Опасное лекарство

Юрий Брайдер, Николай Чадович Опасное лекарство

По широкой мощёной дороге, проложенной ещё в незапамятные времена от Нильских переправ к Городу Мёртвых, толпа голых рабов с пронзительными воплями тащила огромную каменную глыбу. Человек двадцать натягивали верёвочные лямки, дюжина подкладывала катки и ещё столько же орудовало сзади рычагами. Надсмотрщики бегали вокруг и помогали рабам плетьми.

Так, общими усилиями, глыбу доставили наконец к подножию недостроенной пирамиды. Одна из граней пирамиды была засыпана землёй, поверх которой лежал настил из твёрдого дерева, который непрерывно поливали водой. Рабы опутали глыбу нейлоновыми тросами, и мощные электролебёдки, заскрежетав, медленно потащили её наверх, туда, где она, подобно тысячам других, точно таких же каменных монолитов, должна была лечь в памятник богатства и могущества живого образа Солнца, повелителя зримого и незримого мира, вечно живущего фараона Хуфу.

Рядом с пирамидой в тени сикомор сидел на походном стуле управляющий отделением транснациональной компании «Шеп Каллиам, грандиозные строительные работы».

Вокруг стояли писцы, глашатаи и младшие жрецы Ра. Никогда ещё — ни при проходке Критского лабиринта, ни при возведении Вавилонской башни, ни при строительстве Великой Китайской стены — компании не приходилось сталкиваться с такими трудностями. Рабы и земледельцы, согнанные на работы со всех номов Египта, были слабосильны и нерасторопны. Из-за упрямства фараона и жреческой коллегии пирамиду приходилось складывать из монолитных блоков, словно печную трубу. О железобетоне и металлоконструкциях они и слышать не хотели. Зачем эти новшества?

Руки неизвестных фанатиков постоянно выводили из строя механизмы лебёдок, кранов и скреперов, с таким трудом переброшенные сюда через десятки столетий и тысячи километров. Беспощадное солнце и песчаные бури просто сводили с ума.

Неожиданно одна из глыб сошла с катков, образовав затор. Нервы управляющего не выдержали.

— Бездельники! — взвыл он. — Я вас научу работать! Стража! Всыпать им!

Толмачи нараспев перевели его слова. Глашатаи, напрягая глотки, повторили их.

Надсмотрщики, вооружённые тиссовыми палками и кожаными петлями, набросились на провинившихся. Управляющий, схватив опахало, тоже полез на свалку.

— Я вас витаминами кормил! Машины привёз! — кричал он, колотя древком опахала по худым коричневым спинам. — Я из-за вас жизнью рискую! Чтоб вы подохли здесь вместе со своим фараоном!

Проворный раб увернулся, и древко опахала переломилось о голову десятника.

Пошатываясь, управляющий вернулся в тень сикомор. Солнце поднималось все выше и выше. Каждый вдох обжигал ноздри, как горячий пар. Гладкая, необъятная, уходящая в небо жёлтая стена пирамиды слепила глаза. Управляющему вдруг стало нестерпимо тоскливо.

Он все ещё стоял так, дрожащей рукой вытирая пот со лба, рабы все ещё раскачивали злополучную глыбу, а в окрестных селениях люди продолжали как ни в чем не бывало лепить горшки, черпать воду и молоть ячмень. И в этот момент в небе родился странный глухой звук, похожий на раскаты далёкого грома. Земля дрогнула. Одна из глыб, уже доставленная наверх, сорвалась и стремительно заскользила вниз.

Низко над горизонтом появилась ослепительная точка. Она быстро приближалась. Она обволакивалась белым пламенем… Пустыня позади неё становилась дыбом и неслась вслед, заслоняя весь горизонт и все небо.

— Боже! — прошептал управляющий. — Темпоральный бомбардировщик!

А вокруг уже метались, зарываясь в землю, слепо давя друг друга, тысячи рабов, воинов, жрецов и земледельцев. Спустя мгновения шквал раскалённого песка и камня обрушился на них. Ударная волна прошлась по человеческому скопищу, как нож бульдозера по муравейнику.

Со скоростью втрое выше звуковой бомбардировщик, окутанный ореолом плазмы, миновал Город Мёртвых и вскоре достиг пригородов столицы. Устаревшие зенитки, купленные фараоном за большие деньги у финикийских купцов, сделали несколько залпов и умолкли. Бомбардировщик взмыл вверх и сбросил кассетный контейнер, от которого спустя несколько секунд отделилось двенадцать самонаводящихся ядерных бомб. Среди неистового солнечного сияния они поначалу показались горстью маковых зёрнышек.

Отыскивая свои цели, бомбы устремились вниз — зловещие семена смерти, которые, едва коснувшись земли, прорастут, распустятся огненными цветами и выше облаков вознесут свою отравленную крону… А потом ветер посеет в окрестных землях радиоактивные дожди, и ещё долго будут рождаться слепые, беспалые, анемичные, лишённые мозговых оболочек дети…

Пилот темпорального бомбардировщика Эв Уитмер в это время готовился к переходу в альтернативный мир. Собственно говоря, аппарат, которым он управлял, не имел с обычным бомбардировщиком ничего общего. В длину он имел не меньше двухсот метров, а формой напоминал огурец. Его оболочка могла противостоять температурам и давлениям, которые существуют только в недрах звёзд. Внутренности бомбардировщика были напичканы сложнейшей аппаратурой, среди которой полулежал, полувисел распятый в своём кресле пилот. Его мозг посредством сотен вживлённых в черепную коробку платиновых контактов был подсоединён ко входу мощного бортового компьютера. Сервомеханизмы придавали мышцам силу и быстроту, недоступную живым тканям. Десятки игл различной толщины были готовы впрыснуть, влить или закачать в его тело кислород, кровь, лимфу, транквилизаторы — что понадобится, если любая часть этого тела, будь то железа, сосуд или сухожилие, не выдержат обычных для темпорального перехода нечеловеческих перегрузок и поставят тем самым под сомнение работу мозга и пальцев. Компьютер и великое множество других приборов были как бы частью Эва, так же, как и он, в свою очередь, был частью компьютера и всех имевшихся в бомбардировщике устройств. Таким образом машина приобретала некое подобие души, а Эв уже не был человеком в обычном понимании этого слова.

