Юрий Самарин Осколки

Рассказ

Дождь кончился, последние капли (осколки) поблескивали на придорожных кустах. Матово чернел асфальт. Низкое небо — рама без зеркала — по-прежнему оставалось угрюмым, пасмурным, не предвещая ничего хорошего. Бордовая «девятка» неторопливо катила между болотистых перелесков: березы, осины, липы, мимо бедных деревенек — конец двадцатого века, а все избушки в три окна, куцые садики да огородики, безлюдные железные и бетонные автобусные остановки (новшество), первые пригородные дачки, тоже бедные — на неудобьях и слишком далеко от города. Серость, мрак, тоска!

Андрей нажал на газ: встречных машин почти нет, дорогу он знает хорошо — недавно отремонтировали, гравий с обочин еще не собрали, вроде никаких сюрпризов ждать не приходится. Конечно, дорога мокрая, да уж больно скучно сегодня. Дома — свежая газета, рюмка коньяку, диван, ужин, Ленка расскажет, как в садике… Покой, отдых. Как-то особенно остро вчера почувствовалась нехватка домашнего уюта.

Лорд (мощный, коричневато-рыжий боксер с примесью дога) ткнулся влажным прохладным носом в шею. Что забеспокоился? Сиди на своем заднем сиденье, смотри в окно или дремли, свернувшись клубком.

— Скоро будем дома, — заговорил Андрей с собакой, — косточку получишь.

Машина легко взобралась на небольшой холм и ринулась вниз. Несколько километров шоссе приходилось на эти горки, поросшие молодым сосняком. Хорошее место, но даже оно сегодня не радует глаз. Андрей устал, измотался с очередными тупыми клиентами, имеющими возможность позволить себе престижного адвоката. Будущие уголовнички — на этот раз резвые «новые русские» — нарвались на серьезных граждан со связями и, в свою очередь, с деньгами, и всю надежду возлагали на умного и ловкого крючкотвора, то есть — на него, Андрея, и на посулы не скупились. Однако он слишком хорошо знал всю эту братию и требовал «бабки» и прочие блага вперед. Вчера и состоялось генеральное соглашение, столковались. Затем, как водится, — ужин, баня, девочки. Полный сервис. Андрей не всегда позволял себе «отдых» с клиентами, особенно если в нем участвовали девицы, а на этот раз соблазнился на юную брюнетку с точеной фигуркой. «А правда — вы сидели в тюрьме?» — спросила она его. «Пытались как-то дать бесплатную квартиру», — отшутился он. В ходе общения выяснилось, что начинающая путана поступила на заочный в пединститут и наезжает в город. Девица была явно не против продолжить знакомство, но он не решился давать свои координаты и истребовал адрес ее родителей в райцентре. Собственно, чего боялся? Излишняя осторожность. Жена давно смотрит на все его темные дела на стороне сквозь пальцы. А брюнетка стоила продолжения знакомства.

Тряхнуло по вершине очередного холма, и навстречу выскочила такая же новенькая, блестящая «девятка», как у него, только цвета «мокрый асфальт». Андрей не успел понять, в чем дело, одновременно зазвенело в ушах от грохота, рассыпалось на мелкие осколки лобовое стекло (или ему показалось — он видел только сетку мелких трещин), закружилось, замелькало, смешалось черное с красным, и в одно мгновение померк свет.

* * *

Откуда-то издалека доносился не то крик, не то вой. Он приблизился и оборвался. Неестественно легко удалось Андрею выбраться из машины. И Лорд рядом, веселый, играет, зовет — пошли побегаем, отвлечемся: посмотри, какой простор открывается с этого холма. И вправду, как будто посветлело и видно далеко. Андрею показалось, что он оторвался от земли, пожелал и оторвался, только движения чересчур легкие — не идешь, а паришь. Точно — паришь.

Андрей оглянулся и увидел рядом со сплющенной, помятой машиной человека, лежащего лицом вниз. Неестественно вывернутые ноги, словно их неправильно пришили. Левая рука закинута за голову. Знакомая грязная разодранная одежда: черные джинсы, фиолетовая водолазка… Его одежда! И тело — его! Будто чужое: лежит груда костей и мяса. Никому не нужная. И вокруг никого. А где же Лорд?

