Марина и Сергей Дяченко Оса


Окно было распахнуто настежь, хотя Ольга отлично помнила, как закрывала задвижку изнутри. Скверно; квартира на втором этаже, решеток нет. Приходите, люди добрые, берите все, нам не жалко.

Первым делом она попятилась к двери. Если вор еще в квартире… Нет, Ольга не собиралась предъявлять ему претензии лично. Отступая, она вернулась в коридор. Прислушалась. Снова заглянула в квартиру — очень осторожно, чтобы в случае чего моментально дать деру.

Тихо. Только ветер колышет занавеску. На улице плюс тридцать, дико орут воробьи, но в квартире не слышно ни чужого дыхания, ни скрипа паркетины под затаившимся человеком. А ведь старый паркет лучше любой сигнализации: трещит, даже если стоишь на месте.

И вот еще: запах. Ольга отлично знала запах своей квартиры и моментально различала посторонние примеси в этом букете. Когда приходил сантехник, когда являлись редкие гости, когда почтальонша, встав на пороге, просила расписаться в ведомости за бандероль — всякий раз Ольга ощущала чужой запах и радовалась, когда через некоторое время он рассеивался.

А теперь ее нос не чуял пришельца. Букет квартиры стоял первозданным, только с улицы летели, вместе с клочьями тополиного пуха, выхлопные газы от соседских «Жигулей».

— Эй, — сказала Ольга вслух.

Никто ей не ответил.

— Почему открыто окно? — громче спросила Ольга.

Окно не признавалось. Возможно, вор — если здесь был вор — уже свершил свое черное дело и убрался вон? Ольга ощутила новую тревогу. Ей еще не приходилось бывать ограбленной, и она не хотела пробовать.

На цыпочках, под скрип паркета и крик воробьев за окном, она начала обследовать квартиру шаг за шагом. Большая комната; никого. В шкафу полный порядок. На кресле валяется ноутбук. Оставил бы вор его вот так валяться?

— Пиджак импортный замшевый — две штуки, — сказала Ольга и услышала в своем голосе облегчение. — Портсигар золотой, отечественный — три штуки…

Дело ясное. Дамочка неплотно закрыла задвижку, ветром распахнуло окно, и незадачливая хозяйка, вернувшись, мысленно пережила целое приключение.

На всякий случай Ольга еще раз обошла квартиру и не нашла не то чтобы вора — вообще не обнаружила никакой странности. Кроме разве что светлого плаща в шкафу в прихожей. У Ольги никогда не было такого плаща — светлый, длинный, весь какой-то неуместный и в то же время стильный. Ношеный. С подсохшими пятнами на подоле — как будто хозяина плаща обдало струей грязи из-под колес проезжающей машины. Странное дело.

Ольга прищурилась. Любое событие имеет причину и следствие. То, что случается, может пугать или радовать, приносить пользу или вред. Ничего удивительного; она повторила несколько раз про себя: ничего удивительного.

И, конечно же, сразу вспомнила: пару лет назад она купила этот плащик по случаю, но неудачно. Надевала раза два или три. Как он попал в шкаф? Наверняка есть объяснение. Наверняка сама Ольга по рассеянности поместила его сюда, причем давно, еще весной. Конечно же, так и есть: в карманах плаща нашлись две мелкие монеты и смятый чек из супермаркета от шестнадцатого апреля.

Плащ звенел в руках даже после того, как была извлечена из карманов мелочь. Ольга присмотрелась: опять-таки ничего удивительного. На светлом рукаве болталось украшение — штука вроде металлического браслета, причем узор на нем явственно складывался в слово «ОСА». Ольга повертела ее так и эдак, даже задумалась — оторвать, что ли? Оригинальная штучка… Хотя смотрится, конечно, дешево; Ольга свернула плащ и сунула на антресоли — туда, где ждала своего часа старая одежда.

Поужинав, окончательно успокоилась и взяла телефонную трубку.

— Добрый вечер, Витя, — сказала очень сдержанно. — Поздравляю: меня сегодня чуть не обокрали. Открыли окно… Я не знаю как! Поставь мне, пожалуйста, решетки, если не хочешь, чтобы тебе позвонили из милиции и пригласили на опознание моего трупа, который зарезали ночью в собственной постели. Целую. Бай.

* * *

Ночью она проснулась от совершенно определенного шороха.

Это был не сон и, к сожалению, не фантазия. На кухне горел свет, косой дорожкой падал на линолеум в прихожей, и эту дорожку то и дело перекрывала тень — на кухне хозяйничал человек.

