Оранжерейный цветок и девять растений страсти

Растение — райская птица (Strelitzia Reginae)

Уроженка Южной Африки, относится к семейству банановых, ценится за высоту ствола и яркоокрашенные огромные листья. Это растение не следует выращивать тем, кто легко разочаровывается или просто слишком нетерпелив и любит командовать, так как для того, чтобы увидеть первый цветок, нередко требуется лет семь. Но оно совершенно идеально подходит тем, кто любит отдавать, не требуя чего-либо взамен. Вы сами знаете, кто вы есть на самом деле.

Я заинтересовалась тропическими растениями по чистой случайности, лишь потому, что мужчина на овощном фермерском рынке на Юнион-сквер (тот, что у Бродвея) продал мне одно из них.

Сначала мне казалось, что так оно и было, то есть абсолютно случайно, но сейчас-то я знаю больше. Сейчас я знаю, что это должно было случиться. А теперь, собственно, как все произошло.

Я только что переехала на Четырнадцатую авеню рядом с Юнион-сквер в маленькую, только что отремонтированную и, следовательно, абсолютно безликую квартиру-студию. Это была квадратная коробка с паркетным полом безо всяких архитектурных излишеств, с низким потолком и белыми крашеными стенами. Как раз то, что я искала. Ее новизна и безликость означали, что у нее нет никакой своей или моей собственной истории или памяти, сохранившейся на стенах или половицах. Никаких скандалов или утомительных, мучительных сцен безответной любви, отраженных и запечатленных в зеркале ванной. Как раз так я и хотела жить в тот момент.

Поразмыслив и решив, что немного зеленой листвы украсит квартиру (конечно, что-нибудь не громоздкое) и привнесет разнообразие в ее стерильную белизну, я отправилась к овощному рынку на Юнион-сквер за покупкой.

Мужчина за стойкой с растениями, казалось, пришел из моей прошлой жизни. У него были светлые волосы с еще более светлыми выцветшими прядями и красновато-коричневый загар от постоянного пребывания на улице. В потертой фланелевой рубашке и оббитых ботинках «Тимберленд», надетых для работы, а не для пижонства, он разительно отличался от наманикюренных, до отвращения ухоженных метросексуалов, фланирующих по рынку с плетеной корзинкой в одной руке и солнечными очками от Гуччи в другой. Этот мужчина был не похож на них. Грубоватый, невероятно сексуальный.

Он попросил меня описать мою квартиру, но не в плане размеров и квадратных метров площади или расположения плиты и холодильника, но в отношении количества света, температуры и влажности.

Я рассказала ему, что окна там от пола до потолка, что было по большей части правдой, хотя окна начинались скорее от батарей, чем от пола.

Я рассказала ему, что у меня окно выходит на юг, что редкость в Нью-Йорке, и в солнечную погоду в квартире жарко и светло весь день, даже зимой.

Я еще не жила там зимой и не знаю, почему я так сказала, но поняла, что это хорошо и для меня и для него, потому что он вдруг нырнул в гущу своих растений, погрузив голову в торчащие прямо вверх пурпурные листья, а затем, улыбаясь, появился вновь с длинной (чуть больше полуметра) связкой листьев в руках.

Я была разочарована.

— Что это?

— Райская птица, — произнес он, поднимая листья вверх и поворачивая горшок пальцами.

— Тропическое растение? — спросила я, застегивая молнию на холодном мартовском ветру и представляя себе неизбежную близкую кончину растения.

— С Гавайев, если быть точным. Strelitzia reginae (стре-лиция королевская). Из семейства банановых. Любит солнечный свет, но не прямые лучи, и чтоб земля подсохла между поливами. Ее трудно растить, и она редко зацветает в первые пять-шесть, иногда семь лет, в зависимости от условий. И еще требует любви, — добавил он, подмигнув мне.

Я расстегнула куртку.

— Шесть или семь лет? Мой брак столько не прожил. А у вас есть что-нибудь, что зацветет пораньше, ну, скажем, через неделю или две?

— Это растение для вас. Стрелиция — красавица.

— Сколько?

— Тридцать долларов, и я еще добавлю книжку о редких тропических растениях, чтобы вы знали, как за ней ухаживать.

— Три десятки? Да я могу зайти в гастроном и за десять долларов купить дюжину роз, которые будут благоухать прямо сейчас.

— Конечно можете, но через неделю они завянут. Вам придется покупать их каждую субботу. Если хорошенько посчитать, я предлагаю вам неплохую сделку. И кроме того, эта птичка из тропиков. Подумайте о нежных океанских бризах, склоняющихся пальмах, пляжных кабинках, волнистых дюнах на белом песчаном пляже у теплой голубой воды.

Уж не знаю, были ли это песчаные дюны, мальчики у пляжных кабинок или небесная синева его глаз, но как человеку, связанному с рекламой, мне пришлось признать, что он отлично провел продажу. Я ему заплатила, и он передал мне цветок, книжку о редких тропических растениях и свою визитную карточку, на которой было написано: «Дэвид Эксли, садовод».

— Звучит прямо как супергерой, — сказала я, глядя на визитку.

— Ну, я действительно делаю кое-что необычное с флорой и фауной, если вы понимаете, что я имею в виду.

Я не поняла, но на всякий случай кивнула.

— Приходите, если листья по краям начнут желтеть. Я здесь по средам и субботам с шести утра до десяти вечера.

— Лучше бы не надо, — бросила я через плечо. — За тридцать долларов пусть они лучше останутся свежими и ярко-зелеными с пятнышками.

Я шла через рынок, неся райскую птицу перед собой, словно дар для жертвоприношения. Приятно было нести в руках частичку земли. Я подумала, что, наверное, похожа на одну из тех женщин, которые готовят по ночам питательные блюда для своих детей, обучающихся в Школе Стейнера, носят сабо «Биркенстокс» и читают выдержки из Каббалы, а вовсе не на одинокую бездетную разведенку тридцати двух лет от роду, у которой нет даже домашних цветов. Дома я поставила райскую птицу на подоконник. Основание горшка оказалось слишком широким для подоконника, и он покачнулся. Я успела подхватить тридцатидолларовое тропическое сокровище до того, как оно свалилось. Не прожив со мной и пяти минут, растение подверглось опасности. И это неудивительно.

Райская птица стала первым живым существом, с которым я рискнула разделить жизненное пространство после развода. В последние девять месяцев мой девиз был: никаких домашних животных, никаких растений, никаких людей, никаких проблем.

С бывшим мужем я познакомилась на работе. Он был красив, успешен, но именно он оказался самой большой ошибкой в моей жизни. Муж пил как сапожник и при этом хотел иметь кучу детей. А я не хотела много детей и пью, как разумное создание. Я понимаю, что отношения у большинства женатых пар непростые, многоярусные, но только не у нас. Наш четырехлетний брак был похож на нечто вроде:

Первый год:

— Я люблю тебя, Лила.

Второй год:

— Я люблю тебя, Лила.

Третий год:

— Я люблю тебя, Лила.

Год четвертый:

— Я ухожу от тебя, Лила, к продюсеру рекламного агентства.

Продюсер из рекламного агентства, она же женщина, которая приносила ему кофе и заказывала билеты на самолет. До чего пошло и избито. Меня тогда поразило, как же больно может ранить нечто, напоминающее страсти из мыльной оперы.

Но, по существу, дело было не только в пьянстве моего мужа. Проблема нашего брака была, так сказать, генетическая.

Муж был родом из большой католической ирландской семьи, где все женились и производили детей, если только не были геями или смертельно больными людьми. Я же родилась в семье, где женились, если только уже заимели детей, обычно по чистой случайности.

Мои родители, которых я любила до безумия, развелись, когда я была совсем юной. Развод они переживали патологически болезненно, словно подростки, и оба никогда больше не вступили в новый брак. У моих старших сестры и брата были дети, но не было супругов. Многие люди женятся, чтобы сохранить традиции. Я же всегда была бунтовщицей по натуре и вышла замуж как раз для того, чтобы их нарушить.

Странность заключалась в том, что, несмотря на все сложности, мне нравилось быть замужем. Я обожала всякие маленькие ритуалы. Изящные прозвища. Вроде: Сладкий Медвежонок для него и Дикая Роза для меня. Я любила покупать продукты оптом, готовить в огромных кастрюлях говяжье рагу и куриный суп с большим количеством овощей. Любила мыть посуду, слушая Кертиса Мэйфилда. Мне нравилось стирать, сушить и складывать одежду. Боже правый, я даже любила пылесосить. Справедливости ради должна сказать, что за эти годы я превратилась в совершенную зануду, и я все это любила.

Оказалось же, что мой бывший муж, будучи по всем признакам, начиная с внешности и кончая соблюдением семейных традиций, человеком домашним, люто ненавидел семейную жизнь. Он был фанатом свободного пространства. Прожив все свое детство и юность в крошечном доме среди многочисленных родственников, он не выносил, чтоб кто-то был рядом. Он уговаривал меня покупать все бо́льшие кровати и переезжать во все бо́льшие квартиры. В конце концов мы спали на таком широком матрасе, что могли лежать раскинув руки — и кончики наших пальцев даже не соприкасались. Так мы и жили в мансарде размером с ангар для самолетов.

Только чтобы убедиться, что я не сошла с ума, я провела опрос, касавшийся различных кроватей. Мой друг Оливер, известный дизайнер по интерьеру, сказал, что это самый большой экземпляр, который он когда-либо видел в манхэттенской квартире. Моя подруга Лиза говорила, что наше гигантское ложе заставляет ее чувствовать себя крошечной, как грудной ребенок, который ползает по родительской кровати. Моя мама заказала для нее специальные простыни. Мой сослуживец Кодиак Стар, который увлекается серфингом, сказал, что кровать, закрытая сине-зеленым стеганым одеялом, напоминает ему океан. Это было официальное признание; моя кровать была действительно огромна, как Атлантический океан. Я лежала в Лондоне, а муж был на другой стороне матраса, в Нью-Йорке.

Мой большой Сладкий Медвежонок, моя скала и опора оказался куском рыхлой породы. Капризный и поддающийся даже самому минимальному давлению, неспособный обсудить или хоть обдумать, что чувствует. В нашей гигантской квартире с гигантской кроватью он отодвигался все дальше и дальше, пока в один прекрасный день просто не исчез из дома. Нет, без шуток. Именно так.

Реальной опорой и скалой оказался для меня мой легкомысленный сослуживец Кодиак Стар. Коди, носивший столь прелестное имя, был просто соткан из противоречий: наполовину философ, наполовину серфингист, мало этого, он был намного красивее большинства женщин, которых я знала. Конечно, у него в лексиконе встречались всякие раздражающие меня словечки вроде «классно», «заметано» и «цыпочка», и он интересовался такими непонятными, странными вещами, как трансцендентальная медитация и сновидения наяву. Его можно было бы отнести к декадентам и интеллектуалам начала века, если бы он не родился в 1984-м, на восемь лет позже меня.

Из-за того что мы делили один кабинет, Коди изо дня в день выполнял трудные обязанности: бесконечно выслушивал рассказы о моем бывшем муже и поднимал мне дух. Предполагалось, что мы работаем над новой рекламой кроссовок «Puma», но мы главным образом обсуждали животрепещущие вопросы моего брака. Он всегда разговаривал со мной нарочито бодрым тоном, пересыпая речь простыми для понимания терминами из серфинга. Когда я спросила Коди, почему муж ушел от меня, даже не попытавшись объясниться, он заправил шелковистые выгоревшие волосы серфингиста за уши, закинул ноги на письменный стол, а руки, сцепив в замок, заложил за голову.

— Цыпочка моя, только мирового уровня серфингисты на длинных досках могут в любых условиях справляться со всеми типами волн, большими и маленькими. Твой муж был короткодосочный любитель.

— Но почему я должна пройти через все это?

— Потому что падение с доски — как правильное дыхание. Каждый должен пройти через это.

Испытав все тяготы разрыва и прекращения отношений с мужем, я страшно тряслась над райской птицей, пытаясь сохранить ее живой. Я буду строить отношения постепенно. Сначала растения. А если все сложится удачно, перенесу их на людей.

Утром, еще до работы, я кончиками пальцев гладила ее стебли, потому что они были слегка пушистыми и приятными на ощупь, а иногда, когда большие банановые листья становились слишком пыльными от городской жизни, я мыла их влажной губкой.

Я относилась к птичке как к гостю, только предлагала ей воду вместо вина и старалась не допускать к ней сигаретного дыма. Весь день я держала шторы открытыми, даже в самую солнечную погоду, когда из-за бликов я ничего не видела на мониторе компьютера. Я пыталась удовлетворить, как мне казалось, каждую ее прихоть, и, к моему великому изумлению, она прижилась. Из стеблей полезли новые побеги. Я выманивала их льстивыми речами и, зачерпнув рукой воды, сбрызгивала. Побеги развернулись в гигантские блестящие бледно-зеленые полупрозрачные листья со слегка просвечивающими жилками.

Мне хотелось пойти поблагодарить Дэвида Эксли и похвастаться успехами (а на самом деле снова увидеть его и беспардонно пофлиртовать с ним), но я побоялась. Когда дело доходило до мужчин, на меня нападали страх и растерянность, и вместо этого я позвонила Коди.

Он ответил мне с пляжа, пытаясь перекричать шум прибоя:

— Тебе надо приехать сюда, Лила. Тебе бы только сюда добраться и поймать пару волн. И не возвращаться. Пока икры не сведет от постоянного сидения на корточках. Здесь ты была бы свободна, как птица, детка, свободна, как птица.

Я повесила трубку и направилась на овощной рынок, взбивая на ходу кудри.

— Моя райская птица растет великолепно, — сказала я.

Дэвид Эксли, садовод, большим пальцем ткнул куда-то за спину

— Там есть еще много из тех же мест.

— Я не покупаю, а только хожу и смотрю.

— По мне, так смотрите на здоровье. Но если у вас есть свободная минутка, я могу пригласить вас в палатку и показать, как заставить вашу птицу вырастить крылья.

— У меня есть немного времени. Покажите мне, как заставить ее летать.

Он понизил голос и пододвинулся поближе:

— Прежде чем я выдам свои секреты торговли тропическими растениями, мне надо знать, с кем я разговариваю.

— Я — Лила.

— Лила — это чудесно. Лила, а дальше?

— Нова.

— Второе имя Нова?

— Грейс.

— Лила Грейс Нова. Новая Лила Грейс.

Подхватив под локоть, он провел меня во внутреннюю часть своего магазинчика, за прилавок. Там было влажно и сыро, вода сочилась каплями и стекала по стенам зеленой палатки размером с маленькую городскую квартиру, полностью забитую растениями. Внутри было по крайней мере на пятнадцать градусов теплее, чем снаружи, и пахло влажной землей, дождем и всякой зеленью.

На раскладном деревянном столе стояли пять высоченных райских птиц с торчащими кверху твердыми листьями.

— Дай мне твою руку, Лила Грейс Нова.

Он взял меня за руку и провел моими пальцами по огромному листу.

— Чувствуешь?

— Он мокрый.

— Не мокрый, а влажный, в росе. Разницу видишь?

— Как тебе это удается? Ну, то есть роса. Чтобы растения сильно не намокали?

Он отпустил мою руку. На ней осталась грязь от его рабочей перчатки, словно я брала руками землю.

— Купи себе парочку суперсильных увлажнителей. Не ставь их очень близко к птичке, ты ведь не хочешь намочить листья слишком сильно, но и не ставь чересчур далеко, чтобы не пересушивать. Достаточно близко, чтобы они были покрыты тонкой пленкой влаги. Они это любят и вырастут выше потолка. Помяни мои слова, тебе придется переехать на новое место, чтоб только не расставаться с этой птичкой.

— Ненавижу переезжать.

— Это потому, что у тебя есть корни. Признак того, что ты прирожденный садовод.

Мне понравилось, как это звучит. Прирожденный садовод. Звучало как-то более живо и человечно и даже более женственно, чем истинный рекламщик.

Я посмотрела на Эксли. Его глаза цвета выцветшей рабочей блузы были окружены морщинками, веером разбегавшимися от наружных уголков глаз, возможно оттого, что он целый день щурился от яркого солнца. Он заставил меня почувствовать, будто я нахожусь вовсе не на Манхэттене, и это чувство мне понравилось. «Этот человек настоящий профессионал», — подумала я. Настоящий волнующий флирт с продавцом цветов.

— Чем ты занимаешься? — спросил он.

— Рекламой.

— Ха, милое занятие.

Ну что ж, если он хочет изображать сельского увальня, я буду изображать сексуальную горожанку

— Да. — Я обеими руками отбросила свои длинные белокурые волосы назад и склонила голову набок — Совершенно очаровательное.

Процесс рекламы

Способ продажи продукта, в процессе которого вы заставляете людей поверить в то, что им нужно нечто, в чем на самом деле они абсолютно не нуждаются. Эта работа не для людей с высокими этическими нормами, но отлично подходит для тех, у кого практический склад ума в сочетании с хорошим воображением и умением считать деньги.

Правда заключалась в том, что моя работа внезапно приобрела для меня некоторое очарование. Не знаю, то ли из-за того, что я проводила в офисе бесконечные дополнительные часы, стараясь притупить боль, то ли просто какая-то высшая сила дала мне возможность проявить себя, но как-то так случилось, что, пока длился развод, среди вереницы адвокатов, посредников, пьяных телефонных звонков, смены замков, переезда, слез и криков, нам с Коди удавалось-таки написать, а потом и удачно продать рекламу кроссовок «Puma». Это было наивысшее достижение в нашей карьере, и мы собирались на телевизионную съемку с участием супермодели (даже притом, что я, будучи писателем, ненавижу использовать слово супермодель как принадлежащее английскому языку).

Утром в день съемок я стояла перед шкафом, решая, что надеть, или, точнее, какой выбрать стиль для встречи с моделью.

Я перепробовала различные стили: сексуальный, панк — и в конечном счете оделась а-ля балерина. Распустила волосы, позволив им спадать мягкими волнами поверх свободного летящего розового мини-платья. Накинула на плечи тонкую серебристую шаль и сунула ноги в блестящие балетки. Мне казалось, я выглядела легкой, воздушной и грациозной. В это редкое для меня счастливое мгновение я даже исполнила несколько па, проскользив по новой квартире и четко осознавая, что если сейчас в моей карьере случится удача, то с этого самого момента все в моей жизни наладится.

Киностудия в Бруклине со всеми своими операторами, звукооператорами, клиентами, рекламными агентами, директором и свитой модели, суетливо завтракавшими возле передвижной кухни, очень напоминала огромный товарный склад. Модель в одиночестве курила у складного ломберного стола, разложенного в качестве кухонного. В джинсах с заниженной талией, остроносых черных сапогах и рубашке под коротким, классического покроя меховым жакетом из лоскутков, она сидела, держа в руках сумку от Баленсиаги. В семь часов утра, даже без макияжа и укладки девушка выглядела невозможно элегантной.

— О мой бог, цыпа, ты только на нее посмотри, — выдохнул Коди.

Модель загасила сигарету о глазированный пончик, и у меня наконец появилась возможность представиться.

— Привет, я — Лила. Я писала сценарий для рекламного ролика.

Она наклонила голову, чтобы посмотреть на меня, что заставило меня почувствовать себя ребенком.

— Мило, очень мило, — произнесла она с очаровательным картавым акцентом обитательницы Южного Лондона.

«Никогда больше не надену туфли без каблуков», — подумала я и подошла к Коди, который стоял рядом с нашим боссом, Джофом Каунсилом. Мы втроем наблюдали за моделью с некоторого расстояния, как в зоопарке. Она курила сигареты, словно это был завтрак, осторожно ела попкорн и без умолку говорила по мобильнику. Она казалась счастливой, а почему бы и нет? Я бы, наверное, тоже была счастливой, если бы мне приходилось склонять голову набок и быть центром всеобщего внимания, в то время как менее значительные личности подносят мне зажигалку и кормят попкорном, зернышко за зернышком.

Когда приехали парикмахеры и гримеры, мы с Коди подошли поближе, чтобы посмотреть, как они будут превращать подростка-исполина в супермодель. Оба профессионала, ответственные за превращение, были настолько похожи на гермафродитов, что я, как ни старалась, не могла распознать их пол, а ведь я родом из Нью-Йорка, где разглядеть пол — дело чести. Я пошла за ними: они заталкивали модель в маленькую комнату, ярко освещенную потолочными флуоресцентными лампами. Коди не пустили

— Воспользуйся камерой в мобильнике, — прошептал он. — Я всегда буду твоим верным другом — Да уж мы и так друзья.

Модель, выскользнув из одежды, стояла раскинув руки, пока ее бесполая свита тщательно покрывала ее тело грунтовкой из больших серебряных флаконов. На них были маски, и они поливали ее с ног до головы. Словно пожар тушили. Ее заретушировали, превратив в однотонную телесного цвета колонну оттенка 6’2, напоминающую человеческое существо, но без вен, сосков, ногтей, губ или ресниц

Когда, наконец, все природные черты исчезли, гример, порывшись в своем сундучке с кисточками, выудил оттуда сотни тюбиков с тональными пудрами натуральных оттенков и начал рисовать на ее лице человеческие черты. В то же самое время стилист при помощи нитки с иголкой прядь за прядью педантично нашивал длинные пепельные пряди на ее собственные тонкие светло-русые локоны, создавая густую пышную гриву мерцающего золота.

У модели был свой собственный повар, который второпях сварил для нее суп из шпината. А лакей, присутствовавший исключительно для этой цели, кормил ее этим супом. Светленький мальчик стоял перед ней, дул на суп, охлаждая его, а потом кормил ее с маленькой серебряной детской ложечки, которая только и могла пролезть ей в рот. Рот модели был приоткрыт, может быть, на четверть дюйма, чтобы не потрескался грим. И тут случилось невообразимое: мальчик уронил немного шпината на грудь модели. Когда он попытался снять его кончиком пальца, по комнате пронесся общий вздох ужаса. Гример схватил его за руку еще до того, как тот коснулся модели, щелчком указательного пальца сбросил шпинат, попросил всех в комнате отступить назад и замереть, пока он не наденет маску и снова не загрунтует пораженную область. А потом пришло время ланча.

Я сидела поодаль, кашляя от распыленного в воздухе спрея, читала брошюру Эксли о тропических растениях и поглощала ломти севиче из сырого морского окуня, маринованного в соке цитрусовых, запивая все это большим количеством шардоне.

Потребовалось целых шесть часов, чтобы превратить ребенка во всемирно известную супермодель, но в конце концов подготовка завершилась и началась съемка ролика. Модель танцевала на специально возведенной сцене, одетая в короткое платье из лайкры, такое тесное, что под ним не осталось места даже для самого тонкого нижнего белья. Она начинала танцевать как босоногая девочка из джунглей, но, как только надевала серебряные кроссовки «Puma», превращалась в черную пантеру. Оглушительная музыка вибрировала, девушка ползла по искусственной почве джунглей, словно животное, соблазнительно двигаясь: то прилипала к полу, оттопырив круглый задик, то рычала и царапала пластиковый ствол дерева длинными ногтями, все время скаля зубы. Кожа ее блестела под пульсирующими голубыми вспышками света, и она медленными плавными движениями отбрасывала назад свои пришитые волосы, которые словно вбирали в себя мрачные искусственные лунные блики.

Режиссер, хорошо известный множеством снятых МТВ-видео, истошно завывал под музыку:

— Ты великолепна. Грандиозно. Классно. То, что надо. Покажи как. Да, что-то в этом роде.

Мне даже страшно было представить, что творится в голове у модели после того, как полжизни день за днем она слушает такие речи.

Все шло так хорошо, что я даже решила, что самое время пойти в личный просмотровый кабинет начальника, чтобы обратить его внимание на то, как хорошо сделана работа.

— Я сразу назад, — сказала я Коди. — Пойду к шефу поговорить.

Он глаз не мог оторвать от модели.

— Цыпочка, она прямо как пантера. Пятнистый оборотень.

— Ты сам сейчас превратишься черт знает в кого, если еще хоть раз назовешь меня цыпочкой.

Я дважды постучалась к Джофу Каунсилу, не получила ответа и, решив, что он, как и Коди, полностью поглощен созерцанием модели, вошла в кабинет.

Обычно креативный директор сидит в гордом одиночестве перед экраном видео, полностью сосредоточившись на съемке, чтобы убедиться, что миллионы клиента честно отрабатываются. Но с того места, где я стояла, изображение на мониторе выглядело как спутанный клубок черного и красного: ничего похожего на фильм, который снимали.

Я подошла поближе, приглядываясь. Потребовалось всего мгновение, чтобы понять, что он смотрит вовсе не наш ролик. Он уставился на монитор, где демонстрировался фильм, но снятый с другого ракурса: снизу, прямо под платьем модели, под которым она была абсолютно голая. Могу только догадываться, что известный музыкальный продюсер установил камеру, вероятно, погрузив ее в пол в нижней части сцены, специально для креативного директора — руководителя известного рекламного агентства, чтобы делать порноснимки известных моделей.

— Кто это там? — из кресла спросил он, не поворачивая головы и не отводя глаз от экрана.

— Это я, Лила.

— А что, дверь не закрыта?

— Нет.

— Хм.

Он не повернулся ко мне, и я не сдвинулась с места. Я понятия не имела, что делать в подобной ситуации.

Наконец он повернулся.

Я стояла с широко разинутым ртом.

— О, ну не смотри так на меня. Ведь поэтому-то мы в этом бизнесе на первом месте. Это тонкости нашей работы. Фактически, это наш главный козырь.

Я наклонилась и руками обхватила колени.

— Никто никогда не узнает. Я вовсе не собираюсь продать кому-нибудь ролик или что-нибудь в этом роде. Фильм останется мне. Это моя частная собственность.

Я попятилась к двери

— Ну, Лила. Ты написала сценарий. Я дал тебе полную свободу, и это написала ты. Сама выбрала такое платье из лайкры. И то, как она крутится на сцене. Эту проклятую штуку написала ты. Разве это не та реакция, на которую ты рассчитывала?

У меня было тошнотворное чувство, что именно я ответственна за это мерзкое порно-шоу с участием ребенка.

— Я выйду на минутку. Коди приглядит.

— Мы почти закончили. Ты точно не хочешь поехать обратно на моей служебной машине?

— Все в порядке.

Он отвернулся к экрану:

— Думаешь, она придет на вечеринку в честь окончания съемок на следующей неделе?

Я пробкой вылетела из студии. Даже не потрудилась сказать Коди, что ухожу. Пробежала через походную кухоньку. Я знала, что никогда не смогу выкинуть из памяти эту картинку. Отныне каждый раз, увидев на Таймс-сквер лицо этой модели на гигантских рекламных плакатах, я одновременно буду видеть и Джофа Каунсила, пыхтящего и пускающего слюни перед экраном.

На Л-поезде я вернулась обратно в Манхэттен, целый час мучаясь чувством вины. Почему в жизни всегда полно таких гадостей, ведь предполагается, что все будет иначе, а результат всегда один и тот же. Интересно, у всех так или только у меня?

Я вышла из метро и направилась прямо к моему любимому бару на Первой авеню. Я была к нему уже на пол-пути, где-то между Двенадцатой и Тринадцатой улицами, и вдруг застыла на месте. Прямо между испанским винным погребком и японским баром я увидела его. Одно из самых необычных растений стояло в окне старой прачечной. Кроваво-красные листья и ярко-желтые цветки сверкали в свете уличных фонарей. Они сразу же приковывали взгляд. Я подошла к окну вплотную, почти прильнула лицом к поцарапанному жирному стеклу и узнала растение из брошюры Эксли. Я была уверена, что это тропическое растение и что оно очень, очень редкое.

Огненный папоротник (Кислица копеечнолистная, или Oxalis hedysaroides rubra)

Исключительно редкий обитатель Колумбии, Эквадора и Венесуэлы. Без видимой причины за один день сбрасывает все листья, которые часто не отрастают до тех пор, пока растение не почувствует себя комфортно и не подготовится к росту. Растение не для новичков, или бедняков, или тех, кто ищет чужого одобрения. Не является настоящим папоротником, но хорошо маскируется под него. Мы все встречали его хотя бы несколько раз.

Я открыла дверь и сразу наступила на что-то мягкое и хлюпающее. Это был мох, бархатисто-гладкий, застлавший пол прачечной неровными холмиками изумрудно-зеленого цвета. Я поскользнулась в своих серебряных балетках, и мои ступни погрузились в пол.

У меня было сильное желание лечь на пол, но я его поборола, глубоко вздохнула, ощутив смешанный запах стиральных порошков и отбеливателя, от которых у меня прояснилось в голове.

Я прошлась по холлу сначала на цыпочках, чтобы не повредить мох, а потом наступая всей стопой, придавливая его и ощущая, как он пружинит под сводом подошвы, словно настоящая ортопедическая стелька. Косточки с наслаждением распрямлялись и разминались после целого дня в туфлях.

Густые стебли росли квадратными куртинами, аккуратно подстриженные вровень с верхними крышками мощных стиральных машин и сушек. Головки ярких цветков на длинных тонких стеблях виднелись среди них. Там были и красные маки, и пурпурные колокольчики, и ярко-желтые ромашки. Прачечная напоминала луг. Или поляну в лесу.

По всей прачечной самообслуживания между блоками флуоресцентных светильников к потолку были подвешены горшки с растениями. Ярко окрашенные цветы высовывались из горшков и склонялись на лавки и столы для упаковки. Горшки висели на тонкой, невидимой глазу леске, и потому казалось, что цветы парят в воздухе.

Прачечная была похожа на джунгли, где были случайно расставлены стиральные машины. Или, может быть, прачечную, которую поглотили джунгли. Все здесь так перепуталось: машины и растения, что трудно было сказать, с чего все началось. Серая кошка дремала в траве на крышке сушки. Я несколько растерялась и села на белую лавку. Бабочка опустилась мне на руку. Ее бирюзовые крылышки ярко сверкали на моей серебристой шали.

— Если приглядитесь внимательней, заметите еще много разных существ, — донесся мужской голос из глубины прачечной. — Бабочек, да, и птичек, и мотыльков тоже. Они помогают опылять мои растения.

Мне было не видно, кто говорил, но голос был низкий, спокойный, хотя и несколько скрипучий.

— Берегитесь пчел. У некоторых аллергия на их укусы.

Я стояла на цыпочках, ноги были мокрыми от мха,

и между цветами пыталась разглядеть говорящего.

— Вам нравятся мои цветы?

— Они великолепны.

— Так и есть. — Мужчина, пройдя между двумя огромными пальмовыми листьями, приблизился ко мне.

Он был не меньше шести футов ростом и весил явно больше двухсот фунтов. Не могу сказать, сколько ему было лет. Может, пятьдесят, а может, и семьдесят. В зеленых рабочих штанах, зеленой майке и маленьких круглых желтых солнечных очках а-ля Джон Леннон, он и сам-то напоминал растение. Некое экзотическое дерево.

— Я — Армандо. К вашим услугам.

— Нет, нет, спасибо. Я зашла только на минутку. У меня и вещей-то для стирки нет. Я стираю дома. Не люблю, когда чужие руки дотрагиваются до моей одежды. Видите, — сказала я, оглядываясь, — я даже без сумки.

Кошка на сушке пронзительно замяукала, как это бывает с ними в брачный период, и прыгнула мне на колени. Я встала и попыталась сбросить ее, но та вцепилась когтями в мое платье.

— Дон, слезь с молодой леди. — Армандо взял кошку под белый животик и осторожно отцепил от платья. — Ваш танец выглядел необыкновенно сексуально. Неудивительно, что моя кошка прыгнула на вас.

Как только я услышала слою «секс», я попятилась к двери. Для одного дня секса было более чем достаточно.

— Почему вы оказались в прачечной разодетая и без вещей для стирки? — спросил он прежде, чем я успела выскользнуть за дверь.

Я показала на растение на окне, и он, казалось, расслабился.

— А, крошка огненный папоротник. Это он, дьяволенок, заманил вас ко мне.

Я взялась за дверную ручку.

— Меня никто не заманивал к вам. Я понятия не имею, кто вы.

— Огненный папоротник из Колумбии. Он любит солнце, поэтому я держу его на окне, которое выходит на юго-восток. Колумбия тоже на юго-востоке, поэтому он чувствует себя дома.

— Было приятно познакомиться, Армандо.

— Да бросьте вы. Ведь это только кошка, а это просто прачечная. Хотя и красивая, ведь правда?

Мне пришлось согласиться.

— На самом деле она совсем не похожа на прачечную.

— Да. Скорее на какой-то другой мир. Мир тропиков.

— Тропики могут быть в любом месте. Они скорее образ жизни, менталитет.

— Они все из тропиков?

— Некоторые.

— Как вам удалось их здесь вырастить?

— Закройте глаза и скажите мне, что вы видите, когда представляете себе прачечную.

Я задумалась на мгновение. Трудно вспомнить какую-нибудь другую прачечную, находясь в окружении разноцветного праздничного изобилия. Словно это первая и единственная прачечная в мире. Я закрыла глаза.

— Вижу белые пластиковые корзины на колесиках с грязной одеждой, коробками со стиральным порошком с ярко-голубыми, зелеными или красными буквами. Я вижу серые и красные тряпки на полу. Вижу потных людей в уродливой одежде на старых лавках, которые уставились на большие шумные металлические машины, наблюдая, как их одежда крутится и крутится внутри, словно это странный обряд или странная форма гипноза. Вижу доску с объявлениями о потерянных кошках и написанными ручкой предложениями сексуальных услуг по низким расценкам.

Я удивилась, как много картинок было связано у меня со словом «прачечная».

— Вам интересно, что вижу я?

Я кивнула.

— Я вижу комнату с абсолютно идеальными условиями для растений. Много тепла от мощных сушек, туман и влага от огромных стиральных машин, и нужное количество света из окон, не слишком прямого, потому что в таких старых прачечных стекла всегда исцарапаны. Для меня прачечная — идеальная оранжерея, куда лишь случайно попадает одежда

Его объяснение восхитило меня.

— Это все ваше?

— Ну да, — сказал он, широким жестом обводя комнату, будто демонстрируя мне Тадж-Махал. Внезапно он так грациозно крутанулся на кончиках пальцев на 180 градусов, изящно вытянув перед собой правую руку с раскрытой ладонью, что на какую-то долю секунды представился мне гигантской балериной. — Прежде чем вы уйдете, не хотите взять черенок моего огненного папоротника?

— А я ухожу?

— Вам надо вернуться туда, откуда вы пришли. А мне пора закрывать прачечную. — Армандо потянул носом около меня и сказал: — Кстати, вы знаете, что от вас пахнет рыбой, дорогой рыбой, поэтому-то моя кошка так вас полюбила. У нее очень хороший вкус: от некоторых видов морского окуня она впадает в неистовство.

— Сегодня на работе я ела севиче из морского окуня.

— Что у вас за работа?

— Реклама

— Милое занятие, хм?

Интересно, почему все спрашивают одно и то же.

— Вовсе нет.

— Вам нравится этим заниматься?

— Вовсе нет, — повторила я.

— А чем бы вы хотели заниматься?

— Вы имеете в виду, если бы мне не надо было работать?

— Конечно.

— Подозреваю, что занялась бы тем же, чем и все остальные в подобном случае. Наверное, путешествовала бы, влюбилась, разбогатела. Обычные желания.

— Так почему бы вам так и не сделать?

— Время, деньги, все те же причины, которые привели вас в эту прачечную.

Но я доволен. Я все это люблю.

Армандо засмеялся. На самом деле он хихикал, прикрыв ладошкой рот, словно маленькая девочка.

— Итак, вы хотите черенок от моего огненного папоротника?

— Да я и не знаю, что с ним делать. У меня дома, конечно, есть райская птица. Но, когда я купила ее, она уже была в горшке.

— Ну да? — заинтересовался он. — Вы знаете еще кого-то, кто занимается тропическими растениями?

— Я его не знаю. Он продал ее мне на овощном рынке.

— Собираетесь завести еще растения?

— Неуверена.

— Вернитесь туда и купите себе еще несколько растений. Знаете ли, они очень полезны для души.

Он приставил лестницу к окну.

— Огненный папоротник разговаривал с вами даже через стекло. Для вас он всегда будет особым растением.

Он поднялся на одну-две ступеньки, несколько тяжеловато для человека, который мгновение назад двигался как балерина. Отодвинул несколько пальмовых листьев и отрезал кусочек папоротника.

— Положите его в стакан теплой воды в абсолютно темной комнате. Когда появятся несколько длинных корешков, принесите мне. Если вам повезет, я покажу вам свою заднюю комнату. Именно там настоящие тропические растения.

— Что вы имеете в виду под настоящими тропическими растениями?

— В этой комнате у меня особенные растения. — Он говорил, раскачиваясь на лестнице и указывая на закрытую комнату за своей спиной. — Если быть точным, их девять.

— Из-за чего они такие особенные?

Прежде чем что-либо произнести, Армандо внимательно осмотрел меня с головы до ног, что заставило меня почувствовать себя неуютно.

— Люди приходят сюда, стирают, и мои девять растений заставляют их ощущать нечто, что приводит их сюда вновь. А когда они приходят, то приводят с собой друзей. С каждым днем все больше и больше. Теперь сюда идут со всего города. Приходят из в Верхне-Восточной части Трибеки, Сохо и Западной окраины только для того, чтобы постирать в моей прачечной. Несколько человек даже приехали из Коннектикута. Так много людей, что у меня машины начали изнашиваться. Это лишняя забота, я признаю это, но не из самых плохих.

— И все из-за тех растений за дверью?

— Вы, я вижу, настроены скептически?

— Не убеждена, что верю в то, что растения могут привлекать людей в прачечную, особенно если учесть, что вы держите их за закрытой дверью. Я могла бы понять, если бы они были красивы и люди приходили посмотреть на них, но ведь вы никому их не показываете.

— Ну, машины у меня такие же, как и во всех других прачечных города. Но моя прачечная весь день переполнена, а остальные нет. Поэтому я и говорю: «Да, это из-за девяти растений в той комнате. Это то, во что я верю».

— Почему же вы их держите там?

— Они слишком ценные. Мне следует сказать прямо сейчас, что, если вы кому-нибудь, по той или иной причине, расскажете об их местонахождении, вам их никогда не увидеть. И это будет для вас чрезвычайно печально. Поверьте мне, вы хотите увидеть девять растений.

— Почему бы вам не показать их прямо сейчас? Какая, собственно, разница, сейчас я их увижу или через неделю?

— Черенок огненного папоротника, что я дал вам, трудно укоренить. Не хочет он расти в этой части страны или даже в этой части света. Чертовски прихотливое растение для новичка, даже в его собственном регионе. Если вам удастся вырастить корни, если вы уговорите его выпустить лишь один-два, для меня это будет знак, что вы готовы увидеть все девять растений.

— Что мне надо делать, чтобы помочь ему?

— Только он сам может решить, будет он расти у вас или нет. На этой неделе, следующей, в следующем году. Может, никогда. Посмотрим, что будет.

Армандо передал мне черенок. Я почти ждала, когда забирала у него черенок, что он схватит меня за руку и потащит в заднюю комнату. Но он просто открыл дверь прачечной и попрощался.

На улице я повернулась, чтоб посмотреть на него. Он стоял в дверном проеме и махал мне рукой, ритмично, но немного странно двигая пальцами: сначала большой палец, а за ним все остальные. Его движения насторожили и как-то даже расстроили меня. Пальцы, похожие на усики, словно пытались заманить меня обратно в прачечную.

— Приходите быстрее. И удачи вам с папоротником.

Я стояла на улице, пытаясь взять себя в руки. Мне было чертовски неуютно держать в руке черенок от его растения. Я посмотрела на часы и остолбенела. Была почти полночь. Я пробыла в прачечной больше двух часов.

Я уставилась на отросток, пытаясь понять, почему я его не выбросила. Или просто не уронила на землю. Он был такой же, как все черенки, которые я видела в своей жизни. Зеленый стебель дюймов пять в длину с несколькими листочками, торчащими по бокам. Но, непонятно почему, я знала, что он не такой, как другие. Я вдруг обнаружила, что прижимаю его крепче, чем сумку с деньгами, телефоном и кредитными карточками.

Добравшись до дома, я положила отросток на рабочий стол в кухне. Стерла с лица косметику, умылась, переоделась и совсем уже собралась спать, когда внезапно у меня внутри словно что-то заныло. Может, переодеваясь, я вспомнила о прачечной. Это было глупо, и я не знаю почему, но я спорила сама с собой, думая об отростке. Мне не хотелось ставить его в воду, но что-то словно толкало меня это сделать. Армандо, машущий мне рукой, и эти тошнотворные движения его пальцев внезапно пришли мне на память: я пошла на кухню и торопливо поставила папоротник в стакан с теплой водой.

Я человек не суеверный, я даже ради развлечения не читаю свой гороскоп, но я знала, что хочу увидеть девять растений в задней комнате прачечной.

Трахикарпис форчуна, или японская веерная пальма

Также известна как китайская мельничная пальма. Это дерево очень хорошо растет в прохладном климате и при этом не слишком вытягивается, поэтому идеально подходит для маленьких квартир в больших холодных мегаполисах. Вместо того чтобы сбрасывать старые листья, как большинство деревьев, эта добросердечная пальма просто опускает их вниз, даруя им вторую жизнь, и они формируют теплый защитный слой вокруг ствола.

Я проснулась на рассвете и пошла на кухню проверить черенок. Следуя инструкциям Армандо, я не включала там свет. Вместо этого я вытащила черенок из стакана и поднесла близко к лицу, чтобы осмотреть. Я повертела его перед глазами, стараясь разглядеть корешки. Конечно, было слишком рано, и я понимала, что ничего там нет и быть не может, но на всякий случай проверила, потому что чрезвычайно дотошна от природы — все должно быть в порядке: светильники, плиты, пол под кроватью и теперь, очевидно, стебель растения. Жизнь все усложняется и усложняется.

Я покатала черенок между большим и указательным пальцами, пытаясь нащупать какие-нибудь бугорки на его поверхности — признаки того, что корни вот-вот проклюнутся. Пока я крутила черенок, я вдруг почувствовала сильное головокружение, словно крутилась я сама. Мне пришлось опереться о стол и быстро поставить черенок в стакан с водой. Я взяла влажную губку из раковины в кухне, прошла через комнату к окну и начала протирать листья райской птицы. Эти движения всегда меня успокаивали. Я терла и терла, пока не пришла в себя. Очухавшись, я оглядела студию. С одним растением она выглядела пустовато и бедновато в сравнении с разноцветной неистовой красотой прачечной. Армандо прав. Мне нужно больше растений.

— Привет, леди из рекламы! — прокричал Эксли из своей палатки.

— Это Лила, помните меня? — прокричала я в ответ.

Он подошел ко мне:

— Давненько не видел вас. Как ваша птичка?

— Прекрасно.

— Так и думал. Мне всегда удается найти подходящий дом для растений. Подыскать что-нибудь для вас?

— Точно. У вас есть что-нибудь, что могло бы полностью изменить мою жизнь?

Эксли улыбнулся:

— Таких много.

— Мне мною и нужно.

— Вам, я смотрю, птичка пришлась к месту?

— Так и есть.

— Хммм, думаю, вам нужно что-нибудь тропическое и экзотическое. Что-нибудь нежное и благоухающее, но сильное и энергичное. Что-нибудь модное и яркое, с приятным, сладким ароматом.

— Это именно то, что мне надо.

— Полагаю, вы оцените мое последнее приобретение.

Он поманил меня указательным пальцем. Я эластичной лентой завязала волосы в хвост, чтобы они не стали слишком сильно завиваться от сырости, и вошла во влажную зеленую палатку, задернув за собой полог.

— Только что из Китая, — тихо, почти с благоговением произнес Эксли, обнимая довольно большое растение, накрытое коричневым джутовым мешком.

— Надеюсь, вы не собираетесь продать мне это дерево, или то, что там под мешком. Понадобится грузовик, чтобы перевезти его домой.

— Это необычное дерево. — Он торжественно потянул за веревку, и мешок упал на землю. — Это трахикарпис форчуна. Или китайская мельничная пальма.

Листъя-опахала покачивались вверх-вниз, освободившись от мешковины, и обмахивали нас с Эксли, словно на веранде в Южном Китае.

— Из сока этого растения получают сахар, а еще из него делают обивочные ткани для мебели, щетки для волос, лак для картин, четки, шахматные фигуры, шляпные картонки, пуговицы, грелки, маргарин, пищевые растительные масла, шампуни и кондиционеры для волос, другие косметические средства, увлажнители, коврики под двери, мыло и крахмал для прачечных. Все это производится из пальмового дерева.

Я наблюдала, как голубые глаза Эксли загораются по мере того, как он рассказывает о китайской пальме. Я видела, как его рука в перчатке лежит на ее стволе и как он его обнимает, превознося многочисленные достоинства растения. Этот человек родился, чтобы продавать растения. Непонятно, что именно заставило меня задать вопрос, но я спросила, сколько он хочет за нее.

— Вам я отдам за двести баксов..

— Это слишком дорого.

— Вовсе нет, если растение приехало прямо из Китая. — Он потянул один из огромных листьев вниз, а потом отпустил, моментально освежив воздух во влажной палатке. — Если у вас есть свободное место, я добавлю кротон с Ямайки. Бесплатно.

Держась одной рукой за ствол, он обогнул трахикарпис форчуну и оказался прямо перед кротоном.

Это было маленькое растение с разноцветными удлиненными листьями, окрашенными во все мыслимые оттенки светло-пурпурного, темно-красного и оранжевого.

— Если смотреть на него достаточно долго, можно прямо-таки почувствовать запах вяленых цыплят из придорожных лачуг. Крошка рос на Ямайке, в провинции Мон, поэтому он такой пылкий и неистовый. Вы берете эти два растения и получаете благоухающие Карибы и экзотический Восток прямо в своей квартире-студии. Вам не придется больше никогда уходить из дома.

— А это что такое? На стебле?

Эксли наклонился.

— Ну вы только посмотрите на него. — Он ухмыльнулся и подошел поближе. — Это коричневый полоз. Хитрый маленький пройдоха добыл билет в один конец и прибыл прямо на растении.

Эксли молниеносно схватил коричневую змею чуть ниже головы, аккуратно снял ее со стебля и поднял повыше. Ее длинное сильное тело без устали хлестало китайскую пальму. Когда же змея затихла, Эксли ослабил хватку.

Змея, казалось, покорилась и обвила его руку раз пять-шесть, наподобие медных браслетов.

— Хотите потрогать?

Он протянул руку ко мне, и я отступила.

— Не бойтесь. Она питает слабость только к мелким хладнокровным существам вроде ящериц и жаб.

— И к вам.

Эксли гладил ее по головке.

— В конце дня я заеду к вам и привезу растения в фургоне.

— Надеюсь, вы оставите коричневого полоза здесь.

— Ну конечно.

Я пришла домой и провела остаток дня как примерная девочка. Убрала квартиру, вытерла пыль, освежила воздух спреем, а потом помыла и протерла листья райской птички.

В конце рабочего дня Эксли, как и обещал, привез мне домой растения в своем видавшем виды белом грузовичке.

Когда я открыла дверь, он стоял на пороге, засунув кротон под мышку, словно букет по дороге на свидание или на студенческом балу, а китайская пальма стояла у его ног.

— Привезли, как обещали?

— Ну да, я человек слова.

— Неужели? Как необычно.

Эксли проволок пальму по моему новенькому паркету, оставляя на нем широкий грязный след, и поставил растения по обе стороны райской птицы прямо перед юго-западным окном. Он подвигал горшки туда-сюда, пока не нашел подходящего, с его точки зрения, места, и утер пот с лица ладонью. Осмотрелся, встал рядом со мной и, глядя на растения, улыбнулся широкой и гордой улыбкой, как будто только что принес мне огромный бриллиант, а не кротон и пальму.

— Спасибо за то, что так быстро привезли.

Он кивнул в ответ.

— Кухня? — спросил он, показывая большим пальцем на кухонную дверь.

— Ага.

Он уже положил руку на раздвижную дверь, когда я поймала его за предплечье и потянула от двери.

— Туда нельзя.

— Почему? У вас там труп?

— Нет, но я не включаю там свет.

— Ловушка? У вас там гидропонная установка или чувак спрятан?

— Нет, конечно нет, просто тебе нельзя туда.

— Ну а тебе можно? Я просто хочу стакан воды.

— Конечно можно.

Я проскользнула через раздвижные двери, чуть приоткрыв их, пытаясь по возможности уберечь огненный папоротник от света.

— Вот.

Протянув руку в приоткрытую дверь, я вручила ему стакан, а уж потом выскользнула сама.

— Интересная вы женщина, Лила Грейс. — Он выпил воду. — Можно еще?

Я начала протискиваться в двери, когда он поймал меня за руку.

— Шучу. Просто хотел посмотреть, как вы это делаете.

К счастью, Эксли сменил тему:

— Птичка выглядит неплохо. Купите увлажнители, и будет еще лучше. Она выпрямит листья. Это и кротону с пальмой будет полезно.

— Я их опрыскиваю вот этим. — И я показала розовый пластиковый распылитель. — Стараюсь, чтобы она была слегка влажная, но не слишком мокрая, как вы говорили.

Он улыбнулся.

— Для пальмы старайтесь по ночам поддерживать температуру не ниже сорока пяти градусов[1]. Если точнее, пятьдесят. А когда купите увлажнители, заливайте в них теплую воду. Холодная вода вызывает у растения шок, рост и все прочие процессы тормозятся и в конечном счете замирают. Вы знаете, то же самое верно и для людей. Никогда не пейте холодной воды, если можете этого избежать.

— Еще раз спасибо за растения.

— Без проблем. — Пальцами в желтой перчатке он потеребил светлую прядь волос в некотором смущении, и это мне понравилось.

Я покопалась в кошельке, чтобы дать ему на чай.

— Нет, нет, не беспокойтесь. Мне нравится находить дома для моих растений.

— Ну, — я похлопала его по руке, — я тут подумала…

— О чем?

— Можно пригласить вас на обед? Как благодарность за то, что вы привезли растения и так удачно расставили их?

Эксли молчал так долго, что, казалось, я успела услышать, как растения выделяют кислород.

— Вы зовете меня куда-то пообедать?

— Нет, на самом деле нет. Я просто приглашаю вас на обед, чтобы поблагодарить.

— Да, понимаю. Обед — это ваша благодарность.

— Я могла бы приготовить что-нибудь легкое. Например, рыбу, или пасту, или салат, но, может, вы это не едите? Можем заказать пиццу или китайскую еду.

— Вы ведь не очень-то любите этим заниматься?

— Если честно, то не очень.

Разговор тянулся так долго, что мои мысли начали прыгать, чтобы как-то заполнить пробелы. Возможно, я поставила этого милого, красивого человека в неудобное положение. Может, он живет не один или вообще женат.

А вы меня в следующий раз впустите на кухню?

— Безусловно.

Ладно. Звучит многообещающе.

— Хорошо, договорились.

Он обернулся в дверях:

— Эта квартира, Лила Грейс, отличное место для тропических растений.

Я поняла, что в его устах это в некотором смысле комплимент, будто я выбрала студию для того, чтобы разводить в ней растения.

Я заперла за ним дверь и, подойдя к окну, наблюдала сквозь отверстие между разлапистыми листьями китайской пальмы, как он шел к машине. Я как раз разглядывала его спину в армейской куртке, когда он внезапно остановился посреди улицы, обернулся, поднял глаза прямо на меня и помахал рукой. Из-за того что я подглядывала сквозь пальмовые листья, я почувствовала себя полной идиоткой и поэтому прикрылась ими как щитом.

Последовав совету Эксли, я потратилась: купила два мощных увлажнителя и поместила по одному с каждой стороны комнаты. Я орошала растения дождем, пытаясь воссоздать условия тропиков. Волосы у меня упрямо завивались, но растения становились все выше и краше. Стены пропитались влагой, а паркетный пол покоробился, но кожа у меня разгладилась, а на одежде не осталось ни единой складки.

Хота райская птичка, будучи первенцем, навсегда осталась моей любимицей (а уж мне ли, третьему ребенку в семье, не знать, что это такое), я была довольна моими новыми растениями — пальмой и кротоном.

Надо сказать, что легко любить растения, когда они хорошо растут. Они никуда не уходят, когда что-то не так, не играют плохую музыку, не издают странных звуков и не одеваются несоответствующе. Они просто стоят, как фотомодели, радуя глаз красотой. И благодарно отзываются на хороший уход.

