Омут Езуса

Эти двое мужчин повстречались на ступенях величественного здания, расположенного в Парке Приор. Один из них был архитектором, другой — археологом, и лорд Балмер, пригласивший их, легкомысленно счел правильным и естественным поступком представить их друг другу. Расплывчатость и туманность мышления, стоит отметить, была свойственна лорду в той же мере, что и легкомыслие, четких логических связей он проводить не умел, а посему основной причиной знакомства послужило то, что в словах «архитектор» и «археолог» совпали три начальные буквы. Миру оставалось лишь замереть в благоговении перед таким способом мыслей. Жаль, история умалчивает, не познакомил бы он, исходя из тех же соображений, дипломата с дипломантом, картежника с картографом, а доктора с докером.

Лорд Балмер был полным, светловолосым молодым человеком с крепкой шеей. Когда он говорил, то беспрестанно жестикулировал: то бессознательно поигрывал перчатками, то вертел в пальцах трость.

— Уж вы-то двое найдете, о чем поговорить, — жизнерадостно заявил он. — Старинные здания и все такое. Кстати, не мне судить, конечно, но то, на ступеньках которого мы стоим, достаточно древнее. А я, уж простите, вынужден отлучиться на минутку: нужно позаботиться о приглашениях на рождественский шурум-бурум моей сестрицы. Разумеется, вы тоже приглашены. Джулиет жаждет бала-маскарада: аббаты, крестоносцы, все такое прочее — одним словом, тряхнем стариной и вспомним о предках.

— Полагаю, аббат в предках — это слишком,[1] — улыбнулся археолог.

— Ну, какого-нибудь двоюродного прадедушку я вполне могу себе представить, — со смехом возразил архитектор. Затем он рассеянно оглядел ландшафт перед домом. Все выглядело вполне упорядоченным: искусственное озеро, в центре которого располагалась статуя нимфы в античном стиле, окружало множество деревьев. Сейчас их черные, застывшие ветви покрывал иней — зима выдалась суровой.

— Похоже, морозы грядут нешуточные, — подхватил его светлость. — Сестрица надеется не только потанцевать, но и вволю покататься на коньках.

— Если крестоносцы явятся в полной броне, то как бы вам не утопить своих славных предков, — заметил собеседник.

Лорд Балмер отмахнулся:

— Ха! Вот уж об этом не беспокойтесь. Глубина нашего милого озерца нигде не превышает пары футов.

Балмер картинно воздел руку и воткнул в воду свою трость, демонстрируя, насколько же озеро мелководно. В прозрачной воде можно было увидеть ее короткий конец, и на миг всем присутствующим показалось, будто грузная фигура его светлости опирается на преломленный посох. Но, разумеется, это было всего лишь естественное преломление света в воде.

— Так что худшее, чего можно ожидать, это севший на… кгм… севший в лужу аббат, — заключил лорд Балмер и развернулся. — Что ж, оревуар. Если что-то подобное случится — я обязательно сообщу.

Археолог и архитектор остались стоять на величественных каменных ступенях, улыбаясь друг другу. Тут необходимо заметить, что, несмотря на якобы общие интересы, внешне эти двое являли между собою разительный контраст, а наблюдатель с развитым и живым воображением мог бы приметить также некоторые противоречивые черты и в облике каждого из них.

Первый джентльмен звался мистером Джеймсом Хэддоу. Он прибыл сюда из Высшей судебной гильдии, а точнее — одной из тамошних вечно сонных каморок, набитых пергаментами и кожаными портфелями. Его жизненным призванием являлась юриспруденция, история же была всего лишь хобби; среди всего прочего он являлся адвокатом и поверенным в делах поместья Парк Приора. Сам он совершенно не выглядел лентяем — напротив, казался в высшей степени бодрым и энергичным. Во взгляде его голубых, чуть навыкате, глаз читалась проницательность, а рыжие волосы были аккуратно причесаны. Такой же безупречной аккуратностью отличался и его костюм.

Второй гость, которого звали Леонард Крейн, явился прямиком из безвкусно-кричащей, плебейской конторы строительных подрядчиков и агентов по сдаче недвижимости. Она располагалась в соседнем пригороде, в конце ряда построенных тяп-ляп домов, и привлекала всеобщее внимание, поскольку на ее стене висели ярко раскрашенные планы и чертежи строений, а также объявления, написанные огромными буквами. Однако серьезный наблюдатель, приглядевшись повнимательнее, мог бы заметить в глазах мистера Крейна отголоски того внутреннего сияния, которое некоторые зовут мечтательностью. Его светлые, не слишком длинные волосы, возможно, следовало бы назвать встрепанными. Да, как ни печально, но архитектор увлекался еще и живописью. Впрочем, не стоило объяснять все его поведение лишь тем, что он был человеком искусства. Что-то еще таилось в нем, что-то трудноуловимое, что при известной подозрительности могло бы быть сочтено опасным. Мечтательность не мешала ему время от времени огорошить друзей, написав картину или даже занявшись новым видом спорта. Это полностью шло вразрез с его обычной жизнью, словно пробуждались отголоски каких-то его предыдущих воплощений.

Сейчас, впрочем, он поторопился заверить мистера Хэддоу, что совершенно не разбирается в археологии. Улыбнувшись, он сказал:

— Не хочу вводить вас в заблуждение: я вряд ли даже приблизительно представляю себе, чем занимаются археологи. Разве что, опираясь на полузабытый мной греческий язык, могу предположить, что археолог — это такой человек, который изучает все древнее.

— Да уж, — мрачно ответил Хэддоу, — археолог — это такой человек, который изучает все древнее, чтобы понять: перед тобой новодел.

Мгновение Крейн оторопело смотрел на собеседника, а затем вновь улыбнулся:

— Могу ли я предположить, что недавно мы как раз вели беседу об этих самых старинных вещах, которые на поверку оказались не совсем старинными?

Его собеседник тоже некоторое время помолчал, а затем на его суровом лице появилась слабая улыбка, и он неторопливо ответил:

— Что ж, стена, опоясывающая поместье, и впрямь древняя. Одни ворота в ней изготовлены в период расцвета готики, причем я не вижу никаких следов разрушения или реконструкции. А вот жилой дом и поместье в целом… в здании угадываются идеи эпохи романтизма, но я практически уверен, что построено оно не в те времена. Использовано слишком много модных сейчас архитектурных приемов. Да и если поговорить о названии… Парк Приор тотчас же вызывает в памяти средневековое аббатство, залитое лунным светом. Полагаю, спиритуалисты всех мастей и посейчас видят здесь призрак какого-нибудь монаха. Но если верить единственному найденному мною на сегодняшний день научному труду о здешних местах, поместье назвали Парк Приор по той же причине, по которой любой сельский дом называют домом Поджера или Бейкера. Просто-напросто когда-то здесь стоял одинокий дом мистера Приора, его ферма, служившая ориентиром для местных жителей. И подобных случаев тьмы и тьмы, что здесь, что где-либо еще. Скажем, на месте этого пригорода в незапамятные времена стояла деревушка. Вы знаете, как мы, британцы, любим выбрасывать буквы, произнося названия, так что в народной памяти название это сохранилось, как Омтезус. Многие из второсортных поэтишек по этому поводу предавались фантазиям об Омуте Езуса, кельтского бога-быка, с жертвоприношениями, волхвованием и прочими глупостями, вовсю нагоняя кельтскую муть по окраинным гостиницам. Однако любой, взявший на себя труд ознакомиться с фактами, узнает, что «Вдомлезус» — это просто сокращение от «в дом лезут». Скорее всего, название пошло от какого-нибудь банального местного происшествия. Именно это я и имел в виду, говоря, что археологи ищут по-настоящему старинные вещи, но находят по большей части современные поделки.

