Операция «Аурум»

I

Из газеты, купленной в киоске аэропорта, Юсупов узнал, что в Москве ливневые дожди, и пожалел, что не прихватил с собой плащ. «Ну что ж, — упрекнул он мысленно самого себя, будешь теперь мокнуть, как бездомный цуцик, под дождем. Ведь говорила Халима — на всякий случай возьми!.. Нет! Решил: коли в Ташкенте жарынь плавит асфальт и на небе ни облачка, то и в Москве... Ну ничего, в крайнем случае куплю какой-нибудь дешевенький плащик».

Акрам Каюмович нажал рычаг на подлокотнике, и спинка кресла плавно откинулась чуть назад. Юсупов устроился поудобнее, прикрыл глаза и стал по стародавней привычке прислушиваться к гулу запускаемых авиационных двигателей. По долгу службы ему приходилось много летать, и всякий раз он испытывал предстартовое волнение, беспокойство. Что ни говори, как ни совершенна нынешняя техника, а все же случаются иной раз и авиационные катастрофы. И если раньше небольшие ЛИ-2 и ИЛ-14 в случае необходимости могли аварийно приземлиться на какой-нибудь лужайке, а пассажиры отделаться травмами и испугом, то нынешние воздушные красавцы, если уж выходят из подчинения, то, как говорится, с гарантией на вечные времена. Он подумал еще, что на самолете, в котором он теперь наглухо заперт, загерметизирован, установлено немало электронного оборудования, изготовленного на заводе, возглавляемом им, Акрамом Каюмовичем Юсуповым. И эта мысль, рожденная «ведомственным патриотизмом», притушила смутную тревогу.

Юсупов гордился своим заводом, своим коллективом. За последние пять лет ни единой рекламации!

«Однако хватит рефлексий, — приказал себе он. — Вот поднимемся в воздух, и надо выспаться». Всю ночь он не спал, готовился к докладу в союзном министерстве. А в пять, на рассвете, позвонил из Сургута племянник, стал вопить в трубку, что он, мол, дико счастлив, влюблен, любим и женится. Долго рассказывал о невесте и приглашал на свадьбу. Племянника Акрам Каюмович любил, хороший, самостоятельный парень, — говорил Юсупов о нем, ставя в пример своим сыновьям. «На свадьбу, конечно, не поеду, не до этого, — думал Юсупов, — а вот поздравительную телеграмму и свадебный подарок надо прямо из Москвы послать».

Гул моторов усиливался, достиг высокой ноты. Огромный корабль дрогнул, медленно покатился, разворачиваясь к стартовой полосе. «Поехали! — мысленно произнес Юсупов и улыбнулся. — Ну прямо как Гагарин!»

Начавший было движение самолет вдруг остановился, гул двигателей стал затихать. Акрам Каюмович поверх плеча соседа по креслу заглянул в иллюминатор. К самолету мчалась милицейская «Волга» с «мигалкой» на крыше, за ней, поотстав, катил автотрап. В этот момент кто-то осторожно тронул его за плечо. Юсупов повернулся и увидел склонившуюся над ним стюардессу. Ее большие, чуть раскосые глаза смотрели виновато.

— Товарищ Юсупов? Вас просят пройти к трапу, — сказала она.

— Что? — не понял Акрам Каюмович.

Стюардесса наклонилась к самому его уху;

— Мы получили по рации распоряжение. Говорят — срочно.

Юсупов пожал плечами, но к двери все же пошел, ощущая на себе любопытствующие взгляды остальных пассажиров. Дверь уже раздраили, трап был подогнан. Перед Акрамом Каюмовичем предстал высокий, спортивного вида молодой человек в светлом костюме.

— Акрам Каюмович? — полувопросительно, полуутвердительно спросил молодой человек. — Поездку придется отложить, вам необходимо срочно прибыть на завод.

— Черт возьми, в чем, собственно, дело! Что за тайны мадридского двора? — не то возмутился, не то пошутил директор.

— Извините, объясню все чуть позже.

Двигатели самолета были уже выключены, и в наступившей тишине из салона доносились голоса пассажиров, шумно обсуждающих происшествие. Юсупов услышал чей-то задорный голос: «А я вам говорю, что не иначе как валютчика изловили, стали бы из-за алиментщика рейс задерживать».

«Ну, вот уже и валютчиком стал», — невесело подумал Акрам Каюмович, садясь в милицейскую машину.

Они молча домчались до здания аэропорта, молча прошли сквозь людские толпы. У подъезда стояла белая «Волга». Открыв дверцу машины, молодой человек жестом пригласил Юсупова сесть, затем сам сел за руль.

«Волга» резко рванула с места и на полном ходу понеслась к городу, виртуозно лавируя в потоке движущихся машин. Мастерски вел машину этот молодой человек. После паузы, возникшей еще в аэропорту, он спокойно произнес:

— Понимаете, там у вас в четвертом цехе подвальное помещение затопило.

Юсупов поднял брови:

— Ну знаете! Я все-таки пока еще не сантехник, черт возьми! У меня же отчет в министерстве. Неужели без директора некому этим заняться? Вот хотя бы вы — кем у нас работаете?

Молодой человек хмыкнул:

— Я же сказал — у вас затопило, Акрам Каюмович. А я из уголовного розыска, майор Рахимов.

Юсупов посмотрел на него изумленным взглядом.

— Не расстраивайтесь. Все уладится, улетите завтра утренним. Кстати, прихватите плащ, в Москве, говорят, дожди. А насчет главного, из-за чего я приехал... Ох, как не хочется вас огорчать!

— Вы, товарищ майор, ведете себя как герой одного анекдота. Чтобы подготовить женщину, у которой на курорте скоропостижно скончался муж, вызвался поехать молодой человек. Когда она открыла дверь, он спросил: «Здесь живет вдова такая-то?» — «Такая-то живет здесь, но я не вдова, у меня есть муж». — «Нет у вас мужа, он умер!». Разве не похоже?

Рахимов деликатно засмеялся:

— Похоже... — Я, пожалуй, последую примеру молодого человека. На ваш завод для технических целей прислали шестнадцать килограммов золота?

— Да, а что? — чувствуя что-то недоброе, спросил Юсупов.

— Так вот... Нет у вас больше этого золота. Его похитили!

Акрам Каюмович явственно ощутил, как волосы на его голове поднимаются дыбом, словно колючки у ежа. У него перехватило дыхание.

— Не может быть... — глухо произнес он.

— Если бы! — вздохнул майор.

Главного инженера завода Насырова, одетого всегда с иголочки, в белоснежной сорочке, было не узнать. Всклоченный, забрызганный грязью, обычно деликатный, мягкий в обращении, Насыров орал в телефонную трубку:

— На проходной самый тщательный контроль! Всех подозрительных задерживать и немедленно сообщать! Скрупулезно сверять фотографии на пропусках с личностью владельца...

Насыров поднял усталые глаза и, увидев Юсупова, устремился к нему, позабыв положить трубку на рычаг.

— Пойдемте прямо к цеху, Акрам Каюмович. Я дал телеграмму в Москву, что вы задерживаетесь. Такое чепе, что в голове не укладывается. На месте взлома уже полковник Махмудов с оперативной группой.

Неподалеку от четвертого цеха стояли две ярко-красные машины. На земле сохли, под начинающим припекать солнцем, толстые брезентовые шланги. Пожарные в ожидании новых распоряжений покуривали.

— Откачивали воду из подвала? — спросил Юсупов.

— Да. Но там еще такая грязь и сырость...

Вслед за Насыровым директор спустился по мокрым ступеням в темный подвал. Из глубины его доносились приглушенные голоса. Неожиданно вспыхнул яркий свет — это зажглись портативные софиты. Из темноты вырос человек с кинокамерой. Он навел ее на пролом в стене. Директор вздохнул, — за этой кирпичной стеной, обезображенной черным проломом, находился металлический сейф для хранения технического золота. Того самого, что привезли на завод несколько дней назад для выпуска нового изделия. Того изделия, о запуске в производство которого собирался докладывать в Москве Юсупов. Середина массивной стенки сейфа была вспорота автогеном.

— Шестнадцать килограммов сто восемьдесят два грамма, — горестно вздохнул главный инженер.

Юсупов удрученно кивнул головой.

К ним подошел моложавый мужчина, с висками чуть тронутыми сединой, представился Юсупову:

— Полковник Махмудов. Извините, что нарушили ваши планы.

— Это вы нас извините, полковник, — невесело усмехнулся Юсупов. — Задали вам работенку. Так сказать, ограбление века.

— Позвольте несколько вопросов.

— Слушаю вас.

— Золото было доставлено на завод четыре дня назад?

— Да, его привезли под вечер... — Юсупов нервно похрустел пальцами и вдруг произнес просительно: — Очень... очень прошу отыскать золото побыстрей. Без него мы провалим план... Хоть в петлю лезь!

Махмудов сочувствующе посмотрел на подавленного директора завода.

— Прямо как в опере: «Люди гибнут за металл!». Только вы погодите обзаводиться веревкой. Поищем ваше золотишко. Поищем. Кто, точнее, сколько людей могли знать о поступлении золота?

Директор задумчиво заговорил:

— Сейчас трудно сказать сколько, но в сущности немного. Хотя то, что золото будет необходимо в производстве, понимает каждый, кто причастен к технологии готовящегося к выпуску изделия. А что касается доставки золота на завод... Понимаете, из этого вроде бы не делали особой тайны и в то же время не афишировали. Получили как обычное сырье, без всякого шума.

— Но ведь не на тачке его привезли. Очевидно, была спецмашина, охрана, — сказал Махмудов, как показалось директору, с некоторым раздражением. — Кстати, кто конкретно принимал золото?

— Хомяков, — подсказал главный инженер. — Хомяков, начальник отдела снабжения. Принял по акту. Золото действительно привезли в спецмашине, под охраной. Он лично уложил пакеты с золотыми пластинками в сейф и запломбировал его. Дверца сейфа, да и входная дверь в этот отсек подвала находилась под охранной сигнализацией. А рядом со входом на ночь выставляется охрана.

— Разрешите доложить, товарищ полковник? — вступил в разговор молчавший до сих пор громадный, рыжеволосый, голубоглазый парень в модных джинсах и голубой тенниске.

— Докладывайте, — Махмудов обернулся к Юсупову: — Прошу любить и жаловать — капитан милиции Васюков.

— В метрах пятнадцати от входа на склад, там же в подвале, вахтер устроил себе лежанку. Он поднял тревогу, когда его самого стало заливать водой. Короче говоря, старик спал и, как поется в песенке, «видел сны и зеленел среди весны». А преступников уже и след простыл. Была бы моя воля, запретил бы брать стариков на работу, пользы немного.

— Пользы, может быть, и немного, — разозлился вдруг Юсупов, — а вот вы, молодой, сильный, пошли бы к нам на завод охранником?

— Не пошел бы. У меня, знаете ли, самолюбие, — ответил капитан. — Когда пойму, что на своем месте мало что могу, тогда приду к вам охранником, — последние слова он произнес улыбаясь.

— Сейчас у вас есть отличный шанс удовлетворить ваше самолюбие, — мрачно ответил директор.

— Васюков, не забывай, что твое преимущество с годами проходит и ты со временем станешь стариком, — улыбнулся полковник, пытаясь разрядить накалившуюся обстановку.

— Акрам Каюмович, нам понадобится список лиц, прямо или косвенно причастных к похищенному золоту, и тех, кто с сегодняшнего дня уволился или выехал в командировку.

— Список? — переспросил директор. — Ну что же, начните с меня. Я только что пытался улететь в Москву...

II

К вечеру все члены оперативной группы Махмудова собрались в его кабинете. Каждый докладывал о том, что сделано за день. Полковник молча слушал эти до обидного лаконичные отчеты и перебирал в памяти известные ему преступления предыдущих лет. Он не мог, как ни старался, вспомнить что-то, подобное этому ограблению, подобное хотя бы по своей дерзости. Казалось невероятным даже само предположение ограбить сейф на территории завода, сейф, находящийся под охранной сигнализацией. Однако кажущаяся невероятность, обернувшаяся свершившимся фактом, потребовала теперь от всех собравшихся в кабинете людей предельного напряжения сил и возможностей каждого, кто начал незримую борьбу с преступниками. Махмудов с удовлетворением отметил про себя, что молодые сотрудники, включенные в опергруппу по его настоянию, взялись за дело смело, без робких оглядок на своих признанных коллег.

— Итак, мы располагаем следующими фактами, — негромко произнес Махмудов, подводя итог сказанному. — Вес похищенного золота шестнадцать килограммов сто восемьдесят два грамма. Преступники, взломав кирпичную стену склада, смежную с помещением, где находится аппаратура для кондиционирования воздуха, проникли к сейфу с золотом. Используя автоген, распотрошили боковую стенку сейфа, не нарушив сигнализацию, подключенную к двери несгораемого шкафа. Затем, открыв кран пожарного гидранта, покинули склад через пролом в стене. На найденных на калорифере обрезках шлангов никаких отпечатков пальцев не обнаружено. Нет отпечатков пальцев и на кислородном баллоне, спрятанном в вентиляционной шахте. Словом, преступники ушли, не оставив следов. А может, не преступники, а преступник-одиночка?

— Вряд ли, — торопливо произнес Васюков. — Одному не справиться. Резак, баллон с кислородом. К тому же, как говорят наши клиенты, на стреме постоять кому-то надо.

— Я согласен с Васюковым, — подал голос майор Рахимов. — Преступников было как минимум двое. И еще, товарищ полковник, я уверен, что этот вопрос вы задали, как говорится, для затравки, вы ведь сами ни на минуту не сомневались, что ограбление совершено не «медвежатником»-одиночкой.

Махмудов доброжелательно посмотрел на Рахимова. Он питал к этому молодому человеку самые добрые чувства. Отважный, смекалистый, Икрам Рахимов был слабостью полковника Махмудова. На губах майора, в его глазах всегда светилась улыбка. Но это была обманчивая улыбка. Она частенько вводила в заблуждение его «подопечных». Им казалось, что допрос ведет легкомысленный человек, «свой парень», но на деле оказывалось — допрашивает розыскник, обладающий «железной логикой», цепким умом. И то, что Икрам дружит с Васюковым, тоже радовало полковника. Дмитрия Васюкова воспринимали иные сотрудники как любителя пофантазировать. Действительно, бывало и такое, но в общем-то Васюков отличался мгновенной реакцией и, как хороший шахматист, представлял положение на четыре хода вперед. «Перспективный работник», — говорил о нем Махмудов.

— Так, что мы еще знаем? — задумчиво произнес полковник.

— Время совершения преступления, — опять же первым ответил Васюков. — Когда вахтер обнаружил, что подвал залит водой, он уже был полностью заполнен. Мы подсчитали объем подвала, объем вытекающей из гидранта воды, и получилось, что ограбление совершено примерно в семнадцать тридцать.

— А у нашей группы другие подсчеты, — сказал Рахимов. — Преступление могло произойти и позже семнадцати тридцати.

— Ясно, ясно, — согласился Васюков, — мы исходили из предположения, что преступники открыли гидрант на всю катушку. А ты со своими ребятами учел поправку на хитрость преступников. Они могли открыть гидрант не полностью, чтобы успеть спокойно покинуть территорию завода до того, пока вода не зальет весь подвал.

— Осталось выяснить какие-то пустяки — кто именно совершил преступление, где золото и куда эти негодяи подались? — подвел итог Махмудов.

— А очень даже возможно, что на рабочее место подались. Девяносто девять шансов из ста за то, что грабители работают на заводе. Откуда постороннему знать и о золоте, и о том, где и как оно хранится? Могли выйти на улицу и через проходную.

Эта версия Васюкова и самому Махмудову казалась наиболее вероятной, однако он молча слушал рассуждения своих подчиненных.

— Пуд золота через проходную? — усомнился Рахимов.

— А ты разве не помнишь случай, как на одном заводе запросто вынесли осциллограф. Не исключено и то, что золото спрятано на территории завода. Преступники ждут удобного момента. Возможно также, что они надеются вынести золото по частям.

— По частям — навряд ли, — заметил Махмудов. — Преступники знают, что мы организовали поиск. А вообще-то дела наши пока аховые. Пока что мы знаем только то, что ничего толком не знаем. А теперь получите задания. Группе Васюкова продолжать сбор вещественных доказательств, и не только на заводе, но и за его территорией. Мы обнаружили в подвале лишь обрезки шлангов и кислородный баллон. А где сварочный аппарат? Где камера для получения ацетилена?.. Группе Рахимова искать хоть каких-нибудь свидетелей, пусть косвенных.

— На заводе свыше двух тысяч человек, — заметил Рахимов с неизменной своей благожелательной улыбкой.

— Ничего, — успокоил Махмудов, — мы с вами, майор, считать до двух тысяч еще не разучились.

...Вечером Махмудов сидел дома перед телевизором и рассеянно смотрел на парусные гонки. Неправдоподобно синее море, белоснежные яхты скользили по морской глади под приятную музыку. Изредка телекомментатор произносил тривиальную фразу: «Кто же победит?..»

«Мне бы твои заботы!» — сердито подумал полковник.

В прихожей раздался звонок. Пришла сестра жены — Зульфия, энергичная, громогласная, сразу заполонившая дом шумом.

— Мы с мужем едем на дачу. Я обещала Алишерчику взять его с собой.

Младший сын Махмудова Алишер радостно запрыгал, потом вопросительно глянул на отца.

— Уступаем, — засмеялся отец. — Напрокат.

— Очень хорошо, — крикнул из своей комнаты старший сын полковника — Хамид. — Забирайте, тетя, забирайте этого «вождя краснокожих». Житья от него нет. Наконец-то мы отдохнем по-человечески, без этих воплей.

— Ну, ты не очень-то! — возмутился Алишерчик. — Думаешь, если студент, то и оскорблять можно?

— Так его! — весело воскликнул отец.

— Ты, отец, не очень веселись, — откликнулся Хамид. — Помяни мои слова: лет через десять, если не уйдешь к тому времени на пенсию, ты будешь ловить своего младшего сына. Ты посмотри на эти дерзкие глаза, на эти кошачьи повадки — натуральный индеец. Вождь краснокожих из О’Генри, по сравнению с нашим, просто ребенок, ангел. Вчера, между прочим, он разбил мне диск, за который я собирался выменять «Бонни М».

Фарид Абдурахманович махнул рукой и ушел на кухню — там свояченица уже выставляла на стол банки с вареньем, баклажанной икрой. Без подарков она никогда не приходила. Она заболевала, если ее деликатесы не вызывали шумного восторга. И поэтому Махмудов с ходу стал восхищаться дивным цветом вишневого варенья, изумительным запахом баклажанной икры, до которой, по совести говоря, он не был большим охотником.

Зульфия расцвела. Произнесла не без гордости:

— Удачно вышло. Цвет цветом, но ты еще и попробуй. Язык проглотишь. — И тут же, без передышки: — Слушай, а что приключилось на заводе... Ну, на этом самом, который электролампочки делает?.. Чуть свет туда пожарные машины неслись. Говорят, взрыв был, есть раненые. Сосед по лестничной площадке собственными ушами слышал, как громыхнуло!

— Вранье все это, — нахмурился Махмудов. — Ничего особенного. Завод работает. Черт-те что болтают, а ты повторяешь.

— Нет дыма без огня. И лицо твое я хорошо изучила. Ты чем-то озабочен.

— На моей работе не соскучишься.

— Верно. Но все же, что приключилось, а?

— Много будете знать, прекрасная пери, — скоро состаритесь, а женщине стареть не резон, — отшутился Махмудов.

Зульфия обиженно надула губы.

— Вы, милиционеры, обожаете всякие тайны.

— Служба такая. Хм... А икра действительно несравненных вкусовых качеств. И я сейчас проглочу язык, а потому не смогу ответить на твой вопрос насчет завода. Так, ерунда, в общем.

Зазвонил телефон. Махмудов направился в столовую. Снял трубку.

— Добрый вечер, Фарид Абдурахманович. Юсупов с завода беспокоит. Думаю, дай позвоню, вдруг что-нибудь новое... Нет? Извините меня... И поймите правильно. Ведь от того, как скоро вы найдете пропажу, зависит все: судьба плана, сроки перехода цеха на новый вид очень нужной стране продукции, заработки рабочих и служащих. В разработке нового изделия принимали участие наши заводские инженеры. Мы так надеемся на вас! Я еще хотел сказать, что мы готовы оказать всяческую поддержку, если нужна какая-нибудь помощь...

— Я все понимаю, — тихо сказал Махмудов, устало прикрыв глаза. — Сделаем все возможное. Постараемся, Акрам Каюмович. Что касается помощи, то сделайте одолжение, предоставьте нам на заводе какое-нибудь помещение. Наша группа, временно разумеется, должна обосноваться у вас.

— Есть, есть помещение! — воскликнул обрадованный директор. — Кабинет заместителя главного инженера. Он уже третий месяц в заграничной командировке. Кабинет просторный. В приемной секретарша. Если захотите чаю — пожалуйста. Коли автомашина понадобится...

— Спасибо. Если что-то потребуется, я обязательно позвоню.

— Да-да, конечно. Всего вам доброго, Фарид Абдурахманович!

«Ишь ты! — с усмешкой подумал Махмудов, кладя на рычаг трубку. — Даже имя-отчество мое разузнал. Вот уж поистине нужда заставит белый хлеб есть. Не хотел бы я быть сейчас на его месте!».

Фарид Абдурахманович боковым зрением заметил жену и свояченицу, с любопытством прислушивавшихся к его разговору с Юсуповым, и шутливо погрозил пальцем. Халима смутилась, юркнула на кухню, а задиристая Зульфия рассмеялась.

— Ага! — воскликнула она. — Вот и проболтал свою тайну! Значит, что-то было? Было?

Махмудов отрицательно качнул головой и тоже рассмеялся.

III

В кабинете, где обосновалась оперативная группа, было шумно.

— Я убежден, что золото преступники вынесли сразу же! — азартно доказывал Васюков. — Зачем его оставлять на заводе?

— Возможно, ты и прав, Дима, — мягко отвечал Рахимов, — но все же следует отработать различные версии.

— Тут не только пуд золота — токарный станок можно вынести запросто, среди бела дня. Я только что специально вышел через проходную с сифоном за пазухой. Вахтер и глазом не моргнул.

— Ты, Дима, случай особый. Вахтер знает, что ты из уголовного розыска.

— Во-во!.. — Васюков даже обрадовался. — Того знает вахтер, другого, третьего... А для вахтера не должно быть знакомых. Положен досмотр — делай свое дело, пусть даже сам министр через проходную шествует!

— Золотые твои слова, Дима. А теперь давай лучше пораскинем мозгами, где сварочный аппарат? Куда он девался, а?

— Надо искать.

— Гениальное предложение, — Рахимов расхохотался и хлопнул друга ладонью по крутому плечу.

— Все остришь! — буркнул Васюков.

Вмешался Махмудов:

— Все, братья Аяксы[1]! Пошутили, и хватит. Смотрите на этот чертежик. Вот подвальное помещение. А это — кладовая для хранения кислородных баллонов. Преступники... Да-да, преступники. Одному действительно не справиться... Преступники могли пронести баллон только вдоль стены цеха. Так? Окна заводоуправления выходят как раз в сторону стены...

— Следовательно, — подхватил Рахимов, — кто-нибудь из сотрудников заводоуправления мог видеть. Территория даже ночью освещена.

Васюков встал, подошел к кондиционеру, насладился прохладным ветерком и заявил:

— Если бы кто-нибудь видел, нам давно бы сообщили. Здесь производство. Люди работают, понимаешь, вкалывают. Кто это станет специально стоять у окна?

— Надо выяснить, кто выдает баллоны, — произнес Махмудов, задумчиво постукивая карандашиком по столешнице стола.

— А я уже все разузнал, товарищ полковник, — объявил Васюков, слегка рисуясь собой. — Кладовая с баллонами на замке. Ключ хранится у заместителя начальника цеха Харченко. Он отвечает и за противопожарную безопасность. Цеховые сварщики последний раз меняли баллон две недели назад. В остатке было шесть баллонов. Шесть я и насчитал.

— А куда девают использованные баллоны? — поинтересовался руководитель группы.

— Их складывают возле транспортного цеха. Когда их накапливается достаточное количество, отвозят на кислородную станцию для заправки.

— Со сварщиками беседовали?

— Так точно. Никаких ценных сведений. Разве что... — Громадный Васюков пригладил ладонями непокорную рыжую шевелюру. — Сварщики говорили, что как-то странно все получилось. Неделю назад работали до обеда — кислород в баллоне был. А вернулись с перерыва — нету кислорода. Пришлось получить новый баллон.

Рахимов, внимательно слушавший друга-соперника, вдруг вскочил и расхохотался.

— Ну ты даешь, Димочка! О чем только ни говорил! О том, как заводской сифон пытался стащить, о вдохновенных тружениках заводоуправления, которые якобы глаз от письменных своих столов не отрывают, все пишут, пишут, чертят, вычисляют!.. А о таком факте, как пустой баллон, лишь так, между прочим упомянул!

— Смех без причины, Икрамчик... Сам знаешь, что это такое! — надулся Васюков. — Ну, опустел баллон, кончился кислород, иссяк.

— Стоп! — полковник вскинул руку, наводя тишину. — Молодец, Икрамджан! Я, кажется, понял ход ваших умозаключений. Докладывайте.

— Дело, очевидно, было так. Преступники взяли пустой баллон возле транспортного цеха, подключили к сварочной установке, а баллон с кислородом спрятали, чтобы позже подключить его к той горелке, которой разрезали сейф.

— Весьма правдоподобная версия, — удовлетворенно произнес полковник и укоризненно глянул на смущенного Васюкова. — Один — ноль в пользу майора Рахимова. Пожалуй, даже два — ноль!

Кто-то несмело стукнул в дверь, и в кабинет вошел высокий, худой пожилой человек. Облачен он был в белый халат, и потому Васюков принял его за доктора, даже воскликнул:

— Медицине — пламенный привет. Зачем пожаловали? Среди нас вроде нет ни больных, ни раненых!

— Не доктор я, — ответил, хмурясь, человек в белом халате. — Я — Савельев.

Воцарилось молчание. Наконец Махмудов поинтересовался:

— В чем дело?

— Ну, Савельев я, — упрямо ответствовал пожилой человек. — Неужто не помните? По прежней своей работе меня прозывали «Лобзиком». Уж очень аккуратно вскрывал я сейфы...

— А-а-а... «Лобзик»! — с деланным радушием протянул Махмудов. — С чем пожаловали?

— Тут дело такое, гражданин... товарищ начальник... Слышу — сейф взяли. Я — бывший спец по сейфам. «Медвежатник» первой руки. Вот и пришел... Там, в приемной, вся моя бригада. Ребята подтвердят, что я от верстака не отлучался и вместе с ними возвращался домой. Так сказать — алиби! Да и зачем мне золотишко?.. Жена умерла. Детей не благословил господь. Зарабатываю прилично.

Савельев уставил в собеседника свои слегка поблекшие голубые глаза, и Махмудову стало чуточку не по себе.

— Савельев! — с укоризной произнес полковник. — Вас-то зачем к нам принесло? Вы — вне подозрений.

— Точно? — не без яду ответствовал Савельев. — Свежо предание, да верится с трудом. В приемной вся моя бригада — уже говорил об этом. Но только веры у вас нет, я знаю. Такое чепе на заводе!.. Кого же и потрясть, как не Савельева? А мне пятьдесят девять лет, и умереть я желаю в почете!

— Ну уж — и умирать! Живите, Савельев, работайте...

— Пустые слова! — перебил Савельев. — Вы бы меня все равно вызвали. А мне пятьдесят девять годков. И я свое честно отбыл. И живу нормально. А все же чувствую... На словах-то все хороши. «Трудовое воспитание, золотой ключик к душе»... А как случись что — меня не обходят вниманием. Это в газетах пописывают, мол, споткнулся человек на дороге жизни, но помогли ему люди... На своей шкуре испытал. Тиснули на одном заводе пишущую машинку, а я на тот завод, как на грех, и поступил... Тут же меня за галстук!

— Мы вас ни в чем не обвиняем, — мягко сказал Махмудов.

— Пока. А потом, когда у вас зарез выйдет?

— Идите, Савельев, домой. Никто вас не подозревает. Хотя... Если по-честному... Мы подработали и ваш вариант. Сами знаете: доверяй, но проверяй. Мы и директорскую версию проработали, хотя он и большой человек. Не обижайтесь, Савельев.

Бывший вор-«медвежатник» столкнулся взглядом с Махмудовым. Молвил, дрогнув голосом:

— Спасибо... Спасибо, товарищ полковник. Верю. А то ведь... Я с того завода, где машинку увели, тут же уволился. Горечь на душе. Подался на один завод, на другой... Всюду говорят: мест нет! Врали ведь, меня опасались. А товарищ Юсупов мне поверил. Я за это ему до гробовой доски благодарен. А сегодня пришел к нему, объясняю, так, мол, и так, что мне делать? Директор в глаза не смотрит, сбивчиво уверяет, что я вне подозрений. Но я все же его спрашиваю: идти мне к полковнику Махмудову или не надобно? Директор говорит: «Сходи на всякий случай, объясни все». И в глаза мне глядеть избегает. Сомневается, значит, во мне. Вот сам явился к вам и говорю, как на духу: непричастен я к этому сейфу!

Полковник подошел к Савельеву, дружески пожал руку.

— Идите, дорогой, и не терзайте душу свою понапрасну. — Помолчав, сказал, улыбаясь: — А вид у вас, Савельев, в белом халате действительно докторский.

— Это у нас спецодежда такая, — Савельев тоже улыбнулся. — Чистота в цехе требуется. И вообще... Спасибо... Спасибо, гражданин... товарищ Махмудов, за доверие!

Когда Савельев ушел, Васюков спросил шефа:

— Фарид Абдурахманович, зачем вы сказали, что мы проработали версию Савельева и даже директора? Ведь ничего подобного...

— А затем, дорогой капитан, чтобы успокоить человека. Иной раз ложь бывает во спасение. Да и не поверил бы он мне, если бы я сказал: «Да что вы, Савельев! Мы вас давным-давно в ангелы без крыльев записали!». А вот с директором завода я сейчас поговорю не столь дружески.

Он снял трубку и попросил секретаршу соединить с Юсуповым.

— Акрам Каюмович? Это Махмудов говорит. Не ожидал, не ожидал от вас такого пассажа!.. Что за пассаж? Поясню: зачем вы Савельева послали? У вас что, есть подозрения? Ах, на всякий случай! В порядке, значит, перестраховки. Я понимаю ваше нетерпение. Но не нужно нам посылать людей, доказывающих свою невиновность. Если мы с кем-то захотим побеседовать, мы уж вас об этом попросим, Акрам Каюмович. И вы не сердитесь. Нас вы тоже поймите. Время-то бежит.

Полковник положил телефонную трубку. Веселым взглядом окинул своих подчиненных. Васюков неодобрительно хмурился.

— Воспитывать директоров заводов в духе дружбы и товарищества, конечно, дело полезное. Но лично я не отказался бы ознакомиться с листками по учету кадров и автобиографиями тех, кто ранее был судим, а нынче работает на заводе. Затем побеседовал бы со всеми, кто внушает подозрение...

— Эх, Дима! — не выдержал майор Рахимов. — Умный ты парень, а иной раз такое ляпнешь!.. Как понимать твою, с позволения сказать, «формулу»: «Внушает подозрение»? Допустим, прочитал ты в личном деле, что такой-то или такая-то когда-то... и так далее. Значит, таких, некогда допустивших ошибки людей — на допрос, мол, прошу садиться, курите, а кстати говоря, не вы ли это уволокли пудик золотишка?

— Всякую здравую мысль можно при желании вывернуть наизнанку, — рассердился Васюков. — А помнишь, как мы взяли бандюгу Чесалкина? Если бы я тогда его кореша, пристроившегося кладовщиком, не расколол, и по сей день бы небось искали ветра в поле!

— Ну и жаргон у тебя, Дмитрий Алексеевич! — Махмудов поморщился. — Так ведь тот кладовщик и на работу устроился, чтобы подготовить хищение.

— А может, и на заводе есть эти, разные мнимые!..

Спору положил конец Махмудов:

— Дебаты прекращаются. До сих пор не имеем ничего существенного, кроме разговоров.

IV

Тщательное обследование цехов не принесло желаемых результатов. Группа Васюкова осматривала буквально каждый метр территории завода. Оставалось прочесать последние 100-150 метров.

— Смотрите, смотрите! — воскликнул вдруг молоденький лейтенант. — Возле забора трава примята, несколько досок...

Васюков немедленно сообщил об этом Махмудову.

— Это уже кое-что, — оживленно сказал Махмудов, взглянув на доски. Он поднял с лейтенантом пятидесятку, и она легла на забор подобно сходне.

— Попробуем подняться...

Внизу, у противоположной стороны забора, трава тоже была примята.

Прибывшая на место служебная собака след не взяла — преступники засыпали следы нюхательным табаком, молотым черным перцем.

Сделали для очистки совести отливки неясных следов. Однако полковник заметно повеселел.

— Это уже кое-что, уже кое-что... Во всяком случае мы теперь знаем, что преступники покинули территорию завода именно в этом месте. Просто лихому парню, которому, скажем, до дома ближе, если через забор, — такому нарушителю порядка незачем засыпать свои следы всякой дрянью.

— Опытные канальи, — угрюмо произнес Рахимов. — Следы мы зря отливали. Преступники, конечно же, переменили обувь.

— Внимательно осмотреть все вокруг! — скомандовал Махмудов. — А мы с вами, братья Аяксы, пойдем вперед! — решил полковник. — Видите, примерно в полукилометре отсюда пустырь, точнее — свалка мусора, над которой курится дым?.. Совершим-ка мы туда экскурсию.

Васюков попытался сострить:

— Уважаемые товарищи. Сейчас вы станете свидетелями того, как сотрудники уголовного розыска меняют профессию...

— Дмитрий Алексеевич! — укоризненно произнес полковник. — С чего бы у вас такое игривое настроение. Глядя на вас, можно подумать, что преступники уже задержаны. А что касается перемены профессии, то для нас, розыскников, свалка иной раз оборачивается Клондайком. Вы и сами знаете этому немало примеров.

Васюков знал: когда полковник начинает сердиться, он переходит на «вы».

Кучи мусора горели. Едкий дым пощипывал глаза, вызывал кашель.

— Пока ничего интересного, — произнес Васюков и закашлялся. — Подлый дым. Резина, что ли, горит?.. Точно. Кто-то бросил резиновую камеру от автомобиля.

Дмитрий в сердцах поддал истлевшую наполовину камеру ногой.

— Минутку! — вдруг азартно воскликнул Махмудов и подбежал к автокамере. — Ну, братья Аяксы, кажется, мы с вами что-то нашли...

Рахимов и Васюков недоуменно переглянулись.