Мексиканская веерная пальма (Washingtonia robusta)

Выносливая, морозостойкая, гордая пальма с ярко-зелеными веероподобными листьями. Может достигать восьмидесяти футов в высоту и даже еще больше. Мексиканские пальмы — отличные домашние растения, если приживутся в ваших условиях, они не любят, когда их слишком много поливают, или перекармливают удобрениями, или слишком сильно обрезают. Другими словами, избегайте активного давления на них. Они не хотят всего, что вы можете им дать. Любят, чтобы было всего понемножку.

Я чувствовала себя полной идиоткой, надевая темные очки, чтобы шпионить за прачечной (вообще, до чего я дошла?), но я уже почти две недели не включала свет в кухне, и все же черенок еще не дал корней. Не прыгать же мне, будто я ненормальная, перед дверью кухни каждый раз, когда какой-нибудь красивый мужчина попросит стакан воды.

У меня не было намерения разговаривать с Армандо, но я подумала, что хорошо бы пройтись по Первой авеню и приглядеться к нему при дневном свете. Может, он вовсе не двухметровый мужик, владелец прачечной, поросшей мхом, прячущий девять растений в кладовке. Возможно, я, недавно пережив развод и будучи слегка не в себе, оказалась там после ужасного тяжелого рабочего дня.

Я направилась на восток от Юнион-сквер мимо магазина пончиков Дункана на Четырнадцатой улице и нью-йоркского спортивного клуба на Ирвинг-плейс. Я свернула направо на Первую авеню и заметила необычное скопление народа у прачечной самообслуживания.

У большинства были соответствующие месту черные с красным фирменные сумки для белья с большим нарисованным розовым тюльпаном — эмблемой Армандо, но многие бродили там налегке, пили кофе или просто болтали.

Я наконец решила вести себя соответственно возрасту, прекратить шпионить и зайти поговорить. Я подошла к входу в прачечную и уже совсем собралась открыть дверь, как вдруг услышала крик из толпы.

— Эй, леди! — кричала маленькая женщина с битком набитой фирменной сумкой. — Очередь здесь начинается.

— Извините, — закричала я в ответ, пробираясь к концу очереди. Мне не хотелось подводить Армандо, пролезая в прачечную без очереди.

— Чего вы ждете? — спросила я мужчину, стоящего передо мной, заметив, что у него нет сумки.

— Хочу поговорить с Армандо.

— О чем же вы собираетесь с ним говорить?

— Не ваше дело.

— Я только хотела узнать, будете ли вы спрашивать о тропических растениях?

— Топические растения? Нет, я не собираюсь расспрашивать его ни о каких тропических растениях.

Я заняла очередь, и через несколько минут мужчина повернулся ко мне:

— Люди говорят с Армандо обо всем. Обманула подружка, муж разлюбил, боли в сердце, всякие скандалы с близкими, нервные срывы, хамство, всякая чепуха и вздор. К нему ходит вся округа.

— Сколько это стоит?

— Он ничего не берет, но в последнее время о нем пошли слухи по городу, и теперь здесь всегда очередь. Ведь все хорошее быстро заканчивается.

— Неужели он так помогает?

— Думаешь, я в субботу туг в очереди торчу из-за какой-то фигни?

В очереди я стояла около часа, дольше, чем в Управлении автотранспорта или в новом торговом центре «У Джо», прежде чем попала в прачечную.

— Я все думал, когда ты придешь поздороваться. — Армандо сидел на красном пластиковом ящике из-под молока и серебряными маникюрными ножницами обрезал отросток растения.

— Вы видели меня на улице?

— Ну конечно видел. Кралась, точно вор.

— Черенок не дал корней.

— Знаю. Если бы были, не кралась бы. Терпение. Еще слишком рано.

— На стебле даже шишек нет.

— Его кто-нибудь видел?

— Никто, и поверьте, это было непросто.

— Хорошо. Надо быть уверенным, что он даст корни только для тебя. Если видел еще кто-нибудь, он может дать корни для этого человека. И никакой пользы для тебя.

— Какую можно получить пользу?

— Понятия не имею.

— Эго важно, что я пришла, пока росток еще не дал корней?

Армандо пожал плечами:

— Мне все равно, что ты делаешь. Ты неинтересна мне до тех пор, пока отросток не даст корни. Если же он укоренится — совсем другое дело. И ничего от нас не зависит.

— Как это вам удается знать ответы на все вопросы? — Я смотрела на длинную очередь снаружи.

Армандо поднес отросток к свету:

— Ты так рванула от меня в прошлый раз, что даже не назвала своего имени.

— Лила Нова.

— Хм. — Он катал отросток в пальцах — Лила Нова. Такое мягкое. Такое непохожее на тебя.

— Я мягкая.

— Да, конечно. Мягкая, как скала. — Армандо засмеялся.

— Так каким образом вы знаете ответы на все их вопросы?

— Я не знаю.

— Почему же тогда люди субботним днем стоят в очереди, чтобы поговорить с вами?

— Может, они пришли, чтобы увидеть мои растения.

— Не думаю. Тот мужчина, с которым я там разговаривала, совершенно не интересуется вашими растениями.

— Дам тебе маленький совет, потому что ты мне нравишься, Лила Нова. Мое дело простое. Я говорю им то, что они и так знают.

Я выглянула, чтобы посмотреть на всех собравшихся здесь.

— Иди сюда. — Он подтянул еще один ящик из-под молока и поставил рядом со своим. — Садись и слушай. Но не показывай, что слушаешь, иначе никто больше не придет со мной разговаривать и ты разрушишь мой бизнес.

Первый мужчина вошел и плюхнул свою сумку рядом с Армандо. Она издала громкий звук-выдох, когда он на нее уселся.

— Как ты, Армандо?

— Хорошо. Очень хорошо. Спасибо, что спросил. Чем я сегодня могу тебе помочь?

— Я беспокоюсь о нас с Элейн.

— Как Элейн? — Армандо ни разу не посмотрел на мужчину и продолжал кромсать отросток маленькими маникюрными ножницами.

— Она все время раздражена. Что бы я ни сделал, она к каждой мелочи придирается и критикует меня.

— Придирается, — повторил Армандо. — Придирается. Niphidium, niphobolus. — Он поднял отросток к свету.

— Что?

— Всего-навсего папоротники, которые мне нравятся.

— Если я беру один карандаш, она спрашивает, почему я не взял другой. Если покупаю белые салфетки, она требует розовые. Я не могу с ней бороться. Ничего не могу сделать, чтобы она была довольна. Сказать по правде, это сводит меня с ума. Я начинаю думать, что она от меня устала. Может, даже подумывает уйти. Ты ведь ее знаешь, что мне делать?

— Как ты проводишь свой день?

— Обычно. Встаю, иду на работу. Потом в бар с дружками. Потом домой. Я никогда не ухожу на всю ночь и не бегаю за другими женщинами, если ты это имеешь в виду. А когда с ней, то ни на кого больше и не смотрю.

— Иди домой. Пропусти вечер в баре.

Когда мужчина ушел, я посмотрела на Армандо.

— Пропустить вечер в баре? И это все? Это и есть ваш совет? Вы правы, ваша роль проста.

Армандо улыбнулся:

— Его жена говорила мне, что ненавидит его пьянство. Он верит тому, что я сказал, поэтому, может, немного притормозит с попойками. Кто знает? Меня устроит любой вариант. А вообще-то пьяный он более забавный.

— Почему вы упомянули эти папоротники? Niphidium, nipholobus.

— Чтобы немного развлечься. В большинстве эти люди скучны до безобразия.

Армандо отложил черенок и повернулся ко мне:

— Скажу тебе маленький секрет. Мне удалось помочь многим людям, стоящим в очереди, но когда мне лень, а лень мне почти всегда, то за меня это делают мои растения.

— Что, собственно, вы имеете в виду?

— Мужчина приходит ко мне в прачечную. Он не подозревает, что у него проблема. Но я-то вижу, что она есть. В таком случае я не отвечаю на вопрос, потому что он не спрашивает, я поручаю одному из моих растений помочь ему.

— Например?

— Недавно в прачечную вошел молодой человек, очень похожий на тебя. Твоего возраста и твоей комплекции, но он пришел стирать. Не хотел разговаривать со мной и смотреть на мои растения. Кажется, он их даже не заметил.

— Он был слепой? — Я посмотрела на десятки растений, свисающих отовсюду.

— Нет, просто он ничего не замечал вокруг, потому что был очень расстроен. Он молод, но ходит согнувшись, словно ищет монеты металлоискателем. Его жизнь замедлилась: он полз как улитка.

— И что же вы сделали?

— Я — ничего. С какой стати. Я не доктор, и у меня нет времени на всех, кто приходит в мою прачечную, будто тащится через зыбучие пески.

— Но вы все-таки сделали что-то?

— Ну да. Дал задание одному из моих самых сообразительных растений, моей прекрасной мексиканской пальме. Подошел прямо к молодому человеку, рыдающему в свои грязные тряпки, и спросил его, что случилось.

«Ничего. Оставьте меня в покое».

Я улыбнулся ему своей самой теплой улыбкой и рассказал, что владею прачечной, и так как я видел его здесь много раз и считаю его постоянным посетителем, то разрешаю ему бесплатно стирать в течение шести месяцев, если он приглядит за одним из моих растений.

— Звучит неплохо.

— Молодой человек был слишком расстроен, чтобы сопротивляться, поэтому согласился не раздумывая. Когда он выходил, я дал ему свою мексиканскую веерную пальму. Три или четыре фута высотой и три в размахе листьев. Великолепное, полное энергии растение со множеством колышущихся сексуальных листьев. «Позаботьтесь о ней, — сказал я ему. — И возвращайтесь, стирайте на здоровье сколько хотите. Без платы. Не важно, насколько грязными будут ваши вещи, — прокричал я ему вслед. — Используйте мои машины».

— А он знал, как ухаживать за растениями?

— Нет. И даже не спросил. Просто забрал пальму и ушел.

— И?

— Он вернулся недели через две, расстроенный и смущенный. «Листья по краям подсохли и пожелтели. Что мне делать?»

— Я сказал ему, что он слишком много поливает растение, поэтому следует дать ему полностью высохнуть. И велел ему не беспокоиться. С растением все будет хорошо. Прошло три недели, и он вернулся еще более расстроенный.

«Я перестал поливать, как вы мне сказали, и теперь листья опадают». Он был совершенно убит. — Армандо рассмеялся.

— Что сделали вы?

— Я сказал ему, что растение попало в новую обстановку и его поведение типично. Предложил подержать растение у себя еще немного, пока листья не вырастут вновь, и потом, когда оно окрепнет, принести его сюда. В третий раз он выглядел еще хуже, чем в предыдущие. Просто ужасающе. «Растение умирает. Пожалуйста, скажите, что делать». Я сказал, что не ожидал, что такое может приключиться с моей бедной малюткой. «Продолжайте ухаживать. Делайте все возможное, чтобы спасти прекрасное растение, а затем несите его мне». И что, вы думаете, сделал этот смышленый молодой человек?

— Что?

— Он пришел домой и разделался с пальмой. Порубил топором на мелкие кусочки. А потом, когда совсем устал, выбросил. А куски свалил прямо в мусоросжигательную печь. — И Армандо громко рассмеялся.

— Что в этом веселого? — Я была несколько подавлена.

— Эта прекрасная талантливая мексиканская веерная пальма так его взбесила, что он просто не знал, что еще может сделать.

— Разве вам безразлично, что он погубил ваше растение?

— Послушай, о чем я тебе говорю. Тот человек был в депрессии. Ему нужно было впасть в ярость. Ему нужно было выплеснуть эмоции. Разве ты не понимаешь? Растение поняло, в чем дело, и вылечило его.

— Не понимаю, как вы можете веселиться, если он убил одно из ваших любимых растений.

— Пальма проявила великолепные способности. Гениальные. Подумай об этом. Сначала она пожелтела, затем сбросила листья, а когда это не сработало, начала умирать. Ха! Даже я недооценил ее. Она много работала, чтобы человек все больше впадал в ярость. Когда не помогал один способ, она пробовала другой, пока дело не дошло до радикального — смерти, она методично и последовательно доставала человека и в конце концов доконала. Растение пожертвовало жизнью, чтобы вылечить юношу. Оно вынудило его совершить убийство. Это поистине волшебство.

— Но откуда вы это знаете? То есть откуда вы знаете, что растение понимало, что делает?

— Я знаю это наверняка, но с виду это выглядит так. Я дал молодому человеку растение, которое чрезвычайно трудно погубить. Растение, которое благоденствует в самых ужасных условиях. Растение, хорошо известное своей способностью к адаптации. Разве ты не понимаешь? Ему надо было постараться, чтобы не выжить.

— Этот человек все еще приходит сюда стирать?

— Ну конечно. И теперь он выглядит счастливым. Приходит в прачечную под ручку с женщиной и улыбается.

— По-моему, он псих.

— Нет, это прекрасная история. История любви. Это растение воистину полюбило молодого человека.

Я попрощалась с Армандо, потому что не было никакой возможности слушать дальше историю растения, которое пожертвовало жизнью ради человека.

— Приходи, когда появятся корни! — прокричал он мне вслед.

Вернувшись на следующий вечер домой с работы, я пошла проверить отросток и выскочила из кухни в таком восторге, какого не испытывала с самого детства. Я просто не знала, что с собой делать, Я кружилась по студии, случайно опрокинула кротон, рассыпав землю на новый паркетный пол. Меня это больше не волновало. Огненный папоротник дал четыре длинных, нежных, белых корешка.

Денежное растение

Марихуана стоит тысячи долларов за унцию (около 30 граммов). Фактически в 2006 году это была самая прибыльная и выгодная культура в США, чей урожай принес за год в среднем 30 миллиардов долларов. На втором месте по дороговизне шафран из Ирана, так как для получения одного фунта этой самой популярной специи требуется 75 тысяч цветков. Орхидеи же, напротив, находясь вне законов рынка спроса и предложений, в глазах ценителей и коллекционеров оцениваются больше как произведение искусства вроде картин и скульптур.

Я взяла отросток с его новенькими корешками, сбрызнула его водой, завернула в пакетик из целлофана. Я бы отнесла его Армандо прямо сейчас, но в половине седьмого начиналась вечеринка в честь окончания съемок рекламного ролика для фирмы «Puma». Какое свинство, что вечеринка совпала с появлением корней. Уже то, что каждый божий день мне приходится встречаться с Джофом Каунсилом, было достаточно мерзко, так теперь надо тратить на него еще и вечер. Я решила отправиться на вечеринку, а потом быстренько смыться около половины восьмого и — прямиком в прачечную.

Я взглянула на кротон с обломанной верхушкой, и меня охватило чувство вины. Я вспомнила Эксли, и мысль о нем и его искренней любви к растениям заставила меня пересадить кротон в новый горшок. Поэтому вместо того, чтобы ждать Коди в служебной машине на улице у своего дома, я как раз в шесть пятнадцать насыпала свежую землю в новый горшок. К тому времени, когда я наконец была готова ехать, толстый слой земли покрывал меня с головы до ног. Переодеваться было слишком поздно, поэтому я потопала ногами, пытаясь по возможности отряхнуться, отчего она прилипла еще сильнее, и закрыла за собой дверь.

Наш консьерж Карлос знал, на мой взгляд, слишком много о моей жизни. Так много, что даже его вид был для меня оскорбителен. Я была уверена: он в курсе, что я никогда не выхожу из лифта с мужчиной. Фактически, он для меня ежедневное напоминание о моем одиночестве. Именно поэтому меня и не устраивало то обстоятельство, что у нас в доме есть консьерж. Перед ним невозможно было изображать счастливую жизнь. Даже для самой себя. Это хуже, чем чирей на заднице.

— Кто-то оставил это для вас сегодня, — произнес он, как только открылась дверь лифта.

Он передал мне белый конверт с коричневыми пятнами земли, как раз такими же, как и на мне.

Записка была короткой и гласила: «Не смогу быть на обеде в среду. Дэвид Эксли».

И больше ничего.

Там не было написано ничего типа: «А что вы делаете в четверг вечером?» Или вежливого: «Как насчет другого дня?» Или, по крайней мере: «Зайдите на рынок».

Тон записки был чисто деловым. Эксли был просто парнем с овощного рынка, который продал мне пару растений, и только.

Я посмотрела на Карлоса и изобразила на лице удивление, как будто только что получила заманчивое предложение, а не отказ от человека, который мне по-настоящему нравился. По кислому выражению его лица я поняла, что это его не обмануло. Для нас обоих было совершенно очевидно, что до конца своих дней я останусь одна. Я улыбнулась ему, что, кажется, его напугало, и вышла на улицу. Машина, которая должна была отвезти нас на вечеринку, ждала снаружи. Коди, попивая кофе, уже сидел на заднем сиденье с унылым видом. Я проскользнула внутрь и села рядом. Ногтями пальцев одной руки я пыталась выскрести грязь из-под ногтей другой, а потом потерла ногти о джинсы, чтобы отполировать неровные края. Водитель с видимым отвращением посмотрел на меня в зеркало заднего вида, словно говоря: «Не смей стряхивать свою грязь на мои новые кожаные сиденья».

Когда мы проехали половину пути, Коди наконец заговорил:

— Ты грязная.

— Знаю. Вытряхивала одно из моих растений. Пришлось пересаживать в другой горшок

— Почему было не сделать это позднее?

— Потому что. — Я приподняла кусочек целлофана — У меня корни.

Я помахала конвертиком у него перед носом, и он выхватил его у меня из рук

— Что это?

— Пожалуйста, не тряси и не задень обо что-нибудь. Это отросток огненного папоротника, и он не давал корешков несколько недель.

— Похоже на крошечный клубень

— Ты не знаешь, что такое крошечный клубень. — Я пыталась сохранить спокойствие.

— Ты и сама не знаешь — Он держал черенок в вытянутой руке, чтоб я не могла дотянуться.

— Это расширение подземной части корня. Как у картофеля.

— Ты, кажется, нервничаешь. Что-нибудь принимаешь в последнее время?

— Не твое дело.

— Ты виделась с этим парнем с овощного рынка?

— Да. Но это опять же не твое дело.

— Может, тебе йогой заняться. — Он наконец вернул мне отросток. — Расслабишься сильнее, чем от альпразолама.

— Я принимала ксанакс только один раз, сразу после развода. Стараюсь обходиться без лекарств.

Коди опять завел свою песню:

— Йога Нидра, йога сна. Пранаяма, контроль дыхания. Хатха-йога, мягкая йога гармонии организма.

— Ну, ты псих. Что это еще такое — йога сна?

— Это умение бодрствовать во время сна так, что, пока тело спит, сознание работает.

Мы намертво застряли в пробке, типичной для часа пик.

— Я, пожалуй, вздремну. Телом и разумом. Разбуди, когда доберемся.

Ресторан полностью соответствовал своему названию: «Лед». Там было холодно и в прямом и в переносном смысле, как будто его владельцы, сильно потратившись на мебель и дизайн, не могли себе позволить отопление. Тем не менее там было довольно красиво: столешницы и бледно-голубые стулья отделаны граненым стеклом с травлением под заиндевевшие окна. В лампы вставлены голубые лампочки под голубыми, словно тронутыми морозом, плафонами; официанты и официантки одеты в бледно-голубые униформы и загримированы под голубоглазых блондинов в соответствии с декором. В огромных зеркалах без рам в стиле ар-деко отражалась элегантная публика, а каждый стол был украшен букетом белых лилий, привезенных из тех частей света, где для них был сезон цветения.

Прежде чем войти, я заглянула внутрь. Там были все. Художественные директора из департамента творчества вместе со всей пишущей братией. Исполнительный креативный директор, генеральный креативный директор, директор по звукозаписи и главный исполнительный директор. На самом деле никто точно не знал, чем они заняты, но все знали, что чем-то очень важным, потому что в их офисах были огромные окна с отличным видом на Манхэттен, а также прекрасные итальянские кофеварки эспрессо и привлекательные молодые помощницы. Наш босс Джоф Каунсил поднялся с места, когда мы наконец вошли в зал.

— Позвольте представить: команда, которая работала над проектом, — невнятно пробормотал он, будучи уже сильно навеселе, и добавил: — Ты грязная.

Все уставились на мою испачканную одежду.

— Я не грязная. Я покрыта специально разработанной горшечной смесью из канадского торфяного мха сфагнума, органического тростникового торфа, рисовой шелухи и мха, идеальной для африканских фиалок и других геснериевых и уж наверняка более питательной, чем вся эта еда на столах.

За столами все замолчали, а я уселась рядом с Коди.

— Мило, — прошептал он мне.

— Эти люди ничего не понимают. На мне больше органики, чем в целом магазине «Натуральные и органические продукты» на Юнион-Сквер.

— Ну и что же мы будем делать с этими корнями?

— Это черенок, а не корни, и я собираюсь отнести его человеку, с которым я встретилась в прачечной.

— Ты становишься неадекватной. Сама-то ты понимаешь?

— Ничего странного. Он выращивает тропические растения в прачечной на Первой авеню.

— Все в порядке, цыпа, понял.

Мне нравился Коди, потому что он один из тех людей, которые сознают, что мир и все его обитатели в принципе несколько странноваты, и принимал мир таким, какой он есть. Сама же я из тех, кого пугает обыкновенная странность человеческой породы, притом что я исключительно часто имею дело с исключительно странными людьми.

— Спорю, у него в прачечной растет какая-нибудь совершенно особенная конопля. Может, даже есть немного волшебного мескалина[2] из кактуса-пейота. — Коди иногда любил выражаться несколько выспренно, а его мозги всегда были направлены на то, что можно покурить или переварить. — Может, он шаман, использующий галлюциногены, как Дон Хуан?

— Понятия не имею, Коди. Мне интересны только его растения.

— А он чем интересуется?

— Не знаю.

— Зато я знаю. — Он заулыбался.

— Вряд ли. Он старый.

— Ты тоже.

— Спасибо большое.

Принесли шампанское в бутылках и еду, сервированную а-ля карт на маленьких тарелочках. Запеченный гусиный паштет с маракуйей, ледяная испанская окрошка гаспаччо с кедровыми орешками, устрицами и вишнями, суп-пюре из каштанов с плавниками лосося и корнями сельдерея, средиземноморский окунь с сыром пармезан и запеченными луковицами лилий.

— По крайней мере, мы теперь знаем, что с лилиями делают, когда они отцветают, — произнес сидящий радом со мной Джоф Каунсил, отправляя огромную луковицу в рот.

— Лила встретила кое-кого, кто тоже любит растения. Хотя он их не ест, а работает с ними. Продает на овощном рынке на Юнион-сквер.

Я сделала большой глоток шампанского и пнула Коди под столом.

Джоф Каунсил выковырял что-то зеленое из зубов и отправил в рот.

— Всякий, кто в наши дни связывается с природой, полный дурак. Твой дружок, который работает с растениями, просто глуп. С природой произойдет то же, что и с арктическими льдами. Или со снежным барсом, белым носорогом, серебристой гориллой, ягуаром, пигмеями и эскимосами. Последний белый медведь вымрет раньше чем через пятьдесят лет. Природе конец. Вы разве еще не поняли?

Он уставился на меня, словно моя симпатия к кому-то, кто продает растения, была для него личным оскорблением.

— Надо равняться на машины. — Он выудил из кармана мобильник и поднял его над столом. — Это наша новая природа. Без изъянов и слабостей. Их нельзя истребить, потому что там, откуда они взялись, точно таких еще миллиард. Они не разлагаются, поэтому, по сути, неистребимы и вечны. Их нельзя есть, или выдрать из земли, или выжечь землю под ними, или, в конце концов, вырубить на пиломатериалы. Это совершенное, самодостаточное существование вечной жизни.

— А как насчет кислорода? — спросил Коди. — Мы ведь получаем килород из растений.

— Кислород — дымород. — Он окинул взглядом стол. — Где же модель?

— В школе, — сказала я.

Не знаю, был ли виноват жирный гусиный паштет или постоянное жужжание мобильников, лежавших у каждой обеденной тарелки в качестве дополнительной услуги, но к концу первой перемены меня слегка затошнило.

Я выскользнула через покрытую изморозью дверь ресторана и направилась в прачечную, втягивая носом живительный прохладный воздух как лекарство.

Я доехала подземкой до Даунтауна и, как лунатик, пошла на юг по Третьей авеню, нежно сжимая черенок в руке. Внезапно он стал для меня самым важным. В моей жизни появилось нечто кроме Джофа Каунсила, обнаженных девочек-подростков и умирающей природы.

Час пик миновал, и людей на улицах было совсем немного. Это была бы приятная прогулка, если бы в глубине сознания меня не тревожили мысли об Армандо. Что, если черенок вовсе не от огненного папоротника из Колумбии, а просто от обычного папоротника, который он сорвал в парке на Томпкинс-сквер? Что, если он затащит меня в заднюю комнату с мифическими девятью растениями и запрет дверь снаружи? Жизнь в мире рекламы может кого угодно сделать подозрительным в отношении мотивов поведения других людей.

Где-то около Тридцать четвертой улицы эти подозрения заставили меня развернуться и пойти на запад к овощному рынку.

Мне нужно было увидеть Эксли. В этот момент он показался мне именно тем человеком, в котором я нуждалась. Человек занят торговлей, а не съемками и болтовней. Конечно, он отменил наше свидание, но, если отбросить в сторону романтические переживания, он-то уж точно должен знать, стоит ли чего-нибудь черенок.

Когда я добралась до рынка, Эксли поливал кротоны и ругал почем зря необычно холодный и дождливый апрель, и при этом от его дыхания в ледяном воздухе палатки поднимался пар. Я услышала слова «северо-восточный» и «кучево-дождевые облака», произнесенные с видимым отвращением. Он вроде даже мне обрадовался и просветлел лицом, но, памятуя о только что отмененном свидании, невольно сделал шаг назад при моем приближении.

— Как райская птичка? — Он пожал мою руку, не снимая желтой садовой перчатки.

— Растет с каждым днем.

— А китайская пальма? Какие-нибудь проблемы?

— То же самое, что и с райской птичкой: растет, как сорняк.

— Здесь бы обе померли. — Он посмотрел на облака. — Плохой год для тропических растений и неудачный для бизнеса. Больше одной-двух недель не протянут. Продать не успею.

— Поэтому-то вы не можете прийти на обед? Проблемы на работе?

Эксли пальцем потер висок:

— Прямо в точку. Не люблю смешивать дело со свиданиями и обедами и всякой прочей мурой. Никогда ничего не получается. Никудышная затея.

— Не думаю, что покупка трех растений может быть расценена как партнерство в бизнесе.

Эксли взглянул на меня исподлобья:

— Может, и не партнерство, но это все-таки бизнес. Я продаю растения, несколько растений продал тебе и надеюсь продать еще.

Я, в свою очередь, недолго помолчала.

— Простите. Вы правы. У нас общий бизнес.

Мы еще молча постояли, пока он поливал растения.

— Кротон тянется вверх, как подросток. Я на днях пришла домой, а горшок опрокинулся, пока меня не было.

— Ему тесно. Надо пересадить. Возьмите немного горшечной земли Шульца для профессионалов и горшок дюйма на три-четыре шире нынешнего. Садовыми ножницами разрежьте старый горшок, делая надрезы от края вниз. Насыпьте на дно нового горшка земли на дюйм, положите несколько глиняных черепков для дренажа, затем вытащите кротон, сохраняя на корнях по возможности весь ком земли. — Он всеми десятью пальцами обвел большой круг. — И перенесите его в новый горшок. Сверху насыпьте немного земли, на дюйм-два ниже кромки горшка. Он скажет тебе потом спасибо.

— По правде говоря, я пришла не выяснять, почему вы отменили свидание. Я и кротон уже пересадила.

— О?

— У меня вопрос, я надеялась, что вы сможете на него ответить.

— Если насчет растений, то я — тот, кто вам нужен.

Я развернула черенок и помахала длинными белыми корнями у него перед носом.

— Я узнала из весьма сомнительною источника, что это огненный папоротник из Колумбии. Мне надо убедиться, так ли это.

Эксли уронил шланг.

Пристально глядя мне в глаза, он подошел ко мне очень близко и моментально, раньше, чем я успела произнести хоть слово, выхватил черенок у меня из рук и бросился с ним в палатку. Я поспешила за ним. Он сгреб грязь и листья со старого деревянного стола, который купил, чтобы палатка напоминала французский загородный дом. Разгреб на столе место достаточное, наверное, для тысячи черенков. Покачал черенок на ладони и бережно, словно новорожденного, каковым, по сути, черенок и являлся, положил на стол. Затем из узкого, во всю длину стола, ящика вынул лупу и стал изучать корни. Он молчал несколько минут.

Наконец поднял глаза:

— Это действительно огненный папоротник, это видно по тому, как ветвятся корни. У большинства кисличных клубеньки, но не у этого крошки. Чертовски редкий. Я однажды видел его в Южной Америке.

Он внезапно замолчал и уставился на меня, словно я была преступником.

— Тде ты его взяла?

Я и раньше видела у мужчин такой взгляд, но обычно он касался секса, а не растений. Мне не понравилось, как он смотрит на меня и на черенок, поэтому я нагнулась и быстро забрала черенок со стола. Я стояла перед ним, прижимая черенок к груди, как драгоценность. Эксли обошел стол и придвинулся ко мне так близко, что я уловила запах земли на его куртке. Определенно это была самая странная причина из всех, по каким я оказывалась настолько близко от мужчины, который мне нравился.

Сколько ты хочешь за него?

— Вы шутите?

— Я все еще прижимала черенок к груди.

— Я дам тебе за него пять сотен прямо сейчас. Или могу попытаться найти покупателя, который даст намного больше. Разницу мы поделим.

— Почему вы шепчете?

— Не хочу, чтобы кто-нибудь знал о том, что он здесь.

Не будучи страстной поклонницей резких поворотов судьбы и пережив в последнее время множество этих поворотов, я сначала засмеялась, а потом занервничала. Пятьсот долларов — большие деньги только за то, что я засунула маленький грязноватый кусочек стебля в стакан с теплой водой и ждала несколько недель, пока появятся корни.

— Где ты его взяла? — повторил он, не обращая внимания на посетителей, потихоньку скапливавшихся снаружи.

Я знала, что он мне не поверит, если я расскажу правду, поэтому даже не потрудилась соврать.

— Я достала его в прачечной самообслуживания.

— Познакомь меня с ним, кто бы он ни был, и я добавлю еще две сотни баксов. Может, я весь в земле бегаю вдоль прилавка с растениями, но я знаю: это большая сумма даже для того, кто работает в рекламе.

Если человек в среднем в жизни испытывает приблизительно три радикальные перемены в карьере, только что у меня перед глазами мелькнула возможность второй такой перемены.

— Ну? — спросил он.

Возможно, мне удастся достать еще черенков у Армандо, и продать их Эксли. Я расстанусь с Джофом Каунсилом и буду зарабатывать деньги, носясь с черенками тропических растений между прачечной и овощным рынком, от садовника к продавцу.

— Я буду посредником. — Я, правда, понятия не имела, как работает посредник. — Я буду приносить черенки, а вы будете мне платить.

Эксли с трудом скрывал раздражение

— Ты не хочешь мне сказать, кто этот человек?

— Не хочу.

— Не доверяешь?

— Мы никогда не работали вместе.

— У этого человека много растений?

— Я не очень разбираюсь в растениях, но мне кажется, я видела первоцвет, маки, несколько видов злаков, ноготки, георгины и ирисы.

Эксли медленно проговорил:

— Я имею в виду ценные растения. — Он проговорил слово «ценные» по слогам. — Ты видела еще какие-нибудь ценные растения помимо огненного папоротника?

— Я не знаю, какие растения ценные. Я не знала, что и он ценный, пока вы не сказали. Но он упомянул о каких-то девяти растениях в задней комнате.

Я не видела вреда в том, чтобы сказать о девяти растениях, так как не собиралась показывать, где находится прачечная.

— Ты уверена, что он сказал «девять»? Он сказал «девять растений»?

— Да, определенно девять.

— Ты их видела?

— Нет. Он сказал, что я еще не готова. Если я укореню огненный папоротник, он их мне покажет.

— Будь я проклят — девять растений страсти, — пробормотал Эксли скорее для себя, чем для меня.

— Что?

— Ничего. Просто старая история садоводов. Миф растениеводов-профессионалов. — Казалось, Эксли успокоился. Он положил руку мне на плечо, и, даже несмотря на то, что был в рабочих перчатках, было приятно ощущать, как он касается меня. — Просто достань мне таких черенков столько, сколько сможешь. Если некоторые из них прорастут, я дам тебе намного больше, чем ты получаешь сейчас.

Это было не совсем то предложение, которого я ожидала от Эксли, но ведь это только начало.

Я ушла с рынка и направилась прямо на восток, в прачечную. Все, что мне надо было сделать, — показать корни Армандо. Мои способности должны его впечатлить и убедить дать мне еще черенков. Может быть, даже черенки девяти растений из задней комнаты. Девять растений страсти, как назвал их Эксли, и эти слова в его устах звучали столь же сексуально, сколь таинственно звучали они в устах Армандо.

Причина для встречи с ними обоими — Армандо и Эксли — становилась для меня все более очевидной. Это не было связано с кем-то из них. Это было связано со мной, моей работой и моей жизнью. В конце концов, может быть, реклама это не мое призвание. Возможно, я рождена для чего-нибудь более романтического. Вроде выращивания редких тропических растений.

Число девять

Бетховен написал девять симфоний. У кошки девять жизней. В бейсбольной команде девять игроков. Выражение «в самую девятку» означает — на высочайшем уровне. «На девятом небе» означает состояние эйфории. Девять — самое большое однозначное число, синоним совершенства.

Когда я добралась до прачечной, Армандо сидел на лавочке спиной к двери, прямо в центре зала.

— Ты вернулась, — не оборачиваясь, сказал он.

— Как вы узнали, что это я?

— В этот час редко кто стирает. Большинство людей дома с семьями, в то время как ты, насколько я понял, не обремененная родственниками или иными связями, можешь ходить в бар или сюда.

Его комментарии были обидными, но я пропустила это мимо ушей.

Он обернулся и засмеялся. Его зубы, очень белые, с ровными промежутками между ними, были слишком мелкими для его крупного тела; шикарные, но девичьи зубы. Его внешний вид меня смутил, но я постаралась задвинуть мысль об этом несоответствии на задворки сознания.

— У меня корни. — Я протянула отросток в целлофане.

— К несчастью, да.

— Что это значит?

— Твои корни — это твоя проблема. Они будут держать тебя на месте и не позволят тебе расти и развиваться. Растениям нужны корни, потому что они не могут сами передвигаться. Корни хорошо служат им, не позволяя ветру сорвать их с места и унести в никуда. Но мы, люди, можем передвигаться по своей воле, и корни нам необязательны. Обычно мы не хотим долго оставаться на месте. Потом, когда мы пытаемся переместиться, мы рвем наши корни, и, поскольку это больно, мы в конце концов остаемся там, где есть.

Армандо протянул руку, и я вложила в нее отросток.

— В следующий раз приноси отросток в бумажном пакете или, еще лучше, заверни его в мокрое полотенце, но никогда не держи в целлофане, если только не хочешь его удушить.

— Конечно, — сказала я, воодушевленная словами «в следующий раз» и мыслями о грядущих доходах. Он поднес корни к флуоресцентной лампе, потом понюхал.

— Ты понравилась малышке. — Он сунул отросток мне прямо в лицо, заставив меня отпрянуть. — Лучше берегись.

— Я-то думала, что это добрый знак.

— Если растение любит тебя, оно может решить подарить тебе что-нибудь. Некоторые из подарков тебе понравятся. А некоторые нет.

— Что за подарки?

Он слегка прикоснулся указательным пальцем к белым корешкам.

— Малютка-растение может тебя загипнотизировать и превратить в жадину. — Он пристально смотрел мне прямо в глаза.

Его взгляд, казалось, отбросил меня еще дальше назад, и мне пришлось ухватиться за один из столов для упаковки, чтобы сохранить равновесие. Армандо сделал ко мне шаг. Я отклонялась назад, пока чуть ли не легла на стол.

— Хочешь еще один черенок? — Он вперил в меня яростный взгляд.

Уже второй раз за день мужчина так смотрел на меня из-за цветочного черенка. Когда дело доходило до устрашения, Джофу Каунсилу было далеко до Эксли или Армандо.

— Да, — произнесла я из своего униженного положения. — Я хочу.

Армандо вскарабкался по лестнице к папоротнику и отрезал для меня отросток

— Может быть, этот принесет тебе еще немного денег, — сказал он, спускаясь.

— Как вы узнали о деньгах?

— Знаю, потому что я дал тебе нечто ценное, а ты вовсе не глупа. Знаю, следуя логике. Знаю, потому что женщина твоего возраста и положения превыше всего ставит денежный эквивалент того, что ей досталось во владение. Такая женщина просто не может ничего видеть в ином свете. И не привыкла вкладывать другой смысл или искать другие ценности в том, что видит перед собой. Например, ты никогда не думала о встрече со мной, о странности или возможных ее причинах. Если бы ты подумала, то, может быть, задумалась о маленьком растении в окне, которое привело тебя ко мне. Я просто знаю, как ценно твое время, и допустил, что ты будешь действовать соответственно и как типичный представитель твоего микросоциума, что ты и сделала.

Мне совсем не понравилось, что я поступаю в соответствии со своим микросоциумом, так как всегда считала, что я намного умнее, ярче и талантливее, чем люди из моего окружения. И мне особенно не понравилось использование им слова «микросоциум». Оно звучало странно в его устах, и от этого я почувствовала себя неуютно.

— Мы все поступаем в соответствии со своим временем и положением. Не волнуйся. Посмотри на меня. Я старый человек, занимающийся садоводством в прачечной. Это определенно в полном соответствии с моим, но не твоим временем и положением. Я совсем не возражаю против того, чтобы принадлежать к своему времени и микросоциуму. Да и ты тоже не возражаешь. Мы находимся в рамках своего социального круга и класса, пока не осознаем это, и сами меняем его, если делаем свой выбор.

— Я могла бы изменить его, если бы так решила.

— Менять что-нибудь в своей жизни очень трудно. Очень и очень немногие способны на это.

Армандо протянул руку с черенком, зажатым в ладони:

— Возьми его и подработай немного. В этом нет ничего плохого: заработать деньги. Считай это подарком от малыша огненного папоротника.

Я взяла черенок. Судя по настроению Армандо, можно было предположить, что время не совсем удачное, но я все равно спросила, можно ли мне увидеть все девять растений.

— Не сегодня.

— Тогда можно я спрошу?

— Безусловно. Ну давай. Спроси что-нибудь.

— Почему их девять? Почему не три или двадцать?

— Хороший вопрос. Я уже начинал беспокоиться, что ты никогда не спросишь. Каждое из этих растений имеет ключ к одному из девяти самых желанных для людей вещей. Без определенного порядка это: удача, власть, магия, знание, жажда приключений, свобода, бессмертие, секс и, конечно, любовь. Отсюда и число девять. Если любое число умножить на девять, то полученные цифры числа всегда в сумме дают девять. По этой причине девять считается магическим числом. Символ неизменной, непреложной истины. Суть завершенности. Совершенный круг, дающий в сумме себя самого и сам себя дополняющий. Прекрасная вещь, ты со мной согласна?

— Никогда об этом раньше не думала, но я согласна.

— Поэтому каждый, кто владеет девятью растениями, совершенен. Этот человек будет иметь в жизни все, что пожелает. Так рождается легенда. Но обладать надо этими девятью растениями одновременно. В то время как одно растение дает власть обладателю, находясь в правильных руках, магическая комбинация из девяти непобедима. Не важно, кто ты.

Мне удалось укоренить черенок огненного папоротника. Теперь я хотела бы увидеть девять растении. Вы говорили, что разрешите мне.

— Сейчас не время.

— Когда?

Возвращайся в сумерках или на рассвете. Когда энергия женщины и мужчины равны, без преобладания какой-либо из них. Это время, когда можно увидеть истинную силу растений. Иначе ты увидишь в лучшем случае только половину этой силы. Ты слишком долго и далеко шла, чтобы увидеть лишь часть.

Я просто хотела увидеть растения. Одиночные или в комбинации, в группе, днем, ночью, одно, девять, где бы то ни было, когда бы то ни было, я просто хотела увидеть растения.

На полпути я остановилась в дверном проеме.

— Почему я? Почему вы показываете их мне?

— Потому что ты мне нравишься.

— Этого недостаточно.

— Потому что ты пришла в мою прачечную.

— Я этому не верю.

— Я тридцать лет выращиваю здесь растения. За это время я встретил всего лишь десять человек, которые были в состоянии изменить что-то в своей судьбе. Ты одна из них.

— Какая связь между этим и разрешением взглянуть на растения?

— Они изменят тебя, если ты позволишь. В этом я рассчитываю на тебя.

— Почему вас заботит, изменюсь ли я?

— Потому что мы оба выиграем. Ты, возможно, даже больше, чем я. А может, и нет. Зависит от того, насколько ты можешь измениться и в каком направлении.

Я побежала из прачечной прямо на овощной рынок, выбросив слова Армандо из головы. Я прибежала, запыхавшись, и протянула отросток. Казалось, Эксли это не впечатлило.

— Я дам тебе за него три сотни.

— Ты сказал: пятьсот.

— Не уверен, что это стоит пятьсот, — сказал он, перекатывая черенок большим и указательным пальцами в перчатках.

— Интересно, почему все так поступают.

— Цена, конечно, зависит от качества.

— Безусловно.

Я посмотрела на черенок на вид он казался вполне приличным. Длинный, ярко-зеленый. Слегка влажный. Насколько я понимала, с ним все было в порядке.

Эксли обнял меня и притянул поближе. Потом положил руку мне на макушку.

— Посмотри на меня. Ты ничего не понимаешь. Это не просто хороший черенок. Он даже не просто отличный. Это совершенный черенок. Он абсолютно совершенен. Здоровый, крепкий, живой, готовый к росту. Ты ведь даже ничего не знаешь о растениях?

— Может, и не знаю, но зато я знаю кое-что о математике.

Эксли отдал мне деньги и потряс мою руку.

— За то, чтобы таких мгновений было побольше.

— Согласна, — повторила я

— Из прачечной, а?

— Точно. Прямо из Колумбии в прачечную.

— Как насчет того, чтобы сегодня вечером отправиться прямо с овощного рынка на обед?

Я уходила от стойки с растениями с пятью сотнями долларов в кармане и предстоящим свиданием с Эксли. Никогда в своей жизни я так легко не зарабатывала деньги.

Я прошла мимо людей, толкающих прогулочные коляски с детьми, — обычно меня ужасно раздражало, что на рынке так многолюдно, но только не сегодня. Сегодня я улыбалась младенцам, а заодно и их родителям.

Я прошла мимо ларька, где продавали красную рыбу, спокойно, без содрогания глядя на живую рыбу в теплой грязной воде. Я даже купила стаканчик сока у продавца моркови, чей блендер был покрыт таким слоем морковных очисток, будто его не мыли по меньшей мере год. Сок был сладким и вкусным.

Прилавок с печеными яблочными пирогами воздействовал на меня так, как должен был: я почувствовала себя вполне здоровой и полноценной. Пошарив в кармане в поисках двух баксов на маленький пирожок, я вытащила вместо этого стодолларовую купюру, и меня охватило предчувствие приятных перемен в жизни. Эти ощущения в сочетании с солнечной погодой, яблочным пирогом и детьми дали мне чувство внутренней гармонии и комфорта. В этот момент я решила поделиться своими доходами с Армандо. Все должно быть честно и справедливо. Я начну бизнес с Эксли, поделюсь с Армандо, и мы все трое будем в выигрыше. Я шла через рынок, довольная сделанным выбором.

Свидание

В призрачном свете луны, под покровом ночи, мотылек садится на цветок, опыляет — спаривается с цветком — и исчезает. Мы, люди, делаем абсолютно то же самое, за исключением того, что процедура включает в себя еще и обед. Итак, вкратце, свидание — это когда двое или больше людей едят вместе и общаются, чтобы выяснить, в состоянии ли они переносить общество друг друга, чтобы затем один мог опылить другого под покровом ночи.

Эксли повел меня в «Стрип-Хаус» на Двенадцатой авеню. Хотя это и был один из лучших стейк-баров в округе, где подавали нью-йоркские отбивные, нежные и мягкие, словно подтопленное сливочное масло, я сочла это странным выбором. Стены ресторана были темно-красного цвета. Освещение слабое, цвета горчицы. Романтично, но мрачновато. Будто получила в подарок дюжину черных тюльпанов, прекрасных, но вовсе не тех ярко-желтых, которых ожидаешь.

Когда я пришла, он был уже в баре. Сидел спиной ко мне, и я немного понаблюдала за ним. Он не напевал и не разговаривал с женщиной, сидящей рядом с ним, хот она выглядела вполне мило и смотрела в его сторону. Он просто сидел и ждал. Я могла бы долго так стоять. Было что-то волнующее в том, чтобы наблюдать за тем, как Эксли ждет, но я знала, что заставлять его ждать нечестно, и поэтому пробралась к барной стойке.

Сначала я обратила внимание на его руки. Они были намного светлее, чем лицо, потому что желтые рабочие перчатки, которые он все время носил, защищали их от солнца. Я их видела открытыми в первый раз: они были меньше и более ухоженные, чем я представляла себе, словно садовые перчатки делали всю работу сами.

Рукава светло-голубой рубашки были закатаны и открывали загорелую кожу. Голубизна рубашки была под цвет глаз, и мне показалось, что я на улице и смотрю прямо в небо. Интересно, догадывался ли он об этом. Он не производил впечатления человека, которого заботят такие мелочи, как внешность, поэтому вполне возможно, на самом деле они его заботили.

— Ты хотел стать продавцом растений? — спросила я, когда мы устроились за столом.

Он рассмеялся во весь голос и закатал рукава еще выше, словно приступая к чему-то серьезному.

— То есть ты хочешь знать, была ли у меня когда-нибудь настоящая мечта?

— Нет-нет, я совсем не об этом.

— Лично я считаю, что выращивать и продавать тропические растения в городе Нью-Йорке очень престижно.

Я не привыкла к людям вроде Эксли, чьи представления о честолюбии не были связаны с деньгами.

— В этом городе у людей просто неутолимая потребность в живой природе, — произнес он, намазывая маслом булочку. — У них прямо слюна течет при взгляде на что-то живое, как при виде пищи. Продавать растения в таком мегаполисе — хороший бизнес.

— Да уж, этот город не очень богат зеленью.

— Ты когда-нибудь наблюдала, как люди здесь смотрят на любую живность?

— Нет, на самом деле нет.

— А я видел. Я наблюдаю это целыми днями. Они бродят по рынку, восклицая что-то вроде: «Уууу, ты видел эти помидоры?» Или: «Аааа, глянь на эти классные тюльпаны».

— Итак, одобряют?

— Это не совсем точное слово. Скорее, будто это последний цветок или последний овощ, который они видят. Крайняя степень удивления. Вроде потрясения оттого, что в мире осталось еще что-то настоящее. Когда я впервые это услышал, я расстроился. Мне захотелось привезти в город какое-нибудь дикое растение. Так я и начал.

— Я не скучаю по природе.

— Да нет, скучаешь. Поэтому я тебе и понравился. Ты все еще хочешь верить в миф о нормальном мужчине. И ты увидела его во мне. Я видел парней из твоей тусовки, тех, кто приходят за покупками на овощной рынок. И понимаю, чем привлекателен для женщины твоего типа.

Я поняла, что явно недооценила проницательность Эксли.

— Была замужем?

Я кивнула:

— Четыре года.

— А что за человек был твой муж?

Я улыбнулась:

— Алкоголик.

— Хм. А дети?

— Нет. Он хотел, но я боялась, потому что он слишком много пил.

Я немного помолчала, припоминая разговор с моим бывшим мужем:

«Если ты сейчас уйдешь, у меня никогда не будет ребенка».

«Это не моя вина. Я хотел детей. Ты хотела ждать и ждать. Я не знаю, чего ты ждала».

«Если у меня никогда не будет ребенка, то из-за тебя. Хочу, чтобы ты это знал. Хочу, чтобы ты с этим жил».

«Если бы у тебя был ребенок, как у нормальной женщины, я бы не ушел сейчас. У меня была бы причина остаться».

«Если бы ты пил, как нормальный мужчина, я бы родила. Но если бы я родила ребенка от тебя, мне пришлось бы заботиться о двух людях, которые не могут обойтись без бутылки».

«Ты хочешь сказать, что я ребенок?»

«Я хочу сказать, что ты пьяница».

— Поэтому он ушел? Потому что ты не хотела детей?

— Почему ты решил, что это он ушел?

— Ты производишь впечатление довольно застенчивой женщины.

— Он сказал, что уходит, потому что влюблен в другую. А через год и от нее ушел.

— Спорю, ты была счастлива.

Я засмеялась:

— Очень.

Я раньше никому не рассказывала о своем бывшем муже то, что рассказала сейчас Эксли, и мне стало неловко. Не потому, что мне не нравилось с ним разговаривать, но истинной причиной того, что мы сидели рядом в ресторане, были деньги.

— Почему мы здесь? Из-за нас или из-за черенков?

— Ага. Извечный вопрос «кто мы»?

— Нет, не то.

— Ты думаешь о том, есть ли у нас будущее?

— Остановись. Я просто спросила, почему ты сидишь со мной в этом чудесном ресторане.

— Ладно, я здесь из-за тебя. Но и из-за черенков. Может быть, потому, что черенки я получил от тебя.

— Я купила свое первое растение из-за тебя. Ты это знаешь?

— Первое в твоей жизни?

— Да. Райская птица была моим первым растением.

Он улыбнулся:

— Итак, я у тебя первый.

— Поэтому я здесь.

— Что за человек дал тебе черенки? Человек из прачечной?

— Армандо?

— Он тебе хоть нравится?

— Мне нравится его прачечная, я не знаю, нравится ли он мне.

— Почему нет?

— Он странный. Иногда мне кажется, что он с другой планеты. Но его прачечная самое фантастическое место на свете. Зеленая трава и ярко-красные маки, лаванда и лимонная вербена, пальмы.

— Звучит прямо как райская музыка.

— У него на полу растет мох. Мне просто не может нравиться человек, у которого мох растет на полу.

— Прямо волшебный сад.

— Ну да, сказочный сад со стиральными машинами.

— Когда я был ребенком, отец рассказывал, что сказочные феи живут в норках, во мху около пней. Целыми семьями. Он говорил, что если я лягу на землю и загляну в норки, то смогу их увидеть, но показываются они только маленьким детям.

— Может, поэтому ты так любишь растения. Потому что в глубине души веришь, что внутри растений живут феи.

— Может, тебе нравится прачечная потому, что там во мху обитают феи?

— Может быть.

— Я уже, кажется, говорил тебе, что для женщины, у которой никогда не было дома цветов, у тебя слишком большая тяга к растениям и людям, которые ими занимаются.

— Расскажи мне о девяти растениях.

— Я их никогда не видел. У тебя больше шансов увидеть их, чем у меня.

— На самом деле нет. Сомневаюсь, что Армандо их мне покажет. Он держит их взаперти где-то в дальней комнате прачечной.

— Соображает. — Эксли провел по волосам, приподнимая пальцами верхние, выцветшие на солнце пряди, из-под которых показались более темные волосы. — Девять растений очень красивы и опасны. — Он заглянул мне в глаза. — Как хороший любовник. Близко я видел только одно из них и слышал еще о двух.

— Какое ты видел?

— Синнингию красивую, также известную как глоксиния, растение, олицетворяющее любовь с первого взгляда. Легенда гласит, что любой, кто найдет глоксинию, влюбится в первого встречного.

— И кого же ты увидел?

— В то время я был совершенно один в джунглях Перу, охотился за растениями.

— Ты в Перу охотился за растениями? Господи, ты так сильно подсел на них.

— Когда я впервые увидел глоксинию, поблизости не было никого, в кого можно было бы влюбиться. Немного позже я увидел нескольких человек, которые ехали домой, но я не влюбился ни в кого из них. А вернувшись в Штаты, я увидел первым Джимми, парня, который на рынке рядом со мной продает яблочный сидр. Мы с ним тоже не влюбились друг в друга, если тебе вдруг интересно.