Тут кое-что отвлекло внимание Крейна от сравнительного анализа древностей и новшеств, и эта причина вскоре стала очевидной и подошла поближе. Джулиет Брай, сестра лорда Балмера, неспешно пересекала лужайку в сопровождении некоего джентльмена. Еще двое шли позади них. Возможно, точка зрения молодого архитектора кому-то показалась бы нелогичной, но сейчас он явно предпочитал, чтобы Джулиет сопровождали трое мужчин, а не один.

Итак, рядом с Джулиет шел знаменитый итальянский князь Бородино.[2] Он был настолько известен, насколько может быть известен видный дипломат, чьей основной специализацией являлись секретные операции. Сейчас он совершал турне по загородным поместьям Англии, а вот какие именно дела привели его в Парк Приор — это было окружено такой тайной, о которой мог бы мечтать любой дипломат. Князь мог бы прослыть первостатейным красавцем, не будь он лыс как колено, и это первое, что бросалось в глаза в его внешности. Однако лысый — это мягко сказано: звучит фантастически, но мир был бы потрясен, если б кто-либо обнаружил на князе хоть малейшие следы растительности. Пожалуй, подобное открытие можно было бы сравнить с появлением роскошной шевелюры на бюсте какого-нибудь римского императора. Костюм облегал высокую фигуру князя и был застегнут на все пуговицы, что еще больше подчеркивало силу и мощь этого человека. В петлицу князь вставил красный цветок.

У одного из двоих идущих сзади джентльменов также имелась лысина, но не настолько впечатляющая. Он явно начал лысеть преждевременно, поскольку его вислые светло-русые усы еще не тронула седина, а если взгляд временами и тяжелел, то это объяснялось не годами, а утомленностью. Его звали Хорн Фишер, и он обладал счастливой способностью легко и непринужденно болтать обо всем на свете — чем сейчас и занимался.

Его спутник привлекал куда больше внимания, и его внешний вид даже мог показаться зловещим. Он был старинным и наиболее близким другом лорда Балмера, и это придавало ему особый вес в глазах окружающих. С аскетической простотой он называл себя всего лишь мистером Брэйном, но за этим именем скрывался человек, много лет проведший в Индии и приобретший там недюжинный опыт полицейской и судебной деятельности. Враги, имевшиеся у него в достаточном количестве, рассказывали о предпринятых им мерах борьбы с преступностью так, словно он сам совершал нечто ужасное. Сейчас он представлял из себя загорелого, неимоверно тощего мужчину с темными, глубоко запавшими глазами и черными усами, прятавшими движения его рта. И хотя мистер Брэйн напоминал больного неведомой тропической лихорадкой, двигался он куда энергичней, чем его усталый спутник.

— Что ж, все решено! — с невероятным воодушевлением провозгласила леди, стоило ей приблизиться на расстояние, позволяющее поприветствовать друг друга. — Всем вам предстоит надеть маскарадные костюмы, и очень может статься, что и коньки. И я не желаю даже слышать, князь, будто одно не вяжется с другим. Наконец-то ударили морозы! Когда еще нам в Англии выпадет такой шанс?

— В Индии тоже не слишком-то снежно, — вставил реплику мистер Брэйн.

— Да и Италия не такая уж ледяная страна, — поддакнул князь.

— О, Италия-то как раз ледяная страна, — заметил Хорн Фишер. — Ведь у тамошних мороженщиков полно сладкого льда. По мнению многих британцев, Италия вообще заселена исключительно мороженщиками и шарманщиками. Здесь их, кстати, тоже полным-полно. Как думаете, может, это замаскированная армия завоевателей?

— Как знать, как знать, — ответил князь, и в его улыбке проскочило едва заметное высокомерие, — а вдруг это тайные агенты нашей дипломатии? Армия шарманщиков может распространить уйму слухов, а уж на что способны их мартышки, мне вообще запрещено рассказывать.

— Все шарманщики полны шарма, — легкомысленно скаламбурил мистер Фишер. — Но если уж говорить о морозах, то недавно в Италии как раз было холодно. Да и в Индии можно найти такие лютые холода, по сравнению с которыми лед на этом милом кругленьком пруду покажется уютным местом. Я имею в виду вершины Гималаев.

Джулиет Брай, которая собрала вокруг себя всех этих джентльменов, была крайне привлекательной леди, темноволосой, чернобровой, со смеющимися глазами. В ее высокомерных замашках, несмотря ни на что, проскальзывала сердечность и даже некоторое подлинное величие. В большинстве случаев ей удавалось помыкать и братом, хотя этот великий мира сего, как многие другие мужчины с неясными мечтами и смутными фантазиями, мог нешуточно вспылить, если его загоняли в угол. Естественно, гостей она тоже считала в некотором роде своими подданными и полагала себя вправе обязать их всех, даже самых несговорчивых и стоящих очень высоко на социальной лестнице, участвовать в устроенном ею тематическом средневековом маскараде. Могло показаться, что она повелевает даже стихиями, подобно великой колдунье, ведь воздух неуклонно становился холоднее, а мороз крепчал. Этой ночью лед на озерце блистал в лунном свете, а по крепости, похоже, был сравним с мраморным полом. На следующий день кататься и даже танцевать на нем можно было еще до наступления темноты.

Парк Приор, а точнее, весь округ Омтезус, когда-то являлся обычной сельской местностью, а впоследствии стал пригородом. Когда-то лишь одни двери в стенах поместья выходили на человеческое поселение; теперь же, какую калитку вы бы ни распахнули, все дороги вели в широко раскинувшийся Лондон. И мистер Хэддоу, проводивший исторические изыскания в библиотеке и окрестностях поместья, вряд ли мог рассчитывать на особенные успехи. Да, из бумаг ему удалось понять, что Парк Приор изначально был чем-то вроде фермы Приора, человека достаточно значимого в местном сообществе, но общество изменилось, и нынешняя ситуация крайне мешала мистеру Хэддоу докопаться до истоков. Останься в окрестностях хоть один исконно местный житель, и историю мистера Приора удалось бы восстановить, сколь бы древней она ни являлась. Но нынешние кочевые племена ремесленников и офисных работников постоянно меняли один пригород на другой, переводили детей из одной школы в другую и не запоминали дела давно минувших дней. Чем образованней они были, тем полней и качественней забывали историю собственных предков.

Однако же, когда мистер Хэддоу на следующее утро вышел из библиотеки и увидал застывшие деревья, черным лесом обступившие обледеневший пруд, ему на миг показалось, будто он находится в далекой сельской глухомани. Старинная стена, огибающая парк, надежно берегла оставшийся клочок первозданной дикости и романтики. Так легко было вообразить этот темный лес невозбранно простирающимся по горам и долам куда-то в бесконечность! Черные и серые, посеребренные инеем, зимние деревья казались еще более мрачными и суровыми из-за пестрых карнавальных облачений гостей Парка Приор. Люди расположились небольшими группами по берегам искусственного озерца, а некоторые уже бродили по его поверхности. Дабы поддержать дух маскарада, все уже облачились в разноцветные наряды, и рыжеволосый юрист в черном костюме был единственным напоминанием о современной эпохе.

