-чжоу-фу, который занимал центральное место и в первой авантюре Бадмаева).

Этот проект, как и предыдущий, носил «деловой» характер, а потому, не прикрываясь высокими соображениями о «национальной» русской политике, Бадмаев ограничивался тем, что красноречиво живописал, сколь грандиозные выгоды представляет Монголия для капиталистов всех стран. При этом он указывал, что следует упредить поползновения европейского капитала и приступить к эксплуатации горных богатств Монголии, для чего необходимо прежде всего начать организацию железной дороги. Разрабатывая проект железнодорожных путей, Бадмаев утверждал: тот из них, что соединится с Семипалатинском, будет представлять собой «колоссальный насос, которым грузы будут собираться с наиболее богатых частей Монголии к ее центру — Урге, и оттуда пе-рекочевываться к границам России».

К осуществлению последнего замысла Бадмаев и пытался приступить в 1916 году в сотрудничестве с генералом Курло-вым.

Не забывал Бадмаев и Тибета. Перед самым началом Русско-японской войны он в связи с назревавшими событиями счел нужным дать Николаю II некоторые рекомендации. Тибетский врач всегда полагал, что эта территория непременно должна находиться в руках России. И в то время, когда назревала Японская война, Бадмаев решил указать, что корень русской политики на Востоке лежит не в Китае, а именно в Тибете. «Неужели, — писал Бадмаев Николаю, — истинно русский человек не поймет, сколь опасно допущение англичан в Тибет; японский вопрос — нуль в сравнении с вопросом тибетским: маленькая Япония, угрожающая нам, отделена от нас водой, тогда как сильная Англия очутится с нами бок о бок».

Писано это было 1 января 1904 года, и не прошло двух дней, как «истинно русский человек» Николай II показал, что он хорошо усвоил новый урок своего тибетского учителя. Как раз тогда в Тибет посылали некоего подъесаула Уланова с целью разузнать, что там делается. В дневнике военного министра Куропаткина сказано, что, когда он докладывал об этой командировке Николаю, последний приказал передать подъесаулу, чтобы тот постарался «разжечь там тибетцев против англичан». Однако через три недели началась Японская война, и, как замечает М. Н. Покровский, если эта авантюра не была доведена до конца, то «только потому, что японцы помешали».

В таких чертах обрисовывается картина разносторонней деятельности тибетского врача в механизме русской монархии. В общем итоге, роль Бадмаева в делах Российского государства в распутинские годы, и особенно накануне падения монархии определяется, главным образом, его близостью к центральной фигуре — Распутину. Бадмаев был одним из его ближайших руководителей. Мы считаем ошибочным преувеличивать значение самого Распутина: направляющую функцию выполняли те, кто воздействовал непосредственно на него, а «старец», с непогрешимостью святого, передавал отражение этих воздействий Николаю и Александре Романовым.

Основой деятельности Бадмаева были, конечно, различные аферы — преимущественно железнодорожные. К удобству их реализации приноравливалась как его политическая позиция, так и тактика.

Империалистическая сущность Бадмаева проявилась в эти годы достаточно ярко: шла мировая война, а его поползновения были устремлены к Монголии и к турецкой Армении.

Но особенно крупную роль сыграл Бадмаев ранее — в русской дальневосточной политике. Он явился пионером дальневосточных авантюр — другие шли по нащупанному им пути.

В 1893 — 1895 годы рядом с именем Бадмаева неизменно соседствует имя Витте. В 1893 году, в самом начале дальневосточного предприятия, Витте выказал полную поддержку проекта Бадмаева по «присоединению» к России всего Китая, Монголии и Тибета. И если позднее министр финансов изменил свое отношение к Бадмаеву, то, как мы видели, тут были особые причины, и Витте, в сущности, ничем не проявил, что перестал сочувствовать выставленному Бадмаевым «общему принципу». Наоборот, в 1896 году он подчеркнул, что придает «огромное политическое значение» утверждению русского влияния в Тибете, со всеми вытекающими последствиями.

В период Японско-китайской войны Бадмаев и Витте заняли совершенно одинаковую позицию, настаивая на сохранении «целости» китайской территории. И оба старались охранять эту «целость» по совершенно сходным мотивам: Бадмаев — для того, чтобы всю эту территорию «присоединить» к России, а Витте, уже разочаровавшийся в такой возможности, — чтобы, снискав благодарность Китая, самому отхватить для России значительный кусок китайской территории.

Таким образом, Витте и Бадмаев мало чем различались по части захватнических аппетитов.

На основании документов бадмаевского архива можно сделать и некоторые наблюдения о процессе развития и характере русского дальневосточного империализма. М. Н. Покровский, характеризуя политику царской России на Дальнем Востоке, пишет:

«Русская дальневосточная политика была, несомненно, зачатком империализма; но это был империализм, так сказать, „нормальный“, „естественный“. Его целью был захват рынков, а не покорение земель и народов. Но поперек дороги этому „нормальному“, „капиталистическому“ империализму Витте стал дикий первобытно-торгашеский и феодальный империализм его коронованных господ Романовых».

Дальневосточные проекты Бадмаева относятся, конечно, именно к этому, «феодальному», империализму, который стремится к покорению земель и народов (Китай, Монголия, Тибет) и вовсе не является, подобно «нормальному» империализму, проявлением новейшей стадии развития капитализма.

Между тем, планы Бадмаева поддерживаются и Витте. Поэтому на основании его роли в бадмаевской авантюре можно заключить, что на ранней стадии развития империалистических планов на Дальнем Востоке Витте, подобно Николаю II и Бадмаеву, поддерживал политику грубого захватничества.

Правда, позднее Витте изменил свою тактику, и две линии русского империализма получили то размежевание, которое так отчетливо подмечено М. Н. Покровским.

Если политика Витте пошла потом по пути «нормального» империализма, то в другой, «феодальной», его линии стали действовать затем Вонлярлярский, Безобразов и К°, опиравшиеся, равно как и их предшественник Бадмаев, прежде всего на захватнические инстинкты самого Николая Романова.

Авантюристская сущность самого Николая Романова достаточно ясно обнаруживается и бадмаевскими документами. При таких настроениях царя вполне понятно, почему ему пришелся по душе фантастический проект Бадмаева: весь дальневосточный вопрос разрешить одним махом — «присоединить» все сразу, и Китай, и Тибет, и Монголию. Так представлялось легче и проще, чем возиться с каждой страной по. отдельности.

Однако практика показала, что сразу осуществить такой захват русскому империализму не под силу. Поэтому он должен был изменить тактику: вместо завладения всем пространством целиком захватывать отдельные территории. Это было, конечно, сложнее, но, с другой стороны, такой поворот вызывал приток новых сил из числа авантюристов.

Первым шагом на этом пути было получение царским правительством концессии на постройку железных дорог по территории Китая (1896); вскоре последовал захват Ляодунского полуострова с Порт-Артуром (1898); почти в то же время (официально с 1898 года) возникают планы Вонлярлярского, Безобразова и К° относительно Кореи, имеющие конечной целью овладение этой страной. В 1900 году русское правительство вводит войска в Маньчжурию. В 1904 году Николай II, по указке Бадмаева, задумывает вызвать осложнения в Тибете, на необходимость чего тибетский врач указывал еще в 1896 году. В позднейших своих проектах Бадмаев стремится к экономическому подчинению Монголии.

Таким образом, постепенно, исподволь предпринимались различные шаги к осуществлению намеченного в первоначальном проекте Бадмаева. Именно от возникновения этого замысла, поддержанного Александром III и затем его сыном, можно вести «идейные» корни всей позднейшей авантюристской политики на Дальнем Востоке.

Практика империализма вырабатывала и общую систему захватов. Это — система паука. Она заключается в том, что искомая чужая земля захватывается, как писал Витте, «посредством фальсифицированных частных обществ, руководимых и поддерживаемых как материально, так и, в случае нужды, силою авторитета русского правительства». Так было в Корее; таким же путем предполагал Бадмаев произвести захват Китая и Монголии.

Экономическое подчинение должно было предварить политический захват.

Сам повод для активных военных действий не играл особой роли. По почину Бадмаева Российская империя в 1893 — 1896 годах принимала участие в организации вооруженного восстания против китайского правительства; а позднее, в 1900 году, решив захватить Маньчжурию, ввела в нее войска уже под предлогом поддержки того же «законного правительства» Китая в его борьбе с «боксерским» движением.

Во всех этих акциях русский царь поддерживал различных аферистов (Бадмаев, Безобразов и К0), которые пытались руководить дальневосточной политикой. И, хотя с империализмом передовых капиталистических государств русский империализм, вследствие недостаточности экономической основы, сравниться, конечно, не мог, это не лишало его чрезвычайной активности, питавшейся авантюризмом Николая Романова и его окружения.

ДОКЛАД П. А. Бадмаева АЛЕКСАНДРУ III

Внимание представителей России должно сосредоточиться в настоящее время, главным образом, на финансово-экономическом значении железной дороги, которая предначертана высочайшей волей для соединения Дальнего Востока с городами Европейской России.

Венценосец русского царства бесповоротно решил облегчить сношения своих верноподданных окраины с сердцем России.

Наследнику престола выпала счастливая доля исполнить волю своего венценосного родителя.

Владивосток был свидетелем, как государь наследник присутствовал при закладке этого великого железнодорожного пути и первый соизволил проехать по нему.

Русский народ привык тысячелетием к святости и ненару-шимости царского слова; тем более, когда приведение в исполнение этого слова повелено государю наследнику, как первому верноподданному государя императора, оно будет неизменно; следовательно, дорога будет сооружена.

Таким образом, положение России на Востоке в скором времени должно существенно измениться, благодаря железной дороге, в смысле более тесного соприкосновения с жизнью и интересами Востока.

Но заботиться о делах Востока следует не лихорадочно, не порывами, а последовательно, имея в виду, главным образом, историческое наше призвание, так как имя белого царя пользуется на Востоке обаянием, благодаря историческим отношениям России к народам Востока в духе евангельского учения, как то выясняется ниже.

Прежде чем перейти к главному предмету настоящей записки, я должен отметить некоторые характерные явления в общем ходе дел на Востоке.

Когда возник вопрос, вследствие неоднократных тревожных депеш губернатора Барабаша, что необходимо усиленное заселение Амурского края, увеличение войска — так как представители нашей окраины вдруг узнали о заселении китайцами этого района в числе нескольких миллионов, о необыкновенном увеличении войска в этом районе, — то я, представляя свои взгляды генерал-губернаторам Анучину и барону Корфу, доказывал, что заселение Уссурийского края китайцами — явление не новое, а подготовляемое уже с 1860 г., после внезапного присоединения к нам Амурского края.

Часть Уссурийского края в XVI и в начале XVII столетия принадлежала предкам ныне царствующей династии. Чанбо-шаньские горы Маньчжурии считаются священными, и богдыханы приносят жертвы по сие время духам этих местностей, зорко следят за событиями в этих районах. Вот почему в 1689 г. послы маньчжурской династии принудили посла Головина приказать срыть Албазин, потому что не хотели иметь таких храбрых, хотя малочисленных соседей, как казаки, вблизи родины предков своей династии. Графу Муравьеву удалось присоединить часть района, почти не принадлежащего предкам маньчжурской династии и служившего местом ссылки, только благодаря страху, испытанному богдыханом, при вступлении французов в Пекин. Мне достоверно известно, что ближайшие советники богдыхана решили постепенно увеличить население Уссурийского края, укрепить эти местности против вторжения русских в Пекин. Следовательно, заселение края происходило постепенно в продолжение 27 лет, незаметно для представителей нашей окраины, и раз уже мы заметили это, то не следует особенно тревожиться, потому что китайцы без посторонней помощи неспособны к наступательной войне; тысяча умных казаков в состоянии держать в страхе 100.000-ную китайскую армию, вооруженную вполне по-европейски.

Примеры 20 с лишком веков указывают, что китайские войска, преследуя монголов, неоднократно погибали миллионами от бескормицы и утомительного перехода через Монголию. Следовательно, и с этой стороны мы также безопасны.

Вообще война с Китаем могла бы возникнуть только в том случае, если бы Европа согласилась поддерживать Китай и принять активное участие против нас. Поэтому особого внимания заслуживает то обстоятельство, что дальновидные государственные люди Европы обратили свои взоры на берега Тихого океана и стараются стать твердо на почву, чтобы иметь влияние на Китай, восстанавливая его против нас. Они отправляют для этой цели в глубь Китая, Тибета и Монголии миссионеров, ученых и путешественников, снабженных громадными суммами.

Надо сознаться, что эти европейские пионеры, хотя ведут себя безукоризненно и изучают страны и народы основательно, но не успевают ознакомиться с затаенными чувствами населений этих стран тем более, что все население Востока совершенно враждебно к европейцам, особенно проникающим через Китай.

Наши же путешественники и ученые, к сожалению, часто восстановляют против себя местное население своими не совсем доброкачественными выходками. Многие из них были приняты радушно бурятами, монголами и тибетцами, благодаря имени белого царя; они пользовались, при изучении их стран, даровыми их услугами, приобретали даром редкие книги и рукописи. Несмотря на все это, они часто обращались с ними очень грубо, били, отнимали собственность, нарушали гостеприимство. Эти факты не требуют подтверждающих данных, потому что путешественники сами пишут об этом и рассказывают в обществе с наивною грубостью.

Имея все это в виду, мы обязаны серьезно взглянуть на Восток и явиться туда в активной роли, искать случая воспользоваться результатами нашей почти трехвековой политики, позаботиться огородить Восток от влияния враждебных нам элементов и охранять свято наши интересы, так как культурно-творческое и нравственное наше влияние принесет нам гораздо более пользы, если мы воспользуемся нашими законными правами в более широких размерах с твердой уверенностью, что мы ничего не желаем, кроме спокойного и мирного развития населения описываемого района.

С постройкой ветви к Лан-чжоу-фу начинается финансово-экономическое могущество России, и Сибирская железная дорога приобретает мировое значение.

Для этого необходимо соорудить железнодорожную линию от Байкала к городу Лан-чжоу-фу, в провинции Гань-су, которая лежит на Хуан-хе, на линии китайской стены, — к городу, находящемуся на расстоянии 1.500 верст от нашей границы.

Постройка этой линии соединит Россию, можно сказать, с единственным пунктом, имеющим серьезное торговое, политическое и стратегическое значение во всем мире. Лан-чжоу-фу находится бок о бок с провинциями, производящими чай и шелк, и составляет пункт для торговли чаем с Монголией, Тибетом и со всеми среднеазиатскими государствами. Население города доходит до 1.000.000 во время торговых операций. Отсюда будут течь вековые миллиарды золота и серебра, лежащие под спудом 20 с лишком веков.

