Ослик и пятый океан

В своих произведениях известный детский писатель рассказывает о жизни современных мальчишек и девчонок, о сложных жизненных ситуациях, в которые попадают герои, о том, как важно для людей взаимопонимание.

Мы ехали автобусом в аэропорт. Я и мама. Мама сидела на первом сиденье, я – на втором. Мы так устроились из-за мамы. Она сказала, что я слишком ёрзаю и обязательно помну ей платье.

Рядом с мамой разместился толстый и большой лётчик. Он занимал много места, и мама оказалась у самой стенки. Я смотрел, как погибает новое, замечательно отглаженное мамино платье, и наконец сказал лётчику:

– Может быть, вы пересядете ко мне, а то вам тесно.

Мама покраснела, а лётчик стал извиняться.

– Простите, – говорит, – действительно вам неудобно.

– Ничего, ничего, – ответила мама. – Это я должна перед вами извиниться за своего сына.

"Вот здорово! Я же ещё оказался виноватым! – подумал я. Удивительно, до чего взрослые любят извиняться!"

Пассажиры в автобусе посмотрели на нас. Им очень, конечно, хотелось узнать, почему покраснела мама, и они с нетерпением ждали, что будет дальше. Но лётчик просто пересел ко мне.

Наше сиденье покривилось, и я начал скатываться на лётчика.

– Ты, я вижу, легче пуха, – заметил он.

Теперь покраснел я, взглянул на него и подумал: "Ну как я могу перевесить такую гору?" А вслух ответил:

– Я не самый лёгкий, у нас в классе есть полегче меня. Например… Но кого назвать, я не знал и ловко перевёл разговор: – Погода нелётная, сплошная облачность.

– Облачность есть. Ты верно заметил. – Лётчик сощурил глаза и посмотрел на небо.

– Но это не опасно? – спросила мама.

– Какая же опасность? – ответил лётчик. – Пока облачность низкая, ваш самолёт никуда не полетит.

Я промолчал. Мне очень хотелось, чтобы лётчик подумал, что мы тоже летим. А мама взяла и сказала:

– Что вы, мы не летим! Разве можно с детьми летать? Муж возвращается из командировки. Иркутским самолётом.

Я прилип к оконному стеклу и сделал вид, что не слышу маминых слов про детей.

– Иркутским? – переспросил лётчик. – Можете не волноваться. Там пилот – мой старый друг. Надёжный товарищ.

Автобус остановился у здания аэропорта. Мы попрощались с лётчиком и пошли к справочному бюро.

– Скажите, – спросила мама как можно вежливее, – иркутский прибывает вовремя?

– Опаздывает, – ответили из окошка. – Подойдите через полчасика.

У мамы сразу испортилось настроение. Я стал смотреть по сторонам, чтобы придумать, как её развлечь, и увидел лётчика – нашего автобусного попутчика.

"Сейчас я всё узнаю", – подумал я и пустился догонять лётчика. Но он шёл очень быстро и ни на кого не налетал, а я всё время с кем-нибудь сталкивался.

Лётчик открыл какую-то дверь и скрылся. Я прошмыгнул следом за ним и попал в длинный пустой коридор. Где искать теперь лётчика, я не знал, потому что дверей было много и все плотно прикрыты. Только в одной в узенькую щель пробивалась полоска света.

Я медленно подошёл и услышал знакомый голос:

– И давно потеряна связь?

– Больше часа, – ответила женщина.

Я слышал, как лётчик стал ходить по комнате.

В дверную щель мне видна была карта, вдоль и поперёк пересечённая разноцветным пунктиром. И по каждому пунктиру двигалась маленькая фигурка самолёта.

– Позвони-ка ещё разок, – сказал лётчик.

Женщина, которую я не видел, спросила по телефону:

– Иркутский не появлялся?

И тут я догадался: "Иркутский! Это самолёт, на котором летит папа".

Я открыл дверь и просунул голову. За столом сидела женщина. Она была в синем форменном кителе с двумя золотыми нашивками на рукаве. Лётчик стоял спиной ко мне и смотрел в окно на аэродромное поле.

– Мальчик, ты откуда здесь? – строго спросила женщина.

Лётчик оглянулся. Он совсем не удивился, что увидел меня.

– Это мой знакомый, – говорит. – Тоже иркутский встречает. Ты что, всё слышал?

Я кивнул.

