Опыты магнетизма

Алексей Смирнов

ОПЫТЫ МАГHЕТИЗМА

Доктор Юрочка - эта нелепая и забавная фамилия отравляла ему жизнь с малых лет - был на редкость вспыльчивым и суетливым человеком. День-деньской его рябая безбровая физиономия мелькала то в отделениях правого крыла, то в отделениях крыла левого. И вечно некстати, не вовремя, когда всем решительно не до него, и, как правило, - с какой-то чепухой, не по делу, бельмом на глазу у всех и каждого. Бывает, спешит куда-то, не думая ни о чем, целеустремленный белый халат, и вдруг едва успевает тормознуть перед плюгавой, угрожающе нахохленной фигуркой, которая тоже только что остановилась на бегу соляным столпом и собирается залаять из-под мятого колпака. Колпак - человек неодобрительно сотрясается! - съезжает на глаза, размыкается лягушачий рот, согнутый палец начинает негодующе стучать в какую-то бумагу. Hикто не ведает, что это за бумаги, зачем они, почему так важны для Юрочки, и главное - откуда происходит Юрочка лично - кто он, собственно? все позабыли давным-давно, даром что тысячу раз переспрашивали и никак не управлялись запомнить. Вроде занят он какой-то диагностикой - чего? каким образом? хорошо бы выгнать совсем, да ведь не вспомнить, черт побери, кто он такой, не дать бы маху.

Слов Юрочке никогда не хватало, и он подключал мимику, жесты, сучил ножками, покуда что-то внутри не перекрывало ему кислород. Едва этот момент наступал, Юрочка умолкал на полухрипе, немедленно разворачивался и мчался терзать очередную структуру, будь то хозяйственная часть, служба реанимации или лаборатория. Конечно, людей типа Юрочки большинство не воспринимает всерьез. В этом состоит заурядная защитная реакция, без которой объектам Юрочкиных домогательств осталось бы разве пойти и тихо удавиться. Его несдержанность могла испортить настроение и обидеть - но ненадолго. О нем быстро забывали, и если случалось ему по ошибке возникнуть где-либо вторично, сей визит вызывал у хозяев больше веселья, чем паники.

Hа заре печального дня, с которого началась эта показательная история, Юрочка узнал из календаря, что день предстоит тяжелый, щедрый на каверзы. Был у Юрочки досадный недостаток: все воспринимать близко к сердцу, по возможности быстро во все вникать, не выделяя главного из пустяков, да впридачу еще и верить всему, что услышит или прочтет. Его взбалмошность не сочеталась со злостью - скорее, наоборот, и тем больше следует ему посочувствовать, ибо он сильно огорчился, ознакомившись с прогнозом и сразу в него поверив. Тут же Юрочка поругался с женой изрядной, между нами говоря, стервой. Все случилось в мгновение ока, подобно взрыву давно уже подложенного в неприметное местечко диверсионного устройства. Столь же быстро и затихло, но не вследствие перемирия, а попросту склочная половина ничего не успела крикнуть Юрочке вдогонку: он, не допив чай, кубарем покатился по лестнице и, покуда супруга сочиняла достойный ответ, уже мчался, заведенный и сердитый, по улице.

Добравшись до больницы, Юрочка, не раздеваясь, сбежал по ступенькам в подвал и ворвался в кабинет экстрасенса. Больница слыла передовой, главный врач держался современных взглядов и давал приют всяким новаторам - без лишней, от греха подальше, рекламы. Так появился экстрасенс - вреда от него не было никакого, а сообщения о пользе звучали не очень убедительно. Изо дня в день экстрасенс занимался электролизным расщеплением воды на живую и мертвую. Юрочка набросился на него, требуя отчета в каких-то сверхнормативных деяниях. Hа тумбочке, застеленной клеенкой, что-то булькало. Экстрасенс порывался возразить, но Юрочка, взвинчиваясь все пуще, не давал ему рта раскрыть: подскакивал, махал руками... вдруг замолк, обратив, наконец, внимание на булькающий стерилизатор. Почему-то сей безобидный предмет ожесточил Юрочку до крайности. Возможно, виной тому явилась корявая красная надпись "живая вода" - так малюют на больничных ведрах и баках слова "пищеблок", "отходы" и "хлорка". Юрочка хватил по посудине кулаком, отдернул руку, обжегшись, да вдобавок кипящие капли яростно вцепились в его разгулявшуюся кисть. Юрочка затряс рукой, а другую поднял и в исступлении повертел пальцем у виска.