— Что нашли?.. — повторил полковник. — А то, что мы с вами искали. Конкретно — емкость для получения ацетилена. У этой камеры два штуцера. Зачем два, как по-вашему?.. Второй штуцер сделан специально широким. В него засыпали карбид и заливали воду. Вот и питание для резака, которым вскрыли сейф. Покончив с сейфом, злоумышленники перебрались через забор и бросили камеру на свалку.

Рахимов с Васюковым вновь переглянулись, — силен шеф, а вот им и в голову не пришло.

Махмудов, словно угадав мысли своих сотрудников, пояснил:

— Дело в том, что я ведь не всегда в уголовном розыске трудился. В молодости был газосварщиком. А уж потом по комсомольскому набору — в милицию. Запомните, и другим передайте: старые знания никогда не в тягость... Камерой займется Рахимов...

В вулканизаторской мастерской завода толстый механик, смахивающий на Бальзака, отвечал на вопросы Рахимова неохотно. «Да, многие приносят к нам камеры подзалатать. Что ж, лишняя копейка не помешает. И людям польза. Нынче личных автотачек развелось видимо-невидимо... Что? Кто из заводских недавно приходил?.. Три дня назад Петров был из гальванического. Я еще поинтересовался, говорю: «Значит, Жора, и ты машину приобрел?» — «Нет, — отвечает. — Племянник из Самарканда. В дороге проколол покрышки. И сам ты не трудись, — настаивает. — Я лично камеру лучше новой сделаю. В голубом детстве посещал кружок «Умелые руки». Шутник такой... Ну, я возражать не стал...

Петрова майор застал на рабочем месте. Невысокий, плотный, лысоватый. Смуглость лица его контрастировала с белой, незагорелой шеей.

«Должно быть, заядлый рыбак, — предположил Икрам. — Застегивает наглухо ворот от комаров».

— Георгий Поликарпович, три дня назад вы чинили автомобильную камеру. Так?

— Ну, чинил, — карие, с хитрецой глаза Петрова въедливо уставились на Рахимова. — Чинил. А вы кто такой будете? Зачем вам?

Он внимательно с головы до ног оглядел Рахимова, одетого в штатское. Вытер ветошью руки, присел, вынул папиросу. Внешне он был абсолютно спокоен.

Майор предъявил удостоверение.

— Хм... — Петров почмокал полными губами. — Солидная контора. Значит, вас интересует камера. А я-то, грешным делом, подумал, что вы ко мне насчет золота. Нынче весь коллектив как на иголках.

— У вас есть автомобиль?

— Нет. Так я не в рабочее время латал. В обеденный перерыв. Приехал племяш, понимаете, попросил.

— Георгий Поликарпозич, у вас же нет племянника. Или я ошибаюсь?

Петров покраснел, засопел.

— Какая разница?.. Есть... Нет. Чинил — и все тут. А к золоту у меня никакого касательства! Или вы все-таки по этому делу меня на зубок пробуете?

— Речь идет о камере, которую вы латали. Зачем было вам?

По загорелому лицу Петрова пробежала судорога. Он вдруг хлопнул себя ладонью по лбу:

— Может, опять Сенька делов натворил?! Ну я ему задам!.. Сперва, понимаешь, мопед угнал, покататься ему, видите ли, захотелось! А теперь, значит... Ну я ему задам! За мопед его на учет в милицию взяли, как сомнительного. Я его, конечно, отхлестал от всей души. Не помогает!.. Недавно приходит: «Батя, такое дело... Другу моему мотоцикл предки отвалили за примерное поведение. Я попросился за руль, да камеру и проколол. Друг говорит: или чини камеру, или гони монету на новую». Вот и пришлось...

Через полчаса майор Рахимов установил, что у Петрова действительно есть непутевый сын. История с мотоциклом походила на правду. «Другу этого Сеньки, — сообщили из инспекции по делам несовершеннолетних, — и в самом деле купили мотоцикл...»

А в это время Васюков докладывал полковнику:

— Экспертиза показала, что в камере, обнаруженной нами на свалке, было вещество для получения ацетилена, необходимого для газосварочных работ, — карбид. Широкий штуцер изготовлен на токарном станке.

— Лиха беда начало, — удовлетворенно кивнул Махмудов.

В кабинет вошел Рахимов, любезно пропуская впереди себя вихрастого угрюмого паренька лет семнадцати.

— Представляю счастливого владельца мотоцикла. Эксперту даже не понадобилось осматривать баллоны. Владелец утверждает, что ни одно колесо еще не спускало.

— А зачем чинить-то? — ломким баском произнес паренек. — Машина новенькая. У меня мотоцикл-то с той среды.

— Семен Петров друг твой? — поинтересовался Махмудов.

Паренек опасливо глянул на полковника.

— Ну, друг. А что?.. Опять что-нибудь натворил?

— Как звать-то тебя, парень?

— Серега. Сергей Фомин, — поправился он.

— Давал ты Семену водить свой мотоцикл?

— Чо я, чокнутый, что ли? Мотор-то на ограничителе. Тут аккуратно надо. Никому не давал.

— Молодец. Ты, я вижу, парень рассудительный. А твой друг на сей раз ничего такого худого не натворил. Небольшая проверка. Будь здоров.

Едва за Серегой затворилась дверь, Махмудов встал, походил по кабинету.

— Значит, обманывает Петров. Это — раз. А во-вторых, — штуцер.

Он вынул из ящика стола дополнительный штуцер, который был установлен на найденной автокамере.

— Взять бы Петрова за жабры, поднажать!.. — мечтательно произнес Васюков. — Все ясно. Приплел несуществующего племянника, пацана своего впутал. Темнит Петров. Прижать как следует — и расколется...

На этот раз «братья Аяксы» выразили полное единодушие, — Рахимов поддержал друга:

— Дима дело говорит, товарищ полковник. Экспертиза показала, что после обработки на станке штуцер подтачивали напильником. Поискать бы его у Петрова. И еще исследовать его спецодежду, наверняка обнаружится пыльца бронзы.

Фарид Абдурахманович внимательно посмотрел на своих подчиненных.

— Ну, ну. Горячиться не будем. Слушайте, торопыги, сколько раз предупреждал: не спешите с выводами. А Петрова мы, конечно, поспрошаем. Потолковать с ним просто необходимо.

Несмотря на жару, Петров-старший явился в костюме и при галстуке. Полковник Махмудов показал ему рукой, садитесь, мол, и продолжал что-то писать. Георгий Поликарпович обвел взглядом кабинет заместителя главного инженера, осторожно присел на краешек стула. Взгляд его остановился на штуцере, лежащем на письменном столе.

Махмудов поднял голову, перехватил взгляд Петрова.

— Что, Георгий Поликарпович, знакомая вещица? — Он тронул пальцами штуцер. — Объясните, пожалуйста, что это за штуковина?

Петров подержал штуцер на ладони, словно взвешивая.

— Клапан какой-то. Бронзовый.

— Точнее — штуцер. И вот что любопытно: штуцер сей, как выяснилось, изготовлен с помощью вашего слесарного инструмента, на вашем рабочем месте. И что особенно непонятно, на вашей спецодежде экспертиза обнаружила бронзовую пыльцу. Ситуация, складывается серьезная. Вам хорошо известно, что на заводе произошло крупное хищение. А штуцер этот мы обнаружили на камере, брошенной на свалке. А камера эта — самодельная емкость для получения ацетилена. Как это ни печально, но на вас падает подозрение. Улики налицо. Давайте теперь поговорим начистоту. То, что вы работали с камерой в вулканизаторской, вы отрицать, надеюсь, не станете?

Рахимов и Васюков с интересом наблюдали за шефом. Ничего не скажешь, мастер своего дела.

Тем временем полковник продолжал:

— Ни на каком мотоцикле сын ваш, Семен Петров, не ездил и, следовательно, повредить камеру не мог. И насчет племянника вы говорили неправду. Получается, что именно вы изготовили самодельный газовый аппарат. На резаке обнаружены частицы металла, полностью совпадающие по химическому составу с металлом, из которого сделан сейф. Можете ознакомиться с материалами экспертиз... Ну, Георгий Поликарпович, что вам остается сделать?

Петров сидел на стуле, покачивая головой. Он совершенно спокойно выслушал Махмудова, не проявляя при этом никаких эмоций. Со стороны казалось, что он находится в оцепенении.

— Что мне остается теперь делать? — едва слышно проговорил Петров после долгого молчания. — Остается одно... Удавиться к чертовой матери. Голову в петлю — и привет...

Он такими потерянными глазами посмотрел на Махмудова, что тот подумал: а и в самом деле чем черт не шутит... «Стоп! Кто-то здесь уже собирался вешаться», — подумал полковник. Он вспомнил, что фраза эта впервые вырвалась у директора завода. Правда, директор говорил, желая наглядно показать, как он переживает случившееся. А этот... Петров... Его хоть и шутником представили, но в данном случае он, кажется, шутить не станет. Какой потерянный у него взгляд. Неужели все так просто и дело идет к развязке?

— Скажите, Петров, — спросил полковник, — будь вы на моем месте, какое вы приняли бы в данном случае решение?

— Арестовать... — тихо произнес Петров. — Потому и захотелось удавиться! Что ж, берите меня, небось уже припасли наручники для особо опасных преступников?

— С арестом пока повременим, — поднял руку Махмудов. — Сперва вы дадите правдивые показания.

— Правдивые?.. Ну, ну. Если правдивые, то я к ограблению сейфа имею такое же отношение, как... — он поискал сравнение... — как к космическим полетам.

— Что? — порывистый Васюков вскочил, возмущенный наглостью преступника. Рахимов дернул под столом друга за брючину, мол, без эмоций, шеф все сделает как надо.

— Опять, значит, начнем фантазировать? — четко спросил полковник.

— Вы же сами сказали... Правдивые показания... — Петров умолк. По его лицу видно было, что в нем зреет какое-то важное решение. — И я вот... Понимаю, не в бирюльки играете. И насчет племянника врал, и Семку своего приплел зря. Камеру чинил, верно. Скажу, если вам так надо. Только один уговор: никаких протоколов.

— Допрос фиксируется, — возразил Махмудов.

— А вы спервоначалу просто меня выслушайте — как душевные люди. Может, это и фиксировать не надо. А не поверите, что ж, тогда берите меня как есть. Вам честь и почет, конечно... Только откуда я вам золотишко возьму, если я и в глаза его не видел, а?

После некоторого раздумья полковник произнес:

— Давайте так договоримся, Петров. Мы вас, конечно, выслушаем, сперва неофициально, говоря вашими словами, «как душевные люди». Ну и, разумеется, проверим — тоже неофициально — все вами сказанное. А там дальше видно будет. Отнесемся со взаимным доверием. Ладно?

Петров согласно кивнул, отер ладонью лоб с залысинами.

— Знаете, о чем я вас хочу спросить... Вы жене своей изменяете?

От такого поворота разговора Махмудов даже слегка опешил.

— Хоть и изменяете — не скажете, — твердо заключил Петров. — И правильно сделаете. Самое негодное дело о своих победах над бабами язык чесать. Чинил я камеру. Чинил. Но никаких штуцеров... Просто залатал в двух местах. Она меня попросила...

— Кто — она? — уточнил Махмудов.

— Александра... Семыкина Александра Павловна.

— Работает или...

— А как же, конечно, работает. Прекрасная женщина, только несчастная была.

— Была?

— Угу. Теперь она даже вроде помолодела. Бухгалтером она. Хорошая женщина. Мужа имела непутевого. Баламут. Он хотя и лишний рубль умел выудить — шоферил, однако распоряжался худо. Александра едва на «Запорожца» сумела сумму придержать. Помер муж ее шесть лет назад. От водки сгорел. Не пошла ему на радость левая деньга. Трезвый когда был, рассказывает Александра, тогда еще ничего. Смирный. А как нальет шары — прямо-таки зверь, аспид!

Петров умолк. Фарид Абдурахманович его не торопил: видно было, человек собирается с мыслями.

Георгий Поликарпович потеребил в руках носовой платок и продолжал глухим, прерывающимся голосом:

— Вскорости после кончины мужа ее непутевого познакомились мы. И вот вышло такое... Сошлись мы. Полюбили друг дружку. Я ведь как женился-то?.. Сумбурно вышло, наперекосяк. Пригласили меня как-то на пельмени. Веселая компания. То да се... Утром проснулся — что за чудеса? Не на койке я в своей общаге, а возлежу, притонувший в пуховой перине; на стенке коврик с лебедями, с другой стенки на меня из рамки молодой Николай Крючков глядит и улыбается. А рядышком в постели незнакомая брюнетка тихо посапывает носиком. Я даже, знаете ли, перепугался. Что такое, неужели я с дочкой знаменитого артиста в постели нежусь!.. И голова трещит.

Васюков не выдержал, прыснул, да и Рахимов прикрыл рот ладонью.

— Вам, молодым, смешно. А мне тогда не до смеха было. Брюнетка проснулась и все пояснила. Компания именно у нее пельмени устраивала. Я изрядно перебрал в смысле напитков. Гости уже все разошлись, а я остался. И стал упрашивать Марину, брюнетку ту самую, стать моей женой. Она и согласилась. Два десятка лет назад я был мужчина ничего себе, видный. Зарабатывал поболее двух инженеров. Что делать? Бабником, извините, я никогда не был. А тут дал слово — сдержи его. Это у меня в крови. К тому же выяснилось, пока мы разрешения на регистрацию брака ждали, что Марина беременна. Такие дела. Точно в срок родила она старшенького, Федора, ныне моряка Тихоокеанского военно-морского флота. А потом и Семка объявился, оболтус.

Петров отпил воды, вздохнул.

— Дом мой считается счастливым. Вот только Семка иногда куролесит. Но у него возраст такой, переходный. Войдет в ум — образумится. Парнишка душевный. Жена всякие соления закручивает в банках. Чистота. Порядок. Я и полагал, что так и надо, повезло мне... до встречи с Александрой. Тогда только понял: вот она пришла, любовь!.. До того меня всего перевернуло, что я даже задумал развестись с Мариной. Однако Александра так сказала: «Бросишь семью, и я тебя брошу. Поздно судьба нас свела. Противно мне строить свое счастье на горе целой семьи. Конечно, подло и тайком видеться...» С той поры и веду я двойную жизнь. Теперь понимаете, по какой причине я врал про племянника и прочее?

— А как объясните тот факт, что экспертиза обнаружила на вашей спецодежде бронзовую пыль и что на ваших инструментах...

— Не ведаю. Это уж вы постарайтесь объяснить, на то вы и уголовный розыск. — Он помолчал некоторое время, потом добавил с усмешкой:

— А может, признаться, что я это золото взял? Вам гора с плеч.

— Знаете что, — Махмудов уже не скрывал своего раздражения. — Вы сейчас объяснили свое, прямо скажем, странное поведение. Мы ничего еще не проверили, и поэтому не надо здесь кокетничать. Вас вызвали как подозреваемого. «Признаться»! Может, вы нам и золото вернете?

— Вот видите, как вы раскипятились, когда я вам сказал про свою, так сказать, двойную жизнь...

«Что это я? Ведь не на него злюсь, а на себя, — подумал Махмудов. — Если он говорит правду, злиться можно только на неудачу. Но штуцер! Он же изготовлен его инструментом!»

Полковник отправился с докладом в министерство, а его «Аяксы» занялись новыми версиями. К вечеру опять собрались в кабинете заместителя главного инженера.

— Слушай, Дима, есть версия, которую не вредно бы обсудить с шефом. Что, если кто-то воспользовался инструментами Петрова и спецодеждой умышленно, чтобы бросить тень на Георгия Поликарповича?

— Хм... У меня тоже эта идейка в голове шевелится. Только я полагаю, что злоумышленники сделали это не для того, чтобы напакостить, отомстить Петрову. Просто решили пустить нас по ложному следу.

— В данном случае для нас мотивы, которыми руководствовались преступники, не столь уж важны. А вот улика, и, на мой взгляд, довольно важная, — Рахимов разжал пальцы, и Васюков увидел на ладони друга голубой значок — «125 лет Иртышскому речному пароходству».

— Ну, что скажешь? — спросил Дмитрия приятель.

— Майор Рахимов стал почетным сибирским речником?

— Дима, неужели сам догадался? Ничего от тебя не скроешь...

— Ладно, кончай резвиться, объясни толком.

— Охотно, Дима. Петров нашел этот значок в своем платяном шкафчике. Запал в щель между досками. Булавочка на значке отломана. Соображаешь теперь, а?

Громадный Васюков вскочил, стиснул друга в богатырских объятиях.

— Осторожнее, буйвол! — отбивался Икрам. — Сломаешь. А я тебе еще пригожусь!

— Слушай, — вдруг поостыл Васюков. — А может, Петров умышленно подбросил?

— Может быть. Все может быть, как любил говаривать чеховский герой маляр Редька. Но маловероятно. Я все-таки полагаю, что это преступник потерял значок. Надевая халат Петрова, зацепил за значок, булавочка плохо припаяна. Таких значков в городе, я уверен, раз, два — и обчелся. До Иртыша ох как далеко!

— Тогда немедленно займемся коллекционерами, — воскликнул Дмитрий.

— Заняться можно, но какой же уважающий себя коллекционер носит на груди значки? Он свою коллекцию держит за семью замками. Значок принадлежал либо работнику пароходства, либо человеку, купившему его по случаю. Обычно командированные приобретают значки в память о своих странствиях.

— Истинные твои слова, дружище! — Васюков вновь излучал энергию. Всем видом своим он выражал готовность немедленно кинуться на розыски командированных, вернувшихся из Омска.

Вошел полковник Махмудов.

— Что это вы такие возбужденные, не иначе золото нашли?

— Пока нет, товарищ полковник. Но тут такое дело!.. — вскричал Васюков.

Выслушав обоих, Фарид Абдурахманович, привычно постукивая в задумчивости карандашиком по столу, сказал:

— Я бы предложил все-таки начать с коллекционеров.

Васюков широко улыбнулся и подмигнул Икраму, мол, знай наших.

— Тут придется поработать. Но начнем с коллекционеров. Даже если добудем, так сказать, отрицательный результат... Это ведь тоже результат. Коллекционеров, собирающих значки, не так много в городе. Может быть, имеются такие коллекционеры и на заводе. Вот с них-то и начать надо. Человек, который этим занимается, не может пропустить ни одного лацкана.

На заводе оказался лишь один коллекционер-«значкист» — Шаломаев, работник бухгалтерии. Ему осталось совсем немного до пенсии, однако этот был из тех стариков, которые, по меткому выражению народному, — быка за хвост удержат. Бодрый, смешливый, без намека на животик или там сердечно-сосудистые недуги. Оказался он еще и говоруном.

— Так-так, — протянул Шаломаев, познакомившись с Васюковым. — Значит, такие молодцы и ловят всевозможных жуликов? Очень, оч-чень приятно. Я и сам, знаете ли, в армии на границе служил... Тоже в переделках пришлось побывать. Помню как сейчас...

— Товарищ Шаломаев, у меня времени нет, — взмолился Васюков, чувствуя в первых словах старика пролог к великому повествованию. — Скажите, вы значки собираете?

— Что значит собираю?! — обиженно засопел счетный работник. — Собирают бумажную макулатуру, старое тряпье. Я — коллек-цио-нирую!!! Любой значок — это событие истории, судьбы людей... Помните, у Блока?.. «Случайно на ноже карманном найди пылинку дальних стран...»

— «И сразу мир предстанет странным, окутанным в цветной туман», — подхватил Васюков, не ожидавший от себя такой прыти. Он не был знатоком поэзии, а строки эти запомнил случайно, читая Паустовского, который цитирует много поэтических строк.

Шаломаев изумленно воззрился на богатыря. Коллекционер собирался что-то сказать.

— Вот если о событиях... — Васюков, кажется, встрял вовремя. — Что вы думаете о юбилее Иртышского пароходства?

Шаломаев посмотрел на него поверх очков:

— А собственно, в чем дело?

— Нет ли у вас такого значка — «Сто двадцать пять лет Иртышскому речному пароходству»?

— Нет, я, знаете ли, коллекционирую значки, посвященные городам и кинофестивалям. Кстати, вы ведь, надо полагать, знаете, что скоро в нашем городе состоится Международный кинофестиваль...

— Павел Васильевич, — с нескрываемым нетерпением перебил его Васюков, — меня интересует значок только Иртышского пароходства. Может, вы видели его на ком-нибудь? По нашим данным, на заводе был человек, носивший этот значок.

— Варвар, — коротко резюмировал коллекционер. — Значки надобно хранить и беречь, как зеницу ока, а не похваляться ими, не уподобляться некоторым интуристам.

— Вот, взгляните, Павел Васильевич, — Дмитрий вынул из кармана значок.

— Вроде видел на ком-то, но сейчас сразу не припомню — на ком. Мне время нужно, память-то дырявая стала. В общем, если что — дам знать. Оставьте телефон... А может, и не на заводе видел...

«Черта лысого он вспомнит», — думал Васюков, выходя из здания заводоуправления.

Он уже шел по заводскому двору, как вдруг услышал голос Шаломаева, кричавшего ему из окна второго этажа:

— Вернитесь, молодой человек!

V

— Что нового у вас, майор Рахимов? — поинтересовался полковник Махмудов.

— Пока похвастать нечем. Все выезды из города перекрыты. Однако «подопечный» еще не появлялся. Как только скажется в нашем поле зрения — установим постоянное наблюдение.

— А у вас что? — обратился руководитель оперативной группы к Васюкову.

— Мои ребята работают по утвержденному вами плану. Только все это, на мой взгляд, мартышкин труд. Вряд ли золотишко на территории завода.

Полковник вскинул брови.

— Почему так считаете?

— Установлено же: значок принадлежал заведующему складом Эркину Камалову. А этот субчик на заводе не появляется. Рахимову нужно брать его как можно скорее, товарищ полковник!

— Ну, возьмем. А дальше? Камалов скажет: «Я потерял значок, а кто-то нашел».

— Потерял!.. Потерял в чужом шкафу, в чужом цехе.

— Ты не кипятись, Дима, — вмешался Рахимов. — Если даже Камалов и принимал участие в похищении золота, не следует пороть горячку. Он наверняка станет утверждать, что преступник умышленно подбросил в чужой шкафчик значок, чтобы сбить с толку розыск.

— Да черт с ним, со значком! — воскликнул Васюков. — Надо брать Камалова и искать у него золото.

— Минутку терпения! — Рахимов похлопал друга по крутому плечу. — Есть еще кое-что сообщить. Замок на вещевом шкафчике типовой. Отомкнуть его не составляет труда. Петров из гальванического дал показание, что последнее время Камалов часто к нему заходил — по делу, а то и безо всякого дела. Наконец я разговаривал с вахтером, дежурившим в день ограбления. Камалов вышел через проходную спустя два часа после окончания смены.

— Почему вахтер запомнил столь точно — через два часа?

— Разговорились они. Камалов сам пожаловался, мол, работы по горло. Лишних два часа торчал после смены. Учет, переучет. Вахтер попросил у завскладом электроплитку для своей конторки. Он говорит, Камалов выглядел как-то странно. Глаза блуждающие, на лбу испарина, толстяк ступал тяжело, еле-еле. Пожаловался, что заболел. Он вообще от природы полный, толстый даже, а тут еще прихворнул.

— Плитку вахтеру дал? — Махмудов встал, прошелся по кабинету.

— В том-то к дело, что на другой день тот посмотрел на явившегося к нему на склад вахтера как на ненормального. Словно память Камалову отшибло.

— Камалов и сегодня на работу не явился, — угрюмо произнес Васюков. — Говорят, заболел.

— Что ваши люди, майор? — Махмудов повернулся к Рахимову.

— У Камалова все закрыто. За домом установлено наблюдение.

— Вот вы, братья Аяксы, и навестите болящего.

Дом Камалова, большой, кирпичный, под железной крышей, выделялся на тихой улочке. Ворота и калитка были на запорах.

— Не будем же стоять здесь как истуканы, перелезем, — предложил капитан.

— Не солидно как-то, — поежился Рахимов. — Ну да делать нечего...

Рахимов и Васюков перемахнули через ограду и очутились в саду. Бетонная дорожка вела к крыльцу. На входной двери висел массивный амбарный замок.

— Со склада спер! — гоготнул тихонько Васюков.

Обошли вокруг дома. Рахимов осторожно заглянул в окно... Ничего не видать. Занавески задернуты наглухо. Майор потрогал раму — створки окна с тихим скрипом разошлись.

— Неладное что-то! — шепнул другу Васюков. — Постой, куда! — вновь зашептал капитан. — Санкции на обыск у нас нет.

— Знаю.

Икрам пододвинул к окну лежащий под развесистой яблоней ящик, встал на него...

— Ну, что?

— Посмотри сам, Дима.

С трудом удерживаясь на зыбком, шатающемся ящике, Васюков ухватился за подоконник и заглянул в окно.

— Неужели опоздали?! — вырвалось у него.

В дальней от окна комнате на ковре лежал человек. Голова неестественно закинута, правая рука подвернута под спину, ноги скорчены. Тут же, на ковре, — поднос с бутылками и снедью.

— Дела-а-а... — Протянул Васюков, спрыгнув с ящика на землю.

— Немедленно пригласить соседей в качестве понятых, передать по рации полковнику... — Помолчав, Рахимов произнес сокрушенно: — Вот ведь как иногда получается.

Майор, осторожно ступая по ковровым дорожкам, первым вошел в дом. Камалов лежал в той же немыслимой позе. По его серому, безжизненному лицу, по губам разгуливали мухи.

— Неужто убили?! — всплеснула руками соседка, приглашенная в качестве понятой.

Но тут «мертвец» вдруг хлопнул себя левой рукой по щеке, пробормотал что-то нечленораздельное и, повернувшись на бок, оглушительно захрапел. С ним произошла какая-то перемена: то он лежал, словно труп, не шелохнувшись и вроде бы и не дыша, а сейчас подергивался, прерывая храп поскуливанием: ему, наверно, мерещился пьяный кошмар.

— У, алкаш поганый! — возмутилась соседка. — А вчера жаловался мне, дескать, больной, хворый, на работу не пойдет. Потом глянула — на дверях замок. Ну, думаю, все же пошел на работу. Еще пожалела: вот как за дело болеет, хворый ушел.

В это время Камалов открыл глаза и дико посмотрел на непрошеных гостей. Полное лицо его перекосила гримаса ужаса.

— Не-не надо... Не надо меня у-у-убивать!!

— Успокойтесь, Камалов. У вас в гостях уголовный розыск. Признаться, именно мы-то и опасались, что с вами приключилось несчастье. Вы уж извините нас, Камалов, за невольное вторжение.

Толстяк сидел на ковре и хлопал глазами. И вдруг, спрятав голову между колен, зарыдал, запричитал быстро-быстро, так, что невозможно было ничего понять.

За этими всхлипами оперативники едва расслышали шум подъехавшей машины — прибыл Махмудов. Ему не пришлось перелезать через ограду, так как ворота и калитка были уже открыты. Васюков и Рахимов, принявшие хозяина дома за убитого, взломали замки.

Полковник обежал комнату быстрым взглядом. Обстановка дорогая, но все выглядело как-то безвкусно, неуютно, как в плохоньком комиссионном магазине.

«Живет, конечно же, не на зарплату», — сделал вывод полковник. И тут же обратился к хозяину дома:

— Кто же вас запер, а?

Камалов теперь сидел, скрестив ноги, и покачивался, как китайский болванчик.

— Проспаться ему надо, — сердито произнес Васюков.

— А может, его запер этот... Мансуров? — подсказала соседка.

— Кто таков? — быстро спросил Махмудов.

— Дружок его новый. Худой такой, жилистый. А глаза как у волка. Злющий такой! Как сатана. А когда выпьет, добреет.

— Откуда вам все это известно?

— Соседи ведь с Камаловым. Вот аккурат позавчера Мансуров и приходил. Я еще говорила, мол, не дружи ты, Эркин-ака, с этим худущим злюкой. Не доведет до добра.

Полковник взглянул на Васюкова.

— Есть данные о Мансурове?

— Так точно. Три месяца назад поступил на завод слесарем. Отбывал срок наказания за грабеж. На работе характеризуется в основном положительно.

— Надеюсь, Мансурова на беседу не вызывали?.. Помните наш разговор?

Майор бросил тревожный взгляд на друга. Дмитрий, расправив богатырские плечи и широко улыбаясь, отрапортовал шефу:

— Разговор помню. Никаких оскорбляющих достоинство людей поступков. Просто поговорил с кадровиком. Вообще-то Мансуров ему не по душе. Долговязый, жилистый, глаза тяжелые. Но это все лирика и эмоции. А так никаких нарушений.

— Благодарю, — полковник тоже улыбнулся. — Благодарю также и понятых. Можете быть свободны. Помните: вы обязаны хранить тайну.

Второй понятой, хмурый бородач, пробурчал:

— Тайна!.. Очень великая тайна, что Камалов закладывает!.. Пойдем, Максимовна.

Понятые ушли.

Полковник нетерпеливо потер ладони.

— Что же нам теперь делать, ждать, пока этот гуляка проспится?

— А я уже проспался, — неожиданно подал голос Камалов. — И я готов сейчас... — он захлебнулся слюной, закашлялся и, тяжело поднявшись на коротенькие свои ножки, с неожиданной силой вскричал: — Добровольное!.. Чистосердечное признание!.. Я знал, что все так кончится. Прошу принять во внимание!.. Чистосердечное...

Честно говоря, профессиональное чувство розыскников было уязвлено. Конечно, это просто здорово, что так быстро и без особых трудов схвачен один из преступников, который горит желанием рассказать все начистоту. И все же... Как-то обыденно все вышло. Никаких интеллектуальных дуэлей с хитрым противником, мастерски проведенных операций. И как назло название всей этой операции, в которой участвует большая оперативная группа, дали помпезное — «Операция «Аурум». Золотая латынь! Аурум по латыни — золото. А сейчас этот тип выложит про это золото все как на блюде.

Махмудов уселся в старинное полукресло с продавленным сиденьем, вздохнул.

— Что ж, чистосердечное, так чистосердечное. Выкладывайте. Только не вздумайте водить нас за нос.

Камалов попытался опуститься на колени, молитвенно сложив ладони на пухлой груди, но его подхватил под мышки Васюков. Пробасил:

— У нас так не принято, гражданин, обожающий злато. Просто садитесь вот на этот колченогий пуфик и выкладывайте все, как на духу. Знаете, что полагается за хищения в очень крупных размерах, а?

— Знаю... Вышка, — вздохнул толстяк и заплакал.

— Дмитрий Алексеевич!.. — одернул полковник Васюкова.

— Слушаюсь.

— Рассказывайте, Камалов, — полковник вытащил из кармана свои любимые сигареты «Новость». — Не желаете?

— Мне бы полстаканчика. Для наведения ясности в голове. Вон в той бутылочке.

— O! — улыбнулся Фарид Абдурахманович. — Вы, я вижу, лечитесь по древнему рецепту — от чего заболели, тем и врачуетесь. Увы, не могу. Допрашивать подозреваемого, который находится в состоянии опьянения, знаете, как-то не положено...

— Так я же буду в лучшем состоянии, а не в худшем. У меня мысли путаются.

— Ничего, мы их потом распутаем. Выкладывайте свое чистосердечное...

Запинаясь, действительно путаясь в мыслях, сбиваясь, толстяк начал свою исповедь:

— Когда мы из подвала вылезли и я пришел к себе на склад... меня всего колотило. И всю ночь... милиционеры снились... Кошмары всякие. Что вы улыбаетесь? Старшина в окно влез, прозрачный такой и с жезлом, гонялся за мной, а жезл этот — как дубинка...

— Во дает! — не выдержал Васюков. — Прямо сказки Гофмана.

— Какого Гофмана? Не знаю я никакого Гофмана, — заканючил Камалов...

— В этом мы не сомневаемся, — остановил его полковник. — Ближе к делу...

— Вчера он зашел и говорит: «Из дома не показывайся! Болей себе на здоровье».

— Кто говорит? — не удержался и Рахимов. — Прозрачный старшина милиции?

— Нет, не он. Мансуров. Хаким Мансуров. Он знает, что я в любой момент больничный могу взять на законном основании. Гипертония у меня на высоком уровне.

— А пьете! — Махмудов покачал головой.

— А!.. Пьешь — помрешь, не пьешь — все равно помрешь. А тут еще Мансуров... «Пей! — приказал. — Когда ты под мухой, ты похрабрее. А в трезвом виде трус отчаянный. Появишься на заводе, на твою поганую морду посмотрят, и сразу — браслетки на лапы. Дома сиди. Болей. Пройдет шухер — и порядок». Он и запер меня. Принес выпивки навалом, закуску. Приказал пить и спать. А вы тут как тут... Он ведь уверял, что у нас все чисто... Почему же вы?..

— Повремените с вопросами, Камалов. Не мы же делаем чистосердечное признание. — Полковник уставил немигающий взгляд в мутные, бегающие глаза преступника. — Где золото?.. Где?!. Быстро!

— Золото? — Камалов развел руками. — Нет у меня никакого золота.

— Что-то непохоже это на чистосердечное признание, — произнес Икрам.

Махмудов переглянулся со своими подчиненными, мол, не вмешивайтесь, без эмоций.

— Клянусь жизнью своей! — завопил Камалов и как-то очень сноровисто сполз с пуфика, упав все же на колени. — Чистую правду говорю!..

— Правду девяносто шестой пробы, — не удержался, скаламбурил Васюков, вновь усаживая своего подопечного на пуфик.

— Мы с Мансуровым договорились так: мне он платит деньгами, а золото забирает себе.

— Сколько обещал денег?

— Мы не знали в точности, сколько будет в сейфе золота. Хаким обещал стоимость третьей части.

— Почему только третьей части? Так рисковать за треть?

Глазки Камалова шустро забегали, заюлили.

— Я боюсь его, Хакима. Зверь, а не человек! Разве ж я пошел бы на такое дело?! Сами видите, живу хорошо. Честно говорю, имею свежую копейку. А он меня раскусил, понял, что я трус. Да, я трус! Он знал: сколько предложит — я на все соглашусь. А третья часть — это мало, что ли? Я бы и на меньше согласился... Боюсь я его...

— Трусость — дурное свойство человеческое, — возразил полковник, — но оно не врожденное, а...

— Не скажите! — темпераментно воскликнул толстяк. — Трусость от рождения. Есть люди, которые петь не умеют или там рисовать... Вот вы... — Камалов, словно родному, протянул Васюкову коротенькие свои ручки. — Могли бы вы, как эти балеринки, по сцене прыгать, разных там принцев изображать?

Тут, несмотря на серьезность обстановки, розыскники заулыбались. Рахимов, представив себе Димку в роли умирающего лебедя, даже прыснул в кулак. Лишь Васюков, растерянный, взъерошенный, оскорбленный в лучших чувствах, что ему, капитану-розыскнику, этот забулдыга предлагает принцев плясать, пробасил совсем неостроумно:

— Подозреваемый Камалов, без нелепых острот. Я при исполнении.

— Что вы! — преступник закатил глазки. — Я совсем не хотел!.. Просто для примера.