— Итак, ты не думаешь, что это — правда? Нууу, что растения влияют на людей?

— Я полагаю, что надо иметь все девять растений. Когда у тебя только одно, не думаю, чтобы оно работало.

— Ага, вот и Армандо сказал то же самое.

Эксли непроизвольно вздрогнул.

— Кто-нибудь знает, какие именно растения составляют эту девятку? Это где-нибудь написано, в какой-нибудь книге или, может, в стихах?

— Нет. Трудно понять, что это за девять растений. Согласно легенде со временем они меняются, и ты сможешь узнать их, только если они покажутся тебе сами. А они показываются только людям, которые готовы к этому.

— Готовы к чему?

— Точно не знаю. Но догадываюсь, что человек должен быть достаточно мудрый или что-то в этом роде.

— Как, ты думаешь, Армандо их нашел?

— Возможно, они нашли его. Я же сказал, нельзя охотиться за растениями, они должны сами искать тебя. То есть, представь, если бы каждый мог их найти, все люди жили бы в тропических лесах и джунглях Южной Америки и Океании.

— Но ведь ты искал растения в Перу?

— Я был молод и глуп. И верил, что смогу их найти.

— А еще растения, о которых ты слышал?

— Я только знаю, что одно из них суккулент, каких миллионы. А другое относится к растениям, расцветающим по ночам. Женский цветок, который открывается ночью и закрывается днем, как и большинство женщин.

Я улыбнулась и одернула свитер, чтобы он плотнее обтянул меня и подчеркнул фигуру.

— О, не сиди так. — Он развел мои руки, скрещенные на груди.

— Здесь холодно.

Он потер мне плечи:

— Так лучше?

— Не особенно.

Он притянул меня к себе и поцеловал. Это меня удивило. Обычно я ненавидела целоваться в ресторанах. Мне было обидно за других посетителей, у которых, возможно, никого не было потому, что они были либо слишком старыми, чтобы иметь партнера, либо просто одинокими.

Эксли не думал о других людях и поцеловал меня снова. Он был на вкус как медовое масло из булочек, и, когда он остановился, мои губы сами по себе остались приоткрытыми в ожидании новых поцелуев.

Он откинулся на стуле:

— Теплее?

— Намного.

— Раньше говорили, что девять растений даруют вечную жизнь тому, кто ими владеет.

Мне вдруг стало интересно, сколько лет Армандо: ведь у него есть все девять растений.

— Но теперь, — продолжал Эксли, — легенда изменилась, и считается, что девять растений приносят счастье в различных формах: деньги, любовь или даже дети.

Я подумала обо всех этих людях около прачечной. Людях, которые приходили к Армандо. Они приносили ему любовь, деньги и в некотором роде были его детьми.

— Ну, скажем, эти растения очень и очень ценное и удачное приобретение, поскольку приносят людям то, чего они больше всего хотят.

— Почему они не нашли тебя?

— Я все время задаю себе этот вопрос. Я сделал все, что мог, чтобы приготовиться к встрече с растениями, но они не пришли. Люди проводят годы, иногда всю жизнь, оттачивая ум, пытаясь довести до совершенства свое сознание, которое привлечет к ним растения. Они едут в Индию и живут с гуру или проводят годы на Амазонке с шаманами, лекарями и знахарями всех сортов. Но, даже проделав все это, чертовски трудно приобрести все девять растений. Поверь мне, многие так и умерли, не добившись ровным счетом ничего,

— Ради легенды?

— Люди и ради меньшего шли на плаху.

Выйдя из ресторана, Эксли потянул меня на Двенадцатую улицу, между Пятой авеню и Юниверсити-плейс. Мы начали страстно целоваться, обсуждая в перерывах растения и мифы о бессмертии, любовь вообще и воспроизведение потомства в частности. Мы целовались благодаря индейским шаманам, знахарям и черенкам из прачечной в Нижнем Ист-Сайде.

Когда он прижимал меня к себе, от его пиджака пахло свежей землей. Я расстегнула три верхние пуговицы на рубашке Эксли и прижалась лицом к его груди, к мягким, как весенняя трава, волосам.

Он был первым мужчиной, с которым я целовалась после развода, и у меня было ощущение, что вся моя боль и отчаяние стоили этих поцелуев и были выстраданы именно ради них. Так, словно, если бы я никогда не встретила своего мужа, а потом с ним не развелась, я бы не стояла сейчас на углу с продавцом цветов, который целовался лучше, чем кто-либо в моей жизни.

Я схватила его за руку.

— Хочу тебе кое-что показать. Пошли.

— Куда мы идем?

Пройдя четыре улицы и сто раз поцеловавшись, мы добрались до места.

— Вот мы и пришли. Это — прачечная самообслуживания. — Я произнесла это с некоторой долей благоговения.

Эксли слегка отступил, чтобы все лучше разглядеть. Должно быть, мы выглядели как двое ненормальных: с открытыми ртами заглядывающими в грязное, треснувшее окно старой прачечной. Он вынул из кармана зажигалку и прильнул к окну. Пламя зажигалки вдруг выхватило папоротник из темноты, словно рок-звезду в финале шоу.

— Это он. Это огненный папоротник.

Я чувствовала себя так, точно сделала ему величайший в мире подарок.

— Красавец. Восхитительный. — Он повернулся ко мне. — Спасибо за то, что показала его мне. Благодарю тебя за то, что показала мне нечто столь изысканное.

Когда мы уходили оттуда, я взяла его за руку и не отпускала всю дорогу до моей квартиры.

Когда мы вошли, райская птица лежала на боку. Ее длинные листья были неловко подвернуты под каким-то странным углом. Вокруг валялась земля из горшка.

— Ее надо пересадить. Не возражаешь, если я сделаю это?

Эксли прямо-таки уронил мою руку, кинулся к растению и начал собирать землю в горшок

— Она никогда раньше не падала. Однажды опрокинулся кротон, но райская птица никогда.

Я взяла его за руку и тянула, пока он не поднялся. Обняла его за шею и прошептала:

— У меня есть земля и садовые ножницы. Я знаю, что такое земляной ком на корнях. И я обещаю тебе, что сделаю это утром.

— Прости. Это у меня в крови. Она — мой ребенок.

— Я не собираюсь оставлять ее без присмотра и не позволю, чтобы с ней что-нибудь случилось.

— Знаю.

Эксли поднял меня и отнес на кровать. Его руки, испачканные землей, выглядели теперь намного лучше. Не такие бледные. Этими руками можно делать все, что угодно: строить дома, рисовать картины, сажать деревья и выразить все, что нужно и хочется. Он нежно гладил меня, как я обычно гладила листья райской птицы. Он разговаривал со мной руками, и я понимала, как сильно соскучилась по такому общению.

Он взял щетку с туалетного столика. Она была очень мягкая, для маленьких детей. Сел на кровать за моей спиной, поднял волосы с плеч и провел по ним щеткой. Не передать, до чего приятно.

— Похоже на низ грибной шляпки. Она как бы сдвигает верхний слой эпидермиса, и кожа в большей степени обнажена для прикосновений. Становишься более чувствительным и более чувственным.

Он провел щеткой по плечам, груди, а затем медленно по волосам.

— Я заново выращиваю тебя и обновляю: убираю все старое. Делаю тебе новую кожу, новые волосы, клетки, новую тебя.

— Я не растение.

— Да нет, именно растение. Твои волосы растут из корней, как растения. При хорошем уходе они вырастают длинными и блестящими. Я забочусь о тебе на клеточном уровне. Все лишнее убираю и отскребаю. — Он пробежал пальцами по моей спине. — Это просто сумка для тела, упаковка, чтобы сохранять форму, чтобы ты выглядела собой. Мне бы хотелось не просто прикоснуться к твоей коже, а сделать это изнутри.

Он занялся со мной любовью, проник внутрь. Было что-то совершенно особенное в такой тесной связи с мужчиной, а может, вовсе и не с мужчиной, а с растением, которое приняло образ человека. Как-то настолько естественно, что напоминало слияние с природой. Нечто заходившее за пределы и обыденность современной жизни, настолько за ее рамками, что для этого еще не придумано точного определения.

На следующий день Эксли не позвонил. И еще через день. И через два. Я скучала по нему. На следующий день, и через час, и даже через минуту, скучала по-настоящему.

Он был первым мужчиной, с которым после развода я занималась любовью. А из-за того, как он любил меня, я чувствовала себя так, словно он вообще был у меня первым. Даже в глазах Карлоса, нашего портье, вместо обычной жалости наконец появилась некоторая надежда. Мне надо было найти Эксли. Я не могла опять видеть жалость в глазах Карлоса.

Через три дня я решила, что ждала достаточно, чтобы соблюсти принятые в Нью-Йорке приличия, и пошла на овощной рынок.

Была суббота, самый оживленный день недели, и на рынке было людно. Я огляделась в поисках Эксли, но на привычном месте его прилавка не было. Я поискала знакомые соседние ларьки, чтобы убедиться, что я в нужном месте. Осмотревшись, я увидела «Барнс энд Ноубл» прямо справа от меня, а немного сбоку индийский магазин с подарками для кошек. Продавец апельсинов из Калифорнии был на своем обычном месте, но Эксли нигде не было видно.

Перемещаться с одного конца рынка на другой в поисках, как они говорили, «удачного места» для продавцов не было чем-то необычным, и маловероятно, что он пропустит субботу, самый прибыльный день недели, поэтому я знала наверняка, что он где-то здесь, в толпе.

Я прошла рынок из конца в конец, вглядываясь в каждого продавца. Я заглядывала за каждый прилавок, даже в задних рядах. Больше половины были уставлены растениями и оставляли лишь узкие тесные проходы, что чрезвычайно затрудняло движение, но даже после того, как я обошла все дважды, я все еще не нашла Эксли.

Я вернулась обратно к Джимми, чей прилавок с яблоками сорта «Гренни Смит» теперь стоял на месте Эксли.

— Вы не знаете, где Дэвид Эксли?

— Парень с тропическими растениями?

— Да, блондин с тропическими растениями, который обычно стоял на этом месте.

— Не-е. Я знаю только, что он разрешил мне поставить прилавок на его место. Обычно я торговал с кузова грузовика, а это как заноза в заднице. Его нет уже пару дней, так я и установил здесь прилавок.

— Как долго?

— Что «как долго»?

— Он сказал вам, как долго вы можете использовать его место?

— Всегда. Он сказал, что уезжает и не вернется обратно.

— Когда он это сказал?

— Ну, не знаю. Четыре, может, пять дней, может, неделю назад. Думаю, в прошлую субботу.

— В прошлую субботу он сказал, что больше не вернется?

Я не стала ждать ответа и помчалась прямо в прачечную. Я уже давно не бегала и, пробежав всего один квартал, ужасно запыхалась, но продолжала бежать, задыхаясь, как девяностолетняя старуха.

Я свернула за угол между Двенадцатой и Первой авеню. И с облегчением увидела, что на улице начинается традиционная субботняя уличная ярмарка. Десятки людей толпились на площади, выбирая самые хорошие места для своих лотков и киосков с майками для взрослых и ползунков с надписью «Я люблю Нью-Йорк». Через час повсюду от жаровен поднимется запах итальянских сосисок, зеленых перцев и лука, а детские рожицы будут покрыты сахарной пудрой с вафельных трубочек. Все выглядело нормально, и я присела, положив руки на колени, чтобы немного перевести дыхание и утереть пот, заливающий глаза.

Я уже подходила к прачечной, когда внезапно наступила на что-то острое. Прыгая на одной ноге, я выдрала из подошвы кроссовки крупный осколок стекла. Я утерла стекающий по лицу пот и посмотрела на прачечную. Вся улица сверкала бриллиантовым блеском. Повсюду валялись осколки. Я поняла, что опоздала.

Из-за спин толпящихся людей мне было видно, что огромное центральное окно прачечной разбито и дыра заклеена желтой лентой. Я протиснулась сквозь толпу, чтобы увидеть все поближе. Меня охватила паника при мысли, что Армандо пострадал. Люди из соседних домов заполонили всю улицу, и, распихивая их локтями, я тщетно пыталась заглянуть внутрь помещения.

Наконец я добралась до дыры. Острые осколки стекла торчали из металлической рамы. Я посмотрела на потолок, медленно задирая голову вверх, страшась увидеть то, что случилось с нежными тропическими растениями, выставленными на весенний ветер и холод.

Все было хуже, чем я предполагала. Флуоресцентные лампы треснули или были полностью разбиты. Разорванная леска свисала с потолка. Повсюду была земля. Должно быть, она высыпалась из горшков, когда они падали с лески.

Растения, свалившиеся с потолка и со стиральных машин, валялись на полу, растерзанные, затоптанные ногами, покрывая вывернутый мох

Вьющиеся и штамбовые розы лежали под сушками, похожие на пятна крови. Армандо говорил мне, что их надо всегда держать около сушек, потому что тепло способствует их благоуханию. Распотрошенные стебли душистого табака валялись на столе для упаковки. Он говорил, что мускусный запах табака единственное, что может перебить запах отбеливателей.

Яркая фуксия, которую для Армандо опыляли домашние пчелы, беспомощно лежала на полу. Над ней жужжали пчелы в тщетных поисках цветков для опыления.

И лишь фикус стоял нетронутый в центре комнаты как одинокий свидетель кровавой бойни.

Теперь, когда растения были уничтожены, я беспрепятственно могла видеть секретную заднюю комнату. Дверь была сорвана с петель. В центре зияло идеально ровное круглое отверстие, которое можно сделать только циркулярной пилой. В отличие от основного зала задняя комната была безупречно чистая и абсолютно пустая. Ни на полу, ни в углах ничего не валялось. На полу ни пятнышка.

Девять растений исчезли.

Фикус и все мертвые растения, лежавшие на полу, не представляли никакой ценности. Только знающий человек мог так безошибочно знать, что выбросить, а что оставить без внимания.

Я спрятала лицо в ладонях. Из прачечной украли только девять растений. Даже старая медная касса стояла в углу нетронутой.

Я видела, как Армандо вышел из полицейской машины. Приподнял желтую с черными точками ленту, окружавшую прачечную, словно рой пчел, и вошел внутрь. Я с облегчением перевела дух. По-видимому, я подсознательно все время подавляла в себе страх при мысли, что Эксли как-то навредил Армандо.

— Мне надо с ним поговорить! — прокричала я полицейскому.

— Подойдите! — крикнул он в ответ.

Армандо обернулся, перегнулся через ленту и, схватив меня за руку, сильно дернул к себе.

— Человек, который купил черенок огненного папоротника, — сказал он, прежде чем я открыла рот.

Я кивнула.

Он притянул меня еще ближе:

— Ты говорила ему про девять растений?

— Нет.

— Как он узнал?

Я не смогла заставить себя рассказать ему, что показала Эксли прачечную.

— Ты ничего ему не рассказывала о растениях?

— Я сказала, что они у вас есть. Но я не говорила ему, где они. — Я врала. — Он ими не заинтересовался. — Я опять врала. — Он сказал, что это шутка. Бабушкины сказки для садовников. Просто легенда.

— За эти бабушкины сказки я отдал полжизни.

У меня слезы навернулись на глаза, хотя я уже целую вечность не плакала. Никогда за всю мою жизнь мои поступки не приводили к подобной катастрофе.

Я представила себе Эксли, задохнувшегося от восторга при виде огненного папоротника, стоявшего у окна, прижав руку ко рту. Я представила себе, как на белом грязном грузовичке он подъезжает к прачечной и разбивает кирпичом окно. Я слышала звон оконного стекла. Я была уверена, что он долго будет звучать у меня в ушах.

Узнав подробности, я поняла, что ошибалась насчет окна. На самом деле Эксли высверлил маленькое аккуратное отверстие, достаточное для руки, и открыл старую задвижку на двери. Окно разбилось позднее; стекло вокруг дырки растрескалось.

Я нащупала деньги в кармане и поняла, что Армандо прав. Огненный папоротник сделал меня жадной. Он загипнотизировал сначала меня, а потом Эксли.

— Я вам все компенсирую. Заплачу за окно и растения.

— Я в тебе ошибся, переоценил. Я думал, ты умнее. Здесь нечего стыдиться. Мы — то, что мы есть, пока не случается неприятность. В следующий раз не будешь такой дурой, да и я тоже.

Я вытащила деньги из кармана.

— Это за огненный папоротник — Я протянула их ему.

Он покачал головой и взял. Не говоря ни слова, приподнял желтую ленту и подошел к людям из соседних домов, собравшимся на улице.

Я слышала, как он успокаивал тех, кто стоял ближе, но я знала, что в действительности утрата любимых растений разбила ему сердце. Они были его учителями, его друзьями, его связью с окружающим миром. И я знала: их невозможно заменить.

Я бросила последний взгляд на помещение прачечной. Теперь она была как все остальные прачечные в Ист-Виллидж. Обшарпанные плитки, огромные серые машины, записки, написанные от руки и небрежно приколотые к пробковой доске, старые треснутые пластиковые столы для упаковки.

Теперь, когда больше не было растений, я поняла, возможно, в первый раз, сколько любви и труда потребовалось, чтобы превратить обычное помещение в то чудо, каким была прачечная Армандо.

Я повернулась и пошла домой, зная, что разрушила маленький островок красоты в мире. Есть такие вещи, которые невозможно исправить, и я понимала, что никогда не смогу компенсировать Армандо его потерю.

Однажды он рассказал мне, казалось, это было сто лет тому назад, что, если я расскажу кому-нибудь о девяти растениях, мне их никогда не увидеть. Он был прав. Но теперь и ему самому их никогда не увидеть.

Роза флорибунда, или садовая роза

Флорибунда, садовая роза, с ее обильными благоухающими сладостью цветами, с гладкошелковистыми на ощупь лепестками, благотворно влияющими на все органы чувств, может очаровать вас и обязательно очарует, а кроме того, введет в заблуждение своей видимой слабостью и беззащитностью. В действительности это выносливое, чрезвычайно устойчивое к заболеваниям, колючее и морозоустойчивое растение. Выражение «железная ручка в бархатной перчатке» ставшее поговоркой, — это о ней.

Мы с Армандо сели у прачечной на опрокинутые красные ящики из-под молока. Внутри было жарко, и я с удовольствием сидела на ветерке. Перед нами рос дуб, одно из немногих деревьев на Двенадцатой авеню, и в этот ранний утренний час ни один лист не шевелился на нем. Я держала в руке стаканчик с кофе и сидела, опершись о кристально чистое стекло новенького окна прачечной.

— Человек, который ограбил прачечную, дал тебе первое тропическое растение, твою райскую птицу, и за это ты ему обязана многим. Больше, чем осознаешь.

— Это было всего лишь растение.

— Оно привело тебя ко мне. Ты бы никогда не узнала малютку, огненный папоротник, в окне, если бы тот продавец не дал тебе брошюру.

— За это можно было бы только поблагодарить Господа!

Армандо, успокаивая меня, замахал рукой:

— Теперь, когда он получил все девять растений, твой долг оплачен сполна и ты теперь чиста. Кроме долга передо мной.

— Конечно, я сделаю все, что вы мне скажете.

— Не торопись говорить «все».

— Все, что угодно.

Мы оба рассмеялись. И мне было приятно опять увидеть его мелкие зубы.

— Ты знаешь, почему ты мне должна?

Я посмотрела на прачечную без цветов и растений. Только металлические машины и треснувшие плитки.

— Нет, нет, не из-за окна и даже не из-за растений, хоть мне их очень не хватает и я, возможно, никогда не смогу их полностью восстановить. Ты не разбивала окна и не крала цветов. Это вина другого. Ты мне должна, потому что от меня ты узнала нечто важное о себе самой. Я показал тебе, до чего ты жадная, и вот за это ты мне должна. Много.

Я почувствовала, что начинаю злиться.

— Тебя обуяла такая жадность, что ты решила подзаработать на моих растениях. И так отчаянно хотела заполучить этого мужчину, что связалась с нечестным и опасным человеком. А потом ты погрузилась в столь глубокое отчаяние, что оно затмило способность оценить его адекватно. Такие типы встречаются в жизни.

Я поднялась с ящика:

— Я вовсе не в отчаянии.

— Хорошо. Теперь ты должна мне еще больше за то, что я разозлил тебя и ты перестала грустить.

— Что я вам должна? Я найду способ отдать долг. Заплачу столько, сколько вы скажете.

По правде говоря, мне страстно хотелось дать Армандо денег и забыть всю эту историю. Все, связанное с ним, со всеми этими растениями, прачечной, Эксли, стало меня сильно напрягать.

В действительности встреча с ними, с этими садоводами, заставила меня по достоинству оценить комфорт и удобство моей прежней жизни в мире рекламы. Да, в моей работе встречались малоприятные, даже отвратительные с точки зрения этики моменты, но ведь на самом деле это была хорошо оплачиваемая и безопасная, спокойная жизнь. Я ошиблась, считая, что мир, в котором существуют Эксли и Армандо, в какой-то мере проще, спокойней и интересней.

— Я заплачу за окно, — повторила я, наверное, в десятый раз. — И буду работать в прачечной по выходным и ночами, если это то, что вам нужно.

— Ты слишком изнежена и избалована для работы в какой-нибудь прачечной. Ты не сможешь работать даже кассиром.

— Я научусь.

Армандо опять замахал руками:

— Не беспокойся ты так о деньгах. Я застрахован от любого ущерба. Для меня не проблема заплатить за это стекло.

Отчего-то меня успокоило, что Армандо застрахован. Он был так далек от тех кругов, где я вращалась, казался настолько не от мира сего, и вдруг оказалось, что он застрахован от ущерба.

— Достаточно, чтобы заплатить за все?

— Ну да. И даже намного больше.

Как раз в тот момент грохочущий, вонючий мусорный грузовик остановился прямо перед нами. Он припарковался. Мусорщик вылез из него и начал собирать мусор.

Я с отвращением покачала головой. Армандо улыбнулся мне и высыпал кофе из коричневого пакетика.

— Здесь воняет. — Мне хотелось убежать и от прачечной, и от Армандо, и от мусорки. — Пошли внутрь.

Армандо сделал глубокий вдох через нос:

— Ах. Все не так уж плохо.

Я подумала: «Он или сумасшедший, или такой старый, что совсем потерял обоняние».

— Совсем нет, — сказал он, словно читая мои мысли. — Я просто умею сохранять внутреннее равновесие и гармонию и даже комфорт в неблагоприятных враждебных условиях, а ты нет. Все зависит от этого.

— Не понимаю, почему они припарковались именно здесь. — Я пыталась перекричать работающий мотор грузовика. — В их распоряжении целый квартал. Они ведь видят, что мы хотим поговорить.

Армандо, прикрыв глаза, рассмеялся. И его мелкие зубы сверкнули на солнце.

— Думаешь, они сделали это специально? Считаешь, мы так важны для них, что они выбрали место для парковки, чтобы помешать нам разговаривать?

Он смеялся и даже раскачивался от смеха.

— Ох. Ты иногда прямо в восторг меня приводишь.

— Я только сказала, что они могли бы припарковаться немного ниже по улице. Это было бы вежливо по отношению к нам.

— Подумай-ка лучше о моих тропических растениях, которые вырвали из их естественной среды обитания, из тропических влажных лесов, джунглей или пустынь. Они умудрились выжить среди городской вони и шума и растут тут прекрасно. Они вполне довольны жизнью. Не раздражаются, не прячутся и не стремятся домой. Они приспосабливаются и привыкают. — Он наклонился ко мне поближе. — Хочешь узнать их секрет?

— У вас больше нет растений. — Я не желала верить, что у них есть какая-то тайна.

— Тайна, о которой я говорю, очень простая, но ее чрезвычайно трудно кому-нибудь растолковать и вбить в голову. Я попробую, потому что ты мне нравишься, и еще потому, что ты такая грустная.

— Ладно. Но кричите погромче, чтобы я слышала.

— Классно. Люблю кричать.

Он встал и начал кричать:

— Если ты можешь слышать тишину, будучи разбужена мусорным грузовиком, у тебя есть сила. Если видишь звезды, когда единственное, что можно увидеть, — это огни небоскребов, это сила. Если чувствуешь запах леса, стоя перед мусорным контейнером, у тебя есть сила. Никогда не позволяй внешним обстоятельствам или людям управлять тобой, говорить тебе, что видеть, чувствовать или слышать.

Армандо кричал изо всех сил.

— С какой стати мусорщик заставляет тебя чувствовать вонь? Разлагающуюся пищу? Гниение? С какой стати городские проектировщики запрещают тебе видеть звезды? И с какой стати вор с овощного рынка на Юнион-сквер крадет мои тропические растения? Почему ты ему позволила сделать это? У тебя есть мозги. Ты можешь воспроизвести в своем воображении мои растения. — Он коснулся моего виска. — Ну, давай, попробуй представить все тропические растения, какие хочешь. Теперь посмотри на них. Смотри на них, пока не начнешь жить среди них. Не будь рабом глупости, сказанной и созданной другими людьми. У тебя самой есть мозги. И если ты сможешь использовать их правильно, ты будешь свободной.

Армандо снова сел на молочный ящик. Он выглядел окрыленным и полным сил. Я же чувствовала полное изнеможение.

— Ну, ладно. У меня есть растение, которое, возможно, сумеет объяснить тебе все лучше меня.

В прачечной он показал мне свое самое последнее приобретение. Это была нежная роза в маленьком горшке, стоявшая на крышке кассового аппарата. Первое растение, которое он купил после того, как Эксли ограбил прачечную.

— Возьми ее домой. Поставь перед самым шумным окном, потом открой окно, чтобы ей стало холодно. Включи самую отвратительную громкую музыку рядом с горшком. Давай ей самую малость воды и еще меньше света. А потом наблюдай за ней. Помни, что она намного слабее тебя. И все-таки увидишь: она выстоит. В самых тяжелых условиях она сохраняет свою красоту и нежность. Она приспосабливается. Она изящна и элегантна. Наблюдай за ней и узнай ее секреты. Если будешь изучать ее достаточно долго, она научит тебя, как сохранять гармонию в любом месте, везде, где придется находиться, будь это рядом с шумной мусоркой или после ограбления. Ты понимаешь, что говорит тебе роза?

— Да.

— Ах, — вздохнул Армандо. — Как всегда, мои крошки объясняют все лучше меня.

— Но я хочу сделать что-нибудь прямо сейчас, чтобы все наладить. Не хочу учиться заниматься аутотренингом. Хочу отремонтировать все, что испорчено.

Армандо снял свои желтые очечки и сел на скамейку в центре зала. Он внимательно смотрел на меня медно-желтыми глазами.

— Тебе действительно необходимо все исправить?

— Более, чем что-либо еще. — Я больше ни минуты не могла выносить бремя своей вины.

— Ладно. Кое-что та-действительно можешь мне дать.

— Все, что угодно.

— Я возьму плату с процентами.

Я почувствовала легкое головокружение, как тогда, когда он крутил в руках черенок огненного папоротника у меня перед глазами.

— Вы хотите, чтобы я работала в прачечной по ночам?

Мне надо, чтобы ты потратила немного больше времени, чем в прачечной.

— Из-за работы я не смогу приходить днем. Но, может, я найду вам стажера. Студента из нашего Нью-Йоркского университета, он будет прибирать и пересаживать растения.

— Это слишком просто. Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Мексику, надо найти замену девяти растениям. Мне нужны растения и твоя помощь, чтобы их добыть.

— В Мексику?

— Трудно ведь ожидать, что растения найдутся в Нью-Йорке?

— Сколько времени займет поездка?

— Никто не может сказать. Когда все девять растений откроются нам, мы вернемся. Все зависит от них. Не от нас.

— Я не могу прямо сейчас бросить Нью-Йорк и поехать в Мексику. У меня различные обязательства, работа и квартира.

— Я не собираюсь тебя уговаривать ехать со мной. Это то, чего я хочу в качестве компенсации за украденные растения. Ты много раз спрашивала, что я хочу, и теперь я тебе ответил.

Я отвернулась, закрыла глаза, почувствовав, как моя судьба сделала новый виток и колесо фортуны несколько сместилось.

— Мои растения не просто растения, ты ведь знаешь.

— Знаю.

— Они магические и даже волшебные. Они на девятой тропе. Тропе истинных желаний души.

— Теперь у Эксли в жизни будет все, что он пожелает, ведь у него есть девять растений?

— Нет. Растения нельзя украсть. Их надо заработать и заслужить.

— А как вы их заработали?

— Мне не надо было их зарабатывать. Я ведь только их хранитель. Это моя работа.

— А прачечная?

— Не больше чем место, которое я выбрал для хранения растений.

Мне становилось все хуже.

— Поехали со мной в Мексику, чтобы восполнить утрату. Это надо мне, но надо и тебе.

— Почему мне?

— Легенда гласит, что если растения украдены, то человек, виновный в краже, никогда не сможет ни в чем реализоваться. Виновен, конечно, Эксли. Но косвенно ты. Чтобы предотвратить злой рок, виновный должен все растения вернуть на место, их хранителю.

Я тебе помогу, но, безусловно, в силу своих возможностей.

— Конечно.

— Следует добавить, что тебе необходимо также сделать это из-за твоей холодности.

— Простите, что?

— Ты холодная, очень холодная женщина, а притворяешься теплой и милой. Ты — художница, и твое искусство — это игра, демонстрируешь в своем шоу, какая ты милая и наивная. А на самом деле — холодная, расчетливая и замкнутая. И тут ты сильно преуспела. Это истинный талант, и он нам обоим, без сомнения, поможет в Мексике.

— Не понимаю, о чем вы.

— Да нет, ты прекрасно понимаешь. Вспомни, как ты собиралась использовать меня, старого бедного человека, который работает в прачечной. И ты собиралась использовать мои растения. Ты хотела меня одурачить даже после того, как я подарил тебе совершенно особенный огненный папоротник. Это превратило тебя в холодную и даже более того — в бессовестную тварь.

— Я собиралась отдавать вам половину денег. Я хотела, чтобы у нас был общий бизнес.

— Мне — работать с тобой? Ха. Ты же ничего не понимаешь в бизнесе и еще меньше в растениях.

Мне определенно не хотелось ехать с ним в Мексику.

— И кроме того, к тому времени, когда ты пришла ко мне с деньгами, было уже слишком поздно. Следовательно, ты плохо рассчитываешь время, а точность во времени и расчетах это самое важное в бизнесе.

— Я подумаю об этом. — Я повернулась и вышла из прачечной. — И сообщу вам о своем решении.

— Ты когда-то сказала мне, что больше всего хочешь захватывающих приключений, денег и любви.

Я обернулась.

— Верно.

— А если бы я сказал тебе, что ты получишь все это, если поедешь со мной в Мексику?

— Не уверена, что я бы поверила.

— Подумай об этом и возвращайся, когда будешь готова ответить. Но не медли, а то, пожалуй, я уеду один.

Он помахал мне рукой, проделывая свои обычные противные волнообразные движения кончиками пальцев, одновременно прощаясь и пытаясь меня вернуть.

Я двинула прочь от прачечной, а потом даже перешла на мелкую рысь. Глубоко внутри я знала, что не поеду ни в какую Мексику копать там растения с Армандо.

— О, — прокричал он мне вслед, — еще одна мелочь!

Я остановилась посреди улицы и перевела дух. Не оборачиваясь. Я была так близка к свободе.

— До того как ты уйдешь, я хочу познакомить тебя со своей женой.

Слово «жена» медленно проникло в мое сознание. Никогда не могла бы себе представить, что у него есть жена. Или хотя бы дом. Если бы я думала когда-нибудь об этом, мне бы скорее представилось, что он живет один, в задней комнате прачечной, со своими растениями.

Я развернулась и медленно подошла к нему. Больше всего мечтая убежать, я обнаружила, что возвращаюсь к нему, чтобы услышать, что он хочет сказать.

— Прошу тебя, познакомься с ней, сделай мне одолжение. Она хочет встретиться с женщиной, с которой я развлекался и которая разрушила мой бизнес, организовав кражу девяти растений.

У меня перехватило дыхание. Это самое малое, что я могла сделать для него.

Семейство орхидей (орхидные)

Орхидеи в своей эволюции прошли через жестокий естественный отбор, и с ними следует обращаться соответственно, как с редчайшими существами, каковыми они и являются. Если брать за образец человечество, то у каждого из нас шанс выжить — один на миллион. То же самое и с орхидеями. Мы можем оценить, насколько мы редки, и, возможно, поэтому-то люди и сходят с ума по орхидеям.

С другой стороны, вопреки расхожему мнению, орхидеи не так уж трудно выращивать. В действительности это прекрасные растения для тех, кто вообще не умеет ничего выращивать. Орхидеи не нуждаются в почве. Им не надо удобрений. Им даже не надо горшков. Все, в чем они нуждаются, — это воздух. Нам просто нравится говорить, что их трудно выращивать, потому что мы чувствуем гордость, когда они таки вырастают. Они капризны почти как и трава

Армандо жил на Ирвинг-плейс, в старинном доме, который выглядел очень красиво и даже величественно. Когда-то он, вероятно, был покрашен в розовый цвет а-ля фламинго. Теперь краска облезла, выцвела до бледно-розового вперемешку со скучным серым от кладки. Площадку перед входной дверью вверху лестницы из двенадцати ступенек венчали мраморные колонны, а ее основание охраняли две огромные львиные головы.

— Впечатляют. — Он потрепал одну из львиных голов. И правда, именно они придавали зданию поистине царственный вид.

— На каком этаже вы живете?

— На всех. Это мой дом. Люди моего поколения, в отличие от вас, не любят жить в клетушках. Кроме того, когда я купил этот дом, ты еще не родилась, а цены были намного ниже нынешних.

— Но вы работаете в прачечной.

— Я владею прачечной.

— Если у вас есть деньги, почему вы весь день занимаетесь стиркой чужого белья?

— Я уже говорил тебе, что я — хранитель девяти растений, а прачечная — это место, которое я выбрал для них. Когда занят стиркой, некогда думать о растениях в задней комнате. Никто даже не заподозрит, что они там есть. Прачечная — отличная маскировка. Да и стирка — хороший бизнес. Хорошие времена или плохие, война, засуха, голод — всегда есть грязная одежда, и ее надо стирать.

— Почему бы не нанять кого-нибудь стирать вместо вас, пока вы заняты растениями?

— Прачечная — мое дело, и меня интересует в нем каждая мелочь. У тебя никогда не будет успешного бизнеса, если им управляют другие. Они просто не будут так заботиться о нем, как хозяин. Да и чего ради? Ведь владелец забирает львиную долю выручки. Вот видишь, я знал, что стоит немного постоять здесь и обсудить наши взгляды. — И он еще раз погладил львиную голову.

Мы поднялись по мраморным ступенькам к тяжелой, цвета сливочной карамели деревянной двери, которая выглядела очень красиво на фоне розового. Когда мы добрались до самого верха, дверь открылась, словно знала, что мы идем. В проеме стояла крошечная женщина в черном шелковом кимоно. У нее была превосходная фигура, и каждый ее изгиб был подчеркнут цветком. На каждой груди по розе, а в глубоких впадинках на талии с каждой стороны маргаритки. Она выглядела как миниатюрная манекенщица знаменитой японской фирмы Йоши Ямамото, только немного постаревшая.

— Моя жена. — Армандо указал на крошечную женщину. — Сонали.

— Лила. — Я протянула руку.

— Входите, входите, — произнесла она, впрочем, не протягивая мне в ответ своей руки.

Мы перешагнули через порог, и тяжелая деревянная дверь захлопнулась за нами. Вслед за Армандо и Сонали я поднялась по лестнице, покрытой выцветшим голубым с розами ковром, на второй этаж.

Сонали оказалась странной женщиной не только потому, что была женой Армандо. Во-первых, ростом она была не больше пяти футов, а может, и меньше. Весила фунтов девяносто, а возможно, и меньше. Черты лица у нее были тонкие, кожа смуглая. На первый взгляд она казалась мягкой, спокойной. Но в то же самое время в ней чувствовалось что-то стальное, несгибаемо жесткое. Какой-то внутренний стержень. Что-то неуловимое и недоступное.

Возможно, такое впечатление подчеркивали ее волосы. Угольно-черные, туго стянутые в пучок, а через всю голову, словно деля ее на две половины, протянулась седая прядь, напоминающая молнию на ночном небе.

А может, дело было в глазах — темных, проницательных, колючих, необычных для мягкого застенчивого человека. Они как будто принадлежали кому-то другому.

В целом она выглядела как женщина достаточно уверенная в себе и не интересующаяся тем, что о ней думают другие.

— Ты закончила поедать мою жену глазами? Прекрати, это бесполезно, ты все равно никогда ее не поймешь.

— Я вовсе не ела ее глазами

— Это хорошо, потому что я как раз хотел с ней поздороваться.

— Ну так здоровайтесь.

— Лила дает мне разрешение поприветствовать тебя, — обратился Армандо к своей жене.

— Хорошо, — сказала Сонали.

Армандо прижал ее крошечное тело к своему огромному, при этом ее макушка утонула в его животе. Он ее прижимал и прижимал, пока я не почувствовала себя совсем неловко. Он обнимал жену как человек, только что вышедший из тюрьмы, словно не видел ее годы. Он прошептал мне, глядя на меня поверх ее головы, что, понятное дело, было для него очень просто:

— Я ее каждый день так обнимаю. Зачем ждать, пока соскучусь.

Чтобы не видеть этих неприличных объятии, я отвернулась и стала разглядывать дом. Везде, конечно, растения. Длинные изящные орхидеи свисали с полок над зеркалами. А сами зеркала были установлены над обогревателями, которые, в свою очередь, были закреплены напротив солнечных южных окон.

— Орхидеи моей жены. — Он еще сильнее прижал ее к своему животу.

Наконец Сонали обернулась.

— Маленький совет относительно орхидей. — Она решительно вступила в разговор, словно последние пять минут Армандо вовсе не прижимал ее к животу на виду у незнакомки. — Если помещать их над зеркалами напротив окон, отражение добавляет света к естественному солнечному. Тогда большую часть дня они окружены светом со всех сторон и даже снизу. В таких условиях они растут как сумасшедшие. Это заставляет их чувствовать себя свободными и жутко сексуальными.

— Как давно вы занимаетесь орхидеями?

— О, некоторые из них с нами уже лет двадцать или даже дольше. Не помню точно. Им здесь нравится, да и нам тоже. Это их дом в такой же степени, как и наш, а может, даже больше. Мы удовлетворяем их потребность в тепле и свете, а они — наше стремление к красоте. Вот так и радуем друг друга.

Она опять повернулась к Армандо и обняла его, меня это встревожило: я подумала, что больше уже никогда не увижу ее лица.

— Никогда не думала о красоте как о насущной потребности. — Я произнесла это как можно громче, надеясь их разъединить.

— Ну да, — невнятно промычала она ему в живот: одежда заглушала голос. — Поэтому-то мир так нуждается в художниках и растениях. Красота так же важна, как сон, еда или секс.

— Особенно секс, — вставил Армандо.

— Растения не могут передвигаться, но могут привлечь нас своей красотой и заставить ухаживать за ними, как дети используют свою беззащитность, чтобы получить то, что хотят.

— Нет ничего важнее секса. — Армандо опять ее обнял.

— Прекрати, Эрнесто.

— Эрнесто?

— Это не его имя, но я иногда его так называю, когда он лжет. И это держит его в разумных границах.

— Сонали и сама как растение. Смотри, как она одевается.

Я посмотрела на ее длинное черное кимоно, которое, на мой взгляд, никоим образом не напоминало растение.

— Подумай о розе флорибунде, которую я тебе дал. Каждый лепесток привлекает внимание к половым органам, которые при этом тщательно скрыты. Заметь, как одежда Сонали одновременно и привлекает взгляд к половым органам, и скрывает их.

Мне совсем не хотелось думать о половых органах Сонали.

— Совсем так же, как лепестки дразнят пчел, одежда дразнит взгляд. Если следовать примеру растений, никогда не ошибешься. — Его глаза следили за Соната.

— Не слушайте его. Он просто влюблен.

— И она знает, как поддерживать во мне эту влюбленность.

— Сколько лет вы вместе?

— С детства. Впрочем, мы и сейчас дети.

Они разом захихикали, как два маленьких ребенка. Или два маленьких заговорщика.

— Ну, теперь пошли, — сказала Сонали. — Я официально представлю вас моим орхидеям.

Мы подошли к окну.

— Они все из джунглей?

— Вы имеете в виду, не купила ли я их у продавца орхидей, который истребляет джунгли ради сумасшедших коллекционеров, как в триллере «Вор орхидей»?

— Ну. Что-то в этом роде.

— Вам нравится наблюдать за красавицей черной пантерой, которая мечется в клетке?

— Нет.

— Или танцующим медведем в наморднике?

— Нет, конечно.

— Вам нравится смотреть на белых медведей, сидящих в зоопарке на кубиках льда?

— Нет.

— Тогда, возможно, вы так же отнесетесь и к орхидеям. Орхидеи из джунглей должны быть в джунглях, а совсем не в городской нью-йоркской квартире.

— Откуда же вы их взяли?

— Их размножают для меня в питомнике, а потом я их покупаю, когда точно знаю, что этих видов орхидей много и они не исчезнут из-за моей прихоти. Если взять орхидею прямо из джунглей, невозможно ничего сделать для ее распространения. Но мне понятно особое чувство, которое рождает потребность в экзотике. Когда растение прямо из мира джунглей.

— Никогда раньше не слышал, что она может это понять. Наверное, ты ей понравилась.

— Это тоже орхидея? — Я показала на невзрачный коричневый цветочек.

— Maxillaria tenuifolia. Одна из моих самых любимых. Эта маленькая коричневая орхидея — особенная. Не такая яркая, как гибриды, но тем не менее весьма примечательная, с особым шармом. Подойдите к ней и понюхайте.

Я наклонилась над маленьким уродцем.

— Пахнет кокосовым пирогом! Как это может быть?

— Превосходно, ведь правда? Ей не нужны броские эффектные цвета или яркие соцветия. Мотыльки, что ее опыляют, появляются ночью. Она использует запах кокоса, чтобы завлечь маленьких мотыльков, точно так же, как мы используем духи, чтобы соблазнять мужчин в ночных клубах и кафе.

Сонали подмигнула мне.

— Вы можете многому научиться, узнав побольше о том, как орхидея использует свою внешность, чтобы ее опылили. Белые, розовые и бледно-зеленые цветы обычно опыляются по ночам, потому что их хорошо видно в лунном свете. Поздно ночью мотылек подкрадывается к орхидее, словно любовник. Садится на нее, оплодотворяет и улетает. В жизни мы все с этим сталкивались.

— Ну да. — Я подумала об Эксли.

— Ярко окрашенные орхидеи опыляют бабочки и пчелы. Бабочки предпочитают красный и оранжевый цвета. Пчелы любят всю гамму оттенков от красно-оранжевого до фиолетового.

— Совсем как некоторые мужчины любят одежду определенных цветов.

— Верно, лепестки — одежда цветов. Насекомое должно пробраться сквозь лепестки, чтобы получить то, что оно хочет, подобно мужчине, который шарит рукой под нижней юбкой у женщины.

— Я тебе говорил, что она сведет тебя с ума своими разговорами о сексе.

— Прекрати, Армандо. — Ее голос был очень сексуальным: он взволновал даже меня.

— Сонали может говорить об орхидеях годами. Я не шучу, годами. Со мной она последние десять лет разговаривает почти исключительно об орхидеях

— В самом деле?

— Я хочу сказать, она говорит как бы устами орхидей.

— Я не закончила, Армандо. Лила еще не видела моей мечты.

В действительности я уже увидела — и не могла оторвать глаз. Лепестки цветка были цвета самой яркой фуксии, какую можно вообразить.

— Это очень сексуальное растение. Lycaste skinneri — национальный символ Гватемалы. И простая, и прекрасная одновременно. Я люблю ее. Потому что она у меня дольше всех, и я знаю ее лучше остальных. Но это не то.

Сонали показала мне фотографию довольно обычного с виду растения. Приземистое, с круглыми листьями, расположенными по спирали вокруг стебля.

— Что это?

— Это она. И моя единственная мечта — увидеть ее своими глазами. Это цветок страсти, и у него даже нет имени.

— Где он?

— Говорят, цветок страсти вымер. На земле не осталось ни одного экземпляра. Никто не уверен, что он вообще был. Не осталось даже никаких записей.

Армандо подошел к ней и обнял за плечи.

— Круглые листья этого растения словно представляют модель галактики — мандалу. Они вьются вокруг стебля, как разные уровни мышления, формируя в центре черную дыру. А дыра эта — путь к вселенной. Она представляет собой бесконечные возможности человеческого разума. Это превосходная возможность, метафора, дающая представление о том, что у нас внутри. Подарок мира растений. Говорят, цветка больше нет, но я знаю, что это не так, он где-то существует.

Она пригорюнилась.

— Я когда-нибудь найду его для тебя, — прошептал Армандо. — Обещаю.

Я полностью погрузилась в мечты Армандо и Сонали о безымянном цветке страсти, когда прямо за моей спиной послышался звук трубы. Я вскрикнула.

— О, солнышко, простите, — воскликнула Сонали — Надо было вас предупредить. Это Марко.

— Рад вас видеть. — У Марко был тонкий детский голосок

— Я тоже. — Мне было неловко видеть мужчину, сидящего на подушке в центре гостиной на полу. Он носил длинную бороду и был одет в поношенный бордовый жилет, украшенный крошечными зеркальцами. И в каждом зеркальце отражалась орхидея.

— У него такой высокий голос, потому что он не часто им пользуется.

— Это от отсутствия практики, — объяснила Сонали.

Марко дунул в гобой, раздался монотонный печальный звук.

— Он живет здесь, с вами?

— Да, он играет для моих орхидей и помогает им расти. Я наняла его много лет назад, потому что они его любят. И не поймите меня превратно. Мне он тоже нравится, но мои растения любят его намного больше. Раньше он зарабатывал на жизнь, играя на улице под нашим окном, и мои орхидеи всегда разворачивались в сторону его музыки. Очень скоро весь дом накренился влево. — Она показала на окно, выходящее на улицу. — Я поняла, что мне надо переместить его внутрь дома, чтобы он играл справа от них, я так и сделала; и дом выпрямился.

И правда, стебли всех орхидей стояли строго вертикально.

— Теперь он работает только для вас?

Он не работает, он играет.

— Видишь? — спросил он, указывая на зеркальца. — Я орхидея.

Он был грязный и, казалось, даже слегка заплесневел: ничего общего с орхидеями. Марко определенно не принадлежал к тем мужчинам, которых я бы пригласила в свой дом, но звук его гобоя был весьма мелодичен.

— Посмотрите-ка на себя. Вы и сами наклоняетесь вправо, только чтобы лучше слышать его.

Я немедленно выпрямилась.

— Это что-то вроде магии. Он заставляет людей наклоняться к нему. Странное волшебство, я никогда не могла понять, для чего оно предназначено.

— Вы тоже едете в Мексику? — спросила я Сонали.

По какой-то непонятной причине я вдруг почувствовала, что люблю ее. Она меня очаровала, мне захотелось обнять ее и защитить.

— Видишь, что она делает с людьми. — Армандо пристально смотрел на меня. — Такие чувства, как ты сейчас, я испытываю постоянно. Каждую секунду, каждый день.

— Вы едете в Мексику?

— Нет, нет, все девять растений нужны для Эрнесто. Мои орхидеи здесь, со мной.

Сонали обняла Армандо.

— Почему вы продолжаете обзывать его? Это обидно.

— Я называю его Эрнесто, когда он мужчина,

и Армандо — когда нет.

— Разве он не всегда мужчина?

— Он вряд ли теперь вообще мужчина. — Она вздохнула.

— Не вздыхай, Сонали. Она подумает, что мы не занимаемся любовью.

— Я этого не говорила.

— Но ты это подразумевала.

— Армандо больше, чем обыкновенный человек. Но тем не менее иногда он обычный мужчина.

— Ну, давай уже, оставь Лилу в покое. Ей надо идти домой и решать, едет она со мной в Мексику или нет. Ведь, конечно, выбор за ней.

— Безусловно.

— Дорогая, не хотите ли напоследок выпить чая из цветков календулы?

— Нет, спасибо, Сонали.

— Ну, тогда… — Она зачерпнула из вазы горсть цветков. — Возьмите с собой. Перед сном оборвите головки со стеблей, измельчите их, растолките в мелкий порошок и рассыпьте под кроватью. Цветы календулы приносят вещие сны. Может, они помогут вам решить, ехать с моим мужем в Мексику или нет.

— Вы ведь понимаете, в чем причина моей нерешительности. Я его практически не знаю.

— Да. И я тоже. Кроме того, всегда полезно все тщательно обдумать. Но не ошибитесь. — Слова ее внезапно прозвучали вполне серьезно. — Приняв решение, надо перестать сомневаться и идти к цели без сожаления и колебаний.

— Сожаления бывают у всех.

— Нет. Сожаления бывают только у людей, которые верят, что могли сделать что-либо иначе. Если хорошенько все обдумать, а потом действовать, не о чем будет жалеть, потому что вы будете точно знать, что это ваш сознательный выбор.

Я обняла Сонали на прощание и направилась к двери. Она помахала мне вслед и сделала это так же, как Армандо, только еще более противно, настолько отталкивающе, что меня чуть не вырвало.

— Ванная вон там, дорогая. — Она показала большим пальцем куда-то назад.

Я не могла больше смотреть на ее пальцы, поэтому отвернулась и отправилась домой.

Были когда-то ягуарами

Великий и таинственный народ олмеки является одной из первых древних культур Центральной Америки, той самой древнейшей культурой, которая, будучи первой, была лишена преемственности и не имела возможности воспринимать что-либо извне и чьи представители заявляли, что произошли непосредственно от черного ягуара. Они полагали, что наиболее совершенное живое существо должно обладать интеллектом человека и физической силой и одухотворенностью ягуара. Именно там родилась традиция оставлять детей в обществе детенышей ягуаров, чтобы они смогли научиться секретам их мистицизма, включая способность оставаться невидимыми и неслышимыми. Поскольку олмеки исчезли бесследно, возможно, они добились в этом успеха.

Когда я вернулась домой, Коди сидел на ступеньках у моего подъезда.

— Я не хочу, чтобы ты уходила, — бубнил он, пока я открывала дверь.

— Знаю.

— Но все равно я считаю, что это классно.

— Знаю.

В квартире он сразу плюхнулся на белую виниловую кушетку и раскурил косячок с марихуаной. Заправил за уши свои светлые серебристые волосы и положил ноги на низкий полукруглый кофейный столик.

— Те самые пинетки? — спросила я, поглядев на белые губчатые подошвы.

— Они удобные. Ты ведь знаешь, я за комфорт.

Я села на стул из «Икеи» в стиле псевдоадирондэк, белый, с подушками цвета средиземноморской лазури, и начала методично обрывать подаренные мне цветки календулы со стебля, складывая их в кучку на пол около кровати.

— Что ты творишь?

— Предполагается, что благодаря им я увижу вещие сны. Жена Армандо сказала, они помогут мне решить, ехать в Мексику или нет. Не помешало бы подстраховаться.

Коди опять затянулся травкой и, не выдыхая, сказал:

— Послушай-ка, затянись. Это тебе еще быстрее поможет.

Я взяла косячок и закурила.

— Эй, полегче. Если собираешься в Мексику, тебе надо быть поаккуратнее с растительными веществами. Малышки из Южной Америки совсем не такие, как у нас. Они настоящие трюкачи и жулики. Умнее и сообразительнее людей.

— Остынь, Коди.

Он откинулся на кушетку и опять затянулся.

— Ладно. Я считаю, это страшно опасное, непростительно тупое и даже дебильное сумасшествие — ехать в Мексику с парнем, который содержит прачечную на Первой авеню. Особенно мерзко, что это случилось, когда у нас чертовски хорошо двинулась работа.

— Что еще? Выброси меня из головы.

— Мне придется сидеть в одной комнате с новым человеком

— Боишься, что не сможешь больше выковыривать изюминки из оладий и при всех их пересчитывать?

Коди улыбнулся:

— Да, я люблю считать изюм.

— Это мания, сам знаешь. Более того, отклонение психики.

— Учтено.

— Что еще?

