Осознание – 2

Часть вторая.

Команда нашей "альтернативной" группе выйти на построение поступила в четверть пятого утра. Легко представить, как мы все обрадовались. Самое мягкое, что я услышал в адрес администрации от своих товарищей по несчастью было добрым старым словом "уроды". Кое-как, натянув наши нестиранные с неделю робы, мы выползали в коридор строиться. Сержант, брезгливо осмотрев нас, скомандовал повернуться и двигаться на выход из казармы.

Иней на деревьях и покрывшиеся тонким ледком лужицы напомнили всем что, в общем-то, не май на дворе, а настоящий октябрь. Если сержант, построив нас перед входом в казармы, зябко передергивал плечами в своей утепленной куртке, то мы в наших тонких летних робах просто откровенно мерзли после душного тепла казармы. Убедившись, что мы все на месте сержант развернул громкими командами колонну и, сказав следовать к медбоксу, повел нас через темный, лишь изредка освещенный фонарями парк к медицинским корпусам.

Обнимая себя за плечи, я старался не нарушать строй и думал только о том, как бы быстрее попасть в тепло. Но дорога до площадки с флагштоком вокруг которой разместились медицинские лаборатории и административный корпус была не такая уж близкая и когда мы, наконец, преодолели парк я окончательно замерз, еле сдерживаясь, чтобы не присоединится к коллективному клацанью зубами.

Перед флагштоком нас снова построили и сержант, скрывшись в медбоксе показался нам просто подонком. Но мерзли мы относительно не долго. Вскоре наш мучитель и доктор Гривцев появились на крыльце медбокса и нам велели не давясь заходить внутрь и выстраиваться вдоль стены.

"Не давясь" не получилось. Когда восемьдесят гражданских пытаются протиснуться в узкий дверной проем, чтобы очутиться, наконец, в тепле, никакие команды не помогут. Предвидя это, и сержант, и доктор поспешили скрыться внутри, чтобы не быть сметенными толпой. Уже в длинном сером коридоре напротив двери с табличкой "лаборатория крови" я присел и, прислонившись спиной к стене, облегченно вздохнул. Роба еще была ледяная, но скоро и она должна была пропитаться теплом медбокса и больше не мучить меня. Можно было, конечно, пробиться через толпы, что скопились около двух батарей и попробовать урвать себе кусочек "места под солнцем", но мне спросони да еще после такого отвратительного подъема, было откровенно лень шевелится. Я сидел, тупо разглядывая ручку двери перед собой, и ждал пока мне станет окончательно тепло. Я, кажется, даже не думал в тот момент ни о чем.

У нас оказалось достаточно времени, чтобы отогреться. Только через минут двадцать вызвали первого в списке для прохождения анализов и тестов. Мое имя было в середине списка и я почти задремал, отогревшись, к тому моменту как меня позвали.

– Фриц! Тебя зовут. – ткнул меня мой сосед у стены и я резко поднялся.

– Ага… – поблагодарил я и пошел к дальней двери, у которой хмуро замер сержант, рассматривая мою вялую тушку двигавшуюся к нему. Посторонившись и пропустив меня в лабораторию, он закрыл за мной дверь и остался в коридоре.

Доктор Гривцев сидел за дальним угловым столом и в свете допотопной лампы что-то писал в огромном гроссбухе, не обращая абсолютно никакого внимания, что происходит в помещении. Замерев на пороге, и не сводя с него глаз, я отрапортовал:

– Доброволец сорок девять, двенадцатой контрольной группы прибыл для прохождения тестов.

Не отвечая мне ни слова, Гривцев рукой указал на медсестру с вялым, припухлым и уставшим лицом и снова уткнулся в свои записи. Медсестра же, оторвавшись от подготовки аппаратуры к следующему сеансу подняла на меня безразличный взгляд и тоже молча указала на кресло перед "тостером".

Сев в кресло и уже привычно вложив ладони в щели аппарата для тестирования, чем-то напоминающий гигантский тостер, поставленный на попа, я стал ждать указаний.

– Лицо к маске прислоните. – сказала негромко медсестра. – Смотреть перед собой. Стараемся меньше моргать. Когда уколет палец, не шевелиться и отнимать лица от маски.

– Я знаю… – тихо сказал, почти прошептал, я.

Прислонившись к пластиковой насадке фиксирующей положение лица во время теста, я стал смотреть, как и велели, перед собой на миниатюрный экран с гуляющим по нему логотипом компании – производителя медицинского оборудования. По негромкому нажатию кнопки медсестрой, логотип исчез и его место заняла лубочная картинка деревенского домика окруженного пышным садом. На скамейке у крыльца сидела старушка и беззубо так улыбалась мне. Я только рассмотрел старушку, как картинка сменилась на не очень приятное изображение новорожденного мальчика еще соединенного пуповиной с невидимой мне матерью. Красное сморщенное личико надрывающегося в крике младенца не вызвало у меня, как мне самому кажется, особых эмоций. Следующей шла картинка, где немолодой человек счастливо улыбался, а рядом с ним красовалась надпись "побежденная старость – шанс для духовного роста". Это был кадр из древнего рекламного ролика, где всем прошедшим химиотерапию, останавливающую процесс старения, рекомендовалось поступать на курсы социальной терпимости. Кажется, на тех курсах обучали азам психологии. Мои родители, пройдя их, стали совершенно невыносимы в попытках тщательнее меня понять. Долго их сочувствие моей, якобы, по их мнению, не складывающейся жизни, я вынести не мог. И через полгода пыток, я покинул отчий дом. А через пару лет самостоятельной жизни я, как они и предсказывали, оказался здесь, в подготовительно-контрольной группе этого долбаного заведения. Точнее они-то предсказывали, что я просто сгину-пропаду, но, собственно, оно так и вышло. Для всего остального человечества я по приговору суда пропал надолго.

– О чем вы думаете? – строго спросила меня медсестра и потребовала: – Смотрите на изображение.

А на картинке руководитель правительства нашей необъятной родины, улыбался довольный, как будто только что прошел курс омоложения. За ним предстало тело обнаженной девушки лет восемнадцати – девятнадцати. Почему после Лидера шла голая девица, для меня было непонятно, но я знал, как бы на эту тему прошелся бы мой сосед по койкам. За девицей шел почему-то длиннющий ряд животных. Затем калейдоскопом промелькнули виды звездного неба. Туманности и планеты, звезды и скопления. Где-то на туманности лебедя меня и кольнуло в средний палец правой руки. Я, конечно, вздрогнул от неожиданности но, как и приказали, лицо не отнимал, продолжая рассматривать непонятно кем подобранный образный ряд.

Наконец тест закончился, снова заплавала реклама производителя этого чуда-ящика, а мне разрешили вынуть руки из полостей. Я встал и, дождавшись команды, вышел вновь в коридор. За моей спиной прозвучала фамилия моего соседа и, проходя мимо, я, показывая ему уколотую руку, сказал быстро:

– Только из пальца берут.

– Там тостер? – Спросил он оборачиваясь и я кивнул ему.

Мой сосед скрылся в кабинете, а я занял свое место у стены.

– Чё, Фриц, крови не боишься? – спросил меня стоявший чуть поодаль Комар.

– Да я вроде не ребенок, чтобы крови бояться. – сказал я рассматривая снизу вверх лицо этого уголовника.

Не сказать, что за неделю, которую я провел в этом райском уголке он сильно меня доставал, но кличку Фриц это именно он мне придумал, узнав, что я по национальности немец. Вот уж было мне удивительно. За двадцать лет никого в Москве моя национальность не волновала, а попал сюда, так сразу стала волновать.

Вообще мне повезло. Я не поехал по этапу на юг. Сразу после суда я подписал соглашение на участие во всей этой авантюре и ко мне отнеслись благосклонно. Хорошо хоть преступление-то ерундовое. Как мне объяснили, что буде оно классифицировано как тяжелое антисоциальное, то шиш бы мне, а не этот санаторий.

Уголовники, что составляли около трети от всего нашего состава группы "любителей экстрима", особенно не борзели держась как-то отдельно в сторонке. Как мне пояснил один из охранников, это они просто не обвыклись. И что когда обвыкнуться они начнут у нас в бараке свои порядки наводить. Охранник предупредил меня и, как я понимаю, многих других, чтобы при первых попытках такого переустройства сразу сообщали. Из этого райского уголка вылететь можно было и за меньшее. В начале недели нас было сто. За семь дней от нас осталось восемьдесят. Я подозревал, что к концу следующей недели нас станет еще на двадцать меньше. Может у них такой план выбраковки, думал я, поглядывая на нашего сержанта.

Называя сержанта "нашим" я не ошибаюсь. Он такой же осужденный за какую-то глупость. Просто осудили его военным судом. Кажется за рукоприкладство. Я точно не знал. Сержант был самой замкнутой личностью в нашем отряде. Он общался и с администрацией нашего места заточения и с нами одинаково ровно и отстраненно. Словно он был специально приглашенным переводчиком с русского на русский, а не таким же "везунчиком" как мы. Эта его отстраненность от всех, но подчинение ему внутренней охраны лагеря делала его вообще непонятно кем в наших рядах. Спит с нами, командует охранниками, редко кричит вообще, чем кажется выделяется на фоне всех сержантов, которых я видел по фильмам. Сам-то я в армии не служил, хоть и предлагали после школы пойти "стать мужчиной". Так что в моем представлении сержант это тот, кто кричит, чтобы выполняли приказы офицеров. Наш сержант даже команды отдавал спокойным ровным голосом. Единственный раз, когда я слышал его крик это на обязательном кроссе утреннем. Несколько уголовников, жалуясь, что они устали отказывались бежать и неторопливо шли, сильно отстав от колонны. Тогда он на них наорал, как говорил мне один из лодырей. По мне так сержант просто повысил голос. А когда понял что команды не помогают, просто буквально избил их на наших изумленных глазах. Стоя над ними корчащимися на земле он сказал: "Теперь у вас уважительная причина не бежать". В обед уголовники пошли жаловаться в административный корпус на сержанта. Вернулись довольные. Их попросили написать, что произошло и они подробно описали, как этот коренастый вояка их цинично избивал. После ужина всех потерпевших попросили подойти в административный корпус снова. Больше мы их не видели. А сержант, как ни в чем не бывало продолжал нас гонять по утрам. Больше даже мысли ни у кого не возникло отставать или говорить, что он устал. Сказано – делаем.

Наконец-то, тест прошел последний из нашего отряда и мы с нетерпением ждали команды выходить, строиться, чтобы вернуться досыпать в казарму. Но вместо этого сержант скрылся в кабинете Гривцева и долго не показывался. Я снова успел задремать прежде чем меня разбудил толчок в бок.

– Выходим, строимся. – сказал мне мой сосед и я тяжело поднялся на ноги.

До казармы Сержант разрешил бежать, чем мы и воспользовались. Влетев в душное помещение, мы уже хотели продолжить сон, но нам в очередной раз приказали построиться на центральном проходе.

Сержант, встав перед строем, зачитал список из одиннадцати имен и велел им после завтрака прибыть в административный корпус. Меня в этом списке не было и значит после завтрака я, скорее всего, со всем остальным отрядом буду отправлен в спортзал. Уже семь дней подряд нас обучали какой-то странной системе дыхания. По три четыре часа мы учились "дышать" животом, грудью и, кажется всеми остальными частями тела. Если в первый день это было просто забавно, то в следующие дни это стало очень утомительно. Водишь руками как придурок, напрягаешь те мышцы, которые велит тренер, и дышишь, дышишь, дышишь. Медленно, быстро, спокойно, резко, верхней долей грудной клетки, нижней. Вчера, например я настолько был утомлен всеми этими дыхательными упражнениями, что очнулся в конце их, словно все занятие проспал. Ничего не помнил и, кажется, ни о чем во время них не думал. На обеде я поделился своими впечатлениями с Андреем Александровичем, моим вторым соседом. Сорокалетний учитель истории, сбивший по неосторожности молодую девочку на перекрестке, только пожал плечами и сказал:

– Дыхательные гимнастики творят и не такие чудеса. Не обращай внимания.

Я конечно внимания не перестал обращать. Вот и в тот день после кросса и завтрака я собирался внимательно понаблюдать за собой. К примеру, на каком этапе дыхательной гимнастики разум "делает ручкой" моему замотанному телу.

После подъема нас, как обычно, погнали на пробежку. Где-то ко второму километру я осознал, что проснулся окончательно. С такой отдышкой трудно продолжать пребывать в забвении. Утренний кросс вообще мне давался тяжко. До задержания и суда я курил, как паровоз. В одиночной камере предварительного задержания, где во время дознания мне не давали курить, я благодаря дознавателям бросил это грязное дело. И хотя мне еще долго снились сны, в которых дымлю сигаретой, я смог не начать заново, попав в это милое местечко. Сигареты здесь были доступны всем, но как я понял, нас, кажется, специально подбирали не курящих или мало курящих. А может это и случайность была. Уверен я только в одном, что эти гимнастики дыхательные да утренние пробежки из моих легких точно всю грязь вывели.

Умывшись в казарменном умывальнике и приведя себя в порядок, мы были построены перед входом в наш временный дом и строем отправлены на завтрак. Разве что не с песней. Настроение перед завтраком всегда было бодрое, это оно во время завтрака каждый день портилось.

– Опять какой-то химии налили. – Жаловался мой молодой сосед.

Если в запахе я не чувствовал ничего лишнего в каше, которую нам подали в то утро, то вот распробовав на вкус я тоже с уверенность кивнул и сказал:

– Угу. На лекарства какие-то похоже.

Андрей Александрович, сидя слева от меня, молча ел свою порцию с хлебом и не высказывал никакого неудовольствия едой. Я даже позавидовал его аппетиту. Попытавшись взять с него пример, я, кривясь, докончил миску каши, напичканной какой-то медикаментозной гадостью и принялся за горячий чай. В чае, как я подозревал, тоже была "начинка", но она практически не чувствовалась и не мешала наслаждаться сладким горячим напитком и бутербродом с маслом. Сержант, первым окончив завтрак, встал и вышел покурить. Когда он выбросит окурок, как я уже знал, нам тоже придется закругляться с приемом пищи и следовать за ним на занятия. Я, не торопясь, допил чай и дожевал бутерброд, искоса глядя на уголовников за дальними столами. Они были чем-то взбудоражены и возмущены. Их недовольные взгляды зло осматривали помещение, словно искали запасной выход. Я только тогда сообразил, что почти все из названных утром после теста были из их среды. И, кажется, они, так же как и я подозревали, что ушедшие после завтрака к админкорпусу уже в казарму не вернуться.

Появившийся в дверях сержант скомандовал встать из-за столов и покинуть помещение. Все потянулись к выходу. Только уголовники особо не торопились и вставали из-за столов только, когда сержант повторял.

На площадке перед столовой сержант заставил нас еще раз построиться и повторил фамилии тех, кому идти к административному корпусу. Названные вышли из строя и понуро направились через парк. А нас сержант, как и ожидалось, повел к спорткомплексу.

Уже внутри выстроенные в две шеренги мы стояли в ожидании тренера и даже позволяли себе негромкие переговоры. Когда прошло больше получаса вынужденного безделия, мы в недоумении стали допытываться у сержанта, почему так долго нами никто не озаботился. Тот пожимал плечами и разрешил сесть на маты пока есть возможность. Мы с удовольствием расселись на мягкие матрацы, а некоторые даже залегли на них, в блаженстве закрыв глаза. Ноги после кросса еще немного гудели и минутная радость на пятой точке нам не помешала.

Когда в ожидании прошел час даже сержант поддался всеобщему легкому волнению и, сказав нам, чтобы мы не занимались глупостями, то есть не курили в спорт зале и не разбредались, вышел на поиски тренера. Предоставленные сами себе мы, уже не сговариваясь поделились на несколько групп. Уголовники отдельно, "неосторожные ребята" тоже отдельно. Группы по интересам рассаживались по углам зала и о чем-то там оживленно беседовали. Мы же с соседями по койкам в казарме заняли мат и, развалившись на нем вяло посматривали по сторонам, слабо прислушиваясь к разговорам.

Скоро мне стало холодно на полу и я поднялся на ноги. Прошелся до щита с баскетбольным кольцом, подпрыгнул пытаясь уцепится за него, громко приземлившись на ноги я привлек к себе внимание остальных, но мне было все равно на это абсолютно. Я еще раз подпрыгнул и наконец-то повис на кольце уцепившись в него пальцами. Повисел, стараясь не раскачиваться, и снова гулко приземлился на пол.

– Харе скакать. – услышал я голос Комара.

Ничего тому, не отвечая, я прошелся к скрытой декоративными панелями батарее и прислонился к ним всем телом. Чуть отогревшись, я вернулся к мату на котором лежали, не смотря на холодок стелившийся по низу, мои приятели и спросил:

– А может сегодня и не будет ничего?

Ответить понятно мне никто не мог и я, возвышаясь над лежбищем, громко спросил:

– Может, кто в курсе или слышал от кого, что с нашим тренером?

Меня не удостоили даже шуточным ответом. Только Комар криво усмехнулся над моим нетерпением.

Тренер так и не появился даже спустя пару часов. Наш сержант тоже не возвращался. Никто из охранников не явил свой образ нам. Некоторые из моих товарищей, тех, кто лежал на матах, задремали, а Вовка так и вовсе храпел на весь зал, никого не стесняясь.

До обеда оставалось не более полутора часов, когда некоторые не выдержали и попарно, а кто-то в одиночку стали выходить из спортзала. Вернувшиеся рассказывали, что весь лагерь словно вымер и только возле админ корпусов шумят люди и машины. Я не смотрел специально, кто уходил, а кто возвращался, но когда появившийся сержант построил нас и повел обратно в казарму сказав, что занятий сегодня не будет, мне показалось нас стало заметно меньше.

В казарме сержант велел нам до обеда заниматься своими делами, а сам он снова ушел, никому не сообщая куда. Я с соседями сели перекинуться в самодельные карты, что достались нам от одного из "ушедших". Чуть позже к нам присоединился приятель Андрея Александровича тоже из "неосторожных". Мне катастрофически не везло и приходилось после каждой партии терпеть наказание ударами колодой полбу. Не больно конечно, даже забавно.

После обеда, набив желудки супом и уже другой кашей, с не менее медицинским вкусом, мы снова направились в лабораторные корпуса. На этот раз мы прошли полное обследование включая реакции зрачков и прочую ерунду. Укол "тостера" показался мне комариным укусом после забора полного шприца крови из вены. А уж восемь или девять инъекций в бедра и плечи я думал, вообще не переживу. Буквально сразу после вливания в меня этих коктейлей в глазах стало темнеть и я весь стал покрываться испариной. Медсестра, что ставила уколы воспользовалась этим и взяла пробы кожных выделений. Закончив, она велела мне подняться и, позвав из коридора сержанта, сказала:

– Этого на койку. Пусть спит. И еще будет около десятка с полным курсом. Им надо организовать питание в казарме. Не уверена, что до ужина они в себя придут и ходить смогут. Да и завтра остаточные… посматривайте за ними. При обострениях и бреде вызывайте дежурного врача.

– Сделаем. – Пообещал сержант, силуэт которого я уже еле различал в подкатывающей темноте. Он взял меня под руку и вывел в коридор. Там он, позвав Вовку, сказал, чтобы тот отвел меня в казарму и помог лечь.

Выйдя на прохладный воздух мне стало немного получше, но зрение так до конца и не прояснилось. Не смотря на Вовкину помощь, я несколько раз чуть не упал, спотыкаясь буквально на ровном месте.

– Совсем плохо? – участливо спросил меня провожатый по дороге к так мной желаемой койке.

Я, чувствуя, что меня буквально валит в сон и мрак, слабо кивнул, думая только о том, как бы не свалиться. Он что-то говорил мне сочувственное всю дорогу. Когда я разделся и лег на свою серую уже простыню, Вовка укрыл меня одеялом и пожелав "держаться" пошел обратно.

"Держаться" у меня получилось по моим представлениям минуты три, после чего я просто провалился в муторное беспамятство. Мне ничего не снилось. Я, по крайней мере, ничего не помню. Единственное, что, как мне казалось, весь сон меня не отпускала легкая боль в области печени и сердце ломило, как будто его кто-то внутри грудной клетке грубо сжимал, наблюдая, будет оно так биться или нет. Эта боль и эта ломота не отпустили меня даже, когда я был разбужен сержантом.

– Сядь, поешь. – сказал он мне.

Я сел, глупо хлопая глазами и рассматривая принесенные и расставленные на тумбочке тарелки с ужином для меня и Андрея Александровича, который тоже только что проснулся.

– Вас тоже?.. – спросил я.

Он не переспрашивал о чем я, просто кивнул, давая понять, что и ему вкололи какие-то чудовищные дозы непонятно чего. Не торопясь мы съели свой ужин практически не обращая внимания на отвратительный вкус лекарств примешанный к гречке и чаю. Поблагодарили сержанта и ребят, что принесли ужин и снова не сговариваясь улеглись в постели.

– Доктор сказал, что и завтракать вам придется в койке. – негромко предупредил нас сержант.

– Лучше бы он сказал, когда нам белье сменят. – сказал Андрей Александрович, а я только кивнул на такое тихое возмущение нашими условиями жизни.

– Терпите. Мы на Черной три месяца вообще в земле спали. А тут… всем нам не много терпеть осталось. Скоро переведут.

– Что вы там вообще делали… – сказал вяло я. – Это ублюдство своих же расстреливать.

Сержант ничего не ответил, просто посмотрел на меня снисходительно насмешливо. Мол, много ты знаешь сопляк. Я не стал продолжать. Закрыл глаза и попытался прислушаться к своим ощущениям. К моим предыдущим страданиям после еды добавилась тошнота. Слушая как кто-то убирает тарелки и стаканы с тумбочки, я думал что же мне делать, если меня прямо в тот миг стошнит. Добежать до туалета, я бы не успел точно. А потом в моем состоянии убирать за собой как-то не очень хотелось.

Ранним утром, когда о завтраке еще даже повара не думали, встающие обычно в шесть часов, меня разбудили и заставили подняться. Я себя отвратительно чувствовал. Казалось меня вывернет на изнанку, если я просто оторву взгляд от пола. Головокружение и тошнота были настолько сильными, что походили на какое-то отравление. Кое-как одевшись, я вышел на центральный проход и с трудом разглядев в мути перед собой сержанта, сказал недовольно:

– Куда нас? То постельный режим, то какие-то построения…

– Отставить разговоры. – негромко, но жестко сказал сержант. Помня о бедолагах на кроссовой дорожке я предпочел заткнуться и дальше бороться со своими проблемами.

Сержант прошелся перед построенными и я, проследив за ним, отметил, что нас не много в строю. Человек десять – пятнадцать от силы. Когда нам скомандовали двигаться на выход, шедший позади меня такой же "лежачий" страдалец спросил громко:

– Нас опять на тесты? Или просто к докторам показать, что мы не сдохли после их херни?

– Заткнись и иди. – почти не злобно сказал сержант и добавил: – Ты так же подписывал соглашение, как и все мы. И единственное, что тебе обещали, что ты не помрешь здесь во имя науки. Так что идем молча.

Ведомые сержантом, без разговоров и споров дошли до лабораторий и нас не задерживая завели внутрь. Уже привычно рассевшись у стен мы замерли борясь со своей тошнотой и дезориентацией. Я не сразу услышал мои имя и фамилию. Сержанту пришлось подойти ко мне и помочь подняться, чтобы провести в кабинет на осмотр.

– Альберт Кох? – спросила у меня неизвестный мне врач.

Я слабо кивнул, щурясь от яркого света в кабинете.

– Присаживайтесь. Никаких тестов и анализов не будет. Я с вами только поговорю.

Я сел с облегчением в предложенное мне кресло.

– Вы осуждены за активное участие в антисоциальной деятельности общества "Пикермэн". Осуждены вы на два с половиной года исправительных работ. Но вы согласились на предложение комиссии по набору волонтеров и подписали контракт, согласно которому ваше заключение будет проходить с пользой для общества… – я внимательно присмотрелся к "врачу" читавшему раскрытое перед ним мое "дело". Под накинутым халатом я заметил строгий темно синий костюм и значок "знамя" на лацкане. Госслужащий. Скорее всего следователь местный, а может и еще кто похуже. Мало ли что еще вскрылось о моем "активном участии".

Поставив локти на стол и подперев ладонями тяжелую голову я тоже стал рассматривать страницы моей папки. Не обращая внимания на меня "врач-следователь" продолжал:

– Вам было обещано сокращение срока наказания до одного года шести месяцев в случае вашего согласия на участия в работе нашего института. Вы были предупреждены о возможных последствиях…

– Контракт подразумевал что моему здоровью не будет нанесен преднамеренный непоправимый урон. – сказал я с тоской рассматривая блекло серые глаза говорившего.

Откинувшись в кресле явно не желая близости с моей опухшей со сна физиономией "следователь" сказал:

– Вам пока он и не нанесен.

– Я себя чувствую, как будто меня долго и упорно травили. – пожаловался я.

– Ваш организм перестраивается под будущие условия кхм… работы. – сказал он и добавил. – Без этих изменений вам там точно не выжить и не выполнить задачи для которых вы отправляетесь.

– Вы наконец-то решили посвятить меня в мое будущее? – вскинул я брови.

– В каком-то смысле. – кивнул собеседник. – Вам предстоит работать в зоне радиоактивного поражения.

Не скажу что я гений, но до меня наконец-то многое дошло. Ту мерзость, что мне вкололи, так называемую "блокаду", колют так же всем "ассенизаторам" на юге. Этот коктейль перестраивает организм под быстрый вывод радионуклидов. Не сказать, что это панацея от лучевой болезни, но в условиях, где другие сдохнут, накаченный этим дерьмом "ассенизатор" будет жив, бодр и способен работать. И даже после сильного поражения у него полно шансов выкарабкаться и даже иметь потом детей. Правда,только после специальной деблокады проводимой под присмотром врачей. И после спецразрешения от генетиков.

Чтобы подтвердить свои догадки я просто спросил:

– Это мне "блокаду" кололи?

– Ее самую… Лучше пока ничего не придумано. Человек не приспособлен к условиям жизни при повышенном радиационном фоне. Деактивировать тот район пока не представляется возможным. Значит, мы просто немного переделываем людей под условия их работы. Ничего нового. Вам же в школе тоже кололи "ассорти" чтобы вы быстрее усваивали информацию и для внимательности.

– Только в школе мне так плохо не было. – сказал я с тоской. Жить не хотелось абсолютно. К прочим радостям от общения при ярком свете начала болеть голова.

– Но мы же вас не в школу отправляем. – сказал хмыкнув незнакомец и добавил резко посерьезнев: – Давайте сразу к делу. А то до завтрака не разберемся со всеми вами… согласно вашему контракту сразу вначале работ вы приобретаете статус не заключенного, хотя вы в этом санатории себя заключенным и не почувствовали, а сотрудника нашего института. Необходимо выполнить некоторые формальности. А в частности вам придется подписаться, что вы ознакомлены с требованиями секретности и понимаете всю ответственность за нарушения этого требования.

– Я сейчас ничего вообще не понимаю. – честно признался я.

Усмехнувшись, собеседник положил передо мной стандартный бланк с текстом и местом для подписи и даты и сказал:

– Тогда вам проще. Просто подписывайте и выходите в коридор ждать дальнейших указаний.

– Вы нас прямо сейчас хотите отправить в ваш радиоактивный рай? – скривившись спросил я и взял ручку в руки.

– Нет. – сказал незнакомец и посмотрев на часы сказал: – Через семь часов тридцать пять минут. Вас доставят на вокзал, посадят на поезд, и вы трое суток будете ехать с песнями, картами, водкой и прочим.

Улыбнувшись радужной перспективе, я спросил на всякий случай:

– А если мы сбежим по дороге?

– Подписывайте… – настоятельно сказал собеседник.

Расписавшись и поставив дату, я вернул бланк следователю и повторил вопрос. Он посмотрел на подпись и укладывая листок в папку пояснил:

– А с этой подписью вас никто задерживать не будет. Бегите…

– В смысле? – спросил я, туго соображая.

– Вас никто не будет задерживать. – повторил он закрывая мою папку и убирая ее в сторону: – С этой подписью вы будете уничтожены на месте обнаружения. Почувствуйте разницу: полтора года честно оплачиваемой работы или пуля в голову.

Даже в моем состоянии я, конечно, смог оценить разницу и перспективы.

После возвращения в казарму нам не давая отдохнуть велели забрать личные вещи из помещения хранения сдать туда белье и матрасы и сидеть ждать вызова к админкорпусу. Но сидеть и ждать в нашем состоянии было проблематично и демонстративно наплевав на указание мы после завтрака немедленно уснули. И не мешали нам ни пластиковые решетки кроватей впивавшиеся в мягкие части тела, ни даже ядреный храп Андрея Александровича.

Расслабленно опустив голову на сложенные на столе руки и внимал голосу начальства, я честно пытался не уснуть.

– Сегодня надо загрузить "козла" под завязку. Он пойдет к Дикому полю и там на сутки останется. – Пал Саныч говорил не отрываясь от карты на стене. Даже обращаясь к нам, он смотрел только на нее. Для него Дикое поле и все что располагалось вокруг было непознанной страной и, глядя на карту, он словно погружался в нее. Будто становился орлом, парящим над охотничьими угодьями. – Так что не ленитесь… раньше погрузите, раньше освободитесь. Считайте до завтра, до вечера, вы тут вообще никому нужны не будете. Я всем выпишу увольнительные в город и проваливайте. Только чтобы к возвращению "козлика" трезвыми были как стекло. А то мне начальник партии голову снесет, что алкоголикам его драгоценности доверил. Все проваливайте… Сергей Николаевич, проследите чтобы эти лоботрясы все правильно сделали. А то, как в прошлый раз воды в баллоны дезактиватора не зальют и партия обратно вернется.

Сергей Николаевич, начальник снабжения, конечно не должен был проверять нашу работу, но Пал Санычу отказать не мог и с улыбкой пообещал, что если мы что-то не догрузим, то он нас без спецснаряжения в Дикое поле погонит на руках упущенное нести. Мы, конечно, посмеялись, такое даже в кошмарном сне не приснится, чтобы в Дикое поле человека без защиты послать, но само знание, что вездеход нашей лаборатории уходит на сутки, заставило серьезней отнестись к его загрузке.

В ангаре я взглянул на счетчик, который уже давным-давно безбожно врал, выдавая собственно радиационное заражение и для приличия хмыкнул.

– Чего ты куксишься, Коха? – спросил меня мой приятель Вовка, загремевший сюда сразу следом за мной из подмосковного санатория. Он рассматривал показания переносного счетчика и бодро объявил: – Детские цифры.

Входящие в ангар наши товарищи скорее по привычке смотрели на настенный счетчик и тоже по укоренившейся традиции хмыканьем и аханьем давали понять наблюдавшим за нами, что, либо надо счетчик сменить, либо, наконец, дезактивацию ангара сделать. Счетчик менять понятно не будет никто, пока ангар не деактивируют. Постоянно пребывание в зоне радиации сбивает показания, так что переносные измерители, как семечки меняются с раздражающей снабженцев частотой. Они их, понятно, в лабораторию на дезактивацию и замену элементов отправляют, и оттуда даже иногда аппараты возвращаются. Но в лаборатории люди не спеша работают да и далеко она, лаборатория-то. Вот мы и перевыполняем план по приведению в негодное состояние измерителей. А снабженцы, как не крути, крайними получаются. Нет счетчика – команда на работу не выйдет. Мы так себе уже два выходных получили в прошлом месяце нежданно-негаданно.

В ангар въехала самоходная тележка с грузом для вездехода. Стоящий за рычагами Митрофан гаркнул на наших, чтобы разошлись. Подавшись в сторону ребята весело обругали Митрофана "халявщиком" и "таксистом" и проводили его из ангара смешками и свистом. Его работа заключалась именно в катании на тележке между складами и нашими ангарами. Закатив тележку в ангар, он немедленно сматывался. И хотя Митрофан был такой же "измененный" как и мы, как говорится – береженого бог бережет. Когда Митрофан скрылся из вида, ребята стали в кружок и не спеша закурили, поглядывая на тележку, на которой грудой было свалено оборудование и припасы для группы.

– А они там вообще выходят? – спросил новенький Сашка. Он был с нами уже почти месяц, но я его продолжал упорно за глаза новеньким называть. Присланный вместо погибшего на пятом ангаре Семена, Сашка был слишком активной личность и иногда становился абсолютно нестерпимым. Когда он начинал суетится на ровном месте, я откровенно терял выдержку и мог его обматерить. Но остальным он нравился – шустрый, почти не тормозит, на лету схватывает, как и характеризовал его наш начальник.

– Дождешься… – ответил Сашке самый старый из нас – тридцатилетний Серега или Серый, как его все собственно и называли. – Они только в башне волшебника вообще из козла вылезают.

– А нахрена тогда каждую ходку они тяжелые скафандры берут? – не унимался молодой и шустрый.

– Они надеются, если козел встанет, пешком выбраться. – сказал Вовка и грубо заржал.

Его смех мы подхватили все. С Дикого поля пешком? Это фантастика.

Грузили мы не меньше часа. Тележка уезжала, Митрофан прируливал следующую. Казалось "козел" и сам бездонный, и аппаратуры на него можно повесить без счету. И главное ведь не перепутать. Даже я, не смотря на то, что полгода здесь одним и тем же занимаюсь в особых, как я их называю, "полных" случаях открываю инструкцию по экипировке вездехода. Ну, бывает, что не знаешь, куда прибор DFO-12-3008 присобачить когда все слоты заняты ему отведенные. Вот и цепляешь его на место TIME-C-080, а программисту оставляешь записку, чтобы в бортпрограмме внес изменения. Только для того, чтобы программа контроля с ума не сошла, получив данные скорости ветра и восприняв их как температуру или еще что-то. Это я, к примеру, говорю. Кто его знает, что там меряют эти все DFO, GGH, Полеты, Искры, Сигмы и другие. Мы люди маленькие. Наша задача – отправить, встретить. Выгрузить, погрузить. Когда приходит "банный день" мы все наше хозяйство дезактивируем. В особых случаях, предусмотренных планом эвакуации мы в сопровождении охраны, но чаще без, едем вытаскивать козла с Дикого поля на одном из тракторов из второго или третьего ангара. Если совсем все плохо, то нас могут послать с группой на Поле для установки оборудования, которое почему-то вездеход не может сам поставить или там будет нужна ручная доводка. Но такое на моей памяти было только пару раз и то без происшествий.

Вообще наша жизнь на границе Поля была бы скучна, если бы не редкие увольнения в город. Там мы в нарушение всех присяг и обязательств мило все разбалтывали нашим подружкам. А уж какой популярностью наши рассказы пользуются… Хитом того месяца был рассказ про свихнувшегося в Поле геолога, что поджег наш ангар в прошлом месяце и спалил спящего в нем Семена. Геолог пытался и остальные ангары поджечь, но его загрыз Мальчик – здоровый ротвейлер, которого охранник, имея приказ не стрелять по персоналу, натравил на безумца. Мальчика оттащить не успели. Кошмарненькая, если вдуматься, история, но приукрашенная добавками нашего героизма на пожаре вполне катила для разговоров с девчонками в барах недалекого Погребня.

Погребень вообще-то был дыра-дырой. Свежие фильмы там появлялись, к примеру, через полтора месяца после начала продажи в Москве. Зато, как и во всех глубинках, там было немеряно спиртного и желающих выпить. Приезжать в Погребень стоило только за дисками, предметами личной гигиены, которые не купить было в магазинчике на базе да чтобы напиться и хорошо оттянуться с девчонками. К слову сказать, девчонки в Погребне были славные. Это огромная редкость чтобы мы завалившиеся в город не нашли себе каждый подружку на ночь. Веселое было время.

В общем, проводя в тот день погрузку, мы, честно говоря, в унисон думали только о том, что будем делать в городе и кто, куда сразу рванет. Даже новенький Санек уже почти осмысленно представлял себе свой маршрут в Погребне.

– У меня все. – отрапортавался Вовка, который традиционно проверял заправку топлива, масло, воду и биотуалет.

– Я давно все и ничего… молчу. Что орать-то? – спросил Серый недовольно.

На Сером висела вся механика "козла". От движка до гидравлики манипулятора проверял исключительно он, как бывший механик на "гражданке". Мне оставалось еще вешать и вешать "наружку", когда остальные отрапортавались о загрузке оборудования и снаряжения в трюм вездехода. Оживший над головй динамик сообщил:

– Хорошо. Я иду. Но если что.. помните, что я сказал. Пешком в Поле пойдете.

Голос Сергея Николаевича был изменен динамиком до неузнаваемости, но в том, что это он наблюдал за процессом погрузки из штаба, и что именно он к нам придет, никто не сомневался. Когда Сергей Николаевич появился на пороге ангара, я все еще возился с навесными датчиками.

– Коха! – обратился он ко мне.

– Что?! – недоуменно-обиженно отозвался я.

– Ну, чего ты там возишься? Все уже закончили. – Сергей Николаевич бегло оглядел результаты нашей работы. Вылезая из люка в левом борту вездехода он зацепился штаниной за кольцо, через ряды которых по периметру пропускали буксировочный или подъемный трос и, матерясь, повалился на пол с высоты первого этажа обычного дома. Этот неуклюжий боров точно бы себе шею свернул, если бы не Серый и Вовка успевшие подхватить его тушу и даже удержать на руках пока он не встал нормально. Страдая отдышкой от волнения Сергей Николаевич поблагодарил спасителей и снова взялся за меня:

– Давай быстрее. Я поехал за программистом. А потом уже и патроны подвезут и группа принимать вездеход подъедет.

Патроны, гранаты для небольшой пушки на башенке с антеннами, сигнальные ракеты, все это грузилось, как говорится "во избежание…" в последний момент, когда уже закончил работу программист бортсистемы и экипаж был готов принять "козла" в пользование.

До приезда программиста я конечно закончил. Почему-то программист у меня никак не ассоциируется с таким мужчиной предпенсионного возраста. Наверно потому что все мои знакомые программисты были молоды и всяко жизнерадостнее, чем этот старый, разбитый человек, который, влезая в люк на борту "козла" непременно ударялся о верхний край, обязательно при этом матерился, и конечно был всегда серьезен и хмур. Неудачник, одним словом. И как все неудачники, он вечно жаловался на свою работу, но не менял ее, предпочитая оставаться "неоцененным, непонятым" при "неблагодарном" начальстве.

Из динамиков вездехода раздалось раздраженное:

– Коха ты вешал оборудование?

– Ага. – крикнул я выкидывая окурок в стену под верстак.

– Иди семьдесят вторую ячейку проверяй! Нет показаний. Опять кабель не подключил.

Я нашел нужный слот в котором болталась побитая "искра" и осмотрев крикнул:

– Подключен кабель! Сам прибор накрылся, наверное.

– Ну, так поменяй! – крикнул программист в микрофон, от чего я невольно наморщил лоб.

Подойдя к телефону на стене, я набрал склад и попросил привезти Митрофана замену Искре ДЛПи. Митрофан коротко ответив "Щас" положил трубку и я в ожидании вышел из ворот ангара погреться на ярком солнышке. Выгоревшая трава колыхалась под палящим небом. А в траве кузнечики размером с ладонь непрерывно трещали о своей нелегкой жизни, наверняка, не забывая помянуть "добрым" словом недалекое от нас Поле. Через минут десять в стрекотание кузнечиков влился тонкий гул ползущей телеги и скоро Митрофан вручал мне небольшой, но тяжелый блок "Искры". Поблагодарив я попросил подождать и вернувшись в ангар заменил испорченный. Согнувшись над верстаком, я накорябал записку техникам и прилепив ее скотчем к железному корпусу поломанного блока, передал его Митрофану.

– Отвези по дороге в ремонтку. Пусть посмотрят. Прогер говорит, что он накрылся. Если есть возможность починить, пусть чинят. А нет, так пусть акт списания подпишут, а я потом заполню его и передам Пал Санычу.

Митрофан укатил, а я вернулся в ангар к своим и закурил в их компании, не считанную за это утро сигарету. Я вообще с этой нудной работой сорвался на курении. Смолил без счету и пугался при мысли, что скуриваю две или три пачки сигарет за день. Хотя мой организм и выводил быстрее шлаки и прочую гадость я считал, что это было чересчур, но ничего поделать с собой не мог.

Программист на удивление без приключений выбрался из "козлика" и, кивнув Сергею Николаевичу, сказал:

– Все готово. Пусть принимают. Бортсистемы в норме. Дублирущие системы в норме.

Поблагодарив его Сергей Николаевич связался с лагерем и, поговорив по телефону с начальником лаборатории пригласил экипаж на приемку. Положив трубку, он обратился к нам:

– Давайте ноги в руки и валите отсюда. Тезка, ты останься, поможешь ленты в пулемет вставить и ящик с гранатами подвесить.

Серый недовольно кивнул, а мы, в душе посмеиваясь над ним, вышли из ангара и направились пешком к недалеким складам и офисам штаба.

В столовке мы взяли себе по стакану с подноса у "раздачи". Залили в них кипяток из титана на стене и бросив в стаканы сахар и пакетики с чаем, что были свалены на большом подносе на одном из столов, засели у окна "чаевничать". Вообще наши повара отличались умом и сообразительностью. Еще полгода назад нам приходилось тарабанить в окошко раздачи и требовать, чтобы они нам чай налили. Заспанные повара открывали окошко и с матами и руганью делали свою работу. Потом они, конечно, не выдержали и стали оставлять для нас все снаружи. Не жизнь, а лафа пошла. Мало того, что теперь без заморочек с побудкой поварят можно было чаю попить, так мы еще на вечер набирали сахар и пакетики, чтобы даже на это не тратить кровно заработанные деньги.

– Во сколько поезд в Погребень? – спросил у меня Вовка.

Отхлебывая чай, я посмотрел на часы и сказал:

– На этот мы уже опоздали. Следующий через сорок минут. Успеем все сделать и на станцию добраться.

– Надо быстрее чай пить и валить пока нам работу новую не нашли. – резонно заметил мой приятель и я кивнул.

Санек, вытянув из кружки пакетик с чаем, поглядел на нас и попросил:

– А с вами можно?

– Куда? – удивился Вовка.

– Ну, в город…

– Так все же едут… – пожал плечами Вовка, делая вид, что не понял молодого.

– Я имею ввиду с вами. – не унимался Сашка.

Я помотал головой и сказал:

– Мы к моей подруге в гости едем. Она Вовку еще как-то переваривает, а с тобой рисковать не хочу. – сказал я почти правду.

Новенький пожал плечами, мол, не будет больше напрашиваться и с надеждой поглядел на Олега. Но у Олега в городе были дела поважнее развлечений и ему точно обуза не нужна была. Как он предупреждал еще в ангаре, ему срочно предстояло ехать на пункт спутниковых коммуникаций и звонить матери, которая вся извелась в ожидании, когда сможет увидеть сына. В общем, приходилось Сашке решать: ехать с нами в город и там шататься предоставленный самому себе или оставаться в лагере и рисковать залететь на неплановые работы. Выбор был очевиден для любого разумного человека и спустя полчаса мы уже все стояли у монорельса в ожидании проходящего мимо нашей станции поезда. Микроавтобус лагеря, лихо развернувшись попылил обратно сигналя нам на прощание.

Когда поезд появился среди холмов на горизонте, он приближался так стремительно, что казалось, не остановится чтобы забрать нас на пустынном полустанке. Но инструкции у машинистов относительно этого дикого места были четкие. Когда поезд тронулся, а мы поднявшись на второй этаж заняли места за одним столиком друг напротив друга прибежала проводник и потребовала наши билеты. Какие могут быть билеты у людей со станции, на которой даже билетных касс не было? Мы показали наши удостоверения с фотографиями и проводник от нас отстала. За нас платит наше министерство. Или не платит. Но нас это не касалось, и мы просто достали карты, решив скоротать за ними время.

Пока играли, приходилось еще отвечать на идиотские вопросы Сашки. Он был, как ребенок – верил во всякую чушь, что наговорили о Диком поле и все время спрашивал нас, а правда ли это.

– … А башня волшебника? Она разве с монорельса не видна, когда проезжаешь через холмы?

– То, что показывают девочкам, чтобы они поохали это водонапорка старого сельхозкооператива. – пояснил Олег.

Второй механик, "отбиваясь" от моей подачи сказал:

– Если бы башню волшебника можно было бы увидеть из поезда, то все проезжающие хватали бы такие дозы… короче, всех бы пришлось измененными делать перед поездкой в этой местности. Монорельс южнее на восемьдесят километров от края проходит. И то задевает ветрами.

– В смысле… что ветрами? – не понял Санек и "механикус" нервно дернулся:

– Когда очередной раз долбят – облака в небо поднимаются. Если неудачно рассчитали ветра, то может к монорельсу отнести… что непонятного?

– Да все понятно! – надулся на грубость Сашка.

– Так чего чушь спрашиваешь?

– Слушайте, заткнитесь а? – попросил я, подкидывая механику козырного туза, чтобы тот "забрал" и не думал.

– А что он… – попытался оправдаться тот.

Целых десять минут мы, молча с Вовкой, валили по очереди всех противников, наслаждаясь тихой музыкой в салоне и пролетающим степным пейзажем за окном. Но Сашка не был создан для тишины и когда мы пролетали мост, сморозил очередную глупость:

– А что с водой там? Ведь она тоже заражена. Она же потом в реку попадает… А люди пьют ее. И не только люди.

Не выдержал Вовка. Он очень тихо, как всегда, когда на что-то злился, спросил у этого болтуна:

– Слушай, ты же карту видел? Да?

– Ну. – кивнул Санек.

– Так скажи мне чудак-человек… Где ты на ней хотя бы ручей увидел не говоря о реке?

Санек заткнулся, и я облегченно скинул ему свои последние карты.

– Я все. Без меня доигрывайте. Кому-нибудь кофе принести из бара?

– Мне не надо. – сказал второй водитель. Остальные тоже отказались и только… конечно же Сашка сказал, что ему надо. Отчего-то меньше всего мне хотелось ему нести. Но я спустился на первый этаж в бар. Пока наливали кофе, посмотрел короткий выпуск новостей о боестолкновениях на Черной в результате которых по нашим данным погибло три пехотинца и сорок боевиков, а по данным повстанцев они ушли без потерь уложив наших не менее полусотни. В общем как обычно истина где-то рядом. Поднявшись со стаканами наверх, я нашел идиллическую картину кукареканья механика под столом на потеху всего вагона.

– Я хочу отыграться! – заявил тот, вылезая из-под столика.

– В следующей жизни. – со смехом заявил ему Вовка.

– Да вы, блин, с Фрицем сговорились. – Возмущался почему-то второй водитель.

– Коха вообще играть не умеет! – с честными глазами заявил Вовка и я кивнул.

– Да-да. Я вообще ваши картинки первый раз в жизни вижу. Так что сговорится со мной нельзя. – сказал я и поставил перед Сашкой его кофе.

Олег и другие ребята никого не стесняясь заржали и водила с механиком только головами покачали.

Больше в карты не играли. Отхлебывающий кофе Сашка докопался до Вовки, как тот попал на работы и Владимир неохотно рассказал про свои художества на стенах высотных домов.

– Так что же среди нас ни одного настоящего уголовника нет? – толи обиженно, толи изумленно спросил Сашка.

Я, скривившись, сказал:

– А тебе что? Зоновских порядков не хватает?

Стушевавшись, Сашка помотал головой, и Олег ему объяснил:

– Настоящий уголовный элемент на такие работы не берут. А нас… так скажем, неудачников, берут при условии, что мы не побывали в зоне до этого. То есть, как это сказано в программе реабилитации: не прониклись духом уголовного сообщества. Нас сразу после суда ловят и дают шанс на нормальную жизнь. Я лично благодарен.

– Да я тоже… – сказал как-то смущенно Санек и добавил: – Просто странно. Я же все-таки за убийство осужден.

– По неосторожности. – поправил его Серый. – Как и я.

– Не важно. – уверенно уже сказал Сашка. – Убийство есть убийство.

Я разозлился на этого придурка и прошипел:

– Слушай, прекрати нам мозги иметь! Хорошо? Я такой демагогии еще в СИЗО наслушался. От следака да психолога.

– Так ты же не за это сидишь. – удивился механик и даже Олег посмотрел на меня изумленно.

– Не за это. – кивнул я. – Я по политике. Но каждый день я такого наслушивался. Меня допрашивали, кто из наших убил стукача ментовского. И было это преднамеренно или нечаянно. Кстати на меня хотели повесить. Не получилось. Я в тот день в Нарве листовки расклеивал…

Олег спросил, указывая на меня и Вовку:

– Так вы в одной команде были что ли, горе подрывники?

Помотав головой, Вовка ответил:

– Неа, он из пикермена.

– А ты?

– А он обрядник. – сказал я за приятеля.

– Один черт. – уверенно заявил мех, но Вовка ему пояснил:

– Понимаешь, они, типа, воинствующие болтуны. – сказал он кивая в мою сторону – А мы болтуны пацифисты.

От такого определения даже я улыбнулся. Заключение и суд во многом изменили наше понимание мира, с которым мы пытались бороться, и который желали как-то изменить. На все то, чем жили до задержания, мы теперь посматривали с легкой ностальгической улыбкой. Каким смешным теперь казались наши листовки по сравнению с многовековыми институтами власти. Какими маленькими мы оказались по сравнению с жерновами Системы. Но Система, следуя своим же законам, нас пощадила и дала шанс не исчезнуть в лагерях и на долгих работах на юге. Она дала нам шанс и мы искренне пытались быть благодарными ей. Я, к примеру, в то время верил, что, вернувшись в нормальную жизнь, я приеду к родителям и даже под автоматами больше не займусь глупостями, которыми занимался раньше. То через что я прошел, а главное то, что меня миновало, дали мне разума, чтобы оценить прелести моей жизни до всего этого дерьма.

В Погребне мы сошли на платформу и нос к носу столкнулись с патрулем. Конечно, нам пришлось доставать наши увольнительные и карточки. До увольнительной одного из водителей хотели было зацепиться, но, подумав, отпустили. Ведь ясно же что мы в массовом увольнении, налегке и явно ничего плохого пока не задумываем.

На площади перед вокзальчиком мы с Вовкой расстались с остальными и, прыгнув в монорельсовый трамвайчик поехали давно проторенной дорогой к Светке.

Моей подруги дома не оказалось и я, своим ключом открыл дверь. Вошли, сразу чайник поставили. Залезли в холодильник, нашли сыр и наделали бутербродов.

– Я к компу пошел. – сказал Вовка и забрав заготовленные им бутерброды смылся с кухни первым заняв Светкин компьютер.

Я дождался, пока закипит чайник, и налив нам по кружкам кофе потащил их к Вовке.

– Чего пишут? – сходу спросил я, зная, что первым делом он ползет на альтернативные новостные ленты.

Он ответил не сразу. Что-то внимательно прочитав, он пояснил, почесав висок:

– Да наши все никак не могут решить давить восстание за Черной или оставить все как есть. Мол, сами в блокаде передохнут. Правительство не одобряет больше активные боевые действия там. Боятся больших потерь в лесах.

– Помнишь сержанта в лагере? – спросил я.

– Ага, а что?

– Он на Черной воевал. – сказал я отпивая горячий кофе. – Когда он нас вез на вокзал, то рассказывал подробненько так, с чувством, что там творится.

– И чего рассказывал? – спросил Вовка скорее механически, чем серьезно интересуясь. Он был погружен в потоки текста и иллюстрации.

Пожав плечами, я рассказал:

– Их боевики даже газами, говорит, травили. Зарином.

Кивнув, Вовка сказал:

– А наши их типа ничем не травили… Травили. Как тараканов из лесов выкуривали. Хрен что получилось. Что же тут удивляться, если они в ответ самопальным зарином залили наших горе-вояк.

Не желая продолжать эту крамольную тему, я спросил:

– Ты со своими так и не связался?

Вовка поблагодарил, что я ему напомнил о его товарищах и полез на ресурс их славной компашки, загримированный под эротический форум. Просмотрев приватные сообщения и не найдя ответа он вздохнул и сказал:

– Ну, правильно. Я бы на их месте тоже бы меня опасался. Вроде в зоне сидеть должен, а тут письма пачками шлет.

Я искренне посочувствовал ему, но напомнил:

– Светка через час уже с работы должна придти, так что дай мне тоже почитать.

– Да я только сел! – возмутился изголодавшийся по информпространству Вовка.

– Ну тогда честно разделим. – предложил я. – тебе двадцать минут, а мне все остальное. Светка ведь и раньше придти может.

Договорившись на этом, я оставил его у компьютера, а сам направился в другую комнату посмотреть, что в новостях вообще передают. Включив телевизор, я защелкал каналами в поисках европейской спутниковой передачи. Найдя нужный мне канал, я отложил в сторону пульт и, наяривая бутерброды с кофе, с интересом поглощал происходящее в мире.

Из всех новостей меня, правда, привлекла только хроника боев в районе нашей Черной реки показанная со стороны боевиков. Я мог бы показаться непатриотом, но тщательно процеженная информация в наших СМИ меня нисколько не устраивала. А вот иностранные хоть и смаковали каждую неприятность наших частей в районе конфликта, но зато можно было выбрать нечто среднее, более похожее на истину.

Конечно я засмотрелся телевизором, конечно Вовка так и не напомнил мне что моя очередь шляться по Сети. От просмотра меня отвлек только звук открываемой двери. Я быстро поднялся и аккуратно стряхнул крошки от бутербродов с дивана. Светка могла наехать, что я не над тарелкой ел. В коридор встречать мою подругу выскочил и я и Вовка.

– О! Вы уже тут! – изумилась она. – Вы хотя бы предупреждайте, когда приедете. Я бы прибралась.

Она поцеловала меня и обменявшись несколькими фразами сбежала в душ. Я пошел на кухню поставил чайник, и даже чая ей налил пока она смывала дневную усталость под струями так ей нравящегося прохладного душа.

Когда она вышла и появилась на кухне вся такая соблазнительная в своем белом халатике я ее сразу спросил:

– Мы никуда сегодня не пойдем?

– Алька, я такая уставшая. – сказала она садясь на табурет и отпивая чай. Пустой чай ее не устроил и она бросила в микроволновку замороженную рыбу. Семь минут и ужин готов. Пока она ковырялась с рыбой я рассказал ей что сегодня нас буквально выгнали из лагеря за ненадобностью. Все разбрелись по городу в поисках развлечений, а я вот такой весь классный сразу к ней. Света покивала и с насмешкой сказала:

– Ну и зря. У меня сегодня и настроение паршивое и ежемесячный секс с тампонами. Поехал бы себе и Вовке подружек бы нашел…

Я скривился в усмешке. Я Светку уже хорошо знал. В прошлый раз, когда я побывал в городе и к ней не заскочил, а ей все мило разболтали знакомые, она куксилась на меня неделю. Так что это она говорила просто, чтобы я пожалел ее страдающую своими проблемами и уставшую после целого дня на ногах в магазине.

Я, конечно, жалел ее, сделал массаж, когда мы перебрались в комнату на диван. Потом мы с ней мило просмотрели принесенные ей фильмы, выходили несколько раз курить на балкон, где к нам присоединялся, Вовка, так и не вылезающий из-за компьютера даже чтобы поесть.

Перед самым сном решили выйти хоть пару минут погулять на свежем воздухе. Неспешно проходя мимо веселящейся молодежи Света, завистливо сказала:

– Я такая же была когда-то, Аль. Не надо было думать ни о работе, ни о доме, ни о чем. Только гуляй, веселись. А сейчас я живу и не понимаю, зачем живу. Неужели только для работы?

Хмыкнув, я спросил:

– А что неужели только чтобы веселиться?

– Ну, чего ты утрируешь? – спросила она меня, прижимаясь к моему локтю. – Просто всего надо в меру. А я… с восьми утра до восьми вечера на работе. И в субботу так же. А в воскресенье ничего не хочется вообще. Только спать. Такая усталость накопилась. Так хочется хотя бы недельку отдохнуть.

– Отпуск твой хозяин магазина не даст?

– Только за счет летнего следующего. Этот то я уже отгуляла весной. Нет уж. Я без нормального отпуска в следующем году точно свихнусь.

– А может заболеешь?

– Без толку. Он потребует контрольную ленту диагностера больничного. А у меня кроме месячных ничего нет. Я потом что? Должна буду ему рассказывать, что истекала кровью и была присмерти?

Мы невольно улыбнулись и, обойдя дом вышли на пустынную улицу упирающуюся в берег реки. Светка не жалея светлых бриджей уселась на песок склона и показала мне рядом с собой предлагая сесть. Я сначала сел, а потом и прилег, облокотившись, и стал рассматривать ее светлый профиль в надвигающихся сумерках.

Моя подруга была больше чем просто симпатичная. Для меня всегда казалось странным, что она не вышла замуж до нашего с ней знакомства. Такие красивые девушки не бывают незамужними, как я тогда думал. Она рассказывала не вдаваясь в подробности что ей предлагали и не раз, но все не то. Она искала не принца на белом коне, а того кто в ее понимании был бы настоящим мужчиной. То есть зарабатывал сам не позволяя ей работать. Не гнушался работой по дому. Не пугался при мыслях о детях и о длительной и нудной процедуре прохождения генетических тестов и получения разрешения. В идеале она видела своего мужа, как мне кажется, этаким подкаблучником, который бы все делал чтобы она не захотела. Я, конечно, подозревал что такие люди быстро надоедают и становятся неинтересными партнерами, но вслух ей об этом не говорил.

Меня, не смотря на то, что мы уже месяца три были вместе, и я приезжал к ней как к себе домой, кажется, Светка как потенциального мужа не воспринимала. Я просто был ее Алькой, с которым весело в постели и, на которого засматриваются ее подружки. В который раз я понимал, что фактор конкуренции зело полезный фактор. Когда-то я познакомился, случайно почти со всеми ее подругами, работающими с ней в магазине. Я у них за несколько раз приобрел себе новую одежку, чтобы не кататься в город в казенной робе. Благодаря маме у меня был неплохой вкус к одежде. И наверное в глазах этих провинциальных девушек я одевался слишком круто и броско. Чем кстати и привлек их всеобщее внимание. Потом много раз заскакивал к ним в магазин просто на чашечку чая. Потом стал заглядывать с Вовкой, когда понял, что мне столько девушек будет много. Как так получилось, что остался именно со Светкой, я даже сам, честно говоря, не очень понял. Вовка же благодарный мне за этот показанный "цветник", еще долго посещал магазинчик, побывав, как мне кажется, другом для каждой из продавщиц кроме Светки, которая, застолбив меня, такого абалденного, послала его однажды далеко и на долго с всеми любовными подходами.

Но мы втроем остались в нормальных отношениях, и она не была против даже когда Вовка "одалживал" у нее одну из комнат для утех с новой подружкой. Светке было кажется вообще все равно.

Живя в оставшейся от родителей трехкомнатной квартире, Светка была рада гостям и друзьям. Даже когда была сильно уставшей.

– Пошли домой, – сказала моя подруга зябко передернув плечами, хотя было тепло на мой взгляд.

– Пойдем, – согласился я и помог ей подняться.

Только мы зашли как Вовка пожелав нам спокойной ночи уехал в кабак, где позвонив назначил встречу какой-то из своих подружек. Светка попросила, если они приедут домой постараться ее не разбудить. Ей на следующий день все так же надо было на проклятую работу.

Несмотря на ее ежемесячные проблемы у нас что-то получилось и после душа мы буквально мгновенно уснули не размыкая объятий.

– Сегодня нам поступило указание срочно подготовить площадку у ВБНК. – сухим голосом сказал Пал Саныч. – Там будут ставить дополнительную силовую установку. Наша задача разровнять площадку разграничить ее и наметить ориентиры для летчиков, чтобы они реактор не в скалы бросили.

Серега первый возмущенно зароптал:

– Да вы чего Пал Саныч. Мы конечно там не бывали, но, в общем-то, сведения не секретные. В том фоне нам не выжить!

Посмотрев на него с нескрываемым намеком заткнуться, Пал Саныч продолжил:

– Фонит там действительно здорово. Но для измененных это семечки. В крайнем случае, в госпитале отлежитесь пока с вас "грязь" не выйдет.

– Пал Саныч, – с мольбой выдавил Вовка, – Ну, есть же роботы строители. Почему их не пошлют. Мы типа дешевле?

Покачав головой, старший сказал:

– Вот вы, блин… только о ВБНК сказал, как сразу обосрались от страха. Роботов туда посылать… Не работают там роботы. Точнее телеметрия не пашет. Нельзя там дистанционно управлять роботами. Ясно?

– А из башни волшебника? – спросил я удивленно. – Она защищена, да и аппаратура там вроде есть.

– ВБНКа уже три дня обесточена. Аккумуляторы только для поддержания микроклимата… на прием-то энергии хватает, но на передатчики не хватит чтобы на спутник сигнал давать. Они, уже кстати, почти сдохли, по нашим расчетам.. – сказал Пал Саныч. – Для ВБНК же именно установку и тащат. Что вы чушь-то спрашиваете? Наверняка слухи уже дошли.

Я заткнулся, а дурачок Сашка все-таки спросил глупость, как я, в общем-то, и ожидал от него:

– А какой там фон?

Вместо меня ответил Серый. Но ответил так, как бы это сделал я:

– Тебе, придурок, хватит! Кожа лоскутами полезет! Изблюешься весь! Хорошо, если до госпиталя дотащат и на переливание сразу уложат. И то… потом полгода будешь калекой, пока спинной мозг после такой контузии очухается и в норму кровь приведет.

– У, мля… – только и сказал Сашка.

Пал Саныч хмуро оглядел нас и сказал:

– Водилы и механики тяните жребий, кто поедет в первую ходку.

Я не был ни тем ни другим по идее, хотя и знал их работу не понаслышке, но вполне поддержал возмущение Серого:

– Не будем мы тянуть жребий. Это самоубийство. Я, например не знаю, как оттуда смогу уехать после работы.

– Обратно тебя программа трактора привезет. – уверенно сказал Пал Сныч.

– Все равно не будем. Вот если есть добровольцы пусть они и идут. А я не пойду.

Пал Саныч с недоумением посмотрел на бунтаря и как-то странно тихо переспросил:

– Как не пойдешь?

– А вот так не пойду! Одно дело в обеспечение сидеть. И иногда, как говорится, помочь добрым людям выбраться… другое дело самому туда ползти и что-то там делать.

Пал Саныч больше не спорил и не уговаривал. Он достал из брюк миниатюрный телефончик и набрав номер сказал в него:

– Алеша? Будь добр караул в инструктажную пришли. Да с автоматами.

Пал Саныч сел на свой стул за столиком у окна и молча стал перебирать снимки с воздуха участка, где предстояла работа. Серый, который понимал, что теперь ему от губы не отвертеться с вызовом бросил:

– Ну и похрену на вашу кичу. Я лучше неделю, или даже месяц отсижу в карцере, чем пойду в пекло. Лучше месяц в темной, чем потом год по больничкам!

Признаюсь честно, что уже в тот момент я сильно сомневался, что Серого в карцер отведут. В душе похолодело, когда я четко понял, что больше этого парня я не увижу. Когда караул вывел Серегу, Пал Саныч встал и сказал:

– Если кто-то думает, что этого… повели в карцер, то вы ошибаетесь. У нас тихая, спокойная рабочая обстановка. Бунтари мне тут не нужны. Его отправят на юг, где он в полной мере переживет все, что вам сейчас описал. Будут ему там и кожа лоскутами, и год на больничке. Лично позабочусь. Кто-то еще хочет заявить об увольнении или об отказе работать?

Я даже не удивился, не услышав ни одного протеста в абсолютной тишине.

– Хорошо, – сказал Пал Саныч, – Продолжим. Итак, у нас осталось пять водителей и три механика. Вот на бумажках я пишу ваши фамилии, я вытягиваю сначала водителя. Потом так же буду тянуть механика первой партии. Когда первые определятся, все остальные пойдут в бунгало заниматься своими делами, а я проведу пока инструктаж. После обеда, все в третьем ангаре собираемся и готовим трактор. Надо много чего навесить.

Водителем, слава богу, оказался не Вовчик. И механиком в первую ходку пошел не Олег. Моим приятелям сильно повезло, как я посчитал. Вместе мы покинули инструктажную, но вместо бунгало направились к фонтану перед жилым корпусом ученых. Сидя на каменном бортике и чувствуя, как намокает раскаленная солнцем футболка, я откровенно наслаждался. Возникло нездоровое желание залезть прямо в одежде в эту чашу с водой и не вылезать из нее до самого обеда. Вовка протянул нам всем по сигарете и мы в полном молчании закурили. Только выкинув окурок, Олег, не выдержал и выматерился на Пал Саныча.

– Я и не знал, что он такой урод. – сказал он уже более приличными словами и сразу закурил следующую сигарету.

Вовка, скривившись, сказал флегматично:

– Ну, его тоже понять можно. Он человек подневольный. Ему сказали сделать площадку. Что он сам с лопатой туда пойдет? Нет, конечно. Но если не выполнит, то и ему не поздоровится. Так что хоть и жестоко, но он прав для себя.

Вовка, уже обращаясь ко мне, спросил:

– Он реально его на Юга сошлет?

Я кивнул и, подумав, добавил:

– Сто процентов. В Пакистане после индийской бомбардировке ой как много работы теперь.

– Нахрен нам этот Пакистан сдался… – недоуменно спросил пустоту Вовка и я, разводя руками, сказал:

– Радиация уйдет или будет дезактивирована, а земля-то останется. Лучше пусть нам достается, чем тому же Китаю. Они и так себе кусок Индии по горячим следам оттяпали и назвали это спасением населения из пострадавшей зоны. Хрена лысого они там кого спасли, зато теперь в тех штатах гордо реет китайский флаг.

– А что они там делают? – спросил Олег, словно новости ни разу в жизни не смотрел.

– Воронки засыпают, землю срезают, завалы растаскивают, дороги делают. В общем, всем понемногу занимаются. – сказал я и не выдержав умылся мутной водой из фонтана. Вода была тепловатая, и казалась какой-то жирной. Руки после нее я старательно вытер о джинсы.

– Вот ведь бред… А наши чего не бегут оттуда? Ну, заключенные я имею ввиду. – спросил Олег и я только хмыкнул убедившись окончательно, что телевизор этот механик знает исключительно по слухам.

– Бегут. Еще как бегут. – ответил вместо меня Вовка. – и даже бежать есть куда. К китайцам. Только все равно тоже самое делать заставят.

– А в Афган?

– А в Афган не бегут. Ну, те, кто с головой дружат не бегут в Афган, куда пакистанское население рвануло после бомбардировки. В Афгане ни жрать нечего, ни делать нечего. Бегут в южные штаты Индии. Если везет, то не ловят. Если не везет, то ловят и возвращают нашим.

– Какой-то ужас… А как можно в другой стране не попасться не зная местного языка? – недоумевал Олег.

Я не выдержал и сказал:

– Слушай, ты что собрался за Серым? Чего тебя на Пакистане заклинило? Телевизор хоть смотри иногда. Там все про это отлично рассказывают. Ничего, поверь, не скрывают. Подробно и со смаком рассказывают, какую гигантскую помощь Россия оказывает пострадавшему пакистанскому народу. И даже иногда упоминают о том, что народ-то давно слинял. Остались одни старики немощные.

Вовка посмотрел на часы и сказал:

– Пошли. Обед через десять минут. Надо поесть. Может, еще полчаса поспать успеем.

После быстрого обеда мы действительно еще успели подремать у себя в душном бунгало. Нас разбудил лично Пал Саныч и повел к ангару готовить трактор к дальнему походу.

Трактор, как мы его называли, по сути, был машиной саперного назначения. Универсальная такая танкетка с кучей возможностей. От рытья траншей до сноса завалов и расчистки дорог. Броня этого трактора была не на много хуже танковой, а радиационная защита даже получше наверное. Саперам ведь по уставу назначалась расчистка дорог в зоне поражения атомным оружием. Но, не смотря на это ехать на такой зверюге своим ходом до башни волшебника, было занятием для профессионального камикадзе, если такие бывают в природе. Пока мы с помощью лебедок подтягивали и устанавливали на танкетку навесное оборудование Пал Саныч нас порадовал:

– До осыпающегося ущелья трактор вертолет докинет. Считайте пацанам вообще халява. Три очага минуют.

"Пацаны" это назначенные водитель и механик. Их Пал Саныч отпустил спать и морально готовиться к выходу. Уж не знаю, как можно готовиться к потенциальной смерти. Наверное, это было еще одно проявление ранее незамеченного за нашим старшим садизма. Отправить на койку думать о грядущих ужасах красочно описанных Серым, это было сильно…

– А от песчаников до ВБНКи пустяк. Там тем более дорога проторенная – через день "козел" там носится.

– А почему вертолетом до самой башни не докинуть? – спросил я осторожно отпуская цепь лебедки.

– Пробовали. – признался наблюдающий за мной Пал Саныч – Там не песок там пыль и пепел от разрядов. Вертолет близко только подходит все вершина словно в облако окутывается. Там становится не до выгрузки – хорошо бы вертолет увести.