Собака стояла невдалеке и смотрела на него. Ждала. Он сделал шаг (движение, похожее на шаг), и она отступила, отпрыгнула.

— Лорд, — позвал Андрей.

Обрубок хвоста шевельнулся, и пес побежал. Андрей понял, что пса ему оставлять нельзя, тот без него пропадет. Сгинет.

— Стой, стой! Ко мне! — адвокат рванулся следом и вдруг почувствовал, что проваливается, летит вниз.

* * *

Серый (вообще-то Сергей) по пьяной лавочке зарезал своего партнера по бизнесу и его жену — свидетельницу. Как он утверждал: в шоке, затмение нашло. Андрей поддержал эту версию — других-то свидетелей не осталось. Партнер якобы задолжал крупную сумму, пытался оттянуть долг, уладить дело — пригласил Серого к себе, накрыл стол, поставил «Кремлевскую», а когда приятель не согласился на отсрочку (и так уже одна была), начал угрожать, запугивать, и Серый сорвался — хозяйственным ножом ткнул того прямо в сердце, а затем перерезал горло его молодой супруге («Если б она не кричала — я б ее не тронул»).

Дело было ясное. Все мотивы, все факты, все улики. Но следователи часто работают в спешке, в горячке, не выверяя, оставляя адвокату возможность повернуть версию и так, и эдак. Родственники на адвоката денег не жалели, судя по всему Серый был им нужен живым, и Андрей бился за клиента твердо и удачно (убийцы тоже люди, в складывающихся обстоятельствах всякий…). Он выхлопотал ему всего восемь лет. А ведь грозила расстрельная статья. С этого дела и пошла у него слава ловкого, отличного адвоката. Потекли денежки.

Может быть, потому что дело такого рода было первым (к тому же удачно завершилось), ему ярко запомнилось то время. И сейчас, в маленьком промежутке, спрессовалась вся информация тех нудных и кропотливых месяцев. Но один момент всплыл перед глазами, как будто случился минуту назад: такие свежие краски и впечатления… Он и Серый сидели в пустой комнате за столом друг против друга. У преступника руки за спиной были заключены в наручники. Андрей достал из дипломата целлофановый пакет с крупной, сладкой (он сам съел несколько ягод) викторией, переданной родственниками, и одну за другой отправлял ягоды в рот Серого. Убийца ел и щурился, как кот. В окно, через решетку, пробивался ослепительным сиянием жаркий июньский день. Казалось, Серый сейчас замурлыкает от удовольствия.

* * *

Клочок света за окном разросся, и Андрей увидел маленькую рыжую дворнягу на коленях (где Лорд?). дворнягу звали Рыжик, она приблудилась к их дому и очень полюбила мальчика — Андрея, то и дело порываясь своим розовым язычком облизать руки и лизнуть в лицо. Она повсюду бегала за мальчиком и с лаем бросалась защищать его от редких на их полугородских, полудеревенских улицах машин. Мать ругала Андрея за то, что он приветил такую глупую собаку, несмотря на полную миску у крыльца норовящую съесть какую-нибудь падаль или того хуже — человеческие фекалии. Рыжик, действительно, не желал отказываться от таких блюд, а главное, сразу после поедания норовил лезть со своими ласками к мальчику.

Однажды собачка пропала и появилась только через несколько недель, бросившись с радостным лаем к своему юному хозяину, возвращавшемуся из школы. Рыжик визжал, приплясывал, лизал руки, норовил достать до лица. На его спине виднелся огромный, покрывшийся корочкой рубец. «Лишай, — заявила мать, — не смей ее трогать. Собака больна, она все равно погибнет». Андрей случайно подслушал разговор между матерью и соседом, дядей Сережей, пожарным: «Проволокой ее привязал. Как выпуталась? Да и до города километров десять…»

Самое страшное было потом — Андрей сам отнес полностью доверявшего ему Рыжика в ветлечебницу. Там сказали, что рубец — это не лишай, совсем не опасен, песик совершенно здоров, и его вернули мальчику. Но он, поддавшись какому-то нехорошему чувству (мать велела), сказал, чтоб Рыжика усыпили. Пожилая фельдшерица неодобрительно к этому отнеслась: переспросила и неохотно взяла собачку. Сейчас на Андрея смотрели полные любви глаза Рыжика. Никогда раньше он не вспоминал об этом. Но сейчас… Эти глаза… Бескорыстная собачья любовь.