— Ну, я никогда не думал, что скажу тебе это, но я всегда ждал от тебя многого, и если ты поедешь в Мексику, то переплюнешь все мои ожидания. Не знаю, смогу ли я это переварить. Мне придется полностью пересмотреть свое отношение к тебе.

— Ты многого ждал от меня?

Я всегда считал, что у тебя высокий потенциал, что ты можешь куда больше, чем просто сочинять рекламные тексты или быть женой этого придурка из рекламы. Думал, в тебе что-то есть. Не могу поверить, что это говорю я, но дело, похоже, у тебя выгорит, хотя куда более странным образом, чем я мог вообразить.

— Это все еще я. И это просто поездка. Я думаю об этом скорее как об отдыхе, а не как о радикальных переменах в жизни.

— Это не просто поездка. Это Мексика, старушка. Это тебе не теплые ласковые пляжи Таиланда. Ты хоть знаешь, что именно индейцы племени майя предложили концепцию Зеро? А это, я тебе скажу, большая заморочка, значительно более трудная, чем те, с которыми мы с тобой сталкивались на работе.

— Ты имеешь в виду, более трудная, чем календарь со страстными продавцами молока, который ты придумал для рекламы таблеток кальция? Как ты его там назвал? Обретенный костями? Или с твердыми костями?

— Намного, намного сложнее, цыпа. И кроме того, ты вообще-то слышала, что календарь индейцев майя заканчивается в день зимнего солнцестояния 21 декабря 2012 года? В соответствии с их знаниями все подойдет к своему завершению всего за четыре года. Ну и что делаешь ты в связи с этим? Конечно, едешь в Мексику.

— Почему 2012-й?

— Вот именно. Никто не знает почему. Откуда они много тысячелетий назад вообще могли знать точный день зимнего солнцестояния? И почему они, собственно, решили, что определенный день солнцестояния означает конец всего? На твоем месте я бы слинял прямо сейчас. Может, поехать в Мексику — это лучший шанс выжить.

— Звучит возвышенно и даже высокопарно.

— Ну да. И как твой верный друг и сослуживец, я принес тебе на прощание подарок — Коди вытащил из рюкзака книгу и сунул ее мне в руки. Она была перевязана серебряной лентой и называлась «Руководство по выживанию среди дикой природы и в джунглях».

— Прочитай, прежде чем поедешь туда. В книге советы на все случаи жизни. Есть даже глава о том, как жить без электричества или как найти съедобные растения в джунглях, как развести костер и какие змеи ядовитые. Все, что тебе может понадобиться.

— Не стоит беспокоиться, Коди. Я собираюсь ехать не в дикие джунгли. Я еду к Армандо, в его дом.

— Друг мой, надо быть готовой ко всему. По моему опыту серфингиста я знаю: чем больше у тебя информации о мире, в который ты попадаешь, о том, кто невидим, но ползает или ходит на поверхности земли или под ней, тем лучше. Потому что, когда отправляешься куда-то, не важно, что ты думаешь об этом, все равно невозможно быть подготовленным на сто процентов. Природа — сука. Повторяй за мной. Природа — су-ка.

— Коди, вовсе не хочу попасть в джунгли. Я поеду в Мексику, чтоб отдать Армандо долг, добыть растения и вернуться обратно. Мне совсем не хочется знать, что там ползает.

Коди встал и подошел к окну.

— Сегодня полнолуние. Если ввернуть яркую лампочку в люстру, все равно не будет так светло, как на улице при полной луне, которая находится на расстоянии в двести тридцать восемь тысяч миль отсюда. И эта луна своим светом может пробудить страсть, эмоции, воображение. Покажи мне лампочку, которая может сделать что-нибудь в этом роде.

Коди открыл окно и завыл, глядя на луну.

— То есть ты считаешь, мне надо ехать.

— Ты увидишь лунный серп и голубую луну, яркую полную луну, которую не затмевают фонари, фары машин и здания. Мне до смерти хочется увидеть полную луну над Юкатанским полуостровом.

— Ты — романтик. Я не собираюсь смотреть на луну. Я тысячу раз тебе говорила: я хочу найти растения, такие же, как украденные из прачечной.

— Ты ведь понимаешь, что нельзя сказать это никому, кроме меня. Любой другой, ты ведь понимаешь, подумает, что у тебя съехала крыша.

— Знаю.

— Я могу быть тебе полезен? Может, тебе надо, чтобы я что-нибудь сделал для тебя в твое отсутствие?

— Да. Чтобы ты поливал мои цветы.

— Конечно.

— Надо поливать так, как я скажу.

— Да, да, я знаю. Трогать и гладить их, разговаривать с ними, опрыскивать, все эти тошнотворные процедуры, от которых кидает в дрожь и мурашки по коже. Эти милые девичьи развлечения.

— Мне надо, чтобы ты звонил и рассказывал мне все, что происходит на работе. Я знаю, что меня уволят, но ты напоминай обо мне Джофу Каунсилу при каждом удобном случае, просто чтобы он меня не забыл.

— Ты хочешь слишком многого.

— Знаю.

— Прямо как заноза в заднице.

— Коди, спасибо за книгу.

— Это хорошее чтиво. Обещай, что прочитаешь ее до поездки.

— Обещаю, прочитаю сегодня вечером.

Я взяла горсть измельченных ноготков, разбросала их под кроватью и вокруг нее. Я заснула с книгой о выживании среди дикой природы, и, в соответствии с обещаниями Сонали, мне приснился вещий сон. Странный, таинственный, эротический. Сон был настолько реален и полон необузданной страсти, что я поднялась среди ночи, чтобы его записать.

Мне снилось, что я в доме, где жила ребенком. Я лежу в маленькой детской кроватке в моей старой комнате и занимаюсь любовью с изящным и грациозным существом. С прекрасным ягуаром, называемым еще черной пантерой. Я лежу на нем, его передние лапы обнимают меня за спину, а задние обвились вокруг бедер.

Я сжимаю в руках шелковистую шерсть на его голове и крепко прижимаюсь к нему всем телом, вдыхаю запах и вглядываюсь в глаза, ощущая тесную связь с животным. Его ярко-зеленые глаза вглядываются в мои. Черные с зеленым в карие с черным.

Вдруг у края кровати раздается шипение. Мы одновременно поворачиваемся и видим, как поднимается нацеленная на меня голова змеи. Поза нападения

Ягуар плотно накрывает меня. Вытягивает задние лапы, чтобы закрыть каждый дюйм моего тела. Змея резко распрямляется и с шумом обрушивается на ягуара, но не может добраться до меня.

Когда я выбралась из кровати на следующее утро, я чувствовала себя абсолютно непобедимой и сильной. Я еду в Мексику. Ради себя, ради Армандо и Сонали, ради девяти растений. Но также и для того, чтобы убедиться, что Эксли не выиграл.

Я побежала к Армандо и Сонали, чтобы рассказать о своем сне, о ягуаре и решении ехать за растениями.

— Черная пантера, или ягуар, живет в джунглях на Юкатане, — сказала Сонали. — Ты ей понравилась. Тебе будет хорошо в Мексике. Это хороший сон.

— Где Армандо? Я хочу сказать ему, что еду с ним.

— А он уехал.

— Никто не может уехать так быстро.

Дорогая, это не проблема. Я подробно расскажу вам, как добраться до нашего дома в Мексике. Это место называется Касабланка, что означает «белый дом». Армандо встретит вас там. Он уже в пути.

— Не могу поверить, что он уехал без меня. А что, если бы я пришла сказать, что не еду?

— С какой стати вы бы не поехали? Это будет ваше второе самое важное путешествие в жизни.

— Ноу меня не было первого.

— Было. У всех было, просто мы его не помним. Такая жалость! Наше самое великое путешествие — это, конечно же, наш путь через родовой канал. Это начало самого фантастического путешествия на земле. Но эта поездка с Армандо может быть сравнима с первой. Если повезет.

— В каком смысле?

— Вы научитесь жить так, как делали это, когда только появились на свет, а все, с чем сталкивались, случалось впервые. Если все пойдет хорошо, эта поездка вновь откроет ваш родничок, мягкий участок на макушке, а вы сами вновь будет открыты для всего, что может предложить этот мир.

Сонали потрепала меня по голове.

— Сколько Армандо будет ждать меня?

— Пока вы не приедете.

— А если я не доеду?

— Он будет ждать, пока то, что он ждет, не заставит вас приехать, моя дорогая.

Коста-Майя Кинтана-Роо, Мексика

Коста Майя — маленькая рыбацкая деревня на побережье полуострова Юкатан, в штате Кинтана-Роо, в Мексике. Большинство деревень заселены индейцами племени майя, но кроме аборигенов там также встречается множество бессмысленно болтающихся гастарбайтеров, различного рода гопников, алкоголиков, преступников и студентов, бездельничающих на пляжах в перерывах между семестрами. Это настолько особенное место, что великая писательница Джоан Дидион назвала свою единственную дочь Кинтаной-Роо — в честь штата.

Treinta Pesos. Paguea ahora рог favor (Тридцать песо. Пожалуйста, платить сейчас), — сказал мужчина.

Я вынула тридцать песо из потайного кошелька (Боже, противно признавать, что я взяла с собой один из них) и отдала их мужчине.

— Muchas gracias. La última persona que cruzó se parecia mucho a usted. Y se largó sin pagar. (Спасибо большое. Последний человек, с которым я пересекался, был похож на вас. И он убежал, не заплатив.)

— На меня? — я показала на себя.

— Si. Blanco. Con las manos muy blancas. Como si el sol se olvidara de éllas. (Да. Белый. С очень белыми руками. Словно они никогда не видели солнца.)

Я посмотрела на него и показала свои руки.

Он кивнул.

— Si. Las manas muy blancas. (Да. Очень белые.)

Рыбак бросил мой рюкзак в одномоторную лодку, если можно было так назвать старую развалину с веслами и подвесным мотором на корме. После нескольких попыток завести мотор и потока испанских ругательств в его адрес мотор наконец завелся, и мы отчалили от Пуэрто-Хуареса и направились к Коста-Майя по воде такого ярко-голубого цвета, будто туда кто-то вылил ведро синьки.

Я даже не представляла, что такой цвет может существовать в природе. Я, конечно, знала, что вода тут голубая, но я представляла себе ее более светлой, пастельных мягких оттенков, вода, где хорошо видны песок и рыбки. Эта же вода была светло-бирюзовая и такая красивая, что глаз не оторвать. В этот момент, завороженная неправдоподобными красками вокруг, я поняла, что пробыла в Нью-Йорке слишком долго и мое решение уехать было правильным.

По мере того как поднималось солнце, поднималась и температура. К полудню стало жарко и душно. Зеленая с голубым дымка висела над водой. Это был один из тех дней, когда дымка висит в тихом застойном воздухе: единственное, что нарушало тишину, были звуки плещущейся воды, слышные, когда из воды выпрыгивали мелкие рыбки. Лодка двигалась медленно, как черепаха, глаза у меня слипались, и в этот момент лодочник вдруг поднялся, толкнул меня на дно лодки и накинул на голову кусок брезента.

— Ballena! Quedense quietos! (Кит! Не поднимайся!)

Я выглянула из-под брезента, чтобы поглядеть на серого кита, выскочившего из воды. Огромное тело, всплыв, разорвало дымку и разворачивалось прямо рядом с крошечной лодкой. Кит оброс толстым слоем рачков и был такой огромный, как желтый школьный автобус.

Увидев его колоссальные размеры, я сильно занервничала. Живого кита я видела единственный раз в океанариуме флоридского заповедника. Но этот выглядел намного крупнее. И несравнимо более свободным. Первый раз в жизни я поняла, какие они страшные и опасные на свободе.

Когда он наконец погрузился обратно в море, вода поднялась так высоко, словно мы попали в дождь во время муссона. У меня намокло все: волосы, одежды и содержимое рюкзака. Лодка до краев наполнилась водой

— Sabe usted nadar? (Плавать умеешь?) — спросил меня мужчина.

Когда мы наконец пришвартовались у доков Коста-Майи, рыбак кинул на причал мой промокший насквозь рюкзак рядом с рыбацкими сетями, полными рыбы. Я услышала, как в футляре лопаются тридцатидолларовые стеклянные ампулы с ночным увлажняющим кондиционером доктора Хоска.

В полном одиночестве я стояла на причале, вымокшая до костей, с разбитыми ампулами в рюкзаке. Я огляделась. Никаких, даже отдаленных, признаков роскоши.

Туристам это место представляют как Индейскую Ривьеру, но вокруг не было никаких яхт, серебряных бикини или бокалов с мартини. Когда-то я была на Французской Ривьере, и, насколько я понимаю, эти два места не имеют друг с другом ничего общего, кроме названия.

Скучные серые здания, раскиданные вокруг порта, казались одинаковыми коробками. Словно огромные детские кубики, только не раскрашенные. Мужчины и женщины сидели за столами, накрытыми грязными красными клетчатыми скатертями, под дешевыми белыми пластиковыми зонтиками, которые чуть покачивались в жарком стоячем воздухе. Люди курили и рассеянно, без особого интереса, поглядывали на меня.

— El café, el mercado, у la pescaderia. — Рыбак указал на три серых цементных близнеца. — Кафе, рынок, рыбный магазин, — повторил он на ломаном английском.

Для меня все они были одинаковы, но, следуя инструкциям Сонали, я подошла к рыбному магазину, чтобы нанять машину.

Мужчина за прилавком улыбнулся. У него не было своих зубов, но на шее висело ожерелье из длинных, острых, пожелтевших акульих.

— El auto? — спросила я.

Он вышел из-за прилавка, стер рыбью чешую с рук, обтерев их о белый в рыжих пятнах рыбьей крови фартук, и протянул мне руку. Я ее пожала, с трудом удержавшись, чтоб не вскрикнуть.

— El auto? — опять спросила я.

— Ah, el auto. Si. Si señorita. Один момент. Seet, seet.

Я вытащила пластиковый стул из-под пластикового стола — он легко скользнул по поверхности жирного пола — и села ждать продавца рыбы, стараясь не вдыхать спертый вонючий воздух слишком глубоко.

— Agua fria? (Холодной воды?) — спросил мужчина.

— Нет, нет, спасибо. — Я посмотрела на стакан, облепленный рыбьей чешуей. — Только машину. Just el auto, рог favor.

— Permiso de conducir?

Я вытащила свои водительские права и дала их ему. Он с минуту изучал их.

— Nueva York, eh?

— Si.

— Esa ciudad es muy grande.

— Si Это большой город.

Он вынул несколько ключей из кармана передника и отдал их мне.

— Nueve dolares за одну ночь.

Я взяла ключи и отдала ему чек на сто долларов. Я подсчитала, что могу пользоваться машиной по крайней мере дней десять.

— Эта путь. — Он указал на заднюю дверь. — Рог aqui.

Мы прошли через вращающиеся двери в кухню мимо угрюмых и потных коротышек рабочих. Под потолком на веревках висели несколько скатов, повешенных для сушки, с плавниками не менее четырнадцати футов в длину и оттого похожих на огромных воздушных змеев. На столах лежали небольшие акулы с открытыми ртами, словно все еще удивлялись тому, что их поймали, и, видимо, потрясенные абсолютной бесполезностью своих зазубренных зубов.

Наконец мы вышли через заднюю дверь. В пределах видимости стояла лишь одна машина. Это был маленький красный горбатый «фольксваген-жук», и я была счастлива его видеть.

— Y Bueno? — Он показал на машину.

— Muy bien. Usted sabe donde esta Casablanca? (Вы знаете, где Касабланка?) — Я спросила его на моем самом лучшем школьном испанском, который только смогла припомнить.

— Рог alli — Он указал на единственную дорогу, уходящую вдаль. — La casa es muy grande, у muy blanca.

Он сказал, что дом прямо у дороги. Дом большой и белый, и, учитывая особенности этой местности с серыми цементными домами, видимо, я не должна проехать мимо него. Я пристроила мокрый рюкзак на соседнее с водительским сиденье и завела машину. Когда я выезжала, женщины из цементного кафе помахали мне на прощание. Они все были одинаково одеты во что-то темно-коричневое под белыми платьями с голубой и красной вышивкой и сандалии из полосок кожи, обмотанных вокруг ног, начиная от больших пальцев и прямо до колена. Я улыбнулась им и отправилась прочь. После отвратительного опыта прощания с Сонали и Армандо мне совсем не хотелось наблюдать, как машут они.

Дорогу к Касабланке следовало бы назвать болотом до Касабланки и песчаным карьером до Касабланки. Все что угодно, только не дорога. Это были маленькие, неровно уложенные цементные блоки, чередующиеся с длинными прогалинами почвы, песка, а иногда и просто грязи. Сначала я не видела никакой логики в устройстве такой дороги, а именно причины, чтобы одни участки зацементировать, а другие нет. Но, продвигаясь вперед, я поняла, что участки цемента располагались всегда под деревьями, как если бы рабочие заливали цемент только в тени. Не могу сказать, что я винила их за это. На Юкатане было жарко как в аду. По крайней мере сотня градусов по Фаренгейту ранним утром.

Жара и яркое солнце превращали эту так называемую дорогу в нечто извилистое и не совсем осязаемое, и не раз я резко поворачивала руль, пытаясь избежать столкновения с чем-то, существующим лишь в моем воображении. Это было как в Сахаре. Я чувствовала себя героем книги Пола Боулса «Под покровом небес», одной из моих любимых книг, и спрашивала себя, не дурной ли это знак.

Наконец дорога свернула в лес, где было темнее и чуть прохладнее и солнце не так слепило глаза. Я остановила машину и вытащила схему, нарисованную Сонали. Я въезжала в субтропический лес, занимающий львиную долю Юкатанского полуострова.

В нижней части схемы была маленькая стрелка. На обороте страницы, оказывается, была записка от Сонали. Мелким почерком она написала мне, что тропический лес — это «чрезвычайно негостеприимное и труднопроходимое без проводника место». Я закрыла глаза и задумалась, почему, собственно, она не озвучила эту важную часть информации в Нью-Йорке.

Дорога в джунглях (и вновь определение «дорога» очень условно) состояла из полос влажной земли и откровенной грязи. «Фольксваген» ерзал и подпрыгивал, когда попадал на корни крупных деревьев, камни и бог знает что еще. Безусловно, это транспортное средство не было приспособлено для езды по джунглям. Я ехала очень медленно, вплотную приблизив лицо к ветровому стеклу, пытаясь разглядеть заранее очередную рытвину.

Все это напоминало езду в Диснейленде или каком-нибудь другом парке развлечений для детей в аттракционе «Хаотичное движение». В машине не было кондиционера, и множество москитов и прочих не опознанных мною тварей влетали в машину через открытые окна и безнаказанно вцеплялись в мое тело. Трудно вести машину, когда каждую секунду приходится прихлопывать на себе какого-нибудь кровососа.

Но еще хуже мошкары и грязи был не прекращавшийся ни на секунду шум. Это был совершенно оглушительный, невыносимый грохот и гам. По сравнению с этим Четырнадцатая улица и Юнион-сквер в субботу вечером казались тихим приютом в горах.

Обезьяны на деревьях — по крайней мере, хотелось надеяться, что это были обезьяны, — кричали и визжали, как помешанные или маньяки. Ярко-желтые птицы кричали, словно сумасшедшие, пролетая очень низко над ветровым стеклом, видимо конкурируя за какие-то невидимые мне воздушные проходы в джунглях. Не прекращавшееся ни на секунду жужжание миллионов насекомых было, я полагаю, мексиканским эквивалентом китайской пытки водой.

В какой-то момент встречный поток насекомых, птичьего помета и обезьяньих фекалий, падающих сверху, стал таким густым, что мне пришлось включить дворники, чтобы видеть впереди хоть что-то.

Теперь мне легко было догадаться, почему в тропическом лесу нужен проводник, но я все же не могла понять, по какой причине сюда стоит стремиться.

Остановив машину, я закрыла глаза и перевела дыхание, сделав глубокий вдох. Если верить карте Сонали, я была уже не очень далеко от Касабланки, не более чем в двадцати милях.

— Я сделала это! — громко крикнула я.

Будучи горожанкой до мозга костей, ночью, в полном одиночестве я смогла пройти Нижний Ист-Сайд, наводненный продавцами героина, а вовсе не предметами искусства. Я посмотрела сериалы «Северный эффект» и «Люди на деревьях». От корки до корки прочитала руководство по выживанию в условиях дикой природы, которое подарил мне Коди.

Моя пошатнувшаяся было уверенность в своих силах отчасти восстановилась, я сделала несколько глубоких вдохов, завела машину и двинулась в глубь джунглей. Я считала лес, по которому ехала, джунглями, но не была вполне убеждена, что это — тропический лес или джунгли. В пособии по выживанию сказано, что рост тропического леса ограничен отсутствием солнечного света, но если лесной полог по какой-либо причине истончается или нарушается каким-то другим способом, тогда вьющиеся растения, кустарники и маленькие деревца начинают необыкновенно быстро развиваться, заполняя брешь, и формируют в тропическом лесу джунгли. Именно это я видела. Я сидела в «фольксвагене» в джунглях, которые, в свою очередь, находились в тропическом лесу. Словно одна коробка внутри другой или матрешки, каждая следующая меньше предыдущей и все дальше от света. Несильный шлепок, убивший по меньшей мере с десяток комаров, заставил меня встрепенуться, и я с удивлением прямо перед машиной увидела маленького мальчика. Он сидел на корточках, возможно разглядывая жучка или какое-то животное, а может, просто писал. Четче мне не было видно.

Я посигналила, чтобы предупредить его о своем приближении. Он поднял руку, ладонью показывая, что я должна остановиться. Даже головы не поднял. Ему не было ни страшно, ни интересно, и это создало у меня ощущение, что он полностью поглощен чем-то.

Я скинула скорость с пяти миль в час до двух, опасаясь, что машина может из-за этого завязнуть в грязи и песке, и подъехала к нему ближе. По мере того как машина приближалась, я увидела еще детей. У них были блестящие черные волосы, тонкие коричневые руки, которыми они обнимали стволы деревьев, росших рядком вдоль дороги.

Когда стало ясно, что мальчик и не собирается двигаться, мне все же пришлось остановиться. По какой-то неизвестной причине сердце у меня заколотилось. Я пыталась успокоиться, напоминая себе, что это всего-навсего ребенок. Не выше четырех футов и не старше восьми-девяти лет. Я же взрослый человек. Ростом метр семьдесят и весом девяносто пять фунтов. Наверняка я смогу столкнуть его с дороги, если дойдет до этого. Я вылезла из машины. Когда мои ноги коснулись земли, меня поразило, насколько она податлива и подвижна. Это, безусловно, не была твердая земля. Движение по подстилке джунглей несколько сродни хождению по трамплину. При каждом шаге приходится высоко поднимать колени. По сравнению с этим ходить по песчаному пляжу — все равно что по бетонному тротуару.

Мальчик все еще сидел, склонившись к дороге. Он прижал палец к губам, извечным способом призывая меня молчать. Я так сосредоточилась на маленьком коричневом тельце и до того удивилась, что вижу его среди джунглей, что едва не проглядела огромную, под цвет почвы змею. Я вдохнула и забыла выдохнуть.

Возможно, я не права. Возможно, мне и не удалось бы спихнуть этого восьмилетнего ребенка с дороги, если дело дошло бы до драки.

Змея лежала посреди дороги, свернувшись крупными кольцами. Она была такая огромная, что кольца были похожи на колеса легкового автомобиля, положенные одно на другое. Не менее пяти колец высотой почти как мальчик. Ее тело медленно двигалось, и мне казалось, то есть я надеялась, что наблюдаю за перистальтикой ее кишечника. Это, по крайней мере, означало, что она не была голода.

Из книги Коди я знала, что это либо гремучая змея, либо питон. Картинки в книге были черно-белые и мелкие, как в словаре, поэтому трудно было сказать определенно, какая из них передо мной. Впрочем, какая разница. Обе одинаково смертельно опасны. Разница была лишь в способе, которым предпочитаешь умереть. От удушения или ядовитого укуса.

Я отступила назад к машине. При звуке шагов змея подняла голову с шин и зашипела на меня. Просто так, для информации и сравнения: ее голова была больше, чем моя.

Услышав шипящий звук, остальные дети одновременно, как в синхронном плавании, отступили назад, глубже в лес.

От вида змеиного языка с меня струями потек пот. Я читала, что змея воспринимает запахи при помощи языка, поэтому пробовала расслабить потовые железы.

Змея смотрела на меня, и на какую-то долю секунды образ Эксли с его бледными руками возник перед моим внутренним взором.

Я помотала головой, отгоняя видение, — совершенно идиотское движение, потому что я сразу же услышала характерный треск гремучки.

Я замерла и старалась не слушать. Гремучие змеи — великолепные гипнотизеры. Если закрыть глаза и слушать завораживающие звуки, в памяти всплывают картины и образы детства, ты снова чувствуешь себя ребенком, звуки убаюкивают, а потом змея убивает тебя, нанося смертоносный удар.

Я попробовала ускользнуть, но уперлась в «фольксваген». Звук трещотки эхом раскатывался по джунглям, словно в кинотеатре с современной стереосистемой долби. Эффект был аналогичный. От такого звука ужас и страх усиливались.

Мальчик заговорил, прервав самый удивительный сеанс концентрации, который я наблюдала в своей жизни:

— No se asuste. Mire los arboles, señorita, mire los árboles. (He бойся. Смотри на деревья, мисс, смотри на деревья.)

Я понятия не имела, что мне надо делать, но тяжело, с напряжением уставилась на ближайшее ко мне дерево.

— Suavemente, senorita, mire suavemente. (Смотри мягче. Мягче.)

Я не знала, что он имеет в виду под словом «мягче», поэтому слегка расслабила мускулы на лбу, неимоверным усилием воли попыталась уменьшить судорожное напряжение, которое, как выяснилось, сковало мое тело, и, кажется, несколько смягчила взгляд

— Intente olvidarse de la serpiente, у ella se olvidará también de usted. (Попробуй забыть о змее, и она забудет о тебе.)

Я пыталась собрать из кусков предложение, используя трехлетний школьный курс испанского, и надеялась, что поняла правильно.

Я уставилась на то, что считала миндальным деревом, пытаясь забыть о змее. Я полностью углубилась в изучение коры дерева, поражаясь ширине глубоких борозд и вмятин, отдельные из которых были велики настолько, что в них, наверное, уместился бы целый контейнер. Интересно, какой контейнер и с чем. Мои глаза были прикованы к дереву, а мозг все глубже погружался в дерево, пока я не почувствовала себя совсем крошечной, такой, что могла поместиться в одну из борозд. Хотя мне казалось, что я стою совершенно неподвижно, мое тело помимо воли двигалось к дереву и, прежде чем я смогла осознать это, я уже обеими руками обнимала его ствол. Я была рядом со всеми остальными ребятишками, обхватившими деревья и тесно прильнувшими к стволам.

Я понятия не имела, каким образом я переместилась с одного места на другое, но еще до того, как я успела об этом подумать, мальчик прыгнул на змею и схватил ее около головы. У него была мертвая хватка. Я видела, как напряжены его руки и ноги. Когда глаза у змеи практически вылезли из орбит, мальчик ослабил хватку, а потом и совсем отпустил ее. Она заскользила по земле, двигаясь все быстрее, пока не превратилась в неясное расплывчатое пятно, словно змеиный тасманский дьявол. Мальчик так и не сдвинулся с места. Ни разу. «Он шаман», — подумала я. Прирожденный колдун.

Маленький чародей повернулся ко мне:

— El árbol le salvó. Es un abuelo. Es muy viejo. Debe haberle caido bien, о le habria entregado a la serpiente, para matarla у convertirla en parte de la salva. Quizás habria salido major parada. (Дерево спасло тебя. Это прародитель. Очень старый. Должно быть, ты ему понравилась, иначе он отдал бы тебя змее, чтобы та тебя убила. Теперь ты должна стать частью джунглей. Может, для тебя это лучший выход.)

Я намертво вцепилась в дерево, а мальчишки в это время залезали в мою машину и рассаживались в ней.

— Что вы делаете? — спросила я очень спокойно, не будучи в состоянии кричать и сама едва слыша свой голос.

— Se рагесе mucho al otro. (Она похожа на того, другого.) — И маленькие паршивцы захихикали.

— Кого другого? — пыталась спросить я. Ни одного слова не вылетело у меня изо рта, но мальчик-колдун прочитал мои мысли.

— El Ыапсо. (Белый человек) — Он показал на свои руки. — El que рагесе que vive en una cueva. (Выглядит так, словно живет в пещере.)

Я подумала об Эксли и его бледных руках. Не о нем ли говорил мальчик? Интересно, был ли Эксли в Мексике? Я хотела спросить, но не смогла найти слов.

Мальчишка вынул кошелек из моего рюкзака, а сам рюкзак швырнул к тому месту, где я стояла, обхватив ствол дерева.

— Déle las gracias al abuelo árbol antes de irse. El la salvó, no yo. (Поблагодари дерево-прародителя, прежде чем уйдешь. Это оно спасло тебя, не я.)

Потом взревел мотор, и машина ломанулась прямо через джунгли — горбатый «фольксваген-жук» маневрировал между деревьев, словно «порше» в парке аттракционов Одюбон.

Никогда в жизни мне до такой степени не хотелось увидеть какое-нибудь знакомое лицо. Появись сейчас Эксли, я немедленно бы его простила, не задав ни одного вопроса. В тот момент мне дела не было до Армандо, девяти растений или его прачечной. Эксли знал бы, что делать. Он нашел бы выход. Ничего из того, что он сделал, не было уж таким ужасным.

— Дэвид — Я произнесла вслух его имя. Но потом замолчала, испугавшись, что змея где-то поблизости.

Спустя час я все еще была не в состоянии оторваться от дерева. Это была не психологическая зависимость, я просто физически не могла разжать руки. Я стояла в джунглях, крепко обхватив ствол дерева-прародителя, и разговаривала сама с собой.

— Отойди от дерева, — говорила я. — Скоро стемнеет. Надо идти. Отпусти ствол.

В конце концов ужас перед перспективой остаться в джунглях одной ночью пересилил страх перед гремучей змеей и я разжала руки. Они распухли, затекли и не гнулись. Я вдруг поняла, что все это время сжимала ствол изо всех сил.

У меня в ушах звучал голос мальчика; «De gracias el arbol de abuelo». («Поблагодари прародителя»)

Попав в такую ситуацию, в какой оказалась я, и не имея никакого желания испытывать судьбу еще раз или раздражать кого-нибудь или что-нибудь, чего я не вижу и не слышу, я опустилась на колени на влажную, пружинистую подстилку джунглей. Колени тотчас же погрузились в гниющую мягкую почву, пахнущую чем-то тошнотворно-сладковатым. Я опять привалилась к стволу старого дерева и от всей души его поблагодарила.

Подняла из грязи рюкзак и закинула его за спину. Помню, я вернулась к жизни в тот момент, когда опять услышала, как на деревьях кричат обезьяны. До этого я словно была закутана во враждебный кокон, где царила полная тишина с момента встречи с мальчиком. Я слышала только мальчика и гремучку.

В полном соответствии с информацией из руководства по выживанию обезьяны в этом регионе — сосуны и ревуны — очень опасны, и надо быть чрезвычайно бдительным, когда идешь по лесу, потому что каждую минуту они роняют с деревьев какую-нибудь дрянь, иногда тяжелую или острую. Двигаясь в полном одиночестве через джунгли, пытаясь каждую секунду не зацепиться за корни деревьев и увернуться от обезьяньих какашек, я чувствовала себя слабоумной идиоткой, напуганной и растерянной. Я понятия не имела, что делаю или куда иду, схема Сонали исчезла вместе с маленьким коричневым колдуном.

С меня ручьями лил пот. Деревья в джунглях образовывали настоящий полог, и, хотя он и погружал все в густую тень, одновременно он задерживал влагу, и воздух поэтому был сырым и плотным, набрать его и выдохнуть было тяжело. Словно пытаешься вдохнуть что-то твердое, а вовсе и не газ. Я вспомнила о двух увлажнителях, которые купила для райской птицы в надежде воссоздать условия джунглей. Эта мысль заставила меня посмеяться над собой.

Меня также смущало, что в панике я назвала имя Эксли. Почему именно его? Злил, удивлял и даже поражал меня тот факт, что кратковременное романтическое и слепое увлечение человеком, развившееся исключительно потому, что он не был похож на истинного и типичного обитателя Нью-Йорка, привело меня сюда, в джунгли Мексики, одну, без друзей, без еды, машины, компаса и какой-нибудь минимальной защиты. Армандо прав. Я — глупая оторва. Вопрос лишь в том, насколько я глупа. Глупа ли настолько, чтоб не выбраться отсюда живой?

Я продолжала тащиться, с трудом переставляя ноги. Я хорошо помнила, что здесь, в этом районе, водятся пантеры, оцелоты, ягуары, тигры, южноамериканские летучие мыши-вампиры, красные рыси, гремучие змеи, ящерицы, пумы, питоны и десятки других опасных и/или ядовитых животных, насекомых и растений. Все они были перечислены в «Руководстве по выживанию в джунглях», которое мне дал Коди, которого я теперь считала самым лучшим своим другом на земле, потому что он не только дал мне книгу, но и настоял на том, чтобы я ее прочитала до отъезда.

Лунная Мария

На поверхности Луны видны две отчетливо различаемые глазом территории — древние возвышенности и более молодая и пологая Мария. Мария — это лунные моря, сформированные в результате взрывов кратеров, разорвавших поверхность Луны, но это еще не самое интересное. Значительно более волнующими являются имена, которые астронавты и физики дали долинам и морям Марии. Они назвали их: море Спокойствия, море Безмятежности, море Плодородия, море Штормов, море Мирное и море Облаков. Почему так получилось, что для лунных морей нашлись столь романтические имена, в то время как на Земле моря носят имена вполне прозаические, например Черное, Красное, Северное, Балтийское?

Я шла уже несколько часов и вдруг увидела в джунглях просвет. Меня удивляло, что я все еще могу двигаться, но факт оставался фактом: я двигалась. На каждом шагу что-то острое в рюкзаке нещадно колотило меня по спине и вонзалось в позвоночник.

Просвет оказался намного обширнее, чем я могла надеяться. Когда-то это, видимо, был большой палаточный лагерь на прекрасном пляже из белого песка. Я стянула с плеч рюкзак и поволокла его к океану прямо по земле. Хотя я и безнадежно потерялась, никогда не забуду того удовольствия и радости от мысли, что вонючая, мрачная темнота и абсолютно безжалостная промозглость джунглей остались позади.

В одну секунду я перенеслась из сумеречно-зеленого, почти черного мира тропического леса в сияющий голубой мир солнечного света. Это было похоже на второе рождение.

Полуостров Юкатан — место, где встречаются Атлантический океан и Карибское море. Это место бурной, неистовой и яростной борьбы. Стоя на кромке берега, я наблюдала, как слева и справа от меня вздымаются волны, с грохотом сталкиваются, превращаясь в белую бурлящую пену. Я всегда полагала, что Карибское море — спокойное и ласковое, а Атлантический океан — холодный и бурный, но, глядя на массу воды, я подумала, что у берегов Юкатана она неукротима.

У воды в ряд стояли четыре сильно потрепанные ветрами и штормами бамбуковые хижины. Видимо, когда-то пляж был намного шире, ибо никто в здравом уме не построил бы свой дом так близко к воде.

Мне повезло, что я нашла их, потому что, похоже, им не продержаться больше чем полгода. Смоет в море. Я вошла в одну из них. Пол был песчаным, а посредине висел изорванный гамак с белой москитной сеткой над ним. Чувство, что здесь бывали люди, оказалось приятным. Я бросила рюкзак в гамак и открыла его, пытаясь выяснить, что там меня кололо в спину. Это оказались босоножки на высоком каблуке. Я расхохоталась: накануне моего отъезда из Нью-Йорка я упаковала их прямо перед тем, как лечь в удобную кровать и под воздействием лепестков от Сонали погрузиться в сладкие грезы, где собиралась танцевать на столах баров Индейской Ривьеры.

Я уронила туфли на пол и в совершенной ярости зарыла их в песок ногой, потом достала пару маникюрных ножниц из рюкзака и срезала москитную сетку, висевшую над гамаком. Я знала, что, когда вернусь в джунгли, она должна быть под рукой.

Я ощущала такие опустошение и усталость, о которых раньше даже и представления не имела. Когда лимонно-зеленый закат, цвет, который всегда казался мне самым чарующим, оповестил о приближающейся ночи, я забралась в гамак, подложила рюкзак под голову и закуталась в москитную сетку.

Я моментально и крепко уснула, но проспала недолго, потому что лунный свет был невыносимо ярким: невозможно представить, что когда-нибудь я произнесу это предложение или смогу испытать это ощущение. Не имея конкурентов в виде освещенных зданий, фонарей и всякого рода ламп, свет луны был почти таким же ярким, как солнечный. Всю ночь, проникая сквозь щели между разбитыми бамбуковыми рейками на крыше, он не давал мне спать. Как я ни вертелась, но укрыться от него так и не смогла. В качестве последнего средства я надела темные очки, но зудящие москиты заставили меня отказаться от попыток заснуть, и я вышла наружу.

Я подошла к морю. В свете луны мне были хорошо видны серебристые спинки рыб прямо под мелкой рябью поверхности воды. Я заснула на песке: должно быть, просто опустилась на песок и уснула. В середине ночи меня разбудил броненосец-армадилл, ползущий по ноге. Он безвреден, но — бррр — с этой своей броней на спине он выглядел как выходец из парка юрского периода. На икре осталась грязная дорожка из слизи.

С первыми лучами солнца я развернулась к морю спиной и увидела, как над джунглями поднимается солнце. Кричали попугаи ара, и деревья двигались как живые оттого, что обезьяны раскачивали ветки, пытаясь стряхнуть с них плоды. Земля содрогалась от града кокосовых орехов и манго. Они падали один на другой и сами собой укладывались в штабеля, слегка напоминая витрину элитного магазина «Дин энд Делюка». А потом с невероятной скоростью плоды начали исчезать, так как сотни обезьян спустились с деревьев, чтобы ухватить свою долю. Честно говоря, меня это не напугало. Все это было похоже на обычный субботний день на Кенел-стрит, где тысячи туристов снуют в поисках роскошных кожаных безделушек от фирмы «Фенди» и «Прада».

Когда и сами обезьяны исчезли, я наконец угостилась перезревшими манго и всякими объедками, которые оказались недостаточно хороши для местных обитателей.

Я вернулась к океану умыться. Соль щипала лицо. Я и не подозревала, что кожа так огрубела и воспалилась. Закинув рюкзак за спину, с москитной сеткой, болтающейся вокруг тела, как свадебное платье, я вернулась в джунгли.

В соответствии с картой Сонали, которую я теперь пыталась воспроизвести в памяти, я не могла быть от Касабланки дальше чем в милях пятнадцати, а может, даже и ближе, около десяти. Я не могла винить Армандо или Сонали за эту бесконечную дорогу — ведь проехать такое расстояние на машине было бы просто милой прогулкой. Идти пешком, конечно, совсем другое дело.

Саговниковые (цикадофиты)

Думаешь, ты старый? Цикадофиты (саговники) — единственные живые существа на земле, которым выпала редкая честь прожить две сотни миллионов лет. Когда сравнили недавно найденные окаменелые саговники приблизительно двухмиллионного возраста с ныне живущими растениями, выяснилось, что за все это время они очень мало изменились, так что можно их рассматривать как современников динозавров. Если развить эту мысль и пойти еще дальше, то можно задуматься, какая именно катастрофа, собственно, погубила динозавров: то ли ледниковый период, то ли столкновение с кометой; но, что бы это ни было, популяция саговников не пострадала. Выносливые ребята!

Не пройдя по джунглям и метра, я краем глаза заметила слева какое-то движение. Я повернулась как раз вовремя, потому что увидела закрывающиеся чаши лунного цветка. Их ярко-белые лепестки обычно мерцают в лунном свете и закрываются при первом луче солнца. Я завороженно смотрела, как крупные, тридцатисантиметровые, размером со столовую тарелку, цветы одновременно закрываются, словно сотни захлопывающихся дверей, и исчезают. Я всегда считала, что цветы красивы и неподвижны. Странно было наблюдать за их активным движением.

Сонали упоминала лунный цветок. Она говорила мне, что, если я когда-нибудь наткнусь на него, нельзя его срезать или вырывать из земли. Я помнила фразу дословно.

«Лоза лунного цветка — это пуповина, которая связывает всех женщин с луной. Обрати особое внимание на такие растения, которые откроются тебе в лунном свете, а при дневном уступят пальму первенства более крикливым и энергичным. Это женщины. Они помогут тебе, врачуя поврежденные женские органы».

Мне показалось странным, что я могу так точно цитировать Сонали. Я ведь и не знала ее совсем, но все, что она сказала, намертво застряло у меня в памяти.

Как только закрылся последний лунный цветок, я пошла дальше. Джунгли совсем не похожи на леса около северной части Нью-Йорка, где я, бывало, совершала длительные прогулки. Здесь деревья росли плотной стеной, и, чем больше я углублялась, солнечный свет гас, полностью поглощенный лесным покровом.

Было так темно, что в самый разгар дня мне приходилось низко наклоняться, чтобы разглядеть корявые, толщиной с мужское бедро корни, прикрытые листьями, или не принять голову питона за камень.

Больше всего я ненавидела в джунглях то, что каждый шаг мог привести к катастрофе. Он требовал максимальной осторожности и собранности, как во время спортивных соревнований, в которых я часто участвовала в колледже. И последствия — иссушающее опустошение — были такие же ужасные.

Мой рюкзак, казалось, сильно потяжелел. Он натирал плечи, ерзал по потной спине, как бы сильно я ни затягивала лямки. Я проклинала Сонали за то, что она не посоветовала мне прихватить с собой фонарь, чтобы видеть в темноте, куда я двигаюсь. Я проклинала Армандо за то, что он уехал в Мексику без меня. И я проклинала Эксли за все на свете. Армандо был прав. Визжать по утрам очень полезно и приятно.

Я остановилась на минуту; чтобы вытащить мобильник. Мне хотелось взглянуть на три фотографии, которые я взяла с собой, чтобы перед долгой и тяжелой дорогой хоть немного почувствовать себя дома. Первая — фотография Коди, держащего оладью в одной руке и сжимающего изюминку другой. Вторую, где Эксли убирал землю с пола в моей квартире, я немедленно удалила. А на последней была моя прекрасная райская птица, хотя в тот момент меня совсем не радовал зеленый цвет.

Засунув руку в карман, я ощутила липкую влажность. Вытащила телефон. Весь экран был заляпан грязью. На самом деле я и не ждала, что он заработает, ведь в джунглях нет ретрансляторов и вышек, но я совсем не ожидала, что он так быстро проржавеет. Кончиками потных пальцев я подцепила крышку отделения с батарейками и увидела, что жижа сочится изнутри: из батареек вытекла кислота. Я вспомнила, как Джоф Каунсил с мобильником в руке вещал о том, что этот «телефон нового типа неутомим, без недостатков, бессмертен, с вечным сроком годности». Какой дурак. Новый тип и суток не протянул в джунглях.

Я от злости даже ногой топнула — действие одновременно опасное и глупое, — но я была просто вне себя оттого, что в этом вонючем болоте все мгновенно гниет и разлагается от жары и влажности. Абсолютно все. Оказалось, что не так-то просто расстаться с телефоном. Я посмотрела на него, на кислоту, вытекающую из батареек, в момент разлагающуюся на свету, и выбросила телефон. Все в порядке, сказала я себе, попрощалась и забросила его подальше. Но сначала убедилась, что не попаду в кого-нибудь, затаившегося поблизости.

Я сделала глубокий вдох и постаралась успокоиться. Я больше не могла позволить себе злиться и топать ногами. Это джунгли, они быстро научили меня, какой надо быть внимательной и осторожной. Все, чего я теперь хотела, — выбраться отсюда невредимой, а для этого надо было невзначай не потревожить кого-нибудь, или случайно не сесть на кого-нибудь, или, еще хуже того, не наступить на чье-нибудь жилье вроде норы.

Через пятнадцать-двадцать минут такой ходьбы волосы и одежда пропитались потом, стали не влажными, как после часа занятий в гимнастическом зале, но мокрыми настолько, что, если б их отжать, набралось бы с маленькое ведерко воды. По джунглям идешь, словно под горячим душем, только он хлещет из твоего собственного тела.

Я как раз размышляла над тем, как столько воды умещается в моем теле и осталось ли там достаточно жидкости, чтобы могли функционировать клетки, чтобы выжить, когда внезапно прямо у себя под ногами увидела глоксинию. Впервые я поняла преимущества того, что мне приходится быть все время настороже.

Глоксиния — это единственный цветок из девяти растений, который видел Эксли. Это о нем он рассказывал на нашем свидании в ресторане. Я никак не могла ошибиться: темно-фиолетовые цветы в форме колокольчика. Sinningia speciosa. Великолепное магическое растение, приносящее любовь с первого взгляда.

Я уставилась на него, размышляя, не дурной ли это знак, что я увидела его в одиночестве. Сбросив рюкзак с плеч, я наклонилась к цветку, чтобы его выкопать. Осторожно взялась за стебель, чтобы найти корни, но они оказались длинные и уходили глубоко в почву. Я рукой проследила их путь и обнаружила, что толстые тяжелые корни вьются под землей под стать корням какой-нибудь кокосовой пальмы или эвкалипта.

Стоя на коленях рядом с растением, большим и указательным пальцами я потерла лепестки цветка, чтобы увериться на сто процентов, что это глоксиния. Точно, это была она, с лепестками мягкими, как старый потертый бархат на диване в стиле эпохи королевы Виктории.

Из рюкзака я достала маникюрные ножницы — маленькая хитрость, которой я научилась у Армандо, то и дело кромсающего черенки, и провела по стеблю, выбирая подходящее место для среза. Армандо говорил мне, чтобы я никогда не отрезала черенок ниже того места, где от основного стебля ответвляются боковые побеги. Он говорил также, чтобы сначала я присмотрелась и нашла бугорки и выпуклости, которые свидетельствуют о закладке новых побегов, и потом резала между ними. Чуть выше разветвления. В темноте я ничего не смогла толком рассмотреть, но ощупывала стебель, пока не нашла нечто подходящее.

— Стой на месте. Не двигайся. Даже не смотри вверх, или я выстрелю тебе прямо в лицо.

Я замерла при звуке мужского голоса, говорящего по-английски с испанским акцентом. Я уже достаточно насмотрелась на ужасные последствия обладания растениями, чтобы испытывать судьбу, и потому уставилась на червяка, пытавшегося скрыться в земле и так же напугавшегося меня, как я мужчины, которого я даже не видела.

— Теперь положи ножницы на землю.

Я сделала, что мне велели.

— Выпрямись. Поднимайся медленно, не сдвигая ступней с места, или я их прострелю. Обещаю, что ты никогда больше не сможешь ими пользоваться.

Я с трудом выпрямилась, стараясь не сдвинуться с места, и, надо сказать, мысль о том, что мне могут прострелять ноги, сильно помогла мне. Я расставила руки с широко растопыренными пальцами, чтобы он видел, что в них нет ничего, что можно было бы бросить. Поразительно, что почерпнула я этот опыт из боевиков. Я на самом деле знала, что надо делать, чтобы тебя не убили.

Здесь не было никого, кто мог бы услышать звук выстрела. Никого, кто мог бы услышать, как я кричу. Мне надо было осознать, что я в его полной власти. Это еще хуже, чем подвергнуться грабежу на улице Нью-Йорка. Совсем не то же самое, что быстро стукнуть и убежать. Этот мужчина не хотел отобрать у меня деньги или рюкзак, а потом исчезнуть. Ему нужна была я. Самая мерзкая ситуации, в которую можно вляпаться. На этот счет в «Руководстве по выживанию в условиях джунглей и дикой природы» не было никаких рекомендаций.

— Так, хорошо. Подними глаза — только глаза, а не голову — и посмотри на меня.

Я подняла глаза, стараясь сохранить полную неподвижность.

Он держал в руках большое охотничье ружье, направленное на меня, и это был самый красивый мужчина, которого я когда-либо видела в своей жизни. Эти два обстоятельства были настолько несовместимы, что не укладывались в голове. Я не понимала, на чем же мне сосредоточиться: на своей смерти или на его красоте.

У него были волнистые черные волосы, загорелая оливковая кожа и мускулистое тело. Забавно, что даже в подобных обстоятельствах, под дулом ружья, мои сексуальные инстинкты проявились очень активно. Он отвел от меня ружье и разрядил его, выстрелив в полог джунглей. В одно мгновение тысячи созданий, мелких и крупных, взметнулись вверх, словно фонтан из животных, птиц и насекомых, и кинулись прочь прямо от того самого места, где стояла я. Затем мужчина подошел ко мне, свободной рукой оторвал меня от земли и переставил в сторону приблизительно на метр. Он ткнул ствол ружья в мягкую подстилку джунглей.

— Прости, — сказал он. — Мне пришлось сделать это. Ты чуть не наступила на саговник

Я посмотрела на землю.

— Он был прямо за тобой. Меньше чем в дюйме от твоего каблука. Это чрезвычайно редкое растение, а ты бы непременно его раздавила, если бы попыталась выкопать глоксинию. Я попытался заставить тебя не двигаться единственным способом, который смог придумать. Если бы я просто попросил тебя, ты обязательно бы сдвинулась с места. Хоть на сантиметр, но это погубило бы саговник

— Ты кто? — прошептала я, не глядя на него.

— Я — Диего. Друг Сонали и Армандо из Касабланки.

Я замерла на месте. Как часто в этих джунглях, самом жарком месте, в которое я попадала когда-либо в своей жизни, я застывала на месте.

— Сонали сказала Армандо, что ты едешь. Когда ты не появилась вовремя, он послал меня за тобой.

— Оооо…

— Поверь мне, это не простое растение. Я не поступил бы так с тобой, если бы оно не было совершенно особенным, вымирающим, исчезающим из природы, поэтому вдвойне важно, чтобы ты его не раздавила. Оно живет здесь уже двести миллионов лет. С юрского периода. Многие за ним охотятся. Выкапывают и продают, наживая целые состояния. Саговники пытаются выжить, хотя за них дают сейчас гигантские суммы. Не могу представить, как это им удается.

Он улыбнулся мне, сверкнув зубами, белыми, как лунный цветок. Я вовсе не страшилась связаться с еще одним сексуальным растениеводом. Особенно с таким, который держит в руках огромное ружье.

— Я совершенно поражен, что ты привела меня к этому растению. И я тебе благодарен.

— Ооо. — Это, казалось, единственное слово, которое срывалось с моих губ.

Я видел такие прекрасные окаменевшие саговники. — Он опустился на колени около растения. — Но намного прекраснее увидеть живой экземпляр. Спасибо тебе.

— Не стоит благодарности. — Я наконец выдавила из себя три слова.

— Не говори, если не понимаешь. Это не умно. Я хочу, чтобы ты услышала меня. Саговники и сейчас, и раньше прекрасно адаптировались к окружающим условиям. Они были всегда. Сколько живых существ в мире существовали всегда? Большинство видов жили в лучшем случае несколько тысяч лет, прежде чем в природе что-то менялось и они вымирали. А это растение живет двести миллионов лет. Они видели ледниковые периоды, столкновения с кометами и пыльные бури. События и катастрофы, которые уничтожили все живое, но не смогли убить их. И еще важно, что это растение никогда не менялось. Оно не стало выше, у него не отросли крылья или плавники, ноги или легкие, оно никогда не эволюционировало. Оно просто всегда было замечательным и совершенным, как сама жизнь. И именно в том виде, как есть.

— Всегда было, да?

— Знаешь, саговник — одно из девяти растений. Тех самых, ради которых ты проделала весь этот путь. Так же, как и глоксиния. Ты стоишь между двумя из девяти растений и чуть не погубила оба.

Он засмеялся, запрокинув голову так, что его блестящие черные волосы рассыпались по плечам.

— Ты их почти уничтожила, но ведь ты же их и нашла. Армандо прав, ты странная женщина.

— Армандо не так уж хорошо меня знает.

— Да нет, знает. Он отлично тебя описал. Сказал, что ты самый удачливый человек, которого он встречал. И он прав.

Правда? Думаешь, я удачливая? Я застряла в глуши и все потеряла. Мою машину украли, а мобильник разложился прямо у меня на глазах. У меня нет карты, нет денег, нет работы, и, наконец, меня чуть не застрелили. В каком же из миров или в каком же смысле я удачлива? Где она, моя удача?