На этот раз было слышно дыхание. И вроде бы даже шепот сквозь зубы. А чужого запаха по-прежнему не ощущалось. Ольга, затаившись, лежала в постели, натянув одеяло до подбородка.

Без паники. Где телефон?

На подзарядке, в кухне. Там же рядом и мобильный. Выключен на всякий случай: вдруг среди ночи позвонит какой-нибудь сумасшедший?

Дрожа, Ольга выбралась из-под одеяла. Подхватила со стула шелковый халат с бабочками и драконами. Какого лешего она озадачила Виктора своим зловещим предостережением, историей о трупе в кровати? Страшно, зуб на зуб не попадает…

В крайнем случае успею выпрыгнуть во двор, подумала она обреченно. Лучше сломанные ноги, чем маньяк с ножом у горла. И, покосившись на приоткрытое окно, Ольга босиком, на цыпочках двинулась в сторону кухни.

Незваный гость не услышал треска паркета. Он был очень занят — выложил на стол содержимое холодильника, все полностью, до последнего яйца и коробочки с медикаментами. И, склонившись над этой — не очень внушительной — грудой, быстро ел, хрустя и давясь, повернувшись к двери спиной.

Ольга постояла. Время шло, тикали часы над холодильником. Ночной грабитель ел; когда он проглотил в два приема плавленый сырок вместе с упаковочной фольгой, у Ольги заныло сердце. Когда он добрался до пластмассовой баночки с шарообразной крышкой, она не выдержала:

— Это крем для лица!

Грабитель замер. Медленно обернулся; Ольга попятилась. Незваный гость был тощ, довольно высок и бледен. Уши оттопыривались. Глаза неопределенного цвета сидели глубоко, обведенные темными тенями.

Ольга осознала всю глупость своего поступка. Пусть бы жрал крем на здоровье; пока вор был занят, у хозяйки оставался шанс выйти из квартиры, позвонить в милицию, поднять соседей…

Она попятилась, готовясь закричать.

— Добрый вечер, Оля, — быстро сказал пожиратель сырков. — Все хорошо. Ты меня узнаешь? Я твой муж, Эдик!

Говоря, он улыбался, понимающе разводил руками, подмигивал — словом, делал все, что полагается делать маньяку за секунду до нападения. Но Ольга, вцепившаяся в дверной косяк, вдруг припомнила: Эдик… Лыжный курорт… Они познакомились у камина, сидели, потягивая коньяк, и беседовали до утра…

— Бросьте, — она провела рукой перед глазами, будто обирая паутину. — Мой муж — Витя. И мы разошлись ко всеобщей радости…

Грабитель быстро замигал:

— Нет. Твой муж — Эдик, это я. Хочешь, пойдем завтра в кино? Или в театр? Я Эдик, твой муж, это естественно! Оля, ложись спать, что ты ходишь среди ночи, я просто проголодался, ты помнишь, у меня есть такая манера — ночью подходить к холодильнику… Иди спать, ну, иди!

Она повернулась, как сомнамбула, и двинулась в спальню. Села на постель, хлопнула глазами.

Воспоминания наступали, рваные, в общем приятные, но не слишком правдоподобные: она живет с мужем… Любит его… Мужа зовут Эдик… Он работает в каком-то банке…

Эта неопределенность — «в каком-то банке» — здорово смутила ее. Кем работает? Или у них в семье настолько не принято говорить о работе, что она понятия не имеет, клерк ее благоверный — или генеральный директор?

Она провела по одеялу трясущейся ладонью. На кухне все еще горел свет. Судя по звуку, муж Эдик вылизывал баночку из-под крема.

— А почему у нас в доме одна кровать? — спросила Ольга вслух. — Причем односпальная?!

Сквозь ее оцепенение прорвались другие воспоминания, более определенные, но вовсе не приятные: будто в теплую ванну под большим напором хлынула ледяная вода. Как они разъезжались с Витей, как он увез кровать, а ей взамен привез вот эту, «детскую», был в этом какой-то оскорбительный намек…

На кухне было очень тихо. Ольга поднялась, на этот раз решительно, прошлепала по скрипучему паркету, остановилась в освещенном прямоугольнике дверей. «Муж Эдик» сидел на табуретке, облизывая перемазанные кремом губы.

— Я же сказала, что это крем для лица!

— Прости, — быстро сказал Эдик. — Я куплю тебе другой. Я ведь твой муж, Эдик…

Он покосился на стол — на остатки трапезы. Потянулся к позавчерашней вареной колбасе, которую Ольга собиралась подарить дворовым кошкам.