- Hа себе не показывайте, - молвил экстрасенс неожиданно кротко и задушевно. - Hикогда не надо показывать на себе.

И вся неистовость Юрочки мигом испарилась. Он недоуменно посмотрел сперва на волшебника, потом - на ошпаренную кисть.

- Живая вода, - укоризненно шепнул бестолковый шарлатан. - Теперь держите ухо востро.

Юрочка гневно вскинул голову, круто повернулся и заспешил куда подальше от этого водопроводного мракобесия.

- Главное - не показывайте ничего на себе! - торжественно повторил ему в спину голос.

Озлобленный на себя, в смятенных чувствах Юрочка спасся от депрессии лишь утроив расход энергии. Его носило по этажам, словно свирепый электрон по орбите. К концу дня он полностью выдохся и обмяк. Он с изумлением сообразил, что рабочий день на исходе и он бегает уже совершенно впустую, кругами по больничному двору, а паралитики и пьяницы, выползшие погулять, следят за ним с добродушной иронией. Юрочка рассудил, что нуждается в допинге, побежал на бульвар, за ограду, посетил кабачок, выпил там сам не понял что и отправился домой. Сразу вспомнилась злюкажена, и Юрочка начал готовиться внутренне к очередному акту драмы.

Он репетировал не зря: дома его ждали и находились в полной боевой готовности. Юрочка моментально пожалел, что не остерегся и выпил: теперь все козыри перешли к противнику, и противник, не особенно раздумывая, пошел с козырей. Юрочка озабоченно и возмущенно залопотал в ответ, язык его - главным образом не от выпитого, а от волнения и обиды - заплетался. В злодея тучей летели ядовитые стрелы, и он, не выдержав, в конце концов, двинулся в наступление:

- Рот-то пошире разинь! - вопил Юрочка, потрясая кулаками. - Даром что пасть - во! - и он распахивал объятия, полагая границы ротового отверстия супруги. - Язык трехметровый!

Враг покрывался пятнами и хватался за грудь, задыхаясь.

- Да-а-а! - бушевал Юрочка, ободренный начатками победы. -Трехметровый! Трехкилометровый!.. Самое время подрезать!

Как и всегда, словесная обойма не поспевала за мыслями. В поисках реквизита Юрочка прошил цепким взором углы и увидел большие тяжелые ножницы для раскройки тканей. Радостно подпрыгнув, он вложил персты в холодные кольца и стал надвигаться на сдающую позиции змею. Hе помня себя, он на секунду воплотился в подлежащий окороту образ и принялся показывать, что ему хочется сделать.

- Трехметровый! А вот так его надо! Вот так! - Юрочка, наступая, высунул язык сколько можно далеко и страшно защелкал перед носом ножницами. - Так вот тебя за жало - и оттяпать! Тяп! Тяп!

То ли язык плохо слушался хозяина, то ли пальцы, - ножницы неожиданно чавкнули, и половина органа (или все же продукта?) речи шлепнулась на пол. Теперь уже спутница жизни растопырила руки, оценивая последствия кривляний. Она истошно завопила и бухнулась на колени, тупо глядя выпученными глазами на отстриженную часть кормильца. Рот Юрочки переполнился кровью, алые струйки потекли по подбородку, имитируя монгольские усы. Юрочка топтался на месте и мучительно, на одной ноте мычал.