— Меньше чем за неделю ты нашла два из девяти растений.

Я уже поняла бесполезность всяких дискуссий с людьми, так или иначе связанными с этими растениями.

— Итак, ты говоришь, саговник — один из девяти?

— Да, и он — единственный суккулент.

Я почувствовала некоторый прилив сил. Не потому, конечно, что нашла единственный суккулент. Но у меня появилась надежда выбраться из Мексики быстрее, чем я надеялась. Кажется, это не так трудно — найти все эти девять растений. Я не глядя в момент нашла два.

— Что ты знаешь о девяти растениях? — Я подумала, что чем больше он знает, тем быстрее я вернусь в свою кровать на Манхэттене, вымету цветки календулы Сонали, отпраздную свой приезд с Коди, побалдею с ним и навсегда забуду обо всем этом

— Знаю, что все они родом из Мексики, были известны племени майя. Или, по крайней мере, все истории о них оттуда.

Разговаривая со мной, Диего держал ружье, прижимая его к груди. Он выглядел гордым и напоминал своей повадкой индейца. Настоящий майя.

— Ты — майя?

— Нет, я — гуичол, но родился на Юкатане, в стране индейцев племени майя.

— Что еще ты знаешь о растениях?

— Знаю, что у того, кто найдет все девять и соберет их в одном месте, сбудутся все желания и мечты. А тот, кто их потревожит, не получит ничего. Майя верили, что растения символизируют плодородие, возможно потому, что хотели, чтобы дети помогали в уборке урожая. Они выращивали растения на специально выделенной для этого земле под названием Исла-Муджерес, что на твоем языке означает «остров женщин». Сегодня остров наводнен туристами, там полно магазинов, продающих мексиканские покрывала и горшки пинатас. Но давным-давно, в древности, единственными людьми, которым разрешалось ступать на эту землю, были знахари, или шаманы-травники. Со временем растения стали символизировать больше чем плодородие. Теперь они олицетворяют все виды изобилия и благоденствия.

— Но почему девять? — Я просто хотела проверить, совпадают ли его знания с тем, что известно Эксли и Армандо, а не потому, что у меня паранойя.

— То, что я о них думаю, и, пожалуйста, прости меня за плохой английский: они представляют все девять возможных форм процветания: свободу, сексуальность, удачу, власть, магию, любовь, бессмертие, приключения и знание. Если найти растения и собрать их вместе, получишь все, что только может пожелать человек в глубине души.

Меня почему-то утешило то, что все трое мужчин рассказывали одну и ту же историю.

— Люди когда-нибудь воровали эти растения или убивали ради них?

— Да, я слышал об одном случае. Но человек, который мне это рассказывал, считал, что растения мифические.

— Человек, который выкрал их у Армандо?

— Да.

— Он тебе говорил, что они миф, до того, как украл их, или после?

— До.

И все же рискнул свободой, чтобы их украсть. Если бы его схватили, он попал бы в тюрьму. Поверь мне, никто не захочет в тюрьму, если можно этого избежать. Человек этот верил в реальную власть растений. По крайней мере, достаточно реальную, чтобы ради нее рискнуть свободой.

— А саговник? За какое желание отвечает он?

— Саговник доводит до конца все, что не завершил человек. Так было всегда. На моем языке его называют растением-вампиром. Это растение бессмертия, одно из самых древних, первых растений.

— Армандо думает, что люди стремятся к смерти.

— Я считаю, что, когда в детстве люди впервые осознают, что когда-нибудь умрут, смерть пугает их так сильно, что они стараются отогнать мысли о ней подальше и придумывают легенду, миф. Миф о бессмертии. Люди втайне верят, что могут жить вечно. Им не надо думать о том, как они относятся к смерти. Они просто не верят в нее.

— И я чуть было не убила растение бессмертия. Звучит прямо как оксюморон — мудрый тупица.

— Но ведь я пришел вовремя, и ты его не убила. И в этом вся сущность этого растения. Удача и вечность.

— Итак, я удачлива и оно удачливо.

— Да, тебя не застрелили, а его не растоптали.

— Глоксиния?

— Глоксиния — цветок любви с первого взгляда, поэтому оно прекрасно подходит человеческому существу.

— Как так?

— Человек — особый вид. Нам не нравится работать над любовью. Мы верим, что любовь настоящая, если она застигает нас врасплох, как внезапная болезнь. Как грипп. Когда люди влюбляются постепенно, они всегда сомневаются. Глоксиния приносит любовь с первого взгляда. Именно так предпочитают влюбляться люди.

— Откуда ты знаешь, какие растения входят в число девяти? Я полагала, что найти их невозможно. Растения сами должны найти человека.

— Это верно для большинства людей. Но у меня есть большое преимущество. Армандо. Он хранитель девяти растений.

— А остальные семь растений как называются?

— Давай-ка выкопаем эти два первых и пойдем, пока не стемнело. Нелегко ходить в джунглях по ночам.

— Не вижу никакой разницы между ночью и днем. — Я покосилась на темный лес.

Диего склонился, чтобы выкопать глоксинию. Глядя на него, на то, как он стоит на коленях, я почувствовала необъяснимое, почти неподвластное мне сильное желание прикоснуться к нему. Стоя в некотором отдалении, я наблюдала, как он то копает, то очищает и потихоньку вытягивает корни из земли. Он был полностью поглощен своим занятием и едва ли помнил, что я стою рядом.

В принципе я практически всегда способна себя контролировать и поэтому не могла понять, что мне делать с этим своим порывом. Я обдумывала способы, как его соблазнить, привлечь его внимание без того, чтобы прикоснуться к нему, подойдя поближе.

— Тебе нравится лунный цветок? Сегодня утром я успела увидеть, как его цветы сворачивались при первых лучах света.

Он перестал копать:

— Далеко?

— Не слишком. Может, в десяти минутах ходьбы обратно к пляжу.

— Пойди и срежь черенок, но делай это аккуратно. Не режь лозу, только черенок

Я хотела совсем не этого.

— Я не хочу идти туда одна. Мы будем в дороге всю ночь. Утром найдем другую лозу.

— Лунный цветок — тоже одно из девяти растений. Он позволил тебе увидеть себя до того, как закрылся. Он ждал тебя, чтобы показаться. Доверился тебе. Ты должна пойти и взять его. Никакого другого лунного цветка, только тот самый.

— Ладно. Ради бога. Я добуду лунный цветок. Тот самый.

— Ты не поняла. До сих пор у тебя все складывается фантастически удачно. У тебя есть два растения из девяти, а скоро будет еще и прекрасный лунный цветок, тот самый, что приносит детей, покровительствует деторождению и плодородию, самое женственное из всех растений. Тебе повезло, что Армандо послал меня за тобой. Любой другой, видя, на что ты способна, держал бы тебя здесь, в джунглях, и только бы следил за тобой. Иди за лунным цветком, и будем выбираться отсюда.

Он посмотрел на меня бархатистыми мягкими глазами, и это меня смутило. Они одновременно говорили да и нет. Я смотрела на него и вдруг почувствовала к нему такое влечение, что мне совершенно необходимо было его коснуться прямо здесь и сейчас. Я не могла остановиться. Подошла к нему, но он вытянул руку, чтобы остановить меня.

— Нет. Ты нашла два очень могущественных растения. Растение любви с первого взгляда и лунный цветок. Они толкают тебя ко мне, и временами это влечение будет сильным, возможно непреодолимым. Тебе надо бороться с ним, помни, что ты меня совсем не знаешь.

— Я не хочу тебя знать, я хочу прикоснуться к тебе.

Мои собственные слова показались мне по меньшей мере странноватыми. Я замолчала и постаралась ради Диего взять себя в руки.

Он даже не пытался мне помочь.

— Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, это идет из твоего подсознания. — Он поместил руку в воздухе где-то над моей головой. — Ты чувствуешь это всем телом. — И провел рукой прямую линию вдоль тела прямо до нижней части живота, не проясняя, впрочем, ситуацию ни в малейшей степени. — То, что ты сейчас чувствуешь, — это только лунный цветок

— Нет, неправда. Это ты. Я чувствую тебя.

— Вернись и принеси его, иначе он тебя никогда не отпустит. Ты будешь маяться всю оставшуюся жизнь.

Он меня испугал.

— Тебе не жарко в этой мокрой майке?

Он засмеялся:

— Иди. Сейчас же. Добудь лунный цветок, пока я не передумал и не воспользовался своими преимуществами.

— Всего один раз?

— Ну ладно. Одно краткое объятие.

Я уткнулась носом в ямку на его шее. Там была крошечная лужица пота, который пах кокосовым маслом от солнца. Я отошла от него сама, потому что иначе все это выглядело уж совершенно по-идиотски.

— Хорошо?

— Ну да.

— А теперь иди.

Когда я вернулась, он сложил глоксинию, саговник и черенок лунного цветка в пустой кожаный мешок, привязанный к шлевке ремня на джинсах.

— Что ты теперь чувствуешь по отношению ко мне?

Мне пришлось признать, что я стала намного более сдержанной, срезав черенок лунного цветка.

— Откуда ты знаешь Сонали и Армандо?

— Я познакомился с ними случайно, так же как и ты. Сонали обучает меня кое-чему, Армандо учит тебя.

— Он меня не учит. Я просто помогаю ему вернуть украденные растения.

— Я встретил Сонали с Армандо, когда был еще ребенком: они как раз купили Касабланку. Мы с родителями жили в соломенной хижине — палапе, в сотне метров от их дома. Моя мать и сейчас там живет. Я был молод, и меня поразили наши соседи, потому что у них было электричество, водопровод, а в нашей хижине ничего этого не было. Поначалу родители не пускали меня к ним, потому что они белые, но Сонали удалось вырастить гигантские орхидеи на каменистой почве позади дома, где ничего никогда не росло, и это потрясло мою мать. В результате мне разрешили ходить туда, куда я хотел.

— Чему ты научился у Сонали?

— О, многому. Узнал много о растениях, лечении и магии.

Я украдкой взглянула на него.

— Не беспокойся. Твой учитель Армандо, и он намного более практичный, чем Сонали. Ты гуманитарий, а он практик. Прекрасный альянс. Понятно, почему ты ему нравишься. Он научит тебя многим прекрасным и полезным вещам.

Я увидела впереди просвет и обрадовалась, как и в первый раз, когда увидела в джунглях поляну.

— Знаешь, у тебя нет родства с джунглями

— Знаю.

— Тебе нравится в джунглях, только когда ты из них выходишь.

— У меня так часто бывает.

— Тебе не следует оставаться здесь одной. Конечно, джунгли дали тебе отсрочку в исполнении приговора, но, может, второго такого случая и не представится.

Скорпионы

Они кажутся отвратительными, эти скорпионы, но ведь их целых две тысячи видов. Большинство из них имеют клешни и три или четыре пары рабочих лапок для ходьбы. Еще больше дело ухудшается тем, что яд скорпиона, который на первый взгляд находится в хвосте, на самом деле выбрасывается из ануса, заднего прохода. Самцы скорпионов ухаживают за самками, исполняя танец под названием «прогулка для двоих». После танца самец целует самку и одновременно впрыскивает малую толику яда ей прямо в рот. Вполне достаточное количество, чтобы на короткое время ее парализовать и заняться с ней сексом. Не знаю, как для вас, но для меня этот сценарий звучит во многом схоже с тем, как молодой человек на свидании в баре капает своей даме немного транквилизатора в выпивку. Мужчины все одинаковые. Женщины, напротив, все разные, и, когда два скорпиона заканчивают спаривание, а яд больше не действует, самец быстро убирается прочь, иначе самка достанет тарелку и съест его на обед.

Мы вышли из джунглей на открытое пространство вроде поляны, и я постояла немного неподвижно, глядя в небо — огромное, голубое, создававшее ощущение безопасности.

— Это дорога к Касабланке, — разъяснил Диего. — Приглядись повнимательнее и запомни на всякий случай дорогу, вдруг когда-нибудь тебе понадобится одной идти обратно.

В полном молчании мы шли по песчаной дороге, миновали соломенные хижины, выстроившиеся в ряд на ветреном пляже. Они стояли в некотором отдалении друг от друга, но рядом с каждой были натянуты одинаковые веревки для белья, на которых болтались одинаковые белые простыни. Шесть часов на самолете, два часа в лодке: два дня и две ночи на ногах, и наконец посреди ночи я добралась до Касабланки. Ночь была темная, как черная кошка, а со стороны океана яростно завывал ветер.

С дороги дом Армандо был похож на любой другой цементный блочный дом. Он был похож на все другие дома, которые я видела в Пуэрто-Хуаресе, только этот был круглый, с арками и большим балконом наверху. Он стоял на отшибе и в лунном свете казался заброшенным.

Вот мы и добрались!

— Ты не зайдешь поздороваться? — Я вдруг поняла, что впервые останусь наедине с Армандо, мужчиной из прачечной, с которым я познакомилась всего несколько недель назад.

— Не беспокойся, он тебя не обидит. Ты не настолько ему нравишься, чтобы он расходовал на тебя свои силы.

— Да. Он всегда мне это говорил.

Я смотрела на дом поверх лужайки с клочковатой травой, пока Диего отвязывал мешок от петли на ремне и передавал его мне.

— Передай растения Армандо. Это его порадует — он поймет, что решение привезти тебя сюда было правильным.

— Он вовсе не привозил меня сюда. Он уехал из Нью-Йорка без меня, а мне пришлось искать этот дом самой. Он заставил меня идти через джунгли в одиночестве. Это ведь большая разница.

Я забрала у Диего сумку.

— Берегись скорпионов, когда пойдешь по траве. Они не пробовали человеческой крови с прошлого года, когда сюда приезжала Сонали.

Я круто развернулась.

— Ты морочишь мне голову или шутишь? Не шути так. Никогда.

— Человеческая кровь для них как лакомство, как конфеты. Внимательно смотри под ноги, ни на секунду не отрывая взгляда, и все будет в порядке.

«Ну, опять, приехали», — подумала я. Ну что за страна такая? Все здесь каркает, воет, гниет, воняет, а если не это, то оно ядовитое или смертельно опасное.

Я прикинула, что кратчайший путь по траве между мной и домом не меньше сотни футов.

— Иди, — прошептал Диего. — Иди, наступай легко, только на носочки. По мере возможности не наступай на всю стопу. Чем меньше поверхность, которую ты предоставляешь скорпиону, тем лучше.

Я обхватила мешок с растениями, набрала в легкие побольше воздуха, поднялась на цыпочки и, как в беге с препятствиями, рванула по траве, при этом рюкзак нещадно колотил меня по спине.

— Иди вокруг, прямо к входу в дом! — прокричал он.

Я оглянулась и увидела, что он словно обводит рукой вокруг дома и обнимает его.

— Вокруг дома! — прокричал он опять. — Иди.

Я обежала дом и остановилась у входа, зорко вглядываясь в траву и пытаясь разглядеть скорпионов, хотя понятия не имела, как они выглядят. Я старалась сосредоточиться, но все время смотреть вниз было тяжело. Луна, которую раньше закрывал дом, была огромной и висела так низко, словно отдыхала в огромной ванне океана. Я подумала о Коди и вспомнила, как он хотел увидеть полную луну над Юкатаном и как я смеялась над ним. А ведь он был совершенно прав. Это было нечто. Просто у него воображение намного ярче, чем у меня.

— Не двигайся, — прошептал мне Армандо в волосы.

Я вскрикнула, потому что даже не подозревала, что он стоит у меня за спиной. Я повернулась. В правой руке высоко над головой он держал лопатку для готовки.

— Безотказное оружие против скорпионов.

Я посмотрела вниз на самое уродливое создание, которое когда-либо видела. Намного хуже, чем мыши, летучие мыши или тараканы в Нью-Йорке. Огромный черный плоский круг с четырьмя парами ног, одной клешней и длинным твердым, доисторического вида Хвостом.

— Опасность в иголке на хвосте. Они заворачивают его над головой и выпускают яд так, что можно умереть на месте.

Я вдруг поняла, что не дышу, и сделала над собой усилие, чтобы набрать воздух

— Скорпионы очень медлительные, и это их слабое место, бедняжки. Если увидишь одного из них, надо всего лишь прихлопнуть его лопаткой. Главная проблема — увидеть его прежде, чем он увидит тебя. Со скорпионами всегда играешь в прятки, как в детстве. Ведь ты была когда-то ребенком?

Армандо наклонился, подцепил скорпиона лопаткой и швырнул в траву.

— Почему вы его не убили?

— Они защищают дом, когда меня нет. Их здесь так много, что обязательно ужалят любого, кто попытается вторгнуться. Или даже убьют.

— А что, укус скорпиона действительно смертелен для человека?

— Конечно, и для женщины тоже, особенно если она очень молодая или очень старая. Впрочем, известно, что иногда погибают и люди среднего возраста, как ты.

— Я не среднего возраста.

— Значит, скорпион для тебя особенно опасен.

— Ладно, вы можете и не убивать их, но уж я-то размажу любого, если встречу.

Армандо передал мне лопатку:

— Держи ее все время при себе. У всех в округе есть хотя бы одна. Некоторые даже делают на них специальные выемки. Да, и никогда не бери те, у которых есть дырки в плоской части. Ими легче готовить, но, если такой стукнуть скорпиона, его кровь всю тебя обрызгает через дырки. Это на редкость мерзко.

Он открыл дверь в дом:

— Жди здесь.

Я стояла на крыльце, держа лопатку в поднятой высоко над головой руке, и высматривала скорпионов на терракотовой террасе. Решительно, моя жизнь сделала крутой виток и переменилась, но, к сожалению, переменилась к худшему. Мои мечты позагорать на Мексиканском заливе и потанцевать в замечательном прибрежном городке Канкуне бесследно испарились.

— Не трать попусту время, разыскивая скорпионов! — крикнул Армандо из дома. — И не унывай. Дела не так плохи.

В отсутствие электричества, при котором в городе бледнели звезды, каждое, даже самое маленькое созвездие было отчетливо видно. Указательным пальцем я обвела созвездия Большой Медведицы и Южного Креста совсем так же, как делала, когда в десять лет залезала на стул и смотрела гигантское космическое шоу на потолке Хайденовского планетария в Американском музее естественной истории.

«Какое странное место, — подумала я, — если посмотреть вверх — все такое ясное и красивое, а если опустить глаза — отвратительное и опасное». Мне хотелось бесконечно долго думать и смотреть на небо, но скорпионы упорно возвращали меня на землю в ужасную действительность. Или это небо на самом деле было реальностью?

— Добро пожаловать в Касабланку, — сказал Армандо, когда я вошла в дом. Он быстро расставил свечи по темной комнате. Наконец повсюду стояли свечи, и Армандо подходил к каждой, зажигая ее.

— Здесь нет электричества?

— Иногда есть, но не сегодня. Должно быть, кто-то смотрит телевизор или слушает радио.

— И этого достаточно, чтобы вырубить электричество?

— Мне это нравится не больше, чем тебе. Моя мечта — открыть здесь прачечную. Но прачечная требует много электричества, поэтому мне уж не дождаться осуществления своей мечты. Ты что-то потеряла?

При горящих свечах мне был виден пол из терракотовой плитки и красно-белое с бирюзовым мексиканское покрывало на растрескавшейся качалке. С правой стороны была кушетка — длинное сиденье, встроенное прямо в цементную стену гостиной по всей ее длине. Еще в комнате стояли маленький столик для пикников, который мне понравился, и керамическая стойка, отделявшая гостиную от кухни.

— Не вешай нос! Мне что, все время надо напоминать тебе о необходимости смотреть вверх? Ты потеряла полжизни, постоянно глядя вниз.

— Не преувеличивайте. С тех пор как я вас знаю, вы меня попросили посмотреть вверх не более двух раз.

— Ладно. — Тон был примиряющим. — Лила, друг мой, пожалуйста, посмотри вверх.

Огромные розовые и оранжевые животные из папье-маше качались, подвешенные к потолку на такой же леске, как и горшки с растениями в прачечной. Тут были и свиньи, и киты, и птицы, и ослики.

— Пинаты сделали дети из деревни. Ну разве не прелесть?

Они действительно выглядели прелестно и были выполнены со знанием дела.

Городские дети, когда разбивают пинаты, произносят поговорку. Встают в круг и кричат: «Бей пината, словно не будет завтра!»

— А внутри в них сладости?

— Нет.

Я бросила рюкзак на пол и подошла поближе, чтоб рассмотреть пинаты.

— Сейчас же подними! Скорпионы обожают всякие тайные места, отверстия и закутки внутри одежды и обуви. Сумки и рюкзаки особенно привлекательны для них.

Я схватила рюкзак.

— Ты быстро все поймешь. Я надеюсь. Лучше повесь его. Может, ты даже начнешь одобрять наличие скорпионов. Они представляют собой прекрасную мишень. Позже, когда научишься хорошо их убивать, сможешь заняться значительно более опасной и трудной добычей.

— Я не хищница. Я из Нью-Йорка.

Армандо указал пальцем на тень на полу. Без всякого промедления я изо всех сил хлопнула зажатой в стиснутом кулаке лопаткой по темному пятну. Я тяжело дышала и была вся в поту, когда оторвала лопатку от пола.

— Нет, — засмеялся Армандо. — Ты совсем не хищник. Просто славная еврейская девочка с Манхэттена.

Он проводил меня в мою комнату.

— Не забудь развесить всю одежду на крючки подальше от задней стены чердака. Туфли положи на комод и проверь утром, прежде чем надеть. Лучше всего носить сандалии или вьетнамки.

Он потянулся ко мне за лопаткой.

— Отдай ее мне. — Он тянул за один конец, а я крепко сжимала другой. — В каждой комнате лежит по лопатке. Твоя висит на гвоздике за дверью. — Он даже запыхался, так сильно тянул за свой конец.

Я отпустила лопатку, только чтобы увидеть, как упадет Армандо. Но он не упал. Конечно же.

— Ты становишься подленькой. Это хорошо.

Как только он вышел из комнаты, я схватила лопатку с гвоздя, взялась за край покрывала и одним движением руки сбросила его с кровати. Я и не подозревала, что у меня осталось столько сил. Обыскивая кровать, я переворачивала лопаткой каждую подушку, оглядывала матрас и все под ним. Я была уверена, что я никогда не смогу опять использовать что-то подобное для жарки яичницы или чтобы переворачивать гамбургеры.

Утром дом выглядел значительно менее опасным, и в ярких солнечных лучах я могла рассмотреть все, что упустила ночью. Кровать, где я спала, была двуспальной, с изголовьем из тонких сучковатых веток, скрепленных лианами. В комнате было два больших окна, глядящих на лужайку с пожухлой травой, которая, в свою очередь, вела к морю такого же искусственного бирюзового цвета, как тот, который я видела из лодки.

Я сидела, сонно глядя на море, которое было так близко, что, кажется, можно было прямо из окна достать до него рукой и поболтать в воде пальцами. Даже кишевшая скорпионами лужайка перед домом, наполнившая ночь ужасом и страхом, казалась не более чем просто пожухлой травой между домом и морем.

Я, все еще полностью одетая, вылезла из кровати, схватила мешок с растениями, забытую в угаре борьбы со скорпионами, и понесла Армандо.

Он сидел на крыльце, глядя на море. В ярком солнечном свете даже он выглядел менее опасным.

— Начинается прилив. — Он указал на воду. — Если хорошо приглядеться, можно увидеть кефаль, выпрыгивающую из волн в попытке спастись от морского окуня.

— Там и люди есть.

— Это рыбаки, они ловят омаров. В конце дня они выстраиваются в цепочку на берегу и медленно тянут длинные сети с кричащими омарами. Конечно, их невозможно услышать, но спорю, они кричат. Когда здесь Сонали, рыбаки приносят часть своего улова, а в обмен она присматривает за их детьми, пока они рыбачат. Без нее у меня на это не хватает терпения.

Я передала ему мешок с растениями.

Я наблюдала и ждала, пока он его открывал. Я надеялась на комплименты и одобрение за свое единение с природой. Признание того, как быстро я влилась в окружающую среду.

— Ты наконец добралась до джунглей, и единственное, что я получил, — это три паршивых растения? Мы долго так прокопаемся, если ты будешь двигаться как черепаха.

— А я думала, что сделала все как надо. Я ведь раньше никогда не бывала в джунглях одна.

— Ты и сейчас не была в джунглях одна, поэтому — без лишнего драматизма. Я послал туда Диего, чтобы составить тебе компанию. Ведь неплохой выбор?

Я осмотрела себя. Неужели мое влечение к Диего так очевидно?

— Ты всегда была в безопасности. Диего знает эти джунгли лучше кого бы то ни было. Лучше меня или Сонали. Его мать — гуичольская шаманка, очень уважаемая в своих кругах. Она родилась на гниющей подстилке вон там, в тропическом лесу, и там же родился Диего. Там же практически и вырос. Поэтому ты была в полной безопасности, возможно даже не сознавая этого.

— Какой толк быть в безопасности, если не знаешь об этом?

— Зато я лучше спал.

Я посмотрела на него и решила не вступать с ним в прения. Я глубоко вздохнула.

— Что такое гуичольский шаман?

— Мать Диего — знахарка и знаток оленьего духа.

Армандо осмотрел меня.

— Да, не вздумай в него влюбиться. Ты еще не готова для такого мужчины. И двух недель не прошло, как ты была смертельно влюблена в жулика, который разрушил дело всей моей жизни, а теперь считаешь, что влюбилась в сына шаманки.

— Я совсем не влюблена в него. Но если бы и была, разве это не хороший знак? Знак того, что я изменилась и повзрослела.

— Нет, это вовсе не знак того, что ты изменилась. Это означает, что ты влюбляешься в любого, кто встречается на твоем пути. Это означает, что ты изголодалась по мужчинам и уже отчаялась. Прошлой ночью мне пришлось закрыть дверь моей спальни: я боялся твоего отчаяния.

— Я не в отчаянии. Диего сказал, что это глоксиния и лунный цветок заставили меня испытывать к нему чувства, что они вызывают сильное, непреодолимое влечение у любого, кто их найдет.

— Диего — просто вежливый человек. Ему надо было сделать работу, и он не хотел, чтобы ты кидалась на него там, в джунглях. Вы оба могли погибнуть.

Армандо выложил все три растения на стойку. В первый раз за это утро его голос смягчился.

— Хорошие экземпляры. — Он снял очки для чтения, в которых его глаза казались намного меньше и не такими добрыми. — Ты хорошо поработала.

— Почему Диего так настроен против меня?

— Это единственное, о чем ты можешь думать?

— Я только хотела узнать, почему вы считаете, что он ко мне равнодушен.

— Подойди.

Мы перешли от окна с видом на море к окну, которое выходило на горы.

— Диего — гуичол. Его род восходит к великим ацтекским воинам из высокогорных районов в Наярите. Диего, как сокол, величественный кондор, парит над этими горами, раскрыв шестиметровые крылья. Его огромная сила и сексуальность — от его чувства свободы. Особая свобода бродить по джунглям, парить над горами в небесах, лечить и охотиться. Свобода от ограничений обычной жизни. Я не говорю, что он не влюбится в тебя, конечно влюбится, да и кто бы не влюбился. Я говорю, что, поскольку ты склонна к разного рода ограничениям, тебе придется держать его обеими руками.

— Как вы можете говорить такое? Посмотрите на меня. Женщина, которая склонна к ограничениям, не может оказаться в глуши Юкатана да еще с незнакомцем.

— Диего завораживает процесс обучения. Он никогда не захочет быть в цепях постоянной связи с одним партнером. Это для него равносильно смерти. Его любовь не для тебя, и никто из вас двоих никогда не будет доволен другим.

«Грузит меня разным дерьмом», — подумала я.

— Если, конечно, тебе не удастся найти все девять растений. В этом случае все сомнения отпадают.

— Каким, собственно, образом это повлияет на наши отношения с Диего?

— Потому что в этом случае ты доведешь дело до конца и вы с ним будете на равных.

Он улыбнулся мне:

— Будешь яйца на завтрак? Или бриошь с малиновым вареньем?

— Лучше яйца.

Я смотрела, как Армандо варит яйца. Кухня была наполнена солнечным светом, а плитка на столе, где он готовил, была белая с ярко-голубыми цыплятами и красными петухами. На каждое яйцо всмятку он положил кусочек сливочного масла, которое тотчас начало таять, и щепотку морской соли. На вкус яйца были восхитительные.

— Кофе? — Он нажал на поршень френч-пресс.

— Не отказалась бы.

Закончив готовить, Армандо присел за небольшой столик для пикников, чтобы внимательнее рассмотреть растения.

— Я тобой горжусь.

— Ведь это всего лишь три жалких растения.

— Осталось еще шесть, но я полагаю, ты справишься.

— Буду искать, пока не найду.

— Очень на это рассчитываю.

— Почему вы считаете, что я склонна к ограничениям?

— Потому что ты ищешь дружка или мужа, который станет твоим хозяином и будет тормозить твое развитие и рост. Ты боишься свободы. Тебя это так пугает, что ты изо всех сил пытаешься найти кого-нибудь, кто возьмет тебя на поводок и будет следить за каждым твоим движением. Ты даже надеешься на меня. И совершенно напрасно, потому что, конечно, я никогда не буду этого делать, даже если ты будешь умолять. Ну да ладно, пойдем. Поможешь мне посадить свои растения.

Я как раз пыталась поднять одну из огромных сумок с торфяным мхом сфагнумом, когда увидела шагающего по траве Диего. Несмотря на все эти россказни о свободе, соколах, кондорах, а также гуичольских шаманах, мне страшно хотелось броситься к нему навстречу.

Армандо неодобрительно посмотрел на меня:

— Не надо быть такой легкомысленной. Никогда не влюбляйся в магические идеи и в шаманских сынков. Сама развивай в себе силу, и тогда все это будет твое. Не влюбляйся в того, кто ею обладает. Работай над собой.

— Позволь мне помочь тебе, — произнес Диего, как только вошел. Он поднял сумку и отнес Армандо.

Я не могла не заметить, какой он сильный, какая у него загорелая кожа: он выглядел так, словно не провел ни одного дня, сидя с наушниками в крутящемся кресле в офисе Манхэттена, бессмысленно таращась в компьютер. Словно он вообще относится к другому биологическому виду. Он выглядел так, как, наверное, выглядели люди до эпохи автомобилей и мегаполисов, еще до того, как бесконечные средства передвижения превратили нас в неподвижных, слабых, хрупких и искалеченных созданий.

— Какие планы на сегодня, Армандо? — Диего насыпал землю из больших сумок в горшки для растений. — Сейчас очень хорошо ловится морской окунь. Я слышал, как вчера поздно ночью рыбачьи лодки уходили в море.

— Может быть, завтра. Сегодня я хотел вас обоих попросить найти одно из моих самых любимых растений, Theobroma cacao — теоброма какао.

Он повернулся к Диего:

— Попробуй найти зрелое растение. На нем будут красные, оранжевые, желтые, пурпурные или зеленые стручки. Убедись, что окраска насыщенная — это значит, что они спелые, и принеси мне, не раскрывая их. А если стручки растрескаются, оставь их обезьянам.

— Куда нам надо идти, чтобы найти это растение?

Армандо большим пальцем указал на дверь:

— К сожалению, придется вернуться в джунгли.

— А почему вы сами не идете?

— Потому что у меня есть ты, чтобы идти туда вместо меня.

— Я устала. За два последних дня я прошла не меньше сорока миль.

— Тогда лучше пойти прямо сейчас. Пока у тебя осталось хоть немного сил. Вы ведь не единственные ищете какао. За него здесь разворачивается чертовски упорная борьба при бурной конкуренции.

Шаманы гуичолов

Индейцев гуичолов насчитывается окало восемнадцати тысяч, большинство из них живет в Джалиско и Наярите — труднопроходимых горных штатах на севере Центральной Мексики. Это потомки ацтеков, и они являются представителями доколумбовой шаманской культуры. Гуичолы говорят: если ты сделан из кукурузы (eekoo) и ешь кактус без колючек — пейот (heekoori), ты станешь ягуаром (тауе), который охотится на твоего оленя (maxra), который, в свою очередь, является твоим духом. Другими словами, преследуй и охоться на себя самого, прежде чем охотиться на кого-нибудь еще. Познай самого себя.

Когда мы вышли из дома Армандо, Диего положил крупные кисти рук на мои жалкие предплечья с еще более жалкими бицепсами и заглянул мне в глаза.

— Если хочешь, могу показать тебе некоторые гуичольские магические фокусы. Это может помочь в поисках теобромы какао.

Он убрал руки с моих плеч, повернул голову в сторону джунглей и искоса взглянул на меня:

— Я знаю, чего ты от меня хочешь.

Жаль, что здесь нет Армандо, чтобы посмотреть, как величественный кондор с полностью расправленными крыльями вовсю флиртует со мной.

— Ну, теперь пошли, считай это просто прогулкой. Мы добудем теоброму какао в один момент.

— Армандо сказал мне, твоя мать была гуичольской шаманкой?

— А мне он сказал, что твоя мать иудейская принцесса.

Для свободолюбивого, не стесненного никакими ограничениями ястреба он слишком уж преуспел в искусстве флирта.

— Моя мать и сейчас гуичольская шаманка. И весьма могущественная. Но я уверен, что ты совсем не о том подумала. Там нет магии и мистики, никаких ведьм и мерзких заклинаний. Реальная магия гуичолов очень проста и практична. Мы всего лишь слушаем песни Тамаца Кауйюмари, самого крупного и старого оленя в лесу. Этот олень дает нам силу оленьего духа и приводит нас туда, куда мы хотим.

— И это считается простым и практичным?

— Ну да, а почему нет? Олень может привести нас к теоброме какао, если ты ему понравишься.

— А как насчет тебя? Ты ему нравишься?

— Я с ним вырос. Он мне как брат, может, даже больше. Уж поверь, он любит меня. Вопрос только в тебе.

Я закатила глаза и вздохнула:

Не собираюсь обсуждать с тобой, полюбит ли меня дух оленя.

— Но мы уже обсуждаем это.

— Почему дух оленя? Почему не какого-нибудь другого животного, например жирафа, ламы или белого медведя?

— Ты здесь много белых медведей видела?

— Да я и оленей тоже не видела.

— Нам надо вернуться на твою любимую поляну. Это место, где они обычно пасутся. Мы их там подождем. В зависимости от их настроения, мы можем прождать несколько минут, целый день или неделю.

— Я думала, мы ищем только одного оленя. Самого большого и старого.

— Тамац Кауйюмари никогда не бывает в одиночестве. Он окружен теми оленями, которые в течение всей жизни любили его. Олени, они такие. Ненавидят оставаться в одиночестве.

Мы направились к джунглям по той же самой пыльной сухой дороге, по которой накануне ночью пришли к дому Армандо. В полном молчании мы прошли мимо соломенных хижин, выстроенных в ряд вдоль пляжа, с их традиционными веревками для белья, натянутыми во дворах. Мимо коричневых ребятишек и что-то кричавших друг другу рыбаков, тянувших длинные рыбацкие сети. Диего сказал, что разговаривать нежелательно и следует держаться поодаль от оленей, потому что они не привыкли к звуку моего голоса, который принадлежал мало того что женщине, так еще и белой. Для меня молчать было лучше всего. Я была вконец измотана и не чувствовала себя в силах поддерживать разговор о том, нравятся ли духам оленей белые девушки.

— Олени, видно, не собираются нам помогать сегодня, — сказал Диего, когда мы прошли уже не меньше пяти миль. — Мы бы обязательно увидели, как один из них или даже парочка пасется поблизости, или, по крайней мере, услышали бы, как они ломятся в лес.

От полуденного зноя мне стало дурно.

— Почему, чтобы это понять, потребовалось столько времени?

— Знать — совсем не то же самое, что думать, предполагать или планировать. Знание приходит к человеку в нужное время, а со мной этого до сих пор не случилось. И как только я это понял, сразу же сказал тебе.

Кожа у меня была липкой, а от жары снаружи и холода в теле я чувствовала себя так, словно сейчас упаду в обморок.

— Мне надо сесть.

— Не здесь. Мы не можем найти Тамаца Кауйюмари, и это значит, что нас преследует дух другого животного, врага Тамаца. Если ты сейчас сядешь, тебя могут убить.

— Никто меня не преследует, в том числе и дух враждебного животного. О боже. Я так устала, что не могу больше идти.

Диего прыгнул ко мне и во второй раз за это утро опустил руки мне на плечи. Великому кондору определенно нравилось прикасаться ко мне.

— Ты не можешь идти дальше, белая девушка?

— Нет. — Я засмеялась. Правда не могу.

— Как же ты собираешься возвращаться в Касабланку?

— Мне надо передохнуть. Всего лишь пару минут.

— Я придумал.

Диего взял меня на руки, и я почти сразу уснула, лишь только прижалась к его влажной майке. Оба мы, влажные от тропической жары, уже несколько притерлись друг к другу. Его тело пахло потом и кокосовыми орехами, и мне приснился мой самый первый мальчик он сидел в кресле спасателя на пляже в клубе «Сильверпойнт» на Лонг-Айленде, а я, вся намазанная маслом для загара, сидела рядом с ним в ярко-синем купальнике и зеркальных солнечных очках.

Когда я проснулась, мне стало получше.

— Все в порядке. Я уже могу идти сама.

Он крепче прижал меня к себе.

— Ты уверена? — прошептал он мне в волосы.

— Да. Отпусти меня.

— Но мне нравится, когда ты у меня на руках, нравится нести тебя. Ты такая милая и легкая.

Мне это тоже очень нравилось, но я совсем не хотела, чтобы свободолюбивый кондор знал об этом.

— Отпусти меня.

Он переместил меня из горизонтального в вертикальное положение так, что мое тело медленно соскользнуло вдоль его.

Мы прошли остаток пути до дома Армандо рядом. Я всегда считала, что в Нью-Йорке хожу достаточно много: от Юнион-сквер на работу в средней части города и обратно, но в действительности оказалось, что не так много, как представлялось, потому что ноги у меня с непривычки опухли и гудели от качественно нового уровня их эксплуатации.

Мы были уже почти у дома, когда вдруг Диего остановил наше движение, придержав меня рукой. Притянул к себе, прижав спиной к своей груди. Собрал мои волосы на затылке в хвост и зажал их в руке.

— Смотри, — прошептал он мне в ухо. — Посмотри налево, но не произноси ни слова.

Я повернула голову. По всей территории вокруг дома Армандо паслись олени. Одни из них были теплого коричневого цвета с белыми пятнами, а другие серые, грязноватого оттенка. Большие и маленькие, самцы и самки, молодые самцы, самцы-одногодки и оленихи с оленятами. Они были повсюду. Это напомнило мне уличный карнавал, когда нигде нет ни клочка свободного пространства.

Диего возбужденно шептал мне в ухо:

— Они пришли к тебе. Прямо к тому месту, где ты живешь. Эго означает, что олени на твоей стороне.

— А что может случиться? — Я смотрела на животных, заслонившись от слепящего солнца. — Они такие деликатные и нежные. Не верю, что они могут принести какой-нибудь вред.

— Не давай им одурачить себя кротким взглядом. Они могут просто задавить тебя своим телом. Конечно, у них нет ни когтей, ни яда и они не кусаются, но, если их дух тебя не полюбит, ты и дня не проживешь на их земле. Их дух убедит тебя, что ты не сможешь найти здесь еду, укрытие или просто душевный покой. Их дух будет беспокоить тебя, пока не уничтожит физически или нравственно. Никогда не расслабляйся вблизи стада оленей, если только ты не уверена в своей совместимости с ними. Их мягкость и кротость не более чем защита. Они жестоки и беспощадны, как тигрицы, охраняющие своих детенышей. Ты внутри тоже такая, поэтому-то ты и совместима с оленями. В глубине души вы понимаете друг друга.

Мы с Диего крошечными шажками двинулись к оленям.

— Тамац Кауйюмари, великий дух оленя, вездесущ, — прошептал Диего. — Ты его чуешь?

Единственное, что я чувствовала, были жара и усталость, да еще я тихо бесилась из-за того, что Диего считал мою мягкость и кротость прикрытием и маскировкой.

— Кауйюмари делает тебя такой усталой, чтобы ты не подходила и не пугала стадо. Единственное, что тебе надо делать, — это сидеть и наблюдать за мной. Я все сделаю сам.

Пожалуй, это было лучшее предложение за весь день.

— Если олень возбудится и вдруг взбрыкнет, как лошадь, не пугайся. Или, если тебе покажется, что они ударятся в панику от испуга, вспомни, что они сами пришли к месту, где ты живешь. Тебе не пришлось искать их на поляне в джунглях. Они хотят, чтоб их дух слился с твоим, поэтому нет причины их бояться. Понятно?

Я кивнула, села, опершись о ствол ближайшей пальмы, и стала наблюдать за Диего. Он шел к оленям, и его густые волосы сверкали на солнце. Я вдруг поняла, что понятия не имею, сколько ему лет. Может, двадцать семь, а может, и сорок. Отменное здоровье скрывало его возраст. Оно так же бросалось в глаза, как у других цвет глаз или волос: его тело излучало энергию, белые зубы, выпуклые твердые мышцы на шее, загорелая сильная безволосая грудь, большие руки и босые ступни с чистыми светлыми ногтями на пальцах — все это свидетельствовало об очевидном, прямо-таки неприличном для современных людей физическом здоровье. Похоже, он был из тех людей, кто проживет долгую жизнь. Я постаралась не думать о Диего и его долголетии, а стала просто смотреть, как он подбирается к стаду. Я чувствовала, как сама погружаюсь и тону в какой-то странной легенде, чуждой мне, и постаралась выбраться из этого тумана, переключившись на девять растений, истинную причину моего приезда в Мексику, и на то, как я буду выбираться отсюда и вернусь в свою собственную легенду, в Нью-Йорк.

Диего помахал мне рукой, требуя, чтобы я смотрела на него. Когда наконец ему удалось привлечь мое внимание, он подвигал руками из стороны в сторону, как делают спортсмены, разминаясь перед ходьбой: подвижные мускулы его спины работали абсолютно синхронно с длинными и гибкими мышцами ягодиц и бедер. Его тело словно двигалось в такт с оленями, листьями на деревьях, трепещущей травой на земле, приближаясь к ритму биения сердца, которое я ощущала в собственном теле даже на расстоянии в пятьдесят футов. На какую-то долю секунды все вокруг превратилось в единый организм, двигающийся в унисон с ритмом, заданным где-то в самой глубине земли.

Приближаясь к стаду, Диего, казалось, в своем движении так сроднился с животными, что никто из них ни разу даже не взглянул в его сторону. Он остановился и внимательно оглядел стадо, разыскивая, как я предположила, Тамаца Кауйюмари.

Диего опускался все ниже к земле, пока не пополз на четвереньках. Он крался к огромному красновато-коричневому самцу с серыми полосами, который пил воду из источника. У оленя были большие ветвистые рога, словно кто-то посадил ему на голову сухое дерево. Это, без сомнения, был Тамац Тауйюмари.

Диего остановился и встал на колени. Я вытянула шею, чтобы получше видеть его над головами животных. Он стоял на коленях перед одним из старейших оленей, как будто молился. Я же стояла и в совершенном изумлении наблюдала, как, один за другим, олени собираются вокруг Диего и Тамаца Кауйюмари, образуя круг, пока они вовсе не скрыли от меня Диего, словно он стал одним из них.

Я не знала, что делать. Бежать ли к ним и пугать стадо? Опасны ли они для Диего? Или, может, бросить в них камень и разогнать?

Я как раз озиралась в поисках чего-нибудь, что можно швырнуть подальше, когда на пороге дома увидела Армандо, машущего мне рукой и отрицательно качающего головой. Он выглядел точно так же, как Диего, когда тот махал мне, чтобы я молчала. Почему это все машут на меня, чтобы я чего-нибудь не сделала?

Армандо посмотрел на меня, потом показал на Диего, что, как я поняла, означало: посмотри, ты, идиотка с Манхэттена, посмотри на прекрасного мужчину среди прекрасных оленей.

Потом Армандо показал на меня и на Диего, что я поняла как иди, идиотка с Манхэттена, иди к Диего и Тамацу Кауйюмари.

Я попыталась повторить движения Диего и обнаружила, что, если идти с закрытыми глазами, можно выработать некое подобие ритма. Впрочем, кого я пыталась обмануть? Не ощущала я никакого ритма.

Я продолжала идти, стараясь не думать об оленях и надеясь, что и они забудут обо мне и останутся стоять, где стояли. Но конечно же они не остались. Пока я подходила, они разошлись, оставив меня наблюдать непередаваемое зрелище: Диего и Тамац Кауйюмари пили из источника, словно два приятеля в баре.

Тамац Кауйюмари наклонил голову и погрузил мягкие оленьи губы в водоем, а Диего, упираясь ладонями в землю, стоял на коленях, тоже погрузив рот в воду. Обе головы синхронно поднимались и опускались вместе с ускользающим, неуловимым ритмом земли.

Тамац Кауйюмари утолил жажду первым и поднял голову. Увидев меня, он немедленно развернулся и пошел прочь.

«И тебе того же», — подумала я.

Диего тоже оторвался от воды и приложил указательный палец к губам, как и маленький шоколадный мальчик-колдун, прося тишины, а затем поманил меня за собой и старым оленем. Я повернулась, чтоб взглянуть, здесь ли еще Армандо. Он был на месте.

Мы в полном молчании последовали за оленем к джунглям. Бессчетное количество раз Тамац останавливался подкормиться, дважды — чтобы погадить и, наконец, прямо на краю джунглей развернулся и исчез среди деревьев.

— Прямо здесь. — Диего был взволнован. — Оно должно быть здесь.

— Что?

— Теоброма какао, шоколадное дерево, растение удачи, которое за свою тысячелетнюю цивилизацию олмеки и майя использовали как еду и деньги.

— Этот олень привел нас прямо сюда! Как он мог знать, что именно мы ищем?

Диего озадаченно посмотрел на меня:

— Я сказал ему, что мы ищем. А что, ты, собственно, думаешь, я делал с ним у источника?

— Понятия не имею, что вы там с ним делали. Откуда я могу это знать?

— Догадываюсь, что ниоткуда. — Диего был несколько обескуражен — Я спел ему гуичольскую песню о духе оленей.

— Можно мне послушать? — Я понимала, что Диего имеет в виду скорее меня, а не Тамаца Кауйюмари.

Диего запел высоким, слегка дрожащим мелодичным голосом, совершенно непохожим на его обычный, низкий и глубокий. Звук этот напомнил мне Марко, гобоиста из дома Сонали.

Моя мать написала эту песню для этого же самого оленя, которого мы видели сегодня.

— Ты уверен, что это он?

— Говорю тебе, я знаю его с детства.

— Песня просто замечательная. — Я понимала, что мы с Диего получили несколько разное воспитание. Единственный случай, когда мои родители хоть как-то приближались к духовному пению, — это когда во время вечернего футбольного матча по понедельникам отец пел под рекламу пива «Будвайзер».

— Я не хотел тебе говорить раньше, но дух твоего животного целый день бродит поблизости. Поэтому мы так долго не могли найти оленей. Дух твоего животного отгонял их прочь.

— Что за дух?

— Ты действительно хочешь знать?

Я положила ему руки на грудь:

— Конечно, очень хочу. Кто же не захочет узнать, какое животное его тотем-покровитель. — Я пыталась настроиться на одну волну с Диего.

Он улыбнулся:

— Знаю, что все это кажется тебе странным.

Он посмотрел в мои карие глаза своими серыми, резко контрастирующими с его черными волосами и кожей оливкового цвета. Они были такого оттенка серого, который отливает больше в стальной, словно глаза подсвечиваются изнутри флуоресцентной лампочкой.

— Ягуар. — Он мягко растянул «а». — Черная пантера. Это твой тотем.

У меня перехватило дыхание, я вспомнила свой сон про черную пантеру накануне отъезда из Нью-Йорка.

— Я дважды видел ее в джунглях. Первый раз — когда мы с тобой встретились у глоксинии и саговника. Рядом с лунным цветком. И еще раз сегодня.

— С чего ты взял, что это мой тотем? Я читала, что здесь сотни пантер.

— Верно. Но поверь, черную пантеру невозможно увидеть, если только она сама не захочет. Когда она мне показалась, я сначала не мог понять почему и боялся, что она собирается убить нас обоих. Но когда она оба раза ушла, оставив нас в покое, я уже знал, что это, должно быть, твой тотем. Черная пантера меньше тигра или льва, но намного опаснее их. Это хитрый хищник, молчаливый убийца, тихий и незаметный, как самая темная глухая ночь. Мы для нее легкая добыча и не имеем никаких шансов победить, даже имея ружье в руках.

— Почему ты мне сразу не рассказал?

— Не хотел, чтобы ты на этом зациклилась. Черная пантера, или, по-другому, ягуар, такое могущественное животное, что практически непобедима. Встреча с ней людей всегда плохо кончается, хотя им иногда кажется, что, раз она является их тотемным животным, они тоже становятся непобедимыми, и часто идут на неоправданный риск и делают разные глупости.

— Не думаю, что, узнав, какое у меня тотемное животное, я почувствую себя непобедимой.

— Поверь мне, если у тебя появится шанс увидеть ее, это сделает тебя более сильной, чем когда-либо раньше. Когда знаешь, что тебя что-то связывает с ягуаром, это меняет тебя навсегда.

Я была заинтригована. От мысли измениться навсегда у меня разыгралось воображение: мысль была чрезвычайно заманчивой.

— Что ты еще знаешь об этом?

— Прислушайся к себе, и ты почувствуешь свою неординарность. Я слышу это в твоем голосе.

— Ну, давай. Что ты знаешь о пантере онка — ягуаре? — Я назвала ее испанским именем.

— Моя мать много мне рассказывала о пантерах, потому что они живут в джунглях по соседству с нашим домом. Она считала, что чем больше я знаю о них, тем в большей безопасности нахожусь. В вашем мире родители беспокоятся о продавцах наркотиков в школах и сумасшедших подростках, расстреливающих своих одноклассников. В моем же мире они беспокоятся о черной пантере, крадущей детей глухой ночью. Результат один и тот же. Погибают дети.

— Что именно ты знаешь?

— Знаю, что она бегает с феноменальной скоростью, и никто в джунглях не может ее обогнать. Знаю, что она великолепно лазает по деревьям и прекрасно плавает, что большая редкость для кошек. Но есть и тайная, скрытая для всех особенность ягуаров, их молчание, и она-то самая пленительная.

— Таинственная и магическая?

— Наиболее непостижимое качество ягуаров — их молчание. Учитывая их черную окраску, что в действительности является генетическим дефектом, и полную бесшумность, неудивительно, что гуичольские шаманы уверены: черная пантера знает секрет, как стать невидимой. Если она захочет тебя убить, она непременно сделает это. Ты никогда не увидишь, как она подкрадывается. А если она утащит свою добычу, никто из тех, кого ты любишь, никогда тебя не найдет. Просто ты бесследно исчезнешь, и это будет единственным свидетельством того, что ты погиб от челюстей ягуара. Если же тебе посчастливилось встретиться с черной пантерой онка и остаться в живых, первое, что ты запомнишь, — это ее немигающий взгляд. Она может смотреть прямо сквозь твое тело и, если захочет, использует глаза, чтобы лечить организм на клеточном уровне.

— У тебя самою черная блестящая шкура и пылающие глаза.

— Ты можешь шутить, но вокруг тебя — пантеры. Они в твоих снах и в лицах твоих друзей.

Я вспомнила рекламный ролик с пантерой в главной роли, который пыталась продать компании «Puma», а потом и свой вещий сон, навеянный лепестками цветов Сонали. Диего прав. Меня окружают черные пантеры.

Теоброма какао — шоколадное дерево

Теоброма какао в переводе с греческого означает «пища богов», это одно из тех растений, которое никогда тебя не подведет. Во все времена — плохие и хорошие, — во времена больших тревог и бесконечных стрессов, различных проблем в отношениях с близкими, когда, кажется, вся страсть ушла, когда не с кем поговорить, или никто не хочет вас слушать, понять или поверить в вас, теоброма какао, известная еще как шоколад, всегда под рукой, чтобы сделать вас немного более счастливыми и любимыми.