Во время рейда он не испытывал ни страха, ни растерянности, ни раздражения.

Никакая посторонняя мысль не отвлекала его. Стоило ему хоть на мгновение расслабиться, потерять контроль над собой, засуетиться, как игла с соответствующим препаратом тут же вонзалась в вену или через один из контактов в кору головного мозга поступал необходимый импульс.

К тысячам заживо изжаренных, засыпанных пеплом и отравленных радиацией египтян Эв испытывал жалости не больше, чем циркулярная пила к еловым доскам. Лишь покинув бомбардировщик и отсоединив от него свой мозг, своё тело и свою душу, он мог испытать и запоздалый страх, и стыд, и раскаяние. Но это — потом. А сейчас, пока дело не доведено до конца, — никакой жалости!

А дело ему предстояло нелёгкое: используя свойства темпоральной установки и бездонную энергию, которую она черпала из времени, память и аналитические качества компьютера, а также свои собственные редкие способности, опыт и интуицию, перебросить бомбардировщик на сорок веков вперёд. Для этого необходимо было покинуть свой мир, своё Первичное Пространство и вырваться на просторы могучего и беспредельного материального океана, особой, непознанной пока субстанции, миры и пространства в которой чередуются, на волнах которой наша Вселенная, подобно миллиардам других вселенных, не более чем пробковый поплавок, и одно из физических проявлений которой люди привыкли называть временем.

Время это не было какой-то абсолютной величиной. В одних пространствах оно неслось, как ураган, в других — ползло, как черепаха. Были времена попутные и встречные. В некоторых пространствах время ещё не родилось, в других уже умерло, свернувшись в гравитационном коллапсе вместе с материей. В некоторых мирах время двигалось петлями. В этой невообразимой карусели, работая за пределами человеческих возможностей, пилоту необходимо было найти строго определённое пространство, пронестись с потоком его времени в нужном направлении, а затем, повторив все переходы в обратном порядке, возвратиться в свой мир. В упрощённой форме это напоминало путешествие без паруса и весел по запутанной сети рек и ручьёв, то плавных, то бурных, текущих во всех направлениях и многократно пересекающихся.

Немного нашлось бы людей, способных совершать подобное путешествие. Эв как раз был из таких. От этого были и все его беды.

— В великий момент, когда вся нация напрягает силы в справедливой борьбе, ни один сознательный и боеспособный мужчина, вне зависимости от того, в каком веке он родился, не должен уклоняться от выполнения своего священного долга!

Так сказал ему человек с генеральскими погонами и золотым орлом на фуражке, когда Эва прямо из родного дома приволокли в этот чужой, незнакомый мир и поставили перед теми, кто должен был изображать призывную комиссию. Говорил генерал — остальные не успевали и рта раскрыть.

— Мы дадим вам возможность плечом к плечу с вашими внуками защищать высокие идеалы гуманизма, демократии и свободной инициативы, которые были дороги нам во все времена, но стали ещё дороже сейчас, когда ради их защиты мы вынуждены были начать величайшую в человеческой истории войну! — заливался соловьём генерал, подкрепляя свои слова красивыми, убедительными жестами. — На фоне грандиозных событий, которым суждено предопределить дальнейший ход развития мировой истории, в сложный период, когда отдельные неудачи и измена наиболее нестойкой части союзников отодвигает желанный час победы на неопределённый срок, ваш вклад в общее дело окажется особенно весомым! Службу будете проходить в войсках темпоральной авиации. Это чудо современной науки и техники! Им подвластно даже время!

— Но я, как бы это вам сказать, не совсем готов к выполнению такой почётной миссии, — сказал Эв. — Я не то что в авиации — в пехоте никогда не служил. Может быть, я смогу быть полезен… не здесь, а там… в своём времени. Я даже проститься ни с кем не успел.

— От лица народа, президента и Объединённого комитета начальников штабов заранее благодарю вас, — закончил генерал. — Уверен, что вы не пожалеете сил, а если понадобится, и жизни для утверждения величия наших идеалов!

— Направо! — скомандовал сержант, все это время молча стоявший за спиной Эва. — Шагом марш!

— Я же объяснил, что не могу, — сказал Эв в коридоре. — Не то чтобы я не хотел… Я просто не могу. Я не военный человек. Я раньше детей учил в школе. И даже состоял в пацифистской организации. А тут придётся бросать бомбы…

— У нас хватит способов заставить вас жрать собственное дерьмо, а не то что бросать бомбы, — сказал сержант. — Понятно? И чтобы я от тебя ни одного слова больше не слышал, тля лохматая!

Обычно покинувшие свой мир темпоральные бомбардировщики вначале оказывались в трансцендентном пространстве, которое пилоты называли Бешеным Болотом или Блошиным Заповедником.

Конечно, можно было попасть и в любое другое трансцендентное пространство, но обычно это был именно Блошиный Заповедник — странный мир, где время текло неравномерно, а привычные физические законы иногда были справедливыми, а иногда, неизвестно почему, — нет. Это трансцендентное пространство, единственное отличие которого заключалось в том, что оно было наиболее вероятным при первом темпоральном переходе и наиболее изученным, считалось у пилотов ничем не примечательным и совершенно бесполезным. Далее трансцендентные пространства следовали без всякого порядка. Можно было сразу попасть в Пекло — мир, состоящий из одних элементарных частиц, секунда пребывания в котором была почти равна земному году, что с успехом использовалось темпоральной авиацией для возвращения из прошлого. В других случаях приходилось бесконечно долго блуждать в разнообразнейших пространствах, изученных, малоизученных и совершенно неизвестных, среди которых, очевидно, существовали и такие, для которых даже темпоральный бомбардировщик, способный без вреда для себя пронзить земной шар, оказывался лёгкой добычей. Слишком много пилотов не вернулось из рейдов, и некому было рассказать, куда их занесло и какая сила смогла расплющить неуязвимую оболочку или сквозь непроницаемую для любого излучения защиту добралась до хрупких структур человеческого мозга.

