Орденоносец

— Костя, — сказал Самуил Яковлевич, — мы должны опередить эти желтые листки — «Наша земля» и «Смерть земноводным!». Отправляйся, сделай интервью с Громовым. Я надеюсь на тебя.

Костя Костиков был молод, веснушчат и лопоух, и его мало кто принимал всерьез. Он работал репортером в газете «Бей жаб!».

Внешность помогла Костикову обаять военных медиков и проникнуть в санаторий министерства обороны. Здесь, в глубоком тылу, лечился после контузии лучший истребитель жабьих танков Иван Громов.

В тылу — значит в лесу. В небе захватчики распоряжались, как хотели, поэтому хозяйничали над водами, полями, степями и пустынями. А вот лесов двуносые не любили и туда не совались.

Но и не трогали. Нашлась, похоже, на зеленокожих агрессоров управа — какая-нибудь галактическая комиссия по экологии. Сидели на каком-нибудь Альдебаране скучные клерки и подсчитывали урон, нанесенный автохтонным болотам и козявкам. То есть самих козявок можно извести, а вот среду обитания — ни-ни!

Санаторий прятался в глухом осиннике неподалеку от бывшей Москвы. Иван Громов, герой и орденоносец, занимал крайнюю слева избу, ближнюю к болоту. Сразу за домом начинались заросли ольхи, и в нем спасу не было от комаров.

Иван Громов и Костя Костиков сидели за столом у окна и чаевничали. Нет лучше занятия, чем выпить чаю с малиной! Особенно, когда спешить некуда.

От горячей печи бросало в пот, в крохотной кухоньке за занавеской гремела сковородками баба Лена, кастелянша и повариха. Она стряпала для Громова и его гостя блины, тонкие, почти прозрачные, с ломкой коричневой кромкой.

— Нас высадили на окраине Москвы, — рассказывал Громов, — закинули туда вертушкой.

— Вертушкой? — не понял Костик.

— Вертолетом, — объяснил Иван, — тогда еще были.

— А-а-а…

— Ага! — Громов с размаху шлепнул себя по потному плечу. — Умаяли, паразиты! Так вот, Костя… Не успели мы высадиться, как двуносые по нам вдарили! Никто не заметил их сверху, хорошо маскируются, гады! Накрыли одним залпом, как на полигоне. Вертушка вдребезги, весь взвод — в клочья, только я один остался. Эх, хорошие были парни…

При высадке Иван шел первым, и это его спасло. Он успел отбежать на несколько шагов, когда из-за развалин выдвинулся покатый серебристый бок, и оттуда плеснуло огнем. Рванули баки с горючим, и обрушилась темнота.

Иван выплыл из беспамятства и сразу услышал тихий бумажный шелест. Рефлексы заставили замереть: так шуршали аппараты захватчиков, идущие на малых оборотах. Машины двуносых вообще звучали чрезвычайно мирно. Ни грохота форсируемых двигателей, ни стука и дребезга трансмиссий. Только шелест, шуршание и шорох, иногда — мелодичный свист.

Звук затих, но не пропал совсем: двуносые остались неподалеку. Патруль. Вот невезуха — так нарваться! И не разберешь, кому не повезло больше. Поговаривали, что зеленокожие иногда берут пленных и ставят на них какие-то изуверские эксперименты. Откуда появился такой слух, непонятно, никто еще не вернулся из плена и ничего не рассказал, но… Иван предпочел бы погибнуть в бою, чем стать подопытным зверьком.

В любом случае, шевелиться не стоило. Ждет его контрольный выстрел или клетка — и так и так хорошего мало.

Майская духота не давала дышать. С утра небо парило и хмурилось, но так и не пролило ни капли. Ваня Громов, рядовой боец сопротивления, скрючился среди острых, закопченных бетонных обломков. Неподалеку, на мягком асфальте, горючая смесь пришельцев медленно доедала останки вертолета. Чад тлеющей резины смешивался с колючим запахом окалины и сладким духом жареного мяса.

Ивана мутило. От дыма першило в горле, и Иван с трудом давил кашель. От неудобной позы ныла спина, сильно болел правый бок. Наверняка при взрыве его хорошенько приложило обо что-то.

Пекло сгущалось. Солнце мутным рыжим пятном ползло сквозь облачное марево. Во рту скопилась горькая слюна. Хотелось пить.

Вдобавок ко всему затекла шея, и Иван не выдержал. Очень осторожно он повернул голову налево. Рядом с багрово-черной кучей, в которую превратился вертолет, посреди улицы зияла круглая дыра. Взрывная волна, задевшая его лишь краем, пошла большей частью вдоль дороги и сорвала крышку колодца. Краснел свежий кирпичный излом. Канализация или еще что-то подобное. Иван едва не вскрикнул от радости: это была надежда, это могла быть жизнь! Он постарался расслабиться, насколько возможно, и приготовился терпеть. Сколько там осталось до ночи?

