Опасная любовь. Засекреченный пикник

ОПАСНАЯ ЛЮБОВЬ

Когда я задумываюсь, с чего бы начать рабочий день… Глупо задумываться, если перед тобой лежит план на всю неделю. Вернее, так: когда я решаю, что в этом разлинованном еженедельнике подлежит немедленному исполнению, вмешивается телефон. Он-то знает, поэтому трубку я взял лениво:

— Да.

— Сергей Георгиевич, допрашиваете? — спросил прокурор.

— Пока нет.

— Тогда отвлекитесь минут на пятнадцать.

С удовольствием, потому что не на происшествие ехать — пятнадцатиминутных происшествий не бывает. Небось, газетчица?

— Слушаю, Юрий Александрович.

— Сейчас к тебе зайдёт гражданка Лианова. У неё пропала взрослая дочь…

— В милицию, — почти перебил я, пытаясь уклониться от стороннего поручения.

— Уже месяц ищут. Мать ходит по инстанциям. Даже уполномоченного по правам человека посетила. Мне звонили из администрации района, просят ускорить и так далее. Сергей Георгиевич, объясните ей и успокойте.

— Но почему я? — вырвалось у меня с ненужной запальчивостью.

— Умеете убеждать, солидность, седина…

— Да, и в очках. Но что ей сказать?

— Брошены все силы милиции. Персонально подключают капитана Палладьева.

Хотелось возразить, что капитан Палладьев ещё слишком молод, что не дело заниматься нам розыском, что у меня своих дел полно… Но капитан работал в уголовном розыске уже пять лет, прокурор обязан надзирать за милицией, а своих дел у меня будет всегда под завязку. И тон у Юрия Александровича состоял как бы из двух слоёв. Верхнего, полупросительного, поскольку розыск граждан в обязанности следователя не входит; и начальственного, ибо всё-таки прокурор района.

— Хорошо, Юрий Александрович.

Я ждал появления разъярённой тёти в возрасте. Но в кабинет скромненько вошла молодая женщина: никак не могу привыкнуть, что у таких женщин взрослые дети. Ей и сорока нет.

— Может быть, вы поможете, — вздохнула она.

Мне захотелось вздохнуть ей в ответ. Чем может помочь следователь прокуратуры, в сущности, кабинетный работник? Она рассказала о своём деле, простом, словно вычитанном из газет: двадцатилетняя дочь пошла в булочную и не вернулась. И месяц ни слуху, ни духу.

— Какая у вас семья?

— Я да Марина. Муж умер десять лет назад. Живём вдвоём в отдельной квартире. Родственников нет.

Заученными ответами Лианова опережала мои вопросы. Видимо, ей задавали их неоднократно. Среди них был главный:

— Вера Григорьевна, вам звонили?

— Кто?

— Например, тот, кто её похитил.

— Зачем он будет звонить?

— Ради выкупа.

— Какой выкуп? Работаю бухгалтером в цветочной фирме. С меня нечего взять кроме цветов.

— Розы очень дорогие, — не согласился я, что нечего взять.

По лицу женщины, у которой пропала дочь, трудно что-либо понять. Кругловатое, пожалуй, упитанное, не знаю за счёт чего, но казалось осунувшимся. Или женщина задумалась?

— Вспомнила, звонили… Через три дня, после её исчезновения. Сказали, чтобы я зря не искала, Марина жива и здорова. И всё, бросили трубку.

— Голос знакомым не показался?

— Не поймёшь какой. Не мужской и не женский. Словно утка крякнула.

Уже информация: похититель крякает. Если выкупа не просят, то нужно что-то иное. Например, услуги. Но какие услуги от рядового бухгалтера?

— Вера Григорьевна, расскажите о дочке.

— Тихая домашняя девочка. На дискотеки и в ночные клубы не ходила. Работала в аптеке, летом в садоводстве, телевизор. Марина готовилась в медицинский институт.

— А друзья?

— Дружили со школы втроём: она, Тоня Мамадышкина и Артур Терский.

— Расскажите о них.

Я глянул на часы — осталось двадцать свободных минут. Потом ко мне придут фигуранты по делу о взятке. Взяткодатель, который дал взятку; взяткополучатель, который взятку получил; и придёт сама взятка — красавица с подиума.

— Ну, Антошка — как ракета. Всё знает, везде бывает. Она в этой тройке была вроде ведущей. Работы меняет, чуть ли не ежемесячно…

— Спрашивали её о дочке?

— Конечно. Переживает, даже всплакнула, но где Марина и что с ней — ума не приложит.

Я записал адрес этой Антонины со смешной фамилией Мамадышкина. Зачем? Ведь искать не пойду хотя бы потому, что этим займётся капитан Палладьев.

— Ну а парень?

— Артур Терский, высокий красивый. По теперешним временам золото, а не молодой человек. Ни сигарет, ни алкоголя. И трудолюбив, как вентилятор.

— Чем занимается?

— Копит доллары, чтобы завести собственную туристическую фирму. А пока снимает клипы о маршрутах. И показывают клиентам перед выбором туров. Фирма за это катает его по странам.

В её голосе проступила нескрываемая теплота. Если матери нравится, то дочери тем более…

— Вера Григорьевна, у него с Мариной любовь?

— Она прямо не признавалась, но со стороны-то видно.

— Что видно?

— Липли они друг к другу.

— После её исчезновения вы говорили с этим Артуром?

— Нет, он с группой туристов в Таиланде. Нервным жестом она поправила белый шарфик, опоясывающий шею. Пожалуй, её лицо не осунулось, а обескровилось до слишком яркой белизны, как и шарф. Месяц переживала за дочку… Я мучаю разговорами, в сущности, бесплодными. Уже не разговорами, а молчанием, тоже бесплодным. И женщина не утерпела:

— Вы что-нибудь скажете?

— Скажу. Ваша дочь жива и здорова и звонок вам был, скорее всего, по её наводке.

Она смотрела недоверчиво. Мне не хотелось объяснять, как я догадался, потому что догадки следователя зовутся версиями. Частенько эти версии проверяются в суде.

— Марина хорошенькая, — вздохнула мать.

— И что?

— В таких влюбляются, убивают…

Иногда человек меня злит. Наверняка она не знает ни одного убийства из-за любви. А если и знает, то случаи по пьянке, из-за денег или ревности, которая не есть любовь. И я отрезал:

— Из-за любви не убивают.

— Как же… в романах, в кино…

— Там наплетут.

— В прошлом году в нашем районе убили хозяйку салона красоты…

— Я расследовал, — пришлось мне признаться.

— Газеты писали, что из-за любви…

— Не из-за любви, а ради шубки из цельной голубой норки.

По-моему, ушла она слегка умиротворённая, поскольку я с полчаса доказывал свою версию — дочь жива. Но исходил я не только из того, что ради любви не убивают. Телефонный звонок, крякучий голос… Значит, звонивший изменил свой голос, боясь быть узнанным. Но было и главное: мать сказала, что Марина и Артур липли друг к другу. И не прилипли? Не укатила ли она с ним в Таиланд, тем более что туда проложены специальные секс-туры?…

Пропавшими гражданами занимаются розыскники, поэтому капитан заартачился: его дело ловить уголовников, а не девиц отыскивать. Но сослаться можно было только на загруженность, что Палладьев и сделал. Довод оказался настолько избитым, что майор Леденцов на него даже не обратил внимания.

— А маньяк-террорист? — прибегнул Палладьев к последней уловке.

— Игорь, не остри.

В парадных домов района кто-то лепил на стены листки с двумя словами «Аллах Акбар»; майор считал, что это озорство школьников.

— У розыскников что-то есть? — спросил капитан уже покладисто.

— Начни с Рябинина, поговори. Он считает, что девица махнула в Таиланд.

— Далековато, — вздохнул капитан.

Леденцов понимал, что вздох относится не к расстоянию, а к новому делу, которое оперативнику надо теперь вклинить в толщу дел старых. Чтобы подбодрить, майор усмехнулся в свои жёлтые усики:

— Игорь, пошлём тебя в командировку.

— Куда?

— В Таиланд, в порядке сексуального шопинга…

Из разговора с Рябининым капитан понял, что Таиланд даже не версия, а так, пунктирный намёк, который ещё надо дочерчивать до ясной линии.

Но сотрудник турфирмы «Эол» Артур Иосифович Терский туда улетел. Пока стоило заняться подругой, Антониной Петровной Мамадышкиной. Какой же она национальности?

Её адрес дала мать пропавшей. И дала фотографию всей троицы: Марины, Антонины и Артура. Они только что окончили школу и сидели обнявшись. Марина выглядела красавицей — таких и похищают.

Проще всего было пойти к этой Антонине и затеять разговор — дружески-лёгкий, переходящий в психологически-тяжёлый. По здравому смыслу, она должна что-то знать или хотя бы догадываться. Но матери пропавшей ничего не сказала. Идти к ней с пустыми руками, то есть без всякой информации, бесполезно. Спецтехнику на этот пустяковый случай не дадут. Оставалась старая испытанная «спецтехника» — наружное наблюдение. Куда ходит, с кем встречается… Телефон бы прослушать: вряд ли к ней приедет курьер с Таиланда. Мамадышкина, не тайка ли?

Палладьев выкроил утро, подкатил на своём «жигулёнке» к её дому и укрылся за торчащим у поребрика автобусом. Разумеется, в восемь утра она не вышла. Не вышла ни в девять, ни в десять. Куда ей выходить, если она не работает? Капитан ругнул себя: надо было ей позвонить и убедиться, что она дома. Ещё не поздно. Он вытащил мобильник…

Антонина Мамадышкина вышла из парадного.

Стройная и высокая, не меньше метра восьмидесяти. Сапожки крупноразмерные.

Шаг скорый и размашистый. Она вышла на проспект и встала рядком с автобусной очередью. Но стояла как-то неопределённо, словно маршрута не выбирала или ждала иного транспорта. Иной транспорт был… Палладьев знал, что мгновенное решение есть решение необдуманное, и он может лишь засветиться…

Капитан завёл двигатель и выкатился на проспект. Возле очереди он притормозил, открыл дверцу и спросил людей:

— Работаю в режиме такси. Кто желает?

Очередь не ответила. Лишь Антонина спросила издали:

— В пригород доставишь?

— Куда конкретно?

— Широконосовка.

— Ну, это уже город. Садитесь.

Капитан вышел и открыл даме дверцу. Она села, не спрашивая о цене. С пробками час езды. Чем дольше, тем лучше: Палладьев не был уверен, что выйдет полезный информационный разговор. В крайнем случае, он извинится, предъявит удостоверение и опросит её в открытую.

Проехав квартал, Палладьев спросил:

— Музыку включить?

— Нет.

— Не душно?

— Нет.

— Трясёт?

— Нет.

Капитан чуть было не усмехнулся: её и с предъявленным удостоверением не разговоришь. Скорыми взглядами он хотел выловить её взгляд, но в профиль это не получалось. Она сидела прямо, сложив руки на коленях и не сняв с плеча сумку, из которой торчали цветочки.

— Чего еле ползёшь? — заговорила она сама.

— Машина старая.

— По автомобилю судят о личности.

— А не по одёжке? — вспомнил капитан пословицу.

— В секонд-хенде дешёвого тряпья навалом.

— Ну а если у личности нет автомобиля?

— Тогда нет и личности.

Капитан повеселел. Разговор сразу пошёл наваристый, в смысле получения информации. Эта Антонина зубаста, что выгоднее, чем молчаливая нюня.

— Пардон, но похоже, что у тебя машины нет никакой.

— Женщине машина не нужна — её должен возить мужчина.

— Пардон вторично, но твой мужчина тебя не везёт.

— А разве ты не мужчина?

— Но ведь не твой? — искренне удивился оперативник.

— Все вы такие: сразу в кусты, — засмеялась она оригинальным смехом, в котором слышался лёгкий посвист.

Она что, женщина без комплексов? Или прикольная — почему бы не познакомиться со случайным попутчиком? Ему оставалось лишь поддержать этот свободный разговор.

— Почему же в кусты… Как тебя звать?

— Допустим, Антонина.

— А я, допустим, Игорь, — не стал он таиться по пустяку.

— Ну, а дальше?

— Что дальше?

— Краткую биографию.

— Зачем она тебе? — удивился капитан, теряя инициативу.

— Ты же ко мне клеишься?

— Я тебя везу, — буркнул он.