На этот раз Эву повезло. Он прошёл Блошиный Заповедник, Второй Ненормальный, Решето, Могилу Кестера, какой-то непонятный мир со встречным движением времени, ещё несколько неизвестных пространств, одно из которых оказалось очень сложным, — и очутился в Пекле. Там он пробыл ровно столько, сколько было необходимо, а затем, пройдя в обратном направлении с десяток миров, но уже не тех, а совершенно иных, возник в своём мире в тот же день, час и миг, когда его покинул.

Дважды за время рейда сердце Эва останавливалось, и его работу брала на себя система искусственного кровообращения. После прохождения Решета подключился дубликатор почек. Тонкий, острейший манипулятор несколько раз проникал в тело Эва и что-то сшивал там. О том, сколько клеток погибло в мозгу, можно было только догадываться.

«Жив! — подумал Эв, увидев привычное сине-фиолетовое небо, сверкающие внизу облака и далёкую, изрезанную реками и озёрами зеленую землю. — Жив! И на этот раз жив!»

Видимо, и компьютер был рад возвращению, потому что позволил родиться в человеческом мозгу этой совершенно нефункциональной мысли. И тут же Эв почувствовал, что с правой стороны к нему приближается что-то смертельно опасное, куда более стремительное, чем его мысль. В следующий неуловимый миг он почти физически ощутил, как лопается обшивка, рвутся сигнальные цепи и умирает расколотый на части компьютер.

Катапультировавшаяся кабина свечкой взмыла над разваливающимся бомбардировщиком, несколько раз перевернулась, затем выпустила закрылки и перешла на горизонтальный полет. Маршевый двигатель мог протянуть её километров сорок. До земли оставалось не так и много, когда из-за белого кучевого облака, прямо наперерез снижающейся кабине, выскочила зенитная ракета. Вырванный из привычной оболочки, лишённый поддержки электронного разума, ошеломлённый Эв обычными человеческими глазами увидел несущуюся прямо на него серебристую, безглазую короткокрылую акулу, обычным человеческим умом осознал происшедшее, и его обычную человеческую душу охватил панический ужас…

Когда дверь палаты открылась, Эв спал. Он был так измучен бесконечными допросами и похожими на пытку медицинскими обследованиями, что даже яркий свет постоянно включённой электрической лампы не мешал ему.

Один из санитаров, держа под мышкой свёрток с одеждой, вошёл в палату, другой остался стоять в дверях. Вместе они ни за что не поместились бы в этой конуре.

— Вставай, — сказал санитар. — Одевайся. Полковник тебя ждёт.

Эв, почти ничего не соображая после тяжёлого сна, натянул тесный, пахнущий плесенью комбинезон, обулся и вышел в холодный, скудно освещённый коридор.

— Мне бы умыться, — сказал он.

— Чего-чего? — удивлённо переспросил санитар.

— Умыться. — Эв пошевелил пальцами возле лица. — Водой, — добавил он, видя недоумение на лицах санитаров.

— Ты ещё чего придумай! Может, тебе ещё бубера захочется!

Эв не стал спрашивать, что такое бубер. За четыре тысячи лет многое могло измениться в этом мире.

— Сюда, — сказал санитар, открывая дверь лифта. — Ты хоть знаешь, что это такое!

— Знаю, — буркнул Эв. — Сортир для младшего медперсонала.

Лифт пошёл вверх, и минуты через две Эв вместе со своими провожатыми оказался в огромном бетонированном тоннеле. Один его конец терялся в темноте, в другом, где, очевидно, был выход на поверхность, брезжил слабый свет. Оттуда тянуло свежим влажным воздухом. Напротив шахты лифта стояла открытая автомашина с включёнными габаритными огнями. Полковник, который все эти три дня и три ночи руководил допросами Эва, расписался в каких-то бумагах, предъявленных санитарами, после чего те, откозыряв, вернулись в лифт.

— Умыться! — покачал головой один из них, прежде чем дверь кабины лифта закрылась. — Слово-то какое придумал!

— Садитесь, — пригласил полковник, занимая место за рулём автомашины. — Уже рассвело. Мы опаздываем.

Вспыхнувшие фары осветили грубо отёсанные каменные стены, следы сырости на них и десятки исчезающих в темноте толстых кабелей. Миновав часовых с собаками на сворках, они выехали из тоннеля. Был тот час, когда ночь уже закончилась, а утро ещё не наступило. Тяжёлые серые тучи обложили светлеющее у горизонта небо.

— Когда я улетал, здесь был город, — проговорил Эв, глядя на гряды низких однообразных холмов, расстилавшихся вокруг в предрассветных сумерках.

— Город здесь и сейчас. Только он под землёй. Согласитесь, подземные убежища имеют свои преимущества. В них теплее, тише, безопаснее.

Автомашина шла бездорожьем, то петляя между холмами, то взбираясь на них. Её широкие, круглые, как футбольные мячи, колёса почти не оставляли следов.

— От дорог мы давно отказались, — объяснил полковник. — Каждый едет тем путём, который ему по душе, но обязательно не самым коротким. Сами знаете, с воздуха дороги отлично просматриваются.

Когда автомашина осилила очередной подъем, Эв увидел на склоне холма несколько отверстий, слегка замаскированных кустарником.