Неожиданно потемнело, подул сильный ветер. В глаза сыпануло пылью, загромыхало, упали первые капли. Минута — и дождь стал стеной! От близкого пожарища взметнулись густые клубы пара, и Громов решил: пора! Иван сорвался с места, подхватил автомат и прыгнул.

Ему опять повезло. Колодец оказался пуст, не забит арматурой и осколками кирпичей. Иван стукнулся о стенку, больно ударился коленями — наплевать, до свадьбы заживет! — и упал на дно. Сверху засвистело — двуносые! Глаза еще не приспособились к темноте колодца, но с одной стороны кругло чернело, и Иван ринулся туда в надежде, что это тоннель, а не просто пятно на стене.

Это оказался тоннель. Достаточно высокий, чтобы идти, а не ползти на четвереньках. Иван торопливо шел, даже бежал в густой черноте, ощупывая руками стены по сторонам. Справа появилась развилка, он свернул, и тут сзади полыхнуло! В спину ударило горячим воздухом, но уже слабо, неопасно. Иван сделал еще несколько шагов, под ногами оказалась пустота, и он полетел вниз, откуда тянуло холодной сыростью.

— Везунчик ты, Иван, — сказал Костя и обмакнул блин в варенье. От фронтовых ста грамм, а особенно от безопасности и уюта, он захмелел и пребывал в блаженной расслабленности. Хорошо, когда не надо никуда бежать, не смотреть поминутно в небо, и вообще просто сидеть в тепле и покое.

— Есть такое дело, — ответил Иван. — Зато потом…

— Что?

— Заплутал в этих катакомбах! Холодно, не видно ни черта, бредешь, как слепой.

— А фонарик? — удивился Костя.

— А батарейки? — спросил Ваня.

Они посмотрели друг на друга и засмеялись.

— Все равно везунчик, — сказал Костя. И, вспомнив про задание, добавил: — Выбрался же!

— Да, — сказал Иван и потер тонкий шрам над левой бровью, — выбрался.

Когда впереди, на грязном полу, появилось яркое пятно, Иван уже был согласен на все. Да хоть к двуносым в гости, только бы вылезти из чертовых подвалов! Очередной проход, в который он попал в своих блужданиях, закончился занозистой деревянной перегородкой. В ней светилась тонкая, чуть ломаная полоска.

Сначала Иван не увидел ничего, кроме ослепительного солнечного дня, потом понял, что по ту сторону царит полумрак. Он заметил кусок потрескавшейся бетонной стены и угол деревянного ящика. Иван скосил, сколько возможно, глаза: подвал освещался откуда-то сверху, значит, имел выход наружу.

По краю перегородки шли плоские и более гладкие на ощупь доски. В двух местах слева в доске оказались чуть заметные выемки и следы отверстий. Дверь! Когда-то она стояла здесь, между подвалом и подземным ходом. Потом надобность в двери пропала, ее сняли вместе с петлями и заколотили проход неошкуренным горбылем.

Пользуясь ножом, как рычагом, Громов начал отдирать доски одну за другой. Последние он оторвал одним движением, шагнул… и в голове взорвалась небольшая бомба!

— Ох ты, черт, — раздался тихий голос. — Парень, я тебя не убил?

— А?.. — протянул Иван. Перед ним, заглядывая снизу вверх, стоял худой грязный старичок в ветхом шерстяном костюме, с толстым шарфом, обмотанным вокруг шеи, и домашних тапочках на босу ногу. В руках он держал толстое полено. То самое, которое так некстати столкнулось с громовским лбом.

— Ну, ты даешь, дед, — сказал Громов, чувствуя, как горячая струйка стекает по переносице. Он сделал еще шаг и сел на пол.

— Сейчас, сейчас! — зашептал старик, просеменил в угол и тут же вернулся с мокрой тряпкой в руках. — Подожди, парень, промою… Я думал, эти полезли, зеленые…

— Ты кто? — спросил Иван.

— Жил я в этом доме, — ответил боевой дед, перевязывая Ивану голову рукавом рубашки. — И сейчас живу. В подвале. А ты? Не отвечай, вижу, что солдат…

Дедок тараторил шепотом, то и дело останавливаясь, чтобы откашляться. Что соскучился по людям, что жил здесь, что пенсия была хорошая и что соседи неплохие попались, вежливые, и с бывшей работы не забывали, присылали поздравления к праздникам, но потом контора развалилась… ну и черт с ней, занимались там ерундой всякой, бумажки перекладывали, не все, конечно, но многие, но все равно… звать меня дядя Гера… а тебя?