— Ты не ответил, почему у нас в доме нет двуспальной кровати, — Ольгино сознание раздвоилось. С одной стороны, все это выглядело жутко: незнакомый безумец, съеденный крем… С другой стороны, очень важным казалось разрешить загадку: если они в самом деле поженились, неужели ночуют по очереди, а любовью занимаются на полу?!

— Двуспальной нет, потому что… мы собираемся ее купить. Завтра. Да и… послушай, какие мелочи, при чем тут кровать? Я с одинаковой силой могу тебя любить на ковре, в машине, на верхушке небоскреба, на гребне волны!

Он встал и распростер объятия. Ольга отпрыгнула и раскрыла рот, собираясь немедленно перебудить весь дом.

— Не кричи! — в голосе «мужа Эдика» была теперь мольба. — Можешь пугаться. Это естественно. Только не удивляйся.

Он судорожно сцепил ладони. На правом его запястье Ольга разглядела крошечную татуировку — ОСА. Я рехнулась, подумала Ольга обреченно. С моим образом жизни — ничего удивительного.

— Я не причиню тебе вреда. Никакого. Я безвреден. Абсолютно. Разве это не счастье — жить рядом с верным, ласковым, преданным мужем?

Он говорил и смотрел ей в глаза. Ольга откинула со лба волосы; захотелось зевнуть, прикрыв рот ладонью, потянуться, пробормотать под нос: «Ну, Эд, ты даешь», и уковылять в спальню, лечь в кроватку, зная, что завтра утром на весь дом запахнет кофе…

Но это же все вранье!

Две Ольгиных жизни — истинная, в которой не было никакого Эдика, и мнимая, иллюзорная, навеянная непонятным гипнозом — схлестнулись. Понимая, что пропадает, Ольга схватила воздух ртом, наполнила легкие и даже ухитрилась издать первый звук:

— По…

Эдик рухнул. Сложился сам в себя, изменил форму, как герой пластилинового мультика. Какое-то мгновение он был плащом, светлым плащом, потом съежился, как пара свернутых носков. Секунда — темная тень скользнула по полу и закатилась под шкаф. Ольга потеряла сознание.

* * *

— Бли-ин!

Солнце пробивалось сквозь выгоревшие шторы. Ольга лежала на спине, слушая развязное чириканье воробьев. Под окном взвыл кот, не то возмущенно, не то победно.

— Ну почему мне в последние дни снится всякая дрянь? — вслух спросила Ольга. И тут же ответила: — Наверное, магнитные бури.

За последний год она настолько привыкла к самостоятельной жизни, что обменивалась репликами сама с собой не только без стеснения, но даже с некоторой гордостью.

Массируя веки, она неторопливо направилась в ванную. Краем глаза заметила, что стол чист, пол блестит и ничего общего с кухней из ее кошмара реальная кухня не имеет. Умывшись, она потянулась за тюбиком зубной пасты и вдруг вытаращила глаза: рядом с канареечной веселой щеткой, привычно желтевшей в стакане, торчала другая, такая же, только синяя.

Минуту Ольга морщила лоб. Так ничего и не вспомнила. Почистила зубы безо всякого удовольствия, вышла на кухню, чтобы сварить себе кофе, механически открыла дверцу холодильника — и замерла, будто прилипнув босыми подошвами к полу.

Холодильник был пуст. Туманилась запотевшая задняя стенка. Сиротливо просвечивали решетчатые полки. В дверце не осталось не то что яиц — даже коробочки с медикаментами не оказалось, даже засохшего ломтика лимона, даже мятой пачки из-под кетчупа.

Ольга закрыла дверцу. Еще раз открыла; ничего не изменилось. Подумав, она наклонилась и посмотрела под шкаф. Там было пыльно, у самой стены лежала старая пробка из-под шампанского.

Завопил дверной звонок. Ольга подпрыгнула.

Снова зазвонили.

Взяв в каждую руку по телефону — стационарный и мобильный, — Ольга двинулась… не то чтобы открывать, нет. Просто посмотреть, кто там пришел.

Дверной глазок искажал перспективу. Ничего нельзя было различить, кроме того, что пришедший — мужчина с двумя большими продуктовыми сумками.

— Кто там? — спросила Ольга слабым голосом.

— Муж пришел! — радостно донеслось из-за двери. — Жратоньки принес!

— Не открою, — сказала Ольга тихо. — Катись.

Стало тихо. Ольга, сама не зная почему, подумала о Вите. Вите она не говорила «катись», да и он ей не говорил; они были страшно вежливые оба, чопорные, натянутые, как на приеме у английской королевы…

— Оль, — сказали из-за двери, причем наигранная веселость исчезла без следа. — Если ты меня не впустишь, меня убьют.