— А почему вы еще не переоделись? — возмущенно спросила Джулиет. Ее прелестное личико обрамлял рогатый эннен — башнеподобный головной убор, какой носили в четырнадцатом веке. Выглядело это потрясающе. — Мы все уже с головой окунулись в средневековье. Даже мистер Брэйн нацепил какую-то коричневую хламиду и заявил, что он монах. А мистер Фишер нашел в кухне пару старых мешков из-под картошки и сшил их — стало быть, он тоже монах. Что же до князя, то он просто великолепен в пурпурной мантии! Он изображает кардинала и выглядит так, будто запросто способен отравить всех и каждого. И вы тоже просто обязаны кем-нибудь стать!

— Я обязательно кем-нибудь стану, — отвечал мистер Хэддоу, — просто чуть позже. А сейчас я ни кто иной, как поверенный вашего семейства, — ну и еще любитель старины. И в этом качестве мне необходимо срочно обсудить с вашим братом пару юридических вопросов и мелкое расследование, которое он мне поручил. Отчитываясь об юридических делах, я и должен выглядеть, как юрист.

— Но братец уже стал совсем другим человеком! — воскликнула девушка. — И преображение вышло удачным. Если так можно выразиться, он прошел этот путь до конца. Кстати, а вот и он! Сейчас обрушит на вас все свое великолепие.

Сиятельный лорд и впрямь величественной поступью шествовал к ним. Он был облачен в великолепный пурпурно-золотой костюм шестнадцатого века, шляпу украшал плюмаж, на поясе висел меч с позолоченной рукоятью. В самом деле, сейчас в движениях лорда Балмера проскальзывало нечто большее, нежели обычная для него экспансивность и выразительность жестов, словно бы плюмаж с его шляпы превратился в боевое знамя, вьющееся над головой. Полы отороченного золотым шитьем плаща плескались на ветру, словно крылья короля эльфов из театральной постановки. Его светлость даже изволил небрежным жестом обнажить меч и сейчас помахивал им, как ранее тростью. В свете последующих событий многие утверждали, будто в этой пышности уже тогда виделось нечто темное и зловещее; то, что духовидцы назвали бы обреченностью. Но увы — тогда многие всего лишь задались вопросом: может, лорд изволил выпить лишку?

Так как лорд Балмер шел к сестре, то первым человеком, которого он миновал на своем пути, был Леонард Крейн, облаченный в костюм из ярко-зеленого линкольнширского сукна, с рогом, висящим на перевязи, и мечом, подходящим Робину Гуду. Леонард сопровождал леди и делал это, честно говоря, большую часть времени — слишком долго, если судить с точки зрения обычной вежливости. Совсем недавно он продемонстрировал один из своих скрытых талантов — умение мастерски кататься на коньках, но даже теперь, когда катание завершилось, не торопился отдаляться от партнерши. Неистовый Балмер играючи взмахнул своим разукрашенным мечом, сделав довольно удачный выпад и пробормотав нечто близкое к цитате из Шекспира о крысе и венецианских дукатах.[3]

Возможно, Крейн в тот миг тоже испытывал подавленное волнение. Так или иначе, он одним движением выхватил свой меч и парировал удар, а затем, к изумлению присутствующих, выбил оружие из рук лорда Балмера. Меч с золотой рукоятью взвился в воздух и со звоном упал на лед.

— Почему я не знала? — вскричала леди Джулиет с вполне простительным в подобном случае негодованием. — Почему вы не рассказывали мне, что в состоянии себя защитить?

Лорд Балмер поднял меч. Выглядел он сейчас скорее озадаченно, нежели рассерженно, и это подтверждало идею о том, что разум его светлости витает сейчас где-то очень далеко. Затем он внезапно развернулся к своему поверенному и сообщил:

— С делами разберемся после ужина. Я, знаете ли, почти совсем не покатался на коньках и сомневаюсь, что лед продержится до завтрашнего вечера. Думаю, мне следует встать пораньше и проехать в одиночестве пару кругов.

— Кто как, а я точно не нарушу вашего одиночества, — сообщил Хорн Фишер в своей обычной утомленной манере. — Даже если бы мне взбрело в голову начать день по-американски, то есть вскочить ни свет ни заря и кинуться заниматься спортом, я не стал бы заходить так далеко. Нет-нет, вставать засветло в декабре — это не про меня. Кто рано встает — к тому грипп пристает.

— О, ну мне-то смерть от гриппа не грозит, — со смехом отвечал лорд Балмер.

Большинство гостей, катавшихся на пруду, остались в Парке Приор на ночь, а остальные группами по двое-трое потянулись к выходу еще до того, как пришла пора готовиться ко сну. Соседи, которых всегда приглашали в поместье на подобные вечеринки, добирались домой пешком либо на машинах. Господин поверенный, по совместительству — любитель археологии, на последнем поезде вернулся в свою контору — клиент затребовал некую бумагу, и без нее дальнейший разговор оказался невозможным. А те, кто заночевал в поместье, неспешно собирались разойтись по спальням. Хорн Фишер первым ушел в свою комнату, лишая себя какой бы то ни было возможности оправдать собственное нежелание встать и покататься на коньках спозаранку. Однако хоть он и выглядел сонным, но уснуть никак не мог. Он взял со стола книгу о старинной топографии — именно из нее Хэддоу почерпнул первые намеки о происхождении названия здешних мест.

Фишер обладал странной, хоть и не бросающейся в глаза, способностью проявлять интерес ко всему на свете. Посему он тщательно перечитал книгу, не упуская ни единой подробности, делая пометки тут и там, выделяя детали, заставившие его сомневаться при предыдущем прочтении. Нынешние его выводы несколько отличались от сделанных ранее…

Комната Фишера выходила окнами на искусственное озеро, притихшее сейчас в окружении безмолвного леса. Поэтому она оказалась самой тихой: никакие отзвуки вечерних развлечений не долетали сюда. Фишер досконально изучил аргументы в пользу того, что поместье названо в честь фермера Приора, а деревня именуется так из-за вторжения неизвестных в чей-то дом, вычленил все новомодные измышления о монахах и божественных омутах и внезапно осознал, что прислушивается к звукам, раздающимся в стылой ночной мгле. Они не были слишком громкими и больше всего походили на тяжелые удары, словно кто-то отчаянно пытался выбраться и бился о деревянную дверь. Затем послышался скрип или треск, словно бы преграда поддалась и открыла путь к свободе.

Фишер распахнул дверь, ведущую из его собственной спальни, и застыл, прислушиваясь. Но все, что он смог уловить, — это разговоры и смех на нижних этажах. Не было оснований предполагать, что охрана окажется небрежной и оставит дом без защиты. Он снова подошел к открытому окну, поглядел на замерзший пруд, на статую нимфы, освещенную холодной луной, на чернеющие деревья вокруг озерца… Опять прислушался. Но безмолвие вновь воцарилось в этом тихом месте, и как Фишер ни напрягал слух, он не сумел различить ничего, кроме одинокого гудка проходящего вдали поезда.

Тогда Фишер напомнил себе, сколько странных звуков можно услыхать в любой, самой обычной ночи, пожал плечами и устало растянулся на кровати.

Проснулся он внезапно, рывком, как от удара грома. В ушах еще эхом отдавался душераздирающий вопль.