— Ракетные гнёзда, — словоохотливо заметил полковник, перехватив его взгляд. — Их тут штук двести, и все соединены между собой.

Затем они долго ехали по совершенно безлюдному, продуваемому сырым порывистым ветром пространству — с холма на холм, с холма на холм, — и полковник время от времени делал пояснения:

— Вентиляционные отверстия… Запасной выход… А это, — он гордо выпятил грудь, — штука, которая вас сбила. Большой Лазер. Сейчас его не видно, но вскоре он появится во всей красе. Способен поражать любую цель в пределах Солнечной системы. Темпоральные бомбардировщики щёлкает, как орехи.

Эв повернул голову в ту сторону, куда указывал полковник, и увидел огромную бетонную чашу, в центре которой темнел круглый провал. Раньше, насколько помнил Эв, на этом месте был густой сосновый лес, в котором жили олени, часто подходившие к проволочным заграждениям базы. Сброшенные им бомбы погубили не только египетскую цивилизацию, но и маленький город, расположенный в тысячах километров от дельты Нила. Погубили леса, дороги, доверчивых зверей и щебечущих птиц.

— Как видите, мир изменился к лучшему, — сказал полковник. — Люди стали умнее, изобретательнее, осторожнее.

«Да, — подумал Эв. — Именно осторожнее. Забились в змеиные норы, только жала торчат наружу».

— Куда все же мы едем? — спросил он.

— С вами хочет побеседовать генерал. Возможно, он представит вас к награде.

Генерал принял Эва в своём кабинете, расположенном так глубоко под землёй, что зарываться глубже, очевидно, уже не имело смысла. На стене позади генеральского кресла висела большая карта обоих полушарий. На ней не было и половины городов, которые знал раньше Эв. Сахара простиралась до самого экватора. Континенты и океаны были испещрены разноцветными стрелами. Генерал был тот самый, что говорил с Эвом на призывной комиссии, а потом послал бомбить Египет. Потрясшая все последующие эпохи, разросшаяся, как снежный ком, неузнаваемо изменившая лицо планеты грандиозная катастрофа, похоже, ничуть не отразилась на нем. Как это ни странно, на первый взгляд, он снова родился, поступил на военную службу, окончил соответствующие академии и выбился в генералы. И сейчас, развалясь в кресле перед Эвом, он вновь нёс беспросветную чушь, которая, надо заметить, в его устах звучала довольно убедительно.

— Прошу прощения за неприятный инцидент, едва не стоивший вам жизни, — говорил он. — Сами понимаете, после проведённой вами в прошлом боевой операции мир несколько изменился. К сожалению, не все предварительные расчёты нашего командования оправдались. Ожидаемый перелом в ходе военных действий не наступил. Поэтому мы не могли рисковать безопасностью наших важнейших стратегических объектов, к которым приближался неопознанный темпоральный бомбардировщик.

— Я понимаю, — сказал Эв.

— Садитесь. Данные, полученные в результате исследований обломков бомбардировщика, в беседах с вами, а также при глубоком зондировании вашего подсознания, в основном совпадают. Вы восстановлены в прежнем чине, будете представлены к награде. Как солдат, вы безукоризненно выполнили свой долг, и не ваша в том вина, что поставленная цель не была достигнута.

— Выходит, я зря старался? — спросил Эв, вспомнив о тысячах погубленных им людей.

— Ни в коем случае! Говорить об успехе или неуспехе любой боевой операции, проведённой во Времени, очень трудно. При их планировании учитываются триллионы факторов, экстраполированных как в прошлое, так и в будущее. Каждый фактор рассматривается с разных сторон в тесной взаимосвязи с остальными. Трудно винить штабных работников в том, что какой-то один, может быть, совсем ничтожный фактор не был учтён, или, наоборот, ему придали слишком большое значение. Но смею заверить — вы рисковали не зря! Перелом в ходе военных действий, о котором я уже упоминал, вот-вот должен наступить. У нас имеются союзные договоры с царём Миносом, императором Нероном, Чингисханом и Ричардом III Ланкастером. Ведутся переговоры с конунгом Эйриком Кровавая Секира, капо сицилийской мафии Дино Стрезо, императором Цзян Цином и Великой Матерью всех неандертальцев Южной Африки Гугой. Скоро мы сможем начать массированное наступление во всех эпохах сразу. Надеюсь, вы рады слышать это?

— Рад, конечно. Если дела идут так успешно, меня, полагаю, можно демобилизовать?

— Я понимаю вас. Безусловно, вы заслужили право на отдых. Но своевременно ли это сейчас, когда борьба в полном разгаре?

«К чему он клонит? — думал Эв. — Зачем я ему нужен?» Он понимал, что здесь что-то неладно, но ни возразить генералу, ни предсказать дальнейшее развитие событий и финал беседы не мог. Последнее время Эв стал замечать, что не совсем уютно чувствует себя без советов и поддержки компьютера, чаще теряется в самых простых ситуациях и чересчур долго подыскивает нужные слова.

— От войны устали не одни вы, — продолжал генерал. — Устал и я. Устала наша армия. Несомненно, устали и наши противники. Но дело зашло слишком далеко. Ни о каких мирных переговорах не может быть и речи. Какой выход из создавшегося положения устроил бы вас?

— Не знаю, — растерялся Эв. — Но это… идеалы гуманизма, демократии и свободной инициативы… ведь ими нельзя пренебрегать.

— Безусловно! Мы скорее умрём, чем откажемся от них!

«Сам-то ты не умрёшь, — подумал Эв. — Попробуй доберись до тебя!»

— Продолжим, если не возражаете, — сказал генерал. — Как же нам с честью выйти из данной ситуации, не запятнав ничего, что дорого и свято для нас?

— Никогда об этом не думал. Не я начинал эту войну. И вообще, я родился лет за сто до всего этого.

— Но ведь вы воюете, следовательно, у вас должно быть своё мнение о целях войны, способах её ведения, побочных результатах и так далее.