При такой обстановке Сибирская железная дорога сделается источником нашего обогащения и культурных успехов. Благодаря ей, мы можем избавиться от внешних долгов, и, несомненно, образуется внутри государства крупный металлический фонд, так как Китай, с лишком 20 веков проглатывающий серебро и золото всего мира ради самого золота и серебра, при новых условиях не в силах будет сохранить эти груды в примитивном состоянии. Европейцы, хотя чуют богатства Китая, но в действительности не знают истинных размеров его в этой стране.

Вся торговля Китая попадет в наши руки, европейцы не в состоянии будут с нами конкурировать, несмотря на то, что в их распоряжении водяные пути, отличающиеся хотя дешевизной, но громадное расстояние, тяжелые условия морского перехода, трудность перегрузки, все это дает возможность предсказать, что чай, шелк и другие товары, отпускаемые Китаем с лишком на 300 миллионов, благодаря постройке новой линии, появятся во всех пунктах европейского материка и Англии на пятнадцать дней ранее, чем кругом света.

С проведением этой линии, очевидно, начнется финансово-экономическое могущество России.

Город Лан-чжоу-фу — ключ в Тибет, Китай и Монголию. Около этого города всегда разыгрывались политические вопросы. Тибетцы держали в страхе Китай из этого пункта. Чингисхан начал завоевание Китая с этого пункта. Последнее восстание дунган сосредоточилось в окрестностях этого города. Маньчжурская ныне-царствующая династия серьезно занимается укреплением этого пункта против монголов и тибетцев, угнетаемых ею до такой степени, что Монголия и Тибет или обратятся в пустыню, или все восстанут и попадут в руки европейцев.

Следовательно, нет никакого сомнения, что беспорядки, которые ожидаются со дня на день, будут иметь место в окрестностях Кукунора — Лан-чжоу-фу. Эти беспорядки, по всей вероятности, захватят всю Монголию и весь Тибет. В настоящее время с трудом можно проехать из Монголии в Тибет, не встретив разбойников. Послы богдыхана часто подвергаются грабежам, и богдыханское правительство не имеет возможности защищать своих сановников и преследовать виновных. Понятно, если восстание начнется при правильной организации под влиянием и при помощи европейцев, то можно с уверенностью сказать, наш престиж на китайско-монголо-тибетском Востоке окончательно потеряется, и мы навсегда лишимся тех нравственных политических и материальных выгод, которые должны были принадлежать нам по праву.

Само собою разумеется, что прежде всего необходимо иметь ясное представление о политическом значении маньчжурского дома для китайцев, монголов и тибетцев и о престиже белого царя на всем Востоке.

Китайцы — народ с замечательным историческим прошлым, своей самобытностью по всем отраслям человеческого знания, как конкретного, так и абстрактного, — удивляют весь образованный мир. Все отрасли теоретического знания, практическое применение знаний к жизни развивались в Китае с лишком 4.000 лет. Поразительное трудолюбие, соединенное с необыкновенной коммерческой способностью и бережливостью, делает китайский народ независимым в экономическом отношении. Китайцы смело конкурируют с американцами в предприимчивости; своей торговой изворотливостью превосходят евреев, трудолюбием и настойчивостью в области возделывания земли и торговли не имеют положительно соперников во всем мире. Что способствовало им подняться до такой высоты самобытности?

Франция считается в Европе самой счастливой страной по естественным богатствам и климатическим условиям, а Китай, как страна, по тем же богатствам и условиям и по разнообразию красот природы, может считаться самой счастливой на земном шаре. Эта страна, богато одаренная природой, привлекла человека в незапамятные времена. Очевидно, при таких благоприятных условиях природы человеческая раса имела возможность необыкновенно размножаться, и с увеличением народонаселения китайцы должны были приучаться к трудолюбию; по крайней мере, народонаселение Китая было многочисленное, трудолюбивое и богатое за 1.000 лет до Р. X. Казалось бы, при таких во всех отношениях счастливых условиях китайцы должны были сделаться властелинами вселенной.

Для уяснения вопроса нет необходимости разбирать Китай с точек зрения европейских ученых, ибо вообще известно, что одни синологи думают, что китайцы не в состоянии усвоить европейскую культуру по своей замкнутости и дряхлости — вследствие чего подчинятся по необходимости влияниям народов с европейской культурой, — и в то же время допускают возможность порабощения многочисленными и трудолюбивыми китайцами вселенной; а другие синологи думают, что европейская культура будет усвоена всецело китайцами, после чего они начнут предписывать свои законы остальному миру. Вот выводы синологов в общих чертах из современного изучения Китая.

Вероятно, синологи забыли (что история Китая 2.000 лет свидетельствует), что этот могущественный во всех отношениях народ управлялся хотя своим законом, изданным философами, но фактически правителями Китая являлись различные инородцы большею частью чисто монгольского племени, малочисленного, не образованного по-китайски, не понимающего значения труда, промышленности и торговли, даже совершенно незнакомого с письменами. Одни правители Китая из инородцев, после того как вполне окитаивались и усваивали китайскую цивилизацию, изгонялись из Китая другими инородцами, также необразованными. Таким же образом преемственно овладели Китаем малочисленные, грубые, совершенно необразованные маньчжуры, которые и поныне управляют им. Маньчжурская династия совершенно окитаилась, на нее смотрят в настоящее время с неприязнью как сами китайцы, так и монголы и тибетцы, угнетаемые чиновным миром маньчжурской династии.

Китайцы сами по себе, в каких бы благоприятных условиях ни находились, очевидно, не только не могут управлять другими нациями, но даже не стремятся иметь правителей из своей нации; по крайней мере, двадцативековая история подтверждает такое мнение. Если когда-либо управлял ими настоящий китаец, то он все-таки делался властелином Китая совершенно случайно, бывши нередко заурядным предводителем шайки разбойников; или же эти властелины, хотя бывали настоящими китайцами, но были воспитанниками инородцев. Так, например, после изгнания монголов в 1368 году воцарился в Китае любимец последнего монгольского хана Тогон Тэмура, воспитанник, так сказать, монголов, и основал минский дом, царствовавший в Китае до нынешней маньчжурской династии.

Далее, никакие технические и военно-стратегические познания, усвоенные китайцами от европейцев, без европейского вмешательства не сделают китайцев воинственными, не только в смысле европейцев, но даже необразованных, но смелых духом монголов. Так, например, армия минской династии, закаленная в боях с монголами, была вооружена артиллерией и вообще огнестрельным оружием в конце XVI в., благодаря католическим миссионерам.

Перед тем как стал известным своими смелыми набегами Нурхаци, предок нынешней маньчжурской династии, в Китае (это было недавно: Нурхаци сделался известным своими набегами в Китае с 1583 года) минский двор располагал многочисленной армией и имел знаменитейших в то время полководцев: Ян-хао, Ли-жу-бо, Ду-су-на, Лю-тина, Ма-лина. Набеги Нурхаци стали беспокоить Китай со стороны Пекина, и против этого чанбошаньского (горы Маньчжурии) предводителя варваров (как китайцы называют всех инородцев) минский двор принужден был выслать двухсоттысячную армию, вооруженную артиллерией, под предводительством вышеозначенных знаменитых полководцев, разделив армию на четыре корпуса, чтобы разорить навсегда гнездо предводителя варваров Нурхаци в Маньчжурии. Но случилось противное желаниям минского двора. Нурхаци во главе 20.000 конницы успел разбить наголову все четыре корпуса в отдельности раньше, чем они должны были соединиться у подножья гор Чанбошаня, и нагнал такой страх на минский двор, что китайцы принуждены были выкупить мир у Нурхаци дорогой ценой. С тех пор маньчжуры стали усиливаться, привлекли на свою сторону монголов, разрозненных и разоренных политикою минского двора, и в какие-нибудь 30-40 лет на китайском престоле уже сидел потомок Нурхаци.

Очевидно, европейцам пока еще неизвестно, что для китайцев безразлично, кто бы ими ни управлял, и что они совершенно равнодушны, к какой бы национальности ни принадлежала династия, управляющая ими, которой они покоряются без особенного сопротивления.

Ясно из предыдущего, что малочисленные монгольские племена, в продолжение двухтысячелетий попеременно владевшие

Китаем, не могли ассимилировать китайскую нацию по историческим причинам: властвовавшие племена были малочислен-нее подвластных почти в 300 раз, а главное — без всякой культуры; но равно и сама китайская нация, многочисленная и культурная, в продолжение 200 лет могла ассимилировать только придворный элемент и войска иноплеменной династии, не имея почти никакого влияния на ее единоплеменников. Первоначальное отношение китайцев к христианству Что китайцы могут усвоить христианскую культуру, видно из того, что иезуиты, жившие и действовавшие в Китае, имели вначале громадный успех, были желанными гостями, пока сами не испортили все дело и не принудили китайцев отвернуться и даже употребить насилие для изгнания католических миссионеров, как вредный элемент, занимающийся только интригами. Очевидно, народы с христианской культурой не могут бояться влияния китайской культуры.

Направление же внешней и внутренней политики в Китае зависит только от взгляда царствующей династии, которая держится традиции китайцев, когда только полезно и выгодно для нее.

В Монголии тибетцы подчинились маньчжурскому дому благодаря искусно веденной им политике. Только теперь поняли, что вся политика маньчжурского дома состояла в том, чтобы ослабить, разорить и рассорить различные родственные племена Монголии и Тибета, что подтверждается мнениями всех европейских ученых. Подобная политика, хотя вызывает смуты в различных местностях Монголии, Тибета и собственно Китая, но эти смуты пока еще подавляются властями маньчжурского дома.

Надо надеяться, что европейцы в скором будущем поймут недостатки Китая, и тогда им нетрудно будет убедиться в той легкости, с которой возможно иметь влияние на китайские дела. Вообще Восток не отличается особенной стойкостью, он уже привык ко всевозможным переменам, смотрит равнодушно на возникновение различных новых царств и чрезвычайно легко, почти без всякого сопротивления, подчиняется новым властелинам, к каким бы национальностям они ни принадлежали.

Так, например, английские коммерсанты, прибывшие в числе нескольких десятков тысяч в Индию, принудили 200-миллионное население Индостана признать господство крошечной Англии. Франция, расслабленная нравственно противохри-стианскими доктринами, раз утвердившись в Тонкине, имеет смелость угрожать с горстью солдат Китайской империи. И многие другие государства успели завестись колониями.

Таким образом, острова Тихого океана с Китаем представляются для европейцев, несомненно, лакомым куском, и мы находимся накануне той роли в Китае, какую европейские дипломаты заставили нас сыграть относительно Турции; но Турция не Китай. Вся Турция по своим богатствам и по своему положению не может сравниться с одной губернией Китая.

Монголия, Тибет и Китай составляют будущность России во всех отношениях.

Мы имеем возможность, как ниже увидим, держать в руках Европу и Азию именно с берегов Тихого океана и с высот Гималая.

Теперь я постараюсь представить, насколько возможно наглядно, значение белого царя для всего Востока, на основании легендарных и исторических данных, и, надеюсь, будет понятно для всякого русского человека, почему белый царь так популярен на Востоке и как ему легко будет пользоваться результатами вековой политики своих предков.

Один бурятский родоначальник, по имени Шельду Занги, бежал из пределов Китая с 20.000 семейств после заключения трактата, но был пойман и казнен маньчжурскими властями, на основании X статьи, около 1730 года, на границе. Перед казнью он держал речь, в которой сказал, что если его отрубленная голова отлетит в сторону России (что и случилось), то вся Монголия перейдет во владение белого царя.

Монголы твердят, что при восьмом ургинском хутукте они сделаются подданными белого царя. Настоящий хутукта считается восьмым. Ургинский хутукта почитается монголами святым, как и Далай-лама, и имеет громадное влияние на всю Монголию.

Ждут также появления из России белого знамени в Монголии в седьмом столетии после смерти Чингисхана, умершего в 1227 году.

Буддисты считают белого царя перерожденцем одной из своих богинь Дара-эхэ — покровительницы буддийской веры. Она перерождается в белого царя для того, чтобы смягчить нравы жителей северных стран.

Легендарные сказания имеют гораздо более значения в этих странах, чем действительные явления.

Угнетаемые чиновным миром маньчжурской династии, монголы естественно крепко держатся преданий, обещающих им лучшее будущее, и с нетерпением ждут наступления его.

История дает нам достоверные сведения, что русские еще до татарского ига стремились за Урал. В XI веке слуга-отрок новгородца Гюряты Роговича дошел до Уральских гор и познакомился с зауральскими жителями юграми, имевшими сношение с самоедами.

Самоеды, как видно из атласа Клапрота, жили за 530 лет до Р. X., в эпоху Кира, в верховьях Енисея, до 116 года по Р. X.; затем они были вытеснены на северо-запад и, под названием тинлингов, населяли в 1000 году уже верховья Иртыша.

Югры же, под названием восточных финнов, в 530 году до Р. X., по тому же атласу, населяют восточный склон Уральских гор у Каспийского моря, а в 565 году по Р. X., под именем оговор, или восточных финнов, занимают оба склона Уральских гор; в 912 году они, под названием угуров, уже населяют северную часть восточного склона Уральских гор, а в 1226 году вся эта местность называется Югрой.

Около 1187 года югры платили дань новгородцам.

Татарское иго только замедлило движение русских за Урал, но, очевидно, оно не могло препятствовать этому движению; так, например, в XIII веке Югрия считалась в числе новгородских волостей.

В 1364 году новгородцы совершили поход на Обь.

При царе Иване Васильевиче III в 1465 году была наложена дань на всю югорскую землю.

С свержением татарского ига в 1483 году, великий князь Иван Васильевич посылал на вогульского князя Асыку в Югру и на великую реку Обь войско под начальством Феодора Курбского-Черного и Ивана Ивановича Салтыка-Травина, которые привезли много добра и полону.

В 1484 году вогульские князья Юмшан и Калпа, сибирский Ля-тик, югорский князь Пыткей и другой еще знатнейший югорский князь Молдан прибыли в Москву и присягнули великому князю.

С покорением Казанского царства в 1552 году, движению русских в Сибирь более уже ничего не препятствовало.

Сибирский князь Едигер послал также в Москву в январе 1555 года послов поздравить царя со взятием царств Казанского и Астраханского и бить ему челом от своего имени и всей сибирской земли, чтобы царь Иван Васильевич взял его и всю сибирскую землю под свою защиту от всех неприятелей и наложил дань, за сбором которой прислал бы своего человека. Послом был отправлен Дмитрий Непейцын с повелением привести к присяге всю сибирскую землю, переписать черных людей и взять с них всю дань сполна.