– А как они установку собрались в таких условиях ставить? – честно не понял я.

– Те, кто площадку поедут готовить, маяки низкочастотные поставят. Вертолет по маякам отработает и уйдет.

– Понятно тогда. – кивнул я закончив возится с буром. – А кто вторыми поедут?

– Надеюсь второй ходки не будет. – хмуро сказал Пал Саныч.

– А, правда, что у башни волшебника постоянно молнии шаровые летают? – спросил Сашка вылезая из танкетки.

Я только головой покачал. Сколько раз идиоту говорили… Не суйся с такими вопросами к Санычу. Сами все расскажем, что знаем. Нет, блин с начальством ему потрепаться хочется. Ну, Саныч ему задаст.

Пал Саныч присмотрелся к дурацки улыбающемуся Сашке и сказал серьезно:

– Ты же механик? Механиком к нам приписан?

– Ага. – ответил этот наивный, думая что Саныч переспрашивает из-за забывчивости.

– Отлично. – кивнул старший и сказал: – Сбегай в бунгало, скажи там парню, что вместо него техником идешь ты. Заодно и на молнии посмотришь.

Я еле сдержался, чтобы не заржать, глядя как лицо Сашки посерело от страха.

– Павел Александрович, я не это имел ввиду… Павел Александрович…я…

Он что-то жалобно лепетал, а Пал Саныч резко повернувшись к нему, явил себя во всей красе:

– Слушай, щенок, сюда… Здесь люди работают! Ясно?! РА-БО-ТА-ЮТ. Запомнил? Здесь нет фейерверков. Здесь не держат пироманов. Здесь нет место разгильдяйству. Ты замечтался и забыл про паек для группы и группа там сдохла, попав в завал. Ты проболтал о бабах и не посмотрел на давление масла и группа сдохла от облучения пытаясь вырваться с Дикого Поля. Потому что там нет связи. Потому что туда никто на помощь не придет. Потому что, такие как ты мудаки спрашивающие про разряды, забывают обо всем на свете и слюни пускают, слушая сказки. Что ты вылупился на меня!? Работы нет? Я сейчас тебе работу найду! Пошел бегом охлаждение сливать и заливать заново!

Я сосредоточенно занимался лебедкой и даже виду не подал, как меня тянет на смех. Приглядевшись к моим движениям Пал Саныч ничего не сказал, а просто поправил цепь укладывающуюся у моих ног. Потом он снова оглядел ангар, может что в глаза неправильное бросится и вышел прочь.

С другой стороны трактора раздался голос Андрюхи:

– Слушай, Сашка, ну ты и идиот. Нашел кого спрашивать. У него разрядом там на ВэБээНКе друга лучшего спалило… в пепел… в пыль.

Сашка не нашел ничего лучшего, как попытаться огрызнуться:

– А я чё знал? Ты блин умный такой чего не предупредил?

Олег появился из-за ковша с тяжеленным гаечным ключом на семьдесят с чем-то. Он подошел и тихо спросил у Сашки:

– Ключ видишь? – услышав ответ, Олег поднес его на всякий случай к носу Сашки и сказал так тихо, что даже я рядом стоящий еле расслышал:

– Не научишься молчать, я этим ключом тебе мозги подправлю. Напролом через кости. Понял?

– Понял. – всхлипнул Сашка. – Я же правда не хотел…

– Ты начинаешь болтать… – напомнил ему Олег и, развернувшись, пошел дальше крепить навески.

Через полтора часа, когда проверили полностью работу всех систем, я доложил Пал Санычу о готовности.

– Если через полчаса не сообщат, что вертолет вылетел, то все на завтра переносится. – ответил он мне.

– Нам надо будет демонтировать? Или ничего не случится, если так постоит?

– Конечно, оставите так.

– Хорошо, Павел Александрович. Можно я всех отпущу до ужина своими делами заниматься?

– Нет. Пусть пятый ангар откроют и начинают все из него переносить в четверку. Краску привезли. Завтра зачистим всю гарь и покрасим. А то страшно заходить.

Я ответил, что понял и положил трубку.

– Чего? Обломались с картами? – спросил догадливый Вовка.

Я кивнул и сказал:

– Идем из пятерки в четвертый все перетащим. Завтра покраска будет.

Вовка хмыкнул и сказал, вытирая руки ветошью:

– Любишь ты, Коха, обрадовать народ.

– Пошли. Раньше сядем – раньше выйдем. – сказала я с улыбкой и забирая рабочие рукавицы из ящика верстака направился к выходу. На пороге ангара я повернулся и сказал Андрюхе: – Ты останься, сейчас Саныч придет, посмотрит. Провернешь при нем все оборудование.

Но даже после расчистки Авгиевых конюшен номер пять, нам не дали пойти отдохнуть перед ужином. Набредшая на меня лаборантка объявила на всю округу звонким голосом что вездеход прибыл и надо его разгружать. Я криво посмотрел на нее запыхавшуюся в скафандре высшей защиты и спросил:

– А чего кричать-то?

– Ой извините. – ответила она уже почему-то шепотом: – я там чуть не оглохла в трюме ехала.

– Без шлема? – изумился я.

– Образцы разбирала. – призналась девушка и покраснела почему-то. – В шлеме обзор маленький.

– Ты измененная? – спросил я, выходя вслед за ней из ангара. Но, быстро догадавшись, сам и ответил: – А да… вы же все тоже проходили курсы.

– Угу. – кивнула девушка и спросила: – А вы что один разгружать будете?

– Нет. – сказал я усмехаясь. – Наши просто в четверке в карты режутся.

– Аааа. Ну, зовите их к нашему ангару. Там много на разгрузку.

Она уковыляла по пыльной тропинке в сторону загона для "козла", а я, подняв нашу полусонную от усталости ватагу, сообщил всем, что нам еще вездеход разгружать.

– Кого первым убить? – раздраженно спросил Виктор, наш третий механик. – Тебя или все-таки этих ездунов?

Со стонами и кряхтением команда подняла свои драгоценные зады и потянулась к выходу.

Автоматика "козла" уже выплюнула трюм из пазов, и когда мы появились в своих защитных костюмах нам, в принципе, оставалось содержимое трюма переложить на впритык подогнанную тележку. Прыгающая вокруг нас лаборантка с уже надетым шлемом умоляюще просила аккуратнее с образцами.

– Это второй слой. Он должен сохранить целостность. Посмотрите, какая глубина спекания.

– А это что за пыль? – поинтересовался Вовка чтобы отвлечь эту молодую от нашей работы и позволить нам ее завершить.

– Это не пыль. Это… Это еще не изученное вещество. Мы его подняли пылесосом из шахты. Завтра будем разбирать смогу точно сказать состав… А пока поставьте вооон туда. Чтобы я сразу забрала в лаборатории.

Мы перегрузили трюм и с натугой всей командой задвинули его обратно в "козла". Появившийся физик из двадцать второй лаборатории с открытым забралом осмотрел помещение ангара и сказал:

– Давайте демонтируйте инструменты. А завтра тогда будем чиститься.

– У нас завтра группа к волшебнику уходит. – сказал я. – И вы бы шлем закрыли, на вас смотреть страшно.

Физик захлопнул тяжелое забрало и сказал:

– Если завтра не почистимся, тогда не почистимся еще недели две. Так что сами думайте. Вы тут больше времени проводите, чем мы.

– Блин, но я правду говорю у нас завтра отправка партии, потом покраска пятерки, если после этого мы еще будем шевелиться, то тогда проведем дезактивацию. А если нет, то сами понимаете… Обшивку сдирать – силы нужны. – Я скорее почувствовал, что физик пожал плечами, прежде чем молча повернуться и выйти.

– А зачем вы к волшебнику идете? – спросила любопытная лаборантка.

– Желания загадывать. – отшутился я.

– Я серьезно! – сказала она и пояснила: – Там уже третий день активность ужасная. Разряды до Дикого Поля добивают. И даже дальше. Я позавчера ходила с Игнатом Матвеевичем и Термом Зигмундовичем… там словно реки по небу растекаются. А уж грохочет так вообще ужас… Мы видели несколько коров убитых разрядами. Наполовину сожженные и разорванные. Это так страшно.

Мы даже в лагере разряды у волшебника слышали иногда. Можно представить, что там происходило вблизи.

– Слушай, – влез в разговор Вовка. – А как вы вашего Терма Зигмундовича за глаза называете? Ведь так выговаривать язык сломать можно.

Девушка призналась не сразу. Она, наверное, даже краснела под своим шлемом.

– Термометром. Или градусником.

– Вот, Коха, а ты говоришь, что хороших людей Вовочками не называют. Я прикидываю, какой тогда человек этот градусник. Я бы на его месте родителям бы все высказал.

Я уже смеялся, а девушка встала на защиту своего научного соратника:

– Вы не знаете, он по-настоящему хороший человек. Многие этим из-за денег занимаются. А он ради науки!

– Уж лучше бы за деньги… – сказал Олег и, не давая девушке опомниться, добавил: – Забирайте вашу тележку. Она нам мешает разбирать вашего козла.

Ученые не любили когда мы их рабочую машинку называли козлом, ученые не любили когда их гоняли, ученые не любили чувствовать себя лишними. В общем, Олег сделал все что бы девушка взошла на платформу и укатила не попрощавшись с нами.

Мы еще долго смеялись ей вслед. А вечером после отправки трактора в полет к песчаникам я и Вовка подкараулив девушку у лаборатории извинялись за нашего приятеля и сделали из этих извинений отличнейший повод для более близкого знакомства.

Замечательной нам казалась жизнь в те дни не смотря ни на что. И мы даже всерьез верили, что она, такая веселая и непринужденная так и будет течь до самого нашего освобождения. Но…

Трактор не вернулся даже на автоуправлении. Уже в половину пятого лагерь под рев тревоги поднимался на построение. Как сообщил Пал Саныч по громкой связи, все должны были готовиться к приему грузового вертолета. Когда мы и охрана собрались у ангаров, он прибежал к нам и кажется, наугад выделил из нашей толпы спасательную команду.

– Три гражданских специалиста, два охранника. – он тыкал пальцами и указанные нехотя выходили из строя. – Сейчас надеть скафандры и как только вертолет приземлится вы на борт. Трактор встал на границе третьего очага. Связи с ним нет. Готовьте "тройку" к перелету. Выводите ее на площадку.

В число "счастливчиков" я не попал. Нам досталась участь готовить третий трактор. Скажу честно, мы побили все рекорды по снаряжению вездехода. Уже через десять минут заправленный проверенный и подготовленный "трояк" стоял на площадки, а мы нервно курили в стороне от облаченной в скафандры "призовой" команды.

"Вертушка" прибыла спустя минут десять, и с лету привычно пилот плюхнул ее на нашу площадку. Команда забралась внутрь и вертолет, немедленно поднявшись, завис над трактором.

Быстро подцепив дюжину стальных тросов к крепежам на корпусе, мы дали отмашку пилоту, и он осторожно приподнял машину над землей. Сначала на пару метров. Затем еще на пяток. А потом, прекратив осторожничать, повел вертолет на место далекой высадки. Мы провожали вертушку и слегка раскачивающийся под ней трактор взглядами скорее скорбными, чем недоуменными или вопросительными. Что же там случилось, было почти неинтересно. Понятно, что случилось что-то плохое.

Спать никто не ушел. Некоторые, правда улеглись недалеко от площадки в жесткой траве и неспешно куря, вели такие же неспешные и не веселые разговоры. Сашка который тоже оказался не у дел складывал из травы шалашики и поджигал их сидя недалеко от меня. Я сначала хотел ему сказать, чтобы не баловался. Трава сухая как пойдет гореть мало не покажется, а потом плюнул. Говорить совершенно не хотелось. Особенно, почему-то с ним. Были бы со мной Олег или Вовка я, быть может, и обронил пару слов, но они оказались в команде эвакуации.

Спустя минут сорок вертушка вернулась таща под собой трактор. Я сначала не понял что это не "тройка", решил было, что наши что-нибудь или кого-нибудь просто забыли.

Но когда уже в лучах вставшего солнца я заметил копоть на бортах трактора, я понял что это из первой партии. Он оказался пригодным к воздушной транспортировке и его просто подцепила высаженная команда, а сами наверняка уже своим ходом шли в лагерь.

Вертолет плавно опустил технику недалеко от площадки в траву, и я с Андрюхой только в рукавицах от скафандра высшей защиты отцепляли тросы от креплений. Остальные не особо спешили подходить к наверняка безумно фонящей технике. Вертолет улетел в неизвестном направлении, а я и Андрей побежали натягивать полные скафандры. Внутрь без защиты как-то лезть не хотелось даже нам. Пока одевались, помогая друг другу, прибежал Пал Саныч и чуть ли не наорал на нас, почему мы, мол, копаемся. Пришлось остальное застегивать на ходу. Доковыляв до площадки, я и Андрей с огромным трудом забрались внутрь трактора.

Когда мы вытащили механика из верхнего и водителя из нижнего люка кабины и вынесли их на площадку подальше от фонящей танкетки, я сразу раскрыл забрала их шлемов. Открыл и закрыл обратно. Поднялся на негнущихся ногах. И, потратив секунд двадцать, чтобы совладать с нервами, как можно быстрее потащил себя к ближайшему ангару. Войдя в него, я открыл щиток спецсигналов и ударил по общей тревоге. По этому сигналу обязательно выезжает и охрана и медики. Связываться с медчастью и объяснять, что к нам приехали угли на костях вместо живых людей у меня просто не хватило бы моральных сил. Вернувшись к лежащим на траве ребятам я встал на колени и хотел, было стащить скафандры, но меня вовремя остановил Андрюха:

– Нельзя. Сейчас нельзя. Нужны специалисты. Нужна дезактивация. Смотри, что счетчик на них показывает. И нам, кстати, теперь тоже.

Машина с автоматчиками приехала первой и, оцепив нас на почтительном расстоянии, стали ждать, что будет дальше. Офицер издалека, опасаясь приближаться, выяснил, в чем дело и стал сам дополнительно вызванивать медиков. Пострадавшие ребята не подавали признаков жизни, и я с ними прощался прямо там на траве. Я не слишком хорошо их знал, но я знал четко, что на их месте мог оказать Олег, Вовка, и даже этот придурок Сашка, который конечно идиот по большому счету, но смерти точно не заслуживает. Мед машина подкатила к нам, и врач в спецснаряжении приказал занести тела прямо в скафандрах внутрь и уложить их на пол. Запустив только сигнализационные огни скорая, быстро исчезла из вида. От ребят в нашей памяти осталась примятая выгоревшая трава да пыльный с закопченными боками трактор, рядом с которым даже мы без спецснаряжения коньки бы отбросили очень быстро.

После длительной, многочасовой дезактивации тракторов и скафандров мы, не сговариваясь, спрятались в столовой и наотрез отказывались из нее выходить. Повара, которые желали уже уехать домой в свой Погребень, по пятницам они уезжали сразу после обеда, нажаловались начальству, что мы не уходим и через полчаса в столовую вошел главный особист лагеря и наш Пал Саныч, в чьей доброте мы убедились только сегодня.

Надо отдать должное. Они не читали лекций или нотаций. Они своей волей отпустили поваров домой, разрешив не закрывать столовую, а нам на стол поставили несколько бутылок водки.

– После "чистки" пить не стоит… – сказал особист, разливая по железным кружкам порции. – Но раз тут такое…

– Они мертвы? – как всегда влез со своими глупыми вопросами Сашка.

Пал Саныч и Олег синхронно посмотрели на дурачка, но ничего не сказали. Особист поднял кружку и, сказав положенное на счет земли и пуха выпил. Мы тоже последовали его примеру. Пал Саныч кряхтя осилил свою кружку и, убрав ее на соседний стол, развернул перед нами карту.

– Вот ВБНК. Здесь они были живы и работали. Они подготовили площадку. Установили маяки. И куража ради на скале вот тут вырезали болгаркой надпись… неприличную. После этого они включили автоводителя и сами толи уснули, толи потеряли сознание. Во всяком случае, умерли они не возле волшебника. Случись это там не допер бы трактор до третьей зоны.. Разряды попали в них уже в песчаниках. Это пятнадцать-двадцать километров от ВБНК.

– Они просто мгновенно зажарились… – не спрашивая, а констатируя, сказал Андрюха и ни на кого не обращая внимания налил себе водки и залпом выпил.

– Да. – кивнул Пал Саныч – Смерть была быстрой. Повторяю экспертиза не нашла следов агонии или мучений. Влага с поверхности мгновенно испарилась. И вместо спасения, скафандры принесли гибель, не отведя сразу пар от тел. В разряде двадцать семь тысяч градусов. Силу тока измерить вообще слабо представляется возможным. Это один разряд. А в танкетку попало не менее трех. Даже если бы их не сварило при первом попадании, то вторым и третьим их бы добило. Трактор тоже не приспособлен для сброса заряда в землю. Наоборот. Чтобы он мог работать в зоне, где по земле пущен высокий ток он заизолирован максимально. Насколько это вообще возможно. Что тут скажешь. Ребятам просто основательно не повезло. Так сложилось…

Я, последовав примеру Андрея, тоже налил себе, но пить не спешил. Подождал пока Вовка нальет и другие.

– А что вы их родственникам скажете? – поинтересовался Олег, держа на весу кружку.

– Правду, конечно. – уверенно сказал особист. – Погибли при выполнении служебных обязанностей. Их семьи получат страховку, получат пособие от государства и пенсию пожизненную для родителей ввиду утери детей и невозможности ими в дальнейшем выполнять сыновние обязательства.

Мы молча покивали и выпили. Это хоть что-то. Могли втихую списать под грифом "пропал без вести" или "совершил побег".

– Я наверное последний день с вами, ребята. – сказал жестко Пал Саныч. – Меня вызвали в Москву по этому инциденту. А сюда прибудет комиссия министерства юстиции. Они бучу поднимут знатную, почему осужденные на незначительный срок погибли при отбытии альтернативного наказания. И даже, если все обойдется… Я, уже написал прошение об отставке. Так что в любом случае не вернусь к вам.

Мы опять покивали и выпили. А что тут скажешь? Посочувствовать человеку пославшему на гибель людей? Бред. А обвинять его в чем-то язык не поворачивался. Они погибли не от радиации. От радиации их вырубило. Это нормально. Перестроенный организм сам себя выключает, когда начинается массовое разрушение клеток под воздействием излучения. После таких выключений люди по сто лет живут и ничего. Меня самого по первой частенько рубило в сон. Их убил разряд. Вероятность прямого попадания теряется в миллиардных долях… вероятность погибнуть от него измененному еще меньше. Это просто железный гроб, раскалившись, изжарил наших ребят. А может еще что… но мы этого, думаю, уже не узнаем.

Пал Саныч свернул карту, чтобы на нее нечаянно не налили, и поднялся с места.

– Я пить с вами не буду. Надеюсь, поймете почему. Мне тяжело так же как вам. И мне тяжело смотреть вам в глаза. Я пойду… мне надо собрать еще вещи.

Особист проводил взглядом нашего старшего и спросил, обратившись ко всем:

– Я понимаю не место и не время. Но я сейчас тоже уйду писать отчеты. Есть какие-то пожелания кроме отдыха? Вам дадут неделю заниматься своими делами, пока тут комиссии будут работать.

Я подумал немного и попросил:

– У нас товарищ есть. Сергей Перепёла. Он был арестован за то, что назвал этот поход самоубийственным и отказался участвовать. Его должны были законопатить на юг. Но думаю, он еще на базе. Есть ли возможность вернуть его нам. Он хороший механик отличный водитель. А мы потеряли двоих. Кого пришлют вместо них не знаем и что они из себя представлять будут тоже. А Серый все знает в нашей кухне и все умеет.

К моей просьбе присоденились все тринадцать присутствующих. Прерывая гудение и возгласы, особист сказал:

– Да. Это реально. Я рапорт еще не писал на него. Он на губе сидит сейчас в Погребне, а не в лагере. Завтра пошлю бойцов, они привезут его обратно. Это все? Для себя что-нибудь просить будете? Завтра же "правачеловеки" приедут, я смогу через них вам что-нибудь добиться. Если хотите, могу поговорить на счет кондиционера вам в бунгало. А то днем у вас там духота страшенная.

– Было бы не плохо – сказал я. – И, если можно, холодильник бы нам… хотя бы старенький. Не для пива же просим. Продукты что с города привозим портятся.

– Хорошо. – кивнул особист и покинул нас.

А мы поминали наших ребят до пяти утра. Выпив на каждого из чертовой дюжины по полной кружке водки, мы, конечно, не захмелели, как нам хотелось бы, но и жизнь перестала казаться абсолютной и беспросветной прямой кишкой.

Спустя неделю отгулов, пока на территории лагеря работали комиссии, ученые снова смогли приступить к работе. А значит и мы. В первую ходку после страшного инцидента даже многое повидавший водитель "козла" Пашка Ремизов уходил с постной физиономией и отчужденными глазами. Что говорить про специалистов лабораторий ушедших с ним? Даже в тяжелых скафандрах были видны их нервные движения, и слышны их странные разговоры. Но та экспедиция вернулась нормально. Как и последующие. Все понемногу забывалось и вскоре уже погибших вспоминали только мы да наш новый начальник Бобер, как мы его назвали. По настоящему-то его звали Борис Борисович Лю. Кличку ему дали, кстати, не мы, а лаборанты. Обозвали так за его китайское лицо и постоянно видные крупные белые зубы. Услышав от добрых людей, как его прозвали, Лю не обиделся и только посмеялся, как мне рассказывал Олег. Ну, не обидчивый и, слава Богу, решили мы. В отличии от Пал Саныча, новый начальник не спешил нам показывать какой он твердый и несгибаемый борец за дисциплину. Наоборот, мы, наверное, впервые получили возможность обсуждать нашу работу именно с ним. Он прислушивался к нашим словам и, толи в силу природного характера, толи еще почему-то, никогда не давил на наши решения. Когда мы ровняли разъезженную "козлом" и размытую дождями дорогу до первого "очага" он все отдал нам на откуп, и мы просто за одну ночь и полдня сделали то, на что выделялось трое суток. Когда было решено проложить к ВБНК монорельс, а там устроить защищенный терминал, Бобер подробно представил наши соображения начальству и к его чести надо сказать настоял на адекватности наших рекомендаций. Первоначально дорогу предстояло строить вдоль обычного маршрута "козла", но мы показали, что есть более приличные маршруты для монорельса. Одним из таких маршрутов мы в свое время эвакуировали вездеход.

Когда в лагерь прибыли строители и планы прокладки были утверждены, мы облегченно вздохнули, узнав, что принимать участия в его строительстве нам не придется вообще. Вся работа в опасных зонах была предоставлена автоматике управляемой по телеметрии. Башня волшебника функционировала нормально, и ее ретрансляторы вполне работали в тех диких условиях.

Скоро после строителей прибыла и техника. Гигантские проходческие машины, что применялись для соединения баз на Марсе и Луне. Это чудо техники по плану должно было за несколько недель проложить монорельс до ВБНК и там построить принимающую защищенную площадку. Материалы для строительства понятно будут отправляться от нас следом по ими же проложенному монорельсу. Удобно, черт возьми. Но мне лично остался непонятен процесс подготовки грунта этими чудовищами. Ведь монорельс прокладывать, это не проселочную дорожку грейдером ровнять. Для многотоннажных платформ необходима и подушка под монорельсом и насыпь подготовленная.

Пока шла подготовка к началу работ мы все так же занимались обычной текучкой лагеря. К необычным нашим задачам разве что прибавили установку детекторов движения по периметру Дикого Поля и всей пораженной зоны. Нахрена датчики движения нужны там где ничто живое не выживет, было загадкой, но мы выполнили за две недели и эту дурную работу опутав датчиками пятисоткилометровый указанный нам периметр. Заодно посмотрели как другие лагеря живут и чем дышат. Всего вокруг Дикого Поля стояло больше десятка баз. Шесть из них, я знаю точно, были такими же, как наша. Решали практически похожие задачи и были просто другими отделами одного ведомства. Другие были нечто среднее между строительными складами и тюремными зонами. Но вот два лагеря, окруженные бетонной стеной, как нам признался Лю, подчинялись тем, кого лучше всуе не вспоминать. Наш особист покажется просто зайчиком новогодним по сравнению с теми Санта Клаусами с полными мешками неприятностей.

Ну да мы к ним и не лезли. Установили, как нам было велено, столбы в пробуренные скважины, навесили на них датчики, проверили связь с центром контроля и двинулись дальше. Хорошая если задуматься работа была. Безопасная и спокойная, вдали от начальств и ненужной суеты. Даже как-то скучали, потом по этой простой работе.

Когда началось строительство монорельса, выяснилось, что хоть мы и не участвуем в строительстве, но погрузка-разгрузка грузовых платформ, уходящих следом за проходческими машинами, являлось нашей прямой обязанностью. Через пару дней платформа уже так фонила что приходилось работать в защите. А это очень неудобно, хочу заметить, даже сидя за рычагами погрузочного крана, не говоря уже о работе на самой платформе.

Однажды, узнав, что проходчики не доползли еще даже до первого очага, мы с Вовкой решили прокатиться на платформе туда и обратно посмотреть. Не знаю, что в этом было больше куража или любопытства. Лю узнал о нашей проделке на следующее утро, но ничего не сказал, попросил только рассказать, что мы там видели. Ведь ему, новенькому, еще не доводилось видеть подступы к Дикому Полю. Мы как могли красочно живописали что видели. Рассказали о видимых даже днем разрядах вокруг ВБНК. Саму башню мы, понятно, не видели – до нее было километров сорок еще, но и так недалеко от края было о чем рассказать.

О том, как редкие птицы, долетая до очага, сначала неуверенно пытаются сориентироваться в воздухе, а вскоре уже валятся на землю, чтобы там окончательно погибнуть. О том, как дрожит воздух над очагом. О том, как в сумерках сначала еле различимо, но вскоре все явственнее начинаешь видеть свечение пораженной местности. О том, как мелко дрожит в нагретом воздухе, словно живое существо, страдающая земля.

Послушав нас и покачав головой, Бобер попросил больше не глупить и лишний раз не соваться в Дикое поле. Мол, еще накатаетесь. Довольные, что так легко отделались за довольно серьезное нарушение дисциплины мы, я и Вовка, на всю жизнь решили для себя что Бобер – Человек. Как бы это смешно внешне не звучало.

Кстати особист выполнил обещание: через месяц после гибели ребят нам вернули Серегу. Мы обрадовано встречали его из карцера всей нашей командой. Из Погребня нашего бунтаря вернули в лагерь и заменили наказание на месяц в карцере. Он уже узнавший, что у нас случилось, нисколько не пожалел о месяце одиночного заточения.

– Пятнадцать дней проспал, – радостно рассказывал он по возвращению: – Пятнадцать дней пел песни, от которых спала охрана.

Как Серега поет, мы знали не понаслышке и сомневались, что за его пение ему дубинкой не перепадало. Вместо одного выбывшего нам пригнали сразу после возвращения Сереги новенького паренька. Вводил в курс всей нашей жизни понятно Сашка, которому все равно с кем, лишь бы поболтать. С нами он не находил компанию вот и отрывался на новеньком. Правда Денис, как звали совсем молодого пацана, через неделю откровенно стал избегать навязчивого Санька и наш "дурачок-самоучка" опять захандрил без возможности постоянно болтать и чем-нибудь хвастаться.

Меня повысили. Я официально числился старшим нашей команды. Никаких преимуществ это не давало, разве что на двадцать пять рублей повысили оклад, но зато появилось некое понимание иерархии в нашем замкнутом мирке. Ученые пинали коменданта, комендант лагеря пинал Лю, тот пусть мягко, но гонял меня, а уже я должен был обеспечивать, чтобы указания выполнялись. При Пал Саныче всю ответственность перед учеными нес он сам потому так жестко и поступил в свое время с Серым. Но теперь можно было, не наказывая ребят, показательно снять на время меня с должности и этим, якобы, наказав остальную команду, заставить всех протрезветь и вспомнить, что хоть и условно, но мы оставались заключенными. Я надеялся, что до снятий и других мер не дойдет, но Лю честно объяснил, зачем создано место старшины и какие репрессии в случае чего мне предстоит пережить как старшему. К слову сказать, уж не знаю почему, но вся команда наша была рада моему назначению. Вовка только пытался мне объяснить, что лучше меня кандидатуры и не найти. Я не амбициозен, в меру мягок и так далее… Я еще посмеялся над ним, спросив, уж не собирается ли он мне в любви признаваться. Светка, когда мы появились в городе, тоже меня поздравила и, даже не смотря на свою вечную усталость на работе, закатила нам грандиозную вечеринку по этому поводу. Наготовила вручную салатов. В духовке зажарила утку. Мы выставили на стол бутылку водки и выпили за мое назначение. Нет ни я, ни Вовка не страдали иллюзиями насчет нашего положения условно свободных. Просто нам хотелось верить в эту игру. В игру, что мы свободны, что у нас просто такая работа. И что это очень важное повышение в моей жизни. Не стоит судить нас строго. Это была наша жизнь, и она текла по своим, не самым плохим законам.

Когда достроили монорельс, и к нам вернулась невероятно зараженная техника, понятно, то первичную дезактивацию повесили именно на нас. До сих пор изумляюсь, как мы ее осилили. Громадные машины высотой с трехэтажный дом. С массой технических полостей и механизмов. С полутораметровой шириной траков… А мы там разве что с тряпочками не ползали в защите. Изучили строение так, что, наверное, с закрытыми глазами по внутренним помещениям могли бы пройти. Забирать проходчиков приехали гигантские платформы. Посмотреть на этот цирк, как слон забирается на уже и так плоского удава, пришел весь лагерь. В общем-то, мы были странно удивлены, что многоколесная платформа просто не развалилась под гигантским проходчиком – рельсоукладчиком.

После отъезда строителей жизнь вошла в привычную колею. Мы готовили к походам "козла" и разгружали его по возвращению. Мы следили за состоянием техники по нашим ангарам и за самими ангарами тоже естественно глядели. Теперь уже регулярно раз в неделю мы проводили чистку гаража "козла", да и самого его загоняли в бетонный ров с дезактиватором. Оставляя это чудовище по самую башню стрелка в растворе, мы выкатывали чудо техники только наутро. Сначала Лю сопротивлялся такому безумному техническому решению, но поговорив с конструкторами из ИЖМАША плюнул и дал добро продолжать такую зверскую по отношению к технике процедуру. Вездеходу как абсолютно герметичной машине понятно было все равно. Метал, из которого был создан корпус и шасси мог десятилетиями без вреда находится и в более хищных средах чем наш дезактиватор.

Как и любая система стремится к самоорганизации, так и мы стремились к ней. К примеру, я взял на себя смелость и добился таки организации посменной работы. В лагере одновременно даже при полной загрузке не было нужды во всех нас. И поделив команду на две половины, я вывесил график смен. Три дня в неделю работала одна группа. Три дня другая. И в воскресенье никто не работал, по умолчанию. Если же были неотложные дела, то в воскресенье дабы никому обидно не было выходили все.

Жизнь превратилась в какую-то сказку. Мы, всего три дня вкалывая, по четыре дня в неделю пропадали в Погребне. Пропало вечное недовольство. Исчезла утренняя сонливость. Больше того скажу: когда наступало время работы нашей смены, мы приступали к ней зело воодушевленно. Единственным недостатком такого режима стала вечная нехватка денег. Мы за четыре дня в неделю могли спускать все накопленное нами за месяц. Но ничего, со временем привыкли. Стали экономнее тратиться.

Наверное, с пару месяцев продолжалась эта сказка, которой в чем-то завидовали даже лаборанты и лаборантки из научного городка. Они то пахали с одним выходным. А мы чернорабочие, можно сказать, имели удовольствие отдыхать от пуза. Тихо копилось недовольство и конечно со временем оно вылилось в открытое возмущение. Наши невиданные отгулы прикрыли на корню. Но мы не унывали. Продолжали работать так же по сменам, просто выходные за исключением воскресенья проводили в лагере.

До конца моего контракта оставалось всего полгода. Я уже представлял, как вернусь в родительский дом, возьмусь за себя, пойду учиться. Я даже попросил маму приглядеть мне университет недалеко от дома. Особых пожеланий к профессии у меня не было, и я просил что-нибудь универсально техническое. И мама нашла мне институт в получасе ходьбы с довольно небольшой оплатой обучения за год. У меня появились планы на жизнь. Появилось даже желание серьезно поговорить со Светланой на тему переезда ко мне. Я был уверен, что мама и отец не будут против нашей совместной жизни, если намекнуть что именно она сделала меня более "социально ответственным человеком". Как я собирался совмещать свою учебу и семейную жизнь я слабо представлял, но думал что это как раз меньшая из проблем.

Но я так и не поговорил со Светланой на эту тему. Так уж получилось, что в один из осенних дней ВБНК опять осталась без энергетической установки. Стоит ли говорить, что после смерти товарищей мы собственно с паникой отнеслись к услышанному. Нас собрал Лю и, обращаясь исключительно ко мне, поставил задачу:

– Вы снарядите трактор для подготовки новой площадки. Трактор погрузите на платформу. Платформой его доставите до ВБНК и сделав работу так же на платформе уйдете оттуда. Вопросы?

Вопросов была масса. Конечно, на платформе это было классно. Не надо было своим ходом медленно преодолевать "очаги". Но возникала другая проблема. Если раньше при потере сознания водителем и механиком хотя бы автопилот довел бы машину до дома, то как и кто будет программировать трактор на погрузку на платформу в случае чего нештатного?

– Никто и никак программировать бортовую ЭВМ не будет. – уведомил нас Бобер – Трактор должны погрузить на платформу для обратного пути самостоятельно. Потом хоть в обморок, хоть куда.

Я изумленно слушал и даже не знал что спросить. Перед глазами стояли почерневшие лица наших товарищей погибших в прошлый раз.

– Тебе Кох – обратился ко мне Лю, – надлежит подобрать экипаж для этого дела. У вас на подготовку и всю работу меньше суток. Если за сутки вы не подготовите площадку, и вертолеты не сбросят установку там, на ВБНК, случится много непоправимых вещей.

Он ушел, оставив нас в инструктажной комнате выяснять, кто в этот раз пойдет на самоубийство. Отчего-то я даже не сомневался, что первым взорвется Серый:

– Я в прошлый раз не пошел и в этот не пойду! Лучше опять карцер или работы на Юге.

С ним были согласны практически все. Даже Вовка с бледным лицом мотал головой, когда я открыто, спросил его, пойдет ли добровольно.

Лю появился в инструктажной через час. Он сразу понял, что мы так ничего и не решили. Вызвав особиста, он при нем объявил свое решение:

– Кох, вы не справились с возложенной на вас обязанностью. Ваша команда отказывается выполнять приказ. Значит, водителем пойдете вы. Механиком пойдет выбранный мной через жребий специалист. Тоже или водитель или механик.

Сказано сделано. Выбор пал на Вовку и когда я, даже с каким-то облегчением выдохнул, он от страха даже сказать ничего не смог. С Вовкой я мог хоть в пекло, хоть к башне волшебника. А вот он чуть не разревелся, когда его "поздравляли" остальные.

– С этого дня независимо от результатов работы Коха и его напарника старшим в вашей группе назначается Олег Горячев. – объявил Лю и велел приступать к подготовке трактора.

Выйдя на улицу, Олег сказал нам:

– Парни, без обид…

Мы только отмахнулись с Вовкой от его извинений. Он-то в чем виноват?

Владимир почти на срыве попросил Лю до самого отъезда не дергать нас из бунгало и дать написать письма родителям на всякий случай. Бобер, конечно, разрешил. Он лично вскрыл НЗ и в бунгало дал нам по полной кружке водки для храбрости. Лю, конечно, пожелал нам не забивать голову и напомнил, что те ребята… погибли от попадания разряда с ВБНК. Ну, а мы, конечно, кивнули и попросили нас оставить.

Я не стал писать письмо маме. Я просто не знал даже что написать. После планов об учебе и женитьбе как-то было глупо писать ей что мы, скорее всего больше не увидимся. Что я люблю ее и другие нежности, от которых она расплачется обязательно, а отец если не поседеет от новости о моей гибели, то окончательно свалится от моего письма с того света. А Вовка писал. Прилежно так, не отрываясь, только изредка всхлипывая, кажется от законной жалости к себе. Закончив письмо, он положил его в тумбочку и сказал мне:

– Я написал.

– Угу. – откликнулся я рассматривая потолок над собой.

Лежа на спине и не желая подниматься, я думал о том, какие шансы у нас есть все сделать и не просто выжить, а и в госпиталь не попасть. Получалось до глупого мало. Трактор это не "козел" который быстр и лучше защищен. Трактор это рабочая медлительная машина. Пусть и обшитая бренепластинами и покрытая слоем радиационной защиты. Воздуха в ней на сутки работы. Есть конечно и внешний забор воздуха и на нем даже кое-какие фильтры стоят… Но после забортного воздуха мы точно в госпиталь сляжем. К гадалке не ходи.

Невольно я стал размышлять вслух:

– У нас будет всего пять часов. В прошлый раз, наши именно через пять часов потеряли сознание. После этого нам гарантировано полугодовое пребывание на больничке.

– А если быстрее сделаем? – с надеждой спросил Вовка.

Я скосив глаза на него ответил с насмешкой:

– Я, в отличии от тебя, уже посмотрел, где площадку готовить надо будет. Нашим в прошлый раз повезло. Они впритык к ВБНК готовили. Там ровное место. Еще с постройки башни осталось. А нам придется расчищать и выравнивать в сорока метрах от основания. Если большие валуны мы ковшом раскидаем, то вот равнять камни остальные "ножом" будет офигенно сложно. Там уклон градусов пять-десять, а должно быть тютелька в тютельку, чтобы охлаждение установки нормально работало. На камни, если там будут, у нас час уйдет, а пока сто квадратов расчистим… в общем шансов мало. К тому же, даже если все расчистим… Я как-то слабо себе представляю, как мы там, на платформу заберемся. Спрыгнуть спрыгнем. Выдвинем упоры и помаленьку спустимся сначала на ковш опираясь потом и просто… как тогда на склоне возле пятого "очага" с тобой сделали. А вот забраться на метр в высоту сможем, если только сразу будем насыпь оборудовать. Из тех же камней вокруг.

– Уроды. – горячо сказал Вовка и пояснил: – Денег куры не клюют, а они платформу пандусом оборудовать не могут.

– А зачем им пандус-то был нужен? У платформы задача отсюда выехать и в закрытый ангар к ВБНК закатится. Это мы там не сможем выехать, потому на подъезде и спрыгивать будем.

Вовка помолчал немного и сказал:

– Ну, тогда так и делаем? Ковшом камни к платформе стаскиваем? Расчищаем площадку и к обратному пути готовимся?

– Угу. – кивнул я. – Все работы мы должны сделать за часа четыре. Я все-таки пусть и в госпиталь, но в сознании хочу приехать.

Вовка ничего не ответил. Мы молча, только изредка перебрасываясь невеселыми мыслями, провалялись с часа полтора, и когда пришел Олег за нами, вяло поднялись и пошли в "четверку" одевать скафандры. Когда же мы оделись, наш трактор уже ждал нас погруженный на платформу.

Попрощавшись с ребятами, преодолевая собственный страх, полезли в него. Внутри на месте водителя я сразу подключил скафандр к внутреннему каналу подачи воздуха, чтобы не расходовать баллонный кислород. Вовка, спустившись в моторное отделение, тоже подключил себя к системе и сообщил мне, что его аппаратура в норме. Я, хоть и доверял ребятам, тоже проверил все системы и провернул механизмы. Убедившись, что все работает, доложил о готовности в штаб и стал ждать ответа.

В наушниках шлема я услышал громкий, рассчитанный на шум во время движения, голос Лю:

– В общем, карты и прочее в компьютере уже. Пока катитесь к башне, посмотри еще раз. Маяки включайте ПЕРЕД установкой. Там на расстоянии в десять метров уже сигнал так искажается, что придется к каждому отдельно подкатывать, чтобы включить. Так что сразу включаете, ставите и на следующую точку катите.

– Нам бы сначала ее подготовить… – буркнул я. – А уже потом будем раскатывать ставить маяки.

– Ты сам все прекрасно понимаешь. – сказал Лю и продолжил: – Продувку НЕ ВКЛЮЧАТЬ. Вообще заранее выключи подачу воздуха высокого давления на сопла. А то "дунешь" там и полдня не видно ни черта будет.

– А как я увижу, что я вообще делаю и как я градус разницы замерять буду? – спросил я.

– Что ты дебильные вопросы задаешь? – спросил меня старший и оставил без ответа. Вместо этого он продолжил инструктаж: – Будете забираться на платформу, осторожно не перевернитесь. Были уже случаи. Думаю, вам удобнее было бы пандус наскрести из камней.

– Я уже думал об этом. – сказал я – Будем камни большие просто в ту сторону скидывать ковшом.

– Отлично, что ты это уже продумал. Когда встанете на платформу включи управление ею. Универсальный код уже в бортовом компьютере. И команда на возврат "движение в "А"". Запомнил? Мы это "А", приемный терминал башни это "Б". Двинетесь в "Б" там и останетесь, пока установку не поставят. Башня вас просто не выпустит без команды. А команду она выполнить сможет только, когда запитаны все ее мощности. Понятно? Так что "Движение в "А"".

– А как она вовремя остановится-то? – не понял я.

– У нее сейчас команда за сто метров до башни остановиться и выставить стопора.

– Понятно. Ну, в общем, мы готовы… – сказал я, не зная, что еще можно спросить у Лю.

В штабе помолчали и потом голос особиста сообщил мне:

– Кох, если все сделаете, я тебе обещаю, слышишь, тебе и Владимиру обещаю немедленное ходатайство о досрочном прекращении контракта. Домой поедите.

Я криво ухмыльнулся и поблагодарил, а он словно не слыша благодарности, продолжал:

– Так что вы постарайтесь. Если вы не управитесь, у нас очень мало времени будет чтобы второй трактор туда отогнать и доделать вашу работу. Через сутки такое начнется… страшно представить. Первые "болванки" сказкой покажутся.

Я не представлял, что такое "первые болванки". Я только раз слышал от физика, которому помогал чинить его личную машину, что вначале здесь, чтобы только запустить комплекс под ВБНК, подорваны были три хитрых заряда, от которых произошло форменное землетрясение силой четыре балла по рихтеровской шкале. Если особист имеет их ввиду, то, что такое произойдет, если за сутки не подадут полное питание на башню? Я не стал спрашивать. Платформа тронулась, и я включил обзорные экраны.

Вообще, в нашем пути до первого очага ничего примечательного не было. Я с Вовкой, засевшим в двигательном не разговаривал. Он видно тоже особо говорить не хотел. Такая апатия напала, что я просто разглядывал пейзаж на мониторах, практически ни о чем не думая.

У первого очага началась выжженная земля. Тут с завидной периодичностью добрыми вояками распылялась какая-то химия, предотвращающая рост не то что деревьев, но даже травы. Объяснялось это дело просто: мутации местных растений это их дело, но необходимо не допустить распространение семян таких мутантов дальше Дикого Поля. А лучший доступ не допустить распространение семян это уничтожить сами растения. Логично? Логично.

"Очаги" это были не конкретные точки местности с сильным уровнем загрязнения. Я не знаю, кто прозвал эти огромные концентрические окружности вокруг полигона Дикое поле, очагами. Но название прижилось хотя и не отображало сущности явления. Очаг это широкая многометровая полоса, которая по идеальной окружности окружала огромную площадь. Центр всех этих окружностей находился в Диком поле в стороне от нашего пути. ВБНК же к примеру находилась между третьим и четвертым очагами.

Первый "очаг" как бы отделяет степь от начинающихся за ним холмов. Здесь уже ничего кроме песка и песчаных возвышенностей не встретишь. Сюда за первый очаг уже никакая живность не проникает. Птицы гибнут на подлетах. Человек, если он измененный вблизи первого очага живет от силы часа три, если без защиты. Пробыв здесь без защиты часа два, измененный погибает за две недели. А мы на первом очаге не раз и не два ловили измотанного песками "козла" и вытаскивали его отсюда тракторами. Это сколько я в общей сложности провел там? Немало. К первому очагу редко кто даже положенную инструкцией защиту одевал. Выскочил, натягивая варежки из кабины, подцепил тросы и обратно в кабину. Не страшно. Даже кураж какой-то. Особенно, когда знаешь что в вездеходе наши знакомые симпатичные лаборантки на тебя смотрят в обзорные экраны.

За первым очагом уже обычная солярка не годится. Чтобы здесь наш трактор не терял мощности, в топливо что-то такое добавляется. Эти хитрые "присадки" имели кучу маркировок и механик был обязан следить за своевременной подачей их в предварительный бак. Подавала их понятно автоматика, но было пару раз, когда она не срабатывала, и через пять десять километров вездеход ощутимо терял скорость и даже гул моторов как-то странно менялся, переходя на более высокие ноты. А все, оттого что топливная система была практически не защищена ничем. Поговаривали что топливо, проходя через первую зону, так менялось, что синтез физики и химики голову ломали не один месяц, чтобы его описать и попробовать синтезировать в лаборатории. А первый очаг делает его за минут двадцать-тридцать. Мне было все равно во что изменяется горючка лишь бы она сжиралась движком. Никогда особо не интересовался такими тонкостями.

Вторую зону мы преодолели на ура, хотя я и боялся, что внутренняя система предупреждения радиации в салоне заорет. Но она не отреагировала и впервые дала о себе знать только когда мы уже подъезжали к скалам третьего "очага". Здесь всегда была гроза. Не в нашем понимании, когда небо затянуто тучами, льет ливень, сверкают молнии и грохочет гром. Здесь из всего этого были только молнии и гром. Точнее они сюда довольно часто долетали и, ударяя в землю, превращали песок в спекшиеся остекленевшие фульгуриты. В свое время команды "козла" прямо-таки охотились за такими "стеклянными кораллами". Раскапывали, изучали. Уж не знаю, для каких таких научных целей их потом использовали.

Проскочив границу третьей зоны на этом маршруте, надо определяться. Либо вправо и на Дикое поле, которое стало, чуть ли не домом для большинства групп исследователей, либо прямо и тогда попадаешь в длиннющий каньон, окруженный скалами, в конце которого и стоит башня волшебника. Названная так по своей абривиатуре ВБНК. Точною расшифровку этого сокращения никто не знал. И даже не, потому что башня являлась сверхсекретным объектом на Диком Поле и окрестностях. А просто ее строили не наши специалисты. Нашему лагерю просто вменили в обязанность следить за ее техническим состоянием. Причем снаружи, так как внутри ею занимались специалисты из других лагерей по периметру Дикого Поля. Наши там только свои исследования проводили. Как я подозревал БНК в ее названии, было "башня наблюдения и контроля", но что такое за "В" в самом начале я терялся в догадках. Чтобы не приходило мне на ум, все казалось бредовым. Но это я в первые недели здесь голову ломал. Потом, как и все плюнул на неблагодарное дело, так как догадку все равно никто бы не подтвердил.

Платформа вползла в каньон и тут пейзаж в корне изменился. Все дно каньона, включая редко наполнявшееся сухое русло ручья, было покрыто довольно толстым слоем пепла. Пепел этот был большущей загадкой для всех нас. Ученые его происхождение в пустынной долине знали, но держали язык так глухо за зубами, что вырвать тайну нам возможным не представлялось. А самим догадаться, откуда столько пыли и пепла в долине, в которой никогда ничего не росло и откуда этот пепел прибывает и прибывает, нам было слабо.

– Подъезжаем…- сказал я в микрофон.

Вовка сонным голосом спросил:

– Так быстро?

– Час двадцать минут. – сообщил я ему время нашего путешествия.

– А чего я серены не слышал о радиации? – спросил Вовка.

– Я отключил ее на третьем очаге. Какой смысл-то? Сам что ли не знаешь, что сейчас нарастает "грязь" в салоне?

Вовка не ответил, а я чтобы не было так страшно отключил даже монитор контроля загрязнении.

– Три минуты до прибытия. – объявил я и потребовал: – Давай заводи шарманку и подавай питание на аккумуляторы.

Сквозь все слои скафандра я почувствовал, как мелко затрясся трактор и буквально сразу салон наполнился гулом работающих двигателей.

Хочу сказать, что в тот день активность башни была намного меньше. Сказывалось, наверное, отсутствие питания на основных ее устройствах. Молнии, конечно, лупили от ее вершины по округе, но как-то вяло с довольно приличным для нее интервалом в две три минуты. Обычно она в минуту заряда три четыре выпускать умудрялась. Не делясь своими наблюдениями с Вовкой, я стал готовиться к "спрыгиванию" с платформы. Вытянул в сторону выдвижные упоры, так что когда мы бы остановились, мне оставалось бы их только опустить и начать сдвигаться. Увидев поданные на механизмы мощности, Вовка на полном серьезе поинтересовался:

– Ты на ходу спрыгивать собрался?

– Нет. – сказал я и невольно улыбнулся мыслям о таком варианте. Это как бы нас лихо минут пять бы крутило спрыгни я с такой скорости.

– А я уж хотел попросить остановится, чтобы я вышел. – Сказал Вовка, надеясь своими шутками сбросить страх перед грядущим.

Говорят измененные чувствуют радиацию. Не знаю. Через раз, как говорится. Бывали моменты, когда я действительно чувствовал кожей легкое покалывание, объясненное нашим медиком, как чувствительность к излучению. А бывало что и в центре второго очага я не чувствовал абсолютно ничего. С чем связано это я не знаю, да и не особо стараюсь узнать. Эти вопросы надо медикам задавать, а они так неохотно вообще отвечают на все что связано с измененными. Словно это табу или гостайна. Вот я и не насиловал ни их, ни себя.

Платформа начала торможение, и я стал натягивать ремни безопасности. Не хватало еще при скатывании с платформы, вывалится из водительского кресла.

– Пристегнись там. – сказал я Вовке.

– Уже. – ответил он и я дождавшись остановки платформы опустил заранее выдвинутые упоры.

Прожав плотный слой пыли и пепла, стальные лапы уперлись в камень, и я громко пожелал нам с Вовкой удачи…

Когда мы закончили выравнивание площадки и сооружение пандуса, прошло не меньше четырех с половиной часов. Я чувствовал себя настолько паршиво, что думал скоро блевану прямо в защитное стекло скафандра. Тяжелая ничего почти не соображающая голова казалась бесполезным придатком. Все на что ее хватало это на снисходительное наблюдение за автоматическими движениями тела. Вовке было, как мне кажется еще хуже. Я хотя бы говорить мог нормально, а его хрип, я перевести на русский уже был не в состоянии.

– Давай вырубайся. – сказал я ему морщась от боли в голове и животе.

Вмонтированная в скафандр аптечка была делом абсолютно необходимым нам. Сколько раз те же механики, понимая, что они больше не нужны, просто вырубали себя до прибытия в Лагерь и осмотра врачом. Да и водители не гнушались такими вещами, если автоматика вела машину к дому. Терпеть такие мучения казалось выше человеческих сил. Это хорошо, что я себя еще в зеркало в тот момент не видел. Почерневшие с красной каймой губы, пошедшее пятнами лицо… думаю любую волю такое зрелище способно убить. А уж как там внутренние органы выглядят лучше и не думать. Если выживем еще долго по большому с кровью ходить будем. Так я тогда думал, чтобы не уснуть и "взбодрить" себя. Мне еще надо было расставить маяки и после этого заползти по наваленному пандусу на платформу. Хоть криво, хоть боком, но заползти и подсоединившись к ней дать команду двигаться домой.

Маяки я включил и расставил за несколько минут. "Расставил", это будет громко сказано. Просто раскидал по контрольным точкам. Тяжело воспринимая информацию на полных помех экранах я развернул машину и двинул к оставленной платформе.

– Ты там еще жив? – спросил я, кривя потрескавшиеся и кровоточащие губы.

В наушниках коротко прохрипел Вовкин голос. Мне даже показалось, что он сказал "нет". Ну, в принципе проще и, правда себя заранее похоронить и попрощаться. Возле насыпи пришлось повозиться. Развернуться нормально мешали разбросанные вокруг валуны. Я, в спешке стаскивая их и строя пандус не подумал чтобы сразу проложить путь наверх.

– Скоро там? – спросил довольно внятно Вовка и я "угукнул" в ответ разворачивая многотонную машину для захода на платформу.

Медленно я повел трактор на насыпь, но еще не добрались мы до середины, как вся наша горка разъехалась под весом машины и я мы чуть не опрокинулись. Понимая, что собрать разъехавшиеся глыбы, я просто не успею, я чуть не заплакал. Глаза словно пронзило раскаленным железом. Соленая влага, попав в воспаленные слезные каналы, казалось, прикончит меня раньше, чем радиация. Боль от глаз проникла в мозг, и я завыл ослепленный этой болью.

– Что там? – расслышал я хрип Вовки.

– Нам пи..дец. – уверенно прошептал я, обхватив руками шлем скафандра.

– Насыпь не выдержала? – догадался Вовка.

– Да. – сказал я чувствуя что зрение немного проясняется.

– Не жди тогда… попробуй нас ковшом затянуть! – попытался крикнуть Вовка. У него это плохо получилось, но я понял, в какой он панике находится. Я сам был не в лучшем состоянии. Обхватив рычаг управления манипулятора с ковшом и, одновременно подруливая маленьким джойстиком управления трактором, я попытался подтянуть нашу машину на платформу. Внешние сервомоторы гудели так, что в кабине стало слышно. Только все без толку. Максимум, на который приподнимали передок машины мощности манипулятора это десять пятнадцать сантиметров.

Я понимал, что нам собственно каюк. Нет, честно, понимал. Не образно, говорю, а реально воспринимал, что мы уже оба мертвы. Просто непонятно почему шевелимся. Агония, наверное.

– Я вкалываю себе! – прохрипел Вовка.

Я его понимал. Толку от него сейчас было никакого абсолютно. А вот так сидеть в двигательном и ждать смерти мучаясь от боли… это наверное неправильно. Я хотел ему сказать "прощай" хотя бы. Но не сказал. Он тоже ничего не добавил и через пару минут я уж не смог его докричаться.

Я остался один. Один, наедине с ревом двигателей все еще пытавшихся затянуть нас на такую близкую платформу. Наедине с ревом странно участившихся разрядов. Собственно в тот миг я понял, что все, что мог, я уже сделал. Больше ничего не придумать. Пропала боль. Навалилась сонливость. У меня оставалось минут пять до полного выключения сознания. Именно тогда, когда боль ушла, в мозг привалило озарение. Шанс, пусть не вернуться домой, но спасти свои жизни. Я откатился от разваленной весом трактора кучи и сквозь муть в глазах повел машину в дальний конец платформы. Развернулся. Заполз одной гусеницей на рельс и перевалил через него. Теперь широкий рельс был подомной, а платформа перед камерой переднего вида. Я двинул трактор вперед и, уперев нож в платформу начал ее медленно, преодолевая сопротивление стопоров, толкать к приемному терминалу башни. Задав движение, я пытался вспомнить, как подключаться к пилоту платформы. Наконец вспомнил об удаленном подключении. Автоматика платформы ответила готовностью и я недолго думая скомандовал ей "движение в "Б"".

Дальше я урывками помню, как пытался догнать ускоряющуюся платформу. Помню, как со всего хода въехал в нее, когда она затормозила перед раскрывающимися воротами. Как мы со скрежетом стопоров о рельсы вкатились в раскрытый терминал. Потом я сделал то, что спасло нам жизнь. Я вколол себе не снотворное, а стимулятор. Абсолютно по ошибке.

Сознание прошила вернувшаяся боль. Я даже хотел исправить ошибку и уже пальцем тянулся, чтобы нажать на зеленый значок снотворного, но мгновенно одумался и стал выпутываться из ремней безопасности и трубок обеспечения. Я встал на подкашивающиеся ноги и словно во сне стал спускаться в двигательный отсек, где все так же гудели в холостом режиме оба двигателя. Вовка висел на ремнях безопасности абсолютно без чувств. Зато я под нарастающим действием стимулятора все больше приходил в себя. Я отстегнул друга и, дождавшись пока он свалится с кресла на проход, поволок его за крепеж скафандра к нижнему люку. Открыв люк я спустился на рельс и стащил за собой неуклюжее тело Вовки. Выбравшись сам и вытянув за собой Вовку, я еле добрался до железной лесенки ведущей наверх и кое-как затащил себя и его на гладкий камень приемной платформы. Дальше волоком я дотянул его до единственной двери на стене вдоль платформы и, повозившись с механизмом, перешагнул через комингс в открывшийся тамбур.

Только я запер за нами дверь в, освещенный автоматическими фарами работающего трактора ангар, как нас с ног до головы окатили дезактиватором. Окатили и продолжали поливать минуты три. Я уже начал терять терпение, когда поток прекратился и жидкость ушла в слив под ногами. Внутренняя дверь тамбура открылась автоматически приглашая нас войти во второй тамбур, где я заметил множество свинцового стекла шкафов наполовину заполненных скафандрами.

Стимулятор наконец-то убрал боль и я уже вполне трезво оценивая совершенное мной так же трезво понял, сколько еще сделать придется. Выбравшись из скафандра сам, я с огромным трудом и стонами вытащил из скафандра Вовку. Я посмотрел на его лицо и понял, что меньше всего бы я сейчас хотел увидеть себя в зеркало. Но и взгляда на мою потрескавшуюся на руках кожу было достаточно, чтобы понять, что я выгляжу не лучше друга. Скафандры я бросил во втором тамбуре и затащил себя и Вовку в третий отсек очистки. Здесь картинки четко давали понять, что нам предстоит сейчас еще и ванну принять. Я разделся сам и раздел до нага Вовку. Вид нашей изуродованной радиацией кожи вызвал во мне знатную тоску. Если бы не стимулятор, я бы давно уже должен был отключиться от боли. Язвы открывались прямо на глазах. Это было какое-то страшное кино, в котором почему-то мы были главными героями. Я скинул нашу одежду в боковое отверстие, как и указано, было на настенных инструкциях, и приложил ладонь к значку "готовность". Сверху, сбоку, с пола, спереди и сзади в нас ударили теплые струи дезактивирующего и, как я понимал полезного для пострадавшей кожи душа. Оно может, было и полезно, но я взвыл так, что думал поддерживаемый мной Вовка проснется. Боль в открытых ранах была ужасной. Стимулятор просто не был рассчитан на подавление ТАКОЙ боли. От таких ощущений по идее шок должен наступать. Даже когда душ окончился и нас милостиво впустила в следующее светлое помещение я еще стонал и охал при каждом движении.

В той комнате, куда я втащил так и не приходящего в себя Вовку, оказалась обычная переодевалка, как во всех лабораториях нашего лагеря. Стандартные полки с одеждой на них, стандартные комплексы для постирки и поглажки с последующей автоматической упаковкой и подачей на полки чистой одежды. Я одел только штаны и майку. Стоя босиком я не мог сообразить, где у них тут тапочки. Так и не найдя их я подошел к плану на стене и выяснил что нужный мне мед бокс, не просто присутствует в башне, но и находится почти недалеко, всего на третьем ярусе. Чувствуя, что время подвигов еще не миновала, я потащил Вовку через дверь в коридор ведущий к лифту.

В лифте я бодро нажал цифру три. Через пару мгновений мы были на этаже "медбокса".

Я не могу сказать, откуда у меня в тот день взялось столько выдержки, сил и дисциплинированности. А главное чувство необходимой полной самоотдачи. Я тащил Вовку в камеру поддержки жизни, а сам только пел про себя бравый марш антиглобалистов. Странно, почему именно он крутился у меня в голове, но его, "Силы скопив, мы потратим на дело", помогали мне реально. Словно, вот он пришел день "Проверить, кто чего стоит" и я доказываю, что я стою большего, чем обо мне думают окружающие. Камер было пять. Все активны и готовы к работе. Я был счастлив.

Откинув крышку одной из камер, я со стоном поднял и уложил в нее голого Вовку. Закрыл и не думая, сделал то, что видел не раз в нашем медбоксе – нажал на "Диагностика и оперативное лечение". Я даже не стал смотреть на завораживающую новичков работу сканеров изучающих пациента. Я подошел к другой камере, и раскрыв ее нажал ту же кнопку. "Закройте крышку!" командовала загоревшаяся надпись и я, забравшись внутрь, с улыбкой выполнил команду.

Я не знал, к каким выводам относительно меня пришел диагност, но то, что он мне буквально сразу вколол обезболивающее вкупе со снотворным, мне сказало о многом. Проваливаясь в беспамятство, я почему-то думал даже не о себе и о Вовке, а о том, что все это похоже на сон. Но скоро я уже видел сны и даже понимал в чем различие снов и реальности.

Первый раз меня разбудил Вовка. Я смотрел на его зарубцевавшиеся язвы, на лице и не мог придти в себя. Я не понимал, сплю я еще или уже проснулся. А он неулыбчивый смотрел мне в лицо, словно что-то спросил и ждал ответа. Я даже хотел ему что-то ответить, но Вовка бесцеремонно закрыл крышку и инъектор вколол мне очередную порцию снотворного.

Второе мое пробуждение было даже веселей. На меня смотрела девушка, довольно милая и что-то говорила, но я ее абсолютно не слышал. Устав мне что-то объяснять она улыбнулась и закрыла крышку. Я как положено после очередного укола отправился досматривать сон.

Третий раз оказался удачнее. Я проснулся оттого, что меня вынимали из камеры поддержки жизни. Меня осторожно уложили на носилки и отвезли в какое-то помещение на другом ярусе. В комнате были две кровати на одной из которых, раскидав руки и ноги, спал Вовка. Кто меня вез, и кто укладывал в постель, я не разглядел. Чуть коснувшись подушки головой, я снова выпал из реальности. Я потом самого себя только и спрашивал, как это организму не надоело столько спать.

Четвертый раз я проснулся сам и, в поисках туалета, наверное, все углы собрал. Я набил себе столько синяков и шишек в темноте и создал столько шума, что проснулся Вовка и, включив свет, спросил:

– Ты чего?

– Где туалет!? – Спросил я раздраженно, понимая, что скоро просто не удержусь.

Вовка вскочил и, открыв дверь, быстро повел меня каким-то непонятно длинным коридором в самый дальний его конец. Там-то и нашлись три туалетных комнаты, в которых я спас свой мочевой пузырь.

Выйдя из туалета в коридор, я первым делом спросил у Вовки:

– Дай сигарету! Курить хочу – умираю!

Усмехнувшись, Вовка потащил меня обратно в нашу комнату. Забрав там пачку сигарет, какой-то странной марки, он повел меня в другую сторону коридора, и скоро мы уже дымили в специальной курительной, забравшись с ногами в зеленые огромные кресла.

– Рассказывай. – потребовал я выпуская дым в сторону вытяжки.

Пояснять "что рассказывать" не пришлось. Вовка был суперпонятливым человеком.

– Ты пробыл в реанимации двадцать два дня.

Он сказал не много, но сказал больше чем нужно. Я чуть дымом не подавился.

– А ты? – спросил я, придя в себя.

– Четырнадцать.

Я молчал, переваривая информацию, а Вовка подойдя к небольшому столику, налил нам подогревшегося чая. Я взял в отвыкшие руки кружку и чуть не облил себя.

– Осторожнее! – предупредил меня Вовка и пояснил: – Я удивлен, что ты сразу на ноги вскочил. Я после двух недель еще дня два пошатываясь ходил.

Отпивая чай, я пояснил:

– У организма была два пути… обоссаться или быстро вспомнить, как ходить и даже как бегать. У меня грамотный организм.

Засмеявшись, Вовка сказал:

– А я до сих пор под себя… бывает… что-то с почками и еще чем-то медик говорит. Нашей жизни ничего не угрожает, потому нас не спешат отсюда вытаскивать. А что у меня энурез пробился, это им поффигу.

– В смысле не спешат вытаскивать? – переспросил я и до меня, наконец, дошло, что мы не в госпитале, а все там же в ВБНКа. – Мы в башне волшебника?

– Ага. В ней самой. Точнее – метров сорок ниже поверхности. В самой башне только спецы понаехавшие работают. Ох, как нас материли за то, что ты трактором терминал перегородил…

– Ты надеюсь, их от моего имени послал куда подальше? – спросил я изумленный какими-то претензиями.

– Нет. – Усмехнулся Вовка и добавил: – Этих не пошлешь. Тут даже у девочек, что работают третий допуск к секретности и всегда кобура с собой. Кажется, даже в постели. Пока не проверял, но может скоро… В общем наш трактор перепрограммировали и своим ходом в лагерь отправили. Кстати тебе привет от Лю и нашего особиста. Он выполнил обещание. Документы на тебя и меня отправлены были сразу, как нас тут нашли.

– А когда нас в госпиталь переправят? – перебил я его.

– А смысл? – пожал плечами Вовка. – Мои проблемы врач говорит сами пройдут. Работа спинного мозга и желез тоже сама восстановится в течении полугода. Нам нечего в госпитале делать вот нас и не спешат вывозить. А может просто боятся, что мы растрепим, что видели здесь внутри.

Я хмыкнул и спросил:

– А что мы видели? Я лично ничего не видел.

Вовка покачал головой и сказал:

– Зато я многое тут повидал. И даже помочь местным работягам успел.

Я вопросительно посмотрел на него, и он уже хотел рассказать, но в это время дверь в курительную открылась, и вошли двое немолодых мужчин, о чем-то оживленно беседуя. Они кивнули нам и, не прекращая своего разговора, налили себе нами подогретый чай. Невольно став слушателем, я ужаснулся оттого, что слышал. Не потому, что говорили что-то очень страшное, а потому что я ничего в их речи не понимал, а ведь говорили только по-русски!

– На седьмой фазе выброс будет на три с половиной процента меньше. На восьмой на три точка две… – говорил один мужчина другому. – На девятой выброса может вообще не быть. Там сигнал не нашел сопротивления вообще. Как в черную дыру ухнул и не вернулся.

– Ты же не думаешь что там полость?

– Я думаю, что там уровень.

– Ты тоже заразился этой дурочкой…

– При чем тут она. Ее модель рабочая. Ее теория имеет право на жизнь. В Новосибирске построили модель. Отработали все, что делали мы и получили те же результаты. Качалов уже статью написал. Уже отзывы из Аргентины пришли. Там повторили и получили тоже самое. Это не тот пробой, который мы добивались. Это тот самый сигма-пробой, который описал еще раньше Кстесс. Самый настоящий сигма-пробой

– Ты же сам Кстесса матом ругал и неудачником называл! – удивился собеседник и посмотрел мельком на Вовку, который отчаянно делал вид, что не слушает.

– Значит извинюсь, как возможность будет. – отрезал первый и закуривая пояснил: – Кстесс все равно баран. Вместо того, что бы дать полную выкладку, к которой мы сейчас пришли он с заумным видом, без выкладок, нам пытался нас убедить в том, что в теории Полякова не описано никак и не предусмотрено вообще. Что я должен был говорить? Ах, Кстесс вы такой гениальный, что сделали за неделю то, что не сделал Поляков со своей командой работая двенадцать лет? Вы, мол, смогли разобраться в том, в чем институт разбирается уже двадцать лет? Так? То, что ему озарение пришло это его проблемы. А вот мы доказали! Разницу почувствуй! Доказали существование полостей и уровней, и что если мы хотим получить единицу Полякова нам надо не в по синусу пускать, а искать прямой вариант. Кстати…

Говоривший достал из кармана миниатюрный радиоприемник и проговорил в него:

– Катенька, а полость вы как для Игоря Андреевича описали? Через какое уравнение? Через мое? Ой, спасибо золотце. Это я и хотел узнать. Ага. Кстати, как там у вас? Почему температура падает? Ну, это к физикам. Да будите их смело, утро уже. Нет, мы с Павлом Георгиевичем еще не ложились. В обед ляжем. Спасибо Катенька еще раз. – он убрал рацию в карман и сказал собеседнику: – Не смотри на меня так.

– Да я чего… – покачал головой и, ставя чашку на столик, сказал второй.

– Я знаю, что ты думаешь, когда так смотришь.

Второй негромко засмеялся и спросил:

– Но почему через твое-то? Это уравнение Кстесса.

– Без моих переменных и без моего вычисления обратного сигнала это уравнение ничто. И вот поверь мне, что оно будет названо моим именем, а не именем неудачника Кстесса. Пошли вниз посмотрим результаты… уже должны быть готовы.

Они поднялись и вышли из курилки. Я только головой покачал и признался:

– Нифига не понял.

Вовка долил себе чаю и сказал:

– Начнешь понимать быстро… поверь. Это местный математик-теоретик. По мне так наимерзейшая личность, но надо отдать ему должное. Чтобы проверить свои выкладки он приперся на рабочую установку и уже недели две тут сидит проверяет. Смелый. С ним был местный физик. Он кстати прибыл с теми, кто нас нашел. Его Павлом зовут. Он не любит, когда его по имени отчеству называют. Он себя, говорит, старым чувствует. Катенька, с которой … этот… говорил это оператор контроля. Они в самом низу сидят на девятом или одиннадцатом этажах. Там две контрольных комнаты. Смотря, в какой фазе эксперимент в той и операторы живут. Сейчас у них бурение. Они посылают энергетический сигнал пространство Полякова и ловят эхо. По глубине и частотности эха судят, что они обнаружили. Если эхо частое, то его быстро превращают в выброс, чтобы не запороть аппаратуру и снова не равнять площадки под установку энергетическую, которые сходят на нет сразу после непереведенного эха…

Я даже рот раскрыл.