* * *

Они познакомились на лыжном курорте. На Эдике был черно-белый свитер ручной вязки с двумя оленями на груди. Мамина работа, сказал Эдик, заметив Ольгин взгляд.

И просветлел.

Катался он здорово, но никогда не рисковал. Мне хватает риска в обыкновенной жизни, сказал однажды, смеясь. Я оперуполномоченный…

Ольга взялась за голову.

Она так ясно помнила и тесный холл маленькой гостиницы, и огонь в камине, и подогретое вино в стакане. И запах корицы. И сладость на губах. Но в прошлый раз, в этом же самом воспоминании, Эдик работал в банке!

Она потерла виски. Посмотрела прямо перед собой и увидела огромный нож с загнутым, как у турецкой туфли носом. Эдик кромсал этим ножом мясо, а потом, напевая вполголоса, складывал кусочки в разогретую жаровню. Рядом томилась на маленьком огне сковородка, топился сыр, исходили соком овощи…

— Жаркое будет через час. А мы пока закусим, смотри, что я принес: помидорчики, свежие и соленые, огурцы, зелень, брынза… Хочешь вина?

— Ты кто?

Эдик сглотнул. Потер шею таким нервным жестом, словно ему грозили повешеньем.

— Ничему не удивляйся, ладно?

— Ты кто?

— Да никто! — он то ли рассердился, то ли впал в отчаяние. — Я… Меня ищут. Я прячусь. Оль, не выгоняй меня. Я не бандит, не убийца. Я… долго рассказывать. Но единственный способ для меня укрыться и пересидеть — подключиться к местной информационной сети… сойти за своего. Представь: аист ловит лягушку, а та замирает среди болота, неотличимая от ряски…

— Мимикрия.

— Нет. Это неточный пример, — Эдик сокрушенно покачал головой. — Представь: сокол гонит голубя… А тот садится на дерево и прирастает, как лист. Становится листом.

— Паразитизм, — Ольга нахмурилась.

— Оль, тебе от меня будет только польза, — прижимая ладони к груди, Эдик почти коснулся подбородка кончиком ножа. — Только не удивляйся. В жизни все закономерно, все размеренно, иногда страшно, но поводов для удивления — нет. Ты же такой человек, такой стабильный, определенный, взвешенный человек. Рациональный, даже когда психуешь.

— Погоди… Откуда ты все-таки меня знаешь?!

* * *

Они поженились весной, когда проклюнулись листья. Сбежали от родственников в аэропорт, а оттуда — к теплому морю.

Все изменилось. Привычки. Взгляды на жизнь. Любимая музыка. Любимые духи. Десять дней они купались, танцевали и строили планы, а когда вернулись домой, то первым делом купили двуспальную кровать с очень упругим, удобным матрацем…

Ольга остановилась на пороге комнаты. Вот эта кровать. Широченная, загораживает полкомнаты. Укрыта шелковым покрывалом — бабочки и драконы. Распахнутое окно. Чирикают воробьи. Снова тридцать градусов, лето, жара… У Ольги дрогнули ноздри. Да: запах квартиры изменился.

Немного мужского одеколона. Влажное полотенце на сушилке. Две зубные щетки в стакане — теперь уже точно две. А на кухне…

Ольга открыла холодильник. Полный, как автобус в час пик, продукты борются за пространство: кастрюлька громоздится на судке, пакетик на баночке, сверток на свертке. Понедельник, вечер.

Ольга прошлась по квартире, то хмурясь, то улыбаясь. В гостиной работал ноутбук. Его оставили включенным на журнальном столе; ноут не «заснул», значит, оставили недавно. Две минуты назад, может быть, три…

Компьютер был подключен к Интернету. Ольга испытала мгновенное любопытство — но тут же сочла ниже своего достоинства проверять, какими сайтами интересуется муж. Решительно выключила компьютер, вернулась в спальню, присела на край двуспальной кровати…

Да, они поженились весной! Ольга помнит это так же ясно, как сегодняшнее, к примеру, утро. В том же ноуте, если открыть папку «Фото», найдутся тысячи фотографий — одних только Ольгиных портретов, цветных и черно-белых, гигабайтов пять. Ведь муж ее — дизайнер и фотохудожник… Как?!

Рявкнул дверной звонок. Ольга подпрыгнула; толчком заболела голова. Наверное, и сознание ее на время помутилось, иначе нельзя объяснить поспешность, с которой она открыла дверь. На лестничной клетке перед ней обнаружились двое хмурых рабочих с железными решетками в руках; Ольга отшатнулась.