На какое-то мгновение Фишер застыл, а затем спрыгнул с кровати, путаясь в просторном одеянии из мешков, которое носил весь день. Сперва он бросился к окну, распахнутому, но занавешенному плотной шторой, не пускавшей в комнату свет. Отдернув штору, Фишер высунулся из окна, но все, что он увидел, — это серый, туманный рассвет, встающий из-за черных деревьев, которые обступили маленький пруд. И хотя звук несомненно прилетел со стороны открытого окна, окружающий пейзаж казался неизменным что под сиянием луны, что под слабыми солнечными лучами.

Фишер безвольно опустил длинную руку на подоконник, но внезапно сжал пальцы в кулак, словно пытаясь унять дрожь. Голубые глаза его расширились от ужаса.

Учитывая, как много усилий он приложил прошлой ночью, услыхав странные звуки, как старательно успокаивал нервы доводами здравого смысла, такие эмоции могли бы показаться чрезмерными и даже излишними. Но звук звуку рознь. Полсотни различных событий могли сопровождаться звуками, услышанными ночью, — от колки дров до битья бутылок. А звук, эхом отразившийся от темного здания на рассвете, имел одно-единственное происхождение: то был ужасный человеческий вопль. И, что ужаснее всего, Фишер узнал кричавшего.

Также было ясно, что кричавший звал на помощь. Фишеру показалось, будто он даже расслышал коротенькое слово, но оно оборвалось, как будто у человека закончился воздух либо он сорвал горло. В памяти остались лишь издевательские отголоски.

Но вот в том, кто именно кричал, никаких сомнений не было. Фишер не сомневался, что зычный, раскатистый голос Френсиса Брая, барона Балмера, прозвучал в предрассветных сумерках в последний раз.

Вряд ли Фишер мог впоследствии сказать, сколько времени он простоял у окна. В себя его привело некое движение, всколыхнувшее доселе неизменный пейзаж. По дорожке, огибающей озеро и проходящей как раз под окнами Фишера, медленно и неслышно ступал человек. Он двигался спокойно и хладнокровно и выглядел поистине величественно в ярко-алой мантии. Это был итальянский князь, все еще в карнавальном обличье кардинала. Многие из гостей уже день или два не снимали маскарадных костюмов, да и сам Фишер находил свою рясу, сшитую из старых мешков из-под картофеля, вполне подходящей для повседневной носки. Но человек, надевший в столь раннее утро такой цветистый красный наряд, смотрелся, тем не менее, необычно, если не сказать нелепо.

Разве что этот человек и вовсе не ложился спать. Фишер перегнулся через подоконник и крикнул:

— Что стряслось?

Итальянец обратил к нему лицо, бледное настолько, что оно казалось желтоватой гипсовой маской.

— Полагаю, нам лучше обсудить это внизу, — сказал князь Бородино.

Фишер бросился к лестнице, сбежал по ступенькам и практически столкнулся с облаченным в красное князем, заходящим в дверь и перекрывшим собственным телом путь на улицу.

— Вы слышали крик? — требовательно спросил Фишер.

— Я услышал шум, — ответил дипломат, — услышал шум и вышел из дома.

На лицо князя падала тень, так что невозможно было прочесть его истинные чувства.

— Кричал лорд Балмер, — в голосе Фишера звучала настойчивость. — Клянусь, я его узнал!

— Вы хорошо знакомы с лордом? — полюбопытствовал князь.

Вопрос, на первый взгляд, совершенно неуместный, был, однако, не лишен логики. Фишер вынужден был ответить совершенно наобум:

— Я знал его крайне поверхностно.

— Похоже, все знали его лишь поверхностно, — ровным тоном подхватил беседу князь. — Абсолютно все. Кроме, разве что, этого типа по фамилии Брэйн. Он, конечно, намного старше Балмера, но, полагаю, совместных тайн у них хватало.

Фишер внезапно вздрогнул, словно выходя из минутного транса, и, когда он заговорил снова, голос его окреп и налился силой:

— Послушайте, давайте все-таки сходим и оглядимся. Вдруг что-то случилось?

— Кажется, лед начал таять, — почти безразличным тоном ответил князь.

Они вышли из дома. Черные трещины и разводы на грязно-сером льду и впрямь доказывали, что мороз значительно ослабел. Именно это предсказывал день назад лорд Балмер.

Воспоминание о том, прошедшем дне заставило вновь задуматься над загадкой дня сегодняшнего.

— Итак, Балмер знал, что грядет оттепель, — отметил князь. — Поэтому он и намеревался покататься на коньках в такую рань. Как вы считаете, мог он завопить, провалившись под лед?

Фишер выглядел озадаченным.

— Изо всех людей, которых я знаю, Балмер — последний, кто станет голосить, промочив носки. А больше ему здесь ничего не грозило: при его росте вода здесь вряд ли доходила ему до лодыжек. Здесь так мелко, что водоросли на дне озера видны ясно, словно сквозь тонкое стекло. Нет-нет, если бы Балмер проломил лед, мы бы не услышали вопля. Потом — другое дело: он бы топал ногами, сыпал проклятиями и требовал у слуг сухие ботинки, добираясь до дома по этой самой тропке.

— Надеюсь, мы еще увидим его светлость в добром здравии, — задумчиво сказал дипломат. — Что ж, значит, крик донесся из леса.

— В любом случае, кричали не в доме, уж в этом-то я готов поклясться, — пробормотал Фишер, и двое мужчин скрылись в сумерках зимнего леса.

Небо на востоке налилось ярко-красным, и на фоне восхода ветви казались еще темнее, чем раньше, а опушка леса напоминала диковинное оперение черной птицы, в противовес суровой простоте каждого отдельно взятого, оголенного зимними холодами дерева. Много часов спустя, на закате, это видение повторилось, хотя смотрелось мягче, деликатней. Сумерки прочертили на земле длинные темно-зеленые линии, а поиски, начавшиеся с восходом, так и не завершились. Мало-помалу даже до тугодумов дошло, что происходит нечто сверхъестественное: гости нигде не сумели отыскать ни малейших следов хозяина.

Слуги утверждали, что постель лорда Балмера смята, а его чудесный костюм исчез вместе с коньками. Так что вполне могло оказаться, что его светлость поднялся рано утром, следуя намеченному и объявленному заранее плану. Но лорда Балмера не нашли нигде, ни живого, ни мертвого, хотя обыскали весь дом — от чердака до подвала, и весь парк — от стены, отделявшей поместье от основного мира, до пруда в центре.

Хорн Фишер внезапно понял, что лишь стойкое предчувствие мешает ему признать хозяина дома живым, и приподнял бесцветную бровь, когда его умом завладела другая, совсем естественная в данных обстоятельствах загадка, а именно: почему же все поиски не дают никаких результатов?

Возможно ли, что лорд Балмер внезапно уехал в своей неповторимой манере? Скажем, случилась какая-то надобность…

Взвесив все «за» и «против», Хорн Фишер отмел это предположение. Во-первых, он действительно узнал голос, прозвучавший в предрассветных сумерках. Ошибки быть не могло. А во-вторых, имелись и иные обстоятельства. Изо всех ворот, расположенных в величественной старинной стене, окружавшей парк, открывались лишь одни, и привратник не отпирал их почти что до полудня. Не видел он и чтобы кто-либо выходил. Фишер был практически убежден, что задача, стоящая перед ним, математического свойства, и касается она замкнутого пространства. Все инстинкты Фишера настолько уверенно твердили о свершившейся трагедии, что он испытал бы истинное облегчение, найдя мертвое тело. Он горевал бы, но не страшился, найди кто-нибудь тело благородного лорда повешенным на одном из деревьев Парка Приор, словно на виселице, или плавающим в пруду, побелевшим и похожим на какую-нибудь необычную водоросль.