– Эээээ, а ты сам понимаешь, что ты только что сказал? – справедливо спросил я.

Улыбаясь и отпивая чай, Вовка пояснил:

– Поверхностно. Про пространство Полякова мне Катька неделю назад рассказала. Про выхлопы и преобразованное эхо мне Павел рассказывал и даже объяснил, почему слабый энергетический импульс при возвращении принимает вид страшнейшего энергетического удара. В принципе если не вдаваться в подробности они тут вечный двигатель изобрели.

– Ага… – сказал я, силясь понять, как за двадцать два дня можно ТАК изменить человека. – Я смотрю, ты тут времени даром не теряешь? С учеными общий язык нашел.

Засмеявшись Вовка, пообещал мне, что и я найду с ними общий язык. Главное сначала общий язык с медиком найти.

Уже перед завтраком, проходя тесты на адекватность и сдавая анализы, я пытался найти общий язык с медиком:

– Вы не скажете, когда нас переправят отсюда?

– Не скажу. – отвечал медик изучая отчет о содержании в мой крови белых и красных кровяных телец. То ли он не досчитался толи еще что, но он хмурился и как-то по-детски закусывал нижнюю губу.

– А вообще вы не знаете, когда все отсюда поедем?

– Не знаю.

Я разочарованно смотрел на его сосредоточенное лицо и спросил:

– Как там у меня доктор?

– Да никак… – ответил он, отложив в сторону результаты анализов. Поглядев на меня, он сказал: – Идите к себе в комнату и отдыхайте. Завтра будем проводить терапию вам.

– Это что значит?

– Увидите… – ответил он.

И все. Общий язык с таким найти сложно.

Да и с Катей я общий язык не нашел сразу, когда меня представил ей Вовка:

– А ты значит тоже антиглобалист и противник текущего режима? – спросила она, когда мы сидели в столовой на пятом ярусе и осваивали новый вид завтрака – омлет без яиц, то есть чистый синтетик.

Посмотрев выразительно на Вовку, я вынужденно кивнул. Девушка, поправив прядь волос и уложив ее за ушко, сказала:

– Вот вам делать мужикам нечего. Тут такие вещи творятся, а вам лишь бы повоевать с кем-нибудь.

Я, ничего не отвечая, жевал омлет, а девушка пустилась в пространные рассуждения:

– Я бы понимаю, если бы парень, скажем, шел в армию и там воевал бы на здоровье. Я понимаю, если бы он сражался за свою родину. А ваши детские игрушки с плакатами, наверное, и весело, но как-то не по мне. А когда у вас начинается обострения и появляются другие игрушки, к примеру, оружие, я вообще перестаю понимать, о чем вы думаете.

– Да мы, в общем-то, не экстремисты… – попытался вставить я слово.

– Тогда тем более не понимаю. Какой смысл в ваших мирных демонстрациях, если на них всем давно начхать с высокой колокольни. Хотите что-то изменить надо идти в политику.

Я только удивленно рассматривал ее, думая какой день она на белом свете первый или второй? "Иди в политику"… Хорошо сказано. Только вот ходить в политику пока ни у кого не получается. Всех в нее только втягивает. И кстати с мирных демонстраций в нее втягивает быстрее, чем после высшего политологического образования.

Пока девушка пространно унижала то дело, которым мы раньше занимались и, из-за которого собственно попали в жернова Системы, я доел свой "омлет" и допил кофе. В принципе, девушка стала значить для меня не больше, чем значил телевизор по утрам перед школой. Просто за завтраком что-то шумит не более.

Кстати, там же за завтраком я познакомился с более близким нам по духу человеком. Водителем вездехода этой группы исследователей. Потом сидя в курилке, мы с ним многое обсудили касаемо безумности ученых забравшихся в этот ад и счастливых словно на курорт приехали.

– Я их сюда уже второй год катаю. – задумчиво говорил Швецов. – Вначале еще ничего было. Молний этих не было. Радиация умеренная была. Я даже неизмененным сюда ездил. Это уже потом когда они третий и четвертый очаги активировали, стало невмоготу. Я по первому разу после активации шел, груз, уже не помню какой, тащил, так думал не дойду. Катались-то в то время не на Ижевских КЗЛах. Тогда у меня обычный вездеходик был. Разве что с дополнительной антирадиационной защитой. Месяц потом, как и вы, в госпитале валялся…

Я прервал его воспоминания своим наболевшим вопросом:

– Мы тут надолго? Или вы тут надолго?

– А это не от нас зависит. – нахмурился Швецов. – Вот как шарахнет обратной так все в панике и побежим отсюда. Или если еще, какая беда случится. Этих отсюда просто так не выкуришь. Ну, а я подневольный. Скажут ехать, значит поедем.

– А самое долгое насколько вы тут оставались? – спросил я, закуривая очередную сигарету.

– Месяц. – уверенно сказал Швецов и тоже закурил.

– Ты тут со скуки не свихнулся? – изумился я.

– Неа. Тут все есть. И телек с несчетным количеством каналов, и бассейн, и тренажерный зал. Так что я тут находил себе занятия. Опять же смотря, сколько человек привозили. В тот раз тут большая группа была не то, что сейчас. Там было и с кем поговорить и кого послушать. А сейчас тут всего тринадцать человек работает вместе со мной.

Я, ломая голову над задачами этого комплекса, не выдержал и воскликнул:

– Да, блин, чем они тут занимаются!

– Херней всякой. – С небрежным видом отмахнулся Швецов. – Они тут передачу энергии на расстояние отрабатывают.

– Это как? – не понимал я.

– Ну, к примеру взрываем здесь, а сам взрыв переносим на километров тысячу отсюда.

– Ого!

Швецов усмехнулся моему восклицанию и добавил:

– Но не только этим. Но остальное и я не понимаю. Ты поговори с физиками, как курить придут. Если в настроении будут, расскажут. Они любят похвастаться успехами и поныть о неудачах.

Случай порасспрашивать физиков выдался не скоро. Три дня я неприкаянный шлялся по абсолютно секретной ВБНК. Иногда с Вовкой, иногда со Швецовым мы забирались во все помещения, на которых не было надписи "Осторожно! Опасно для жизни". А иногда и в такие помещения. Не скажу, что я многое узнал о назначении башни за эти три дня. Появились смутные догадки, но не более. Да и догадки, как оказалось на деле были совершенно не верны.

В один из ужинов, когда физики морально готовились к назначенной на следующий день серии экспериментов, попивая вино из высоких пакетов, мне представился случай познакомится поближе и послушать их разговоры. Никого не стесняясь и явно ленясь идти в курилку трое физиков закурили прямо в столовой приспособив под пепельницу обычное блюдце. Мы, посмотрев на такое, тоже не отставали. Вовка принес из бара нам на всех бутылку вина и разлив по стаканам поднял тост за быстрое возвращение домой.

Услышав слова Владимира, один из ученых заметил:

– Не страдайте вы так. Завтра начнем, через три четыре дня снимем данные и поедем отсюда. Тем более что оборудование уже забронировано для группы Кстесса. Нас отсюда вытурят, даже если упираться будем.

– А что вы завтра начнете? – спросил я, игнорируя шипение Кати и хмыканье Швецова.

– Завтра посылку будем отправлять. – улыбнулся говоривший и видя мое непонимание пояснил терпеливо: – Завтра все мощности новой установки будут задействованы, чтобы послать пакет информационный в пространство Полякова и выловить его обратно, чтобы оценить искажение.

Я не выдержал:

– Блин, я столько за последние дни услышал о пространстве Полякова, что по идее уже понимать должен был начать! Но я не понимаю! Я, наверное, тупой, да?

Катюха прыснула смехом в ладошку, а Вовка подливая мне, вино в стакан сказал:

– Да, не нервничай ты так. Ты, к примеру, о работе мозга тоже ничего не знаешь, но это тебя никак не мешает…

Физики в голос засмеялись шутке моего друга, а я, улыбаясь, попросил:

– Ну, объясните идиоту, о чем хоть речь?

Уже виденный мной не раз Павел предложил нам перебираться за их столик и когда мы расселись, попытался объяснить:

– В конце двадцатого века, астрофизики открыли удивительные свойства материи. Точнее так называемой "темной материи". Она не обладала ничем видимым или ощущаемым в нашем мире. Ее не было видно, она не фиксировалась приборами.

– Вы о черных дырах? – не удержался Вовка от вопроса.

– Нет, конечно! – воскликнул как-то очень эмоционально другой физик самый молодой из сидевших ученых. Наверное, не на много старше меня. Поясняя свой импульс, он извинился и сказал: – Простите… просто о темной материи сейчас даже в школах рассказывают…

Я улыбнулся и сказал:

– Не обращайте внимания. Мы с ним заядлые двоечники в школе были.

Павел покачал головой и продолжил:

– У этой материи в нашем реальном мире нет ничего. Никаких физических свойств кроме гравитации. Да и гравитация настолько незначительная, что все сказки о невидимых планетах из темного вещества были рассеяны довольно быстро. Сама по себе темная материя не представляла никакого практического интереса. Она и сейчас только начинает смутно показывать ее возможное применение. Но буквально лет двадцать назад предшественнику Полякова удалось математически доказать несколько вещей. Первая и основная это то, что темная материя пронизывает этакими жгутами все во вселенной. И даже сейчас она вокруг нас просто ее гравитационная, скажем плотность, чтобы вам было понятнее, везде разная. К примеру, рядом с нашим солнцем и на его ближайшем пути в галактике нет таких темных крупных объектов, какие были обнаружены астрофизиками довольно недалеко от нас… в семнадцати световых годах. Еще одна вещь подробно описанная, уже самим Поляковым, это то, что темная материя это просто другой тип пространства. Нами он воспринимается хуже, чем нашей аппаратурой.

– В каком смысле другой тип пространства? – спросил Вовка, отпивая из стакана темно-красное вино. – Другое измерение?

– Нет. – покачал головой Павел.

– Параллельный мир? – предположил я.

– Нет. – засмеялся он, но подумав секунду сказал: – В каком-то смысле конечно да. Но не в том в котором вы как мне кажется воспринимаете. Вот Кстесс, да простят мне мои коллеги крамольные мысли, считает так же как вы. Кстати, если интересно мое скромное мнение, я склонен считать темную материю еще одним описанием нашего континуума. Как оси координат показывают нам положение в пространстве, как характеристика времени определяет скорость нашего перемещения относительно этих осей. Так и темное пространство определяет наш некий провал относительно колебаний Вселенной. Где гравитационная характеристика этой материи возрастает, там мы как бы спускаемся по волне колебаний. Где она незаметна, как скажем в окружающем Солнце пространстве мы как бы на вершине. На неком плато стабильности. Не смотрите так. Повторяю практического применения, данная теория почти не имеет. Только вот последние десять двенадцать лет мы сдвинулись с мертвой точки и сейчас изучая темную материю, понимаем какие перспективы оно нам открывает. Пусть не близкие перспективы, но все-таки что-то…

Я спросил, откровенно не понимая, какая польза может быть от такой нечувствуемой и невидимой материи:

– Какие перспективы?

– К примеру, бездонный колодец энергии. Энергии самой Вселенной. Даже эхо слабенького сигнала вызывает ответный обвал энергии. Именно обвал. Как в горах. Вы крикнули, а на вас лавина сошла. Этот эффект породил, не поверите, сотни различных теорий. Начиная об отражении сигнала от массы препятствий, причем по свойствам этого пространства он при отражении усиливается. Такое даже в нашем мире бывает при определенных физических условиях. Так что это не вызывает удивлений особых. Заканчивая тем, что это пространство темной материи и есть настоящий каркас вселенной. А уж там… там начинается просто нездоровый полет фантазии, как у математиков так и у физиков. В общем, мыслей много, а толку мало. – подвел промежуточную черту Павел. – Кстати, некоторые присутствующие на ВБНК наши коллеги по лаборатории, математики, даже нейтрино смогли привязать к теории темной материи.

Уж не знаю, что в этом было смешного, но физики и с ними Катюха откровенно в голос засмеялись. Я, Вовка и Швецов просто тактично улыбнулись.

– А вы, какие конкретно здесь эксперименты ставите? – спросил я, подливая Кате и себе вина и закуривая очередную сигарету.

– Оооо… – протянул мечтательно Павел: – У нас конечно не проект Полякова по бомбардировке конкретной точки пространства, но тоже интересные задачи. Мы с Кстессом хоть и хотим получить несколько разные подтверждения, но делаем практически идентичную работу. Мы описываем ближайшее к нам простостранство темной материи. Мы составляем карту "темного неба". Система та же что при эхолокации. По отзыву. Излучатели под землей. Там же базовые приемники. Связанные с проектом телескопы по всему миру раскиданы. Но здесь… здесь сердце всего проекта. Именно здесь мы вполне можем оценить сам процесс и буквально увидеть то, что мы изучаем. Пощупать это. Заглянуть в эту бездну энергии. Правда совладать с ней пока не можем, и лишнюю приходится сбрасывать в атмосферу. Молнии, что вы видели это и есть преобразованное эхо. Атмосферные выбросы это буквально пробои. Все что получается, мы все-таки гуманно в землю спускаем.

Вовка разошелся и нагловато спросил:

– А что же вы в мирное русло столько энергии не пустите? Это же гигантская электростанция! Вам по идее энергетическая установка-то не нужна, из-за которой мы чуть концы не отдали.

– Не все так просто. – ответил вместо Павла молодой физик. – Не буду объяснять подробно, скажу, что мы просто не в силах освоить эту энергию. Мы не переварим столько. Как неизбежность будут вечные пробои и выходы из строя. Дешевле как не странно сбрасывать ее. Это как с нефтью. Нефть добывается, а вытесняемые газы сжигаются. Вроде расточительно, но и строить дополнительный комплекс по освоению этого газа не выгодно. Не всегда и не везде, конечно, все зависит от уровня запасов. Но, как правило, горит в полный рост.

– Я представляю себе порядок энергий, который вы сбрасываете. – сказал я и тихонько присвистнул. – Это же многокилометровые молнии.

– Ну почему мы-то сразу. – спросил грустно Павел. – Это поляковский эксперимент. Уже полтора года в автоматическом режиме. Они бомбят ближайшую к нам область высокой плотности. Это как я уже сказал в семнадцати световых годах от нас. Он хочет добиться чтобы через семнадцать лет мы смогли увидеть прогнозируемые им выбросы в том районе космоса. Еще полгода поработает установка и выключат ее.

– А он поближе не мог? – удивленно спросил я. – Чтобы не ждать столько.

Павел с улыбкой покачал головой и сказал:

– У него своя теория. У него свои методы ее подтверждения. Он пускает довольно незначительный импульс. Который, просто мгновенно, скатывается к его, так называемому провалу. А мы здесь ловим эхо от этого сигнала. И высвобождаем его в атмосферу, чтобы ни наши, ни чужие приемники им не накрыло…

– В смысле? А что еще есть такие приемники? – изумился Вовка.

– Конечно! – засмеялась Катя. – У американцев, у европейцев, в южной Америке три установки точно есть. В Китае приемо-передатчик. В Австралии довольно большая лаборатория. Весь мир сейчас наперегонки ищет ответы. Ведь овладеть этим объемом энергии, значит получить полную энергетическую независимость.

– В ЮАР забыла… – поправил молодой физик Катерину.

– Да там и упоминать-то нечего. Кустари… – презрительно отмахнулась девушка.

– Эти кустари на уши три месяца назад весь мир поставили. – хмыкнул Павел и на наше недоумение пояснил: – Они провели эксперимент, как мы полтора года назад. Бухнули по темной материи энергией небольшого ядерного заряда.

– Ого. – ошеломленно проговорил я.

– Угу. – кивнул Павел отпивая из своего пакета вино. – Мы-то были первыми. В США еще не запустили приемную станцию. Ее после наших чудес только через полгода торжественно открыли. Так что нашу волну мы и поймали. А их экспериментик вошел боком всем. Если бы не секретность, скандал бы был нешуточный. Пришлось срочно координировать работу всех выходных точек, чтобы больше накладок не было. Информацией никто понятно не делится, но хотя бы больше аппаратура не гибнет из-за чужой любознательности.

– А радиация вокруг Дикого поля это следствие взрывов тех старых взрывов? – спросил Вовка.

Павел, поднимаясь и собираясь уходить, сказал:

– Не только. Даже вообще ядерные заряды не при чем.

– А откуда тогда такой страшный фон? – удивился я.

– Пепел… Шлаки. – пожал плечами Павел и покинул столовую держа в руках распечатанный пакет с вином.

Когда он ушел я обратился к оставшимся физикам:

– Я не понял.

Один молодой физик, как мне подсказала Катерина, Юрий Любин, чуть ли не зевая попытался мне пояснить:

– Термоядерный синтез звезды создает все элементы известные во вселенной. Из простого водорода рождается все. Вся таблица Менделеева и элементы, которые в ней пока не описаны. Процессы, происходящие в некоторых координатах темного пространства, я сторонник пространственной теории, это тот же термоядерный синтез. Выхлоп концентрируется в нашем пространстве буквально из ничего. Рядом с любой из точек выхода-входа такой пепел и шлак образовывается.

– Да, но Дикое поле в десяти километрах отсюда.

– Ага. – Кивнул Юрий. – Первая установка была собрана именно там. А теперь там ничего нет. И не будет кстати. Потому что ответная волна после трех болванок была такая, что там до сих пор возникают неповторимые соединения. С полгода назад группа Малюка нашла там элементы, не описанные текущей таблицей. Сверхтяжелые элементы. И конечно сверхрадиактивные. Они вывезли их и пока те не распались, успели провести все необходимые замеры и классифицировали их. Скоро в таблице появятся новые элементы. Мы все гадаем, как он их назовет. Потому что первичное название невозможно выговорить. Людям нужно попроще.

– А как же там тогда ребята работают? – Изумился я.

– Там от первых экспериментов непострадавшие капониры остались. В них оборудование. Там много управляемой техники. Так и работают… – Юрий и его друг поднялись и попрощавшись с нами покинули столовую спеша по своим делам.

– Катюх… – сказал Вовка. – Я что-то вообще не понимаю.

– Ой да не ломай ты себе голову. – отмахнулась она и присосалась к коктейльной трубочке вставленной в пакет с вином.

– Я серьезно! – сказал Вовка. – Они хоть сами понимают с чем имеют дело? Одни думают что с материей, другие что с неизвестным пространством. Третьи как я понял, думают, что это просто очередная координатная ось в нашем мире. У меня только один вопрос. Если все так по-разному думают, то, как они все вместе одно дело делают?

– Не парься, повторяю. – сказала Катерина и подвинула вино Вовке на лице которого чувствовалась раздраженность его собственным непониманием.

– Ну, может, ты объяснишь?

Помотав головой, Катерина сначала хотела отказаться, но, подумав и убрав от губ трубочку, сказала:

– На самом деле все просто. Как и все гениальное. Только никто доказать ничего не может. На все доказательства одной теории найдется масса доказательств другой. А при совмещении получается бред. – Катя замолчала считая, что сказала больше чем нам надо было.

Но Вовка так не думал и проговорил:

– Я не понял о чем ты. Почему ты говоришь, что это все просто… раз ни одна из теорий ничего не доказывает.

– Ой, слушай, Вовка, не заморачивай меня. Я ведь не просто оператор контроля. Для меня все их споры все равно, что споры двух блондинок насчет крема для загара. У меня есть своя теория, свои наработки. Но я ими делиться не намерена с этими экстремалами, что ради выкапывания котлована под строительства используют ядерный фугас.

– А тебе значит все понятно?

– А мне все понятно. – с вызовом ответила Катя. – Я, вообще, хотела попасть в группы Полякова. Меня не пустили. Я тут оператор контроля только потому, что есть шанс перевестись к нему и заняться своей работой. А у меня не глобальные их идеи у меня малюсенькая идейка… Но такая, которая даже Полякову в голову не пришла. Получится, значит все сразу будет понятно. И не нужны будут эти бесконечные эксперименты с посылкой сигналов.

– А не получится? – Резонно спросил Шевцов.

Катерина пожала плечами и ничего не сказала. Я с улыбкой спросил:

– Кто чем сейчас надумал заниматься?

Катерина, посмотрев на маленькие часы на руке, сказала:

– У меня через три часа смена. Сейчас в комнату пойду, посплю пару часиков.

– А ничего что ты вино пила? – поинтересовался я, но Катя только рукой отмахнулась, мол, без разницы.

Проводив Катю до этажа жилых комнат, мы направились в вычислительный центр и на разрешенных нам лаборантом машинах до глубокой ночи гоняли наперегонки на ретро машинах.

Усыпал, честно говоря, очень плохо. Симуляторы вычислительного центра не мало потрепали мою психику довольно реалистичными гонками. Только уснув, я резким толчком выпадал из сна от вида несущейся мне навстречу опоры железобетонного моста. Под утро мне удалось окончательно перебраться в вялотекущий сон и с интересом изучить особенности своего собственного поведения в дикой для меня ситуации…

Через семь дней нам объявили об эвакуации. Уж не знаю, что там произошло, но все лихорадочно паковали личные вещи. Мне и Вовке понятно паковать было нечего и мы сидя в столовой ждали, когда же придет за всеми нами транспорт. Вскоре вся группа кроме дежурного контрольного оператора пытавшегося снять последние показания с приборов и передать их на спутник сидели в столовой и тихо переговаривались. Я больше слушал разговоры, чем участвовал в них. Вовка подавленный нервозностью остальных тоже молчал, не встревая со своими вечными вопросами.

Павел, обращаясь к светилу математики, интересовался, поедет ли тот еще раз на ВБНК или предпочтет кабинетную работу. Светило честно призналось, что разницы, для него лично на практике, никакой и он останется в институте разбираться с получаемыми результатами и готовить новые модели для экспериментов. После этих слов даже я заметил облегчение на лице Павла. Он повеселел и предложил всем собравшимся выпить за плодотворную работу, проделанную на ВБНК. Пусть они все не успели, но получено много материалов, которые они как раз и смогут проанализировать до следующей отправки. Катерина, которая тихонько сидела в сторонке в этот раз не выдержала, поднявшись, взяла со стола пакет с вином и сказала громко:

– Да, давайте выпьем за очередные безрезультатно потраченные деньги.

Светило математики только хмыкнуло во всеобщей тишине. А Катерина демонстративно подняла пакет и присосалась к нему жадно глотая. Немного разрядил обстановку Павел сказавший:

– Ты только на базе не говори так, а то нас всех разгонят к чертовой матери и тебе придется учительницей физики в школу идти.

Все негромко посмеялись, а Катя, оторвавшись от пакета, заявила:

– Да я и сама думаю заявление подавать. Я уже не могу так бесполезно тратить время. Лучше буду детей учить. Перспектив здесь у меня никаких…

В общем, Катя, как могла, испортила настроение всем. Только не мне и Вовке. Мы-то безумно радовались близкому отъезду. И нам было наплевать на их научные разборки. Вот только, когда заговорил Юрий Любимов, мы напряглись:

– Катя… а что такое? А ты оставайся сейчас и узнаешь на себе что такое передача не энергии, а материи. Ударная волна тут будет через минут сорок. Думаю, желе, в которое ты превратишься, наглядно продемонстрирует тебе все прелести твоей теории.

– Да Катя оставайтесь. – поддакнут математик и обращаясь к своим коллегам сказал: – Представляете, какой объем материала нам придется обработать, после того как из пятидесяти килограммов, или сколько вы Катя весите, получилось литров сто пятьдесят жидкости. Нонсенс! Невероятно! Но зато как наглядно…

Катя презрительно посмотрела на Юрия и математика и сказала:

– Двоечники. Вам бы самим в школу. Даже я, сидя сейчас оператором, знаю, что эпицентр никогда не подвергается воздействию отдачи.

Павел поднялся со своего места и примирительно поднял руки:

– Катя. Юрий. Спокойно. Я лично прекрасно понимаю, что Катенька с нами до того момента, как появится вакансия у Полякова или у Кстесса. Надо с пониманием отнестись. Тем более что физику-практику трудно сидеть на второстепенной должности. Я бы тоже чувствовал себя задвинутым на ее месте. А ты Юрий, вместо того чтобы поддержать коллегу морально, провоцируешь новые конфликты. Твои заслуги в нашей работе очевидны. Но я думаю, что будь на твоем месте Катя, она бы не стала так презрительно относится к физику, который вынужденно работает оператором.

Нет, Юрию нисколько не было стыдно. Математику, которого Павел тактично не трогал тоже. А Катя, устало присев на стол, сказала:

– Оставьте это. У меня было время подумать. По возвращении в лагерь или в институт я напишу заявление. Я уже не верю, что меня когда-нибудь допустят к практической работе.

– Не горячитесь Катя. – сказал один из математиков. – Я когда-то тоже просто обрабатывал чужие модели. Тоже занимался простыми вычислениями. Все через это проходят.

Катя отпила из пакета, и я заметил, как зло она посмотрела на ведущего математика, подозревая, что именно его модели просчитывал говоривший. Но, переведя взгляд, она сказала:

– До того, как я занялась проблемами энергетических переходов, я работала в группе Кайлиса. И была ведущим специалистом. Именно я подготовила, провела и результировала эксперимент с девятью зеркалами. Я получила скачкообразное увеличение получаемой энергии и доказала возможность использования энергии вакуума. Я не начинающая дурочка, считающая, что ее несправедливо держат на задворках. Я специалист и раз уж я включена в проект, раз мне не отказали сразу, а допустили к работе, я справедливо хочу, чтобы мои знания использовались. Чтобы я могла разрабатывать и проводить пусть не собственные, пусть чужие эксперименты, а не сидеть снимать и обрабатывать показания, которые может обработать даже он. – Катя почему-то указала на меня. Я с некоторой досадой подумал, что она слишком низкого мнения о моих интеллектуальных способностях раз сказала слово "даже".

– Да. – согласился неожиданно Павел. – Вы не начинающая дурочка. И оставим этот разговор. Приедем в лагерь, я жду вашего рапорта на отчисление из моей группы. У меня нет гениев и дебилов. Я привык, что все мои сотрудники относятся уважительно к друг другу. Вы, наверное, слишком гениальна для моей команды. Я не думаю что мы сработаемся. Хотите, возвращайтесь в институт. Хотите, покидайте и его. Но я с вами работать не хочу.

Павел оставил пакет с вином на столе и, обращаясь к окружающим, сказал:

– Извините, кажется, я забыл в своей комнате одну важную вещь.

Когда он вышел именно Швецов, покачав головой сказал:

– Катюх, ты дура.

Никто вслух таких слов понятно не повторил, но все заулыбались. А Катя поднялась и отвечая Швецову сказала:

– Я и так знаю это.

Она взяла свою довольно объемную сумку и, не говоря никому ни слова больше, вышла из столовой.

– Она не начинающая дурочка. – подняв палец вверх сказало светило математики. – Она просто дурочка. Созревшая и готовая к употреблению.

Многие засмеялись. Я поймал себя на том, что тоже улыбаюсь. Тему стали развивать, и вскоре математик уже рассказывал о собственном подобном опыте общения.

– Я когда работал в лаборатории при институте проблем турбулентности, пришел к выводу что хоть женщины и усидчивы и им можно поручать довольно непростые задачи, но работу в полевых, так сказать, условиях им поручать нельзя. Длительное пребывание вдали от дома от родных плохо сказывается на них. Когда мы перешли к экспериментам в различных средах, то полигоны были раскиданы по всему земному шару. От вод Адриатики до разряженного воздуха Эльбруса. Я лично смог первый раз побывать в своем доме в Шлиссельбурге только через полгода. Стоит ли говорить, что я на себе ощутил, что такое уставшие от оторванности женщины. Я насмотрелся и истерик гораздо безобразней этой и при мне случилась даже одна попытка самоубийства. Да-да, самоубийства. И больше того, мне потом пришлось давать показания, так как эта сотрудница обвинила именно меня в доведении ее до этой грани. Представляете? С тех пор в моей команде никогда не работают женщины. Увольте, я больше не хочу доверять их слабым нервам и образному мышлению.

Кто-то с пониманием кивал, а я подумал, что не в первый раз слышу такие интонации и речи. Словно он извиняется. Словно он оправдывается сейчас, так как неуверен, что ему поверили тогда. Странные мысли мне пришли в голову.

Раздался мелодичный сигнал, и голос оператора сообщил через настенный динамики:

– Готовность пять минут. Вагон уже на подходе. Поедем с комфортом. Всем одеваться!

Мы поднялись и направились к выходу из столовой. Потом дружно поднялись на нулевой этаж и прошли в тамбур со скафандрами. Мне предложили забрать мой уже практически дезактивированный за такое время, проведенное в растворе. Я оделся думая, что и правда бы не отмазался перед снабженцами за пропавший скафандр и, с шлемом наготове, стал ждать команды на выход.

В дверях со своей сумкой появился Павел и спросил:

– А где Катерина?

Наверное, не подумав, Вовка сказал:

– Решила воспользоваться советом и остаться проверить размажет ее или нет.

Дико поглядев на моего друга, Павел ни слова не говоря, бросил сумку и выбежал из тамбура.

– Ты дубина! – сказал я усмехаясь. – Он когда вернется тебе одно место оторвет.

– А что я еще мог сказать? – улыбался довольно мой друг – Катьки-то и в самом деле нет.

Я, ухмыляясь с нагловатой физиономии друга, сказал:

– Может она в туалете или еще где…

Голос оператора в динамиках сказал:

– Вагон подан! Все я ставлю аппаратуру в автоматический режим. Без меня не уезжайте только.

Швецов, одевая шлем и застегивая его, сказал глухо:

– Не телимся! Одевайте каски. И группами по пять человек за мной.

Он первым вошел в следующий тамбур и, пропустив еще четырех человек, закрыл за собой. Над дверью загорелась красная лампочка.

Подходя к выходу, Вовка заявил подражая интонациям Швецова:

– Следующий я, Коха и вы трое. – он указал на математиков нетерпеливо переступающих с ноги на ногу у входа.

Когда цвет лампочки сменился на зеленый, и мы готовились выходить, в тамбур вбежал с небольшой сумкой на боку молодой оператор и немедленно начал одеваться в один из выложенных предварительно Швецовым скафандров.

Войдя в тамбур, мы закрыли за собой дверь, и система мурыжила нас две минуты, не выпуская дальше, словно давая возможность одуматься. Но загорелась над входом зеленая лампа и мы решительно перешли в следующий тамбур. Так же постояв там с две минуты пока нас выпустят мы прошли в дезактивационный отсек. А за ним уже открылся перрон и необычный огромный вагон на монорельсе. Дверь в вагон была раскрыта и мы поспешили убраться с перрона. Закрыв за собой дверь мы стали ждать пока сработает какая-нибудь автоматика и нас впустят внутрь. Она и сработала, обдав нас дезактиватом и впустив сушиться в следующий отсек. Там в потоках ветра мы стояли минуты три пока по скафандрам лупили горячим воздухом. Дальше мы попали в сам салон. Высокие и широкие пластиковые кресла рассчитанные на человека в скафандре. Экраны заменяющие окна, чтобы сгладить неудобства поездки. И конечно шкафы с запасными баллонами и скафандрами в дальнем конце вагона.

– Кофе и чая тут не дождешься. – сказал из одного дальнего кресла Швецов и предложил нам садиться, пока ждем остальных.

Мы присели и я даже пристегнулся на всякий случай. После кувырканий в тракторе, я к ремням безопасности стал относиться уважительней. Вовка, презрительно хмыкнув на мои движения, только вслух удивлялся новой технике на нашем монорельсе.

– Техника старая. – сказал Швецов. – Эти вагончики на Луне и Марсе исправно бегают.

– Аааа, – протянул Вовка. – Тогда все понятно. Защита у них хорошая?

– Нормальная. – неопределенно ответил Швецов и замолчал рассматривая на экране перрон.

Через некоторое время вошли еще трое человек и, рассевшись, сказали:

– Сейчас там Павел и Катя уже одеваются.

– А что вы их не подождали? – Удивился Швецов.

– Они только вошли, когда мы уже в тамбур заходили.

– Дезактивата не напасешься по одному два человека ходить. – пробурчал Швецов недовольно, словно это было его хозяйство.

– Да ладно… – сказал сидевший рядом с ним. Из-за скафандра я его не узнал, но мне показалось, что это был Юрий.

Катя и Павел появились только через десять минут, когда многие уже откровенно нервничая поглядывали на часы. Только они вошли, как на них накинулись с упреками:

– Осталось девятнадцать минут до выброса. Мы можем не успеть!

Никому, не отвечая, Павел прошел в другой конец вагона и, набрав на панели управления нужный код, пустил наш вагон в путь домой.

Покинув раскрывшийся ангар, вагончик с поразительной скоростью набирал ход и я не совру, если скажу что, проскакивая каньон мы побили, отмету в двести километров в час. Через семнадцать минут после старта Павел первый раз заговорил:

– Мы уже далеко, но здесь тоже может хорошо тряхнуть. Может порвать путь. Может скинуть вагон с рельса. Так что пристегнитесь.

Все без исключения, даже недавно небрежно хмыкавший Вовка застегнули ремни и стали нервно ждать.

Тряхнуло. Я разочаровался. Я уж думал, будут мощные толчки, но все обошлось буквально легким головокружением. Мгновенная потеря координации и снова все в норме. Вагончик исправно несется к безопасному пристанищу вне Дикого поля, а мы в нем словно после американских горок довольно и облегченно улыбаемся.

– Слабоваты. – недовольно пробурчал один из физиков.

– Да брось ты. – ответил второй знакомый голос. – Мегатонна точно есть.

– Интересно чем они там.

– Только бы реактор не повторил подвиги предыдущих. – сказал Павел и добавил намекая всем помолчать: – Нечего гадать. Приедем все узнаем.

Через двадцать минут несущийся, как от пожара вагончик вылетел за условную границу Дикого поля, отмеченную множеством столбов уходящих вереницею в далекую даль.

– Готовность пять минут. – объявил смотрящий на наручные часы Павел. – Швецов, как разрешат, забираешь наш вездеход и готовишь его к поездке до лагеря. Топливом они должны были залить уже, но сам все проверишь. Внимание! Мы здесь не задерживаемся. Это чужой лагерь. Ни с кем не болтать. Никому ни на какие вопросы не отвечать без моего разрешения. Вообще ни с кем не общаться. Местный особый отдел поможет нам побыстрее добраться к себе. Из вагона выходим и двигаемся, куда я скажу. Всем все ясно?

Когда все кроме нас с Вовкой ответили, Павел удивленно посмотрел на нас и спросил:

– А вам что непонятно?

– Так это наш лагерь. Ну, куда прибывает поезд. Мы отсюда.

– А… Понятно. Забыл, честно говоря. – Сказал Павел и больше ничего не говорил до тех пор, пока вагон плавно не остановился у недавно выстроенного перрона перед огромными по нашим взглядам грузовым и защитным терминалом.

– Не встаем. Сейчас нас пропустят через дезактивацию. – сказал Павел словно уже не раз катался на этом вагончике, а не первый раз вместе с нами ехал. Хотя, как я тогда подумал, если уж Швецов знает что это за вагоны, то почему Павлу не знать процедуру.

Вагон действительно, после краткой стоянки и внешнего осмотра двумя сотрудниками нашего лагеря в легкой защите, вкатился в тот самый огромный ангар и экраны добросовестно показали нам всю процедуру поливки его дезактиватом под давлением. Вагончик прокатился за вторые гигантские двери и только тогда Павел сказал "Встали и пошли".

Мы поднялись и в два захода вышли из вагона на перрон. Нас никто не встречал. Но Павла это не расстроило, и он повел всю нашу команду к открытой двери в конце перрона. Там не было никакого пункта дезактивации. На идущую вдоль стены и исчезающую в перекрытии движущуюся дорожку, ученые положили свои вещи, а сами по очереди прошли в дверь с надписью "пост контроля". Когда я попал в эту комнату, меня голос из динамика над головой попросил подойти к датчикам разрисованным на стене. Я подошел. Голос над головой сочувственно спросил:

– Вы проходили процедуру подготовки к высокому излучению?

– Да.

– Когда?

– Меньше года назад.

Возникла непонятная мне пауза и через некоторое время голос равнодушно сказал:

– Тогда следуйте в дверь прямо.

Я сунулся в дверь рядом с датчиками, но меня голосом направили куда следует. Через дверь напротив входной я вышел в светлый тамбур, где уже переодевались первые прошедшие.

– Одежду складывайте в пластиковые контейнеры. – сказал Павел и показал пример раздеваясь до нага и оборачиваясь выложенными на скамейках простынями – Если ее фон безопасен вам ее вернут.

– Прямо, как в баню. – сказал кто-то из дальнего угла недовольным голосом.

Я, стесняясь своей наготы, тоже разделся в углу и, быстро обернувшись простыней, стал складывать одежду в контейнер. Карандашом висящем на веревке привязанной к ручке контейнера я написал на пластиковой крышке свою фамилию и поставил контейнер на бегущую дорожку копию той, что была в предыдущем зале.

Наконец, появившаяся и вылезшая из скафандра Катя попросила не смотреть в ее сторону, пока она будет переодеваться. Мы все тактично отвернулись пока она не укрылась в простыне.

Голые, босые, в прохладном помещении мы стояли и ждали дальнейших указаний.

Динамики на стене ожили скомандовав:

– Все сразу выходите в дверь с зеленой табличкой "Контроль". Там вам выдадут ваши вещи.

Это было слишком оптимистично. Вещи выдали только Швецову. Одежды всех остальных были отправлены на дезактивационную стирку, мои в том числе. Пока они не перестанут бешено фонить нечего было, и мечтать об их возвращении. Сидящая за стойкой девушка выдала всем остальным комплекты стандартного белья и показала где кабинки, чтобы переодеться.

Когда все мы оделись, девушка повела нас из помещения в комнаты отдыха, где мы должны били дождаться наших вещей и ручной клади.

Мы смогли попить кофе, перекусить бутербродами, прежде чем в помещение въехала управляемая солдатом тележка с нашими вещами все в тех же пластиковых контейнерах.

– А где наши сумки? – спросил Павел у солдата.

– Спросите у контроля. – сухо ответил парень в форме и указал на коммутатор в стене.

Павел подошел, снял трубку и о чем-то негромко проговорил целых десять минут. Я засек по часам на стене.

– Блин! – в сердцах воскликнула Катя обнаружившая в кармане своего брючного костюма постиранную и даже подсохшую записную книжку. – Они там, что не смотрят что стирают? Они вообще, что ли… не могли выложить?

– Самой надо было головой думать. – сказал Швецов – На посту написано было выложите все из карманов и сложите в контейнер отдельно.

– Вот гады… – сокрушалась девушка, забывая, что ее слушают из контрольной комнаты.

Вернувшийся от коммутатора Павел еще больше "обрадовал":

– Остальные вещи мы не получим. По крайней мере сейчас. Они продержат их в камере с сухим дезактиватором неделю пока не снимут все следы радиации.

– Зачем? – изумился математик. – И как я без своих записей уеду?

– Они обуславливают это требованиями безопасности и секретности. Даже уровень радиации зафиксированный от ваших вещей с расстояния может многое поведать теоретическому противнику.

– Да они сбрендили там. – абсолютно уверенным тоном сказала Катя. – Они и нас тут неделю держать будут?

– Нет. – ответил Павел. – нам подготовили автобус. Здесь остается только Шевцов. Ему надо принять наш вездеход, который оказывается во время автоматического движения сюда, получил кое-какие повреждения и находился в ремонте. Все остальные садятся в автобус. Сейчас двери откроют и пойдем потихоньку. Напоминаю… это не шутки… ни с кем не общаться. Ни с охраной, ни с коллегами, которые могут попасться на пути. Вы на чужом режимном объекте. Не забывайте.

Двери вскоре открылись и мы, оставив недопитыми вторые и третьи кружки кофе, потянулись к выходу с охапками нашей одежды в руках.

Стоя под холодным осенним небом перед гостеприимно раскрытыми дверями автобуса меня так и подмывало спрятаться в его теплом нутре и ехать хоть куда-нибудь только не оставаться в нашем горячо любимом лагере. И только мысль что наша каторга скоро закончится, заставила меня улыбнуться и отбросить идиотские желания.

Автобус и нас оцепили бойцы с автоматами зорко глядя чтобы никто из сотрудников спешащих мимо гигантского терминала не заговорил с нами или мы не разбрелись по сторонам.

– Ну, вот мы и дома. – сказал Вовка и сердечно стал со всеми прощаться.

Я с удовольствием расцеловался на прощание с Катей и обещал ответить ей на письмо, если она созреет и напишет тому, кто "даже в операторы годится". Она извинилась как-то по-детски и я, рассмеявшись, конечно, искренне простил ее.

Попрощавшись со всеми, мы собирались было уже пойти к себе, но только мы двинулись к оцеплению, как автоматчики направили на нас короткие стволы и скомандовали:

– Назад!

Я и Вовка остановились, и мой друг сказал громко:

– Да мы отсюда! Позовите Лю, или коменданта! Пусть они подтвердят.

– Назад или мы положим вас на землю! – повторил спокойно, но жестко один из бойцов и мы невольно попятились. За всей этой сценой из автобуса наблюдали ученые и молча недоумевали. Наконец двери автобуса закрылись и он, плавно тронувшись с места, выехал за оцепление.

В ожидании непонятно чего мы начинали уже мерзнуть, когда из дверей позади нас вышел начальник особого отдела и, скомандовав "вольно" распустил оцепление. Взяв меня и Вовку под локти, он повел нас в сторону штаба.

В своем кабинете он напоил нас чаем и медленно, словно карточный шулер карты, стал выкладывать всю нашу кипу документов. Включая справки об условно досрочном освобождении.

– Я выполнил свои обещания. – Подвел итог особист, и мы радостно распихали всю пачку документов по карманам. – Вам остается подписать вот эти бумаги.

Мы подписали какие-то супер-пупер расписки о неразглашении и спросили, когда мы сможем покинуть лагерь.

– Вы уже никто здесь и ваши пропуска аннулированы. – "порадовал" нас особист. Пока побудете в моем кабинете, я вам выпишу новые разовые пропуска, а потом, дождавшись возвращения автобуса, с ним поедете в Погребень.

– А скоро вернется автобус? – спросил Вовка.

– Часа через четыре. Их лагерь на пятом радиусе. – сказал особист и хитро усмехнувшись добавил: – Наши ребята очень хотели получить данные этой группы с пятого. А тут так удачно все сложилось. Буде это ваша заслуга, что их вещи попали к нам, я бы премии для вас просил.

Я, быстро догадавшись, о чем говорит особист, спросил:

– А что другими способами получить эту информацию у "наших" не было? К примеру, попросить было нельзя?

– Наивный ты человек, Кох. – улыбнулся подливая мне чаю особист. – Там каждая бздюленька может к нобелевке привести, а ты "попросить"…

Я только головой покачал и ничего не сказал. Особист не был тем человеком, с которым хотелось говорить о моральных качествах тех или иных людей. Особисты они же их особого теста. Это я даже без армии знал.

– А с нашими мы можем увидеться? – спросил о насущном Владимир.

Не снимая улыбки с лица, особист ответил:

– Нет, конечно. Если в городе пересечетесь, то никто ничего вам не скажет. Но на базе режимной вам никто не позволит разгуливать и разговоры разговаривать. Так что отдыхайте и ждите автобус.

Он куда-то ушел, а мы продолжая гонять чаи, стали планы строить как поедем домой. Я предлагал не скупиться и первую поездку вольными людьми совершить в первом классе. Вовка кривился и говорил, что хочет денег поберечь. Я предложил заглянуть перед отъездом к Светке, все-таки она была мне близким человеком в этой глуши, но и тут Вовка скривился и пояснил:

– Это она когда ты был заключенным, была близким человеком. Теперь все. Теперь ты свободен. Теперь ты едешь домой в Москву. Нафига тебе эта деревенская телка?

Я посмотрел на Вовку как-то по-новому.

– Ты не заговариваешься? – спросил я и напомнил, как он сам отзывался о ней раньше.

– Так и я раньше был… А теперь извини, но меня ждут мои подружки в Москве. И не чета ей. И ты бошку не забивай. Тихо собрались, тихо съехали. О ней не думай. Она себе тут давно уже нашла кого-нибудь, пока мы с тобой куковали в реанимационных камерах.

Я как-то замолчал, думая, что людям для значительного изменения достаточно вполне незначительных событий, таких как смена социального статуса, к примеру. А может, я слишком серьезно отнесся к словам Вовки. Может надо было улыбнуться, сказать ему, чтобы не дурил и ехал со мной?

Появившийся на пороге с двумя полиэтиленовыми пакетами особист, положил их перед нами на стол, и сказал:

– Ваши вещи из бунгало. Ваши товарищи собрали по тумбочкам. Смотрите…

Мы быстро разобрались, где, чей пакет и спросили:

– А нам что-нибудь передавали на словах.

– Только поздравления и пожелания удачи. – сообщил особист и вышел снова оставив нас наедине.

Немного помолчав я сказал:

– Может заедешь вместе со мной? Мне что-то страшновато одному ехать. Ведь не по-человечески получится же. Надо хоть выпить, посидеть.

Покачав упрямо головой Вовка ответил:

– Я нет. Выпить посидеть может затянуться… Берем билеты. И если ты не появишься на вокзале к поезду я уеду без тебя.

Спорить было глупо. Еще глупее было обижаться на Вовку. Ведь в чем-то он был прав.

Даже в трамвайном вагончике несясь к Светкиному дому я не знал как и что ей буду говорить. Была половина четвертого вечера когда я давя кнопку дверного звонка стоял у ее квартиры. Ее не было дома. Был же обычный для всех рабочий день. Это для меня день был особенным. А вся страна работала, как говорится, не покладая рук. Сев на ступеньки я достал карандаш и блокнот в котором давным-давно пытался вести дневник своего заключения и попытался написать Свете записку:

"Света, нас освободили. Не смогли дождаться тебя, поезд в восемнадцать тридцать. Спасибо тебе за все. Я обязательно тебе позвоню."

Перечитав записку и собираясь ее уже вырвать из блокнота, я вдруг сообразил и подписался: "Люблю тебя. Альберт."

Вырвал записку свернул ее несколько раз и собираясь вставить в дверь подумал, что так подписываться не стоило. Мы ведь никогда не говорили друг другу что любим. Просто… Ну такие вот отношения. Что нравились, да, говорили. Что любим, нет. Развернув записку я перечитал ее и подумал что подписаться надо без "Люблю". Но начиная исписывать новый листок я вдруг осознал, что после всего, что она для нас сделала. Так вот сбежать оставив только листок было бы некрасиво. Надо было обязательно с ней встретится. Я даже представил ее уставшее лицо, когда она возьмет и прочитает записку. Нет не отобразится на нем никаких эмоций. Светка сильный человек. Разве что головой покачает. Вот ведь… даже не задержались попрощаться. Вскочили в поезд и уехали. Я смял записку и спрятал ее в кармане. Поднялся убирая блокнот в карман и решительно стал спускаться вниз. До работы Светланы было полчаса быстрой ходьбы.

Но в магазине знакомые девчонки сказали, что Света в тот день взяла отгулы. Я откровенно растерялся не зная что делать. И куда она могла поехать? Она же вечно дома время проводила на своих выходных. Я спросил у девчонок, но они только пожали плечами.

К восемнадцати я добрался до станции на которой Вовка курил возле входа, как раз под надписью "курить в общественных местах запрещено". Вместе мы прошли на вокзальчик в зал ожидания, где Вовка оставил свои вещи, и, рассевшись, я рассказал что так и не смог попрощаться с ней. Понятно что Вовке было на это все равно и он попытался свести разговор к проблеме сколько и какого алкоголя в поезд покупать. Но я был плохим советчиком, расстроенный неудавшимся прощанием.

В конце концов Вовка убедил меня, что я приехав смогу позвонить и попрощаться так сказать задним числом. На что я ему честно признался, что силенок на это у меня вряд ли хватит.

– Ну и не бери в голову. – порекомендовал мне друг. – У нас такая дорога впереди. Дорога домой.

– Угу. – Отозвался я .

Домой. Как-то мы еще не понимали или не осознавали что едем именно домой. Радость была. Но это была радость сродни той которую я испытывал, если учитель в не появлялся на уроке и вместо занятий мы всем классом шли в парк или на стадион и там вовсю расслаблялись. Но чтобы осознать что все окончилось и перед нами путь если не в счастливое будущее, то просто в спокойную жизнь, наполненную тихой радостью свободы, нам потребовалось еще очень много времени и литров алкоголя.

Москва встретила меня своей обычной суетой и шумом. Скользящие над головой вагончики монорельсов, гудящие в утренних пробках электромобили, люди спешащие непонятно по каким делам с такими серьезными и озабоченными лицами. Пришлось признаться самому себе, что я отвык в глухомани от чувства единения с этими людьми. Поднявшись пешком на платформу монорельса, в метро спускаться я не желал, я сел на длинную пластиковую скамью, испещренную множеством записей различного содержания, и принялся разглядывать замерших на остановке людей. Никто не курил в ожидании. И связано это было не с тем, что курение на остановках общественного транспорта было запрещено, а с тем, что в Москве вообще мало кто курил. Ежедневная промывка мозгов на экранах телевизоров, что надо быть здоровым для успеха в этой жизни, да еще распиханные по всему городу кабинеты срочной наркологической помощи, где с курильщика брали столько же, сколько с заядлого героинщика, делали свое дело. Курение в Москве, словно в отдельном государстве становилось делом невыгодным, как с материальной, так и с моральной точки зрения. Когда я встал, отошел до конца перрона и там закурил, пуская густой дым моих сигарет вертикально вверх, наверное, все без исключения повернулись в мою сторону. Я честно делал вид, что не замечаю их недоуменно-презрительных взглядов. Неужели мы дожили, что курение стало жестом социального протеста, что вызывает такую реакцию у обывателя?

Пообещав себе при первой возможности посетить кабинет наркологической помощи, я выкинул окурок и вернулся на скамейку остановки. В подошедшей спарке вагонов я сунул деньги в автомат при входе, и турникет пропустил меня в салон. Заняв место у окна, я почему-то вспомнил, как возвращались с ВБНК в спец вагончике и даже думать не думали, что это наше прощание с Диким Полем. Знал бы тогда, сказал бы что-нибудь патетичное ускользающей за экранами выжженной ядовитыми аэрозолями земле.

На моей остановке я вышел из вагона через одну из центральных дверей и подождал пока вагончик убежит, унося от меня ненужных зрителей за стеклом. Только он скрылся как я, разглядев за огромными деревьями свой невысокий трехэтажный дом, помахал ему рукой словно живому человеку. Окруженный высотками и вычурными конструкциями мой дом архитектуры тридцатых годов двадцатого века, опьяняюще строгий чертами серый куб, он казался чем-то инопланетным среди всего этого буйства изогнутых линий.

Старая дорога от остановки до дома оказалась перекрыта ведущимся строительством. Я с недоумением посмотрел на стенд, рекламирующий будущий высотный комплекс с бассейном на крыше и подумал, что он наверняка окончательно скроет с глаз мой малоквартирный домик. И как это архитектор дал разрешение на строительство?

Дверь мне открыл отец, знавший о моем приезде и специально взявший отгулы на работе. Мы сердечно обнялись и сразу пошли в зал, где перед новым гигантским телевизором, в той старой жизни у нас был другой, я долго рассказывал ему о своих злоключениях. Отец надо отдать ему должное не перебивал, он внимательно слушал и искренне сопереживал особенно при рассказе о нашей работе строителями.

– Вот что… – сказал он, когда я закончил: – Матери про эту вашу башню волшебника естественно не рассказывай. Я сегодня позвоню своему приятелю медику из космического госпиталя. Он тебя осмотрит и скажет насколько у тебя все плохо.

– Да понятно, что я ничего маме такого рассказывать не буду. – заверил я его – Я вообще постараюсь все это забыть. Но и медик твой не нужен. У меня направление в институт радиационных поражений. Мне еще деблокаду проходить после излечения. А это мне обещали процедура такая же болезненная, как и блокада. Я тебе рассказывал.

– Как знаешь, как знаешь. Все-таки свой доктор. – отец сделал легкое ударение на слове "свой".

Я поблагодарил, но повторно отказался. Еще немного поговорив, я принял душ и впервые за почти год лег на нормальную, удобную, мягкую постель. Лег не, потому что хотел спать, а просто, чтобы вспомнить это ощущение. Чувство нормального человека лежащего в своем доме на своей постели. Все эти казарменно-пружинные койки мне так осточертели за неполный год.

Согласно требованиям условно досрочного освобождения я по прибытию должен был встать на учет. И через полчаса мы с отцом направились в местное отделение милиции, где нас к нашему изумлению уже ждали. Контролер из юстиции при нашем отделении спросил меня о самочувствии и я честно признался, что еще не очень.

– У вас отметка о необходимом курсе лечения. Рекомендуется даже стационар. Так что, чтобы вам было проще да и вы не чувствовали себя столь ущемленным договоримся в следующий раз встретится через пару месяцев. Вы проявили себя на вашем альтернативном наказании столь замечательно, что ваше руководство не поленилось заполнить все формуляры о похвалах. У меня как у представителя юстиции нет к вам никаких ни вопросов, ни требований. Только пожелания.

Я как дурак улыбался от этих слов и видел, как непонятно улыбается мой отец.

– Вы больше не связывайтесь с такими… кхм.. организациями. Помните, что государство дает только одну возможность оступиться и пройти альтернативное наказание. Только если вы ни разу не были, ни в тюрьме, ни в других местах заключения. В следующий раз по этой же статье обвинитель будет настаивать на тюремной изоляции от общества.

Я хором с отцом заверил, что ни-ни… Что мне одного раза выше крыши хватило. Офицер внес в чип паспорта мне отметку о следующем прибытии в его отдел и отпустил нас с миром.

– Хорошо что все так спокойно прошло. – сказал отец когда мы уже вышли. – Приятель Томилина, это мой друг на работе, по своему досрочному освобождению за пьяную драку вынужден был каждую неделю отмечаться. Да и разговаривали с ним не так вежливо…

Я вспомнил программу по телевизору о дифференцированном подходе министерства юстиции к наказанным по разным статьям гражданам и про себя улыбнулся. Если такое поведении и было показухой, то было выдержанно-уважительной показухой. Такой показухой, которая должна быть. Мне может и повезло я имел у себя в личном деле массу благодарностей, и может со мной общались так только благодаря им, но это лишь подтверждало старый тезис времен демократии: как ты к государству, так и оно к тебе. И если там это было всего лишь словами, то при нынешней олигархии его старались придерживаться свято. Работаешь? Пашешь? Делаешь нужное государству? Да не вопрос, получай награды и премии. Оступился? Не был ранее замечен? Не судим? Все мы люди все мы человеки. Выбирай, работа на государство или простой срок в комфортном лагере, где тебя с утра до ночи будут убеждать, что ты становишься лучше, а к выходу из лагеря твои мозги будут так загажены, что без психолога на место их не поставишь.

Я честно признаюсь, выходя от сотрудника юстиции, я уже любил свое государство, этот строй, эти порядки и даже не понимал, как меня угораздило сопротивляться им. Я против них бунтовал, а со мной поступили столь гуманно, можно сказать. Со мной поступили УВАЖИТЕЛЬНО. Мне было даже немного стыдно за себя, того, кем я был раньше.

Из отделения милиции мы с отцом отправились не домой, а на работу к маме. Она вышла из своего магазина не желая, чтобы сотрудники видели, как она общается с мужем и сыном и мы втроем смогли поговорить только в соседнем с ее магазином кафе.

Мама, конечно, расплакалась и после всех обниманий и слов еще долго приводила себя в порядок, осматриваясь в карманное зеркальце. Сотрудники не должны видеть эмоций хозяйки. Пообещав, что сегодня придет пораньше она покинула нас с отцом, а мы с ним поймав такси поехали домой. Тащиться до далекого от магазина мамы монорельса не хотелось ни мне, ни ему.

Добравшись до дома, пока отец готовил нехитрый обед нам на двоих, я перелистывал так основательно позабытые на этот год книги. Все, пытаясь подобрать себе чтиво, я наткнулся на спрятанную за книгами тетрадь с адресами квартир нашей группы. Я аж содрогнулся, беря ее в руки. Адреса и коды к замкам. Контрольные ответы системам сигнализации. Странно было держать это в руках после разгрома всей нашей организации. И после бегства из-под стражи одного из наших лидеров. В тех съемных квартирах, наверное, уже живут другие люди, не ведающие, какие дела в них творились, и какие глобальные вопросы в них решались группой дурачков революционеров. Правильно Вовка сказал: болтуны пацифисты и болтуны воинствующие…

Но ведь появляется вновь и вновь идея демократического государства. И заражает молодежь вернее, чем венерические болезни при небезопасном сексе с незнакомыми. Мне пришлось на себе испытать что, по сути, не важно кто и как правит государством, лишь бы людям было хорошо. Интересно, набили бы мне лицо за эти слова мои бывшие друзья? Вопрос был настолько забавен, что я невольно улыбнулся, вырывая страницы из тетради и пряча ее обратно за книги. На кухне я мелко изорвал странички с адресами и отправил их в мусорное ведро, символично помахав на прощание рукой.

– Чем ты хочешь заниматься? – спросил у меня на кухне отец. – Решил уже? А то мать тебе место нашла в институте синтеза и энергий. Всего четыре года обучения. И три года практической работы. И ты полноценный специалист. У синтезаторов сейчас самые высокие оклады в области разработки материалов.

– Папа, синтезатор это оборудование. Синтезатор это так назывался музыкальный инструмент. Синтезатор это солнце, в конце концов. Огромный такой синтезатор. А человек занимающийся синтезом они или химик или физик, а часто два в одном. – повторил я когда-то оброненную одним лаборантом фразу.

– Ты не умничай, – в шутку сказал отец, – ты скажи тебе это интересно?

Я кивнул, поглядев в окно, за которым особый микроклимат Москвы заставил практически зимой расцветать сирень.

– Ну, и отлично. – кивнул папа, – Обрадую мать.

Я не стал ему говорить, что мне по барабану, куда идти учиться. Синтетику гнать так синтетику. У меня было много времени подумать, чем заниматься в будущей жизни, и я так и не решил там… в лагере. Сейчас уже не решать сейчас уже действовать надо.

– А когда начало обучения? – крикнул я вслед вышедшему отцу.

– В июле! – откликнулся он.

Я прошел в зал и спросил его:

– У тебя на работе не найдется места до июля поработать? А то без работы я свихнусь. – признался я.

– Глупости не говори. – отозвался отец набирая мамин номер на видеофоне. Когда мама откликнулась и я заметил ее лицо на небольшом экранчике, отец сказал ей: – Ну, что… наш разгильдяй согласен на институт твой… Синтеза и энергий.

– Вот и хорошо. – обрадовано улыбнулась мама: – Я завтра поговорю с Таней, она его на подготовительные курсы примет.

– Мам! – крикнул я от двери: – А у тебя местечка поработать до июля не найдется для разгильдяя.

– Найдем, если надо! – откликнулась она улыбаясь.

– Никаких работ, милая. Я ему уже отказал. – покачал головой отец. – Ему курс реабилитации проходить надо. Плюс подготовительные курсы для вступления. Он же ничего из школы не помнит, могу спорить!

– Я до ста считать умею! – Шутливо возмутился я, а про себя признал, что отец прав. Жизнь подпольщика и последующая работа в лагере заставили меня позабыть все, что помнил из школьной программы старших классов.

– Ничего страшного. – ответила отцу мама. – Ребенку нужно иметь самостоятельность. А значит, нужна работа и деньги.

Я сильно изменился. Раньше бы я встрял с протестом, сколько меня еще будут считать ребенком. Сейчас я с улыбкой промолчал.

– Вернусь домой и все обсудим. – закончила мама и всех поцеловав на словах отключилась.

Отец обратился ко мне:

– Ты пойми. Мама просто не знает о степени твоего поражения. Даже я его пока не знаю. Но если юстиция такую заботу проявляет, то все неспроста. Если у тебя начнутся серьезные проблемы они, наверное, опасаются, что и у них возникнут серьезные проблемы. И так ходят нездоровые идеи о запрете программы альтернативного наказания. Все болтают о не гуманности… и ты знаешь… смотря на тебя я тоже думаю, что надо бы завязывать с такой альтернативой.

Я пожал плечами и сказал:

– На стационар я ложиться не буду, это точно. Максимум в санаторий с терапией съезжу на пару недель. Мне о таком знакомый физик говорил. Там в лагере. И мама права. Мне нужны будут деньги. И на учебу и так…

– На учебу у тебя уже есть деньги. Я перевел со своего счета на твой. Вот твоя карточка. – он поднялся с дивана и взял из хрустальной чаши стоящей на полке новенькую еще в банковской пластиковой упаковке карту. Протягивая ее мне, он пояснил: – Там и на учебу и на мелочи. Мы решили в этом году не покупать дом на юге, а все вложить в твое обучение.

Признаюсь со стыдом, я не смог сразу оценить такого подарка. Пробормотав с улыбкой спасибо, я вскрыл карту и приложил большой палец, чтобы карта запомнила владельца. Подержав несколько минут, палец на специальном поле, я спрятал активированную карту в карман и еще раз поблагодарил отца.

– Я через полчаса поеду на Серебряные, там у меня встреча с одним нужным мне человеком. Это по работе. А ты пока отдыхай. Готовься к вечерним сказкам маме.

Проводив отца и оставшись в квартире один, я, не зная чем заняться, включил телевизор, но не столько смотрел его, сколько заставлял себя думать о будущем. Думы выходили какие-то чересчур радужные. Ну, еще бы. Все позади и я дома. Теперь все дороги раскрыты передо мной и больше не будет довлеть надо мной меч юстиции способной наказать меня за плохо выполненную работу. Я был даже в чем-то благодарен лагерю, в котором провел этот год. Поучительно. Именно поучительно он прошел для меня. Я до конца оценил, что в нашем мире человек это никто и ничто и чтобы хоть как-то выжить и приобрести право на мнение, надо жить с этой Системой дружно. Не нарушая ее правил и запретов. Именно так я и представлял себе свое будущее поведение. Мне хватило одного раза, чтобы больше не попадать в такие жуткие обстоятельства.

Теперь мне надо начать учиться, занять свое место в этом обществе. Обзавестись семьей и собственным домом. То есть начать думать в практическом направлении, уйдя от мечтаний юности о государстве, где все решает народ. Наверное, я тогда просто плохо понимал, на что трачу время и силы, раз так легко отказался от моих прежних идеалов после столь незначительной встряски лагерем. Мне пришлось признаться перед самим собой, что теперь я даже не подумаю влезть не то что в противозаконное, но и просто дурно пахнущее дело. Я, неожиданно для себя самого, стал законопослушным гражданином.

Такое понимание дало мне две вещи. Первое уверенность в ранее неопределенном завтрашнем дне. Теперь-то я знаю, что надо хотя бы стараться жить как все. А второе что я, в общем-то, обычный человек, а не уникальный сверх-сверх-сверх и прочее. Я такой же какими были мои родители. Я такой же как сосед Антон, что уже, наверное, на третий курс перешел пока я познавал школу жизни на Диком Поле. Я обычный человек, со всеми своими преимуществами и недостатками. Вот останься я после отбытия наказания непримиримым борцом за справедливое общество и демократический строй… Тогда да. Можно было бы сказать я необычен. Я или дебил, что с первого раза не учится на ошибках или фанатик готовый отдать свободу, а может и жизнь за свои идеалы.

Или я струсил просто? А вот в этом мне хотелось разобраться поподробнее.

Усмехаясь своим мыслям, я поднялся, выключил с пульта телевизор и перешел в прихожую. Все так же немного задумчиво немного хищно улыбаясь, я накинул куртку и одев теплую обувь, вышел из дома.

Конечно, в климате защищенной от внешней погоды Москвы мне было жарковато, но я вышел из дома не для того чтобы по городу гулять. Сев в вагончик монорельса я через две пересадки выбрался за дальнюю кольцевую линию погодных генераторов и попал во вполне зимний пригород. Через некоторое время окна вагончика стали запотевать и автоматика включила прогрев салона. Протерев стекло, я посмотрел на заваленные снегом улицы пригорода проносящиеся под монорельсом.

В пригороде предпочитали жить или очень богатые или очень бедные. Судя по домикам подомной, я проезжал над районами не очень богатого населения. Я только пару раз ездил этим маршрутом. Причем оба раза был так поглощен беседой со спутниками, что не обращал внимания на пейзаж за окном. А вот сидя в полупустом вагоне двигаясь туда, куда по идее не стоило мне ехать в первый день возвращения из наказания, я засмотрелся. Не сказать, что мне было что-то удивительно или непонятно. Я все-таки не из детей элиты, чтобы брезгливо или с ужасом вопрошать вслух "Ах как они тут живут". Я знал и эту жизнь пригородов. Отсюда были многие ребята из нашей ныне почившей организации. Просто глядя на эти дома, я пытался понять, если вот они не бунтуют, зная о том, что Москва выбрасывает в их сторону миллионы тон отходов в год. Если они не возмущаются жизнью в зоне умеренной радиации наведенной здесь после индо-пакистанского конфликта, когда облака "грязи" чуть ли не до Австралии и Европы добрались. Если вот эти люди продолжают жить и работать в, мягко скажем, не очень благополучных условиях, то какого черта я вообще полез в это дело? Какие-то листовки рисовал. Подключался к домашним сетям и устраивал спам рассылки агитации бороться с существующим режимом. Рисовал на стенах триколор – символ демократической России. Если это не нужно даже им, зачем я все это делал. Неужели для себя? Неужели чтобы удовлетворить свое стремление переделывать мир вокруг себя?

Пока я доехал до нужной мне остановки я успел много подумать и над многим горько посмеяться. Странно, что я в лагере о таких вещах думал меньше, чем пока ехал древним маршрутом.

– Сосняки. – оповестил автомат через динамики над дверями и я поднявшись со своего места прошел к выходу.

Когда двери разъехались и в лицо мне дохнуло холодным, но не морозным воздухом я искренне порадовался что не понадеялся на такси у станции, а тепло оделся. На подогреваемой платформе монорельса еще было, можно сказать, тепло, но вот спустившись с нее на заметенные снегом дорожки поселка, я почувствовал зиму, как говорится, "в полный рост".

Начиная замерзать я пробежался до остановки поселкового автобуса, проигнорировав старенькие бегающие на бензине машинки таксистов. Мне повезло. Я еще не успел расчувствовать холод и зашмыгать носом как подкатил автобус и я, вскочив в него, нервно вставил в турникет купюру.

– Не работает. – сказал мне мужчина стоящий возле входа. – либо монетами либо карточкой.

– Ага. – кивнул я и достал свою новенькую карточку. Приложив к контрольному полю палец, а саму карту к считывающему устройству я добился таки, чтобы полурабочий агрегат пропустил меня в еле нагретый и почти выветренный салон.

Двери за мной закрылись и я присел на холодное пластиковое сиденье.

– Ты до куда, – спросил меня зачем-то мужчина так и остающийся у входа.

– До старой больнички. – ответил честно я, не подозревая ничего дурного.

– Туда уже полгода этот автобус не ходит. Туда вообще уже транспорт не ходит.

– А как люди оттуда на работу ездят? – спросил я недоумевая.

– По тебе видно, что не местный. А вы неместные вечно только в старую больничку катаетесь. Сгорело там все. Мог бы у друзей спросить.

– Как сгорело все?

– Вот так. Лесной пожар был. С торфяников как обычно все началось. Ну, на поселок и перекинулся. Все там погорело. И жилые дома и больничка эта будь она неладна. Людей в Сосняки переселили, а некоторых даже в Москву говорят.

– Ого. – только и сказал я разочарованный длинным проделанным впустую путем.

– Да. – кивнул незнакомец. – там даже потом и не восстанавливали, да и не сносили ничего. Так обугленные сосны и торчат, да дома погоревшие. И больничка ваша над всем этим закопченная.

Я вышел, где мне посоветовал незнакомец и только тогда пожалел, что не взял такси у остановки монорельса или не добежал до остановки загородного метро, где машину можно было дешевле поймать. Я стоял на продуваемой всеми ветрами трассе, по покрытию которой ветер гнал легкий снег и размышлял, что дальше-то делать. Перейти дорогу дождаться автобуса обратно и уехать не солоно хлебавши? Или как упрямый фанатик добраться таки до остатков больнички?

Я чувствовал, что мне необходимо там побывать. Чтобы, как говорится, подвести черту под прошлым. Чтобы завершить то, что там началось.