— Решетки привезли, — вместо приветствия сказал старший рабочий, дородный и усатый. — Занести можно?

— Какие решетки?

— На окна, от воров! — объяснил второй, маленький и белобрысый. — Виктор Александрович… да вот и он сам.

На лестничную площадку поднялся Виктор — очень прямой, в летнем костюме и при галстуке, несмотря на жару. Он был начальником строительной фирмы и со временем обещал вырасти в действительно крупного бизнесмена; Ольга, охнув, отступила в прихожую.

Ее судьба снова порвалась и расползлась, как рваные колготки. Виктор — реален. В ее жизни нет и не было никакого Эдика!

— Привет, — сказал бывший муж и мельком оглядел переднюю. — Поскольку квартира отчасти моя и на опознание твоего трупа мне не хочется, то привез решетки, как ты просила. Мужики, давайте.

— Погоди, — сказала Ольга, чувствуя, как немеет лицо. — Что значит — «давайте»? Сперва покажите, что за решетки…

— Обыкновенные, — усатый рабочий, пыхтя, втащил в прихожую первую партию железяк. — Куда бы тут прислонить?

— Погоди, — сказала Ольга уже с возмущением. — Это же тюремный дизайн!

— Ерунда, — Виктор повысил голос. — Отличные решетки! Еще усиленные, но ты же сама говоришь, что воры…

— Я не собираюсь жить в тюрьме! В гробу я видела твои медвежьи услуги! — Ольга загородила собой вход в спальню. — Мне ничего не нужно, а понадобится, я сама поставлю, я вполне в состоянии…

— У тебя новая мебель? — спросил Виктор неуловимо изменившимся, истончившимся, как бритва, голосом.

Он смотрел поверх Ольгиного плеча на двуспальную кровать под шелковым покрывалом.

Ольга растерялась.

Виктор прошелся по прихожей, раздувая ноздри. Распахнул дверь в ванную. Конечно, влажное полотенце, мужской одеколон на полочке и две зубные щетки никуда не делись.

— Поздравляю, — сказал Виктор сквозь зубы. — Больше, пожалуйста, не звони.

Через минуту рабочие, перемигиваясь, вытащили решетки из квартиры и принялись грузить их в грузовичок под самыми окнами, а Виктор стоял поодаль, на краю детской площадки, и курил, повернувшись к дому спиной.

Ольга набрала его мобильный номер. Виктор и ухом не повел — стоял и курил, хотя телефон в его кармане курлыкал на весь двор.

* * *

Наступил вечер. Потом ночь..

Ольга легла спать одна — на широченной кровати, показавшейся пустой и холодной. Она то проваливалась в сон и начинала видеть цветные бессвязные картинки. То просыпалась, сжимала ладонями виски; ей вспоминался странный тощий человек, пожирающий сырки прямо в оберточной фольге.

Где его носит? Куда он ушел, почему до сих пор не вернулся?

В два часа ночи она встала, заварила себе чая и уселась с чашкой на подоконник. Верещали цикады, на дальнем конце двора обнимались влюбленные на скамейке. Точеным силуэтом прошмыгнул соседский кот.

Нет никакого Эдика и не было. А если и был, если навещал ее в бреду какой-то морок — теперь он ушел и больше не вернется; ничего удивительного. Такие люди, как Ольга, прекрасно существуют в одиночестве. Я сама по себе, я самодостаточна. Три часа утра. Четыре.

Можно огорчаться. Можно даже поплакать или принять курс транквилизаторов. Но нельзя удивляться тому, что случилось; это естественно. Она живет жизнью, которая ей нравится. Рассталась с Витей. И хватит экспериментов.

Приближался рассвет. Завтра с утра на работу. Жизнь войдет в колею: утро, день, вечер, Новый год, Восьмое марта, снова Новый год… Она зажмурилась, чтобы не выпустить слезы, и так, с закрытыми глазами, услышала шаги.

Он шагал по пестрому от рисунков асфальту, по намалеванным домикам и красавицам с пышными волосами. За ним тянулась длинная тень от уличного фонаря.

* * *

— Где ты был?!

Он стоял перед ней, бледный, с кругами вокруг глаз, с виду очень усталый. На щеке краснела свежая ссадина.

— Ты что, дрался?!

— Нет, — он снял в прихожей туфли, — хотя… Сложно было выпутаться. Понаставили везде колючей проволоки…

— Проволоки? Кто?!