Во мраке салона её гладкие волосы блестели, будто покрытые чёрным лаком. Голова к макушке заметно сужалась и походила на гигантскую луковицу. Антонина вдруг хихикнула:

— А ко мне не приклеиться.

— Почему же? — спросил капитан с долей раздражения, что на оперативной работе глупо.

— Ищу мужчину, у которого есть недвижимость в Испании.

— У меня вот движимость, и бегает не в Испании, а в России.

Они уже въехали в Широконосовку, которая чётких границ не имела — место бывшей деревни. В центре шестнадцатиэтажки, а по краям, среди деревьев, нагловато краснели новенькие кирпичные коттеджи. Палладьев притушил скорость, ожидая команды. Она сказала почти задумчиво:

— Вообще-то машина штука удобная.

— Если не ломается, — согласился он.

— Мне вот надо в Выборг, а на электричке неудобно.

Капитан понял, что их хрупкий контакт может лопнуть, если она попросит везти её в Выборг. Он откажется: другие дела есть, майор ждёт, бензин кончается.

— А что в Выборге?

— Сходить в замок на турнир. В зале горит камин, рыцари в доспехах пьют водку, но в забралах…

— Только не сегодня. Мы приехали?

— Да.

Она вышла из машины. Капитан тоже выскочил, сообразив, что с нею уходит сплетённая им ниточка. Оборвётся — и вся эта поездка станет пустой. Он попробовал ухватить её, ниточку:

— Антонина, на чём же поедешь обратно?

Она засмеялась неприятно, с чуть заметным посвистом, словно кого-то подманивала. Капитан хотел рассмотреть её глаза, но не удавалось — она слишком мелко и часто моргала. Соринки?

— Говоришь, Игорь?

— Точно.

— Игорь, а ты не мент?

Он поёжился якобы от возмущения, но поёжился от недоумения. Где же он прокололся? Шло всё так гладко… Не слишком ли прямо он ломился? Поскольку уже ёжился, то теперь капитан поморщился:

— Антонина, тебя утрясло?

— А почему ты решил, что я должна возвращаться?

— Кошёлки с продуктами нет, в сумке цветочки… Значит, не домой, а в гости, — скоротечно выдумал Палладьев.

— Глаз у тебя намётанный…

— Работаю охранником. Сутки дежурю, трое дома.

— Сколько с меня?

Она распахнула сумку, из которой поникли цветы. Мысль капитана завертелась флюгером: сейчас она расплатится и уйдёт. Источник информации… Возможно, что никакой она не источник. Но Палладьев приучил себя начатое доделывать.

— Антонина, ты про Выборг говорила… Можно договориться.

— Лучше отвези мне чемодан и две сумки с тряпками.

— Когда, откуда и куда? — воспрял капитан.

— Давай в субботу. Часикам к десяти подъезжай к той остановке, где сегодня меня взял. Так сколько с меня?

— В субботу и расплатишься.

Есть люди, которым не спится, если на ночь не посмотрят телесериал. Я не усну, если перед сном не почитаю. Эдак часика полтора какую-нибудь газету, толстенную, как месячная подшивка. Сплетни, выдаваемые за новости, никому не нужные, кроме бездельников. Утром спроси меня, о чём читал, — не расскажу. Не потому, что не помню, а потому, что прочитанное при солнце исчезает, как лунный свет с наступлением дня.

И не высыпаюсь. Поэтому утром дома выпиваю чашку кофе, а в своём кабинете вторую, лишь переступив порог.

С утра мой порог переступил и Леденцов. Я насторожился. В такую рань майор без дела не заглядывал. Спросил я провокационно:

— Боря, кофейку?

— После трупа.

— Какого трупа?

— Свежего.

— У тебя в машине, что ли?

— Нет, рядышком, в парке.

Дальше спрашивать бессмысленно — происшествие. Свеженький труп, не свеженький… Надо ехать. Нищему собраться — только подпоясаться. Хочу сказать, что мне собраться — только взять следственный портфель. У входа в прокуратуру ждала полностью укомплектованная машина: судмедэксперт, криминалист, оперативник. Мы с майором её доукомплектовали.

В трёх кварталах от прокуратуры был парк районного масштаба. Значительную его часть занимал водоём. Купаться в нём запрещалось, но кто теперь следует запретам?

— Почему сам поехал? — спросил я майора, имея в виду, что он всё-таки начальник оперативно-розыскной части уголовного розыска.

— Мой отдел зовётся убойным.

— А тут убийство?

— Сейчас глянем…

Оттеснив толпу, мы подошли к воде. На месте происшествия много трудностей, и, прежде всего, боишься что-то упустить. Какой-нибудь след: отпечаток, окурок, мазок, спичку… Здесь, похоже, упускать было нечего.

Труп мужчины в плавках лежал на берегу, почти касаясь пятками кромки воды. Я начал составлять протокол осмотра. Поза тела, кожные покровы, зрачки, трупное окоченение… Никаких видимых телесных повреждений — это для следователя главное. Мне и писать нечего: не фиксировать же многочисленные фантики да картонные стаканчики от мороженого, которыми усыпан пляж. Зато я тщательнейшим образом расписал плавки: материал, цвет и качество синих полосок.

— Дора Мироновна, ваше мнение? — спросил я судмедэксперта.

— Захлебнулся. Видите, белая пена из носа и рта? Первый признак. Ну, и бледность кожных покровов, рот широко открыт… Акт вскрытия через неделю.

Торопиться она не станет, потому что не убийство. Да и мне это вскрытие не к спеху, поскольку сперва надо установить, кто утонул.

Майор подвёл парня из толпы:

— Вот он видел.

— Что видел?

— Как этот мужик лез в воду, — сообщил парень.

— Ну и как?

— Шатался во все стороны.

— Он был пьян? — обратился я к судмедэксперту. Она нагнулась и долго нюхала, почти касаясь носом губ покойника.

— Алкогольный запах отсутствует.

— Дора Мироновна, ну у вас и работка, — заметил Леденцов так, словно его работа была чище.

— Майор, Авиценна рекомендовал врачам пробовать на вкус мочу больных.

— Никогда бы не стал работать у этого Авиценны, — буркнул майор.

— До купания его видел? — спросил я парня.

— Авиценну? — удивился тот вопросу.

— Утопшего.

— Вот тут он сидел с девушкой, они что-то ели.

— Где же девушка?

— Смылась.

— Запомнил её?

— Нет, спиной ко мне сидела.

— Во что одета?

— Ну, во что, в одном купальнике.

— Блондинка, брюнетка?

— Мокрая она.

Я записал его адрес и подозвал понятых. Осмотр закончен. Труп в прозекторскую сопроводит участковый. Но во мне зрел вопрос, в конце концов, он созрел. Я спросил у словоохотливого парня:

— А где же его одежда?

— Не знаю.

Мы осмотрели весь пляж и порасспрашивали отдыхающих — одежды никто не видел. Впрочем, и на утопшего с его девушкой внимания не обращали. Уже в машине Леденцов решил:

— Она унесла одежду.

— Зачем, Боря?

— Грабанула.

— Думаешь, он пришёл на пляж с большими деньгами?

— Не обязательно деньги. Костюм, часы… Какая-нибудь проститутка. Сергей, а у тебя какая версия?

Никакой. Но сидевший за рулём майор, как всегда спешивший, задним колесом наподдал поребрик. Машину тряхнуло. И в моей голове сложилась мгновенная идея:

— Боря, она могла взять одежду, чтобы мы не установили личность утопшего.

Старослужащие опера говорили, что у Леденцова в молодости глаза были с золотистым блеском, голова вздыбленно-рыжая, а усики белёсые. Палладьев смотрел на майора, удивляясь, как время играет красками. Теперь глаза были без всякого блеска, голова — цвета лежалой соломы, усики казались прокуренными у некурящего человека.

Капитан не сомневался, что майорский голос остался прежним: зычно-ироничным. Им он и задал вопрос краткий и ёмкий:

— Ну?

— Товарищ майор, освободите меня от этого задания…

— Почему же?

— Ребята завтра берут Фимку — банкира, которого я разрабатывал…

— А ты что завтра делаешь?

— Везу в пригород чемоданы Антонины Мамадышкиной.

От энергичного выдоха майора его усики вздыбились, как живые.

Палладьев ждал крепкого словца и приказа немедленно присоединиться к опергруппе. Но майор спросил:

— Телесериалы смотришь?

— Иногда.

— Что там делают опера?

— Занимаются делом, Борис Тимофеевич: корчуют криминальные структуры.

— Тогда, Игорь, к тебе вопрос… Где чаще всего убивают людей?

— При разборках, грабежах, разбоях…

— Это по телесериалу, а в натуре?

— Ну, везде…

— Большинство убийств совершается на кухне.

Палладьев знал это, но понимал киношников. Им нужны драки, погони, взрывы автомобилей… В кухнях не развернёшься. Да и операм в кухне маловато пространства.

К чему майор ведёт?

— Игорь, чаще всего мы работаем без спецназа, в полумраке. Но убийц-то мы берём. Вези чемоданы, капитан.

— Свезу, товарищ майор, но потом откроюсь и допрошу. Чего зря время тратить?

— Тактику выбирай сам…

Легко сказать. Капитан подкатил к остановке. Мамадышкина уже ждала. Палладьев отметил, что её высокая фигура сложена крепко и пропорционально. Впрочем, её заметность делала куртка хищной расцветки: красные и чёрные какие-то зубастые полоски, похожие на пилы.

— А где чемоданы? — удивился капитан.

— Думала, ты меня продинамишь.

— Слово дал.

— Чемоданы в квартире. Пока собрала, так устала, что сил нет. Игорь, давай выпьем кофейку.

— Где?

— Кафешка за углом.

В дневное рабочее время кафешка пустовала. Видимо, Антонина здесь угощалась частенько. Она прошла в дальний сумрачный угол, как бы отгороженный от зала выступом стены. Официантов тут не было. Антонина повесила куртку на стул, положила сумку и вернулась к стойке. Капитан дёрнулся, чтобы самому взять кофе, но она пресекла:

— Успокойся, я угощаю.

Против кофе оперативник ничего не имел, потому что большую часть ночи не спал — ловил с ребятами в подвалах наркоманов. Пока она ходила, он принял решение… Бесспорно, Антонина обладала информацией о пропавшей, скорее всего, сама не подозревая об этом. И не нужны никакие оперативные штучки и разные слежки — достаточно её разговорить и войти в доверие. Чемоданы отвезёт, коли обещал.

Антонина принесла четыре чашки и вазочку с печеньем:

— Чтобы больше не ходить.

— Антонина, ты работаешь?

— Сократили, а три года сидела бухгалтером в фирме «Икра».

— «Икра»?

— То есть фирма «Икар».

— А теперь?

— Отдыхаю.

Палладьев смаковал кофе не потому, что тот был ароматен, а потому, что вливал в организм горячую бодрость. Антонина мгновенно и деловито высосала первую чашку.

У него чуть было не сорвался профессиональный вопрос относительно того, на что же она живёт.

— Тоня, без работы жизнь-то сказочная?

— Сказочная, но случаются анекдоты.

— Наверное, любовные?

— Как без них.

— Ищешь господина с недвижимостью в Испании?

— Нашла, даже не миллионера, а мультимиллионера. Он и удостоверение предъявил.

— Удостоверение мультимиллионера?

— Мультипликатора.

Они посмеялись. Капитану пора было переходить к пропавшей подруге. Но его удивлял кофе: он не бодрил, а как бы наоборот. Видимо, согрел и заволок дрёмой.

— Антонина, где проводишь свободное время? В дискотеках, клубах?…

— Я предпочитаю жизнь тихую.

— Тихую — это какую?

— В лес хожу.

— Зачем?

— За грибами.

Вторую чашку капитан глотнул поскорее, Антонина моргала трепетно и на него внимания не обращала. Давя стягивающую дремоту, он разглядел её лицо: оно было бы красивым, не будь с двух сторон носа глубоких складок — казалось, что нос вот-вот сложится гармошкой.

— Тоня, я век в лесу не был…

— Поехали в воскресенье.

— Приглашение принято с благодарностью. Во сколько?

— Часиков в восемь подъезжай сюда.