Махмудов слегка поднял руку, призывая всех к порядку. Обратился к Камалову:

— Расскажите подробно, как вы совершили хищение золота. Сколько человек участвовало в преступлении. Главное, подробно, со всеми деталями.

— Значит, дело было так... Мансуров каким-то образом узнал, что на завод должно поступить золото. Как-то вечером, перед уходом домой, он зашел ко мне на склад и уговорил сходить в какой-нибудь ресторан. Когда мы изрядно выпили, Мансуров предложил мне вместе с ним взять сейф... Барыш, говорит, поделим честно... Я, конечно, не верил, что это можно сделать, и по пьяному делу дал согласие помочь ему. Знаю же, такие ценности так просто не оставляют, охрана там, сигнализация всякая. Ерунду задумал...

«Смотри, если откажешься, я тебя пришью у тебя же дома», — пригрозил мне на следующий день Хаким. Тогда уж я понял, что дело не шутка. А на попятный как пойдешь? — Камалов, облизнув пересохшие губы, продолжил: — Вы не знаете, какой человек Мансуров. И хитрый...

На следующий день, после того как золото привезли на завод, он спустился ко мне на склад, в подвал. Поговорили о том о сем, по складу он походил, хоть это и не положено. «Я там незаметно осмотрел, где проходят провода сигнализации, — сказал он мне потом. — Обнаружил, что на задней стене отсутствует сигнализация». И сильно обрадовался, вижу. Но все же решил проверить, так ли это на самом деле. Выждав момент, когда все складские ушли домой, Мансуров спустился в комнату кондиционеров и несколько раз ударил кувалдой по той стене. Сигнализация не сработала. Оказывается, Мансуров раньше был сварщиком, дело знал. Купил где-то редуктор и шланги и, обмотав ими себя под одеждой, в три приема принес ко мне на склад. Затем, в обеденный перерыв, когда сварщики ушли в столовую, мы вдвоем подменили кислородный баллон на пустой и спрятали его в вентиляционной шахте, рядом с подвалом. Принес камеру не то от «Москвича», не то от «Волги», я точно не знаю, знаю, что она была небольшая. Вставил где-то в камеру штуцер с резьбовой пробкой, чтоб загружать карбид и заливать воду. После четырех вечера, когда все ушли, мы спустились в комнату кондиционеров и затаились там. Где-то через полчаса начали большими отвертками ковырять стену, проковыряли отверстие, куда пролазила рука. Потом ломом поддали, как рычагом, это отверстие расширили, так что можно было пролезть. Мансуров быстро соединил шланги, закрепил резак, заправил карбид в камеру, налил воды и начал резать сейф. Разрезал одну обшивку, там оказалась какая-то прослойка, он сбил и выгреб ее и принялся за вторую стенку сейфа, и потом начал вытаскивать пластинки в целлофановых пакетах. Некоторые с одной стороны, где он резал, обгорели, концы оплавились. Мансуров сложил все золото в заранее приготовленную сумку с четырьмя лямками и подвязал ее на себя, а сверху надел пиджак. Баллон с кислородом протер промасленной тряпкой, ею же вытер шланги, порезал их и бросил на калорифер. Остальное — камеру, резак и редуктор — положил в мешок и отдал мне. Приказал: «Лезь наверх, остальное я все сделаю сам...»

Камалов ненадолго умолк и облизнул пересохшие губы:

— Дайте хоть глоток, ну воды хотя бы.

Жадно выпив стакан воды, Камалов опять умолк. Руки его тряслись. Да и всего его била сильная дрожь.

— Так, что же было дальше? — нетерпеливо спросил Махмудов.

— Я вышел во двор, спрятал свой мешок в углу, осмотрелся по сторонам, никого поблизости не было. Через несколько минут вышел Мансуров, тихо сказал: «Следы заметал: открыл гидрант, так что не боись — концы в воду».

Захватив с собой мой мешок, Хаким подался в сторону забора, перелез через него и потопал как ни в чем не бывало. Я пошел к себе на склад, что-то делать пытался, но какая уж тут работа? Руки тряслись, вот как сейчас. Как на склад насилу доплелся, снял тапочки и обул туфли, а тапочки выбросил в урну, когда уходил домой.

— Почему вы тоже не ушли через забор?

— Мансуров запретил. Ты, говорит, толстяк, будешь прыгать — или ноги или шею обязательно сломаешь, потом возись с тобой. Но я так думаю, — продолжал Камалов, — ему нужно было, чтобы я через проходную прошел. На складе я, наверное, с полведра воды выпил, все не мог прийти в себя. И все равно через проходную шел, помирал со страху. Охранник мне говорит что-то, я головой киваю, а сам об одном думаю: «Скорей бы, скорей бы на волю...»

На следующий день на работу пришел и увидел... машины ваши милицейские увидел. Ну, тут со мной началось вообще не знаю что. Через некоторое время ко мне зашел Мансуров и сказал, чтобы я взял себя в руки, не распускался, как сопляк, или он убьет меня. «Лучше прикинься больным и сиди дома, я после смены зайду. Ты меня понял?» — пригрозил он. Еще бы не понял!

— Обещал Мансуров зайти к вам домой?

— Как же! Сегодня вечером должен. Он так и сказал: «В четверг вечером».

Махмудов насмешливо поглядел на протоколировавшего показания Васюкова, затем на Рахимова.

— Ну вот, молодые люди, а вы боялись, что без работы останетесь.

Махмудов заметно повеселел.

— Что ни говори, а на розыскной работе скучать не приходится. Васюков, свяжись со своими ребятами на заводе, пусть возьмут под наблюдение Мансурова.

Капитан согласно кивнул.

Фарид Абдурахманович закурил. Прикинув что-то в уме, объявил:

— Я думаю, нам есть смысл повидаться с Мансуровым. Васюков, быстро к соседке. Чтобы сидела в своем доме и носа не высовывала. Побудь у нее гостем. Да, кстати, у вас случайно не найдется еще одного такого же замка, как тот, что висел на двери, а то ребята, увидев в окно неладное, вынуждены были его сломать, — обратился Махмудов к Камалову.

— Сейчас, сейчас, я два таких покупал, — торопливо сказал Камалов, исчезая в соседней комнате. Через минуту он вышел оттуда с замком.

— Ишь ты, «покупал», — ухмыльнулся Васюков, глядя на Рахимова. — Разрешите исполнять?

— Разрешаю.

— Васюков! — крикнул вдогонку Рахимов. — Очень тебя прошу, только без амуров.

Громадный друг его, обернувшись, погрозил кулачищем.

На двери снова появился замок. В доме опять стало тихо.

— Мы же с вами, майор, — продолжал Фарид Абдурахманович, — попросим приюта у гражданина Камалова. Вы как, не против, Эркин Камалович?

— Ради бога, ради бога! — скороговоркой ответствовал толстяк. — А мне что делать?

— Отдыхать. Только без спиртного, договорились?

— Ох, зарежет меня Хаким, зарежет! У него есть такой нож... Кнопку нажмет — лезвие выскакивает, — запричитал Камалов.

— А как насчет огнестрельного оружия?

— Не видел. Но, может, есть и бимбер.

— Бимбер? — улыбнулся полковник. — Я смотрю, вы с жаргоном преступного мира знакомы. Откуда?

— Он и научил. Страшный человек! Убьет он меня, а я жить хочу! Жить!

— Идите, отдыхайте. Мы же здесь, с вами.

Время тянулось томительно.

Ночь опустилась на город, в тишине лениво проквакала лягушка. Камалов все же изловчился хватить стакан водки, и на «старые дрожжи» его развезло. Он сразу же похрабрел. Стал даже бормотать, как он «покажет» этому бандиту Мансурову. Скоро он заснул. Спал Камалов неспокойно, время от времени что-то бормотал во сне — видно, вновь явился ему в сновидении прозрачный, парящий в воздухе старшина милиции.

Послышались шаги, — кто-то шел по бетонированной дорожке.

— Спокойно, — прошептал Махмудов и вынул из подмышечной кобуры пистолет.

Из-под спортивной куртки выхватил пистолет и Рахимов.

Не было слышно, чтобы кто-то открывал замки на воротах и на входной двери.

Неизвестный обошел дом, затем донесся приглушенный басок Васюкова:

— Товарищ полковник, отбой.

Громадный парень, кряхтя, влез в окно. За ним впрыгнул молоденький лейтенант.

— Лейтенант Пименов, из группы капитана Васюкова, — доложил он. — Мансуров работал сегодня во вторую смену. Затем сел в автомашину «Москвич-408» за номером ТША 39-42. Мы поехали за ним. Думали, что он сюда, к Камалову. А Мансуров рванул на большой скорости в сторону Самарканда. Нам было приказано действовать только в черте города. Поэтому мы просто передали Мансурова самаркандским товарищам. Получили сообщение: он там ужинал в ресторане, затем беседовал с администратором гостиницы, договаривался о номере. В ресторане выпил двести граммов коньяку, а с собой захватил две бутылки.

— Он не заезжал на бензозаправку? Если он надумает вернуться, ему необходимо заправить машину. Завтра ведь ему на работу.

— С будущего понедельника, товарищ полковник, Мансуров в отпуске, — добавил за лейтенанта Васюков. — Завтра, выходит, у него последний рабочий день. Но вряд ли он собирается приходить на завод. Может, отпросился. Самое время сейчас к нему домой с обыском нагрянуть.

Махмудов устало опустился в кресло, рядом с проснувшимся и сидящим на ковре Камаловым.

— Вздор... Значит, так, — заговорил он, уже обращаясь к хозяину дома. — Вы, надеюсь, понимаете, что теперь от вашего поведения многое зависит... и наша работа, и ваша судьба. Вы, разумеется, сухим из воды не выйдете. Но суд, я полагаю, примет во внимание ваше чистосердечное признание.

— О чем вы говорите! — вскричал Камалов. — Я готов, как пионер!.. Всегда готов. Только я боюсь...

— Мы же вам обещали. Мансуров вам не причинит вреда.

— А этот?.. «Третий»!

— «Третий»?! — удивленно переспросил Махмудов. Вытаращили глаза и «братья Аяксы». — Что же вы молчали?!

— Я думал, вы поняли. Ведь Мансуров собирался делить золото на три части. Я этого «третьего» боюсь больше Хакима. Мансуров сам боится этого «третьего».

— Он участвовал во взломе сейфа, этот «третий»?

— Что вы?! Это такой человек!.. Я его никогда не видел. Он все это и придумал, он знал, когда привезут золото, он передал Мансурову план подвала и вообще все расписал по нотам. Мансуров всегда твердил: «Это голова, это гений». Я так понимаю, что это шеф и подсказал мне — через Мансурова, — испуганно пояснил Камалов, — изготовить штуцер на рабочем месте Жорки Петрова... Мансуров обещал мне деньгами выдать третью часть стоимости золота. Но я так думаю, что Мансуров три четверти золота отдаст тому... «третьему»! А нам уж — что останется. А я что?.. Я и за червонец пошел бы, потому как боюсь я Хакима...

— И вы даже не догадываетесь, кто этот «третий»? — спросил полковник, нервно почесывая подбородок.

Васюков и Рахимов знали, что это было признаком сильного волнения.

— Понятия не имею — ни сном ни духом... Мансуров только и говорил: «Наш шеф... Мой шеф...».

Последние слова Камалова покоробили Фарида Абдурахмановича. Он знал, что «братья Аяксы» тоже называют его «нашим шефом».

Васюков не выдержал, подскочил к толстяку:

— Не верю, что ты не знаешь этого третьего!

— Тихо, — почти шепотом, но очень ясно произнес Махмудов. — Васюков, успокойтесь. Человек обещал дать чистосердечные показания. Это в его интересах.

— Еще как! — зачастил Камалов. — Клянусь, говорю правду. Какой мне смысл теперь-то врать? Я говорю правду, одну лишь правду! Почему вы мне не верите? Я готов помочь вам... Я с самого начала чувствовал, что пропаду с этим Мансуровым. — Камалов, не стыдясь, громко всхлипнул. — Клянусь, я говорю правду...

Фарид Абдурахманович тронул за руку Камалова.

— Мы вам верим. Сейчас постарайтесь успокоиться и уснуть. Мы сейчас уйдем...

— Нет-нет!.. — Камалов суматошно всплеснул пухлыми руками. — Я не останусь один!.. Боюсь!.. Умоляю вас....

— Не бойтесь, — успокоил его Махмудов. — Видите этого грандиозного молодого человека? — он кивнул в сторону Васюкова. — Отныне он ваш телохранитель. До окончания расследования, он — дальний родственник вашей соседки, Максимовны. Он и жить у нее будет. — Полковник улыбнулся Васюкову. — Дима, ты приехал в отпуск. Отдыхай. Надеюсь, договоришься с Максимовной. И глаз не спускай с дома нашего подопечного, искренне раскаявшегося гражданина Камалова. Хозяюшке все объясни толково. Она все поймет. Короче — работай. И никаких серьезных самостоятельных решений. Понял?.. В случае непредвиденных обстоятельств дай знать. Оставляем тебя здесь как человека, не обремененного семьей. Задача ясна?

— Так точно, — нехотя отвечал Васюков, явно огорченный тем, что его вроде поставили на второстепенный участок операции.

Машина медленно шла по ночным улицам. Навстречу им плыли огоньки свободных такси. Город, празднично иллюминированный, отдыхал в ожидании предстоящего фестиваля.

— Хорошо живет на свете... кто? — загадочно улыбаясь, спросил Икрам.

Махмудов недоуменно пожал плечами...

— ...Винни-Пух!.. — заключил Рахимов.

— Еще бы! — кивнул Махмудов. — Чего ему не жить? А вот нам — не очень-то. Чистосердечное признание толстяка прибавило нам забот. Надо искать «третьего». Признайся, вы с Димой наверняка испугались, что операция окончилась столь прозаически. А, оказывается, мы даже не добрались до начала конца.

— Ну и что, Фарид Абдурахманович? Все-таки кое-чего достигли, ну хотя бы — конца начала.

VI

Утром полковник Махмудов прибыл с докладом к заместителю министра внутренних дел генералу Ткачеву.

Выслушав начальника опергруппы, генерал сказал;

— Стало быть, картина прояснилась. Но почему не задержали Мансурова? Человек заявляет о своем соучастии в преступлении с ним, а мы оставляем его на свободе. Мансуров может сбежать — раз, наложить на себя руки — два. Сам погибнуть от ножа соучастника — три! Не много ли риска?!

— Никак нет, товарищ генерал. За ним установлено наблюдение. Не хотим раньше времени спугнуть. Вдруг он с этим, «третьим», должен встретиться?.. А то ведь потеряем «третьего». Думаю, арестовать Мансурова — риска не меньше.

— Ну хорошо, согласен с вашими доводами. Но Васюкову надо было у Камалова остаться, чтобы сидел в доме, как сурок.

Полковник смущенно хмыкнул: действительно, пожалуй, так было бы гораздо лучше.

— Рахимова я в Самарканд отправляю, товарищ генерал.

— Хорошо. Может быть, там пора брать Мансурова?

— Рановато. Нам «третьего», «третьего», самого главного преступника надо накрыть.

— У меня, — генерал басовито кашлянул, — у меня тоже ведь начальство имеется. Интересуется, каковы успехи. А что можем выложить?

— Пускай высокое начальство потерпит. Не в городки играем.

— Тебе хорошо философствовать. А с меня требуют максимальную раскрываемость совершенных преступлений, чтобы злоумышленники знали: наказание неотвратимо...

— Прямо как в учебниках уголовного права и криминалистики! — развел руками Махмудов.

— Возражаешь?

— Что вы, товарищ генерал!.. Я — «за»! И кое-что ведь уже сделано: Камалов раскрылся. Поймаем и остальных...

— Камалов, как я понял, патологический трус. Во время очных ставок со своими сообщниками, которых он смертельно страшится, он может и отказаться от данных им показаний. Скорее всего так и будет, учтите это.

— Все возможно. И все же основа есть.

— Ну, тогда добро, действуйте, Фарид Абдурахманович.

Спустя час тот самый молоденький лейтенант, который приходил в дом Камалова сообщить об отъезде Мансурова в Самарканд, прибыл к Махмудову с докладом.

— Ну, что скажете хорошенького, лейтенант Пименов?

Лейтенант сообщил о новых данных, полученных о прошлом Мансурова, которые не отражены в его личном деле: в прошлом еще и аферист. По предварительному сговору с одним юнцом, родители которого уехали в отпуск, с помощью четырех балбесистых маменькиных сынков, превратившихся в уличных шалопаев, имитировал ограбление квартиры юнца-сообщника. То есть, шалопаи полагали, что взаправду «берут» квартиру, но на самом деле новоявленные «домушники» сами стали жертвами своего главаря. Из квартиры юнца, фамилия которого Фирсов, было изъято много хрусталя, отрезы, импортный магнитофон и другие ценные вещи. Все это отнесли на квартиру Мансурова, затем обмыли «успех». Но через дня два к одному из участников «ограбления» явился «смертельно напуганный» Мансуров и сообщил, что его «замели». «Ну, а в милиции, сам понимаешь, мастера развязывать языки, пришлось мне и тебя с твоими «керями» назвать. Спасибо хоть следователь понятливый попался, сказал: «Не хочется жизнь пацанам портить. Я тебя пока отпущу, Мансуров. Все равно ты от нас никуда не денешься. А не хотите сидеть, так топай к своим соплякам и скажи: пусть предкам своим во всем покаются и приготовят по две «косых» с носа. Уловил? По две тысячи с каждого. С тебя, Мансуров, тоже».

И родители поверили этой гнусной клевете на следователя. Кому хочется, чтобы любимое чадо угодило за решетку? Кто побежал в сберкассу за денежками, кто по знакомым — одолжиться. В итоге мошенники получили восемь тысяч рублей, из них Фирсову Мансуров «кинул» только одну тысячу. И еще посмеялся, мол, остальной «приварок» он вручает своему юному «корешу» в виде вещей, которые из его квартиры временно забрали.

Махмудов, хмурясь, выслушал сообщение. Вот ведь как! Милиционеры, розыскники ночей не спят, жизнями рискуют. А находятся негодяи... Но главное — родители хороши! Поверить такой грязной клевете! Глаза им, что ли, с перепугу застило?

Вернувшись домой, Махмудов прилег на диван, закрыл глаза — он любил иной раз так полежать, подумать, сосредоточиться.

Васюков у Максимовны вел себя как добрый родственник. Возился в садике, подправлял покосившийся заборчик, отделяющий домик «родственницы» от владений Камалова.

— Парфенова предупредили, чтобы насчет меня не распространялся? — спросил Васюков хозяйку. — Он ведь видел меня, когда был понятым.

— Передала твою просьбу, Дима. — Максимовна, одинокая пожилая женщина, сразу как-то привязалась к славному парню. — Игнат Фомич — человек правильный. Ежели бы все такие, как он, были, мы бы давно коммунизм построили.

— Тогда всё в порядке, — согласился Васюков.

Разговор далее продолжался за чайным столом.

— Что же это Камалов в одиночестве живет, а, Максимовна?

— Жена померла, детей у них не было. А жена у него хорошая была, терпела от него всякое, а главное — жадный больно.

— Давно вдовец?

— Давно. Нестарый еще мужик, мог бы семейством обзавестись, ан не желает.

— Жену помнит?

— Эх, куда хватил! От жадности не женится. И о чем думает, дуролом?.. Дом — загляденье, вещей всяких пропасть. Неужто полагает с собой в могилу все унесть?

— Ну, до могилы ему еще далеко.

— Приходила тут к нему одна, Валей зовут. Только это не его, а Хакима подружка. И чего она такого нашла в Мансурове, вот уж я в толк никак не возьму.

— Зачем же она сюда приходила?

— Да вроде как в гости. Симпатичная девушка, только больно накрашена, и наряды глаза режут.

— Модница?

— Модницы они разные бывают. Я ей сказала: и чего ты с этим, своим валандаешься?.. А она меня как шуганет. А потом села на крыльцо и давай реветь. Вот такая любовь.

После чая Васюков сказал:

— Я, Максимовна, чуток вздремну, а вы присматривайте за соседским домом. Если кто появится — будите. Мне еще ночью дежурить.

— Понятное дело, — ответила женщина. — Ты спи, не сомневайся. У меня самой сын в Брянске, в ГАИ работает. Так, что я, считай, свой человек-то.

Смеркалось, когда Максимовна разбудила «родственника».

— Пришел кто-то.

Васюков вскочил и, осторожно выбравшись на веранду, увидел идущего по дорожке человека, которого сразу узнал — это был отставной «медвежатник» Савельев! Теперь понятно, почему «гость» прошел через калитку. Он отомкнул ее отмычкой. Недолго он возился и с замком на парадной двери. Вошел — и тут же из дома Камалова донесся дикий вопль.

Капитан, перескочив через забор, бросился на помощь. Ворвался с пистолетом в руке.

— Руки вверх!.. Лицом к стене. Руки на затылок.

Бывший «медвежатник» исподлобья поглядел на Васюкова, набычился, однако приказание выполнил. Камалов, дико тараща глаза, вспотевший от пережитого страха, лепетал:

— Я так и думал... Догадывался!.. Вот он — третий, самый главный! Наверно, пришел за золотом. А где я его возьму? Выходит, Мансуров золото прикарманил. Как хорошо, что вы вовремя пришли на помощь!.. Если бы у меня было это золото, он меня тут же пришил бы!

— Балда! — подал голос Савельев.

— Что еще интересного скажете? — спросил задержанного Васюков, чрезвычайно довольный собой. Вот ведь как получилось! Самого взял!

— Орясина! — коротко ответствовал Савельев.

— Что? — не понял Васюков.

— Орясина ты, говорю. «Поймал злодея!..» Звони своему начальнику. С тобой я и разговаривать не желаю.

Вызванная Васюковым по телефону милицейская машина вскоре доставила Савельева в кабинет Махмудова.

Полковник и задержанный молча разглядывали друг друга. Угрюмое лицо бывшего «медвежатника», изрезанное морщинами, хранило на себе следы бурно прожитых лет. В прищуренных глазах — ирония.

Молчание нарушил задержанный:

— Значит, все-таки взялись за Савельева?

— А зачем вы пожаловали к Камалову, да еще с отмычками?

— За золотом пришел.

— Что? — полковник даже растерялся. Неужели тоже чистосердечное признание? — Как вы сказали?

— Да вы не радуйтесь до времени. Просто я умом достиг, что Камалов с Мансуровым сейф с золотишком пощупали. Вот и решил: подержу Камалова за яблочко, он и расколется. Помочь хотел розыску, вам то есть.

— Что же вы сразу нам не сказали про Камалова и Мансурова? Приходили ведь к нам, не так ли?

— Приходил. Но тогда я еще не все постиг. Да и прошлое не позволяет — доносить. Хотел тихо-мирно все провернуть.

— Как же вы догадались, кто преступники?

— А так... Мансуров этот меня сперва обхаживал, давай, мол, кореш, тряхни стариной. Дело жирное наклевывается. Все вроде бы в шуточку, а сам с меня диких своих глаз не спускает. Что, дескать, ты на заводе припухаешь? Подумаешь — на Доске почета твоя фотография!.. Я его, конечно, послал к родительнице. И еще сказал: уматывай, пока цел!.. А когда заварушка вся эта приключилась, стал я прикидывать, вычислять. Мансуров что-то к Камалову последнее время стал заглядывать. Эркин-то в прошлом электросварщиком вкалывал. Не всегда он на складе прохлаждался. Нашли они с Мансуровым общий язык... А тут гляжу: одни враз заболел, другой в отпуск с низкого старта рванул...

Махмудов нервно расхаживал по кабинету.

— Вы уж извините нас, Степан Семеныч, — говорил полковник. — Накладка получилась. Но и нас понять должны. Мы ждем у Камалова человека, который является главарем, и вдруг приходите вы, да еще с отмычками. Кстати, к чему вы их храните, зачем?

— В хозяйстве годятся. Какой сосед дверь захлопнул, а ключ забыл — меня просят. И вообще... На память о молодости моей беспутной. Что же теперь-то, а? Где же золото?

— Ищем.

— Понятно. А на задержание я не обижаюсь. Так уж вышло. Да мне и не в новинку это. — Савельев нахмурился и вдруг произнес доверительно: — Понимаете, товарищ Махмудов, сколько лет моей жизни — как в песок! У других моих сверстников уже внуки. А я... Как в песок. Когда молодой был, глупый, полагал: слава у меня, деньги! Да еще азарт был... Кто кого перехитрит. И получалось, что какой я не мастер был сейфы щупать, а все же отвечать за это пришлось. Повидал я небо в клеточку!.. Поздно понял. Одно утешает: лучше поздно, чем никогда.

Фарид Абдурахманович вышел с Савельевым на улицу.

— Я на завод, а вас на дежурной машине до дому подброшу, Степан Семеныч.

— Ежели на «канарейке» с синей полоской, то лучше я пешком. Подумают соседи, что опять Савельев с милицией не поладил.

— Обыкновенная «Волга».

— Тогда благодарствую.

VII

Часа через два Махмудов собрался домой. Он решил пройтись пешком. Захотелось размяться, поразмышлять в одиночестве. Проходя через парк, увидел пустующую скамейку. Сел, любуясь фонтаном, на струе которого почти чудом крутился и подпрыгивал мячик.

«Ситуация не так уж сложна, — размышлял он. — Мансуров взят под строгий контроль. Никуда он не денется. Выждем, когда он все же встретится с главарем — и дело в шляпе! Васюков по-прежнему у своей дальней «родственницы» поджидает гостя. Рахимов вцепился мертвой хваткой в Мансурова. Вопрос времени, не более».

Он поднялся со скамейки и зашагал домой.

Жена ждала его. Сыновей не было — младший у соседа, старший — в институте. Халима ласково взъерошила волосы усталого мужа.

— Ну и муженька аллах послал! Домой является только спать, и то не всегда. Небось и не ел еще. Садись, — сразу же обедай, завтракай и ужинай.

— А что Хамид в институте делает? Сейчас же каникулы.

— Какой-то вечер готовят, посвященный предстоящему кинофестивалю.

— Вечер, — заворчал Махмудов, — чего, спрашивается, в стройотряд не поехал, здоровый парень...

— Ты еще скажи: «Я в его возрасте!..» — улыбнулась жена.

— А ты еще скажи: «Мой сын устал, перезанимался, у него нервы!..».

— Ему, Фаридджан, очень хочется побывать на кинофестивале.

— Ладно уж, как-нибудь стану посвободней, доберусь до него. Не годится это, когда все делом заняты, по городу болтаться. Кстати, недавно Сабиров, ну тот, кто занимается с подростками, видел Хамида в компании подростков, лет шестнадцати, очень беспокойных мальцов.

— Хамид сам мне говорил о них. Хочет в боксерскую секцию залучить, все делом станут заниматься, а не безобразничать.

— Хм... — Фарид Абдурахманович улыбнулся. — Скажи, пожалуйста! Воспитатель. Это какие же подростки?

— А помнишь, мы на старой квартире жили?

— А-а...

Махмудов вспомнил старый двор. Уютный, тихий. Но трудных подростков там хватало. Значит, Хамид по собственной инициативе ведет работу? Кто бы мог подумать!.. А может, призвание? Все может быть. Учится на юридическом. А вдруг — смена растет?

Они только недавно переехали сюда, в большой новый дом. Махмудов новое свое жилище не жаловал. Хоть и просторно, и все удобства. Но там, на старой квартире, прошла лучшая часть жизни. Молодая! Даже о мангалке он вспоминал с умилением.

«Старею!» — решил он. Халима только недавно перестала удивляться, что Махмудов мало с кем из соседей здоровается. «Ты что, не соображаешь? — шутливо ворчал он. — Я же с ними на работе восемь раз раскланивался». — «Но все равно нужно говорить «добрый вечер». — «Ну да, человеку, с которым только что приехал со службы на одной машине...»

Выпив чаю, перекусив, Фарид Абдурахманович вышел на балкон, наслаждаясь прохладой. Из комнаты послышался телефонный звонок. Халима сняла трубку и, волоча за собой длинный шнур, появилась на балконе.

— По Махмудову соскучились.

— Товарищ полковник, — докладывал дежурный. — Рахимов передал телефонограмму из Самарканда. Вам лично... Читаю: «На дороге Самарканд — Бухара в автомобильной катастрофе погиб Мансуров. Случайное столкновение с бульдозером, стоявшим на обочине. Мансуров скончался по дороге в больницу, не приходя в сознание».

Дежурный умолк.

— Всё? — спросил Махмудов глухим голосом.

— Всё. Но передавал не сам майор — через дежурного.

— Спасибо. — Он положил трубку и стал медленно мерять балкон шагами. — Дела, — произнес он вслух.

Снова зазвонил телефон. Теперь уже длинными протяжными звонками. На проводе был Самарканд.

— Здравия желаю, товарищ, полковник! Рахимов говорит.

— Спасибо тебе за «добрые» вести, Рахимов, — сердито ответствовал Махмудов. — Еще чем-нибудь порадуешь?.. Как же это ты опростоволосился? Для этого тебя я в Самарканд посылал, чтобы ты сомнительные реляции передавал по телефону?

— Товарищ полковник! — взволнованно докладывал Рахимов. — Ну кто мог подумать?.. Мансурова мы взяли под наблюдение. Никуда бы не ушел. Каждый его шаг был нам известен. И вот... Произошло вот что... Мансуров позвонил некоему Собетову, пригласил в гостиницу. Тот приехал. Оба пошли в ресторан. Сели обедать. Почти не разговаривали. И пили мало. После обеда распрощались. Я подумал: а вдруг Собетов заполучил золото где-нибудь по дороге в ресторан?.. Все может быть. А вдруг злоумышленники просто отметили в ресторане счастливое окончание «золотой аферы»? Нашли предлог остановить машину Собетова. Задержали. Собетов перепугался. Но ничего не мог сообщить нам из того, что нас интересовало.

— Почему Собетов приехал к Мансурову?

— Говорит, что Мансуров предлагал купить золото. Обещал привезти очень много золота. И просил: если все купить Собетову не под силу, пусть рекомендует других надежных покупателей. Собетов утверждает, что он отказался и от золота, и от посредничества. Но, по-моему, врет. Личность темная: зубной техник, неоднократно имевший неприятности по «золотой части».

— Так... А гибель Мансурова?... Не могли ему заинтересованные лица помочь отправиться на тот свет?

— Исключается. Трагическая случайность. Из ресторана Мансуров вернулся в свой номер. Поговорил с дежурной по этажу. Затем спустился этажом ниже, в буфет, за чаем. Туг я, честно признаться, чуточку утратил бдительность. Подумал: коли чаевничает, то можно и мне малость расслабиться. Отправился на тот же этаж, спросил зеленого. А в это время, оказывается, — надо же такому случиться! — Мансуров быстренько вышел, сел в своего «Москвича» и помчался по шоссе!.. Пока мои ребята оповестили меня, время прошло. Кинулись в погоню. Уже совсем было догнали... Он, надо полагать, понял, что за ним не праздные туристы катят, прибавил еще скорости... На вираже не справился с управлением и врезался в бульдозер, стоящий у обочины... Скончался, как уже вам докладывали, не приходя в сознание. В машине его ничего интересного нами не обнаружено. В костюме погибшего нашли сто сорок шесть рублей деньгами, расческу и импортный нож с автоматически выскакивающим лезвием. Экспертиза установила, что Мансуров находился в состоянии легкого опьянения.

— Скажи-ка, а мог Мансуров до погони заподозрить, что за ним ведется наблюдение?

Икрам до того разволновался, что Махмудову его даже жалко стало.

— Исключено, товарищ полковник. Он же за чаем ходил. Значит, хотелось ему спокойно посидеть.

— А может, он нарочно так поступил, чтобы тебя ввести в заблуждение. Ты ведь тоже решил почаевничать. А он тем временем... А когда он заметил погоню, то и вовсе уверился. Газанул — и ушел от нас, раз и навсегда.

Рахимов молчал. Затем, вздохнув, согласился:

— Может быть, вы и правы, Фарид Абдурахманович. Все, казалось бы, предусмотрел. Однако, видимо, чем-то раскрыл себя. Надо было его раньше задержать. Ведь так и не дождались «третьего», главного преступника.

— Да нет. Это мало что дало бы нам. Ладно, приедешь, напишешь объяснительную на имя Ткачева. Что теперь делать, не переживай, — сказал Махмудов, хотя сам испытывал при этом чувство величайшего разочарования. — Кстати, этот вот Собетов. Где он был, когда произошло ограбление сейфа?

— Алиби у него железное. Отдыхал в Международном доме отдыха журналистов в Варне.

— Он что, не только зубной техник, но еще и журналист?

— Зубному технику, товарищ полковник, всюду дороги открыты и двери нараспашку — в Варну, в писательские дома творчества. И это до тех пор, пока у людей будут выпадать зубы, которые необходимо заменить протезами. Блат — короче говоря.

— Увы! — вздохнул полковник. — Понятно. Возвращайся, парень.

Махмудов положил трубку на рычаг, задумался.

«Да-а... Ситуация!.. Собетов, похоже, говорит правду. Он ведь не знает, что Мансуров погиб. А говорит, что тот предлагал ему золото... А что толку от этой его правды? Один лишь Мансуров мог открыть все. Неужели навсегда исчез главарь?.. Ну, уж это чёрта с два!»

Мечта Махмудова — хоть немного отоспаться — так и не сбылась. На заре к нему домой прибежал прибывший из Самарканда Рахимов.

— Ну, — вздохнул Фарид Абдурахманович, — что еще новенького?

— Товарищ полковник, Васюков, как известно, все еще пребывает в качестве «дальнего родственника». И вот час назад вдруг — стук в окно. Прибежал Камалов. Бледный, губы трясутся, сам не свой. Лепечет: «Только что звонили по телефону. Кто-то измененным, неестественным голосом произнес: «Принеси товар в условное место завтра в половине седьмого вечера». Камалов убежден, что говорил тот самый, «третий», или кто-то из его приспешников, по его поручению.

— А что Камалов?

— Он так перепугался, что брякнул, вроде никакой он не Камалов, что звонят не по адресу.

Махмудов, на ходу сбрасывая халат, отправился в спальню. Вскоре вернулся при полном параде, в штатском.

— Чаю, Икрамджан?

— Не отказался бы. Только нам скорее идти надо. Мало ли что может произойти?

— Думаешь все же, что Камалов прячет золото?.. Почти уверен, нет у него ничего. А вот как по-твоему, майор, почему именно к Камалову обратился Мансуров? Камалов ведь трус.

— У Камалова на складе можно было спрятать шланги, резак, инструменты. И еще он стяжатель. Вот сколько добра накопил. Зачем только — непонятно.

— Правильно говоришь. Трусость и жадность и погубили его. И еще, как выяснилось, Камалов тоже когда-то был сварщиком. Так что умение его было здесь нелишним. А ведь все на Мансурова валил — он-де сейф резал один. Да, звонок этот очень важен, можно только порадоваться: ведь если Камалову звонил «третий», значит, у него тоже золота нет. Так что надежда разыскать похищенное не утрачена. Если бы этот таинственный «третий» заполучил золото, зачем бы ему звонить, а?