Ногайские мурзы в 1553 году били челом государю, чтобы он пожаловал, оборонил их от Ямгурчея — царя астраханского, и на его место посадил Дербыша. Послы хана хивинского, прибывшие в Москву в октябре 1558 г., били челом о том, чтобы царь Иван Васильевич велел дать дорогу гостям; о том же просили его и послы царя бухарского и самаркандского.

Достоверно известно также, что различные сибирские племена, особенно буряты и монголы, мечтали о подданстве русским царям.

Итак, народы Азии искали покровительства, защиты, дружбы и подданства России. Они относились и ныне относятся с энтузиазмом к царствующему в России дому и беспредельно преданы ему. Весь Восток симпатизирует России, и русского царя называют на Востоке — как русские подданные-инородцы, так и чужеземцы — белым царем-богатырем.

Нам кажется, нетрудно объяснить историческую причину подобного явления.

Разрозненная Россия во время удельно-вечевой системы была застигнута врасплох полчищами татар и других мелких народов разных верований, предводительствуемых монголами.

Не станем вдаваться в глубь истории появления монгольского народа на политическом поприще — это удалило бы нас слишком далеко от нашей цели, но нам кажется необходимым дать в кратких чертах общее понятие собственно о монголах.

Чингисхан и его потомки были выразителями духа своего народа, который вел пастушескую жизнь, был близок к природе, не был еще испорчен роскошью, не понимал игры страстей, развивающихся под влиянием культуры, — вообще отличался простотой нравов, воинственным духом, своеобразным благородством и чуткостью к правде.

Монголы издревле населяли прибайкальские страны, с которыми связаны лучшие воспоминания этого народа. Уголок этот, соприкасающийся на юге и западе с бесплодными степями, на севере — с безжизненными тундрами, с необозримыми лесами — на востоке, отличается необыкновенной красотой групп своих гор, долин, ущелий и равнин, богатством минералов, флоры и фауны, дает начало величайшим рекам Северного и Восточного океанов; между горами его таится чудесное озеро Байкал — святилище монголов.

За Байкалом, в Баргузине, возник религиозный культ этого пастушеского народа, культ, недостаточно еще изученный по настоящее время, божества которого, в представлении верующих, населяли озера, реки, горы, леса, равнины, долины их страны, и величественно-грозная природа Прибайкалья вполне подчиняла себе воображение своих обитателей.

Знаменитый мусульманский историк монгольских ханов Рашид Эддин придает особенное значение прапрабабушке Чингисхана Алангове и называет ее раковиной, бывшей убежищем жемчужины. Под этой жемчужиной он подразумевает Чингисхана, происходившего в VIII или X колене от Добы Мэргэна, женатого на Алангове, хоринской девице, дочери Хоритай Мэргэна, родоначальника известного монгольского племени хори, и ныне населяющего Забайкалье. Хоритай Мэргэн около IX века по Р. X. кочевал между чудной баргузинской равниной и верховьями Онона, удаляясь иногда в степь — налево к Кырелэну и до Гоби, направо до Улясутая.

Детство Чингисхана протекало на берегах Онона, первые его воинские подвиги совершались в странах Забайкальских. Мать его, будучи вдовой, принуждена бывала, по необходимости, кормить своих детей, в том числе и Чингисхана, кореньями и луковицами. Она переносила немало обид от своих соплеменников, между которыми часто происходили мелкие раздоры, как и ныне, из-за первенства.

Итак, Чингисхан рос в бедности, испытал много семейного горя и часто видел людскую несправедливость. Одаренный от природы цветущим здоровьем и мужественным духом, изучивши нравы своих сородичей, он стал строить планы и постепенно приводить их в исполнение, ободряемый предсказаниями служителей своей веры об его будущем могуществе.

Действительно, этому гениальному монголу и его ближайшим потомкам суждено было в XII и XIII столетиях завоевать почти полмира.

Под предводительством этих-то, еще неиспорченных и свободных от политического и религиозного фанатизма, детей Прибайкалья татары заполонили Россию. Вот почему Чингисхан и его ближайшие потомки часто оказывали необыкновенное великодушие к враждебным, но к храбрым и благородным представителям покоренных народов, стремились создать в своем государстве спокойствие и мир и с неподдельною любовью и благоговением относились к подвижникам русской церкви и к православию; но они еще были исторически слишком юны и не подготовлены управлять такой огромной империей, поэтому очень скоро подпали под влияние окружающих, большею частью не монголов, заботившихся только о личных интересах, вследствие чего эта монгольская империя разделилась на три части; затем каждая из них, просуществовав непродолжительное время, исчезла.

Ни мужество князей, ни храбрость русского народа не могли устоять против наплыва их полчищ. Россия была разорена, как и все другие царства, попадавшиеся на пути набега пастушеских племен; она дрогнула, великие князья и народ пали духом.

В этот тяжелый момент народных бедствий святая православная церковь служила объединяющим, ободряющим и утешающим элементом; подвижники ее действовали тихо, смиренно, с любовью к ближнему. Добродетельная жизнь этих подвижников, необыкновенная деятельность их в духе евангельского учения служили примером для народа и его представителей.

Лучшие люди ясно понимали, что только объединенная духом христианства Россия может освободиться от татарского ига. Несмотря на это, прошло много времени, пока россияне не прониклись духом евангельского учения, ибо нередко встречались во времена татарского ига ужасные сцены при дворах великих князей и в народе, не допускаемые христианством. Часто эти сцены походили на варварства язычников.

Объединение России и укрепление ее духом христианства совершались под сению великих святителей митрополитов московских: Петра, Алексия, Ионы, Филиппа и преподобного Сергия Радонежского. Они полюбили Москву и способствовали ее возвышению. Московские великие князья, при расширении пределов своего княжества, действовали, руководствуясь советами святителей, без кровопролития. Споры и ссоры удельных князей прекращались, благодаря служителям церкви, мирным путем, а против очень строптивых принимались энергичные меры, и то действовавшие только на веру и совесть.

Так росла великая Москва — сердце и могущество России.

Слухи о деяниях подвижников православной церкви распространялись далеко за пределами России. Монгольские ханы и подвластные им народы неоднократно были поражаемы мужеством последователей православия; несомненно поэтому ханы относились с любовью и благоговением к служителям русской церкви.

Батый, внук Чингисхана, предавший мученической смерти князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора, был удивлен их мужеством и назвал князя «великим мужем». Хан Хойек дозволял всенародно отправлять перед своим шатром божественную службу по обряду греческой церкви, не препятствовал обращению ханских жен в христианскую веру и позволял священникам спорить с идолопоклонниками и магометанами.

Достоверность Узбековой грамоты, данной митрополиту Петру, в настоящее время никем не оспаривается. С одним этим бесспорным историческим документом в руках мы можем подтвердить значение православной церкви и ее подвижников не только в России, но и на всем Востоке.

Грамота эта в рдно время в образованном мире наделала много шума; освещали ее с различных сторон, каждый толковал по-своему, и в конце концов пришли к заключению, что монгольские ханы давали подобные грамоты из страха и суеверия, так как, по уверению многих, волхвы, кудесники, колдуны, юродивые всегда держали в страхе народ и его представителей.

Кто серьезно изучал нравы, обычаи и верования монголо-бурят, внимательно проследил за движением этих народов шаг за шагом и останавливался над фактами, исторически доказанными, не может согласиться с таким взглядом на эту грамоту.

Во-первых, эта грамота была дана Узбеком, первым монгольским ханом, перешедшим в магометанство, который, очевидно, не был чужд мусульманского фанатизма, но, однако, любовь и благоговение его предков к подвижникам православной церкви настолько были памятны, что он не осмелился изменить традиций своих отцов — монгольских ханов — при пожаловании грамоты митрополиту Петру.

Он прямо говорит: «По грамотам прежних царей и мы выдаем жалованную грамоту, не изменяя прежнего пути».

Хан Узбек свое магометанское недоверие к митрополиту Петру вскользь выражает в конце грамоты следующим образом: «Кто неправым сердцем будет молиться за нас, на том грех». Затем вся грамота написана в духе христианства. Очевидно, хан Узбек и его предшественники могли познакомиться с этим духом благодаря св. отцам православной церкви и митрополиту Петру. Ясно выражено в этой грамоте о могуществе единого бога, о подчинении всех царей провидению бо-жию, об отличии гнева и наказания божьего от царского.

Митрополит Петр, святитель всей России, занимает в сказанной грамоте первое место; православные не могут не знать, какое великое место он занимает в русской церкви и что русское царство началось с благословения этого святителя. Он очень любил Иоанна Калиту за его благочестие и любовь к бедным и просил его построить в Москве каменную церковь Успения богоматери. «Если послушаешь меня, сын мой, — говорил он ему, — то и сам прославишься с родом твоим более других князей, и твой город будет славен между русскими городами; святители будут жить в нем, руки его взыдут на спину врагов его, и бог прославится в нем».

Московские великие князья смотрели на это благословение, как на великую милость божию, данную им устами этого святителя. Верующие сыны России не должны ли и теперь смотреть с большими чувствами благоговения на слова святителя Петра, ибо исполнилось все сказанное им почти 600 лет тому назад, когда о будущем величии Москвы и московского царства никто не помышлял. Православная Россия тогда в нем одном видела опору и утешение; святая и примерная жизнь этого великого праведника не могла не поражать двор монгольских ханов, и они только поэтому относились к этому святому мужу с полным доверием.

Влияние святителя Петра на Иоанна Даниловича, собирателя земли русской, было огромное, что видно из печального события, совершившегося после кончины святителя Петра. История нам передает, что Александр Тверской был казнен в Орде по проискам Иоанна Даниловича. Ясно, что Феогност, преемник святителя Петра, не мог иметь влияния на Иоанна Даниловича. Оно и понятно: Феогност не отличался евангельской добродетелью, предан был более мирской жизни, о чем знали и при дворе монгольских ханов, и поэтому даже требовали от него дани и не дали грамоты.

Ясно, что монгольские ханы давали грамоты не из страха и суеверия, а из благоговения перед такими мужами, как митрополит Петр и Алексий.

Чингисхан и ближайшие его потомки не щадили колдунов, волхвов, кудесников, юродивых, когда они некстати вмешивались в дела ханов. Так, например, Чингисхан приказал своему сыну предать смерти одного знаменитого шамана (кудесника), который предсказывал ему блестящую будущность, но потом, зазнавшись, стал распространять ложный слух, что Чингисхан обязан своим могуществом только ему и что без него ничего он не сделал бы.

Митрополит Алексий также был известен, как святой муж, при дворе монгольских ханов и, следовательно, на всем Востоке.

Джанибек отправил посольство в Москву с письмом к великому князю в 1357 г. «Мы слышали, — писал хан, — что есть у вас служитель божий, который если о чем попросит бога, бог слушает его. Отпустите его к нам, и если его молитвами ис-целеет моя царица, будете иметь со мною мир, если же не отпустите его, пойду опустошать вашу землю».

Последние фразы опять доказывают, что ханы не очень-то страшились кудесников, которые могут делать, по народным взглядам, одинаково добро и зло. Джанибек, очевидно, понимал, что он приглашает святителя Алексия на доброе дело, и вполне верил, что бог услышит молитву этого праведника; не боялся опустошать Россию, если откажут в его справедливой просьбе, потому что знал, что христианский бог стоит только за справедливых.

Святитель Алексий говорил: «Прошение и дело превышают меру сил моих, но я верю тому, который дал прозреть слепому, не презрит он молитвы веры».

Кто из православных не знает, какими чудесами завершались дела святителя Алексия; не только вся Россия в то время, но и весь Восток, чрез двор монгольских ханов, был оповещен о чудесах его. Во время молебствия пред иконой богоматери и потом пред ракой святителя Петра внезапно, пред глазами всех, сама собой зажглась свеча при гробе чудотворца Петра.

Святитель отправился в Орду, где Тайдула, супруга хана Джанибека, лежала больная и слепая уже три года. Святитель отслужил над болящею молебен с чудной свечой, окропил ее святой водой, и Тайдула стала видеть.

Такое проявление божественного промысла имело огромное значение для последующих событий в России и Орде. После смерти Джанибека вступил на престол Бердибек, перерезав 12-ть своих братьев. Само собой понятно, что подобная личность была опасна, и, действительно, он угрожал России. Святитель Алексий отправился в Орду по просьбе князей и народа, нашел там сторонников, благодаря впечатлениям, оставленным после чудного исцеления Тайдулы, и получил от Бердибека охранную грамоту, как и святитель Петр.

Деяния преподобного Сергия Радонежского, современника святителя Алексия, также имели огромное значение на Востоке.

Всем известно, что великий князь московский Дмитрий Донской решился на битву с Мамаем по настоянию и благословению преподобного Сергия. Во все время Куликовской битвы он со всей братией молился за русское воинство, рассказывал окружающим о ходе битвы, как очевидец. Мамай, окончательно разбитый, бежал, восклицая: «Велик бог христианский»; а, по восточным преданиям, Мамай и его свита видели, что русские воины в доспехах летали по воздуху и поражали Мамаево войско.

В духе предыдущих святителей действовали митрополиты Иона и Филипп. Благодаря им прекращались раздоры епархий, влияние папизма и укреплялась более и более в народе православная вера.

Лучшие русские люди, конечно, вполне понимали, что величие России зависит от следования взглядам и подвигам этих великих христианских мужей. Действительно, грамоты великих князей, царей московских и императора Петра на Восток писались в духе евангельского учения. С этими грамотами можно познакомиться из «Исторических актов» и дополнений к ним; из «Собрания государственных грамот и договоров»; из историй Миллера, Фишера, Карамзина, Соловьева; из жития святых архиепископа Филарета Черниговского; из трудов Бантыш-Каменского, Словцова, архимандрита Мелетия, Щеглова и из не изданных еще рукописей, находящихся в московском архиве в портфеле Миллера о бурятских делах.

Грамоты писались в Сибирь, на Восток Иоанном Грозным, Борисом Годуновым, патриархом Филаретом — сибирскому митрополиту Киприяну, царем Михаилом Феодоровичем — служилым людям, находящимся в бурятских степях, и Петром Великим.