— Это я так, фигурально выражаясь, — он потер скулу. — Оль, а что у тебя на кафедре? Антонова увольняется или нет?

— Не увольняется, — Ольга смотрела, как он стягивает рубашку. — Переходит на полставки, ее часы поделят между мной и Ирой… Эд, тебе это интересно?

— Конечно.

— В пятом часу утра?

— А что удивительного? — он остановился на пороге ванной. — Мы ведь почти не говорили со вчерашнего дня!

Перехватив ее взгляд, он вдруг забеспокоился, подошел ближе, положил большие ладони ей на плечи:

— Ты волновалась? Прости. Я не смог тебе позвонить… Я больше так не буду. Ложись, ведь уже практически утро…

Лежа под простыней, Ольга слышала, как перестала шуметь в душе вода. Мелькнул и погас свет; босые ноги прошли по скрипучему паркету. Тень ивы лежала на полу, переплетаясь с лунным светом причудливее любой решетки…

— Слушай… ты реален?

— Конечно, — он улегся рядом, вытянулся, тихо засмеялся. — Ты, наверное, очень устала, Оль?

* * *

Утром пел соловей.

— Ему заплатили, — сказала Ольга.

— Он повинуется природе, — серьезно возразил муж.

Они лежали, сцепившись, как две части сложной детали. Две идеально заточенные друг под друга части.

— Оль…

— Что?

— Ничего, — он вздохнул. — Поспим?

— Мне на работу, — она опять засмеялась. — Сессия на носу.

— Махнем на море? В смысле после сессии?

— А куда?.

— Куда скажешь… Пусть даже жара.

У Ольги дрожали ноздри. Луч солнца упал на подоконник, соловья поддержали мощным хором воробьи…

— Эд… а правда, мы счастливы?

— Разумеется. Почему должно быть иначе?

* * *

— Что с тобой, Ольга Николаевна? — спросила коллега Ирина.

Это был шестой или седьмой вопрос за день. Спрашивали студенты, преподаватели, случайно встретившаяся во дворе соседка, даже знакомый кот, дежуривший на углу рынка, посмотрел с изумлением: что с тобой?

— Ничего. А что?

— Ты какая-то…

— Обыкновенная, — Ольга с достоинством выпрямила спину. — Человек рожден для счастья, как птица для полета. Ничего удивительного.

— Вы ребенка не планируете? — Ирина поправила очки в тонкой оправе.

— Мы? — механически переспросила Ольга.

— Ну да. С Эдиком. Он же хотел ребенка, ты говорила, так? — Ирина ухмыльнулась кончиками губ. — Вот это будет счастье, это да. Только ходить и светиться времени не хватит и сил! — Она назидательно подняла палец.

— Хватит, — сказала Ольга. — Вот увидишь — буду ходить и светиться.

— Неудивительно, что тебе так везет, — с ноткой печали сказала Ирина.

Ольга засмеялась и вышла с кафедры.

На улице был снегопад в тридцатиградусную жару. Летел тополиный пух, прохожие шагали в струистом воздухе и отражались в сухом горячем асфальте, будто горячие парафиновые тени. Липы тянули ветки над мостовой и тротуарами, в их пушистых зарослях гудели пчелы, гудели машины в раскаленных пробках, гудело, трескаясь от зноя, бледно-синее небо над городом. Цокая каблуками, Ольга удивилась этому миру, может быть, впервые в жизни.

Изумилась, как детсадовец в цирке. И рассмеялась сама себе.

— Ольга Николаевна?

Человек лет сорока, лысоватый, с серыми внимательными глазами, поднялся со скамейки у парадного.

— Я прошу прощения… Можно отнять у вас несколько минут?

Он что-то вытащил из внутреннего кармана рубашки. Мелькнули красные «корочки», но Ольга ничего не успела толком рассмотреть.

— Не волнуйтесь, только несколько минут… Мы занимаемся расследованием тяжкого преступления. Преступник, предположительно — гипнотизер, человек с сильной волей, легко подавляющий и вводящий в заблуждение менее стойких граждан… Авантюрист, он втирается в доверие к одиноким женщинам, а потом убивает их ради жилплощади. У него было уже пять или шесть «жен», Синяя Борода рядом с ним — мальчишка… Может представляться как Эдуард. У нас есть опасения, что… вы меня понимаете?

— Нет, — сказала Ольга.

Ей сделалось очень холодно посреди залитого солнцем двора, полного листвой и воробьями. Лысоватый прищурился:

— У нас есть основания полагать, что следующей жертвой так называемого Эдуарда будете вы, Ольга Николаевна.