«Чего я боюсь? — подумал Эв. — Что он мне сделает? Хуже все равно не будет!»

— А сами вы были хоть в одном из трансцендентных пространств?

— Нет, хотя это мечта всей моей жизни. Интересы государственной безопасности, к сожалению, не позволяют мне надолго покидать этот кабинет. Но мы, кажется, уклонились от темы разговора. Итак, нравится ли вам эта война?

— Нет. Не нравится. Но это моё личное мнение, и я до сих пор никому его не высказывал.

— А почему не нравится? Смелее!

— Раньше у меня была своя жизнь. И сейчас мне кажется, что ничего лучшего никогда не было. О том, что творится в тех временах, где остались мой дом, моя жена и дети, я даже подумать боюсь. Разве может это кому-то нравиться? Мне приходилось убивать людей. Правда, я не давил их танком или, скажем, не колол штыком, но все равно это ужасно… Понимаю, что делается это из высших соображений, но такие дела мне не по душе. Четыре дня назад я сбросил дюжину бомб на столицу Древнего Египта. Послали меня туда именно вы, хотя об этом, конечно, не помните. Вы говорили тогда, что ценой гибели нескольких тысяч людей, якобы и так давным-давно умерших, будет куплен мир для миллионов. Как теперь выяснилось, убили их безо всякой пользы… Не знаю, с какой целью меня привели сюда. Все, что я знаю, я уже рассказал. Если сейчас от меня потребуется угробить такое же количество эскимосов или туарегов, предупреждаю заранее, я в этом деле не участвую.

— Вы честный и откровенный человек. И вы совершенно правы. Проведённая вами операция была бессмысленной, я бы даже сказал, авантюристической затеей. Очевидно, те, кто её планировал, считали, что в случае регресса древнеегипетской цивилизации западноевропейские народы, а впоследствии и атлантическое содружество, будут развиваться более высокими темпами и к настоящему времени получат решительное преимущество перед другими нациями. Не стану скрывать, сходные концепции обсуждались в наших штабах. И именно я возражал против них. Я напомнил о том, как безрезультатно закончились мероприятия по обработке территории Восточной Европы и Азии стойкими дефолиантами и гербицидами, и о том, какое мизерное преимущество мы получили, заражая эти же площади сначала диоксином, потом чумой, потом цезием-137 и стронцием-90. Я же предусмотрел радикальные меры и в конце концов добился своего. Теперь у нас имеется средство раз и навсегда покончить с войной. И не только с этой, но и со всеми другими, как с прошлыми, так и с будущими. Это средство полностью ликвидирует человеческую агрессивность, жестокость и эгоизм, не вызывая при этом никаких побочных эффектов. Ведение войны окажется таким же невозможным и противоестественным делом, как, скажем… — Генерал впервые задумался. — Я даже сравнения подходящего не подберу. Короче, войн не будет с самого начала человеческой истории и во веки вечные. Замечательно также и то, что в грядущем обществе добра и справедливости наша нация займёт подобающее ей место. Лабораторные исследования подтвердили полную безвредность вещества. Остаётся только задействовать его в деле. Вы уже, наверное, догадались, что выполнение этой почётной миссии поручено вам.

— Мне? — эхом вырвалось у ошеломлённого Эва. — А почему именно мне?

— Потому что мы не можем рисковать. Процесс получения этого вещества крайне сложный и длительный. Мы должны иметь гарантию того, что оно будет доставлено по назначению. Конечно, у нас есть неплохие темпоральные пилоты, но ни один из них не идёт ни в какое сравнение с вами. Пока вы были без сознания, мы изучили самые глубокие структуры вашего мозга. Теперь мы знаем о вас гораздо больше, чем вы сами. Такой человек, как вы, рождается раз в тысячу лет! Вы прирождённый темпоральный пилот.

— Но я не могу. Я не совсем здоров.

— Вы абсолютно здоровы. Вот заключение врачей: кровоподтёк на левом бедре, пять царапин на различных частях тела, комплекс неполноценности, комплекс вины, умеренное пристрастие к галлюциногенам — это часто бывает у темпоральных пилотов, а в остальном полная норма.

— Лучше будет, если это сделает кто-нибудь другой.

— Почему? Неужели вы совершенно лишены честолюбия? Да ведь вам в каждом городе поставят памятник! Люди будут молиться на вас! Подумайте, сколько человеческих жизней вы спасёте! Благодаря вам мир и процветание станут уделом человечества. Изменится вся история! Каин никогда не убьёт Авеля! Никогда человек не поднимет руку на себе подобного. Все станут братьями! Не будет войн, мучений, насилия, преступлений. И все это — благодаря вам!

— Не знаю… Во всяком случае, мне надо подумать.

— Думать как раз и некогда. Один час может решить все, и вы это прекрасно понимаете. Спасите человечество, спасите свою семью, спасите самого себя! По возвращении я гарантирую исполнение любой вашей воли. Вы сможете поселиться в каком угодно месте и каком угодно времени. Если захотите, сможете вернуться к прежней жизни. Сейчас я подготовлю необходимые письменные обязательства. Их копии вы возьмёте с собой.

— Дело не в этом, — сказал Эв. — Я просто боюсь. Вдруг у меня что-то не так получится.

— У вас все прекрасно получится. Своё дело вы знаете безукоризненно. А всю ответственность я беру на себя. Вот приказ с изложением поставленной перед вами задачи. В любом непредусмотренном случае я один отвечаю перед судом — военным, уголовным, божьим. Теперь к делу. Лаборатория, в которой изготавливают это средство, расположена в римских катакомбах второго века нашей эры. Там же вы получите и подробные инструкции. Окончательная ваша цель — середина архея, время зарождения жизни. Вещество должно войти составной частью в формирующиеся структуры аминокислот. Только тогда оно даст эффект. На сборы и подготовку остаётся ровно двенадцать часов. Вам все ясно?