Вот одна из грамот этого императора: «О непокупке Бухарцам и Калмыкам в Тобольске и других городах соболей и мягкой рухляди, об отыскании достойных людей для проповеди евангелия сибирским инородцам и китайцам и о построении в пограничных местах для торгу с китайцами гостиного двора». «Для утверждения и приумножения в православную христианскую веру и проповеди св. евангелия в тех идолопоклонных народах, тако же для приведения ясачных народов в веру христианскую и св. крещение, которые близ Тобольска и иных сибирских городах живут, великий государь, говоря о том со святейшим патриархом, указал писать к киевскому митрополиту, чтобы он, подражая о том святом и богоугодном деле, поискал в малороссийских своей области городах и монастырях из архимандритов и игуменов, или иных знаменитых иноков, доброго и ученого, и благого непорочного жития человека, которому бы в Тобольску быть митрополитом, и мог бы божиею помощию исподволь в Китае и в Сибири в слепоте идолослу-жения и в прочих неверствиях закоснелых человек приводить в познание и служение и поклонение истинного живого бога и привел бы с собою добрых и ученых, непрестарелых иноков, двух или трех человек, которые бы могли китайскому и мун-гальскому языку и грамоте научиться и, их суеверие познав, могли твердыми св. евангелия доводами многие души области темные сатанинские привести во свет познания Христа бога нашего, и тамо живущих и приезжих христиан от прелести всякой идолослужения их, отводити и тамо могли бы жити и у той построенной божией церкви служити, чтобы своим благим житием хана китайского и ближних его людей и вообще их народ привести бы к тому святому делу, и к российскому народу людям, которые во вся годы с караваны для торга и для всяких посылок порубежных ездят, учинить себя склонительным. И о том в приказе малые России послать память».

Таким образом, на Востоке со времен Батыя относились к православной церкви необыкновенно почтительно и с полным доверием к ее служителям; московские великие князья со времени свержения монгольского ига, как это видно из исторических документов, посылали в Сибирь, при различных обстоятельствах, грамоты, как было сказано выше, в духе евангельского учения, и не замедлило сделаться известным, что московские цари привлекают инородцев в подданство России, держа к ним привет и ласку, оказывая новоподданным всякую справедливость, защищают от врагов; налагая в знак покорности незначительный ясак, оставляют в неприкосновенности нравы, обычаи и веру, если они безвредны, требуют от инородцев безусловного уважения к православной вере и предлагают подчиняться бесстрашно, а от своих служилых людей требуют, чтобы они не отступали от православной веры, во всем следовали христианскому учению, избегая противных ему обычаев, нравов и верований инородцев, чтобы они изучали эти нравы, обычаи и верования и примерным своим житьем показали преимущество христианской веры над их суеверием. Относительно распространения христианства среди инородцев московские государи требовали от своих слуг, чтобы они старались всеми силами распространять православие, но отнюдь не прибегая к насильственным мерам, так как это не совпадало с духом учения Христа спасителя.

Из всего этого нельзя было не заключить, что Россия оставляла своим новым подданным все, что было не противно духу православия, не противоречило принципам руководителей русского государственного строя. Царь московский делался отцом и покровителем своих подданных. Принимая в соображение уровень культуры инородцев, видя их отсталость во всех отношениях от коренного русского населения, московские цари давали им различные льготы, чтобы, таким образом, сохранить их историческое существование и постепенно располагать их к сближению с русским народом и чтобы насильственным и быстрым распространением на полудиких инородцев общих законоположений не вызвать преждевременной смерти этих племен.

Все эти высокохристианские взгляды нашли отголосок в большинстве лиц, которым московские цари вверяли участь своих новых подданных. В души не только подвластных России племен, но и других азиатских народов глубоко и сильно врезались подобные гуманные отношения московских царей к иноплеменным народам. Если и встречались темные стороны при этом благоприятном во всех отношениях историческом движении России на Восток, то они исключительно обязаны были некоторым лицам, не понимавшим высокого своего назначения и которые, злоупотребляя своею властью, вызывали неудовольствие в племенах, имевших с ними соприкосновение.

Такое ясное отношение России к Востоку со времен Батыя привело к тому, что жители стран юго-восточной Азии не сопротивляются религиозному, политико-экономическому, торгово-промышленному влиянию русского народа. Важность такого русского влияния в Азии, мы полагаем, сознается в настоящее время всеми.

С самого начала водворения в Азии русского гражданства высшее правительство обратило внимание, главным образом, как и следовало ожидать, на распространение православной веры среди новых подданных, что было необходимо не только для России, но скорее для инородцев Азии, которые, благодаря такому гуманному отношению представителей России, охотно принимали новую веру и быстро обрусевали; таким образом, не только инородцы самой Европейской России, но и инородцы отдаленной Сибири, составляя главный контингент населения, считают себя русскими, несмотря на ясный облик не русско-славянского происхождения.

К сожалению, в последнее время псевдопатриоты, не понимающие великого ассимилирующего назначения коренного русского народа, подняли под влиянием Европы вопрос о национальностях и стали распространять книги и брошюры о сепаратизме различных народностей, составляющих Россию. Эти псевдопатриоты сумели внушить легкомысленным идею об отсутствии национальной русской политики. Конечно, серьезные представители власти, науки, печати и интеллигенции хорошо сознают, что подобные взгляды псевдопатриотов не только исторически неосновательны, но даже унизительны для самих русских.

Тысячу лет русские держались русской национальной политики и, благодаря разумному пониманию значения русского народа, вышли доблестными победителями при различных событиях, направленных с целью разрушить русский строй. Половцы и печенеги, удельно-вечевая система, татарское иго, Польша, Турция, Ливония, Швеция, 1612 и 1812 г. г. — все эти события только возвеличили русский народ в его национальной политике.

Европа времен могущества папы московскую политику считала самой опасной и глубокомысленной, предполагая, что взгляды великих святителей Москвы, которым следовали великие князья и цари, составляют наружную оболочку русской национальной, якобы коварной, политики. Такие же ложные взгляды выходили часто из уст исследователей русской истории. Так, Фишер в своей истории Сибири рассказывает, что русские обманом и обещаниями привлекали инородцев Сибири, а эти последние, как птицы небесные, попадали в ловушки. Очевидно, Фишер не понимал, что обманывали инородцев псевдопатриоты, так сказать, враги национальной русской политики, как и ныне.

Также некоторые служители русской церкви, отправляемые в Азию для миссионерской деятельности, не бывали на высоте своего назначения; начав отступать от принципов, руководивших высшими светскими и духовными властями, они взывали в продолжение 300 лет, не переставая, и ныне взывают к насильственному вмешательству гражданской власти в дело распространения православия между инородцами, которые не оказывали и не оказывают никакого сопротивления этому святому делу, но грубые отношения миссионеров принуждали их часто обращаться к светским властям с просьбой о защите. Несмотря на такую непоследовательность псевдопатриотов и части духовенства, принятое Россией направление принесло то, что различные народности, составляющие Россию, остаются безусловно преданными верховной власти и по настоящее время.

Не подлежит сомнению, что, продолжая идти по историческому направлению, начертанному руководителями России, возможно рассчитывать на верный и скорый успех в деле расширения русского влияния повсюду в Азии, тем более что Россия идет туда не ради корысти и эксплоатирования азиатских племен, как некоторые европейские государства, но для блага самих обитателей Азии, не испытавших с древнейших времен удобств жизни христианских народов. Они не испытали ничего, кроме хищничества, разбоя, грабежа, убийств, тираний во-всех видах, вообще ничего, кроме унижения человеческой личности. Все царства, возникавшие в Азии, имели без исключения хищнический характер, и представители их не могли по принципу стоять за человеческие права.

Историческое направление, которого в общих чертах держались при расширении пределов русского государства великие князья, цари и императоры России, унаследовавшие евангельские мысли великих святителей Москвы, пред которыми преклонялись ханы монгольские, дало России могущество и было причиной тяготения всего азиатского Востока к России.

Всем известно, что подданные и чужеземцы одинаково с неподдельным чувством восторга встречали наследника белого царя во время его продолжительного путешествия по Востоку.

Вот почему необходимо заботливо охранять историческое направление России на Востоке, подготовлять почву для успешного распространения православия и для усвоения русской культуры там инородцами, так как история указывает, что русская нация сумела ассимилировать окружающие инородческие племена без всякого насилия, благодаря установившимся разумным взглядам, которыми руководствовались великие князья, цари и императоры России.

На такой-то плодотворной почве, я уверен, будет легко окончательно привлечь на сторону России монголо-тибето-китай-ский Восток; тем более что для меня доступны все местности и масса лиц, которые могут сочувствовать предприятию. Я имею во всей Монголии, Тибете, в северо-западном и юго-западном Китае своих проводников.

Как только начнется правильная организация, я тотчас же найду возможность иметь сношения с важными пунктами и лицами, так как хоринские буряты и вообще пограничное население, в числе нескольких тысяч, разъезжают по различным местностям Монголии, Тибета и западного Китая для разных целей: для торговли, для содержания скота подножным кормом в Монголии, для получения образования в буддийских монастырях, куда стекаются со всех сторон.

Пионеры хорошо знакомы с политическими и религиозными взглядами монголов, тибетцев и китайцев, с экономическими условиями, с богатством страны, с местным управлением и с военным положением, поэтому следует воспользоваться существующей в зародыше торговой деятельностью этих пионеров в Монголии, Тибете и Китае; они, постоянно пополняемые новыми элементами, будут развозить мануфактурные и галантерейные товары, железные изделия, огнестрельные оружия с их принадлежностями, сушеные грибы и скупать все, что производят Монголия и Тибет полезного для Забайкалья: рогатый скот, овец, верблюдов, яков (буйволов) и, главным образом, тарбаган — род сурка, водящегося в огромном количестве в Монголии и составляющего почти единственный промысел монголов; из шкурок тарбагана будут выделывать-ся замши, а из жира — сало. На тарбагановое сало существует и в настоящее время большой спрос, который, несомненно, увеличится при постройке железной дороги от Иркутска и далее. Для выделки замши и сала на границе Монголии возможно устроить завод.

Взамен грибов и мануфактурных товаров будет приобретаться кирпичный чай для монголов и бурят; за кирпичный чай и огнестрельное оружие монголы будут обязаны доставлять известное количество тарбагановых шкурок и жир этого зверька.

Монголы и тибетцы очень любят охоту, облавы, огнестрельные оружия и их принадлежности, и они с удовольствием будут покупать эти предметы. Таким образом, сказанные пионеры и вся, нужная для дела, монгольская молодежь будут вооружены огнестрельными оружиями и, совершенно бессознательно и незаметно для посторонних наблюдателей, будут совершенствоваться во время охоты и облавы в употреблении этих оружий. Надо заметить, что монголы совершенствовались в военных искусствах во время облав, которые составляют своего рода маневры. Постоянно поощряя эти охоты и облавы с выгодой для дела, можно будет с успехом руководить большими облавами в пустынных местностях Алашаня, Ордоса и Цайдама, — так сказать, в близости Лан-чжоу-фу и по направлению от Байкала и Урги к Лан-чжоу-фу, т.е. по местностям, по которым со временем должна пройти железнодорожная линия.

Подобное подготовление, с одной стороны, оживит торговлю, с другой стороны — обеспечит возможность располагать жителями этих стран для изъясняемого здесь дела.

Некоторые буддийские жрецы, считающиеся святыми в Монголии и Тибете, имеющие громадное значение в народе, как-то: Далай-лама в Лхассе, Баншин-эрдэни близ Шигадзе, ургинский хутукта в Урге, боятся сознаться, что они игрушки в руках маньчжурских властей. Они отлично понимают свое бессилие и не имеют смелости упрекать своих притеснителей.

По буддийским понятиям, эти жрецы после смерти перерождаются в мальчика, родившегося в час, день и год их смерти, и который отыскивается по жребию, бросаемому другими буддийскими жрецами для того, чтобы узнать местность и лицо, в которого переродился умерший. По понятиям буддистов, они могут перерождаться в богатых, бедных, знатных и незнатных семействах.

Но маньчжурская династия издала закон, на основании которого монгольский ургинский хутукта должен перерождаться не в Монголии, а в Тибете, где и должны непременно его искать. Этим имелось в виду, чтобы ребенок-монгол не стоял, по достижении зрелого возраста, за интересы монголов; к тому же он редко достигает 20-летнего возраста; многие думают, что маньчжурские чиновники его убивают. На основании того же закона Далай-лама и Баншин-эрдэни, эти ламайские папы, не могут перерождаться в богатых знатных семействах Тибета; а в Монголии совершенно запрещено им перерождагься даже в бедных семействах.

Благодаря всем этим данным можно иметь серьезное влияние на этих жрецов в пользу предположенного дела.

В настоящее время в Монголии и Тибете очень мало богатых семейств. Как только начнут богатеть, производятся двойные и тройные поборы несколько раз в год.

Маньчжурский двор, приглашая монгольскую и тибетскую знать в Пекин, приучал их к роскоши, способствовал им делать долги, позволял им неограниченно распоряжаться своими монголами и тибетцами, разорять и притеснять бедных. Хотя они получали подарки и жалованье более, чем приносили дани богдыхану, тем не менее, они разорены, связь их с народом прервана и, как знать, так и народ, питают злобу друг к другу, а вместе — к маньчжурскому двору. Между тем, они пока не смеют высказывать свою злобу.

Китайцы озлоблены против маньчжурского дома за то, что он не имеет силы удержать проникновение европейцев с моря и позволяет англичанам отравлять их опиумом.

Вообще маньчжурская династия дискредитирована в глазах китайцев, монголов и тибетцев.

Только при помощи жестоких мер и совершенно посторонних и случайных обстоятельств она удерживает свою власть. Россия помогает ей удержать власть на северо-востоке, на севере и на северо-западе. Подавлением дунганского восстания маньчжурская династия всецело обязана России. Чисто монгольские племена подчиняются этой династии только потому, что им некуда будет бежать после неудачных попыток восстания, как это бывало прежде, когда они убегали в лесистые части прибайкальских стран; теперь же русские власти, на основании договоров о выдаче перебежчиков, думаю, не позволят переходить за русские пределы. Исторических примеров много. После заключения трактата в 1727 году десятки тысяч семейств, перекочевавших за русские пределы, были удаляемы оттуда несколько раз русской военной силой.

Для достижения цели следовало бы устроиться за Байкалом близ Онона, при речках Иля и Таптаной, в местности, чрезвычайно удобной для скотоводства и хлебопашества, расположенной в центре русских и китайских владений, откуда уже пионеры, снабженные всем необходимым, будут разъезжать по всей Монголии, Тибету и Китаю. Туда же в Забайкалье будут приезжать монгольская, тибетская и китайская знать, знатные жрецы, ученые и различные посетители бурятских кочевьев. Таких посетителей, прибывающих из Монголии, Тибета и Китая тайно, бывает очень много в бурятских степях. Все они встретят там радушный прием и мало-помалу убедятся в безопасности своего положения под гостеприимным кровом своих единоплеменников. Таким образом, эти посетители, проходя по Монголии, Тибету и Китаю, будут вызывать в жителях более и более симпатии, укреплять в них уверенность в приближении освобождения от гнета чиновного мира маньчжурской династии.