— Иван, — сказал Громов. — И давно ты так?

— Четыре дня, — ответил дядя Гера и замолчал.

Иван огляделся. Справа была изрисованная граффити стена, а слева, метрах в десяти, перекрытия обвалились, сверху насыпало кучи битых кирпичей и всяческой трухи. Среди мусора вилась узкая тропинка, и оттуда пованивало.

— Там у меня, в дальнем углу… — сказал дед, пожимая плечами, — ну, сам понимаешь.

Напротив, у наружной стены валялось разное тряпье, старые пальто и одеяла, в ближнем углу была навалена горка книг, стояло несколько стеклянных банок и какие-то жестянки, похожие на цинки из-под патронов. Там же находилась покосившаяся тумбочка без ножек. Именно ее Иван, увидев сквозь щель, принял за ящик. Сверху к потолку примыкал ряд узких окон, заложенных силикатным кирпичом. Кое-где раствор выкрошился, и в подвал сочился тусклый дневной свет.

— Что здесь было, дядя Гера? — спросил Иван, кивнув назад.

— Бомбоубежище, — ответил старик. — Запасной вход в бомбоубежище. Давно, потом что-то перестраивали, склад сделали, а лет десять назад вообще заколотили, крысы полезли, вот и закрыли. Я и забыл про эту дверь, пока ты ее ломать не начал. Даже замазали, видишь?

— Ага.

Иван подошел к одному из окошек и выглянул в дыру между кирпичами. Надежда растаяла: напротив, через дорогу, невысоко над развалинами парила патрульная машина.

Иван впервые видел ее вблизи, исправную, готовую к бою. Приплюснутый серебристо-серый, в странных, плывущих разводах купол, похожий на исполинский мухомор без ножки, покрытый отвратительными бородавками. Иногда он как бы мерцал, становился стеклянистым, и тогда сквозь него просвечивали кусты сирени и покосившиеся фонарные столбы. Снизу, по краю, трепетала короткая бахрома, а под шляпкой дрожало жаркое марево. Машина медленно крутилась на месте, и вдруг чуть снизилась и замерла, и одна из бородавок стала набухать…

Вдоль улицы кралась черная кошка с белым пятном на кончике хвоста. Замирала при каждом шаге, сторожко прижав уши, топорщила шерсть на загривке. Высматривала только ей заметную добычу. Потом присела, нервно подергивая хвостом, напружинилась и прыгнула!

Коротко щелкнуло, кошка вспыхнула в полете и рассыпалась яркими искрами. Летучий гриб вернулся на прежнюю высоту и продолжил монотонное вращение.

— Вот подлюка подлая! — тихо выругался Иван.

— Висит?

Громов с досадой махнул рукой и сказал:

— Выбираться отсюда надо, а как, если дрянь эта болтается?

— Ваня! — удивился дядя Гера. — Ты разве не из метро пришел?

— Как это?

— Мы вентиляционные шахты обслуживали, тут рядом есть одна, я и подумал… В бомбоубежище проход должен быть! Говорю же, забыл про дверь, да и старый я в одиночку по тоннелям шастать. А вдвоем выберемся!

— Старый? — Иван потрогал повязку. — Силен ты, старый, поленом махать. Я, конечно, сам виноват, полез не глядя. Двинулись тогда. Жалко, гадину эту не завалить, отомстить за ребят!

— А можно? — спросил дядя Гера.

— Да. У нее дырка на верхушке есть, прямо по центру. Воздухозаборник или еще что. Туда бы гранату… Так не подобраться ведь! Пошли, дядя Гера!

— Подожди, Иван, — серьезно сказал дядя Гера. — Есть у тебя граната?

— Конечно, — сказал Громов. — Зачем?

— Идем, — показал дядя Гера на тропку, — покажу.

Левее первой груды обломков потолочная плита разломилась. Внешняя часть рухнула на пол и раскололась. Внутренняя, более длинная, треснула вдоль, но удержалась на месте, только сильно накренилась и сложилась раздвоенным козырьком. Сквозь широкую щель Иван увидел кирпичную стену, а в ней — неровную дыру с лоскутом неба.

— Когда хожу сюда, — сказал старик, — держусь левой стороны. Тогда они не видят.

— Зачем тебе граната, дядя Гера? — повторил Иван.

— Кину в зеленых, — сказал дядя Гера, — завалю гадину.