— Ясно.

— Я рад за вас. Иного ответа я и не ожидал. Желаю удачи. Вы свободны.

«Боже, — подумал Эв, выходя из кабинета. — Уже и до Архейской эры добрались. Неужели все, что говорил генерал, — правда?»

Рим, окружённый каменными стенами, весь в зелени, белый, кремовый и светло-коричневый, похожий сверху скорее на курортное местечко, чем на столицу мировой державы, мирно раскинулся на своих семи холмах. Жёлтый Тибр сверкал на солнце и, петляя, устремлял свои воды к морю.

Эв посадил свой бомбардировщик на маленький аэродром, затерянный среди виноградников и масличных рощ. После проверки документов его под конвоем шести легионеров отправили в город.

Легионеры, по виду ветераны, шли не спеша, закинув щиты за спину и расстегнув шлемы. Когда какая-нибудь богато украшенная колесница, запряжённая парой, а то и четвёркой лошадей, обгоняла их, они плевали ей вслед и потрясали кулаками. Из их разговоров Эв, когда-то неплохо владевший классической латынью, почти ничего не понял. Часто и всуе упоминались имена богов римского пантеона и родственницы императора по материнской линии. Кроме того, обсуждались цены на хлеб и вино, очередная задержка жалованья и результаты последних гладиаторских боев. Язык их так же мало походил на язык Вергилия и Горация, как их неумытые жуликоватые рожи — на увековеченные в мраморе и бронзе гордые лица римских героев и императоров.

Ворота города были заперты, и легионеры долго бранились со стражей. У Эва снова забрали документы и унесли непонятно куда. Натрудившие глотки легионеры побросали копья и улеглись в холодке под стеной, предварительно разогнав толпу торговцев, менял и нищих. Спустя полчаса ворота наконец открылись. Эва посадили в закрытые носилки и быстро понесли по улицам Вечного Города. Дежурная часть комендатуры располагалась в атриуме богатого, отделанного мрамором и мозаикой частного дома. Два небольших летающих танка стояли у входа. Их лазерные излучатели и гравитационные мортиры были направлены в сторону Форума, переполненного шумящей толпой.

Дежурный, одетый по всей форме в пуленепробиваемый и непроницаемый для любого излучения костюм, довольно холодно объяснил Эву, что коменданта в данный момент нет, но он, дежурный, в курсе всех дел. Эва давно поджидают, хотя груз для него ещё не готов.

— Сколько ещё ждать? — спросил Эв, думая о том, как он будет бродить по улицам Рима, заходить в храмы и базилики, беседовать с философами и поэтами и пить с ними прохладное фалернское вино.

— День, максимум два, — разочаровал его дежурный. — Комната для вас готова. Скоро подадут обед.

Эва отвели в высокую сводчатую комнату с единственным узеньким окном, выходящим на глухую стенку. Хотя комната была обставлена роскошной мебелью (судя по всему, из тёсаного камня) и убрана коврами, она больше смахивала на тюрьму, чем на гостиницу. Эв потребовал к себе дежурного. Тот немедленно явился и с невозмутимым видом объяснил, что Эву пока лучше побыть здесь. В городе ужасная антисанитария и разгул преступности. Надёжную охрану его персоны обеспечить невозможно, так как весь городской гарнизон, преторианская гвардия и нумидийские наёмники в настоящий момент оцепили военные объекты и государственные здания. Ночью в городе были беспорядки, и общая ситуация пока не ясна. Если Эву что-нибудь понадобится, пусть только скажет, — все будет тотчас выполнено.

Тут как раз подали обед. Все блюда, кроме фруктов, были незнакомы Эву. Судя по всему, на их приготовление пошли внутренние органы мелких птиц, какие-то пресмыкающиеся и всевозможные дары моря, часть из которых имела совершенно несъедобный вид.

Эв, успевший убедиться в значительности своей особы, выкинул поднос в коридор и потребовал жареной картошки со свининой, что ему и было подано некоторое время спустя.

После полудня дежурный передал Эву напечатанный типографским способом пригласительный билет. В нем значилось следующее:

Все пробелы в билете не были заполнены. Последние строки зачёркнуты фиолетовыми чернилами и ниже от руки приписано:

Дальше стояла неразборчивая подпись.

Несколько часов спустя Эва, успевшего хорошо выспаться, вновь посадили в закрытые носилки и понесли — сначала по извилистым улочкам, сквозь смрад, жару, крики ослов, плач детей и вопли женщин, а затем по крутой лестнице наверх, навстречу нарастающему шуму огромной толпы.

В небольшой, отделанной изнутри тканью и убранной цветами ложе Эва встретил молодой человек в форме лейтенанта сапёрных войск, но в золотых сандалиях на босу ногу и с венком на голове. Кроме него в ложе находились четыре юные римлянки, завитые и надушённые. Поскольку вечер выдался душноватый, их тонкие белые одежды были распахнуты и почти ничего не скрывали. Эв помимо воли опустил глаза.

— Здравствуйте, — радушно приветствовал его лейтенант. — Садитесь рядом со мной. Особенно не стесняйтесь. Они дети природы, хоть и аристократки. В их времена условностей было гораздо меньше, а белья не изобрели. Как ваши дела? Можете говорить смело, они нас не понимают.

— Подождите минуточку, — сказал Эв. — Дайте оглядеться. Вряд ли кому-нибудь из моих современников приходилось видеть что-либо подобное.

Переполненные ряды амфитеатра уходили круто вверх. Десятки тысяч разнообразно одетых городских плебеев, солдат, вольноотпущенников, всадников, из тех, кто победнее, евреев, греков, сирийцев заключали пари, играли в кости, свистели, горланили и пили вино. В ложах восседали консулы, преторы, эдилы и сенаторы.