Фишера куда сильней боялся не найти вообще ничего.

Вскоре он понял, что за ним следят даже во время его самых диковинных и далеких вылазок. Он часто замечал человека, тенью следующего за ним, когда он исследовал самые потаенные лесные поляны либо внимательно разглядывал дальние участки старинной стены. Рот человека, скрытый темными усами, хранил молчание, а глубоко посаженные глаза непрерывно стреляли по сторонам. Похоже, Брэйн из полиции Индии начал выслеживать добычу, подобно тому, как опытный охотник идет по следу тигра. Учитывая, что он являлся единственным другом пропавшего лорда, это следовало счесть вполне естественным поведением, и Фишер решился на некоторую откровенность.

— Когда я нахожусь в чьем-либо обществе, молчание нервирует меня, — сказал он. — Возможно, стоит растопить лед, поговорив, к примеру, о погоде? Которая, к слову, заставляет таять лед. Хотя эта метафора в нашем случае звучит мрачно, как я понимаю.

— Я так не думаю, — коротко отвечал Брэйн. — Я вообще не понимаю, при чем здесь лед. Что нам до льда?

— И как вы собираетесь поступить? — поинтересовался Фишер.

— Ну, я, разумеется, известил власти, но надеюсь что-нибудь отыскать до того, как здесь появится полиция, — ответил полуангличанин-полуиндус. — Не могу сказать, что местные полицейские работают эффективно. Масса бумажной волокиты, запрет на арест без постановления суда и тому подобные глупости. В первую очередь нам следует убедиться, что никто не удрал. Для этого соберем всех как можно скорее и, так сказать, пересчитаем их по головам. За последнее время никто не уезжал, кроме того юриста, помешанного на старине.

— Юрист ни при чем: он покинул поместье вчера поздно вечером, — сообщил Фишер. — И через восемь часов после того, как шофер Балмера посадил юриста на поезд, я слышал голос его светлости так же ясно, как сейчас слышу ваш.

— Полагаю, в призраков вы не верите? — осведомился мужчина, долгое время проживший в Индии. После паузы Брэйн добавил: — Есть и еще кое-кто, о ком я хотел бы знать, прежде чем мы отправимся за парнем, организовавшим себе алиби прямиком в храме правосудия. Я говорю о том типе в зеленом — архитекторе, вырядившемся, будто лесной разбойник. Что-то я давно его не видел.

Свои намерения мистеру Брэйну удалось выполнить, и растерявшиеся вконец гости собрались вместе еще до прихода полиции. Но когда он впервые решил привлечь всеобщее внимание к тому, что молодой архитектор задерживается, и подверг сомнению его честность, то столкнулся с некоторыми затруднениями и психологическим давлением с абсолютно неожиданной стороны.

Ужасное известие об исчезновении брата Джулиет Брай перенесла с мрачным стоицизмом, в котором, пожалуй, оцепенения было больше, чем боли и горя. Но когда речь зашла о Крейне, девушка моментально впала в раздражение и гнев.

— Никто здесь не собирается никому выносить приговоры, — четко отделяя слова, произнес Брэйн. — Мы просто хотим знать о мистере Крейне чуточку побольше. Кажется, мало кто здесь может похвастаться знаниями о его характере или происхождении. И, разумеется, тот факт, что вчера он скрестил мечи с беднягой Балмером и запросто мог его проткнуть, поскольку фехтует куда лучше, — это чистое совпадение, не более того. О да, это всего лишь странный случай. Он не может служить основанием для возбуждения уголовного дела против кого бы то ни было, да мы и не имеем права возбуждать против кого бы то ни было уголовные дела. Это дело полиции, а мы — всего лишь кучка ищеек-любителей.

— А по-моему, вы все — кучка снобов, вот вы кто! — воскликнула Джулиет. — Мистер Крейн — гений, идущий собственным, непроторенным путем, и только поэтому вы тут же назначили его на роль убийцы, просто у вас нет смелости заявить об этом прямо! Он нацепил игрушечный меч, и так уж вышло, что сумел им верно воспользоваться, — и все, вы тут же жаждете убедить всех и каждого, будто он пользуется мечом, как самый настоящий кровавый маньяк, убивая всех без разбору и без причины! И поскольку он мог ударить моего братца, но не сделал этого, вы все пришли к выводу, что он несомненно нанес удар! Вот почему ваши аргументы не стоят ломаного пенса! Вы предполагаете, что он сбежал? Но вы ошибаетесь так же сильно, как и во всем остальном. Вот он идет, смотрите!

Действительно, как и говорила Джулиет, мужчина в зеленом маскарадном костюме Робина Гуда неторопливо вышел из-за серых от влаги стволов деревьев и направился к собравшимся.

Пускай Крейн и двигался неторопливо, видно было, что он полностью владеет собой и не боится. Однако лицо его выглядело необычайно бледным, а еще Брэйн и Фишер одновременно отметили чрезвычайно важную деталь его зеленого костюма. Точнее, ее отсутствие: рог по-прежнему висел на своем месте, на перевязи, а вот меч исчез.

Брэйн достаточно сильно удивил всех, не задав вопроса, который напрашивался сам собой. Но расследование вел он, и гости негласно признали его главным, а он предпочел не заметить витавшего в воздухе напряжения и сменил тему разговора, безмятежно заявив:

— Что ж, наконец-то все в сборе, и я могу выяснить то, что жаждал узнать с самого начала. Кто-нибудь из присутствующих лично встречался этим утром с лордом Балмером или хотя бы видел его?

Леонард Крейн, казалось, побледнел еще больше. Он по очереди вглядывался в лица стоящих перед ним людей, пока его взор не упал на Джулиет. Тогда его губы слегка приоткрылись, и он сказал:

— Да. Я с ним встречался.

Брэйн быстро спросил:

— Он был жив? Хорошо себя чувствовал? Как он был одет?

— Мне показалось, что он чувствовал себя превосходно. — В голосе Крейна звучали странные интонации. — На нем был тот же костюм, что и вчера, пурпур и золото. Он скопировал этот костюм с портрета своего предка, жившего в шестнадцатом веке. В руках лорд Балмер держал коньки.

— А на поясе у него висел меч, я полагаю, — кивнул бывший полицейский. — Кстати, а где ваш меч, мистер Крейн?

— Я его выбросил.

В наступившей тишине у многих гостей в голове мелькнула одна и та же мысль, непроизвольно воплотившись в череду цветных картин. Участники маскарада чересчур уже срослись со своими причудливыми одеяниями, пышность и пестроту которых лишь подчеркивали стоящие вокруг темно-серые деревья с серебристым инеем на отдельных ветвях. Мир для них словно превратился в цветной витраж, где были изображены неспешно прогуливающиеся святые. Сходство усиливалось тем, что многие ради смеха нацепили на себя одеяния монахов и церковных иерархов. Но картина, наиболее ярко запечатлевшаяся в памяти присутствующих, была чем угодно, только не сценкой из жития святых: две фигуры, скрестившие мечи так, что лезвия образовали блестящий крест. Мужчина в ярко-зеленом — и его соперник, чье одеяние в лучах солнца отливало фиолетовым. Даже в качестве шутки этот поединок носил драматический оттенок. Мысль о том, что в предрассветных сумерках те же самые люди обнажили мечи тем же самым образом, превратив фарс в трагедию, казалась странной и жуткой.