Палладьев увидел в фарфоровом стакане салфетки. Бумажные, много. Он вынул, свернул вдвое, положил на стол и лёг на них головой…

…Капитан сел. Ему показалось, что в уши ему дунули. Антонина смотрела на него не мигая. Куда же делся её тик? Палладьев ладонями отёр щёки и спросил:

— Я уснул?

— Минут двадцать храпел.

— Ночью работал…

— Игорь, тогда чемоданы повезём завтра.

Они вышли на улицу. У машины вяловато распрощались. Антонина спросила заботливо:

— За баранкой-то не заснёшь?…

Он поехал. Сознание, освежённое кратким сном в кафе, работало. Да он по трое суток не ложился и всё соображал на привычном оперативном автомате.

Кофе…

Палладьев остановил машину и проверил карманы. Деньги целы, оружие не брал, удостоверение на месте… Только стоит оно торчком, и целлофан надорван чьей-то торопливой рукой.

Капитан усмехнулся: не зря он заменил своё удостоверение на документ, выданный охраннику нефтебазы.

Утром позвонил майор и поинтересовался, что мне нужно от уголовного розыска. Этакая деликатность, которая объяснялась нашими дружескими отношениями.

— Боря, нужно идентифицировать пляжный труп.

— Работаем, но мужик-то был голый.

— Тогда доставьте мне сегодня того парня, который видел утонувшего. Повесткой долго…

На одно уголовное дело у меня стало больше. С Леденцовым хотелось перекинуться парой слов на отстранённые темы, но утро у него горячее — к нему стекается информация о ночных происшествиях. На меня же по утрам частенько нападает тоскливая усталость. На свеженького, отдохнувшего… Причину я знал: самая интересная работа приедается.

Двадцать с лишком лет допросы, очные ставки, выезды на происшествия…

Дни, проведённые в камерах следственного изолятора… Дикие преступления, хамская молодёжь, глупые начальники…

Нет, следственную работу я любил, но хотелось дела выбирать.

Те, которые нравятся, — необычные и оригинальные. Например, связанные с мистикой.

Но такие возможны, если ты хозяин какого-нибудь частного сыскного агентства…

Почему я с утопленником заспешил? Ведь не криминал, а несчастный случай. Тут вся работа сводилась к опознанию личности, да глянуть бы акт вскрытия. Бывало, скончавшийся от гриппа имел на спине пулевое ранение.

Минут через сорок парень с пляжа был у меня. Он объявил с порога:

— Я же вам всё рассказал…

— А добавить?

— Что добавить?

— То, что ещё вспомнил.

— Ничего не вспомнил.

— Например, цвет её волос.

— Говорил уже, шляпа на ней развесистая. Ни волос не видно, ни лица.

— А какого она роста?

— Так не вставала.

К его памяти, зашоренной ежедневным пивом, лобовой подход не годился. А я не вспыхивал, потому что допрос пустяковый.

— Миша, детективы любишь?

— Люблю триллеры.

— Детективы же интереснее, в них загадка. А в триллерах бьют по морде да стреляют.

— Зато живенько.

Он ничего не видел, потому что на пляже не дрались и не стреляли. Росло — или уже выросло? — сериальное поколение. Выпивать, бить ногами, носиться на автомобилях и заниматься сексом учились у телевизора. На этого парня я не разозлился, но по спине пробежало раздражение.

— Миша, сыщик из тебя бы не вышел.

— Потому что я за ними не следил?

— Потому что окружающий мир тебе неинтересен.

— Что в них интересного: мужик клеит девку.

— Как ты узнал, что он её клеит? — спросил я, не зная точного смысла выражения «клеит».

— Что же ещё: она девчонка, а он мужик.

— Она купалась?

— Не, загорала.

— Одежду его видел?

— Лежала кучкой.

— И что в этой кучке?

— Только подтяжки заметил, синие.

— Миша у тебя острый глаз.

Улыбнулся он довольно. Затем нахмурил лоб, явно пробуя вспомнить что-то ещё. Я ждал. Надо было помочь:

— Миша, а куда эта одежда делась?

— Не видел. Когда я вылез из озёра, его уже тащили на берег.

— А где была девушка?

— Я её больше не видел.

— А слышал?

— Что слышал?

— Её крик, призыв на помощь, плач… Утонул же её знакомый.

— Ничего не слышал. Я не допрашивал, а тащил глубоко забитые проржавевшие гвозди. Нудно и неинтересно. И, в сущности, ни единой зацепки. У меня остался один вопрос:

— Миша, куда же делась его одежда?

— Наверное, она унесла.

— А украсть не могли?

— Некому, там дети в песочке играли.

— Всё, Миша, подпиши протокол.

Но он решил, что не всё. Вспомнив, даже засмеялся:

— Они кушали.

— Что кушали?

— Толстых коротких червей.

— В смысле?…

— В смысле, липких.

Ага, вот и зацепка для задания уголовному розыску: отыскать в городе девицу, которая ест толстых, коротких и липких червей.

О своём приключении Палладьев майору не доложил. Стыдуха. Что за опер, которого так просто свалить двумя чашками кофе? Но как объяснить начальнику, что на встречах с этой Мамадышкиной он не включал сыскные способности, потому что они как бы не требовались — криминалом и не пахло. Требовалось лишь расспросить о вкусах и привычках исчезнувшей подружки.

Теперь ситуация изменилась. Весь следующий день капитан плавал в каком-то умственном напряжении: что бы ни делал, память выхватывала сон на столе. Ему даже чудился запах выпитого кофе.

Наверняка Антонина что-то подсыпала. Зачем? Глянуть его карманы. Зачем? Проверить документы. Зачем? Убедиться, что он не мент. Зачем? Чтобы доверять. А что доверять? Теперь уже не знает, а почему она боится милиции? Это имеет отношение к пропавшей подруге или к тем чемоданам, которые она хотела отвезти в пригород? Что там, в пригороде?

Капитан понял, что ленивое изучение Антонины кончилось и начинается оперативная работа…

Он подъехал к остановке. Антонина уже стояла, но без всяких чемоданов и без эмоций. Кивнула, как старому полузабытому знакомому.

— Игорь, вылезай, тут рядом.

Её квартира, на окна которой он глаза просмотрел. Теперь вошёл в неё свободно, на правах хорошего приятеля. Капитан оценил предосторожность Антонины: привела домой, лишь убедившись, что он не из милиции. Опять-таки странно: ей же надо радоваться, что подругу ищут.

Двухкомнатная квартира произвела на капитана впечатление, только он не мог понять — какое. То ли пыльной, то ли давно не убираемой… Антонина хозяйкой здесь не смотрелась. И только на кухне, увидев отключённый холодильник, он догадался: квартира была нежилой.

Он нагрузился, как вьючное животное: две сумки и чемодан. Машина двинулась, капитану хотелось спросить, не переезжает ли она. Но для расспросов ещё рановато. Ей было в самый раз:

— Игорь, вчера отошёл?

— Дома взбодрился рюмашкой.

— Что значит быть холостым…

— А какая связь?

— Жена бы рюмашку не допустила.

Тема для разговора подворачивалась информационная. Главное, преждевременно не соскользнуть на пропавшую подругу.

— Антонина, а ты замужем была?

— Осчастливилась.

— Не повезло, что ли?

— У муженька было очень сильное биополе.

— В чём же оно выражалось?

— В хамстве да в пьянстве. Прокормить себя не мог, а пропить выходило. Когда-то был специалистом…

— Профессионализм не пропьёшь…

Капитан опасался, что привезёт сумки, выгрузит и она распрощается. Поэтому тянул время: ехал медленно, говорил тягуче. И вспомнил их давешний разговор о мужьях:

— Антонина, значит, теперь ты ждёшь мужчину с недвижимостью в Испании?

— Теперь я хочу быть иной.

— Умной, деловой, образованной? — предположил капитан, показывая тоном, что он шутит.

— Если баба одна, то мутота ей на хрена.

— Не врубился…

— Я хочу быть конкурентоспособной.

— Ага, — согласился Палладьев, не выясняя, в какой области и с кем намерена она конкурировать.

На затворницу Антонина не походила. Капитан счёл возникший у него вопрос уместным:

— Тоня, а мужчины?

— Одного на пару ночей.

И чёрная луковка её головы повернулась к нему. Чёрные ресницы трепетали на чёрных глазах. В груди капитана тоже что-то неприятное трепетнулось. Без сомнения, один мужик на пару ночей — это он. В оперативных целях капитану приходилось выступать в роли любовника. Но не так откровенно и не с такими женщинами. Не с Мамадышкиными. И Палладьев так газанул, что машина влетела в эту самую Широконосовку.

Капитан полагал, что своё завуалированное предложение она забыла. Но Антонина требовательно сопела с почти неуловимым посвистом, потому что нос был зажат щеками. Капитан нашёл промежуточное решение:

— Антонина, за грибами-то идём?

— Как и договорились.

— А куда?

— К Плескачёву озеру.

— Там болота, — вспомнил он, как на берегах этого озера брали банду Тольки Нуля, то есть Анатолия Нулевича.

— Год сухой, а там сыро, грибы есть.

Антонина показала на коттедж, сложенный из красного и белого кирпича в виде тортика. Капитан подъехал и выгрузился у металлической витиеватой ограды. Улыбнувшись, Антонина каким-то намекающим тоном воркнула:

— До воскресенья, до грибов.

Видимо, замена временно удалась: вместо мужчины на пару ночей она получила мужчину на грибной сезон. Но в коттедж не приглашала и вещи поволокла сама.

В одном удовольствии я старался себе не отказывать — идти пешком от дома до прокуратуры. Утром, в любую погоду, по ещё не задымлённому проспекту, по родному городу… Или старею я, или город меняется необузданно.

Иностранные названия, непонятные выражения, заковыристая реклама, непереводимые слова и прочие слоганы. Вместо доброго и тёплого слова «Баня» красовалось «Коммерческая сауна». Затерялись гастрономы, пельменные, пышечные… Зато пошли фитнесы, бутики, холлы… Мебельный салон, где продавалась эротическая спальня. Ресторан «Тропиканка», где подавали индейку под банановым соусом. Фитобар для детей, чтобы ребёнок знал, куда надо идти, когда подрастёт, — в бар, но уже не в фито-. Впрочем, через квартал стриптиз-бар…

Да мой ли это город?

У прокуратуры стояла чёрная приземистая машина. Казалось, что она присела и готова к прыжку. Рядом выжидательно замер майор Леденцов — ждать он мог только меня. Я попробовал опередить:

— Боря, у меня три очные ставки.

— Сергей, недалеко, в парке.

— Времени нет, можешь понять?

— Всего на полчасика.

— Труп? — глупо спросил я, потому что ни один труп за полчаса не осмотришь.

— Лучше, — заверил он, садясь за руль.

— Лучше трупа могут быть только два трупа, — шутканул я.

Всё-таки сходил в свой кабинет и взял дежурный портфель, без которого следователь, что опер без оружия. До парка мы долетели за десять минут. Оставив машину у входа, Леденцов молча шёл аллеями и дорожками в дальний угол парка. Нужное место я определил сам: там стояли милиционер, эксперт и ещё двое. Как же не труп?

Майор подвёл меня к ограде. Между ней и сеткой теннисного корта пролегла узкая полоса кустов, подстриженных и словно плотно утрамбованных. Леденцов их развернул…

На земле лежал огромный белёсый пузырь. Я поправил очки и всмотрелся — полиэтиленовый мешок. Сквозь мутную плёнку проступала одежда, ботинки, ремень…

По рыжеватым усикам майора бегала выжидательная улыбка. Догадаюсь ли я? Чтобы его потешить, я изобразил глупейшее недоумение. Но моей гримасе майор не поверил:

— Хочешь сказать, не догадался, что здесь?

— А что здесь?

— Отсечённая голова.

— Тогда зови понятых.

Я составил короткий протокол, привязав находку к месту: парк, ограда, кусты, сетка корта… У меня был лишь один вопрос к Леденцову:

— Кто нашёл?

— Собака.

Мы поехали в прокуратуру, захватив и понятых. Предстояло детально осмотреть содержимое пакета. Женщина-понятая вдруг заартачилась:

— Не буду смотреть!

— В чём дело? — удивился я.

— Человечья голова…

— Да я пошутил, — засмеялся майор.

— А что же в кульке?

— Одежда мужика, который утонул в пруду.

Мой кабинет стал походить на ларёк секонд-хенда. Стол и стулья заняла мужская одежда: майка, рубашка, брюки, куртка и босоножки. Майор удивился:

— Он ходил без носков?