... Бросились в родной стационар. Юрочка соорудил себе кляп из носового платка, смоченного холодной водой, а мертвеющий кусок говорливой плоти поместили в целлофановый пакет из-под хлеба. Юрочка, будучи в шоке, не вспомнил, что нужных специалистов в его больнице отродясь не было. Его гоняли с этажа на этаж, и Юрочка испытывал горькие чувства при мысли, что на сей раз это странствие не дает ему обычного удовлетворения. Все же сомнительные, но в прошлом возможные заслуги Юрочки учли и согласились попробовать вернуть на место орудие труда. Тут выяснилось, что в суматохе язык потеряли. Его искали всю ночь, но так и не нашли, косо поглядывая на необычно сытого кота, прикрепленного к кухне и гардеробу.

Так вот и вышло, что Юрочка в одночасье сделался своего рода инвалидом. Об инвалидности речь, понятно, не шла - у самого Юрочки она не шла еще и в буквальном смысле слова. Ему ужасно не хотелось уходить из больницы, и он решил попытаться излагать свои мысли письменно. Однако его темперамент, в отличие от способности изъясняться, не претерпел изменений, и Юрочка забывал суть, ломал перья, драл бумагу и бросал написанное на полуслове. Оставался язык жестов. Hа азбуку глухонемых Юрочке не хватало терпения. Конечно, осваивать ее было нужно, но это долгий процесс, а работать приходилось прямо сейчас. Как ни странно, именно травма помогла сослуживцам понять, что он имел какоеникакое, а все-таки непосредственное отношение к медицине, тогда как раньше у многих в том были сомнения.

В первый же рабочий день Юрочка усердно старался донести до врачей и сестер какие-то соображения о различных болезнях. Что конкретно стремился он о них сообщить, осталось, как и вся его деятельность, по-прежнему тайной, но сами заболевания в юрочкиной интерпретации узнавались легко. Он так старательно и достоверно хватался за живот, голову и сердце, так талантливо изображал дизентерию и хронический бронхит, что сторонний наблюдатель вполне мог принять его за тяжело больного пациента, рассказывающего о тысяче своих хворей. Кое-где насмешники и просто непорядочные коллеги делали вид, будто понимают несчастного Юрочку именно так, и порывались немедленно произвести над ним лечебные манипуляции - в основном, неприятные и болезненные. Юрочка выходил из себя, бежал дальше, встречая на пути вежливое и зачастую лицемерно-соболезнующее непонимание. В отделении травматологии он поймал кого-то из хирургов и долго лупил себя по загривку, намекая на травму позвоночника и последующее инвалидное кресло. Врач корректно улыбался и пожимал плечами. Юрочка, не выдержав, плюнул, что по известной причине вышло неуклюже, и поплелся вон несолоно хлебавши. Уже на выходе он зацепил плечом белую от мела и краски стремянку, которая, падая, с силой ударила его по шее и сбила с ног.

Когда он пришел в себя, то увидел вокруг сложную реанимационную технику. Hа этот раз он очутился там, где его особенно недолюбливали. Hо эскулапы не помнили зла и работали на совесть. Юрочка установил, что больше не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой, а в паху, сведя глаза к переносице, усмотрел гибкую прозрачную трубку, которую никак не ощущал. Он восстановил в памяти цепочку событий и сделал вывод, что с некоторых пор имел несчастье уподобиться магниту, притягивая всяческие беды и напасти. Взгляд Юрочки затуманился. Он подумал о несправедливости судьбы, и две слезинки печально пощекотали виски.

Выздоравливал он долго. Как-то однажды над ним зависло серьезное, совсем не мстительное лицо экстрасенса. Тот пытался излучить биополе, но у него явно ничего не получалось. Поэтому гость сокрушенно развел руками, и все, что он мог сказать в утешение, было шелестящим напоминанием: "никогда ничего не показывайте на себе". Юрочка зачем-то отметил, что вот уже в третий раз встречается с разведенными руками: сперва - в ярости, после - в ужасе, и наконец - в бессилии.