Торговцы едой, орехами, фруктами карабкались по узким ступенькам. Арена, огороженная высокой стеной и посыпанная свежим песком, была метров на десять ниже уровня первого ряда. Прямо напротив Эва в стене виднелось два больших, закрытых решётками прохода. В первых рядах сидело несколько легионеров из городской когорты, вооружённых тяжёлыми копьями. Эв заметил также несколько гранатомётов, лежащих на парапете.

Неожиданно весь амфитеатр разразился рукоплесканиями и приветственными криками.

В императорской ложе появился высокий человек с тупым опухшим лицом, в роскошных пурпурных одеждах. Дюжина мужчин и женщин всех возрастов и цветов кожи сопровождали его.

— Это император? — спросил Эв у коменданта. — Как его зовут?

— Его имя вряд ли вам известно. Да я его и не помню. Он возведён на трон сегодня ночью и вряд ли продержится долго.

Император сел, взмахнул рукой — и одна из решёток медленно поднялась. Два или три десятка людей, подгоняемых сзади остриями копий, вышли на арену. На одних были богатые одежды и остатки доспехов, на других — окровавленные лохмотья…

— Родственники и сторонники свергнутого императора, — пояснил комендант. — Это, так сказать, первая часть представления.

Другая решётка поползла вверх, и из тёмного тоннеля раздались жуткие квакающие звуки. Затем там несколько раз вспыхнуло и погасло пламя. Скрипучее кваканье перешло в низкий глухой рёв. Кто-то огромный пробирался по тоннелю, и сзади его жгли огнём. Публика ахнула, когда наружу показалась чудовищная оскаленная морда, состоявшая, казалось, из огромной зубастой пасти и двух тусклых гадючьих глаз, величиной с арбуз каждое. Раздирая на спине чешуйчатую кожу, хищный динозавр вылез на арену и сразу встал на задние лапы. Его когти взрывали песок, как трехлемеховые плуги, а макушка почти достигала парапета. Раскачиваясь на ходу и волоча за собой хвост, он несколько раз обежал арену по кругу. Добыча была слишком мелка для него, но голод взял своё, и динозавр начал гоняться за людьми, прихлопывая их лапой, как курица прихлопывает червяков. Эв опустил глаза и не поднимал их до тех пор, пока вопли жертв, едва слышные за рёвом толпы, не смолкли. Динозавр снова бегал по кругу, вывалив узкий язык и жадно поглядывая вверх на зрителей. Лишь кровавые пятна на песке показывали те места, где смерть застигла несчастных. Юные римлянки восторженно хлопали в ладоши. Их золотисто-смуглые груди при этом подпрыгивали. Комендант ковырял зубочисткой во рту.

— Загнать его в тоннель уже невозможно, — заметил он. — Скоро начнутся гладиаторские бои. Это гораздо интереснее.

После того как динозавра расстреляли из гранатомётов и, разрубив на части, утащили с арены, из левого тоннеля вышли и построились в шеренгу люди в разнообразном боевом облачении: с маленькими круглыми и большими прямоугольными щитами, с копьями, мечами и дротиками в руках.

— Лучшие гладиаторы из императорской школы, — пояснил комендант. — Но сегодня им придётся нелегко.

Из правого тоннеля, сутулясь, появилось чёрное волосатое существо. Оно передвигалось на двух ногах и было раза в три выше самого высокого из гладиаторов. Это был гигантопитек — плотоядная, необычно жестокая обезьяна. Не обращая внимания на строй ощетинившихся оружием гладиаторов, гигантопитек медленно пересёк арену и, скрытый стеной, исчез из поля зрения Эва. Несколько легионеров привстали и метнули вниз копья.

Внезапно они отпрянули, а десятки тысяч человек, заполнивших амфитеатр, завопили во весь голос. Эв вскочил и увидел огромные толстые пальцы, вцепившиеся в край парапета. Камень крошился под ними. Каждый ноготь был величиной с небольшую черепаху. Затем появилась чёрная, покрытая пеной и кровью обезьянья голова.

Всего на долю секунды Эв встретился с ней взглядом и, ничего не сознавая, задыхаясь от немого крика, бросился бежать. Сзади него гигантопитек уже перемахнул через парапет и ударил кого-то лапой, да так, что брызги через десяток метров настигли Эва.

Очнулся он примерно на середине амфитеатра, сдавленный аплодирующей и воющей толпой. Гигантопитека в упор добивали из гранатомётов. Легионеры оттаскивали в сторону убитых и искалеченных. Из кучи тел, отплёвываясь, вылез комендант, уже без венка и в одной сандалии.

— Вы живы? — обрадовался он. — Славу Богу. Где мы поужинаем? Я знаю несколько компаний римской золотой молодёжи. Так как?

— Согласен, — ответил Эв. — А помыться у вас где-нибудь можно?

— Конечно. Лучшее общество как раз и собирается в банях. Какие вы предпочитаете, мужские или женские?

Ужин, начатый в полночь на квартире коменданта, закончился только под утро третьего дня в гроте на берегу моря.

Всю дорогу до аэродрома, наскоро отрезвлённый водой со льдом, Эв страдал от головной боли, расстройства желудка и мучительного стыда. В среде римской золотой молодёжи, как выяснилось, бытовали такие нравы и практиковались такие развлечения, о которых умалчивали даже малозастенчивые античные авторы.

Темпоральный бомбардировщик был полностью снаряжён и готов к рейду. Лишь в кабине, вновь соединённый со своими электронно-механическими членами, Эв обрёл ясность ума и точность движений. Он без труда прошёл Блошиный Заповедник, Алтафер, Решето, Тибет и ещё какое-то трансцендентное пространство, где справа и слева от бомбардировщика, почти смыкаясь над ним в вышине, вставали похожие на протуберанцы столбы раскалённого газа. Затем он чуть не погиб в Джокере, загадочная природа которого не могла допустить существования в нем каких-либо материальных тел. Далее же один за другим пошли мало отличимые друг от друга миры, ни один из которых не подходил для выполнения задания.