Следующие несколько часов мы с Диего потратили на сбор стручковидных плодов шоколадного дерева, теобромы какао. Он вскарабкивался на довольно тонкое и высокое дерево метров пять высотой и тряс ветки, пока спелые зерна не падали на землю. Дерево выглядело, на мой взгляд, престранно. Высокое, довольно тощее, с огромными разноцветными стручками, свисающими с наиболее крупных ветвей. Оно выглядело словно длинная коричневая палка с привязанными к ней оранжевыми, желтыми, красными, розовыми или пурпурными мячиками. Мне трудно было связать это дерево и его странные стручки с шоколадными батончиками «Нестле» или мороженым со взбитой шоколадной помадкой.

Мы нашли девять спелых стручков какао для Армандо и несли их в сетках, закинутых за спину. Надтреснутые мы оставили на земле для обезьян-ревунов и обезьян-пауков, которые были столь любезны, что дали нам возможность закончить нашу работу, прежде чем с криками броситься к оставленным нами стручкам.

— Способ приготовления шоколада из какао-бобов был впервые предложен олмеками. Некоторые ученые считают, что шоколад — растение не только и не столько естественного происхождения, но результат занятий генной инженерией самих олмеков, то есть первичный материал был генетически модифицирован. Олмеки ели шоколад, но кроме этого также использовали бобы какао в качестве денег, таким образом превращая теоброму какао в растение счастья и удачи.

Диего остановился и вынул стручок из сетки. Он нагнулся и стукнул им о камень, выступающий из земли.

— Никогда не открывай стручок мачете. Ты повредишь бобы, и вкус шоколада не будет так хорош. С другой стороны, если ты хочешь просто высосать сладкое с лимонным вкусом содержимое бобов и не собираешься готовить шоколад, абсолютно не важно, как вскрывать стручок

Диего погрузил пальцы в разбитый стручок и предложил мне пригоршню беловатых, покрытых слизью семян.

— Нет, спасибо.

Он положил бобы в рот и высосал липкую массу, выплюнув семечки.

— Красота. — Он улыбнулся. — Как лимонад с мякотью. Мякоть внутри стручка всегда остается прохладной. Ты уверена, что не хочешь попробовать?

Они на самом деле выглядели довольно холодными, что усиливало их привлекательность.

— Ну ладно, только самую малость.

Диего положил стручок прямо в рот и всосал немного семян. Потом подошел ко мне, наклонил голову, прижал слегка приоткрытый мягкий рот к моему, и немного прохладной мякоти скользнуло по языку мне в рот.

— Ну и каков вкус?

— Как у лимонада с мякотью.

Было что-то непостижимое, неизъяснимое, слишком необычное в этом поцелуе в джунглях.

— Это тебя немного приободрит. — Диего прямо-таки читал мои мысли. — Это потому, что все, каждая мелочь вокруг тебя, все, на чем ты стоишь, все, что над твоей головой, или под тобой, или рядом, все — живое. Даже то, что ты вовсе не видишь.

Он был прав. Целоваться посреди всей этой буйной жизни, запахов и звуков было совсем не то же самое, что целоваться в спальне или в баре, где нет ничего живого и ничего, что бы дышало или шевелилось. В этих поцелуях было что-то глубоко естественное, все равно что есть, спать или дышать.

— Теперь ты знаешь, как утолить жажду, если когда-нибудь окажешься здесь без воды.

— Да. — «И никогда этого не забуду», — подумала я.

Дома Армандо вытащил семечки и разложил их на столе. Он опять вертел в руках неоткрытый стручок, и я почувствовала головокружение. Поискала глазами Диего, чтобы посмотреть, испытывает ли он подобные ощущения, но он исчез.

— Не ищи Диего, он отдыхает.

Я знаю, вы не думаете, что мы с Диего — хорошая пара, но я ему все-таки нравлюсь.

— Почему ты так решила? Потому что он рассказал тебе историю о черной пантере? Или, может, там, в джунглях, он поцеловал тебя, это сексуальное животное. — Армандо, смеясь, чистил бобы. — Он обращается с тобой как с женщиной. Просто флиртует, и это все. Это вовсе не означает, что он тебя любит. Он знает, что ты будешь уделять ему больше времени, если с тобой пофлиртовать. Вот, например, я, чтобы привлечь внимание, довожу тебя до головокружения.

— Так вы делаете это преднамеренно?

Армандо крутил боб какао на пальце, будто баскетбольный мяч.

— Не обращай внимания на все эти глупости. Хотелось бы тебе рассказать, как делается шоколад. Запиши. И дома попробуй сделать его сама. Если, конечно, ты когда-нибудь вернешься туда.

Вот то, что рассказал мне Армандо.

Как сделать шоколад из теобрамы какао

Вскройте три-четыре зрелых стручка и лопаткой выгребите бобы (семена) и мякоть.

Положите смесь в специально приготовленную емкость или любую деревянную банку, которую сможете найти, и прикройте ее банановыми листьями или листьями растений из семейства банановых. Их довольно легко найти повсюду.

Оставьте смесь для ферментации (брожения) в банке на семь дней.

Размажьте смесь по деревянной или каменной доске, колода мясника или столик для пикника тоже подойдут, и поставьте на солнце подсушить.

Время от времени ворошите бобы, переворачивая их пальцами или вилкой. Мякоть-закваску со временем или совсем удалите, или оставьте немного.

Обжаривание

Режим обжаривания подбирается только путем проб и ошибок в зависимости от того, сколько бобов надо обжарить. Для разложенных тонким слоем бобов достаточно температуры 250 °C в течение 60 минут.

Когда вы закончили жарить, руками отшелушите с бобов тонкую кожицу. Некоторые используют для этого скалку; но при этом легко помять бобы.

Приготовьтесь, что шелушение 300 г. обжаренных бобов отнимет у вас около двух часов. У вас останется зерно какао — темный несладкий необработанный шоколад.

Следующий этап — плавить зерна в кухонном комбайне. Это займет около десяти минут. Если увидите легкий дымок, убедитесь, что это бобы, а не комбайн. Ориентируйтесь на свое обоняние. Вы должны ощутить волшебный аромат шоколада, а совсем не запах расплавленного металла или горелого пластика.

С этого момента все просто. Можно поэкспериментировать с добавками из молока, сахара, но вот база для вас: добавьте две столовые ложки расплавленного масла какао, 100 г. сухого молока, 150–200 г. сахарной пудры, орехов и специй по вкусу. Положите все это обратно в комбайн, чтобы смешать. Перемешивать не больше двух-трех минут.

Конширование

Вылейте смесь в стакан и миксером смешивайте в течение часа или двух. Будем надеяться, что вы сможете оставить миксер работать без вашей постоянной опеки. Если же вам неудобно постоянно приглядывать за процессом, можно работать с перерывами. Час мешаете, час перерыв.

Вылейте смесь в форму из фольги, охладите в течение ночи, только не в холодильнике, и вы получите абсолютно несовершенную, зернистую плитку шоколада. Все это требует только практики, практики и еще раз практики. Удачи вам. Она вам понадобится.

Цикорий (Cichorium intybus)

Древние египтяне считали цикорий магическим, волшебным растением, растением, которое способно удалять препятствия, открывать всевозможные замки, шкатулки и двери. Они натирали тело соком из корней цикория, чтобы стать невидимыми или при желании снискать благосклонность важных людей.

Они также верили, что магическая сила цикория намного возрастает, если резать растение в полночь при полном молчании и только золотым ножом. Если все это не работало, египтяне мололи, обжаривали корень цикория и добавляли в кофе для вкуса. Конечно, это говорит о многосторонности и перспективности этого растения.

— Напомни, на чем мы остановились, — сказал Армандо.

— У нас есть четыре растения из девяти. Глоксиния, растение любви с первого взгляда, саговник, растение бессмертия, луноцвет, цветок размножения и плодородия, и теоброма какао, шоколадное дерево удачи.

— Хорошо! Теперь как насчет того, чтобы мы с тобой пошли на рынок и купили растения номер пять и шесть. Ты не была некоторое время в городе и, спорю, не прочь прогуляться по магазинам?

— Вы правда думаете, что мы сможем купить растения? В магазине?

— На рынке в Ксарете продается одно или два. Надо взглянуть, продадут ли нам их.

— Кто?

— Продавец конечно же.

— Мы пойдем пешком? Сказать по правде, я немного устала.

— О нет. Я и сам-то не большой ходок, да и Ксарет находится далековато. У меня тут на заднем дворе есть мотоцикл.

— У вас есть мотоцикл, а я столько раз таскалась пешком по джунглям?

— Ты могла напугать оленей. Добыть теоброму какао, сидя на мотоцикле, невозможно.

Я пошла за Армандо и сама убедилась, что старый армейский зеленый мотоцикл стоит у стены дома. Я и раньше его видела, но никак не могла подумать, что ржавая развалина способна двигаться.

— Залезай, — сказал Армандо, усаживаясь на сиденье мотоцикла. — Мотоцикл не такой старый, как кажется. Я держу его в таком состоянии, чтобы не украли. Пятна выцветшей зеленой краски там и сям, немного царапин от щетки для чистки лошадей. А ржавчина появляется сама.

Армандо из-за своих размеров занял большую часть сиденья, оставив мне крошечное место сзади.

— Положи мне руки на плечи и не бойся вцепляться на поворотах, я на ощупь очень хорош!

Мне пришлось положить руки ему на плечи, чтобы занять место на мотоцикле.

— Я ведь правда хорош? — спросил он.

— В некотором роде.

Мы подпрыгнули несколько раз на кочках перед домом, без сомнения, задавив по крайней мере нескольких скорпионов.

— Этим утром я подумал, что прошло уже двадцать лет со времени покупки Касабланки. Мы купили дом, чтобы быть ближе к друзьям. — Он пытался перекричать мотор.

— К растениям?

— Ага. Сонали любит здесь бывать. Она бы весь год здесь жила, если бы не орхидеи. Они любят Нью-Йорк, поэтому она приезжает сюда не так часто, как ей хотелось бы.

— Откуда вы знаете, что они любят Нью-Йорк?

— Мы пробовали выращивать их здесь, они умирают. Поэтому и держим их в Нью-Йорке, где они процветают.

— Разве им не лучше здесь, в тропиках?

— Может, и лучше, но они почему-то не растут. Видимо, сроднились с нашей квартирой, и это факт. Не то что мы не пытались, и поверь, это совсем не просто — таскать эти растения туда-сюда через границу. Строго говоря, это нелегально, особенно учитывая теперешние цены на орхидеи, немножко смахивает на контрабанду брильянтов. Для Сонали это стресс.

— Разве она не может найти здесь орхидеи и начать все с начала?

— Просто поменять одну орхидею на другую, да?

— Ну да.

— Сонали уже двадцать лет любит свои орхидеи. А некоторые даже дольше. Говорю тебе, она к ним привязана намного сильнее, чем ко мне.

— Сомневаюсь.

— Это правда. Они дают ей то, что я дать не могу. Красоту, фантастические цвета, необычные запахи и стабильность, потому что никогда не уезжают с незнакомками в Мексику. Самые редкие из них приносят ей немного денег и немного славы. Привязанности формируются на основании общих интересов к растениям. Музыка пришла в ее жизнь в виде Марко, гобоиста. Даже прачечную купили на деньги от черенков орхидей.

От любого упоминания о прачечной я, как всегда, слегка напряглась.

— Я этого не знала.

— Ты сама видишь, как они важны для нее. И для меня. Иногда мне кажется, что я живу с Сонали и с ее семьей, впрочем, все в порядке, потому что она никогда не дает мне почувствовать себя на втором месте после растений, даже если и знаю, что так и есть.

— А как насчет этого легендарного растения страсти без имени? Она его когда-нибудь искала здесь, в Мексике?

— Сонали провела многие и многие годы в поисках этого растения. Это было еще до орхидей. И до меня.

— Она ведь ничего не нашла?

— Даже в глаза не видела. — Голос его звучал печально. — Она жила в Мексике целый год. Работала с шаманами-травниками, целителями, охотниками и продавцами. Она искала и окончательно убедилась, что растение страсти существует. Никто и никогда не смог разубедить ее в этом.

— Никто из тех, с кем она разговаривала, никогда не видел этого растения?

— Нет. Я сам ходил к шаманам, живущим высоко в горах Наярита, тех же самых горах, откуда родом Диего. Я просил их назвать растение. Найти для него имя. Я думал, если смогу найти имя, это даст силы и возбудит страсть, чтобы найти и само растение. Но я ошибался.

— Возможно, это было не то время или не то место.

— Нет, все намного проще. У этого растения нет имени. Только страсть к жизни. И я знал, что потребуется истинная страсть, чтобы найти его. Сонали становилась все более грустной и даже безразличной, поэтому я занялся этим делом сам. Но мне тоже не повезло.

Армандо замолчал, и я долго ничего не говорила. Было очевидно, что растение страсти для него то же самое, что для меня прачечная. Больной вопрос.

— Почему у вас нет детей, Армандо?

— Мы с Сонали много лет назад приняли решение потратить нашу энергию на многих людей, а не только на одного-двух. И конечно, на орхидеи. А потом появилась цель найти растение страсти без имени.

— И еще люди в прачечной?

— И Диего, а теперь и ты.

Мы уже почти доехали до Ксарета, когда вдруг совершенно внезапно и, насколько я могла видеть, ниоткуда на нас выскочили три здоровые черные собаки. Они рычали и кидались на мотоцикл, быстро избавив меня от мечтательного настроения, вызванного разговором о растении страсти, и превратив его в ужас. Я завертела головой без шлема, чтобы посмотреть на них. Они бежали с той же скоростью, что и мотоцикл, скалили желтые клыки, брызгая слюной.

— Давайте быстрее! — заорала я, хватая и тряся Армандо за плечи, ни секунды не думая о том, трогать его или нет.

— Не беспокойся! — прокричал он в ответ. — Они скоро все умрут. — И прибавил газу, гравий взметнулся из-под колес, попав мне в волосы и поцарапав лицо.

Рынок выглядел настолько необычно, что определенно стоил того, чтобы пострадать от желтозубых собак и гравия.

В отличие от других зданий на Юкатане здание рынка было построено из дерева, а не из цемента и покрашено в небесно-голубой цвет. Оно одиноко стояло на обочине пыльной дороги и, похоже, начало потихоньку разваливаться, города нигде не было видно. На земле валялись крупные обломки дерева, отвалившиеся от левой стены. Фактически дыра была такой большой, что можно было потрогать полки внутри, не заходя через дверь.

— Сильно экономит время? — Армандо встал рядом и заглянул в проем.

Внутри стоял старый кассовый аппарат на карточном столе, пять рядов полок и несколько холодильников у задней стены. В устройстве рынка не было решительно ничего необычного. Но вот содержимое полок и холодильника вызывало удивление.

Во-первых, везде стояли просроченные консервы. Все это было не просто старое, а прямо-таки древнее, с толстым, в несколько сантиметров, слоем пыли. Армандо сказал, что люди из деревни не очень-то любят консервированную пищу, потому что она дорогая и не такая хорошая, как свежая рыба. Это я поняла, но неужели так трудно время от времени хоть пыль стирать с банок, пусть и лишь для вида.

В дальнем углу я заметила знакомые коробки с хлопьями. Пожелтевшие картонные с хрустящими рисовыми хлопьями «Kelloggs Rice Crispies» со старым логотипом — красными петухами. Будучи связана с рекламой или, по крайней мере, будучи когда-то связана, я знала, что красный петух был классическим логотипом в семидесятых. Это значит, что хлопья старше, чем я. Если точнее, им тридцать шесть лет. Я нащупала мелочь в кармане. У меня было сильное искушение купить хотя бы одну коробку, чтобы продать ее в коллекционном разделе «Эбей».

Отделение с едой в холодильнике производило еще более экстравагантное впечатление. Там, между молочными бутылками и древними картонными тубами с тестом «Pop N’ Fresh Dough», лежали многочисленные вакуумные упаковки гормонов. Ампулы с тестостероном, эстрагеном и прогестероном мирно покоились за старыми выцветшими черно-белыми фотографиями трансвеститов, приклеенные к дверце холодильника. Картинки были сделаны в Митпакинге — скандально знаменитом районе Манхэттена — перед французским рестораном «Пастис», расположенным в отеле «Меритайм», где европейцы наладили разнообразную торговлю сексом. Те препараты, для покупки которых в Штатах требовалось множество болезненных тестов, рецепты и дорогие страховки, недоступные для большинства желающих, на этом раздолбанном, разрушенном рынке с дырой в стене продавались практически задаром.

Я продолжила осмотр того, что теперь считала величайшим в мире рынком всех времен и на каждом шагу наталкивалась на сокровища.

Там были коробки с «Ретинолом А» рядом с зубной пастой «Крест». И ампулы ботокса, который в действительности должен быть порошком, а не жидкостью, стояли около кондиционера «Пантин». Я даже и не подозревала, что люди, живущие без электричества, с табличками на домах, предупреждающими о возможности холеры, были так обеспокоены борьбой с морщинами. Но я, видно, ошибалась. Очевидно, красота — всегда большой бизнес, даже для женщин, которым приходится самим приканчивать цыплят перед тем, как приготовить их на обед.

На ботоксе была цена десять долларов вместо обычных для Штатов семисот пятидесяти, которые мои друзья регулярно выкладывают дерматологу или просто служащему в задней комнате «Эксинокса» — гимнастического зала.

Я подсчитала, что за те же самые семьсот пятьдесят могу слетать в Мексику, купить ботокс, фантастически выглядеть, да еще и отдохнуть на пляже.

Что за страна! Что за рынок! Я громко расхохоталась. Я была покорена. Рынок вернул мне чувство юмора. Среди духов оленей, черных пантер и лунных цветов я была уверена, что потеряла ориентацию и потихоньку становлюсь психически неуравновешенной. Но нет, отнюдь. Несмотря на все это: растения, змей и шаманов, — я все еще оставалась самой собой. Чтобы вернуть мой городской цинизм и неверие, требовались лишь продукты из el mercado.

Я оглянулась в поисках Армандо, но его нигде не было.

— El hombre está en el sótano (Мужчина в подвале), — сказала женщина за кассовым аппаратом.

Она была небольшого роста, довольно смуглая, с двумя длинными иссиня-черными косами до талии. Лицо у нее было все в морщинах, что вместе с черными густыми волосами без каких-либо признаков седины выглядело странно. «Должно быть, это и есть кассирша», — подумала я.

Она терпеливо ждала, пока я ее разглядывала. А когда поняла, что я удовлетворена, повторила: «Мужчина в подвале». И замахала на меня рукой, словно муху отгоняла. Я махнула рукой в ответ.

Длинный пролет лестницы, ведущей в подвал, был очень крутым и непроницаемо черным. Я не люблю подвалов с детства, но постаралась задвинуть свой страх и ужас на задворки сознания и начала спускаться. Там было не менее шестидесяти чрезвычайно крутых деревянных ступенек. Я шла задом наперед, упершись взглядом в ступеньки, словно карабкалась вниз по приставной лестнице. С каждой ступенькой запах растений усиливался, и мне казалось, я падаю в центр земли.

— La Luz? Свет? — обратилась я к женщине,

— Lo siento, senñorita. No hay luz. Las plantas están en el sótano. No es bueno para las plantas. (Простите, мисс. Там нет света. В подвале растения. Это нехорошо для растений.)

«Дьявол», — произнесла я про себя и в полной темноте потащилась вниз, с трудом нащупывая дорогу. А как насчет того, что хорошо для меня?

У основания лестницы множество огоньков, но не таких, которыми освещают комнату. Вместо этого везде поблескивали пурпурные светлячки, свисавшие с прямоугольных деревянных столов, прямо-таки ломившихся от растений.

Длинная узкая комната напоминала железнодорожный вокзал. Будучи раз в пять больше моей квартиры, она занимала около трех тысяч квадратных футов. Флуоресцентные лампочки придавали помещению сходство с гигантским черным рекламным постером из мрачных шестидесятых годов, одним из тех, на которых были тигры и черепа, светящиеся в темноте на пурпурном бархатном фоне.

Когда глаза мои привыкли к темноте, я увидела тысячи растений: здоровых, даже роскошных и очень зеленых. Воздух был прохладным, сладким, насыщенным кислородом. Цветов не было видно, а может, их и не было вообще. Я не знала и не могла бы сказать определенно, какие растения я вижу. Возможно, это какая-то подпольная фабрика по производству наркотиков. Я не ощущала никакого особого запаха, но, возможно, те же самые люди, что продают гормоны наверху, изобрели какой-нибудь способ выращивать коноплю без запаха. Растение, которое можно курить при большом скоплении народа и при этом не быть замеченным. «Это действительно нечто», — подумала я. Настоящая фабрика денег. Возможность сменить профессию и добиться реальных перемен в жизни.

— Mandragora solanaceae — мандрагора пасленовая.

Я вздрогнула, услышав с другого конца подвала негромкий мужской голос.

— Армандо?

— Мандрагора, — сказал мужчина, чей голос был намного выше, чем у Армандо. — Растение магии. Великий носитель тайны.

Я напряглась, всмотревшись в глубину подвала. Я с трудом смогла увидеть дальнюю часть зала и фигуру, склонившуюся над пучком листьев, слишком миниатюрную для Армандо. Находиться где-то глубоко под землей наедине с незнакомцем мне было совсем некомфортно, поэтому я медленно и по мере возможности стала тихо подбираться к лестнице, стараясь не производить шума.

Мужчина выпрямился и обернулся как раз в тот момент, когда я подходила к ступенькам. Его кожа выглядела чересчур бледной и болезненной в свете пурпурных огоньков.

— Привет, Лила.

Я замерла. Где-то глубоко внутри у меня все заныло. Откуда человек в подвале мексиканского рынка может знать мое имя? Я запаниковала, пригляделась, но была слишком далеко, чтобы хорошо разглядеть его. Я услышала глухой стук вверху лестницы, потом шаги. Кто-то захлопнул дверь подвала и повернул ключ в замке. Я знала, что это была кассирша. Армандо никогда бы не запер за мной дверь, оставив одну в темноте.

Мужчина подошел ко мне. Светлые волосы блестели в тусклом свете. Я с шумом втянула воздух. Это был Дэвид Эксли.

— Знаешь, что самые сильные мандрагоры растут под виселицами? Или на месте, где повесился самоубийца?

Я ничего не ответила. Мне надо было подумать.

— Когда у повешенного мужчины рвутся спинной мозг и спинномозговые нервы, у него возникает эрекция. Милый образ? Когда сперма вытекает из мертвого тела, она капает на землю, и на этом месте мандрагора прекрасно растет. Растения, выросшие на сперме, — потенциальные галлюциногены и афродизиаки исключительной силы.

— Что ты здесь делаешь? — прошептала я, обеими руками схватившись за два деревянных стола.

— Царь Соломон, Александр Македонский, Жанна д’Арк — все они отказывались покинуть свои дома без кусочка мандрагоры, которую носили на своем теле.

Шекспир писал об этом в «Ромео и Джульетте». И Гомер в Одиссее. Лонгфелло, один из моих самых любимых поэтов, замечательно рассказал о свойствах мандрагоры, когда написал:

Я никогда не могла даже представить себе, что когда-нибудь опять увижу Эксли, а если бы и представила, то и в самых своих бурных фантазиях не додумалась бы до темного подвала и цитат из Лонгфелло.

— Что ты здесь делаешь? — повторила я, стараясь, чтобы мой голос звучал по возможности твердо и без дрожи.

— Рассказываю тебе о растении мандрагора. Она одна из девяти, как ты, наверное, уже знаешь. Растение тайны и магии.

— Но зачем ты здесь? — в третий раз спросила я, чувствуя, как мой мозг пробуксовывает, словно машина, которая, пытаясь выбраться из кювета, крутит вхолостую колесами.

Эксли вытянул руку, чтобы коснуться меня. Я еще немного отступила от него, но, к сожалению, и от лестницы тоже.

— Я здесь по той же причине, что и ты, Лила. Из-за растений.

— У тебя ведь уже есть растения. Помнишь? Ты украл их из прачечной.

— Украл — фууу, какое грубое слово. Едва ли мне бы удалось забрать растения, если бы они не захотели со мной пойти.

— Если у тебя есть растения, почему ты здесь? Ты следишь за мной?

— Боишься, что я украду новые растения, которые ты заполучишь? Может, подорвать его дом на этот раз?

— Это то, чего ты хочешь? — закричала я страшным шепотом. — Навредить Армандо?

— Я здесь, потому что два растения из девяти, находившихся в прачечной, умерли, так сказать, при перевозке. Мне надо заменить их. Это все.

— Как они называются?

— Учитывая условия конкуренции, я не могу их тебе назвать. В конечном счете мы хотим одного и того же, а ресурсы чрезвычайно ограниченны. Но могу сказать тебе, что я не вижу их здесь, в подвале.

— Я тебе не верю.

— Это все еще я, Лила, мужчина, которого ты встретила на овощном рынке и который рассказывал тебе о тропических растениях. Мужчина, которого ты пустила в свою постель. Тот самый, который расчесывал твои волосы и гладил твои груди мягкой щеткой для грудных детей.

Его голос звучал обманчиво сладко, как у мужчины, который в школьном дворе предлагает конфетки маленьким девочкам. Он опять протянул ко мне руку, но я ее оттолкнула.

— То, что случилось в Нью-Йорке, не относится лично к тебе или твоему другу Армандо. Причина только в девяти растениях. И только в них.

— Ты использовал меня, чтобы их получить. И обидел моего друга. Я считаю это очень личным. Именно так.

— Лила, послушай меня. Когда я впервые увидел тебя, ты мне очень понравилась. Понравилась задолго до того, как ты показала мне черенок огненного папоротника, и до того, как я предложил тебе деньги, и прежде, чем ты привела меня в прачечную. Но когда ты рассказала мне, что у Армандо есть девять растений, мне пришлось поверить, что ты пришла ко мне специально, чтобы показать, где они. Я потратил всю свою жизнь на поиски этих растений, и тут вдруг появляешься ты, как простой, доступный способ достижения моей мечты. Что мне было делать? Попробуй хоть на мгновение оказаться на моем месте.

— Я искала тебя на овощном рынке. Я везде искала тебя, за каждой стойкой, среди листьев каждого растения. Я поговорила со всеми торговцами. Когда я добралась до прачечной и увидела, что ты сделал, это стало для меня большим потрясением.

— Жизнь такая длинная. — Он улыбнулся.

— Хочу спросить, почему ты пошел ко мне домой в ту ночь? Я ведь уже привела тебя в прачечную. Ты знал, где добыть растения. Почему ты вернулся вместе со мной?

— Получить удовольствие. Я ведь мужчина. Что тут еще можно добавить?

— Как насчет слов «я сожалею, я проклятый лжец и вор»?

Эксли рассмеялся:

— Я совсем не сожалею. Я уже сказал тебе, что все это не имело лично к тебе никакого отношения. Это такая мелочь по сравнению с возможностью добыть растения. Да ведь и ты сама получила удовольствие от нашего маленького свидания. Я знаю, что это так, потому что был там.

Он протянул руку к моим волосам. Я не понимала свои ощущения. Воспоминания об овощном рынке, райской птице и грубоватом сексе вступали в яростный конфликт с осколками разбитого окна в прачечной. Он одновременно притягивал меня и вызывал отвращение. Мне хотелось бежать к нему и от него, поэтому я выбрала среднее и не двинулась с места.

— Знаешь, а ведь я могла бы донести на тебя. Ты ведь только что признал, что вломился в прачечную.

— Правда? Ты так считаешь? Детка, это Мексика, так сказать, дикий запад. Попробуй-ка в этих местах найти полицию, чтобы она арестовала за что-то, что случилось за пределами страны. Надеюсь, у тебя хватит денег на взятку.

Эксли пошел в глубину помещения. Все дальше и дальше по длинным проходам между рядами растений, в самый дальний угол подвала.

— Adios Amiga, прощай, милая. Было приятно поболтать с тобой. Прости, что ухожу так быстро, но мне еще надо заняться поисками растений.

Я прокричала имя Армандо, но было слишком поздно. Эксли открыл дверь, которую я не видела. Словно вытащил тяжелый засов голыми руками. Яркое солнце затопило подвал, и я услышала, как где-то наверху вопит кассирша.

— Ay Dios mio, las plantas. Quién abrió esa puerta? Те mataré! (О мой бог, растения! Кто открыл дверь? Я убью тебя!)

Я пробежала через весь подвал и быстро захлопнула дверь. Карабкаясь через две-три ступеньки и тяжело дыша, я вернулась из подвала на рынок. Кассирша вместе с Армандо стояли у двери

— Qitén abrió la puerta ahi abajo? (Кто открыл дверь внизу?) — грозно спросила она.

Я посмотрела на Армандо.

— Эксли был в подвале.

Армандо взглянул в сторону и прикусил ноготь на пальце.

— У него были какие-нибудь растения?

— Не думаю, впрочем, у него под мышкой была скатанная рубашка. Может, внутри были черенки.

— Ты видела, как он брал какие-нибудь растения?

— Нет. Он сказал мне, что растений, которые он ищет, здесь нет.

Я повернулась к кассирше.

— Зачем вы закрыли дверь в подвал?

— Qué?

— La puerta del sóltano, — сказала я. — Дверь в подвал. — Я подошла к двери и захлопнула ее, чтобы продемонстрировать, что имею в виду. — Зачем?

Казалось, она меня поняла.

— Un accidente. (Случайно.)

Я ей не поверила.

— Почему растения внизу? — требовала я ответа у Армандо. — Почему она держит эти растения внизу, в темном подвале, когда наверху целый день светит солнце?

— Это особые растения, специально для местных лекарей и докторов. В недобрых руках они необыкновенно могущественны и чрезвычайно опасны. Они очень ценные как в медицинском смысле, так и в обиходном общечеловеческом.

— Как Эксли умудрился попасть в подвал, что его никто не видел?

Армандо повернулся к кассирше и задал этот вопрос ей.

— Es cliente mio. Y uno Bueno, además. Lieva muchos anos comprándome plantas. (Он мой клиент. Очень хороший. Многие годы покупает у меня растения.)

— Да ведь он украл девять растений из прачечной. Ограбил Армандо. — Меня ужаснуло, что Эксли ее клиент.

— Que?

Армандо перевел мои слова.

— Usted le dijo donde estaban las plantas. Usted le llevó al lavadero, — парировала кассирша.

— Что она говорит? Ее испанский выше моего разумения.

— Она говорит, что это ты показала Эксли, где находятся растения. И еще говорит, что ты привела его в прачечную.

Я замолчала, Армандо тоже.

— Это правда?

— Я тогда только с вами познакомилась и не знала, как много растения значат для вас.

— Я ведь просил тебя никому о них не рассказывать.

— Это было ошибкой.

— Comó cuando cerré la puerta del sótano? (Как то, что я закрыла дверь в подвал?) — спросила кассирша.

Как я ее ненавидела.

— Я все еще не понимаю, как Эксли так быстро и легко смог отодвинуть засов на двери.

— Этот человек знает о скрытых проходах, о потайных отверстиях и умеет проскользнуть через эти свободные пространства. Зная меня, ты должна понимать, что мою прачечную непросто было ограбить и забрать растения. Чтобы сделать это, ему удалось проскользнуть между уровнями моего сознания. У него огромный талант, дар невидимки, но, к сожалению, он неправильно его использует. У тебя тоже есть этот дар, дар, полученный от черной пантеры, но ты тоже не знаешь, как его использовать. В этом смысле вы с Эксли похожи.

— Он потерял два растения из девяти, которые украл, но он не сказал, какие именно. Он ищет их здесь.

— Мы должны быть особенно осторожны с нашими растениями в Касабланке.

Значит, он какое-то время жил с девятью растениями, пока два из них не погибли. У него есть опыт общения со всеми девятью, и, безусловно, он захочет его повторить.

— Как вы узнали, что два растения погибли? Я этого не говорила.

— Эту новость принес мне ветер. Сначала я не знал, что кто-то умер. На мгновение мне показалось, что это Сонали. Я перекатился в постели и тряс ее, пока она не проснулась и не разозлилась. Теперь-то я знаю, что это были те два растения.

— Он сказал, растения сами захотели уйти с ним. Что он не смог бы их украсть, если бы они не хотели.

— Растения не могут передвигаться. Это делает их очень зависимыми.

— Они не могли удрать от Эксли?

— Два из них погибли, возможно, покончив самоубийством, чтобы у него не было всех девяти.

— Какие два растения, по вашему мнению, погибли?

— Скоро выясним. Но прямо сейчас давай получим то, за чем пришли.

С замыкающей шествие кассиршей мы с Армандо пошли снова вниз по ступенькам.

Когда мы дошли до основания лестницы, Армандо нагнулся и легким движением, одним из тех грациозных движений, которых невозможно было, как казалось, ожидать от такого крупного мужчины, поднял что-то с пола. Он открыл ладонь — там лежал крошечный, цвета лаванды цветочек с маленьким стебельком.

— Ну и ну. Посмотрим, что у нас здесь есть. Мистер Эксли оставил нам подарок. Cichorium intybus. Цикорий. Растение свободы и тоже одно из девяти растений. Он использовал его, чтобы выбраться из подвала, и оставил нам черенок, отдав дань вежливости и в качестве утешительного приза. У твоего мистера Эксли хорошее чувство юмора.

— Он не мой мистер Эксли.

— Не важно. Этот маленький цветочек может нам рассказать, как он выбрался отсюда.

— Он сломал засов при помощи цветка?

— В некотором роде. Cichorium intybus — это многолетник, из семейства одуванчиков. Он культивируется в Англии и Ирландии и от Новой Скотии до Флориды в Штатах, а также на запад к равнинам. Но не растет здесь, в Южной Америке. Он принес его с собой.

— Для чего?

— Для того, чтобы использовать его магические свойства. У растения длинный толстый стержневой корень с горьким млечным соком. Древние египтяне верили, что, если натереть тело этим соком, оно становится невидимым и все препятствия устраняются. По той же причине майя называли его растением свободы.

— Он не мог сломать засов млечным соком цикория. Я не смогу заставить себя поверить в это, даже если вы покажете, как это делать.

— Я не говорю, что он сломал замок при помощи цикория. Я говорю, что этот черенок нам кое-что расскажет об Эксли, что может пригодиться нам в будущем.

— Вы правы, он говорит о том, что Эксли аферист, мошенник-виртуоз и к тому же сумасшедший.

— Послушай меня. Наличие черенка говорит о том, что Эксли знает о власти растений и, что еще более важно, верит в магию растений. И еще о том, что он, возможно, раньше ее использовал. То, что этот черенок цикория превращает его в значительно более сильного противника и даже врага, чем я думал.

Кассирша подошла, посмотрела на ладонь Армандо и хлопнула себя по лбу.

— Ah! Chicoria! Asi es cómo rompió mi cerradura. (О! Цикорий. Так вот как он сломал мой замок)

Армандо подмигнул мне.

— Не принимай кассиршу всерьез. Она просто ужасно суеверна.

Мандрагора (Mandragora solanaceae)

Если вам интересны растения, которые по форме напоминают человеческое тело с заметными половыми органами, являются афродизиаками, содержат алкалоиды типа гликазаминов, влияющие на психику и известные как хорошее средство от депрессии и бессонницы, то мандрагора солянация (mandragora solanaceae) точно для вас. Но будьте осторожны. Немало людей погибло, пытаясь вытащить это растение из земли.

— Взгляни на это. — Армандо склонился над большим побегом. — Отличный экземпляр мандрагоры пасленовой — mandragora solanaceae.

Я тоже наклонилась, и наши макушки соприкоснулись как раз в том месте, где когда-то были роднички.

— Хочешь узнать нечто забавное? — прогудел его голос.

Не уверена. — Я отпрянула от него.

— Все эти растения — мандрагоры. Каждое растение в подвале.

Не знаю почему, но это меня напугало до дрожи.

— Что вы имеете в виду?

Я имею в виду, что эта комната — словно божественный храм мандрагоры, mandragora solanaceae. Растения тайны и магии.

— Зачем это нужно? — Я повернулась к кассирше. — Зачем вы выращиваете все эти мандрагоры?

— Que?

Я слегка повысила голос.

— Я спросила, зачем вам растить все эти мандрагоры?

— Успокойся, — сказал Армандо. — Она тебя не понимает.

— Когда хочет, понимает.

— Некоторые люди называют это растение свечой дьявола, потому что ночью оно блестит и искрится.

— Она что, дьявол?

Кассирша явно разозлилась.

— Мы выращиваем мандрагору в темноте, в ночи, потому что так безопаснее. Это только для защиты других людей, которые не понимают это растение и делают попытки вытянуть корень из земли без должных предосторожностей. Сделав это, они начинают болеть, а иногда даже умирают. Мы растим мандрагору в таких условиях, чтобы уберечь чужаков от беды.

— Вы ведь знаете уйму всего. И ничего мне не рассказываете.

— Ты это только что поняла? Конечно не рассказываю. И кассирша тоже. Да, мы знаем кое-что о растениях. Здесь нет ничего такого, чего следует опасаться.

Впервые Армандо сказал, что его не надо бояться, и почему-то это безмерно меня испугало.

— О нет, прекрати, не давай воли своему воображению, не позволяй ему слишком далеко увлечь тебя. Я не воплощение зла. Просто верю, что мандрагора сможет помочь тебе здесь, на Юкатане. Полагаю, что будет весьма разумно подружиться с одной-двумя из них, пока ты здесь внизу, в подвале.

Кассирша склонила голову, соглашаясь со сказанным.

— Почему она понимает ваш английский и не понимает мой?

— Она меня хорошо знает.

Я посмотрела на кассиршу. Она снова кивнула головой.

— Она меня не любит, — сказала я. — Я это чувствую.

— Она пока тебе не доверяет. Это большая разница. И думает, ты привела Эксли в прачечную, потому что у тебя был выплеск гормонов. И вообще она полагает, что тобой управляет сексуальность. По ее мнению, это делает тебя непредсказуемой и опасной.

— А вы мне доверяете?

— Доверяю, потому что вынужден доверять.

Я оглянулась на тысячи растений.

— Хорошо, — смягчилась я. — Тогда расскажите мне о mandragora solonaceae — мандрагоре.

— Мандрагора принадлежит к семейству пасленовых, к тому же, что и картофель. У нее большие темные листья и белые или пурпурные цветки, которые со временем превращаются в желтые ягоды размером с яблоко, ягоды с прелестным, сладким запахом. Это съедобное растение, что полезно знать, если когда-нибудь застрянешь без еды в джунглях. В то время как плоды мандрагоры внешне привлекательны и с приятным вкусом, подземная часть растения — как раз та его часть, которая на протяжении долгого времени, тысячелетий, еще с библейских времен, завораживает и притягивает людей.

— Корни?

— Да, Лила, мы опять вернулись к корням. Помнишь, когда мы встретились и я предложил тебе попробовать укоренить черенок моего огненного папоротника?

— Как я могу забыть?

— В некотором роде это была проверка; не просто посмотреть, сможешь ли ты вырастить папоротник, но увидеть, есть ли у тебя сродство с корнями. У некоторых людей есть сродство с цветами, а у других с корнями. Если бы у тебя не получилось вырастить папоротник, мы бы здесь сейчас не стояли. Люди, у которых есть сродство с корнями, притягивают к себе темные стороны вещей, их скрытые невидимые стороны. Таким людям, так же как и тебе, часто покровительствует и руководит их действиями черная пантера, или ягуар, правитель ночи, луны и подлунного невидимого мира.

«Ну вот и добрались», — подумала я.

— Я тоже человек, связанный с корнями, поэтому мы с тобой хорошо ладим и понимаем друг друга с полуслова. Я долго ждал, когда корневой человек войдет в мою жизнь.

— Ты ждал меня? Зачем?

— У меня есть причины.

Мне как-то не понравилось, что Армандо ждал меня.

— Мы ведь встретились совершенно случайно.

— Можно сказать и так.

— Если вы меня так долго ждали, тогда вам надо было убедиться, что я останусь с вами. Вы должны были придерживать меня поближе к себе.

— Это все твоя паранойя. Единственное, что мне надо было действительно сделать, — это дать тебе то, что сможет тебя развлечь. Это все. А остальное зависит от тебя.

— У вас есть Сонали. Зачем вам я?

— Сонали — цветочный человек, а вовсе не корневой. Ее мыслительный процесс сильно отличается от моего. Она намного счастливее и значительно менее подозрительна, чем другие. Но она совсем не тот человек, который может мне помочь в поисках растений.

— Но мне нравится Сонали. — Я сама удивлялась своей симпатии к жене Армандо.

— Ну вот, все присоединяйтесь к клубу тех, то любит Сонали. В этом-то и проблема. Ты мне нужна, потому что ты более жесткая и прагматичная.

— Мандрагора, — продолжал Армандо, — занимает исключительное место в истории растений. Там есть медицинский, целебный и магический аспекты. И конечно, фольклорный. Это растение используют столь разнообразными способами, что я считаю его самым важным из девяти.

— У вас, по-видимому, всегда есть фавориты.

— Мандрагора применяется в медицине, потому что в ее корнях содержится алкалоид из группы атропинов. Это мощный наркотик и анальгетик (местное обезболивающее), а в больших дозах сверхсильный анестетик (общее обезболивающее). Из-за причудливой формы корня мандрагора считается магическим растением, похожим на человеческое существо, мужчину или женщину. Этот корень обладает сверхъестественной силой, которой подвластны человеческое тело и разум. Это одновременно и афродизиак, и сильный галлюциноген. Подумай об этом. Вместе два свойства способствуют самому умопомрачительному сексу, о котором можно только мечтать. И насчет детей тоже. В Первой книге Моисеевой описано, как бесплодная Рахиль съедает корень и беременеет от Иосифа. У некоторых восприимчивых людей растение способствует временному отделению сознания от тела и еще безгранично увеличивает сексуальную силу практически всех мужчин.

— Звучит заманчиво.

— Многие думают так же. Народ любит экспериментировать с мандрагорой. Проблема в том, что при неправильной дозировке она ядовита, и слишком часто люди заболевают или еще того хуже. Они забывают, что мандрагора из того же семейства пасленовых, что и ядовитая белладонна.

— Не думаю, что забывают. Сомневаюсь, что они вообще об этом знают. Никто ничего не знает, кроме вас, Армандо.

— А теперь и тебя.

— А можно использовать корень как куклу вуду? Из-за того, что она напоминает фигуру человека?

— Ха! Прекрасный вопрос. Не знаю и никогда не слышал о ком-нибудь, кто его использовал таким способом, но надо когда-нибудь попробовать! Ты об этом что-нибудь слышала? — спросил он кассиршу.

Кассирша прижала ко рту руку и посмотрела на меня, словно я исчадие ада.

— Пошли быстрее домой, пока не стемнело. Не хотелось бы ехать обратно в темноте.

Армандо хихикнул.

— Не глупи, никто и не собирается ехать в темноте. Дороги ужасные. А те собаки, мимо которых мы проезжали, по ночам еще больше голодны и злы. Мы останемся на ночь здесь. Кассирша любезно предложила нам ночлег в своем доме.

Я всерьез начинала думать, что у Армандо помутился разум.

— Она останется здесь с нами?

— Конечно. Это ведь ее дом. И ты должна поблагодарить ее за приглашение.

— Не думаю, что остаться с ней — хорошая идея.

— Говори спасибо! — заорал он на меня.

— Gracias, — с непривычной для меня ненавистью в голосе сказала я кассирше.

— De nada, — безразлично произнесла она.

Sinsemilla (синсемилла — неопыленные женские растения конопли — каннабиса)

Травы учат тебя, как найти себя. Когда найдешь себя, найдешь… свое королевство и получишь все.

Роберт Неста Марли

Мы покинули мандрагоровую темницу кассирши через тот же черный ход, через который сбежал Эксли. Засов, словно расколотый пополам ударом молнии, лежал на полу. Кассирша смотрела на меня, словно это была моя вина.

— Да ведь вы сами продаете ему растения. Поэтому не смотрите на меня так.

— Она тебя не понимает, — сказал Армандо.

— Я ненавижу эту женщину.

— Cómo se atreve! (Как ты смеешь!) — завопила кассирша.

— Я вижу подсолнухи, но не дом. Только подсолнухи. Я что-то упустила?

— Los girasoles mantienen el sol fuera у dejan la casa fresca.

— Она говорит, что подсолнечники защищают ее дом от солнца и от этого в нем прохладно.

— Конечно защищают. Но где же дом?

— Да вот же он. — Армандо указал на плотную сплошную стену из желтых подсолнечников с гигантскими черно-бархатными подушками.

Я перешла дорогу и протянула руку, чтобы раздвинуть растения, но Армандо опередил меня. Сам раздвинул подсолнухи и отступил, придерживая их, как дверь.

— Позволь мне представить тебе особый сад кассирши. Сад страждущих синсемилл.

Я заглянула в просвет между подсолнечниками, высокими, как маленькие деревца.

— Не смотри! Закрой глаза и сделай глубокий вдох.

Я вдохнула полной грудью.

— Эго марихуана! — Я заволновалась.

— Больше, чем марихуана. Это синсемилла. Растение женской сексуальности.

Я протиснулась между стволами подсолнечников в сад. Дом кассирши стоял в самом дальнем углу. Сама она пошла передо мной, поглаживая по дороге свои растения с теми любовью и уважением, которых, очевидно, не испытывала к мандрагорам в подвале.

— Женское растение марихуаны любит, когда ее ласкают и мучают. Это самые сексуально озабоченные растения на земле.

— Озабоченные?

— Да, именно так, сексуально озабоченные. Ты ведь помнишь, как ты сама страдала? Так же, как когда ты крутилась около Диего или Эксли? Возможно, даже около меня, насколько я понимаю.

— Как можно говорить, что растение сексуально озабочено?

— Я сам сделал их озабоченными, как же мне не говорить.

— Как вы вызываете в них потребность в сексе?

— Точно так же, как в женщине. Я ее дразню. К несчастью, чтобы создать синсемиллу, надо не просто дразнить, а скорее мучить, что бывает весьма болезненно. Но, впрочем, растениям это нравится. Женские горшечные растения откликаются на боль весьма положительно.

Этим заявлением он меня заинтриговал. Мне было очень любопытно узнать побольше.

— Чтобы создать синсемиллу, надо плохо с ней обращаться. Необходимо жестко ее ограничивать. Не поливать. Не кормить. Не уговаривать. Не делать ничего, что было бы ей приятно. Она хочет, чтобы ее обидели. Когда она практически вся высохнет и уже почти умрет, лишенная всего, что необходимо для жизни, вот тут-то и начинается потеха. Самое время, чтобы начинать мучить. Вот когда пора брать ее тело и гнуть в бараний рог. Не ломать, но гнуть до предела. Вроде как душить, но не до смерти. Это требует практики, и, отрабатывая метод, можно потерять несколько растений. Но, попрактиковавшись, вы с легкостью найдете этот самый предел.

— Зачем вы все это делаете?

— Чтоб заставить ее почувствовать, что она умирает, не давая ей умереть по-настоящему. Мучить ее.

— Звучит тошнотворно.

— Прекрасно. Только лишь когда она подумает, что умирает, на ней появляются цветы. Большие, сочные цветы, жаждущие, чтобы их опылили. Словно последний вздох при родах. Последняя попытка сохранить гены и передать их потомкам. — Армандо в пальцах растер смолистую почку-бутон и передал ее мне. — Чувствуешь, до чего липкая? Цветы умирающего растения становятся крупнее, пытаясь привлечь опылителей. Они становятся все более липкими в надежде удержать каждую крошку пыльцы. Знакомо?

— Нет.

— Она в отчаянии. Прямо как ты. Она сделает все, чтобы ее оплодотворили.

— Я не собираюсь что-либо делать, чтобы меня оплодотворили.

— Ты впустила Эксли в свое тело.

Я недобро на него посмотрела.

— Когда цветы достигают максимальных размеров, получается самая сильная синсемилла. Она получается из женской конопли, которая, даже умирая, страстно желает какое-нибудь мужское растение. Синсемилла создана из чисто сексуального желания. Поэтому-то это растение женской сексуальности. Лично я люблю наблюдать, как она ждет. Она ждет и ждет самца. Надеется и ждет. Все шире раскидывает листья, обнажая липкие бутоны, которые становятся день ото дня более зрелыми и крупными. Это просто потрясающе. И самое время курить.

Армандо раскрыл листья ближайшего к нему растения и слегка потер липкую почку пальцами. Я присела на камень, который, похоже, лежал здесь как раз для этого, и сжала колени.

— Вы когда-нибудь позволите ей заняться сексом?

— Никогда. Я ни в коем случае не разрешу ей заняться сексом, — засмеялся Армандо. — Сексуальное удовлетворение полностью уничтожит ее силу.

Мне показалось, что я — летящая пыльца, попадающая на липкие почки всех этих бедняжек. Я бы голая пробежала по всему саду и разрушила весь этот урожай. Я бы лично удовлетворила все растения. Я бы заставила весь этот проклятый сад содрогнуться от оргазма.

— «Синсемилла» означает «без семян». Она такая могущественная, потому что вся ее энергия уходит в почки, а не в плоды. Бессеменная, то есть бесплодная, женщина значительно сильнее, чем оплодотворенная. Вспомни об этом в следующий раз, когда задумаешь сделать что-нибудь. Сделай это прежде, чем займешься сексом. Прежде, чем некий самец посеет свои семена, удовлетворяя тебя и полностью лишая энергии.

— Я не растение марихуаны.

— Учись, где только можно.

В саду я повсюду ощущала запах секса. Эти гигантские, лениво покачивающиеся, сексуально возбужденные садовые растения были совершенно потрясающими.

— Все эти бедные страдающие женщины мечтают, чтобы их трахнули. Только подумай обо всей этой энергии. Всей нереализованной сексуальной энергии.

— Что сделают с этими растениями?

— Создадут синсемиллу! Удивительную смолу-камедь, которая принесет наслаждение и восхитительные видения миллионам людей. А также уменьшит боль некоторых страждущих. У тебя ведь некоторое время не было секса. Что ты собираешься делать со своим нереализованным сексуальным желанием, Лила? Может, однажды создашь что-нибудь прекрасное. Что-нибудь, что принесет радость многим людям, совсем как синсемилла. А может, выяснишь, что ты хоть на одну десятую так же талантлива, как сексуально озабоченная трава в этом саду.

Я повернулась к кассирше, испытывая одновременно благоговение и ненависть к ее саду.

— Как вам удается не допускать опыления?

На этот раз она прекрасно поняла мой английский.

— Matando a los muchos. (Убиваю самцов.) — Она просто констатировала факт.

— Или кастрирует, — добавил Арманда. — Но надо быть очень осторожным. Если не истребить мужские растения на милю отсюда, крошка пыльцы может попасть в поток воздуха и весь урожай пропадет.

— А как отличить мужские и женские растения?

— Мужские растения имеют два яйца, прости меня за грубость, растущие на стволе. Они открываются, чтобы оплодотворить пестик на женских растениях. Единственный способ избежать этого — отрезать яйца на всех мужских растениях.

Армандо начал рассеянно и бездумно поглаживать один из смолистых бутонов на ближайшем к нему растении.

— Что произойдет, если все же образуются плоды? Траву можно курить?

— Можно, но вскоре она умрет. Ее жизненная функция полностью выполнена. Неоплодотворенная, она долгое время остается цветущей и сексуально активной, способной произвести в изобилии синсемиллы. В некотором смысле неопыленное растение более женственно.

— Querria usted probar un poco? — спросила кассирша.

— Она хочет знать, хочешь ли ты попробовать немногое синсемиллы?

Я была в некотором сомнении насчет того, чтобы впускать в себя страдающую женщину, даже если это всего лишь растение, но я слишком любопытна, чтобы отказываться.

Мы пошли к дому кассирши, который оказался просто лачугой, правда выкрашенной в прекрасный голубой цвет. Внутри все было ярко-зеленым и сплетено из листьев. Столешница из бамбуковой соломы, а пол и маты на полу, которые раскладывались как кровати, были сделаны из чего-то, что выглядело как пальмовые ветки, сшитые вместе нитками. На зеленом мате дремал великолепный черный лабрадор.

— Большая часть мебели обновляется каждый день.

Я подошла к собаке, чтобы ее погладить.

— Ее зовут Меллори, — сказала кассирша на раздражающе превосходном английском.

— Она назвала собаку в честь Меллори из «Прирожденных убийц» Оливера Стоуна, — сказал Армандо. — Это ее любимый фильм.