— Интересно, знает ли этот таинственный «третий» о гибели Мансурова?

— Вряд ли. Но то, что у главаря грабителей золота нет, — совершенно очевидно.

— Я согласен с вами, иначе и вправду зачем ему звонить Камалову?..

— «Третий», как мы теперь его называем, видно, персона незаурядная, так сказать, преступный интеллектуал. Он не входил в контакт с Камаловым. И еще неизвестно, сам ли он звонил... Впрочем, звонил, пожалуй, сам, изменив голос. Ему невыгодно иметь лишнего свидетеля или соучастника. Несомненно, хитрый, осторожный субъект.

Халима молча принесла чай.

— Давай, майор, по-быстрому — и по коням... — полковник разлил ароматный напиток по пиалам и закончил: — Не исключено, что Камалов водит нас за нос. Эту версию тоже надо иметь в виду.

...Васюков осторожно снял телефонную трубку, протянул Камалову. Сам же приложил к уху подключенный к проводу наушник.

— Ну вот что, Камалов, — произнес неизвестный каким-то фальшивым, как у провинциальных трагиков, голосом, — ты тюльку не маринуй. Выкладывай товар, иначе ох как нехорошо тебе будет!

— Какой товар?.. Кто вы? — пролепетал Камалов, задыхаясь.

— Завтра же, слышишь? На площади Навои, ровно в три часа дня.

— Я не понимаю, о чем вы? — ответил Камалов, тараща глаза на Васюкова.

Дмитрий закивал: мол, соглашайся на встречу.

— Смотри, кореш, пожалеешь.

— Я!.. Если вы так... У меня ничего нет...

— Есть!

— Но как же я вас узнаю?

— Это другой разговор. Я тебя знаю. До завтра. И горе тебе, если стукнешь, спасая свою шкуру!

— Что вы! Да разве я...

— Все! Завтра в три.

Неизвестный повесил трубку, а Камалов, оцепенев, все еще держал свою около уха, уставив на Васюкова невидящие глаза, в которых плавал ужас. Дмитрий осторожно взял у него трубку, положил на рычаги. Сказал, успокаивающе похлопав по плечу:

— Ты, мужик, того... не кисни. Полковник решит, идти тебе или оставаться дома. А если все же придется тебе явиться на свиданье, не бойся, надежно прикроем. Наша фирма работает с гарантией.

— Пырнет финкой — вот и вся гарантия, — плаксиво промямлил Камалов.

— А ты к нему вплотную не подходи. Шажка на два дистанцию держи. Остальное наше дело. Но сейчас тебе самый раз крепко подумать. Может, ты все же нам очки втираешь, а? Как насчет золотишка? Дома у тебя его, наверняка, нет. Может, ты его в другом местечке припрятал. Клад, скажем, зарыл, как средневековый пират?

— Да что вы ко мне прицепились с этим золотом! — в сердцах возопил толстяк. — Ох!.. И зачем я только ввязался в это дело?!. Проклятый Хаким! Видал бы я его в гробу и в белых тапочках!..

«Похоже, что Камалов не врет, — решил капитан. — А может, актерствует? При таком страхе! Исключено. О гибели Мансурова он не подозревает. Все время ведь под моим контролем».

— Пристали ко мне с этим проклятым золотом! — запричитал подопечный Васюкова. — Шантаж какой-то. Один грозит. Другие угрожают. Я прокурору пожалуюсь! Не имеете права. Вас приставили ко мне охранять, а не золото выманивать, которого у меня нет. Да! Нет ничего — и все. Сколько раз говорить!

— Никто тебя не шантажирует, Камалов. Разве что тот неизвестный. И, пожалуйста, без истерик.

Васюков как-то свыкся со своим подопечным, даже стал, незаметно для самого себя, иногда говорить Камалову «ты».

Эркин Камалович вдруг сник, понурился. Уставив пустые глаза в ковер, сказал тихо, проникновенно:

— Я в самом деле не знаю, где золото. Не вру я. Мансуров золото унес. Ушел — и пропал. Смылся гад, а меня под финку подставил! Мансурова поймайте, что вы в меня вцепились?

— С Мансурова теперь взятки гладки, — сорвалось вдруг у Дмитрия с языка.

Он тут же умолк, проклиная свою оплошность. Но Камалову и этой коротенькой реплики было достаточно. У него отвисла нижняя челюсть, полное лицо позеленело. Похватав ртом воздух, он вскричал:

— Его убили!.. Убили! Чтобы замести следы. Теперь до меня добираются!.. Послушайте!... Я требую... Меня надо немедленно арестовать. В одиночную камеру меня! Слышали, как он со мной говорил?! Он знает, что нет у меня никакого золота. Он хочет, чтобы я пришел, и тогда меня... Немедленно позвоните полковнику, слышите!.. Я требую... В одиночную камеру, за решетку. Под надежную охрану!..

Васюкову и жалко было раскаявшегося преступника, и противно было смотреть на него — потерявшего голову от страха, зареванного.

— Ладно, мужик. Не психуй. Все образуется. Ты его боишься, а он нас еще пуще страшится. Понял? Не дадим тебя в обиду. И материалы в суд направим нормальные, мол, искренне раскаялся гражданин Камалов, изо всех сил старался помочь следствию. Суд это все, надо полагать, примет во внимание. Глядишь, и скидка тебе выйдет.

VIII

— Кончайте курить, братья Аяксы, — сказал Махмудов и приоткрыл боковое стекло «Волги».

Васюков поспешно загасил сигарету и сунул в пепельницу. Рахимов же произнес строптиво:

— Не могу, товарищ полковник.

— Это еще почему? — Фарид Абдурахманович обернулся с переднего сиденья: не понравился ему вызывающий тон майора.

— А я ведь вообще не курю, запамятовали, Фарид Абдурахманович? Это вы с Васюковым надымили.

Полковник рассмеялся. В этот момент динамик рации щелкнул и голос, каким обычно говорят вокзальные дикторы, произнес:

— Седьмой, седьмой, я пятый. Манок вышел из трамвая, направился к площади. Следуем за манком... Остановился у киоска... Купил сигареты... Следует дальше... Сейчас выйдет на площадь. Вы его видите?

— Видим, — ответил Махмудов, — продолжайте наблюдение.

Камалов двигался к памятнику великого поэта, словно приговоренный на эшафот. Ноги его заплетались. Остановился. Попытался закурить, но никак не мог зажечь спичку. Он все время озирался, видно, опасаясь внезапного нападения. Возле памятника он все же закурил, зябко подергивая плечами.

— Дрейфит мужичок, — произнес Васюков со смешком. — Сколько раз ему втолковывал: не бойся, обережем... А все без толку. Как все-таки странно устроен человек: взломать сейф и уволочь пуд золота не устрашился, а прогуляться по свежему воздуху под нашим прикрытием...

— Ты бы помалкивал, капитан, — промолвил Махмудов. — Твоя работа. Кто тебя просил проболтаться про Мансурова? Теперь он и в автокатастрофу не верит.

Издали донесся бой городских курантов. Три часа. Камалов нервно потер ладони, обошел вокруг памятника, отер платком лицо. Вид у него был жалкий.

Вдруг к «манку» подошел человек. Сзади подошел. Камалов вздрогнул, попятился. Но тут же остановился. Протянул пачку сигарет. Человек закивал, взял сигарету, прикурил и пошел себе своей дорогой.

— Ну и ну! — не выдержал Васюков. — Эдак и инфаркт схлопотать недолго.

— Седьмой, седьмой. Я пятый. Ждем распоряжений. Уже пятнадцать тридцать.

— Ничего не предпринимать. Оставайтесь на месте.

Камалов вновь стал кружить вокруг памятника. Через час Махмудов распорядился:

— Поехали. Делать здесь больше нечего. Никто не придет.

— Надо было все же дать ему в руки чемоданчик, — произнес Васюков, сокрушенно вздыхая. — Ясное дело — не подошел тот, «третий». Увидел, что Камалов без товара, — и решил не рисковать.

Машина пересекла площадь — это был условный знак Камалову и второй машине. «Манок», приободрившись, зашагал восвояси.

— Мне — за ним? — спросил Васюков. — Ох, и надоело мне в гувернерах! Только что сопли не утираю ему.

Рахимов засмеялся.

— Ишь ты, в гувернеры норовит!... Ты у него вроде как в денщиках состоишь.

Махмудов велел водителю остановиться у арыка.

— Посидим на природе, Аяксы?

Все трое присели на скамеечку возле арыка, в котором весело плескалась шумливая детвора.

Махмудов успокоил Васюкова:

— За своего «воспитанника» не бойся. Вторая машина его сопровождает. До твоего прихода наблюдение за ним ведет лейтенант Пименов. А мы сейчас вот о чем потолкуем: как no-вашему, почему не явился таинственный «третий»?

Капитан и майор стали высказывать различные предположения. Полковник рассеянно слушал друзей. Затем, широко улыбнувшись, решительно заявил:

— «Третий» не должен был прийти.

— Почему? — хором воскликнули «Аяксы».

— Потому что второй звонок Камалову организовал я.

— Как?.. Зачем? — поразились друзья.

— Окончательная проверка Камалова на искренность. Видели, как он изнемогал от страха?.. Если бы он укрывал золото, то наверняка прихватил бы с собой хоть часть похищенного, чтобы задобрить грозного главаря. Я специально приказал тебе, Васюков, временно покинуть дом своего подопечного, чтобы он свободно себя чувствовал.

— Если Камалов и скрывает «товар», то не у себя дома.

— Правильно. Но, дорогой мой майор, необходимо учитывать характер преступника. Он бы не выдержал, выложил бы свой клад.

— Понятное дело! — воскликнул Васюков. — Трус он.

— И еще я устроил это неудавшееся свидание в качестве репетиции. Не исключено, что и «неизвестный» позвонит и потребует встречи. Надо было проверить, выдержит ли Камалов. И надо сказать, в общем он справился с заданием. И даже тягу не дал, когда к нему неожиданно подошел курильщик-«стрелок». Теперь Камалов психологически подготовлен, убедился, что не так страшен черт, как его малюют.

— Ловко! — воскликнул Васюков. — Действительно, с таким субъектом надо репетировать подобного рода свидания.

— Что ни говорите, а Камалов все же ничего мужичишка, хотя и натворил безобразий, — заметил Рахимов. — Искренне раскаивается в содеянном и изо всех сил желает помочь следствию. Я даже удивился, когда он после долгих колебаний дал согласие отправиться на это свидание.

Васюков спросил со вздохом:

— Фарид Абдурахманович, мне что, опять в няньки?

— Нет, дорогой. Скажи своему подопечному, чтобы выходил на работу. Пусть тот, «третий», переведет дух. Он, конечно же, узнает, что исполнитель его злой воли «выздоровел» и спокойно приступил к своим служебным обязанностям. Возможно, главарь и навестит Камалова на складе. А мы будем держать подопечного под неусыпным, но скрытым наблюдением. Людей для этого у вас, братья Аяксы, достаточно. Поехали на службу...

В кабинете Рахимов молча разложил перед Махмудовым множество фотографий.

— Похороны, — коротко доложил майор.

Фарид Абдурахманович надел очки — у него была небольшая дальнозоркость. Очки он надевал лишь тогда, когда знакомился с документами. А на расстоянии видел прекрасно и стрелял из пистолета по-снайперски. Икрам не раз восхищался стрельбой шефа в тире. Даже немного завидовал. Успокаивал себя лишь тем, что зато он, Икрам, мастер спорта по самбо.

— Маловато народу на похоронах, — констатировал полковник. — И скорбных лиц не густо.

— У Мансурова на заводе друзей не было. Всего три месяца работал. Из родственников лишь брат.

— Разве он прилетел? Он вроде бы отказывался, говорил, что ничего общего с Хакимом Мансуровым не имеет.

— Было такое, товарищ полковник. Но мы его все же по телефону уговорили приехать. Все-таки похороны. А на похоронах, Фарид Абдурахманович, много народу бывает в двух случаях: когда из жизни уходит очень хороший человек, и тогда все скорбят, либо когда негодяя отпетого хоронят — каждому хочется лично убедиться, что действительно стало еще одним прохвостом меньше.

— Любопытная теорийка... Хм... Кто эти люди?

— Несколько представителей от цехов. Профсоюз отрядил для совершения обряда. А вот эти... Раз, два, три... Покойный с ними через бутылку общался. Народец хилый, пьяный, никто из них, полагаю, не может быть тем таинственным «третьим».

— Как сказать. Внешность обманчива. А это что за девушка?

— Думается, она случайно попала в кадр. Она возле другой могилы стояла. Потом подошла. Посмотрела и сразу удалилась.

— К какой могиле она подходила?

— Запущенная могила, без надгробия, без надписи. Но мы, если надо, выясним.

— Надо выяснить. А это кто?

— Брат Мансурова. Сразу с кладбища отправился в аэропорт. От вещей, оставшихся после брата, отказался. «Я, — сказал, — и так сыт его наследством, тяжкими воспоминаниями». Рабочий человек. Мастер. Награжден. Вот вам, Фарид Абдурахманович, и факт: в одной семье росли!

— Больше никого не было на похоронах?

— Никого.

Полковник задумался. «Девушка?.. А может, и в самом деле случайно попала в кадр? Увидела похороны, захотелось взглянуть. И все же... Разыскать бы ее. На всякий случай... Как утопающий за соломинку, цепляюсь за эту девицу».

Фарид Абдурахманович вспомнил, как его, когда он еще майором был, поносил один матерый уголовник-интеллектуал по кличке «Романтик». Он говорил с усмешечкой: «Я, гражданин начальник, — поэт, а ты бухгалтер. Над тобой всю жизнь цифирь висит. По каждому делу тебе перед своим начальством отчет надо держать. А я вольная птица. Рискуешь ты своей жизнью не добровольно, как я, а за зарплату. На рожон лезешь, чтобы кривую раскрываемости взметнуть вверх. А я по своей воле все творю. Сам себе хозяин. И орден ты получил только потому, что наш брат, уголовничек, тебе подсобил. Эх, жаль, промахнулся я. Повезло тебе, майор».

Наглый тип. Он, Махмудов, тогда не выдержал, в дискуссию с ним вступил. Сказал: «Всякий преступник не вольный человек, а раб. Злая воля не может быть свободной волей. И вообще, преступник — это плохой счетчик, поскольку не может подсчитать все невыгоды конфликта с уголовным кодексом». — «Я поэт свободы!»— гордо возразил интеллектуал-«Романтик». — «А чемодан с награбленным женским бельем — это для музы, да?.. А кастет, которым проломил голову ночному прохожему — предмет вдохновения?! — Не удержался, добавил: — Поганец ты!»

Размышления полковника прервал Васюков. Лицо его сияло. И он действительно на этот раз отличился. Оказывается, он быстренько съездил к Максимовне и предъявил ей фотографию, на которой была девушка. И Максимовна тут же опознала в ней ту самую Валю, подружку Мансурова, которая иногда заходила вместе с ним к Камалову.

Фрагмент фотоснимка с изображением девушки был немедленно увеличен, размножен и передан во все службы.

...Вновь все трое собрались в кабинете заместителя главного инженера.

— Все же я склоняюсь к тому, — говорил Махмудов своим молодым помощникам, — что третьего надо искать на заводе. Ведь он должен быть знаком с планом завода, расположением сейфа в подвале цеха, узнать о времени доставки золота.

Рахимов возражал:

— Все это он мог узнать у того же Мансурова. Что тут сложного? Вот цех, а в подвале цеха сейф, а тут гидрант и так далее.

— Тоже довод. Давайте поспорим. В спорах рождается истина... Однако ни Мансуров, ни Камалов не имели легального доступа в четвертый цех. Вход в него имеют сотрудники, у которых пропуска... Ну же... Думайте, ребятки. Что помалкиваешь, Васюков, или заважничал, обнаружив некую Валентину?

— Значит, кто-то из цеха навел, — тут же отозвался Дмитрий.

— Не обязательно. Большинство работников заводоуправления имеют допуск во все цеха. А нам надо обнаружить одного...

— Или одну, — вставил Рахимов и добавил: — А что, если Валентина?.. Главарь! Тонкий, умный «третий».

Полковник улыбнулся. Он понял, что Икрам подначивает друга.

— Валентину нам найти надо обязательно. С ее помощью мы наверняка кое-что выясним.

— Найдем Валентину, — уверенно заявил Васюков, который, видимо, уже считал безвестную Валентину своей собственностью. — Не иголка в стоге сена.

IX

Перед Махмудовым стоял стройный брюнет лет тридцати с небольшим, в легком, стального цвета, костюме. «Пижон и чистюля, — подумал о нем Фарид Абдурахманович. — Из кармашка пиджака кокетливо выглядывает платочек. Стиляжные темные очки, импортные. Тонюсенькая «водолазка»... Вот, оказывается, какие они — московские пинкертоны».

— Ну, как там Москва, на месте? — пошутил Махмудов.

— Молодеет и хорошеет. — Молодой человек тут же перешел к делу. — Прибыл на практику. Меня генерал Ткачев к вам направил. Очень хотелось бы подключиться.

— Генерал уведомил меня. Вы в академии учитесь?

— Да. После окончания юридического факультета работал в Алма-Ате. И вот теперь учусь снова. Да, извините, как-то по-штатскому все получилось. Только хотел доложить, а вы о Москве спросили. Майор Ибрагимов, Шухрат Ибрагимович. Прибыл, товарищ полковник, в ваше распоряжение.

— Полковник Махмудов. Фарид Абдурахманович. Прошу любить и жаловать, — улыбнулся руководитель розыскной группы. — Что же это вы, дорогой, родную республику покинули, а?

— По приказу вышестоящего начальства.

— Это я так, в шутку. А занятие мы вам, пожалуй, подыщем. И довольно интересное. У вас как с нервами, не шалят?

— Пока не жалуюсь.

— И прекрасно, прекрасно, Шухрат Ибрагимович. Пока отдыхайте. Я вас вызову.

В кабинет вошел директор завода.

— Я к вам, Фарид Абдурахманович.

«Московский узбек», как мысленно прозвал Махмудов приезжего, откланялся.

— Так и не уехали с докладом в московское министерство? — притворно вздохнул полковник. — Милости прошу, садитесь.

Юсупов с сердитым видом опустился в кресло. Пробурчал:

— А что докладывать? Как меня обворовали?

— Не вас, не вас, Акрам Каюмович. Обокрали государство. Так что же привело вас ко мне?

— Вместо себя я отправил главного инженера Насырова.

— Излюбленный прием чутких руководителей, — улыбнулся Махмудов. — Об успехах и свершениях сам директор в Москву летит докладывать, а за всякие там чепе — другим приходится отдуваться... Ну, ну, не сердитесь. Уж и пошутить нельзя.

— Мне сейчас, полковник, не до состязаний в остроумии. Насыров звонил: Москва не планирует перенос сроков выпуска нового изделия. Там верят, что преступники будут обнаружены, а похищенное золото найдено. До начала изготовления...

— Сочувствую вам, Акрам Каюмович.

— Я к вам не за сочувствием пришел. Ну хорошо, — Юсупов рубанул рукой воображаемого преступника, едва не свалив с приставного столика графин с водой. — Я понимаю: вы не волшебники. Стараетесь, да ничего пока не обнаружили.

— Как сказать, — загадочно произнес Махмудов.

— По крайней мере я ничего не знаю.

— Тайна следствия.

— Меня сроки поджимают, понимаете?.. Сро-ки! — повысил голос директор завода. — Давайте, черт возьми, сообща действовать. Нужна повальная проверка личных дел?.. Пожалуйста! Провести в цехах рабочие собрания!.. Пускай люди выскажут свои подозрения... Мне, полковник, золото это как воздух нужно! Труд сотен людей прахом... Да что там...

Махмудов нахмурился. Он понимал состояние директора завода, однако не мог одобрить его «левацких» замыслов.

— Потерпите еще, товарищ Юсупов. Мы работаем. Десятки наших сотрудников заняты поисками. Но насчет повальной проверки личных дел, разоблачения «ведьм» на рабочих собраниях... Извините, но этого я от вас не ожидал. Если сделать так, как вы предлагаете... В коллективе воцарится всеобщая подозрительность, а к чему такое приводит — мы уже знаем. Нет, не годится травмировать весь коллектив. Рабочие нам и так здорово помогают.

— А мне нужно золото!

— Вы в лучшем положении, Акрам Каюмович. Мне нужны и золото, и преступники. В данном случае — преступник.

— Неужели один сработал? — ахнул Юсупов.

— К сожалению, ввести вас в курс дел не имею права. Обратитесь к моему руководству. Если оно сочтет нужным, информирует. Могу лишь утешить вас, если это можно назвать утешением, — не один сработал.

— Значит, остальных уже задержали? — обрадовался директор.

Полковник развел руками:

— Потерпите, дорогой товарищ. Я не меньше вашего переживаю. Вам только золото надобно, повторяю, а мне еще и уголовники. Главный преступник необходим. Обезвредить его во что бы то ни стало — моя задача.

— Ну да, — не без иронии произнес Юсупов, — поймать, обезвредить, а потом перевоспитать.

— Да. Иных и перевоспитывают. Не всех, к сожалению. Но перевоспитывают. Вот вы сами... Поверили Савельеву? А ведь матерый был уголовник. К нему претензии имеете?

Юсупов как-то обмяк. Ему вдруг пришло в голову, что полковник подстроил какую-то каверзу. Что сказать?.. Портрет Савельева на Доске почета. Передовик.

— Что молчите?.. Имеете претензии к Савельеву?

— Хм...

— Прекрасный человек — Савельев. Если хотите знать, он нам старался помочь найти негодяев. Значит, перевоспитали Савельева?

Юсупов широко, облегченно вздохнув, улыбнулся.

— Ну, Савельев... Это особый случай.

— Каждый человек, Акрам Каюмович, — особый случай. Доверяй, но проверяй — мудрый принцип. Но оскорблять недоверием всех скопом — это жестоко. А жестокость никогда не порождала добрых чувств. Поверьте мне, дорогой мой. Это говорю я, чья работа не из чистеньких, кому каждодневно приходится иметь дело с изнанкой жизни. А я, вы знаете, все же не очерствел душой. И как бывает радостно, когда вдруг приходит письмо от моего бывшего «клиента» — домушника, карманника, грабителя даже, когда вдруг читаю... «Дорогой товарищ Махмудов Фарид Абдурахманович! Счастлив, что могу назвать Вас своим товарищем, потому как я теперь человек, могущий такое слово говорить...» И так далее.

Махмудов умолк. Молчал и Юсупов. Наконец директор, вздохнув, молвил горестно:

— Хороший вы человек, Фарид Абдурахманович. Побольше бы таких. Тогда и меня пожалели бы. Вы думаете, директорское кресло — сахар?.. Оно не кресло, а, извините, «испанский сапог»... Такое орудие пытки было в средние века. Эх, так бы к нам, директорам, заботливо относились. А нас только и знают, что бьют. Возьмите меня. Текучесть кадров на заводе — пятнадцать процентов. Почему? Условия у нас плохие?.. Дудки. Летом увольняются, и айда на заработки. Лук выращивают. Сейчас в сельском хозяйстве стимулы хорошие. Поработает в поле мой, скажем, слесарь, глядишь: на собственной автомашине к заводу подкатывает, устраиваться на работу. И берешь его, поскольку рабочих нехватка.

— Это за сезон — автомашина? — спросил Махмудов.

— Точно. Один явился. Я к себе его позвал. Он мне все объяснил. Есть неподалеку подсобное хозяйство. Репчатый лук выращивает. План — десять центнеров с гектара. Слесарю моему там выделили два гектара. Он всей семьей работал. Лук требует ночных поливов. Днем если поливать, — вред один: корни у него портятся. Так тот слесарь всей семьей ночью поливал. Ублажали свои два гектара. И вырастили по пятьдесят центнеров!.. Для приличия выдал подхозу по двенадцати центнеров с гектара. Остальное — чистый доход.

Опять помолчали. Затем Махмудов сказал, улыбаясь:

— А может, и нам с вами того... В подхоз податься? Тихое, спокойное занятие.

— Нет уж. Нас туда не затащишь. Горбатого могила исправит.

— Это точно.

— А терпеть мне приходится много обид, — продолжал Юсупов. — Взять, к примеру, выпускников ПТУ. Они с первых же дней на заводе поблажку чуют. Я же его уволить не могу, пусть даже он мне уникальный станок раскурочит!.. Он на рабочем месте «под мухой», а я его перевоспитывать должен. Он кричит: я рабочий, меня где хочешь возьмут с руками и ногами. А я молчу, потому что действительно — возьмут. И за все с директора спрос. Кто виноват? Директор!

— Сочувствую вам, Акрам Каюмович, — склонил голову Махмудов. — Надеюсь, что не за горами то время, когда и с директоров заводов станут спрашивать без снятия стружки. Вернемся, однако, к нашему золоту. Преступник... Или точнее преступники... Они были хорошо осведомлены о заводских делах, знакомы с технологической документацией. Какой круг лиц причастен к технологии и срокам доставки золотого сырья?

— Конструктор, технолог, снабженец... Мало ли кто?.. Впрочем, это был, вероятно, человек, причастный к работе над новым изделием.

Вошел Васюков. Вид озабоченный, несколько даже растерянный.

Юсупов, сообразив, что явились новые следственные факты, не подлежащие разглашению, удалился, откланявшись.

— Ну-с, господин Холмс, — ласково сказал полковник, — что новенького?

Васюков положил на стол бронзовую пластинку.

— Сегодня Камалов пришел на работу, а пластиночка эта на его столе лежит.

На пластинке была гравировка хитрой вязью:

— Час от часу не легче! — Махмудов повертел в руках пластинку. — Что это еще за фокусы?

— Все ясно, товарищ полковник. «Третий» — на территории завода. Это раз. А во-вторых, — он угрожает смертью Камалову. И не случайно табличка бронзовая. Преступник намекает на золото.

— Как чувствует себя Камалов?

— Опять впал в истерику. Кричит: вы ждете, чтобы меня кокнули, чтобы ценой моей жизни главного найти!.. Я утешаю, мол, возьми себя в руки. Я же рядом с тобой, твой подсобный. На завод поступил работягой, чтобы тебя, гада, оберегать. Целыми днями твои железки таскаю, скоро сам, наверное, передовиком стану.

— Как трудовые успехи? — поинтересовался Махмудов.

— Четвертый разряд. И без скидок. Я же до милиции имел дело с металлом. А если станете донимать, товарищ полковник, останусь там до пенсии. Помните рубрику на последней странице «Литературки»? Есть такая: «Журналист меняет профессию»... И было сообщение: «Журналист Ивашечкин получил задание на время стать водителем такси для создания очерка. В редакцию он больше не вернулся».

— Очень веселое сообщение. Но меня другое беспокоит. Кто сработал траурную табличку? Зачем? Или «третий» узнал, что мы на Камалова вышли, и теперь его предупреждает: молчи! Либо требует от него похищенного золота.

Васюков вскочил, произнес с чувством:

— Все непонятно. Если бы Камалова преступник решил убрать, зачем ему рекламные трюки? Человек, конечно, венец природы, только, как известно, хлипкое это все-таки существо. Раз — и нет его. Мне так думается, что «третий» и в самом деле не ведает, где золото. Полагает, что у Камалова. Потому и давит на психику.

Полковник одобрительно кивнул.

— Похоже на правду. Но где же, в самом деле, золото?.. Не мог Мансуров его с собой забрать!.. Ты, Дима, не кипятись. Учись выдержке. Ты сейчас шагай к Камалову. Что хочешь делай, а помоги человеку, успокой. А Рахимову я поручу установить, кто сию табличку изготовил. Судя по затейливой вязи, профессионал творил. Пусть проверит.

Икрам Рахимов выяснил, что в городе имеется более трех десятков граверных мастерских. Распределив их между своими сотрудниками, взял и себе две — граверную при Центральном универмаге и при похоронном бюро. И тут ему, прямо скажем, повезло, — гравер похоронного бюро, флегматичный человек средних лет, с обширной лысиной и печальными глазами, сразу признал свою работу.

— У вас ведется регистрация заказов? — поинтересовался Икрам.

— А как же? Без учета никак невозможно. У нас ведь не частная лавочка. Мы — люди государственные.

Прикрыв рукой улыбку, майор спросил:

— Можно установить фамилию заказчика?

— Разумеется.

— А внешность заказчика могли бы описать?

— Внешность?.. Зачем мне чья-то внешность? Мне подают в окошечко заказ — я беру, читаю текст, написанный на бумажке. Знаете, попадаются мне иной раз такие трогательные тексты. Некоторые, наиболее меня растрогавшие, я даже храню у себя на столе под стеклом...

Флегматик оказался на редкость разговорчивым. Поэтому Рахимов деликатно перебил говоруна:

— Все это крайне интересно, уважаемый, но если вы вообще сохраняете тексты, представленные заказчиками...

— Храню, как зеницу ока. А то ведь бывают разные неприятности. Один тип, знаете ли, принес текст: «Скарбю...» ну и так далее. А потом ему кто-то объяснил: не скарбю, а скорблю. Он прибежал скандалить. А я ему — его же бумажку. Нате, гражданин, читайте...

И вновь Рахимов деликатно прервал гравера:

— Мне бы взглянуть на текст, по которому выгравировали вот эту табличку.

Гравер полистал журнал регистрации заказов, сверил номер и вытащил из папки листок бумаги.

— Пожалуйста.

Икрам разочарованно вздохнул: текст был отстукан на пишущей машинке.

— Фамилии заказчиков регистрируете?

— Конечно. Вот, пожалуйста... Так... Хм!.. Заказчик Камалов Эркин.

— Что?!

Изъяв под расписку отпечатанный текст, Рахимов попрощался с гравером.

Генерал Ткачев приятно удивил Махмудова. Выслушав очередной доклад полковника, не стал поторапливать, подталкивать, не выражал недовольства тем, что ни «третий», ни золото еще не обнаружены. Напротив, подбодрил. Это был опытный оперативник, понимающий в розыскном деле толк.

— Хитрый достался нам преступник, — произнес генерал, — действует тонко и осмотрительно. В нашем деле, как и в науке, отрицательный результат — тоже результат. Теперь уже сомневаться не приходится: пресловутый «третий» — реальная фигура, а не плод фантазии. И он ищет похищенное Мансуровым и Камаловым золото. Любопытная ситуация!.. Куда же оно девалось?.. Ваша задача — во что бы то ни стало разыскать Валентину.

— Ищем, товарищ генерал. Валентин в городе около пятидесяти тысяч!

— Понимаю. Но искать надо. И еще... Берегите Камалова, чтобы волосок с головы его не упал.

X

— Совсем заработался! — сокрушенно произнесла Халима-ханум, встречая усталого мужа. — Сын билеты на кинофестиваль раздобыл. Мы уж и звонили тебе, и ждали до половины седьмого. Потом оставили твой билет на столе с запиской.

— Не до кинозвезд мне сейчас, дорогая.

— Радж Капур приехал.

— Привет ему передай, — буркнул Махмудов.

— Ты остришь, папа, а нас сейчас, между прочим, по телевизору должны показывать, — встрял сын. — Места достались хорошие, телекамера нас вроде зафиксировала.

— Поужинать бы, — попросил Махмудов жену, и она отправилась на кухню.

В «Новостях» действительно раза два мелькнули лица жены и старшего сына. Затем начался приуроченный к фестивалю репортаж со съемочных площадок «Узбекфильма». «Пусть вас не удивляет, дорогие телезрители, — скороговоркой комментировала женщина-киновед, — что эти девушки лишь в конце семидесятых годов сбрасывают паранджу. Ведь они надели паранджу всего два часа назад, когда начались съемки эпизода в фильме о становлении Советской власти в глухом узбекском кишлаке...»

Фарид Абдурахманович, сидя в кресле и рассеянно поглядывая на экран, раздумывал: не пойти ли поспать, завтра опять с раннего утра... И вдруг он вскочил с кресла: он увидел ее лицо!.. На экране девушки подходили одна за другой на передний план и сбрасывали в кучу паранджи и чачваны. И среди них — она, девушка, попавшая в кадр на фотографии, зафиксировавшей похороны Мансурова!

Смотревший телепередачу Хамид заулыбался:

— Наш папа, кажется, влюбился. В кино много хорошеньких. Почти все хорошенькие девушки мечтают стать кинозвездами. Только мечты мечтами, а чтобы стать звездой...

— А эти, в паранджах, разве они не киноартистки?

— Что ты, папа! Это массовка. Я тоже однажды в массовке снимался. Мы всем курсом ходили, и почти всех нас убили. Зато заплатили каждому по трешнице.

— Убили?!

— Ну да. Мы вроде бы под бомбежку попали.

Зазвонил телефон.

— Фарид Абдурахманович, — взволнованно заговорил Рахимов. — Сейчас по телевизору...

— Видел, видел.

— Значит, я не ошибся?

— Похоже, что так.

Затем раздались новые звонки. Те, кто был занят поиском Валентины и видел телепередачу, словно сговорившись, решили порадовать своего полковника.

Махмудов повеселел. Подошел к жене, обнял за плечи.

— Видишь, дорогая, какой у меня хороший вкус. Не успела мне девушка приглянуться, уже друзья звонят, впечатлениями делятся, советы дают. Ах, как хочется с ней поскорей познакомиться!

Халима грустно усмехнулась:

— Желаю успеха. Только разыскать девушку твоей мечты все же затруднительно. Ведь это массовка. Отснялись в эпизоде, получили гонорар — и все по домам!

Помощник режиссера, выслушав Рахимова и Васюкова, вознес руки к небесам.

— Этого мне еще не хватало, помнить фамилии и имена участников массовок! За кого вы меня принимаете? Это, говорят, Наполеон знал по имени всех солдат старой гвардии. А я не Наполеон. Да и не верю я, что Бонапарт всех помнил. К нам тысячи приходят. Это же кино, очередное чудо света, волшебный фонарь, так сказать, латерна магика!

— Нас интересует одна девушка.

— Все равно их тысячи! Такое впечатление, что страна больше не нуждается во врачах, учителях, ткачихах... Вроде в государстве отчаянная безработица!.. — помреж вдруг схватил мегафон и возопил ужасным голосом: — Софиты готовы?! Чего копаетесь! Декораторы, как у вас дела?! Немедленно заканчивайте монтаж зиндана!!

Поорав еще в страшный свой мегафон с динамиком и убедившись, что подготовка к съемке пошла резвее, помреж малость помягчал душой.

— Покажите-ка еще разок фотографию... Хе... Кто ее знает? А вообще-то в массовке попадаются и настоящие перлы в смысле таланта. Помню, снимали мы фильм, и главную героиню в кишлаке нашли. Пришла на массовку, а Митя, режиссер, мой друг и тиран, как увидел, так и ахнул. А у нас на героиню актриса из театра уже утверждена! Так с ней нервный припадок был. А что делать?! Однако Митя пробил! Бульдожьей хватки мужчина. Правда, некоторое время побаивался в театр ходить. Одним словом — цирк, а не кино!