— Вы оскорбили его? — внезапно спросил Брэйн.

Мужчина в ярко-зеленом даже не пошевелился, но ответил:

— Да. Если быть точным, то он оскорбил меня.

— Почему он оскорбил вас? — поинтересовался дознаватель, и Леонард Крейн промолчал.

Хорн Фишер странным образом потерял интерес к разворачивающемуся на его глазах ужасному расследованию. Сквозь полуприкрытые веки он лениво следил за князем Бородино, которому именно сейчас вздумалось прогуляться к опушке леса. Князь постоял там некоторое время, словно бы раздумывая, а затем скрылся в тени деревьев.

Из неуместно рассеянного состояния Фишера вырвал звенящий голос Джулиет Брай, в котором звучала неслыханная доселе решимость:

— Если проблема только в этом, то, думаю, лучше объясниться сразу. Я обручена с мистером Крейном. Когда мы рассказали о помолвке моему брату, он ее не одобрил. Это все.

Похоже, Брэйн и Фишер ни капли не удивились, но первый все же счел нужным тихо и отчетливо сказать:

— Все, за исключением маленького обстоятельства: мистер Крейн и ваш брат направились в лес… обсудить проблему. И там один из них потерял меч, а вдобавок еще и спутника.

Издевательская усмешка исказила мертвенно-бледные черты лица Крейна, когда он произнес:

— Дозволено ли мне будет поинтересоваться, как я впоследствии распорядился этими якобы утерянными предметами? Ваше утверждение о том, что я убийца, вызывает лишь смех, но давайте на миг примем его за истину. Теперь вам следует доказать, что я еще и волшебник. Если я воткнул в вашего несчастного друга меч, то куда же я потом дел тело? Повелел эльфам спрятать его в полых холмах? А может, одним легким мановением руки превратил тело в белую олениху?

— Глумиться сейчас не место и не время, — решительно оборвал Крейна англо-индусский судья. — Ваши издевки по поводу исчезновения лорда Балмера не возвысят вас ни в чьих глазах.

Фишер задумчиво, возможно, даже несколько скучающе смотрел на кромку леса, и вот, сквозь переплетение серых ветвей, сквозь строй тонких древесных стволов, проступило нечто цвета запекшейся крови, подобное грозовым тучам, освещаемым закатным солнцем. Князь Бородино, все еще в пышном кардинальском облачении, снова шел по лесной тропке с опушки. У Брэйна мелькнула было мысль, что князь, должно быть, отправился на поиски утерянного оружия. Но когда князь подошел к остальным гостям, все заметили: в руках он держал топор, а не меч.

Странное состояние души овладело присутствующими. Они вдруг остро ощутили, как не соответствуют мрачности тайны их нелепые карнавальные одеяния. Поначалу всеми овладел ужасный стыд, как будто их застукали в шутовских колпаках, завалившихся прямиком с вечеринки на событие, изрядно напоминающее похороны. Многие ощутили настоятельную потребность сбежать, немедленно переодеться пускай не в траурный, но хотя бы в более пристойный костюм. Но в данный момент это выглядело бы еще одной игрой в переодевание, куда более непристойной и нелепой. И покуда гости Парка Приор пытались примириться с тем, как они сейчас выглядят, пришло новое, очень странное ощущение. Более всего им прониклись такие тонко чувствующие натуры, как Крейн, Джулиет и Фишер, но в той или иной мере оно коснулось почти всех, за исключением разве что чересчур приземленного мистера Брэйна. Словно все они здесь стали тенями своих собственных предков, охотившихся в здешнем темном лесу и рыбачивших в зловещем озерце, и теперь им надо разыграть старинную пьесу, половина слов из которой давным-давно позабыта. Движения пестрых фигурок теперь обрели смысл, заложенный в них когда-то давным-давно. Так глазу опытного человека открываются тайны, скрытые в немых геральдических знаках. Действия, позы, даже случайные предметы — все теперь воспринималось аллегорией, иносказанием, но подсказки, позволяющей разгадать это послание, не было. И сейчас, в решающий момент, присутствующие тоже не могли отыскать ключ к происшедшим таинственным событиям.

Князя видели все. Он стоял в просвете между тонкими стволами деревьев, облаченный в мантию цвета запекшейся крови, с хмурым, будто высеченным из бронзы лицом, и держал в руках новое воплощение смерти. Подсознательно все в той или иной степени ощутили, что теперь дело приняло совсем иной, крайне скверный оборот. Вряд ли глазеющие на князя леди и джентльмены могли бы сформулировать внятные доводы, но два меча внезапно начали казаться лишь деревянными сабельками, а рассказ о них рассыпался вдребезги, будто стеклянная кукла, сломанная и безжалостно выброшенная. Бородино выглядел сейчас словно палач, явившийся из глубины далеких времен, — облаченный в красное, наводящий ужас. И он нес в руках топор, дабы покарать преступника. Крейн преступником не был.

Служивший ранее в индийской полиции мистер Брэйн свирепо поглядел на добычу князя и помедлил секунду или две, прежде чем заговорить резким, почти охрипшим голосом:

— И что вы собираетесь делать с этой штукой? Похоже, это топор дровосека…

— Вполне естественный ход мыслей, — вздохнул Хорн Фишер. — Если вы видите в лесу кошку, то считаете ее дикой, хотя она, вполне возможно, только что спрыгнула с дивана в гостиной. Так случилось, что я абсолютно точно знаю: этот топор принадлежит не дровосеку. Он взят с кухни, это мясницкий топорик или что-то в этом духе. Кто-то забрал его и выбросил в лесу. Но когда я брал в кухне мешки из-под картошки, из которых впоследствии воссоздал образ средневекового отшельника, то видел этот топорик именно там.

— Так или иначе, а вещица любопытная. Орудие мясника, выполнившее мясницкую работу, — заметил князь, протягивая оружие Фишеру.

Тот взял инструмент и принялся внимательно разглядывать, а затем тихо сказал:

— Да, это, несомненно, орудие преступления.

Брэйн уставился на тускло-голубую сталь топора жестким и пристальным взглядом.

— Я вас не понимаю, — буркнул он. — Здесь же нет… нет никаких следов.

— Он не пролил крови, если вы об этом, — сказал Фишер, — но именно с помощью этого топора было совершено преступление. Когда преступник использовал это орудие, он готовил преступление — и подготовил его так хорошо, как только было возможно.

— О чем это вы?

— Когда убийство свершилось, убийцы рядом не было, — пояснил Фишер. — Плох тот убийца, что в момент убийства находится рядом с жертвой.

Брэйн поморщился:

— У меня создается впечатление, что вы рассказываете мне все это лишь из любви к мистификациям. Если желаете поделиться чем-нибудь полезным, будьте любезны, выражайтесь вразумительней.

— Единственный полезный совет, который я вам могу дать, — задумчиво сказал Фишер, — это провести небольшое исследование местной топографии и переписей населения. Там должен бы отыскаться некий мистер Приор, фермер из здешних краев. Думаю, некоторые бытовые подробности из жизни покойника могут пролить свет на эту жуткую историю.

Лицо Брэйна исказила презрительная усмешка.