— Всё китайское, — удивился я другому.

Мы изучили карманы, подкладки, материал, швы и шовчики. Костюм джинсовый, рубашка хлопчатобумажная, босоножки из натуральной кожи… Ни документов, ни часов, ни расчёски — ничего индивидуального, кроме трупа, до сих пор ещё не вскрытого.

Впрочем, штришок был — мусор в кармане брюк. Точнее, несколько белых мелких цветков на стебле, собранных в сухую метёлочку. Я уложил их в конверт. Эксперт сфотографировал каждую шмотку, а я сел фиксировать этот развал в протоколе. Без труда описал цвет материи и форму пуговиц, пока не добрался до лейблов. Как выразить иероглифы, похожие на отпечатки птичьих лапок?

Отпустив понятых, я сказал майору:

— Боря, ты ведь на колёсах… Подкинь меня до университета.

— Хочешь прочесть иероглифы?

— Забыл тебе сказать… В парке он с девицей ел червяков.

— Каких червяков?

— Толстых и скользких.

— Это хорошо.

— Что хорошего?

— Носит иероглифы, ест червей… Японский шпион. Отдавай дело в ФСБ.

Когда приехали, майора я удивил, потому что пошёл на биологический факультет. Декан меня выслушал и представил бабусе, которая оказалась доктором биологических наук. Я достал конверт и показал сушёные цветочки. Стёкла моих очков толстые, её очков ещё толще и с зеленоватым оттенком, словно их изготовили из пивной бутылки. Из ящика стола она извлекла лупу, которая была толще наших с ней очков, вместе сложенных. Но изучала цветки не больше минуты:

— Подмаренник герцинский.

— Кто? — не понял я.

— Многолетнее растение семейства мареновых.

— Где он растёт?

— По-моему только в одном месте, в Хибинских горах…

Леденцов ждал в машине насупленно. Его взгляд потянул из меня ответ и вытянул-таки:

— Боря, слишком много экзотики: голый труп, одежда в кустах, скользкие черви… А теперь ещё Хибины. А?

В девять часов воскресного утра автомобиль Палладьева уже стоял возле коряво-бурого коттеджа. Сам капитан сидел в машине, придавленный мыслями…

На кой хрен нужен этот культпоход? Только познакомились — и в лес? Впрочем, катались в машине, были в кафе… Пора и за грибами. Если же Антонина вынашивала сексуальные планы, то проще было бы сюда, в коттеджик.

Ни операм, ни майору Палладьев про грибы не сказал: ребята обхохочут, майор обматерит. Но как интуицию переложить на слова? Капитан был убеждён, что слежку за Антониной бросать нельзя. И хитрая интуиция ни при чём, когда налицо факты. Например, усыпила его в кафе, опасаясь, что он подослан. Если бы узнал майор, то велел бы её немедленно задержать…

Споткнувшись на этой обидной для опера мысли, капитан решил: сходит за грибами, и всё. И тут же споткнулся ещё раз: а что за коттедж и что за сумки?

Антонина вышла из дома, позевывая. Она походила на монашку: чёрные резиновые сапоги, тёмный плащ и круглая дымчатая шапочка. В руке корзинка, прикрытая серым полиэтиленом. Высокая, порывистая, пожалуй, выглядела не монашкой, а настоятельницей монастыря. Она кивнула ему деловито. Запустил двигатель и выехал на загородную магистраль, запруженную уже с утра. И капитан предположил:

— Наверное, в лесу народу больше, чем грибов.

— Теперь в лесу народу больше, чем деревьев. Чего все прут за грибами?

— Тоня, на земле более шести миллиардов человек и все есть хотят. Если каждому по грибочку…

— Надеюсь, сегодня шесть миллиардов в лес не придут.

Ехали на хорошей скорости, потому что все машины шли в одном направлении, к лесам, озёрам, дачам. До озера километров семьдесят. Палладьев прикинул, что при теперешних ценах на бензин каждый грибок влетит ему в копеечку. Если он только найдёт эти грибки.

— Игорь, тут направо.

Он свернул с шоссе и поехал медленно. Не тропинка и не дорога — дорожка, усыпанная рыжевато-кофейными хвоинками. Они лежали не вдоль их пути, а поперёк, как брёвнышки на мосту. Похоже, это бывшая просека, рассекавшая сосняк до самого горизонта.

— Игорь, корзину не взял?

— Полиэтиленовый мешок.

Капитан смотрел на лес, в котором почти не бывал. Его удивило обилие красок. Берёзы с осинами — это палитры. Все краски на них, кроме синего. Обычно хвалят весну, но, пожалуй, у осени красок не меньше. Увидев двух старушек с полными корзинами, Палладьев заметил:

— Грибов, наверное, уже не осталось.

— Те, которые я собираю, всегда есть.

— Какие же?

— Синюхи, горькухи, солюхи…

Капитану казалось, что засолкой грибов занимаются бабушки или семейные женщины. Молодые же сидят у экранов или пьют пиво. Впрочем, на экологию тоже мода. Солить грибы — это экология?

Дорога раздвоилась. Антонина махнула рукой:

— Любая ведёт к озеру.

Краски красками, а всё-таки осень. Какое-то дерево стоит голым, вроде огромной метлы, а рядом на мху рассыпаны опавшие узкие жёлтые листочки, как дольки апельсина. Грунт пошёл скользкий, травянистый. Дорога выклинивалась.

— Загони машину в ельничек, — велела Антонина.

— Не украдут?

— Мы будем рядом.

Они вышли и двинулись березняком. Лес посветлел. Ноги тонули в суховатом мху. Палладьев шагал за Антониной след в след, жалея, что не взял сапоги.

— Стой! Гриб прошла, — крикнул капитан.

Да какой — подберёзовик. Тускло-шоколадная шляпка даже на взгляд тугая; пузатая, и в то же время стройная ножка, как бедро у спортсменки…

— Рви в свой мешок, — крикнула Антонина.

— Ты и сыроежки пропускаешь…

— Для засолки не годятся.

Палладьев думал не о засолке. Не окажется ли его лесная прогулка никчёмной? Подышит, пройдётся… Затеять бы душевный разговор, но Антонина даже шла поодаль.

Капитан подумал, что кто-то просыпал меж кочек жёлтые сливы. Да нет, грибки. Подошедшая Антонина поморщилась:

— Лисички, не беру, очень мелкие.

— А вот эти? — показал капитан на влажную полированную шляпку.

— Не беру, маслята грязные.

Грязью, видимо, считала землю или прилипшие хвоинки. Если она их не берёт, то зачем брать ему? Но когда Антонина прошла мимо сосны, под которой стоял крупный гриб с душой нараспашку…

— Тоня, ты же белый прозевала!

— Другой попадётся.

Капитан, разумеется, срезал его, пронзённый глупой догадкой — ей не нужны грибы. А что нужно?

— До озера осталось два километра, — сообщила она. Что на озере? Зарубежная подводная лодка? Хижина на берегу, в которой прячется сбежавшая девушка? Энергия его подкинула так, что одной ногой он провалился в какую-то нору, прикрытую мхом. И эта жаркая энергия остыла, словно залитая водой: как и зачем девица станет жить среди болот?

Они пошли дальше. Но Палладьев стал вкопанно — под берёзой вспыхнуло пламя. В форме гриба. Ярко-красная огромная шляпка в белых пупырышках.

— Мухомор, — брезгливо подсказала Антонина.

— Почему белый гриб считают красавцем, а мухомор нет?

— А ты глянь на него. Оперетта!

Лес стал меняться: меньше деревьев и больше лохматых кочек. Палладьев мысленно рассуждал: если доверительного разговора сегодня не выйдет, то надо попасть в её коттедж. Под любым предлогом. Аппендицит схватил, язва разыгралась, эпилепсия крючит…

Капитан интуитивно сжался от мистической силы, которую вызвали его желания. Из-за ели прыгнуло тёмное согбенное существо с палкой в лапах. В тот же миг от пронзительной боли в ногах он упал на колени. Капитан знал, что если он через секунду не встанет, то следующий удар, заключительный и окончательный, будет по голове. Но этой секунды у него нет…

— Что творишь, падла нечёсаная! — крикнула Антонина, подбегая.

Падла нечёсаная оглянулась. Теперь у капитана появилось несколько секунд. Он встал, упёрся дрожащими ногами в землю… Тратить время и силы на выбивание из рук напавшего палки он не стал: схватил его за грудь правой рукой и шарахнул о дерево с таким расчётом, чтобы голова коснулась ствола. Она коснулась. Парень осел на землю медленно и удивлённо. Палладьев оглянулся. Сквозь мелколесье продирались ещё двое.

— Бежим! — приказала Антонина.

Ковыляя, Палладьев едва за ней поспевал. Выручила машина, которая стояла недалеко. Да и погоня сзади сухими ветками не хрустела; видимо, те двое поднимали третьего реванув двигателем, капитан сперва выехал на дорогу просёлочную, а затем рванул по бетонке.

— Больно? — спросила Антонина.

— Терпимо, удар пришёлся не по костям.

— Шкуры беспредельные, — злобно буркнула она.

— Что за ребята?

— Лесные бомжи.

— И чем живут?

— Рыбку ловят, грибников шмонают…

— Да что взять у грибника?

— Им всё сгодится.

Антонина смотрела в его лицо вроде бы изучающее. По крайней мере, перестала трепетно моргать. Она спасла его от драки. С двумя ещё, куда ни шло, но третий… В лесу, без пистолета…

Капитан тоже глянул на девицу, словно захотел высмотреть что-то необыкновенное. Он слишком мало её знал, чтобы, к примеру, судить о модуляциях голоса. Когда Антонина крикнула бомжу что-то насчёт падлы нечёсаной, то голос её непривычно дрогнул или сменился тембр. Капитану могло это показаться. Лес, тишина, глухое эхо… Но ведь падла второй раз не ударила…

В кармане Палладьева щёлкнуло негромко, но внушительно. Леденцов запрещал оперативникам отключать мобильники.

— Слушаю, Борис Тимофеевич, — глуховато произнёс капитан.

— Ты где?

— В лесу.

— Что там делаешь?

— Само собой, грибы ищу.

— Не знал, что ты грибник. Игорь, несись в контору…

— Борис Тимофеевич, клапана в моей машине отрегулировал?

— Какие клапана? — спросил майор, поразмышляв.

— Я просил, стучат.

— Пива в лес много набрали

— Понял, сменщик заболел.

— Игорь, жду тебя через час.

— А что произошло? — вырвалось у капитана.

— Из Таиланда вернулся друг пропавшей девчонки.

Капитан газанул и обратился к своей спутнице:

— Слыхала, вызывают на базу. Мой сменщик заболел Антонина, отвезу тебя в коттедж. Возьми-ка номер моего мобильника…

Иногда я завидую оперативникам: бегают по городу разминаются. Следователь же прокуратуры сидит в своём кабинете как приклеенный. От трупа до трупа или до какого-нибудь происшествия вроде пожара или взрыва.

Какой глупый закон требует расследовать все уголовные дела одновременно? Да никакой — этого требует прокурор. Но ведь работать по всем восьми разнообразным делам крайне нерационально. Я тревожился, потому что совсем не занимался делом об исчезновении Марины Лиановой. И пока никакой информации. Ни писем, ни звонков, ни требования выкупа… А почему обязательно должны требовать выкуп? Разве уводили в полон только ради выкупа? Заставят трудиться. Женщина вообще является выгодным товаром, поскольку представляет собой сексуальный объект.

Я вспомнил, что мною не допрошена гражданка Мамадышкина, подруга этой пропавшей…

В дверь постучали вежливо, но настойчиво. В таких случаях не отзываюсь: всё равно войдут.

И вошёл — испанец, высокий и статный. Куртка тёмной блестящей кожи и той же кожи широкополая шляпа. Из-под неё вырывался на спину пушистый веер чёрных волос. Высокие сапоги и мощные цокающие каблуки. Человек из вестерна.

— Терский, — как-то широковещательно представился он.

— Ага, — согласился я.

— Меня направила милиция.

— Садитесь, и ваш паспорт.

— Только что прилетел из Таиланда.

— Один? — перешёл я прямо к делу.

— A c кем было нужно?

— Ну, хотя бы с Мариной Лиановой.