Он повертел фотоснимок и бросил его на столик.

— Ничем не могу помочь.

Друзья разочарованно переглянулись. Посмотрели немного, как готовятся к съемке. Потом пошли с площадки. И вдруг услышали:

— Постойте, может быть, я смогу вам помочь...

Их окликнул высокий худущий парень в перемазанном красками комбинезоне. В руке он держал малярный валик, с которого стекала алая, как кровь, краска. Оказывается, он слышал краем уха разговор друзей с громогласным помрежем. Парень пояснил:

— Я здесь декоратором. Подрабатываю. Вообще-то студент, но это не важно. А я запомнил девушку эту. Им директор картины деньги сразу после съемки выплачивал. Прямо на площадке. Она и говорит: «Стоило из-за трешки полдня мучиться!» А я ее укорил в шутку: «Эх, девушка! Разве дело в трояке? Это подумайте только — вы в кино снялись! К святому искусству приобщились». А она смерила меня сердитым взглядом и отрезала: «И не подумаю больше сниматься. Обалдеть можно от этих бесконечных пересъемок. Дубль, дубль, дубль!..» И пошла.

— А вы? — азартно спросил Рахимов.

— Что — я? — не понял маляр-студент.

— Вы за ней пошли?

— Нет, декорации пошел ставить.

— Жалко, — вздохнул Васюков. — Жаль, что вы оробели.

— А вы откуда знаете? — парень смутился, покраснел.

— Да я так, в шутку.

— А-а-а!.. Но я к чему рассказываю. Примерно недели через две встречаю ее в сквере. Сидит на скамейке с сигаретой. Вроде ждет кого-то. Я подошел, спрашиваю: ну как, девушка, в кино больше не тянет? Напомнил ей об эпизоде «Женщины и девушки открывают лицо». Она говорит: «Я теперь и без кино проживу. Просто были у меня трудные обстоятельства». Тут к ней подошел мужик. Лет за тридцать ему. Такой же длинный, как я. И худой, но не такой, как я. Физиономия свирепая, а глаза, как у голодного волка. Она сразу же вскочила. А мне даже не по себе стало, так он на меня посмотрел. Хотя я и не трусливого десятка. Он мне, правда, ничего не сказал. Только глянул дурными глазищами. И они пошли.

— Могли бы узнать его?

— Запросто.

Рахимов вынул из кармана фотографию Мансурова.

— Он! — воскликнул парень. — Голову даю на отсечение, — он.

— А куда этот человек и девушка пошли, не заметили? — с замиранием сердца спросил Васюков.

— Там рядом парикмахерская, дамский зал. Девушка вошла, а он на улице остался. Через минуту-другую она вышла. Тот тип меня заметил, сказал что-то девушке, она пожала плечами. Мне неловко стало, и я зашагал по своим делам.

Распрощавшись с симпатичным пареньком, друзья покинули съемочную площадку

— Что скажешь? — поинтересовался Икрам. — Есть кое-что?

— Вроде бы. Валя эта либо очередь занимала, либо...

— Работает в парикмахерской. Заглянула на минутку к подружкам.

— Если бы она там работала, то и осталась бы на работе.

— В некоторых парикмахерских выходные дни по графику, уловил?

Студент-маляр, не подозревая того, оказал опергруппе неоценимую услугу. Валентина Волкова действительно недавно поступила на работу в парикмахерскую. Все остальное было выяснить несложно. Двадцать два года. Одинокая. Имеет на окраине города небольшой домик, доставшийся ей по наследству. Несколько месяцев назад умерла ее мать. В парикмахерской работает маникюршей.

Молоденький лейтенант Пименов, которому было поручено собрать сведения о Валентине Волковой, на словах еще добавил;

— Она красивее, чем на фотографии. Блондинка с голубыми глазами. Заведующая парикмахерской, с которой я беседовал, даже позавидовала. Не успела, говорит, поступить на работу, а за ней уже мужчины гурьбой. Вы, юноша, уже третий по счету. Я ведь не из угрозыска вроде приходил, а как человек имеющий серьезные намерения. Дескать, понравилась мне Валя, ночей не сплю и прочее и тому подобное.

— Молодец, Сеня, — похвалил лейтенанта Махмудов. — А кто еще женихи, не считая тебя, конечно?

— Про первого ничего не сказала, а про второго одно твердила — симпатичный мужчина. Да она, завша эта, в таком возрасте критическом, что для нее все мужчины симпатичные.

Все рассмеялись.

— Лейтенант Пименов, вам и вашим людям — взять под наблюдение Валентину Волкову. Работать аккуратненько, не травмировать. Задача ясна?

— Так точно, ясна! Разрешите выполнять?

— Идите.

Лейтенант вышел, а Махмудов обратился к «Аяксам».

— Итак, что мы знаем, товарищи? «Третий» не знает местонахождения похищенного золота. К сожалению, не знаем этого пока и мы. Главарь банды наверняка знает о гибели Мансурова. Где может быть спрятано золото? Или у Камалова, или у Валентины, которая была подружкой Мансурова. Как видите, сообщники совершенно не доверяли друг другу.

— Товарищ полковник, — не выдержал Васюков. — А что, если с обыском к Валентине? Вдруг да повезет! Смелость города берет!

— Не следует путать смелость с глупостью, — бросил реплику Рахимов. — Обыскали — и ничего не нашли. Что тогда?

— Прокурор, давший санкцию на обыск и арест Волковой, будет в восторге, — полковник не без юмора глянул на сконфузившегося Диму. — А что же, в самом деле, теперь нам делать, а?.. Валя! Всем ею заниматься. Наверняка пресловутый «третий» уже ищет с ней встреч, контактов. Может быть, он не сам к ней отправится. Осторожный дьявол. Возможно, найдет связного. Впрочем, опять же, зачем ему лишний соучастник?.. И самому ему удобнее выведать местонахождение золота. Не исключено, что он прибегнет к угрозе оружием, чтобы запугать девушку. Но может статься, что Валентина эта — прямая сообщница Мансурова. Сложная ситуация. Но я, друзья, на вас надеюсь.

— Постараемся, Фарид Абдурахманович, — улыбнулся Васюков.

— Как только к нашей девице начнет подкатываться ухажер, мы его тут же цап-царап! — заключил Рахимов.

Пришла очередь ядовито улыбаться Васюкову, ибо полковник укоризненно покачал головой.

— Ай-яй-яй!.. Не ожидал от тебя такой накладки. Что же получается? Девушка красивая, эффектная. Мало ли кто может захотеть познакомиться с ней. Такой, как маляр-студент, скажем. А его за это под белы руки?.. И если даже сам «третий» пожалует. Взяли мы его... А дальше? Какие у нас против него улики? Никаких! Абсолютно! Даже на бумаге, что мы изъяли у гравера, отпечатки пальцев лишь мастера-говоруна. Нет у нас доказательств участия в преступлении таинственного главаря. А доказательства должны быть. Всенепременно. Иначе грош цена всей нашей работе.

XI

— Товарищ полковник, — доложил лейтенант Пименов, руководитель группы наблюдения, — объект вышел из парикмахерской, следует по улице. За ней идет, нагоняя, мужчина лет тридцати. Они останавливаются. Беседуют.

— Опишите мужчину.

— Высокий, поджарый, одет в вельветовые брюки бежевого цвета и в джинсовой рубашке супер-люкс. Темные солнцезащитные очки.

— Не можете сказать, зачем он ее догнал?

— Судя по поведению обоих, они разговаривают впервые. Думается, мужчина заводит с ней знакомство. Она вроде бы попыталась уйти... Он что-то говорит ей... Она смеется. Оба смеются. Теперь пошли вместе. Продолжаю наблюдение... Постараюсь подойти поближе...

— Вы ходите за мной второй день, — произнесла Валентина. — Я это еще вчера заметила. Что вы хотите?

— Я бы хотел видеть вас сидящей напротив меня где-нибудь в уютном месте. Ну, скажем, в «Бахоре». Можете вы поверить в искренние чувства с первого взгляда?.. Прошу вас, зайдемте, посидим.

— Вы приглашаете меня в ресторан? Так. Затем мы будем танцевать, потом вы позовете меня к себе под «честное благородное слово» слушать хорошую музыку и пить растворимый кофе.

— Растворимый кофе не в моем вкусе, я предпочитаю натуральный.

— А я предпочитаю ночевать в своей постели.

— Вы заметили, что я несколько иначе ставлю вопрос. Я просто хочу есть, и вы — хотите тоже.

— Послушайте, это мое личное дело!

— Питание — не личное дело. Кто же пройдет мимо, если рядом голодает ребенок?

— Где вы видите ребенка? А, это я, что ли?

— А разве нет? Давайте так, если вас сейчас впустят вместе со мною в «Бахор» — значит, вы достаточно взрослая особа.

— Ох и хитрый же вы!

— Я не хитрый, — я голодный. И вы — тоже. Если мы будем спорить и дальше, нам просто не достанется места. Смотрите, сколько желающих, — кивнул он в сторону людей, выходящих из автобуса, прибывшего на конечную остановку.

— Только учтите, я человек невеселый. Могу испортить вам аппетит и настроение.

— Ничего не может испортить аппетит мужчине! Тем более присутствие красивой женщины.

— Однако... Красноречие ваше, хотя и не цицероновское, но вроде бы искреннее.

— Не красноречие это, нет! Это душа моя...

— Они вошли в ресторан, — доложил Пименов. — Всё.

Махмудов отошел от пульта связи.

— Хотел бы я знать, о чем они сейчас говорят, — молвил Васюков.

Полковник усмехнулся:

— О чем говорят молодые люди, симпатичные друг другу?

— А я откуда знаю? — Дмитрий надул губы. — С такой работой, как у нас, не очень-то поговоришь с девушкой. Чувствую: быть мне старым холостяком. Вам хорошо, вы еще в институте женились. А я помру бобылем. Ни свет ни заря — уже поднимают по тревоге!

— Не паникуй, капитан, вот найдешь преступников, золото — я тебе обещаю такую невесту подыскать, что всю жизнь будешь мне в ножки кланяться.

— Ну, если так, чего ждать, — Васюков расплылся в улыбке, — давайте в «Бахор». Там он, наш ненаглядный «третий», в ресторане. Тепленьким возьмем.

— Торопыга ты, Васюков. Возьмем, допустим, а дальше что? Улики?

— Разговорим.

— Рано тебе еще жениться, Васюков!

— Вы знаете, я почему-то люблю ужинать именно в этом ресторане. Наверное, чувствовал, что когда-нибудь я буду здесь сидеть с вами.

— Ах, оставьте эти ваши шутки. Плов нужно есть, пока он горячий, не мне вас учить.

— Да, да. Вы смотрели что-нибудь из фестивальных фильмов?

— Мне не до этого. Да и билетов не достать. В прошлом году была неделя мексиканских фильмов. Мне достали билеты, ну и что хорошего? Так...

— Ну, с билетами — это я беру на себя. Хоть сегодня на последний сеанс. Но вот как быть с вашим плохим настроением? Назовите обидчика, и я вызову его на дуэль!

— Какие нынче дуэли?

— Тогда танцевать. Срочно на круг.

— Значит, танцуют, лейтенант?

— Так точно. Танго.

— Она волнуется, есть что-нибудь тревожное в поведении?

— Как вам сказать?.. Сейчас она повеселее.

— Что скажете о ее молодом человеке?

— Субъективно — пижон, но... Красивый и обходительный, по крайней мере, со стороны так кажется. Издали. Фотоснимки скоро вам принесут.

— Подождем снимки, — Махмудов посмотрел на Васюкова. — Значит, говоришь, — тот самый, кого мы ищем?

— Он самый, товарищ полковник, интуиция подсказывает.

— Дорогой капитан, интуиция — это не доказательство. А как у вас насчет информации, которая, как известно, — мать интуиции?

— Посмотрите!.. Пока мы танцуем, за наш столик кого-то подсадили. Хотя мне все равно... Втроем даже веселей.

— Я чувствую, вам так и хочется, чтобы я сражался сегодня на дуэли.

— Бросьте, какие в наше время дуэли, при таких-то мужчинах.

— Каких?

— Не хочу на эту тему даже говорить. Пойдемте сядем. Мне скоро пора домой.

— К ним подсел третий, товарищ полковник. Не могу сказать, были ли они раньше знакомы. Вроде бы случайная встреча. Разговаривают дружелюбно, улыбаются.

— Внешний вид новичка?

— Тоже лет тридцати или чуть поболее. Высокий, волосы светлые. Шикарные джинсы «Леви Страус», фирменная рубашка по фигуре. На руке браслет серебристого цвета. В общем, современный мужичок.

— Снимки сделаны?

— Так точно. Скоро получите.

— Извините, что я опять вмешиваюсь в ваш разговор, но неужели вы собираетесь тратить время и смотреть такой фильм?

— А что вы имеете против?

— Я его видел. Если коротко — бодяга. Режиссер из слаборазвитой страны. И вообще, что это за фестиваль? Другое дело — Канны!

— Вы бывали в Каннах?

— Нет, но буду. Обязательно буду. А вот не находите ли вы, что нам можно было бы и познакомиться? Меня, например, зовут Олегом.

— Вадим.

— Валентина.

— И прекрасно.

— Я не только Валя. Я еще и маникюрша. А вы?

— При чем тут профессия, простите? Главное, какие деньги она мне дает... Что вы так смотрите на меня? Не вы, Валя, я вашему спутнику — Вадиму.

— Хорошо, допустим, будут у вас деньги. Дальше — что?

— Дальше — все! Деньги дают человеку свободу.

— Чепуха! Сами по себе деньги никакой свободы не дают, — решительно произнес Вадим. — Даже — наоборот. Я всегда удивлялся, что люди, имеющие деньги, так бездарно ими пользуются. Шкафы какие-то покупают, ковры, люстры. А потом боятся дохнуть на эти шкафы. Какая же это свобода? Я не из тех, кто живет по принципу: «Копеечка рубль бережет». Есть у меня деньги — я их трачу. Но без них... Это очень плохо, сидеть без денег, не правда ли, Валя?

— Смешно спорить. Мне приходилось находиться в безденежной ситуации.

— Все ясно. А сейчас могу вам обоим достать последний диск «Бонни М». Что скажете?

— Валяйте.

— Отлично. Еще вопрос. Могу ли я пригласить вашу даму на танец?

— Извольте, если дама не возражает...

Махмудову положили на стол еще влажные фотоснимки.

— Ого! — только и произнес Махмудов.

Валентина была красива. Но это была красота усталой молодой женщины, пережившей недавно какую-то драму и только-только возвращающейся к нормальной жизни. Неужели она любила Мансурова?.. Трудно сказать. Думается все же, что она его боялась. Но гибель его, возможно, гальванизировала ее чувства.

Мужчины были улыбчивы, обаятельны, источали мужество и элегантность.

Над снимками склонились Рахимов и Васюков.

— Где-то я этого типа в вельветках видел, — сказал Рахимов.

— А я — этого джинсового пижона, — подхватил Васюков. — Но где?..

— Где вы учились танцевать, Валя?

— А что, Олег?

— Вы танцуете чудесно. И еще хочу сказать, пока мы вдвоем... Я за вами следую уже несколько дней. Но этот ваш Вадим все время заступает мне дорогу.

— Я с ним лишь сегодня познакомилась.

— Ваша правда. Я сказал фигурально. Я никак не мог найти вас.

— То есть как?

— Так. Не знал вашего адреса. Но мне о вас рассказывал один мой приятель.

— Это еще кто?

— Поверьте, говорил в самых возвышенных тонах.

— Кто же он?

— Он уехал в отпуск.

— Ч-что же он говорил?

— Не скажу. Но я сказал ему, что после его слов я во что бы то ни стало найду вас. И я во сто раз более счастлив, чем тогда, когда это ему сказал.

— Вы, наверное, полагаете, что я должна от этих слов таять?

— Повремените пока.

— Может, закончим вечер? Мне завтра на работу.

— Мне тоже. А скажите, если не секрет, кто этот счастливец, с которым вы сюда пришли.

— Толком не знаю. Вроде хороший человек.

— Еще бы! Когда я сказал о значении денег в нашей жизни, он чуть не выскочил из собственной кожи. Бессребреник!.. Ха-ха.

— Что в этом смешного?

— Жить без денег? Как это глупо. Зачем же тогда и жить? Я ведь тоже вырос в интеллигентной семье. Знаю два иностранных языка. И с детства мне талдычили предки: «Учись, человеком станешь». А что на деле?.. Товарищи мои, которые и грамоте-то толком не обучены, но занимаются торговлишкой, другими делишками, живут во сто раз лучше меня. Я вот и решил: баста! Займусь исправлением дефектов в моей трудовой зарплате, ха-ха-ха!

— И что же вы предприняли, Олег?

— Об этом потом. Давайте еще с вами повидаемся.

— Как это понимать?

— Считайте, что я в вас влюблен. Одна беда — этот Вадим. Он вас провожает?

— А как вы думаете?

— Я не просто думаю, я страдаю от одной этой мысли!..

— Не страдайте. Посмотрите, как он спокойно ждет, когда мы закончим танец. Учитесь выдержке.

— Что бы там ни было, я все же надеюсь встретиться с вами. И еще вот что меня мучает... Не хотел вам говорить, но... Я знаю вас не несколько дней. Я видел вас раньше. Вы были с человеком, которого сейчас, увы, нет в живых... Что с вами, Валя?.. Я причинил вам боль? Простите.

— Вы были знакомы с Хакимом?

— Так... Шапочное знакомство. Вы были с ним в ресторане «Зарафшан». Он был сильно выпивши.

— А когда он был не сильно? Только и знал, что пить. Откуда вам известно, что он погиб?

— Слухами земля полнится.

— Что же, скажу без экивоков. Переживаю его нелепую гибель. Но с ним мне было тяжело. Трудный был человек. И я его боялась. Его, по-моему, многие страшились.

— Еще раз простите за мою неловкость. Тоже завел разговор... Вы знаете, я немного ревную вас к Вадиму. Как он ухитрился первым познакомиться с вами?

— Значит, вы меня вроде выслеживали?

— Не выслеживал. Это дурно звучит. Просто хотел сблизиться с вами. Только сегодня узнал, что вы работаете в парикмахерской. Но Вадим меня опередил. Проклятая застенчивость!

— Я что-то не заметила. Сколько мы с вами знакомы? Час не больше. А вы уже почти полноправный член нашего коллектива.

— Почти полноправный — означает, что провожать вас отправлюсь все же не я?

— И не он.

— Ну, что там? — спросил Махмудов вошедшего в кабинет Васюкова.

— Тот, что пришел с ней в ресторан, все же захотел ее провожать. Вышли на улицу. А наша Валя остановила такси и была такова! Обоих с носом оставила. Правда, кавалер вел себя примерно. Даже не настаивал. Записал телефон. Даже руку ей поцеловал, как в лучших романах...

— Телефон записал?

— Да. Затем она приехала домой. Погас свет. Все.

— Прекрасно! А теперь — все по домам. Завтра много работы.

XII

В этот вечер в доме Камалова опять зазвонил телефон. Хозяин вздрогнул, ощутил дрожание поджилок. Дежуривший у него оперативник ободряюще кивнул. Раскаявшийся преступник нерешительно поднял трубку.

— Камалов, — услышал он вкрадчивый голос. — Как же дальше жить будем, а, Камалов? Или жить надоело?.. Молчишь. Страшно? Это ты молодец, что страшишься. Мансуров тебе золото передал. Смотри, шкуру с тебя спустим, с сукиного сына. В буквальном смысле. Поразмышляй денек-другой. А там... Что молчишь, чижик?

— Только не надо меня пугать, — просипел в трубку толстяк слова, которым его научили люди Махмудова. — Подумаешь, замаскировался. Будешь пугать, разговора не будет, понял?

Бросив трубку, он вытер пот со лба. Теперь он боялся одного, что тут же раздастся следующий звонок, а говорить в таком же тоне у Камалова уже не было силы.

Звонка не последовало.

— Удалось установить личности обоих ухажеров? — этими словами Махмудов начал утром оперативное совещание.

Поднялся Рахимов.

— Русоволосый в джинсах — Олег Сагитов, сотрудник заводского патентного бюро. По профессии переводчик. На заводе всего полгода. Знает два иностранных языка. Биография бурная. Не в интересующем нас смысле, а как бы романтичная. Тридцать два года, а его поносило по городам и весям! Работал в Сибири, на крупных стройках, теперь вот в Средней Азии.

— Романтика трудных дорог, — откомментировал Васюков.

— Возможно.

— Он сейчас на работе? — Махмудов явно заинтересовался.

— Сагитов временно прикомандирован к оргкомитету фестиваля в качестве переводчика.

— Так. А что узнали о втором вздыхателе? — полковник улыбнулся.

— Здесь дело сложнее, — поднялся Васюков. — Мои люди выяснили лишь то, что зовут его Вадимом. После ресторана проводили до места жительства. Вадим совсем недавно снял комнатку у полуглухой старушки. Сказал, что приехал в отпуск, на фрукты. Откуда — неизвестно. Паспорта хозяйке не показал. Да она и не спрашивала. Платит за комнату тридцать рублей в месяц. Таков уговор.

— Что ж, и это неплохо, — похвалил полковник и дружески улыбнулся Дмитрию. — А хотелось, наверно, взять этого Вадима за локотки, а?

— Еще как, товарищ полковник. Но я строго соблюдал приказ: не беспокоить, только наблюдать.

— И правильно сделал. Теперь вопрос к обоим братьям Аяксам. Валентина от Вадима и Олега после ресторана ускользнула. Ухажеры вернулись в «Бахор», вроде бы подружились. Еще посидели с часок. И в это время, один за другим, отлучались: оба звонили по телефону-автомату в вестибюле. Как раз в это время и раздался звонок к Камалову. Может, кто-то из них запугивал? Что думаете по этому поводу, майор?

— Трудно сказать. Могло быть просто совпадение во времени. Не исключено, что и позвонил один из них.

— Есть еще третья версия, — подал голос Васюков. — Можно допустить, что Вадим и Олег — сообщники, и делают просто вид, будто случайно познакомились.

— Прекрасно, капитан! — похвалил Фарид Абдурахманович. — Хитроумная версия, но вполне допустима. Но давайте сперва займемся Сагитовым. Он теперь, как говорится, наш кадр. За Вадимом продолжать вести наблюдение. Но не беспокоить, а то еще вспугнете. О Сагитове же все узнать досконально. Подробнее о прошлом. Сделать соответствующие запросы. Узнать, встречался ли с Мансуровым, Камаловым, что делал в день взлома сейфа.

— Эх, взять бы его с поличным, с чемоданчиком в руках! — мечтательно произнес Васюков.

— С каким чемоданчиком? — не понял Махмудов.

— Да это я так, — смутился Дмитрий. — В детективных романах сыщикам благодать: выследили преступника — и хватают его с чемоданом в лапе. А в чемодане золото, валюта, наркотики...

Икрам хохотнул.

— Легкой жизни захотелось, Димочка?

— Опять перепалка, Аяксы? — улыбнулся Махмудов. — Не позволю в служебное время. А теперь геть из министерства. Идемте-ка на завод. Там у нас есть уютный кабинет. Погода прекрасная. Прогуляемся пешочком.

Утро было прохладное, приятное. Улицы уже заполнились людьми, спешащими по своим делам. Медленно катил «Икарус» с эмблемой кинофестиваля — кинознаменитости с утра отправились на экскурсию. Шагали по своим делам и трое штатских, ничем внешне не отличающиеся от остальных граждан. Только эти трое шли не к станкам, не к чертежным доскам и арифмометрам, не к прилавкам магазинов и не в филармонию... Они шли искать золото и его похитителей.

— Зайдемте-ка для начала к директору, — предложил Махмудов.

Ознакомившись с фотографиями. Юсупов произнес, снимая очки:

— Этого, что в темных очках, не знаю. А второй — Сагитов, из патентного. Правда, ставки переводчика у нас нет, но мы кое-что изыскали. Зачислили на должность инженера по технике безопасности. Ничего не поделаешь, нужно шагать в ногу со временем, в иностранную техническую литературу заглядывать. А тут пришел ко мне Карпинский, начальник патентного, говорит горячо: «Появился парень. Два языка знает. И вообще голова. Оформим его инженером?»

— Это еще ничего — инженером, — вставил Васюков. — В одном месте инженера на работу приняли как машинистку и дворника. Ловко схимичили.

— Хочешь план выполнять — умей крутиться, — развел руками директор. — Сагитова я пригласил на беседу, чтобы не брать кота в мешке. Мало ли что — Карпинский. Старик увлекающийся. Заходит в кабинет эдакий полувикинг! Русоволосый, сероглазый. Одет с иголочки. Умен, ничего не скажешь. К нам иной раз иностранные делегации заглядывают. У меня свой переводчик. Престижно. И не просто переводчик. Иной раз и подскажет, что ответить. И в патентном бюро им дорожат. Редкостное инженерное чутье. Сразу вник в специфику нашей технологии, нашел в зарубежной литературе многое, что нас заинтересовало. По-французски и по-английски с детства говорит. А французам он Верлена на французском читал.

— Образование?

— В том-то и дело, что нет высшего образования. Отец у него — профессор-лингвист и мать преподавательница английского. Но со второго курса института иностранных языков ушел. С родителями не поладил. Слышать о них ничего не желает.

— Отрицательные качества имеются?

— Как вам сказать?.. Что-то в нем авантюрное иной раз проглядывает. И еще крайне высокомерен, считает себя личностью исключительной. Как-то даже со своим шефом, Карпинским, в философскую дискуссию вступил, доказывал, что и впрямь есть на свете личности, которым все дозволено, и они могут переступить по ту сторону добра и зла. Карпинский прибежал ко мне, возмущается: «Ницшеанец какой-то!» Хороший старик Карпинский. Мы с ним участвовали в пуске нашего завода. Он был заместителем главного. Постарше меня лет на восемь, да и здоровье шалит. Попросился на более тихую работу.

— Значит, за Карпинского ручаетесь?

— Вы что, смеетесь, Фарид Абдурахманович? Кристальный человек Федор Федорович Карпинский. Если он и порекомендовал Сагитова, то лишь в интересах дела.

— Спасибо за информацию, Акрам Каюмович. Не могли бы ответить еще на один вопрос: где был Сагитов в день взлома сейфа?

— С ходу не скажу. Но постараюсь навести справки.

Директор проводил Махмудова до дверей своего кабинета. Пожимая руку, спросил не без тревоги:

— Значит, вы подозреваете Сагитова?

— Никого мы пока не подозреваем, Акрам Каюмович. Мы пока ищем.

— А кто ищет, тот всегда найдет, — вставил Васюков.

— Устами младенца глаголет истина, — не замедлил откликнуться Рахимов.

Очутившись в «своем» кабинете, Рахимов обратился к шефу:

— Не вызывает у меня почтения романтическая биография Олега.

— Много мы изучаем лишнего, — буркнул Васюков. — А надо что-то предпринять. Немедленно!

— Сейчас надо позавтракать, Аяксы. Я лично — не успел.

XIII

Валентина слегка отодвинула занавеску на окне и увидела Вадима с изящным «дипломатом» в руках. Он приветливо помахал ей, приглашая выйти.

— Дядя ручкой делает, — тут же отозвалась другая маникюрша. — Ничего. Вельветовый. Похож на киноактера. Не из этих ли, а? Нынче кинозвезд в городе навалом.

— А-а!.. — отмахнулась Валя. А сама подумала: «В самом деле, интересный — высокий, смуглый». И направилась к выходу, извинившись перед клиенткой.

— У, жадина! — крикнула ей вслед веселая маникюрша. — Отдай лучше мне!

Вадим встретил ее букетиком гвоздичек, который вынул из «дипломата».

— Что же это делается? — произнес он с нарочитым испугом в голосе. — Без десяти семь, а вы еще на работе?! Нельзя себя так изнурять? Это безнравственно.

— Мы работаем до семи.

— У меня билеты на фестиваль. С Капуром-младшим. После фильма он выступает. Неужели вам не интересно, Валя?

— Интересно. Знаете ли, что вы подделываетесь под стиль нашего вчерашнего знакомого?

— Наверное, потому, что он вам нравится.

— Мне? Странное заключение... Я уехала. А вы, кажется, остались вдвоем.

— И еще немного посидели. Но это все частности. Мы идем в кино?

— Ладно, пойдем. Только, прошу вас, не прилагайте усилий к тому, чтобы я вас возненавидела. И не старайтесь разыгрывать из себя супермена. Вам это не идет.

— Заметано, — обаятельно улыбаясь, сказал Вадим.

Возле Дворца искусств угрюмо колыхалась толпа, издававшая один-единственный ор: «Нет ли лишнего билетика?!» Город словно с ума сошел — жил звездами, их кинопобедами, кинорадостямн и кинотрагедиями. Как и следовало ожидать, индийский фильм оказался мелодрамой. Валентина, добрая душа, отчаянно сопереживала перипетии героев. И еще ее посещала мысль: «Тебе хорошо? Ну и радуйся. Все позади. Он исчез, его нет. Теперь ты свободна, хотя...» И на глаза ее навертывались слезы, возможно, вызванные очередным мелодраматическим поворотом событий в фильме. И еще рождалось чувство непонятное, похожее на то, когда человек вдруг изловчился скинуть щелчком с платья сороконожку, паука...

Вадим, словно прочитав ее мысли, тихо шепнул:

— После фильма обязательно скажу Капуру, что вы смотрели невнимательно. О чем вы грустите?

— Да так, — она попробовала улыбнуться.

— Я знаю, точнее догадываюсь. Неудачная любовь?

— Нет, он не стоил того, чтобы его любить.

— Тогда о чем вы вздыхаете?

— Привыкла. Моя жизнь была подчинена этому человеку. Я не могла уйти, потому что я слабая. Вот и вчера в ресторан пошла и сегодня с вами сижу здесь, потому что я слабая. С тех пор, как умерла мать, у меня страх одиночества.

— Тише, товарищи, — зашикала на них сзади полная дама.

Они вышли из зала еще засветло. Народу вокруг Дворца было невпроворот. Ждали очередного сеанса. Вадим с Валей не без труда пробирались сквозь людские волны. И вдруг она почувствовала, как ее кто-то взял за локоть. Она резко обернулась — это был вчерашний знакомый.

— Ну и ну! — воскликнул Олег. — За спиной у короля кардинал плетет свою интригу?.. Вы были в кино вдвоем, без меня. Моей обиде нет предела. Я ведь обещал билеты! Отчего такое недоверие? Или следуете сомнительной песенке «третий должен уйти»? Я, например, не согласен. А я, глупец, раздобыл-таки диски, которые вчера обещал. Наивняк! Пока я, высунув язык, носился по оффисам, вы смотрели без меня индийский кинофильм. И это, кстати сказать, смягчает вашу вину. На такого рода картины я не ходок. Не люблю плакать по пустякам. Я вообще не люблю пускать слезу. Это занятие слабаков. Но как теперь быть?.. Теперь я хозяин. И я приглашаю вас, друзья, в пресс-бар на коньяк. Вход туда открыт лишь избранным — по аккредитации. Я — избранный! И я угощаю.

Валентина хотела что-то возразить. Но они уже очутились в красиво расцвеченном зале, где играла музыка и стоял разноязычный гомон людей. Последней мыслью перед тостом в ее честь было: «Я ведь забыла, как их обоих зовут».

XIV

Камалов возился в своем саду, отпущенный «по болезни» с работы. Махмудов помог ему оформить больничный листок. Но на душе Эркина было маятно. Он понимал, что ни сад, ни огород, ни дом — полная чаша — не дадут ему душевного успокоения. Однажды у него возникла мысль: воспользоваться предоставленной ему свободой, отсрочкой ареста и распродать наиболее ценные вещи.

Но это была глупая мечта. Дом и вещи — все это ему уже не принадлежало. «Опишут, конфискуют, передадут в доход государства! — горестно решил толстяк. — И зачем я ввязался?»

— К своему имуществу ты относись теперь как к декорации, — сказал ему как-то Васюков.

А жизнь продолжалась. Была она и не веселой, и не грустной. Сотрудники милиции обходились с ним чуть ли не дружески. А капитан Васюков даже говорил Камалову «ты», как доброму знакомому.

Днем жизнь его текла тихо и даже вроде бы приятно. Вроде бы и не крушил он ломиком стенку, и не смотрел, как Мансуров резал горелкой сейф, и не подставлял принесенную Мансуровым сумку под пакеты с пластинками золота.

Но как только смеркалось, Камалов испытывал душевную маяту. Все чаще он видел ужасные сны. Являлся проклятый сейф. Потом вдруг возникали, охваченные ужасом, огромные глаза покойной жены. Только глаза... А жены не было. Еще снился подземный коридор, по которому ведут в наручниках его, Камалова! А вчера вот явился Мансуров. Он небрежно крутил ключи от машины на указательном пальце и беззвучно говорил: «Камалов! Мне некогда, магнитофон мой отвези Валентине. Понял? А сумку выбрось к чертям. А то у тебя хватит ума за водкой с ней бегать. Отвези магнитофон. Девушка молодая, потанцевать захочет. Ясно?.. Ха-ха-ха!»

Камалов и во сне покрывался ледяным потом. Эту сумку из брезента, с четырьмя лямками он хорошо знал. В ней Мансуров и унес золото. Но при чем тут магнитофон? Тогда, после ограбления сейфа, Мансуров унес золотишко. Вскоре явился с магнитофоном и распорядился отнести его Валентине немедленно. Рано утром. Но потом передумал. Забрал с собой...

Он проснулся, клацая от страха зубами. Огляделся... Ничего. Заглянул за спинку дивана, и сердце его покатилось куда-то в пятки. За спинкой дивана он увидел ту сумку!.. Пустая. Как она туда попала? Неужели Мансуров ее закинул, чтобы в случае чего бросить тень на Камалова? Но был ведь обыск!.. Да, работали щупом, их интересовал металл. А сумка...

Что делать?.. Звонить полковнику Махмудову? Но кто же теперь поверит, что он, Эркин, ничего не знает о золоте?.. Толковать, что был тогда пьян и ничего не удержалось в памяти... И этот «третий»... Если узнает!

Куда ни кинь — все выходило хуже некуда. Оставалось одно — петля. Однако вешаться не хотелось. Камалов тихо заныл, словно у него заболели зубы. Ему теперь казалось, что злой рок преследует его. С того несчастного дня, когда скончалась жена. Как он был к ней несправедлив! Лишь после смерти Нины он стал смутно понимать, кого он потерял. И вроде вместе с Ниной умерло и в нем, Эркине, что-то лучшее. Смутно он понимал, что память Нины требует его духовного обновления. Но вышло наоборот. Жена молчаливо терпела его скупердяйство. Теперь надо было исправляться... Нет! Он стал еще более жаден, капризен и несправедлив.