Меня безмерно взволновало, что кассирша знает фильм Оливера Стоуна. Я села и стала наблюдать, как она проворно выдавливает смолистое вещество из почек марихуаны и заворачивает его в мексиканскую банкноту.

— На удачу. Она объединяет дух денег с духом растения, чтобы они вместе принесли ей хороший урожай наличных.

— Она наркоторговец?

— Она продает синсемиллу, владеет рынком, всеми этими мандрагорами и многими другими растениями. Занимается целебными растениями и имеет дело только с людьми, которые знают, как их правильно использовать.

Я прислонилась к стене. Мат из конопли и стена за спиной были удивительно удобными.

— Каждый дюйм ее дома создан для комфорта. Стены и пол эргономически правильны и прекрасно подходят для человеческого тела. Поверь мне, когда надо будет уходить, тебе не захочется покидать этот дом. Никому не хочется.

Мы немного покурили замечательную, сладкую женскую синсемиллу кассирши, и я погрузилась в дремотно счастливую дымку, опершись об анатомически совершенную стену.

— Вставай, — сказал Армандо. — Пора идти выкапывать корни мандрагоры.

— Но мне здесь так хорошо. — Я не хотела говорить, что чувствую чертовски сильное желание.

— Это из-за синсемиллы. Она внутри тебя, и нельзя позволить, чтобы это ощущение было потрачено впустую. Пошли. Нам пора.

Кассирша обвязала вокруг шеи Меллори веревку, и вчетвером мы перешли дорогу, которая вела к рынку, и спустились в подвал. К тому времени я уже попривыкла к крутым ступенькам, но была ошарашена тем, что увидела внизу. Все мандрагоры ярко светились.

— Черви, — объяснил мне Армандо. — Они лежат на листьях растений и мерцают в ночи. В этом нет никакого колдовства, ничего магического.

— Зачем она делает это? — Я смотрела, как кассирша засовывает обрывки белой ткани в уши.

— Не хочет слышать крики мандрагоры, когда мы будем вытягивать ее из земли.

Но растения же не в земле, а на столах.

— Не эти, а те, что под столами, только те, что посажены прямо в землю и достаточно старые, чтобы их выкорчевывать.

Я заглянула под столы и увидела там сотни растений. И впервые поняла, что там нет пола, только утрамбованная почва. Мандрагоры росли прямо в земле, как будто рынок был построен прямо на их верхушках, что ни в малейшей степени их не беспокоило.

— Подержи-ка его минутку. — Армандо передал мне поводок Меллори.

Я наклонилась к собаке и погладила ее за ушами. Она лизнула меня в лицо, и я обхватила ее за шею: она казалась мне такой теплой и человечной в сравнении с кассиршей и Армандо.

— Держи ее покрепче. — Армандо с кассиршей обвязывали толстой веревкой мандрагору под одним из деревянных столов.

— Отлично, теперь передай мне собаку.

Армандо привязал другой конец веревки к ошейнику Меллори.

— Quédate atrás у cúbrete los oidos. (Отойди и закрой уши), — прошипела кассирша.

Я посмотрела на Армандо, и мы одновременно произнесли: «Суеверие».

Кассирша из пластикового пакета вынула большой кусок мяса и поднесла к собачьему носу. Меллори фыркнула и засопела. Она начала лизать сырое мясо, возбужденная запахом и вкусом крови. Но как только она уже приготовилась вонзить зубы в кровавый кусок, кассирша отступила и положила мясо на пол вне досягаемости для собаки. Меллори лаяла и скребла лапами землю. Ее ошейник, прикрепленный веревкой к мандрагоре, натянулся. Когда собака не смогла больше терпеть, она изо всех сил рванулась к мясу, рыча и дергая веревку, а привязанная к ней мандрагора, казалось, сейчас треснет. В этой странной игре по перетягиванию каната растение, казалось, тянет собаку к себе. Меллори продолжала рваться к мясу, и в конце концов мандрагора начала поддаваться, выскальзывая из земли, словно ребенок при рождении.

Находясь под кайфом от синсемиллы, я завороженно наблюдала, как корни появляются из земли. Когда причудливой формы голова и руки вылезли на поверхность, кассирша издала какой-то воющий крик. Звук этот пронзил мое тело насквозь и заставил меня тоже закричать изо всех сил.

«Какого черта она орет?» — подумала я, испугавшись и ее, и своего собственного крика.

— Она считает, что мандрагора испускает пронзительный визг, когда ее вытаскивают из земли, и крик этот несет смерть тем, кто его слышит.

— Пока что она своим чуть не доконала меня.

— Она пыталась тебя защитить и своим криком заглушила визг растения. Кассирша знает эти растения лучше, чем кто бы то ни было, и она видела, как люди, вступая с ними в контакт, умирают по самым разным причинам.

«Я слишком высоко и тонко организована, чтобы верить в эту чушь», — подумала я. Чертовски высоко, чтобы находиться в подвале в Мексике с этими двумя колдунами.

— Пойди и взгляни на корень.

— No lo toque.

— Она говорит, чтобы ты его не трогала.

Корень мандрагоры выглядел как реальное воплощение зла, и у меня не было никакого желания его трогать. Он был прямо как живой, более живой, чем я предполагала. У него было две руки, вытянутые вдоль тела, торс и две ноги, слегка разведенные в стороны. На том месте, где должна быть голова, находился круглый выступ, а мелкие корешки, торчавшие из него, напоминали волосы на макушке. Я поняла, что корень одновременно вызывает ужас и притягивает к себе. Он действительно походил на маленького злобного человечка, и мне даже не понадобилось смотреть на него сбоку или в каком-то определенном ракурсе или подключать воображение.

— Давайте выйдем отсюда, — сказала я.

— Сначала пусть Меллори поест, — сказал Армандо. — В конце концов, она сделала всю работу.

Когда Армандо отвязал веревку, Меллори набросилась на мясо и вмиг разорвала его на куски. Когда она насытилась, мы устало зашагали вверх по лестнице: Армандо нес корень в сумке, где до этого лежало мясо.

— Un momento, — сказала кассирша, доставая пистолет из деревянной коробки рядом с кассовым аппаратом.

— Для чего это? — спросила я по пути к двери.

— Для защиты.

Вся дорога около рынка была покрыта серой пылью. Было пустынно, тихо и настолько безлюдно, что я начинала думать, что мы единственные люди, которые по ней когда-либо ходили. Мы прошли немного по дороге, а собака, виляя хвостом, бежала впереди нас.

— Меллори, — позвала кассирша — Меллори, поди сюда.

Счастливый лабрадор подпрыгнул и оглянулся на хозяйку.

Кассирша вставила в пистолет обойму, прицелилась, взвела курок и выстрелила собаке прямо между глазами Меллори заскулила было и повалилась на землю с жалобным визгом. Кровь хлынула из раны в голове, превратив в мгновение ока дорогу из пыльной и серой в черную и мокрую.

Я замерла в остолбенении, потом наклонилась к собаке, взяла ее голову в руки, прижалась лицом к морде и заплакала.

— Встань! — закричал Армандо, хватая меня за руку и рывком поднимая на ноги.

— Будьте вы прокляты, — все повторяла я. — Какого черта она сделала это?

— Она должна была умереть.

— Ее звали Меллори.

— Да. И каждую неделю здесь новая Меллори. Кассирша подбирает собак со свалки, мимо которой мы проезжали. У нее нет привязанности к этим животным.

— Почему эта сука убила Меллори? Я всегда знала, что она мерзкая сука.

— Возьми себя в руки. Эта собака отдала свою жизнь во имя девяти растений. Развращающие, разрушающие пары мандрагоры попали в собаку, когда та вытягивала растение из почвы. Меллори достаточно великодушна, чтобы пожертвовать собой и оставить нам только все хорошее, что есть в растении. Кассирша считает собаку спасительницей, которая отдает жизнь за то, чтобы собрать девять растения, и тебе тоже следует так думать. За свою короткую жизнь собака сделала великое дело. Более великое, чем большинство людей подчас делает за долгую.

Последнее, что я видела, была кассирша, которая волокла за собой окровавленную мертвую Меллори, связав ей передние лапы веревкой, привязанной раньше к мандрагоре.

— Всю ночь она проведет, произнося заклинания для мертвых. А когда наступит рассвет, похоронит собаку. Она делала это уже множество раз.

Армандо держал в руках отвратительный корень, а я шла за ним, рыдая и скорбя по Меллори. У дома кассирши я осталась снаружи у стены из подсолнечников подождать, пока Армандо заберет наши вещи.

— Пошли, пошли домой.

Мы забрались на мотоцикл, и мне не захотелось оглядываться на дом кассирши.

— Уж к счастью или к несчастью, чем ближе подбираешься к девяти растениям, тем больше происходит странных событий.

Я была так рада видеть Диего, когда мы вернулись в Касабланку, что бросилась к нему и обняла.

— От тебя пахнет травкой, — сказал он. — Принесла мне немного?

— Нет.

— Зато я принес. — Армандо поднял над головой большую сумку синсемиллы

— Лилу травмировала кассирша, и я решил привезти немного на тот случай, если придется ее успокаивать.

— Что сделала кассирша?

— Как обычно. Убила Меллори после того, как та вытащила мандрагору.

— Двадцатую Меллори? Или двадцать вторую?

— Сотую Меллори.

Диего, стоя позади, положил мне руки на плечи. Его сладко пахнущие кокосом волосы, выбившись из хвоста, висели свободно и щекотали мне шею.

— Это трудно объяснить. Кассирша годами выращивает мандрагору, и для каждого растения, вырванного из земли, у нее есть Меллори, которая после этого умирает.

— Почему она их всех называет одним именем? Это подло.

— Не хочет к ним привязываться.

— Теперь у тебя есть еще три растения из девяти, — все еще обнимая меня, прошептал Диего мне в ухо.

— У нас есть мандрагора и цикорий. — Я спиной прижалась к нему, только и мечтая стоять так вечно.

— У тебя есть и синсемилла. А она получается из Cannibis sativa — конопли. Одного из девяти растений.

— Почему вы мне не сказали? — спросила я у Армандо.

— Мне казалось, будет забавно, если это скажет Диего. Ну давай, Диего. Расскажи ей.

— Син-се-мил-ла, — шептал он по слогам, произнося два «л», как «в».

Тело Диего было ко мне так близко, что требовалось немалое усилие, чтобы не обернуться и не поцеловать его, как тогда в джунглях.

— Армандо считает, что мандрагора — самое таинственное и магическое из девяти растений. Но я думаю, что можно отдать первенство синсемилле. Хочешь покурить? Со мной?

Как раз тогда, когда я уже привыкла находиться в его объятиях, он отпустил меня. Мне сразу стало холодно, неуютно, и холодный северный ветер, казалось, пронизывал до костей.

— Сядь.

Я чувствовала, что меня раздирают противоречия. Близость, потом расстояние, а я и рада подпрыгивать, в надежде опять оказаться вблизи. Загорелая оливковая кожа Диего была для меня как наркотик. Я подумала о светлокожем блондине Эксли. Он не выдерживал никакого сравнения с более яркой внешностью Диего, который как магнит притягивал меня, полностью отключая разум. Он словно был частью земли, как будто родился и вышел прямо из-под нее и, в отличие от всех остальных, не прервал с ней связь.

— Ну, давай же. Садись.

Я поняла, что все еще стою в гостиной, уставившись на него, и оглянулась, чтоб посмотреть на Армандо, но тот исчез.

— Армандо придет попозже. Он никогда не курит.

Я старалась припомнить, курил ли он у кассирши, но не смогла.

— Почему?

— Травка всегда внутри него, его дух — это дух синсемиллы. Ему не надо курить, чтобы ощутить ее.

— Ты хочешь сказать, что он всегда под кайфом?

— Только когда сам хочет. Армандо сознает, когда и чего хочет. Чувства проходят сквозь него, не затрагивая. Плохие, хорошие. Для него все едино.

Диего сел на цементную кушетку. Он сидел на голубом с белым мексиканском покрывале, упершись босыми ногами в пол, закинув руки за голову, на нем были только белые мешковатые брюки. В этот момент мне трудно было представить себя в Нью-Йорке. Или в каком-нибудь другом месте, а не рядом с ним.

— Видишь, ты больше не боишься скорпионов. — Он смотрел на мои босые ноги. — Они оставили тебя в покое.

Он вырвал липкий бутон из листьев женского растения конопли и растер его между большим и указательным пальцами.

— Понюхай.

Я взяла его руку и поднесла к лицу.

Диего засмеялся:

— Не руку, а почку.

Я взяла ее и сдавила пальцами. На ощупь она была как мягкая смола, а пахла изысканно сладко и немного резко, словно земля около некоторых растений. И как сам Диего.

— Хочешь завернуть ее в деньги?

— Так делает только кассирша, чтобы удачно продать растения. Такой способ курения приносит ей удачу. Если бы мы курили из ее банкнот, нас бы стошнило.

Диего нагнулся и выдвинул ящик из-под кушетки. Достал оттуда трубку с очень длинным черенком и маленькой чашечкой. Она была похожа на трубку мира американских индейцев.

— Мы будем курить трубку.

Он передал трубку мне. Она была из какой-то великолепной, медного цвета, древесины с надписью, выполненной замысловатой резьбой, на языке, которого я не знала.

— Это гуичольский язык. Трубка моего деда по материнской линии. В прошлом году мать подарила ее мне на день рождения. Это фамильная ценность.

— Когда у тебя день рождения?

— Я родился 17 марта 1979-го, но еще и 12 января 1999-го. Я родился вновь в свой двадцатый день рождения.

— Что ты имеешь в виду?

— Это день, когда я стал самим собой.

— А до этого?

— О, я был множеством людей, но никто из них не был мной.

— Откуда ты это знаешь?

— Я всегда чувствовал. Словно что-то открылось во мне, и я стал более надежным и защищенным, а кроме того, спокойным и эмоциональным в одно и то же время. Однажды почувствовав это, я больше ни разу не захотел вернуться в прежнее состояние, поэтому-то я и считаю 12 января вторым днем рождения. Теперь я стараюсь держаться подальше от всех, кто пытается вернуть меня обратно. Поверь мне, когда узнаешь себя самого, больше никогда не захочешь притворяться кем-либо другим.

— Если это так прекрасно, почему же все люди не становятся самими собой?

— Они думают, что они таковы, но те, кем они родились, запрятаны глубоко, пока на протяжении многих лет живут с родителями, предпринимая разного рода попытки приспособиться к жизни. Каждый следующий год добавляет очередной слой покрова, как еще одно одеяло, накрывающее тело, и это длится до того самого дня, когда человек полностью исчезает. Спальный мешок закрыт, и он никогда больше не увидит солнца.

— Но ведь он его иногда чувствует?

Он улыбнулся:

— Да, время от времени тепло просачивается наружу.

Диего положил бутон в чашечку трубки и раскурил ее. Синсемилла зашипела. Вкус ее был даже слаще, чем в доме у кассирши.

— Надеюсь, я смогу почувствовать себя такой, как ты — взволнованной и спокойной.

— Ну конечно, так и будет. То, что ты рядом с Армандо, поможет тебе. Он общается со всеми оболочками твоего «я», но иногда ему удается проскользнуть между ними и говорить с твоей истинной сущностью.

— Он коварный и хитрый.

— Нет. Он просто дает тебе возможность узнать, что ты есть на самом деле. Тебе, возможно, полезно знать, что если ты расстегнешь свой спальный мешок, то больше не сможешь общаться со многими.

— Я буду общаться с тобой.

— Уж это точно.

— А Армандо существует на самом деле?

— Конечно, уже почти сорок лет.

Некоторое время мы молча курили, а потом Диего расслабленно откинулся на стену. Его ноги, скрещенные в лодыжках, были вытянуты, а руки закинуты за голову.

Я чувствовала его близость, но по положению рук, сложенных в замок под затылком, было очевидно, что он вовсе не собирался дотрагиваться до меня. Зато у меня была острая необходимость коснуться его кожи. Желание было настолько велико, что я села на руки, чтобы избежать искушения.

Диего улыбнулся:

— У тебя руки онемеют. Подойди и коснись меня, если это то, чего ты хочешь.

Я протянула руку и положила ее ему на живот. Подержала немного, затем погладила, двигаясь вверх. Волосы на узкой полоске посередине живота были мягкими, как волосы азиатского ребенка. Завороженная ими, я на несколько секунд замерла, переваривая ощущение от их мягкости и структуры. Потом двинулась к его груди. V-образный треугольник волос был такой же мягкий, черный и блестящий. Мне было все равно, бывало ли со мной прежде что-нибудь хотя бы отдаленно напоминающее происходящее, и все равно, что произойдет в будущем, но я точно знала, что никогда не захочу оторваться от этого мужчины.

— Тебе нравится трогать мою кожу? Я пользуюсь маслом, чтобы она была мягче.

Несмотря на уверенность, что мой ответ разрушит все очарование минуты, я не смогла промолчать.

— Мне нравится это больше всего на свете.

Диего лениво улыбнулся:

— Что еще тебе нравится?

— Мне хочется положить голову тебе на грудь.

— Ну так давай.

Я не хотела выглядеть слишком оголодавшей. Мне было страшно напугать его тем, насколько сильно мое желание погрузить лицо в волосы на его груди и животе, поэтому я старалась все делать очень медленно.

— Можешь двигаться вдоль моего тела.

Моя щека скользила по его груди, которая пахла, как и все тело Диего, ванилью и пряностями. Он был опытным и умелым, и, хотя я видела, что ему нравятся мои прикосновения, руки его оставались за головой, а тело — неподвижным.

— Мне нравится, как ты меня трогаешь. Не хочется, чтоб это закончилось слишком быстро.

Я оторвалась от его груди, чтобы поцеловать в губы.

— Ты хочешь попробовать со мной что-нибудь новое? — спросил он меня прежде, чем я успела его поцеловать.

Я подняла голову.

— Разве этого недостаточно?

— Нет-нет, продолжай, это прекрасно. Я просто хотел бы попробовать с тобой что-нибудь необычное, и только. Но сначала тебе надо снять одежду. Я тебе помогу.

— Нет. Я сама. Я разденусь быстрее.

— Притормози, Лила. То, чем мы собираемся заняться, не терпит спешки. Ляг сюда. — Он поднялся с кушетки.

— А ты тоже разденешься?

— Не сейчас.

Я легла на кушетку, где прямо на цементе лежал лишь кусок тонкого хлопка. Но вопреки всему на ней было невероятно удобно.

— Не засни тут у меня.

Я была далека от того, чтобы заснуть, но не хотела, чтобы он это почувствовал.

Диего встал рядом со мной на колени и начал водить лицом вдоль моего тела, ни разу его не коснувшись, его рот был не более чем в дюйме от моей кожи. Он тщательно изучил все: под мышками, за ушами, раздвинул ноги и заглянул между ними, поднося лицо так близко, что я ощутила, как от его дыхания согревается кожа и шевелятся волоски на моем теле.

И наконец поднялся к моему лицу.

— Открой рот и дыши вместе со мной.

Он приблизил свой рот к моему, все так же не касаясь его. Вдохнул мое дыхание и выдохнул свое мне в рот. Мы дышали вместе, пока дыхание не стало абсолютно синхронным, а наши легкие и сердца не заработали в унисон.

Он провел ладонью над животом, почти касаясь кожи. Я физически чувствовала тепло, исходящее от руки. Тепло касалось и даже щекотало меня. Трудно было выносить его близость, сдержанность и невозмутимость нервировали. Когда я уже больше не могла терпеть, я приподнялась и прижалась к его руке.

— Это синсемилла, ты ведь знаешь, это она заставляет тебя стремиться к сексу.

— Нет, это ты.

— Растение синсемиллы. Вся ее сексуальность внутри тебя. Мне просто повезло, что я оказался здесь и сейчас.

— Ты ко мне прикоснешься?

— Поверь мне, Лила, я к тебе прикасаюсь. Вот, затянись еще немного.

Я глубоко затянулась, и Диего прикрыл рукой мой рот.

— Нельзя потерять даже самую малость.

Он прижался ко мне ртом и втянул дым из моих легких. Впервые за этот вечер его губы коснулись моих, и что-то внутри меня сломалось. Я не могла оторваться от него. Желание стало сумасшедшим. Я отказывалась прекратить поцелуй, и он силой отстранил меня.

— Хочу кое-что тебе показать. Хочешь узнать, что это?

— Да.

— Я хочу, чтобы ты глубоко вдохнула и попыталась задержать дыхание в самой глубине тела. Сожми и напряги мускулы бедер и промежности. А потом затянись поглубже через нос.

Его инструкции звучали бессмысленно, но я была в таком возбуждении, что беспрекословно выполнила все, что он хотел, в надежде, что потом он сделает то, чего хочу я.

Диего положил руку на мой живот чуть ниже пупка, что было для меня еще более мучительно.

— Глубже. Поднимай и собирай энергию в сердце. Вот она. Ты чувствуешь ритм?

С каждым вдохом мое тело все сильнее вибрировало. Наслаждение было сильным, и я потянулась к нему.

— Не надо. Возбуждение внутри тебя. Оно все твое и не обязательно означает совокупление. Ты станешь таким знатоком сексуальных удовольствий, что сможешь иметь секс с огнем, ветром или водой. Все, что надо делать, — это стоять рядом с одним из этих элементов и втягивать, впускать их энергию в свое тело. Впускай ее, пока не почувствуешь себя как сейчас, а потом выпусти. У тебя будет секс с огнем или водой.

Я была уже на краю: не могла больше терпеть и противостоять возбуждению и при этом знала, что Диего не собирается касаться меня. Внезапно я поняла, что чувствует женское растение конопли, словно сама превратилась в синсемиллу. Я ощущала себя ужасно из-за этого бесконечного, нескончаемого возбуждения. Я чувствовала себя открытым, страдающим и полным возбуждения садом у дома кассирши.

В этот момент то, что делают с синсемиллой, казалось мне самым жестоким изобретением, о котором я когда-либо слышала.

— Теперь ты можешь использовать эту энергию любым способом, каким захочешь. Заняться сексом, нарисовать картину, приготовить прекрасное блюдо. Это просто энергия. Бери ее и используй.

— Мне надо прерваться.

Я старалась на него не смотреть. Я была без ума от страсти, и до меня вдруг дошло, что он подлый и пытается меня обидеть.

Я разозлилась. Посмотрела на Диего, который, скрестив ноги и удобно раскинувшись, сидел на кушетке, и я была уверена, что, доведя меня до точки кипения, он не имеет никаких намерений облегчить мои страдания. Я решила, что, даже если понадобится вся ночь, мы займемся любовью нормальным, традиционным способом — он сверху, бесконечное количество раз удовлетворяет меня, и никакого дыхания в промежности и матке.

— Я умираю с голоду, — сказал он. — Ты хочешь поесть?

— Что-нибудь приготовлю. — Я была рада уйти.

«Не хотелось бы, чтобы вы вставали, ваше высочество», — прошептала я про себя. Войдя в кухню, я открыла холодильник, достала блюдо с остатками цыпленка в мексиканском шоколадном соусе, который приготовил Армандо из бобов какао. Я с грохотом поставила блюдо на стойку и пошла за открытым пирогом с желтым кремом под названием флен.

Прямо там, за фленом, позади, на средней полке лежал отвратительный корень мандрагоры, по-прежнему вызывающий дрожь и напоминающий человеческое существо, как в тот миг, когда я впервые его увидела.

Он был неосмотрительно оставлен на виду: я его вытащила, подцепив пальцами за травянистые волосы. Каждое мгновение я чувствовала, как от бесплодных попыток добиться того, чего я хотела от Диего, бешеная энергия переполняет мое тело, вибрирует в кончиках пальцев и передается корню. На какой-то миг меня охватил ужас, что проклятый корень оживет прямо сейчас и прямо здесь, на кухонной стойке. Я уставилась на него, вспоминая, как Армандо рассказывал мне, что это афродизиак, который может значительно увеличить мужскую сексуальную силу. С минуту я его изучала, а потом решилась — вынула маленький острый нож из кухонного ящика и полоснула корень между ног, отхватив большой кусок того, что, возможно, было его гениталиями, если это был на самом деле человек. Подождала, вероятно ожидая кровотечения.

Нашла ступку и пестик, висевший на гвозде, положила кусочек мандрагоры в миску и растирала, пока он не превратился в мельчайшую коричневую пыль. Я посыпала ею флен и перемешала. В эту игру можно играть вдвоем. Если корень работает, как обещал Армандо, я заставлю Диего возбудиться так же, как он возбудил меня.

— Цыпленок отличный. Армандо великий повар, когда хочет.

Мне пришлось признать, что цыпленок восхитительный: нежный и совсем не сухой, и меня больше не волновало, что я видела, как женщина в магазине сворачивала ему шею.

— Думаю, из Армандо вышел бы прекрасный повар. Если бы он захотел.

— Жаль, что ты не видел его любимое детище. Прачечная в Нью-Йорке была такая красивая.

— Может, однажды, — он улыбнулся, — я приеду к вам с Армандо и Сонали в Нью-Йорк.

Диего отложил цыпленка и зачерпнул полную ложку крема с флена. Не будучи предупрежден, он засунул всю ложку в рот.

Я продолжала есть, глядя одним глазом на цыпленка, а другим кося на Диего. Меня весьма развлекало то, как он ест приправленный флен.

— Хочешь, я оставлю тебе немного? Очень вкусно. Это фирменное блюдо Армандо.

— Нет, ешь сам. В холодильнике есть еще.

Я смотрела на Диего, пытаясь найти какие-нибудь обнадеживающие признаки, хотя понятия не имела, сколько времени требуется мандрагоре, чтобы начать действовать. Я откинулась на кушетке и повторила про себя слова Армандо: «Этот корень может придать сверхъестественную силу человеческому телу и разуму, известен как афродизиак, обладает, кроме того, лечебными и галлюциногенными свойствами, а также является средством, безмерно увеличивающим сексуальную потенцию».

Я уютно устроилась рядом с Диего, но, когда я склонила голову ему на грудь, его тело вдруг накренилось, и я упала на него. Он завалился на бок

Дигоксин (известен еще как дигитоксин или дигиталис)

Этот широко известный сердечный препарат — кардиогликозид, используемый при лечении тахикардии, мерцательной аритмии предсердий, а также хронической недостаточности кровообращения. Найденный впервые в прелестном пурпурном колокольчике наперстянки и великолепных бархатно-черных крыльях бабочки данаиды монарха, дигоксин, возможно, самое прекрасное лекарство из когда-либо созданных.

— Диего! — закричала я, тряся его за плечи.

Он открыл глаза — мутные, затуманенные

— Не могу дышать, — произнес он медленно, дрожащим голосом. — Найди Армандо.

Пока я сидела, обняв его обмякшее тело, рассказ Армандо о мандрагоре вдруг всплыл у меня в памяти полностью.

«При неправильной дозировке он ядовит, будучи из того же семейства пасленовых, как и смертельно опасная белладонна».

Это была другая часть информации о мандрагоре. Та, которую я сознательно проигнорировала, завороженная магией первой.

Глаза Диего были закрыты, и я немилосердно трясла его за плечи. — Просыпайся! — кричала я. — Вставай!

Он не двигался. Потом открыл глаза, и они вдруг закатились так, что остались видны только белки.

Я бегала по дому, словно сумасшедшая, и звала Армандо. Ответа не было. Я выскочила на крыльцо. Рев ветра с океана был настолько сильным, что пришлось кричать изо всех сил. Я уввдела Армандо: он стоял, облокотившись на балконные перила второго этажа, голова его, как нимбом, была окружена созвездием Рыб, знака Диего.

— Диего плохо! — кричала я. — Он не может проснуться.

— Что?

— Я не могу разбудить Диего. — Я пыталась перекричать океан.

— Должно быть, ты очень хороша в постели! — прокричал он мне в ответ, но я услышала, как он сбегает вниз по лестнице, выложенной плиткой.

Армандо приподнял веки Диего и пристально посмотрел на них. Оглядел все в комнате, подмечая каждую деталь. Он искал причину болезни Диего и все-таки упустил ее. Я наблюдала за ним, притворившись, что ничего не понимаю. Он всегда мне доверял, не имея на то никаких оснований.

Я схватила корень мандрагоры со стойки и сунула отрезанные от корня гениталии прямо ему под нос.

— Ты не могла.

— Я перемолола кусочек и добавила ему в еду, чтобы заставить заняться со мной любовью. Должно быть, я добавила слишком много. Слишком много для него.

Как только эти слова сорвались с моих губ, я внезапно осознала, до какой степени была одержима желанием, смешивая снадобье словно старая карга.

Армандо схватил корень мандрагоры и кинулся к двери.

— Вы повезете его в больницу?

— Конечно, прямо сейчас и повезу. Ты что, не понимаешь, да мы ведь в джунглях. Лила, оставайся с ним и следи, чтобы он дышал. Если перестанет, дыши рот в рог. Ты справишься.

Пока Армандо не было, я, низко наклонившись и не отрывая глаз от лица Диего, следила за ним. Прохладной влажной тряпкой я протирала его тело, когда лихорадка, как мне казалось, усиливалась. Он сильно потел и бормотал что-то, но я не запомнила ни слова. Рев ветра оглушал, да еще неистово жужжали насекомые.

Армандо вернулся вместе с женщиной, которую я прежде не видела. Она была похожа на ту, что убивала на рынке цыплят. С длинными черными косами, уложенными вокруг головы наподобие птичьего гнезда, в ярко-синем платье и плоских кожаных сандалиях с ремешками, оплетавшими ноги до колен.

Она несла в руках что-то вроде клетки, обычной птичьей клетки, накрытой красно-бело-зеленым полосатым покрывалом.

— Лила, это Лурдес Пинто, мать Диего. Она — curandero, знахарка, или целительница, как я уже тебе говорил. Она пришла, чтобы лечить своего сына.

Я подошла пожать ей руку, но она не обратила на меня никакого внимания.

— Лурдес, — сказал Армандо, — это — Лила, женщина, которая, возможно, непоправимо искалечила твоего единственного сына.

Я уставилась на Армандо, не веря своим ушам.

— Я всего лишь прояснил ситуацию, чтобы все были в курсе происходящего. Так значительно лучше.

— Расскажи мне все, что случилось между тобой и моим сыном, и не упускай ни единой подробности, потому что я его мать, — обратилась ко мне Лурдес Пинто. — Я все равно узнаю, если соврешь.

Рассказывать, как обращался со мной ее сын, было для меня унизительно. Она же с ужасом узнала, что мы курили синсемиллу в трубке, которую она подарила сыну на день рождения, трубке, которая когда-то принадлежала ее отцу.

Когда меня полностью выпотрошили, она встала, не говоря ни слова. Подошла к Диего и поднесла руки к его коже, не касаясь и держа ладони в дюйме от тела, точно так же, как делал Диего со мной. Ладонями она исследовала каждый миллиметр. Она была сосредоточенна и бесстрастна.

— Кажется, она не так уж расстроенна, — прошептала я Армандо.

— О нет, она очень расстроенна. Но она знает, что этим ему не поможешь. Она не сможет ему помочь, если распустится.

Лурдес отступила от Диего на шаг не сводя глаз с закрытой клетки, которую принесла с собой, и приподняла мексиканское покрывало. За проволочной сеткой были сотни бабочек-монархов.

— Закрой окна и двери! — гаркнула она на меня.

Я сделала, что было велено, и только после этого она открыла клетку: монархи вылетели наружу, заполняя всю комнату и рассаживаясь повсюду. Их было так много, что они крыло к крылу покрыли целиком всю стену в гостиной Армандо, превратив ее в черно-оранжевую фреску. Пальцами, как пинцетами, Лурдес собрала усевшихся на Диего бабочек, придерживая их крылья большим и указательным пальцами. На нем сидело столько монархов, что казалось, он был одет в бархатный костюм.

Поймав штук пятьдесят бабочек, Лурдес отнесла их на кухню и, придерживая крылья, пестиком растолкла черные тельца длиной в дюйм в ступке, которую совсем недавно я использовала для мандрагоры. Я старалась оставаться незаметной, прямо-таки съежилась в углу. Хруст бабочек, когда размочаливали их тельца, был отвратителен. Когда дело было сделано — получена однородная масса, — она добавила туда крылья и тоже тщательно их измельчила.

— Она что, врач? Диего умирает, и не думаю, что это ему поможет.

Я сходила с ума. Жизнь Диего была в руках этой женщины, которая, совершенно очевидно, безумна, пусть даже она его мать. Я знала, что раздавленные бабочки не могут спасти Диего, поэтому нагнулась над кушеткой и взяла его руки в свои. Опять, совсем так же, как с прачечной, я принесла огромный, непоправимый вред лишь из-за того, что слишком сильно влюбилась в мужчину.

Лурдес Пинто подошла к своему единственному сыну с измельченными бабочками в руках и засунула полную ложку кровавой смеси ему в рот. От отвращения я давилась и зажимала себе рот полотенцем, наблюдая за ней.

Она разговаривала со мной тихим, ровным, абсолютно лишенным эмоций голосом:

— В бабочке-монархе содержится сердечный гликозид, известный также как дигиталис, который используется в твоей стране для лечения острой сердечной недостаточности, мерцательной аритмии предсердий, тахикардии, брадикардии и других сердечных недугов. Я не сумасшедшая. Я здесь, чтобы вылечить сына.

Я отняла полотенце от лица.

— У Диего сердечный приступ? — Я едва смогла выдавить эти три слова.

— Да.

— О боже!

— Слушай меня внимательно. Бабочка-монарх — средство, укрепляющее сердце, оно поднимает тонус, вызывает более эффективное сокращение желудочков и предсердий. Бабочки помогут Диего, это подходящее средство для него.

— У нас тоже используют монархов, я имею в виду Соединенные Штаты? — спросила я в отчаянии.

— Там получают дигиталис главным образом из наперстянки. Я же использую похожий на дигиталис токсин из бабочек-монархов. У них одинаковые свойства. Монарх откладывает яйца на молочай, который тоже вырабатывает кардиогликозиды. Пока насекомые вылупляются и растут, они питаются молочаем и поглощают этот сердечный препарат из растений. Они накапливают его в своем организме, никогда не используя, но и не выделяя.

— Зачем они это делают?

— Чтобы защищаться от хищников. У дигиталиса горький вкус, неприятный для птиц. Если в тропиках когда-нибудь встретишь шамана, который хвастается, что излечивает сердечные заболевания, знай, он шарлатан. Просто использует те же самые лекарства, что и твои доктора в Нью-Йорке. И ни на грош магии.

— А это помогает?

— Дай время. Посмотрим.

— Если не возражаете, можно я скажу…

— Не возражаю, давай дальше.

— Вы не кажетесь сильно расстроенной.

— Я женщина практичная, и моя практичность — залог положительного исхода, излечения. Поэтому я спасу моего сына.

Я посмотрела на Диего, который действительно показался мне немного менее бледным. Его прекрасные черные волосы слиплись и были мокрыми от пота, но он, казалось, просто спит и ему значительно лучше, чем раньше.

На кухонном столе Лурдес Пинто растолкла еще бабочек, а я в это время держала теплый компресс на лбу Диего. Я уже начала несколько расслабляться, когда его тело внезапно свела судорога.

— Лурдес! — закричала я.

Вбежал Армандо и схватил его за плечи. Диего не прикусил еще язык, но все равно Армандо открыл ему рот и держал в таком положении.

— Дигиталис недостаточно сильный, — произнесла Лурдес, и голос ее слегка дрогнул, что меня страшно напугало.

Армандо прошептал мне в ухо:

— Надевай туфли. Мы едем к кассирше. Она никогда не выращивает ядовитые растения без противоядий.

— Да она же в двадцати милях! Почему здесь ни у кого нет телефона?

— Если ты закончила свою тираду, одевайся и пошли. У Диего осталось несколько часов.

— Несколько часов? Несколько часов! О боже!

Первое, что я увидела, когда мы добрались до дома кассирши, был черный лабрадор, сидевший перед плотной стеной из стеблей подсолнечника.

— Привет, Меллори. — Армандо уже слезал с мотоцикла.

Я всеми возможными способами старалась не смотреть на собаку. Мне невыносимо было думать о ее судьбе.

— Лила, ты должна стать менее чувствительной. Нельзя, чтобы каждая мелочь, которая случается рядом, расстраивала тебя до такой степени.

Каждая мелочь? Видеть, как безумная женщина убивает невинную собаку, а другая ненормальная крошит бабочек, чтобы спасти сына? В моем мире это не считалось мелочами.

Армандо раздвинул подсолнечники, и мы прошли через сад страдающих синсемилл прямо в дом, не постучав.

— Нет времени для формальностей, — сказал Армандо. — Дорога каждая минута.

Даже секунда, потраченная на стук.

Кассирша лежала на своем матрасе из конопли в позе, чрезвычайно удобной для курения опиума, но в действительности она спала.

— Хола, Армандо, — произнесла она, не открывая глаз, словно видела сквозь закрытые веки. — Хола, Лила.

Потом кассирша словно на пружинах вскочила на ноги. Насколько я могла видеть, она не садилась и даже не сгибала ноги в коленях.

— Посмотри-ка, ты видела? Вот поэтому-то мы здесь. Эта женщина способна практически на все.

— Мы пришли сюда, потому что у нее есть противоядие.

— Конечно, и это тоже.

— Qué puedo hacer por usted? (Что а могу сделать для вас?)

— Диего очень болен. Он проглотил кусочек той мандрагоры, которую мы вытащили в твоем подвале.

— Qué pasó? (Как это случилось?)

— Лила накормила его, чтобы заставить заниматься с ней любовью.

Кассирша выглядела напуганной.

— Лурдес не смогла помочь ему.

— Ella probó con las monarcas?

— Да, она дала ему бабочек-монархов.

— Entiendo. (Понимаю), — произнесла она.

— Нам нужно противоядие. — Я сказала это так спокойно, как только могла, хотя единственное, что мне хотелось сделать, — бежать по ступенькам вниз в ее наполненную ядом темницу.

Кассирша опустилась на конопляный матрас

— Что вы делаете? Вставайте! Вспрыгивайте, как вы сделали это раньше! Заставьте ее встать. — Я обращалась к Армандо.

— Я не могу заставить ее что-либо делать!

— Siéntese, siéntese. (Садись, садись.)

— Я не собираюсь сидеть. У нас нет времени. Скажите ей, что у нас нет времени.

— Если она хочет, чтобы ты села, на то есть причина. Она кассирша. Она ничего не тратит попусту, особенно когда речь идет о времени.

Мы сели на конопляный матрас.

— El hombre que estaba aqui, el del pelo bianco. Él tomó el lirio del valle.

— Что она говорит?

— Она говорит, что человек, который был тут в тот день, человек с белыми волосами, забрал ландыш.

— Ну так и что! — закричала я. — Нам нужно противоядие.

— Это и есть противоядие, — сказал Армандо. — Ландыш — еще одно из девяти растений. Это растение силы и противоядие против яда мандрагоры.

Я встала.

— И у вас больше нет?

— El lirio del valle es una planta común. Hay muchas, pero no aqui, en Мéxico. Ella la trajo, у la crió. Era creación. Su bebé.

— Что?

— Она говорит, что ландыш — обычное растение. Их много, но они не растут здесь, в Мексике. Она привезла сюда один и вырастила его сама. Это ее творение, ее ребенок.

— Где он?

— En los bosques secos de Inglaterra у partes del norte de Asia. (Они в сухих лесах Англии и Северной Азии.)

— Спросите ее, сколько у нее есть?

— Cuántas hay?

— У нее был только один.

Совершенно убитая, я в изнеможении оперлась о стену.

— Почему она ничего нам не рассказала, когда продавала мандрагору?

— Я же говорил тебе, что она экономит время. Рассказывать о ландыше без очевидных причин было, по ее мнению, просто потерей времени.

Армандо поднялся.

— Muchas gracias, — сказал он кассирше.

— De nada.

— Поблагодари ее.

— Gracias.

— De nada.

«Бесчувственная сука», — подумала я. Наверняка у нее есть еще одно из этих растений, запрятанное где-то в ее темнице.

Когда мы вернулись домой, Диего выглядел заметно хуже.

— Противоядие? — спрашивала уже откровенно напуганная Лурдес.

— Нам не удалось его достать — пока.

Лурдес Пинто издала звук, который могла издать в отчаянии только мать, — звук, похожий на волчий вой. Я закрыла уши: это была моя вина.

Диего бормотал, словно вырываясь из глубокого сна на короткое время. Даже когда он наконец открыл глаза, похоже, он нас не узнавал. Руки его были скрещены на груди, у сердца, как у старой женщины на похоронах, и было очевидно, что боль в груди была физической, а не душевной. Хотя вполне возможно, его терзало то и другое.

За те часы, что мы ездили к кассирше, он словно уменьшился в размерах. Как будто его тело знало, что мы не добыли противоядия, и пыталось сохранить энергию тем, что съежилось. Его кожа была липкой и холодной, хотя сам он весь горел. Я пошла за влажной тряпкой, которая стала теплой, как только я протерла ему лоб. Я полоскала тряпку в холодной воде и протирала его вновь, пытаясь выгнать болезнь из тела и вернуть к жизни, чтобы увидеть того Диего, который разговаривал с духом оленя, того, настоящего, который родился в свой двадцатый день рождения.

Кровавая пена появилась в уголках его губ. Я издала долгий скорбный крик, сравнимый только с криком его матери, которым она признала свое поражение.

— Вернись! — закричала она и бросилась к Диего: все ее попытки скрыть свои чувства рухнули.

Армандо оттащил Лурдес от сына и, чтобы Диего не захлебнулся кровавой пеной, повернул того на бок и лишь потом позволил ей вернуться. Спокойные уверенные движения Армандо, казалось, успокоили ее, и она утешилась тем, что устраивала Диего по возможности удобно.

— Его состояние не улучшается, — сказал мне Армандо, когда Лурдес уже не могла нас услышать.

— Знаю, — ответила я в бессильной ярости. — Я видела.

— Ты должна найти Эксли и достать ландыш. Это будет непросто. Он бьется за это растение больше, чем за другие, потому что это как раз то, в чем он нуждается: жизненная сила.

— Насколько все плохо?

— У Диего смертельное отравление пасленовыми. Первые признаки — тошнота, расширенные зрачки и тахикардия или брадикардия, то есть слишком частый или медленный пульс. Скоро у него начнутся галлюцинации, головокружение и удушье. Его кожа побледнеет, это уже видно сейчас, а потом покроется красной сыпью. Затем он впадет в полное беспамятство, кожа высохнет, пульс сначала ускорится, затем станет нитевидным. А потом он умрет.

— Как долго это длится?

— В некоторых случаях несколько минут, но чаще всего несколько дней. Это зависит от того, сколько и из какого растения семейства пасленовых принять яда.

— Как мне найти Эксли? Он может быть где угодно в Мексике.

— Уверяю тебя, он на Юкатане. Все, что он ищет, находится здесь. И поэтому нам надо засечь его точное местонахождение.

Datura inoxia (дурман индейский из семейства пасленовых)

Это растение для мужчин. Datura inoxia ведет себя ну совсем как красивая женщина. Если она позволяет проводить с собой время, ты чувствуешь себя сильным и даже могущественным. Но одновременно и слабеешь, потому что зависишь от ее прихотей. Но если будешь обращаться с ней хорошо — с величайшим уважением, заботой и аккуратностью, она вознаградит тебя видениями из будущего, которые по красочности и содержанию превосходят самое богатое воображение.

— К восьмому растению я решил привести тебя сам, — сообщил мне Армандо. — Не люблю делать этого, потому что растения значительно сильнее, если ты находишь их сама, но сейчас на это нет времени. Растение называется Datura inoxia, растение видений, снов и авантюризма, высокой степени риска. Это растение не для слабонервных.

— Оно поможет Диего?

— Не напрямую. Но если на него правильно настроиться, оно может нам помочь найти Эксли.

— Тогда пошли. Давайте его достанем.

Я пошла к джунглям, а Армандо быстро говорил, вкладывая в меня по возможности максимальное количество информации о растении видений и снов:

— Datura inoxia — травянистый однолетник, иногда многолетник. У него воронкообразные цветы различных оттенков от белого до пурпурно-розового, реже красного или желтого. Женские растения высокие, больше похожи на маленькие деревья, а мужские — раскидистые, кустообразные. Корни женского растения длинные, на некотором расстоянии от основания раздваиваются. Корень же мужского растения короткий и раздваивается сразу прямо у стебля. Datura inoxia является даже более сильным галлюциногеном, чем кактус-пейот, псилосибин или ЛСД. Высокотоксичен и при неправильной дозировке может вызвать неврозы и психозы. Datura также необыкновенно романтическое растение, испускающее по ночам незабываемый, дурманящий запах. — Армандо повернулся ко мне. — Ты знаешь почему?

— Знаю. — Я припомнила слова Сонали, сказанные перед моим отъездом. — Это потому, что Datura опыляется ночью и использует свой сладкий запах, чтобы привлекать сексуальных партнеров, или опылителей, точно так же женщины, когда приходят в ночные клубы, используют духи и парфюмерию, чтобы привлекать самцов.

Армандо засмеялся:

— Где бы сейчас ни была Сонали, она счастлива. Да, Datura inoxia опыляется ночными бабочками — бражниками и молочайными бражниками, и действительно по ночам.

— Мне надо ее курить?

— Пока не уверен. Семена Datura можно курить или молоть, а потом пить с кукурузным пивом, добавлять в чай или заворачивать в листья и вводить в тело как свечи. Это необычное растение, и каждую его часть можно использовать, чтоб появились видения и грезы. Корни, стебли, листья и семена.

Мы вошли в тропический лес так же, как несколько раз входили с Диего.

— Оглядись и посмотри, сможешь ли ты найти растение.

— У нас нет времени. Я думала, вы специально пошли со мной?

— Ты должна хотя бы попробовать, ради Диего.

Мы шли уже больше часа, и, как обычно, моя майка промокла насквозь, а сама я была близка к полному изнеможению от жары и влажности.

— Не уверена, что найду растение.

— Слишком легко сдаешься. Мы найдем растение, потому что у нас нет времени и другого выхода, а это два самых сильных стимула. Я покажу тебе новый способ определить, где находится растение.

— Я готова.

— Выбери дерево, которое тебе подойдет. Дерево, которое тебе понравилось с первого взгляда. Сядь под ним, подошвами упрись в землю, ноги согни в коленях, расслабь плечи и спиной прижмись к стволу.

Я увидела дуб с толстым стволом, который показался мне весьма удобным для этих целей. Когда я села, меня удивило, насколько быстро я расслабилась. Спина удобно поместилась в углублении ствола, похожем на дупло, которое, казалось, было прямо создано для моего позвоночника.

— У стволов деревьев есть вибрационные линии, которые спускаются от верхних ветвей до самой земли. Используя эти линии, можно видеть и понимать все, что происходит вокруг. Надо закрыть глаза и представить эти линии, а потом попросить дерево показать дорогу к Datura — дурману. Когда почувствуешь, где он растет, поднимись и иди. Не надо ничего говорить. Просто встань и иди.

Мысли Армандо звучали абсурдно и даже тупо, а я слишком волновалась, чтобы сконцентрироваться на линиях дерева.

— Не старайся думать о линиях. Они ведь не воображаемые, на этом уровне их нельзя ощутить. Просто представь, как линии двигаются вверх и вниз. Когда в голове сложится картинка, спроси дерево, где дурман.

Сначала я ничего не чувствовала. Но затем, спустя какое-то время, может быть минут пять, я ощутила пульсацию в левой части тела, а если точнее, в ребрах. Я встала и начала двигаться вокруг дерева влево. Тяга была столь сильной, что я даже не обернулась посмотреть, идет ли Армандо за мной. Я продолжала идти. Шла и шла, пока не услышала, как он кричит мне:

— Стой!

Я посмотрела вниз и увидела прямо под ногами в полушаге от меня розовый воронкообразный цветок дурмана — Datura. Меня это так ошарашило, что на какой-то миг я даже перестала мучиться от беспокойства за Диего.

Найдя растение, я вдруг наполнилась какой-то странной силой и энергией. Словно сделала что-то особенное и даже магическое.

— Не обращай внимания. Любой может это сделать. Тело твое изменилось с тех пор, как ты приехала в Мексику, и теперь стало более чувствительным, только и всего. Ничего особенного. Если кто и заслуживает одобрения, так это дерево, у которого ты сидела. Деревья могут многое рассказать нам, если захотеть их слушать, и, конечно, обычно они хорошо помогают в поисках растений.

— Что нам теперь делать?

— Ты вернешься к тому самому дереву и сломаешь тонкую короткую веточку. Это дерево, очевидно, друг Datura, и лучше всего выкопать дурман с помощью дружественного растения. Если использовать недружелюбное растение, можно повредить Datura, и дурман не даст тебе тех видений, которые необходимы, чтобы помочь Диего. Может, видений и вообще не будет, но мы должны использовать все шансы.

Я вернулась с веточкой.

— Дурман ненавидит, когда его выкапывают металлическими предметами вроде лопаты. В присутствии металла он немедленно прячет всю свою силу.

Я безуспешно пыталась вытянуть растение из земли.

— Почему бы вам не помочь мне?

— Ты виновата в болезни Диего, теперь тебе надо его вылечить, иначе ты всегда будешь бояться навредить людям или самой себе. У тебя, может, тоже не получится, но шансов больше, чем у меня. Твоя вина заставляет тебя желать этого сильнее. Поверь мне, если б я знал, что вылечить его легче мне, я бы уже давно сделал, что надо. Этот мальчик мне как сын. Если бы здесь сейчас была Сонали, ты была бы уже мертва. Она убила бы тебя за то, что сделала ты, и использовала бы твою кровь, чтобы его вылечить.

У меня вырвался нервный смешок

— Думаешь, я шучу? Вовсе нет. Она любит этого мальчика больше, чем его собственная мать, а ты сама видела Лурдес.

Мы принесли растение домой в Касабланку, где Армандо отказался показать мне Диего.

— Если ты сильно расстроишься, то потеряешь силу. А чтобы удержать Datura inoxia, тебе нужна вся твоя сила.

Пестиком он растолок в ступке семена растения, пока не довел их до консистенции густого крема. Одновременно вскипятил корень, чтобы размягчить его. Когда корень был готов, он его тоже измельчил и добавил к смеси семян, пока все варево не превратилось в густую пасту. Затем засунул миску в сетку и повесил ее на потолочную балку.

— Чтоб разорвать связь зелья с землей и сделать его более активным.

Я наблюдала, как в воздухе туда-сюда раскачивается миска.

— Как долго она будет здесь висеть?

— Не волнуйся. Совсем скоро ты отключишься и побежишь. Или, вернее сказать, — отключишься и полетишь

Я услышала, как стонет Диего в соседней комнате, где Лурдес Пинто перекладывала его с кушетки на нормальную кровать. Каждый раз, когда раздавался стон, меня от сознания вины пригибало к земле.

— Выброси это из головы. Ты попусту тратишь энергию.

Весь дом пропах рвотой, болезнью, усиливая мое чувство вины и делая его непереносимым.

— Основные алкалоиды Datura — скополамин, гиосциамин и атропин. Это они рождают визуальные образы, которые будут иметь глубокое воздействие на твою психику многие годы, если не всю оставшуюся жизнь. Другими словами, будет ли эффект хорош или плох, он непременно останется надолго. Как твой друг, я чувствую необходимость сказать тебе, что большинство людей подготавливаются к испытанию Datura долгое время, в течение которого подвергаются сильным эмоциональным и физическим потрясениям и очистительным ритуалам. К несчастью, у тебя на это нет времени. Более того, твое эмоциональное и физическое состояние не оптимально, поэтому ты должна быть готова попасть в ад или еще того хуже. От этого путешествия ты можешь никогда не оправиться.

— Как это, не оптимально?

— Твое тело расслаблено, и ты сама не знаешь, что чувствуешь. Ты очень далека от того, чтобы быть в состоянии удерживать должный контроль над Datura, но у нас нет другого выбора, поэтому надо попробовать.

То, как он указал на мои недостатки, было настолько правильно и очевидно, что мне даже нечего было возразить. В его голосе не слышалось никаких эмоций.

— Вы сможете меня вытащить, если что-то пойдет не так?