Он улыбнулся вопросительно, а я молчал отрицательно. Его перемолчал я. Он вздохнул:

— Маринина мама рассказала… Но почему решили, что её дочь улетела со мной?

— Вы же дружили…

— Знаете, ехать в Таиланд со своей женщиной — то же самое, что идти в баню с ведром воды.

— Э, в смысле?…

— Сексуальность витает в воздухе. Крохотные миниатюрные тайки… Отдыхающие говорят так: здесь можно делать всё, что мама запрещала. Я видел отель, где все ходят голые и никаких мужей-жён: всё общее…

— Занимательный отель.

— По-моему, туда съезжаются не отдыхать, а трахаться. Про гибель Содома и Гоморры знаете? Я считаю, цунами, которое накрыло побережье, — это расплата за грехи…

Меня удивило, что он переживает за моральный облик Таиланда и ничего не спрашивает о пропавшей Марине. Тогда спросил я:

— Артур, а исчезновение подруги не трогает?

— Нет.

— Почему же?

— Ещё не встречался с Антониной Мамадышкиной. Она должна что-то знать.

— А почему не встречался?

— Её нет дома.

Я верил ему, потому что на открытом лице ни намёка на фальшь. Только удивляла его уверенность, что с Мариной ничего не случилось. Уповал на Антонину.

— Артур, когда Марину видел в последний раз?

— В аэропорту провожала меня.

— Переписывались, перезванивались?

— Я улетел на слишком малый срок.

В молодости над сочинением вопросов не задумывался: вылетали прямо-таки готовенькими. Сейчас замешкался. Надо спросить об их отношениях: слова о любви и дружбе не шли с языка, как молодёжью не жалуемые. Интим, бой-френд, сожительство…

— Вы с нею… того? — нашёл я выражение посовременнее.

— Нет, не трахались.

— Чего ж так?

— У меня к Марине серьёзное отношение. Хочется всё сделать не по-современному, а в классическом стиле. Благословление родителей, венчание, розы, первая брачная ночь…

— Неплохо, — одобрил я. — Расскажи о Марине.

— Вам для чего?

— Чтобы скорее её найти.

Он, видимо, не уловил связи её образа с розыском. Прямой связи и не было: мне захотелось побольше узнать о девушке, которая удостоена романтической любви.

— Ну, Марина любит читать…

— Дамские романы?

— Презирает их. От Марины пахнет цветущим тропическим лесом.

— Наверное, подаренными вами духами, — предположил я, не представляя запаха тропического леса.

— Никогда духи не дарю.

— Почему?

— Худой тон. Во Франции это считается намёком на интимные отношения.

— Не знал…

— Марина очень любит кошек.

А почему он не снял шляпу? Не лысый, не плешивый… Или у него парик? Я сижу лицом к двери и спиной к окну. Терский сидит спиной к двери и лицом к окну. Ага, его лицо отражается в стекле, и он любуется своим чётким испанским фейсом. В шляпе.

— Артур, у тебя есть версии её исчезновения?

— Никаких.

— Могла она увлечься парнем и последовать за ним?

— Нет, — рубанул он мгновенно.

— Потому что любит тебя?

— Не только.

— Тогда почему же?

Он, отвечавший без запинки, перестал любоваться собой в стекле и молчал. Разве я задал трудный вопрос? Ответил он вопросом тоже для меня трудным:

— Господин следователь, Марина не эротична.

— Это, значит, как?

— Вы не знаете, что такое эротика?

— Нет, — признался я, поскольку мне легче было понять, что такое любовь; но чтобы он не подумал обо мне уж совсем худо, добавил: — Наверное, эротика есть среднее меж любовью и порнухой.

Артур снисходительно улыбнулся тонкими сухими губами:

— Эротика — это, в сущности, фантазия. Человек настолько эротичен, насколько возбудима его фантазия. Одному надо увидеть женщину обнажённой, другому хватит мочки её уха.

— А секс?

— Это заключительная вспышка.

— Запищу, — пообещал я.

— Что запишете?

— Про мочку уха.

— В протокол?

— Нет, себе на память.

Я глянул на его тонкие сухие губы. Нет, не улыбались. И тогда мне пришла ещё одна мысль для записи на память: глупость загадочна.

— Артур, вы дружили втроём… Что скажете об Антонине Мамадышкиной?

— Её фамилия говорит о ней.

— Да, смешная. А как она относилась к Марине?

— Подруги.

— А к тебе?

— Я всем женщинам нравлюсь.

— Ну да. Но мне кажется, что за Марину ты не переживаешь.

— А я намерен не переживать, а найти её.

У капитана выдался пустяшный день, когда бегаешь по городу как бездомный.

Леденцов заставил проверить каждый шаг Артура Терского: когда полетел в Таиланд, с кем, сколько там пробыл и когда вернулся…

Затем Палладьев занялся коттеджем. Покатался вокруг да около и установил, что дом вроде бы не имеет адреса. Участковый невразумительно сообщил, что в коттедже никто не прописан и даже вроде бы никто не живёт. Пришлось ехать в регистрационную палату Министерства юстиции, где выяснилось, что строительство коттеджа закончено, но он ещё не принят и в кадастр не занесён. Что же в нём делала Мамадышкина?

Во второй половине дня капитан взялся за дактилоскопию. Отпечатками пальцев Антонины он запасся после сна в кафе. Теперь пробил их на компьютере без всякой пользы: не привлекалась, не числилась, не задерживалась. Палладьев знал девиц не только не судимых, но даже не имевших приводов в милицию. И ангельского вида. Но они были опаснее рецидивисток.

В его голове сидела картина похода за грибами. Он не мог понять смысла нападения. Шпана топчется в городе и по лесам не гуляет, на пьяных шашлычников они не походили, грабить его бессмысленно…

В сознании капитана остался след от мысли, которая в лесу лишь коснулась и отлетела, — о перепаде тембра голоса Антонины. Что это значило? Она должна была испугаться, а она вроде бы удивилась. Впрочем, чего ей пугаться — не её ударили.

На убойном отделе висели два свежих «глухаря» — два колото-резаных трупа. Не считая утонувшего мужика и находки в парке. Поэтому капитан не сомневался, что начальник прервёт его розыск в свободном полёте и пришпилит к конкретному «глухарю».

После этой мысли не прошло и десяти минут, как майор позвал к себе и спросил с угрюмым смешком:

— Грибов нажарил?

— Мало их в лесу.

— И мухоморов нет?

Палладьев доложил подробно. Смешок на лице майора разгладился, оставив угрюмость. Его почему-то не заинтересовали существенные факты: нападение, внешность ребят, голос Антонины… Он больше удивился тому, что она не брала грибов.

— Игорь, почему?

— Скорее всего, вела в местечко получше. Вздохнув, майор ситуацию обобщил:

— Итак, пропавшая в Таиланд не летала. Её парень вне подозрений. Значит, надо искать. Что мыслишь?

— Видимо, какой-то информацией обладает Антонина Мамадышкина…

— А если её задержать?

— Рановато, товарищ майор. У нас на неё ничего нет. И она Рябининым не допрошена.

— Игорь, обыскать коттедж.

— Дом не принят, хозяин неизвестен…

— Прочесать лес, а?

— Это в жилу, — согласился капитан.

— В жилу? А с кем? Силами нашего отдела? Да на тот лес нужно не менее роты солдат.

— Товарищ майор, а если протралить озеро…

— Зачем?

— Одна из версий, что похищенная убита и тело брошено в озеро. Не зря напавшие меня к нему не допустили.

— Протралить, говоришь… Чем? Тральщик привезти с Балтики?

— На лодках.

— На каких и где лодки? Озеро раскинулось на квадратные километры.

Майор задумался. Палладьев знал, что он ни катера не достанет, ни людей не даст. Время бы дал. Майор дал его тут же:

— Пару дней. Поработай с рыбаками, грибниками и проникни в этот коттедж.

Тема была исчерпана. Капитану хотелось уйти, но Леденцов не терял сосредоточенности. Капитан ждал, во что она выльется. И она таки вылилась:

— Да, следователь Рябинин просит отправить тебя в командировку.

— Куда?

— В Хибины.

— Это в Китае? — пошутил он.

— Не в Китае, а утопленника-то не опознали. В Хибинах растёт этот… Подмаренник герцинский. Нашли в кармане семена. Надо там глянуть пропавших лиц…

Капитан хотел возразить, что можно запросить Хибинское УВД. Но в его куртке надрывался мобильник. Маленький, а крикливый. Капитан его не отключал прерывать разговор с начальником не годилось, но и звонить могли по делу.

— Послушай, — велел майор.

Палладьев женского голоса не узнавал, пока она не крикнула:

— Да, Антонина!

— А-а… Что случилось?

— Игорь, мне пришла повестка, вызывают в прокуратуру к следователю. Идти?

— А почему не ходить?

— Неприятно.

— Надо, а то силой приведут.

Капитан уже хотел отключиться, когда Антонина изменила голос до жалобного:

— Игорь, вечером приди.

— Зачем?

— Очень надо…

Палладьев изложил разговор майору. Тот хихикнул:

— Да ты у неё свой человек. Иди. Только всё-таки возьми табельное оружие.

Молодые коллеги лишь усмехаются, когда говорю им что они не допрашивают, а спрашивают. Спрашивать — работать, допрашивать — проявлять искусство. Проникнуть в душу человека я всегда пробую через его работу либо какое-то увлечение. Жизненный опыт мне это позволяет: до следователя поработал и поездил. С женщинами сложнее, поскольку своим делом они увлекаются редко

— Работаете? — спросил я Мамадышкину.

— Нет.

— Но работали?

— Повертелась на фабрике, в торговле, в больнице.

— Часто меняли?

— На одном месте долго не могу.

— На что же существуете?

— На частные подряды. Квартиры мою, с детьми сижу гуляю с псами…

Все девушки красивы за счёт молодости. Но оценить Мамадышкину я не мог. Всё на месте, хороший рост, правильные черты лица, длинные волосы… Не было чего-то такого, что необходимо в лице женщины, как цветок на подоконнике. Чего-то женственного. Мягких губ, что ли?

— Не замужем?

— Чего все интересуются?…

— Ну, я по долгу службы. А вообще-то брак свидетельствует о каком-то социальном положении.

— Наивно для вашего возраста.

— Это почему же?

Когда было время, я не упускал случая поговорить на отвлечённую тему. Да и не была тема отвлечённой, поскольку мотив исчезновения Марины, скорее всего, связан с любовью. Не с ограблением же?

— Историю вам рассказать?

— Давайте, — согласился я, потому что допрос есть откровенный разговор.

— Моя одинокая подружка Зойка гуляла в женатой компании. Какая-то бабёнка начала при людях шпынять своего мужа. Зойка возьми и заступись. Бабёнка взъярилась. Мол, бери его за бутылку водки, если такая жалостливая…

Мамадышкина умолкла, спохватившись, что она не в гости пришла, а к следователю прокуратуры. Заглядывающие в кабинет мои коллеги частенько полагали, что я беседую с приятелем. В кино и книгах допрос идёт под стук по столу.

— Что дальше? — выказал я любопытство.

— Ну, вышел натуральный прикол. Зойка достала из сумки бутылку водки — и на стол. Вечеруха кончилась, собираются домой. Этот муж Зойку под руку и пошёл, бросив жене на прощанье: «Ты меня продала за бутылку водки». И живут с Зойкой до сих пор, вступив в законный брак. Мне такой не нужен.

— А какой нужен?

— Надо пережить тоску, боль, муки…

— Вы имеете в виду любовь?

— Не знаю, что имею в виду… Но сперва экстрим, а брак потом.

Пожалуй, я согласен, что любовь есть экстрим. Серьёзная девица, о сексе не спросишь. В тёмной куртке, чёрные волосы с лаковым отливом, мрачновато-блесткий взгляд. Она вспомнила:

— Про Зойку я не кончила. Этот муж приревновал её шампуром.

— Не понял…

— Проткнул насквозь за городом на шашлыках. Но важные органы не повредил.

— И продолжают жить?

— А чего?

— Разве так любят?…

— Это тоже любовь.

Она моргала с пулемётной скоростью. То ли моргание, то ли её взгляды на любовь отбили у меня охоту беседовать о чувствах. Впрочем, что я выламываюсь? Миллионы живут, не употребляя слова любовь и даже не зная, что это такое. Обходятся сексом. Мамадышкина верно изрекла: «Это тоже любовь».

— Расскажите о Марине, — перешёл я к делу.