Без особой надежды я поднял руку, завидев вдалеке машину с включенными фарами. Меня, наверное, пожалели больше, чем рассчитывали денег заработать и остановились. За рулем сидел совсем пацан от силы годов шестнадцати отроду, наверное, только права универсальные получил, и набирался опыта. Рядом с ним сидела некрасивая худощавая девчонка и именно она раскрыв дверь спросила куда мне. Пряча руки в карманах куртки я ответил, что мне, вообще-то, к старой больнице. Переглянувшись с парнем за рулем, девчонка сказала забираться и я, не медля, влез на заднее сиденье, где обнаружился еще один пассажир, ровесник водителя.

Они почти не говорили пока ехали. Ни о чем меня не спрашивали. Сосняки давно привыкли, что сюда приезжают скучающие москвичи, вот и даже вопросы были лишними. Зачем парню молодому понадобилось в старую больницу, где во времена Ангольской Чумы тысячами гибли свозимые из Москвы заболевшие, никого не интересовало. Въезжая в истерзанный лес в котором прятался сгоревший поселок и корпуса больницы, водитель неосторожно повернувшись ко мне спросил:

– Ты туда надолго? А то бы мы подождали. Обратно ведь не выберешься.

Хороший вопрос. Отличный вопрос. Надолго ли я туда? Без понятия.

– Я честно не знаю. – признался я и со смешком добавил: – Может, выйду из машины, испугаюсь, холода и обратно попрошусь.

Парни и девчонка заулыбались, и мой сосед на заднем сиденье сказал:

– Бредовая погода. В прошлом году в это время еще снега вообще не было. А сейчас с дороги сошел и по колено провалился. Хоть в Москву переезжай…

– Ага, погреться и обратно. – кивнул водитель.

– Да нет. На совсем. Родаки тоже хотят в Москву за генераторы переезжать. Я в этом году поступлю и они думают чтобы за мной присматривать тоже перебираться туда. Мать работу оставит, а батя и так в Москву каждое утро катается.

– Я тоже в Москву поеду. – сказала девочка

Парень, не смотря на то, что держался за баранку, слишком эмоционально посмотрел на соседку и назад на нас:

– А я тут значит, один останусь? – возмутился он.

– Поехали с нами.

– Да что я там забыл? Я дистанционное обучение получать буду. Уж лучше там жить, где все знаешь.

Мы подъехали к почерневшим стенам первого корпуса больнички, и парень за рулем сказал:

– Ну, так тебя подождать? Вы последнее время сюда на пару минут заглядываете и как от кошмара бежите.

– Мы? – не понял я.

Вместо него ответила девочка:

– Ну, приезжие…

Я посмотрел в ее темные строгие глаза и спросил, тщательно подбирая слова:

– А много вообще сюда приезжает еще?

– Хватает. – ответил мой сосед на заднем сиденье. – Только если раньше на сутки на двое приезжали, то теперь дай бог на минуту. Заскочат, выскочат и обратно.

Я с умным видом покивал, но спросил:

– А почему?

Ответила девочка:

– Может камер милиции боятся. Может не находят тут того, что раньше было. А может просто страшно им становится там. Ведь все сгорело… все там черное. Я была недавно. Все закопченное. От первого до шестнадцатого этажа. Во всех корпусах. Наверху еще ничего, но внизу все в саже.

– А с высотных переходов между корпусами никто больше не прыгает? – неосторожно спросил я.

Ребята засмеялись. Я, не понимая причину смеха, сказал:

– Раньше же прыгали…

Покивав, девочка сказала:

– Перед самым пожаром тут трое допрыгались. Точнее… Они даже не привязывали себя. Мой брат все это видел. Они просто разбежались и прыгнули без канатов. И как-то именно после них перестали приезжать прыгуны. Другие приезжали и часто. А те, кто смелость свою проверить нет.

Я задумался над ее словами. Кто были те трое прыгнувшие без обвязки? Знакомые? Друзья? Или просто левые люди… Я ведь еще так ничего и не узнал о тех… из прошлой лихой жизни.

– Вы знаете, ребята… вы, наверное, езжайте. Я тут надолго застряну.

– Ну, как знаешь. – сказал парень за рулем. – Я здесь тренируюсь, чтобы права получить. А то третий заход сдать не могу практику. Может подождать?

– Нет, не стоит. Спасибо. – поблагодарил я и вышел из машины.

Я был прав. На холодном ветру мне отчего-то сразу захотелось попроситься обратно в машину. Но я удержался и, закурив, угрюмо сошел с дороги в глубокий, по середину бедра, снег. До дверей в полуподвальный этаж первого корпуса было всего метров тридцать. Не велика дорога.

Мне, конечно, было неприятно чувствовать на себе взгляды ребят из не отъезжающей машины. Но, постаравшись не обращать на них внимания, я добрался до входа и, отряхнувшись, спустился по уже меньше заваленным ступеням вниз.

Нагнувшись, я пролез через пролом в обшитых металлом дверях и оказался в темном холле приемного отделения. Именно сюда привозились и сгружались практически мертвые уже люди. Конвейер машин и конвейер носилок и лифтов были похожи на непрерывные цепочки транспортировки безнадежно больных. Ни я, ни даже мои родители не были свидетелями той страшной чумы. Мой отец родился только через три года после нее. В первый год вступления России в олигархический период правления. Все тогда предрекали гражданскую войну. Но войны не было. Воевать было особо некому. Катастрофические потери среди населения привели к тому, что стало абсолютно легко нескольким бывшим воякам устроить небольшую хунту и, захватив власть в стране справедливо поделить ее и даже позже передать по наследству. И главное, что ведь не поссорились между собой за власть, словно наученные вековыми примерами из историй. Как клещи вцепились в правила и не отпускают. Теперь уже их дети и внуки управляют поднявшейся страной и, как признается многими, неплохо управляют, обученные в лучших университетах.

Прижатые обстоятельствами потери около половины населения страны, новые властители без колебаний бросили все на выживание уцелевших и на вывод страны и ступора. За каких-то десять лет им это удалось. В основном спасла ситуацию эмиграция из наиболее пострадавших стран Европы. Народ охотно выезжал из разоренной Европы в Россию, быстро поднимающуюся после тяжелейшего удара. Спасло Россию в большей степени как раз наличие малозаселенных районов. Пока чума добралась до них уже и вакцину изобрели. Это вот развитым странам не повезло, куда болезнь неслась со скоростью реактивных самолетов и сверхзвуковых поездов. А Россия хоть и потеряла половину населения, была довольна, что не потеряла восемь десятых, как Китай или девять десятых, как Япония.

Реально остальной мир очухался после Ангольской чумы только за лет десять до моего рождения. Это моему отцу уже было двадцать пять, наверное. В городах все последствия были ликвидированы и даже памятников или мемориальных плит не ставили героям той войны за жизнь человечества. Всем хотелось забыть и не вспоминать. Не видевшему той трагедии поколению казалось странным что надо о таких вещах помнить. А видевшим помнить не хотелось точно. Но вот такие больницы-лепрозории, как эта, оставались нетронутыми и по сей день. Нет, конечно, где-то их приводили в нормальное состояние, но вот, к примеру, зачем даже той же Москве все эти шестнадцатиэтажные соединенные высотными переходами корпуса, когда даже московские больницы не загружены работой из-за волевого решения Правительства тех времен, прививать население от всего чего можно. После биологического прорыва, как следствие бурной войны человечества с болезнью, породившего даже известную мне на собственном опыте частичную защиту от радиации, надобность в огромном количестве клиник отпала. Так что корпуса, в которых я пытался решить свои внутренние заморочки, скорее всего, в будущем подлежали бы сноске, как обветшавшие вконец.

В призрачном свете, льющемся из пролома в дверях, я дошел до лестницы ведущей наверх. И не торопясь, стал подниматься. Шестнадцать этажей это вам не шутка. Можно конечно и на спор их бегом преодолеть. Но когда не перед кем хвастаться, лучше контролировать дыхание и спокойно подниматься. Я поднялся на первый этаж и оглядел закопченный холл с остатками сгоревшего деревянного декора.

Здесь меня первый раз инструктировал тот, кто привез нас разгильдяев проверить себя на смелость идти до конца. Мы слушали и нервно посмеивались над предстоящим. Тогда нам все это не казалось глупостью. Это казалось вполне логичным, что мы каждый должны были проверить себя – не струсим ли. Что бы знать, кому можно довериться в нашей нелегкой борьбе, а кто может испугаться и отступить. Здесь нам дали последний шанс повернуть обратно и поехать домой. Но, разве мы, при наших подругах, при наших друзьях и при тех, кто уже не первый год боролся с диктаторами… разве могли мы отступить. Проявить малодушие? Нет.

А я помню, как боялся. И помню, как представлял что все пойдет не так, и моя мама поседеет узнав о моей гибели. Но даже это меня не остановило. Я упрямо повторил что хочу доказать себе и другим на что способен и после кивка сопровождавшего пошел наверх. Да уж, тяжелы были шаги восхождения. А пока мы шли нам говорилось, что каждый шаг делает нас ближе к истинной ценности жизни и истинному значению нашей борьбы. Борьбы за право выбора. Каждый мог отказаться и уехать. Но если уж начал, то ты должен понимать, что этот путь очень тяжелый и в конце его может ждать не слава и почести, а простая гибель. О многом я тогда подумал, пока считал ступеньки. Кстати, дойдя до верха, у всех кто считал, к нашему смеху получились разные цифры. У меня двести восемьдесят восемь, у Киры двести восемьдесят, у Ложки, так мы звали Ложникова Димку, было аж триста ступеней. Остальные не считали, погруженные в свои мысли. Шаг в пропасть тогда сделали все кроме Петьки Горьянова. Он посмотрел вниз у него закружилась голова, и он долго… очень долго блевал прямо там забившись между трубами вентиляции. С Петькой после этого мы единогласно расстались. Среди нас не мог оставаться такой слабый человек. Детские игры с взрослыми выводами. Или взрослые игры с детскими решениями. Как кому будет угодно. Петька, кстати, после исключения из нашего круга общения взялся за учебу и когда я развлекался в Диком Поле, уже учился на третьем курсе биологического, в Новосибирске. Я бы, наверное, в тот момент тоже где-то учился, если бы тогда просто сделал шаг назад. Если бы не постеснялся оказаться смешным и нелепым. Я бы учился и не было бы во мне так мало нужных кровяных телец, и не надо было бы мне проситься на альтернативное отбытие наказания. И не попал бы я вообще на скамью подсудимых. Многое было бы иначе, если бы я на мгновение протрезвел от собственной крутости и подумал бы, а не послать бы все это к черту.

Я был уже на пятом этаже и остановился у выхода на этаж закурить. Заглянул в длиннющий с массой дверей коридор и даже крикнул в него. Понятно, что никто не отозвался. Я был абсолютно уверен, что и в здании-то никого не было. На десятом этаже я уже не был столь уверен в своем одиночестве. Я отчетливо слышал чей-то глухой голос и даже несколько раз крикнул в ответ. Как мне показалось голос звучал этажом выше и я поднялся на него в надежде застать незнакомца или незнакомцев. Но в коридоре никого не было и я, выкинув окурок, пошел по нему заглядывая в двери. Пусто. Никого.

Я дошел уже до другой лестницы, что шла параллельно той по которой поднимался я, когда обернувшись заметил в том, от куда я пришел, конце коридора чей-то четкий силуэт.

Холодный пот прошиб меня от страха вместе с состоянием де жа вю. Я вдруг отчетливо вспомнил сон и вспомнил, как бежал по растягивающемуся коридору в надежде догнать незнакомца и что-то у него спросить. И я помнил, что побегу я по коридору и никогда не встречусь с ним. И я стоял и смотрел на него, пока человек в далеком освещенном проеме не развернулся и не пошел вверх по лестнице. Я рванул к недалекому выходу на лестничную площадку и побежал наверх. Преодолев этаж я снова выглянув коридор и снова увидел силуэт, стоящий на проходе. Я не выдержал и крикнул ему:

– Эй! Вы кто?

Ответом мне был демонстративный медленный уход незнакомца на еще один этаж вверх.

Я тоже поднялся и снова выбежал в коридор. В этот раз, никого не заметив, я не медлил, вернулся на лестницу и бегом страдая от отдышки добрался до последнего этажа. Выхода на крышу здесь не было и, выбежав в коридор, я что есть мочи припустил по нему в надежде хоть на мгновение обогнать незнакомца. А если не обогнать, то хотя бы засечь, куда он направился.

Но на площадке я никого не застал и сколько не всматривался вниз в пролет между этажами, никого не замечал. С часто бьющемся сердцем с нервно сжатыми челюстями я пошел на крышу.

Наверху на плотном снегу я не заметил никаких следов и понял, что если и был незнакомец не плодом моего воображения, то на крышу он не выходил. Вернувшись на площадку шестнадцатого этажа, я еще минут десять стоял и прислушивался к звукам вокруг. Но ничего кроме ветра задувающего в разбитые окна я не слышал и направился к пожарному шкафу, где обычно ребята прятали бухты с тросом.

В первом шкафу, как и в последующих ничего не оказалось. Толи милиция все изъяла, толи местные на свои нужды растащили. Я без особой надежды направился по переходу в соседний корпус и в тайнике сделанном нами в последнюю поездку обнаружил одну единственную бухту синтетического троса. Я не особо удивился тогда. А стоило бы. По всем нычкам нашлась одна единственная бухта, словно она ждала именно меня.

Я вернулся переходами и коридорами к подъему на крышу и, закурив, стал не торопясь подниматься. Вышел на снег и, размотав трос, закрепил его конец за основание остатков огромной параболической антенны, что раньше связывала этот комплекс через спутники с другим мед учреждениями по всему миру. Установленная на крыше перехода между корпусами она имела еще и древнее назначение быть нашим спасением во время прыжков.

– Главное отрегулировать высоту, – вспоминал я слова сопровождавшего нас. – скинутый конец троса должен болтаться не ниже пятого этажа. У него есть здоровый запас растягивания, так что реально вы не на пятом застрянете, а провалитесь до второго и будете болтаться на уровне третьего. Осторожно, сами не раскачивайтесь. Амплитуда у вас и так вначале будет большая, если стену одного из корпусов заденете, размажет в легкую…

По говорившему тогда было видно, что мы у него не первые и наверняка не последние. А мы все нервно улыбались и смотрели, как он стравливает вниз трос и фиксирует на нужной высоте. Для нас тогда это продолжало оставаться игрой. Страшной. Смертельно опасной. Запрещенной, но игрой.

Я скинул трос вниз и, подкравшись по снегу к краю, посмотрел, куда он ухнул. Конец троса валялся на снегу и даже чуть ушел в него под собственной тяжестью и скоростью падения. Вернувшись к основанию антенны я подтянул и перекрепил трос. Но, посмотрев и убедившись, что еще мало я снова повторил подтягивание.

Теперь конец троса болтался на уровне между пятым и четвертым этажом и я, уже прочно закрепив конец на антенне вытянул его полностью на крышу. Пока нервничая жевал губами сигарету, я еще раз пропустил через свои руки весь трос, внимательно его осмотрев и только после этого стал обвязывать как учили ноги. Самому это было делать неудобно и откровенно даже боязно. А вдруг что-то не так сделаю, и выскользнуть колени и икры? И войду я точнехонько в снег и бетон под ним.

Закончив обмотку я подполз к краю и с трудом поднялся точно возле метки в виде кирпичей наваленных на краю. Ветер был не сильный, я практически не мерз, что меня удивляло. Наверное, адреналин в крови прогнал чувство холода. Не смотря на кучу выкуренных сигарет, я снова закурил и практически не думая, стал рассматривать выгоревший лес и поселок, раньше прятавшийся под его кронами.

Хорошее было место. Вспомнилось, как после прыжков Кире стало плохо. Страшнейшая головная боль и головокружение. Я тогда подумал что у нее жесткое сотрясение мозга от рывка троса. Ее вытошнило и мы, не стесняясь, пошли к одному из домов попросить таблеток от головы. И запить. Женщина вынесла нам и то и другое и даже ничего не спросила. Кто мы, откуда, что за странная компания – одна девушка и пятеро парней.

Это летом было. Я помню такой ухоженный садик, яблони с еще зелеными и горько кислыми яблоками. Мы не удержались попробовали. Хозяйка не видела, как мы рвали их и как плевались потом.

В поселке было несколько магазинчиков. Сейчас уже и не разглядишь среди развалин где именно они были. Но тогда я купил себе на память в одном из них значок парашютиста. Это было символично. Уже пропал страх. Уже не было того нервного смеха. Была только улыбка, гордость собой и друзьями, за исключением Петьки, и был этот значок.

Стоя на краю и рассматривая лес, я вдруг странно отчужденно понял, что ничего не боюсь. Сейчас я повалюсь за бортик, долечу до конца, когда полет остановится, я раскачаюсь и дотянусь до пожарной лестницы. Руками подтянусь так, чтобы перелезть между ступеньками и сидя уже освободится от троса. Потом я спущусь по пожарной и поднимусь уже по обычной лестнице наверх и вытяну трос. Спрячу его и поеду домой. Поеду с чувством, что я сделал то, что должен был. Я уже себе докажу, что не стал трусом и отказываюсь от той жизни просто сознательно, а не испугавшись Системы и наказаний. Я делаю это ради обычной нормальной жизни. Ради своего и счастья родителей видеть своего единственного сына, а не ждать от него весточек из мест не столь далеких. Я просто хочу прожить жизнь, как обычный человек. Без подвигов и сомнительных приключений. Без погонь и ночных авантюр. Без митингов и демонстраций. Но для того чтобы я всегда спал спокойно и не сомневался в себе мне надо сделать всего шаг. Доказать себе что я остался таким же каким был, просто немного стал думать по-другому. Не умнее стал, был бы умнее – не полез бы сюда, признался я себе с горечью, а просто стал немного другим. Тем, кому уже не нужны революции и вечная борьба с вечным врагом.

Сейчас мне надо просто повалиться вперед, подумал я тогда. Но внезапно позади себя я услышал резкий скрип снега под чьими-то ногами и две руки толкнули меня в пропасть.

Я летел в состоянии ни жив, ни мертв от испуга. Это нападение навсегда осталось в моей жизни как самое страшное переживание. Даже резкий рывок, отчего я всем организмом, а особенно позвоночником и дернувшейся головой почувствовал сотрясение и легкую боль, не вывел меня из ступора. Я болтался свободно с расслабленными руками и словно выжидал, что будет дальше. А дальше, как я понял, трос перерезали.

Лежа в окровавленном снегу я пытался собраться с силами и подняться. Вроде все слушалось не смотря на сильный удар руками и лбом. Подтянув руки под себя я уперся ими в бетон под слоем снега и приподнялся. Встал на колени и размазывая руками кровь с глаз огляделся. В глазах ясно. Голова не кружится. Вроде сотрясения не было. Перевернувшись на спину, я стал освобождать себя от троса. Высвободившись я поднялся на уже успевшие затечь ноги и посмотрел наверх. Тот подонок не показывался. Зато напугав меня в арку вспарывая снег въехал автомобиль и резко затормозил. Выскочившие из него те самые паренек и девчонка кинулись ко мне с вопросами жив ли я. Будто не видели, что я стою и вроде даже шевелюсь. Вышедший третий пассажир завопил во все горло, что такое он только по телевизору видел. Чтобы человек со второго этажа вниз головой упал и выжил… в общем все в таком духе.

– Он перерезал веревку… – сказал я водителю выдавливая из себя слова.

– Кто он? – не понял меня паренек.

– Я не знаю. – с трудом выговорил я еще не придя в себя. – Сначала толкнул меня, а потом перерезал трос.

– У тебя кровь… – напомнила мне девушка и даже попыталась вручить сне какую-то тряпицу.

Отмахнувшись, я приложил пригоршню снега к кровоточащей шишке и повторил

– Он перерезал трос.

Они не знали, что мне сказать. Третий додумался только до того, чтобы предложить вызвать милицию. Все дружно на него зашикали и объявили идею бредовой.

Парень и водитель помогли мне дойти до машины и сесть на переднее сиденье. Когда девушка и второй паренек забрались назад, водитель немедленно завел машину и, вырулив задним ходом по своей же колее выбрался на недалекую дорогу.

Как меня куда-то везли, я уже помню смутно. Помню только, как мне помогали сесть в вагон монорельса и желали удачи. Я благодарил и что-то мямлил, а они только озабоченно смотрели на меня и напоминали, чтобы я обратился к врачу, как доберусь в Москву.

Но в Москве я, конечно, не пошел по врачам, а, добравшись до дома, немедленно заперся в ванной и долго возился с нежелающем липнуть пластырем. Когда появился отец, вернувшись со встречи с "нужным человеком" я уже смог с честным взором соврать про то, что еще не привык к входным раритетным вращающимся дверям одного из близких магазинов.

А на следующий день меня телефонным звонком вызвали к моему контролеру в милицию. Пока я шел в отделение, что только не думал. И что мое УДО отменили и что вышел новый закон какой-нибудь касательно таких как я. Но все оказалось прозаичнее. Я же забыл, что я имею дело с Системой с большой буквы.

Меня немедленно пропустили в кабинет и сразу же ошеломили вопросом:

– Голова не болит? Полеты со второго этажа вниз головой редко оказываются безобидными.

Я пробормотал, что все нормально и контролер юстиции зачитал мне, что он выяснил:

– Вчера ты воспользовался карточкой выписанной на твое имя для поездки в небезызвестные Сосняки. Мне информацию передали еще вчера, и я запросил результаты видеосъемки на объекте "чертов мост", как и вы и мы его называем. – он не стал мне эффектно показывать записи со мной в главной роли, хотя бы потому, что я мог предположить где же у них там находятся скрытые камеры, и продолжил монотонно зачитывать с ноутбука данные: – В четырнадцать тридцать две ты обнаружил трос через восемь минут был уже на крыше, в пятнадцать двадцать на тебя было совершено покушение. Твой прыжок останется у нас для архива, если хочешь, выдам тебе копию. Это что-то. Человек, перерезавший трос, вот…

Офицер положил передо мной фотографию с камеры увеличенную и распечатанную. Фотографию с, до боли, мне знакомым лицом.

– Узнаешь? Вот только не говори, что не узнаешь…

– Узнаю. – кивнул я.

– Нами принято решение о возбуждении уголовного дела. В его рамках уже ведутся розыскные мероприятия. Мне нужно, чтобы ты сейчас написал заявление. Мы и без него привлечем к ответственности его, но в суде твои показания будут, как нельзя кстати.

Я ответил слишком быстро:

– Я не хочу. – на недоумение офицера я пояснил: – Я не хочу выступать в суде. Мама и так только в себя пришла после этого года. Если она узнает подробности, она сляжет совсем. Ее и так бизнес замотал вконец, так еще и мои выкрутасы.

– Логично. Тогда обставим это дело так, что твой вызов в суд будет фигурировать как по старому делу. С отметкой о прохождении тебя свидетелем.

– Я вообще не хочу суда… – попытался снова возразить я.

Офицер, небрежно отмахнувшись, сказал:

– Погоди ты с судом. Нам его задержание провести надо. Пиши заявление. Подробное. Не разводи мне тут соплей, пиши… И у нас с тобой после этого серьезный разговор еще будет. Пока пишешь, я принесу чай из автомата в дежурке. Давай пиши.

Я конечно написал. Коротко написал и только по существу. Потому что подробно описать, какого черта, я в минус двенадцать пошел прыгать на "тянучке" я не смог. Пивший напротив меня чай офицер внимательно смотрел, что я пишу и, кажется, перевернутый текст ему неудобств не создавал. Он еще раз перечитал, когда я закончил и, убрав заявление в стол сказал:

– Теперь поговорим насчет тебя.

Признаюсь, от его сухого и жесткого тона мне стало не по себе. Видя, что я нервно реагирую, он смягчился и спросил:

– Знаешь почему там камеры и все что могли обыскали?

Я кивнул.

– Почему? – снова спросил он.

– Там трое покончили самоубийством. Мне ребята рассказывали что… в общем…

– Случайно не те, что тебя катали на машине? Они что-то в своих объяснительных упоминали. Парень этот, кстати, оштрафован за вождение без прав не был, не бледней ты так. Он спасал жизнь человека, как написано в его объяснительной и местные обещали не зверствовать при приеме у него в очередной раз экзаменов. Как никак, а почти верно. То что они оказались поблизости и забрали тебя… может твой убийца хотел спустится и добить тебя. В общем да… ты и они правы. Только не о трех самоубийцах речь. За последний год там погибло девять человек. Все одинаково. Сами спрыгнули, правда без тросов. Мы всерьез подозреваем твоего… в помощи им. Кажется, у него конкретно пробки перегорели в голове. Когда он убил охранника при побеге, это еще укладывается в логику. Но убивать своих со спины…

Я чувствовал больше недоумения, чем злости узнав, кто меня, толкнул в спину. Я даже настолько погрузился в вопросы "Почему", "за что?" и "как?", что не сразу расслышал вопрос офицера:

– А тебе совсем не страшно было прыгать? – повторил он, видя, что я не понял его вопрос.

Я пожал плечами и, посмотрев на плакат на стене, что менял картины изображенные на нем с частотой раз в минуту и назывался "Эрмитаж", ответил честно:

– Нет. – подумал и добавил: – В этот раз нет.

Контролер посмотрел на меня и покачав головой спросил:

– А может ты и сам хотел того… на тот свет?

Я серьезно задумался над его вопросом, но сказал уверенно через минуту:

– Нет, не хотел.

– А чего же ты хотел? – не унимался офицер: – Ну, кто же один без страховки или без товарищей такие трюки откалывает? Невольно подумаешь, парню жить надоело. Надоело, признайся?

Я улыбнулся и сказал честно:

– Нет. Теперь у меня жизнь только начинается.

Офицер юстиции кажется, что-то недопонял, но мурыжить меня не стал. Через десять минут я еще поговорил со следователем, задавшим мне вопросы по моему заявлению, и меня отпустили на все четыре стороны. О своем походе в милицию ни маме, ни отцу я, конечно же ничего не сказал. И когда вечером меня спросили чем я целый день занимался я ответил с усмешкой:

– Буквы вспоминал… читал и писал.

Мама улыбнулась, а отец, сидя перед телевизором и подливая себе сок, подхватил тему и предложил мне завтра еще и таблицу умножения вспомнить. Мол, если вспомню, то в третий класс школы меня точно примут. А ВУЗ подождет, ничего с ним не случится.

Институт и, правда, подождал до июля. Я смог довольно неплохо подготовится к вступительным экзаменам лежа на койке в санатории почти три месяца вместо ожидаемых пары-тройки недель. Сначала меня лечили, потом проводили деблокаду. В общем, я наотдыхался за весь отработанный на государство год. Было бы вообще халявой, если бы государство мой отдых и оплатило. Но пришлось платить самому. Денег, что я заработал в Диком Поле, не хватило даже на половину курса. Систему не обманешь… Это основной закон.

В институт я сдал экзамены без напряжения, вот только сочинение, в вольном переводе называвшееся "Нафига я сюда пришел", я чуть не завалил, честно признавшись, что имею опыт работы с такими агрегатами как ЧОФ21, ЛОДКа, Энергия 2Г, falkBOW. А так же способен уже сейчас провести подготовку площадки для секретной мобильной энергетической установки РЭЯ 900 и даже в теории могу подключить ее и настроить через внешнюю консоль, если автомат подключения при установке приказал долго жить. Принявший у меня мое сочинение преподаватель вызвал меня из коридора, где я ждал оглашение результатов на следующий день и попросил меня рассказать, где я набрался этих навыков. На что он был послан в особый отдел при институте. Они, мол, знают, как подать запрос и, получив на него ответ, сами решат, оглашать его или нет. При упоминании особой части института, которая, как ей и положено в гражданском вузе, занималась ловлей ведьм и контролировала выдачу секретных учебников, преподаватель сказал, что вопрос закрыт и поставил мне четыре за сочинение и четыре за грамотность.

Я стал студентом и заодно старшим в группе. Как меня, бывшего осужденного, сделали старшим я не понял, но особо не противился, зная понаслышке, что за это мне будут льготы при обучении и сдаче экзаменов.

Вообще, конечно, я чувствовал себя как слон в посудной лавке. В моей группе были в основном семнадцатилетние, а я готовился отмечать свою двадцать вторую годовщину. Но меня все слушались беспрекословно. Наверное, потому что я не многое и требовал? Если "косите", то справки рисуйте предварительно. Если пьете, то хоть чеснок перед учебой ешьте, но чтобы преподаватели не морщили носы от перегара. На мне висело не много обязанностей по контролю посещаемости, да по организации массмероприятий, проходивших на факультете. В общем, я медленно, но верно к зиме втянулся в это дело и даже не заметил, как сдал новогоднюю сессию. Я уже и сам забыл, что когда-то был активистом сомнительной организации. Работу на Диком поле я уже без шуток звал Диким сном и искренне сомневался в том, что это происходило со мной. Да и хронику суда над нами на кристалле я, выпросив у отца, прямо при нем разломал при помощи мясорубки. Отец посмеялся и сказал вымыть тщательнее ее, чтобы даже следов не осталось. За какой-то год, занятый учебой и подработкой у мамы, я привык считать Дикое поле просто случайно выпавшим куском моей жизни. Мне казалось, я был спасен…

Вовка появился внезапно, даже не позвонив предварительно. Я помнил, какими мы были друзьями, но когда он позвонил в дверь, и я открыл ее, то поймал себя на мысли что жалею, что дал ему адрес.

Конечно, я был рад, но все-таки мне нужно было время подготовиться к такой встрече. Да и по лицам родителей, когда я представил им своего товарища, я видел, как они недовольны, что прошлое напоминает о себе.

Сидя у меня в комнате он неуверенно оглядывался на входную дверь и рассказывал о своей жизни после Дикого Поля:

– Не поверишь, в первый же день, как с тобой расстались, хотел к тебе приехать, рассказать как меня встретили. Но так закрутило, так завертело… Да еще мой контролер с меня глаз не спускал все выспрашивал куда я катаюсь каждый день. Я ему честно говорил, что по девчонкам, а он не верил! Представляешь?

Я кивал и подумал, что я бы тоже не верил.

– Ты это одевайся, пойдем, выпьем где-нибудь. – сказал он всерьез думая, что моим родителям делать нечего, только как подслушивать наши разговоры.

Предупредив родителей, чтобы меня не ждали я оделся и следом за Вовкой вышел на улицу. Прохладный влажный ветерок развеял мои невеселые мысли по поводу приезда Вовки. Ну, а что плохого произошло? Наоборот – друг приехал. Радоваться надо.

В пивном баре, раздирая тельца раков и запивая их подсоленное мясо пивом мы неторопливо рассказывали друг другу, кто чем занялся и что с кем происходило после возвращения.

– Так ты значит учиться подался. – спросил меня Вовка и дождавшись моего кивка спросил: – И как тебе? Не стрёмно с малолетками?

Вытирая руки о салфетку, я ответил:

– Да ты знаешь, я не замечаю что старше их на несколько лет. А они если и замечают, то никак это не афишируют.

– То есть ты себя стариком не чувствуешь?

– Нет. Ну, конечно, чувствую что я так скажем старше и повидал больше… Но не существенно это все. – я говорил абсолютную правду. Ни я, ни мои сокурсники не относились к небольшой разнице в годах и к моему чересчур серьезному лицу как-то особенно. Что бы увести разговор от этой темы я спросил: – А ты значит так все тем же и занимаешься. Не одумался…

– Конечно тем же. Либо мы люди и должны жить по-человечески либо мы скот над которым стоят погонщики. Я не хочу быть скотом. Я хочу сам решать свою судьбу.

– И много вас там сейчас? – спросил я совершенно не имея дурного умысла. Но на мои слова Вовка нахмурился и отпив пива из высокой кружки сказал:

– А ты зачем интересуешься?

– Да просто так. – Признался я.

– Ну-ну. – усмехнувшись сказал Вовка и добавил: – Может, ты к нам собрался?

Отмахиваясь рукой, я сказал:

– Нет-нет-нет. Мне хватило.

– Всего год на курорте и весь революционер выветрился? – шутливо изумился Вовка.

– Я три месяца еще в санатории кантовался пока меня чистили. Пообещали, что все оставшееся выйдет через год-два. Генетических изменений не заметили, ограничение на детей не выдали и слава богу. – рассказывал я. – Да и я честно говоря только летом с контроля был снят. А ты вообще, где работаешь сейчас?

Потерев подбородок, Вовка ответил:

– Как тебе сказать… Постоянно нигде. Недавно вот механиком работал в одной мастерской по ремонту электромобилей. Выгнали, после того как я с контактными группами напутал и сжег компьютер управления. А до этого вторым водителем несколько месяцев на пустынном гиганте отработал. Контракт подписал на вахтовый метод. По поселкам в Гоби воду развозил.

– Это на воздушной подушке, что ли махина такая здоровая?

– Ага. – кивнул Владимир. – Но оттуда сам ушел.

– А чего так? Мало платили?

– Да нет… так себе. Нормально платили. Просто изо дня в день одним маршрутом кататься меня несколько припарило. Да и скоро там водопроводы достроить должны были. Все равно бы сократили. – невесело усмехнувшись Вовка сказал неожиданно громко: – А уж первый водитель настолько тупой чел был, слов нет. Я подумал, что таким же стану, если не сбегу. Вернулся в Москву. Пошел в мастерскую. А сейчас вот безработный. Времени больше стало, решил тебя навестить.

Я кивнул, мол, понятно и снова отпил из кружки.

– А ты вот учишься. И не до страданий тебе простого народа. – как-то с укоризненной насмешкой сказал Вовка.

– У нас на курсе, есть несколько дурачков, что в какую-то молодежную группу входят. – сказал я не подумав что такой "дурачок" сидит перед мной, – Даже не особо скрываются. Гордятся своей оппозитарностью к существующему строю. Чувствую скоро им мозги вправят, если поймают на демонстрации или за агитацией.

– А почему ты их дурачками называешь? – спросил Вовка.

Я пожал плечами и не стал ему рассказывать свое нынешнее отношение к таким экзотическим видам получения адреналина.

– И меня дурачком считаешь? – ехидно спросил Вовка, и я посмотрел ему в глаза.

– И тебя, раз ты не бросил это дурное занятие. – сказал я честно.

– А… ну понятно. Мы дураки раз не оставляем нашей справедливой борьбы. Ну-ну. А вот ты умный раз предал все свои идеалы и стал лояльным гражданином.

Я пожал плечами, ничего не отвечая. Я уже понимал, что по-доброму мы с ним не расстанемся. И не расстались. Через некоторое время он поднялся со своего места и, сказав "прощай", не оглядываясь, вышел из бара. Конечно, великодушно оставив расплачиваться меня. Но я не стал плохо думать о нем. Все-таки без работы сидит.

Допив пиво и доковыряв последних раков, я расплатился по счету и вышел на сырой воздух улицы. Что-то случилось с генераторами погоды, раз в Москве так похолодало и влажность повысилась. Уже зажигались фонари, а я все, не спеша домой, брел по проспекту первой марсианской и наслаждался тишиной и покоем. Названный непонятно почему проспектом довольно узкая, но длинная улочка, лежала на моем излюбленном маршруте в Университет и обратно. Я никогда не спешил на ней, рассматривая возвышавшиеся надомной дома, и гадая, зачем и главное кто, додумался выкрасить их стены в багряный цвет. Я, конечно, понимаю, что проспект назван в честь покорителей красной планеты, но не надо же доходить до маразма. Но в темноте сумерек красный цвет превращался практически в черный, и я шел, словно в странном черном городе, где жители боятся выйти на улицу и включать в квартирах свет. Дело в том, что уже давным-давно стало модным ставить окна непроницаемые для выхода света из комнат. С улицы свет, пожалуйста, а изнутри нет. Даже не столько чтобы не подсматривали. А именно как дань моде. Так что, заметив светлые зашторенные проемы, я откровенно радовался, что есть люди понимающие, как и я, что освещенные окна это символ жизни ночного города.

На проспекте всегда было мало людей. Даже на небольшой площади перед каким-то административным зданием никогда я не видел сидящих на скамейках людей или гуляющих днем мам с колясками. Кто-то мне говорил, что половина зданий здесь это офисные комплексы. Но неужели живущие во второй половине строений люди так редко покидали свои дома?

Было всего девять вечера, а словно в каком-то Погребне, не самый короткий проспект столицы обезлюдел и даже электромобили по нему не катались, развозя спешащих домой с работы людей.

Я удивленно оглянулся назад. Посмотрел снова вперед и за исключением пары прохожих вообще никого не увидел на огромном участке проспекта. Покачав с улыбкой головой и представляя себя, и правда, Нильсом в ночном городе, я присел на лавочке возле одного из окруженных старинной чугунной решеткой дубов и закурил.

Через некоторое время мимо меня процокала подбитыми каблучками спешащая только по ей ведомым делам девушка и я зачарованно смотрел ей вслед, пока она не скрылась в темноте. Меня почему-то позабавила ее походка с оттянутым в сторону кулачком размашисто двигающейся руки. Со сжатыми жестко пальчиками другой руки на ремешке сумочки. Строгая, подтянутая. Ни каких тебе вихляний моих институтских подруг, никаких тебе движений головой поправляющих сбивающуюся прическу. Этакий симпатичный снарядик пущенный по странной траектории полутемного забытого всеми проспекта.

Я скурил вторую сигарету, когда к своему изумлению услышал то же самое цоканье приближающееся из темноты. Я даже улыбнулся при мысли, а вдруг она возвращается, чтобы познакомится с незнакомцем, занявшим лавку на ее пути. Я высмотрел ее приближающуюся из темноты и гадал, это она меня так рассматривает или что-то позади меня. Девушка так же стремительно подошла ко мне и спросила:

– Коха?

Я даже зажигалку выронил от изумления.

– Катя?.. – Я ошеломленно поднялся и пригляделся в ее слабо узнаваемое под хитро-модной косметикой лицо.

Она качала головой, словно тоже не верила своим глазам и я не выдержав, затараторил:

– Сегодня просто день встреч какой-то. Я буквально часа два назад с Вовкой расстался. С моим напарником. Ну, ты помнишь. Раз даже меня узнала то его помнить и подавно должна. Жалко, что мы с ним разбежались, было прикольно втроем где-нибудь сесть посидеть… Ты как в Москве? Как твоя работа. Как там Дикое Поле и башня волшебника? Может ты, что про наш лагерь слышала через который мы тогда возвращались…

Она строго почему-то смотрела на меня и, наконец прервала:

– Стой. Не болтай так много. Я уставшая, как черт. Ничего не понимаю из того, что ты мне говоришь и спрашиваешь. Вовку помню. Еще тот дурачок и болтушка. Дикое поле еще тысячи три лет останется Диким полем, если там все не дезактивируют. Про ваш лагерь ничего не слышала. Да и не могла слышать. Я через два дня уволилась и меня отпустили без доработки. – она посмотрела на дымящийся окурок в моей руке и сказала: – Так…. Ну-ка дай мне сигарету.

Я дал ей сигарету, поднес огонек зажигалки и она, поблагодарив, присела на скамейку. Я же остался стоять, думая, что это какой-то сон. Катюха. Оператор контроля. Мы с ней столько вечеров коротали на ВБНК, что она мне казалось уже близким человеком, несмотря на ее нелестные отзывы о моих и Вовкиных умственных способностях.

Затянувшись, она присмотрелась в мое лицо и спросила:

– А ты вообще, что тут делаешь?

– Я живу в конце проспекта, ну, там еще пару кварталов под монорельсом пройти и мой дом.

– Ты же не москвич? – изумилась она. – Ты же вроде откуда-то из другого места?

– Да я тут родился и вырос! – возмутился я со смешком.

– А… значит ошиблась. – выкинув окурок она поднялась и сказала: – В общем, пошли ко мне. Это недалеко. Вон мой дом с балконами.

Вот так. Ни тебе спросить, если ли у меня время, ни тебе поинтересоваться хочу ли я к ней. Конечно, хочу, но с чувством такта у Катюхи обнаружились еще большие проблемы чем на ВБНК.

Она жила в просторной двухъярусной трехкомнатной квартире. Все было обставлено по последнему слову техники. Только мы вошли запрограммированный домашний компьютер сразу подогрел воду в чайнике и включил кондиционеры суша и прогревая воздух.

– Разувайся, тапочек не предлагаю у меня чисто и тепло. – сказала Катя и скинув сапожки в своем легком плащике прошла в комнату, где сразу включила телевизор.

Не обращая на меня, вошедшего следом за ней, внимания, она немедленно стала набирать чей-то номер на видеофоне и потом почти полчаса решала, какие-то проблемы с поставками непонятного мне оборудования. Закончив разговор, она сказала мне подождать ее немного и снова стала названивать. Не совру, если скажу, что я час проболтался по ее квартире пока она наконец наговорилась и даже изволила снять плащ.

– Идем на кухню. – сказала она и там мы наконец смогли сесть и поговорить. Причем так получилось, что говорил только я, рассказывая о своей учебе, о жизни, о встрече с Вовкой в тот день. О санатории, в котором прокуковал, готовясь к вступительным экзаменам. Катя подливала мне чай и внимательно слушала. Когда я попытался перевести разговор на ее жизнь, она ушла от ответа и поучительно сказала:

– Зря в науку пошел. Надо было практическую специальность выбирать.

– А синтез разве не практическая спецуха?

– Неа. – покачала головой Катя и сказала: – Там автоматика все делает. Кем ты там будешь? Программистом? Нет. Значит, если по специальности захочешь работать пойдешь в химпром. Станешь лаборантом где-нибудь и сгниешь там.

– Почему? Почему сгнию? – не понял я.

– Потому что в науку, как и в спорт надо идти с малолетства. – жестко прояснила она мне ситуацию: – Я в пятнадцать школу закончила, а в девятнадцать диплом получила. И таких, как я, много сейчас. И что? Конкуренция жесточайшая. Все гранты расписаны, все лаборатории переполнены. Точнее, в которые хочется лаборатории, переполнены. А которые не хочется, сам понимаешь… нафига там горбатится. Мне двадцать два у меня докторская практически дописана по переходным энергетическим состояниям. А ты? В двадцать шесть или двадцать пять только диплом получишь. Я уже в то время надеюсь свою лабораторию иметь и с десятка три собственных открытий и патентов. Так что в науку ты зря. После первого переводись куда-нибудь в технический. Там возраст неважен. Там на одной должности можно жизнь просидеть. Или лучше даже в гуманитарный. У тебя на лбу написано, любишь ты над всякой ерундой голову поломать.

Я только улыбнулся ее словам.

– А сама-то ты где сейчас? – спросил я, подкидывая подсластитель в чай.

– Я в лабораторию Кстесса московскую смогла устроится. В полевые сотрудники меня не взяли, характеристику Павел написал чересчур подробную. Я ему уже звонила и высказала все, что о нем думаю.

– Так он же математик? Кстесс, я имею ввиду…- вспомнил с трудом я.

– Он да. Но работает сейчас над чисто физическими задачами. Я как раз заняла место погибшего при несчастном случае ассистента. Квартирку вот мне выделили. Говорят, если десять лет в институте отпашу, ее мне подарит государство. А я думаю, что десять лет я смогу с Кстессом удержаться. Он лично обещал подумать и если мои расчеты подтвердятся включить в план мой комплекс исследований. А там и на десять и на двадцать и на сорок лет работы будет.

– Круто. – покивал я, хотя как мне кажется, тогда не смог в полной мере оценить задуманного Катей. – Значит, у тебя все получилось?

– Да ничего у меня не получилось! – воскликнула она как-то зло. – Сижу ассистентом начальника лаборатории. Кстесс модели присылает, мы их обрабатываем и обратно отсылаем. После трагедии на подмосковном полигоне опытные модели нам строить запретили и все эксперименты приказали проводить только в Диком поле. А где мы, а где Дикое Поле? Я уже этот Погребень, не поверишь, ненавижу. Я даже само слово Погребень уже так просклоняла, что народ смеется. Но тебе не скажу, подумаешь еще, что я матершинница. Каждые день контейнеры туда отправляю. "Погребень одиннадцать" мне уже снится. Понял что такое ассистент? Это тот на кого можно свалить всю самую нудную, а иногда и отвратительную работу.

Она успокоилась и продолжила:

– Но ничего. Только в план включат мои задумки, я перестану бегать как сивка-бурка. Может, даже отдельную лабораторию выделят. Это была бы сказка.

Я слушал ее проблемы такие далекие от обычной человеческой жизни и, честно говоря, немного ей завидовал. Она была одержима интересным делом и ее жалобы на недостойный труд это просто была дань себялюбию. Я когда-то тоже был таким одержимым. Правда, другими идеями. Но, вспоминая свое, то исключительное состояние, когда казалось что время это субстанция, которую у тебя кто-то ворует, а ты не замечаешь это слишком поздно и только понимаешь, что ничего не успеваешь хоть и вертишься как белка в колесе… Когда кажется, что ты нужен этому миру и он мир без тебя непременно пропадет, заблудится и сделает что-нибудь не то. Когда ты гордишься сделанным делом и чувство победы еще долго не отпускает после законченной задачи… Это счастье наверное. Я понимал, почему Вовка не слез с этой "иглы". Продолжая борьбу пусть и понимая, что его поймают и накажут, он чувствовал себя человеком. Откажись он, как я от этих потягушек, и что ему останется? Сидеть на скамейке на темном проспекте и думать в двадцать мелочью лет, что самое интересное в твоей жизни давно прошло?

Так и Катя, как рыба в воде чувствовала себя в своем деле. И когда она увольнялась от Павла она и не думала бросать свои идеи. Она просто меняла акваторию. Можно с уверенность сказать, что такие, как она, кайфуют, когда есть для них НАСТОЯЩЕЕ дело. И найдя себя, они будут молотить хвостом пока не помрут.

– … Я думаю кроме лаборатории взять на себя еще и аналитику данных из полевых комплексов. Сейчас этим такая дура занимается. Она не понимает, какое золото в ее руках. А если я доберусь до первых данных поступающих оттуда и до выводов Кстесса я смогу, как говорится, не вставая с места искать обоснование своим теориям.

Я с улыбкой слушал ее и думал, когда же она закончит мечтать. На часах было уже одиннадцать, а она все еще рассказывала мне чего можно добиться при грамотной организации потока данных. Я поднялся, сказав, что мне надо домой попасть и только тогда Катя посмотрела на часы.

– Пойдем, покурим, а то я что-то разнервничалась сегодня, и я тебя провожу вниз.

Курили в зале, где кондиционер был приспособлен для очистки воздуха, как и в кухне. Стряхивая пепел в огромную хрустальную пепельницу, Катя сказала:

– Ты запиши мой номер. И заскакивай обязательно. У меня тут ни друзей, ни знакомых кроме как по работе. Вечером делать нечего абсолютно. Прихожу с работы и снова за расчеты сажусь. А блин молодость пропадает! – смеясь закончила она.

Пообещав звонить и заходить, я записал номер, и мы спустились в холл к односторонне прозрачным дверям. Положив руку мне на грудь Катя призналась:

– Я ведь шла вся загруженная. Думала о работе. Так бы мимо и прошла. Не знаю словно кто-то дернул возле двери. Типа, ты кажется кого-то пропустила. Я шла и думала что ты знакомый из лаборатории. Я их еще плохо знаю. Пригляделась и вспомнила, где мы с тобой познакомились. Представляешь мои ощущения?

– Представляю. – сказал я и улыбнулся.

– Нифига ты не представляешь. В Москве встретить знакомого, о котором забыть забыла окончательно…

Я не обижался на ее признания, что я вылетел у нее из головы. Кто я такой ей? Я только улыбался ее непосредственности.

– Давай иди домой. И обязательно звони после восьми вечера. Я уже дома бываю в это время.

Добрался я до родительского крова только к полуночи. Мои уже спали, на следующий день им надо было обоим ехать в банк за обновленными картами, а уже оттуда спешить на работу. Но я был даже рад, что меня никто не ждал не высиживал гадая во сколько я вернусь. Приняв душ, который выветрил окончательно хмель из головы, я улегся в постель и попытался представить какой шанс в мегаполисе за один день встретить двух знакомых, о которых уже около года ничего не слышал и не знал. Получались какие-то умопомрачительно маленькие цифры.

Я уснул с мыслью, что все это, конечно, неспроста. Что наша встреча организованна какими-то высшими силами, в которые я как цивилизованный человек, конечно, верить был не должен. Но, то ли я был не до конца цивилизован, то ли высшие силы слишком настойчивы. Я решил не терять теперь Катю из вида и, конечно, позвонить ей на следующий день.

В нашей жизни много таких событий, которые кажутся случайностями, но которые оказывают невероятно огромное влияние на всю нашу последующую жизнь. Вот и встречи, такие непонятные с Вовкой и Катериной, я уже свыкся называть "точкой невозврата". Не суд, и не приговор стал для меня той чертой за которой я понял о своем нежелании возвращаться в ту жизнь. Не освобождение, такое желанное, но такое странное. И даже не прыжок кончившийся здоровой шишкой на голове. А именно эти две встречи. Странно подозрительный голос Вовки отбил у меня на всю жизнь охоту соваться в дела "пламенных революционеров", а одержимо-восхищенно-требовательный голосок Кати, хотя бы намекнул тогда, что есть занятия в этом суетливом мире не менее интересные, рискованные, но благодарные в какой-то мере, чем исправление ошибок человечества и ведения его к светлому будущему демократии и процветания.

Я позвонил Катерине на следующий день после восьми вечера, как она и предупреждала. Проболтали с ней минут сорок, если не больше. Я сам себе удивлялся, ну, о чем могут разговаривать опытный уже практик-физик и студент энергетик факультета синтеза. Но оказалось, что было о чем. Кате нужна была отдушина, в которую можно было безопасно проорать, что на работе ее окружают неучи и недотепы. А мне оказалось, что просто жизненно необходимо иметь в друзьях такого циничного, волевого, и практически непредсказуемого друга.

Я звонил ей и на следующий день. И через день. А на выходные вывез ее за черту генераторов погоды на дачу моего знакомого устраивавшего знатную вечеринку в честь своего дня рождения. Мне, конечно, льстило, что все собравшиеся считали Катю моей девушкой, а ей было все равно, как на нас смотрят. Мы жарили мясо, над мангалом провалившимся ножками в глубокий снег. Пили водку с кока-колой причем учитывая что и то и другое стояло в снегу недалеко от нас, лед нам был не нужен.

После той вечеринки за городом я стал каждые выходные выбираться с Катей из Москвы. Катались на горных лыжах, на снегоходах. Она меня уговорила и свозила на замерзшее водохранилище где я с горем пополам научился кататься на сноуборде, когда тебя тянет здоровенный парус-парашют используемый по принципу воздушного змея. С дико гудящими ногами и головами полными впечатлений мы возвращались в город, к ней в квартиру, пили горячий чай и буквально выпадали в сон там, где он нас заставал. Моя мама довольно быстро привыкла звонить моему "научному сотруднику" на дом, когда теряла меня из вида. И сколько бы я не утверждал, что мы с Катюхой просто приятели она вечно смотрела на нее так, словно примеривала ее в роли невестки. И разумно приходила к выводу – отмороженнейшая невестка. Такую фиг застроишь. Но может, потому-то она мне и нравилась, как человек? На курсе у меня было много знакомых молодых красавиц-девчонок еще не увлеченных своим делом и своей наукой и откровенно развлекающихся на первом курсе. Но что-то я не помню среди них такого же интересного собеседника как Катя.

– В нашем мире всем правит энергия! – подчеркивая свои слова, поднимала вверх пальчик Катя. – Вот ты думаешь, что управляет человеком?

– Секс и страх… – отвечал я заторможенный водкой с колой, которую мы по привычке заказывали в баре недалеко от ее дома. Сказал, собственно, то, о чем не раз слышал на социальной психологии – обязательного предмета на первом курсе.

– Нет. – пьяно улыбаясь отвечала Катя. – Энергия и только энергия. Биология это вторично. У каждой клетки, есть свое ограничение на деление и воспроизводство. Они погибнут, но их энергия никуда не исчезнет. Мне иногда кажется, что и наше сознание после смерти превратившись в энергию, растворится в ее вечном круговороте. И Бог это не существо. Не великий разум. Не все то, что мы о нем навыдумывали, а именно Энергия. И тогда да. Он становится всем от альфы до омеги…

– Все ученые ищут Бога. – сказал я тоже где-то услышанную "истину".

– Именно! – воскликнула Катя, напугав официантку. Спохватившись и прижав ладошку к губам, Катя вдруг засмеялась и сказала: – Кстати об ученых… Проводи ученого домой! Ей завтра к половине девятого в лабораторию. А значит встать ей придется в шесть чтобы сделать так… в общем, чтобы о нашем с тобой алкоголизме не прознало мое начальство.

Только спустя, наверное, месяца два я понял, что мы с ней проводим буквально все свободное время вместе. Я пытался несколько раз сделать наши отношения более близкими. Но Кате удавалось все время сводить мои потуги в шутку, а пару раз она мне открытым текстом сказала, что не хочет этого со мной. Я был в ступоре от такого. Я признался ей в любви, на что она разве что не рассмеялась. Она конечно извинилась и просила не обижаться. Но просто это не те отношения которые она хотела бы чтобы между нами были. Я честно старался не обижаться. Получалось не очень. Вдобавок я просто недоумевал и что дальше? Так и будем платонически встречаться еще полгода или что? И так два месяца на воле без девушки было много. Абсолютный рекорд для меня, честно признаюсь с тех времен как я покинул отчий дом. В Погребне и то таких застоев не было. Но дальше так, понятно продолжаться не могло и я как совершенно нормальный молодой человек, увлекся не особо целомудренной симпатичной девчонкой с моей группы. С Катей я стал видеться реже. Приходя, домой и, не имея возможности до меня дозвониться, я держал мобильный видеофон выключенным чаще, чем включенным, Катя откровенно злилась и даже ревновала. Я шестым чувством понимал, что не стоит ей рассказывать про Юту, так звали мою девушку, но Катя и сама догадывалась, как мне кажется. Складывалась поразительно странная ситуация. Между нами ничего с Катей не было, и в то же время она оказалась жутко ревнивой.

К середине весны, когда я уже притомился от Юты, Катя сообщила мне что любит меня. Так мимоходом, словно само собой разумеющееся. Кажется по телефону, с работы куда я звонил узнать, что взять на вечер. Катя обещала на лабораторном комплексе рассчитать заранее для моей курсовой работы данные, а я вечером заскочить забрать. "Чего не сделаешь для любимого человека" сказала она, и я шутливо развил тему. А она без шуток развила тему вечером и поздно ночью. Утром, заявившись домой я, вместо того чтобы сесть подгонять данные под задачи курсовика, завалился спать. На следующие сутки, доделав кое-как вечером курсовик, снова пошел к Кате и, встретив ее с работы, помог занести коробку с документами наверх. Пока она работала с бумагами лаборатории, я приготовил нам ужин и принес все в зал.

– Коха… – Катя так и не перестала называть меня по переделанной фамилии. – Оставайся у меня. Ну, то есть перебирайся ко мне жить. Хотя бы на месяц.

Я посмотрел искоса на нее и не найдя что ответить сделал погромче звук телевизора.

– Чего молчишь? – спросила она, оставляя свою работу и перебираясь ко мне на диван. Завалив меня и начав целовать мое лицо, она все настаивала на ответе.

– Ага. – наконец сказал я – Она за него курсовые делала, он ей завтраки-ужины готовил.

– Не говори так. – грустно улыбнулась Катя. – У меня же кроме тебя и никого нет…

Странно, что я раньше не интересовался ее родственниками, или хотя бы родителями.

– В смысле? – попросил я Катю объяснить.

– Ну, а кто? Родители, которых я не видела уже столько времени? Или старший брат, который на Луне изотопы гелия добывает? В следующий раз на Землю он прилетит года через полтора. В лаборатории я что-то ни с кем так сдружиться и не смогла. А ты…

Я чуть не рассмеялся:

– А на безрыбье и я рак, и даже могу быть оператором контроля.

– Глупости не говори. – сказала она с грустью. – Знаешь как мне стыдно за тот случай на ВБНК. Мне кажется, что я тебя тогда сильно обидела. Причем несправедливо, как оказывается.

– Почему несправедливо?

– Ты ведь все-таки учишься, а не остался водилой или механиком… кем ты там был не помню.

– А это не люди? – продолжал я ее подначивать лежа на спине и рассматривая ее тонкие черты лица.

Она как-то отстранилась от меня, наверное, поняв, что я не расположен к серьезным разговорам на нужную ей тему, и откинувшись на спину сказала, уводя разговор:

– Так ты переводиться будешь?

Немного подумав, я достал сигареты и, закурив, ответил:

– Неа. Хочу остаться на этом факультете в этой группе.

– Понравилось? – спросила она, поглядывая, как я выпускаю дым в потолок.

– Неа. – Честно признался я. – Я шел в университет, не потому что мне так уж наука нужна была. А просто нужен был диплом. А уже с дипломом я бы нашел какую-нибудь достойную работу.

– Кошмар! – возмутилась Катя. – И с этим человеком я хотела жить!

– Ага. Я рад, что ты одумалась. – сказал я туша сигарету в пепельнице.

Катерина принялась за ужин, и я включил новости, чтобы хоть немного ее отвлечь. С интересом прослушал про разгон демонстрации перед городским управлением Нижнего Новгорода. Не маленькую толпу удалось собрать организаторам. И хотя диктор говорил о нескольких сотнях демонстрантов, я реально своими глазами видел в репортаже небольшую армию, сжатую со всех сторон оцеплением и машинами милиции. "Несколько тысяч" было бы вернее сказать диктору, чтобы не позориться, выдавая заведомо ложную информацию. Выслушав привычное "произведены аресты нарушителей порядка" я, скривив усмешку, переключил на канал развлекательной астрономии. Поднялся с дивана и перешел в Катин кабинет.

Вслед себе услышал ее недовольный голосок:

– Ты это мне для аппетита поставил? Я, как бы, это еще в школе проходила.

Улыбнувшись ее возмущению я упал в кресло перед терминалом и полез в Сеть с надеждой застать на институтском форуме кого-нибудь из своей группы. Жгучее желание "закосить" в понедельник заставило меня наплести знакомому легенду о приезжающих родственниках, которых просто некому встречать. Тот обещал передать "отмазку" куратору курса. Это конечно не слишком уважительная причина, но я не думал, что мне влетит или меня поставят на контроль. Все-таки я старший в группе. Да и за год за мной прогулов не числилось, и я надеялся, что все обойдется простой усмешкой куратора.

Крикнув Кате, что отпросился на понедельник, я дождался пока она с тарелкой в руках придет в кабинет и заявит:

– Вот и молодец. Поедешь со мной в лабораторию. Мне ты там как раз нужен, ну, как мужчина. Статистику бумажную перетащить из лаборатории в архив. А то накопилось – девать некуда.

– Ой, ты знаешь, в понедельник такие важные занятия! – воскликнул я, шутливо морща лоб. – Я, наверное, все-таки в институт пойду.

Облизав ложку, Катя замахнулась ей на меня, но не ударила и просто вышла из кабинета. Я, усмехаясь ее реакции, пополз дальше по ресурсам, выискивая альтернативные новости.

Я оказался прав. В Нижнем перед управой собралось по оценкам независимых корреспондентов не меньше трех тысяч человек. Лозунги такие привычные и банальные светились с фотографий. Вообще, фотографий было много. Я нашел даже ролики, которые можно было просмотреть и сохранить у себя на память. Усмехаясь тому, что за два года с моего последнего участия ничего не изменилось, я закачал себе пару роликов с кричащими названиями и, откинувшись в кресле, включил просмотр.

Ролики и, правда, были достойными. Парень с камерой, что снимал первый, оказался в самой гуще во время поступления приказа о задержании митингующих. Продолжая снимать, он уворачивался от вклинившихся в толпу групп захвата, что выдергивали людей и препровождали их в машины. Кольцо оцепления все сжималось, действия милиции становились все более жесткими. Дубинки так и взмывали над головами. Я смотрел без включенного звука, но вполне отчетливо по памяти представлял, какие крики сопровождали съемку.

Ролик внезапно кончился, и я поставил на просмотр следующий. Это оказалась запись одного из задержанных уже находившегося в салоне автобуса для перевозки ОМОНа. Уложенные милицией на пол, горе-протестующие даже не переговаривались между собой. Тот, кто снимал на мини камеру происходящее тоже лежал между кресел и от того ракурс получался несколько непривычным и неудобным для съемки. Но момент, где прямо в автобусе милиция избивает одного из задержанных ногами, явно с расчетом переломать ему ребра, меня заставил похолодеть, вспоминая, как меня самого при задержании казалось, желали изувечить. Вошедшая в кабинет Катя только нахмурилась и спросила с язвой:

– У тебя весеннее обострение? Что ты эту фигню смотришь? Ностальгия замучила?

Я, не поворачиваясь к ней, хмыкнул и сказал:

– Нет, Катюш. Просто… Я, наверное, мог оказаться там. Среди этих …

– Или даже тем, кого там приводят в чувство ОМОНовцы… – сказала она с легкой насмешкой.

Я кивнул и добавил:

– Я просто думаю, был ли там Вовка? Нехилая получилась акция. Он вряд ли такую пропустил бы.

– Нашел о чем думать. – хмуро сказала Катя. Она подошла к терминалу и, выключив монитор, посмотрела мне в глаза и сказала: – Сегодня пятница. Чего мы дома сидим? Поехали куда-нибудь.

Я согласился, кивнул и пошел одеваться.

Выбравшись в центр, мы направились в ночной клуб, где моя "научная сотрудница" удивила даже меня, ее близко знавшего не первый месяц, когда по приглашению конферансье решила поучаствовать в ежевечернем шоу "Скажи правду". Простенькая игра была лишь разогревом публики перед выступлением артистов разговорного жанра. И если в "Скажи правду" приглашенный из зала посетитель старался с юмором и честно отвечать на вопросы ведущего, то артисты, следовавшие за ним, развивали те темы, которые затрагивал участник. Этакий экспромт, продолжающий предыдущее выступление. Я давно, еще с первого посещения понял, что ведущий просто направляет в нужное русло участника, чтобы следующий номер именно выглядел экспромтом. А уж, сколько его готовили перед выступлением артисты, оставалось как обычно загадкой.

– Здррррраствуйте девушка! – радушно раскрыл объятья ведущий, но Катя, заслонившись руками со смехом прошла в кресло, на котором посетители давали свои ответы. Сразу заработал огромный экран над сценой с изображением ее улыбающегося лица и пока пустующими окнами результатов полиграфа.

– Представьтесь, девушка, нашей публике! – попросил сияющий улыбкой ведущий и Катя кокетливо стрельнув в него глазками представилась, не забыв обольстительно улыбнуться. Я сам заулыбался, так как давно не видел ее в столь игривом состоянии. Куда делся только ученый, которого она изображала каждый день? Обычная молодая девчонка. На вид даже просто студентка какого-нибудь старшего курса.

Окошко полиграфа на огромном экране дернулся и высветило, что контрольное состояние засечено. Чтобы участвовать в этом шоу, надо было быть, действительно сильным человеком и не боятся выглядеть посмешищем. Я бы не решился, признавался я себе тогда. Но Катя, похоже, долго решалась поиграть и покрасоваться на сцене, блеснув умом и шутками.

– Ну, так значит вы у нас студентка? – спросил ведущий и Катя, справедливо обидевшись съязвила:

– Когда вашего шоу еще и в помине не было, я уже тему диссертации выбрала.

– Вы такая старая? – притворно изумился Ведущий. – Сколько же вы прошли терапий, что бы так очаровательно выглядеть?!

– Мне двадцать два! – похвасталась Катя и ответно уколола ведущего: – Просто кто на что учился. Вы вот наверняка вообще не доучились и теперь тут публику развлекаете.

Ведущий покачал головой и со смехом заявил той самой публике, руками указывая на Катю:

– Учись – не учись, все равно публику развлекать.

В зале была в основном молодежь, пришедшая пораньше, чтобы к довольно позднему стриптизу и танцам разогреться и перекусить. Сквозь вялый смех я расслышал, как кто-то крикнул, чтобы приступали к самим вопросам.

Ведущий повернулся к Кате и поинтересовался, готова ли она к ответам. Катя кивнула и положив руки на подлокотники приготовилась внимательно слушать. В общем, когда она отвечала на пошловато-каверзные вопросы, я пару раз замечал, как краснею за нее. Но народ был просто в диком восторге от ее ответов. Ведущий откровенно хохотал, когда она смущенно покраснела на вопросе, а не пришлось ли ей спать со своим преподавателем в институте, чтобы так быстро закончить. И хотя полиграф выдал ответ "нет", сам вид Катюхи был забавен до невозможности.

– Очень хотелось, но не успела! Двоечницы без очереди не пропустили! – скорчила она разочарованную рожицу, и даже я покачал с усмешкой головой, как убедительно это звучало.

Потом неожиданно для всех речи ведущего съехали к пограничным со здравым смыслом политическим вопросам. Я не понимал зачем туда порулил ведущий, но когда на сцену вышли два артиста и с ходу подхватили тему: политическое или сексуальное влечение испытывает руководство России к практически женскому коллективу соседней Европы, и что вообще видят в наших олигархах женщины – мужчин или диктаторов?

Катю долго благодарили за ее чувство юмора и за столь милое смущение после многих личных вопросов. И проводив со сцены, продолжили развивать тему политики. Получалось забавно. Я от души посмеялся, представив на минуту, как просили артисты, насколько быстро бы сбежали европейки из русского бедлама, угоди они в жены нашим руководителям. Катя жадно глотая через соломинку коктейль, только одними глазами смеялась представив, чтобы говорили наши правители своим женам не вернувшись с работы домой вовремя. "Извини дорогая, мы с Индийской президентшей искали консенсус…" или "Прости любимая, но ночью я тебе изменил с премьер министром. Мы долго искали с ней путь решения демографической проблемы, на своем опыте…"

Вообще это шоу хоть и не сильно меня растормошило, вдруг заставило серьезно задуматься, почему в восьми из десяти стран к власти пришли женщины, а руководители мужчины повально диктаторы, а не демократически выбранные главы. Катя с удовольствием досидела до танцев и стриптиза, и только тогда закапризничала, просясь, чтобы мы уже шли домой. Я разочарованно поднялся, украдкой посматривая на отличные фигурки обнаженных девушек на сцене и расплатившись карточкой через терминал, вмонтированный в столик, повел Катю к выходу.

Дома мы нисколько не уставшие конечно продолжили вечер под не плохое заказанное уже, не помню когда, да так и не распитое вино. Глубокой ночью куря прямо в постели, Катя призналась мне, что скоро ее переведут туда, куда она и хотела. Обратно на Дикое Поле, но уже в группу Полякова. Тот оценил идеи Кати и был готов попробовать поработать с ней, несмотря на не лестные рекомендации Павла. Я спросил, когда она уезжает. Катя туша окурок в деревянной пепельнице, что стояла на моей груди, честно сказала, что скорее всего в течении месяца.

С интересом, изучая непривычную тоску, что защемила мне грудь, я даже не знал, что ответить. Наконец собравшись, я спросил:

– Это поэтому ты хотела, чтобы я месяц у тебя прожил, а не на выходные только перебирался?

Она кивнула в темноте, и я невольно закурил следующую сигарету, хотя только недавно потушил окурок. Ну что тут еще скажешь?

– Я… Мне… – я терялся в словах не зная, как выразить мое сиюминутное возмущение и странную боль, в которую переросла тоска. Я действительно любил Катю. Могло казаться, что я достаточно холодно держусь с ней. Ей и самой могло такое в голову приходить. Но я искренне любил ее. Не смотря на ее выкрутасы. Не смотря на огромную разницу в текущем социальном статусе. Не смотря даже на ее иногда едкие слова, я ее обожал. И мне казалось ее поведение… предательством что ли. Я не нашел ничего лучшего чем спросить: – А потом?

– Что потом? – не понимая спросила Катя тихим голосом.

– Ну, мы поживем вместе месяц и ты уедешь. И на сколько?

Она не сразу ответила. А когда ответила, то просто добила меня.

– Думаю на несколько лет. На два года точно. Это минимальный контракт в группе Полякова.

Я, горько усмехнувшись, спросил:

– Два года. Я здесь учиться, а ты там зарабатывать свою нобелевку.

– При чем здесь нобелевка? – наморщила лобик Катя. – Это просто работа. Работа, для которой я училась. Работа, которой я уже посвятила столько лет. В понедельник будешь помогать мне сдавать материалы в архив, сам все увидишь. Это огромная работа. И я хочу ее закончить. Ты же поможешь мне? Или мне лучше попросить лаборантов?

Я, конечно, сказал что помогу. Как она подумала, что я откажусь? Она грустно улыбнулась и призналась:

– Я не хотела тебе это говорить сейчас. Я понимаю что с твоей стороны это выглядит… наверное неправильно.

Я с интересом смаковал это ее слово "неправильно". Да, черт возьми! Именно неправильно! Потому что это все не так должно было быть. Это должно было, если и закончится, то не так. А так… это обидно и неправильно.

– Но ведь у нас еще целый месяц впереди! – пыталась развеселить меня Катя. – Если не месяц, то три недели точно.