— Нет. Я не смогу. Я бы не хотел тебя пугать, но моя работа — проинформировать тебя. По правде говоря, даже со всеми приготовлениями успех все-таки зависит от того, насколько искренна ты в своей миссии. И насколько понравишься дурману. Я бы сказал, что до сих пор ты ему очень нравилась. У тебя не было проблем с его поисками. И ты все еще можешь стоять.

Армандо снял раскачивающийся горшок с измельченной Datura с балки и поставил его на плиту. Вылил туда две чашки зеленой жидкости и поставил кипятить.

— Зеленая жидкость — это чай. Для вкуса.

Даже разбавленная чаем, смесь была горькой и острой.

— Плохой вкус делает мечты и сны еще более красивыми.

Он подвел меня к кушетке, где раньше лежал Диего. Она пахла болезнью.

— Громко произнеси, чего ты хочешь от дурмана. И скажи, как ты хочешь, чтобы тебе помогла Datura. Говори максимально конкретно. Не произноси ничего абстрактного и лишнего.

— А разве я говорю абстрактные вещи?

— Сосредоточься на том, что ты бы хотела получить от растения и как бы ты хотела, чтобы Datura помогла тебе, а потом громко произнеси это, — повторил он громко в расчете на кого-то или на что-то, чего я не могла видеть.

— Я хочу помочь Диего Пинто. Хочу, чтобы Datura помогла мне вылечить Диего.

— Нет! Ты должна говорить конкретней! И надо торопиться. Как только растение в тебя проникнет и начнет действовать, ты не сможешь произнести что-нибудь громко. Возможно, ты вообще будешь не в состоянии говорить. Торопись!

Я думала.

— Поторопись!

— Я хочу увидеть, где живет Дэвид Эксли.

— Хорошо. Продолжай.

— Я хочу увидеть, где живет Эксли, чтобы добыть противоядие, ландыш, и принести его Диего Пинто.

— Быстрее. Что должна Datura показать тебе?

— Я хочу, чтобы Datura показала мне дорогу к Эксли! — Я уже кричала.

Я почувствовала, что уплываю от Армандо, словно к нашим спинам приделаны крюки, которые кто-то растаскивает в противоположные стороны. Я попыталась протянуть к нему руку, но он отодвигался все быстрее.

— Я здесь, с тобой!

Я слышала, как он кричит, и знала, что он кричит изо всех сил, во все горло, но звук все равно уплывал и уплывал все дальше и дальше.

Я увидела невдалеке пантеру. Восхитительное создание с шелковистой сверкающей черной шкурой и изумрудно-зелеными глазами. Это было самое прекрасное живое существо, когда-либо виденное мною. Мне стало интересно, как можно все время жить с такой красотой, и еще меня потрясло, насколько сильно зверь похож на Диего.

— Ближе не подходи, — услышала я издалека голос Армандо. — Пантера слишком могущественная и сильная. Ты еще не готова к встрече с ней.

Должно быть, мы увидели ее одновременно, хотя уж не знаю как Армандо ведь не пил никакого чая Datura.

Я вспомнила, как Диего рассказывал мне о черной пантере, которая в лесу следила за мной. И знала, что готова к встрече, даже если Армандо так не считает.

В мозгу промелькнули все сведения о ней. Объем знаний, которыми я владела, удивил меня. Например, я знала, что она убивает жертву, прокусывая череп, чтобы сразу разрушить мозг. И знала, что она хоронит мертвое тело так, чтобы к тому времени, когда жертву обнаружат, быть вне досягаемости для тех, кто мог ее выследить, догнать и убить. Я точно знала, что она очень умная, потому что съедает мозг своей жертвы. И еще знала, что это ночной обитатель. Направляемая и ведомая луной одиночка, никому не доверяющая, скрытная и хитрая до предела.

Я на четвереньках поползла по дымящейся земле джунглей, пытаясь имитировать движения пантеры. Листва была влажной, плотной, по ней тяжело было передвигаться, но мощные плечи животного и его мягкие лапы примяли почву и проторили для меня тропу, по которой я и ползла.

Мир вокруг пантеры был безмолвен. Шерсть на ее теле, особенно на лапах, заглушала и поглощала все звуки.

Черный цвет и безмолвность делают пантеру особенно опасной. Никто ее не видит. Никто не слышит, как она подкрадывается. Даже самые чуткие ночные животные — совы.

Я совсем не устала ползти на животе, потому что пантера — охотник и преследователь, но не бегун. Она крадется медленно, подбираясь все ближе к своей жертве, в данном случае крупному самцу оленя. Пантера была молчаливой и осторожной, даже предусмотрительной. Словно привидение, она подбиралась все ближе, и все-таки чуткий олень ничего не заподозрил, даже головы не поднял, чтобы понюхать воздух, а пантера уже атаковала, бросившись вперед. Она прыгнула на оленя и вонзила клыки в голову, прямо между рогами, дробя череп мощными движениями. Пантера на мгновение замерла на спине животного, перевела дух и затем преспокойно высосала мозг, словно завсегдатай французского ресторана.

Когда с едой было покончено, пятидесятикилограммовая кошка схватила стокилограммовую тушу зубами и поволокла ее на вершину стоявшего рядом дерева. Ни разу не присев, она втащила огромного оленя на дерево.

После того как она слезла, мы не двигались целый час. Я сидела и ждала, а пантера педантично вылизывала каждый сантиметр своего тела, пока шерсть ее не засверкала, как полуденное солнце, отражая в своем глянце растения и насекомых. Никогда в жизни я еще никого так не уважала.

Чем глубже мы погружались в джунгли, тем темнее становилось вокруг и тем труднее было разглядеть, куда наступать. При каждом шаге мне приходилось все больше и больше напрягать глаза. Пантера, словно чувствуя мои затруднения, время от времени поворачивала ко мне голову, зеленые вспышки в ее изумрудных глазах освещали мне тропинку.

Ближе к утру она залезла на высокую ветку дерева. Я пыталась последовать за ней, но смогла залезть только на самые нижние ветви. Я видела, как ее лапы свисают сверху. Пантера спала. Я хотела подлезть к ней, схватить ее за лапу и рассказать ей, что у нас нет времени, что Диего, у которого такие же черные волосы и сверкающие глаза, болеет, но не знала, как рассказать ей об этом. Я подняла голову и уставилась на красавицу, но не произнесла ни слова, потому что знала — пантера ценит молчание превыше всего — и не могла позволить себе потерять ее расположение.

Встало солнце, а пантера все еще спала на верхушке дерева. Я была вымотана до предела, а потому села на самую нижнюю ветвь, закрыла глаза и мысленно представила себе вибрационные линии дерева. Постаралась вспомнить, что говорил мне Армандо, ясно представила линии и попросила дерево помочь мне найти Эксли. Внезапно почувствовав, что меня тянет влево, я немедленно спрыгнула с ветки и пошла налево.

Недалеко в джунглях виднелся просвет и полуразрушенная хижина из сгнившего дерева на краю опушки.

Я ползла на пузе. Подползла достаточно близко и попробовала заглянуть в окно, но окна были так исцарапаны, что я не смогла ничего рассмотреть. Я отступила назад, зарылась в подстилку и стала наблюдать, как медленно открывается входная дверь хижины. Это был он. Я с шумом втянула воздух через сомкнутые зубы, не веря тому, что вижу, но понимая, что это правда, которую невозможно оставить без внимания. Datura inoxia привела меня к черной пантере, которая привела меня к дереву, которое, в свою очередь, привело меня прямо к Эксли.

Я молча поблагодарила пантеру. Повернулась к ней, но она уже исчезла.

Я проснулась в Касабланке и рывком села, выпрямившись на кушетке. Армандо склонился надо мной, как мать.

— Я знаю, где он.

— Слишком поздно.

— Диего жив?

— Пока да. Но он никогда не будет прежним. Лихорадка, пока тебя не было, зашла слишком далеко.

Я взяла рюкзак, немного воды и направилась к двери. Неужели все это наделала я, все столь непоправимое разрушила прачечную, позволила украсть девять растений, ушла с работы, приехала в Мексику и использовала Datura, и все это лишь для того, чтобы в конце концов прикончить единственного человека, которого, возможно, могла бы полюбить?

— Подожди. — Это была Лурдес Пинто.

Я остановилась у двери, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

— Армандо, пожалуйста, выйди. — Она повернулась ко мне. — Сними всю одежду.

— У нас нет времени на всякие ведьминские штучки.

— Сейчас же снимай все!

Я колебалась, но ее взгляд сказал, что я не смогу покинуть дом, пока не сделаю что велят. Я сняла одежду так быстро, как только могла.

— Белье тоже.

Она не успокоилась, пока я не разделась донага.

— Чтобы добыть ландыш, ты должна быть готова соблазнить этого мужчину.

Мне как-то не приходило в голову, что придется отбирать ландыш у Эксли. Я представляла, как нападу на хижину, возьму ее приступом, схвачу растение и убегу как ветер. Просто и без интриг. Без долгих планов. Только натиск и скорость.

— Надо усыпить его бдительность и загипнотизировать его. Иначе он убьет тебя за то, что ты хочешь забрать растение. Он стремится добыть девять растений ничуть не меньше, чем ты. А может, даже и больше. Вспомни все, что он уже сделал до сих пор, чтобы достать растения. Украл ландыш у кассирши, а это ведь совсем не просто. За эту глупость он еще заплатит, и будет платить всю оставшуюся жизнь, даже если никогда ее больше не увидит.

— Как же мне отобрать у него ландыш?

— Убеди его, что все еще его любишь. Что смертельно по нему скучаешь. Попробуй возродить в себе старое чувство. Чувство любви к нему. То самое чувство, которое у тебя было к нему, когда ты впервые его встретила. Усыпи ею подозрительность. Он должен поверить тебе, и чувство твое должно быть настоящим.

— Зачем?

— Если ты будешь испытывать к нему чувство, он ощутит себя могущественным и всевластным и захочет тебя как женщину. Сексуальное желание — самая большая его слабость. Когда его желание будет таким сильным и будет настолько физически ощутимым, что ты это поймешь, тогда и схватишь ландыш.

Я заставлю себя любить его. И заставлю его почувствовать себя могущественным. И заставлю его захотеть секса. Я достану растение.

— Правильно.

Таинственность и странность всех этих рассуждений меня больше не удивляли: я решила выполнять все, что мне говорила Лурдес Пинто. В конце концов, она мать Диего, а я женщина, которая чуть его не погубила. Я предпочла следовать ее рекомендациям.

— Раздвинь ноги и подними руки — Она отвинтила крышку мягкой пластиковой банки и начала втирать масло в мое тело. — Мы должны быть уверены, что он тебя захочет. У этого феромона слабый запах женских половых органов. Это сведет его с ума, и он сам не будет понимать почему. Он будет тянуться к тебе, нуждаться в тебе и чувствовать необходимость быть рядом, не зная причины.

Она опустилась на колени, втерла немного масла в ступни и между пальцами. Тщательно втерла в икры ног, поднялась к бедрам, старательно промазала наружные и внутренние их части. Хорошо помассировала руки, спину и груди. Движения у нее были умелые, и меня смущало то удовольствие, которое я от этого получила, попутно отметив, что они с сыном использовали один тип прикосновений. Масло пахло мускусом и цветами, словно странное животное-цветок

Лурдес продолжала гладить мое тело.

— В этом масле есть сирень, жасмин и мускус течной оленихи.

Слова, обозначавшие ингредиенты, взволновали меня. Сирень, жасмин и мускус, сказала я себе. «Сирень, жасмин и мускус, я должна. Сирень, жасмин и мускус, я должна».

Это звучало как заклинание. Как самые сексуальные слова в английском языке.

— Произнеси, — велела она

Я едва могла дышать.

— Произнести что?

— Скажи это вслух. — Кончиками пальцев она обвела мои соски.

— Я хочу пойти прямо сейчас.

— Скажи больше.

— Я хочу пойти и увидеть Эксли. Я хочу его. Хочу, чтобы он прикоснулся ко мне, как ты.

— Теперь одевайся и иди так быстро, как только можешь.

Я уже была в дверях, когда Лурдес Пинто окликнула меня:

— Если не достанешь ландыш, сюда не возвращайся. Никогда не попадайся мне на глаза, или я тебя убью собственными руками.

Ландыш майский (convallaria majalis)

Известно, что ландыш облегчает и улучшает состояние при слабом, усталом и воспаленном сердце, в то же время усиливая сердечную деятельность.

В качестве сердечного препарата иногда более предпочтителен, чем дигиталис из наперстянки, потому что менее токсичен и не накапливается в крови. Из всех растительных запахов у ландыша один из самых сексуальных, и он широко используется в парфюмерии. Неудивительно, что он заставляет сердце биться сильнее.

Я приблизилась к лачуге Эксли с максимальной осторожностью, так как Армандо с Лурдес предупредили меня, что он знаток магии растений. Его нельзя недооценивать. Армандо с Лурдес сказали, что я узнаю ландыш по его запаху, что он пахнет, как сексуально озабоченная женщина. Эксли, вероятнее всего, сидит где-нибудь поблизости. Я не была уверена, что узнаю запах возбужденной женщины, но они меня убедили, что этот запах не сравним ни с чем в мире, и я моментально его узнаю.

Держа хижину в поле зрения, я решила сделать смелый шаг. Я подошла прямо к входной двери и совсем уж было собралась постучать, но остановилась. Несмотря на то что было жарко и светило солнце, от лачуги исходил влажный отвратительный запах дрожжей и плесени.

Деревянная дверь, когда-то покрашенная в бледно-голубой цвет, теперь облупилась и, казалось, прогнила и поросла густой, пушистой, с черными пятнами плесенью. Дерево выглядело таким мягким, как будто, если постучать костяшками пальцев, доски провалятся внутрь или просто обратятся в труху.

Я подкралась к окну, заглянула внутрь и отпрянула, увидев Эксли. На старом деревянном колониальном стуле с прямой спинкой он сидел посредине комнаты, где не горел свет и куда не проникали солнечные лучи. Ландыш стоял рядом на столе. Он, словно зная, что я приду, сторожил растение.

Я глубоко вздохнула и прильнула к оконному стеклу. Эксли выглядел заметно изменившимся по сравнению с тем последним разом, когда я видела его. Волосы отросли и поредели и по цвету были ближе к белому, чем к серебристо-пепельному, который я помнила. Не придумала ли я это серебристое сияние в своем воображении? Хуже всего было то, что он сидел, уставившись в никуда и оскалив зубы в странной гримасе, — нечто среднее между улыбкой и ухмылкой.

Я оперлась о стену дома. Мне отвратительно было даже представить, что я могла желать это существо, сидящее в заплесневелой лачуге.

— Лила, я так рад, что ты вернулась, чтобы увидеть меня.

Голос Эксли прозвучал для меня как удар хлыста. Я выпрямилась и отбросила волосы со лба назад.

— Я как раз собиралась постучать.

— Но ты стоишь у окна?

— Не была уверена, что ты захочешь видеть кого-нибудь.

— Ты ведь знаешь, что тебе я всегда рад, где бы ни был. Но из чистого любопытства, откуда ты узнала, где я?

— Друг рассказал.

— Ты имеешь в виду, черный друг. — Он намекал на пантеру-ягуара

— Очень хорошо. Я здесь, потому что мы не закончили разговор на рынке.

— Кассирша ведь прелестная женщина, ты согласна?

— Ты исчез. Как тебе удалось выбраться из подвала?

— Армандо, должно быть, рассказал тебе, как я это сделал. Я даже оставил улику. Вполне по-джентльменски.

— Цикорий?

— Cichorium intybus, если быть точным. Растение невидимок.

— Ты нашел то, за чем приехал сюда? Те два растения, которые погибли?

— Я так давно один, Лила. Мне нужна компания. Входи и выпей чаю. Мы можем поболтать и кое-что обсудить.

Я подошла к двери. Ему не надо видеть, что я колеблюсь.

— С удовольствием.

— Извини, здесь не очень удобно. Не было времени убраться по-настоящему. — Он взял чайник с водой и поставил на горелку.

Хижина была похожа на помойку, но я постаралась не думать об этом.

— Замечательно. — Я внимательно оглядела каждый сантиметр комнаты. Мои глаза наткнулись на клетку с шумными грызунами в углу.

— Они нужны мне, чтобы оттачивать свое умение выслеживать, — произнес он из дальнего угла хижины. — Конечно, не очень классно. Не самый удачный способ привлечь даму.

На грязном полу, прямо под столом с ландышем, я заметила уродливый корень мандрагоры. Все увиденное напомнило мне о Диего. Образ его, больного, полумертвого, не позволил мне рвануться к двери. Ландыш был высокий, здоровый, и было очевидно, что за ним хорошо ухаживали. Я также уловила слабый запах конопли, а на чрезвычайно грязном подоконнике увидела пурпурную глоксинию. Эксли, по-видимому, сильно продвинулся в своем поиске девяти растений.

Он вернулся с чаем и передал чашку мне. Ногти на его левой руке были длинные и грязные, а на правой — короткие и чистые. Край чашки был скользким и грязным. Я поднесла ее к губам и сделала вид, что отпила, хотя даже не притронулась к ней.

Он сел на тот же стул с прямой спинкой.

— Я сожалею, Лила, насчет прачечной. Я хотел сказать тебе это, но как-то сразу не получилось, когда увидел тебя на рынке. Да, я использовал тебя, чтобы добраться до растений, и за это извиняюсь. Это то, зачем ты пришла?

Я совсем не ожидала, что он будет извиняться.

— Даже после отвратительной истории с прачечной я всегда знал, что ты вернешься. Я знал, что, если я прожду достаточно долго, если у меня хватит терпения, ты вернешься ко мне. Я на это очень рассчитывал.

— Что заставило тебя думать, что я вернусь?

— Когда дело доходит до девяти растений, может случиться все что угодно. Любые поступки в стремлении их достать в конечном счете простительны. Когда мы встретились впервые, ты этого не знала. Но теперь я уверен, что ты поняла и простила меня. Кроме того, нам было так хорошо вместе. — Он щелкнул длинным ногтем по чашке. — У нас взаимное притяжение.

Краем глаза я увидела на полу, в углу хижины, змею и немедленно подобрала ноги.

— Друг?

— Вроде того. Люблю думать о нем, как и о твоей черной пантере. Он в некотором роде мой тотем. Он здесь с того самого дня, как я первый раз сюда попал. Это скорее его хижина, чем моя.

— Гремучая змея?

— Точно. Одна из самых ядовитых змей на земле. Ты ее помнишь? Она была с маленьким мальчиком-шаманом в джунглях. С тем, который украл твою машину, когда ты ехала ко мне. Когда приехала за мной в Мексику.

Я хотела было закричать, что я совсем не за ним поехала, но промолчала.

— Это та самая змея? — Я показала на пол.

— Ну да. Так я нашел тебя. Так я всегда смогу тебя найти. Ты ведь меня не видела? А я думал, что показался тебе.

— Да. — Я вспомнила, как тогда на дороге с маленьким колдуном у меня в мозгу вроде мелькнул образ Эксли — Я тебя видела.

— А знаешь, я ведь тебя спас. Она легко могла тебя убить. У нее во рту два полых клыка наподобие подкожных иголок. Она с необыкновенной точностью впрыскивает яд прямо в вены своей жертвы. А когда жертва умирает, заглатывает ее целиком. Она всегда очень аккуратная и чистая. Ни беспорядка. Ни крови. Ни кусков плоти. Насилие без всяких признаков насилия. Смерть без признаков смерти. Мне это нравится.

Эксли поднялся и открыл клетку с пищащими грызунами. Схватил жирную белку за хвост, раскрутил и швырнул змее. Белка ударилась о стену хижины и упала на пол. С быстротой молнии змея вонзила клыки в тельце. Сантиметр за сантиметром она заглатывала толстое меховое тельце, пока вся белка не исчезла внутри. Меня затошнило, пот стекал по спине.

— Не смотри с таким омерзением. Когда она не охотится, она даже забавная. Ты ведь видела, как она танцевала для маленького колдуна. Хочешь еще раз посмотреть?

Эксли встал и включил радио.

— У меня здесь только одна станция. Надеюсь, тебе нравится музыка в виде барабанной дроби, потому что это единственное, что они играют двадцать четыре часа в сутки. Иногда это сводит меня с ума, но она любит. По правде говоря, я почти все время держу радио включенным. Когда радио выключено, она становится раздражительной. И разрушает всякие вещи.

— Например?

— То, что я люблю больше всего. Растения. Она их тоже любит, к несчастью. Она любит их есть.

— Почему ты остаешься здесь?

— Я несколько раз пробовал переехать. — Он смотрел отсутствующим взглядом. — Но куда бы я ни пошел, она уже там.

— А Нью-Йорк?

— Он каждую ночь в моих снах и мечтах.

— Ты ее боишься?

— Я полжизни провожу, выслеживая кроликов, бородавочников, белок, крыс и других грызунов, только бы она была счастлива. Мне приходится все время убивать, чтобы ей угодить. Она сама ничего не делает. Я должен жить для нее, изощряться для нее. Ты меня понимаешь? Поэтому-то мне и нужны девять растений.

— Зачем?

— Чтоб достичь в жизни того, чего я хочу. Моей заветной мечты — избавиться от змеи.

В его безмерной жалости к себе я увидела лазейку. Как бы мне ни было противно, я поставила чашку и протянула к нему руку, коснулась его. Кожа была сухой, горячей и шершавой. Я сидела рядом, держа его за руку и пытаясь возродить образ внутри себя, образ сильного, жесткого Эксли с серебристыми волосами, который тогда, на овощном рынке на Юнион-сквер, так меня-заворожил.

— Хочешь посмотреть, как она танцует? — повторил он. — Это единственное развлечение, которое я могу предложить. Мне действительно хочется предложить тебе что-нибудь, кроме боли.

— Давай.

Эксли включил радио на полную мощность. Несмотря на сильные помехи, звук барабанов заставлял вибрировать стены, и лачуга прямо-таки затряслась, заходила ходуном, как при землетрясении. Я вцепилась в подлокотники своего кресла

— Сейчас вернусь! — прокричал он — Надо пойти и поправить антенну, чтобы устранить помехи.

В ту же секунду, как только он вышел за дверь, я вскочила и схватила ландыш. Стоило мне прикоснуться к растению, как гремучая змея издала ужасно громкое шипение, словно тысячи мелких рыбешек бросили в кипящее масло.

— Поставь ландыш, Лила.

Я не двинулась с места.

— Я только хотела понюхать. — Я стояла к нему спиной.

— Ну, теперь понюхала. Поставь его на место.

Повернувшись к нему, я увидела, что гремучка перегородила дверь. Я поставила ландыш на стол и вдруг осознала, что у меня очень немного шансов выбраться из этого дома живой.

Эксли, словно ничего не произошло, отрегулировал настройку на старом радио.

— Давно надо было это сделать. Так ведь намного лучше.

— Да намного.

Он протянул ко мне руку.

Я глубоко вдохнула, представила Диего прежним, взяла его за руку, ту самую, с длинными грязными ногтями.

Под громкую без помех музыку змея заелозила туда-сюда по грязному полу. Она двигалась из одного угла хижины в другой все быстрее и быстрее, приходя в сильное возбуждение. Мы с Эксли стояли в углу лачуги, держась за руки, как некая странная пародия на двух подростков в танцевальном классе.

— Она будет раскачиваться, пока не поймет, что хижина для нее слишком мала и что двигаться некуда, кроме как вверх, — прошептал мне Эксли. — Тогда она начнет подниматься, пока не вытянется во всю свою длину, и начнет танцевать, как индийская танцовщица, исполняющая танец живота. Это единственная радость, которую она мне доставляет.

В полном соответствии с описанием Эксли гремучая змея поднялась до потолка хижины. Она раскачивала тело туда-сюда, поднимала свою гремучку и трясла, словно бубен, точно в такт барабанам.

Эксли отпустил мою руку. Он начал вторить движениям змеи, волнообразно изгибая свое тело, как ленту, и издавая странные шипящие звуки. Заплесневевшая лачуга раскачивалась от барабанного грохота, и танцующий Эксли с длинными ногтями и разлетающимися белыми волосами гипнотизировал меня.

Как робот, я подошла к ним, уставившись прямо перед собой в никуда, и присоединилась к Эксли и змее в их танце.

Эксли сопел, как собака. Он положил руки мне на плечи, уткнулся лицом в подключичную ямку, страстно вдыхая запах моей кожи. Он обнюхивал меня шумно, как животное. Под звуки барабанов и гремучки мы все втроем танцевали, словно занимались этим с рождения.

Где-то в глубине сознания я помнила, что гремучая змея мастер гипноза. Она — профессионал, который звуками своей погремушки в одно мгновение доводит жертву до состояния ребенка. Эта мысль пронзила меня как молния. Так быстро я еще никогда не зависала и не входила в транс.

— Останься со мной, Лила. Твой запах прекраснее, чем у ландыша.

Я едва помнила, зачем мне нужен ландыш. Я так расслабилась в объятиях Эксли, что почти заснула на его тощем костистом плече, и в этот момент услышала голос. Громкий, он словно исходил из моей головы:

— Просыпайся, Лила. Проснись! Не спи!

Это был голос Армандо. Я открыла глаза, словно меня окатили холодной водой, и была потрясена, обнаружив себя в объятиях Эксли.

— Соблазни его. Делай это прямо сейчас.

— Не слушай Армандо. — Эксли как будто мог слышать его. — Армандо лжец. У него есть девять растений. У него всегда были все девять растений.

Я пыталась развеять туман, которым обволакивал меня Эксли. Он все еще обнимал меня, прижавшись лицом к груди, и, как сумасшедший, нюхал, фыркая, духи Лурдес Пинто.

— Не понимаю. Что ты сказал об Армандо и растениях?

— Подумай сама, Лила. Подумай об исключительной ценности этих растений. Их способности приносить все, чего только человек может пожелать в жизни. Если бы у тебя были все девять растений в собственной прачечной, неужели ты бы не взяла от каждого растения черенок, десять черенков, сотню черенков? И неужели бы ты не размножила их, посадив где-нибудь? В каком-нибудь потайном месте? Просто на всякий случай?

Я была поражена. Конечно, ведь Армандо мог взять черенки от растений. Он был бы глуп, если бы не сделал этого, а он весьма смышленый человек. Как я могла это упустить?

— Он пытается тебя одурачить, Лила, — произнес Армандо. — Сосредоточься на Диего. Тебе надо достать ландыш для Диего, иначе он умрет. Это единственное, о чем ты должна думать.

— Почему я здесь? — спросила я Эксли. — Если у него есть все девять растений, тогда зачем я здесь?

— Не знаю. Но не для того, чтобы достать девять растений.

Я была смущена, и хотя знала, что не должна думать о растениях, не могла не думать. Я не могла быть уверена, есть они у Армандо или нет, и не была уверена, надо ли мне помогать Диего. Но если он умрет, я не смогу жить с этим.

— Я люблю тебя, — пробормотал Эксли. — Он никогда не любил тебя так, как я. Он просто врал и морочил тебе голову. — Эксли покрепче прижал меня к себе. — Я всегда знал, что ты придешь.

— Да, Дэвид, я вернулась, — прошептала я ему в волосы и притянула к себе его голову, прижавшись надушенными грудями к его лицу. — Я никогда не хотела уходить.

Эксли взял меня за руки:

— Ляг со мной.

— Не ложись с ним, — шептал Армандо у меня в голове. — Если ты сейчас ляжешь, то никогда уже не выберешься отсюда. Никогда. Это твой последний шанс достать ландыш.

Эксли опустился на колени прямо на грязный пол, а успокоившаяся гремучая змея свернулась кольцами прямо перед ним. Я стояла рядом, и он приник к моему телу.

Туман вокруг меня был густым и плотным. Меня потянуло в сон, но я боролась с сильным желанием сесть на пол.

— Ты мне нужна, — произнес он с пола. Его руки обняли меня за ноги. Он жадно обнюхивал мои бедра, прижимаясь к ним носом.

Я наклонилась и приподняла его голову.

— Ты тоже мне нужен. — Я постаралась представить себе лучший в моей жизни поцелуй, тот самый, который подарил мне Диего тогда, в джунглях, когда вливал сладкую мякоть какао в рот. А потом, глядя в длинные узкие глаза Эксли, я наклонилась и поцеловала его, вкладывая в поцелуй всю страсть, которую могла найти в себе. Я делала это для Диего.

Мне было противно ощущать скользкий язык Эксли и серые нечищеные зубы. Но я была уверена, что он меня любит. Хотя он, безусловно, был порочен, следил за мной и хотел, как рабу, привязать меня к себе, он тем не менее очевидно нуждался во мне.

Я вспомнила слова Лурдес Пинто: «Ты должна найти внутри себя любовь, которую ты к нему испытывала, когда впервые его встретила. Ты должна почувствовать эту любовь опять»

Я вновь и вновь целовала его. А когда наконец остановилась, его глаза были закрыты, а рот широко открыт для следующих поцелуев. Я постояла всего одно мгновение, чтобы убедиться, что его желание достигло нужного уровня, и удостовериться в его страсти, самой сильной, которую мужчина когда-либо испытывал ко мне. А потом, когда я вполне насладилась этими ощущениями, мое натертое маслом тело выскользнуло из его объятий. И пока его глаза были все еще закрыты, а рот открыт, я схватила ландыш и выбежала из хижины. Я оставила его на коленях с протянутыми руками. Заплесневевшая дверь захлопнулась за мной, и последнее, что я услышала, было шипение встрепенувшейся гремучей змеи.

Тропические воздушные растения (эпифиты)

Группа аэрофильных растений включает орхидеи, бромелиевые и все платицериумы — папоротники. Их не сажают в почву, и их не надо поливать. Они извлекают питательные вещества из разлагающихся насекомых и листьев, а азот из ударов молний. Что можно еще добавить к истории растений, которые питаются молниями и смертью? Здесь достаточно материала для десяти историй.

Я вбежала в лес на предельной для себя скорости. Была глубокая ночь, и впереди ничего не было видно даже на дюйм. Я спотыкалась о корни деревьев и кустарников. Листья и ветки царапали мне лицо, а насекомые залепляли глаза. Горшок с ландышем был для меня слишком тяжел, поэтому, шваркнув им о дерево, я разбила его вдребезги. Продолжая бежать, я прижала цветок с землей на корнях к телу.

Когда мне показалось, что я достаточно далеко от Эксли, я замедлила бег, а потом и вовсе осторожно прокладывала себе путь через подлесок. Я, конечно, все время помнила о быстром течении времени и о Диего, но мне было страшно бежать, потому что я опасалась повредить или потерять ландыш. Я понятия не имела о том, какая часть растения используется для лечения, и я не могла себе позволить оторвать или уронить малейший кусочек. Я уже давно прекратила попытки рассмотреть что-либо в темноте. Просто опустилась на четвереньки и прокладывала себе путь по земле, как делала это черная пантера. Я не имела ни малейшего представления, в каком направлении я двигаюсь и вообще приближаюсь ли к Касабланке или удаляюсь от дома.

В полном изнеможении я остановилась отдохнуть, опершись о дерево, и под подошвой нащупала большой лист, который оказался гигантской пальмовой ветвью. Такие гигантские листья нередко встречаются на подстилке джунглей. Их обширная поверхность дает возможность растению уловить необходимое для выживания количество света даже в темноте. Я подняла лист и завернула ландыш в него, чтобы защитить драгоценность от дождя и своей неловкости. Я пошла дальше, остановившись лишь однажды, чтобы перевести дух на покрытой гнилью и опавшими листьями подстилке.

Когда я поднялась, волосы у меня встали дыбом от статического электричества. Это был плохой знак. Это означало, что гроза неизбежна. Армандо однажды рассказал мне, что в тропических лесах от ударов молний каждый год гибнет значительно больше народу, чем от укусов гремучих змей.

«У тебя меньше трех шансов из ста умереть от укуса гремучки. Если тебе придется выбирать между рептилией и вспышкой молнии, беги к змее».

Сейчас эта информация не сулила мне ничего хорошего. Мне с трудом удалось избежать укуса змеи. Каковы шансы, что моя удачливость спасет меня и от разрядов электричества?

Гроза началась с удара пластинчатой молнии, это означало, что она была ограничена внутренней частью облаков, превращая их в огромные продолговатые овальные светящиеся шары. Они были такие яркие, что насквозь прорезали плотный лесной покров, освещая верхушки деревьев, создавая жуткое ощущение, будто кто-то включил в лесу верхний свет. На мгновение все ярко высвечивалось, становилась видна сочная изумрудная зелень растений, и сверкали желтым, насколько я понимала, глаза животных.

Шаровые молнии оказались для меня манной небесной, давая немного времени, чтобы сориентироваться и представить, где я нахожусь.

Копьевидные молнии, которые пришли на смену, были значительно менее приятными, когда широкими разветвленными полосами электричества срезали верхушки деревьев и проходили насквозь, а потом с силой ударяли в землю. Я знала, что такая гроза самая опасная. Она брала начало из отрицательно заряженной нижней части облаков и была направлена на положительно заряженную землю под ними, что часто грозило смертью тем, кто был на земле. Когда люди погибали от грозы, почти наверняка причиной были копьевидные одиночные молнии

Я ползла по подстилке, пытаясь занимать как можно меньшую площадь, сокращая тем самым вероятность попадания молний. Я наблюдала, как зигзагообразные разветвленные молнии ударяют в мелкие деревца и кустарники, моментально уничтожая их. Я подняла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как верхушка дерева превратилась в факел, зажженный лентой белого света.

Вдруг костер на высоте ярко осветил подстилку джунглей, и я нос к носу столкнулась с растением, которое однажды видела на картинке. Одно из бромелиевых, вымершее так давно, что никто даже больше не трудился его искать, Растение настолько редкое, что исчезло даже имя. Это была мечта Сонали. Безымянное растение страсти.

Невозможно было ни с чем спутать таинственную бромелию, расположенные по спирали листья, формирующие в центре черную дыру. «Мандала, модель мироздании, — говорила Сонали, — созданная в мире растений». Я лицезрела то самое растение, которое долгие годы искали Армандо с Сонали.

Как эпифиту, растению не требовалось никакой почвы и росло оно прямо на бревне. Оно не было паразитом, а прикрепилось просто для стабильности и надежности. Я подождала, пока следующая молния ударит в землю, затем как можно бережнее подняла растение с бревна и завернула его в пальмовый лист вместе с ландышем.

Армандо описал его как растение страсти, потому что оно питается молниями, которые ударяют так же внезапно, как поражающая людей страсть. Он сказал, что только существо, испытывающее равную страсть, сможет его найти.

Я прижала к себе оба растения покрепче и продолжала ползти. Единственной положительной стороной грозы были раскаты грома. Это пугало животных и заставляло их прятаться, давая мне возможность передвигаться, невзирая на производимый мной шум, не опасаясь каждую минуту подвергнуться атаке.

Когда прекратился дождь, я увидела утреннее солнце, которое выползло на востоке и определило мой путь. Надо было идти прямо к утренней заре, я так и шла, пока не увидела просвет в джунглях. Дорога на Касабланку лежала прямо передо мной.

Она вывела меня из джунглей, но я понятия не имела, успею ли спасти Диего. Никогда еще я не была так счастлива, как в то утро, когда увидела пыльную дорогу из гравия. Я бежала и бежала, а потом немного шла и опять бежала. Подошвы мои кровоточили, туфли я потеряла где-то в джунглях, а может, еще в хижине у Эксли, — я не могла вспомнить. Самое важное, что мне удалось проделать все семь миль обратного пути до Касабланки

Прихрамывая, я проскользнула в дверь Лурдес Пинто и Армандо с момента моего ухода будто и с места не сдвинулись. Не говоря ни слова, я вложила в руки Армандо сверток из пальмового листа. Когда он открыл его и увидел растение страсти, он был ошеломлен. Он поднял его, как новорожденного младенца, и держал в руках так же, как когда-то раньше прижимал Сонали: так, словно никогда больше не отпустит.

— Я сделал правильный выбор, — мягко произнес он.

Он все прижимал к себе растение, а Лурдес Пинто наполняла таз теплой водой, чтобы обмыть мои кровоточащие ноги.

Армандо с Лурдес вернулись к повседневным заботам. Из их поведения мне было понятно, что я все сделала правильно, добравшись до Эксли. По выражению их лиц, на которых не было следов слез и отчаяния, можно было судить, что Диего все еще держится.

Я поставила ноги в таз, и теплая вода окрасилась в красный цвет. Положив голову на кухонный стол и вытянув перед собой руки в положении стоящего ребенка из йоги, я наблюдала, как Лурдес готовит ландыш, разделяя корень, стебель и цветок

— Обычно растение собирают, когда оно в цвету. И сушат его. — Своей любимой лопаткой от скорпионов Армандо похлопывал по столешнице. — Но сейчас у нас нет времени сушить его, поэтому мы импровизируем. Цветок — наиболее активная часть растения, его основные компоненты — два кардиогликозида. Один — это конваламарин, активный ингредиент, белый кристаллический порошок, легко растворимый в воде или спирте, действует на сердце так же, как дигоксин. А другой — конвалларин, гликозид, который кристаллизуется в виде призм, растворим в спирте, плохо растворим в воде и обладает слабительным и рвотным эффектом. Это поможет Диего избавиться от яда. Из растения экстрагируется от десяти до тридцати капель жидкости, которую он выпьет из столовой ложки.

Когда растение тщательно прокипятили, Лурдес Пинто перелила то, что осталось, в крошечную стеклянную баночку размером с пипетку, и прошла в комнату к Диего. Я вытащила кровоточащие ноги из таза, чтобы пойти за ней. Хоть я буквально падала от усталости, мне хотелось увидеть собственными глазами выздоровление Диего.

— Нет еще. — Армандо схватил меня за локоть. — У нас посетитель.

— Я ничего не слышала.

— Иди! — заорал он на Лурдес Пинто.

Она побежала в комнату Диего и исчезла вместе с лекарством как раз в тот самый момент, когда Эксли проскользнул в приоткрытую дверь.

Я ухватила Армандо за руку, чуть не упав в обморок при виде Эксли.

— Что тебе надо? — Я непроизвольно перешла на шепот.

— Хочу получить свое. — Его голос звучал зловеще, но спокойно. — Только свое, Армандо. Я не планирую использовать это без крайней необходимости. — В руках он держал ржавый мачете. — Не в моих правилах убивать.

— Ты пошел за мной?

— Ты — жалкий любитель. Ты оставляла за собой до того вонючий след самки, что любой, у кого есть нюх, мог с легкостью отыскать тебя.

Армандо повернулся ко мне.

— Молчи. Не говори ни слова. Не давай ему слышать, как ты говоришь. Не пускай его внутрь своих мозгов.

Эксли уставился на цветок страсти, стоявший на кухонном столе, и понимающее выражение появилось на его лице.

— Вот за чем вы охотились. Вот что вы все это время искали. Скажите ей, Армандо. Скажите ей правду. — Эксли повернулся ко мне. — Он использовал тебя, Лила. Я был прав. Он привез тебя совсем не для того, чтоб добыть девять растений. Он заботился только об одном. Только об одном растении. Растении страсти, у которого нет имени.

— Ни при каких условиях не вступай с ним в контакт, — сказал Армандо.

— Я любил тебя, Лила. А Армандо никогда не любил. Ни одной минуты. Он любит только цветок страсти. А ты просто пешка в его игре. Не больше. Он использовал тебя куда хуже, чем я, когда переспал с тобой в Нью-Йорке. Он несколько раз чуть не убил тебя, да и Диего тоже. Ведь Диего сейчас так плохо из-за Армандо и его жажды заполучить цветок страсти, а не из-за тебя.

Я посмотрела на Армандо, и тот отрицательно покачал головой.

— Он использовал тебя, чтобы найти это растение, потому что на самом деле этот мужчина, так же как и я, знает, что это твоя судьба — работать на него. Но между нами разница — я платил тебе деньги, когда ты работала на меня. Помнишь? Я заплатил тебе за черенок огненного папоротника. А что тебе дал он?

Я не могла не слушать. Мне пришлось подумать о том, что говорит Эксли. Если то, что Армандо действительно не нуждался в девяти растениях, правда, значит, он использовал меня, чтобы найти цветок страсти, и смогу ли я когда-нибудь простить его за то, что произошло с Диего?

— Не впускай его внутрь себя. Там, в хижине, он убаюкал бы тебя своими речами и преспокойно убил бы, а может, и того хуже.

Голос Армандо звучал твердо, но я чувствовала, как подрагивает мускул на его руке, за которую я держалась. Его нервозность смущала и расстраивала меня.

— Чего ты хочешь?

— Ландыш мой.

— Забудь о нем. Ландыш разрезан и сварен. Он уже в теле Диего Пинто, лечит его, для чего и был всегда предназначен.

— Тогда я убью Диего, чтобы извлечь из него ландыш.

— Ты пальцем его не тронешь, — сказала я, внезапно выйдя из ступора. Я уже все мозги поломала, пытаясь вспомнить, есть ли в доме ружье, нож или вообще какое-нибудь оружие.

— Чего еще ты хочешь? — спокойно спросил Армандо, зная почти наверняка, что скажет Эксли, прежде, чем тот открыл рот.

— Лила моя!

— Я не твоя.

— Ш-ш-ш-ш, — произнес Армандо.

— У себя в хижине я уже почти вернул ее, если бы тогда ты не влез к ней в мозги.

— Она человек, а не марионетка.

— Вот поэтому-то я здесь. Я разорву нити, которые ты используешь, чтобы держать ее на привязи. Нити, которые связывают вас — Он поднял изогнутый ржавый мачете.

— Какие нити? О чем он говорит?

— У нас с тобой есть внутренняя связь, линии, которые нас связывают, такие же, как ты видела у дерева.

Внезапно одним стремительным движением Армандо кинулся на пол, увлекая меня за собой и закрывая своим телом. Я услышала свист ножа, рассекающего над нами воздух. Я завизжала, и в этот момент Армандо толкнул меня с такой силой, что по скользкой мексиканской плитке я проехала через всю комнату в противоположный ее конец.

Армандо поднялся как раз в тот момент, когда Эксли вновь замахнулся мачете, а так как он был ростом чуть меньше двух метров, то оказался намного выше и сильнее Эксли. Одним легким изящным движением, столь обманчивым при его размерах, он схватил Эксли за запястье и крутанул несколько раз так, что мачете со свистящим звуком разрубил воздух. Всей своей массой Армандо пихнул его прямо к висящему под потолком розовому пинату-ослику. Он развернул Эксли так, что тот несколько раз ударил мачете по ослику, разрезая многочисленные слои папье-маше, словно масло. Когда пината развалился на части, Армандо отпустил руку Эксли и торопливо перебежал через комнату. Из пината вывалились сотни скорпионов и приземлились прямо на макушку Эксли. Он истошно закричал, когда доисторические хвосты начали хлестать его, впрыскивая яд. От безумной боли он бессмысленно размахивал мачете, пытаясь поразить скорпионов, покрывающих его тело, вновь и вновь протыкая и раня себя своим собственным ножом. Скорпионы были везде в волосах, на теле и на лице, они спускались на грудь и заползали в одежду, насыщая его тело новым ядом, пока он, наконец, не рухнул на пол. Я наблюдала за ним из угла комнаты и дышала так, словно только что участвовала в марафоне. Я смотрела, пока он не перестал дергаться, не перестал визжать, стонать и кричать. Смотрела, пока он не замер на полу, покрытый кровью и скорпионами.

Армандо взглянул на меня:

— Помнишь, что кричат дети?

— «Разбей пината, тогда не будет завтра».

— Верно. Всегда слушайся детей. Так или иначе, они всегда правы.

Под жестоким грузом последних двадцати четырех часов мое тело и сознание начали распадаться. Последний, кого я запомнила, был Армандо, бережно несущий, а потом так же бережно укладывающий меня на что-то темное и мягкое. Я проспала два дня.

А когда проснулась, мы с Армандо пошли прогуляться по травянистым холмам прямо у океана.

— Правда, что вы никогда не искали девять растений? Мне надо знать.

— Да. Тут Эксли был прав. Конечно, у меня множество черенков девяти растений.

— Почему же вы сразу не рассказали мне, что надо искать? Почему просто не попросили помочь вам найти безымянное растение страсти?

— И ты бросила бы свою жизнь в Нью-Йорке? И стала бы искать так же долго и так же старательно?

— Нет.

— Вот потому-то и не попросил.

— Но ведь вы заставили меня чувствовать такую страшную вину из-за прачечной и растений.

— Ты была нужна мне, чтобы найти безымянное растение страсти. Твое сильное чувство вины было моей последней надеждой. Это единственное, что могло заставить тебя приехать в Мексику и искать растения. Я счел неожиданной удачей то, что из-за тебя обокрали прачечную.

Мы немного посидели молча, наблюдая, как рыбаки вытягивают длинные сети.

— Когда мы впервые встретились, ты сказала мне, что не любишь свою работу и если бы могла заняться тем, чем хочешь, то скорее всего выбрала бы опасные приключения, любовь и деньги. Помнишь?

— Помню.

— Ты получила все, о чем мечтала?

— Не знаю.

— Приключения?

— На десять жизней.

— Нашла любовь?

Я подумала о нас с Диего и Армандо с Сонали.

— Да, нашла.

— Деньги?

— На этот счет не совсем уверена.

Армандо открыл кожаную сумку и вытащил оттуда маленький черенок.

— Он от растения страсти. Насколько мне известно, в настоящий момент мы единственные обладатели редкого вымершего растения. В мире не осталось больше ни одного, и цена его очень высока. Возьми этот черенок, и он принесет тебе целое состояние.

— Зачем вам так нужен был цветок страсти?

— У меня есть все, что мне нужно, кроме счастья Сонали. Единственная вещь, которая что-то значит для нее, да и для меня тоже, — безымянное растение страсти.

Теперь Сонали будет счастлива. А у меня будет все, о чем я мечтал.

— У меня еще один вопрос.

— Давай.

— Как вы поняли, что, однажды попав в Мексику, я смогу найти его?

— Я ведь проверил тебя огненным папоротником. Из тысяч людей, с которыми я встречался в прачечной, из всех людей, с которыми знакомился и разговаривал, всего лишь десять получили огненный папоротник для укоренения. Из этих десяти только ты смогла его укоренить. Да и вообще ты мне понравилась. Поверь мне, нас бы здесь не было, если б не понравилась. Очень трудно отправляться в опасное путешествие с тем, кто тебе не симпатичен. Особенно в моем возрасте.

— Сколько вам лет?

Армандо засмеялся:

— Посмотри на холмы вон там вдали.

— А что, если бы я не нашла растение страсти?

— Мы оставались бы здесь до тех пор, пока не нашла. — Голос его был холодным и безжалостным. — Растение страсти — десятое растение. Начало нового цикла. Это часть твоей собственной мифологии и легенды. Цветок страсти — твой вклад в легенду.

— Я подумала, что, может, не захочу вернуться в Нью-Йорк, а останусь здесь с вами и Диего.

— Ты возвращаешься завтра. Я уже заказал билет.

— Я не готова.

— Тебе надо вернуться в свой мир и посмотреть, каков он для тебя теперь, после всего пережитого. Только тогда ты поймешь, чего ты по-настоящему хочешь и кто ты есть сама. И следовательно, сможешь сама выбрать свой путь в жизни.

Армандо положил мне руку на плечо и притянул к себе. Я знала, что стала частью его, а он частью меня.

— Мне можно увидеть Диего?

— Он ждет тебя.

Диего все еще лежал в кровати, но щеки его порозовели и округлились, а волосы, которые, казалось, отросли за ночь, были убраны в длинный блестящий хвост. В общем, он был таким же красивым и сильным, как до болезни. Противоядие сработало.

Я наклонилась и стянула эластичную ленту с его волос, они рассыпались, и я уловила знакомый кокосовый запах

Он приподнялся и сел, я обняла его, сильно прижав к себе

— Прости за то, что я сделала с тобой.

— Знаю. Я тоже сожалею.

— О чем?

— О том, что дразнил тебя. Сделай я так, как ты хотела, ничего бы не случилось. — Он улыбнулся своей широкой белозубой обезоруживающей улыбкой.

— Я нашла противоядие, пробормотала я ему в волосы.

— Знаю, — прошептал он в ответ. — И знаю, через что ты прошла.

— И я нашла безымянную бромелию.

— Расскажи, как ты нашла ее. — Он шептал мне прямо в ухо. — Расскажи мне все.

— Ты уверен, что захочешь слушать?

— Да. Я хочу услышать нашу историю. Расскажи ее мне.

— Она началась, когда я увидела тебя в тропическом лесу. Когда почти наступила на цикадофит и глоксинию, но ты как раз вовремя меня остановил.

— Это когда я заставил тебя вернуться за лунным цветком.

— Ты еще назвал его пуповиной.

— А потом мы шли к Касабланке через джунгли.

— А потом вдоль океана.

— Ты мне уже нравилась.

— И ты мне тоже. Ты познакомил меня с Тамацем Кауйюмари. С самым старым и большим оленем.

— Я спел тебе песню его духа.

— А потом он привел нас к теоброме какао.

— Я увидел, как пантера онка (черная пантера-ягуар) следила за тобой в джунглях, да еще два раза.

— Не следовало мне ездить на рынок без тебя, но ты спал.

— Зато ты встретила там кассиршу.

— И нашла мандрагору. И Chicorium intybus (цикорий). Растение невидимок.

— И встретила сотую Меллори.

— Да, и Меллори.

— А потом воспарила выше воздушного змея в саду страждущих синсемилл.

— Ее синсемилла возбудила во мне чувственность.

— Ты забрала всю ее женственность.

— Поэтому я так хотела быть с тобой. Поэтому-то я подсыпала тебе корень мандрагоры.

— Поэтому, и еще потому, что ты любишь меня. Это заставляет тебя делать странные вещи.

— Я люблю тебя.

— Знаю.

— Я выпила Datura inoxia (дурман индейский) и странствовала с черной пантерой в поисках противоядия.

— И еще ты видела энергетические нити деревьев.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что знаю.

— Я вдыхала запах ландыша, близко-близко, но запах твоей кожи все равно намного слаще.

— Но не такой сладкий, как твоей.

— Я танцевала с гремучей змеей.

— В жизни вообще много змей.

— А потом от вспышки молнии загорелось дерево по соседству, и я нашла безымянную бромелию.

— Как странно, что дерево загорелось в тропическом лесу. Ведь там очень сыро.

— Я нашла растение страсти. Десятое растение.

— Ты смогла найти его из-за своей страсти. Ты и дерево зажгла своей страстью.

— Я люблю тебя.

— Я тебя тоже люблю.

— И это наша история.

— Это верно: тот, кто нашел девять растений, обязательно должен найти то, к чему он стремится.

— Это правда.

— Давай скажем это вместе.

Мы начали:

— Лунный цветок, глоксиния, цикадофит, теоброма какао, мандрагора, цикорий, синсемилла, дурман индейский, ландыш и десятое растение. Бромелия. Безымянное растение страсти.

— Если хочешь увидеть растения, — сказал мне Армандо, — они принимают солнечную ванну на балконе. Думаю, они тоже хотят на тебя посмотреть.

Мы с Диего вышли наружу и, обогнув дом, поднялись по ступенькам на крыльцо. Был прекрасный солнечный день, я вытянула шею, чтобы взглянуть на море. Мы прошли по каменистой, поросшей мягкой травой земле, и я ни разу не посмотрела под ноги, потому что знала, что скорпионы мои друзья, и я им теперь доверяла. Потому что они убили моего врага.

По ступенькам мы вскарабкались на балкон на крыше дома и там остановились посмотреть на маму Диего, Лурдес Пинто, которая стояла около своей хижины. Она стирала белье на камнях у моря, словно ничего и не случилось.

— Где Эксли? — спросила я Диего. — Где его тело?

— Армандо с моей матерью кинули его в море. Она стирает одежду, чтобы отмыть кровь.

На длинном деревянном столе растения стояли рядком точно в таком порядке, в каком мы их нашли. Они были в цветочных горшках и залиты солнечными лучами, и, конечно, их окружала легкая дымка. Они выглядели яркими, счастливыми и стояли очень прямо.

Я прошла вдоль деревянного стола, чтобы осмотреть каждое растение со всех сторон. Мы с Диего шли обнявшись.

— Ты ведь улетаешь обратно в Нью-Йорк?

— Я не хочу.

— Ты ведь вернешься в Мексику?

Я улыбнулась.

— Хотелось бы.

Я огляделась, чтобы увидеть все в последний раз.

Десятое растение, растение страсти, как раз зацветало.