— И вы предполагаете, что у человека, жаждущего отомстить за покойного друга, нет дел важнее, чем изучить местную топографию?

— О да, — ответил Фишер. — И я обязан вытащить на свет Божий правду относительно того, кто залез в дом.

В эту ночь Леонард Крейн бродил где попало, не разбирая дороги. Неудивительно, что он все время двигался вдоль высокой, казавшейся ему бесконечной, стены, окружавшей небольшой лес.

Сгустившиеся сумерки предвещали ненастье, дул сильный западный ветер, обычно сопровождающий оттепель. Леонардом двигало отчаянное стремление прояснить хотя бы для себя ситуацию, запятнавшую его доброе имя, и в настоящее время реально угрожающую его свободе. Полицейские, которые нынче занимались расследованием, не арестовали его, но он прекрасно понимал: стоит ему покинуть поместье, как он тотчас же будет брошен за решетку.

Бессвязные на первый взгляд намеки Хорна Фишера, которые тот все еще отказывался объяснять, пробудили художественную сторону натуры архитектора и побудили его к стихийным размышлениям. Он решил повертеть в мыслях загадочное послание так и эдак, переворачивать его вверх тормашками и раскручивать во все стороны, пока не доберется до сути.

Все происходящее каким-то образом было связано с человеком, который давным-давно залез в дом, и Леонард честно рыскал вдоль высокой стены, отыскивая хоть какую-то возможность для таинственного незнакомца перелезть через нее. Но стена казалась нерушимой: ни лаза, ни выщербины — ни малейшей зацепки! Профессиональные знания привели Леонарда к выводу, что каменная кладка была положена одним мастером и что с тех пор стена не перестраивалась. Существовали лишь одни ворота, используемые всеми, и вряд ли это проливало свет на загадку. Молодой архитектор не нашел ровным счетом ничего, похожего на потайной ход или любой другой способ проникнуть в дом.

Сейчас Леонард двигался по узкой тропинке вдоль наветренной стороны стены. Порывы неистового восточного ветра выгибали дугой и клонили к земле покрытые инеем темные деревья. Угасающие отблески закатного солнца вскоре должно было сменить мерцание молний, поскольку штормовые тучи уже затянули половину неба и вскоре грозили поглотить слабый свет медленно проявляющейся луны. Голова Леонарда закружилась, а ноги несли его все к тому же непроходимому для посторонних людей препятствию. Он снова и снова кружил у неприступной стены, думая при этом о стене, возникшей в его собственной голове. Воображение рисовало некое четвертое измерение, которое само по себе было омутом, скрывавшим под своими черными водами что угодно. Мир виделся под новым углом, неведомые доселе чувства пробивали себе дорогу. Словно бы включился волшебный фонарь или магическая призма, и в ее лучах, неведомых обычной науке, Леонард видел тело лорда Балмера, светящееся и жуткое, в огненном круге света перелетающее через рощу и через стену. Вдобавок молодого архитектора не оставляла в покое пугающая уверенность в том, что все это — дело рук давно почившего мистера Приора. Уж слишком уважительно мистер Фишер отзывался о мистере Приоре, и ведь было же что-то в обыденной жизни покойного фермера такое, в чем следовало искать первопричину нынешних чудовищных событий!

Впрочем, Леонард знал уже, что никто из местных жителей ничего не помнил о семействе Приор.

Лунный свет стал сильнее и ярче, а ветер разогнал тучи и почти угас, напоминая о себе лишь редкими порывами, когда Леонард вернулся к искусственному озеру перед домом. Сейчас озеро казалось еще более ненатуральным, и тому были причины: весь окружающий пейзаж казался вышедшим из-под кисти величайшего мастера декоративного искусства Антуана Ватто. Фасад дома, построенный явно в подражание дворцам Палладио, белел в лунном свете, и тот же свет заливал серебром обнаженную языческую нимфу в центре пруда.

К своему изумлению, Леонард увидал позади нимфы еще одну фигуру, сидящую почти столь же безжизненно. Луна высветила нахмуренные брови и страдальческое выражение лица Хорна Фишера. Тот все еще был облачен в рубище отшельника и, видимо, искал того же, что и другие отшельники, — одиночества. Однако Фишер поглядел на Крейна и улыбнулся ему так, словно ждал его.

— Слушайте, вы можете рассказать мне об этом деле хоть что-нибудь? — взмолился Крейн, подойдя к Фишеру и встав прямо перед ним.

— Вскорости я буду вынужден всем рассказать о том, что я выяснил, в мельчайших подробностях, — ответил Фишер. — Но у меня нет причин отказать вам в праве узнать все первому. Однако для начала, возможно, и вы не откажетесь поделиться со мной информацией? Что в действительности произошло, когда вы утром увиделись с Балмером? Вы отшвырнули меч, но вы не убивали.

— Я не убил именно потому, что отшвырнул свой меч, — сказал Крейн. — Я намеренно избавился от оружия, чтобы… даже не знаю, что именно могло произойти. — Наступила пауза. Затем Леонард тихим голосом добавил: — Покойный лорд Балмер отличался легким нравом… может, даже чересчур легким. Он был весьма благосклонен к людям, стоящим ниже его на социальной лестнице, и даже мог пригласить собственного юриста и безродного архитектора погостить в своем доме и принять участие в любом празднике, в любом развлечении… Но была в его характере и обратная сторона, и она проявлялась, стоило низшему возжелать стать равным. Когда я объявил ему, что помолвлен с его сестрой… я просто не могу и не желаю описывать, как он себя повел. Больше всего это походило на припадок у буйнопомешанного. Впрочем, истина, насколько я понимаю, куда прозаичнее. Такая штука, как грубость джентльмена, существует и поныне. И это самая мерзкая вещь во всем мире.

— Да, знаю, — хмыкнул Фишер. — Благородные Тюдоры эпохи Возрождения вытворяли что-то подобное.

Крейн поднял взгляд:

— Странно, что вы об этом вспомнили. Видите ли, пока мы разговаривали с ним, на меня снизошло необычное ощущение. Будто наш с ним разговор уже случался в далеком прошлом, а теперь он лишь повторяется. Что я действительно некогда был человеком вне закона, человеком, который прячется в лесах наподобие Робина Гуда, а он действительно шагнул на поляну из какого-то старинного портрета, во всем этом пурпуре и перьях… Но он всего лишь был одержимым малым, из тех, кто не признает ни Божьих, ни человеческих законов. Разумеется, я взбунтовался и ушел. Поверьте, если бы я не ушел, мне действительно пришлось бы заколоть его.

— О да, — закивал Фишер. — Он был так же одержим, как и его предок, вот и весь сказ. Все великолепно сходится.

— Что с чем сходится? — внезапно завопил его собеседник. — Я не вижу у этой истории ни начала, ни конца! Вы утверждали, будто тайна кроется в человеке, который залез в дом, но я не смог найти места, где этот человек мог бы перебраться через стену!

— А никакого человека не было, — усмехнулся Фишер. — Вот в этом-то и заключена самая главная тайна.