Я угрюмо кивал, ничего не говоря. Просто боялся голосом выдать ту горечь, что подкатила к горлу.

Конечно, я понимал, что ей нельзя отказываться от этой возможности. Что такой шанс, поработать с такими людьми, получить доступ к ТАКИМ деньгам выпадает раз в жизни. Я не хотел, чтобы мои сопли по поводу будущего расстраивали ее, такую почти счастливую грядущими перспективами. И я просто молчал, переваривая мысли о своих не радужных перспективах. Остаться одному да еще так… как-то все это казалось не просто неправильным, а даже, наверное, диковатым для меня.

Утром я, оставив ее отсыпаться после тяжелой недели, сам поехал к приятелю по группе поговорить за жизнь и, наверное, найти утешение. Приятель оправдал все мои надежды, вполне здравыми рассуждениями за бутылками водки. Я понимаю, что водка с утра это шок для большинства здравомыслящих людей, но я бы тогда и от самогона не отказался. Хоть приятель и был младше меня на тройку лет, он вполне толково убеждал меня, что мне наоборот стоит радоваться, что моя "наука", как он назвал Катю, сваливает из Москвы. Он раскрывал предомной красивые картины грядущих студенческих пьянок и шалостей. Я грустно кивал, подливая ему и себе, и думал что, наверное, он прав и что я зря так расстраиваюсь из-за не сложившихся, настоящих далекоидущих отношений. Я любил Катю. Мне было больно оттого, что она вот так покидает меня. Но когда я подумал, а готов ли я на ней жениться, то мне пришлось самому себе признаться, что брак для меня пугающь. И не брак с Катей, а просто такие вот серьезные отношения. А уж с Катей, чей соцстатус был значительно выше моего и просто вызывал во мне нездоровые мысли. И как она меня будет своим товарищам по работе представлять? Знакомьтесь это мой муж – студент. Ужас-то какой. Права она была. Сто раз права. В науке, как и в спорте, место сверхмолодым. Не обремененным ни стереотипами, ни классикой мышления, ни особым моральным стержнем, мешающим развитию науки. Я если продолжу идти тем же путем буду просто белой старой вороной.

Серьезно пьяный, плохо понимающий, как же мы так напились с приятелем, я добрался к себе домой и очень обрадовался, что родители где-то пропадали. Приняв таблетки для отрезвления и контрастный душ, я более-менее ожил, но жестоко потянуло в сон. Не противясь я добрался до кровати в своей комнате и, завернувшись в плед крепко уснул.

Проснувшись поздно вечером, я решил, что к Кате я больше ни ногой. Зачем себе душу травить? И так вся грудь от тоски раскалывается. Я не мазохист, чтобы мучения продлевать. И только обещание ей помочь в понедельник заставило меня ответить на ее звонок в воскресенье. Субботу и весь день воскресенья я откровенно игнорировал ее названивания, и даже маму попросил не звать меня к домашнему видеофону, если она надумает и на него позвонить. Но вечером в воскресенье я ответил на ее звонок и довольно бодро сказал:

– Прости, красавица, я реально был за городом. Срочно надо было помочь приятелю на даче. А телефон свой дома забыл. Ты ведь не обижаешься? Я помню про обещание. Завтра с утра я у тебя.

Катя, немного опешившая от моего искреннего и непонятно чем довольного голоса, сказала:

– Я сама за тобой заеду с утра. Или, может, ты ко мне на ночь приедешь?

Я, усмехаясь, покачал головой, чтобы она видела у себя на экране, и сказал:

– Катюш, я практически никакой от усталости. Только час назад в квартиру вошел. Я просто к тебе не дойду.

– А я не ленивая. Я и заехать могу. – сказала она с надеждой.

– Я не в силах. Приедем к тебе, я, где сяду там и вырублюсь.

– Ну и что. – пожала плечами она. – Зато сразу от меня поедем с утра.

Я помотал отрицательно головой и уже немного грустно добавил:

– Извини, Кать, я лучше дома…

Она первая положила трубку. Словно я ее чем-то обидел. Я не сильно раскаивался. Я даже с удивлением заметил, что этот разговор, где уже она хотела со мной встретиться, немного облегчил боль в груди от обиды и тоски.

Утром она заехала за мной, и мы двинулись к ней в институт. Я не совру, если скажу, что за всю поездку мы обменялись не более чем десятком слов. Я смотрел в окно, а она делала вид, что слишком внимательно рассматривает дорогу и машины впередиидущие.

На проходной меня ждал заранее заказанный пропуск, и мы не медля ни минуты, прошли в ее лабораторию и с помощью незнакомого парнишки, лаборанта, на практике отрабатывающего свой диплом, за час управились с перетаскивание опечатанных ящиков в архив на хранение. Закончив с физическими упражнениями, мы еще минут сорок ничего не делали, распивая горячий чай и куря прямо в лаборатории под вытяжкой над одним из странных приборов.

Между чаями и сигаретами я немного прояснил ситуацию с Катей у того же лаборанта. Ее Идеи действительно привлекли внимание Полякова. Но не только его. Оказывается эффект разности плотности пространств очень заинтересовал военных, которые раньше уповали только на переносы энергии ударной волны на расстояние. С Катей захотели поближе познакомиться кураторы из министерства оборонной промышленности и уже после знакомства личного, чуть ли не приказали институту перевести ее на практическую работу к Полякову, у которого закончилась его серия экспериментов, и они на Диком поле откровенно проедали бюджет. Катя, по словам лаборанта, буквально светилась счастьем после этого известия. Странно, что я пропустил этот момент. Пока я пытал лаборанта, сама Катя бегала по этажам, решая какие-то свои текущие проблемы. Она заглядывала изредка к нам, чтобы отпить чая или покурить с нами. После замечания о курении сделанного охранником прошедшим в лабораторию, мы перебрались в Катин огороженный от остального пространства лаборатории кабинет и там спокойно никого не боясь продолжили пить чай, курить и, в общем, так же проедать бюджет ничего не деланием. Катя освободилась ближе к обеду, и при нас позвонив администратору лабораторного комплекса, отпросилась на остаток дня решать проблемы с затянувшимся скандалом на транспортной станции, где перевозчики умудрились разбить при погрузке дорогостоящую аппаратуру.

Я без особого энтузиазма прокатился с ней на станцию и был удивлен, что ждать ее пришлось всего пару минут.

– Ты все так быстро решила? – спросил я

Катя кивнула, выводя машину со стоянки, и сказала:

– Аппаратура застрахована. Мне просто нужен был акт от них о происшествии. Забрала и бегом оттуда.

Я, разглядывая в окно так и не подсохший асфальт после регулярного ночного дождя, спросил:

– Ты меня сейчас домой докинешь?

Катя долго не отвечала. Наконец она решилась и, остановив машину у обочины сказала:

– Нам надо поговорить с тобой, Аль.

Да. В мире должно было что-то невероятное случится, чтобы Катя начала меня называть вместо Коха, Алькой как звала меня когда-то мама. Светка в далеком Погребне, тоже так меня звала, услышав однажды мой разговор с мамой по видеофону из ее квартиры. Но Свете хватало такту не называть меня переделанной фамилией. А вот Катя…

– О чем? – спросил я, опуская стекло и вдыхая странно чистый и свежий воздух.

– О нас. – странно кивнув самой себе сказала Катя. – Нам есть о чем поговорить, Аль.

– Уверена? – спросил я с легкой издевкой, намекая, что она уже вроде все решила без меня.

Вместо ответа она повела машину к моему дому.

Позже мы сидели с ней в кафе на первом этаже одной из близких к моему жилищу высоток и говорили. Точнее говорила преимущественно она, а я удивлялся глупости ситуации, в которую попал.

– Понимаешь, Альберт, – говорила Катя, странно смотря в сторону окна и, кажется, боясь встречаться со мной глазами. – Ведь у меня ничего кроме этой науки и нет. И не будет, скорее всего. Это сознательный выбор. Потому что другой выбор… Он хуже поверь… Я помню свою маму вечно что-то жующую перед телевизором. Я помню своего отца, который просто растратил свою гениальность в бытовых и служебных проблемах. А ведь я видела его дипломы за работу над новыми материалами для орбитальной промышленности. Я видела даже его фотографии с такими легендами науки… Я тогда поняла, что быт и рутина это смерть для любого таланта. Для ученого особенно. Он не должен думать ни о чем кроме науки. Конечно, хочется чисто житейских радостей. Но они затягивают. Размягчают мозг. Это не образное выражение. Это буквальное. Отвлекаясь на быт, на развлечения мозг становится словно масло. Он уже не в состоянии без длительной подготовки штурмом решить задачу. Он не готов даже к методичной каждодневной рутинной работе. Его постоянно будут отвлекать мысли о другом… не связанном с делом его жизни. Я себе не представляю, как смогу даже одного ребенка родить и воспитать. Моя мама мне талдычит по телефону, что это главное для женщины – дети. Я, конечно, киваю ей, и чтобы не обижать молчу. Может, для нее это и было главным. Для меня главное другое. Это будет казаться тебе смешным, наверное. Но главное для меня в моей жизни это, даже не быть первой во всем, а просто хотя бы не отстать за теми, кто раскрывает тайны этого мира. Я хочу быть на острие науки. Я хочу приносить людям открытия. Да именно приносить людям. Меня, может, никто не будет узнавать в лицо, но зато я буду знать, что мои девять зеркал исправно поставляют энергию для орбитального промышленного комплекса. Я буду знать, что разность плотностей пространств практически первоначально мною лишь угаданная, теперь… уже скоро принесет свои первые плоды. Мы сможем, не вызывая обвалов энергии в ответ, снимать из "темноты" только действительно нам необходимое. И я буду знать, что в основании этого была я. Поляков получает энергию из темного пространства. Но как? С какими катастрофами это связано? И при упоминании переработки энергии темного пространства будут говорить не конверторы Полякова. А мои конверторы. Понимаешь?

Я, посмеиваясь, посмотрел на нее. Она перевела взгляд и, встретившись с моим, спросила:

– Что улыбаешься?

– Ты такая же тщеславная, как и тот математик. Я забыл, как его звали. Но ты должна помнить. Ты же по его формуле ему расчеты делала там… в башне волшебника.

Она немного нахмурилась, вспоминая, и почти сразу несколько неуверенно кивнула:

– Да. Наверное, ты прав. Я даже, может быть, тщеславнее его. Слово-то какое отвратительное. Всю жизнь думала, что делаю все для людей, а вот мой лучший друг в этой жизни, обозвал меня именно тщеславной.

Я сначала дернулся извиниться, но подумал, что не стоит. Сказал, так сказал.

– Думай обо мне что хочешь, хотя мне, конечно, немного обидно, что ты меня сравниваешь с тем… – сказала Катя.

Я хотел ей сказать, что мне тоже было когда-то несколько обидно за нелестные сравнения. Да и в тот момент я все думал, зачем она мне все это рассказывает. Чтобы показать мне как много в ее жизни значит наука и как мало наши обычные человеческие отношения? Но я тоже не стал говорить об этом.

Вечер прошел настолько бестолково, что когда я шел домой из кафе я думал только об одном. – быстрее забраться в постель и уснуть, забыться. В душе грела странная надежда, что, проснувшись поутру и пулей несясь в институт, я просто не буду уже думать ни о Кате, ни о том, что она мне наговорила.

Но наутро я все так же думал о ней. Очень хотелось позвонить и спросить, как она вчера доехала. Она ведь выпила несколько бокалов вина, а потом на машине так резко рванула с места, что я искренне боялся, что она не доедет. Но я не позвонил. Она тоже не звонила. После занятий я забрел в библиотеку и долго сидел на терминале обойдя защиту рассматривал различные новомодные ресурсы. Так бы я там до ночи и просидел, если бы меня не поперли прочь бравые библиотекарши. Бредя под начавшимся дождиком к дому, я скоро оказался перед подъездом Кати и, наверное, даже бы зашел в него, если бы вовремя не опомнился. Вроде же все решили. Все обсудили. Так чего меня на автопилоте к ней тянет? Совладав с собой, я отошел от ее дома и поспешил по проспекту Первой марсианской. Я даже не обернулся посмотреть на ее окна. Уже около дома я подумал, что надо бы выбрать новый маршрут. Каждый день проходить под ее окнами я долго не смог бы. Но вместо выработки маршрута я вечером заговорил с отцом о том, что мне не помешает собственный электромобиль. Отец покачал головой и сказал что он конечно не против, но это же получится как обычно. Частые опоздания. Частые ночные пропадания. Он уже был в курсе, что мы с Катей расстались, и боялся, что я уйду в редкий загул, что с автомобилем превращалось в большую катастрофу. Но мама была не против: "Мальчику нужна свобода". Отец только руками развел и пошел к терминалу дистанционно перечислить на мою карточку деньги.

В пятницу я, еле отыскав свои "универсалы" уже поехал покупать машину. Поехал без отца и мамы, которые были на работе. Да и не хотел я с ними делать такую покупку. Я брал транспорт под себя. Единственное, я обещал не брать приспортивленную машину с невероятными цифрами на спидометре.

В салоне я присмотрел себе недорогой трехдверный миникар и долго слушал консультанта расхваливающего его аккумуляторы и скорость зарядки. Единственное что мне не понравилось это то, что аккумуляторный отсек и багажник не отапливались вместе с салоном и даже отдельного подогрева не имели. Чем мне это не понравилось, не знаю. Просто некий недочет, на мой взгляд, хотя и хорошая экономия энергии. Специально для меня кар выкатили на оборудованный крытый двор, чтобы я попробовал его в движении, и я занял место за рулем. Последний транспорт, что я водил был трактор там под ВБНК. И я боялся, что совсем разучился управлять простым электромобилем за это время. Я подал питание на двигатель, запустил компьютерную диагностику, и когда экран осветился готовностью к приему программы маршрута, я осторожно нажал педаль газа. Машина, тихо пиликнув, напомнила мне о ремнях безопасности, но послушно двинулась. Отпустив газ, я позволил ей немного катится по инерции и почувствовал, что машинка легка и довольно приятно ведет себя. Сделав несколько кругов по двору, я остановился и посмотрел результаты компьютерного контроля. Я и не надеялся увидеть какие-то предупреждения после такого незначительного проката. С довольной улыбкой я вышел из-за руля и спросил консультанта:

– Вы водителя предоставите доехать до дома?

Консультант, с готовностью кивнув, сказал "конечно" и мы отправились с ним к конторке в салоне оформлять документы. Машина осталась дожидаться меня в крытом дворике под присмотром одного из продавцов, что немедленно стал удалять защитные пленки с фар, стекол и приборных панелей.

Оформление заняло несколько минут и я, заплатив за машину и сразу списав с карты все полагающиеся налоги, вдруг подумал, что это моя самая большая покупка в жизни. Поделившись этими мыслями с продавцом я заставил и его улыбнуться.

– Вообще, – признался мне продавец, – я вам уже говорил что это, так сказать, спокойная модель. Люди молодые, вашего возраста, предпочитают более скоростные модели. Но эта машинка экономна и более чем послушна. Такие предпочитают люди именно для езды по городу. На работу и обратно. Скажем модель среднего возраста. Я бы себе именно такую и брал. Но молодежь… В общем если вас что-либо не устроит в течении двух недель обращайтесь подберем вам что-нибудь другое.

Возле дома я, сидя в салоне, избавлялся от последних следов защитной пленки и, собрав всю кипу, вынес ее до контейнеров с мусором. После этого я осторожно прокатился по двору, стараясь не пугать играющих на дороге детей. Припарковав машину, я запер ее и пошел в домоуправление оформлять аренду соседнего с родительским места в подземном гараже. Но места рядом не оказалось, и я получил электронный ключ от парковки на минус третьем ярусе. Родительский электромобиль ночевал на нулевом ярусе. Я не сильно расстроился. На лифте все равно, на каком этаже стоит твой мобиль. Я проехал на спусковую площадку и вставил ключ в приемник. Платформа быстро опустилась на нужный этаж и я осторожно скатился с нее.

Уже припарковавшись и собираясь покинуть подземный гараж, я расслышал вызов спрятанного в кармане мобильного видеофона. Раскрыв его так, чтобы звонивший видел мою новую, машинку я принял вызов.

Я был готов представить, что это Катя звонит мне. Я был готов к вызову приятелей по группе. Даже к вызову моей покинутой подружки Юты я был готов. Но к тому, что на экране появится мой старый знакомый контролер – офицер юстиции, я не был готов совершенно.

– Здравствуйте, Кох. – обратился тот ко мне. Я только кивнул и прочистил пересохшее на мгновение горло. Офицер вежливо поинтересовался, как мои успехи и, получив ответ, что у меня все нормально попросил меня подъехать или подойти в их отделение.

– А зачем если не секрет? – спросил я. – Ведь с меня сняли уже даже упоминание о судимости.

– А это по другому делу. – спокойно пояснил мне Офицер и немного понаблюдав за моим замешательством паническим успокоил: – Это по поводу того, кто вас скинул с крыши. Он задержан и нам бы хотелось поговорить с вами на его счет. Ну, выяснить некоторые моменты. Думаю, вам и самому было бы интересно знать, зачем он так поступил?

Я честно признался:

– Нет, не интересно. Я и так знаю.

Покивав, офицер сказал:

– Ну, тем не менее, прошу вас подъехать. Я помню наш разговор с вами, и не стал высылать вам автоматическую повестку. И следователя милиции ведущего это дело отговорил от такого шага.

Я понял, что выбора особо и нет, и спросил, когда именно мне надо подъехать. Зачем-то поглядев на часы, офицер сказал:

– Давайте завтра после вашей учебы. Я, кстати, посмотрел в вашем файле. Вы не плохо учитесь. Я искренне рад за вас. И ничего не бойтесь. Поговорим, ответите на вопросы следователя и сразу поедите домой.

Попрощавшись, я прервал вызов, но до самого вечера мысль о том, что мне, скорее всего, предстоит встретиться с моим прошлым, не давала мне чувствовать себя спокойно. Видя мою нервозность, вместо радости от покупки машины, забеспокоились и родители. Я так и не понял, как мне хватило дурости сказать, что меня вызывают в милицию как свидетеля по давно минувшим делам. Теперь, вместо меня одного, нервничала вся семья. Мама, пока не позвонила своим знакомым в юстиции, даже присесть не могла. А когда выяснила через них, что дело идет о довольно давнем покушении на меня, так вообще за сердце схватилась. Отец ее успокаивал и говорил, что я же не при чем и что я просто приду дам показания и вернусь. Но мама не переставала причитать:

– Если кто-то задался целью его убить, то надо обезопасить мальчика как можно лучше.

Я вставил свои пять копеек:

– Мама, успокойся. Я на машине теперь. В любой момент спутник контролирует мое передвижение. Ключ контроля я уже отцу отдал. Он всегда тебе скажет, где я и что со мной. В машине я или нет.

В общем, нервов потратили лишних, ни на что, называется.

После занятий успев скромно покрасоваться перед приятелями со своего первого курса автомобилем, я отбыл в отделение милиции и был встречен с даже, наверное, неприличным радушием следователем и офицером юстиции, контролирующего, как выяснилось еще и работу следственного отдела.

В кабинете я долго и нудно отвечал на вопросы следователя и пил купленный в коридоре чай. Пока шел мой опрос, несколько раз заглядывал контролер и, перечитывая заполненные на экране показания, только молчаливо кивал.

Когда опрос окончился я поднялся в кабинет контролера из юстиции и там сидел с ним, словно со старым знакомым болтал о задержанном:

– Понимаешь. – сказал мне офицер давно перейдя со мной на ты. – Ну, есть же старая поговорка, что здесь рассказывают все… Он не верил. Он только вчера заговорил. Неделю терпел низкие частоты в одиночной. Я бы свихнулся уже. Да и ты бы не стал так долго терпеть. Он сломался, когда ему пару раз не принесли еду. Заголосил, чтобы о нем вспомнили. А о нем никто и не забывал. Сразу выключили звук и он от неожиданности свалился в обморок. А когда пришел в себя, то на вопрос "продолжим молчать?" сознался во всем.

Я молча слушал его и тихо дивился таким откровениям о пытках низкочастотным звуком, от которых говорят люди с ума сходят. Я даже не стал интересоваться, а законно ли это. Ведь такие вещи даже в теории не доказать. Это же не побои. Это не пытка током, которая отображается на энцефалограмме. Пытку низкочастотником не доказать. Но ведь именно офицеры юстиции, размещенные в отделениях милиции, должны были контролировать содержание задержанных и несли за них персональную ответственность. Я только криво лыбился от плоских шуточек офицера и продолжал недоумевать, а зачем они тут вообще нужны. Занимались бы своими местами лишения свободы.

– … подробненько так все рассказал. – продолжил офицер. – Словно на исповеди. Я конечно не ценитель церковных обрядов и не знаток процедур, но думаю, что он был со следователем честнее, чем с любым бы священником будь он верующим. Только с тобой он все отрицает. Говорит что все это ошибка и ничего вразумительного от него мы пока не услышали.

Я послушно улыбнулся и спросил у офицера:

– И что с ним теперь будет?

Тот задумался, отпивая кофе из пластикового стакана. Он слишком медленно пил кофе, словно тянул паузу, собираясь с мыслями. Выкинув уже опустевший пластиковый стаканчик, он сказал:

– Вот тут все очень интересно. Покушение на тебя было неудачным. Ты жив и тебе не был принесен существенный урон. Больше того, адвокаты наверняка все переиначат и выяснится, что он перерезав трос просто спасал тебя, зависшего недалеко от земли. И суд учтет, что сверху довольно сложно определить, сколько до земли осталось. Когда он спустился, тебя уже там не было, чтобы оказать тебе помощь. Твои любители посмотреть на чужую глупость тебя уже увезли. Он не стал заявлять о твоем поступке, так как сам не видел в нем ничего дурного… и так далее. Нам будет очень сложно доказать, что он имел умысел тебя убить. Тем более что уже есть показания, какими вы были когда-то друзьями. Показания дали и его родители и подруги ваши общие.

Я кивал этим словам. Действительно, со своим несостоявшимся убийцей я был когда-то очень дружен. Но его толчок мне в спину не был спонтанным его решением, считал я. Скорее всего, он, заметив меня там, на лестнице и узнав мой голос, вполне все решил и продумал. Я ведь не должен был там находиться. Даже по альтернативке я должен был еще отбывать свой срок. А за какие вещи у нас сокращают сроки? Правильно, за сотрудничество со следствием и дачу показаний против бывших товарищей. Оказавшись со мной рядом, он вполне резонно подумал, что я выследил его, чтобы передать в руки властям.

Как все сложно, чуть не взвыл я тогда. Ну почему было не подождать меня и просто не поговорить. Я бы все рассказал. И как буквально заживо зажаривался на ВБНК. И как несколько недель валялся в реанимационном комплексе… Он бы понял. Он никогда не был идиотом. Но вот так толкнуть в спину не разобравшись это разве не идиотство?

– А я могу с ним поговорить?

Офицер буквально встрепенулся:

– Вооот! – воскликнул он, словно только и ждал этого вопроса. – Именно к этому я и веду. Я и следователь хотим, чтобы вы немного поговорили перед камерами скрытыми. Так сказать очная ставка. Вы поговорите. Ты его поспрашиваешь, зачем, да как все было…

Я кивнул, и этого оказалось достаточно, чтобы офицер куда-то позвонил и попросил подготовить "комнату для переговоров". Через минут десять мы спустились в подземный комплекс содержания задержанных и меня провели в почти пустой кабинет с несколькими креслами привинченными к полу и таким же намертво прикрученным столом. Усадив меня в кресло, офицер спросил, что мне принести из напитков и я отказался от его помощи. Даже кофе не хотелось, столько адреналина было в крови. Еще бы, я встречусь с тем, кто чуть, после такого страшного заключения, не отправил меня вообще на тот свет.

Когда его ввели и, усадив в кресло, пристегнули к подлокотникам, я молча кивнул ему, здороваясь и стараясь сдерживать эмоции. Буквально сразу конвоиры нас покинули, но заговаривать мы не спешили. Меня удивляла его едкая усмешка на губах, да и сам я не знал с чего начать. Вместо слов я просто стал рассматривать его.

Впалые глаза. Темное лицо свидетельство нездоровых почках и печени. Ну не загар же такого цвета. Тонкая шея и тонкие кисти рук, торчащие из рукавов грязной фланелевой рубашки. Я, смотря на них, подумал, что его тут реально голодом пытали и не неделю, а месяц минимум. Я же помнил его таким крепким… таким сильным. Торчащая пучками растительность на лице довершала эту странную и почему-то отталкивающую картину моего когда-то друга.

– Тебя значит, меня усовестить привели? – спросил он, не выдержав моего изучающего и в чем-то сочувственного взгляда.

Я ничего не ответил, продолжая рассматривать теперь уже его ноги в разбитых кроссовках без шнурков. Только тогда я понял, как выгляжу сидя напротив него. Я словно полная противоположность моего друга. В чистеньком бежевом полуспортивном костюме. В недорогих, но качественных мокасинах. Ухоженный и хорошо пахнущий подаренным когда-то мамой одеколоном. А он… Пропахший одиночкой, где запах туалета, был основным, и собственным потом от бессонных ночей под разрывающие сознание низкие частоты. Мы сидели напротив друг друга, и, кажется, даже на мгновенье подумали оба об одном и том же. Что каждый имел право выбора. Он мог не скрываться все эти полтора года, а вместе с нами получить свое наказание на суде. Отбыть его и вернуться к нормальной жизни с легальными карточками, а не думать каждый раз, пользуясь картой друга, а не видели ли того в другой части города, и не задает ли уже служба контроля вопрос, как человек, засеченный в одной стороне, пользуется своей картой в другой? Он мог спокойно отработать как я, и не прятаться от властей, думая, если его задержат, то заметят на пальцах чужие отпечатки пальцев или прокатит представиться другим человеком? В стране, где контроль был на первом месте по затратам бюджета скрываться столько времени равносильно подвигу. Ведь от контроля в нашем любимом отечестве зависело все и рост преступности и даже перераспределение электроэнергии между районами, кварталами, квартирами. Контролировалось все, и быть в этой ситуации двойником кого-то, становилось проще, чем неопознанным объектом. Вот и мой бывший товарищ и друг пользовался все это время чужими личинами, чтобы оставаться не пойманным. Полтора года, да уже почти два года, жить в страхе… это как же закалилась или полностью разрушилась его психика? Как он вообще неделю выдержал незаконную пытку частотами?

– Чего молчишь? – спросил он, все так же усмехаясь.

Я перевел взгляд на его лицо и пристально стал смотреть ему в глаза. Он долго терпел мой взгляд, но, наконец, не выдержав часто-часто заморгал. Эта маленькая победа в старой детской игре помогла мне, окончательно совладав с собой принять решение о своем поведении. Я поднялся и собрался уходить, натягивая сложенную ранее куртку на коленях. Я приложил руку к воображаемой кепи, молча прощаясь с ним, и развернувшись пошел к выходу. Мне стало как-то все равно. Позовет он меня или я просто выйду и поеду к себе домой, что-то невразумительное пробурчав офицеру юстиции и следователю. Но он словно очнувшись, позвал громко:

– Стой!

Я не остановившись, уже дошел до двери и потянул ее на себя, когда он взмолился:

– Да стой же тебе говорю! Пожалуйста!

Я повернулся к нему и вопросительно посмотрел на его злое, скорее на самого себя лицо.

– Сядь. Я тебя прошу. Я ведь не знал. Я ведь, правда, не знал! Мне уже здесь рассказал этот урод, что с тобой ТАМ было. Я то думал, что они тебя выпустили, чтобы меня поймать. Чтобы со мной разделаться. Ведь только я и Кира остались на свободе. Она была беременная тогда уже и ее условно осудили. А я за побег после задержания… Мне даже альтернативная не светила.

Он замолчал, глядя, как я закрыл дверь и возвращаюсь в кресло напротив него. Я вдруг улыбнулся внутри себя. Ведь именно он меня учил когда-то ничего и никому лишнего не говорить. И даже на допросах отвечать только то, что спрашивают. Самому ни слова лишнего. Игнорировать все эти "расскажите пожалуйста", "а как вы думаете?", "что вы знаете о…". Спросят конкретно – ответь. Если спрашивают расплывчато, не ленись, уточни: "в смысле?", "что вы имеете в виду?", "а что конкретно вас интересует?". И никогда никому и ничего сам не говори. Все провалы от болтливости. Я ни тогда, ни сейчас не понимал, относилось ли это к общению со следователям или он имел в виду абсолютно всех и друзей в том числе.

Когда я сел он, разглядывая мое лицо и стараясь не пересекаться взглядами, сказал:

– Я когда там тебя увидел, подумал… ну, я уже сказал, что я подумал… я так разозлился. Просто что-то накатило. Надо было просто бежать. Но я два года водил этих ублюдков за нос и вот они меня вычислили. Да еще где… В больничке куда я еле пролез обходя камеры. Не просто вычислили, а еще и тебя натравили… я… не знал, что думать и что делать. Я понимал, что если они тебя послали меня задержать, то мне надо просто избавиться от тебя. Чтобы другим неповадно было. Мало ли кого они еще уговорят помочь меня поймать.

Он уже смотрел в сторону, но все, накручивая себя, продолжал:

– Я только потом понял, какую глупость совершил… Я уже однажды убивал. Когда сбегал. Но тогда я был вынужден. Понимаешь вынужден… А теперь я чуть не убил тебя, просто перетрусив. Я так устал уже бегать. Я, знаешь, зачем туда пришел? Я хотел как они… Как Виталик, Ольга и Серега. Помнишь их? Угу… – кивнул он видя мое удивление на лице: – Они спрыгнули, чтобы больше не участвовать в этом кошмаре. Чтобы не думать, что за ними даже в ванной следят. Чтобы сбежать из под вездесущих камер наблюдения. Чтобы очутится в лучшем мире…

Я уже плохо слушал его, наконец-то поняв, кто те "прыгуны", о которых узнал в день когда сам чуть таким не заделался… Наши друзья чуть ли не с детства. В одну музыкальную школу ходили. В одну секцию по плаванию. В одном отряде юных помощников службы чистоты. Я вспомнил, как мы с ними когда-то "косили" занятия. Учась в разных школах, мы даже прогуливали уроки часто вместе. Я вспомнил такое симпатичное и веселое лицо Ольги, и меня передернуло от живости картины умершей девушки. Я в тот момент, даже если бы захотел ничего выговорить бы не смог. А он продолжал:

– Я тоже просто устал и хотел покончить с этим. Это психоз я знаю… не смотри на меня. Иногда мне кажется, что мы сами себя так накрутили, что стали сходить с ума и бросаться с больнички. Но как вообще можно жить в мире, где у тебя нет права даже на элементарный выбор? Где все давно решено за тебя? И где твой самый сознательный и серьезный шаг в жизни… Твой поход войной на Систему, той же Системой и санкционирован… Как можно жить, если все просчитано и люди, с невероятно доброжелательными улыбками следят за тобой везде? Даже когда ты в туалете, Система знает об этом. Ты в постели со своей девушкой, а Система уже ищет, когда и где давалось тебе разрешение на зачатье детей, где ты проходил контроль ДНК и какова вероятность что ты плюнешь на запрет. Система все слышит, все записывает, обо всем знает. Мы шутим про нее и она сама даже научилась смеяться над собой. От того и страшно. Она смеется над шутками над ней и потому непобедима. Забастовки, митинги восстания не помогают. Их жестоко давят и даже не стесняются показывать это. Врут на каждом шагу но показывают… Во что мы превратились, если вместо возмущения таким подавлением и таким враньем мы выискиваем интересные места и, по сотне раз, пересматриваем ролики. Это что шоу?!

Он перевел дух и, с пафосом раскинув руки, продолжил:

– Я уже просто не мог слушать разговоры знакомых, или читать в Сети, о том, как классно сработали менты, как красиво они коробками вышли, как развернули порядки. Как обхватили протестующих. Я начинаю понимать, что борьба с Системой никому кроме нас и нескольких тысяч, таких как мы и не нужна. Ведь всем хорошо! Умные люди давно вычислили, какой должен быть уровень достатка населения, чтобы оно не бунтовали от неустроенности и, какой порог не должно превышать, чтобы оно с жира не бесилось. И вот нас как стадо держат между этими заборами. Не давая ни богатеть, ни беднеть, а главное, не давая нам даже выбирать быть бедным или богатым. Живешь бедно? Никаких разговоров – Система пошлет к тебе социального агента и он все оценит и завалит тебя подарками. И еще снимет твою счастливую рожу для всех каналов телевидения. Живешь богато и готов перейти определенную черту, тогда к тебе придут ребята в форме, и скажут, что надо быть социально ответственным и поделиться с программой защиты государства своими сбережениями. Не мы решаем. Мы вообще ничего не можем решить в этой стране. За нас все решат. А кто этого не понимает или протестует… так есть Пакистан, где столько земли и зараженного мусора надо в ущелья-могильники свезти. Есть другие места, где эти протестующую могут потратить свою энергию на нужды общества. – внезапно он вскинул глаза на меня и выпалил завершающе: – Систему не победить… потому что мы все давно части этой системы.

Я непонятно почему так расслабился в те минуты. Все что он говорил, было не ново для меня. Я сам пришел давно к тем же выводам просто не переживал по их поводу так. Я все это знал. Знал и сколько мама отчисляет добровольно соцпрограммам государства. Знал и видел, сколько государство выдало ей наград. Она не стеснялась этих медалек за вклад в развитие страны. Она гордилась ими. И потому она тоже была частью системы. А ведь я помнил, как к ней пришли в первый раз и намекнули, что это гражданский долг заботиться о других согражданах. Она сутки не спала. Кажется ей тоже пришло наконец-то откровение. Или может ей, никого не стесняясь, все рассказали?

И насчет того, что все происходящее всего лишь спектакль я тоже был в курсе. Я помню, как отец со своей работы приносил ролики, заснятые в районе Черной речки. Реальные документальные фильмы про бои с повстанцами. Это было для них с мамой неким развлечением. И все эти демонстрации. Это и, правда, управляемое действие. У меня не находилось слов, чтобы даже себе описать понятое мной. И он, сидя передо мной, не мог описать всего, что понял за то время, пока прятался от вездесущей Системы. Он смог взглянуть на нее со стороны. Не являясь ее участником, а, наоборот, стараясь никак с ней не соприкасаться.

– Все это так безнадежно. – с тоской проговорил он. – Все что мы можем придумать, уже давно продумали умные ребята из служб контроля. А выдумать что-то новое мы уже не в состоянии. Нас же даже воспитывали, так чтобы мы не могли одурачить систему. Нам подсказывают ходы. И мы их делаем. Нас провоцируют, и мы попадаемся. В некоторых из нас вызывают недовольство, и ждут, чтобы другие присоединялись к нам, и мы все оказывались бы на виду. Нам даже разрешают повоевать с милицией, чтобы милиция была готова всегда к серьезным непрогнозируемым восстаниям. Даже эта война за Черной речкой… неужели ты думаешь, что после применения химии там все не могли сжечь ядерным ударом или хотя бы аэрозолями? Могли. Но это не нужно. Ибо наша армия тоже нуждается в полигоне для реальной подготовки частей. А не только для штабных учений.

Он опустил голос до шепота и сказал насуплено:

– Я не видел НИ ОДНОГО события, не спрогнозированного нашим вездесущим контролем. Самолеты падают, а у них уже все на месте. Транспорт для вывоза обломков, который еще вчера торчал в другом краю страны, через пятнадцать минут готов к приему тел и разрушенной машины. Здравые вопросы: кого они на этом самолете собрали и отправили в вечное путешествие? Я думал у меня паранойя. Я думал у меня фобии. Но это не так… Все четко. Отлаженный механизм. Отлаженный механизм во всем. Даже в производстве вранья на телевидении. Но и это не самое страшное. Страшное когда сталкиваешься с непонятным на мелком… бытовом уровне. Страшно когда начинаешь встречать людей, которых ты встретить не мог. Я за месяц до того, как тебя попытался того… встретился с Кирой. Она годами из дома, кроме как по нуждам ребенка не выходила. И когда я встретил ее в лесу, возле которого я жил… я думал что чокнусь. Это же фантастика. Ее муж вдруг ни с того ни с сего решил вывезти их в лес посмотреть на заснеженные сосны. Привез не куда-нибудь, а туда где всегда гулял я и катался на снегоходе. Я разговаривал с ней и ничего не понимал. Я играл с ее ребенком, ты же знаешь, что он от Макса. Ее муж хороший человек, обеспеченный и не оскотинился по жизни. Он к ее ребенку относится как к своему. Мы с ними долго общались. Обо всем. Ее муж был несколько в курсе увлечений молодости своей Киры… в общем проговорили долго. А на утро я как чувствовал… просто собрал вещи оделся и поехал на квартиру в Клин. Уже оттуда попросил заехать приятеля через недельку посмотреть домик и точно… следы даже свежим снегом не закрыло столько там машин там побывало. В дом он понятно не пошел. Понимаешь теперь, о чем я только не подумал, увидев тебя. И ничего лучше не решил, кроме как столкнуть тебя вниз и перерезать трос… Развязать не получилось.

Я молчал. Ситуация когда я молчу, а говорит только он, уже перестала казаться бредовой. Она стала настолько понятной и даже можно сказать громко, честной. Честной, потому что я не был уверен, что перед другими он станет оправдываться. Но передо мной… даже он признавал мое право знать и понять, что им двигало.

Потом мы молчали. Я по дурацки разглядывал потолок в мелкую серую полоску, отчего он сам весь казался просто серым. Он мял в руках сигарету не решаясь закурить. Через минут двадцать такого многозначительного молчания я поднялся и направился к двери.

Он меня не останавливал и только молящее глядел мне в след, когда я на пороге обернулся. Я аккуратно прикрыл за собой дверь. И хотел уже направится к лестнице наверх, когда меня окликнули сзади. Офицер контроля поманил меня к себе, и мы вошли с ним в кабинет с аппаратурой записи. Там он попросил меня дать ему мой мобильный и я протягивая ему даже не поинтересовался зачем. Мобильник перекочевал в руки оператора, и тот уже поднес универсальный порт видеофона к устройству ввода-вывода на его аппаратуре. Две минуты возни и я понял, что они закачали в память мобилы запись в комнате переговоров.

– Дома посмотришь. – сказал мне возвращая мобильник оператор. – Я лично никогда такого не видел. Ты ни одного слова не сказал. Это что вообще было? Гипноз?

Я прочистил горло и сказал:

– Нет. Просто мне было ему нечего сказать. А он, все что хотел сказать давно забыл. Нес какую-то чушь.

Офицер юстиции посмотрел на меня внимательно, но ничего не сказав, вывел за дверь. Мы поднялись с ним в отделение милиции и, уже на выходе, я спросил:

– Вам достаточно этой записи?

– Более чем. – кивнув подтвердил офицер. – Ты молодец…

Я, поглядев за прозрачные двери дежурной части, спросил, не глядя у контролера:

– Я вам больше не понадоблюсь?

– Наверное, нет. Только в суде тебе придется подтвердить видео запись под присягой. Сам понимаешь, адвокат все равно экспертизу затребует. А с твоими показаниями она будет считаться доказательством до подтверждения, что это монтаж.

– А когда суд? – вяло, спросил я. Перспектива еще раз встречаться с ним меня не радовала.

– У следователя жесткие десятидневные сроки после задержания. Завтра, послезавтра следователи передадут дело мне, я подтвержу, что он содержался в достойных условиях и к нему не применялись недозволительные меры воздействия. Прокурор уже представит дело в суд. Все как обычно. Ничего нового. Так что через недельку будет встреча судьи, прокурора и адвоката. Они уже обговорят точную дату заседания и начнут рассылать повестки своим свидетелям через канцелярию суда. Я сделаю пометку, чтобы тебе оформили вызов через их робота автодозвона. Я помню, что у тебя мама и все такое…

Я отмахнулся и рассказал, что она уже все знает. Офицер развел руками, мол, он тут не при чем, и мы распрощались.

Вернувшись домой я показал запись отцу уже вернувшемуся и он, просмотрев, не спрашивая скопировал ее в память телевизора чтобы показать маме или потом, откопировав к себе показать знакомым. Он искренне восхитился моей выдержке. А я только пожал плечами.

Забрав мобильный из его рук, я предупредил, что буду поздно вышел в коридор обуться. Отец выйдя следом только и сказал:

– Я же говорил – появится машина будешь пропадать черти где.

Я захотел вначале просто отшутиться, но потом сказал серьезно:

– Пап, я должен о многом подумать. Один.

– Так иди к себе в комнату и там думай. Или тебе и квартиры теперь мало. Собираешься еще и отдельно жить? Мы все помним, чем это кончилось.

Я, чувствуя нарастающую панику во мне, торопливо застегивал липучки на мокасинах.

– Ну, в общем, все понятно… – сказал расстроено отец и вышел в комнату.

Ничего, не доказывая ему, я выскочил на лестницу.

Боже, как медленно поднимался лифт с моей машиной. Мне казалось что это не руки это сам руль потеет в ожидании, когда кончится этот бесконечный подъем. Распугав собравшихся на дороге перед выездом кошек, я рванул со двора. Только выехав на проспект Лидеров я подумал, что мне собственно некуда ехать. Что нет на земле ни одного человека, кому я могу рассказать такое. Того, кто посмотрит запись не как очередное шоу, а кто проникнется всем маразмом ситуации. Кто поймет, в каком я состоянии. Была половина восьмого вечера, когда я позвонил Кате и спросил:

– Ты одна?

Поправляя домашний халатик, она грустно улыбнулась и призналась:

– Как ты сбежал от моих цепких ручек, я теперь всегда одна.

– Я не так давно сбежал. – Горько усмехнувшись, ответил я.

– Да? – поморщила в удивлении носик Катя. – Тебе не говорили, что время относительно не только для физических объектов при релятивистских скоростях? Но и для психики?

Кивнув, я дал понять, что это мне знакомо и сказал, не глядя в камеру:

– К тебе сейчас можно?

Она не смогла скрыть своей радости и ответила:

– Конечно! Я думала сегодня на работе задержаться, чтобы мыслей всяких дурных в голову не лезло… но нас всех выгнали. Плановая проверка помещений… Я думала уже спать лечь. Мне переодеться? Мы куда-нибудь пойдем?

Покачав головой, и все так же избегая камеры глазами, я попросил:

– Катюш… Кать, а ты можешь позвонить моему отцу и сказать, что я у тебя, чтобы он не волновался? А то я так дико выскочил из дома. Да еще сегодня кое что произошло… он знает что мы с тобой… ну поссорились… скажи ему, что, типа, я приехал мириться. Хорошо Кать? Пожалуйста.

Она сделала понимающее лицо и, кивнув, сказала:

– Хорошо. Прямо сейчас позвоню. Только ты приезжай быстрее. Если он спросит, где ты я скажу, что ты в магазин спустился. Хорошо?

Пообещав что через десять минут буду у нее, я включил двигатель и тронулся к перекрестку Лидеров и Первой марсианской.

Я действительно был у ее дверей уже через десять минут. Но мой вид ее хоть и обрадовал, но сильно озадачил. Она ни разу не видела меня с глазами на мокром месте. Да я и сам не помнил, чтобы плакал после пятнадцати лет. А тут не хочу, а они сами просачиваются. Как при южной лихорадке. Ревешь и сам не понимаешь, чего ревешь.

– Что с тобой?! – изумилась Катя.

– Не обращай внимания. – попытался я отмахнуться скидывая куртку на пуфик у входа. – Я в ванную умыться и привести себя в порядок.

Кивнув, она проводила меня в ванную и стояла за спиной пока я не умоюсь.

– Ты мне скажешь, что случилось? – спросила она, протягивая мне полотенце.

– Это я заранее страдаю от расставания с тобой. – с усмешкой сказал я.

– А если серьезно? – настаивала она.

– А если серьезно… – задумался я. – Если серьезно, то знать тебе это незачем, милый мой ученый…

Я обнял ее, наверное, чересчур крепко, отчего она протестующее уперлась руками мне в грудь и чуть отстранившись, посмотрела в глаза.

– Ты только не зареви мне тут. С детства ненавижу плачущих пацанов.

– Зареву – прогонишь. – сказал я и прошел мимо нее на кухню. Залил воды в чайник и вскипятил его. Затем разлил нам чаю, сделав себе не чай, а натуральную черную смоляную жидкость. Чай от такой концентрации заварки стал похож на кофе, но меня это не смутило. И я бодро отпил эту горечь, даже не подсластив ее.

– Это же концентрат… – запоздало напомнила мне Катя, словно я сам этого не знал.

Кивнув, я показал, что мне все равно и сделал еще один глоток раскаленной черноты.

– Рассказывай. – потребовала Катя и я сев напротив нее внимательно стал разглядывать ее глаза. В них я надеялся прочитать ее душу. Узнать, что она на самом деле думает обо мне. Но стальной взгляд ее удивительных голубых глаз мне ни о чем не сказал.

– Рассказать? – задумчиво переспросил я. – Рассказать это можно.

И я рассказал ей все. И не забыл упомянуть про легендарный полет. Рассказал ей про свои идиотские сны, что стали меня долбить после Дикого поля. Рассказал про страхи, которые меня терзают. Рассказал про машину, которую купил в надежде забить навалившуюся тоску от грядущего с ней расставания. И на последок рассказал про него. Про его разговоры там в подвале. Про его пытку низкими частотами. В конце я дал ей свой видеофон, на котором она просмотрела наш с ним "диалог".

Пока она, в удивлении вскинув брови, смотрела и слушала, я выпил еще одну кружку напитка извращенца и почувствовал, как горечь вызывает бунт в желудке. Я приготовил себе в микроволновке кусок рыбы, зарядив его на шесть минут, и таким раскаленным и съел вместе с куском подсохшего хлебца.

Я сидел рассматривая пустой проспект за окном когда, Катя досмотрев запись сказала:

– Отстой.

В удивлении я воззрился на нее и переспросил:

– Что?

Сложив мой мобильник, она вернула его мне и сказала:

– Лажа все это. Все его эмоции и прочее. Обыкновенный рефлексирующий типчик. Таких много, среди тех кто не нашел себе применения в жизни.

Я возмутился не на шутку:

– Ты соображаешь, что говоришь? Я его знаю уже тысячу лет. И тех кто бросился с крыши я тоже знал столько же. И все они просто психи? Неврастеники?

Катя посмотрела на меня в упор и сказала:

– Хуже. Они идиоты. Впрочем, как и ты когда-то был. Сейчас ты умнее…

Я смотрел на нее и кивнул:

– Да. Сейчас я умнее. Но только как-то мне так мерзко на душе, слов нет…

– Это пройдет. – уверенно сказала Катя. – Это проходит у тех, кто обретает себя. Пусть в рамках, как вы ее называете, Системы, но тот, кто нашел свое дело, тот вылечивается от всех глупостей. И от чувства вины за несделанную глупость, естественно тоже.

Мне казалось, что она издевается надомной. Я, подперев ладонью щеку, посмотрел ей снова в глаза. Оказалось она не шутит…

– Ну, раз у тебя сегодня вечер откровений давай я тебе тоже откровения расскажу. Свои откровения. Давай?

Я, не подумав, сказал:

– Ну давай. Только без подробностей про твой первый секс.

Она в голос рассмеялась и сказала:

– Не дождешься. Мне до сих пор стыдно за то, что я тогда сделала.

– Рассказывай. – согласился я.

Она поднялась и вышла куда-то. Я ждал ее минут десять, наверное. Когда она появилась в белоснежном спортивном костюме и уже с косметикой на лице я, нахмурившись, сказал:

– Катя, я, правда, никуда не хочу идти или ехать.

– Я понимаю. – кивнула катя застегивая куртку. – Но ты же никогда не был в центре контроля погоды над Москвой?

– А ты типа была? – спросил я, не понимая. – И при чем тут он?

– Поехали. Все расскажу и покажу. Поверь, после того как ты все увидишь, сопли этого неудачника покажутся тебе крокодильими слезами.

Я еще раз возмутился насчет ее высказываний про моего бывшего товарища и друга, на что она, пожав плечами, сказала:

– Поехали. Сам потом многое будешь по-другому воспринимать.

– Куда поехали? – сказал я вызовом. – В центр контроля погоды? В это время? Да и вообще, кто тебя туда пустит?

– Нас пустят. – тихо, но уверенно сказала Катя. – А то что так поздно… так оно и лучше. Лишних глаз не будет.

– Катюха, ты сбрендила. – серьезно сказал я и пожалел сразу об этом.

Теперь Я уже не понимал ее странного умоляющего взгляда. Она взяла меня за руку и сказала заглядывая мне с лицо:

– Ты можешь просто поехать и ни о чем до поры не спрашивать?

Я уже хотел спросить, что на нее нашло, но она приложила мне пальчики к губам и поднялась. Потянула меня за руку, и я поднялся.

На улице я повел ее к моей машине, но она, помотав головой, сказала:

– На твоем, нас даже за первый кордон не пропустят. На мой там выписан пропуск. Нужен был когда-то… по делам.

Если она хотела меня удивить, то она уже это сделала. Самое недоступное место Москвы, по ее словам, было готово раскрыть перед ней свои двери. Комплекс управления погодой в Москве считался по праву стратегическим объектом. Там управляли работой трех ядерных реакторов под Москвой и сотнями генераторами погоды, способными вызвать при нужде даже смерч в центре столицы. Попасть туда было даже теоретически невозможно простому смертному. Десятки контрольно-пропускных пунктов. Несколько тысяч бойцов охранения на площади всего в несколько десятков гектар. Невероятная концентрация военной силы в абсолютно мирном городе. Враг вроде еще не обложил нашу столицу. Да и для борьбы с врагом было бы достаточно развернутых армейских частей под самой Москвой и, наверное, армии сотрудников министерства внутренних дел. Но центр управления погодой охраняла личная гвардия руководства страны. Как говорил в шутку мой отец – это люди, которые в теории могут и человека убить и под суд не попасть. Просто потому что нельзя судить того, кого в СИСТЕМЕ не числится. Они не рождались, не умирали, не вступали в брак, и даже жили непонятно где. Только таким и можно было доверить само существование Столицы и Центра от которого они напрямую и жизненно зависели. Я даже не догадывался и не предполагал, за что они работают, за гигантские зарплаты или за страх, или за совесть. А уж те, кого эти бравые ребята охраняли – операторов погодных установок и дистанционного управления реакторами, я даже боялся себе представить. Наверное, гиганты мысли с даже неоткрытыми на них личными делами в МВД.

Когда через полчаса смешков и недоверия я увидел, как раскрываются перед нами двери первого поста пропуска я перестал смеяться и только улыбался, глупо поглядывая на охранников проводящих внешнее и электронное сканирование автомобиля. Удовлетворенный офицер подошел со стороны Кати к машине и этаким лихим жестом указал следовать дальше. На втором посту нас попросили выйти из машины и ее повторно просканировали, а нас банально обыскали и с аппаратурой и так. На третьем посту повторилась процедура первичного осмотра. На четвертом только меня одного попросили выйти из машины, приказав оставаться Кате на месте, когда она захотела что-то объяснить офицеру. Меня провели в светлое помещение и попросили сесть за… старый знакомый "тостер". Я привычно сел на стул перед ним. Приложил глаза к маске и вставил руки в пазы. Укол, свет в глаза и голос офицера предлагающего мне подняться. Он попросил мой паспорт и внес на его чип какую-то информацию со своего терминала.

Вернув мне, паспорт он усадил меня лично в машину и пояснил Кате каким-то извиняющимся голосом:

– Процедура стандартная. Отметка о посещении должна стоять. Я передам на восьмерку и двенадцатый, чтобы вас пропустили. Но на шестом, седьмом и остальных вам придется пройти сканирование.

Катя, не отвечая, кивнула и когда мы отъехали, спросила:

– Ты ничего тяжелого не ел недавно?

– В смысле? – не понял я.

– На семерке тебя просветят. Если хоть что-то заметят подозрительное и похоже на пластид будешь у них в сидеть пока… ну в общем пока не очистишь желудок и прямую кишку.

Она говорила серьезно, да и в месте мы находились не располагающем к шуткам. Я лихорадочно вспомнил, что я мог есть такого.

– Рыбу ел.

– Да ты там один кусочек с хлебом сжевал. Я же видела. – сказала небрежно Катя. – До этого что-нибудь кушал?

– До этого мне было не до обедов… – признался я.

Она весело улыбнулась и сказала:

– Какой ты впечатлительный. А после сегодняшней ночи неделю есть не станешь?

Я тоже усмехнулся ее шутке, но отвечать не стал.

Сканирование мы прошли без замечаний. Было только неудобно раздеваться и одеваться стоя на холодном полу контрольного поста. Хорошо, что еще не до гола раздевался. Я остался в трусах, а Катя как я видел по силуэту за ширмой в своем нижнем белье. Причем осматривали и ее и меня женщины. Милые такие. Чем-то на мою маму обе похожие. Несмотря на их негромкие спокойные голоса и мягкость движений я понимал, что кобуры у них на поясе не для красоты. Армейские тяжелые пистолеты, разворачивающие нутро противника и откидывающие его назад.

На остальных постах у нас просто сверяли паспорта с только охранникам ведомой базой. Я уже был откровенно утомлен этими процедурами.

– А те, кто здесь работают они каждое утро проходят такое?

Катя, не отвлекаясь от узкого коридора, по которому терлась наша машина, ответила:

– А те кто здесь работают здесь и живут. Или в специальных закрытых поселках под Москвой, куда их доставляют с работы и везут под охраной на работу.

– Ого. – только и сказал я. Но видно оно того стоило, раз эти люди не увольнялись с такой каторги.

– Они тут много получают? – спросил я у Кати.

– Ни копейки. – сказала она и вогнала меня в ступор.

– Как так?

Место ответа она продолжила:

– И кстати производственная дисциплина здесь лучшая по России. Видишь, как ошибались теоретики, привязывавшие качество работы к качеству оплаты труда?

Я помотал головой и твердо заявил:

– Так не бывает. Они же должны чем-то питаться, на что-то одевать своих детей. Куда-то ходить отдыхать.

– Коха, – опять обратилась она ко мне по кличке – давай я тебе, потом все расскажу. Мне еще надо "отмазку" придумать, какого черта, мы сюда заявились в половину десятого вечера.

– Перед кем отмазку? – спросил я, но ответа не дождался, и повторять вопрос не стал.

Я думал, что по окончании всех этих контрольных пунктов перед нами откроется дорога к самому трехзубчатому зданию комплекса управления, но вместо этого мы вкатили окончательно в подземный тоннель и через несколько десятков метров оказались на подземной парковке. Выйдя из машины по требованию солдат, я только присвистнул восхищенный размерами помещения. Край парковки терялся в такой дали, что я сомневался в том, что она под землей не выходила за рамки огороженного заборами пространства на поверхности.

Катя взяла меня за руку, словно боялась потерять здесь и повела к рядам лифтов стоящих почему-то раскрытыми внизу.

Войдя в лифт, она вставила свой паспорт в порт-приемник и нажала цифру сорок два. Лифт даже не подумал трогаться, пока один из солдат не подошел к нам не окинул нас взглядом и что-то не сказал в микрофон на высоком пуленепробиваемом воротнике. Тогда двери немедленно закрылись и лифт скользнул вниз.

– А почему вниз-то? – удивился я.

– А куда надо? – не поняв, удивилась Катя.

Я только хмыкнул. Наконец, сообразив, о чем я, Катя сказала:

– Наверху ничего интересного нет. Там обычные офисы, пульты контроля погодой. Этим я бы тебя удивила, но не сильно. А я хочу тебя так удивить, чтобы ты на всю жизнь отучился удивляться.

Я поглядел на нее и задумчиво спросил:

– Ты, как я понимаю, плотно со спецслужбами знакома?

Задумавшись над моим вопросом, Катя сказала кивнув:

– Да.

– Ты тоже офицер какого-нибудь контроля? – сказал я, все больше чувствуя странную дурноту.

Лифт остановился, и даже двери раскрылись, но ни Катя, ни я не выходили из него. Я пораженный красотой коридора в зеркалах и золоте, а Катя, думая над моим вопросом.

– Слушай… Я даже не знаю, как ответить на этот вопрос… – призналась она.

– Как так?

Катя сделала шаг на ковровую дорожку в зелено-красных тонах и сказала:

– Как не отвечу – совру. Ни да, ни нет.

Я осторожно вышел из лифта и сразу заметил сидящего за столом справа от меня офицера в черной форме. Он не поднялся, не стал проверять нас, просто кивнул Кате и мне и уткнулся в экран перед собой.

Увидев кивок, Катя своей стремительной походкой направилась по коридору. Я поспешил за ней стараясь не выглядеть идиотом и не озираться на чрезмерно богатое убранство. Странно, но комната, в которую мы вошли, была скромнее некуда. Небольшой диван. Не шибко новенький телевизор перед ним. Шкаф купе, столик, почему-то вместе с креслами задвинутый в угол. Катя бросила сумочку на диван и, показывая мне, чтобы я сел сказала непонятно кому вверх:

– Оператор! Мне нужно два пропуска на вошедших в эту комнату в зал контроля. Время нахождения в зале неограниченно. Один вход – один выход.

Голос с потолка ответил:

– Сейчас закажу. Приблизительно через десять минут зайдите, заберите.

Я не сводил с Кати глаз. Она добилась своего. Я ничего не понимал и ни ничему не удивлялся. Есть такой эффект защитный у мозга. При превышении предела возможной к обработке информации он перестает анализировать вообще без принудительных пинков. Он начинает воспринимать все, как сон. И мне подумалось, что этот вот сон я, даже если захочу, не забуду.

Катя встретилась со мной глазами и мне вдруг показалось, что она злится на что-то. Держится, но злится. Однако, заговорив со мной ее голос, был предельно мягок и даже нежен:

– Когда мы попадем в зал контроля, не шатайся там, держись меня, даже если меня на радостях куда-нибудь потащат. Ни с кем не говори. Ты не турист. А я не экскурсовод. Мы здесь по делу. Знать которое абсолютно никому не нужно. Вообще постарайся сделать вид, что ты там не первый раз. Если получится, конечно.

Она задумалась, о чем еще можно мне сказать, а о чем лучше не стоит.

– Если потеряешься не паникуй. Подойди к любому офицеру охраны и пусть тебя проводят в девятую комнату отдыха. Именно в девятую. Туда простые сотрудники не попросятся ни в жизнь, а раз ты просишь значит, у тебя есть на это основание. Будет бузить, мол, кто ты такой скажи просто ты сотрудник проекта "Новая энергия". Они в курсе, что лучше не спрашивать об этом. Проводит как миленький, разве что двери перед тобой раскрывать не начнет. Я тоже туда приду, как отобьюсь от поклонников.

– От кого? – удивился я. Она же мне сто раз говорила, что у нее никого в Москве нет.

Задумавшись, Катя пояснила:

– Понимаешь я тут слишком редкий и слишком популярный гость. Я не совру, что последний раз сюда заглядывала месяцев пять-шесть назад. И то… в зал контроля не ходила. Боялась, что разговорами замучают.

Я задумался над тем, кто же такая моя кабинетная ученая? Я не нашел ничего лучшего как спросить:

– Так кто же ты такая, Катя?

Она села рядом со мной и сказала тихо:

– Ты все увидишь. И главное ты все поймешь. И на счет нашего расставания надеюсь тоже. И еще. Коха… Алька… пожалуйста, когда ты все поймешь, постарайся все очень внимательно продумать. Вспомнить, чем я занимаюсь в настоящей жизни. Что я делаю. Как живу. Это все – она обвела руками вокруг себя. – Миф. Это все фикция. Слухи, которые ходят про центр контроля погоды это слухи распущенные самой службой безопасности. Правду не знает никто из обывателей. И когда я выезжаю за ворота я тоже стараюсь забыть о правде. Это все не настоящее. Этого просто нет. Ты будешь рассказывать, что под центром управления погоды еще почти сотня этажей и тебя в психушку запихают. Сто процентов. А, скорее всего, успеют запихать, когда ты еще даже не скажешь, а только подумаешь о том чтобы сказать. У тебя такая отметка теперь в паспорте, что пока ты в могилу не сойдешь, за тобой будут присматривать.

Я перебил ее и спросил:

– Кать, я же не спрашивал про себя. Я спросил про тебя. Кто ты такая? С кем я говорю сейчас? Там-то я тебя знаю. Ты классный ученый. Посвятила свою жизнь великому делу науки. Я не смеюсь и это не пафос. Если тебе так показалось, извини. – сказал я, видя, как она поджала губки и опять в ее глазах появилась непонятная злость. – Но я просто хочу знать, с кем я сейчас говорю. И стоит ли мне говорить с тобой тут. И стоит ли мне идти в этот зал контроля. Не уводи разговор в сторону. Я знаю тебя как прямую, честную… и даже прямолинейную. Я всегда с восхищением вспоминаю, как ты там на ВБНК заявила что группа просто в очередной раз потратила государственные деньги впустую.

Катя посмотрела вверх, и я понял, что она мне намекает "думай что говоришь – тебя слушают", но я и так понимал, что говорю. Еще не очень понимал, где, но что говорю, я понимал вполне:

– Так что останься простой честной и скажи мне кто ты?

Она уже даже хотела мне кажется сказать. Признаться в чем-то. Но вместо этого резко поднялась и сказала:

– Пошли, пропуска уже наверняка получены.

Я только покачал головой. Поднялся и вышел следом за ней в коридор. Дошли до лифта и Катя обратилась к офицеру в черном:

– Пропуска пришли?

Тот кивнул и протянул руку. Катя протянула ему свой паспорт и сказала мне тоже сдать свой. Когда нам вернули карты паспортов офицер прочитал с экрана:

– Как просили: вход-выход, нахождение неограниченно.

– Спасибо. – сказал Катя и повела меня в раскрытый уже для нас лифт.

В этот раз она нажала на цифру семьдесят шесть, и я заметил, что последняя цифра в третьем ряду панели лифта девяносто четыре. Почти сто, как Катя и говорила. Заметив мой взгляд, она пояснила:

– Ниже девяностого даже я проехать не могу. Но там и делать нечего особо. Всегда пусто. Там даже охранников нет. Просто НИ-КО-ГО. Раз или два раза в год там проводятся собрания, но и все.

– И кто там собирается? Правительство? – спросил с насмешкой я.

– Они никогда здесь не собираются. У них есть свои КП. – серьезно сказала Катя, будто я должен был знать, что такое ее "ка-пэ".

Лифт остановился и я увидев точно такой же зеркально-золотой коридор в недоумении посмотрел на Катю. Она опять выждала некоторое время прежде чем выйти. Наконец, мы шагнули вперед, и по обе стороны от себя я заметил за полупрозрачными стеклами автоматчиков. Никому ничего, не говоря, Катя пошла прямо и я, не отставая, шагал рядом с ней, попробовав даже изобразить ее выражение на лице. Этакое строго-отрешенное. Вид очень занятого чиновника спешащего на доклад.

В конце коридора перед дверьми стояли терминалы для считывания данных с паспортов. Приложив палец к карточке я прикоснулся паспортом к сканеру и как и у Кати у меня зажегся зеленый огонек. Но двери сразу не раскрылись. Меня честно говоря уже начинали утомлять эти странные задержки на ровном месте. Но не подавая вида я стоял в терпеливом ожидании.

Наконец тяжелые двери раскрылись, и мы оказались в обычном на первый взгляд коридоре какого-нибудь московского бизнес-центра. В коридоре буквально сразу попался человек в странной одежде больше похожей на светло голубую пижаму. Он рассеянно взглянул на нас и прошел мимо в одну из дверей.

Катя, не останавливаясь, шла дальше. Еще один человек прижался к стене, чтобы пропустить ее стремительно идущую к, только ей ведомой, цели. Но вот следующий встреченный человек в пижаме пройти нам не дал. Он бы годился в отцы мне, но словно мальчишка свистнул двумя пальцами и пошел радостно улыбаясь навстречу нам. Я заметил на лице Кати тоже улыбку и подумал, что это ее старый знакомый. Закралась мысль, а может это и есть ее отец. Но по разговору между ними я понял, что он кто угодно, но не папа моей Кати. Они обнялись, расцеловались в щеки, но мужчина обратился к ней на вы и я немного прояснил для себя, что Катя здесь не просто редкий и желанный гость, она здесь на уровне ясного солнышка для некоторых. Пока они там ворковали вокруг начала скапливаться толпа. Многие лезли, толкаясь локтями чтобы поздороваться с Катей. Я заметил женщину, что чуть ли не всплакнула, обнимаясь с моей любимой. Вытирая уголки глаз, женщина все причитала, почему Катя так редко к ним приезжает. А Катюха все твердила, что она сама по горло в работе. Что было бы время, конечно, она непременно, проводила его с ними. Что у нее в Москве и так толком знакомых нет кроме них. Но вот работа… Где-то я все это слышал…

Понимая, что вырваться ей не дадут по-хорошему, Катя взяла меня за руку и сказала на ухо:

– Ради бога не потеряйся. Если что девятая комната отдыха. Не забудь!

И одновременно держа меня за руку, отвечая всем и вся Катя, словно ледокол двинула по коридору.

Толпа отстала от нас за странными турникетами в коридоре. Пройдя за них, Катя повернулась и пообещала, что мы скоро выйдем. Люди кивали улыбаясь, но расходится не спешили. Чуть постояв, мы двинулись дальше уже по пустому коридору. Поясняя мне, отставание других она сказала:

– Свободные смены не имеют права пересекать контрольный рубеж. Только те, кто в это время должен быть на вахте.

Я ничего не понял, но спрашивать не стал. Катя сама мне сказала делать вид, что я тут не первый раз…

Коридор кончился настоящей сейфовой дверью. Катя приложила свой паспорт к приемнику и многотонная стальная плита двинулась в сторону. Мы не дождавшись полного открытия перешагнули через стальной вал на котором каталась дверь и попали в гигантское шарообразное помещение. Количество людей в нем работающее одновременно не поддавалось исчислению. Все с телефонной гарнитурой у рта и уха и они что-то говорили или молча, уткнувшись в терминалы пред собой, делали вид, что ужасно заняты. Но в нашу сторону повернулись многие. И уже привычные улыбки вскрики, возгласы приветствия. Но никто не встал со своего места. Я заметил в центре зала столы за которыми сидели сотрудники безопасности в черной форме. Те тоже смотрели в нашу сторону, но несколько хмуро.

– Вот я и дома. Дом, милый дом. – непонятно к чему сказала Катя, и я сжал зубы чтобы не взорваться вопросами. Катя улыбнулась мне как-то тихо и спокойно и сказала: – Пойдем.

Мы сначала спускались на дно зала между рядами работающих терминалов. Затем начали подниматься все выше и выше пока не добрались до последнего ряда.

– Разницы нет, вокруг обходить или через контроль спускаться и подниматься. – пояснила мне Катя поворачиваясь ко входу. – Идеальная сфера. Вот наверху… с этой строны просто привычнее смотреть, ну типа как на карте, наша страна. Великая колониальная империя интегрированного типа – Россия.

Я прокрутил в уме название моей страны и переспросил:

– Какая?

– Великая. Или у тебя сомнения? – усмехнулась Катя.

– У меня сомнения, что колониальная. – сказал я с сарказмом.

– А ты не сомневайся. – уверенно так сказала Катя. – Она всегда была такой. Как только за границы московского княжества вышла. И вела она себя всегда, как колониальная держава. Вон метрополия выделена. Москва, московская область, европейская часть… А все остальное колонии. Сырьевые, технологические…

– Я не понимаю… – признался я, искренне с самого рождения веривший в неделимость и единость своей страны.

– Какое слово именно не понимаешь. – спросила, не язвя, а просто так, Катя. И сразу начала пояснять: – Империи существовали нескольких типов, кроме псевдо империй которые, только больной да любопытный изучал и классифицировал. Мне было лень с этим разбираться. Все колониальные империи распались. В природе существует одна такая единственная империя, которая живет, не смотря ни на что. Империи, чьи колонии были оторваны от метрополии, распались окончательно в двадцатом веке. Они прекратили свое существование, как колониальные и начали просто жить, как страны, имеющие остаточное влияние в ранее покоренных землях. Империи интегрированного типа, такие как австро-венгерская и прочие тоже приказали долго жить по причинам скорее внешнего воздействия, чем внутренним. И только Москва сохранила большинство своих колоний, просто внушив всем и себе самой, что мы единое целое.

Я посмотрел на карту над головой и невольно передернул плечами. А Катя, смотря туда же, продолжала говорить:

– Есть несколько путей держать такую огромную территорию в подчинении. Это одурачивание населения и жесточайший контроль за происходящим на ней. Других способов нет. Искали веками и не нашли. Никакая национальная идея не работает в стране, где такое количество наций, интересов, и денег. Никакие другие способы управления в ней не действуют. При любом ослаблении контроля буквально мгновенно вспыхивают национальные конфликты сначала на периферии, а потом и до центральных областей добирается. Только откровенное вранье и контроль мнений способно удерживать такую территорию в повиновении. В слепом повиновении. Даже зная, что им открыто врут люди будут повиноваться. Твой друг сказал абсолютную правду и на счет так сказать социального уровня жизни. В такой стране нельзя позволять нарождаться сверх богатому классу и позволять существовать нищим. И то и другое вызывает классовую ненависть. Потому контролируя доходы населения и, вовремя срезая лишнее, мы не позволяем возникнуть таким конфликтам. Создается впечатление ложное, что ты всего можешь добиться сам. Надо просто работать…

Я закрыл рот и наморщил лоб. Катя, заметив это, спросила:

– Что-то непонятно?