Вскоре и память жены уже не тревожила душу. У Нины оказалась своя сберкнижка. По завещательному распоряжению ее все деньги были переданы дочери. Это взбесило Камалова, привело к разрыву с единственно близким человеком — падчерицей. Она уехала к родственникам жены. А он, Эркин, остался один, как перст.

Тогда он и сблизился с Мансуровым. Хаким тоже был зол на весь мир. Но, в отличие от Камалова, он был дерзок и деятелен. Мансуров подавил его волю, запугал страшными своими волчьими глазами. Он прибрал заведующего складом к рукам целиком. И еще жадность, вспыхнувшая в душе Камалова с новой силой, сделала свое дело.

Им удалось взять золото и уйти незамеченными, потому что у Камалова были руки мастера, а у Мансурова — дерзость. Они ведь сделали это почти в открытую. Мансуров постоянно твердил: «Не дрейфь, со мной не пропадешь!»

Мансуров говорил это много раз и в трезвом, и в пьяном виде. Но теперь Хаким лежит в земле, а он, Камалов, так легко ему доверившийся, ползает сейчас по ковру и скулит, не зная, что теперь делать... Сколько же будет тянуться эта неизвестность?

В смежной со столовой комнате сидел в кресле молоденький сотрудник угрозыска в белой тенниске и джинсах — такой на вид невинный мальчик! — почитывал книгу. Камалов, бодрячески насвистывая, прошел на кухню, достал бутылку «Пшеничной» из буфета, хватил залпом стакан, и ему полегчало. Опять нахлынули хмельные фантазии... А что, если Мансуров все же спрятал золото где-то здесь, в его доме? Мало ли что был обыск. Там тоже люди. Могли проворонить. Вот бы найти! Тогда он, Камалов, станет хозяином положения. Вполне возможно, что его и вовсе освободят! Зачем им какой-то Камалов? Им золото во́ как надо! Завод без золота провалит план.

И он, внутренне трепеща, начал искать: с остервенением двигал мебель, перетряхивал одежду, громыхал посудой. Молоденький, в тенниске, поинтересовался, в чем дело. Подопечный отвечал глухо:

— Колечко... Покойной жены колечко... Потерял.

Потом сел — почти рухнул — на ковер и заплакал.

В воскресенье Валентина отправилась на искусственное озеро, которое помпезно величалось «Морем», где ее уже поджидали новые знакомые, Вадим и Олег. Компания расположилась под большим цветастым зонтом. Разложили закуски, Олег вытащил из сумки-холодильника полдюжины пива, бутылочку коньяка.

— Люблю отдохнуть на лоне природы, — Вадим с хрустом потянулся. — Надо быть ближе к природе. Природа делает человека философом. Всякая мало-мальски приличная мысль рождается вдали от шумных городов. А то дышим в душных кабинетах черт знает чем. Сейчас много болтают о сохранении экологического баланса. Но ведь человек тоже входит в этот баланс.

— Извините, Вадим, — спросил Олег, сбрасывая с себя пеструю пляжную рубашку, — а что у вас за специальность?

— Историк.

— Завидую вам. А я всего лишь переводчик, толмач, так сказать. Зарубежный гость произносит: «Бон жур, мон ами советик!» А я, как попугай, перевожу: «Здравствуйте, советские друзья!» Другое дело историк!.. «Еще одно последнее сказанье, и летопись окончена моя». А какой раздел истории вас подкармливает, если не секрет?

— Интересует, — вы хотели сказать?

— Разумеется. Но и подкармливает тоже, не так ли?

— И кормит, и даже поит, — улыбнулся Вадим.

— Так какой же раздел истории вас поит? Может, вы историк-актуалист?.. «Профсоюзная организация города Славограда в борьбе за окончательную ликвидацию алкоголизма».

Все рассмеялись.

— Нет, я не актуалист, — покачал головой Вадим. — Я даже новой историей не занимаюсь. Моя специальность в узком смысле — древняя Спарта. Законы Ликурга, гимн Диоскуров... Ах, какой был великий народ — спартиаты! Этот народ гордо говорил: «Пусть другие строят вокруг своих городов крепостные стены. Мы никого не боимся».

— Бегство от современности — лучшая ваша рекомендация. Мир одряхлел. Цивилизация сделала из людей жалких хлюпиков.

— Ну, вы уж чересчур, Олег, — вмешалась Валя.

— Нет, он в известной мере прав, — заступился Вадим. — Вы знаете, я сегодня поймал себя на том, что вот уже несколько месяцев не любовался небом, забыл, что по ночам небеса украшаются прекрасными звездами. Урбанизм губит человека. Опять-таки мой печальный пример. Чтобы провести отпуск на лоне природы — приехал в ваш город. На фрукты.

— Как, вы не ташкентский? — удивилась Валя. — Вы, по-моему, узбек, не так ли?

— По-моему — тоже, — улыбнулся Вадим. — Но живу и работаю в Москве. Превратности судьбы.

— Почему же тогда — Вадим? — спросил Олег.

— Дружба народов в действии. А у русского писателя Аркадия Гайдара сын — Тимур. Мне еще повезло. Одного моего школьного товарища родители нарекли Электроном!

Отсмеявшись, Олег произнес с пафосом:

— Нет, друзья, что бы там ни говорили защитники урбанизации, а на лоне природы чувствуешь себя настоящим человеком. И мысли светлые действительно в голову приходят.

— Интересно, — улыбнулась Валя, — какие счастливые мысли посетили сейчас вас?

— Одна мысль, Валюша, но, думается, счастливая. Отчего бы вам, Валечка, не пригласить нас к себе в гости?

От этих слов Вадим подскочил, словно его катапультой подкинуло.

— Слава природе!.. У меня эта мысль на языке сидела. Валя, вы убедились, что оба ваших поклонника люди не из легкомысленных. Но пора все же разобраться. Мы просим: пригласите к себе в гости нас. Чтобы как-то все прояснилось. Раз и навсегда.

Валя, промолчав, поднялась, пошла к морю.

Молодые люди открыли по бутылке пива.

— По-моему, Вадим, — заговорил Олег, с удовольствием попивая пиво, — она вам нравится.

— А вам?

— Что вы, Вадим! Просто в тот момент, когда я с ней познакомился, мне было тяжко. Плохо жить на свете одинокому человеку. Спасибо, что вы появились, Вадим.

Они занялись пивом, изредка поглядывая на Валю, плещущуюся возле берега.

— Слушайте, Олег, — спросил Вадим, закусывая сыром, — а как вы относитесь вообще к женитьбе?

— Честно?.. После тюрьмы это худшее наказание, какое может быть в жизни здорового, полного сил мужчины.

— У вас была возможность сравнивать?

— Вы задаете дерзкие вопросы, мой милый. А любовь тогда хороша, когда ты ничем и никому не обязан. Но, став мужем, ты становишься крепостным мужичком. В новой, конечно, редакции. Женщина, которую ты любил по Пушкину — «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты!..» — превращается в возмутительную свою противоположность, шастающую в затрапезном халате, сварливую бабу в бигуди, требующую денег, денег, денег!..

— Это философия, взращенная на кофе со сливками.

— Хотите сказать, что вы прошли огонь, воду и все остальное?

— Я сказал только то, что сказал.

— Послушайте, вы мне нравитесь все больше. С вами можно иметь дело...

— А я к вам, Олег, только присматриваюсь.

— Отлично сказано, отлично.

Из «моря» вышла Валентина, прыгая на одной ноге, выливая из уха воду.

Вадим преподнес ей стакан пива.

— Не возражаете, Валечка, если и мы окунемся?

— Вода прекрасная.

— Олег, пойдемте?

— Нет, я лучше еще посижу. Не остыл.

— Тогда я один пошел.

Вадим с разбега бросился в воду, поплыл хорошим кролем.

— Классно плавает парень, — сказал Олег. И тут же, с ходу, не дав опомниться, спросил: — Заметили ли вы, что нравитесь ему?

— Ну, — игриво ответила Валя, — допустим, заметила. Дальше что?

— А дальше, милая Валя, должен вам сообщить нечто чрезвычайно серьезное...

Олег умолк. Валя посмотрела на него и поняла: он не шутит. Присев поближе к нему, она услышала:

— Слушайте меня внимательно. Человек, который сейчас так замечательно плывет кролем, — тяжкий преступник, его разыскивает правосудие. И я, Валечка, его представитель. Спокойно... Не делайте таких круглых глаз. Ведите себя естественно, как и раньше. От этого зависит успех той операции, которую мы задумали. И, что делать, вы становитесь невольно ее участницей. Когда мы встретимся наедине, я сообщу вам некоторые подробности. А пока ни он, ни кто-либо другой не должен знать, кто я на самом деле.

— Но почему именно я оказалась в центре событий?

— Дело в том, что ему нужны вы, потому что вы были человеком, близко знавшим Мансурова.

Валентина сцепила на груди руки, вздохнула.

— И сейчас он не дает мне покоя! Я как знала, чувствовала!.. Что же он совершил?.. Господи! Этого мне еще не хватало! Послушайте, сейчас ходят в городе толки о каком-то золоте. И еще — дерзкое ограбление сберкассы... Не он?

— Нет. Но вы невольная его соучастница. Мне хочется вас реабилитировать... Прошу вас, улыбайтесь, — он возвращается. А я как раз пойду и поплаваю. Но молчите. Это в ваших интересах, иначе не ручаюсь за вашу жизнь.

Смуглый поджарый Вадим вышел из воды. Олег ловко открыл бутылку пива.

— Прошу вас, ученый муж, отведать. Тринкен зи бир, либер зи мир. Пейте пиво, любите меня!.. Я тоже окунусь.

Олег с разбега прыгнул в воду.

После недолгого молчания Вадим произнес:

— Знаете, что я вам хочу сказать, Валя? Только вы не пугайтесь. И обещайте, что все сказанное останется между нами.

— Хорошо, — ответила она незнакомым, каким-то металлическим голосом. — Обещаю. Только не надо меня разыгрывать. Я не люблю глупых шуток!

— Увы, это не шутка. Я познакомился с вами не только потому, что вы красивая, интересная девушка. Видите ли в чем дело... Человек, который только что здесь сидел, подозревается в преступлении.

Она изумленно подняла на него глаза, чувствуя, что вот-вот рассмеется, но, взглянув на Вадима, не смогла издать ни звука.

Валентина сидела на песке, приоткрыв — несколько по-детски — рот.

— Не надо пугаться. Все идет хорошо, Валюша. Мы вас знаем, и мы в вас верим. Улыбнитесь, пожалуйста, — он возвращается.

— Так как насчет приглашения в гости, Валечка? — вытирая лицо полотенцем, спросил Олег.

— Что-то я себя нехорошо чувствую, — тихо произнесла Валя. — Солнце припекает. Знаете... Мне пора. Нет-нет, не провожайте. Прошу вас обоих, — не надо. У меня с детства головные боли. А в гости можно, только в другой раз, хорошо?

— Как вам угодно, — с грустью молвил Вадим. — Мы сейчас поймаем такси... А может, все-таки проводить?.. Понимаю, мы с Олегом в чем-то провинились. Если так — извините великодушно.

— Ну пока, не провожайте. Доеду на автобусе.

Она почти бежала к остановке. Может, разыгрывают?.. В памяти всплыло злое лицо Хакима, его волчьи глаза... Нет, какой уж тут розыгрыш?!. И зачем она им понадобилась?

Увязая ногами в песке, она шагала к автобусной остановке и размышляла. Вот тебе и поклонники!.. Но кто из них хороший человек, кто из милиции?.. Кому открыться?.. А что открывать-то? Ни о чем преступном знать не знает. Хакима не любила — боялась. А накануне... Пожалела. Перед своим отъездом пришел взвинченный, злой. Не говорил — вроде бредил... И на кладбище пошла не хоронить, не провожать в последний путь, а смотреть — правда ли, что его нет. А главное — какой стыд! — убедиться пошла.

А уходя, вдруг разревелась. Жалко стало. До боли душевной стало жаль его — злого, жестокого, унижавшего ее не раз и не два. Бабья жалость одолела. Ведь он бывал не только звероватым. Под хорошее настроение ему ничего не стоило сделать и доброе дело. Однажды старушке ни с того ни с сего подарил сто рублей. Страшно — наповал! — ударил в челюсть пьяного хулигана, оскорблявшего девушку. Был умен каким-то особым, практическим умом; помогал ей, Валентине, решать жизненные ребусы. А сколько заботы проявил, когда скончалась ее мама?!

И все же он, ее единственный друг и защитник, был далек от нее. Ей было стыдно за его тюремное прошлое, а он даже кичился прошлым перед ней. Она страшилась его замыслов насчет «крупного дела», а он смеялся: «Валюша, куколка моя! Быть тебе скоро примой на нашем крохотном земном шарике!» И называл ее королевой. А через минуту мог «королеву» обругать страшными словами, ударить!

Он исчез, сгинул. И он преследует теперь ее. О, эта сумка из брезента! Зачем она согласилась сшить ее?.. Неужели?!. Сейчас только и разговоров о похищении золота.

Взяв тогда сумку, Хаким глянул страшными своими глазами: «Пожелай успеха, королева». А на другой день пришел веселый и бешеный, пьяный. Поцеловал, потом — ударил. Сказал: «Мне бы выбраться за красные флажки!» — «Неужели милиция?» — с трепетом спросила она. «Нет, Валюша, — отвечал, неприятно улыбаясь. — Есть люди пострашнее. Но с ними померяться силами стоит. Провести за нос одного. Ух, как приятно даже подумать! И я сделаю все...» — Хаким умолк.

Кого он имел в виду? И так ли случайна его гибель?.. А эти двое! Кто из них кто? Кто-то из них преступник. И он хочет сблизиться с ней, а другого отдалить от нее. Оба назвались работниками правосудия. А может, они оба преступники?!

...Валентина вошла в дом, заперла на оба ключа дверь. Села на диван и долго сидела неподвижно, пока не стемнело. О, как одиноко и тревожно!

Она вскочила, нервно заходила по комнате. Что делать? Заявить в милицию?.. А сумка, которую она собственноручно сшила для Хакима! Прочнейшая сумка из брезента, с четырьмя лямками!.. Для чего она была предназначена?

Вдруг лицо ее перекосилось от ужаса — ей явилась дикая и такая правдоподобная мысль: «Пуд золота, о котором нынче толкует весь город, похитил с завода Мансуров!.. Он! И сумку просил сшить небольшую. Зачем? Зачем такую прочную и еще на четырех лямках? Он украл... Он! А я соучастница. Кто поверит, что я ничего не знала?.. Принимала от Мансурова подарки. Не было сил отказываться. Даже не спрашивала, откуда у него такие деньги. Страшилась. Потому что боялась его. Опомнилась, дурочка... — Она застонала и испуганно прикрыла рот ладонью. Стряхнула с себя одурь страха. — А я ничего не знаю и знать не хочу. Пусть докажут, что я была с ним заодно».

Уже в постели она твердо решила: «Надо идти в милицию. Все это вздор. В милиции быстро выяснят, кто есть кто. А может, это просто дурацкая шутка?.. Олег и Вадим договорились меня разыграть?.. Зачем?»

Утром, однако, Валентина в милицию не пошла. Даже нашла этому оправдание: и так опаздывает на работу.

Она стояла на автобусной остановке, когда возле нее затормозили бордовые «Жигули». Передняя дверца распахнулась, и Валя увидела сидевшего за рулем улыбающегося Олега.

— Салют, Валюша! Мотор подан, прошу садиться. Мигом домчу вас до парикмахерской. Ну же, поспешайте. Начальство торопит, а нам еще надо выяснить некоторые детали.

Валентина повиновалась. Уже в машине, набравшись смелости, спросила:

— Извините, но... Покажите ваше удостоверение.

Олег усмехнулся.

— Святая простота! Кто же на такие задания отправляется с удостоверением?.. И пистолета, голубушка, у меня при себе нет. Какой может быть пистолет у скромного переводчика с английского и французского, ха-ха-ха! Тут дело тонкое, не пистолетом орудовать, а головой работать надо.

— Я опаздываю на работу.

— Не задержу. Несколько вопросов. Мансуров заезжал к вам перед своей роковой поездкой в Самарканд?

— Заезжал. Но при чем тут Мансуров?

— Мансуров? Его уже, к сожалению, нет. А на нет — и суда нет. А вот что он вам говорил перед отъездом?

— Ничего особенного, едет в Самарканд, затем в Бухару. Обещал не задерживаться.

— Зачем он туда поехал?

— Не знаю. Он со мной не очень-то откровенничал.

— Все же постарайтесь припомнить, может, что-то необычное сказал, похвастал чем-нибудь?

— Вроде не хвастал. Впрочем... Одна фраза меня немного удивила. Он сказал, что скоро будет жить как король.

— Так.

«Жигули» мчались по улицам, и у Валентины рябило в глазах от скорости и волнения.

— Мне на работу, — несмело повторила Валя.

Олег молчал, видно, что-то обдумывал. Сбавил скорость. Спросил тихо:

— Оставлял он у вас какие-нибудь вещи?

Валя покраснела. Неужели сотрудник уголовного розыска узнал про подарки?

— Я имею в виду не подношения и сувениры, которые он вам, возможно, дарил. Свои вещи не оставлял? Чемодан или еще что-нибудь в этом роде, рюкзак, например.

— Нет, не оставлял... Ох, нет! Как же я забыла? Перед отъездом он купил магнитофон. «Комета». Тяжеленный такой. Я его еще спросила, зачем ему такой громоздкий маг, когда сколько угодно хороших портативных. А он засмеялся и ответил: «Купил на счастье. Поставь его в платяной шкаф и не трогай. Вернусь — будем с тобой крутить бит-записи и прожигать жизнь...» Однако вот и моя парикмахерская.

Олег затормозил.

— Погодите, Валя, не выходите, — произнес он жестко. — Мы сейчас же вернемся к вам домой и взглянем на магнитофон. Это очень важно, Валюша! Вы можете очень помочь следствию.

— Хорошо. Но мне надо предупредить заведующую. Что ей сказать? Милиция...

— Ни в коем случае. Операция совершенно секретная. Пожалуйтесь на головную боль. А если понадобится, мы оформим вам больничный лист.

Едва Валентина вошла в вестибюль, на ее плечо легла чья-то рука. Она отпрянула в испуге — и увидела улыбающегося Вадима.

— Рад вас приветствовать, Валюша!.. Ба! Да и Олег здесь? Вот не ожидал. Нет, вру — ожидал. Олег был бы простофилей, уклонившись от встречи с вами. Обидно, но ничего не поделаешь. Честное соревнование. Не так ли, Олег?

— Ну, — угрюмо произнес Олег. — Что дальше?

— А дальше вот что: есть билеты на французский фильм, внеконкурсный! Вентура играет комиссара полиции, прикинувшись главарем банды. Говорят — закачаться можно!

— Но я... Как уйти с работы?

— Чепуха. Идите и скажите, что к вам приехала тетушка из Сыктывкара, сидит, бедняжка, на крыльце и мучается зубами. Точнее — отсутствием оных. И так далее...

Валентина пожала плечами и отправилась к заведующей. Оба «соперника» молчали. Наконец Вадим спросил:

— Давно на колесах?

— Второй год.

— «Спорт-лото» или лотерейный билет осчастливили?

— Папа оставил на добрую память.

Вадим усмехнулся:

— Удачно выбрать отца — тоже великое искусство. Увы, меня не посетила сия муза. А вот и наша Валя.

— У меня к вам, Вадим, есть серьезный разговор.

— Я всегда, Олег, готов к вашим услугам.

— Спасибо. После кино, договорились?

— О’кэй!

Сидя в машине, Валентина улыбалась, несколько экзальтированно смеялась, слушая шутки «поклонников», а сама мучительно думала: «Теперь ясно, что они следят друг за другом. Кто за кем охотится? А может, они просто договорились?.. Надо держаться, иначе все кончится для меня плохо, очень плохо».

Посмотрев кинофильм, посидели в кафе-мороженом. Затем по предложению Олега пошли в «погребок». Оба «вздыхателя» были щедры. Заказывали то одно, то другое, стремясь опередить друг друга.

«Господи! — казнилась Валя. — Ну почему я с утра не заявила в милицию? Это же уголовники! Оба зачем-то хотят втянуть меня в темную историю».

Валентина вспоминала обстоятельства, при которых она познакомилась с Вадимом и Олегом, и все более утверждалась в той страшной мысли, что она завязла. Даже фамилий их не знает. Если придется давать показания, кто поверит, что она может назвать лишь имена преступников! И какие ловкие, хитрые! Держатся безукоризненно. Никаких нахальных домогательств. Благородные молодые люди, не то в шутку, не то всерьез, ухаживающие за молодой женщиной. Остроумцы, весельчаки — вот и все. Что еще о них можно сказать? И все же Валя чувствовала, что они очень интересны друг другу. Так интересны, что иногда забывали о ней. Вели они себя в высшей степени внимательно и достойно, но за всем этим каскадом шуток и обаятельных ухаживаний чувствовалось нечто иное. Они определенно наблюдали друг за другом.

А может быть, это казалось ей после их странных признаний? Но ведь стоит появиться одному, как тут же возникает другой. Кто же за кем охотится?.. Или все это хитрая игра двух сообщников?

Она маленькими глотками пила шампанское, поглядывая на кусочек шоколада в фужере, который положил Олег. Шоколад был облеплен пузырьками. Олег и Вадим вели веселый треп. А она думала, думала...

Остановив «Жигули» возле ее дома, Олег спросил:

— Может, пригласите, прекрасная дама?

— В другой раз. Устала, мальчики.

Они не настаивали.

Вошла в дом, прислонилась к стене, опустив в изнеможении руки. И тут же встрепенулась, бросилась к двери. Заперла. И еще подперла шваброй. Чепуха какая!.. Швабра. Разве она защитит?

Давно уже укатили «Жигули» с ее «поклонниками». А Валя все прислушивалась. А вдруг один уехал, а другой остался и подслушивает!? Возможно, они сообщники Хакима, опасаются, что она многое знает, и хотят убрать опасного свидетеля!.. «Надо все же позвонить в милицию...» Она осторожно сдвинула занавеску... Никого.

Сделала шаг от окна, и сердце вдруг зашлось, провалилось. Что это?

Кто-то шел по дорожке. Поднялся на крыльцо. Раздался осторожный стук в дверь. Почему стучат, когда есть звонок?

Валентина замерла, оцепенев от страха.

Стук повторился. Скованная ужасом, она еле вымолвила:

— Кто?

— Откройте, пожалуйста. Не бойтесь, я не хочу вам сделать ничего плохого. Я сам несчастный!

— Кто вы?

Голос за дверью был знаком, но это не Олег и не Вадим... Наемный убийца?!

— Откройте, ради бога! Я — Камалов. Не помните? Вы ко мне приезжали. Однажды Мансуров и я приходили к вам. Пили зубровку. Мне еще плохо стало. Откройте, пожалуйста. Спасите меня!

Камалова она вспомнила. Полный, неряшливый, суетливый человек. Мансуров его представил коротко: «Кореш мой. Мастер — золотые руки. Закуску пошарь. Кое-что обмыть требуется».

Помедлив еще секунду, Валентина повернула ключ.

Камалов вошел, пошатываясь. Она даже подумала, что он пьяный. Впрочем, от него действительно попахивало. Но пьян он не был. Попросил воды. Сел на первый подвернувшийся стул и с ходу спросил, заикаясь:

— Валя... Вы ведь Валя, не так ли?.. Вам Хаким не оставлял магнитофон?.. «Комета», кажется. Тяжеленный такой. Он перед своим отъездом вам должен был оставить.

Валентина зло блеснула глазами.

— Так это вы впутали Хакима в темное дело?.. А на вид тихоня! Что вы натворили? Зачем вам магнитофон?.. Зачем меня теперь преследуют подозрительные типы? Я устала! Понимаете — у-ста-ла! Мне страшно. Проклинаю день, когда встретила этого вашего дружка. Он мне жизнь искалечил!

Она распалялась все больше и больше, говорила гневно, не выбирая выражений. А Камалов сидел сгорбившись, нервно жуя губы и ломая пальцы.

— Будьте вы прокляты! — вскричала Валентина. — Оставьте меня в покое. Вам нужен магнитофон?.. Вот он! — Она подбежала к шифоньеру, выволокла из него увесистый чемоданчик из серого кожемита. — Вот он. Забирайте его и проваливайте!.. Я догадываюсь, что в нем. Да! И если меня спросят, я не стану молчать. Ради чего молчать?

— Это вы правильно решили, — вдруг тихо, буднично произнес Камалов. — Молчать не надо. Я тоже не хочу молчать. Потому и пришел. Я ведь некоторым образом арестован. И это хорошо... То есть не то, чтобы хорошо. Но так надо. И я не жалею. Не надо мне краденого богатства. Я теперь все понял, Валя!.. Только поздно. Была бы жена жива, разве бы я решился! Это все Мансуров. Он волю мою подавил, подмял! А теперь мне отвечать. Мансуров исчез... А они золото ищут! Милиция ищет. И сегодня я вдруг вспомнил, меня словно молнией ударило — магнитофон! И я сообразил: к кому он мог его отнести, как не к вам! К кому же еще? Сейчас его надо... срочно в уголовный розыск магнитофон доставить. К полковнику. Там есть полковник, понятливый, дотошный человек. Он все поймет. Я скажу ему: «Получайте золото! Но прошу занести в протокол, что я его доставил добровольно. Самолично!..» Суд это учтет. Не может не учесть. И вы должны все это подтвердить... Я как вспомнил, утра не смог дождаться!.. И — к вам!.. Спасибо, Валя. Так я беру?

Камалов не говорил — шелестел, так распирало его внутреннее волнение. Он приоткрыл крышку, панель, убедился, что пакеты на месте. При этом он говорил что-то себе под нос, как пьяный.

— Так я пойду, Валя?.. В моем доме дежурный розыскник сидит. А за воротами темно. Мысли у меня путаются. Я в кухонное окошко выбрался. Меня, должно быть, уже хватились. Минута дорога́, Валя. Этот магнитофон ищет наш сообщник, главарь. Не открывайте никому сегодня. Вас могут убить. Главарь — страшная личность!

— Кто он? — хрипло произнесла Валентина.

— Хотите верьте, хотите нет, но я его не знаю. Он тайный главарь. Он меня запугивал по телефону, требовал «товар». Он и сюда придет. Заявится. Вы не открывайте. Если что — звоните в милицию. Этот человек хуже смерти. Его боялся сам Мансуров!

— Спасибо, утешили, — криво усмехнулась Валентина, ощущая внутри холодок. И вдруг разозлилась на ночного визитера: — Всё?.. Кончили исповедь? А теперь проваливайте с вашим магнитофоном! Надоело все!

Камалов в испуге попятился, прижимая магнитофон к груди, и юркнул за дверь. Простучал ботинками по крыльцу, исчез.

Валентина тяжко вздохнула. Заперла дверь. Стала раздеваться, чтобы наконец лечь и уснуть. И вдруг подумала: «Обманул, подлец! Не понесет он магнитофон в милицию. Сел, должно быть, на ночной поезд, — и ищи ветра в поле! А завтра нагрянет милиция!.. А я, дура, дура!».

Она решительно подошла к телефону. Но от волнения забыла, как звонить: «Ноль два или ноль три?.. Ноль два!» Набрала номер. Услышав голос дежурного, произнесла твердо: «Вы золото ищете?»...

XV

— Ах, лейтенант, лейтенант! — распекал Махмудов растерянного паренька. — Как же это вы оконфузились?

— Я не спал, товарищ полковник, — оправдывался лейтенант. — Все время находился при Камалове. Потом он пошел спать. Я смотрю: спит, похрапывает. Думаю, порядок. Понадобилось на минутку отлучиться. Возвращаюсь — нет его!

— Если Камалов действительно решил принести золото в уголовный розыск, то его надо искать на подступах к нашей фирме.

— Но и вокзалы, аэропорт, автостанции не вредно перекрыть, — добавил Васюков. — Сомнительно, что Камалов к нам шел. Даже пешком он давно дошел бы. Вот уж действительно, неисповедимы пути... Золото хуже алкоголя. Камалов — трус, а не побоялся участвовать в ограблении. И сейчас пустился во все тяжкие.

— Философ ты, Дмитрий Алексеевич, — сердито произнес Махмудов.

— От такой жизни станешь философом. Дал Камалов тягу, а нам вопросец: «На каком основании не доставили преступника Камалова в тюрьму? Придется виновным отвечать!» Эх, почему я не пошел участковым инспектором? Тихая, спокойная работа. Тебя все знают, ты всех знаешь. Хулиганы шапки перед тобой ломают. Жизнь, как в кино про Анискина.

— Поехали искать, — прервал рассуждения Васюкова полковник.

Они медленно ехали по притихшим ночным улицам. Рация помалкивала, а это означало, что Камалов в милиции не появлялся.

...Вдруг фары из темноты выхватили человеческую фигуру. Неизвестный шел навстречу машине, суматошно размахивая руками. Шофер притормозил. Человек — молодой парень в клетчатой ковбойке — заглянул в машину и облегченно вздохнул:

— Наконец-то!.. Там человек в кювете. Иду с дежурства, слышу — стонет кто-то в кустах. Подошел, гляжу — мужик. Ну, как водится, я подумал: пьяный. А пригляделся — нет вроде. То ли плачет, то ли стонет. За сердце держится. Я к нему, спрашиваю, что болит... Не отвечает. Вроде как чокнутый. Оставить одного пожалел, мало ли что может натворить. И милиции нет. Спасибо, вы завернули... Так я пошел?

— Идите, товарищ, — кивнул Махмудов. — Спасибо за заботы.

Махмудов с помощниками направились в кусты. Посветили фонариком. «Чокнутый», сидевший в канаве, вздрогнул, отнял от лица руки. Глаза опухшие, испуганные.

Эго был Камалов.

В кабинете Махмудова он немного успокоился, рассказал, что с ним произошло.

— Когда я наконец сообразил, что это за магнитофон, я побежал к Валентине... Почему ночью?.. Боялся, как бы меня не опередил тот, «третий», главарь, который угрожал мне по телефону. Я его никогда не видел, но это страшный человек. Способен на все... Забрав магнитофон с «товаром», тут же поспешил в милицию. Очень торопился. И страшно волновался. У меня, знаете ли, сердце пошаливает. Вот я и присел у арыка дух перевести. И вдруг я слышу шепот: «Не оглядывайся, Камалов! Оглянешься — всё, понял? А чемоданчик оставь, а сам иди, куда шел!»

Камалов молитвенно приложил к груди руки и закончил обреченно:

— Я, конечно, пошел, не оглядываясь. Дошел еще до одного арыка, и тут силы оставили меня.

Васюков не выдержал, на правах «старого знакомого» и «опекуна» сказал с издевкой:

— Ух и мастер ты, Камалов, арапа заправлять! Так тебе и поверили. Мы же эту «Комету» нашли.

— Нашли!!! — возопил на радостях толстяк.

— Чего радуешься? Смотри, как просиял. Ну ты и артист, Камалов. Не был бы я твоим гувернером и телохранителем, — честное слово, — поверил бы!.. Нет в магнитофоне никакого золота!

— Как так нет?! — ахнул Камалов.

Камалов, подобно рыбе, выброшенной на берег, стал судорожно хватать ртом воздух.

— Васюков! — одернул Махмудов капитана. — Я вас позже кое о чем проинформирую.

— Слушаюсь! — Дмитрий с неприязнью покосился на Камалова.

Полковник обратился к Камалову.

— Следовательно, Камалов, вы решили взять на себя нелегкие функции частного детектива?... Допустим. Хотя немного странно: сам украл золото...

— И сам же захотел вернуть золото государству! — с готовностью подхватил толстяк.

— Так где же оно? Бронзовые пластинки, обнаруженные в «Комете», тоже ценный цветной металл, или, точнее, сплав. Но это совсем не золото.

Камалов сидел бледный, растерянный, покрытый ледяной испариной.

Дорога вилась серпантином по горе. На одном из ее поворотов стоял Олег и любовался с высоты озером, сверкающим будто ртуть, собравшаяся в ложбине. Часть озера пересекала дамба, образуя уютную бухточку со стоявшими на приколе моторными лодками, яхтами.

Послышался шум мотора. Из-за поворота показалось такси. Машина затормозила, и из нее пружинисто, спортивно выскочил Вадим — в новеньком джинсовом костюме, в сабо на высоких каблуках; упер руки в бока, эдакий ковбой из голливудского «вестерна».

— Привет!

— Салют! — ответствовал Олег. — Что-то ты задерживаешься.

— Дела, дела...

— Отпусти кэб. Пешком прогуляемся.

Такси укатило. А приятели не спеша отправились вниз, к озеру.

— Где это ты прибарахлился?

— Хочешь жить — умей вертеться, — не без самодовольства отвечал Вадим. — Чистокровная «Монтана».

— Ладно. Теперь о деле. Где товар?

— Сработано чисто. Товар в надежном месте.

— Тачку менял?

— А как же! Сюда ехал сперва автобусом, потом частника зацепил. Трамвайчиком прокатился. И вот на такси.

— Хвоста за собой не приволок?

— Какой хвост? Аккуратно все сделано, без шума.

— А он как?

— Известно — как. Покорно отдал. И пошел себе, пошел, покачиваясь, как плохой актер, играющий короля Лира.

— Тебе не кажется, что он на крючке?

— Кто его знает? Какая разница? Дело ведь сделано.

— Ошибаешься, Вадим, или как тебя там еще...

— Не понимаю...

Олег усмехнулся.

— А вот здесь как раз, среди кусточков, можно и дух перевести. Посидим, а?

— Можно. А то я, честно говоря, немного устал. Почти не спал.

— Ты еще молодой, Вадик, стыдно тебе уставать. Это мне, пожалуй, простительно.

— Ты разве старше меня, Олег?

— Года на два, на три. А по опыту — и того поболее. К моим годам ты, Вадим, майором будешь. Впрочем, ты, возможно, уже и сейчас майор.

Вадим удивленно воззрился на собеседника.

— Это в каком смысле?

— А в самом прямом смысле. Ты что думаешь, я фрайер? Я тебя сразу раскусил. Меломан. Растроганный мальчик! Дон Жуан! Нет, ничего не скажу, работал ты неплохо. И девушку кое-когда пронимало, и я чуть было слезу умиления не пустил. Теперь нам надо вновь переходить на «вы». Ведь вы, Вадим... Простите, не знаю вашего офицерского звания... Вы сейчас находитесь при исполнении служебных обязанностей.

— Что ты городишь?

— Прошу вас, не надо. Я о вас все же высокого мнения. Не хотелось бы разочаровываться. Проигрывать надо достойно.

— Ничего не понимаю!