Головой дед сдвинулся под развалинами, понял Громов. И заговорил медленно и вкрадчиво, как положено с детьми и умалишенными:

— Дядя Гера! Она свалится тебе под ноги, ты взорвешься!

— Подумаешь, одним стариком меньше, — отмахнулся дед. — Что ты теряешь, Ваня?

«Проводника домой», — подумал Громов, но не сказал. Нельзя было такое говорить. Неправильно.

— Невозможно отсюда просто так уйти, — снова сказал дядя Гера. — Знаешь, сколько тут людей жили? И за твоих друзей отомстить… Просто поверь мне, Иван.

Маленький, высохший старичок, куда ему? Но в глазах дяди Геры застыла такая непреклонность, такое спокойствие! Громов засопел и полез в разгрузку за гранатой и запалом.

— На, дед, — он сунул старику снаряженную гранату. — РГЗУ, ручная граната зажигательная, усиленная. Спецом против этих гадов. Вот чека, на все — четыре секунды. При контакте с преградой взрывается мгновенно. Ты, главное, попади, дядя Гера!

Дядя Гера покачал гранату в руке, зажмурился и снова покачал.

— Хорошо, — сказал он, — пошли назад.

Отлично, он передумал, решил Иван, но ошибся. Старик приник к одному из окон и долго смотрел наружу.

— Жди здесь, — сказал он Ивану.

И вдруг залихватски подмигнул!

Когда прилетела граната и куда она попала, Иван не заметил. Катер двуносых висел, где и раньше, равнодушный и смертоносный, только внезапно над ним вырос дымный султанчик, бородавки разом вспухли и плеснули наружу огнем. Боевая машина зеленокожих превратилась в мертвый металл и рухнула в развалины.

— Вот так новости! — развеселился Костя. — Слушай, Иван Сергеич… Так это он вместо тебя гранаты кидал? Ему твой орден дать нужно?

— Болтаешь, — не поддержал тона Иван. — Золотой дед оказался. Я только благодаря ему и вышел. Тоннели, опять же… В голову почему-то не приходило!

— А знаешь, — сказал Костик, — познакомь меня с этим дедом? Я и про него напишу. Люди, — он запихал в рот еще один блин и стал сосредоточенно жевать, — э… д… жны… знать своих … ероев.

— Не познакомлю, — мрачно ответил Иван.

— Почему? Славы жалко?

— Хороший ты парень, Костя, — Иван встал и разлил остатки водки, — а все журналюга! Всюду грязь ищешь… Не познакомлю и все!

К нужному месту добрались быстро, Иван даже не понял, как он мог тут плутать столько времени? Свернули раз, другой, спустились коротким лестничным маршем, задержались немного — пришлось вскрывать замок — протопали под уклон длинным коридором, потом повернули еще раз, и дядя Гера выключил и вернул Ивану фонарик.

Вокруг была серость очень раннего утра, когда еще не свет, но уже совсем не тьма. Ранние предрассветные сумерки, как вода сквозь песок, сочащиеся сквозь решетчатую заслонку в изгибе стены.

— Вот она, шахта, — прошептал дядя Гера, — помоги-ка!

Из открытой дыры дышало прохладой. Иван просунул голову: свет проникал сверху, с поверхности, с другой стороны шевелилась чернота. Рука нащупала влажные шершавые скобы лестницы. Снизу шел ток воздуха.

Иван настоял, что пойдет первым.

Было, наверное, не очень глубоко, но от напряжения и темноты под ногами Иван сильно устал, а дед вообще измучился. Они долго сидели в устье шахты, дядя Гера перхал и кашлял, повторяя:

— Ты погоди, Ваня, погоди, немножко еще…

— Конечно, — Иван никуда не торопился.

В луче фонаря влево и вправо уходили и терялись в черноте рельсы. Пахло пылью, ржавчиной и машинным маслом.

Шли на ощупь, фонарь Громов выключил. Сознание, не привыкшее к такой темноте, шутило и выкидывало фортели: впереди ворочались тени, крутилась жабья поганка, прыгала и сгорала черная кошка с белым пятном на кончике хвоста. Иван закрыл глаза, но картины не исчезли, а стали ярче и будто бы даже выпуклее. Горел черным пламенем вертолет, черный дым поднимался в черное небо, метались в дыму черные силуэты и падали на землю, замирали. Реальность плавилась и текла, вокруг вихрились галактики, возникали из ниоткуда и пропадали в никуда звезды — родина двуносых, и только горячая ладонь на плече напоминала, что он не один и что есть мир, в который нужно обязательно вернуться.

Под ногами захлюпало. Вода, откуда она может здесь быть?

— Дядя Гера, — Иван подхватил спутника на плечо, — отдохни маленько!