Все это будет происходить без всяких разъяснений об истинных намерениях и конечных целях сближения; затаенное чувство будет подсказывать им, что должно действовать заодно со своими единоплеменниками; совсем не посвящая их в свои планы, можно спокойно подготовлять почву к тому, чтобы они сами признали неизбежным идти на Лан-чжоу-фу и взять этот стратегический пункт без кровопролития. Из этого пункта весьма удобно распространить влияние на весь Китай, Тибет и Монголию. В период взятия Лан-чжоу-фу следует располагать военной силой не более, как от 20 до 30-000 человек конницы, вооруженной огнестрельным оружием. Эта конница прибудет с разных сторон: Ордоса, Алашаня, Цайдама, Кукунора, Кукухото к Лан-чжоу-фу после осенних больших облав, когда сильные дожди делают для маньчжурских властей и европейцев затруднительными пути сообщения, разливается Хуан-хэ, наступают холода и метели и сношения европейцев с Китаем становятся более медленными.

Положение города будет точно известно, так как не только будут надежные агенты в Лан-чжоу-фу в числе нескольких тысяч, но важные пункты и пути сообщения с Китаем, с Монголией и Тибетом будут заняты преданными делу лицами, и в Пекине это будет известно только тогда, когда вся Монголия, Тибет и юго-западный Китай бесповоротно объявят себя врагами маньчжурской династии. Раз они будут поставлены в такое положение, то чувство самоохранения сделает немыслимым восстановление прежнего порядка вещей.

Взятие Лан-чжоу-фу так важно для изъясненной цели, что к этому будет приступлено лишь тогда, когда достоверно будет известно, что подготовительная работа достаточна для полного успеха.

После взятия Лан-чжоу-фу вся Монголия, Тибет, западный и юго-западный Китай тотчас же примкнут к движению в качестве сторонников и пособников предприятия, которое для своего успеха может располагать военной силой около 400.000 человек конницы. По заранее подготовленному плану Монголия, Тибет, западный и юго-западный Китай будут разделены на округа; все чины маньчжурского дома будут заменены монголами, тибетцами и китайцами, назначенными туда для принятия управления вооруженной силой, при поддержке местного подготовленного заранее и сочувствующего делу населения. Затем, по подготовительному же плану, избранная монгольская, тибетская и китайская знать и знатные буддийские жрецы отправятся в Петербург просить белого царя принять их в подданство. Смотря по обстоятельствам, если принятое положение будет прилично и достойно имени белого царя, казаки, вообще наши забайкальские и амурские войска, будут подготовлены официально принять участие по указанию.

Военная сила, действовавшая в Лан-чжоу-фу, в Монголии и Тибете, увеличенная, как уже сказано выше, до 400.000, разделенная на две части, подвинется с юга и с севера к берегам Тихого океана, чтобы овладеть главными прибрежными пунктами, не допуская никаких грабежей и резни, сопровождающих вообще восстания в Китае, так что жители пройденного района будут спокойно продолжать свои занятия, поэтому сочувственно отнесутся к войскам и оценят их. Маньчжурские власти будут заменены благонадежными местными уроженцами, во главе которых будет стоять образованный по-китайски, знающий местное наречие монгол, который употребит все усилия, чтобы удержаться на своем посту и сделаться популярным в глазах местного населения, испытывающего только гнет и насилие чиновников маньчжурской династии. Все маньчжурские гарнизоны, встреченные на пути сказанного движения, будут рассортированы, рассеяны и удалены в отдаленные местности. При удаче, ранней весной того же года, еще до появления европейцев, уже установится новый порядок вещей, желательный для самих подданных Поднебесной империи и для дела, т. е. возможность присоединения к России монголо-ти-бето-китайского Востока.

После взятия Лан-чжоу-фу на местные средства при помощи многочисленного, трудолюбивого и способного на земляные работы населения будет начата, одновременно в различных местах, земляная работа для железной дороги от Лан-чжоу-фу до Байкала. Помещение и продовольствие для этого огромного количества неприхотливых рабочих будут обеспечены монголами, которые перекочуют со своим скотом и юртами к линии и, таким образом, совершенно обеспечат рабочих. Десять человек будут помещены в одной юрте; молочные продукты, кирпичный чай, баранина будут в изобилии, продукты из растительного царства будут доставляться в изобилии на верблюдах из западного Китая и России.

Успех предприятия, выше предложенного, зависит только от скромности; чем больше лиц будет посвящено в это дело, тем менее шансов для успеха.

Поэтому необходимо, чтобы предприятие имело совершенно частный характер. При возникновении каких-нибудь случайностей, могущих обнаружиться при изъясненных активных действиях на Востоке, иностранные правительства не будут иметь повода обращаться к русскому правительству.

История указывает, что народы Востока, потерявшие наследственного представителя единовластия, испытывали различные бедствия, включая анархию; поэтому они вполне сознают истинное значение монархического правления, в котором представители государства считаются старшими сыновьями и братьями, нравственно обязанными отвечать за все как перед отцом монархом, так и перед младшими братьями — его подданными.

Государственные люди, забывавшие по различным обстоятельствам эти свои обязанности, делались простыми расчетливыми посредниками между монархом и его подданными, и тем невольно подготовляли почву для медленного или быстрого разрушения многих монархических государств на Востоке.

Точно таким же образом знать Срединной Империи подготовила падение маньчжурской династии в скором будущем. Дни ее сочтены, и на монголо-тибето-китайском Востоке предстоит наступление анархии; пользуясь ею, европейцы бросятся туда, захватят несметное богатство этой страны, которое в их руках послужит страшным орудием против России. В таком случае наше отечество в скором будущем должно испытывать одинаково сильное давление с Востока и с Запада.

Монголо-тибето-китайский Восток ненавидит европейцев, но попадет в их руки поневоле; поэтому было бы неосновательно оставить эту богатейшую страну на произвол судьбы и поставить ее во враждебное к нам отношение.

В представленном выше очерке охарактеризовано в общих чертах положение дел на Востоке, вкратце изложена соответствующая программа действий. Подготовительная работа возьмет больше всего времени — от 3 до 5 лет, ибо необходимо для успеха, чтобы все детали были выяснены. В этом периоде времени должны быть сделаны изыскания тех местностей и пунктов Забайкальской области, из которых будет удобнее провести железнодорожную линию к Лан-чжоу-фу. Затем, самое действие должно быть совершено быстро, решительно и смело, так что, будучи начато приблизительно в октябре месяце, должно быть окончено в мае.

По взятии же Лан-чжоу-фу, из этого укрепленного пункта, который легко сделать неприступным, можно иметь безусловное влияние на все дела Востока, особенно на провинцию Сы-чу-ань.

Европейский дипломатический корпус и представители современной стратегии, к счастью, не усвоили еще всемирного значения города Лан-чжоу-фу как политического, стратегического и торгового центра Азии и еще незнакомы с той обаятельной силой имени белого царя на монголо-тибето-китай-ском Востоке, против которой, по неизбежным обстоятельствам, европейцы и маньчжурская династия должны будут принять серьезные и активные меры, как только фактически убедятся в этом.

Было бы непростительно со стороны России ждать пробуждения своих естественных соперников. Вот почему я уверен, что, при быстроте предполагаемых действий, именно в настоящее время, пока еще не готова Сибирская железная дорога, маньчжурская династия и европейцы не успеют принять надлежащих мер, противодействующих моим планам.

Население соседней с Тибетом и Монголией провинции Гань-су, где находятся Лан-чжоу-фу и Сы-чу-ань — житницы всего Китая, простирается до 80 миллионов. Населенность и богатство Сы-чу-ань превосходит почти в 2 раза Францию. Несметное богатство этих стран не поддается описанию.

Провинция Сы-чу-ань всегда обогащала казну монголов, тибетцев и маньчжур — победителей Китая. Хотя победители не стеснялись поборами, но, тем не менее, эта богатейшая провинция никогда не испытывала бедствий, оправлялась значительно быстрее, чем даже Франция. Для достижения конечной цели предлагаемого мною предприятия потребуется значительная материальная поддержка со стороны провинции Сы-чу-ань; она не затруднится удовлетворить потребностям этого предприятия суммой в 600 миллионов лан (лан серебра стоит от 2 р. 20 к. до 2 р. 50 к.), т. е. 1.200 с лишком миллионов рублей.

Новые порядки вещей, которые должны последовать в этой провинции, после взятия Лан-чжоу-фу, будут более симпатичны для сожителей, чем существующие, так как они будут убеждены, что навсегда избавятся от незаконных поборов чиновников маньчжурской династии, от постоянных грабежей различных мятежников и инородцев-горцев, от которых терпят ежегодно большие убытки, потому что власть богдыхана потеряла там всякое значение.

Надворный советник Петр Бадмаев. 13 февраля 1893 г.

АЛЕКСАНДР БOРИCOВ. КРАХ ТИБЕТСКОЙ ДИНАСТИИ

В знаменитом Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона о врачебной практике П. А. Бадмаева сказано выразительно: «Лечит все болезни какими-то особыми, им самим приготовленными порошками, а также травами; несмотря на насмешки врачей, к Бадмаеву стекается огромное количество больных».

Действительно, к Петру Бадмаеву приходили лечиться не только столичные жители; с надеждой на выздоровление к нему ехали со всей России. Настоящее паломничество к тибетскому целителю стало вызывать у частнопрактикующих медиков серьезные опасения в плане конкуренции: что если их больные начнут требовать неведомые врачам травы и порошки? Да и к лицу ли серьезным врачам заниматься «шарлатанством»?

Вокруг Бадмаева закипели страсти. Пресса начала нападки на тибетского врачевателя.

Со страниц «Курьера» писатель А. С. Серафимович обвинил врачей в том, что, порицая Бадмаева, они на самом деле создают рекламу «знахарю» вместо того, чтобы подвергнуть его лечение методами тибетской медицины строгой научной проверке. «Если Бадмаев согласится — медицина, быть может, обогатится великими открытиями, если не согласится — для всех будет ясно, что это лечение — шарлатанство. Так или иначе общество врачей должно освободить обывателя от удушливой атмосферы таинственности и суеверия, распространяемой господами Бадмаевыми».

Между тем П. А. Бадмаев стал автором первых научных работ по тибетской медицине, опубликованных на русском языке. Он приложил немало сил, чтобы сделать эту науку достоянием не только российских, но и европейских врачей: первым перевел на русский язык основное руководство по тибетской медицине «Чжуд-ши». В 1898 году оно вышло под названием «О системе врачебной науки Тибета». В предисловии к нему автор уведомил читателей, что они могут подписаться на последующие выпуски, равно как и на «Общедоступный лечебник по системе врачебной науки Тибета». К сожалению, по известным причинам имя Бадмаева долгое время не упоминалось в медицинской литературе.

Тем не менее его книгу «О системе врачебной науки Тибета» высоко оценил известный терапевт С. М. Васильев, в то время возглавлявший клинику Дерптского университета: «Каждый образованный европейский врач с несомненностью убедится, что тибетская медицина достигла поразительного развития и, несомненно, в некотором отношении значительно опередила европейскую».

Но врачи, и особенно фармацевты, большей частью, вовсе не стремились использовать на практике методы восточной медицины. Бадмаева по-прежнему называли шарлатаном. Открыто и необоснованно выдвигались и такие обвинения, которые вынуждали его защищать свою врачебную репутацию.

В январе 1904 года Санкт-Петербургский окружной суд приступил к рассмотрению дела о распространении клеветнических измышлений в печати. Поводом для иска Бадмаева послужила заметка в Санкт-Петербургской газете «Новости», где доктор Крендель выражал скорбь по поводу кончины профессора консерватории К. фон Арка, называя ее «преждевременной». Это было прямым обвинением лечащего врача Бадмаева в некомпетентном и непрофессиональном лечении. Однако доктор Крендель был оправдан.

За этим судебным процессом следила российская общественность. Недоброжелателям Бадмаева был дан удобный повод для дальнейших нападок. Магистр фармации Е. А. Альтгаузен опубликовал в журнале «Фармацевт», редактором-издателем которого являлся, разгромную статью против Бадмаева. Он назвал «абракадаброй» работы Бадмаева по тибетской медицине, не скрывая, впрочем, что «не взял на себя труда изучить их». Автор статьи даже не пытался завуалировать истинную причину злобных и грубых выпадов: по его подсчетам выходило, что петербургские аптеки лишились по вине конкурента, державшего свою аптеку, возможности изготовить «300 тысяч нумеров рецептов».

Справедливости ради следует сказать, что далеко не все критики Бадмаева руководствовались меркантильными соображениями. Русским врачам на самом деле нелегко было понять специфику традиционных восточных медицинских систем.

Тысячи больных из разных уголков страны стекались к нему в надежде на помощь. Конечно, Бадмаев не мог в одиночку подать руку помощи всем страждущим. Нужны были надежные, хорошо подготовленные помощники. Причем их статус нужно было узаконить — официально удостоверить право именоваться врачами тибетской медицины.

П. А. Бадмаев на свои сбережения открыл первую русско-бурятскую школу на Поклонной горе, где будущие врачи сначала изучали монгольский и тибетский языки, осваивали премудрости тибетской медицины, а затем получали европейское медицинское образование. Бадмаев мечтал организовать общество по изучению врачебной науки Тибета, широко развернуть профилактическую медицинскую деятельность. Свой проект он изложил в докладной записке на имя министра внутренних дел. Ответа пришлось ждать долго. Наконец, в январе 1911 года пристав второго участка Рождественской части столицы вручил действительному статскому советнику П. А. Бадмаеву пакет с грифом министерства внутренних дел. В послании содержался отказ. Но отступать от задуманного Петр Александрович не собирался. Прежде всего он решил дать ответ чиновникам Медицинского Совета, приложив к нему опубликованную ранее «Справку о положении врачебной науки Тибета в России», а также докладную записку министру, — должны же найтись трезвые головы, способные правильно оценить все эти материалы! Через несколько месяцев вышла книга «Ответ на неосновательные нападки членов Медицинского Совета на врачебную науку Тибета». Борьба за тибетскую медицину продолжалась.