— А жаль. Неужели вы вообразили себе, Вадим... Позвольте мне так продолжать называть вас, поскольку я не знаю вашего настоящего имени и фамилии?.. Неужто вы были убеждены, что я введен вами в заблуждение? Вы из уголовного розыска. И первое, на чем вы промахнулись, — это ваше прекрасное имя Вадим. Я знаю узбеков Маратов, Джонридов (в честь Джона Рида), есть даже сын героя гражданской войны по имени Маузер... Но Вадим!.. Очень не характерно. И то, что вы приехали из Москвы, историк, спец по древней Спарте, и остановились у какой-то старушки, а не у родственников, которых у каждого узбека полгорода, — тоже меня насторожило. И то, что вы первым — понимаете ли — первым! — познакомившись с Валентиной, внешне влюбленный в нее — позволяете водить со мной дружбу, согласились на честное соперничество!.. Ох, как вы промахнулись.

— Олег! Вы больны.

— Совершенно верно. Друг мой, я очень и очень болен!.. Болен в хорошем смысле слова. Я презираю людей. Я выше всяческих посредственностей. Мой идеал — супермен, перешагнувший за пределы суетного мира, презирающий законы, которые выдуманы для защиты беззащитных. На свете не существует ни добра, ни зла. Есть лишь одно — польза! И еще — прекрасное ощущение смертельной игры. И я сейчас с вами играю, милый Вадим. Вы сидите и думаете: «Вот глупец, выкладывается, и за это заработает пару лишних лет!» А мне смешно!

Шухрат Ибрагимов, недавно прибывший из Москвы практикант и ставший на время «Вадимом», внимательно смотрел на своего противника.

— Дорогой Олег, то, что вы сейчас рассказали, не имеет ко мне никакого отношения. Ваши суждения — плод больного воображения.

— И прекрасно. Плод. Но согласитесь, — великолепный плод. Скажу вам по секрету... Мы сейчас шли по горной тропинке. Вы впереди, я — сзади. Слева — пропасть. Ну что стоило мне слегка подтолкнуть вас в спину?.. А я этого себе не позволил. Во-первых, из уважения к вам. Во-вторых, — из принципа. Я убежден, что людей следует убивать в самых крайних случаях.

— Непонятно, Олег. Если принять на веру все, что вы сказали, мне в самый раз лежать на дне ущелья.

— Не скажите, мой друг. По мельчайшим вашим промахам и по причинам, о которых уже упоминал, я понял, с кем имею дело. И я сперва возгордился. Надо же! Чуть ли не Джеймса Бонда на меня натравили. Я проникся к вам, Вадим, добрыми чувствами, а добрые чувства никогда не доводят до добра. К тому же мне стало ясно, что вас вывели на меня, а нас обоих держат на крепком поводке. Зачем же мне вас убивать? Да и вообще наши с вами отношения стали напоминать встречу боксеров, которых вот-вот дисквалифицируют за пассивное ведение боя. А за такой бокс, сами знаете, снимают с ринга. Кому-то надо было атаковать. Тогда я сказал себе: а почему бы и нет?

— С вами не соскучишься, — улыбаясь, сказал «Вадим». — Забавный вы человек. Но чего вы добиваетесь?

— А это уж как вам угодно понимать. Но я кое-что скажу. Чтобы раздразнить вас. Я всегда уважал противника, даже если он этого не заслуживал. И вот итог: я кое-что сделал на своем коротком веку. Но ни разу не был на жесткой скамье, которая называется скамьей подсудимых. Это потому, что я талант. Жестокий талант, если хотите, но талант. Я ни во что не верю. У меня нет идеалов, за которые вы и такие, как вы, кладут жизни. Сияющие вершины — это для дюжинных людишек. Зачем мне строить светлое будущее, за которое меня мои потомки будут поносить?.. Пример житейский. Вы старались, приготовили вкуснейший борщ для своих детей, а они садятся за стол, пробуют и говорят презрительно: «Опять пересолил, батя!.. Да мы лучше бутерброд с колбасой пожуем. И не модно нынче борщи поглощать».

— Однако...

— Погодите. Кстати, Вадим, вам джинсовку «Монтана» выдали на работе напрокат?.. Ну, ну, не изображайте удивление. Лучше послушайте внимательно. Я горел желанием задать вашей фирме задачу с тремя неизвестными. Продумал все до мельчайших подробностей. Но... Угораздило же Мансурова врезаться в бульдозер! Но это даже упрощало дело. И вам полегче — задача с двумя неизвестными. Ну, одного, Камалова, вы быстренько раскрыли. И это, честно говоря, лежит тяжким грузом на моей душе. Трус всегда трус... Но не в нем дело. Мы с Мансуровым вели интеллектуальную игру. Он хотел меня объегорить с золотом. Я — его. О, это великолепная была игра!..

«Вадим» посмотрел на «приятеля» вдумчивым взглядом.

— Поражаюсь, зачем вы мне все это говорите, если я, как вы утверждаете, из уголовного розыска?

— Прошу, бывший Вадим, оставьте свой образ веселого отпускника, влюбленного в историю древней Спарты! Не обижайте.

— И не подумаю. Мало ли что вам в голову взбредет. Но рассказываете вы интересно.

— Рассказываю потому, что с меня у вас, ментов, взятки гладки. Попробуйте арестовать? Через три дня я напишу жалобу прокурору. Не имеете права держать меня за решеткой, не предъявив через три дня мотивированного обвинения.

— Я хочу сообщить о магнитофоне, а вы всё за свое...

— «Комета» давно уже в милиции. Только начинка у нее не музыкальная. Представляю, какие физиономии были у Махмудова и его присных!

Шухрат Ибрагимов весело поглядел на Олега.

— У вас, мой друг, навязчивая идея. Право, забавно. Но если уж вам так хочется... Давайте сыграем в «казаки-разбойники». Будем исходить из нелепого вашего предположения, что я майор милиции, хотя это, извините за резкость, — бред собачий! Я всего лишь скромный историк, угодивший в неприятную историю.

— Бросьте, милейший. Ну, не майор, так капитан...

— А уж это совсем нехорошо, — рассмеялся «Вадим». — Мне обидно, что вы лишаете меня майорского звания. Нет уж, пусть я буду майором. А теперь — выкладывайте подробности ограбления.

— Подробности, майор?.. Смеетесь. Это вы выкладывайте подробности ограбления честного прохожего по фамилии Камалов. Вы отняли у него магнитофон по моему поручению. Но кто это сможет доказать? Еще древние римские юристы вывели железную формулу, которой придерживается и наше уголовное право: «Тестис унус — эстис нуллюс», то есть: «Один свидетель — не свидетель!».

— Найдутся другие свидетели.

— Кто, Камалов? Или, может быть, Валентина? А что они могут показать?.. Я не похищал золота. Я не похищал даже магнитофона «Комета». Это вы ограбили Камалова. И тут вы, прямо скажем, перегнули палку. Слишком натурально вошли в образ некоего Вадима, историка. Вы должны отвечать за свой некрасивый поступок как за грабеж. Такие дела, бывший Вадим.

Шухрат, лежавший на жухлой траве, мило улыбнулся.

— Я хотя и историк, но знаком и с основами юриспруденции. Поступки человека оцениваются по субъективной стороне деяния.

— Мне это известно. Так называемое объективное вменение в нашем праве не существует. Я уважаю свою специальность, бывший Вадим, и потому внимательно слежу за нужной литературой. В нашей стране наказания без доказанной вины не существует. И это прекрасно! Чего вы, дорогой мой сыщик, добились, навязав мне свою дружбу? Арестуйте меня. И что? Что вы мне предъявите?.. Ничего! А вас можно привлечь к ответственности. Я дам показания о том, что вы, выслушав мой рассказ о Камалове, отправились его грабить. И Камалов может ваш голос узнать, хотя вы и угрожали ему шепотком.

Шухрат помолчал. Затем произнес вкрадчиво:

— Давайте, Олег, вот о чем подумаем... Есть, как я слышал, в юриспруденции такое понятие — мотив преступления. Действия людей, их оценка зависит от внутренних побуждений. Вот, скажем, взял человек и отрезал своему ближнему ногу. Зверское преступление?!. Не торопитесь с выводами. Надобно знать, какими мотивами руководствовался этот, на ваш взгляд, изверг. И вот выясняется: человек, причинивший страшное увечье, — всего-навсего хирург, который ампутировал ногу, пораженную гангреной. Врач спас человеку жизнь! Им двигали самые благородные, гуманные мотивы.

— Все это прекрасно. Но вы же по моему наущению ограбили Камалова, отняли у него магнитофон с золотым содержимым!

— Хм... А представьте себе, Олег... В порядке фантазии, разумеется... Представьте, что существует где-то... — «Вадим» неопределенно помахал над головой рукой, — что существует бумага... Этакий, знаете ли, протокол, в котором зафиксированы действия некоего майора... Я майор или капитан?..

— Ладно, будьте майором, мне не жалко, — милостиво разрешил Сагитов.

— Премного благодарен!.. Так вот, в той бумаге зафиксированы мотивы моих действий по отношению к Камалову. Допустим, в той бумаге еще сказано: «Задержать такого-то, изъять у него магнитофон «Комета», в котором, по предположениям, находится золото, похищенное с такого-то предприятия».

— Ловко!

— Элементарно. И заметьте, я ведь не представлялся грабителем. Просто сказал Камалову, подойдя к нему сзади: «Не оглядываться...» и еще что-то в этом роде. Я мог бы так поступить и как официальный представитель карающих органов.

«Приятели» помолчали. Наконец Сагитов произнес, посмеиваясь:

— Люблю иметь дело с достойным противником. Вы, бывший Вадим, держитесь молодцом. А у самого небось на душе кошки скребут. Вот перед вами я, Олег Сагитов. Организатор похищения пуда золота. А взять вы меня не можете. Потому что наше уголовное право проникнуто гуманизмом. Как сформулировал основатель классической школы права Чезаре Беккариа в своем знаменитом трактате «О преступлениях и наказаниях»?.. Он провозгласил: «Лучше оправдать десять виновных, нежели осудить одного невиновного». И наша юридическая наука и судебная практика строго придерживается этого замечательного принципа.

— Ну уж коль скоро вы начали ученую дискуссию, — заметил Шухрат, — то не худо бы вам вспомнить и о формуле Бентама.

— О том, что всякий преступник — плохой счетчик, не может разумно подсчитать все выгоды соблюдения законов! — досказал Сагитов. — А я не бухгалтер. Сильная личность не нуждается в арифмометре.

— Сильная личность... Белокурая бестия, — усмехнулся майор. — Все это уже было, Сагитов, и очень плохо кончилось для тех, кто проповедовал человеконенавистнические бредни.

— Вот что, бывший Вадим, давайте закончим эту милую беседу. Я получил удовольствие от своеобразной дуэли с вами. Торжествую свою победу. Мне больше ничего не требуется от вас. А вы, пожалуйста, смело и бодро шагайте к начальству с рапортом. Можете представить нашу схватку окончившейся как бы боевой ничьей. Я же, грешный, отправлюсь по своим делам. У меня ведь есть и официальное занятие. А у вас, наверное, все еще теплится эта надежда?

— Какая же?

— Ждать, что я постараюсь вас убрать и захватить золото. Ведь теперь путь к золоту — по логике вещей — через ваш труп.

— В этом есть свой смысл.

— Но так может быть только в скверных детективах. Убрав вас, я действительно становлюсь преступником. А я этого не люблю.

— А не боитесь, что сейчас вдруг выкатит из-за поворота милицейская машина и на вас очутятся наручники?

— Нет, не боюсь, бывший Вадик. Не арестуете вы меня. Нет у вас еще достаточных улик, и, что самое интересное в этой истории, не будет их. Никогда. Не брал я золота этого в руки и брать не буду. Вы понимаете, в чем суть? Свобода не знает цены. Так вот.

— И вам нисколько не жаль затраченных трудов, утраченных грез?..

— Грез?.. Помилуйте. Это была игра. Мир так скучен, так банален, в конце концов, что хочется игры. Рискованной игры, щекочущей нервы. Обратите внимание, я, еще не имея золота, уже купил себе удовольствие своеобразной дуэли с вами. Думаю, вы меня понимаете.

— Не совсем понимаю, но все же... В вас что-то есть.

— Надеюсь, вы не начнете меня агитировать податься в сыщики? Ну, а теперь, хоть вы и интересный собеседник, мне пора. Меня ждет работа. Это вы, счастливец, трудитесь в соответствии со своим призванием. А мне за мои игры зарплату не платят. И не расстраивайтесь, золото вы нашли. А это главное. Так что еще и благодарность получите. Ну, а я буду жить как жил. А вообще-то я тщательно соблюдаю даже мелочные правила общежития. Ни одного прокола за нарушение правил дорожного движения. А если хожу пешком, перехожу улицу только на перекрестках... Однако мне пора. Внизу, на набережной, мой «Жигуль» ожидает. Могу подвезти.

— Не откажусь, спасибо.

— Значит, не желаете порвать наше знакомство?

— Ни в коем случае. Очень интересно с вами. И игра такая забавная... Умственная гимнастика. Но насчет моей персоны, уверяю вас, вы ошибаетесь. Я всего лишь скромный историк, прибывший в ваш город на фрукты.

XVI

Полковник Махмудов вышагивал по кабинету, поглаживая гладко выбритый подбородок.

— Ум за разум заходит! Ну и фрукт этот Сагитов. Сумел раскусить нашего «московского узбека», майора Ибрагимова! И какой нахал! Действительно, сейчас его брать невозможно. Где... Где золото? И зачем надо было подкладывать в «Комету» бронзовые пластинки?

Рахимов промолвил:

— Насчет подмены золота в маге бронзой... Дело ясное. Мансуров, видимо, хотел надуть Сагитова, планируя либо скрыться с золотом, либо уверить главаря в том, что во взломанном сейфе умышленно хранили бронзу, а золото упрятали в другое, более надежное место.

— А я так думаю, — произнес Васюков, — может, Валентина лишь прикидывается тихоней, а сама по приказу Мансурова подменила в маге золото бронзой?

— А я так не думаю, и больше того, почти уверен, что она ничего не знала о золоте, и еще, если верить тому, что глаза — зеркало души, Валя рассказала все, что ей было известно. Ты помнишь, какие у нее были при этом глаза? — торопливо сказал Икрам.

— Те-те-те!.. — Дмитрий улыбнулся до ушей. — С тобой все понятно, уж не влюбился ли ты, друг мой, в эти правдивые глаза?

— Прибереги свои шуточки до другого раза.

— Опять схватились, братья Аяксы, — полковник досадливо махнул рукой. — Давайте лучше о деле, а о глазах поговорите после, во внеслужебное время.

— Да, тем более, что внеслужебного времени у нас очень много! — иронически заметил Икрам. — Что касается Валентины... Не спорю, она скомпрометировала себя близкой дружбой с уголовником. Однако, когда они познакомились, она не знала да и не могла знать о его прошлом. Вспомни, что она говорила о Мансурове. Поначалу он был добрый, ласковый, а потом, когда сблизились, стал часто появляться под хмельком. В такие моменты он бывал каким-то злым, бешеным, мог приласкать, мог и ударить. Не забывайте, как раз в ту пору у нее умерла мать. Девушка осталась одинокой... И вот появилась опора в жизни...

— Дорогой Икрам, мы непременно примем это во внимание, правда, Дима? — лукаво взглянув на Васюкова, сказал Махмудов. — У меня вот никак не укладывается в сознании, какой был смысл Мансурову прятать бронзовые пластинки в магнитофон. В Самарканде-то он предлагал продать золото. Никак это все не вяжется между собой. Я все-таки склонен думать, что подмена — дело рук Сагитова.

— Может, заодно на участке настройки выяснить насчет магнитофона? Вдруг Мансуров приносил его туда? — предложил Васюков. — Там в рабочее время и бритвы чинят, и радиоприемники. Правда, я очень сомневаюсь, что Мансуров это мог сделать. Не такой он был дурак.

— Когда только успевают? — вздохнул Махмудов.

— Участок работает с полной нагрузкой лишь в конце месяца. Старая беда — авралы. А бывают дни, когда рабочие сидят полсмены без дела. Поневоле займешься отхожим промыслом, — отозвался Рахимов. — Но я насчет магнитофона уже проверил. Не приносил его Мансуров. Да и зачем? Чтобы были лишние свидетели, улики? Он мог вполне свободно распотрошить магнитофон и за пределами завода, в этом деле особого умения не надо.

— Вот-вот, и я о том, ломать не строить, — закивал головой Васюков.

— Ну, а как по-вашему, кому пришла в голову вся эта история с магнитофоном?

Рахимов и Васюков отвечали одновременно, не задумываясь:

— Конечно, Сагитову.

— А может быть, в этой истории есть и «четвертый»? — предположил Махмудов.

— Тогда этого «четвертого» нужно тоже искать на заводе...

— Не обязательно, Дима, надгробную пластинку Камалову мог подложить и Сагитов по указанию «четвертого», главаря.

— А если так, друзья мои, то вот явилась мне какая мысль... Очень может быть, что Мансуров, узнав о желании главаря спрятать похищенное золото в магнитофон, на досуге придумал, в свою очередь, надуть и Сагитова. Однако он не успел завершить подмену — врезался в бульдозер. А подмену совершил сам Сагитов. Он же парень не промах. И ходит теперь, посмеиваясь в кулачок над всеми.

— Но магнитофон хранился у Валентины, — заметил Рахимов.

— Ну и что с того? — тут же возразил Васюков. — Сагитов мог подобрать ключи к дому девушки с прекрасными глазами, столь тебя поразившими.

— Вот это-то и надобно вам доказать, действуйте, — проговорил полковник, шагая по комнате из угла в угол.

Двое молодых людей сидели в открытом кафе. По их лицам можно было заключить, что беседуют либо коллеги по работе, либо старые добрые друзья.

— Мне так кажется, Вадим, — заговорил Олег, с ехидством произнося последнее слово, — вы решили реабилитировать себя в глазах начальства. А то с чего бы опекали меня так плотно, что я постоянно чувствую ваше присутствие.

— Ну, раз вы, Олег, не исключаете такую возможность, не буду вас разуверять. Вам же нравится эта игра — водить милицию за нос. Поводите еще немного. Очень прошу, доставьте себе такое удовольствие.

— Честно говоря, мне с вами приятно общаться. После нашего знакомства я стал лучшего мнения о вашей конторе. Ее престиж растет прямо на глазах. Только одного я не пойму. Ну зачем вам, бывший Вадим, надо было селиться у какой-то выжившей из ума бабули?.. Всего за червонец я выяснил: у нее, у старухи, поселился московский красавчик, ученый муж, который почему-то решил провести время отпуска не в самых удобных для отпускника условиях. Зачем?.. Мало, что ли, у нас санаториев, домов отдыха? Или исчезли у нас прекрасные домики на лоне природы? Нет, вы решили отдохнуть в густонаселенном доме старой постройки. Явный вышел прокол в вашем ведомстве. Я бы лично поселил вас в лучшей гостинице! Это престижно и впечатляет. А так что вышло? Сплошное недоумение и только, а все из-за экономии.

— Ну, а почему уставшему от городской суеты отпускнику и не остановиться у тихой старушки? Покой и благодать: спи сколько хочешь, не вздрагивая от рева гостиничных пылесосов и перебранки горничных. Так что, «друг» мой Олег, зря вы на мое, в кавычках, разумеется, ведомство всех собак вешаете Дело тут не в экономии. Не все же так фетишизируют деньги, как вы...

— Да. Не стану кривить душой, я люблю деньги. Они как-то очень мило скрашивают жизнь. Но перейдем к делу, которое вас принуждает ходить за мной. Это золото, о котором вы так печетесь, — оно не полностью завладело мною. Захотелось мне до слез, до судорог, сыграть партию с вашей фирмой. Контора ваша вооружена самыми новейшими приборами, работают в ней спецы, так сказать, криминалисты милостью божьей. А я один против этого монолита. Разве не интересно схватиться?.. Поверьте, подобные поединки рождают в памяти бессмертные строки, надеюсь, известного вам поэта: «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю!..»

— А вы не боитесь, Олег, — спросил майор, — что в кармане у меня портативный магнитофон...

— Помилуйте! Этого я от вас просто не ожидал! — воскликнул Сагитов и даже руками замахал протестующе. — Жить в правовом государство — это же чудесно! Магнитофонные записи недействительны. Не мне вам говорить об этом, майор. Мало ли в какой обстановке их смогли записать? Могли быть в записи купюры, монтаж. Да и сам голос... Небезызвестный вам пародист Владимир Винокур сымитирует любой голос. Не всегда есть возможность доказать, что голос на пленке принадлежит человеку, обвиняющемуся в семи смертных грехах. Так что не обижайтесь, но не думайте обо мне так плохо.

— Не забывайте, что вам могут предъявить обвинение.

— В чем?.. Что я участвовал в хищении золота?.. Ха-ха. Во-первых, этого не было. Во-вторых, знаете, за что я уважаю наше правосудие? Хотя бы за то, что оно содержит в себе такую важную штуку, как презумпция невиновности. Послушайте, как звучат эти чудные слова: никто не должен доказывать свою невиновность, пока не будет доказано обратное, то есть вина. Моя вина! На мне, стало быть, вовсе не лежит бремя доказательств своей невиновности. Это — ваша забота! А раз так: примите мои искренние сочувствия!

— А ведь вы обеспокоены, Олег, — улыбнулся «Вадим». — Зря вы мне сейчас про презумпцию невиновности говорите. Тем самым вы выдаете свое беспокойство, если не сказать точнее — страх. Пытаетесь зондировать почву, хотите проведать, что милиции еще известно, не так ли? Вы утратили уверенность в себе. А это ой как плохо!

— А вы? — криво улыбнулся Сагитов. — Я смотрю, вы уверены в себе.

— Что я?.. Я всего лишь скромный историк... Мне просто интересно...

— Вот как! Но и вам радоваться нет оснований. Начальство небось уже сняло с вас стружку, «историк». Сказало наверняка начальство: «Не оправдал ты, парень, доверия. Вычислил твою легенду Сагитов...».

— И все-то вы знаете, — кивнул майор. — Хитроумный вы человек. Талант, ничего не скажешь. Однако талант не добрый, преступный, извините за откровенность.

— А я и сам это знаю, — расхохотался Сагитов. — Какой уж есть. Как говорится, чем богаты, тем и рады...

Майор Ибрагимов допил кофе, закурил сигарету. Глянул испытующе на своего «дружка».

— Давайте по-честному. Олег. Зачем вам было подменять в магнитофоне золото бронзой?

Серые, стальные глаза Олега пристально уставились на майора.

— Вы мне насчет золота не заливайте. Хотите на всякий случай потрясти? А это уже шантажом попахивает, и вас, я думаю, за это по головке не гладят. Надо, дорогой майор, соблюдать этику профессии. Или вы решили немного порезвиться? Какая к черту бронза?!. Взяли золото — и радуйтесь. А вот меня не взяли — это ваша печаль.

— Зачем же мне вас разыгрывать? Я же сказал — золота в магнитофоне нет.

— Не может быть! — глаза Сагитова сузились, стали насмешливо-злыми, хищными. — Ваша работа? Признавайтесь!

— Ну нет, — Ибрагимов усмехнулся. — Вы же представили меня Валентине Волковой опасным преступником. И тем самым закрыли для меня двери ее дома. Вы же в ее глазах — карающий меч правосудия.

— В этом моем поступке ничего криминального нет и объяснить его проще простого — я хотел отшить вас как соперника. Все логично, — задумчиво проговорил Сагитов. И сразу же, после небольшой паузы, зло выдавил: — Сука... Кого обманул, падаль... Ну дает. В гробу бы тебе перевернуться. Сам сгинул и пудик золота похоронил.

— Это вы про Мансурова? — спросил майор.

— А про кого же еще. Гад, жиганец проклятый! Был бы он жив!..

— Вас послушать, Мансуров специально погиб, чтобы вам досадить. Вроде нехорошо так отзываться о своем бывшем дружке.

— Ладно, хватит. Никакой он мне не дружок. Так, работали на одном заводе. И вообще, я ничего не знаю. Ясно вам? К золоту вашему не причастен. Пока...

Он встал, вынул из кармана ключи от машины. Уходя бросил:

— А про этот разговор забудьте. Его не было. И меня нет в этой истории. Всё, точка. Хватит баловаться. Оревуар, бывший Вадим.

Сагитов сел в машину, и через несколько секунд «Жигуленок» скрылся за поворотом дороги, раскаленной от поднимающегося дневного зноя.

XVII

Капитан Васюков гневался. Наглец Сагитов не давал ему покоя.

— Я уверен, что на заводе найдутся люди, которые подтвердят, что между Мансуровым и Сагитовым была связь...

— Преступная связь и просто знакомство, дружба, суть вещи разные, — напомнил полковник Махмудов. — Впрочем, не будем отбрасывать совсем и эту возможность. Может, что и найдете любопытное.

Дмитрий ушел. И тут же появился майор Ибрагимов. Вид у него был не лучший. Виноватое выражение лица, понурость.

— Полно горе горевать, майор, — подбодрил Ибрагимова полковник.

— Обидно, Фарид Абдурахманович. Моя вина. Раскрыл меня Сагитов.

— Все гладко да четко бывает в мечтах, Шухрат Ибрагимович. Хитер оказался твой подопечный, ловкач. Такому палец в рот не клади. Но кое-что тебе удалось. Да что там кое-что — многое! Ты же помог сузить поиск, ты, как и мы, знаешь теперь — кто заварил кашу. Дело за доказательствами. И в этом направлении не ты один, много людей работают.

— Получается, что они все ошибку мою исправляют.

— Ошибку... — вздохнул Махмудов. — Дело наше такое, что сразу-то и не скажешь, где и в чем ошибся. Иногда и победа оборачивается поражением. И напрасно твой «приятель» Сагитов радуется. Я не хочу говорить тебе банальностей. Ты знаешь без меня — за ним ничего не стоит. Он — волк-одиночка.

— Утешаете, Фарид Абдурахманович? Спасибо и на этом.

— Пошли на воздух, майор. Грешно в кабинетах долго засиживаться.

Они вышли на улицу. Огромный город шуршал автомобильными шинами, шумел, мельтешил людскими толпами.

— И откуда такие, как Сагитов, берутся? — негромко произнес Шухрат.

— Ладно, ладно, а то сейчас начнешь философствовать.

Они остановились возле магазина «Телевизоры». Выставленный на витрине цветной «Фотон» показывал фильм «Берегись автомобиля».

— Помните, как начинается эта картина? — спросил Ибрагимов.

— Нет, не припоминаю.

— Она начинается словами: зритель любит детективные фильмы: приятно чувствовать себя умнее автора...

— Это ты к чему, Шухрат Ибрагимович?

— К тому, что Олег Сагитов тоже зритель. И сейчас он с удовольствием чувствует себя умнее нас всех.

Махмудов рассмеялся.

— Ничего, цыплят, как говорится, по осени считают. А в кино вот я давно не был. И фестиваль еще не кончился, посмотреть бы кое-что, да где время взять. Тут не до кино. Семью-то почти не вижу. Ну, а ты и на фестивале уже побывал, давай-ка присоединяйся к группе Рахимова. Дел еще невпроворот.

Махмудов стоял у окна и с угрюмым видом жевал бутерброд с сыром, запивая остывшим чаем. На обед в свою столовую он опоздал. «Все равно сегодня «рыбный день», — утешил он себя, покупая в буфете бутерброды. Настроение у Махмудова испортилось после разговора с генералом Ткачевым.

— Не могу себе простить, что я пошел у вас на поводу. Нужно было арестовать Мансурова в самаркандской гостинице, устроить очную ставку с Камаловым, и вы бы давно вышли на этого «третьего». Теперь вот вынуждены тянуть кота за хвост, — ворчал генерал.

Слушая генерала, Фарид Абдурахманович в душе согласился с ним. Но кто мог предвидеть эту автокатастрофу? Все же шло как по писаному...

Допив совсем уже холодный чай, полковник решил заглянуть к майору Рахимову.

В прохладном помещении архива в одиночестве сидел за столом Икрам, напоминая прилежного ученика. Сидел, подперев голову рукой, и увлеченно что-то изучал.

— Расшифровываешь письмена древних ацтеков? — спросил Махмудов, садясь напротив.

— У меня тут занятие куда интереснее. В этом прохладном местечке нашел я нечто любопытное. Вот посмотрите, пожалуйста. Это дело Лисовского, известного в прошлом специалиста, мастера по изготовлению украшений из золотых заготовок приискового золота. Лисовский был дважды судим за эти дела. К нему часто обращались те, что с законом не в ладах. Достигнув почтенных лет, вроде бы осознал свои заблуждения. Сейчас в добром здравии, живет в нашем городе. Работает часовым мастером в комбинате бытового обслуживания.

Рахимов замолчал, просматривая свои записи, потом добавил:

— Так что не исключена возможность, что человек, имеющий много золота, может обратиться к нему. В городе это самая подходящая кандидатура. Я поручил своим навести о Лисовском справки. Говорят, капризный старик и нам помочь наверняка откажется, потому как еще придерживается своего кодекса «чести». К нему надо будет найти подход.

— Что еще?

— Еще я просмотрел преступления, которые совершались под руководством «дирижера». В основном мелкие грабежи, кражи. То киоск мальчишки взломают — дядя взрослый подучит, то прохожего оберут. Но вот одно дело мне показалось очень любопытным. Два парня были задержаны во время попытки ограбить «Ювелирторг» в Чирчике. Работали по железно рассчитанной схеме. До этого один из них был дважды судим за хулиганство: драки, поножовщина. Другой — «бич» районного уголовного розыска — пьяница, дебошир, любитель побаловаться морфием. Он-то и имел контакт с «дирижером». Но случилось так, что этого второго, его фамилия Щекочихин, еще до суда госпитализировали в психиатрическую больницу: галлюцинации, бредовый синдром, провалы в памяти. Врачи дали заключение: результат безудержного употребления морфия и спиртного. Короче говоря, на суде о «дирижере» говорил тот, второй, который его и в глаза не видел. В конце концов «дирижера» так и не установили, и дело в отношении его пришлось оставить за нерозыском.

— А чем кончилась болезнь Щекочихина?

— Он поправился. Отбывает еще срок. Правда, на суде Щекочихин утверждал, что не может вспомнить, где встречался с «дирижером». Говорил: забыл все начисто. Забывчивость свою объяснял перенесенной болезнью. К делу больше не возвращались.

— Установили, где он отбывает наказание?

— Да. Я записал номер «почтового ящика».

Махмудов и Савельев расположились на лавочке возле цеха. Там, где, пообедав, рабочие садятся перекурить перед работой. Старик жмурился на солнышке, покуривая сигаретку.

— Как трудовые успехи? — начал издалека полковник.

Бывший «медвежатник» оказался на удивление острым на язык.

— Трудовые успехи у меня нормальные. А вы все ищете, долгонько. В наше время так долго не ловили. Вы-то, пожалуй, тогда уже работали.

— Неужели уж я так старо выгляжу? Правда, некоторых из вашего поколения я в деле застал, когда перешел работать в милицию. А вот один как-то мимо меня прошел...

— Надо же, так и прошел? Даже и не остановился? Вы вот что, товарищ Махмудов, говорите-ка прямо, для чего ко мне пожаловали? А то я ведь стар стал, намеки перестал понимать.

Полковник, несколько смущенный прямотой собеседника, спросил:

— Чего уж там!.. Скажите, Степан Семенович, знали ли вы Лисовского?

— Самсона, что ли? Кто ж его в городе-то не знает? Фигура. Бывшая знаменитость. Но нынче интерес к нему пропал. Как и я, за ум взялся. А раньше шибко популярным был. Женщины его примечали. Знакомства с ним искали. Драгоценности делал — одно загляденье. Руки у него золотые, что и говорить!

— Из краденого золота?

— Почему же? Не всегда из краденого. Но ему было все равно. Лишь бы золото, платина. А почему вы меня об этом спрашиваете? Опять, что ли, Самсон тряхнул стариной?

— Нет, Лисовский ведет себя прилично. А заговорил я о нем потому, что вы его хорошо знаете. Надо бы по-человечески потолковать с Самсоном Давидовичем. Хотим попросить его помочь нам. Возможно, он знает или просто догадывается, кто взял золотишко. Не вам, Степан Семенович, объяснять, какие последствия грозят заводу, если мы не найдем золота.

— С этого бы и начинали. А то разговоры... «Как трудовые успехи?»... Я хошь и завязал давно, но мораль прежней моей жизни соблюдаю. И никогда бы не пошел на то, чтобы «стукнуть» на бывшего кореша. Но тут особая модель. Тот гад, что золотишко взял, сколько хороших людей под удар поставил!.. С будущего месяца ни заработков, ни премий!.. Считай, у рабочих украл. В мое время таких подлюг в сортире топили. Гнида, одним словом!

— Я и пришел к вам, Степан Семенович, попросить вас потолковать с Самсоном.

Лисовский, поглядывая на старого дружка, заваривал чай. Спросил вроде так, между делом:

— Может, чифир сварганить? Вспомним молодость.

— Ну его к черту, этот чифир! У меня с него сердце надорвалось. Нашел что вспомнить, Самсон! Худо мы с тобой молодость растранжирили.

— Оно, конечно, верно. Угарно прожили. Зато остаток жизни вроде ничего доламываем, а?

— Ну, а здоровье-то как?

— Чего-чего, а этого немного осталось. Годы, они дают знать. Видеть вот плохо стал. А без глаз в моей работе — беда. В очках и то уже не то. Хоть профессию меняй.

— Слушай, милый, — произнес тихо Савельев. — Дело есть. Помоги.

— Я делами, Степа, больше не занимаюсь. Часовой мастер. Живу неплохо. Все, что человеку надо, — есть: приемник, телевизор, холодильник. Телевизор, правда, старый, черно-белый. Сейчас на цветные мода. А на что он мне? Я дальтоник.

— Я, Самсон, о честном деле толкую. Слышал, наверное, грабанули на нашем заводе золотишко. А без него заводу зарез. Беда прямо-таки. У нас там поговаривают — новое пришлют сырье-то это рыжее. А вдруг не пришлют? Волнуются работяги. Разве ж мы когда с тобой трудовой народ наказывали? Да ни в жизнь!.. Нэпманов щупали, всяких подпольных богачей, а трудягу — ни в жизнь!

— Это факт! — Лисовский разлил по чашкам чай. — Я, собственно, почему золотишком занимался? Это ж не хлеб, не мануфактура, без которых человеку никак не жить. Золотишко — баловство. У кого есть много, тот с жиру бесится. Такого и наказать не грех.

— Скажи по совести, Самсон, не приходил ли кто к тебе, как к спецу по переплавке золота?.. Ну, значит, помочь сделать что-то?

— Не, Степа, не приходил. Разве что иной раз золотые часы принесут в починку. Да и то редко. Не любят нынче золотые почему-то.

— Ты не крути. Я не о том. Переплавить золото — уметь надо. За этим никто не захаживал?

Золотых дел мастер испытующе посмотрел на старого приятеля. Поправил на носу старомодные очки. Помолчав, сказал не без гордости:

— А я его послал куда подальше. Взял и сказал: «Пошел-ка ты!..»

Савельев вытащил из кармана фотографию:

— Не этот?

— О! Да, я смотрю, ты, Степ, легавым стал.

Савельев смерил старого друга взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.