– Слышал и, может, даже испугался, хотя пугаться совсем нечего. Подумаешь, связь потеряли! Восстановят. Может быть, у них там просто испортилась рация. Лучше посмотри, какая карта. Это, брат, хитрая карта. Видишь, по ней игрушечные самолёты двигаются, они на наш аэродром летят. Можно сказать, говорящая карта. Посмотрел на неё – и сразу знаешь, где самолёт находится.

Лётчик говорил, но я плохо его слушал, а всё шарил глазами по карте.

– Скажите, а где иркутский самолёт?

– Иркутский? Вот он. – И лётчик показал на маленький самолётик, который неподвижно стоял на зелёной пунктирной линии.

– Ну, я пошёл. Мне к маме надо, – сказал я и вышел в зал ожидания.

Мама сидела в стороне от всех и читала газету.

– Ты где был? – спросила она.

– Да так, гулял, – соврал я.

Прошёл ещё час, а в справочной по-прежнему ничего не знали про иркутский самолёт. Какие-то самолёты прилетали и улетали, а нашего всё не было.

Мы сидели с мамой и не разговаривали. Тогда я незаметно сполз со стула и пошёл в диспетчерскую. Я тихонько приоткрыл ее дверь и отыскал зеленую пунктирную линию. Иркутский самолёт стоял на прежнем месте.

Я вернулся к маме. И тут снова появился лётчик, он шёл не торопясь.

– Товарищ, товарищ! – крикнула мама.

Он оглянулся и подошёл.

– Я очень волнуюсь и поэтому решилась вас окликнуть. Почему-то до сих пор нет нашего самолёта!

Лётчик посмотрел на меня, и я отвернулся. Я боялся, что он сейчас всё расскажет маме.

– Не волнуйтесь. Плохая погода. Где-нибудь сидит или сбился с курса. На нём знаете какой пилот бывалый! – Лётчик сел рядом с мамой. – Отличный парень! Я его ещё с войны знаю. Тогда он мальчишкой был. Если хотите, могу про него историю рассказать, всё равно ведь нам ждать.

Было это в 1941 году…

Пилот считал раненых, которые подымались по лесенке в самолёт. Одни опирались на автоматы, как на палку, некоторых несли на носилках. Он считал вслух: "Раз, два, три, четыре…" Все напряжённо прислушивались к размеренному счёту. "Пять, шесть, семь…"

Раненые стояли в очереди к самолёту молча, но каждый из них с трепетом ждал, когда этот счёт прекратится.

Среди раненых был здоровый мужчина. Он держал за руку мальчика лет одиннадцати, бледного, худенького, одетого в чистое гражданское платье, неизвестно как сохранившееся в этих партизанских лесах.

Пилот считал: "Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать". Потом он замолчал, и в самолёт влезло ещё несколько раненых.

"Всё! – сказал он. – Больше сажать нельзя!"

Мальчик вырвался и отошёл в сторону. К нему подошёл его попутчик и начал что-то говорить. Мальчик слушал, опустив голову, потом снова вложил свою руку в его руку, и они стали в конец очереди.

В очереди, кроме них, осталось всего три человека. Двое совсем молодых парней, один с перебинтованными руками, другой с перевязанным лицом, на котором виднелись только удивительно голубые глаза. И третий постарше, бородатый.

Но пилот всё равно сказал:

– Всё, больше не могу! А то не взлетим.

Трое молчали. Они знали: раз нельзя, то нельзя, хотя если они останутся в лесу, без врача, то умрут от ран. Но они молчали. Их суровые лица, огрубелые от войны и невзгод, были мрачны.

И человек с мальчиком тоже молчал.

Пилот оглянулся. Эти трое поворачивались, чтобы уйти. Тогда он открыл люк самолёта и крикнул:

"Сдать всем оружие и лишние вещи! Быстро!"

Обычно, когда самолёты летели из этих далёких партизанских лесов в Москву, то все раненые брали с собой оружие. Дорога была трудная, нередко случалось, что самолёт в пути сбивали фашисты и раненым приходилось сражаться, чтобы не сдаваться в плен.

Скоро у самолёта выросла горка автоматов, запасных обойм, гранат, пистолетов разных марок.

Пилот посмотрел на эту горку оружия, потом перевёл взгляд на раненых. Они стояли теперь рядом, и мальчика из-за них не было видно. И крикнул:

"Ещё!"

Из самолёта полетели шинели, вещевые мешки, фляги с водой, чья-то рука выбросила несколько пар сапог. Тогда двое из этих, голубоглазый парень и бородатый, сели на землю и тоже скинули сапоги. Потом бородатый помог присесть третьему, у которого обе руки были перевязаны, и стащил с него сапоги.