Историкам еще предстоит изучить торговую и дипломатическую деятельность П. А. Бадмаева на Дальнем Востоке, разобраться, почему он был столь влиятелен при дворе (и не только в качестве лекаря), проанализировать его связи с весьма неоднозначными фигурами из царского окружения, особенно с Распутиным. До сих пор и в художественной, и в атеистической литературе П. А. Бадмаев рассматривался как ловкий проходимец, сумевший завоевать благорасположение мистически настроенной императрицы Александры Федоровны. Как бы то ни было, определенно можно сказать одно: близость Петра Бадмаева к придворным кругам стала одной из причин едва ли не враждебного отношения к его врачебной практике, а впоследствии и к тибетской медицине, видным представителем которой он несомненно являлся.

Временному правительству Бадмаев оказался неугоден, и его выслали за границу.

Разрешение вернуться на родину пришло уже от Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов где-то в середине ноября 1917 года, то есть после Октябрьской революции. За Бадмаева хлопотали его пациенты — «красные» матросы с военного корабля «Полярная звезда».

Вернувшись в Петроград, Петр Александрович вновь начал практику. Контингент его больных значительно изменился — среди них преобладали солдаты и матросы. В это тяжелое время ухудшилось здоровье Бадмаева, перенесшего воспаление легких. Да и новая власть не только не оставляла врача в покое, но, наоборот, ужесточила преследования. Об этом, в частности, свидетельствует внук П. Бадмаева Б. Гусев:

"Однажды незадолго до отъезда на прием Петр Александрович снова был арестован. Его жена Елизавета Федоровна, моя бабушка, начала принимать больных одна. Она объявила ожидавшим многочисленным больным об аресте Бадмаева. Трое вооруженных матросов тотчас подошли к ней с вопросами: кто арестовал, куда увезли? Среди больных началось волнение. Трое направились, кажется, в тюрьму Кресты, и часа через два Петр Александрович вернулся в сопровождении их. Настроение у него было веселое, и он бодро начал прием больных.

Так было два или три раза. Центральная власть еще не утвердилась. Одна группа арестовывала, другая — освобождала. Появлялись и группы вооруженных анархистов… Это были тяжелые сцены. В памяти Елизаветы Федоровны сохранилось, как Петр Александрович, раскрыв руки, говорит бесстрашно: «Стреляйте!» — стоя перед наведенными на него стволами винтовок. Но руки, державшие оружие, опускались под его взглядом.

К 1918 году относится один странный эпизод. Во время приема к Бадмаеву обратились с просьбой поехать посмотреть тяжелобольного; по-видимому, была названа знакомая фамилия. К концу приема был подан автомобиль. И часу в десятом вечера Петр Александрович с Елизаветой Федоровной поехали к больному. Их привезли в роскошный особняк. Незнакомые лица, вооруженная охрана… Бадмаеву предложили проследовать к больному одному. Елизавета Федоровна осталась ждать. Прошел час, второй… Никто не выходил. Она начала беспокоиться. Кругом было тихо и не слышно ничьих голосов. Время шло. Елизавета Федоровна, почувствовав что-то неладное, была в растерянности. Наконец вышел знаменитый Мамонт Даль-ский, актер и анархист, и, обращаясь к ней, сказал: «Я не могу сломить упрямство старика… Заставьте вы его послушать нас, иначе живым он отсюда не уйдет!»

Елизавета Федоровна, содрогаясь, вспоминает этот эпизод. Петра Александровича отпустили ночью живым. Бабушка, буквально помертвевшая от ужаса, привезла его домой в третьем часу ночи. Как она узнала позднее, от Бадмаева требовали крупную денежную компенсацию — выкуп.

К этому грозному времени относится знакомство нашей семьи с большевиками Марией Тимофеевной и ее мужем Иваном Дмитриевичем Ивановыми. Началось оно так. В наш дом на машине приехал Иванов и сопровождающая его охрана. Бадмаева попросили поехать осмотреть больную туберкулезом. Петра Александровича предупредили, что больная, жена Иванова — председатель ревтрибунала и известная деятельница революции. На это Петр Александрович ответил: «Мне все равно, кто больная, едем, раз моя помощь вам потребовалась». Как всегда, с дедом поехала бабушка. Бадмаев осмотрел больную, сказал: «Скоро будете на своих ногах», — оставил ей лекарство и уехал.

Как потом вспоминала Мария Тимофеевна, в революцию окружавшие ее товарищи по работе и друзья не советовали ей пить «неизвестные лекарства», опасаясь отравления, но Мария Тимофеевна, видно, хорошо разбиралась в людях. Она угадала в П. А. порядочного человека, к тому же достаточно смелого, ибо в случае неуспешного лечения всю вину свалили бы на него.

Через две недели Мария Тимофеевна была на ногах, а вскоре приступила к работе. Она ответила добром на добро и способствовала освобождению Петра Александровича от очередного ареста в 1920 году. После его смерти продолжала периодически лечиться у Елизаветы Федоровны, сохранив до конца дней своих чудесное, редкое отношение ко всей нашей семье.

Петр Александрович как будто примирился с новой властью, но характер давал себя знать.

Был еще один памятный случай… Бадмаевы ездили на прием со станции Удельная в Петербург на поезде — экипажа уже не было. Они доезжали до Финляндского, а потом до Литейного брали извозчика… И возвращались вечером таким же путем. Часто ехали втроем — Петр Александрович, Елизавета Федоровна и их дочь Лида. В вагоне была разная публика — матросы, солдаты… Зашел разговор о положении в России. В то время в Петрограде был голод. Бадмаев не выдержал и вмешался в разговор. «Ну и чего вы добились своей революцией?» — спросил он солдата. Тот стал доказывать, начался спор. Вдруг к деду подходит матрос с маузером: «А, тут контра завелась! В Чека его!..» И на первой же остановке, Ланской, Петра Александровича вывели из вагона. Елизавета Федоровна с дочерью пошла за ним вслед. Она плакала и говорила мужу:

«Ах, Петр Александрович, вы никогда не думаете о своих близких!.. Пощадили б хоть Лиду!»

И когда все вышли на платформу, Бадмаев вдруг низко поклонился окружавшим его людям и сказал: «Простите старика! По глупости погорячился!»

Матросы рассмеялись, посоветовали ему попридержать язык впредь, если он не хочет неприятностей, и отпустили.

Бадмаев, увидев плачущую Елизавету Федоровну, спросил про дочь. «Ах, не все ли вам равно, где Лида, что с нами?» — с упреком сказала бабушка. Это, кажется, был единственный случай, когда она осудила его действия".

Главным для П. А. Бадмаева всегда оставалась тибетская медицина. Все свои силы и знания он отдавал врачебной и научной деятельности и всю жизнь боролся за признание методов тибетской медицины.

«Вполне сознаю, — писал он, — что эта наука сделается достоянием образованного мира только тогда, когда даровитые специалисты-европейцы начнут изучать ее».

Дочь П. А. Бадмаева Лидия Петровна вспоминала, в частности:

"Мне известно, что Петр Александрович получил официальное уведомление властей о том, что по желанию он может принять японское подданство — за него ходатайствовал японский посол — и с семьей выехать в Японию. Отец категорически отказался покинуть Россию.

Между тем его белокаменную дачу на Поклонной горе с прилегающей к ней землей конфисковали, как и угодья на Дону и в Чите. А вот бревенчатый пятикомнатный особняк на Ярославском проспекте, в восьмистах метрах от Поклонной, записанный на Елизавету Федоровну, чекисты упустили. Хотя они бывали и здесь, но ограничились арестом Петра Александровича и тем, что прокололи штыками старинные картины в золоченых рамах — искали тайники с оружием.

Бадмаеву оставили его приемную и кабинет на Литейном, а имение на Поклонной перешло в ведение военных властей. Там должна была стоять батарея. И мы все запасы лекарственных трав перевезли с Поклонной в находящийся поблизости мамин одноэтажный домик на Ярославском с чудесным садом с кустами сирени и жасмина. В нем жила наша домработница и моя няня Кулюша. Часть лекарств перевезли на Литейный. В этот период произошло событие, очень тяжело пережитое мной.

Кулюша поехала с тележкой на Поклонную добрать какие-то вещи. И там сцепилась с солдатами, она была боевая, могла отбрить. Началось с пустяка, мол, попортили вещи. Слово за слово… Кулюшу арестовали и отправили в тюрьму. К нам на Ярославский прибежала соседка и рассказала, как Кулюшу повели солдаты. Я ревела во весь голос. Привязанность к Кулю-ше была, пожалуй, сильней, чем к матери. Плача, я поехала разыскивать маму в город. Отец в это время тоже находился в тюрьме на Шпалерной…

Эти дни были страшные для меня. С Кулюшей я всегда чувствовала себя под надежной защитой, ощущала ее любовь и заботу; мама была целиком поглощена хлопотами об отце или же вела прием больных за него… После ареста Кулюши мама буквально металась, хлопоча за двоих, и наконец вновь обратилась к Марии Тимофеевне. И я пошла вместе с мамой. Мария Тимофеевна обещала разобраться, но не все зависело от нее. Как первый этап, мне разрешили свидание с Кулюшей. Несла я узелок с бельем и сэкономленные сухие корки хлеба. Час свидания, когда Кулюша подошла в платке к решетке и дрогнувшим голосом сказала мне: «Ну здравствуй, девонька, не плачь…» — голос этот звучит и сейчас в памяти. Я не могла говорить, задыхалась от слез. Скоро свидание кончилось, и я уныло побрела домой.

Кулюшу освободили через две недели с предупреждением «не распускать язык». Вернулась она похудевшая, молчаливая и какая-то притихшая, а я сияла: теперь все было не страшно.

…Наступали самые суровые дни моего детства, зима 1919/20 года была очень трудной, голод давал себя чувствовать… Петр Александрович снова находился в заключении…"

Вот полный текст заявления Петра Александровича, написанного в то время в ЧК из тюрьмы, — оно и поныне хранится вместе с другими документами в личном деле П. А. Бад-маева на Литейном, 4.

На заявлении размашистая резолюция от 12 августа (долго не размышляли): «Отправлен в Чесменскую богадельню». П. А. Бадмаев взывал к коммунистической справедливости — он ее получил.

Лидия Петровна вспоминает об этом времени так:

Внук П. А. Бадмаева Б. Гусев приводит еще несколько характерных документов той эпохи:

"В своих воспоминаниях мама ничего не говорит о переписке между Елизаветой Федоровной и Петром Александровичем, а она сохранилась. Это пять записок бабушки, написанных . красными чернилами, посланных, как видно, с ее дочерью или через охрану; от деда осталась единственная записка. Привожу ее и три бабушкиных на выбор.

"Дорогой мой, так как ты поправляешься, то я на радостях посылаю тебе 3 яичка, с фунт сахара и 5 булочек. Спасибо, спасибо тебе, что ты поправляешься. Мое настроение стало лучше, а то мучилась я очень, что ты больной, один там без меня. Посылаю суп из телятины, фунт мяса. Целуем, целуем я и Лида.

Твоя Елизавета. Пятница 192СГ.

"Дорогая Елизавета Федоровна.

Сегодня не приходите. Сообщу, когда нужно. Вчера Ольга Федоровна была (родная сестра бабушки; далее несколько слов неясно, почерк сильно отличается от прежнего. — Б. Г.). Я давно был прав… (нрзб). Вчера поздно был допрос. Сегодня рано (нрзб). Не нужно быть неблагодарным. Ты знаешь, что я тебя люблю и Лиду ужасно и никому в обиду не дам.

Твой тебя любящий П. Бадмаев".

(«В обиду не дам» — это написано из тюрьмы.)

"Дорогой друг! Христос воскрес. Целуем, поздравляем. Просим Бога о здоровий, остальное, знаю, что все будет. Сегодня мало посылаю: жареное мясо и крупу.

Ваша Е. Ф. 13 апреля 1920".

"Дорогой Петр Александрович!

Сейчас я опять из Удельной, позвонила Марии Тимофеевне Ивановой, она думала, что Вы уже дома. Сам Иванов читал бумагу, подписанную Председателем Всероссийской ЧК Калининым (явная неточность, речь, видимо, идет о ВЦИКе, Председателем которого был Калинин. — Б. Г.), об освобождении Вашем. Сегодня или завтра Вам должны объявить обязательно.

Вчера ужасно небрежно послала Вам передачу, забыла вложить платки и «хадак» (шелковый шарф. — Б. Г.), сегодня посылаю их. Посылаю кусочек масла и кусочек мяса и жду Вас и целую.

Грею комнату.

Елизавета"".

Дочь П. А. Бадмаева свидетельствует также о том, что "разговоры, которые велись среди заключенных, сводились к одному: когда и по какому поводу будет амнистия, когда выпустят, каково положение на фронтах и т. д. Отец к тому времени понял то, чего не поняли еще остальные люди старого мира, — он высказывал мысль о необратимости произошедшего процесса и спорил с соседями по палате, так что маме потом приходилось улаживать конфликт, о котором я шепотом рассказывала ей. В то время отец обдумывал письмо В. И. Ленину, которое и было написано им и через маму отправлено в Москву.

Так проходила эта суровая зима. Весеннее солнце согревало, и все немножко стали веселей. И вот, наконец, пришел приказ из Кремля об освобождении Петра Александровича. Связано ли это было с письмом к Ленину или нет — мне неизвестно. Хотя мы с мамой попеременно ездили к нему через день, освобождение его было неожиданным".

Б. Гусев в своих воспоминаниях воспроизводит рассказ деда со слов бабушки о том, как его освободили, и о пути его из Чесменского лагеря домой в Удельную.

"Утром его пригласил к себе комендант и объявил, что получено распоряжение Москвы об его освобождении.

— Надолго? — прищурясь, спросил дед.

— Доктор, это полностью зависит от вас. Дед по обыкновению ответил шуточкой:

— Я сам себя сажаю в тюрьму? Какой раз?.. Не знал! Комендант хотел по-мирному расстаться со знаменитым

строптивым заключенным и добродушно сказал:

— Лечите людей, доктор, никто вас не тронет, но не занимайтесь политикой! Зачем вам это?

— Какая «политика»? После вашей революции я ушел от . всего. И до революции я занимался своей медициной, писал

научные книги… Писал и царю, но о чем? Вы хоть читали?

— Доктор, да вы же генералом были! «Ваше превосходительство»! Уже за одно это с вас следовало спросить…

— Статский генерал. В молодости служил по Министерству иностранных дел, шли чины… Я служил России!

— Царской России.

— Другой не было.

— Положим, была и другая, оставим это. Но вы и после революции вели контрреволюционную пропаганду и агитацию.

— Неправда!

— Доктор, я знакомился с вашим делом… Не хотелось напоминать, но… Вот, пожалуйста. — Комендант раскрыл папку и полистал ее. — Вот! В вагоне поезда на участке пути между Финляндским вокзалом и станцией Удельная вели контрреволюционную пропаганду, есть свидетели.