— Мы дружили втроём…

— Дружили втроём или любовь была на троих?

— Я делиться не привыкла.

— Значит, Артур её любил?

— Она девица ухоженная.

И хотя я считал, что слово «ухоженная» больше идёт к лошади, уточнять не стал.

— Мамадышкина, а как Артур относился к вам?

— Дружили втроём…

— Он видел в вас женщину?

— С женщиной он уже определился.

Антонина перестала моргать — вообще. В её взгляде упёртом в мою переносицу, почудился острый металл. Что-то вроде шампура, которым проткнули её подругу. Но, заметив моё внимание, взгляд Мамадышкина скрыла своим трепетным морганием.

— Следователь, от Артура у всех девок коленки слабели.

— А у вас?

— Глупости спрашиваете. Мы втроём дружили с детства.

Их треугольник наверняка был крепок по той простой причине, что Артур и Марина любили друг друга. Третий помешать не мог. Я внимательно оглядел третьего. Заострённая маковка, чернявая… Похожа на редьку.

— Мамадышкина, что же случилось с Мариной?

— Не знаю.

Я вздохнул. Час отсидел, выискивая подступы к информации. И ничего. Правда, у информации есть свойство исчезать и как бы утрамбовываться в сознании, а всплывать тогда, когда ей вздумается.

— Антонина, по-моему, вы даже не беспокоитесь.

— Что мне беспокоиться?

— Исчезла подруга, похищена…

— Скоро вернётся.

— То есть?

— Маринка как-то буркнула, что всё ей претит. И есть мужик, который зовёт в горы.

Информация всплыла, не успев потонуть. Я смотрел на Мамадышкину, пока она не пресекла мой взгляд грубым вопросом:

— Что не так?

— Какой мужик, когда, в какие горы?…

— Ничего не знаю.

— Почему же молчали до сих пор?

— Не хотела, чтобы дошло до её матери, Вера Григорьевна нервная.

— Антонина, выходит, что подруга сбежала с мужиком?

— Не знаю, что выходит, и знать не хочу. Умолчала, оберегая нервную мать. Побег с мужиком позорнее, чем быть похищенной. Но я тоже нервный и сидеть уже не мог…

Какой мужик? Который утонул в пруду. Какие горы? Хибины.

Капитан ехал и не сомневался, зачем позван Антониной: круглое катить, плоское тащить… Что-нибудь с её чемоданами и сумками. Он заметил за собой мысленный заскок: постоянное возращение к истории в кафе. И не понимал её смысла. Усыпить, чтобы убедиться, что он не подослан? Несовпадение способа с целью: почему девчонка боится милиции?

Ответ только один: что-то с коттеджем. Дом ещё не принят, хозяин пока не установлен. Скорее всего, построен на ворованные стройматериалы. При чём здесь Антонина и тем более при чём пропавшая подруга?…

К коттеджу Палладьев прикатил уже в осенней темноте. Антонина ждала его у входа. Он спросил торопливо:

— Что-то случилось?

— Так бы не позвала…

— И что же?

— Пройди в дом.

Она впервые впустила его в дом. Холл или вестибюль… И запах стройки доказывал, что она ещё не закончена — запах мокрого цемента, свежих досок и битума. Наверх вела просторная каменная лестница. Хозяйка повела его в сторону:

— Пойдём на кухню, она на первом этаже.

Прямо за лестницей. Таких просторных кухонь капитан не видел — если только в американских фильмах. Одна половина, деловая, для варки-жарки, была выложена кафелем; вторую, для еды-питья, затянули деревянными панелями. И здесь не пахло ни цементом, ни краской.

— Игорь, есть хочешь?

— Нет, спасибо.

— Кофейку выпьешь, — решила она.

— Как в прошлый раз, — не удержался он. Антонина не поняла его намёка или была слишком рассеянна. Кофе оказался не порошковым, а сваренным.

Капитан выпил одну чашку и не отказался от второй. Не пригласила же она, чтобы усыпить?

— Антонина, этот коттедж чей?

— Одного хозяина, который и не бывает.

— А ты здесь кто?

— Комендант.

— Комендант чего? — удивился опер, полагавший, что коменданты бывают только в общественных зданиях.

— Проще говоря, сторожиха.

Антонина кофе не пила, посматривала на него рассеянно. И одета была небрежно — в сером халате, который постоянно распахивался, обнажая что-то белое, нижнее.

— Тоня, здесь и живёшь?

— Ночую.

— Не одиноко?

— Он веселит, — Антонина кивнула на край стола, где стоял телевизор.

— Новостями о взрывах, пожарах да убийствах он скорее напугает.

— А я смотрю комедии.

По её лицу видно, что эти комедии её не веселят. Осенними тёмными ночами сидеть в пустом огромном доме одинокой девушке… И телевизор не поможет.

— Антонина, а где спишь?

— Здесь, на раскладушке.

— Значит, кофе тебе в постель не подают?

— Подают.

— Ты спишь на раскладушке…

— В неё и подают.

— Кто?

— Сама себе.

Опер вспомнил, что Антонина сегодня была у следователя Рябинина. И хотел расспросить, но увидел, что она ведёт беседу на каком-то автомате. Не слушает, но вслушивается. Во что? В шорохи и трески нового дома? Пока не кончится его усадка, он будет вздыхать, как бык в загоне.

— Антонина, а зачем меня пригласила?

— Ночью со мной посидеть.

— Посидеть… В каком смысле?

— Нет, не в сексуальном.

— А в каком же?

— Тише!

Она подняла руку. Капитан прислушался. Ветер за окнами, шелест ближних кустов, легонько стукнул лист плохо закреплённого шифера, кофейник урчит…

— Ну? — требовательно спросила она.

— Ничего не слышу.

— Каждую ночь шаги…

— Где?

— Вокруг дома.

— Тоня, глюки. Чьи шаги?

— Я расскажу…

— Тогда давай ещё кофе.

Капитан удивился времени — уже за полночь. Придётся сидеть, коли шаги. Вот в морге, где ему приходилось и кофе пить, и даже ночевать, — никаких шагов.

— Тоня, может, кошка?

— В доме нет кошки.

— А наверху, не завелась ли?

— Верх отгорожен.

Антонина казалась смелой и нахальной девушкой, и вдруг удивила капитана мистикой. Он спросил:

— А ты что хотела мне рассказать?

— На месте этого дома стояла деревенская изба. Она сгорела вместе с прежним хозяином.

— И что?

— От хозяина ничего не осталось.

— Сгорел…

— Кости-то не горят. Ни скелета не нашли, ни черепа. Пропал.

— Ну и что? — уже раздражённо спросил капитан.

— Вот он и ходит.

Глянули бы опера, чем он занимается. Глюка ловит. Два часа ночи. Встать и уйти, пожелав спокойного сна. Но он видел, что Антонина не уснёт, а будет сидеть и прислушиваться к шагам сгоревшего хозяина избы. Какие шаги, если оба кухонных окна затянуты глухими шторами?

Капитан не задремал, но что-то ему показалось. Он глянул на Антонину: вроде бы не моргает и не дышит — лишь белеет невыразительным лицом. Едва заметным кивком она показала на ближайшее окно…

И тогда капитан уловил хруст песка под тяжёлыми шагами.

Он встал, стараясь не шуметь, и поманил Антонину за собой — открыть ему дверь. Пришлось виртуозными пассами глушить звон ключей. Отомкнув замки, капитан плечом вышиб дверь и в три прыжка оказался под окном…

Сильный удар ногой в плечо отбросил. Но тот, кто ударил, не побежал; тот, кто ударил, был сильным и знал каратэ. Но, видимо, он не знал, что в настоящем каратэ важна не сила, а концентрация психической энергии. Капитан сконцентрировал её, а уж, какой приём применил, он не понял.

Капитан повалил напавшего на кучу гравия и заломил ему руку. Затем достал мобильник…

Днями сижу истуканисто за столом. Сдерживая утопленную мускулатуру и зажимая нервную систему. А ночью они свободны, поэтому просыпаюсь часа в четыре и лежу до пяти-шести. Вновь засыпаю с трудом, и в восемь не с кровати встаю, а словно выползаю из стиральной машины.

О чём думаю в это бессонное время? Перебираю ушедший день, как черепки ушедшего времени. Например, допрос Мамадышкиной. Институт семьи разваливался на глазах… Старые семьи распались, новые не складывались, парни желали оставаться бой-френдами… Бросали стариков и новорождённых… Как это хорошая девушка Марина бросила мать и сбежала с мужиком?

Не уснул до восьми. Встал, побрился, выпил кофе и пешком дошёл до прокуратуры. Мне всегда казалось, что в моём кабинете ещё остались споры, крики, возмущения с прошлого дня; и они всю ночь живут в воздухе, ослабевая к моему приходу.

Ровно в девять я отомкнул сейф. И вроде бы по его команде открылась дверь и впустила Леденцова. По утрам он обычно занимался разбором ночных материалов, поэтому я предположил:

— Неужели труп?

— Да, живой.

— Где?

— Перед тобой, ночь не спал.

— Тогда здесь два трупа.

— А третий труп меня ждёт в РОВД — Палладьев.

— Он дежурил?

— Да нет. Ждёт меня с какой-то информацией.

Он не спал, я не спал… И пока ещё день не раскочегарился, можно хватить по кофейку. Я его делаю мгновенно: кипяток, порошок и сахар. Впрочем, майор выпивал ещё мгновеннее. Я чашку, он две.

— Боря, что новенького на фронте борьбы с преступностью?

Он поморщился: не то от наивного вопроса, не то от борьбы с преступностью, не то кофе обжёгся.

— Сергей, на прошлой неделе убили студента-африканца. Милицию поставили на уши, телевидение захлёбывалось от возмущения.

— Боря, как же иначе? — удивился я словам майора.

— А в эту же ночь в городе убили троих наших! По ящику лишь скупая информация.

— Убийцу студента нашли?

— Ещё бы, у меня всех оперов забрали.

— Боря, он гость, иностранец, — вяло заметил я.

От злости лицо майора порыжело, как и голова. Пришлось его успокоить третьей чашкой кофе. Леденцов не равнодушен, как бензин вспыхивает. Чем мне и нравится. По-моему, равнодушный человек смахивает на корову, изредка мычащую. Дальше разговор не пошёл, потому что с криминала он скатывался на политику, а тут уже и я — бензин.

— Сергей, ты дневник-то ведёшь?

— Понимаешь, придёт умная мысль, запишу, а потом вдруг увижу её в книге. То ли я украл, то ли у меня.

— И бросил?

— Теперь только криминальные сюжеты да загадочные истории.

Майор допил кофе и от третьей чашки заметно побурел. На этом фоне слабо-рыжие усики посветлели. Он улыбнулся сдержанно, потому что для широкой улыбки усики были слишком узки. Я ждал слов — беспричинно майор не улыбался.

— Сергей, тогда история для твоего дневника…

— Криминальная или загадочная?

— Смешная. Палладьев ходил с Мамадышкиной в лес за грибами.

— В оперативных целях?

— В них. Представь, она не взяла ни одного гриба.

— Не нашла?

— Не брала. Ни подберёзовиков, ни белых, ни синюх…

— Зачем же ходила?

— А у озера на них напали двое. Капитана огрели дубьём. Пришлось бежать. Мамадышкина этих ребят не знает. Вот и вся история.

Надо бы расспросить и подумать. Но я давно знал коварное свойство информации: она может, как выброшенная в коридор мебель, загородить путь. То, что я знал, меня распирало и не давало возможности мыслить.

— Боря, все эти грибы теперь не имеют значения.

— Почему же?

— Мамадышкина на допросе призналась, что Марина сбежала с мужчиной.

— Что же она до сих пор молчала?

— Хранила чужую тайну.

На лице майора смешались два чувства: недоумение и недоверие. Видимо, на моём лице эти чувства уже отбродили, оставив единственное, вопросительное: что делать дальше?

Звонил телефон, который всегда знал, что делать дальше. Я взял трубку. Раздражённо-торопливый женский голос спросил:

— Рябинин, моё заключение тебя не интересует?

— Дора Мироновна, немедленно шлю курьера, — спохватился я.

— Если бы не знал причин смерти, давно бы прекратил…

— Верно, Дора Мироновна. А появилось что-то новенькое?

— Нет. Ни повреждений, ни алкоголя. Захлебнулся мужик.