– Ты сказала "мы". Мы не позволяем… Ты кого имела ввиду?

– Алька, мы дойдем до этого. Ты просто слушай. Потом будешь меня терзать вопросами. Когда в девятку уйдем. Здесь тебя и видят, вон с центра, и слышат. – Она указала на недалекий и вроде даже нерабочий терминал.

Я оглядел зал и невольно спросил:

– А чем они все занимаются?

– Это КаПэ энергетиков. Что здесь делают? Конечно, управляют и контролируют. В основном распределением энергии занимаются. Но и следят, чтобы никто, так сказать, несанкционированно не пользовался государственным добром. Если преступления против частной собственности это область министерства внутренних дел, то обычное воровство энергии в условиях ее повального дефицита это преступление против государства. Даже, если энергетическая компания частично только государственная, расследовать и разбираться с ворами будут спецслужбы. Это может казаться обременительным и нелогичным, но это вынужденная необходимость. По многим причинам. Потом расскажу.

Я рассматривал людей, работающих спиной к контролерам в центре, их лица, сосредоточенные на мониторах. Некоторые сами себе улыбались что-то разглядывая. Кто-то переговаривался с соседями. Некоторые пили чай или кофе аккуратно поднося кружки ко рту и возвращая их в специальные пазы в подлокотниках эргономичных кресел. Вполне простая, рабочая обстановка какого-нибудь статбюро.

– Вон там мой сектор. – сказала Катя указывая на работающих слева от нас людей. – Я пока училась, там год отпахала. Мне этот год как практику трехлетнюю зачли, чтобы я не теряла времени потом. Это сектор контроля производительности гелиевых реакторов. А вон, где мне Ленка машет это самый бредовый сектор естественных источников. Людям должны ордена давать, сколько там геморроя. Но не дают… Нижний ярус это "пассажиры" – статисты, прогнозисты. "Выхлоп" от них редок, зато, когда есть, то бесценный. К примеру, на моей памяти один из "пассажиров" предотвратил обесточивание всего Хабаровска просто проанализировав данные о планирующемся там запуске огромного количества потребителей никак не связанных с друг другом. По нашей заявке туда немедленно выдвинули мобильные ЯРы. И мы в тихом ужасе неделю смотрели, как даже их мощности практически не хватает. Просто навалилось все сразу – зима, торжественное открытие трех производственных комплексов Хабаровскспецмаша. Еще там было… пока не перевели нагрузки на разные компании висели неделю на грани.

Я честно говоря слушая вполуха и наблюдая за охраной в центре, не выдержал и спросил:

– А эти то тут зачем? Охранять, чтобы не сбежали остальные?

Катя покачала головой, тоже поглядывая на сотрудников безопасности:

– Эти ребята хоть и в форме, но тоже тут когда-то работали операторами. Они обязаны по команде сверху одновременно обесточить всю страну. Вот так… Не больше и не меньше. Одновременно понятно это будет сложно сделать, но за пару часов да… даже частные компании потеряют контроль над своими реакторами. В большинстве случаев это сразу приведет к тяжелейшим техногенным катастрофам. Можно сказать, что страна будет уничтожена. Вся и полностью.

Я в ужасе посмотрел на Катю не совсем понимая что она говорит.

– Но зачем? – спросил я.

Поглядев мне в глаза Катя спросила:

– Может сам догадаешься?

– Ни себе ни людям? – спросил я.

– Типа того. На самом деле это просто сдерживающий фактор.

– Сдерживающий кого? – продолжал я изумляться. – Вроде в здравом уме на нас никто не нападет. А в не здравом не доживет, чтобы напасть.

– Это защита от силовиков. – пожала плечами Катя . – Чтобы они не могли окончательно превратить существующий строй в диктатуру. Сейчас существует некое равновесие. Энергетики в коалиции с Юстицией. Вояки в аппозиции. Это не значит, что существуют какие-то трения между различными частями механизма управления. Все абсолютно прекрасно понимают, что это вынужденная и даже в чем-то красивая идея. Нынешний Генерал ни за что не будет ручаться, что его детишки не захотят прибрать власть в стране. Но им в этом случае достанется радиоактивная полупустыня. Я тебя познакомлю, может быть с Сашей. Это старший сын и ты сам поймешь, что Генерал по-своему прав. Саша ОЧЕНЬ амбициозный парень. Он сейчас на кошечках на Черной тренируется. Майора недавно получил. Сам поехал туда, чтобы быстрее звания шли.

Я слушал ее речи и невольно улыбался. Моя Катя была знакома с детьми Лидеров. Больше того готова была познакомить и меня с ними. Интересная ситуация.

– А юстиция? Им-то какой толк в коалиции с энергетиками? – спросил я пытаясь спросить что-нибудь умное.

– Никакого. – призналась Катя. – Им вообще нет толка в коалициях ни с кем. Они развили и полностью завершили проект тотального контроля. Сейчас Судья самая влиятельная фигура среди Лидеров. Но он создавал законы. И не хочет, что бы чьи-то амбиции разрушили, по его мнению, идеальную систему. Да и при том что у него дочка маленькая и скорее всего он передаст пост не ей, а своему племяннику, который надо отдать должное хоть и не семи пядей во лбу, и не кристально честная личность, но добросовестно изучает свое дело, и не гадит как некоторые… Хотя…

Она замолчала смотря куда-то мимо меня:

– Что "хотя"? – спросил я.

Катя словно очнулась и взяв меня за руку сказала:

– Слушай, пошли в девятку. Я очень хочу чая или кофе. Да и там мне спокойнее общаться, чем здесь. Людей слишком много. Приятелей много. А я не могу тебя бросить, чтобы всех обойти…

Она потянула меня вниз к охране и уже на нижнем ярусе потянула влево. Мы вошли в длинный коридор начинающийся под аркой недалеко от охраны и через десяток метров оказались в небольшой столовой с автоматическим обслуживанием каких и на поверхности было не мало. Я в обычной жизни такие забегаловки избегал, стараясь если уж сидеть в кафе то там где люди с тобой общаются, а не автоматы. Пройдя через всю столовую, мы попали в коридор что, закругляясь вправо, вывел нас в зал с небольшим фонтаном посередине. Вокруг фонтана в длинных каменных кадках росли кусты и даже небольшие деревьица, что нависали над скамейками рядом с ними.

– Здесь останемся, пока никого нет, или пойдем в комнаты отдыха?

– А это что? – удивился я.

– Это курилка. – сказала усмехнувшись Катя и я обрадовано схватился за сигареты. Она тоже достала свои и, закурив, сказала: – Ну, давай покурим, потом я вытяжку включу, и пойдем дальше.

Сев рядом со странным колючим кустом на скамейку я спросил:

– Это конечно круто… У меня слов нет. Чем меня еще можно удивить я не знаю. Разве что ты окажешься тоже чей-то дочкой. Ну, из Лидеров…

Стоя надо мной и перенося вес с одной ноги на другую, Катя молчала. Спокойно куря она рассматривала мое лицо и я не отводя глаз, понял по ее морщинке на лбу, что она напряженно что-то решает.

– Отец не хотел девочку. И первым мама родила сына ему. Он посчитал, что на этом надо остановится, у такого наследства не должно быть много наследников. Это старое правило. Особенно при неоговоренных правилах наследования. О втором ребенке речи очень долго не шло. В тринадцать лет он отдал сына в спецшколу. Ну, знаешь эту типа интерната для одаренных детей. Хотя к его неудовольствию сын не отличался особыми талантами. Нет не глупый, упаси бог, но обычный нормальный пацан. Он нормально прилежно учился. Замечаний к нему не было. У него отличные отношения складывались с другими… Ведь никто не знал, кто он такой. Отец сам никогда не навещал его. Только на каникулах они виделись. В общем, ничего необычного для детей Лидеров. Он по своей воле прошел офицерские курсы в девятнадцать, когда получил диплом энергетика. В двадцать после курсов он попросился на Луну. Не знаю просто подальше от отца или, действительно, желая работать в самом уязвимом месте нашей энергетики. Добыча изотопов гелия в тот момент, как и сейчас, оставалась стратегической задачей.. не выгодной в каком-то смысле, но важной. Дейтеривые реакторы не оправдывали и не оправдывают возложенные на них задачи к примеру в орбитальной энергетике… И тогда мама заговорила о том что она устала быть одна все время. Отец призадумался. Понимаешь… семья для Лидера это не просто семья… Это, я даже не знаю как сказать. В общем, разводы в этой среде несколько непонятны и неприемлемы. Хотя о разводе речи и не шло. Я не знаю, любил ли он мать… вечно в разъездах. Вечно на работе пропадает. Он мог месяцами не появляться дома. Так что это вопрос такой… Наверное любил раз выбрал ее когда-то… Отец принял волевое решение быть с ней чаще и больше. Ну, и как следствие на двадцатом году их брака появилась я.

Это было настолько спокойно сказано, что я посчитал неуместным задавать какие-то вопросы. А Катя, потушив окурок, продолжила:

– Я точностью до запятой повторила путь моего брата. И даже офицерские курсы окончила без отрыва от работы здесь. Но на Луну меня пулеметами не загонишь. Я там была. – в этом месте я невольно вскинул брови. Я конечно тоже при желании мог бы попасть на туристический корабль. Этих компании устраивающие круизы по орбите, или до Марса и обратно с облетом планеты, было достаточно много. Да и на Луну нормально ходили небольшие лайнеры. В программе полета было посещение музея освоения Луны; Жизнь в обычном лунном поселке; Посещение частных владений, где богатенькие европейцы строили себе жилье только чтобы больше хвастаться, чем бывать там. В общем, там конечно было на что посмотреть, но не более одного раза. А мне видевшему все, что можно увидеть там, в Сети, и вовсе не хотелось в такую поездку. Катя не обратила на мое удивление внимания и продолжила: – Так что вместо Луны, я выбрала планетарную энергетику. Мне повезло очень. Именно здесь я познакомилась с очень сильным физиком-теоретиком. У него столько заслуг перед страной и миром… Ты его видел в коридоре. И хотя наши отношения зашли далеко за рамки ученицы-учителя… нам хватило сил расстаться прилично, что бы это не сказалось на моем отце, да и на моем будущем. Я обещала тебя только удивлять и удивлять правдой. Значит и про себя приходится правду рассказывать. Не ухмыляйся так… Он мне многое дал. Многому научил. Без его знаний, я бы не осилила "девять зеркал". Просто бы выдержки не хватило. Я ведь все-таки непоседа.

Я слушал ее и диву давался. Я думал это у меня необычно насыщенная жизнь… А оказывается Катюха и на Луне побывала и офицером стать успела, и ученый неплохой из нее получился. Да и любовники у нее, так скажем, я им не сравнение…

– Я взялась за проект "Новая энергия" по личной просьбе отца. Он не хотел приказывать моему брату, а просто просьбу братик спустил на тормозах. Я не знаю, что у них там случилось но, в общем, в проект я влилась сразу после отказа брата возвращаться до истечения очередного контракта с Лунной Добывающей Компанией. Он там не руководитель какого-нибудь куста, а ведущий специалист в управлении уже. Ему не хочется покидать такое место и я его понимаю. Проект новый, рисковый, люди, которые им занимаются никак не связаны друг с другом и сколотить новую команду это нужно время, силы… много чего нужно. Отец не питал иллюзий на счет меня, но он видел результат моей работы над зеркалами, и вполне верил что я справлюсь с ролью наблюдателя за проектом. Не руководителем, не главным специалистом, не даже ведущим… простым наблюдателем. Но внедрять меня принудительно через министерство отца было бы глупо и мне пришлось без особого легендирования спокойно и методично пробиваться в святая святых проекта – к Полякову, к Кстессу, к Павлу, будь он не ладен… Сволочь, такую характеристику написал. Удавила бы лично…

Я удивился этой ее реакции. Разве она не могла спокойно пожаловаться отцу, и нашлось бы немало желающих удавить Павла вместо нее. Да и при чем тут пожаловаться. Отец наверняка знал о характеристике. И сам бы расправился с таким… Но ведь Павла насколько я понял никто не тронул. Что тут, порядочность Кати проявилась? Не очень верилось судя по ненависти которую я заметил на ее лице. Или прямой запрет отца мстить?

– Но нельзя. – сокрушенно сказала Катя словно отвечая на мои мысли. – Он охрененный специалист. Таких как он мало. Он и ученый великолепный и организатор. Он станет великим, если и дальше будет так аккуратен. Выманить кабинетного математика на расчеты в самое пекло это не каждому по силам. А сделать, так что бы математик думал, что это именно его самого идея, так просто подвиг. Павел на всю катушку использовал мозги этого монстра, что бы получить новые модели. И получил их. Другое дело, что он уже сам сомневается в перспективности того направления, что выбрал. Он, наверное, меня частенько вспоминает сейчас. Я ведь ему подсказывала полученные выводы Кстесса. Он не верил. Ну, это лирика… пусть бог будет ему судьей. В конце концов, что такое деньги, потраченные на пустышку? Мы можем себе пока такое позволить. А что характеристику такую написал… Знал бы он, какая я на самом деле стерва, он бы там двухтомник оформил…

Мы вместе невольно рассмеялись. Предложив продолжить в комнатах отдыха, она повела меня дальше по одному из коридоров.

Девятый сектор комнат отдыха включал в себя несколько залов украшенных живыми растениями, фонтанчики, телевизоры, развешанные на стенах, и автоматизированный небольшой столовый комплекс. Помимо залов было несколько спальных комнат, в одну из которых мы спрятались с чашками в руках.

– Значит, ты просто следишь за тем, кто что делает? – спросил я.

– Коха, ты вообще слушаешь, что я говорю? – возмутилась она. – Я сама так же там работаю. Но если мне становится в рамках проекта что-то известно, я должна ненавязчиво довести это до сведения ближайших мне участников. Я никто для них, чтобы давить и говорить харе фигней маяться. Но я намекнула на чужие идеи, а вы думайте, спорьте, узнавайте. Подкидываю им пищу для размышления так сказать. И плюс к этому занимаюсь своей профессиональной деятельностью. Я очень хочу выбить обычным путем серию нужных мне экспериментов. Но для них нужна новая аппаратура. Она даже уже просчитана и даже проекты нарисованы. Есть чертежи и ТУ, но нет одобрения руководителя проекта. И для этого я поеду на Дикое поле, чтобы самой уже убеждать, умолять, показывать, что эта серия экспериментов нужна проекту. Что разность плотности буде она доказана объяснит все эти выхлопы в местах пробоев. Что мы сможем, не парясь просто доить темное пространство до бесконечности. Понимаешь? Поляков уже понимает. Ему осталось только признать некоторые свои идеи ошибочными и позволить мне провести свои эксперименты. И хотя я и говорю "осталось только", это самая тяжелая часть дела. Всем тяжело признавать свои ошибки. А тем более ошибки, на которые потрачено столько денег и времени. Но Поляков умница и я надеюсь, что у меня все получится.

Я спросил то, что волновало меня уже довольно сильно после всего сказанного:

– Слушай, а отец понимает вообще что там, на Диком поле, не курорт? Он знает сколько там народу погибло.

Катя посмотрела на меня немного с грустинкой и сказала:

– Ты даже себе представить не можешь, сколько там погибло на Диком поле. Я когда недавно узнала, в шоке сутки была. Но отец знал это с самого начала.

– И он тебя послал туда?

– И не только меня. От министерства там не только я работаю. В каждой более менее перспективной группе есть специалист, который здраво может оценить деятельность всей группы в целом. Который не заинтересован в прикрытии ошибок группы и в сокрытии бесполезных растрат.

– То есть вы там вообще никому не доверяете? – продолжал изумляться я.

– Почему? Доверяют. – ответила Катя подчеркивая что она не при чем. – Полякову мой отец доверяет полностью. Кстесс пашет на государство почти сорок лет. Какой смысл им не доверять, если о них известно все и даже реакция слюновыделения на слове "лимон".

– Все равно ничего не понимаю в вашей кухне. – признался я. Подумал и добавил: – И как-то не очень хочется понимать. Я все время думал что наука это такое дело в котором нет всего этого… слежки… контроля… что это чистая работа мозга и рук и ничего более.

– Я сейчас беситься начну от твоей наивности. – сказала с улыбкой Катя. – Вот что значит воспитание по заложенным государством стандартам. Надеюсь, ты не считаешь что Лидеры это святые, которые в туалете никогда не сидят с газеткой?

Я засмеялся, но пришлось признать, что о таких вещах я как-то не думал. Ну, сложно представить руководителя министерства юстиции тужащимся на унитазе.

– Самому, видишь, смешно стало. Наука сейчас ничем не отличается ни от армии, ни от спорта. Ни от юстиции той же. Надо быть очень молодым, вступая на профессиональную стезю. Что бы у тебя была фора во времени. Надо быть очень дисциплинированным, чтобы не завалиться на какой-нибудь дурости и не испортить карьеру. И конечно все эти отрасли должны жестко контролироваться властью, ибо они относятся к стратегическим проблемам. И не только они. Хотя вроде то же МВД это министерство внутренних дел. От качества порядка внутри страны зависит то, какие действия государство способно производить за его пределами. От качества профессиональных спортсменов зависит процесс воздействия на массы населения. Гордость за страну снижает риски внутренних недовольств руководством. Но даже проигрыши наших спортсменов можно так обставить и обыграть… Так что даже здесь надо за всем присматривать. Контроль во всем, включая гласную и не гласную аппозицию, позволяет нашей стране безопасно проходить кризисы даже мирового масштаба… – улыбнувшись каким-то своим воспоминаниям Катя сказала: – даже митинги которые устраивают ваши, как ты их назвал, болтуны пацифисты…

– Это не я так назвал. Это Вовка… – поправил я ее.

– Неважно… – отмахнулась она. – Проходят в строго удобное для властей время. То есть регламентировано даже это.

– Это хорошо или плохо? – не удержался я от вопроса.

Катя задумчиво посмотрела на меня и сказала:

– А это решает каждый сам для себя. Но, учитывая данные контроля, восемьдесят процентов населения думают о чем угодно только не о смене власти и отмене существующих порядков. Наше телевидение исправно показывает разгул преступности в Америке, чтобы зритель мог вполне оценить преимущества контроля, когда преступника в большинстве случаев задерживают почти сразу.

– Я понял. – сказал кивнув я. Я действительно и сам ловил себя на мысли, что нам показывают из-за рубежа только новости, очерняющие тем действительность с изредка перемежающимися сообщениями о редких достижениях. Я поднялся и, пройдя к двери в, зал сказал: – Я пойду себе кофе еще налью, а то голова квадратная от таких откровений.

Выйдя из комнаты я прошел к столовому комплексу у которого стоял незнакомый высокий мужчина и готовил себе заказ, набирая названия блюд на щитке автомата.

– Добрый день. – сказал он мне, когда я встал за ним.

– Здравствуйте. – кивнул я.

– Вы же с Катей приехали? Да? – спросил он – Я вас заметил вместе в зале контроля.

Кивнув, я боялся что либо говорить помня предупреждения Кати.

– Вы к нам работать собираетесь перейти? – не унимался незнакомец расставляя полученные пластиковые контейнеры по подносу.

– Да не… – сказал я скромно смотря на автомат и стараясь не глядеть в лицо незнакомцу.

– Зря. Нам уже неделю оператор на природные нужен. Когда найдут неизвестно… – он замер с подносом наблюдая как я просто выбираю кофе и жду стакан из паза в автомате. – А вы не энергетик?

– Энергетик. – сознался я. – Учусь в Энергии и Синтеза.

– И на каком курсе?

Я не успел ответить. Услышав голоса через открытую в зал дверь, вышла Катя и приветственно помахала рукой незнакомцу. Тот дернулся помахать в ответ, чуть не забыв что в руках держит поднос.

– Здравствуйте Катя. – громко приветствовал он ее.

Она что-то крикнула в ответ, но я не разобрал в отличии от незнакомца. Тот заулыбался и прошел к столикам чуть поодаль от столового комплекса. Присев за столик у журчащего фонтанчика стилизованного под горный водопад он пригласил нас к нему за стол и нам с Катей пришлось присоединиться к нему.

– Вы не обижайтесь. Перерыв всего десять минут я быстро перекушу с вами и убегу. А то ужасно хочется с вами Катя поговорить. За что же вы нас покинули. Я ведь еще помню, как у нас было весело с вами. А ваши шутки над охраной до сих пор как легенды передаются. Сейчас уже никто такое не повторит. – Катя сидя рядом со мной смущенно улыбалась и молчала. А незнакомец в светло голубой "пижаме" без карманов и каких-либо нашивок продолжал: – Вы, Катя, не представляете, как стало здесь скучно работать. Все заняты своими делами. После вахты все разбредаются по своим кельям. Уже нет таких посиделок в комнатах отдыха. Вы видите до чего, я дошел, что уже в девятый комплекс один хожу перекусить. Раньше бы к автомату было бы не пробиться. И это здесь не говоря про другие сектора отдыха. А сейчас? Дотелепались до автомата с кофе налили себе и обратно на рабочее место. Скучно даже в этом.

– А вы же хотели увольняться? – спросила Катя, лукаво улыбаясь.

– Да разве кто в своем рассудке выпустит отсюда каторжанина природника? Мы хоть и на привилегированном положении, но никто не хочет к нам. Вы же знаете нашу работу.

Он умудрялся, есть и при этом даже внятно говорить. Я же смотря на него, отпивал горячий кофе и думал, только о том, что мне говорила Катя. О чем они говорили между собой меня никак не касалось. А вот насчет контроля за негласной оппозицией…

Я вспомнил каким странным мне казался выбор времени для наших демонстраций ранним воскресным утром. Я помню, как удивлялся нашим ходожникам которые рисовали свои агитки на стенах домов в малолюдных местах. Потому что так им говорили безопаснее. Неужели, это тоже проявление контроля? Управления нами. Тогда как они вообще смели нас судить тогда! За что я вообще отпахал в Диком поле, если все это их работа по организации управляемого подполья и завлечению в него расположенных к этому личностей? Или все зависит от права выбора и я не могу возмущаться? Меня ведь никто не тянул. Я сам делал то, что делал. Просто мне подсовывали получается наживку и я послушно ее заглатывал. А как же прыжки… ведь это проверка на смелость… Ведь это проверка на неотступность. Может офицеры контроля и это тоже внедрили, чтобы уже самим понимать, кто из нас, на что готов и за кем лучше всего присматривать?

Незнакомец отправил пустой поднос в огромный короб сдачи мусора и сердечно попрощавшись с Катей, убежал на свою службу. Она сев напротив меня спросила с улыбкой:

– О чем ты думаешь?

Я не хотел признаваться, но все-таки рассказал, как на духу.

– Не знаю. – призналась Катя. – Могли конечно вам это навязать… но мятежники иногда сами до такой чепухи доходят, что ничего и выдумывать для них не надо. Поверь мне. Я видела. Не сама, но у меня всегда был доступ к интересным материалам. Вот когда-то смотрела. И прыжки такие с арок именно той больницы, о которой ты говоришь, я тоже видела. И неудачные прыжки конечно…

– Как-то все начинает выглядеть очень тоскливым… – сказал я невесело смеясь.

– Ну, а что ты хотел. Как вы говорите… Это же Система. – она поднялась и сказала: – Знаешь… Я думаю, что тебе больше пока ничего рассказывать нельзя. Если бы ты загорелся желанием все знать я бы тебе до утра тут все показывала и рассказывала. Если бы ты возмутился узнанным, я бы тоже… пыталась бы тебя убедить что все это имеет право на жизнь раз устраивает большинство граждан. Но во так… Я не хочу видеть тебя в депрессии. Поехали домой.

Я сделал попытку объяснить, что мне все очень интересно, но она покачала головой и потянула меня в комнату, где осталась моя куртка и ее сумочка.

Через пару часов уже у нее дома, вспоминая все эти кордоны на выезде я лежал на диванчике, закинув ноги на спинку, и думал что, конечно, она права по-своему: если большинство это устраивает, если большинство довольно существующим порядком то, какое право имеет меньшинство навязывать другое мнение. Для меня оставалось только одно загадкой, а не врут ли мне и тут, говоря, что большинство все устраивает. Я поделился мыслями с сидящей за терминалом Катей, и она ответила:

– Не врут. На досуге посчитай всех, кто тебя окружает и кто чем недоволен. Родителей тоже посчитай…

Мне много времени не надо было, чтобы из всех кто мне был близок последний года выявить только двух недовольных. Того, кто сейчас ждал суда, да Вовку что еще не наигрался в героев революционеров. Была еще некая сомнительная студенческая организация у меня на факультете, и в нее могли входить кто-то из моих приятелей по институту, но так как я ничего об этом не знал то и назвать не мог. А, учитывая все мной понятое в тот день, то вполне могло оказаться, что эта организация порождение структур контроля и что там просто одураченные ребята, которые только думают, что им что-то не нравится. А на самом деле подрастут, получат удачное или не очень распределение, оценят заботу государства, предоставляющего в неограниченный по времени кредит квартиру, и больнее ничего и никогда не скажут против него.

– Тот кто сейчас в милиции… он неисправим. – сказала Катя, когда я ей назвал. – Уже нет. раньше быть может. Но тот кто способен убить вот так… буквально ни за что просто от страха… общество должно быть абсолютно невменяемым, чтобы не защищать себя от таких. Какие бы классные адвокаты у него не были, альтернативку он не получит. Пусть надеется на пожизненное. Высшую меру уже пару лет никто не приводил в исполнение, да и до того случая почти десять лет не было казней. Это не мораторий это здравый смысл. Коха, нельзя в обществе, где активно практикуется смертная казнь разглагольствовать о гуманности текущего строя. Только и всего…

Я уже утомился оттого, что она меня называла кличкой, и сказал:

– Слушай, а можно с тобой договорится, принцесса, – я специально сделал намек на ее происхождение, – чтобы ты меня назвала только по имени.

– Я и так стараюсь. – сказала она и даже не повернулась. – И не называй меня принцессой. Меня так только отец называл. Но он очень серьезно это говорил словно он сам король.

Я кивнул, но Катя не услышав ответа спросила:

– Хорошо, Алька?

– Угу. – промычал я. – Ты что там кстати делаешь?

– Читаю про твоего Вовку… – как ни в чем не бывало, сказала она.

Я не поверил. Поднялся и подошел к терминалу.

На экране был довольно убористый текст, разделенный вместо параграфов жирными линиями.

– Мне просто стало интересно где он и что с ним стало. – сказала Катя чуть подвигаясь что бы и я мог прочитать. – Задала поиск в свободных источниках: фамилию и имя. Я же помню как его зовут. Он ко мне клеился две недели на ВБНК.

Она это сказала с улыбкой, а вот я даже не улыбнулся, прочитав, что она нашла информацию по нему на сайте Минюста. Прокрутив в самый низ текст с дрожью в голосе прочитал:

– …Арестован и осужден… решение суда номер…

– Так это когда было. Это же за ваши старые проделки. – отмахнулась Катя.

– Ты дату Катюх смотри! Найди мне это решение суда. Пожалуйста.

Катя быстро нашла решение суда и я прочитал его игнорируя стандартные витиеватые фразы ища только сам результат.

– Рецидив. Вот дурачок – негромко прочла первой и выругалась Катя. Пока я пытался найти это место она продолжила, скользя курсором: -. Запрет на альтернативную. Запрет на досрочное. Запрет на занятие должностей… так-с тут долго перечислять. Запрет на публичные выступления. Запрет на службу в армии. Запрет на пересечение границы двадцать лет. Копия отправлена представителю комитета стран участников договора о пресечении передвижения социально опасных личностей. Запрет на ведение издательской деятельности пожизненно. Копия отправлена в Минпечати…

Она читала, а я… я не верил. Словно это чья-то злая шутка. Я даже на секунду представил, что это сама Катя меня разыгрывает. Только то, что я сам знал этот ресурс Минюста досконально, свое дело в нем рассматривал когда-то, остановило меня в возгласе негодования.

– Пересмотр приговора может быть только по вновь открывшимся обстоятельствам. Точка. – как-то странно веселящимся голосом закончила Катя.

– А что смешного? – не выдержал я. – Что смешного что парня который спас эту долбанную ВБНК, сделал для страны огромную работу, сейчас упекли за какую-нибудь ерунду…

Кате, наверное, стало стыдно, она молчала какое-то время, перескакивая по страницам Сети, а потом найдя что искала зачитала уже жестким голосом:

– … участвовал в массовых беспорядках в городе Нижний Новгород, при задержании оказал яростное сопротивление, тяжело… ТЯЖЕЛО – повторила она с ударением – ранил сотрудника правоохранительных органов. На суде вел себя вызывающе. Оскорблял суд и государство. Признан виновным по всем статьям обвинения. С учетом отягчающих обстоятельств, тут перечислять долго тоже, осужден на девять лет лишения свободы с отбытием наказания в колониях ЦКИНа, с правом ЦКИНа использовать труд осужденного в рамках государственных задач.

Я еще раз перечитал и спросил раздраженно:

– Что такое ЦКИН? Сто раз слышал и не знаю что это.

Катя отъехала от терминала и сказала:

– Центральный комитет исполнения наказания при Минюсте. Но на самом деле это отдельная контора. Клали они болт на всех кроме Верховного Судьи. Они действительно решают госзадачи. Очень плотно когда-то работали с медиками. Когда надо было проводить клинические испытания на людях. Да и сейчас работают, наверное. Считай что это тоже альтернативка только в худшую сторону.

– Я уже понял. – сказал я.

– Да ты не думай они же там реально добровольцев из своих заключенных ищут. Если ты участвовал в экспериментах принесших реальную пользу, то на все запреты о досрочном освобождении можно плевать. Дело возвращается в суд и по "вновь открывшимся обстоятельствам" решение изменяется.

– Я думал это если найдутся доказательства его невиновности.

– Ну, и это тоже. – вяло сказала Катя. Она с тоской посмотрела на меня и спросила: – Ты сильно расстроился? Ты же говорил, что вы с ним поссорились тогда еще.

Я, не отвечая присел на корточки перед терминалом и раскрыв папку с сохраненными роликами митинга в Нижнем запустил тот, где ОМОН избивает кого-то. Я трижды просмотрел ролик, но так и не смог разглядеть даже близко лицо избиваемого. Но отчего-то во мне появилась такая уверенность, что это именно он там корчится под ногами бойцов в броне.

Катя подъехала на стуле сзади и положила мне ладони на плечи.

– Прости. – сказала она почему-то.

– За что? – огрызнулся я.

– Что стала искать про этого… твоего. За то что тебе показалось что я рада что его посадили. Да и за то, что я наверное не много не понимаю тебя… Мне казалось что ты завязал с этим…

Я кивая ничего не говорил. Потом повернулся к ней и просто в отупении сел на пол у ее ног. Обнял их и спросил, уже заранее зная ответ:

– Ты никак не сможешь помочь ему?

Я чувствовал уперевшись лбом в ее острые коленки что она смотрит на мои волосы и медленно качает головой. Потом она вздохнула и прочитала снова из выдержки приговора:

– Тяжело ранил сотрудника правоохранительных органов. На суде вел себя вызывающе. Оскорблял суд и государство… – она подумала, что мне этого недостаточно и сказала: – Ему нельзя помогать. Не надо мараться. Не отмоешься потом.

Я кивал, понимая, что не имею права, о чем-либо ее просить или умолять. Какая глупость-то кругом. И тот, кто ждет суда… и Вовка… все они кажется, окончательно пропали для нормальной жизни. Вовка же все прекрасно знал и понимал. Он же не боялся как тот другой. Он наоборот НИЧЕГО не боялся. Словно специально шел на конфликт. Он что? Так желал пропасть в этих лагерях ЦКИНа?

Катя погладила меня по голове и словно оправдываясь сказала:

– Я, правда, ничем не смогла бы помочь, даже если бы хотела. Я не уверена, что даже Судья бы пошел на нарушение закона ради своих родственников. А уж мне сикухе, и подавно откажет. Еще и отцу все выскажет. Был такой Еврипид… Так он сказал, что преступления можно совершать только ради государства. Единственное что бы он сделал это в рамках системы подсказал бы как быстрее выпутаться. Подсказал бы как куда напроситься, чтобы быстрее срок прошел. К примеру, перевестись в полярные лагеря. Это не Юг с его радиацией. Это не участие в сомнительных программах. Это обычная работа, на которую вечно не хватает рук. Но если он не дурак то сам все сделает. Но ты не приближайся даже к нему. Я не хочу, чтобы потом, половина служб контроля обсуждала с кем водиться и спит дочка Энергетика.

Я поднял голову и посмотрел ей в глаза. Встал и отряхивая брюки сказал неуверенно:

– Кать уже утро. Мне завтра в институт. Я пойду домой… хочу хотя бы душ принять пару часов поспать электронную планшетку взять, а то опять буду просто так сидеть, ничего не записывая.

Она, держа меня за руку, попросила:

– Не уходи сегодня. Я тебя так ждала все это время. Я никогда в жизни никому своих слез не показывала, а тут прямо на работе разревелась вчера. Я ведь не просто так тебе все это сегодня показывала. Надеялась, что ты поймешь каково мне. Жить не одной, не двумя, и даже не тремя жизнями. И везде пытаться оставаться честной. И с самой собой и с другими. И все, потому что меня угораздило родиться у моих родителей.

Я криво усмехнулся и даже хотел что-то сказать по этому поводу, но передумал. Зачем еще ее расстраивать. И так столько оказывается дерьма вокруг.

– И как дальше? – не удержался я когда она затянула меня на диван.

Молча с грустью улыбаясь Катя сделала жест бровями, мол, кто его знает.

– Ты уедешь уже скоро. Я тут один куковать буду. Найду себе подружку. Ты там вообще выйдешь замуж за какого-нибудь титана мысли. – я говорил с усмешкой, но Катина улыбка пропала. – Мне придется всю жизнь молчать, что знал и довольно близко дочь Энергетика. Тебе тоже что ты конкретно отрывалась с простым студентом. Что бы не компрометировать тебя, если вдруг твой папа попросит тебя выйти замуж за того же сынка Генерала. А что? Чем не династический брак?

Катя, наклонив голову, спросила:

– Ты специально меня довести хочешь, чтобы я тут разревелась?

Помотав головой, я сказал:

– Нет. Я просто немного потерялся. Слишком много впечатлений. Просто я не понимаю, как вообще жить дальше. И не только из-за тебя. Идти по улицам и показывать средний палец уродам, что потом просматривают пленки? Или разговаривая по телефону в конце прощаться и со службой прослушивания? Или интересоваться у милиции, когда запланирован "стихийный митинг"? Или в разговоре на работе обращаться в пустоту и говорить "Вы знаете, мы тут не просто деньги государства проедаем мы тут еще и работаем". А в постели с тобой нам, наверное, все-таки стоит это дело делать под одеялом… мало ли откуда снимают.

– Не мешай онанистам получать удовольствие. – горько сказала Катя и я рассмеялся.

– Странно все это. Понимаешь все понятно и в то же время странно. Все так логично и правильно. Только в этой логике чего-то не хватает. Человечности наверное. Уважения к личности. Я когда вернулся и удивился как со мной разговаривал офицер Юстиции. Уважительно так. Отцу очень понравилось. А ведь все просто. И это вот демонстрационное уважение тоже очень правильно рассчитано, чтобы я понял я вернулся в нормальный мир, где я человек, где меня уважают. Не важно, что за каждым моим шагом следят. Неважно что какие-то ублюдки с отвисшими челюстями слюни пускают разглядывая как я целуюсь с красивой девчонкой.

– Там очень много девушек, женщин в службе контроля работает. – сказала Катя.

– И они что слюни не пускают?

Она пожала плечами.

– Как вот тут не материться и не просить прервать киносеанс?

– А ты не думай просто об этом. – сказала Катя. – Поверь это довольно не сложно – знать и не думать. Просто принять, как факт это.

Я хотел подняться с дивана, но Катя удержала меня.

– Я за сигаретами. – сказал я и она меня отпустила. – Курить жутко хочется.

Закурив и подойдя к окну я спросил:

– А здесь наши разговоры тоже записываются?

Катя подумала, прежде чем ответить и просто молча кивнула:

– Конечно. К нам хоть наши родители странно относятся но все-таки наши жизни должны быть защищены и под контролем. Наверное даже под еще большим контролем.

– Я почему-то так и подумал. И все что мы говорим потом пойдет на стол твоему отцу?

– Нет. Это вот вряд ли. – усмехнулась Катя. И вдруг воскликнула со смехом: – Оператор! Стереть разговор по просмотру.

Я тоже заулыбался и спросил:

– И что они тебя послушают?

– Да нет, конечно… – смеясь, ответила Катя. – Скорее всего, выделят фрагменты, сохранят для истории. Через пять лет очистят, как у них в инструкции сказано.

– Ах, ну да… – смеясь, я подхватил ее тон: – Они же не имеют права нарушать инструкции и закон, позволяющий ради борьбы с социальными опасностями вести наблюдение в чужом жилище.

– Алька. – улыбаясь, сказала Катя. – Я ведь не шутила… Это наверное единственный путь. Знать, понять и не обращать внимания. Иначе свихнешься. Спасает надежда только одна, что штат операторов контроля не может превышать по инструкциям что-то… сорок или пятьдесят тысяч человек. А этого даже чтобы полноценно просматривать Москву не хватит, поверь. Не то что всю страну. Да и других задач у них полно. Это довольно тяжелая работа. Они раскрывают массу преступлений. Одно это, многое оправдывает в их существовании.

– А они порно видео потом не продают? – спросил я совершенно серьезно: – А то бы прикупили себе, к примеру, секс моего преподавателя по социологии с его новой пассией Сашей Кожевниковой. Крутил бы на его уроках и думал бы о социальных градациях и о чувстве защищенности общества.

– Нет, не продают. – смеясь заявила Катя, – При обнаружении подобного довольно легко вычислить, кто был оператором контроля на том участке. – А в этих делах условных сроков нет. Это разглашение гостайны. Юг с его радиацией покажется просто избавлением после следственного изолятора.

– Сколько же всего работает в этой сфере?

– Да не очень много. На три сотни миллиона населения, так мало даже. До маразма просто никто ситуацию не доводит. Чтобы следить за теми, кто следит. Но аппарат конечно внушительный.

– Ну, скажи сколько? – не унимался я уверенный что Катя владеет информацией. – каждый десятый? Каждый сотый помогает государству бдеть? Каждый тысячный?

– Да я реально не знаю. – сказала Катя и я ей постарался поверить.

Я стоял, рассматривая пустой проспект первой марсианской и в голове была такая пустота. Стало абсолютно не интересно сколько там людей следит за другими людьми. Перестало волновать даже то, что всегда за мной наблюдает автоматика, а потом оператор смакуя моменты думает сохранить или нет их для истории. Это же сколько они про всех знают? Это же какую власть над людьми им дает это знание. Кто с кем спит, кто у кого что украл, кто про кого что сказал. Это какое-то реалити шоу для ограниченного круга зрителей. Может нам для этого реалити шоу и показывают по всем каналам чтобы мы даже не забивали голову что за нами так же вот следят. А если забивали, то тушили наш испуг мнимой картинкой, как все это выглядит на экране. Ну да. Немного жутковато. Но вон люди годами позволяют себя снимать для всяких "Жизнь на спутнике", "пещера на пятерых", "сто дней на глазах". И не пугается обыватель проскочившей мысли. Привык он… Все зависит от предпосылок… – внезапно понял я. – если что-то где-то произошло и общество это одобрило то даже в немного извращенном варианте общество это съест. Сначала, вон, мужья за женами следили, потом жены за мужьями. А теперь все за всеми. Паранойя. А страшно-то как… Я стал лучше понимать страхи того, кто остался в том подвале и скоро должен был предстать перед судом. Да, реально чокнуться можно, постоянно думая о таком.

– О чем думаешь? – спросила Катя.

– О тебе. – соврал я даже не глядя в ее сторону.

– Вот только не ври. – безапелляционно сказала она.

Повернувшись к ней я сказал:

– Хорошо. Я понял… Все равно мне никуда от такого не деться. В Европе говорят еще круче гайки завернуты. А в Америку, я как ты на Луну – даже под пулеметами не поеду. Значит, выбора нет особого. Или бороться, или принимать правила. Бороться не хочу. Я сейчас понял, что общество буквально в экстазе от того, что оно массовым порядком снимается для "сто дней на глазах". Остается только принять. – Я посмотрел на Катю и, забывшись, уронил пепел на пластик пола.

Посмотрев на меня хитрым взглядом, Катя спросила:

– Что, вот так взял и принял?

Я пожал плечами, мол хочешь верь, хочешь нет.

– Ну и хорошо. – сказала Катя. – Тогда завтра ты будешь учиться жить ничего не зная и не вспоминая о КП энергетиков. То есть мы с тобой даже говорить об этом не будем.

– А о чем мы будем говорить? – сказал тоскливо я. – О твоем отъезде?

– И об этом мы ни сегодня ни потом говорить не будем. Только за сутки до отъезда я тебе скажу. Хорошо?

Я подумал и кивнул.

Усыпал я в половину пятого. Спать оставалось несколько часов. А с утра еще надо было домой заскочить. Я даже надеялся, что обойдется без снов. Не обошлось.

Катя уехала в мае, когда даже погодные генераторы выключили, но тепло нежным покрывалом накрывшее город не рассеивалось даже ночами. К нашему общему удивлению в такую рань к поезду попрощаться с дочерью приехал и ее отец. Она с ним встречалась на моей памяти всего несколько раз. Причем предпоследний я сидел в машине возле министерства и наверное пачку скурил ожидая ее возвращения. Она никогда не рассказывала об их разговорах. А я и не спрашивал. Я принял эти тупые правила этой глупой игры. Так что впервые воочию я увидел ее отца там на вокзале. Почти не похожий на свои портреты и без телевизионного грима и монтажа он казался невероятно уставшим человеком. Жесткость, конечно, была заметна больше, но и усталость не укрылась от моих глаз.

С дочерью он разговаривал тепло и долго. Так получилось что он сожрал все время которое мы рассчитывали провести с ней вдвоем. Только перед самым отправлением поезда отец позволил мне подойти и телохранители пропустили меня в ним.

– Ну, все дочка. – сказал он глухим, совсем не телевизионным голосом, и поцеловал Катю в лоб. – Помни, что мы с мамой тебя очень любим. Береги себя.

Оглядев меня с ног до головы просто кивнул не протягивая руки и сказал:

– Катя очень хорошо о тебе отзывалась. Если будет нужна работа у нас скажи ей. Она знает как тебе помочь.

Я, пытаясь пошутить, сказал:

– Да мне сказали, что у вас там люди за бесплатно работают. Я как-то привык за более весомые ценности.

Он даже не улыбнулся говоря:

– За наше "бесплатно", люди готовы сутками, семь дней в неделю, круглый год работать. Это мы их отдыхать заставляем. Иначе бы и не выходили бы из-за рабочего места.

Его шутка получилась удачнее. Хотя, как позже оказалось, что и не шутка это вовсе. Он тактично оставил нас вдвоем и в сопровождении охраны покинул перрон.

Мы, оставшиеся несколько минут просто целовались, ничего не говоря. Все было сказано уже ночью. Все было решено и продумано. Каждый из нас пообещал друг-другу нечто важное, и мы собирались сдержать эти, немного детские для нашего возраста, клятвы.

Зайдя в вагон и поднявшись на второй спальный этаж, Катя оттуда долго махала мне рукой. Когда поезд с шумом гидравлики закрыл двери и немедленно тронулся Катя спряталась, и я больше не видел ее лица в окошке.

Я не спешил уходить с вокзала, смотрел на людей спешащих к своим поездам. Посмотрел, как словно космический корабль в док в пустоту между перронами вполз новый поезд. Точная копия того, который увез Катю. Я даже подумал что это поезд вернули, но на панно высветился совершенно другой маршрут этого нового состава и я усмехнувшись своей наивности побрел прочь.

Сев в машину оставленную мной на стоянке возле вокзала я не медля больше, поехал к Кате домой. Квартира скоро должна была перейти другому сотруднику, ввиду предстоящего длительного отсутствия Катерины и я хотел просто на последок убедится что там не осталось ни ее ни моих личных вещей.

Я ничего не обнаружил и просто сел на диван в ее кабинете, стараясь запомнить это ощущение такого ставшего мне родным дома. Скоро туда должны были приехать уборщики и за ними въехать новые хозяева. Они наполнят квартиру другими запахами, звуками… мыслями. А пока там пахло Катей… Там даже в пустой квартире я слышал ее тихий голос, что ночью обещал мне так мало, но так много для наших обстоятельств. И везде чувствовался буквально спертый воздух так и не сказанных, но таких, наверное, нужных слов. Не до конца открытых тайн и мыслей. Не полностью понятых мной идей. А главное душивших так меня в последние дни… наверное все-таки слез. Я сдержался, только помня ее слова о ненависти к плачущим. Но она сама не выдержала накануне и расплакалась у меня на плече. Успокаивая, ее я успокаивал и себя. И мне удалось даже ее рассмешить, как это не странно. А может просто у нас у обоих нервы разболтались за это время таких острых переживаний грядущей разлуки. Мы смеялись, хохотали над какими-то пустяками совершенно не думая о том, что завтра мы расстанемся и может быть не увидимся.

Из квартиры Кати я поехал в институт. Вместо того чтобы попасть на вторую хотя бы пару я направился в деканат и написал заявление с желанием сдать экстерном программу, отделяющую меня от третьего курса. В деканате разве что глаза в изумлении квадратными не сделали. Я через пень колоду посещал последний месяц занятия и вдруг прихожу и прошу дать допуск к зачетам и экзаменам второго курса. Из деканата меня отправили к ректору.

Ректор выслушал мою дущещипательную историю о том, что я такой старый, а мои ровесники уже по специальности практику трехлетнюю проходят, кивнул и дал разрешение после сдачи экзаменов за первый курс до первого сентября сдать экзамены за второй.

Когда я дома рассказал об этом родители, то услышал нечто новое про себя:

– Молодец, сын. – сказал папа. – Я всегда знал, что ты не захочешь оставаться вторым и третьим. Дерзай.

– Я в тебя верю. – сказала мама и попросила все-таки не сойти с ума сдавая довольно объемную программу второго курса за два месяца.

Я начал учиться. Не так как это надо делать. То, что я делал, называлось "сжигать мозг". Найдя через приятелей врача, что выпишет мне рецепт на некоторые лекарства, уговорив врача, что мне это действительно нужно и от этого зависит больше чем моя никому не нужная жизнь, пройдя обязательное обследование, я получил что хотел. Вернувшись домой с пакетом коробок "НООТРОСТАЗА" я спрятал их подальше от родительских глаз и сел за учебники.

С памятью стало все просто. После этой химии я помнил любой прочитанный текст. Были проблемы с пониманием материала. Но либо через мозговой штурм, либо через Сеть я находил объяснения и эти объяснения так же выжигались в моих мозгах. Ох, я прокляну потом все за то что так себя изнасиловал. – думал я глотая очередную капсулу.

С экзаменами за первый курс я разделался легко. Как мне было и обещано, я, как староста группы, получил по многим предметам оценку на полбалла выше. А по забавному предмету Социология я умудрился получить оценку выше максимальной. Ну, очень меня всегда интересовал социум. Сдав зачетку в деканат, я был послан готовиться к экзаменам вместе с двоечниками второго курса, пытающимися перебраться на третий.

Моя комната превратилась в кабинет безумного ученого. Тетради и многоразовые пластиковые планшеты валялись по полу и мама, заходя, боялась даже что-либо трогать, так как в моей голове жестко заседало, где я бросил тот или иной предмет. Курьезов получилось не мало. Особенно с питанием. Я иногда просто забывал, что не ел почти два дня. Наконец вспомнив это, я наедался от пуза и немедленно усыпал.

Зачеты были самым геморройным препятствием. Без них было невозможно получить допуск к экзамену. Но зачеты получить это было еще то приключение, когда на всех кафедрах оставались только дежурные преподаватели. К примеру, курс базового биологического синтеза я так и не сдал и просто приперся в день назначенного экзамена с пачкой тетрадей и планшетов с решенными работами. Профессор, раздав темы экзамена, буквально все остальное время проверял мои работы, пока я слонялся не допущенный по коридору. Экзаменационная комиссия кажется очень не хотела видеть меня среди сдающих. И профессор отказался принимать у меня экзамен в тот день.

– Вы мне и так всю голову чушью вашей засорили! – возмущался он в ответ на мой ропот.

Придя, домой я завалился спать расстроенный и проспал до вечернего звонка Кати.

– Как ты там, солнце? – спросила она улыбаясь. Я заметил, как она стала ярко красить губы и, что на ее левой щеке появился очередной модный серебристый рисунок.

– Типа, еще живой. – вяло отвечал я.

– Кто тебя там так заездил? Кто такая? Я ее знаю? – спросила она, не переставая улыбаться.

– Вот это мне неизвестно. – Сказал я – может ты и знакома с ней.

– Брюнетка? Блондинка? – улыбалась она понимая что я шучу.

– Базовый органический синтез…

– Ооооо! – рассмеялась Катя – Так ты сменил ориентацию? Тебе нравятся мальчики?

Я вымученно улыбался. Наморщив лобик, она вдруг спросила:

– Подожди так органический синтез, он на втором у нас был…

– А у нас вот на первом. – сказал я, не желая посвящать ее в свои планы: – Значит я буду умнее тебя?

– Никогда! – заявила Катя и добавила: – Кстати я по синтезу трояк получила помню. Все лето пересдавала. У тебя двойка?

– Я к экзаменам допуск еще получаю. – честно признался я.

– Неа, – уверенно сказала Катя. – Не судьба тебе быть умнее меня.

Подтрунивая надомной, Катя, мимоходом рассказывала, какие у нее новости за последнюю неделю. С кем она там познакомилась. Какой замечательный у нее руководитель проекта. И вообще, какой лапочка этот Поляков. И парни у него работают отличные. Я хмыкал и просил ее непременно рассказать мне о ее первом парне на новом месте. О впечатлениях.

Смеясь, мы распрощались, и я снова провалился в сон. С началом приема "НООТРОСТАЗА" странные сны больше не снились. Вообще ничего не снилось. Мозгу закрепляющему полученный за день материал было просто не до снов.

Чтобы не вдаваться в подробности я сдал до первого сентября все экзамены и зачеты второго курса за исключением пары предметов. Специальным совещанием мне разрешили посещать занятия третьего курса и досдавать экзамены второго. Моя группа, которую я покинул, была откровенно в шоке, узнав такие новости. Долго и вдумчиво пили за мои успехи. Экзамены я досдал за месяц и чтобы просто добить преподавателей подал в деканат прошение о рассмотрении возможности сдачи до нового года экзаменов за третий курс. Ректор снова вызвал меня и спросил, пользуюсь ли я препаратами калечащими память. Я с честными глазами сказал что нет. Он не поверил, но ничего не мог сделать. Прочитал мне лекцию о вреде химии и мой накачанный "НООТРОСТАЗОМ" мозг до последней интонации запомнил и упаковал полученный материал.

К новому году я сдал экзамены за третий курс. Мне даже не пришлось писать заявление на сдачу четвертого. Меня вызвали в деканат и предложили сдавать за четвертый раз пошла такая пьянка, и освободили от занятий. С этим освобождением я мог иметь доступ к библиотеке и к посещению любых интересных мне занятий.

Родители были в шоке, и отец честно признался, что если я сдам летом экзамены за четвертый курс, то он просто не сможет мне помочь с практикой по специальности. Он даже заикнулся о том, чтобы я подождал со сдачей до следующей зимы, когда его знакомый откроет очередной цех синтеза в сорока километрах от Москвы. Я посмотрел мутным взором на него и отказался поблагодарив. Я не мог понять одного: мои родители действительно думали, что я стану простым оператором синтез машины? Сказав им, что институт меня сам распределит я подумал неплохо было бы воспользоваться предложением Катиного отца и попасть в святая святых. К тому времени Катя уже намеками объяснила мне, что означает слово "бесплатно". В течении всего срока контракта деньги на руки сотрудникам не выдавались. Сотрудник получал все и сразу по завершению его. А до этого времени государство брало о нем полную заботу. Нет. Полную это не то слово. Полнейшую. Все за счет страны. От питания до новомодного музыкального центра, который по окончании контракта уйдет в детский дом или просто кому-то из менее обеспеченных граждан. А если ты отработаешь по контрактам свыше пятнадцати лет, то все предоставленное тебе в пользование за тобой и остается. Правда, нафига, через пятнадцать лет новомодный когда-то аудио-видеоцентр? Но не суть. Главное, что зарплата, выдаваемая по окончании контракта поражала все возможное воображение. Да еще премиальные, да еще и ордена медальки за выслуги. В общем, соблазнительно было потратить всего пятнадцать лет, чтобы потом всю оставшуюся жизнь получать надбавки при работе на государство и быть немного привилегированней остальных. Меня это не конечно не прельщало, но возможность за календарный год получить три года практики стоило некоторых неудобств.

Катя звонила все реже и реже. Было счастьем, если она позвонит раз в неделю. Но я боялся ей, что-либо сказать и когда она светилась на экране раз в две три недели. Вообще звонить перестанет, и что потом? О своих друзьях там она не распространялась особо в последние месяцы. Не говорила и о работе, которую делала под вывеской "совершенно секретно". Разговаривали о какой-то чуши да я все не забывал ей напоминать, что я ее люблю.

Но в феврале еле дождавшись ее звонка, я вместо привычных сюсюканий сразу перешел к делу.

– Катюш, помнишь куда мы ездили за неделю до суда над моим… над моим другом. – решился я сказать то, что ее раздражало. Она не любила, когда я о нем говорил "друг". Ведь он чуть не убил меня. Причем специально.

Нахмурившись Катя сказала:

– Да, а что? Это ведь не телефонный разговор.

– Ну, я не думаю что ты ко мне прилетишь хоть на день чтобы поговорить, если ты даже в отпуск не прилетела. – усмехнулся я.

– Да, не было у меня отпуска, сколько раз повторять? – возмутилась она. – Мы тут пахали как проклятые, установки тестировали. И в этом году не будет, скорее всего.

Я улыбался ее возмущению, а она надула губки и я заметил еле заметный красноватый шрамик на подбородке.

– А это что у тебя? – спросил я, указывая себе на подбородок.

– Не важно, – отмахнулась Катя и спросила: – Так что ты хотел сказать?

Я подумал, как бы это выразить помягче, чтобы не слишком удивить ее.

– Я в этом году заканчиваю обучение и хочу воспользоваться предложением твоего отца поработать там.

– Нет. – замотала головой Катя. – он на пару месяцев не возьмет тебя в операторы. Там минимум год. И то, по большому блату, как говорится.

– А мне именно на год.

Она совсем скуксилась и спросила:

– Ты бросаешь учебу?

– Нет. – сказал я. – Я ее заканчиваю. Теперь мне нужно три года практики на предприятиях энергетического комплекса. Я не хочу терять время.

– Не поняла? – и я понял, что она мне не поверит даже если расскажу ей всю правду.

– Ты можешь поговорить с батей и напомнить ему о его предложении?

– Да погоди ты, – раздраженно сказала Катя. – Как заканчиваешь? Я права ты бросаешь ее? Тогда при чем тут практика?

– Нет, я надеюсь, что я смогу закончить четвертый курс в этом году.

– Но ты же на втором?! – попыталась привести меня в чувство она.

– Твоя информация несколько устарела. – сказал я грустно улыбаясь. – Ты действительно так ни разу и не поинтересовалась там, как у меня дела?

Катя, продолжая ничего не понимать, замотала головой и сказала:

– Но как?

– Экстернат. Я сейчас числюсь студентом третьего курса. Документы оформят только через неделю. Когда вся моя предыдущая группа проскочит зимнюю сессию. Тогда я буду числится уже на четвертом курсе. Дипломную я еще в январе выцыганил. Я даже видел свои данные в открытой Сети. Институт активно ищет нам работодателей на практику. На меня есть заказы, но я не хочу три года синтезировать топливо для авиации. Или сидеть оператором на гелиевом или дейтериевом реакторе.

Она молчала, ничего не говоря. Когда-то ей удалось за один день отучить меня удивляться вообще. Теперь, кажется, ее очередь прекращать удивляться чему-либо в этой жизни. Дурачок, которого она так пренебрежительно когда-то представила в роли оператора контроля показаний, сначала стал ее близким другом, а сейчас сделал почти невозможное в ее понимании – сдал программу четырех курсов за два. Ну, еще не сдал, но был готов закончить начатое.

С трудом, разлепив свои ярко накрашенные губки она сказала:

– Я поговорю с папой. Я обещаю. Он давно уже ничему не удивляется. Думаю, это его заставит улыбнуться. После того, что он говорил о тебе…

– Он такого сильно плохого мнения обо мне?

– Нет что ты. Я с ним недавно говорила и он, даже мне нагоняй устроил, когда я призналась, что вся в работе и что даже тебе редко звоню. Просто… Как бы тебе сказать. Для него ты обычный парень. Не больше и не меньше. Это не хорошо не плохо. Это так… Констатация в его глазах. Ну, теперь пусть он поймет роль личности в обществе и влияние ее на обстоятельства. А то мне его нотации, что человек в этом мире ничего не значит и ничего не может без общества, несколько надоели… Алька… это правда? Это не шутка? Я точно могу ему звонить и просить за тебя?

Я кивнул, разглядывая ее лицо.

– Это… Это классно. – сказала она с трудом подбирая слова и улыбаясь радостно. – Это невероятно… Это… Алька, милый, я горжусь тобой.

Посмотрев на мое, не очень радостное лицо она спросила, не переставая улыбаться:

– Что с тобой?

Я не сразу признался. Но когда признался, словно полегчало:

– Кать… я только одного боюсь… что все это зря. И мне очень страшно. Я никогда так не боялся. Я с шестнадцатого этажа прыгал вниз и не боялся. А сейчас боюсь. Очень боюсь.

Она улыбалась, но я заметил искринки в ее глазах:

– Дурачок. – сказала она. – Я умею держать обещания. Это я умею. И не даю обещаний, которые не смогу выполнить… А мы обещали друг другу не так много, в сущности, чтобы не выполнить этого…

Вот ведь женщины… Все время думаю что речи только о них. Я боялся не нарушений наших отношений, которых и так практически не было. Я просто чувствовал панический страх перед грядущим. Что-то в моей душе просто выло и стонало от надвигающегося. И казалось после этих ощущений огромной глупостью волноваться за сдачу экзаменов и зачетов. Я знал, что панический ничем не спровоцированный страх вполне может оказаться следствием приема медикаментов. Мозг инструмент хоть и почти понятый, но слово "почти" позволяет ему такие чудеса откалывать. Я помнил, что по инструкции я должен после проявления побочных эффектов прекратить прием препаратов и начинать пить антидепрессанты. Но конец четвертого курса был так близок. Я рисковал. И как следствие были эти страхи.

Объяснять Кате что не наши отношения меня тревожат я не решился. Сто процентов поняла бы неправильно и закатала бы вопросами про мое отношение к ней и прочей чепухой. Но вот ведь странно ее слова словно успокаивающе подействовали на меня.

Когда мы попрощались с ней до следующего звонка, я уже по въевшейся за тот год привычке для разгрузки мозгов вышел на час прогуляться. Гулял я исключительно одним и тем же маршрутом. Всегда. Из дома я выходил на Лидеров. Пешком проходил до Первой марсианской, далее на кораблестроителей и две остановки я проезжал на монорельсе возвращаясь к дому. На всю прогулку уходил ровно час. В летнее время, когда в городе не было так сыро и прохладно, я просто бегал этим маршрутом включая в плеере одну и ту же музыку, чтобы она не забивала и без того не резиновый мозг. Но вот в феврале, когда даже полная мощность работы генераторов не справлялась с холодными массами северного воздуха, я бегать отказывался и просто гулял. Не скрою, я частенько задерживался у дома, в котором когда-то жила Катя и не один раз меня подмывало зайти и познакомится с теми, кто теперь живет в той квартире. Но я сдерживался не желая вторгаться в чью либо жизнь.

Я вообще стал самым незаметным существом на этой планете, как мне тогда казалось. Незаметным, неприметным, безобидным. Я никому не мешал. Мне никто не мешал кроме, пожалуй, преподавателя по энергетической физике, который просто хотел сделать из меня настоящего спеца и оттого просто замучил принудительными консультациями. Ему-то хорошо, ему за это деньги платят, а я, вместо того, чтобы зубрить химический и ядерный синтез слушал в полусне от усталости про энергетику релятивистских процессов. А если бы мне вообще все предметы надо было посещать? Но на занятиях я не бывал, не смотря на разрешение. На принудиловку меня вызывали персонально, как и других несчастных, и от того я казался себе вообще потерянным в этом мире. Я был никому не нужен. Мне был особо никто не нужен. Даже Катя после тонких намеков о том, как она там развлекается, стала немного блекнуть в моей душе. Я тоже думал завести постоянную подружку из тех, с кем когда-то учился на первом курсе. Но не сложилось и кроме нескольких случайных встреч с продолжением ничего не вышло. Родители несколько тревожились по поводу моей возросшей замкнутости, но они были вменяемы и понимали, что я взял несколько не тот темп, чтобы успевать еще и за обычной жизнью.

На таких вот прогулках, я буквально физически ощущал, как в моем мозгу частично выветривался пройденный год назад материал и был рад. Головные боли от перенагрузок уже проявлялись слишком часто, чтобы не начинать принимать меры. И я принимал. Гулял, употреблял релаксанты, выработал даже диету которая заставляла мой мозг после приема пищи буквально делать мне "чао" ручкой. Я спал как ночью, так и днем. И все время боялся только одного, что это я приношу совершенно никому не нужные жертвы. Мысль что это надо именно мне, иногда посещала, но под действием релаксантов выветривалась обратно.

В тот день после разговора с Катей я долго сидел на скамейке, той самой на которой она меня когда-то заметила и думал о том что же будет дальше. Ведь если возьмут после сдачи экзаменов работать на КП это еще один год без возможности увидеться с Катей. Пока я ломал голову над вопросом, почему она еще замуж не вышла там ни за кого, ко мне незаметно подошла сзади незнакомая девушка лет двадцати. Я заметил ее, случайно повернув голову, и выдыхая дым по ветру, глядел, как он уносится и растворяется воздухе. Она стояла надомной и словно ждала, когда я повернусь. Я и повернулся. Встал и посмотрел ей в глаза.

– Вам привет от пикерменов. – сказала незнакомка суховатым но приятным голосом и не торопясь вытащила из сумочки тяжелый армейский пистолет.

Я спокойно посмотрел на оружие. Не испугался. Не удивился. И вообще повел, наверное, слишком странно для стоящей предомной девушки. Она-то наверняка думала, что я побегу или буду звать на помощь. Она просто не знала какие мысли в моей голове в тот момент кружили. Неужели подсознание есть. Неужели оно может предупреждать человека о грядущей опасности. Неужели мистики правы и если правы то насколько. В общем я думал о чем угодно только не о черном зрачке оружия направленного на меня.

– Им так же. – кивнул я и через минуту игры в "гляделки" услышал выстрел.

Потом была невыносимая боль в животе и удар об асфальт. Взвывшие тревожные сирены далеко на улице я почти не слышал из-за своего собственного полустона – полукрика. Я раскрыв зажмуренные глаза видел лежа на покрытии дороги, как девушка спеша уходит прочь.

Согнувшись, я наблюдал, как мой бежевый костюм на животе и боку превращается в бордовый. Мыслей в голове не было ни одной. Даже обычного в такой ситуации "за что?" не возникало. Все было логично и правильно. И как обычно бесчеловечно. Все эти горе террористы тоже ведь часть Системы.

Боль была настолько нестерпимой, что мне не хватало сил сдерживать свой стон. Я даже, кажется, не представлял себе раньше, что бывает ТАКАЯ боль. Через вечность ко мне подкатила машина спасения. Меня буквально распяли на дороге и пока водитель и санитар держали меня врач осмотрел рану.

– В машину. – скомандовал доктор убедившись что позвоночник пулей не задет.

Какие носилки? Какие крики "осторожно он ранен!"? Меня подхватили за руки и за ноги, подняли и бодренько так втащили в салон. Вот уже внутри меня да… даже привязали к носилкам плоскими ремнями. Я стонал, сжимал до боли зубы, пока врач еще раз осматривал рану. Без рубашки, с пузом залитым кровью, с казалось раскаленным шипом воткнутым в кишки я представлял для них большой интерес. Сверху, от потолка, на длинных штативах опустили несколько приборов и подвесили их над местом ранения. Я пытался уговорить вколоть мне обезболивающее, но кажется, я слишком невнятно это просил, так как меня все игнорировали. Глядя на монитор над одним из приборов, врач сказал санитару:

– Вижу осколки пули. Придется много вырезать. Пока он там корчился, они уже сместились прилично.

Санитар словно этого и ждал, немедленно спустил от потолка подобие столика на котором в герметичном тонком пластике были приготовлены инструменты.

– Вы изменены под что либо? У вас нет аллергий? У вас нет реакции на медикаменты? Отвечайте! – спрашивал доктор и я как мог, так и ответил. Что-то он видно понял. Глядя в монитор он сказал санитару:

– Стоп. Нельзя оперировать. Продолжается деление осколков. Давай ему наркоз и держи тампон на ране. – обращаясь к водителю врач спросил громко: – Когда будем на месте?

Я не мог расслышать, что говорил в ответ водитель из-за шуршащего полиэтиленом возле моей головы санитара.

Мне приладили маску на лице и подали газ, от которого я, конечно, сначала глубоко дыша, почувствовал себя лучше, а потом просто отключился.

Я пришел в себя в старшем брате реанимационного комплекса ВБНК. Только этот брат был не просто больше. Он был двухместным. Койка за стеклянной перегородкой справа от меня была пуста, чему я, в общем-то, был даже рад. Ну что за интерес проснуться рядом с почти таким же покойником как ты сам. Видно сигнал о пробуждении дошел до сестринской и вскоре надомной уже открыли крышку дав дыхнуть воздухом, не напичканным всяким обеззараживающим составом.

Боясь, что я опять потерял две-три недели своей жизни, я сразу спросил у женщины в свободном белом костюме с бэйджем на груди.

– Сколько я проспал?

Женщина, читая показания комплекса, ответила:

– Двадцать шесть часов. Осколки удалены. Поврежденные ткани сращены, на коже у вас останется навсегда этот небольшой шрам. Вас в коридоре целая делегация дожидается. Человек десять.

– Девушка. – обратился я потому что не мог выдавить из себя ни "уважаемая" ни "женщина". – Кто меня там может ждать кроме родителей? Я в этом мире никому не нужен.

– Как кто? – изумилась она. – Следователи вас ждут, родители, еще там мужчины какие-то.

"Мужчины какие-то" так и не появились в палате реанимации. Мои родители в присутствии следователей держали себя в руках, но только те ушли забрав мои еле выдавленные показания, как мама бросилась причитать, что она, мол, говорила, что "мальчика" в покое не оставят и так далее. Впервые в жизни у меня не было ни сил, ни желания ее успокаивать. Да и что тут скажешь. Не буду же я рассказывать, что стал жертвой очередного спектакля Системы.

Когда меня перевезли в палату для реабилитации родители еще немного посидели рядом со мной и, пообещав заехать на следующий день, ушли. Мама еще долго на пороге утирала слезы и требовала, чтобы я быстро поправлялся. Я обещал постараться. Но с их уходом приключения не закончились. Ко мне в палату без стука прошел незнакомый парень, мой ровесник, в довольно кричащем желтом костюме спортивного кроя и сказал:

– Привет, меня зовут Станислав, я должен с тобой обсудить некоторые моменты.

– А я почему-то подумал что ты меня добить пришел. – выговорил я и выдавил улыбку. – Типа тоже из пикерменов.

Он довольно непринужденно рассмеялся моей шутке и сказал:

– Ну, думаю что сюда они проникнуть не смогут. Я собственно вот по какому делу. Я слышал ты раньше состоял в этой организации?

– А ты кто? – спросил я его.

Парень достал карточку заменяющую ему паспорт и протянул мне. Я же прочитав, что он следователь по особым делам при ЦКИНе буквально понял все сразу.

– Он сбежал? – спросил я с усмешкой.

– Да. – забирая у меня карточку и дивясь моей догадливости сказал парень. – И мы думаем что он причастен к покушению на тебя.

– Вряд ли. – Сказал я. – Он-то, как раз считал себя виноватым передо мной.

– Но на суде ты свидетельствовал против него.

– Нет. – покачал я головой. – Я только подтвердил подлинность пленки. По существу покушения мне нечего было сказать. Я же его тогда не видел. Но я не исключаю, что те, кто в меня стрелял, думают, так же как и ты. Что я свидетельствовал против него.