— Какая «пропаганда»?! Я ехал с приема с женой и дочерью… Два солдата и матрос говорили о революции. Я спросил: «Что же дала нам устроенная вами революция?»

— Вот это и есть контрреволюционная пропаганда и агитация! В чистом виде.

— Это ваша свобода?

— Да, это свобода от контрреволюции, доктор. Идет гражданская война! Вот кончится, тогда… Но и тогда против революции говорить не позволим!

Теперь уже дед не хотел обострять разговор перед своим освобождением. Страсти были накалены…

— Ну хорошо, — сказал он. — Ваше дело. Я старый человек. Позволяете мне лечить — и на том спасибо. Будет надобность во мне — прошу, приму без очереди.

— Без очереди, доктор, вы царских министров принимали… А мы люди простые, постоим и в очереди, придет нужда.

— Не думаю. Не очень-то любят власть предержащие в очередях стоять. Все властители похожи друг на друга: встань ты, я сяду. Ты попользовался, теперь дай и мне.

— Доктор, вот вы опять начинаете! Хотите обратно вернуться? — уже с раздражением осадил комендант.

— Молчу-молчу!.. Но это еще Лев Толстой сказал о революционерах.

— И с графа мы б спросили кое за что, будь он жив!.. Дед хотел едко ответить начальнику, однако сдержался.

В канцелярии тюрьмы ему выдали нужные документы, делопроизводитель записал в тюремный журнал: «Согласно распоряжению за номером, за подписью… гр-нин Бадмаев П. А. отпущен по месту жительства: Петроград, Удельная, Ярославский, 85». И двери тюрьмы растворились еще раз, выпустили деда. Выйдя из ворот Чесменки, он перекрестился, вдохнул свежий утренний апрельский воздух и зашагал в сторону Нарвской заставы, где ходил трамвай. До него было километров пять. В руках он нес небольшой саквояж с пледом, сменой белья и другими необходимыми в тюремной жизни вещами. Вскоре его догнала лошадь с подводой. Петр Александрович не стал ни о чем просить, а лишь взглянул на мужика-возницу. И тот остановил лошадь.

— К Нарвской, что ли?

— Туда, к трамваю.

— Садись, дед, вижу, откуда идешь. Что же мы, не православные?

— Ну спасибо, подвези, ради Бога.

Бадмаев уселся в телегу, подложив сена, мужик прокричал вековое: «Но-о! Пшла-а!» — и телега тронулась.

Трамваи не ходили, и от Нарвской заставы дед пошел пешком, озадаченный, как он все же преодолеет эти двадцать километров. Еще с саквояжем. Но пройдя с версту, услышал гудение трамвая. Откуда-то выскочил одинокий вагон. Петр Александрович поднял руку. Вагон остановился.

— Куда, дед? В парк еду, — высунулся вагоновожатый.

— Довезите, пожалуйста, до Выборгской… Врач я, а сам заболел…

Помедлив, вожатый сказал:

— Садитесь, доктор. Вы не с Поклонной?

— С Поклонной…"

Лидия Петровна вспоминает, как вечерами Елизавета Федоровна рассказывала Петру Александровичу о всех делах, читала ему газеты. "Читать вслух приходилось и мне, но, к сты-. ду моему, я очень не любила читать вслух, уж очень скучно было читать газету. Как-то раз мне П. А. сказал: прочти, что ты сама читаешь, какую книгу. Я с удовольствием начала читать вслух книгу моей любимой Чарской об институтках. П. А., прослушав несколько страниц, рассердился и строго сказал: «Брось, не читай этой ерунды, неужели тебе это интересно?» Я очень обиделась и за Чарскую, и за себя.

Навещали П. А. сын его Петр Петрович, друг его Пчелин Сергей Семенович, Тер-Степанов Иван Степанович, Безобразов Федор Федорович. Навещал его и врач Пастернак по просьбе мамы. П. А. слабел, ему становилось хуже. Он лежал, не вставая с кровати. И вот, по роковому недоразумению, несогласованности, ночью около двух часов за отцом приехали — последовал новый арест. Отчаянию мамы не было границ, и его с кровати на носилках, взятых из тюремной больницы, понесли в машину. Мать умоляла разрешить ей сопровождать П. А. в тюрьму. Когда его увезли с мамой вместе, тут уж и я не переставала плакать, и ночью вместе со старшей сестрой Татьяной пешком мы пошли в город, на Гороховую, в Чека в надежде узнать что-либо, там должны были находиться мои родители.

Так до утра мы проходили с Татьяной перед зданием. Дождались до десяти часов и, не получив никаких справок, вернулись домой.

Даже стойкая Кулюша растерялась и плакала. Куда кинуться, кого просить? Так прошел весь день, и только поздно вечером пришла мама, осунувшаяся, вся потемневшая, со словами: «Увезли не знаю куда, а меня продержали, потом не пустили к нему!..» Мама безутешно рыдала. Утром решила искать отца. Она направилась по очереди по всем тюрьмам, а мне и Татьяне велела также ехать по разным адресам.

Ровно две недели мы начинали ежедневный поход с утра до вечера, повсюду и ко всем, кто только мог иметь малейшее отношение к власть имущим…

Все безрезультатно — П. А. как в воду канул, нигде не числился. Мать телеграммой вновь обратилась к правительству с просьбой помиловать. И вот на пятнадцатый день исчезновения П. А. по телефону незнакомый женский голос сказал матери: «Не беспокойтесь, он жив, находится в Крестах, завтра или послезавтра будет дома». И больше ни слова. Мама ожила и на следующий день караулила у Крестов. П. А. действительно вернулся домой, пролежав эти две недели в тюремной больнице, и благодаря отзывчивому отношению к себе даже встал на ноги за этот период. Выздоровление это было кратким, вскоре он слег окончательно.

Стоял июль 1920 года. Три недели отец боролся с нарастающей слабостью. Мама стала уговаривать его принять сердечное по совету доктора Пастернака, хорошего врача и человека. Когда Петр Александрович махнул рукой и сказал: «Ну что ж, пусть попробует ей помешать», — мама поняла, что это конец. Было это за три дня до его смерти. В эти дни он продиктовал завещание, которое заверили его друзья и сын Петр.

В последний день он плохо чувствовал себя, ему было неудобно на кровати. Мать и Кулюша неотступно были при нем. Бывшая семья отца была в Минске, но его средняя дочь Татьяна жила у нас.

Поздним вечером Таню и меня мама послала в Шувалове в санаторий за резиновым кругом. Таня была старше меня на восемь лет. Мы отправились. Ходьба в то время разрешалась лишь до часу ночи. И обратно, достав круг, мы шли уже в недозволенное Время, опасаясь патруля. Ночь была тихой. Где-то кричали: «Помогите! Помогите!» Мы не шли, а прямо летели. Подойдя к озерковской церкви, я увидела свет в боковом окне. Церковь была заперта. Мной овладел страх. Я шепотом сказала сестре: «Таня, взгляни, ты видишь свет?» — «Вижу, вижу, — быстро отвечала она, — идем скорей». Но по лицу ее я поняла, что она тоже видела свет и объята страхом. И мы бежали, оглядываясь на светящееся окно. Пришли мы усталые и тотчас легли спать.

Около пяти часов утра меня разбудила Кулюша словами: «Вставай, Лида. Петр Александрович!..»

Я вошла в комнату. Отец, уже мертвый, полусидел поперек кровати, голова его откинулась, прислоненная к стене… Мать плача вышла из комнаты на балкон. Я вышла за ней, не зная, что сказать. На мои же первые слова утешения я в первый раз услышала от матери: «Ах, Лида, ведь это был твой отец…»

Утром мы с Таней поехали сообщить друзьям дома о смер-. ти отца. Похороны в то время были делом сложным. Солдаты из соседней части сколотили гроб, а командир батареи дал лошадей и телегу. И в жаркий день 1 августа П. А. Бадмаева хоронили на Шуваловском кладбище. Телегу с гробом, покрытым елью, извозчик остановил у белокаменного дома с башенкой на Поклонной горе, построенного отцом. Путь на кладбище лежал мимо него".

Б. Гусев вспоминал, как они с бабушкой Елизаветой Федоровной потом часто ездили на Шуваловское кладбище. И случалось, заставали там, в могильной ограде деда, совершенно посторонних людей, бывших его пациентов, приносивших цветы. Еще в ЗО-е годы в округе Удельная-Озерки — пригороде Ленинграда — была жива память о нем, и даже остановка на Поклонной горе называлась «Дача Бадмаева» — так объявляла кондукторша.

А двухэтажный белокаменный дом с башенкой у подножия Поклонной горы, известный в литературе как «дача Бадмаева», был реквизирован большевиками уже в 1918 году, и хотя в романе «У последней черты» В. Пикуль пишет, что в 1917 году разгневанный народ сжег его, в действительности до недавнего времени там размещалось отделение милиции, и снесли дом лишь в 1985 году.

Лидия Петровна говорила, что, умирая, П. А. взял слово со своей жены Елизаветы Федоровны, чтобы даже в день его смерти она не пропустила приема больных и продолжала его дело.

"Через год после смерти отца к нам в дом пришла, прося приюта, бывшая жена моего отца, бывшая генеральша Надежда Васильевна. «Примете?» — спросила она мою маму. «Конечно, оставайтесь… Будем вместе жить», — ответила мама. Надежда Васильевна прожила у нас недолго и скончалась в 1922 году.

В матери моей, несмотря на то, что она в заботах об отце, о тибетской медицине иногда и забывала обо мне, — в матери было величие души. Она была широкой натуры человек. Это она доказала еще и тем, что в суровые годы гражданской войны взяла к себе в дом на воспитание двух девочек, моих ровесниц — Ольгу Халишвили, какую-то очень дальнюю родственницу, и Веру Певцову, совершенно постороннюю, дочь знакомой. У обеих девочек умерли родные, и мама не задумываясь приняла на себя заботу о них. Ольга впоследствии стала партийным работником, Вера — музыкантом".

Дело П. А. Бадмаева продолжили двое: вдова Елизавета Федоровна, чьими силами долгие годы сохранялась тибетская аптека, и племянник Николай Николаевич Бадмаев, выпускник Медико-хирургической академии.

Б. Гусев рассказывал, как Елизавета Федоровна выполнила посмертную волю Петра Александровича и продолжала вести прием больных в том же кабинете на Литейном, где она двадцать лет проработала под руководством мужа. "Кабинет этот был зарегистрирован в Ленгорздравотделе как опытный. Поскольку у бабушки не было диплома европейского врача, прием она вела вместе с доктором Верой Ивановной Наумовой, еще до революции проходившей практику у деда.

В то время тибетская медицина пользовалась популярностью как наука. В городе существовал еще один центр, который возглавлял племянник Бадмаева, крещенный под именем Николая. Стремясь иметь больше последователей, дед выписал его из Бурятии, и он, отучившись в гимназии на Поклонной, поступил в Медико-хирургическую академию и окончил ее в 1914 году. Впоследствии родственные связи переплелись: Николай Бадмаев женился на племяннице Елизаветы Федоровны — Ольге Юзбаше-вой, у них родились сыновья Кирилл, Михаил и Андрей.

Николай Николаевич лечил Горького, Алексея Толстого, Бухарина, Куйбышева; последний в качестве председателя Совнаркома помог ему создать клинику при Институте экспериментальной медицины. Но отношения Николая Николаевича с бабушкой были прекращены в начале 20-х годов. Мне не хотелось бы тревожить тени ушедших. Сообщу лишь, что Н. Н. Бадмаев разошелся с женой. Бабушка не могла простить, что после развода он запретил матери видеться со своими детьми.

Ольга Григорьевна сняла комнатку рядом с нашим домом. По утрам бабушка посылала ей завтрак. Бывало, идешь к ней, а она сидит у окна, верно, надеется, что появится кто-то из сыновей. Вскоре она умерла в больнице. На похоронах был лишь старший сын, Кирилл. В 70-е годы профессор Кирилл Бадмаев просил меня показать ему дом, где когда-то жила его мать. Потом он даже разыскивал старых жильцов того дома.

Все три брата стали врачами.

Николая Николаевича в 1938 году арестовали. Ему инкриминировали связь с японским резидентом Миякитой и намерение отравить членов правительства. На суде он отказался от всех показаний, данных на предварительном следствии (видимо, под пытками), и в тот же день был расстрелян".

Вдову Петра Александровича Бадмаева Елизавету Федоровну арестовали в 1937 году как «члена семьи врага народа»…

В 1925 году в Верхнеудинске (Улан-Удэ) был созван собор буддийского духовенства и мирян-буддистов, на котором обсуждался и вопрос о лечебной практике лам. Было решено, в частности, сохранить медицинские школы в Агинском, Гусиноозерском и Ацагатском дацанах, где имелись целебные источники.

В 1926 году состоялся съезд лам-медиков. Все эти шаги имели целью, с одной стороны, оказание помощи в развитии народной тибетской медицины, с другой — постепенное размежевание религиозной деятельности и собственно лечебной практики. Контроль над ламами-медиками должен был осуществлять специально избранный комитет из числа духовенства. Однако практически всей их деятельностью руководил Агван Доржиев — наставник тибетского Далай-ламы.

Понимая сложность создавшейся ситуации, Наркомздрав республики начал налаживать связи с Академией наук СССР, Ученым комитетом Монгольской Народной Республики и соответствующими научными обществами в Германии, Китае, Японии. Академия наук СССР организовала в Бурят-Монголию несколько экспедиций ученых-востоковедов и специалистов по лекарственным растениям. Были собраны образцы лекарственных растений, заготовлены крупные партии лекарственного сырья для химического анализа.

К сожалению, не все участники экспедиций и представители местных властей обладали достаточной прозорливостью, чтобы понять: для освобождения тибетской медицины от религиозных наслоений требуется прежде всего время. Сталкиваясь с невежеством и корыстолюбием некоторых лам-лекарей, они делали однозначный вывод о несостоятельности самой тибетской медицины и требовали ее запрета.

Не избежал этой ошибки и известный исследователь Б. В. Семичов, один из авторов очень ценного «Словаря тибето-латино-русских названий лекарственного сырья, применяемого в тибетской медицине» (Улан-Удэ, 1963). В числе многих других, тенденцию «обмирщения» тибетской медицины он расценивал не как положительный сдвиг, а как обманный маневр. К сожалению, печальные последствия такого одностороннего подхода заметны до сих пор.