* * *

Каре-золотые глаза с веселыми искорками. Ну да, Оксанка. Повзрослела, похорошела за год с тех пор, как переехала в новый район. Идет с матерью (полной, коротко остриженной женщиной) и отцом — высоким, русоволосым… Улыбается ему.

— А, это тот, который торчал под нашими окнами, — доносился до него женский голос. — Ты, вроде, вспоминала о нем. Познакомила бы.

Андрей внутренне съежился. Чего им от него надо? Посмеяться? Ну, нравилась ему белокурая Оксанка в шестом классе. Дружили. Сама предпочла другого. Надо же — они его помнят. И она как-то так улыбнулась… ласково… (неужели она рада его видеть?).

* * *

— Послушай, шеф, я не увлекаюсь маленькими девочками. Сдались они…

— Двенадцать лет.

— Кому? Ей? Спроси кого хочешь в поселке, всех баб прошел… На кой ляд мне сдалась такая пигалица?

— Слушай, давай откровенно. Ты выпутаться хочешь?

— Еще бы.

— Я изучил дело. Сложно. Все улики против тебя. Если взял грех на душу — признавайся. Может, смягчат приговор.

— Безнадежно? — буравчики глаз так и сверлят Андрея.

— Почти… Есть зацепка.

— «Жигуль» продам, деньги тебе, если вытащишь.

— Нет. Меня так не устраивает. Сам пойми…

— Ладно.

На фотографии — худенькая девочка со светлыми волосами и заострившимся личиком, измазанным землей. Прикопал в леске.

* * *

В комнате сгущаются сумерки. На окнах морозные узоры. В углу стоит елка. Громко тикают настенные часы. В кухне капает вода из умывальника. Андрею страшно. Темнота. Он едва выше подоконника, в окна льется фонарный свет. Огромный мир обступает его. Ледяной. Таинственный. Страшно одному. Вжаться в диван, обнять руками колени и жалеть себя, плакать, а затем, наплакавшись, в сладком изнеможении уснуть.

Хлопок двери, щелкнул выключатель, и в ослепительном свете люстры клубы морозного воздуха, ворвавшегося в комнату.

Мать, румяная, в черной, с блеском тающих снежинок шубе стоит над просыпающимся мальчиком и протягивает большую, чуть ли не с него деревянную машину — яркую, красно-желтую, с пластмассовыми колесами в рубчиках (как настоящие!). Здорово! Замечательно! Мир полон радости и нежности. Мама!

Андрей бросается ей на шею.

* * *

Лорд вновь стоял в десяти шагах впереди и оглядывался на хозяина — звал. Андрей двинулся вперед. Ноги как чужие, ватные, вязли в какой-то серой кисее. Вокруг расстилалось голубовато-серое поле, причудливо пересеченное почти прозрачными слоями, напоминающими колыхающиеся стеклянные стены. Далеко впереди маячил серо-серебристый просвет. Туда и направлялся пес. Андрей чувствовал что-то давящее за спиной, оглянулся. Позади, не очень далеко, виднелся город не город, что-то странное, углом наступающее на кисейное слоящееся поле. Причудливое нагромождение черных строений. Здесь попадались средневековые башни с остроконечными крышами, зубчатыми стенами, ступенчатой формы дома, рвущиеся вверх, кубы и параллелепипеды, накренившийся небоскреб и что-то дальше, не разобрать. Почему-то серебристый свет, доходивший до Андрея, не отражался на их стенах. Не он ли образовывает призрачные слои, как бы преломляющие пространство? Город (видимо — город) одновременно притягивал своей мощью и загадочностью, и в то же время отталкивал. Что-то в нем было пугающее, тревожное, точно там притаился неведомый монстр, изготовившийся к прыжку на очередную жертву-добычу. И все же город напоминает что-то земное, знакомое, пробуждающее желание узнать, дотронуться… Поверь, это приятно, стоит попробовать… Никаких монстров… Девица сидит в темнице, коса на улице… Решись…

Лорд заскулил. Андрей повернулся к нему, сделал шаг и снова куда-то провалился, теряя нить понимания происходящего.