Минуло немало времени и немало пространств, прежде чем он, совершив запутанную петлю в мировом континиуме, вернулся в Первичное пространство. Так глубоко в прошлое он ещё никогда не забирался. Много Эв повидал пространств, но мир Архейской эры был не менее удивителен и грозен, чем мир Тибета или второго Ненормального. Воды океана кипели, как серная кислота. Молнии в десятки километров длиной с грохотом пробивали мрак. Кругом ревели циклоны. Смерчи сшибались друг с другом и неслись дальше в бешеном круговороте. Опалённые жарой и радиацией осколки суши торчали среди фосфоресцирующих волн, как сломанные зубы. В атмосфере не содержалось даже признаков кислорода, преобладали метан, аммиак и углекислый газ. Уже миллионы лет в этой адской кухне варилось то, что со временем должно стать Жизнью.

Первый контейнер рухнул вниз, как сошедший с рельсов железнодорожный вагон, и, разорвавшись, выбросил огромное облако мельчайших частиц, каждая из которых должна была вскоре сконденсировать вокруг себя капельку влаги, благодатным дождём упасть на океан, войти в состав зарождающихся там органических соединений и спустя миллиарды лет неузнаваемо изменить природу и людей. Пятнадцать других контейнеров Эв сбросил через равные интервалы времени, следуя точно по экватору планеты. Оставалось вернуться в будущее и полюбоваться на плоды своей работы.

Как обычно, бомбардировщик возвратился в ту же точку пространства и времени, которую покинул. Вначале он не поверил своим глазам. Эв ожидал чего угодно: ожившей сказки или кошмарных видений, цветущего сада или изрытой воронками пустыни, мира добра и братства или страны песьеголовых людоедов. Он ожидал всего, но только не этого…

Все так же ревели ураганы, по-прежнему извергались вулканы и били молнии. Только суши стало больше, а океана меньше. Жёсткое солнечное излучение насквозь пронизывало атмосферу, в которой не было заметно следов какой-нибудь жизнедеятельности. С помощью сотен подвижных оптических элементов, установленных в обшивке бомбардировщика, и через систему искусственных нейронов, передававших изображение непосредственно в зрительные центры мозга, Эв видел земную поверхность на тысячи километров вокруг. Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться, что этот мир мёртв, всегда был мёртвым и таковым останется до скончания времён.

«Как же это могло случиться?» — сохраняя спокойствие, подумал Эв.

Компьютер тут же услужливо подсказал, что, вероятнее всего, рассеянные над Первичным Океаном вещества каким-то образом помешали химическим веществам соединиться в нужной последовательности и безвозвратно оборвали хрупкую цепочку перехода от неживого к живому. После этого компьютер потребовал новых распоряжений, но Эв молчал, тупо глядя на быстро приближающуюся береговую линию.

Затем неожиданно для самого себя изо всей силы рванулся, как будто что-то толкнуло его изнутри. Кресло мягко, но настойчиво придержало его, и тогда Эв обеими руками ухватился за шлем и сорвал его вместе со всеми контактами, клочьями волос и кусками кожи. Сразу несколько игл, словно жалящие змеи, метнулись в него, но разлетелись вдребезги под ударами шлема. Эв встал, обрывая десятки соединительных кабелей и круша все, до чего только мог дотянуться.

Потерявший управление бомбардировщик тяжело плюхнулся на мелководье и, взрывая песок, по инерции выполз на берег. Пилотская кабина, как лифт, пошла по горизонтальному тоннелю к левому борту и остановилась, когда её прозрачная стена оказалась на одном уровне с обшивкой. Внизу шумели волны, разбиваясь о матово-чёрный покатый борт бомбардировщика. Боль пробудила Эва, вернув ему сознание. Он вытер кровь со лба, глянул на расстилавшийся кругом безжизненный мир и осознал наконец что отныне и на веки вечные он единственный Человек на Земле.

Только что он убил четыре миллиарда людей, которые жили в одно время с ним, миллиарды, которые жили до него, и триллионы, которые ещё не родились. Царь Ирод, Тамерлан, инквизиция, конквистадоры, Гитлер не истребили столько жизней, сколько он. Самый страшный преступник не сумел бы сделать то, что сумел сделать он: умертвить всех младенцев, растоптать всех матерей, отнять пищу у всех стариков. На бесчисленных кострах, разведённых им, сгорели не только Бруно и Жанна, сгорел дикарь, смастеривший первое колесо, сгорел финикиец, создавший письменность, сгорели Гомер, Шекспир, Дарвин, Эйнштейн. Сгорели, погибли, распались, не родились. Никогда больше не набухнут по весне почки, никто не полюбит и не зачнёт. Земля останется голой и каменистой, молнии будут впиваться в её тело, будто в наказание за великий грех, и так будет продолжаться бесчисленное количество лет, пока не погаснет солнце.

Так и не отыщет он своих детей и жену… Вспомнив о детях, он застонал. Медленно, не отрывая взгляда от бушующих волн, снял скафандр. Потом набрал в грудь побольше воздуха, поднял стенку кабины и выбрался на борт. Внизу, метрах в двадцати, то исчезал, то появлялся в кипении волн серый песок пляжа. Тёплая, пахнущая сероводородом волна накрыла его и тут же откатилась назад. Уже почти задыхаясь, Эв с трудом пополз вслед за ней туда, где подступающий прилив водоворотом крутился у прибрежных камней. Следующая волна подхватила его, легко приподняла и потащила в глубину — в бесплодное лоно океана. Спустя секунду мутный подводный сумрак сомкнулся над тем, что ещё совсем недавно было человеческим телом и чему суждено было, распавшись и преобразовавшись, через много-много лет дать начало новой Жизни, новому Разуму, на этот раз, возможно, бессмертному…