Племянник П. А. Бадмаева Николай Николаевич пристально следил за результатами экспедиций. Чтобы добиться изучения тибетской медицины на научной основе, он настойчиво обращался в Наркомздрав, Наркомпрос, Наркоминдел, ЦИК, в другие инстанции. Ему везде долго отказывали, мотивируя тем, что в европейской медицинской литературе нет соответствующих научных трудов. Никто не хотел принять на себя ответственность и разрешить лабораторные и клинические испытания. Вероятно, мешал и страх: а вдруг упрекнут в пособничестве религии? И все же во многом благодаря настойчивости Н. Н. Бадмаева создан был наконец Отдел восточной медицины в Институте экспериментальной медицины.

Существенную поддержку в этом начинании оказал А. М. Горький. Из переписки А. М. Горького и А. Н. Толстого известно, что оба они прибегали к медицинской помощи Н. Н. Бадмаева.

27 декабря 1934 года у А. Н. Толстого произошел инфаркт миокарда. 15 января 1935 года он писал А. М. Горькому: «…Лечит меня Бадмаев, изумительный человек, умный и нежной души. Пью разные травы и настойки, медвежью желчь, тертых ящериц и прочие замечательные вещи. Второй день выхожу, но чувствую себя неважно…Вот что значит сердце. В ноябре написал пьесу, в три недели 12 картин, а сейчас трудно связать две фразы. Бадмаев говорит, что наладится».

Даже в 50-е годы непременным условием лечения инфаркта миокарда был длительный (около 2 месяцев) постельный режим. А. Н. Толстой уже через три недели вышел на улицу, а в конце февраля приехал в Москву для участия в работе пленума Правления Союза писателей СССР.

В ответном письме А. М. Горького А. Н. Толстому есть такие строки: «…Если здоровье позволяет, перекатитесь сюда, в Горки… захватив с собою фунтов 16 Бадмаевских трав, Черткова [Черткова О. Д. — друг семьи Горького, фельдшерица, которая следила за здоровьем писателя] знает, как надо обращаться с ними, ох! — она очень хорошо знает это!»

В 1932 году вместе с учеными Института экспериментальной медицины А. М. Горький обсуждал вопрос о новых, более перспективных формах научно-исследовательской работы в области медицины. Он же взял на себя инициативу довести результат этих бесед до руководителей партии и правительства. Речь шла о создании комплексного научно-исследовательского института для всестороннего изучения здорового и больного человека. Предложение было принято. Основой этого центра стал Институт экспериментальной медицины, получивший по декрету Совнаркома от 15 октября 1932 года новый статус и, соответственно, переименованный во Всесоюзный институт экспериментальной медицины (ВИЭМ).

Именно в этот период Наркомздрав РСФСР наконец проявил интерес к предложению Н. Н. Бадмаева поставить на научную основу изучение тибетской медицины. С февраля 1932 года началась переписка по данному поводу между Нарком-здравом и руководством института.

Большинство ведущих сотрудников института одобрили проект, предусматривавший открытие стационара и амбулатории, создание лекарственного фонда за счет экспедиций, проведение лабораторных исследований, организацию музея, работу по переводу тибетской медицинской литературы и ряд других пунктов. Правда, даже соглашаясь с проектом, некоторые возражали против руководства в этом деле Н. Н. Бадмаева, отводя ему более скромную роль.

Но нашлись люди, которые горячо его поддержали. Профессора А. Д. Сперанский и В. В. Савич написали письмо на имя директора ВИЭМ (от 14 декабря 1932 года), убеждая руководство в необходимости организовать в стенах института систематическое изучение восточной медицины, научно-практическое значение которой «в лучшем случае игнорируется, в худшем — приравнивается к знахарству». Да, писали они, теория восточной медицины тесно связана с мистической философией Востока, но разве любая медицина — и восточная, и западная — не стремится использовать больше, чем может в данный момент объяснить? К тому же нельзя объяснить то, чего не знаешь и, главное, не хочешь знать. Необходимо вывести восточную медицину из подполья, ибо существующее положение делает ее достоянием шарлатанов, приносящих немалый вред. «Причины здесь те же, которые порождают религиозные суеверства. Те создавались господствующей религией, эти — господствующей медицинской школой, поддерживаемой наукой и охраняемой законом. Но подлинная наука не нуждается в такой защите. Задача закона — охранять не науку, а здоровье трудящихся от посягательств невежества, небрежности или спекуляции. И совершенно безразлично, к недрам какой именно школы причисляет себя сознательный или бессознательный вредитель».

Поддержал идею изучения тибетской медицины в стенах Всесоюзного института экспериментальной медицины и Н. И. Бухарин — видный политический деятель, действительный член АН СССР, редактор «Известий», возглавлявший в то время научно-исследовательский сектор ВСНХ. Об этом свидетельствует его письмо директору ВИЭМ Л. Н. Федорову:

30 декабря 1932 года в ВИЭМ наконец состоялось первое совещание, на котором выступил с докладом Н. Н. Бадмаев. А вскоре в Забайкалье отправилась экспедиция для сбора и заготовки животного лекарственного сырья и целебных растений. Задание было выполнено успешно. Кроме того, удалось приобрести и ценные книги по тибетской медицине.

В 1934 году при институте начало работать специальное Бюро по изучению восточной медицины во главе с фармакологом профессором С. В. Аничковым. Стоял вопрос и об открытии соответствующей клиники. Предполагалось развернуть исследования достаточно широко и включить в сферу научной проверки средства и методы врачебной науки не только Тибета, но и арабо-персидской медицины, что получило отражение в названии Бюро и клиники. Организационный период, однако, затягивался.

Руководителем клиники был назначен профессор С. П. Заводской, Н. Н. Бадмаеву отвели роль консультанта — для директора института Л. Н. Федорова он по-прежнему оставался нежелательным лицом, которому не следовало давать реальных прав. Результаты такого отношения проявились достаточно быстро — созданное подразделение было вскоре переименовано в Бюро восточной и народной медицины. Этот шаг не был случайным, хотя кроме Н. Н. Бадмаева никто не придал ему значения.

Н. Н. Бадмаев пытался убедить членов Бюро, что переименование знаменует собой принципиальное отступление от первоначальной идеи. Ведь тибетскую медицину нельзя приравнивать к народной и низводить ее до уровня знахарства. Не отдельные лекарственные средства надо испытывать, а изучать всю систему взглядов, весь врачебный арсенал, включающий помимо лекарственных препаратов диететику и разнообразные физические методы лечения.

Эта позиция не нашла поддержки. Члены Бюро надеялись, что переименование вреда не принесет, а, напротив, позволит расширить сферу деятельности. Но в январе 1935 года Отдел народной медицины (как видим, трансформация названия была последовательной) закрыли под предлогом реорганизации института. Договор с больницей им. В. И. Ленина, на базе которой отделение просуществовало буквально два месяца, был расторгнут, а больные выписаны или переведены в другие лечебные учреждения. На этом изучение восточной, в том числе тибетской, медицины в рамках ВИЭМ практически закончилось.

Но ее сторонники сдаваться не собирались. В апреле 1935 года в Совет труда и обороны страны поступило «Деловое предложение о развитии работы по изучению и экономическому использованию средств и методов восточной медицины», подписанное экономистом В. В. Добрыниным. Автор предложения подробно обосновывал необходимость создания в Ленинграде научного и учебного центра — Института восточной медицины и гигиены с филиалами в странах Востока и Запада. Это предложение было передано наркому здравоохранения РСФСР Г. Н. Каминскому.

Время, однако, шло, а ответа все не было. Через 8 месяцев В. В. Добрынин направил жалобу председателю Совнаркома СССР В. М. Молотову с копиями в Комиссию Советского контроля при СНК СССР, в Комиссию Партийного контроля и Комиссию содействия ученым.

Обосновывая вновь программу изучения и использования средств и методов восточной медицины, он подчеркивал, что в ее арсенале имеется немало кровоостанавливающих и рано-заживляющих средств, препараты, повышающие естественный иммунитет к инфекциям, что особенно важно в случае бактериологической войны.

Добрынин указывал, что инициативная группа ученых разработала устав Общества содействия изучению медицины, гигиены и психофизкультуры народов Востока, что при Институте востоковедения АН СССР уже действует семинар по изучению тибетского языка и тибетской медицины и что он лично заручился поддержкой полномочного представителя Тибета в СССР Хамбо Агвана Доржиева (бывшего наставника Далай-ламы).

Столь энергичное напоминание возымело действие. 26 марта 1936 года «Вечерняя красная газета», издававшаяся в Ленинграде, известила читателей о том, что Ученый медицинский Совет (УМС) Наркомздрава РСФСР по инициативе группы ленинградских профессоров созывает 1 апреля широкое совещание по поводу изучения тибетской медицины. Казалось, на этот раз победа была бесспорной. Президиум УМС принял постановление о необходимости изучения восточной медицины. Но уже через несколько дней на заседании Бюро УМС стало ясно, что трудности на этом не кончились. Директор ВИЭМ Л. Н. Федоров, понимая, что в сложившейся ситуации напрямую возражать против изучения тибетской медицины нельзя, заявил, что в СССР нет ни одного подлинного ее представителя и что доктор Н. Н. Бадмаев таковым считаться не может. Более того, он обвинил Бадмаева в расхищении тибетских лекарственных средств, собранных забайкальской экспедицией, и в том, что последний всячески уклоняется от научной проверки применяемых им методов лечения.

Принятое на заседании Бюро решение было половинчатым: для систематического методологического руководства изучением восточной медицины избрать комиссию, а предложения о создании общества, организации института и специальной клиники отклонить, ограничившись клиническими испытаниями в одном из обычных стационаров. Позиции противников тибетской медицины были достаточно сильны.

От имени инициативной группы ее председатель профессор В. П. Кашкадамов выразил энергичный протест и настаивал на праве группы работать по собственному плану при любых условиях контроля со стороны Наркомздрава. Протест был направлен наркому здравоохранения республики Г. Н. Каминскому, а копия — в Комиссию Советского контроля при СНК СССР. В нем, в частности, говорилось: «Лен. иниц. группа добивается лишь одного: возможности работать в области изучения средств и методов восточной медицины таким образом и в таких условиях, чтобы в результате этой работы можно было бы дать вполне объективный и научно обоснованный ответ на поставленный вопрос, пригодный для того, чтобы его можно было, с приложением соответствующих точных документальных данных и объяснений, опубликовать как в советских, так и в иностранных научных органах без риска быть обвиненным в неумелой или предвзятой постановке вопроса».

В инициативную группу входили, кроме Н. Н. Бадмаева, профессора Л. Л. Васильев (руководитель отдела общей физиологии нервной системы Института мозга), К. И. Поварнин (психоневролог), А. К. Борсук (зав. кафедрой психологии Института физической культуры им. П. Ф. Лесгафта), М. В. Елкин (зав. кафедрой акушерства и гинекологии 2-го Ленинградского медицинского института), М. Д. Тушинский (руководитель диагностической клиники 1-го Ленинградского медицинского института), Я. И. Периханянц (зав. кафедрой физиотерапии и бальнеологии того же института), А. Ф. Гаммерман, А. Б. Вериго (зав. лабораторией Радиевого института); востоковеды академики Ф. И. Щербатской, В. М. Алексеев, А. Н. Самойлович, профессор А. И. Востриков. Правда, к этому времени ушли из жизни профессора В. В. Савич и Н. Д. Бушмакин, переехали в Москву А. Д. Сперанский и И. А. Обергард, который вскоре был арестован. Скончался А. М. Горький, проявлявший большой интерес к тибетской медицине. Возглавлял группу профессор В. П. Кашкадамов, физиолог и гигиенист, которому довелось «сражаться» с эпидемиями чумы не только в России, но и в Маньчжурии, а также в Индии. С первых дней советской власти он активно участвовал в организации здравоохранения в Петрограде.

Список членов инициативной группы явился знаменательным для признания тибетской медицины. Ведь в постановлении УМС Наркомздрава РСФСР подчеркивалось, что между современной научной и восточной медициной существует такая же разница, как между химией и алхимией, астрономией и астрологией, и что изучение «Тибетской медицины» (это понятие заключалось в кавычки) может принести пользу лишь в том случае, если будет проводиться людьми, вооруженными современными научными методами. Члены инициативной группы были именно такими специалистами.

Открытие нового лечебного учреждения во главе с Н. Н. Бад-маевым намечалось на июнь 1937 года. Шли ремонтные работы, комплектовался штат. Но над коллективом клиники уже сгущались тучи. 8 апреля был арестован профессор А. И. Востриков, который читал для врачей лекции по тибетскому языку. Это был молодой, но уже достаточно известный в научных кругах специалист. Его работа «Тибетская историческая литература», по мнению академика Ф. И. Щербатского, «послужила к славе и гордости Советской науки». Труд этот, однако, увидел свет лишь в 60-е годы.

Арест Вострикова был сигналом опасности, но подготовка клиники к открытию не прекращалась. Начались занятия на курсах хейротерапии (восточного массажа), а через несколько месяцев выпускники курсов были зачислены в клинику. По приглашению Н. Н. Бадмаева в Ленинград прибыли врачи Данзанов, Жапов, Гомбаев, Догбаев и переводчик Санданов. Больница готовилась принять первых пациентов.

Шла весна 1938 года. 20 марта арестовали сотрудницу научно-литературного кабинета клиники Н. П. Вострикову. 10 апреля была создана комиссия, и с 16 ч 30 мин в клинике в срочном порядке началась инвентаризация. А 20 апреля арестовали руководителя и организатора клиники Н. Н. Бадмаева. У него остались три сына — Михаил, Кирилл, Андрей. К их чести, они не отреклись от отца, как это нередко бывало в те трудные годы, а пытались доказать его невиновность, направив письмо об этом Л. П. Берии. Ответа они не получили.

Приговором Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 26 февраля 1939 года Н. Н. Бадмаева осудили на 10 лет ссылки в лагеря строгого режима без права переписки. Его обширный медицинский архив, книги и переписка были изъяты во время обыска. Судьба их в настоящее время неизвестна. Н. Н. Бадмаев не вернулся из заключения. По настойчивым ходатайствам сыновей он был посмертно реабилитирован в 1956 году.

Приглашенные им восточные специалисты и многие активные сторонники изучения тибетской медицины также были арестованы. Их судьба неизвестна.

Арестованную в 1937 году Е. Ф. Бадмаеву реабилитировали в 1957 году. Ей удалось сохранить фамильные рецепты, которые находятся сейчас у внуков П. А. Бадмаева.

Со смертью Н. Н. Бадмаева попытки поставить изучение тибетской медицины на научную основу заглохли на долгие годы.

Только теперь, через 60 лет после тех трагических событий, можно сказать, что изучение врачебной науки Тибета как целостной системы воззрений на здоровье и болезнь с вытекающими отсюда принципами профилактики, диагностики, лечения и профессиональной этики еще только начинается.