Дед ничего не говорил. Он горел, Иван чувствовал жар, исходящий от легкого стариковского тела. Дядя Гера тяжело, со свистом дышал, иногда коротко кашлял. Кашель подхватывало эхо, бросало от стены к стене, дробило в шпалах, уносило в глубину тоннеля.

Тапочки, вспомнил Иван.

— Сейчас, дед, держись, — сказал Громов, ускоряя шаг, — на сухое выйдем…

Платформа встретилась километра через полтора. Изменилось эхо шагов, и Громов понял, что вышел в большой зал. Луч фонаря выхватил недлинный перрон с выжженными на полу пятнами, разбросанными бумагами, мусором и тряпьем. Возле одного из кострищ, в котором осталось несколько недогоревших досок, Иван остановился. Осторожно сгрузил старика к стене — дядя Гера был без сознания, голова его безвольно моталась из стороны в сторону — натаскал тряпок помягче, а сверху постелил свой китель. Устроив дядю Геру на этом самодельном ложе, Иван разжег огонь.

Совсем недавно тут были люди, но ушли. Куда? На одну из соседних станций, больше некуда. Причем собирались без спешки, уходили организованно. Значит, где-то неподалеку есть власть, есть ответственные. Значит, им туда. Немного отдохнут, дядя Гера придет в себя, и в путь.

Дед застонал, со всхлипом втянул воздух, и снова закашлял, плохо закашлял, сухо и трескуче. Лицо посерело, щеки ввалились. Старика начала бить дрожь.

Черт! И ничего с собой! В аптечке только бинт и жгут, и обеззараживающие таблетки для воды, и шприц-тюбик. Противошоковое!

После укола дяде Гере стало чуть лучше, он задышал медленнее и открыл глаза.

— Попей, дядя Гера, — Иван поднес к его губам открытую флягу.

— Плохо мне, Ваня, — прошептал старик, сделав пару глотков. — Себя не вини только, идти надо было.

— Здесь должны быть люди, — сказал Иван, — я найду врача, все будет хорошо!

— Да, конечно… После сходишь. Я должен…

Старик замолчал, собираясь с силами, потом заговорил, медленно, с трудом выталкивая слова:

— Зря я согласился… Не вышло… ничего хорошего… Даже на бильярде играл… пенсия маленькая… а ведь обещал… глупости какие… не время! А сейчас… пригодилось… Поздно. Тебе надо…

— Что надо, дядя Гера? — не понял Громов, наклоняясь ближе.

— Там… — дядя Гера шевельнул рукой, — в кармане.

— Что это? — спросил Громов, открывая небольшую плоскую коробку. В ней обнаружился шприц и две ампулы.

— Курлов… — прошептал старик. — Он был великим ученым. Ушел… давно уже.

— Не понимаю, дядя Гера.

— Укол… — отчетливо сказал дядя Гера. — Сделай себе укол. Будешь бросать гранату, как я.

— Почему?

— Бей… зеленых… Дай руку, Ваня! — старик всхлипнул. — Держи меня…

Иван взял дядю Геру за руку, и горячие старческие пальцы с неожиданной силой вцепились в его ладонь.

— Держи, не отпускай меня, Ваня, — шептал дед, — только не отпускай… Отпусти меня, Ваня.

Пальцы разжались. Дядя Гера вздохнул и умер.

Выпили стоя, не чокаясь. Закусили молча.

— Мог бы и сразу, — сказал Костя. — А то заладил: не познакомлю, и все тут! Что я, не понимаю?

— Ладно, извини, брат. Жалко старика. Как вспомню его «Бей зеленых», не могу, слезы наворачиваются.

— Жалко. А что дальше было?

— Люди пришли с ближней станции, — ответил Иван. — У них все по уму оказалось устроено. Посты, дозоры. Свет костра заметили и пришли. Похоронили мы деда. Теперь на нем Москва стоит.

— Это правильно, — кивнул Костя. — А с ампулами что?

— В штаб отнес. Потом, когда добрался. Да что же за твари-то?! — Громов раздавил на плече очередного кровососа. — Слушай, Костик… У тебя иголки, случаем, нет?

— Почему нет? Есть.

— Дай-ка…

Иван взвесил иглу в руке… и резко метнул через всю комнату. Потом хитро прищурился на Костикова: сходи, посмотри, мол!

Пришпиленный к стене, как дротиком, вяло шевелил лапками сытый комар.

— Так мы будем бить зеленую сволочь! — сказал Громов. — Я буду бить ее везде, пока ни одной не останется! А потом женюсь, у нас родится сын, и мы назовем его Герман!