* * *

— Привет, Солнышко! Как дела?

— Папа, бабушка пришла! — девочка исчезла в зале.

Андрей разулся, повесил кожаную куртку.

Появилась Ирина, испытывающе глядя на него:

— Ты сегодня рано…

— Да. А что, нельзя?

Жена насупила брови.

— Не начинай, пожалуйста. Мама только что оправилась от болезни.

— Не той кровушки хлебнула…

— Хочешь поужинать? — переменила тему Ирина.

— А вот и Андрюша, наш кормилец, — теща вела за руку Леночку. — Как успехи на работе, господин адвокат?

— Для вас я, Марья Игнатьевна, так и останусь гражданином…

— Папа устал, Леночка, — теща погладила девочку по голове, — сейчас он поужинает и поиграет с тобой. А мне пора, засиделась у вас.

— Не уходи, бабушка!.. — Лена схватила ее двумя руками за рукав кофты.

* * *

На скамеечке под двумя березами неподалеку от своего ветхого дома с высокой крышей, крытой рубероидом, сидел старик.

— Все хочу спросить тебя, дядя Федь, — обратился к нему Андрей, — почему ты железнодорожную фуражку носишь?

— Сын подарил, он последнее время железнодорожником был.

— А почему — был? — адвокат хорошо знал сына старика, пятидесятилетнего крепкого мужика, раз в год наезжавшего проведать отца откуда-то из Средней Азии. — Уволили, что ли?

— Помер. Телеграмму давали, да не дошла, письмо внучка прислала. Я б все равно не поехал… — старик отвернулся.

Андрей знал его с детства: доброго, торопящегося помочь другим, подставить свое истертое от постоянной работы плечо. Редкий старик — подсобит, подскажет, поднесешь ему чарку — от второй откажется. И сейчас, благодаря в основном его заботе, живет неподалеку слепая старушка. А родни, значит, никого не осталось — жена умерла лет пятнадцать назад, дочку еще в детстве убило молнией, единственный сын умер за несколько тысяч километров…

— Сестра Маня в Самаре. Все собиралась меня навестить, да пишет — болеет. Она на три года меня старше, значит, ей восемьдесят четыре. Вряд ли повидаемся перед смертью.

— Дядя Федь, а я в Самару собираюсь, поехали со мной. — Андрей не собирался в Самару, но старик всегда был добр к нему и в его сдержанных словах о смерти сына слышалось подлинное горе.

— А я уж в дом престарелых надумал… Поездом?

— На моей машине. Всего ничего — полдня и там.

* * *

В изоляторе на двенадцать коек находилось шестнадцать человек. Четверо спали на матрасах в проходе. На улице трещали морозы, в камере было холодно, и тому, кто располагался на полу, приходилось несладко. Сначала менялись местами, но вскоре отсортировались самые плохие и неуважаемые. Вернее — трое действительно слабых, склонных к угодничеству, и один молодой, крепкий, деревенский парень, попавший под следствие за драку в своем клубе (ни за что искалечил чужака — сломал нос и т. д.), теперь его «раскручивали» еще на взлом магазина, из которого взяли несколько ящиков водки. По милицейской логике — если сидеть, то какая разница — годом больше, годом меньше. Парень имел независимый характер и сразу не поладил с одним крутым, принадлежавшим к известной в области группировке, угодившим сюда по подозрению в изнасиловании. Братва с воли обещала вытащить товарища (в конце концов так и произошло). Тем не менее в КПЗ он досиживал шестой месяц и полностью обжился здесь, подминая под себя или «уважая», как Андрея, остальных сокамерников. Вот только с Витьком (так звали деревенского) ничего не вышло: тот не признавал власти крутого ровесника и попытался оказать ему сопротивление. Однако крутой пользовался поддержкой приближенных, и досталось Витьку спать на полу, на матрасе.