Парень присел на стул оператора комплекса спасения и призадумался:

– То есть ты исключаешь его роль в этом деле?

– Конечно.

Я вдруг почувствовал себя очень странно. Словно меня посетило какое-то озарение. Словно я сам стал тем, кто, сейчас сбежав и забившись в темнейший угол, дрожал в страхе перед ищущими его. Разглядывая потолок я попытался объяснить молодому следователю.

– Он устал. Нечеловечески устал. Тебе трудно понять, как в наши годы можно устать, чтобы даже вопрос жизни и смерти мало интересовал. – Я перевел взгляд на странно улыбающееся лицо парня и сказал: – Я это еще там понял. Когда мы с ним говорили. Он все время прятался. Он ни разу не выступил против системы, как сбежал из суда. Они больше ничего не натворил и ушел не просто отлежаться и выждать время. А ушел чтобы попробовать жить. Попробовать жить свободным. Жить параллельно нашему миру. Не пересекаясь с нами. Я не слишком образно?

Усмехаясь открыто, парень сказал:

– Если что спишем на посттравматический шок.

Я не видел в этом Станиславе ни угрозы, ни намека на подлость, я честно подумал, что если кто и поймет то только он.

– Если бы это было возможным, надо было дать ему попробовать жить заново. Он бы смог. Он сейчас уже понял, как много ошибок допустил. Что пошел не тем путем, которым стоило бы ходить. А сейчас… Сейчас он наверное думает, что кроме свободы ему ничего и не надо чтобы попробовать жить заново. Он же как-то это все время скрывался.

– Его на днях поймают. – сказал Станислав перебивая меня.

– Да?

Парень покивал и пояснил:

– Там где он сбежал значительная концентрация поисковых систем. Там невозможно не попасться. Наверное потому конвои и расслабленно себя чувствуют. Методики отработаны. Ничего оригинального он выдумать не сможет. Даже если он год просидит на одном месте, то через год стоит ему ступить шаг, и он будет задержан. Но мы рассчитали по его психокарте, что долго он не высидит. Вот и ждем.

Я раздраженно сказал:

– Да я не о том!

– Я понял о чем ты. – уверенно сказал Станислав.

– Неужели…

– Но дело в том что он действительно социально опасен. И ты убедился в этом на своем опыте. Так что думаю о гуманности и о снисхождении говорить не приходится. Он действительно пошел не тем путем. И я не думаю, что он даже заслуживает хотя бы из высшей гуманности даже альтернативного наказания. То, что он попал в систему ЦКИНа это для него большая удача, хочу заметить…

– Да не об этом я… – сказал я и даже приподнялся на локте что бы удобнее было смотреть на сотрудника ЦКИНа. – Он реально устал. Он реально жалеет себя не меньше, чем когда-то жалел себя я. Но за ним тянется убийство. Покушение на убийство… В общем я нисколько не удивлюсь, если он попытается покончить со всем этим.

Улыбаясь, Станислав сказал:

– Это вряд ли. У него была такая возможность и не один раз…

– Разные вещи умереть на свободе и умереть по вашему желанию… – сказал я имея ввиду всю структуру ЦКИНа.

Немного задумавшись но не переставая улыбаться Станислав помолчал, но вошедшая медсестра напомнила ему что надо уже заканчивать общение со мной.

– Хорошо. – сказал он кивнув. – Тебя выпишут через пару дней. Не думаю, что посещение нас тебе обязательно, но позвони мне, как будет время. И прошу проявить особую осторожность, не смотря на то, что ты считаешь его не опасным.

Оставив мне телефон на пластиковой карточке Станислав попрощался и вышел.

Я не уверен, что молодой следователь понял или хотя бы поверил, что мой сбежавший приятель вряд ли сдастся теперь властям или допустит, чтобы его задержали. А если и понял то выбора у них как и у него почти не было. Пусть теперь голову ломают как задержать беглеца и не выпустить его на тот свет.

Не скажу, что пребывание в госпитале два дня слишком были для меня скучны. Я смотрел телевизор, читал новости с терминала. В общем, просто устроил себе несколько выходных. Болей практически не было, даже не смотря на то, что медикаментов мне не давали для подавления. Автохирург качественно сделал свою работу. Памятник надо ставить людям делающим такие изобретения и технику. На этой мысли я вдруг подумал, что Катя в чем-то права. Наверное, это приятно испытывать благодарность других людей за твое дело.

Когда меня выписывали из больницы и речи не стояло о том что бы я самостоятельно поехал домой. Пришлось ждать отца, который заехал за мной чтобы мама не волновалась на работе.

Дома я, закрывшись в своей комнате, стал решать немаловажный для меня вопрос: И как же дальше жить? А если еще будет покушение? А если эти фанатики считающие меня непонятно кем не остановятся? Странно, но я не столько опасался за повтор, сколько бесился из-за их идиотизма. Себя я считал абсолютно невиновным в участи их товарищей и друзей. Понятно, что проблемой собственной безопасности я озаботился в меру своих способностей. Это еще хорошо, думал я тогда, что мне в институт не надо каждый день кататься. А так бы было совсем весело.

Взрослые игры для пикерменов оказались слишком увлекательными, чтобы бросить их. Они решили что специфика жанра должна быть соблюдена. И мстя их должна настигнуть виновника. Самое обидное это то, что сама виновность моя у них вопросов не вызывала. Выращенные Системой на определенных фильмах, на тезисе что наказание за проступок неизбежно, эти переростки детишки транскриптировали этот тезис и мысли вложенные психологами в киноленты в свою странную и дикую мораль. Око за око, зуб за зуб. Насколько же живуч этот лозунг раз он не исчезает с веками и даже в ставшем несколько изнеженном обществе он продолжает жить в этих вот… "пикерменах", "борцах за свободу", "короедах", "повелителях сетей"… И ведь они считают это справедливым. Даже когда Система проявляет к ним гуманизм они его не спешат проявлять к другим себе подобным, но оступившимся. Или это настоящая основа справедливости? Ну, должна же быть причина, по которой и лозунг и дела живут из поколения в поколения. Вообще странным становится, что Система не продумала этот вопрос и не привила обществу осторожность в суждениях. Не дала людям критический взгляд на вещи. Буде он таковым у моих бывших товарищей разве бы они послали ту девчушку стрелять в меня? Уж, наверное бы решили сначала сами все выяснить и поговорить со мной. А такие вот скороспелые решения это либо удобный для кого-то из пикеров шаг… либо и, правда, спровоцированное спецслужбами действие. И теперь найдя эту девочку, такие как Станислав или мой офицер юстиции будут потирать руки, что она выдаст им всех остальных. И ведь выдаст. Нет тех, кто бы там не заговорил. Просто ко всем разный подход применяют. Не ленятся.

Сидя на кровати не обращая внимание что пенал с дифракционной линзой уперся мне в бедро я думал о тех вещах которые по большому счету ну не должны были бы меня тревожить будь моя судьба спокойной и без приключений. Ну зачем обыкновенному молодому человеку искать подоплеки существования тех же студенческих обществ, которые снова вошли в моду. Ведь при глобальной промывке мозгов, когда каждому внушаются ложные идеи, которые якобы ведут к успеху и популярности, появление неудовлетворенных да еще среди самой податливой на внушения части населения – молодежи, нельзя назвать нормальным. Скорее наоборот. Им бы деньги клянчить на новые дорогие игрушки у родителей, чтобы перед подружками хвастаться. Им бы учиться в конце концов, ведь долбят мозги нещадно тем что надо быть лучшим специалистом в своем деле. Им бы заниматься любимым спортом ведь сколько тратится бюджета на привлечение в спорт молодежи. Сколько показывают соревнований по дальности полетов на парапланах, на дальности заплывов, на скорость стрельбы из лука… Но молодежь упрямо лезет в ту часть политики которую никто не афиширует лишний раз и никто не спонсирует из госбюджета. Или спонсируют? Ну не может же человек считать себя героем после того, как его искалечили бойцы спецназа при задержании на незаконном митинге. Он же должен понимать что он потом такой герой мученик никому нужен вообще будет. Не может же человек считать себя выше умнее и лучше других, если он прячется по норам как крыса. Не может же молодой парень считать нормальным, что его после задержания чуть ли не как свинку на опыты отправят? Где романтика? Где героизм? Где хоть что-нибудь что могло бы привлечь в такой жизни? Даже мысль противостояния светлого и чистого с темным и злобным государством тут невозможно применить. Ну какое к черту чистое и светлое деяние стрелять в человека поздним вечером подкравшись к нему сзади?

Какой такой дух бунтарства живет в нас пока мы молоды, что нас тянет во всякое дерьмо?! И почему, такие как я один раз обжегшись, начинают искать другие пути, а другие словно мазохисты прут по битому стеклу услужливо рассыпанному государством перед ними.

Сидя в комнате и рассматривая невидящими глазами не включенный телевизор я внезапно осознал, что я согласен с Катей. Полностью. От и до. Глупость! Невероятная глупость толкает нас на митинги. Что пути решения действительно только два. Либо революция, которая и пожрет тех, кто ее совершил, либо игра против системы по ЕЕ ПРАВИЛАМ. Играть против нее в рамках закона. В рамках политики ей же придуманной. Это только самообман, что Система все придумала под себя и нет в ее законах лазейки для тех кто хочет все сменить. Это самообман. Жестокий самообман недалеких людей. Всегда есть возможность влиять на государство и строй не становясь их противником или тем паче врагом. Значительно больше сил сэкономишь пройдя в ее структуры с опознанием "свой" и начав медленно воплощать пусть глупенькие идеи молодости. О справедливости, о равенстве, о прочем… а может и, не начав воплощать, поняв что нет и не будет равенства, а что высшая справедливость никак не связана с тем что мы под ней понимаем.

Отвлекшись от своих несколько несвязанных мыслей, я позвонил Станиславу и сказал что весь в его распоряжении. Но оказалось что я уже больше ему и не нужен.

– А ты знаешь, мы его поймали. Завтра его уже доставят на прежнее место. Кстати ты был прав. При задержании если бы мы не приняли мер он бы успел покончить с собой. Дурак одним словом.

Прекратив разговор я про себя подумал что это не дурость. Это просто слабая надежда, ослабевшего человека, что другой мир или новое рождение окажутся лучше. Это даже не отчаяние. Слишком громкое слово бы получилось. Это осознанное желание все прекратить. Развратили нас игры компьютерные. Слишком стали они похожи на жизнь а жизнь на них. Но только вот новой жизни как мне кажется не будет ни у кого, но некоторые в это продолжают верить.

Вечером я позвонил офицеру дознавателю и был несколько удивлен автоответом, что рабочий день окончен. Неужели и у них есть рабочее время? Они не круглосуточно стерегут покой нашего народа? Моя язва дошла до интересного вопроса. А может у них еще и личная жизнь есть? Я пытался представить себе подругу моего бывшего куратора и честно скажу, получалось плохо. Толи мое скрытое неприязненное отношение к нему, толи еще что, но подруга офицера юстиции мне казалась непроходимой дурой, что с таким связалась. Умом я конечно понимал что все может оказаться совсем иначе и она вполне могла бы быть светилом науки, но вот ничего с собой поделать не мог. К моему удивлению через минут тридцать мне позвонил и сам куратор.

– Автоинформатор сообщил что ты звонил. – сказал он после приветствия и сдержанной улыбки. – Что-то срочное? Тебя уже выписали? Как самочувствие?

Я уже нисколько не удивлялся вышколенной, как я понял любезности и заинтересованности офицера и только ответил:

– Спасибо. Правда все хорошо. Сам удивлен, что так быстро подняли, после того как показали снимки поражения осколочной пули. Вот ведь не пожалели на меня дорогого патрона.

– Дааа. – с улыбкой произнес офицер, и я заметил за его спиной его домашнюю обстановку освещенную несколькими бра. – Такие истории о своей работе я пожалуй дочерям рассказывать на ночь не буду.

– У вас дочери? – Спросил я.

– Да. Две. – кивнул он и сказал: – Но ты же не о моем семейном положении звонил узнать?

Я чуть не засмеялся вспомнив о чем только недавно думал. Я не решился спросить об этом и сказал:

– Нет. Хотя наверное это интересно как жены реагируют на такую работу своих мужей. Мне еще не понять этого. Я звонил узнать что по моему делу? По поводу девушки, что в меня стреляла?

– Конечно задержана. Еще в тот же день. Только подробностей не знаю. Там другой участок и я не хочу привязывать ее к твоим делам чтобы на меня еще и эту сикуху повесили. Я не умею работать с женщинами. Мне их всегда жалко.

Я только головой покачал. Но не от откровенности офицера, а от тихого и непонятного для меня самого невольного уважения к службе, которая задерживает совершивших преступления в такие сроки.

– И не спрашивай меня что с ней будет. – поспешил сказать офицер. – Без понятия. Скорее всего осудят по полной программе. Ну, надоело уже всем.

Я не стал уточнять, что надоело и почему всем. И поблагодарив и попрощавшись отключил связь.

Реально я оправился после покушения и стресса только через неделю. Стал сам выходить на прогулки. Я не думал что на том же маршруте кто-то попытается повторить стрельбу по мне. Если девушку так быстро задержали, смысла нет и пытаться. Разве что пожертвовать еще одним стрелком. Нет я не был столь наивен чтобы решить что пикеры или кто бы там ни был откажутся от идеи теперь уже за двоих отомстить, но на ближайшее время я резонно считал себя в безопасности. И даже подумывал вылезти на ресурсы в Сети и подробно рассказать свою историю, чтобы попытаться хотя бы объяснить, что все что делают эти ребята против меня – неоправданная глупость. Шансы что они поверят, были ничтожными, а что еще и поймут в каком я шоке от их действий и того меньше. И я решил не суетится. Никому ничего доказывать не надо. Тех, кто хотят понять и так найдут способ все выяснить, а те кто не желают ничего видеть кроме своих идефикс… им объяснять бесполезно.

С возобновлением прогулок я возобновил прием "НООТРОСТАЗА" и продолжил глотать учебный материал. Я бы так и не появлялся бы в институте до сдачи зачетов, если бы однажды меня туда просто не вызвали автоматической повесткой. И ладно бы вызов был в деканат. Но вызывали меня в комиссию по трудоустройству.

В комиссии, мило проболтав с одной из студенток заочниц работающих при институте секретарем, я дождался приема у менеджера по трудоустройству.

Пригласив меня присесть напротив, менеджер достал папку с моим делом и выудил из него листок бумаги. Держа его двумя пальцами и помахивая в воздухе, он сказал:

– Мы рады, когда наши студенты самостоятельно способны подыскать себе место практики. Но вообще принято чтобы они уведомляли о своих намерениях.

Изображая искреннее недоумение, я заставил менеджера раздраженно продолжить и пояснить:

– Пришло уведомление… причем из самого министерства энергетики… Вам отказано в вашем ходатайстве о приеме на работу в "Центрпогодконтроль". В причине отказа сказано, что в связи со спецификой соискатель не может отработать только год и после этого уволится. Минимальный контракт три года. Ваше заявление приложено к отказу. Возьмите.

Я ничего не понимая принял из его рук молча две распечатки и рассмотрев их поднял взгляд на лицо менеджера. А тот как ни в чем не бывало продолжил выудив из папки еще один листок:

– Зато тоже министерство предлагает вам как соискателю работу в "Спецэнергпроекте". Знаете эту организацию?

– Нет. – сказал я тихо.

– И я не знаю. Но тут сказано, что вы как знакомый со спецификой работы идеально подходите для работы в ней. Я невольно заинтересовался. Выяснил по открытым источникам, что годичная работа в этой организации приравнивается к трехгодичной. Контракт который нам прислали для вашей подписи в случае согласия изобилует множеством терминов, с которыми даже я сталкиваюсь признаться впервые. Место работы вам определено как Погребень-12. Наверное научный поселок при этом городе. Тут оклад вот посмотрите неплохой назначается на весь срок практики. Но есть и особенности если вы захотите подписать контракт вам необходимо знать что условия работы требуют прохождения вами блокады и подготовки к работе с радиоактивными объектами…

Он говорил и говорил, а я, слушая вполуха, думал о том, что все происходящее со мной уже давно перестало казаться сном. Это сон и есть… иногда страшный, иногда приятный, иногда забавный, а иногда просто сюрреализм какой-то. Погребень – 4 это был наш адрес там… на Диком поле. У меня даже сомнений не возникало что: первое, Погребень – 12 там же, и второе, что работу мне предлагают рядом с Катей. А может это ее идея и есть.

Менеджер все еще распинался, советуя мне одуматься и не подписывать контракт. Он убеждал меня что институт и он в частности найдет достойное место такому целеустремленному молодому человеку. Но я с улыбкой пробежался глазами по контракту и своей ручкой подписал его. Вернув его смутившемуся менеджеру я сказал:

– Спасибо огромное за то, что пригласили меня. Я ждал именно либо одного, либо вот этого второго предложения. Я действительно немного знаком со спецификой работы на этом объекте. И думаю что я там принесу пользу и сам наберусь знаний и опыта. А "блокаду"… я ее уже проходил. Не так страшна защита, как ее отсутствие.

Менеджер вскинув брови покивал вдумчиво и сказал:

– Хорошо. Раз вы так решили… Я отправлю вторую часть в министерство, а тот эту половину заберите сейчас. – Он протянул мне листок-"подкладку" на котором тоже отпечаталась моя подпись. – Поздравляю вы первый из вашей группы, хотя вы в этой группе и недавно, кто подписал контракт на практику.

Сложив листок и спрятав его под чехол электронной планшетки я поднялся и попрощавшись покинул менеджера.

Все. Все кончилось. Человека подписавшего контракт ни один преподаватель в здравом уме не станет валить лишний раз на экзамене. Ни один менеджер по подбору персонала при институте не позволит подпортить репутацию заведения. Ни один ректор не будет держать преподавателей не способных соблюдать корпоративную этику. Так что меня даже если не захочу выпрут теперь из института. Хотя борзеть не стоит. Есть предел за которым институту легче опозориться, не выполнив подготовки по срокам, чем поставив деревянного выпускника.

Дома я показал контракт и признался честно родителям, что собираюсь вернуться в Дикое поле. Мама еще не пришедшая в себя после работы обомлела.

– То есть туда куда посылают каторжников и уголовников ты едешь самостоятельно? Добровольно? Учеба сынок не пошла тебе на пользу…

Я усмехнулся, но, что тут было сказать. Отец только хмыкнул и попросил не пугать его такими шутками. Когда же я убедил его что не шучу и выполню условия контракта он расстроился и весь вечер со мной ограничивался лаконичными фразами.

Только ближе к ночи мама и отец позвали меня в свою спальню.

– Ну хорошо. – сказала мама. – Но я надеюсь это только на время практики. Как ты и говорил? Чтобы просто не терять времени?

Я не смог сказать что посмотрим как там сложиться. Я просто кивнул попытавшись ее успокоить:

– Там дикие места. Неужели ты думаешь, что я бы там жить остался? Но как практику в знакомом месте я лучше не могу придумать.

– Точно потом не получится что тебе там понравилось и ты решишь остаться в этом своем Диком поле? – переспросил отец.

Пришлось отвечать:

– Мам, Пап… Я бы не стал загадывать. Там работает Катя. Так она даже в отпуск оттуда не уезжает… Говорит работа интересная.

– Так ты из-за этой… я то думала у тебя в голове и правда наука, успех, работа… – расстроилась и громко запричитала мама. – А у тебя одни девки на уме. Ты уже не мальчик! Ты должен подумать о той работе, где будешь потом и трудится. Надо оставаться в Москве. Заводить связи. Работать в нормальных престижных компаниях.

– Не только мам… – ответил я прерывая правильные речи мамы. – Я действительно готов к работе там. Я не представляю, как я буду работать три года каким-нибудь синтез техником кашку для детишек синтезировать. А там. Там слишком много интересного. Там настоящая работа.

– Ты практикант! – возмутился отец. – Даже у нас практикантов дальше операторов контроля производства не ставят. А ты кем там будешь? Чернорабочим? Или мусор со столов разгребать?

Невесело усмехнувшись, я признался:

– Скорее всего мусор со столов. К работе оператором контроля оборудования там без десяти минут докторов ставят.

Оценив мои слова мама замолчала, а отец, пройдясь по комнате сказал:

– Мы тебя еле вытащили с твоими болячками… ты опять потом будешь по полгода в санаториях спинной мозг лечить и кровь чистить?

– Не думаю, что меня как практиканта пошлют туда, куда посылали как осужденного.

– Логично. – пришлось признаться отцу. Но маму это слабо утешало.

Надо отдать должное моей маме. Она приняла самое мудрое в той ситуации решение.

– В общем так. Пусть все идет, как идет. Алька уже не мальчик. Ты уже взрослый. – сказала она разглядывая меня словно первый раз увидев. – Будет день и будет пища. Когда наступит время уже ехать, и если ты передумаешь, мы сможем оплатить неустойку государству за отказ. Если не передумаешь, то у тебя хоть небольшой, но опыт есть. Ты уже сам знаешь, когда стоит себя поберечь.

Но сдав через пять месяцев дипломную работу вкупе с никому уже не важными и ненужными зачетами и экзаменами я не отказался от контракта.

На вокзале меня кроме родителей провожали и все мои немногие приятели по институту. Желая мне удачи они даже кажется мне в чем-то завидовали узнав, что вместо трех лет я прокантуюсь до полного диплома всего год. И пока они будут всего лишь практикантами я ужу стану полноправным специалистом. Говорить о том, что я значительно старше их, и что мои ровесники давно уже стали спецами я не решался. Зачем обламывать людям удовольствие зависти.

К чести моих товарищей еще с первого и второго курса мой пример вдохновил многих на попытки сдавать экстернатом экзамены. Не у всех получалось. Не все видели в этом как я какой-то особый смысл, но кто-то упорно шел через "не могу" или через "НООТРОСТАЗ" к последнему экзамену.

В поезде я просто спал. Просыпался шел в туалет и снова спал. И не потому что я не высыпался до этого. Просто длительная подпитка медикаментами сказывалась. Теперь в их отсутствие мозг начинал вести себя иногда несколько неадекватно. Организм перестраивался. Тело было вялым и словно разбитым. Я еще не проходил комплекса химиотерапии по защите тканей и органов от радиации, но эта моя ломка можно сказать была репетицией перед грядущей.

На вокзале Погребня я вышел словно приехал к себе на дачу. Вдохнул сухой чистый воздух и жмурясь на солнце долго стоял приходя в себя от нахлынувших воспоминаний. Рассматривая станцию я даже изменений-то не заметил. Все та же зазывная надпись на привокзальном кафе. Все те же вечные патрули, мнущиеся в тени акаций. Все тот же хищный взгляд мужика с рекламы давно устаревшего морально электромобиля от "Звезды". Наверное, эти неприхотливые машинки еще пользуются здесь в провинции популярностью. Иначе бы не висел плакат без малого три года. Надо было же куда-то сбывать избытки перепроизводства. Так почему не в провинцию, которая все съест главное только качественно убеждать ее, что трехлетняя классика трижды модна.

В Погребне мне было необходимо явится по предписанию в комендатуру, но где она находится я понятия не имел. Обращаться к патрулям не хотелось, но пришлось. Мне подробно все объяснили, правда, не забыв проверить паспорт и приписные документы.

В комендатуре я получил пропуск в Погребень -12 и поперся обратно на вокзал покупать билеты. От путешествий по раскаленным улочкам тихого городка у меня откровенно уже начали меркнуть воспоминания и появилась старая спокойная усталость от этих длительных путешествий пешком или на трамвайчике. Я кажется уже не раз и не два в своей жизни пересекал вдоль и поперек этот городишко, но так и не понял, как на такой не большой в принципе площади проживает двадцать тысяч человек. Проходя мимо до боли знакомого подъезда, я уже хотел, плюнуть на предписание срочно явиться и заглянуть к Светке. Мне стало в тот момент жутко интересно, помнит ли она меня еще. Но я не пошел к ней. Была середина рабочего дня. Я был не уверен что она дома. Поторять тот цирк, который у меня случился перед отъездом очень не хотелось.

Добравшись обратно к вокзалу, я приобрел в кассе билеты до станции "Степная" по уверению кассира это и был Погребень-12 и вышел на перрон в ожидании нужного мне поезда.

Степная это оказалась не просто значительно дальше моего бывшего "дома", но и даже на другой ветке. И если наш лагерь располагался в открытой степи, то Степная в отличии от названия была настоящим оазисом среди высоких холмов. Пальмы, кипарисы, бамбуковые рощицы. Фонтаны и белые выжженные солнцем дорожки. Аккуратненькие белые домики со сверкающими металлическими крышами. Вокзал стилизованный под комплекс египетских пирамид из стекла. Кому нужна была вся эта роскошь посреди полупустыни? Я был в откровенном смятении чувств. Приятно, черт побери, но как-то слишком контрастно с тем пейзажем, что тек за окнами поезда пока я ехал сюда.

Пока я рассматривал красоты предомной, а поезд, словно крадучись тихо уходил от станции ко мне направились трое солдат с овчаркой без намордника. Сначала меня обнюхала собака, потом меня проверили детектором в поисках неизвестно чего, и только после всего этого представился один из солдат и попросил мои документы. Я передал ему всю кипу документов что со мной была. Мало ли что ему понадобится. Он потратил минут пять не меньше пока среди контрактов, билетов, документов удостоверяющих личность, страховок и медкарт нашел, что ему было нужно. Подошел офицер что-то пережевывая на ходу и просмотрев документы без слов козырнул и указал на спуск с платформы перегороженный автоматическим турникетом. Рядом с турникетом стояла будка в которой сидел тоже солдатик и наблюдал в монитор за происходящим на дальних участках перрона. Я протянул ему свой паспорт и он не глядя вставил его в щель приемника. Как я подозревал, информация о том что я прибыл в Погребень-12 уже через несколько минут была у моих нанимателей.

Возвращая мне паспорт солдатик сказал:

– В двенадцатый? Спуститесь вниз налево будет остановка. Подождите немного подойдет микроавтобус. Он должен был раньше подойти. К поезду всегда стараются подгадать, но сегодня проблемы какие-то. Так что просто ждать придется.

– А если вообще не придет.- спросил я пряча карточку паспорта в нагрудный карман.

– Это как? – не понял солдат. Потом нахмурился и сказал: – ну тогда через полтора часа следующий поезд и к нему точно подъедут. Не волнуйтесь, ночевать на вокзале не придется.

Угукнув в ответ я прошел за раскрывшийся турникет и спустился на привокзальную площадь. Налево действительно оказалась остановка. Она была настолько похожей на подобные в Москве что я даже усмехнулся. Кому-то было не лень сюда тащить эти крытые с уютными небольшими залами ожидания павильоны. Пройдя за услужливо раскрывшиеся двери я сел в пластиковое кресло и в прохладе кондиционеров расслабился приготовившись к длительному ожиданию.

Но ждать пришлось не долго. К остановке подкатил открытый джип и водитель выйдя из него зашел в павильон.

– В двенашку? – спросил он сходу меня. Я кивнул и он, рукой призывая меня сказал: – Поехали. Автобуса не будет.

Подобрав сумку я вышел за водителем и забравшись в джи на переднее сиденье спросил:

– Это далеко ехать?

– Прилично. Сорок кэмэ.

Я разочарованно посмотрел на окружавший меня оазис. Водитель видно не в первый раз видел разочарование на лицах своих спутников, помотал головой и сказал:

– Здесь многие наши живут, но каждое утро в лагерь приходится ездить. Так что Степная на любителя. В лагере тоже не так жутко как кажется вначале. Главное привыкнуть. – он завел двигатель и я подумал что давненько не ездил уже на машинах с двигателями внутреннего сгорания. Отвык я от рева и запахов. Не глядя на меня водитель спросил: – Надолго к нам?

Решив что скрывать не имеет особого смысла признался:

– На год. Пока на год. А там посмотрим.

Покивав головой, водитель потянулся рукой не отрываясь взглядом от дороги перед ним и открыв бар предложил:

– Холодные напитки. Алкоголь не советую – жара… И кем к нам? Физик? В какую группу?

Вытянув из паза пакет с гранатовым соком, который я признаться не очень и любил, но просто в тот момент захотелось, я сказал:

– Я практикант. Куда пошлют туда пойду.

– Ааааааа. – протянул понимающе водитель. – Так, а все-таки кем? Ну контракт-то подписан на должность, на обязанности.

Я не хотел вдаваться в такие подробности с малознакомым человеком. Мы уже выехали из оазиса на пустоши и я рассматривая открывшиеся просторы просто проигнорировал вопрос. Но водитель не унимался и мне пришлось ответить:

– Я синтез оператор второй категории… пока. Наверняка посадят на синтезмашины. Буду питание или топливо синтезировать.

Водитель озадаченно посмотрел на меня пренебрегая пустынной дорогой.

– У нас нет ни одной синтез машины в лагере. – уверенно сказал он. Подумал и добавил: – Да и в Степной тоже не слышал…

Ну, что я мог сказать на такое. Я просто пожал плечами. Слава богу водитель больше не доставал меня тем чего я не знал. Он сам додумал за меня.

– Наверное все-таки к физикам.

Через минут тридцать вдалеке показались бетонные стены какой-то невероятной крепости посреди степи. Я сразу понял что предомной лагерь в котором мне предстоит работать, но все равно продолжал удивляться.

– Заезжать будем через тюремные ворота. – сказала водитель. – Со стороны администрации меня заметят начнут спрашивать, что я так долго катаюсь. Я просто пообедать домой заскочил. Не хочу лишний раз врать что с машиной что-то не так. И так ломается чуть ли не каждый день. Мне не верят уже. Думают что я от работы отлыниваю.

Смеясь сам с себя он спросил не против ли я проезжать через тюремный участок лагеря. Я сказал, что мне-то уж точно все равно как проехать лишь бы мне потом показали, где административный корпус. Пообещав проводить меня до самых дверей Водитель погнал машину вдоль высоченного бетонного забора к далеким воротам. На воротах меня обыскали по полной схеме. Но к моему удивлению обыскали водителя и машину. Солдаты и девушка долго возились с транспортом словно не лень им было вообще и находили они в этом свое исключительное удовольствие. Службу тут знали хорошо, отметил я про себя. Девушка вернув мне мои документы сказала:

– Пока у вас нет местной карточки, эти ворота для вас недоступны. Сейчас пропустим, я проверила приглашение, но сделайте сразу пропуск нормальный. А то мальчики в следующий раз просто вас задержат пока не придут за вами с базового лагеря.

"Мальчики" с автоматами словно не слышали нашей беседы и рапортовали в микрофоны на высоких воротниках о том что запрещенного к провозу не обнаружено. Спрятав паспорт и поправив вещи в сумке я сел в машину и водитель погнал по внутренним дорожкам к, как он назвал, "второму дому". На нашем пути еще пару раз встречались ворота с охраной, но их мы миновали уже без особых проверок только предъявив документы.

Базовый лагерь ученых был райским уголком. Искусственно насажанные деревья давали массы тени по всему лагерю. А текущий в небольшом парке по бетонной канавке ручей с миниводопадами вообще создавал иллюзию, что мы не в полупустыне, а где-нибудь в средней полосе. Влажность в парке была настолько высокой, что местный микроклимат ощущался резко и сразу. Проходя через парк я заметил в тени деревьев на уединенных скамейках немало людей. Удивляясь я рассматривал, как некоторые из них работают на мобильных планшетках, кто-то ведет негромкие разговоры. А некоторые просто расслабляются прикрыв глаза и не замечают никого и ничего вокруг. Водитель сопровождая меня к административному корпусу старался не болтать и только странно все время оглядывался словно опасался чего-то. Наконец он довел меня до тряехэтажного здания из темно-синего стекла и металла, и оставил одного пожелав удачно устроится на новом месте.

На проходной в здании меня снова досмотрели и выдали одноразовый пропуск в конкретный кабинет на конкретный этаж. Я был в шоке честно говоря. Мне все это начинало нездорово напоминать центр контроля погоды над Москвой. Такой балаган с проверками и досмотрами. Я только спрашивал себя, а на предмет пластиковой взрывчатки просвечивают где? В туалетах или душевых?

На втором этаже, вставив в турникет пропуск, я был допущен в коридор. Невысокий турникет я мог бы даже с сумкой перемахнуть одним движением. Но хулиганить не тянуло совершенно в такой обстановке.

В кабинете отдела кадров пожилая женщина забрала все мои документы включая страховку и прочее и сложив в отдельную папку взамен выдала мне многоразовый пропуск:

– Категория три аж. Допуск внутри лагеря во все помещения кроме спецлабораторий, тюремного лагеря и гаражей. Если вам будет таковой нужен по работе, ваш руководитель сам пропишет его в пропуск. Сейчас вам надо прибыть в гостиницу и там оформиться. Возьмите план лагеря. В первое время вам пригодится. Потом все запомните и так. Что вы так недовольно смотрите. Коттедж вам пока не положен…

Я сделал удивленное лицо и сказал:

– Это не недовольство. Это я с дороги такой. Я откровенно рад что добрался наконец.

– Вот и отлично. – сказала тетушка и добавила: – Расписание обедов, автобусов, собраний и другие мероприятия попросите в гостинице. Вам дадут. Расписание является документом ДСП так что не терять и не выкидывать. О потере немедленно доложить портье. Он сам знает что дальше делать и какие меры принимать к поиску. Да не делайте такое удивленное лицо. Вы на режимном объекте. Здесь даже расписание обедов секретно. А если не секретно то только для служебного пользования.

Я даже не заикнулся о глубине маразма. Поблагодарил и вышел вон.

В гостинице меня поселили не в одноместный номер, как я рассчитывал а в четырехместный. В два уровня кровати стояли вдоль стен. Стол, стулья холодильник, душевая кабина. Помещение было более чем скромным. Утешало одно, я в этом номер должен был жить всего лишь с одним соседом. Когда я занимал свободную нижнюю койку соседа не было и я немного получил о нем представление наблюдая образцовый порядок везде куда не бросал взгляд. Педант, да еще не курящий… Я начинал понимать что мне будет плохо. Даже очень плохо.

Из гостиницы, вооружив меня расписаниями и электронным ключом от двери номера, портье направил меня в лабораторный комплекс, где я должен был встать на пищевое довольствие. Почем этим занимались в лабораторном комплексе, а не в отделе кадров или в столовой я слабо понимал. Но делать нечего и я направился к зданиям лабораторий. На входе в центральное здание научного комплекса уже привычно я предъявил пропуск и себя самого для осмотра сканерами и прошел в холл.

– А где встают на довольствие? – спросил я у охранника и тот только пожал плечами не желая ничего мне отвечать.

Вместо охранника ответил пожилой мужчина спускающийся по лестнице со второго этажа:

– По коридору направо в четырнадцатый кабинет. Там сейчас никого нет скорее всего. Обед только недавно закончился.

Поблагодарив мужчину я нашел нужный кабинет и стал шататься по коридору возле него в ожидании сотрудников. Только минут через двадцать в корпус влилась шумная толпа людей и разлилась по коридорам и этажам. В нужный мне кабинет юркнула невысокая женщина лет тридцати даже не поинтересовавшись, что я делаю под дверью. Осторожно постучав, я вошел и глядя как она подкрашивает губы спросил:

– Добрый день. Здесь на довольствие становятся?

– Да. Проходите. – сказала она и отложила в сторону помаду. Указывая мне на стул у стены она сказала: – Присаживайтесь. Сейчас все оформим. Фамилия? Имя? А лучше ваш пропуск дайте…

Я протянул пропуск и женщина вставив его в терминал переспросила:

– Альберт Кох? Так вы у нас будете работать в лаборатории Екатерины Александровны. Сейчас позвоню, чтобы кто-нибудь за вами зашел. А то не пройдете, пока в пропуск начальник лаборатории не пропишет данные. На довольствие я вас поставила. На денежном довольствии вы уже стоите, как не странно. Ваши данные в бухгалтерии есть. Минутку.

Она набрала номер на настольном видеофоне и мило кому-то улыбнувшись сказала:

– Вот! Ты-то мне и нужен. Зайди ко мне забери вашего новенького оператора.

– Щаззз. – услышал я притворно недовольный голос и стал ждать когда его обладатель зайдет в кабинет.

Пришедший за мной невысокий парень лет на пять старше меня поздоровался со мной за руку и представился:

– Алексей. Пошли. Покажу тебе нашу кухню.

Поблагодарив женщину напоследок я вышел следом за парнем в коридор и мы направились к выходу. На улице Алексей без обиняков заявил мне:

– Мы тебя тут давно ждем. Работы для тебя масса. Остальным просто некогда этой херней заниматься. Катька сказала, что выпросила нам в штат стажера, так что поверь тебе будет не скучно разгребать все, что мы набрали за это время.

Я почему-то верил.

– Ты главное не отчаивайся, когда утонешь в материале… Помни что никто тебе не поможет. Очень мощный стимул это понимание. А еще мощнее стимул для быстрой работы это мат начальника архива, куда ты будешь все свозить и брань Катьки, которая запросто может премии лишить за медлительность.

– Веселые перспективы. – сказал я ухмыляясь.

– А ты не улыбайся. При мне-то ничего, а вот при Сергее Игнатьевиче, он наш главный физик после Полякова и компании, не стоит. Он беситься начинает когда всякие улыбочки ухмылочки видит. Думает бедолага, что все над ним посмеяться втихаря хотят. Кому он нужен… гений на всю бошку… Пришли. Давай иди впереди я тебя по своему пропуску проведу.

Мы зашли в невысокое полутороэтажное здание с огромными полукруглыми окнами и сразу оказались в холле, где в креслах сидели и спорили несколько человек. Остановившись на пороге я присмотрелся к тем с кем предстояло работать. Но только я собирался убедится в чудесах физиогномики, как на глаза попалась вошедшая в холл из кабинета у входа Катя. С прозрачным кейсом для бумаг она замерла и посмотрела на собравшихся.

– Я не поняла. Обед час назад кончился что вы все еще тут прохлаждаетесь? – спросила она не столько возмущенно сколько искренне недоумевая. – Кирилл где рассчитанные пороги, которые еще утром должны были подать энергетикам? Сергей Игнатьевич, мне конечно неудобно делать вам замечание, но я хочу заметить… то, что позволительно вам не позволительно другим сотрудникам. Не развращайте их посиделками. Вечером после работы можно все обсудить. Не тратьте рабочее время.

Тот кого назвали Сергеем Игнатьевичем поднялся во весь свой двухметровый рост и глядя на мелкую по сравнению с ним Катю сказал:

– Екатерина Александровна… Мы обсуждаем как раз расчет порогов. У нас вполне рабочая обстановка. А вечером все равно сегодня не поговорить из-за общего собрания.

– Вы все равно на них давно и принципиально не ходите. – сказала раздраженно Катя и сменив гнев на милость сказала: – Хорошо. Я сейчас к Полякову, через час я вернусь. И мне уже кровь из носу нужны эти цифры. Или вы дадите их мне… Кирилл, слышишь? Или я сама сяду за расчеты. Поверьте это страшнее. Ваша премия пойдет в фонд голодающих племен Амазонки. Или мне на новую косметику.

Катя хотела уже гордо вздернув подбородок выйти на улицу, но столкнулась с нами в дверях. Смотря на меня недоуменным взглядом она молчала. Я никогда бы не смог сыграть так как она.

– Простите. – обратилась она ко мне. – Посторонним вход в наше здание воспрещен. Алексей как он вошел сюда…

– Екатерина Александровна, это и есть наш новый стажер. – спохватился Алексей.

Она оценивающе посмотрела на меня и сказала громче, чем было нужно:

– Старовато выглядите вы для студента… Как вас зовут?

– Альберт. – ответил я с трудом сдерживая улыбку от всего этого фарса.

Наверное я плохо старался раз Катя заявила:

– Так вот Альберт, прекратите глупо улыбаться и приступайте к вашим обязанностям. Алексей вам все покажет. Алексей, все покажешь и поможешь. И не забывай что мне нужна к утру программа новой модели Кстесса. Он меня жором жрет с тех пор как их с Поляковым объединили. Я уже писала рапорт о невозможности отрыва моих специалистов, но проще выпросить рейс до Луны, чем в их отдел еще людей. Они и так свои штаты до безобразия раздули. Сделай Лешенька доброе дело. И Родина тебя не забудет. Правда с учетом секретности и не вспомнит.

Она так убедительно вздохнула что в холле все засмеялись. Мы расступились, пропуская Катю и она выскочила на улицу, даже не бросив на меня еще хоть одного взгляда. Я почувствовал себя немного обиженным, но вскоре мне стало не до обид. Меня провели на мое рабочее место и долго и вдумчиво объяснили процесс работы с данными. Мои мозги на остаточном эффекте "НООТРОСТАЗА" все с удовольствием глотали, но даже они были удручены количество предстоящее работы.

В итоге ближе уже к концу рабочего дня я провел первую в жизни самостоятельную операцию по консервации данных и подготовке их с списанию в архив. К каждому файлу мной упакованному и зашифрованному я должен был раскопать в груде хлама оригинальный объект исследования и, подготовив сопроводительную записку погрузить на тележку. Набрав полную тележку образцов в спецконтейнерах и довольно здоровый объем данных я уже шифровал их вместе и отправлял на сервер архива. С сервера приходило уведомление о готовности принять образцы и я катил тачку в здание архива, где под роспись сдавал каждый образец. То что эти образцы все сплошь радиоактивные я узнал в тот же день и серьезно обеспокоился, что не прошел предварительную "блокаду". Сразу по окончании рабочего дня я направился следуя плану в медкорпус и найдя врача объяснил свою проблему.

– А почем начальник лаборатории сразу вас ко мне не направил? – Возмущался врач в присутствии нескольких медсестер.

– Я не доложил что не защищен. – Признался я.

– Вам за это выговор положен! – шумел медик. – Вы не только собой рискуете. Вы и весь коллектив подставляете. И вашего руководителя особенно. Давайте садитесь пройдете тесты и я введу вам блокаду. Но вы же не сможете несколько дней работать после нее.

Подумав, я сказал:

– Смогу. Я уже проходил ее. И не удивлюсь ощущением.

Продолжая ругаться и распыляться что к блокаде неделями готовят тело, врач тем не менее снял все данные с меня и вколол "коктейли" в мышцы, когда не нашел к чему придраться. Я посидел под наблюдением с полчаса и только когда почувствовал дурноту, врач отпустил меня в гостиницу. В номере уже лежал на своей койке сотрудник нашей лаборатории Кирилл и лениво перелистывал какой-то журнал. Он не приставал с расспросами и разговорами. Ограничился банальным вторым знакомством. И объяснил, как он тут живет и что можно делать живя с ним, а чего не стоит. Я не спорил и покивав просто улегся на койку моля бога, чтобы меня не вырвало в этой чистой комнатке при таком странно правильном моем ровеснике.

Об ужине и речи не могло быть в тот вечер. Да и утром я подумал что не удержу завтрак в себе если хоть что-то проглочу. Я ограничился чаем. Причем даже не в столовой, а купил в автомате в холле нашего рабочего здания. Крепкий чай оказал на меня положительное действие и я вместо умирания на рабочем месте даже сделал несколько ходок до архива и обратно. В обед я просто добрался до гостиницы и спал. Будильник меня разбудил с огромным трудом. Теряясь в ощущениях в темной комнате я не мог сообразить что вообще происходит и какое время суток. С огромным трудом я пришел в себя и поковылял до автоматов с напитками. Кружка чая и я поплелся в лабораторию дальше разбирать образцы.

К ужину я был никакой от усталости. Борьба с собственным телом и необходимость все-таки быть внимательным и не наделать глупостей в первые дни меня выматывали жутко. Опять не поев я добрался до комнаты в гостинице и немедленно отключился. Утром, когда мне стало полегче я попытался вспомнить предыдущий день, проведенный словно во сне и с огромным трудом восстановил хронологию событий. Завтракал я вместе со всеми, но как я понял поспешил все-таки. Рвало меня в туалете расположенном в том же столовом комплексе. Чуть не плача от злости на самого себя я собрался с силами и залив в желудок крепкий чай поспешил на работу.

В таком режиме я отработал три дня и только в субботу, когда многие уехали в Степную, а некоторые и в Погребень я смог нормально наесться и отоспаться. Больше того, чувствуя необычный прилив сил, я направился в лабораторию и работал там до половины первого ночи как проклятый, готовя к понедельнику партии материала и документации. Я бы может и до утра бы так отработал, если бы не Катя появившаяся в кабинете в обнимку с незнакомым мне парнем. Что она в субботу делала в лаборатории да еще со своим приятелем для меня было абсолютно непонятно.

– Стажер, вы что здесь делаете? – задала она тон разговора.

Я, смотря даже не на нее, а на ее спутника признался:

– Екатерина Александровна, очень много материала… настолько все захламлено. Я боюсь если не работать в авральном режиме, то моих рук на все не хватит. Вот я и стараюсь…

Катя прошлась между столов с терминалами и поглядела подготовленный мной к отправке материал взглянула на груды сложенных у стены контейнеров и кипы документаций и кивнув сказала:

– Хорошо. Работайте. Я отмечу это в вашей карте практиканта. – обращаясь к своему другу она сказала: – Видишь бардак какой? Как пошла моя серия так образцы от синтез группы каждый день по сотне штук поступают. А мы все это должны обработать и сдать. Занимаемся чушью какой-то. Словно они сами не могли после исследований все передать в архив. Но это типа наши результаты вот нам все и сливают… Короче вечная наша бюрократия здесь себя таким образом проявила.

– Ничего. – сказал ее друг каким-то странно сильным голосом. – У тебя вон какие стажеры… Ночами пашут. Все разгребут. У меня в лаборатории словно корабль дураков собрался. Ни работать ни хотят, ни идей никаких, ни порядка от них не добьешься. Если бы не наша тема выбросов давно бы закрыли бы. Кому такие идиоты как мы нужны.

– Ой не прибедняйся. – сказала Катя и я со странной болью увидел знакомое лукавое выражение ее лица. Взяв приятеля под руку она потянула его из кабинета и по дороге сказала: – Твой корабль дураков нужен всем нам. Кто будет замерять мои съемы энергии? Я что ли? Я туда сама не полезу. Я там была. Не интересно.

Они вышли из кабинета, а вскоре я услышал их голоса вообще под окнами на улице.

Работать перехотелось совершенно. Наверное даже не владея собой я подошел к окну и с каким-то отвратительным чувством удовлетворенности смотрел, как эти двое целуются в свете фонарей у входа.

Я помнил наш с ней договор. Глупый договор людей не умеющих предсказать следующий день не то что события через два года. Мы ни в чем не должны себе отказывать. Но если судьба нас снова сведет мы будем вместе. Так вкратце звучали наши обещания. Что ж, не судьба, а желание Кати свело нас снова вместе. Зачем? И зачем она так откровенно показывает мне что она не со мной и быть со мной не собирается. Почему она за все эти дни не уделила мне ни минутой беседы наедине. Почему она не объяснила как нам вести себя здесь? Как мне себя вести? Она не хочет разговоров на эту тему? Вполне понимаю, что эти разговоры ничего кроме раздражения вызвать не могут. Но лучше пять минут раздражения, чем такая вот пытка неизвестностью. Неизвестностью и непониманием. Непониманием происходящего.

Заперев за собой кабинет и потушив в холле свет я вышел из здания. И направился по освещенным дорожкам к гостинице.

Проходя мимо парка я вдруг услышал тот самый сильный голос и слова:

– Смотри твой стажер домой уже бежит. Он наверное тебя только и ждал чтобы показать какой он работящий.

Я остановился, как вкопанный. Повернулся на голос в темноту и сказал:

– Уважаемый, вы ошиблись. Вы меня не с тем кем-то сравнили.

Вместо ответа этого "уважаемого" я услышал голос Кати, чей белый костюм я уже разглядел в темноте парка:

– Идите, практикант. Уже и правда поздно. Андрей вас не знает, он неправильно о вас подумал.

– Хе-хе. – демонстративно прозвучал голос Андрея, но не объяснять же ему в приватной беседе, что надо несколько иметь чувство такта. Или его отсутствие характеристика всех руководителей среднего и старшего звена? Краснея и теряя здравость ума от злости я добрался до гостиницы и завалился на кровать обхватив подушку руками и сжав под ней кулаки до боли. Чуть успокоившись я сходил вниз к автомату у стойки портье и купив себе успокаивающий чай с шиповником смог через "не могу" привести чувства в порядок. Это мне стоило больших трудов, но я хоть уснуть смог, а не пытался бы как последний школьник в темноте переигрывать эту отвратительную сцену в парке.

Утром, после завтрака я с новыми силами направился в лабораторию готовить очередные контейнеры к отправке. В лаборатории кроме меня до обеда отработал и Кирилл, который кстати не ночевал в номере. Я не стал спрашивать его где он был, но поздоровавшись спросил можно ли курить в комнате когда он там не ночует.

– Только в окно конечно. – сказал Кирилл и уткнулся в три монитора разом стоящие пред ним. На мониторах вместо ожидаемой хотя бы видимости работы бегал человечек с огромной радостью расстреливая мутантов. Заметив пальцы Кирилла на сенсорной панели на коленях я не стал его больше отвлекать от игрушки и прошел в рабочий кабинет.

Я неплохо поработал до обеда. Я был даже доволен тем что сколько смог сделать. Появившаяся после обеда Катя сонно спросила меня:

– Много сделали, Альберт?

– Да. – коротко сказал я указывая на разобранный и подготовленный материал.

– Хорошо. В понедельник сразу за три дня образцы привезут отработанные.

Она совершила невозможное по моему мнению. Она смогла заставить ради меня открыть архив и выйти дежурному сотруднику на приемку. Я был в шоке. Двенадцать тележек образцов я отвез в хранилище. Когда я закончил работать извозчиком я с удовольствием оглядел немного ставшую просторнее лабораторию. Катя тоже оценила мой труд и когда мы сидели в холле с Кириллом сказала:

– Ну хорошо… хоть с отработанными материалами разберемся. А уж текучку победим как-нибудь. Вы Альберт нам как подарок свыше.

К моему удивлению Кирилл нисколько не издеваясь покивал этим словам. Я поблагодарил и спросил:

– Я только немного не понял что за образцы мы разбираем здесь. Я видел не просто образцы породы но и стержни, шары и другие искусственные предметы.

Кирилл спросил:

– А ты уверен что тебе стоит это знать? Через год ты тю-тю. У будешь много знать могут и не отпустить.

Я невольно усмехнулся и признался:

– У меня допуск три ноля. Последний который я подписывал. Я провел на башне волшебника четыре не забываемые недели. Я вожу все виды бронированной техники, что используется в этом районе. Я думаю что я в одиночку способен расчистить, подготовить площадку под прием энергетической установки и подключить ее если автоматика установки не сработает…

Я потом так и не понял зачем признался в этом. Пустое ли хвастовство или нечто более глубокое и порочное… но мои слова возымели действие на Кирилла. Он с интересом посмотрел на меня, потом на Катю, которая кивнула моим словам, и сказал:

– Не просто стажер нам попался. И на кого изволите работать… – он как-то резко перешел на "вы" и мне стало неприятно. – на СБ проекта? Или еще выше?

Я понял что его мысли пошли в неправильном направлении и попытался исправить ситуацию:

– Ты не понял. Я раньше работал в четвертом лагере. Это по другой ветке. Потом закончил обучение и теперь вот на стажировку сюда же попал.

– И кем же ты там работал имея допуск три ноля? – продолжал ехидничать Кирилл но вернувшись к разговору на "ты".

Мне пришлось врать чтобы хотя бы сохранить видимость правды:

– Водителем козла. Точнее КЗЛК. Хорошая машинка. Мне нравилось.

Как я потом выяснил Кирилл мне не поверил. Человек вообще верит только тому чему хочет верить. Для него рассказ про парня отработавшего явно немало водилой и тут на тебе ставший синтез оператором был неправдоподобной историей. Да и не только это. Постановка реакторов у основания ВБНК началась всего несколько лет назад и человек не мог бы получить высшего образования за это время.

В общем я по его мнению был просто наблюдателем за работой их лаборатории. О чем он позже не замедлил растрепать и другим. Я долго еще вспоминал его "добрым" словом за это. Я в который раз оказался не тем за кого меня принимали окружающие с самыми плачевными для меня последствиями. Правда не стрелял в меня никто на Погребне-12.

Кирилл ушел к себе в кабинет и я оставшись с Катей боялся поднять на нее глаза. Она же забравшись с ногами в кресло с интересом, как мне показалось, рассматривала меня перед ней.

– Почему тебе отказал отец? – спросила она тихо.

Я пожал плечами и ответил:

– В бумаге которую мне вернули с заявлением которого я не писал, указали что у них нет должностей на год работы. Зато вот предложили эту. Я согласился. Я не знал что ты на этом объекте.

Катя задумалась и сказал:

– Либо это шутка отца, либо ты на него теперь работаешь…

Это уже было выше моих сил! Ну, я все понимаю, но нельзя доходить до паранойи! Я поднялся и обратился к ней:

– Екатерина Александровна, я пойду? Хочу подготовить к завтрашнему дню еще несколько перевозок.

– Нет, стажер. Вы останетесь со мной. Я хочу знать с кем мне придется работать почти год.

– Если вы настаиваете я разорву контракт с государством. Сам я нет, конечно… но моя семья в состоянии выплатить неустойку.

– Не дурите, стажер. Разрыв контракта не прощается. Вы потом не устроитесь никуда в государственные учреждения.

Я молчал стоя над ней и смотрел как она вертит на пальце колечко из платины, больше похожее со стороны на простое серебро. Словно очнувшись от нелегких дум она сказала:

– А давайте все-таки с вами прогуляемся. На улице прекрасная погода. На удивление не жарко сегодня. И пока гуляем вы мне расскажите как же вас занесло в наши края.

Я сделал слабую попытку отказаться, но Катя уже крикнула громко:

– Кирилл, мы ушли. Закроешь все если не вернемся до твоего ухода.

Мы не стали гулять улочками этого дивного городка ученых. Вместо этого Катя повела меня к гаражам и взяв там один и "пустынных охотников" с открытым верхом, сказала чтобы я забирался внутрь. Она вывела джип дорожками к почти не охраняемым воротам и показав пропуск провела машину наружу. Отъехав буквально метров пятьсот она скатила машину с дороги прямо в стелящуюся выгоревшую траву и попылила по ней в одном ей известном направлении.

– Куда мы едем?

– Увидишь. – сказала Катя. Потом видно подумала что получилось несколько грубо она пояснила: – Там низина такая, родник бьет озерцо… если все не пересохло конечно. Это не далеко, приедем – увидишь.

Родник и озерцо конечно пересохли. Конец июля что же вы хотели. Мне пришлось довольствоваться рассказами Кати.

– Тут так прикольно было. Мы каждый вечер сюда весной приезжали. Жгли костер у воды. Ночевали тут несколько раз… А теперь все высохло. Обидно.

Я покивал, соглашаясь что это обидно. Наши отношения за два года разлуки тоже высохли. И хотя и мне и ей это было тяжело говорить, я ее любил, но становился для нее помехой. Приходилось признавать факты.

– И как мы будем работать? – спросила она меня, словно я знал ответы.

– Ты начальник тебе решать. – сказал я пожав плечами.

Катя покачала головой и сказала:

– Но я не хочу решать. Из всех людей с кем меня сводила судьба ты один который мне не принес ничего плохого. Были всякие недоразумения, но я сама в них виновата… Я не хочу ничего решать. Я совру, если скажу что разлюбила тебя. Просто… я тут была одна. Ты там один. А желание порождает только то что мы видим хотя бы чаще чем раз в два года. Мы желаем, то что видим.

– Но мы уже говорили об этом. Еще тогда. – напомнил я ей наш прощальный разговор.

– Я не могу сдержать обещание. – горько призналась она. – Этот выбор мне не по силам.

– Ты поэтому полгода не звонила? – спросил я. – Из-за этого Андрея?

Она покивала и присев на корточки взяла горсть песка из пересохшего дна озера.

– Понимаешь. Он меня просто чуть ли не за шкирку от работы отнял… показал что весной расцветает жизнь, а не только меняется угол освещенности планеты. Видел бы ты степь весной. Это такая красотища! Тут маки недалеко… огромные поля расцветают. Бархатное море…

Моего воображения вполне хватало чтобы оценить ее слова и представить картины ее поразившие. Но мне это не говорило ничего о нашем дальнейшем будущем, которое становилось все призрачнее и все болезненней.

– … он мне такие стихи посвящал. Я не знала что я стихи оказывается люблю. Я многого о себе не знала. Я не стала тебя любить меньше, даже когда с ними первый раз была ночью. Я просто позволила себе думать что ничего в этом страшного нет и наш договор не нарушает. Я была не права. В этом многое… он словно завладел не просто мной… но и моей душой. Хотя я не сильно и сопротивлялась.

Катя рассмеялась и мне стало не очень уютно от ее смеха. Я понял окончательно, что я в ее судьбе лишний. Какие бы нас не связывали обещания, клятвы или прошлое. Мне просто надо было уйти, но куда и как?

– То что ты попал ко мне это без сомнения шутка моего отца. – сказал наконец Катя. – Это в его духе. Он не мог не знать что у меня новое увлечение и послав тебя даже без какого-либо поручения он намекает мне одуматься зачем-то. Оглядеться. Он не хочет со мной разговаривать. Нет не то чтобы он там совсем со мной не говорил, но я вижу его раздражение мной. Хотя в чем я провинилась не понимаю.

Катя посмотрела на меня и спросила щурясь от солнца:

– Может ты подскажешь?

Сев на сухую траву я признался:

– Я честно не знаю ничего о твоих отношениях с отцом. Я после ранения, как получил это вот приглашение так и подписал его. Мне до окончания учебы еще…

– Какого ранения? – не поняла Катя.

Я решился ей рассказать:

– Помнишь мой с тобой последний разговор по вифону? В тот же вечер я курил возле твоего подъезда. Сидел никого не трогал… вспоминал о тебе. Подошла девушка. Почти девочка… и с приветом от пикеров пустила мне пулю в живот. Пуля была не простая и хирург не решился меня оперировать по дороге в госпиталь. А уже в госпитале автохирург удалил из меня все двадцать два мелких осколка. Двадцать шесть часов в реанимационном комплексе спасения.

У Кати не находилось слов. Она только качала головой, а я с улыбкой пожал плечами и отвернулся от ее взгляда.

– Я не знала… – призналась она.

– Я знаю что ты не знала. Какие бы у тебя отношения не были с твоим Андреем ты бы позвонила узнай о таком. Но процесс над девочкой и всеми кого она выдала был довольно громкий. И мне опять не пришлось даже свидетельствовать. На камерах наблюдения все было видно лучше некуда…

Я говорил не глядя на нее. Говорил отстраненно и с улыбкой словно и не со мной это было. Мне казалось это было самым правильным поведением в той ситуации. Ну, а что толку жалеть себя, жалеть о не сложившихся с Катей отношениях, жалеть о насилии какое я над собой совершил чтобы прорваться и нагнать хотя бы своих ровесников. Жалеть о случившимся глупо. А делать выводы было не время. Да я их уже и так давно сделал.

– Было больно? – спросила она меня.

– Да. Немного… – соврал я чтобы ее совесть немного, но успокоилась. – Да и машина спасения прибыла быстро. Обезболили общим наркозом. Очнулся через сутки с небольшим…

Катя помолчала все так же перебирая ладонью песок. Думая о своем она не заметила как я закурил пуская дым в синее небо откинулся на спину. Какое высокое и яркое, глубокое небо. Нигде я не видел такого неба как здесь.

– Ты меня сможешь вообще простить? – спросила Катя как-то глухо и словно обиженно.

Я не поднимая головы ответил:

– Конечно. Мы же не дети. Я все понимаю. У тебя своя жизнь. У меня своя теперь будет. Я тебе очень благодарен. Я люблю тебя и это… не знаю, словно наполняет меня чем-то. Я очень боюсь потерять это чувство. Словно я опустею и сдуюсь, как шарик. Любовь к тебе помогла мне сделать то что я делал. Стремление быть хоть не равным тебе, но быть близко заставило меня думать только цели и ни о чем больше. Я научился не распыляться на мелочи. Я перенял твое умение идти к победе. Вот за это благодарен. И конечно благодарен за то что ты снизошла до меня убогого там… возле своего дома. Я же помню какого ты была когда-то давно мнения обо мне. И я рад что смог изменить его и чем-то тебя удивить.

– Да уж… – Непонятно к чему сказала Катя. Помолчав она почти весело спросила: – Не скажешь мне… почему я чувствую себя настоящей скотиной?

Я рассмеялся и сказал:

– Зря. Надо просто понять и принять, что все идет так как должно идти. И тогда все станет проще. Понятнее. Приемлемей. А если думать и жалеть о том что сделано… не знаю. Жить становится незачем.

– Ты так всерьез думаешь? – спросила она строго.

– Нет. Но тебе настойчиво рекомендую таи и думать. – сказал смеясь я.

– Почему ты смеешься? – удивилась она.

Я не знал как передать ей что радость и грусть от общения с ней намешанные в глубокой синеве неба, приправленная сухим воздухом свободы, и ощущение что пройден еще один пусть не шибко удачный, но и не в пустую прожитый круг жизни не могут не смешить. И смех это не столько ироничный сколько смех человека которому действительно нечего терять и которого пришли грабить злые Бандюганы в масках. Только ржать в полный голос и остается. И я соврал:

– Да просто. Смешинка в рот попала.

– А говорил мы не дети… – с досадой в голосе сказала Катя.

Эта ее досада так меня рассмешила, что я не сдерживаясь захохотал в голос. Ей-то на что было досадовать? У нее все отлично! У нее есть любимое дело. Есть любимый человек. Или даже два если она не обманывала меня в тот момент про меня самого.

Катя резко поднялась и пошла к машине. Залезла на капот и закурив крикнула мне:

– Ну, и смейся там как ненормальный.

Я вдоволь нахохотался и утирая слезы от смеха сказал:

– Катюх. Когда-нибудь… не сейчас, позже чрез несколько лет ты сама будешь вспоминать наши тут с тобой объяснения и улыбаться. Вот ведь, блин, дети малые… Ты права, мы именно дети. Мы ими и останемся. Жестокими и сострадающими. Любящими и ненавидящими. И слава богу. Я наверное застрелюсь, когда пойму что вырос и закостенел. Мне просто будет непонятно зачем дальше жить не испытывая этих чувств. Ни любви, ни… ее противоположностей.

Катя молчала. Я поднялся, отряхнул со спины травинки и песок и подошел к ней. Она сидела на капоте и ее лицо было значительно выше моего. Задрав голову я сказал глядя в ее немного злые глаза:

– Не злись на меня. Кто я такой, чтобы ты злилась на меня.

– Ты мне врешь, что ты меня простишь. – выпалила она. – Я бы такого не простила, думаю.

Положив руки на ее колени и чувствуя тепло ее тела под серой тканью бриджей, я сказал:

– Я не ты, Катюш. Ты могла бы это давно понять. Я простил даже тех кто пытался меня убить. Вот уж точно идиоты и не ведали что творят. А ты в меня не стреляла. Ты меня даже не предавала. Чтобы ты не выдумывала там в своей симпатичной головке. Просто обещание, которое мы дали друг другу, было глупым с самого начала. И как там это говорится… коммерческий договор составленный с нарушением действующего законодательства считается недействительным. А законы нашего мира именно таковы как мы видим. Такие как есть. Нам бы очень хотелось чтобы они были другие но… ты же сама говорила, что митинги и росписи на стенах не помогут и надо идти в политику. А куда надо идти что бы изменить законы мироздания? В боги? Кто последний в демиурги? Я за вами! За мной не занимать, выдача патентов на творение только до обеда…

Катя уже улыбалась и смотрела на мое лицо без жестокости и непонятной злости. Я посмотрел пристально в глаза и попросил тихо:

– А теперь отвези меня в лабораторию. Я хочу работать. И там есть работа для меня.

Улыбка сползла с ее лица и я понял, что она готова просто расплакаться. Не понимая с чего я просто повернулся словно оттолкнув ее колени от себя и пошел забираться в салон. Я не хотел видеть ее слезы. Она скоро присоединилась ко мне и заведя машину погнала ее обратно в лагерь.

Мы ни словом не обменялись пока не вернулись в лабораторию. Кирилл собирающийся уже уходить удивленно посмотрел на нас, когда мы попались ему на пороге и спросил:

– Это вы чего… вообще уже без работы жить не можете? Стажер побереги себя с радиацией же работаешь. Екатерина Александровна, вы бы тоже… через час тем более Андрей вернется со стройки.

Стальной взгляд Катиных глаз и Кирилл смутился.

– Когда мне понадобится ваша помощь в моих личных делах я вас уведомлю, дам денег и вы побежите в ларек за прокладками или презервативами. А потом будете писать возмущенное заявление на мою неадекватность. А пока на досуге изучите, что такое чувство такта.

Ни Катя, ни Кирилл так никогда сами и не поняли почему я так неподобающе и оскорбительно заржал. И продолжал смеяться даже уже скрывшись в своей конуре. Кирилл может быть и сказал бы что-нибудь про обуревшего стажера, но поставленный на место Катей не спешил с наездами.

За две недели я разгреб, что они с переменным успехом копили почти год. Новые поступления я поставил на текучку. Жизнь превратилась в какой-то праздник. Весь день я мог заниматься чем угодно и только вечером весь отработанный материал готовил и отвозил в хранилище. Через несколько дней такого счастья не выдержал моего довольного лица Сергей Игнатьевич и я стал помогать ему до обеда. Работа была не пыльная сидеть на связи на терминале и получая данные ВЦ перепроверять их относительно им самим разработанной таблицы энергетических порядков. При любых отклонениях я должен был ставить маркер на непрерывной ленте данных на экране и показывать их Сергею Игнатьевичу для разбора. Сам же физик сидел в это время обычно на терминале за моей спиной и занимался исключительно теоретической работой. Готовил задачи для математиков и программистов для построения моделей опытов. Я быстро привык его монотонному бубнению по вифону за плечом, когда он координируя свои запросы с их возможностями пытался поставить более-менее реалистичные задачи. Из достоинств Сергея Игнатьевича можно было сказать, что он меня никогда не ругал. Даже при откровенных ляпах и пропусках. Оправдывал он меня тем, что сам пропускает на ленте значительно больше. Я спросил его почему не попросить программистов навесить модуль слежения за отклонениям. Сергей Николаевич усмехаясь ответил что программный модуль придется менять каждые две недели. Идущая серия экспериментов не позволяет настолько автоматизировать работу. Вот и сидят "девочки и мальчики", как он назвал нас, по лабораториям и сравнивают поступающие данные.

Сергей Николаевич многое успевал мне объяснить из своей работы. Я сначала неохотно, но потом вполне сознательно и со вкусом втянулся в его проблемы и частенько оставался в его огромном кабинете даже после обеда. Через месяц довольно непростых усилий над собой я уже не просто понимал глубины задач стоящие перед ним, но и уже принимал в их решении самое активное участие. Этот немолодой ученый настолько привык к моей помощи что уже открыто возмущался когда Катя или специалисты по лаборатории отнимали меня у него на свои нужды. Я еле сдерживал усмешку, когда через некоторое время все решили, что проще обходится без дармовой рабочей силы, чем ссорится со стариком.

Этот месяц ознаменовался не просто нахождением мне настоящего дела в лаборатории, но и тем, что я сам нашел себе развлечение в этом диком крае. Не прельщаясь на всякого рода компьютерные игрушки которыми были полны даже рабочие терминалы я ударился в почти никому не понятный из ученых стрелковый спорт. Почти без труда получив через Катю пропуск в тюремный лагерь я обратился к начальнику службы безопасности за разрешением посещать тир. Видел бы кто его глаза в тот момент. Он же наверное так всю жизнь и считал, что стрельба и занятие наукой несовместимы. Он наверное в состоянии шока прописывал в мой пропуск разрешение на посещение стрельбища и тира. Пару раз просто походив понаблюдав за охранниками, что собирались в тире по графику и палили по мишеням, я познакомился с очень интересным человеком, мастером спорта по спортивной стрельбе и был удивлен его откровениями.

– Все эти… – он небрежно указал на своих коллег. – занимаются онанизмом, а не стрельбой. Из века в век их учат стрелять по одной и той же методике. Встал в стойку, свел прицел с мушкой, выдохнул, задержал дыхание и сделал выстрел.

Вспоминая свои немногочисленные познания в этом деле я с удивлением спросил:

– А что в этом неверного?

– Да все! – возмутился мастер и сказал: – все от начала и до конца. Пока они выполняют этот комплекс для поражение одной мишени я поражаю шесть и покидаю рубеж. Или с перезарядкой, как по уровню положено поражаю мишени двенадцать раз и тоже покидаю. Чувствуешь разницу?

Я с сомнением улыбался глядя на его пыл. Стрелки на рубежах нас не слышали за своими наушниками и получалось очень забавно – собака лает, а караван идет. Вот девушка опустошила магазин своего пистолета и положив его на стойку занялась изучением мишени подъехавшей к ней на крепеже. К ней подошел инструктор в форме и что-то ей долго и вдумчиво объяснял.