"Ну, входите", – сказал пилот.

И трое, ступая босыми ногами по железным ступеням лесенки, скрылись в самолёте.

Пилот уже хотел убрать лесенку, но мужчина с мальчиком сказал:

"Товарищ, паренька ещё захвати. Необходимо…" – Он что-то хотел добавить, но посмотрел на мальчика и не стал.

Пилот нехотя отстегнул кобуру с пистолетом, сбросил кожаное пальто и кивнул мальчику:

"Входи".

Самолёт дрогнул. Рёв мотора разорвал ночную напряжённую тишину. Машина медленно побежала, но всё же набрала положенную скорость и взлетела.

Была осенняя ночь. Тихая и звёздная. В самолёте сидели и лежали люди. Прислушивались к шуму мотора. Они летели в тёмном небе, как слепые, ничего не видя, а где-то далеко-далеко под ними лежала земля. И вдруг они точно прозрели: самолёт попал в луч вражеского прожектора. Все ждали, что в следующий момент прожектор погаснет, но он горел неярким светом, точно кто-то повесил в самолёте обыкновенную электрическую лампочку.

Пассажиры самолёта, и молодые и старые, поняли, что стоят на краю страшной пропасти. Они могли каждую секунду погибнуть, но никто не шелохнулся, потому что, если бы у них под ногами была земля, то они кричали бы и дрались, а тут они были в небе. Их привязывал к земле только острый луч прожектора, который готовил им гибель.

А мальчик думал об отце и плакал. Отец его погиб несколько дней назад. Он ничего не боялся, он только плакал.

Пилот попытался уйти от прожектора, но тот ухватил его крепко. Пушки не стреляли. Фашисты ждали: снизится самолёт или нет? Снизится – значит, свой, нет – значит, советский. А пилот тем временем старался набрать высоту, чтобы уйти. Раздался первый залп, потом второй. Самолёт сильно тряхнуло. Но он упрямо летел вперёд, делая крутые виражи, бросаясь вниз так, что едва выходил на прямую. Люди в самолёте падали друг на друга и от боли теряли сознание.

Потом прожектор пропал. Разрывы стали глуше. Пилот ввёл самолёт в облако и ушёл от фашистов.

Прошло ещё минут пятнадцать. В чёткую работу мотора стали врываться непонятные звуки, будто птица на лету хлопала крыльями. Мотор зачихал и умолк.

Может быть, на время, может быть, мотор снова заговорит, закрутится винт и сильно потянет машину вперёд. Но самолёт скользил вниз, точно по хорошо укатанной плоскости. Он скользил легко и плавно, и никакая сила уже не могла удержать его на высоте.

Теперь летел не самолёт, летела земля – она была большая, больше неба.

Самолёт норовил клюнуть носом и сорваться в пике, а пилот удерживал его. Он планировал из последних сил и вглядывался в предутреннюю мглу, пытаясь найти в бесконечном лесном пространстве подходящую полянку. Наконец он увидел то, что искал: это была лесная поляна, – и пошёл на посадку.

Самолёт ударился о землю, но пилоту всё же удалось выровнять машину. Она пробежала метров четыреста, подмяла редкий кустарник и у самых деревьев замерла.

Пилот вышел из кабины. Он снял шлем и молча обвёл всех взглядом. Он смотрел в лица – старые, заросшие, усталые, и в молодые, ещё безусые, тоже усталые. Пилот посмотрел на мальчика, подмигнул ему и неожиданно улыбнулся. И все сразу улыбнулись, и мальчик первый раз после гибели отца робко разжал губы.

Пилот напялил шлем на голову, открыл дверь самолёта. Прыгнул на землю. На секунду замер: вдруг за каким-нибудь кустом снайпер взял его на прицел? Но кругом было тихо-тихо.

Пилот скоро вернулся.

"Пробиты баки. Ни капли бензина. Только в запасных осталось, но на нём не долететь".

"А фронт далеко?" – спросил бородатый партизан.

"Километров пятьдесят".

"Надо найти бензин. Пойдём в деревню, – сказал бородатый. Коммунисты, прошу поднять руки".

Подняли руки трое партизан и пилот.

"Пойду я, – сказал бородатый, – товарищ пилот и… – Он посмотрел на троих партизан. Они были тяжело ранены. – И…"

"Я пойду".