— Это полная ерунда, — сказала Ольга с достоинством. — Я не знаю никакого Эдуарда. Моего бывшего мужа зовут Виктор, мы давно расстались и не жалеем об этом. Кстати, Виктору принадлежит половина квартиры, в которой я сейчас живу, и версия о «наследовании» несостоятельна. А теперь, позвольте, я пойду…

— Погодите, — в голосе лысоватого прорезалась сталь. — Одну минуту, Ольга Николаевна. Вы трезво рассуждаете… Но продолжаете его покрывать?

— Я не понимаю, о чем вы, — сказала она холодно. Развернулась и зашагала к двери парадного, но лысоватый преградил ей дорогу.

— Вы что же… Я не могу представить, что вы вступили с ним в сговор сознательно… Он сказал вам, что он — вероятностная флюктуация, так? И вы поверили?

— Он такого не говорил, — пролепетала Ольга.

Лоб ее собеседника пересекли пять параллельных морщин — будто пустой нотный стан:

— А что он говорил? Как-то он объяснял свое неожиданное появление, и то, что вы совсем не удивились… Вы ведь не удивились вначале?

— Удивилась, — сказала Ольга и поняла, что это неправда.

— Он авантюрист, — с нажимом сказал сероглазый. — Гипнотизер. Он ввел вас в состояние транса.

Двор съежился, небо опустилось ниже.

— Чего вы хотите? — спросила Ольга, с трудом выталкивая каждое слово.

— Он дома? — быстро спросил лысоватый.

— Не знаю, — призналась Ольга после паузы.

— Тогда давайте поднимемся… Если он есть, побеседуем втроем. Если нет… Я хотел бы его дождаться.

Ольге показалось, что дверь в парадное прыгнула на нее, размазалась в пространстве и наделась на шею, как ожерелье. В мареве плыли серые ступеньки; Ольга считывала их ногами, как пальцы пианиста считывают клавиши. Сероглазый шел за ней и говорил, он говорил страшно много, слишком много, будто от радости, что она слушает его, не мог никак замолчать:

— Мне жаль вас… Ольга Николаевна. Но вы подумайте, вы взрослая женщина: как такое может быть? Ни с того, ни с сего у вас появился муж, у ваших отношений — история, которой на самом деле не было… И вы это в глубине души понимаете… Он издевается над вашими чувствами. Он всегда так. Он хочет вашу квартиру…

Ольга стояла на лестничной площадке с ключом в руке, и дверь квартиры медленно приоткрывалась.

— …Он не рассказывал вам, что он парадокс? Что одним своим существованием нарушает законы физики? А на самом деле он применяет комплексный гипноз, в ход идут слова, взгляд, жесты, даже запах!

Ольга медленно вошла в прихожую. Не переставая говорить, лысоватый обладатель «корочек» сунулся в кухню, заглянул в ванную; тогда Ольга, закусив губу, толкнула его внутрь — вложив в этот толчок все силы, что у нее были.

Щелкнула задвижка. Чтобы высадить эту дверь, потребуется секунд двадцать…

— Эдик! Уходи, тебя хотят убить!

Большая комната была пуста. На журнальном столе мерцал включенный ноутбук; Ольга метнулась в спальню, но в этот момент на пороге появился лысоватый. Дверь ванной комнаты, еще узнаваемая, стекала у него по плечам, как оплывающее желе; с пластмассовым стуком отвалилась железная петля.

— А вы боец, Ольга Николаевна. Он все рассчитал. Как ловко вплелся в эмоциональную сеть, как точно угадал ваши желания… Затесался в вашу жизнь под видом старого плаща, но, существуя впроголодь, захотел энергии, эмоциональной подпитки… И получил ее, да, получил! С вами, чокнутая вы баба, он стал сильнее…

Паркет под ногами вдруг просел, и Ольга утонула в нем по щиколотку.

— Проклятая жара? — спросила она с надеждой, глядя, как жирными каплями стекают остатки двери по штанинам, по лацканам человека с фальшивыми «корочками».

— Нет, — лысоватый, кажется, торжествовал. — Вы сами не понимаете, во что влипли, Ольга Николаевна. Вы эмоционально с ним связались, он крючочек, а вы петелька. Он зависит от вас, для вас это очень плохо. О-Си-Эй! Проявляйся, или ей конец!

Оглушительно чирикали воробьи за приоткрытым окном. Ольга задергалась, как муха на липкой ленте.

— Эдик! Уходи!