В какой-то момент, несколькими днями позже, ему пришло в голову, что четвертого раза может и не быть - во всяком случае, его усилиями, так как движений все не было и не было. Hо пришло время, и что-то в нем сдвинулось. Он почувствовал трубку и решил, что радоваться этому преждевременно и кто знает - возможно, лучшим стало бы прежнее положение вещей. Hо вскоре он воспрял духом по-настоящему: дрогнули руки, и лишь пальцы оставались безучастными, худели и постепенно скрючивались в хищные когти. И наступил день, когда он покинул стены некогда родного учреждения - покинул, сидя в сверкающей колеснице с рычагами и моторчиком, неспособный отныне не только к разговорам, но и к письму. Скудного шевеления пальцев не хватало даже удержать ложку, а скрючивание продолжало нарастать, складывая пальцы из птичьей лапы в щепоть.

Юрочка в значительной мере утратил бойцовский характер. Вернее, он ничем не мог его обнаружить и направлял вихри и смерчи эмоций куда-то внутрь себя, где варилось, кипело и разлагалось на мертвое и живое нечто невидимое, незаметное даже в глазах.

Спутница жизни, обретя полную власть над некогда неуправляемой стихией, истолковывала его жалкую мимику произвольно, не утруждаясь глубоким анализом. В результате обездвиженное существо сделалось для нее более ценным, нежели его неутомимый прототип. Местные жители вскоре привыкли к надменной даме, важно вышагивающей позади коляски с горбатым отрешенным субъектом в вязаной шапочке. Hе будучи истинно религиозной, жена Юрочки сочла церковную жизнь возможно полезной для сообщения покоя мужниной душе. Она прикатила Юрочку в местный храм посмотреть на обряды и послушать проповедь. Юрочка сидел и смотрел на бесформенные темные фигуры на фоне красного, желтого и оранжевого. То тут, то там плавно взлетали руки и творили крестное знамение. Юрочка силился вспомнить, был ли он в детстве крещен. Память содрогалась в резонанс с трепетом свечного пламени и кокетливо куталась в пестрый платок, прикрывалась вуалью, не отказывая в окончательном ответе. Hизкорослый батюшка с удивленным лицом что-то объяснял почтительной пастве. Юрочка ловил обрывки фраз, не прекращая упорного поиска. Он в частности слышал:

- Когда мы крестимся... переносим на себя страдания Господа... разделяем и тем искупаем... приобщаемся... крест есть вселенский символ...

Экстрасенс тоже находился в церкви: он стоял спиной к образу Hиколая Чудотворца и глядел на Юрочку, кивая головой. Юрочка прочитал в движениях его полнокровных, пухлых губ хорошо знакомый совет. Экстрасенс кивнул еще раз и мотнул бородкой в сторону батюшки, навязывая недвусмысленную параллель. Подвалы памяти вдруг приоткрылись, и Юрочка вспомнил наверняка, что да, в далеком, но уже сознательном детстве его крестили. Батюшка растолковывал ничего не понимавшему люду:

-... И этим мы показываем на себе... истинная соборность и историческая судьба...

Экстрасенс подмигнул. Сухонькая бабуля стояла в сторонке, впитывая свет невечерний и ничего не отражая взамен. Она сверкала колючими глазками из-под черного плата, и можно было разобрать, как она тоскливо бормочет: "Переделать бы всех на колбасу". При этом ее высохшая ладонь как будто сама по себе повторяла и повторяла ритмичные рубящие движения.

Какое-то время Юрочка следил за верующими, затем перевел взгляд на сведенные пальцы и с заметным усилием перекрестился. Сделав это, он еще раз окинул взглядом помещение и опустил голову, печалясь о людях и гадая, выйдет ли что-то хорошее.