Пришло время освободились нары как раз рядом с Андреем. Один из четверых бедолаг по праву мог занять их, и этим воспользовался непокорный Витек. Он почему-то обратился к Андрею: «Ты не возражаешь?» Адвокат пожал плечами, хотя его подмывало посоветовать парню переговорить по этому поводу с крутым и постараться пойти на мировую.

Ночью Андрей проснулся от хрипа и возни на соседних нарах. Несколько темных фигур навалились на Витька и что-то с ним делали. Адвокат перевернулся на другой бок.

Витька нашли повесившимся на мокром полотенце. Никто ничего не видел.

* * *

Андрею показалось — пес лижет ему лицо. Он приоткрыл глаза и увидел в нескольких шагах от себя Лорда. Трехлетний, начавший матереть боксер на фоне далекого, серебристого прогала выглядел темным силуэтом, — едва различимый белый треугольник на груди и белые носочки на лапах, утопавших в пепельной кисее. Андрей попытался встать — безуспешно, тело отказывалось подчиняться ему. Спиной ощущался вкрадчивый холодок, сквознячок, он оглянулся и увидел, что нагромождения черного города приблизились, строения расползлись и стали различимы новые выступы и углы. По-прежнему на стенах не отражался серебристый свет, но между человеком и городом виднелись колыхающиеся, прозрачные (световые, — догадался Андрей) преломления, подчеркивающие густую черноту зданий. Город одновременно манил и угрожал, тянул и давил. Какое-то движение вывело адвоката из оцепенения. Да, так и есть — пес подпрыгивает и наклоняет голову, как бы говоря: «Вот он я, не забудь обо мне, давай поиграем, ты нужен мне, подойди или прощай — я ухожу». Человек осознал — если он сейчас не сделает необходимого сверхусилия, не догонит, не поймает пса, то того уже никогда не найти. Звук призывающей команды застрял в горле, и тогда, стиснув зубы (сжав волю), он пополз. Первые метры пути были мучительно трудны, и все же пространство подалось, сдвинулось, прозрачные слои пропускали дальше. Купированный хвост Лорда весело замельтешил, весь торс собаки извивался в радостном танце. Боксер отбегал вперед, возвращался, но не давал приблизиться к себе. Андрей упорно продвигался к собаке и к серебристому просвету впереди. Черный город слал вдогонку крысиный писк.

Чем ближе становился серебристый просвет, тем легче давались движения. Прогал на глазах расширялся, разрастался, и когда в серебряных бликах появились золотые нити, Андрей встал и пошел, затем — побежал. Сердце охватило чувство неизъяснимой любви, неги, счастья, хотя было понятно, что эта любовь как бы относится и не относится к нему, она просто есть, существует, и весь бьющий навстречу свет ею напоен. Кто-то прекрасный и милостивый допустил его в поток любви, и самое лучшее — слиться с ним, стать его частью, сохранив сознание и индивидуальность. Пришло чувство, что ему, Андрею, приоткрыли какую-то грандиозную тайну, смысла которой он до конца постичь не может и не может больше находиться в этом водопаде света, так как грязь на руках и ногах почему-то не смывается.

Пес, бежавший рядом, куда-то пропал. Золотисто-алмазный свет рассеялся, и Андрей увидел черную, блестящую дорогу, молодые сосенки, мрачные низкие небеса, исковерканную, сплющенную бордовую «девятку», рядом бело-синий «Рафик» с красным крестом на боку, людей в белых халатах, свое тело…

Длинная игла достала сердце, и оно тяжело заработало, обретая прежний ритм.

— Повезло парню, — услышал Андрей над собой. — Ну, переломало ноги, пару ребер, зато позвоночник цел. Помирать-то к чему?

— Носятся как очумелые, — ответила женщина. — И не сопляк, вроде. Вином не пахнет… Может, хороший, вон, животных любит.

— Красивый у него был пес. Говорят, смерть собаки отводит беду от хозяина.

Андрей попытался открыть глаза, но ничего не получилось.

Загрузка...