На крик должны были сбежаться соседи, но Ольга и сама понимала — крика нет. Она разевает рот, как поющая рыба, а паркет ее собственной комнаты втягивает ее все глубже, вот утонул подол юбки, вот цепкая, как бетон, жижа подступила к коленям, и хватит уже, хватит, я хочу проснуться, что за бред…

— Эдик!

Стены лопнули, и комната пропала. Обои разбились, как стекло, из-под них проступили кирпичи, но не белые, силикатные, из каких был сложен дом, а красные, кое-где покрытые сажей и поросшие мхом. Ольга, дернувшись, не смогла освободиться — и тут же ощутила, как две горячие руки ложатся ей на плечи.

— Эдик?!

— О-Си-Эй, — лысоватый человек преобразился, теперь он был уже совершенно лысый и вместо серого костюма на нем был серебристо-черный, как расплавленная смола, комбинезон. — Только посмей. Только…

— Я ПОСМЕЮ.

Реальность дрогнула.

Воробьи обвились вокруг ствола, подрагивая тонкими антеннами. Телевизор развалился пополам, выпуская на волю румяные зрелые семена. Соседская машина «Жигули» обернулась порносайтом, а из горячего крана на кухне потоком хлынули флешмобы. Ольга стояла посреди этого безобразия, по-прежнему увязнув в твердом полу, чувствовала руки на плечах и — присутствие рядом обезумевшей слепой силы, готовой взболтать сейчас весь мир, как яичницу в шейкере.

— Стой! — лысоватый тоже почувствовал присутствие силы. Он пятился, пенился и шипел, как струя из огнетушителя. — Стой… Назад… Я выпускаю ее!

— ВЫПУСКАЙ.

Ольга сделала шаг, будто марионетка, и села на паркетный пол. Комната была на месте, чирикали воробьи за окном, ноутбук на журнальном столике темнел пустым экраном. В прихожей, у самой двери, стоял лысоватый человек с разбитым носом, и черные капли падали ему на рубашку.

— Вот каждая баба хочет, чтобы вокруг нее вращался свет, — сказал лысоватый с непонятной тоской. И вышел не попрощавшись.

* * *

Они пили кофе. Слезы капали в чашку, круги расходились по темной поверхности.

— Значит, не было никакого лыжного курорта? И свитера? И камина?

— Нет.

— И моря тоже не было?

— Не было, Оль. Я все врал.

— А ты…

— Нет, не то, что ты думаешь… Я в самом деле парадокс информационного пространства. Узелок на ткани. Я был ранен и очень ослаб. Я пришел к тебе, потому что ты ничему не удивляешься. И они не нашли меня.

— Кто?

— Законы физики не для того писаны, чтобы их нарушать, мироздание сопротивляется и хочет прибить возмутителя спокойствия. Я не могу сидеть на месте. Вечно то прячусь, то воюю. Они зовут меня вирусом О-Си-Эй.

Слезы потекли обильнее, и поверхность в чашке пошла кругами, как лужа во время дождя.

— И ты можешь…

— Да, — он кивнул. — Я могу парализовать мировую банковскую систему. Я могу блокировать Интернет — полностью. Да что там — я могу отключить электроэнергию везде, всюду, разорвать сеть в клочки… Энергетическую. Информационную. Эмоциональную… Оленька, прости меня, дурака. Не плачь.

— Я думала, ты мой муж… Я тебе поверила…

— А я и есть твой муж.

— Нет. Ты виртуальный, как в «Матрице»…

— Я реальный, — сказал он горячо. — Я есть. Этого достаточно.

Они помолчали.

— Я удивилась, — призналась Ольга. — Я впервые посмотрела на мир, как…

— Да, знаю. На это твое удивление меня поймали.

— Прости.

— Ну что ты. Ты приютила меня и защитила. Если бы не ты, меня прихлопнули бы, как муху.

— За что?

— Я слишком опасен, Оль. Я очень много могу. Это ненормально.

— Зачем ты ел сырки в фольге? — спросила Ольга, рыдая над чашкой.

— Мне надо было восстановить энергобаланс в человеческом теле… честно говоря, я не подумал, что фольгу надо снять.

И он грустно покачал головой.

* * *

Антонова все-таки уволилась, и Ольге досталась половина ее академических часов.

Миновало лето. Пролилась осень.

Зимой Ольга поехала на лыжный курорт, одна. Она часами сидела у камина в маленьком в холле гостиницы, пила подогретое вино и прогоняла любого, кто решался завести с ней разговор.

Наступила весна.

* * *

— Привет, — сказала телефонная трубка. — Ты только не удивляйся.

Загрузка...