Все оглянулись. Это говорил мальчик.

"Я уже не раз ходил в разведку. Меня не тронут".

"Хорошо. Пойдёшь ты. – Бородатый встал, поправил руку на перевязи и сказал: – Я, Михаил Скопин, коммунист".

"Я, Андрей Беспалов, коммунист", – сказал пилот.

И тогда все посмотрели на мальчика, и он сказал тихим голосом:

"Я, Коля Федосов, пионер".

Они ушли. К полудню им удалось отыскать дорогу и выйти к деревне. Они залегли в кустах, на лесной опушке, чтобы посоветоваться, что делать дальше.

"По-моему, нам надо дождаться ночи", – сказал пилот Беспалов.

"Ночью скорее поймают, – ответил Коля. – Я сейчас пойду".

"Один?"

"Да".

Скопин молчал. Он был опытный партизан и понимал, что мальчик прав.

"А что ты будешь говорить, если в деревне немцы?" – спросил Беспалов.

"Не в первый раз. – Коля встал, глаза его сузились и стали злыми. Ну, я пошёл".

Он подобрал на ходу прутик и, размахивая им, запылил к деревне. А те двое смотрели ему в спину, в белобрысый затылок и тоненькую шею. Мальчик ни разу не оглянулся.

"Да, – сказал наконец Беспалов, – это тебе паренёк!"

А бородатый Скопин ничего не сказал.

Они лежали в кустах и ждали.

Было жарко. Сначала хотелось пить, потом захотелось есть.

Беспалов смотрел на пыльную дорогу, которая вела в деревню.

Он всё ждал, когда же придёт мальчик. Иногда он отрывал взгляд от дороги и оглядывался на Скопина. Тот лежал на спине, лицо его стало бледным, на повязке появились свежие пятнышки крови.

"Больно?" – спрашивал Беспалов.

"Нет", – отвечал Скопин.

Прошло несколько часов. У Беспалова першило в горле, губы потрескались. А на дороге по-прежнему никого не было.

"Скопин, может, мне пойти? Я здесь, бугай, лежу, а он, маленький, там!"

"Брось ерунду молоть, – отвечал Скопин. – Тебя сразу схватят".

"А почему там такая тишина? Немцы, наверное, ушли".

"Если бы ушли, он бы вернулся".

Наступила тревожная ночь. Скопин задремал, а Беспалов лежал в темноте и ловил каждый шорох. Он решил ждать до утра, а утром идти в деревню. И вдруг послышался осторожный шёпот:

"Товарищи, товарищи…"

Беспалов узнал голос мальчика и крикнул громко, неожиданно для себя:

"Коля! Коля! Мы здесь!"

"Тише! Не знаю, зачем вы так кричите? – сказал Коля. Он стоял рядом с Беспаловым, и от него сильно пахло бензином. – А ещё военный лётчик".

"Прости, Коля. Я рад, что ты вернулся!"

"Идёмте за мной", – прошептал Коля.

Они прошли шагов тридцать вдоль опушки, и Беспалов увидел большой бидон из-под молока.

Беспалов хотел поднять бидон, но он был очень тяжёлый, а руки, как назло, скользили по мокрому железу. Видно, дорогой бензин плескался и залил стенки бидона.

"Вам одному не поднять, он тяжёлый, – сказал Коля. – Надо Скопина позвать".

"А как же ты дотащил его сюда?"

"Мне две женщины помогали. Они вернулись в деревню".

"Две женщины дотащили, а я что же, не смогу, по-твоему? Смехота какая-то получается". – Беспалов присел на корточки, со злостью обхватил бидон руками, натужился, поднялся и поставил на плечо.

Коля взял его за руку и повёл к тому месту, где они оставили Скопина.

Мы с мамой слушали лётчика не перебивая. Я теперь думал сразу про папу и про Колю. Только каждый раз, когда радио объявляло о прилёте нового самолёта, лётчик замолкал. Мы слушали радио.

Потом зал аэропорта наполнялся оживлёнными людьми. От них пахло чужими землями – жарким южным солнцем, солёным морем.

Я искал среди этих пассажиров папу. А вдруг диспетчер забыл объявить и это прилетел иркутский самолёт? Разве чудес не бывает!

И мама тоже искала. Только лётчик никого не искал. Он раскуривал папиросу, украдкой поглядывая на маму, и продолжал рассказ.