Я понимал её обиду. Вскрывала труп, торопилась… К ней очереди следователей, а я даже не звоню. Эту пожилую женщину я уважаю за то, что она занимается адским трудом — наверное, только в аду кромсают человеческие тела. Или там нет тела, а кромсают души грешников?

— Дора Мироновна, как трезвый здоровый мужчина способен захлебнуться в водоёме, где купаются дети?

— И в лужах тонут.

— Пьяные, а он трезв. Может, сердце?

— Нет, сердце в норме.

— А если что-нибудь съел?

— В каком смысле?

— Ну, объелся…

Усики капитана были слишком жидки, чтобы начать топорщиться, поэтому они просто шевельнулись, словно майор на них дунул. Он злился, поскольку с экспертом я вёл чепуховый разговор.

— Сергей Георгиевич, вы любите пошучивать.

— Дора Мироновна, на пляже он с девицей ел червяков.

— Каких червяков?

— Обычных, млекопитающих. Точнее, мокрых, скользких…

— Сергей Георгиевич, перед смертью он ел не червяков, а грибы.

— Какие грибы?

— Не знаю. В вашем постановлении вопроса о содержимом желудка не было.

Дора Мироновна трубку положила звонко, как меня припечатала. Взглядом меня припечатал и майор. Помолчав, он припечатал, вспомнив мою фразу, и словесно:

— Ты же сказал, что грибы не имеют значения?

Я сказал… Где-то написано, что сознание, зевающего человека на какую-то незаметную секунду отключается. Когда я задумываюсь, то, видимо, отключаюсь на весьма заметную минуту.

Если третий десяток лет копаешься в людской психологии; если людей перед тобой проходит больше, чем перед кассиршей магазина; если повторяются образы и ситуации… то начинаешь искать закономерность. Хоть какую-то. Например, совпадениям абсолютного значения не придаю, но какое-то придаю.

Я расследую два уголовных дела: утопленник и похищение девушки. Они не пересекаются и ничем не связаны.

Кроме грибов.

— Боря, Палладьев с Мамадышкиной ходили за грибами на Плескачёво озеро?

— А ты откуда знаешь?

В РУВД Палладьев отвёл задержанного в кабинет оперативников, развязал, посадил на стул, добавил свету и рассмотрел…

Мужик в возрасте. Плотный и даже кряжистый. Глаза немного раскосые и сдавлены мясистыми веками. Не выбрит. Голова и затылок обросли бурыми кудряшками, и за счёт этого да согбенной посадки было в нём что-то медвежье. Цвет лица тоже медвежий, если только у медведя есть цвет кожи.

— Ваши документы? — потребовал капитан.

— Нету.

— Кто вы?

— Тебе, какое дело?

— Гражданин, вы пьяны?

— Ты подносил?

— Похоже, вы не осознаёте, где находитесь…

Хамили, грубили и оказывали сопротивление частенько. Алкаши, бомжи, шпана… Но этот мужик на них не походил. Наркоман? Речь чёткая, взгляд чистый.

— Гражданин, я оперуполномоченный уголовного розыска, — запоздало представился капитан.

— А я уполномоченный президента республики.

— Мужик, да я тебя сейчас в «обезьянник» посажу, развеселился капитан.

— В клетку, что ли?

— В железную.

— С обезьянами?

— Да, с нетрезвыми.

— Не имеешь права.

— Мужик, да откуда ты свалился?

— С Хибин.

Это слово ударило капитана сильнее, чем нога задержанного. С Хибин… Куда начальство намеревалось отправить его в командировку. Хибины не только сами приехали, но и долбанули капитана ногой в плечо.

— И что в Хибинах делаешь?

— То, что делают там здоровые мужики.

— Оленей пасут? — неудачно спросил капитан, не знавший севера.

— Вкалывают на рудниках.

— Добывают золото?

— Апатит и нефелин.

Шахтёр он, а не медведь. Куртка из какого-то синтетического крепкого материала — скорее, штормовка с капюшоном. Полусапожки лёгкие и прочные — в них заправлены брюки. Кулаки лежат на коленях спокойно — такими они бывают у людей сильных.

Проверка по местной картотеке ничего не даст, если он с Хибин. Почему же молчит? Капитан вспомнил, как однажды задержали парня, хотевшего залезть в квартиру. Документов нет, компьютер не пробивает, а вор чуть ли не ежечасно выдвигает новые версии. То он зарубежный турист без паспорта, то память ему отшибло, то прилетел из космоса… И капитан проверял все версии, кроме полёта в космос. Оказался журналистом, ставившим эксперимент. Кстати, в квартиру лез в свою собственную.

Три ночи. Палладьев спросил устало, показывая, что терпенье иссякло:

— Ну, шахтёр, будешь туфту гнать или расскажешь, кто и зачем приехал?

Буду гнать, её.

Капитан велел дежурному отыскать двух трезвых понятых, что ночью сделать непросто. В «обезьяннике» пьяные да безадресные бомжи. Дежурный привёл двух таксистов. Капитан подступил к задержанному:

— Руки!

— Чего…

— Я обязан обыскать вас, о чём составлю протокол. Задержанный подчинился удивлённо, видимо, всё ещё не понимая, что он в милиции. Ни паспорта, ни иных документов не оказалось. Деньги, железнодорожный билет, какие-то расписки, квитанции, связка ключей. И плотный конверт, из которого Палладьев извлёк и показал понятым фотографию…

Антонина Мамадышкина и Марина Лианова прижались друг к другу висками.

Они бы углубились в тему Плескачёва озера, и следователь высказал бы свою догадку, а майор изложил бы свои доводы, но помешал мобильник Леденцова бравурной мелодией. Прямо-таки чеканил шаг, уводящий из кабинета. Майор послушал. Что-либо прочесть по его лицу не мог даже Рябинин, но вот плоские губы Леденцова дрогнули, как гладкая вода, в которую где-то далеко бросили камень.

— Что? — не утерпел Рябинин.

— Рассуждает, а Палладьев его взял.

— Выследил?

— В «обезьяннике» уже сидит. Сюда его везти?

— Сами в РУВД поедем…

По дороге Рябинин думал, что киношные боевики складываются из притёртых кубиков: стрелки, киллеры, разборки и трупы. А ведь уголовное дело смахивает на водный поток, который разбегается на десятки ручьёв. По ним приходится ходить, пока не упрёшься в очередной тупик и не перекинешься на следующий ручей. На что они перекидываются сейчас?…

В кабинете оперативников кроме Палладьева сидел плотный туго-вихрастый мужик. Видимо, задержанный. Следователь и майор представились, чему тот неожиданно удивился. Поморгав мясистыми веками, своё удивление выразил словесно:

— Правда, того… прокуратура?

— Он принимает нас за мафию, — объяснил Палладьев.

— Это же здание РУВД, — удивился майор.

— В газетах пишут, мафия всюду проникла, — буркнул задержанный.

Рябинин не поленился и предъявил ему удостоверение. Задержанный обиженно кивнул на Палладьева:

— Этот лось чуть меня не придушил.

— Подумал, что ты гравий воруешь.

— Кто вы и что вы? — потребовал Рябинин.

— Моя фамилия Напрасников. Ребята, вы мне и нужны! Паспорт у меня в гостинице. А я приехал с Кольского в поисках дружка, Афанасия Сомова. Вот и кантуюсь.

— Подробнее, — велел Рябинин.

Напрасников поёжился, отчего куртка на загривке слилась с колтунистым затылком, а раскосый взгляд придал его фигуре ещё большее сходство с медведем.

— Афанасий более двадцати лет отмантулил на апатитовых шахтах. Заработал деньжат и подался сюда. Начал дом строить. Уже завершил, осталось зарегистрировать. Да вот уехал и пропал.

Он по очереди и пытливо оглядел присутствующих, пробуя вычитать ответ. Притушенные взгляды оперативников ничего не сказали уже хотя бы потому, что только сейчас проступила зримая версия.

— Давно Сомов уехал? — спросил майор.

— Больше месяца.

— Занимался дома делами?

— Не только.

— А чем ещё?

Напрасников пошевелил локтями и плечами, словно по его спине что-то бежало. Когда же оно пробежало, он выразился нецензурно, добавив, чтобы все поняли:

— Афоня-то вертанутый.

— То есть? — выразил Рябинин общее непонимание.

— У него башка ломом подпоясана.

— Переведи-ка, братец…

— Он женился!

— В своих Апатитах?

— Здесь, за этот месяц.

Оперативники дружно помолчали, потому что все их версии начали сыпаться. По крайней мере, утонувший жениться вроде бы не мог. Значит, не он.

— На ком женился? — Палладьев не удержался от резонного вопроса.

— Да вон на той, — кивнул он на капитана. Палладьев достал изъятую фотографию и протянул Рябинину. Они с капитаном разглядывали долго и как бы непонятливо.

— На какой женился? — спросил Рябинин.

— На симпатичной, на правой.

— Откуда вы знаете?

— Фотку-то в письмо вложил. Ну, и поделился, что жена ему в дочки годится. Как принято у артистов. Писал, что с этой женой куда-нибудь на время смоются отдохнуть…

— Где письмо?

— Выбросил, а фотку оставил.

— Что он ещё писал?

— Я и говорю: башка ломом подпоясана. Про тёплые воды, про ангельские грибочки…

Палладьев смотрел на майора, ожидая его комментарий; Леденцов поглядывал на Рябинина, дожидаясь первых слов следователя. Рябининские же мысли сталкивались и отскакивали, как шары в лототроне… Выходило, Мамадышкина была права, что Марина сбежала с мужиком. Выходило, что в парке утонул не Сомов… А как же хибинская флора в его кармане? Ангельские грибочки. Выходит, их собирала Мамадышкина для Марины? Для Сомова?

Рябинин обратился к Напрасникову:

— Сейчас вы с капитаном съездите в гостиницу за паспортом, а потом глянете на своего приятеля.

— Гляну… Зачем?

— Он или не он. Называется опознание.

— Что же, я Афанасия не узнаю без всякого опознания?

— Придётся съездить в морг. Казалось, его мясистые веки отяжелели так, что были готовы закрыться. Он потоптался уж совсем по-медвежьи и спросил обиженным голосом:

— Зачем же… в морг?

— Может быть, и напрасно, — успокоил его Рябинин… Знает ли Маринина родительница, что дочка вышла замуж? Да и вышла ли? За кого — за утопленника? А где жених?

— Сергей, ангельские грибочки — это?

— Содержащие псилоцин и псилоцибин. Наркотики растительного происхождения.

— Выходит, Мамадышкина с Палладьевым ходила за ними для Марины. Только я не понял, кто и зачем на них напал?

— Сергей, наркотики же! Побережье захватила наркомафия. Грибки растут ведь только на Плескачёвом озере. Милиция борется.

Рябинину не давала покоя одна мысль… В желудке Сомова были эти грибки. Нормальный человек есть их не станет. Но где там нормальность, если наркота? Такая и женитьба…

Палладьев со свидетелем вернулись. На лице Напрасникова были изумление и страх:

— Афанасия… утопили…

— Так, посидите у дежурного. А мы берём Артура — и в коттедж.

Несколько коттеджей стояли вразброд. Каждый претендовал на какую-то архитектурную особинку, но поскольку все были из красного ничем не отделанного кирпича, то казались на одно какое-то краснорожее лицо.

Мамадышкина переминалась у входа.

— Мы к вам в гости, — сообщил ей Палладьев.

— А я не звала.

— Не в гости, а с обыском, — поставил всё на своё место Рябинин и тут же поправился: — Вернее, с осмотром нежилого строения.

— А зачем Артур? — Ему Мамадышкина удивилась больше, чем оперативным работникам.

— Он ищет невесту, — веско объяснил Рябинин, приглядываясь к Антониной реакции, которой, однако, не последовало. Чёрная, высокая, несгибаемо-прямая девушка казалась длиннющей головешкой, которая того и гляди задымит.

Они начали осмотр. Мебель, два телевизора, неясные картины, множество ковров… Стены одной большой комнаты обиты ими, и голоса здесь тухли, словно их задувал ветер. Пахло травами, почему-то в этом дворце неуместно, как духами в казарме.