— Ты, Самсон, того, не заговаривайся. Я ж те, дурню, битый час втолковываю, почему к тебе пришел...

— А ты, Степ, все такой же, горячий. Я грешным делом подумал: вот и пришел тебе конец, Самсон.

Лисовский, виновато улыбаясь, встал из-за стола, взял в руки снимок, скользнул по нему оценивающим взглядом.

— Не, это не он, это же фраер какой-то.

— А тот каков?

— Тот художником представился. И вид взаправду как у художника: волосы лохматые, борода, блуза вся испачкана краской. В темных очках. Только вот чуток приблатненный. «Мне, — говорит, желательно статуэтку выплавить». И мнется так, мнется. «Уже не из золота ли?» — спрашиваю. «Да, — говорит. — Полтора килограмма золота от бабушки осталось». Так и сказал: от бабушки. Ласково так сказал. «А зачем же статуэтку отливать? — интересуюсь. — Разуму вопреки. Такие деньги псу под хвост!» А он так ухмыльнулся в бороду и говорит: «Почему же псу-то под хвост? Мне про вас сказывали — первоклассный мастер. Художник. Иль, — говорит, — дисквалифицировались?» Ну, я, понятное дело, на крючочек цеплять стал. «Кто, — говорю, — сказывал?» — «Подельник[2], — говорит, — ваш, вы вместе с ним пяток лет хозяину отдали». Я сразу стал тюльку гнать. «Какому, — говорю, — хозяину?» — «Вы что, меня за вахлака какого-то принимаете? В тюряге с ним срок отбывали», — отвечает он и улыбается, пакостно так. Тогда я и послал его. Он, видать, не ожидал такого поворота. «Уплачу по-царски. Не обижу», — говорит. Я его снова послал подальше и адрес напомнил, чтобы не забыл.

Самсон Давидович налил еще по чашке чаю и, словно вспомнив, добавил:

— Приблатненный этот до двери дошел и говорит: «Вы подумайте, я еще к вам загляну».

Я так понимаю, что этот «художник» за границу нацелился. С золотишком и про тетушку какую-нибудь вспомнил. Покрасит статуэтку под чугун — и порядок. Или просто хочет спрятать, чтоб не видно было, что из золота. Как-то читал в газете: полвека запирали ворота в коммунальном доме ломом. Кривой такой, никому не нужный лом, черный. А один мальчишка, баловства ради, однажды ударил этим ломом по булыжнику, а лом-то на конце как заблестит! Из чистого золота оказался. Раньше в этом доме жил нэпман. Потом его за разные махинации в шкатулку! Но прежде он, опасаясь обыска, и соорудил золотой лом.

— И на чем дело покончили, а, Самсон?

— Он сказал напоследок: «Ну, если от денег отказываетесь, я сам переплавлю. Ничего, грамотный, почитаю литературу. И очень сожалею, что вы, Самсон Давидович, отказываетесь от крупного гонорара. Хотел я скрасить вашу беспросветную жизнь. Опять же — очки бы новые купили».

— Что же ты, Самсон, куда надо не сообщил?

— На кой черт мне это надо! Затаскали бы, повестками закидали. Устал я от всего этого. А отдыхать-то ой как мало осталось! А тут начались бы расспросы, вопросы обидные. Давай им письменные показания...

— Это верно, — вздохнул Савельев. — По себе знаю. Только произошла на заводе кража — я, не дожидаясь, сам пошел доказывать, что к делу этому касательства не имею. И ребят из бригады привел, свидетелями. Мне и сказали: «Иди, Савельев, не виноват ты, не надо ничего объяснять». А начальник ихний, чтобы меня успокоить, стал мне «лапшу на уши вешать»: мы, говорит, не только вас, Савельев, но и директора вашего «отработали», идите, не отрывайте нас от дела. А директор у нас заслуженный человек, депутат Верховного Совета — если ему не доверять, так кому же тогда? Я понял все и на радостях полковника того по старой привычке гражданином начальником назвал. После этого я даже себя моложе стал чувствовать. И к тебе пришел без всякого принуждения. Подумал: надо помочь, а ты вон как меня встретил. Но я, Самсон, на тебя не обижаюсь. Ты ж одичал совсем, людей, можно сказать, не видишь. Сидишь в своей будке с микроскопом в глазу, как филин.

— Тундра ты, Степан, не зря в «медвежатниках» ходил, тундрой и остался. Надо же такое сказать: с микроскопом...

— Ладно, ладно, Самсон. Ты лучше скажи, узнал бы его, если встретил где?

— Кого?

— Художника.

— Как того не узнать. Патлатый, да еще с бородой.

— Ежели он вновь объявится, не отказывайся от работы. Скажи, что согласен, деньги срочно понадобились. А уйдет — позвони вот по этому телефону. Просто скажи: «Самсон разговаривать желает». Помоги заводчанам, голубчик.

XVIII

Щекочихин, молодой, чернявый паренек, с глазами, исполненными какой-то скрытый печали, внимательно слушал майора Рахимова. Потом вдруг перебил:

— Вы бы еще начали с исторического значения свержения царского самодержавия. Что вы мне все так разжевываете, как будто я идиот. Я вас понял. Не дурак. Между прочим, в консерватории учился, а школу всего с тремя четверками закончил. Я из тех, кому тюрьма на пользу пошла. Вас интересует какой-то человек? Так и говорите. Все, что смогу, — сообщу. Опротивели мне уголовники, особенно такие, что из себя «паханов» и «философов» корчат! Ух, как я их ненавижу. Одно затруднение — провалы в памяти. Все марафет проклятый.

— Что? — не понял Рахимов.

— Марафет. Морфий, значит, наркотик. Хуже, чем рабом быть где-нибудь в древнем Риме.

— Да уж, — посочувствовал майор. — Наркотики — страшная штука. А сейчас как вы себя чувствуете?

— Полный порядок! Чудо произошло. Я совсем безнадежный был. А врачи вытащили прямо с того света. Сейчас я в форме. А тогда, когда попался на грязном деле, я, по сути дела, невменяемым был. Готов был ограбить все аптеки мира.

— Начальство отзывается о вас очень положительно. Есть представление к досрочному освобождению. Работаете хорошо, руководите музыкальным кружком...

— Да вроде бы так. Надоело «бичевать». Выйду, на Маринке женюсь. Давно б женился, если бы этот не подвернулся.

— Кто?

— Ну, этот самый... Не помню, как его звали. Если бы увидел негодяя, может, и вспомнил бы, узнал бы.

— Знаете что? Мы сейчас покажем вам в кинозале пленку. На ней засняты разные люди. Может быть, заметите старого знакомого? Человеческая память — явление удивительное. Один португалец, кажется, ударился головой и заговорил по-французски, хотя раньше французского не изучал. Или наоборот было — француз ударился и заговорил по-португальски. Потом выяснилось, что в детстве сосед у него был француз или португалец. Малыш, сам того не замечая, уложил на полочку памяти чужой язык. А после травмы и обнаружилось... Словом, если согласны, идемте.

Застрекотал кинопроектор. На экране возникли картинки жизни огромного города. Рахимов понимал, как тяжело этому парню, роковым образом попавшему в беду, смотреть на оживленные улицы, на веселых, нарядно одетых юношей и девушек, его сверстников.

Наконец, кинокамера стала сосредотачиваться на отдельных людях, показывать их крупным планом. Один... Другой, третий...

— Ну, — спросил Рахимов с замиранием сердца.

Парень сглотнул слюну, произнес осипшим голосом:

— Сейчас... Прошел один. В музучилище с сестренкой моей учился. Скрипач. Теперь, наверное, уже в консерватории...

Камера остановилась на «Жигулях» с открытым капотом. Кто-то, нагнувшись, копался в моторе. Рахимов затаил дыхание; узнает или не узнает?!

Олег Сагитов разогнулся, и теперь стоял выпрямившись, вытирая руки белым платком. Внимательно оглядел руки, подошел к урне и бросил туда платок. Вынул сигареты.

Щека парня, смотревшего фильм, слегка дернулась, он подался вперед. Пленка кончилась. Вспыхнул свет. Щекочихин сидел, прикрыв глаза руками, как бы силясь что-то вспомнить.

— Еще раз, если можно, — тихо прошептал он, словно опасаясь, что спугнет видение прошлого. — Все не надо. Концовку. Автомобиль.

Икрам потом рассказывал, что просто сам не знает, как его тогда не хватил микроинфаркт. Сердце его готово было выскочить из груди. Неужели узнал?

И снова Олег Сагитов стоял и вытирал запачканные руки белоснежным носовым платком. Вытер. Скомканный платок бросил в урну...

— Мессир! — вскричал вдруг Щекочихин. — Его звали Мессир!.. Это он. Ну, конечно, он. Только тогда он был чуть помоложе. Мессир, голубчик, как же ты мучил меня! Он умел доставать марафет. Так мы и познакомились. Он и в ювелирку меня послал из-за марафета. Сказал, всегда будет. Ах, Мессир!

— Мессир — кличка? — спросил Рахимов, стараясь не выдать своего волнения.

— Да... — рассеянно ответил Щекочихин. — Фамилии его я не знал. Он так себя и называл — Мессир. Еще он хорошо говорил по-английски. Я ему еще сказал однажды, когда он не хотел мне дать дозу: «Образованный садист!» Ох, у него и удар! Тогда я его почувствовал.

«Ну, вот, кажется, и конец приходит Олегу Сагитову, — ликовал Рахимов. — Ах, как уютно он себя чувствовал под защитой презумпции невиновности!»

— Вы правы, товарищ полковник, — согласно кивнул эксперт — аккуратный старший лейтенант с университетским значком на мундире. Такой чистенький, вылощенный, что хоть на выставку его, если бы, конечно, бывали выставки образцовых старших лейтенантов. — Я тоже считаю, что преступник хотел переплавить золото с одной целью — чтобы было удобно его реализовать, перевозить и так далее. Не будет же он с весами стоять на базаре и кричать: «Кому высокопробное, годное к употреблению, золото в пластинах?» А статуэтку он почти без риска мог отнести в ювелирную мастерскую, сказав, что она фамильная, родовая и изготовить из нее кучу всяких безделушек.

— Может он самостоятельно переплавить пуд золота? — поинтересовался Махмудов.

— В домашних условиях это практически невозможно. Требуется температура не ниже тысячи двести по цельсию. Для этого необходимо использовать промышленное напряжение.

— Ясно. Спасибо за консультацию.

— Не за что, товарищ полковник, — образцовый старший лейтенант подошел к зазвонившему телефону. — Полковника Махмудова? Передаю трубку.

Звонил майор Ибрагимов.

— Через полчаса интересующий нас человек уезжает с гостями кинофестиваля в Самарканд. Разрешите сопровождать?

— Выдумал! Он же тебя знает.

— Он нас всех знает, товарищ полковник.

— Верно. Мы там, на заводе, все время крутились.

— Я осторожно, товарищ полковник. Чует сердце, что едет он неспроста, не только в качестве переводчика. Он же на фестивале числится переводчиком пресс-центра. Билет у него в одиннадцатый вагон, а кинодеятели — с первого до восьмого вагона.

Немного подумав, полковник ответил:

— Ладно, ни пуха тебе ни пера!

— К черту, товарищ полковник!.. Извините. Так же принято.

— Ладно уж, — Махмудов повесил трубку и тут же набрал номер. — Васюков?.. Быстренько на вокзал. В штатском, разумеется. Когда нужно, тебя не заставишь форму надеть, а тут вдруг спрашиваешь. И не спускай глаз с майора Ибрагимова. Следуй за ним, как нитка за иголкой. Если что — подстрахуй. В общем, сам понимаешь. Ехать в разных вагонах.

Поезд, заполненный разноязычным народом, плавно отошел от платформы. Кинозвезды, поражавшие публику экстравагантными туалетами, приникли к окнам вагонов и так махали руками провожавшим, словно и не знали, что ровно через сутки вновь увидят тех, кому щедро рассыпали воздушные поцелуи. Знаменитый комик, нарядившийся в синий узбекский халат, подпоясанный ярким платком, самозабвенно играл на бубне. Поезд еще не успел выехать за пределы города, как началось паломничество в вагон-ресторан. Сидевшие только что без дела официантки мгновенно преобразились в расторопных хозяек. Расточая вокруг обаятельные улыбки, они лихорадочно вспоминали уже забытые уроки иностранных языков. Тереза Диоп, единодушно признанная на фестивале жемчужиной Африки, грациозно извиваясь, пустилась в пляс, ничуть не обращая внимания на узость проходов вагона. Проводница седьмого вагона — молоденькая девушка, старавшаяся казаться серьезной при исполнении обязанностей, поначалу хмурилась, но вот индиец, одетый в белоснежные штаны и в белый китель, пригласил ее танцевать, по-восточному сложив руки на груди. Проводница, смущенно улыбаясь, не без изящества вскинула головку и, передернув плечиками, пошла в веселый пляс.

Это был поистине очень веселый и праздничный поезд.

Под мерный стук колес Ибрагимов играл в нарды с шумно дышавшим пожилым армянином.

«Любопытная штука жизнь. Вот ведь как иногда получается... Преступник едет не скрываясь, а я, работник милиции, от преступника прячусь! — размышлял майор, кидая игральные кубики нард. — Он же чувствует себя как дома. Ну и дела!»

За окном вагона опустилась густая южная ночь. Партнер по игре, утомившись, решил лечь спать. Постепенно стихало веселье. Ночь брала свое... Глаза Шухрата Ибрагимова стали слипаться. Стук колес убаюкивал. В полусне Шухрат ощутил, как поезд стал притормаживать... «Какой-то полустанок, — решил майор. — Однако так и заснуть недолго! Надо бы собраться с силами, перетерпеть».

Он встал, поглядел в окно... Действительно, полустанок. Темень. Даже платформы не видать.

Тихо, стараясь не шуметь, вышел из купе. Взглянул на часы. Они показывали два часа тридцать пять минут.

«Часа через четыре будем в Самарканде, — прикинул в уме Ибрагимов. — Ну и ночка!.. Теперь я понимаю, почему вахту с двенадцати ночи до четырех моряки называют «собакой».

Он опустил стекло. Сразу же повеяло ночной прохладой. Остановившийся было поезд, лязгнув буферами, дернулся, стал медленно набирать скорость. Все быстрее, быстрее...

За окном мелькнул станционный дежурный с фонарем в руках. «Дружок»-то мой, поди, спит давно», — подумал Ибрагимов.

В это мгновение какой-то мужчина, видимо, спрыгнувший с переднего вагона, пробежал по инерции по ходу движения поезда.

— Э, милок, чуть не проспал свою остановку, — улыбнувшись, тихо сказал вслух Шухрат и осекся. В свете станционного фонаря он разглядел, что спрыгнувший был бородатым человеком с мольбертом на плече и чемоданом в руке.

— «Художник!» — выпалил майор. — «Художник!» — и в три прыжка оказался в тамбуре. Оттолкнув собиравшегося закрыть дверь проводника, Ибрагимов выпрыгнул из поезда.

— Куда? — успел он услышать испуганный голос проводника.

Коснувшись ногой земли, Шухрат слегка согнулся и тоже пробежал несколько метров по шуршавшей пересохшей траве.

«Хорошо, что поезд еще не успел набрать скорость, а то в такой темноте недолго и шею свернуть», — мелькнуло у него в голове.

Осмотревшись по сторонам, майор увидел метрах в пятидесяти, перпендикулярно рельсам, узкий снопик света от карманного фонаря.

— Он, — облегченно выдохнул Шухрат, неслышно шагая за видневшейся при зыбком свете луны одинокой фигурой.

«Художник!» — ликовал майор. — Я ведь, олух, тебя чуть не упустил!».

Тот, кто шагал впереди, шел, не оглядываясь, освещая себе путь фонариком. Прикинув на глаз длину луча фонарика, Шухрат старался держаться на таком расстоянии, чтобы преследуемый им человек, даже оглянувшись, не смог осветить его.

Вдруг тонкий лучик, издали похожий на клинок огромной рапиры, исчез, растаял. Человек словно сквозь землю провалился. Ибрагимов почувствовал, как ноги его стали непослушными, деревянными. Куда он мог деться?!

Шухрат прибавил шагу, почти побежал, стараясь не шуметь, не выдать себя тяжелым дыханием.

Ага! Тропинка пошла на изволок. Он, видимо, перевалил через холм, потому и не видно фонарика... Вот и перевал. Вон он, голубчик!.. Светит фонариком. Интересно, далеко ли он собрался?

Только что маячивший лучик замер. Ибрагимов различил в темноте очертание какого-то недостроенного здания, а рядом вроде бы трансформаторная будка. Шухрат мягкой кошачьей походкой приближался к строению. Теперь их разделяло всего метров десять. Ибрагимов лег на живот и медленно пополз ближе. «Художник» что-то делал у будки, держа фонарь в левой руке. Вдруг вокруг него стало совсем светло. Ярко вспыхнула электрическая лампочка, «Ага, подключил переноску», — догадался майор, бесшумно поднимаясь на ноги в десяти шагах от «художника».

Ибрагимов торжествовал и потому не удержался от озорства.

— Ку-ку! — прокуковал Шухрат, держа в руке пистолет.

«Художник» вздрогнул от неожиданности, его словно подбросило огромной пружиной.

— Ручки вверх, родимый, — продолжал веселиться Шухрат. — Чуть-чуть поближе прошу... Так. — Майор протянул свободную руку и сорвал со злоумышленника приклеенную бороду. — Ба!.. Кого я вижу!

Ибрагимов успел лишь заметить, как у него из руки вылетел пистолет, а в глазах рассыпалось множество нестерпимо ярких звезд. И тут же почувствовал, как на него всей тяжестью навалился «художник», и крепкие холодные руки сцепились у него на шее.

Майор был физически силен и неплохо владел приемами самбо. Но, оглушенный неожиданным ударом, словно поплыл куда-то. Противник, как клещами, сдавливал горло. Чувствуя, что задыхается, Шухрат с трудом скинул с себя «художника» и вскочил на ноги. Он увидел лежащий на земле, почти рядом с ним, пистолет. В голове у майора гудело, движения были какими-то замедленными. Он не успел нагнуться, чтобы взять оружие, как почувствовал, что «художник», схватив за волосы, опрокидывает его назад. Падая, Шухрат ухитрился отбросить пистолет ногой. И тут же подумал: «Как глупо!.. Вот и конец... Он сейчас отпустит меня и бросится за пистолетом...».

Так оно и произошло. Преступник с кошачьей легкостью оторвался от земли, молниеносно рванулся к оружию...

Пытаясь встать, Шухрат успел заметить, как метнулась чья-то огромная тень, хакнула, словно колуном тяжелое полено разрубили, — и «художник», как огромная тряпичная кукла, пролетев с метр, рухнул навзничь.

— Нокаут, — раздался басок Васюкова.

— Откуда ты взялся? — изумился Шухрат, все еще тяжело дыша.

— Гулял, — невозмутимо отвечал Дмитрий. — Давай теперь его отхаживать. Он нам еще очень пригодится.

...Восточный край степи посинел, порозовел, показался золотистый ломоть восходящего солнца. По степи шагали трое. Двое — чуть поотстав, третий — впереди, понурившийся, волочащий чемодан с приспособлениями для плавки, через плечо у него висел деревянный ящик-мольберт с золотыми пластинками. Три фигуры, четко вырисовываясь в лучах восходящего солнца, шли вперед, к железнодорожному полотну.

XIX

— Я вас сразу хочу предупредить, полковник: отвечать на ваши вопросы я не буду.

— Это почему же?

— Я уже представляю эту скучную беседу. Отправьте меня в камеру и велите дать какую-нибудь книгу. Лучше стихи.

— Верлена?

— Хотя бы Верлена. А что вы против него имеете?

— Я имею против вас. Нам все же придется побеседовать. Давайте уж, не ломайтесь, Мессир.

— Не понимаю.

— Так, кажется, вас звали знакомые?

Сагитов театрально улыбнулся:

— Полковник, вы меня явно с кем-то путаете.

— Может быть, вам ни о чем не говорит и фамилия Щекочихин?

Лицо задержанного вновь растянулось в неестественной улыбке.

— Теперь я кое-что понимаю. Вы предлагаете мне прочесть заупокойную мессу?

— Ну, зачем же так спешить?

— Как, он еще жив? Все равно, полковник, это не меняет дела. Вы поставили не на ту лошадку. Он же сумасшедший. Его показания не идут в счет. И вы знаете об этом прекрасно.

— Сагитов, вы считаете себя человеком интеллигентным. Наверно, читали сочинение Котошихина, подьячего Посольского приказа, жившего в семнадцатом веке, озаглавленное «О России в царствование Алексея Михайловича». Правда, Котошихин плохо кончил. Он изменил Родине, бежал в Швецию, но и там ему не повезло: его обвинили в убийстве и казнили. Я же хочу вам предложить прочесть мемуары Щекочихина, человека, сумевшего выбиться на правильный путь в жизни. У меня тут медицинское заключение, врачи признали его здоровым. А это — его показания, то есть мемуары. Их можно назвать и так: «Мои встречи с Мессиром». Он вас опознал, вспомнил все, что связано с Мессиром, понимаете? Вы, пичкая наркотическими препаратами, добивались того, чтобы его и человеком нельзя было назвать. Однако, к вашему глубочайшему сожалению, вам, Сагитов, не удалось достичь желаемого результата.

В серых, по-волчьи сверкающих глазах Сагитова вспыхнули и тут же погасли злые огонечки.

— Приемчик не новый. Сослаться на свидетеля, который в действительности мертв. Вы еще показания Мансурова предъявите.

— Ну зачем же, мы обойдемся и без его показаний, — вежливо улыбнулся полковник. — Следовательно, вам знакома эта фамилия — Щекочихин?

— Допустим. Я и вашу фамилию знаю. За это тоже к уголовной ответственности привлекают? — усмехнулся Сагитов.

— Ну что вы, право?.. Вы почитайте, почитайте сочинение Щекочихина. Вы, как знаток, пожалуй, не откажете ему и в литературных способностях.

— Этот малец мертв. Он погубил себя всякой дрянью. Его даже не судили — отправили помирать в тюремную больницу. То, что вы даете мне прочесть, — фальшивка.

Махмудов заранее решил предварить допрос Сагитова этим, на взгляд полковника, убедительным аргументом. Начни он с истории о похищении золота, Сагитов, несомненно, чувствовал бы себя куда уверенней.

— Ну, как, мемуары Щекочихина не щекочут вам нервы? — невольно скаламбурил полковник.

— За мои нервы не беспокойтесь.

Полковник нажал на кнопку. И через несколько минут в кабинет ввели Щекочихина.

— Что скажете, Сагитов?

Презрительно взглянув на Щекочихина, Сагитов отвернулся.

— Щекочихин, а вы узнаете этого человека?

— Еще бы. Это Мессир. Этот негодяй, пользуясь моей молодостью, убивал во мне с помощью инъекций морфия человека, физически меня чуть не уничтожил!

Бледный, как бумага, Сагитов глухо проговорил:

— Прикажите увести его...

Полковник кивнул стоявшему у двери конвоиру. Щекочихин вышел из кабинета.

— Если вы пытаетесь доказать мою причастность к попытке ограбления «Ювелирторга», занятие ваше абсолютно бесперспективное. То дело меня вовсе не касается. Тут все проще простого...

Мы сидели, выпивали, болтали о том о сем. И я тогда рассказал ему про один западный фильм. А этот юнец оказался впечатлительным малым. Вместе со своим приятелем сделал из ружей обрезы — и пошли грабить. Обвинять меня — значит обвинять кинематограф, литературу в растленном влиянии на личность. Не так ли? А если завтра я кому-нибудь перескажу «Преступление и наказание», а затем слушавший меня прихлопнет богатую старушку. Мне за это отвечать?

— То судебное дело меня пока не очень интересует с точки зрения доказательств. Важно, что и то преступление организовал Мессир. А посему, Мессир, давайте выкладывайте все подробненько об обстоятельствах похищения из заводского сейфа золота, предназначенного для технических целей, общим весом шестнадцать килограммов сто восемьдесят два грамма.

Сагитов угрюмо молчал.

— Не будем терять время, Сагитов. И коль скоро вы считаете себя интеллектуалом, то, разумеется, знаете, что за хищения в больших размерах полагается суровая кара.

— Ладно, — Сагитов решительно взмахнул рукой. — Меня действительно задержали с похищенным Мансуровым и Камаловым золотом. По крайней мере я так понял в ходе первого допроса. Но к хищению с завода никакого отношения я не имею. С Камаловым шапочное знакомство, всего лишь. С Мансуровым иногда выпивал. Вот и всё. Когда же разнесся слух о наглом грабеже сейфа, я стал логически, так сказать, «вычислять» преступников. На Камалова я и не подумал. Слишком толст и мещанист. А Мансурова угадал. И тогда я стал ухаживать за его подружкой. Сразу подумал: у кого Мансуров может спрятать золото?.. Только у нее. Открыть в ее доме замки не составляло труда.

— Народная мудрость гласит, Сагитов, — улыбнулся полковник: — «Замки для добрых людей». Или не так?

— Пусть так. Я выждал, когда Валентина ушла на работу, и проник в ее дом. Нашел магнитофон. Очень тяжелый. Я хотел вернуть золото заводу. Люблю театральные эффекты...

— Ох, Сагитов, Сагитов! — Фарид Абдурахманович с укоризной посмотрел на Олега. — Ум за разум у вас зашел. Майор Ибрагимов и капитан Васюков задержали вас именно тогда, когда вы собирались переплавить золото. Запамятовали, а?

Преступник нервно пожевал губами. Криво улыбнулся.

— Забудешь все на свете! Этот ваш бугай... Васюков в такой нокаут меня уложил... Я до сих пор полностью не очухался. Обрадовался! Сила есть — ума не надо!

— Зачем же так? Васюкова и умом природа не обделила. У вас была возможность убедиться в этом. Горяч, правда, порывист. Но со временем пройдет. Перспективный розыскник.

— Я заявляю протест! — вдруг истерично вскрикнул Сагитов. — Истязать задержанных запрещено законом! Я буду жаловаться!

— Ну и ну-у!.. — протянул Махмудов. — Вот так сильная личность. Не надо, вы так испортите долго навязываемое нам впечатление о себе... А на что жаловаться? Вы завладели пистолетом, и через мгновение могли превратить майора Ибрагимова в решето. Капитан Васюков действовал законно, находясь в состоянии крайней необходимости. Вам, надеюсь, знакома эта юридическая формула?.. Или вы только цените презумпцию невиновности?

Сагитов сидел сгорбившись, глядя в пол. Пальцы его беспокойно бегали по коленям.

— А теперь слушайте, — продолжал полковник, — я вам расскажу, как было все на самом деле. Если я допущу в своем изложении какую-то неточность, вы уж поправьте меня. Сделайте милость...

Когда Мансуров с Камаловым взломали сейф, вы наблюдали за их действиями. Сообщники ваши перебросили через забор свои приспособления и сложенное в специальную сумку золото. Камалов вернулся к себе на склад, поскольку вы — именно вы, Сагитов! — не разрешили, — через Мансурова, разумеется, а не лично! — Камалову прыгать с высокого забора. Он мог провалить все дело: толстяк сломал бы ногу, вовсе разбился. Поэтому Камалову и пришлось, отдышавшись, выходить через проходную.

Фарид Абдурахманович закурил.

— Дайте и мне, — хрипло произнес Сагитов, вскинув голову.

— Извольте. Но пойдем дальше. По договоренности с вами Мансуров, убедившись, что ушел незамеченным, явился к вам домой. Там вы договорились с Мансуровым спрятать добычу в полый корпус магнитофона «Комета». Придумано ловко. Кому придет в голову, что магнитофон с золотой начинкой? Но еще более хитроумно вы задумали надуть своих сообщников, а точнее — исполнителей преступного замысла, — Мансурова и Камалова. Вы предложили Мансурову обмыть дело, выпили за успех... Не так ли?..

«Мессир» молчал, но всем видом своим как бы подтверждал слова полковника.

— Что ж, молчание — знак согласия. Итак, вы напоили Мансурова, а может, и подсыпали в спиртное «малинки». Он заснул, а вы тем временем подменили в магнитофоне золото бронзой. И тогда наступил, что называется, «бронзовый век».

— Шшшу-у-тите... — выдавил из себя с трудом Сагитов.

— А почему вы тогда не смеетесь, Мессир?.. Замысел ваш, разумеется, от начала и до конца аморален и преступен. И все же в изобретательности вам отказать нельзя. И непредвиденное обстоятельство — гибель Мансурова — вам помогло. Вы решили все свалить на Камалова. Вы подбросили ему в дом брезентовую сумку, в которой Мансуров вынес золото. Сделать это не составляло для вас труда. Диван стоит рядом с окном. Вы и швырнули сумку за спинку дивана... Хотите еще сигарету?

— Вы мне, полковник, приписываете какие-то школьные проказы.

— Да нет, вы далеко не школяр.

Два майора, Ибрагимов и Рахимов, и капитан Васюков, молчаливо присутствующие на этом «дружеском разговоре», переглянулись. Дмитрий за спиной Сагитова вскинул вверх большой палец, мол, вот дает шеф!

— Но пойдем дальше, — продолжал Фарид Абдурахманович. — Когда Мансуров вышел из игры, вы дали волю своей преступной фантазии. Вы и бронзовую табличку с датами рождения и предвещаемой смерти Камалова заказали только для того, чтобы убедить нас, что тот самый, тогда еще неизвестный нам «третий», сам ищет золото. По этой причине и звонили ему по телефону, угрожали, требуя вернуть золото.

— Прошу учесть... — Сагитов закашлялся. — Какую дрянь вы курите! Я могу сказать вам, где можно достать приличные западные сигареты... Но это как-нибудь позже. А сейчас я хочу подчеркнуть: я мог бы скрыться.

— Нет, не могли. Эта мысль даже не приходила вам в голову. Мансуров погиб, Камалова вы не опасались, поскольку он понятия не имел о том, что вы — главарь и организатор преступления. Оставалась только Валентина. В порыве откровенности Мансуров мог рассказать ей о вас, о вашей роли. Такую возможность исключить вы не могли. Вы знали, или по крайней мере слышали, что иных преступников неудержимо тянет еще раз побывать на месте свершения преступления, иные же, особенно под хмельком, жаждут поделиться с близким человеком своими, так сказать, «подвигами». А что, если и в самом деле Мансуров проговорился о вас? Поэтому вы решили незаметно выяснить это у Валентины, срочно превратившись в ее поклонника. Напомнили ей про Мансурова, наводя ее на нужный вам разговор. Но вам стало немного не по себе, когда вы узнали, что у Волковой только что объявился новый поклонник. Вас насторожило, что поклонник этот даже не пытается отделаться от вас, не проявляет абсолютно никакой ревности. И тогда вы своим звериным инстинктом почувствовали: новоявленный «поклонник» ведет себя так неспроста.

— Вам не кажется, что ваш монолог несколько затянулся? А знаете ли, полковник, почему вы с таким упоением наслаждаетесь сейчас своим рассказом? Только потому, что я стал играть на грани фола с вашим майором. Я мог бы и не делать этого. И коль скоро мы так мило, откровенно беседуем, я, в свою очередь, признаюсь, что это была моя единственная грубая ошибка. Я перегнул палку, и она сломалась. Иначе черта с два вы бы меня взяли.

— Вы пытаетесь обмануть себя, Мессир! Ваша, как вы выразились, игра на грани фола с майором Ибрагимовым тут ни при чем. Вы же все равно бы пришли к Валентине Волковой. Вам надо было удостовериться — что ей известно о вас! Эта неопределенность не давала вам покоя.

Скажу вам больше: даже если бы вы смогли переплавить золото без помощи Лисовского, вы стали бы искать желающих приобрести этот металл. Вы забыли главное: в отличие от нас вы одиноки. Несомненно, что вы угодили бы в капкан. Может быть, чуть позже. Помните старинную мудрость: «Сколько вор не ворует, а тюрьмы не минует»?

Остается уточнить, зачем вам, Сагитов, понадобилось переплавлять похищенное золото. Не так ли?.. Отвечаю. Вы хитрый преступник. Сообразили: хотя и удобно расторговывать небольшие пластины золота, но это опасно. Схватят вас за руку — и пиши пропало. Эксперты установят, что химический состав золотых пластин адекватен химическому составу золота, украденного из заводского сейфа!.. Поэтому-то вы и решили изменить химический состав золота, добавив в процессе переплавки немного серебра, других ингредиентов. В случае провала доказывали бы с пеной у рта, мол, это мое наследство, бабушка завещала, троюродный дедушка подарил. Не так ли?.. И тогда вы обратились к Лисовскому. Он, правда, не оправдал ваших надежд. Лисовский давно осознал пагубность своих прежних делишек.

— Вы сказали — Лисовский? Неужели этот бывший уголовник, этот выживший из ума старик уже успел сообщить вам о моем приходе? Лисовский — глас народа! Уму непостижимо!

— Не надо, Сагитов. Для кого эти театральные возгласы? Вы же сами прекрасно знаете, что под ваши мерки подходит все меньше людей, буквально единицы.

— Напрасно вы думаете, что только жажда наживы толкнула меня на это... это...

— Давайте будем называть вещи своими именами, Сагитов. Вы хотели сказать — на это тяжкое преступление.

— Пусть будет по-вашему.

— Благодарю, — не без иронии произнес Махмудов. — Так что же еще толкнуло вас на ограбление?

— Еще... жажда приключений, желание испытать силу своего мышления! И... если хотите — полет фантазии.

— Далековато завела вас жажда приключений, впрочем, благодаря этому полету вашей фантазии, вы, вероятно, уже вполне ясно представляете, что вас ожидает.

— Я скажу все. Все чистосердечно! Я еще молод. Мне всего тридцать четыре. Я жить хочу...

Когда Сагитов в сопровождении конвоира вышел из кабинета, полковник с нескрываемым облегчением сказал:

— Ну вот, друзья, операция «Аурум» закончена. А Мессир-то каков оказался, а? Вот уж поистине поговорка в самую точку: «Назвался волком, а хвост собачий».

Ближе к вечеру Махмудову позвонил Юсупов. Долгого разговора не получилось. Директор наконец-то улетал в Москву. Махмудову надо было идти к генералу. Задержавшийся у полковника майор Рахимов, улыбаясь, произнес:

— Фарид Абдурахманович, напомните Акраму Каюмовичу, чтоб захватил с собой плащ. По радио передают: в Москве по-прежнему ливневые дожди.

Рабочий день закончился, когда Махмудов заглянул в кабинет Рахимова. Майор играл с Васюковым в шашки.

— Ну, ну, — сказал полковник. — В шашечки режемся!

— В поддавки, — уточнил сидящий рядом Ибрагимов.

— Глупости все это, — с напускным неудовольствием произнес полковник. — Лучше бы на курсы иностранного языка записались. Верлена бы в подлиннике читали.

— Верлена, — рассеянно сказал Васюков, отдавая «под сруб» сразу четыре шашки. — Верлена — это можно...