…К утру Скопин, Беспалов и Коля добрались до самолёта. Беспалов тут же выстругал небольшие колышки, забил ими дырки от снарядных осколков в баках, залил бензин, и уже через полчаса самолёт приземлился на московском аэродроме.

Партизан – на "санитарку" и в госпиталь. А Коля остался с Беспаловым.

"Ну, а тебе куда?" – спросил его Беспалов.

Коля молчал.

"Ну, чего ты приуныл и не отвечаешь? Куда тебе?"

"У меня письмо в главный партизанский штаб. Там меня направят…"

"А мама твоя где?"

"Мамы нету".

Беспалов задрал голову кверху, и у него почему-то непривычно защекотало в горле.

"Ты посмотри, Коля, небо-то какое отличное".

"Большое, не то что в лесу", – ответил Коля.

"Вот что, в главный штаб ты успеешь сходить, а сейчас марш ко мне домой!" – Беспалов говорил громким голосом, чтобы увереннее себя чувствовать. Он боялся, что Коля вдруг откажется с ним идти и пропадёт для него навсегда.

Через пять дней Беспалов получил новое боевое задание и улетел. Коля остался ждать его в Москве. Он не спрашивал, сколько ему жить у Беспалова. А Беспалов уже договорился в главном партизанском штабе, что Коля останется у него.

"Ты мне, браток, пиши, – на прощание попросил Беспалов. – Ладно?"

"Ладно".

Беспалов не знал, что ему ещё сказать, похлопал лётным шлемом по руке и решил успокоить Колю:

"Ничего, брат, скоро закруглим войну, подрастём и будем вместе бороздить пятый океан".

"А что за пятый океан?"

"Ну как же! На земле есть четыре океана, а пятый океан – это небо. Самый великий океан". – Беспалов поерошил Колины волосы и неловко поцеловал в ухо.

"Подождите! – Коля порылся в кармане и вытащил фигурку ослика. – Это я сам выпилил из дерева в партизанском лагере и на костре обжёг. Хотел отцу подарить ко дню рождения. Возьмите его в полёт".

В это время снова заговорило радио, и лётчик замолчал.

– Самолёт Иркутск – Москва прибудет через полчаса.

– Прибудет, прибудет! – закричал я.

– Ну вот видите, как всё хорошо кончилось, – сказал лётчик. – Я знал, Коля не подведёт!

Но я уже бежал, можно сказать, летел. У дверей диспетчерской я на секунду остановился, потом тихонько нажал на дверь. Воздушная карта по-прежнему горела разноцветными линиями.

Я нашёл иркутский самолёт. Теперь он не стоял, он двигался к Москве.

Я стал такой счастливый, что даже не знал, что мне делать от счастья.

Я бросился обратно в зал. Там сидела мама.

– Мама, а где же лётчик? – спросил я.

– Он ушёл.

– Как же ушёл!

Вот никогда не бывает человеку до конца хорошо. Ведь мы ещё не узнали, что случилось с Беспаловым.

Мама увидела, что я очень расстроился, а так как у неё самой было хорошее настроение, то она сказала:

– Вот что, на тебе двадцать копеек, иди купи себе газированной воды и мороженого.

Я пошёл в буфет.

Там за одним столиком сидели два лётчика. Один из них был наш знакомый.

Я несколько раз прошёл мимо, чтобы он меня заметил, и даже один раз задел его стул. Но он меня не замечал.

Он сидел, откинувшись на спинку стула, внимательно слушал своего товарища и всё время вертел в руке какую-то длинную цепочку. Я присмотрелся… и вдруг увидел, что к этой серебряной цепочке был прикован за ухо маленький чёрный ослик.

– Чёрный ослик, – прошептал я. – Тот самый, которого подарил Коля Беспалову. Так это же и есть Беспалов!

Я бросился вниз по лестнице с такой скоростью, что все встречные прижались к стенке. Я забыл про газированную воду и про мороженое.

– Мама! – закричал я страшным голосом. – Ты знаешь, кто этот лётчик? Это… – Я сделал длинную паузу. – Это Беспалов!

Но тут объявили, что иркутский самолёт идёт на посадку. И мама сразу забыла про Беспалова и даже, может быть, про меня.

Она побежала к выходу на лётное поле, а я – следом за ней.

Перед нами лежало поле аэродрома, покрытое серыми бетонными плитами. А над ним синее-синее небо. "Так вот какой он, пятый океан!" – подумал я и тут же увидел огромный серебристый "Ту-104".

Это был наш, иркутский самолёт.