Поверхностный осмотр ничего не дал. Майор задержался в ковровой глуховатой комнате. Где же здесь окно? И что за узкий прогал, ничем не прикрытый: забран на китайский манер лакированными узкими дощечками. Подошедший капитан встал перед ними, как в музее перед картиной. Дощечки отозвались лёгким колыханием, потому что висели на шнурках. Заинтересовался и Рябинин. Дощечки вновь слабо колыхнулись, но не воздухом, который нагнал следователь. Казалось, что с той стороны дует кто-то большой и сильный.

— Сквозняк, — заметил Рябинин.

— Значит, там помещение, — решил капитан и оттолкнул занавесь.

Там была дверь из крепких потемневших досок — дуло из-под неё. Палладьев дёрнул за ручку сильно, но дверь даже не крякнула. Ничего не оставалось, как уставиться на Мамадышкину.

Она изучала пол и, похоже, намеревалась носком сапожка кокетливо отковырять паркетину.

— Ну? — потребовал у неё майор.

— Хозяин закрыл, — независимо объяснила Антонина.

— А там что?

— Не знаю.

— Китайские вазы, — предположил Рябинин.

— Она там сушит грибы, — не согласился капитан. Мамадышкина улыбнулась сморщенно. Палладьев подумал, что эта улыбка похожа на подгнивший подберёзовик, который уже не в силах держать осклизлую шляпку.

— Придётся ломать, — вздохнул капитан, показывая на дверное полотно, которое не имело никакой скважины для ключа.

Но дверь вздохнула…

Сперва оттуда крепче запахло травами, как от свежего сена. Затем дверь подалась на всю ширину. В проёме…

Ни один из оперативников не мог в эту минуту сообразить, да и в последующую не мог, кого они видят…

Что-то крайне несовременное, киношное, фантастическое… Женская фигура в белой, вернее, белёсой полупрозрачной синтетической накидке, просвеченной лучами солнца, падающего ей на спину из широкого окна. На голове тяжело лежал венок из каких-то садовых цветов. Она подняла обе руки, словно захотела взлететь или благословить незваных гостей…

И Рябинин, который считал, что в деле разобрался, сложив, как ясные числа, утонувшего, похищенную, Мамадышкину, коттедж, женитьбу… Похоже, что не сложилось.

Это новобрачная? Она ждёт утонувшего Сомова?

— Кто вы? — глупо спросил Рябинин, хотя все видели кто.

— Я не знаю, — тихо ответила она.

— Это Марина Лианова, — ещё тише сказал Артур Терский безо всякой уверенности.

— А откуда ты знаешь? — пошловато хихикнула Лианова, что не вязалось с её романтическим обликом.

— Марина… это же я, Артур Терский…

— Ты же улетел?

— Но я вернулся.

— А где же крылья?

— Какие крылья?

— На которых летал.

Она опустила руки и вольно ими помахала, как крыльями. Артур молчал, не зная, что ответить. Лианова его укорила:

— Ты меня обманываешь.

— В чём?

— Крылья у тебя за спиной.

Ошарашенный парень оглянулся и пожал плечами:

— Марина, что ты говоришь?…

— Артур, я сделаю тебе бокал сексуального коктейля.

От приятной мысли по её лицу мелкой рябью пробежала улыбка: диагонально — от глаза до края рта. И от этой улыбки, похожей на неживую гримасу, всем стало не по себе. Рябинин взялся за ручку двери:

— Марина, мы глянем на этот сексуальный напиток.

— А я заходить в комнату запрещаю, — резко бросила Мамадышкина.

— Это почему же? — удивился майор.

— Я отвечаю за имущество.

— Да мы же милиция, — сообщил Леденцов.

Они вошли. Небольшая комната была оклеена серой плотной бумагой. Откуда же запах сухих трав? От Марины, которая смотрела на вошедших и счастливо улыбалась. Ни мебели, ни признаков кухни… Лишь раскинут колченогий низкий диванчик, прикрытый аляповатым пледом. У окна, забранного металлической сеткой, вытянулся длинный стол, похожий на прилавок. Глянув на него мельком, Рябинин сказал майору:

— Вызывай экспертов и давай понятых. Пожалуй, не стол, а стеллаж в химлаборатории.

Электроплитка, бутыль с водой, баночки, кастрюли… Рябинин открыл одну: в тёмной жиже плавали кривые грибные шляпки, как лысенькие головки младенцев. Во второй кастрюле скрючились грибные ножки, похожие на живые толстые пружины.

— Название этой дряни не выговорить, — заметил майор.

— В народе зовётся «навозная лысина», — вспомнил Рябинин.

До сих пор Артур бессмысленно и безмолвно смотрел на свою невесту, ничего не понимая. Но вдруг очнулся, прыгнул к ней, обхватил за плечи:

— Мариночка, почему ты здесь сидишь? Зачем ела эти поганки? А?

Она улыбнулась снисходительно, как ребёнку-несмышлёнышу:

— Артур, ты знаешь танец игривого мухомора?

— Нет.

— Давай научу. Мужчины, и вы примыкайте.

— Борис, вызывай «скорую», — вполголоса сказал Рябинин.

Марина сделала какое-то па, но пошатнулась и чуть было не рухнула на руки Палладьева. И тогда прозвучал скрипучий, но громкий и режущий голос Мамадышкиной:

— Ребята, кончай базар! И попрошу освободить помещение.

— Девка, ты грибов объелась? — фыркнул в усики майор, как заправский морж.

— Гражданка Мамадышкина, в помещении проводится обыск, — растолковал следователь.

— Где ордер?

— Он не нужен, потому что здание временно бесхозное, нигде не числится, хозяина не имеет… Ордер предъявлять некому.

— Мне!

— Мамадышкина, вы всего лишь сторож…

— Ошибаетесь, следователь. Я хозяйка!

— В смысле, исполняете обязанность хозяйки…

— Нет, я собственница, и коттедж мой.

Рябинин пожал плечами: ему надоело удивляться правовой безграмотности людей. Капитан сдержанно фыркнул, майор несдержанно рыкнул. Рябинина удивил не смысл её заявления, а самоуверенно-нагловатый тон. Похоже, грибами она кормила не только Марину, но и сама ела.

— Мамадышкина, собственник, гражданин Сомов, погиб, и коттедж будет принадлежать наследникам.

— Значит, мне, — рассмеялась Антонина.

— Мамадышкина, не гони порожняк, — осадил её майор.

— Наследники — это родственники или супруга, — уточнил Рябинин.

— Я супруга!

— Кого? — не понял капитан, а вообще-то и никто не понял.

— Я жена Сомова.

— На озере поженились? — начал злиться майор.

— Нет, в ЗАГСе.

Палладьев хохотнул, но так слабо, что поперхнулся. Этот хохоток почему-то неприятно кольнул Рябинина. Нет, не хохоток, а манипуляции Антонины. Из рукава, как фокусник, она извлекла документ и сперва махнула перед глазами милиционеров, а затем сунула под нос Рябинину. «Свидетельство о браке». Там удостоверялось, что гражданка Мамадышкина вступила в брак с гражданином Сомовым.

Значит, приятель Сомова перепутал девиц?

— Не может быть, — тихо изумился майор.

— Это почему же? — уже крикливо изумилась Мамадышкина.

— Фальшивка, — заключил Палладьев.

— А ты проверь, — посоветовала Антонина.

— Не фальшивое, — заступился за неё Рябинин, — всё проще… Она обольстила богатого провинциала, женила на себе и стала наследницей.

— Так поступают тысячи баб, — усмехнулась Мамадышкина.

— Но не убивают.

— А чем я убила: пулей, ножом, сковородкой?

— Наркотическими грибами.

— От них не умирают.

— Но можно одуреть, утратить координацию и утонуть. Его, в сущности, утопила.

— Насильно есть не заставляла. Вон Марине они даже нравятся…

Марина с Артуром стояли в стороне, и, казалось, не имели к этой истории никакого отношения. Но они входили в составленное Рябининым уравнение. И вдруг выпали из него, как ненужные величины. Так не должно быть. Или он допустил ошибку?

В этой грибоварочной комнате — вернее в камере — пахло не сухими травами, а дезодорантом, который, видимо, отбивал дух поганок. Похоже, его крепость и мысли отбивала. Сейчас тут бушевали взгляды, как незримые клинки.

Майор с капитаном смотрели на Рябинина, ожидая следственного озарения. Марина смотрела на всех сразу, вернее, сквозь всех. Артур смотрел на Марину не менее безумным, чем она, взглядом.

Но в перекрестии взглядов горели два: неотрывно и проникающе друг в друга. Рябинин в Мамадышкину и Мамадышкина в Артура.

Маленькие немигающие глазки Антонины стали глазищами, да так и остались немигающими. Следователь пытался в них что-то разглядеть. Вернее, не разглядеть — он уже разглядел, — а понять. Там смешались злость и нежность. Злость в её положении понятна, а нежность?

Она же смотрит на Артура…

Рябинин вздохнул. Книги, статьи, лекции, диссертации о причинах преступности… Но разве эти причины поймёшь без психологии? Как же он, следователь прокуратуры, в годах, забыл, что для большинства женщин любовь выше материального? Любовь красивого парня дороже кирпичного коттеджа.

— Артур, у тебя с Антониной был роман? — провокационно и вроде бы не вовремя спросил Рябинин.

— Давно… Не серьёзный…

— Как не серьёзный? — вздыбилась Мамадышкина. — Жениться хотел.

— Что же помешало? — уже не удивился Рябинин.

— Жилплощади не было, — зло усмехнулась Антонина.

— Теперь жилплощадь у вас есть.

— Не говорите ерунды! Я люблю Марину…

Мамадышкина чёрным мраком взвилась на ровном месте и прыгнула к Марине. Та отпрянула. Но Антонина схватила её за плечи и начала трясти с такой силой, будто хотела, чтобы отскочила голова и покатилась по полу

— Артур! Смотри, какую дуру ты полюбил! В глазам одни глюки. Глянь в них — там сполохи безумия. Мелет всякую дурь. Про твою любовь она давно забыла. Артурчик, зачем она тебе, милый?

Капитан отцепил её руки и отстранил. Тягучая и непонятная тишина, казалось, запечатала всем рты. Или ждали, что скажет следователь?

Рябинин молчал, как бы умещая это событие в своё сознание. За долгую практику он впервые столкнулся с таким оригинальным преступным мотивом…

Обкормив соперницу галлюциногенными поганками, представила её жениху как выжившую из ума.

— Собирайся, милая, — не дожидаясь рябининских слов, сказал майор.

— Куда?

— Она спрашивает? — изумился Палладьев.

— Гражданка Мамадышкина, — очнулся следователь, — вы задержаны за убийство одного человека и причинение вреда здоровью другому.

Слова Рябинина как-то встряхнули её, словно налетевший шквал. Захотелось скрутить Антонину в непомерную грибную чёрную ножку. От усталости ли, от страха ли или желания быть понятой она навалилась на следователя с выкриком:

— Я люблю Артура!

— Нет, это не любовь.

— Следователь, может, я ошиблась… Но любовь всегда права. Это все знают.

— Я не знаю.

— Послушайте песни. Любовь всегда права!

— Мамадышкина, всегда прав ребёнок, обиженный, больно и голодный…

— Но я люблю Артура!

— Нет, это не любовь, — повторился Рябинин.

— А я докажу, — внятно прошептала Антонина.

Она сделала шаг назад, изогнулась невероятной дугой и схватила со стеллажа гранёный стакан с прозрачной едкостью. Видимо, Рябинина и капитана шарахнула единая догадка их криминального опыта, когда из-за ревности плескали сопернице кислотой в лицо. Они дружно подскочили к Марине и загородили её…

Антонина лишь улыбнулась неожиданно покорной улыбкой и поднесла стакан к своим губам. Тогда он бросились к ней, чтобы выбить его из рук, но не успели — она выпила его залпом и бросила пустой стакан под ноги.

Выжидательная тишина остановила их. Чего ждёт человек, когда не знает, как поступить? Но тишину нарушили слова Антонины, которые были тише этой тишины:

— Артур… вот моя любовь…

Она начала оседать на пол. Палладьев успел подхватить её под руки. Майор хотел вызвать «скорую», но вспомнил, что она уже вызвана. Он расстегнул Антонине ворот, но её дыхание уходило в тишину. По неподвижному взгляду майор понял, что она уже ничего не видит.

Артур кинулся к ней:

— Тоня, я верю!

— Нет пульса, — остановил его майор и спросил Рябинина: — Сергей, так это не любовь?

— Не знаю… — признался следователь.