Подумав пару секунд, Фишер добавил:

— Ну разве что под проникновением в дом следует понимать раскрытие давних тайн этого места… Послушайте я расскажу вам все, но для лучшего понимания придется сделать некоторое отступление. Вы должны понять одну из ловушек современного мышления: люди привыкли верить тому, что им говорят, даже не замечая этого. Я поясню на примере, если позволите. Неподалеку отсюда, в пригороде, расположена харчевня под названием «Святой Георгий и дракон». Теперь, допустим, я начну рассказывать всем, что это — лишь искаженная версия правильного названия «Король Георг и драгун». Мне поверит множество людей. Поверит, даже не пытаясь перепроверить; поверит, исходя лишь из смутного ощущения, что такое вполне возможно, раз оно настолько обыденно. Такое толкование разом превратит нечто романтическое, овеянное легендой, в современное, ничем не примечательное название. Вот так любую чушь заставляют звучать солидно, хотя она не подкреплена никакими доводами. Конечно, найдется пара человек, у которых хватит ума вспомнить, как они видели Святого Георгия на старинных итальянских картинах или на гравюрах к французским романам, но большинство вообще ни о чем таком не задумается. Люди спрячут куда подальше свой скептицизм просто потому, что это скептицизм. Ум современного человека отрицает любые авторитеты, зато готов принять все, что угодно, лишь бы оно не было подкреплено авторитетными источниками. Собственно говоря, здесь произошло именно это.

Мистер Фишер перевел дыхание и продолжил:

— Вряд ли мы узнаем, кому именно пришло в голову отрицать, что Парк Приор когда-то был аббатством. Просто некто однажды решил, что поместье названо так по фамилии мистера Приора, жившего сравнительно недавно. Что куда важнее — никто не стал проверять эту теорию. Даже мысли не мелькнуло рассказать эту историю местным жителям, узнать, жил ли здесь хоть какой-нибудь мистер Приор и как так случилось, что никто не видел его и никогда о нем не слыхал. А ведь здесь действительно существовало аббатство, и его постигла судьба большинства аббатств: вельможа эпохи Тюдоров, носивший на шляпе плюмаж, огнем и мечом захватил церковные земли. Он был способен и на более ужасные преступления, я расскажу вам о них чуть позже. Но сейчас я хочу обратить внимание на то, как ловко сработала ловушка для ума. В эту же самую ловушку разум современных исследователей попался и во второй раз. На картах, изданных известными учеными, название нашего округа пишется как «Омтезус». Эти ученые мужи упоминают вскользь, не без усмешки, что здешние бедняки, наиболее презираемая и гонимая каста, произносят это название раздельно — «Омут Езуса». Но ведь произношение абсолютно верно. Неправильным является написание.

— Вы хотите сказать, — быстро переспросил Крейн, — что где-то в наших краях действительно есть омут?

— Этот омут здесь, — сказал Фишер и, протянув руку, указал на зеркальную гладь озерца. — Омут здесь, а истина лежит на его дне. Где-то там, под водой, расположен глубокий колодец. Основатель этого дома совершил грех, на который редко отваживались даже его приятели-головорезы. Грех, который следовало упрятать поглубже даже в беззаконную эпоху разграбления монастырей. В народной памяти колодец был прочно связан с чудесами, которые совершал один святой. Последний приор, защищавший аббатство, сам тоже был сродни святым людям; по крайней мере, он совершенно точно оказался мучеником. Он бросил вызов новому владельцу и потребовал от того немедля покинуть это место. Тогда вельможа впал в ярость и ударил приора кинжалом, а потом утопил тело в колодце. В том самом колодце, где спустя четыреста лет упокоился наследник узурпатора, облаченный в точно такой же пурпур и шагающий по миру столь же надменно.

— Хорошо, но почему лед под Балмером провалился именно в этом единственном месте? — требовательно воскликнул Крейн, и Хорн Фишер спокойно ответил ему:

— Все просто. Именно в этом единственном месте лед пошел трещинами. И их пробил единственный человек, который знал об Омуте Езуса. Сделано это было намеренно, кухонным топориком, именно там, где надо, — ночью я слышал удары, но ничего тогда не понял. На месте, где раньше находился колодец, устроили искусственное озерцо — наверное, потому, что правду иногда следует спрятать за свежесочиненной легендой. Но разве вы не видите, что последовательно делали эти вельможи-язычники? Они пытались заставить всех забыть о святом месте, водрузив над ним варварскую мелкую богиню, подобно тому, как римский император построил храм Венеры над Гробом Господним. Но до правды все еще можно было докопаться, если б только нашелся человек с научным складом ума и обладающий стремлением найти истину. Что ж, такой человек нашелся. И он очень стремился отыскать истину.

— И что же это за человек? — спросил Крейн, заранее уже предчувствуя ответ.

— Он единственный, у кого было алиби, — отвечал Фишер. — Джеймс Хэддоу, юрист и любитель старины, уехал ночью, задолго до трагедии. Но он оставил трещины на льду, и эти трещины сложились для лорда Балмера в черную звезду Полынь. Он сорвался с места внезапно, хотя ранее предполагал остаться. Я полагаю, причиной отъезда явилась омерзительная истерика, которую лорд Балмер устроил во время их деловой беседы. Вам и самому известно, как Балмер умел превращать вполне приятных людей в кровожадных убийц. Кроме того, могу себе вообразить некоторые прегрешения, в которых нашему юристу следовало бы покаяться и которые, если бы о них разболтал взбешенный клиент, могли бы привести к огромным проблемам. Но люди, насколько я разбираюсь в человеческой натуре, вполне способны жульничать на работе, однако к хобби всегда относятся добросовестно. Хэддоу мог проворачивать сколько угодно бесчестных делишек на поприще юриспруденции, а вот археологией он занимался честно, с полной самоотдачей. Иначе и быть не могло. Ухватив кончик нити, ведущей к правде об Омуте Езуса, он не успокоился, пока не распутал весь клубок до конца. Его невозможно было надуть новомодными газетными россказнями о мистере Приоре и неизвестном, якобы залезшем в дом. Хэддоу выяснил все, вплоть до точного местонахождения колодца, и он был вознагражден за это — если, конечно, можно счесть наградой удачное убийство.

— А вы каким образом выяснили эту забытую историю? — полюбопытствовал молодой архитектор.

Лицо Хорна Фишера омрачилось, и он сказал:

— Мне изначально было многое известно. И после случившегося мне стыдно говорить с такой легкостью о бедняге Балмере. Он уже полностью оплатил свою вину, а мы все пока даже и не приступили. Осмелюсь сказать, что каждая выкуренная мною сигара, каждая выпитая мною рюмка ликера вольно или невольно явились следствием разграбления святынь либо притеснения бедняков. Стоит лишь чуть-чуть покопаться в английской истории — и мы тут же рухнем в этот черный омут, в эту гигантскую брешь, проделанную в бастионах британской истории. Она прикрыта тоненьким фиговым листком ложных знаний и правил, точно так же, как огромный, черный, запятнанный кровью колодец спрятан под тихим мелководным прудом с декоративными водорослями. Ледок на этом озере, что и говорить, тонкий, но пока что он держится, и он достаточно крепок, чтобы выдержать нас, когда мы наряжаемся монахами и пляшем на нем, потешаясь над любезным нашему сердцу эксцентричным старым добрым средневековьем. Мне было велено переодеться в маскарадный костюм — что ж, я надел маскарадный костюм, руководствуясь своим вкусом и причудами. Я надел единственный костюм, подходящий, по моему твердому убеждению, человеку, унаследовавшему положение джентльмена и не утратившему при этом чувства меры.

В ответ на вопросительный взгляд Фишер встал и широким жестом указал на свой наряд.

— Власяница, — сказал он. — И я бы обязательно посыпал голову пеплом. Вот только, боюсь, он быстро свалится с моей лысого темени.