Видя мое недоверие мастер поглядел на девушку и инструктора и сказал:

– Ну смотри. Дэн, – обратился он громко к инструктору – я двойку займу покажу "науке", как стрелять надо.

Инструктор пожал плечами, мол делай что хочешь. Я по зову распаленного стрелка подошел следом за ним к рубежу и он сказал мне.

– В каждой обойме по восемь патронов. Итого шестнадцать. Мишень новая. Постарайся засечь время за сколько я отстреляюсь. Командуй когда начинать. Вот пистолет на стойку кладу.

Хмыкая я стал следить за цифрами на наручных часах и в ровное время скомандовал:

– Давай!

Дальше было и правда невероятное. Какие часы? Какое время? Не до них мне стало от того что я увидел. Молниеносное движение руки и словно не прицеливаясь мастер стал палить в сторону мишени. Он наверное уже магазин выпалил прежде чем поднял пистолет на уровень глаз. Одним движением он высвободил опустошенную обойму и вставил следующую причем я не заметил, как он успел извлечь ее из-за пояса. Он отстрелял и положив пистолет на стойку поднял руки, сигнализируя, чтобы я засек время. Какое там… Я стоял ошеломленный глухим ревом его оружия, обомлевший и не верящий своим глазам.

– Сколько? – потребовал он у меня время и я взглянув на часы ответил:

– Пять секунд.

– Врешь. Меньше четырех должно быть. – сказал он даже не злясь и довольный эффектом произведенным на меня.

– Я не засек… – признался я наблюдая за приближающийся мишенью.

– Ладно ерунда. Давай посмотрим что у меня получилось. А то опозорюсь больше не приду сюда.

– Ты так не говори. – усмехнулся голос сзади и я оглянувшись увидел подошедших незаметно девушку и инструктора.

На мишени была разворочена вся десятка и я только головой качал в восхищении.

– Вот! Все в альфу! – гордо похвастался скорее перед девушкой мастер. – А вы вдохи выдохи считаете словно в Йоге тренируетесь, а не в стрельбе.

Девушка-охранник зачарованно улыбалась, инструктор стоящий за ее спиной снисходительно покачивал головой, а я даже не знал что сказать. Подошли другие стрелки. Кто-то сказал:

– Мастер, сколько вижу не устаю поражаться. Почему вы нас не учите?!

Инструктор ответил за мастера:

– Потому что по его методике вы у меня зачет сдать не сможете. А если и сможете, то я вам его не зачту.

Все засмеялись непонятно чему и я спросил:

– А меня, как не сдающего обязательные зачеты возьметесь научить.

– А тебе зачем? – вдруг засмеялся инструктор. – По колбам в лаборатории стрелять? Или место себе по служебной лестнице очистить?

Сквозь дикий ржач, когда даже девушка заливалась смехом, а я глупо стоял и улыбался, голос мастера любезно сообщил:

– Приходи по понедельникам, вторникам и четвергам. В остальные дни я дежурю, а в пятницу уезжаю вообще отсюда. Займемся продвижением настоящего мужского спорта в науке!

Насчет настоящего мужского спорта я сомневался, но научиться вот так стрелять захотел сразу и непреодолимо.

– Я приду. – пообещал я и ушел из тира, спеша обратно в лабораторию проверить вечернее поступление данных и обработать их чтобы утром не париться.

После этого я стал исправно посещать занятия с мастером. Я так понял что не смотря на свои умения его искусство популярностью не пользовалось. На вопрос почему, он ответил вполне убедительно:

– Это для тебя стрельба – развлечение, а для остальных здесь, я имею ввиду охрану и спецчасти, это трудовая повинность. И кроме нескольких фанатов никто не уделяет этим навыкам больше, чем нужно для сдачи зачетов, времени. Ради искусства тут нет желающих тратить силы. Ты тоже сбежишь после первых успехов, когда уже сможешь похвастаться подружке, какой ты крутой. Но давай начнем. А начинаем мы как всегда с одного: забудь о всем о чем тебя учили…

– А меня никто и никогда не учил стрелять.

Радость на лице мастера была неподдельной.

– Отлично! Хоть не придется орать чтобы прекратил заниматься непотребством с глубокими и томными вдохами выдохами. Возьми в руки пистолет. Бери его уверенно, это не женская грудь ему больно не будет. Он вообще железный если ты не заметил…

– И тяжелый… – сказал я удивляясь откуда в такой небольшой вещице столько веса.

– Уважение уже чувствуешь к игрушке? – весело спросил меня мастер.

– Ага.

– Ну и отлично приступим. Наведи на мишень сведи так чтобы прорезь совпадала с мушкой. – с помощью двух ладоней мастер в воздухе показал мне как должно и что совпасть. – теперь все это сведенное наведи на мишень. Да. Представляешь надо еще видеть хоть иногда куда целишься. А теперь положи палец на спусковой крючок. И начинай давить на него.

Я надавил на крючок и раздался звонкий удар металла о металл. Даже готовясь к тому что должен прозвучать громкий выстрел я невольно вздрогнул. Но отсутствие выстрела вызвало во мне больше досады, чем недоумения.

– Ой, выстрелил! – умиляясь сказал мастер и засмеялся.

– А не должен был? – немного разочарованно спросил я.

– Да все нормально. Я со всеми так себя веду. – мастер усмехнулся и спросил: – О чем думал когда стрелял? Положи пистолет на стойку.

Задумавшись, я честно признался:

– Ни о чем. Вообще ни о чем.

– Вот! – подняв палец вверх сказал мастер. – Думать когда стреляешь вредно. Напрягаться и мечтать попасть в мишень вреднее некуда. Думать и бояться грядущего выстрела это вообще последнее дело. Пусть даже сам выстрел будет для тебе неожиданностью. Готовишь. Готовишь курок. Нажал отпустил, нажал отпустил. В одно из нажатий пистолет сам выстрелит, когда ты чуть пережмешь. Пусть на первых порах будет именно так. Возьми пистолет в руку, оттяни раму взведи его… наведи на мишень, сведи прицел и нажимай на курок. Но не до конца. Теперь расслабь палец. Снова начинай давить. Снова ослабь. Думай только о курке. Чувствуй его, изучай его пальцем, когда нажимаешь. Проведи по нему пальцем лишний раз. Чувствуешь грань…

Уже через час, мои изнеженные последнее время работой на терминалах руки, начали давать о себе знать. И особенно ныл указательный палец.

В первое занятие я не сделал ни одного настоящего выстрела. Только имитации. Перед прощанием со мной мастер достал из кармана что-то на подобии пистолета только без ствола и сказал:

– Вот тебе домашнее задание. Тренируйся нажимать и отпускать курок один час. Потом следующий час просто стреляй. Чем быстрее тем лучше. И еще один час снова нажимать и отпускать.

– Ээээ боюсь у меня не будет подряд столько времени свободного. – признался я.

– А это и не обязательно непрерывно. С обеда идешь щелкай. С ужина пошел домой отрабатывай.

Представляя каким идиотом я буду казаться окружающим с этим предметом в руках непрерывно щелкая им, я уже хотел отказаться от тренажера, но мастер убедил меня:

– До следующего занятия отработаешь что я сказал – начнем стрелять. Нет, так будешь тут из себя Иванушку-дурочка с трещоткой изображать.

Я взял тренажер и попрощавшись покинул тир под непонятную усмешку инструктора по стрельбе, который у таких как я, точно бы зачет не принял.

В лаборатории, где я все чаще проводил свои вечера перед сном готовя данные для Сергея Игнатьевича на утро, прохлаждались Кирилл и Алексей. Я кивнув обоим, прошел в помещение моего босса.

– Коха! – позвал меня Алексей и я замер на пороге уже почти закрыв за собой дверь. Я был готов к тому, что мне дадут какое-нибудь прозвище здесь за глаза, но несколько расстроился, что ко мне обратились по моей вечно изуродованной фамилии. Причина проста. Так меня назвать за глаза при этих товарищах могла только Катя.

Решительно я закрыл за собой дверь. Только я сел за терминал, как без стука в кабинет вошел Алексей и спросил:

– Кох, тебе там привезли образцы. Их надо срочно обработать.

Не отвлекаясь от монитора я сказал:

– Ничего страшного. Подождут до утра.

– Не подождут. – сказал Алексей. – И мы не подождем.

Подняв на него взгляд я повинуясь его жесту пошел за ним. В помещении с образцами к моему изумлению присутствовала Катя с каким-то незнакомым воякой с погонами майора. Они мирно беседовали распивая чай и на наше появление почти не обратили внимания. Только Катя повернулась и сказала мне:

– Альберт, рядом со сканером контейнер в нем образцы, подготовьте документацию на них.

Алексей сразу покинул помещение, а я надев специальные перчатки, подошел к контейнеру и вскрыл его. И чуть не задохнулся от вони разлагающейся органики.

– Это не образцы… – попробовал я сказать Кате.

Она поднялась и морща носик включила вытяжку над столом со сканером.

– Нет это именно образцы. Причем документации на них нет. Самостоятельно оформите пока и опишите. Опыт у вас по работе с чужими данными есть. Думаю вы в состоянии сделать грамотное описание и приложить к ним отчеты сканера. Это работа для девочек с первого курса… Не подведите меня. А мы пока с господином майором будем в моем кабинете. Как закончите немедленно сообщите.

Майор с сомнением посмотрел на меня и сказал Кате:

– Может мне лучше побыть с ним?

– Не волнуйтесь, господин майор я лично продлевала его допуск на днях. Альберт ответственный сотрудник.

Они вышли не забыв забрать свой кофе, а я, как "ответственный сотрудник" немедленно приступил к работе. За все время моего практикантства мне второй раз попадались не описанные образцы и если первый раз я просто вернул их по месту откуда они прибыли то теперь мне предстояло подготовить описание самостоятельно. Всего в коробе с антирадиационным покрытием оказалось восемнадцать упакованных в специальную фольгу предметов. Разворачивая первый предмет я не удержался и сходил за маской. Воняло так что вытяжка не справлялась. С маской на лице стало лучше. Для полного комфорта я еще и маску на глаза одел. Наконец я развернул первый образец и им оказался обычный небольшой кусок мяса. Обжаренный с одного краю, правда, но сути дела не меняло. Как подготовить описание органического материала для сдачи в хранилище я понятия не имел и полез через терминал на сервер хранилища, чтобы скачать требования к оформлению. Требования из трехсот двадцати пунктов привели меня в уныние. И если почти со всеми требованиями сканер был в состоянии самостоятельно справится, от размерности до структуры ДКН, то что делать было с данными откуда поступил образец я не знал. Да и время с момента обнаружения прописать не мог. Я сдал этот шмот мяса в сканер и пока тот проводил анализы позвонил в кабинет Кати. Ее отчего-то бледное лицо и обеспокоенный голос мне не понравились, но я сделал вид что не заметил их.

– Екатерина Александровна, для полноценного оформления мне нужны данные по обнаружению этих …. Ээээ… образцов. Да и другие данные бы мне пригодились. Мог бы меня господин майор проконсультировать?

Катя ответила резковато:

– Господин майор и так оказал нам любезность просто доставив эти образцы к нам в лабораторию. К обнаружению этих образцов он не имеет никакого отношения. Нам нужны только данные сканера и общее описание. И поторопитесь, до ночи эти образцы должны быть уничтожены.

– В данном случае нужно было бы поручить такую работу биологу. – попытался я тоже показать норов.

– Я знаю. Но у нас в лаборатории нет ни одного биолога. А образцы очень важны. Работайте.

Я отключил связь не дожидаясь пока Катя сама ее отключит. То что данные важны я и так понимал, но так же я понимал шестым чувством, что не просто образцы воняют отвратительно, но и вся эта история пованивает невиданными проблемами. Что за образцы которые перевозит курьером майор? Что экстренное уничтожение материала? И с каких пор физическая лаборатория занимается изучением органики?

Сканер отвлек меня от настороженных мыслей потребовав долива группы реактивов. Прочитав чего этому чудовищу не хватает для счастья, я достал из стального шкафа нужные патроны с реактивами и заменил ими опустевшие. Сканер довольно квакнул и продолжил возню с образцом. Страдая бездельем пока машина изучала материал я достал тренажер мастера по стрельбе и начал, как он и требовал осторожно нажимать и отпускать курок. Самое смешное, что в отличии от моих ожиданий, занятие это оказалось не таким нудным. Я с какой-то непонятной сосредоточенностью не глядя на руку напрягал и расслаблял пальцы. Закончив работу с образцом сканер уведомил меня и я скормил ему другой. С виду такой же кусок мяса ну разве что чуть меньше. Упаковав отработанный материал и прилепив на фольгу по инструкции бирку выплюнутую сканером со штрихкодом с данными последней работы с образцом я отложил его подальше от себя. Маска хоть и спасала от вони, но соседство с гниющей чьей-то плотью меня раздражало. На восемнадцать образцов у меня ушло два с половиной часа. Сканер честно старался быстрее отрабатывать задачи, но некоторые исследования требовали значительного времени.

У меня уже вся кисть ныла от упражнений с тренажером, когда сканер тихо мяукнул уведомляя об окончании работы. Сложив все образцы обратно в контейнер и закрыв его я стал просматривать данные перепроверяя простое оформление документации.

– Коровы, собаки… – бормотал я читая чьи органические образцы мне попались. Качая головой я пролистал все и остановился только на предпоследнем образце в которым синим по белому на экране значилось принадлежность к человеку. Нет я не запаниковал, не стал названивать Кате, с требование объясниться. Я просто запаковал все эти данные как положено по инструкции, но в отличии от предписанных правил скопировал данные даже не на сервер хранилища, а в личные файлы моего терминала в кабинете Сергея Игнатьевича. Поведя вторую шифровку всех данных вкупе я отзвонился Кате:

– Я закончил.

– Мы идем. – коротко сказала Катя и погасила связь.

Войдя в кабинет майор первым делом снова вскрыл контейнер и голыми руками полез проверять все ли образцы на месте. Закрыв короб он взял его за ручку и сказал Кате:

– Я был рад вам помочь. Надеюсь, это то что вам было нужно.

– Я еще не смотрела данные. – сказала негромко Катя. – Но в любом случае вы сделали невозможное. Куда вы сейчас?

Поглядывая на меня искоса майор сказал:

– Сейчас сожжем образцы, а потом обратно.

Покивав сама себе Катя спросила:

– Водитель не сознается, что авария была инсценирована?

Улыбнувшись майор ответил:

– Никто даже не подумает подозревать после пяти метров снесенной стены.

– Хорошо. Пойдемте я вас провожу до машины.

Они вышли и в кабинет немедленно вошел Кирилл. В самой бесцеремонной манере он отстранил меня от компьютера:

– Где файло? – спросил он небрежно.

– В смысле? – не понял я.

– Где данные по образцам?

Я показал папку с данными и он начал странные манипуляции с информацией. Раздробив сжатые данные на четыре модуля он подвел к терминалу свой мобильный видеофон и я с раскрытыми от изумления глазами наблюдал, как он отправляет через него данные в неизвестность.

Пока шла операция передачи файлов вернулась Катя и встав за спиной Кирилла наблюдала за процессом. Только все закончилась, как она скомандовала:

– Сотри в логах слежения сегодняшний вечер. Типа мы тут просто чай-кофе пили и не работали.

Кирилл поднялся и куда-то вышел. Вместо него зашел Алексей и сказал:

– Екатерина Александровна, я домой. Можно? А то у меня с утра выезд в девятку на семинар Кстесса. Он там покажет что они наработали. Мне и с ним самим бы поговорить…

– Иди. Мы уже закончили. И Кстессу привет. Спроси когда он к нам вернется.

– Хорошо. – ответил Алексей и пропуская Кирилла в комнату сам скрылся.

Кирилл кивнув Кате снова сел за мое рабочее место и поиграв клавишами показал наглядно:

– Екатерина Александровна, вот смотрите… все чисто. Никаких действий с двадцати ноль ноль не производилось. Файл с данными удален. В Москве его уже поймали.

– Я поняла…. – нетерпеливо сказала Катя и потребовала: – Сейчас вместе идите в гостиницу и ложитесь спать. Постарайтесь по дороге изобразить что вы тут просто казенный спирт пили. Там возле парка народу много собралось, видела когда провожала вояку.

– У меня работы много. – попытался протестовать я.

– Не заставляйте меня повторять, Альберт. – сказала спокойно, но твердо Катя.

По дороге в гостиницу мы с Кириллом, конечно, не стали притворяться пьяными, просто болтали о насущный вещах:

– Она со всеми на вы? – спрашивал я.

– Катька? – переспросил Кирилл: – Да. На работе да. А только работа оканчивается даже мы к ней на "ты". Сложно привыкнуть первое время. Но надо. Были у нас сотрудники которые этого не понимали Катька от них быстро избавилась.

– Уволила? – удивился я.

– Нет. – ответил спокойно Кирилл. В полумраке мне было сложно разглядеть его лицо. Но голос был настолько флегматичным что я не нуждался в сопровождении его мимикой собеседника. – Из проекта вообще сложно уволиться. Перевели их в другие лаборатории и даже другие лагеря. А тебя вот она сказала ни за что не переведет… пока ты сам не захочешь.

– В смысле? – не понял я.

– Да так… – сказал он слегка махнув рукой, – Просто не все понимают на кой черт тебя держать в лаборатории после того, как ты разгребешь наши Авгиевы конюшни. Лучше на твое место было принять девочку биолога. Тем более эксперименты уже скоро все перейдут на органику. Я так откровенно говорю чтобы ты понимал… Это не цветник. Здесь своя конкуренция, свои законы… всегда и у всех есть свои недоброжелатели. Меня вон Сергей Игнатьевич ненавидит, наверное. И если бы он не был просто прикомандирован к нашей группе, а постоянным ее участником нашел бы способы на мое место взять кого-нибудь из своих. Сейчас ты с ним работаешь и он так сказать взял тебя под опеку, но и это не на долго. Скоро он отбудет обратно на свою "тройку" и ты без работы останешься. Если заберет тебя с собой хорошо. А если нет, то с тоски сдохнешь. Работу более сложную, чем так которой ты сейчас занимаешься никто тебе не поручит. Вот и думай.

Я и думал. Мне открытым текстом намекнули чтобы я валил подальше. Причем в то, что это забота о моем не скучном времяпровождении, я не верил ни на грош. Я мешал им. Но непонятно чем. Не тем же что спокойно и безропотно проделал всю грязную работу с образцами.

– А Катя сказала, что не хочет меня переводить?

– Ага. Мол у тебя контракт не просто с министерством, но и в нем прямо указано твое место работы. В случае если она тебя переведет ты разорвешь контракт без потерь со своей стороны. А она никогда в жизни не объяснит почему позволила специалисту получившему подъемные и на которого были потрачены такие средства по проезду содержанию и прочему вырваться из под власти контракта.

– Я не получал подъемных. У меня же практика. – сказал я как между прочим.

– Не важно. В общем Катя не хочет заморачиваться. По ней так проще тебе дать возможность отработать год и избавится от тебя.

Мы дошли до гостиницы и в холе упали в глубокие кресла перед огромным экраном телевизора.

– Я раньше думал, что в научной среде все несколько возвышенно. Нет таких вот…

– Чего таких вот? – не понял Кирилл и протягивая мне свою карточку попросил: – Купи мне кофе, чего-то уже и встать не могу.

Я не ленивый. Сходил к автомату принес ему и себе кофе.

– Я забыл сказать чтобы без сахара. – опомнился Кирилл. – Ну да ладно… Не важно и такой выпью. Спасибо.

Он отпил горячего кофе и с удовольствием закрыл глаза. Я тоже пил напиток, переваривая слова коллеги.

– Практикант – это самое бесправное существо. – сказал смеясь Кирилл. – Я практику проходил на орбите. Расчетчиком орбит. Я думал помру там… я делал все только не то что был обязан делать. Орбиты и ситуации рассчитывал компьютер, а я летал по станции контроля пространства словно футбольный мяч. Сделай то, сделай это… Через полтора года я с визгами радости свалился обратно на Землю и с полным дипломом смог уже на работу нормальную устроится. Но свою практику я до сих пор с содроганием вспоминаю. Я там забыл все что помнил из института вообще. Когда мне начальник станции предложил подписать полный контракт с ним, я подумал он издевается. В космос я больше ни ногой.

Я усмехнулся и подумал, что может он и не лучший из людей встреченных мной по жизни, но и не самый плохой и циничный.

– А ты как выхватил такой контрактище к нам? – спросил он ставя пустой стакан на столик перед нами.

– Да я же говорил. Сами предложили.

– Ах да… типа у тебя опыт есть и допуск… помню. – покивал Кирилл и я по его лицу понял что он с огромным сомнением относится к моим словам. Он поднялся и сказал: – Ну ладно, я спать. Кстати если ты любитель… то возле коттеджей круглосуточный бар работает. Я по первой там отвисал. Потом надоело. Недалеко от Катюхиного дома…

– А она в коттеджах живет?

– Да. А где же еще? Не в нашей же общаге начальнику лаборатории жить. Это блин не гостиница, а убожество. – портье за стойкой поднял на Кирилла глаза, но ничего не сказал. – Они с Андрюхой восьмой коттедж занимают. Так что если пожар или ЧП в лаборатории после обязаловки надо к ней бежать будить…

Я не пошел в номер. Была половина двенадцатого ночи и я решил, что от небольшой прогулки на свежем воздухе хуже не будет. Я довольно быстро нашел нужный мне восьмой коттедж. И некоторое время стоя на освещенной дорожке рассматривал его темные окна. Чувствовал я себя настолько глупо и непонятно, что идея выпить для поднятия духа и приведение чувств в норму показалось мне не самой плохой задумкой. По еле слышной музыке я нашел одноэтажное здание бара спрятанное за невысокими деревьями парка не раздумывая вошел внутрь.

Людей в баре было не много, но вентиляция натужно гудя не вполне справлялась с накуренностью и духотой. Больше того я мог сказать с полной уверенностью что кондиционер в помещении если и был то тоже почти дышал на ладан. Я посмотрел на освещенную стойку за которой ловко орудовал бармен в белоснежной рубашке и бабочке. Не надо было особо приглядываться что бы заметить темные пятна пота у него под мышками и на спине. Я не брезговал, сам понимал, что не носи я сетчатую майку, то тоже бы красовался пятнами в условиях, когда даже ночью уличная температура не падает ниже двадцати трех градусов тепла. Подойдя к нему я спросил разливает ли он дайкири с лаймом и он только покачал головой. Тогда я попросил любой коктейль полегче и он соорудил мне вермут с чем-то слишком сладким и льдом. Напиток более приличный к подаче девушке я выпил практически залпом и с наслаждением ощутил, как охлажденный алкоголь остужает мое нутро.

– А теперь мне просто джина с тоником и со льдом. – попросил я и бармен не обсуждая налил.

Вставив карту в услужливо подвинутый терминал я расплатился и пошел искать место, где присесть. Столики с мягкими диванчиками расположенные по периметру зала были почти все заняты парочками или небольшими мужскими компаниями и я решил было остаться у стойки, когда знакомый голос позвал меня по имени. Я обернулся и разглядел что за столиком почти у входа сидит компания довольно пожилых мужчин среди которых и мой временный босс Сергей Игнатьевич.

– Идите к нам Альберт. – повторил он зов и я не спеша подошел к столику.

Поднявшись со своего места Сергей Игнатьевич очень лестно представил меня сидящим за столом:

– Прошу знакомьтесь. Мой помощник Альберт. Очень способный и старательный молодой человек. Он меня освободил от стольких трудоемких задач. Вы же синтез инженер по специальности?

Присаживаясь на указанное мне место, я поправил босса:

– Нет, что вы, Сергей Игнатьевич. До инженера мне еще год практики здесь. Пока только синтез оператор второй категории. Первую не дали по причине сдачи экзаменов экстернатом. – далеко немолодые люди смотрели на меня с интересом и меня это немного смутило: – Но здесь, где на ближайшие сто километров ни одной синтез машины, я даже не знаю кто я…

Улыбнувшись один из стариков сказал:

– Здесь всего в восьмидесяти километрах самая огромная на планете синтез машина.

– Другое дело что она неуправляем абсолютно. – подхватил другой старикан с тускло поблескивающей лысиной.

И черт меня дернул спросить:

– Вы о процессе синтеза вокруг приемопередатчиков? Как на башне волшебника?

– Оооооо. – протянул Сергей Игнатьевич. – Чувствуете как он ВБНК называет? Башней волшебника. Я первый раз услышал подумал не в бровь, а в глаз выражение.

– Согласен. Но я слышал такое название только в "четверке". – признался лысый. – В четвертом лагере. Вы это название от кого-то услышали из там работающих, да?

– Я сам там работал. – сказал я и старики заулыбались. Они стали спрашивать знаю ли я того или другого ученого. С кем я там работал. Я честно признался, что из ученых я мало с кем был знаком и в основном общался с Лю Борисом Борисовичем.

– Обеспечение? О, самые хорошие воспоминания об этом человеке. – покачав головой сказал сидящий напротив меня старик в очках. Отпив из тяжелого кубического стакана голубой напиток он добавил: – Чудесная у вас там дорога. Я пару раз на ВБНК ездил в двухнедельные командировки. И главное как удобно. Сел в вагончик и там уже вышел. Не то что здесь. Пока до стройки доберешься уже таким разбитым себя чувствуешь.

Старики обсуждали свою текущую неустроенность, а я улыбался думая, что у нас там не было таких вот оазисов с искусственными ручьями и разбитыми парками. Один фонтан на весь лагерь. Я с удовольствием проводил в компании старшего поколения время не чувствуя себя даже чужим среди них. Для меня было бы больше проблемой находится среди ровесников или других молодых специалистов чем среди вот этих увлеченных беседой и алкоголем ученых. Но неожиданно в бар вошла Катя и все мои мысли оставили компанию стариков. Голова запульсировала одним единственным желанием позвать, окликнуть ее.

Как обычно ни на кого не обращая внимания Катя прошла к барной стойке и сделал заказ. Повернулась выбрала не занятый никем столик и села за него. Помахала рукой молодым ребятам окликнувшим ее из-за другого столика, но не присоединилась к ним. Словно ждала кого-то. Бармен вышел из-за стойки и на небольшом подносе лично отнес заказ Кате. Я видел как она в темноте пытается попасть даже в специально подсвеченную щель приемного терминала чтобы сразу расплатится. У нее что-то не получалось и я вдруг так захотел оказаться рядом с ней и помочь пусть даже в таком пустяке.

Я поднялся и извинившись покинул общество стариков. Делая непринужденное лицо я снова подошел к бармену и попросил повторить джин-тоник со льдом. Получив свой высокий стакан я обернулся словно ища куда присесть и встретился глазами с Катей. Она смотрела на меня хмуро, словно я что-то сделал не так. Под таким взглядом я даже не захотел спрашивать можно ли к ней подсесть. Улыбнувшись и сделав жест рукой я направился обратно в компанию моего босса.

– Альберт, – позвала меня громко Катя, когда я уже сел рядом с Сергеем Игнатьевичем.

Мой босс расслышал ее голос и сказал компании:

– А вот и наше юное дарование. Самая юная начальница лаборатории, которую я когда либо видел. И кроме всего прочего я ей подчинен. – со вздохом закончил он и старики беззлобно засмеялись над страдающим видом моего босса.

Снова извинившись я поднялся и направился к ней. Встал рядом со столиком и с улыбкой спросил:

– Там народ над Сергеем Игнатьевичем смеется. Он с таким страданием всем поведал, что в твоем подчинении.

Вместо улыбки она хмуро указала мне на диванчик напротив нее и подождав пока я сяду сказала:

– Ничего. Не долго ему со мной мучится осталось. Скоро мы все на объект переберемся, а ему там делать нечего.

Я не стал спрашивать ни когда это скоро, ни что за объект. Захочет сама расскажет. И вообще, как говорила моя мама будет день и будет пища.

– А ты чего одна? Где Андрей? – спросил я и отпил из бокала джина. Лед тихо дзынкнул о стенки, когда я ставил стакан на стол. Вытянув соломинку из специального стаканчика на столе я стал топить подтаявший лед и это занятие позволяло мне не смотреть в глаза любимой.

Катя пила какой-то уж совсем яркого желтого цвета коктейль и не сразу ответила мне на вопрос:

– Он на стройке. Они контролируют монтаж своего оборудования. Обратно только послезавтра приедут.

Подняв глаза на ее лицо я с интересом стал изучать новый серебристый рисунок на ее щеке. Вроде недавно виделись, когда она успела нанести такой сложный орнамент?

– А ты значит отдохнуть, развлечься пришла?

С вызовом посмотрев на меня Катя сказала:

– Ну, типа того.

Было как-то жутко неловко. Я абсолютно не знал что говорить, о чем спрашивать и вообще уже даже идею пойти в бар перестал считать такой уж правильной. Пошел бы спать и не сидел бы перед Катей выдавливая счастливую улыбку. Внезапно, толи джин подействовал толи мое подсознание сработало, но я расправил плечи стукнув своим бокалом о ее сказала:

– Ну и отлично. Значит тогда отдохнем и развлечемся.

Она удивленно вскинула брови и сказала:

– С тобой?

– Ну конечно. Ты же меня позвала, а не бармена или еще кого. – сказал я нагловато и даже хамовато.

– Я тебя позвала только по одной причине. – сказала Катя. – Сообщить что стажерам и практикантам не рекомендовано посещать питейные заведения на территории лагеря. Ты это мог бы узнать и у других не дожидаясь пока я тебе скажу.

Я заулыбался открыто:

– Кать, ты всерьез думаешь что я сейчас поднимусь и покину бар?

– Раз пришел – оставайся, просто на будущее имей ввиду. Здесь отдыхают люди которым может быть неприятно, что молодежь только что закончившая институт маячит на их глазах.

– Ого, какие порядочки. – изумился я.

– Да, такие вот. – сказала она.

Я отпил джин из стакана и заметил что лед почти растаял. Словно и не было мне намека уматывать из бара я спросил ее:

– Слушай, а зачем тут тюремный лагерь под боком?

– А кто будет на стройке работать? Там уже не так жарит как раньше. Провели огромную работу по дезактивации. Но гражданских специалистов туда не заманишь. А эти… тут одни убийцы. Только осужденные по статьям за предумышленное убийство. Особо опасные. Их не жалеют особо, но и специально на тот свет не отправляют. Работают потихоньку. За автоматикой на строительстве следят. Оборудование устанавливают в самой чаше.

– Где?

– На объекте. – сказала Катя словно я должен был понимать о чем речь. – На время экспериментов их в капониры уводят. Что тебя так судьба уголовников заинтересовала?

Пожав плечами я сказал:

– Просто сам когда-то побывал в их шкуре.

Катя посмотрела на меня как-то по-другому и сказала:

– Никому не говори, что ты был зеком. Может быть если станешь великим ученым государство будет тебя в пример ставить что вот мол оступился но каким стал, но наши не поймут… как так, они из приличных семей, получившие отличное образование, связавшие свою жизнь с наукой и с ними такое вот чудо… с уголовным прошлым. Так что молчи.

Грустно улыбнувшись я сказал:

– Я и молчу. Я уже так привык, что меня все принимают не за того какой я есть на самом деле…

– А какой ты есть на самом деле? – вдруг взорвалась тихим яростным шепотом Катя. – Наивный дурачок верящий в справедливость, честь, правду, после всего что я тебе показала там? Ты винтик государственной машины. И ты сам выбрал этот путь. Причем так усердно по нему идешь, что даже я удивлена.

Я смотрел на Катю и не понимал что на нее нашло.

– Что с тобой? – не удержался я от вопроса.

– Что со мной? – переспросила она зло. – Со мной все классно, если ты не заметил. А вот что с тобой я не понимаю. Допивай! Пойдем поговорим ко мне.

Но мы вышли из бара и направились не к ней, а пешком вышли за ворота лагеря. Стоящий на КПП солдатик откровенно недоумевал чего нас понесло в такую темень наружу.

Но темно было условно. Яркие, невероятно яркие звезды освещали небосклон. Да и огни базы давали достаточно света что бы не спотыкаться на ровном месте.

– Ну и зачем мы сюда пришли? – спросил я открывая банку с тоником что купил при выходе из бара.

– Поговорить.

– Здесь говорить будем? – спросил я с язвой.

– Да. – коротко ответил Катя и закурив спросила: – Ты знаешь что мне тяжело с тобой?

– Я вроде не туплю, не мешаю, стараюсь помочь тебе. – сказала я пожимая плечами.

– Я не об этом. Я сама нахожу тебе работу. Убеждаю себя, что ты просто сотрудник. Что у нас с тобой больше ничего нет. Что у меня есть любимый. Но это же бред. Бред саму себя убеждать что я люблю Андрея, а не тебя. Когда его нет я смотрю на тебя и думаю какая я дура. Причем не могу понять. Дура потому что вообще с тобой связалась или потому что предпочла Андрея. Постоянное общение в лаборатории меня начинает доводить. Просто бесить. Я даже причины-то этого раздражения понять не могу. Бесит все в тебе. И как ты аккуратно работаешь. И как к тебе уважительно относится этот старик, Сергей Игнатьевич. Бесит то что ты больше месяца здесь а так ни с кем из моей команды не подружился. Ужасно нервируют вечные разговоры о том чтобы от тебя избавится. А я как дура стою на твоей стороне и хотя сама бы с удовольствием прогнала тебя. Выдумываю причины чтобы тебя оставить…

– Я знаю. – перебил я ее и выкидывая опустевшую банку в темноту. – Кирилл буквально час назад рассказал какая я сволочь раз от меня нельзя избавится. Я только не понял чем вам мешаю? Может у вас ежевечерние оргии и при мне вам просто неудобно так ты им скажи, что я не консервативен и просто тактично буду уходить.

Кате хватило разума понять, что я просто прикалываюсь над ней, и она сказала:

– На оргии я бы тебя точно пригласила. Как образец для подражания.

Я засмеялся, но Катя уже серьезно продолжала:

– Есть вещи, которые важнее личной жизни…

– Это я помню звучало в пропагандистском ролике призывающему брать в детских домах детей на усыновление…

– Я не видела. – призналась Катя и сказала: – Пожалуйста не перебивай меня. Мы занимаемся не только обрабатыванием моей теории. Но и помогаем другим группам исследователей. И некоторые группы… как бы это сказать.

– Скажи как есть. – порекомендовал я и буркнул первое что пришло в голову: – Ведут не совсем законную игру.

Катя молча покивала и через пару минут словно очнувшись сказала:

– Точнее совсем незаконную. Их исследования запрещены отдельным приказом, даже кипой приказов. Но настоящих ученых не остановишь бумажками. Они находят средства иногда выпрашивают у своих единомышленников оборудование в аренду и продолжают изучать это…

– Это?

– Я не хочу что бы ты знал лишнее. Сегодня ты видел куски обгоревшей плоти. И если не слепец, то заметил среди них и человеческий образец. Если бы ты был более любопытен и знал бы где и что искать то нашел бы заметку в новостях по лагерю что вчера на объекте заживо сгорел один из биологов группы Артемьева. И конечно, если бы ты постарался бы то добыв его ДНК из информационной базы и сравнив с образцом…

– Ну, да, понял бы что это его останки. И дальше что…

– Видишь тебе дальше ничего… ты даже не задался вопросом почему человеческий образец оказался среди образцов животных.

Я раздраженно сказал:

– Кать, ты либо определись хочешь ты мне все рассказать или нет. Потому что таким Макаром я сейчас и так все пойму. Неудачные эксперименты на животных. Трагедия при неосторожном обращении с оборудованием и погиб человек. Или он хотел рассказать об этих исследованиях и сообщники опасаясь его отправили вслед за этими животными. В общем вариантов много, но они интересны только Службе контроля да службе безопасности нашей базы. Но не мне.

– Вот-вот. Но не тебе. А мы с этим напрямую работаем. Понимаешь теперь почему моя команда так хочет избавится от тебя и от прикомандированного физика? Им просто страшно. А я… И мне страшно. Знаешь чего я боюсь…

Я пожал плечами и ничего не ответил, а Катя неожиданно взяв меня за ремень брюк призналась:

– Я боюсь что ты захочешь мне отомстить. Или Андрею. Он в этом больше завязан чем я. Что ты просто расскажешь о чем невольно узнаешь в нашей лаборатории.

Как же мне стало тошно в тот момент. Тошно, тоскливо, брезгливо. Сжав челюсти и боясь плаксиво возмутится ее обидным для меня словам, я жестко взял руку Кати и отцепил от своего пояса.

– Екатерина Александровна, вам стоит получше выбирать знакомых… они ведь знатные стукачи. К примеру вот Альберт Кох с которым вы имели неосторожность сожительствовать, он же старый сотрудник органов безопасности. Посмотрите скольких врагов существующего строя он помог справедливо отправить в заточение. А вы делили с ним не только кровать, но и ваши тайны… как вы неосторожны.

Отпустив ее руку я развернулся и пошел на проходную.

– Алька! – крикнула мне вслед Катя.

Держась из последних сил чтобы просто в голос от такого не завыть я крикнул через плечо:

– Иди проспись, дура!

В комнату я вломился не особо церемонясь. Кирилл проснувшись пробурчал мне чтобы я скромнее себя вел. Услышав в ответ чтобы он повернулся к стенке и забыл, как вообще тявкать в мою сторону, он вытаращил на меня глаза собираясь возмутится.

– Только слово и ты пожалеешь значительно больше, что вам не прислали девочку биолога.

Надо признать, что Кирилл был не из тех кого можно было запугать вот так сходу. Он поднялся с постели и вскинув брови спросил не борзо ли я себя веду? Вместо слов я просто нанес удар ему в живот проворачиваясь всем телом. Кирилла сложило пополам и задыхаясь он осел на пол. Лицо его покраснело, из глаз катились слезы боли и обиды, а я стоя над ним еле сдерживался чтобы не добить его. Я удержался от втаптывания парня в пол и просто процедил ему шепотом опасаясь вездесущих устройств контроля:

– Мне осточертело что все вокруг считают меня человеком второго сорта. Теперь я им просто стану. А ты Кирилл будешь это терпеть. Потому что если ты терпеть не будешь, то всех заинтересует передача данных с твоего личного видеофона, запрещенного на территории лагеря, в Москву. И в этих данных они найдут человеческий образец. И их заинтересует, как это человек попал в вашу мясорубку вместе с животными. Ты все понял? Будешь паинькой?

Я думал он начнет меня обзывать последними словами и пытаться как-то сопротивляться, но вместо этого он просто кивнул. Мне этого было достаточно. Я забрался на свою койку, а он кое как поднявшись с колен и продолжая ронять слезы вышел из комнаты прочь.

Утром в лаборатории только я и Сергей Игнатьевич работали в штатном режиме. Мой босс был весел и доволен проведенным накануне вечером в компании своих немногих знакомых на этой базе. А я… а мне просто нравилось ни о чем не думать и сверяя результаты поступившие еще вчера с моделью Сергея Игнатьевича восхищаться его знаниями. Все угадал. До последнего всплеска. До еле заметного затухающего колебания.

Где были остальные сотрудники лаборатории включая Катю оставалось для нас хоть и загадкой, но третьестепенной.

Катя и Кирилл появились ближе к обеду и вежливо с нами поздоровавшись разошлись по кабинетам. Алексей приехал с семинара уже после обеда, но я так понял он был уже в курсе моего ночного выброса эмоций. Наверняка к нему и побежал Кирилл опасаясь продолжения со стороны безумного стажера. "Лешенька", как его иногда называла Катя жестко поздоровался со мной и был сама любезность с моим временным начальником. Кстати безрезультатно. Я так и не понял какая кошка пробежала между физиком и коллективом небольшой лаборатории, но на все любезности Сергей Игнатьевич реагировал слишком брезгливо. Ближе к концу рабочего дня когда я уже привычно разгребал поступившие накануне образцы готовясь к последней прогулке до хранилища ко мне заглянула Катя и словно ничего не случилось сказала:

– Альберт, выходите в холл сейчас Алексей расскажет нам что было на семинаре и покажет материал.

– Но у меня работа, Екатерина Александровна.

Услышав мои слова, проходящий мимо раскрытой двери Сергей Игнатьевичи, нескромно потягиваясь, сказал:

– Пойдемте, Альберт. Никакая работа самая распрекрасная и полезная не освобождает от необходимости постоянно учиться.

Катя закатила глаза, но так что бы не видел пожилой ученый и сказала:

– Ждем только вас, стажер.

Я погрузил все отработанное на тележку, отправил запакованные данные на сервер в хранилище. И только погасив компьютер я соизволил не спеша перебраться в холл. Сев на отдельный стул так как на диване уже разместилась Катя, мой босс и Кирилл, я стал ждать пока Алексей не подключит к телевизору на стене переносной проигрыватель. Наконец на экране появилось изображение большого зала заполненного людьми. На сцене за пустующей кафедрой был развернут огромный экран на котором светился логотип министерства энергетики. Буквально сразу за кафедру встал пожилой сухощавый мужчина и поприветствовал собравшихся. К моему удивлению общаясь с аудиторией мужчина не прибегал ни к каким конспектам и записям. Он словно вот только решился поговорить, собрал народ и теперь просто изливался на него своими изречениями. Нигде не было указано что за ученый выступает перед собравшимися но я прекрасно осознавал что это и есть тот самый Кстесс. Личность не на много уступающая самому Полякову как по заслугам так и по легендарности. Из всей речи честно говоря я обратил внимания только на несколько его организационных высказываний.

– Через месяц когда новый подземный комплекс будет дооснащен отобранные специалисты заполнят его помещения и уже единым, а не разрозненным фронтом будут штурмовать поставленную перед нами задачу. Данных накоплено много. Изученного материала столько, что уже два поколения докторов наук благодарят этот проект за свои диссертации. Но пора забывать о частных интересах и собирать в новом комплексе тех кто не ради личных, но ради общих целей станет работать не покладая рук.

Он долго уверял собравшихся что объединение возможно и необходимо сделать в рамках одного проекта. И я думаю ему удалось многих заставить подумать, а собственно ради чего кто работает в этом проекте. Как он сказал: пора завязывать работать ради работы. Пора работать на мегарезультаты. На практическое воплощение предреченных открытий.

Дальше в качестве жеста доброй воли он начал делиться с аудиторией тем что его огромная группа в составе Поляковской смогла осуществить даже на вполсилы работающей установке "чаша". Я многого не понимал. И не потому что плохо учился в институте. Я осознавал что просто не владею темой разговора. Из всей информации что в двухчасовом семинаре Кстесс предоставил собравшимся, я понял только то, что его группа преодолела поражающий эффект переходных процессов. Теперь в поле поражения ответной волной можно было не просто выжить не превратившись в жидкий студень, но и проводить наблюдения без последствий для наблюдателя. Следующим шагом который наметил для своей группы Кстесс это создание накопителя темной материи.

– Возможность проводить наблюдения в очаге выброса позволит нам заглянуть нашим человеческим зрением и в саму бездонную вселенную базовой материи.

Почему Кстесс называл темную материю базовой, я понимал, так как его координатная теория и привязки всей вселенной к этому каркасу из невидимого материала были не новостью. Но в зале было слишком много противников такого мнения. Решиться при них произносить свои термины это провоцировать на непредсказуемую полемику. Но никто не сорвался с протестом. Все очарованные достижением специалистов Кстесса просто проглотили эту ненавязчивую рекламу своей теории.

По окончании сеанса Катя попросила Алексея рассказать, что еще хорошего было на семинаре и Алексей неверно истолковав вопрос ответил:

– Организация хорошая слов нет. Безопасность само собой. Накормили, напоили, на ночь хотели устроить. Кому это было необходимо дали в руки промаркированные записи собрания под роспись. Я взял тоже.

– Я имею ввиду еще по теме что-нибудь было? – сказала Катя.

– А, да… В общем еще одна из забавных теорий Кстесса, что никакого большого взрыва порождающего материю не было. Мол вся первичная материя суть отходы или следствия проникновения базовой материи в наш мир. Точнее, что, именно доказанная нашей лабораторией высокая плотность темного пространства, породило просачивание в пустоту нашего мира первой материи. Ее просто к нам выдавило. А до этого здесь было обычное Ничто. Ну совершенно обычное.

Катя смотрела на Алексея потом поглядела на Сергея Игнатьевича и сказала:

– Если я заявлю что это бред меня сразу анафеме предадут или выслушают коллеги в других лабораториях?

Улыбнувшись Алексей сказал:

– Никто серьезно слова Кстесса в этом вот аспекте не воспринял. Край Вселенной достаточно четко определен, а если бы его теория в полном объеме была верна, то края бы мы не обнаружили никогда. Конечно никто сейчас не отрицает сам процесс выдавливания в нашу сторону новой материи со стороны темного пространства. Но…

– Вполне возможно что он прав… – неожиданно заявил Сергей Игнатьевич и я пытался сообразить толи он решил поспорить ради спора, толи действительно считал возможным предположение Кстесса. – Надо посмотреть его выводы. Вы не захватили с собой?

– А он и не давал никому ничего… – покачал головой Алексей.

Засмеявшись Сергей Игнатьевич почему-то посмотрел в мою сторону и сказал:

– Молодец согласитесь, Альберт, бросить для затравки теорию имеющую частные подтверждения и не дать своих выкладок. Пусть кому понравилось мучаются. – повернувшись к Кате, которая поднялась со своего места и закурив отошла к дверям Сергей Игнатьевич сказал: – Катерина Александровна, у вас есть соответствующие допуски. Не могли бы вы каким либо образом ознакомить меня с работами Кстесса в этом вот аспекте.

Катя выдыхая через приоткрытую дверь дым сказала:

– Нет, Сергей Игнатьевич. Все что я могу сделать это договорится о вашей встрече с ним. Но я подозреваю, что вас этот вопрос интересует только как философский, а не как практический для наших задач.

Покивав мой босс поднялся и поблагодарив пошел собираться домой. Рабочий день окончился.

Я тоже пошел в свой кабинет и еще раз проверив все ли погрузил, покатил тележку к выходу. На выходе тихо переговариваясь стояли Катя и Алексей. Они дали мне пройти, но так словно брезговали со мной соприкоснуться.

В хранилище сдав приемщику груз я задержался получая от него расписки о приемке. Он откровенно никуда не спешил. Потом уже пустую тележку я закатил в холл нашей лаборатории и собирался уже убежать когда Катя выглянув из своего кабинета попросила:

– Альберт, зайдите ко мне.

– Екатерина Александровна, у меня тренировка. Уже опаздываю.

– И что? – удивленно вскинула брови Катя. – Зайдите.

Я прошел в ее кабинет, где сидели еще Кирилл и Алексей и встал на пороге. Изображая из себя саму невинность, я нетерпеливым взглядом смотрел на Екатерину, и словно просил, что бы многоуважаемая меня побыстрее отпустила.

Катя хмыкнула и предложив мне присесть начала:

– Альберт. Через месяц наша лаборатория переедет уже на новое место. Я на днях подам штат, который забираю с собой. Вас в нем нет. – Она поглядела на мое лицо ожидая какой-то особенной реакции, но я спокойно слушал продолжение. – Вы хорошо поработали. Принесли нам пользу, но я не вижу вам дальнейшего применения в своей лаборатории. Так что вам лучше сейчас озаботится самому и переговорить с отделом кадров о вашем дальнейшем прохождении практики. Уверена, что вам помогут.

Я кивнул и вопросительно посмотрел ей в глаза.

– Я могу идти, Екатерина Александровна?

– Вам все понятно? – спросила она.

– Конечно. – кивнул я. – Мне было очень приятно поработать с вами. Опыт, знания и информация мною накопленная и сохраненная помогут мне в дальнейшей работе.

Они так и не поняли моего юмора. Кирилл даже не смотрел в мою сторону. Алексей морща лоб молчал. Катя положив руки на свою рабочую планшетку просто рассматривала мое лицо.

– Идите, Альберт. Завтра мы более предметно поговорим о том, где бы вы хотели работать. Раз у вас сейчас какая-то тренировка…

– По стрельбе. – вставил я разворачиваясь. – Знаете, у вас тут настоящий живой мастер своего дела служит.

Нервный смешок Кирилла и его ехидное замечание только меня позабавили:

– Вместо того чтобы проявлять интерес к работе, ты стрелять учишься. Тебе не в науку надо было идти, а в охранники.

Я стараясь не засмеяться сказал:

– Вы думаете? – я специально обратился к нему на вы. – Да я с вами полностью согласен. Есть у меня некие предрасположенности к обычной службе. Ваша проницательность меня удивляет…

– Хватит… – как-то тоскливо и тихо попросила меня Катя. – Аль…берт, идите на вашу тренировку.

Я и пошел. А в тире-то я оторвался. В тот день я впервые стрелял боевыми патронами и с удовольствием растрачивал боезапас. Мастер и инструктор, которые были в зале, долго пытались мне вдолбить что эмоции при стрельбе не нужны. Я кивал и продолжал уничтожать народное добро. Плюнув на мою непрошибаемость мастер сказал продолжать стрелять и привыкать к оружию. И я продолжал. А чего еще было делать вечером если даже в бар не сходить чтобы не мозолить глаза отдыхающим своей стажерской физиономией. Я стрелял до половины одиннадцатого вечера. Мастер и инструктор давно ушли по домам и я сдав дежурному оружие тоже поплелся в гостиницу.

Кирилла в комнате не было. Впрочем как и его вещей. Разумно решил куда-нибудь перебраться от меня подальше. Я упал на постель и выкурив сигарету, даже потушив ее в пустой пачке, не раздеваясь уснул.

Поляков оторвавшись от гигантского экрана на котором его первый ассистент профессор Сергей Игнатьевич показывал весь отработанный цикл эксперимента и попросил меня:

– Альберт, вас не затруднит налить мне и Сергею Игнатьевичу чая и принести сюда?

Меня конечно не затруднит! – подумал я и сохранив только что мной подкорректированные данные, пошел в дальний конец зала расчетов. Своей карточкой я расплатился за два стаканчика чая в автомате и вернувшись к профессорам с минуту ждал пока на меня обратят внимание. Наконец Поляков забрал из моих рук стаканчики и протянув второй Сергею Игнатьевичу сказал:

– Вы не уложились по срокам. Меня там… – он сделал глазами жест указывающий вверх. – Уже начинают поторапливать. Пока ненавязчиво, понимают что под давлением мы вообще им пустышки будем гнать чтобы не приставали, но когда одновременно и военные и энергетики напоминают что пора бы переходить к третьей фазе я уже начинаю думать что они правы.

– Мы не можем пока третью фазу запустить. – вздохнул Сергей Игнатьевич и кивнув в мою сторону сказал: – Вчера лично с Альбертом на подземке ездили, так ему бедняге пришлось самому по стенкам ползать снимать показания для синхронизации. И так во всем. Вроде все есть и все на месте, но оборудовании не отлажено, связь с оборудованием через раз. Каждый эксперимент нам обходится такой ценой… вы же знаете… рабский труд он неэффективен. О чем речь если даже сто девяносто восьмой сектор имеет другой радиус кривизны. Как вообще можно было такое сделать… ужасно… А магнитные контуры? Если они на приеме выхлопа дали сбой и с них пропало питание, как мы в них удержим вещество? О третьей фазе говорить пока рано. Пусть инженеры закончат отладку. Пусть позаботятся о бесперебойности работы и я вам первый позвоню и скажу что можно начинать. Модели готовы. Расчеты готовы. Мы даже тренировки в вычислительном центре провели. Но приступать к работе с веществом сейчас невозможно.

Поляков морщился от слов моего босса, как от зубной боли. Он сам все это прекрасно знал. Но он так давно привык что его технические проблемы не касаются и что всегда есть люди способные их решить, что жалобы моего начальника его раздражали. Он не выказал это на словах и только напомнил:

– В вашем распоряжении огромная техническая служба. Почему вы не даете указание устранить неисправности?

– Потому что лаборатория Кстесса отказывается прекращать свою серию экспериментов. Мы не можем пустить людей в чашу пока там выхлопы через каждый час. Мы с Альбертом там побывали ночью. Но за одну ночь невозможно продиагностировать оборудование и подготовить его. А потом нужно будет провести подготовительные…

Поляков повернулся корпусом ко мне и попросил:

– Вы не могли бы попросить Кстесса подняться к нам? – снова говоря с Сергеем Игнатьевичем Поляков тихо посоветовал: – Вы с Кстессом помягче и он все поймет. Его эксперименты идут успешно. Думаю не возникнет сложности договорится с ним о скажем двухдневном перерыве…

Дальше я не слышал уже. Спеша по коридорам в сторону лифтов я думал про себя, что скорее Кстесс удавится, чем позволит прервать свои опыты идущие к завершению. Спустившись на три этажа вниз я прошел мимо Катиной лаборатории и краем глаза заметил ее коршуном нависшей над двумя своими программистами. Остальные приданные ей люди занимались чем угодно, только не работой. В основном все стояли возле широкого экрана на котором шли новости большого мира. Я не стал заходить и задерживаться. Проскочив метров сорок по коридору я завернул в ответвление ведущее в сектор энергетиков и через полчаса расспрашивая всех встречных нашел таки Кстесса.

– Здравствуйте, – обратился я к нему отвлекая от кормления рыбок в большом аквариуме зоны отдыха. Когда ученый повернулся ко мне я как можно уважительнее сказал ему: – У нас в расчетном сейчас Поляков с моим боссом ваше рабочее время делят. Не хотите поучаствовать?

Кстесс даже поперхнулся.

– Альберт, ваши шутки неуместны иногда. И злы.

Я улыбнулся и сказал:

– Поляков просил вас подойти. Дело серьезное он с отдыха прилетел. Его военные и энергетики давят по вещественному направлению. А ваши выбросы нам не дают оборудование подготовить. Я на днях сам по стенам ползал. И все гадал успею я после сирены в капонире скрыться или нет… страшно ведь.

– А что сами ползаете? – возмутился Кстесс, – Что людей для этого нет?

– Я бы вообще заключенных отстранили от работы с аппаратурой. – сказал я глядя как Кстесс невозмутимо продолжает кормить рыбок: – Невероятно участились случаи саботажа. Вы же все знаете. Если даже я всего лишь ассистент знаю про вредительство, то вы и подавно знаете. Так что если что-то хочешь делать, сделай это сам. Вот я и ползал снимал данные для отладки.

Профессор наконец сбросил остаток корма с ладоней в аквариум и взяв меня под локоть решительно повел обратно к лифтам. Только завидев вдали под вытяжкой курящую Катю, я осторожно высвободил локоть и пошел свободно рядом с профессором. Проходя мимо нее я улыбнулся в ответ на ее улыбку и пропустил старика в лифт первым.

Как же Катя бесилась, узнав что Сергей Игнатьевич перешел в прямое подчинение Полякова и потащил меня за собой. Когда мы первый раз с ней встретились здесь в подземной многоэтажке она кажется даже зубами заскрежетала от злости. Не смотря на то что я был всего лишь практикантом у меня был подписан настоящий, а не "студенческий" контракт. После моих некоторых успехов которых я добился не без помощи Сергея Игнатьевича, окружающие вообще намертво позабывали, что я всего лишь практикант. И хотя все без исключения обращались ко мне по имени, по имени отчества я еще не дорос, как говорится, но было приятно видеть, то уважение в глазах особенно других моих ровесников. Это тоже бесило Катю и мне пару раз передавали что она обо мне нелестно отзывалась. И "выскочка" с "лизоблюдом" было самое мягкое из переданного мне.

Но после отпуска проведенного вместе на Капри ее отношение ко мне сменилось. Причем в корне.

Хоть она и отдыхала там вместе с Андреем, ставшим не начальником лаборатории, а всего лишь начальником физанализа при лаборатории Кстесса, но про меня не забывала и пару вечеров нам удалось провести вместе гуляя по набережным этого чудного островка. Помню как она спросила: И долго ты собираешься надеяться, что мы будем вместе? Я даже не знал что ответить. Попробовал честно: "Не уверен, что я надеюсь. Просто мне с тобой хорошо. Даже, когда ты на меня злишься."

Я не знаю что провернулось в красивой головке моей Кати в те дни, но после отпуска она никогда не позволяла себе дурно высказываться обо мне и неоднократно даже сама искала встреч со мной. Учитывая мою загрузку проблемами Сергея Игнатьевича это было не просто. Получалась своего рода глупая детская игра. Сначала я за тобой бегал, теперь ты побегай. С моим ненормированным рабочим днем и головой вечно забитой цифрами, расчетами, задачами, становилось откровенно не до романтики посиделок в рекреациях. Да и перед ее Андреем не хотелось Катю подставлять. В нашем закрытом от чужаков муравейнике под землей даже мысли казалось становили известны всем и сразу. Я старательно учился не думать.

Когда я передал Кстесса с рук на руки Полякову и снова сел за терминал, то обнаружил новую входящую почту и немедленно просмотрел ее. Не надо было быть титаном мысли чтобы понять, что писала Катя.

"Если ты сегодня вечером не сильно занят со своей фифочкой то приходи к нам в лабораторию мы день рождения Кирилла празднуем".

"Фифочкой" она называла симпатичную девушку из нашего расчетного центра, которая откровенно строила на меня планы и я даже честно пытался ответить на ее желания. Но дальше редкого секса наши отношения как-то не зашли, да и не могли зайти, если я при виде Кати терял волю к сопротивлению начисто. А эта стервочка не стесняясь пользовалась своим влиянием на меня и разве что секреты родины не требовала ей передать. Нет до слива информации в ее лабораторию понятно я не докатился, да и не нужно это было. Нас всех не просто так в одну толпу собрали и сказали "работать!". Каждый отдел, каждая лаборатория имела теперь доступ к исследования своих коллег и могла делать выводы и экономить средства на дублирующих экспериментах.

Но если кто может подумать что мы стали все единым коллективом, то он наивнее чем я когда поступал в институт. В первый же день все разделились на "энергетиков" и "вещественников" или "материалистов". Катя со своей работой по черпанию энергии попала к первым, а я вслед за Сергеем Игнатьевичем ко вторым.

Думая над каждым словом я набрал ответ моей "секретной подруге", как я ее в шутку окрестил еще на Капри.

"Не до фифочки мне. У нас сроки горят. Да и Кирилл, не думаю что будет рад моему приходу. Как и твой Андрей который уже ревновать тебя ко мне начинает."

Катя прислала ответ немедленно

"Зараза, я тебя уговаривать должна?"

Посмеявшись я ответил:

"Хорошо приду, но без подарка. В магазин не успею спуститься."

"Жду" пришел от нее ответ и я закрыл почтовую программу.

Вернувшись к данным и буквально с лету найдя погрешности приборов я выписал их в планшетку и поправил параметры в докладном отчете. Я бы так и ковырялся бы с цифрами если бы довольно резкий возглас Кстесса не прервал меня:

– Я не позволю прерывать уже почти законченные опыты! – заявил он на всю расчетную и думаю все сорок штатных сотрудников предпочли оторваться от работы чтобы поглядеть на это чудо – кричащего Кстесса.

Поляков поморщился от громкого голоса своего номинального подчиненного и напомнил:

– Я руководитель проекта. Я несу всю ответственность. И если я говорю что вы должны прервать ваши опыты чтобы ваши коллеги могли довести до ума оборудование, значит вы просто это тихо делаете, не шумя и не сотрясая воздух.

– Я считаю ваше требование прекратить идущие опыты не просто неверным. – громко распалялся Кстесс. – Если бы я не знал вас больше десятка лет я бы подумал что это саботаж! Эксперименты будут закончены через месяц! Прервать их сейчас значит потом многое начинать заново! Я не могу позволить сделать это.

Вздыхая Поляков сказал:

– Успокойтесь. Я в курсе состояния ваших исследований и не вижу причин почему не помочь коллегам. Если это ложное тщеславие, то смею вас заверить, я отстраню вас от работы так же легко, как отстранил предшественника Сергея Игнатьевича. Нам нужны результаты. Нам не нужны сотрясание воздуха. А сейчас установка простаивает шестьдесят процентов времени вместо того что бы работать в полную мощность. Половина проекта не может из-за вашего нежелания сотрудничать работать. И мне это вменяют в вину. Мне! А не вам Кстесс!

Кстесс поджал губы понимая, что он на грани отстранения от работы всей его жизни и процедил:

– Мне нужны сутки чтобы закрепить результаты.

Поляков кивнул и сказал спокойно:

– Я дам вам двое суток для этого. Но потом дайте Сергею Игнатьевичу три дня спокойно подготовить оборудование. Чтобы не торопиться, все синхронизировать… чтобы потом снова не прерывать вашу работу на доводку аппаратуры.

Кстесс ушел. Ушел и Поляков. Сергей Игнатьевич выигравший не самое маленькое сражение в своей жизни объявил на весь расчетный центр:

– Мы будем первыми!

Тщеславие… никто не безгрешен. Хотя… У нас и правда все было готово для третьей и даже четвертой стадии эксперимента. И я не сомневался что мы при определенной удаче и приложении сил раньше чем за месяц завершим свою серию. А это ордена, медали, премии, деньги… большие деньги…

Расчетный центр никого не стесняясь аплодировал своему руководителю. Остановить конкурентов на завершающем маневре и выиграть инициативу это сильно. Я улыбался во весь рот. И не стоит судить о нас как о карьеристах. Работа ради чистой науки увлекательна. Но, боже мой, вкус победы это нечто. Это эйфория, когда понимаешь что ты первый! И никого рядом! И никто уже не вправе будет именоваться первым.

После работы отпросившись у еще пребывающего в приподнятом настроении Сергея Игнатьевича, я направился в лабораторию Кати и зайдя сразу получил обухом по голове виде вопроса:

– Ну что, всю задницу Полякову вылизали, чтобы он нашу работу остановил?

Глядя на Алексея задавшего этот вопрос я с сомнением задумался и сказал:

– Да мы бы с радостью… Только он щекотки боится!

– Гады вы. – незлобно, но со вздохом сказала Катя и я кивком головы подтвердил: да мы такие.

Протягивая мне стаканчик с вином Кирилл сказал:

– Мы тут в честь моего дня рождения тебе яду нацедили. Катя сама лично плевалась ядовитой слюной. Так что пей.

– Ну раз лично Екатерина Александровна, тогда выпью. У меня на нее иммунитет. – сказал я и поздравив Кирилла выпил за его здоровье не чокаясь с остальными.

Насчет иммунитета я наверное переборщил. За столом сидел Андрей. Я не шутил когда писал Кате, что он наверняка ревнует ее ко мне. Слухи-то не остановить. Он пару раз даже пытался со мной заговорить когда я пробегал по их этажам, но я всегда же вечно занят. Извинялся и просил в следующий раз. А тут я сам пришел да еще свободный от работы. Даже на тренировку не надо было в тот день. Короче я попался – через час милого распития алкоголя Андрей пригласил меня выйти покурить. Мы вышли из лаборатории к лифтовым шахтам, возле которых разрешалось курить под вытяжками и он взял быка за рога:

– Слушай скажи как мужик мужику… что у тебя с Катей…

Делая пьяную удивленную физиономию я сказал:

– Да как что! Разве не видно! Любим мы друг друга. Жить без друг друга не можем. Обожаем просто! Особенно после того, как она меня выкинула из своей лаборатории. Понимаешь Андрюха любовь же крепнет с расстоянием.

– Бред. – уверенно сказал Андрей

– Точно! – сказал я соглашаясь что любовь с расстоянием никак крепнуть не может.

– Я серьезно. – действительно серьезно спросил Андрей. – Я уже устал что мне рассказывают каждый встречный поперечный что вы там в рекреации в кресле одном сидя мультфильмы смотрели… Дети, блин. То она у тебя в расчетном на полдня пропадет. То ты сюда, как к себе домой ходишь.

Я скривив физиономию сказал:

– Андрюх, не хочу я на эту тему говорить. Ну ведь глупость же. Тебя спецом растравливают твои товарищи. Поговори с Катей.

– Я с ней поговорил на что получил ответ от которого еще долго уснуть не мог.

– Эээээ… – не понимая протянул я.

– Типа все что касается тебя это секретнее некуда. И мол, даже мне она не имеет права рассказывать про тебя ничего.

И как мне хватило сил не засмеяться. Конгениальная отмазка. Ну, да. Три ноля допуск для стажера, тут любой поверит, что казачок-то засланный. А то что я теперь один из ассистентов руководителя направления так вообще отбивает охоту интересоваться у многих.

– Но я надеялся что хоть от тебя правду услышу… – уже даже без надежды сказал Андрей.

Я не мог ему ничего сказать. И права не имел и боялся, что это на Кате скажется. Андрей собрался и сказал:

– Ну, тогда я просто тебя предупреждаю… не порть нам с ней жизнь. Я хочу чтобы она стала моей женой. Мы с ней отличная пара. Этим летом мы все-таки поженимся, когда закончим работу и освободимся.

Я неподобающе икнул и извинился. Андрей смерил меня взглядом и предложил вернуться ко всем.

В один из перекуров мы с Катей задержались у лифтов и она спросила:

– О чем ты с Андреем говорил?

Я уже даже не притворяясь что пьян, сказал:

– Катюх, он сказал что все решил и летом ты станешь его женой. Чтобы, мол, я не мешался под ногами… Кать, он мультики не любит! Как ты за него замуж собралась?

Смеясь она запрокинула голову и я тоже заржал. Мой хохот привлек внимание людей в лаборатории, но никто не вышел узнать чего мы смеемся. Наверное, Андрей неудобно себя в тот момент почувствовал, но даже он не вышел.

– Интересно кто ему все докладывает? – покачала головой Катя.

Я без сомнения произнес:

– Кирюша, конечно. Он мне еще долго вспоминать воспитательный процесс будет.

– Зря ты его тогда избил. – сокрушенно сказала она и я даже не стал в сотый раз доказывать, что я его только один раз-то и ударил. И что мне и так было потом жутко стыдно за свое поведение и за свой срыв.

Докурив она выкинула окурок и вернулась в помещение лаборатории. Я вошел следом за ним. Пьяный и злой взгляд Андрея меня не трогал совершенно. Встав во главе стола я сказал:

– Товарищи конкуренты! Я вас покидаю ибо боюсь, что пьяным выболтаю все секреты проекта!

– Да сиди ты уж. – сказал Алексей. Кто-то его поддержал, но я, замотав головой, пообещал что еще буду заглядывать, но на сегодня все…

У себя в комнате на двадцать втором я разделся и принял душ. Стоя под еле теплыми струями я пытался прогнать хмель и хоть на чем-нибудь сосредоточится. Получалось плохо. Вытеревшись насухо я как был голый так и завалился поверх одеяла на широкую кровать. Я уже крепко спал, когда в дверь тихо постучали. Конечно я проигнорировал. Но когда заорал дверной звонок, я как есть подорвался и метнулся к двери. Поглядев на экран у входа я увидел на нем Катю и даже не думая одеваться открыл дверь.

Вместо смущения, глядя на мою наготу Катя громко засмеялась и не спрашивая разрешения вошла внутрь. Я запер дверь и буркнув типа "ходят тут всякие" завалился на кровать.

– Это ты специально разделся меня увидев? Удивить хотел? – спросила смеясь Катя присаживаясь в большое кресло возле настенного телевизора.

– Ага. Делать мне больше нечего. – сказал я даже не пытаясь разжать век.

Я честно пытался понять что это Катю занесло в мое жилище, но ничего на ум нормального не приходило. Подняв голову я посмотрел на часы и увидев на них время присвистнул:

– Половина третьего ночи. Ты чего не спишь? – обратился я возмущенно к Кате. – Меня твой Андрей завтра на дуэль вызовет. Сатисфакцию требовать. И я его как положено застрелю. Тебе его не жалко?

– Слова-то какие еще помнишь. Дуэль… сатисфакции… Не вызовет. – уверенно сказала Катя. – Спит он. Еле с Алексеем до квартиры нашей донесли.

– Ага. А сама ко мне сразу? – спросил я закуривая сигарету и пытаясь вернуть себе ясность сознания. – И что это за поведение? Сколько еще давно забытых слов вспомнят твои сотрудники узнав как ты, от практически мужа бегаешь по ночам ко мне…

– Слушай, Коха! – возмутилась она моим намекам, но сменив гнев на спокойную речь попросила: – Оденься…

– Даже не подумаю.

– Тогда я уйду. – сказала она.

– Иди. – пожал я плечами и туша окурок в пепельнице. – Иди, пожалей нервы Андрея. Да и свои тоже. Он тебе до пенсии припоминать будет, как ты бегала ко мне.

– Я не выйду за него замуж. – резковато обронила Катя.

Покачав головой я сказал:

– Да ну? Я думал вы уже все решили.

– Это он все решил. А я не люблю, когда за меня решают… – напомнила Катя мне.

Я с задумчивым видом покивал и спросил:

– И чего?

Странно спокойно Катя сказала:

– Завтра поговорю с ним. Он должен понять что нам не суждено быть вместе. Придумаю что-нибудь.

Продолжая рассматривать ее лицо я спросил:

– А дальше?

Катя провела пальцем по серебристому рисунку на щеке и сказала:

– Не знаю. Попробую с тобой жить… У нас вроде получалось.

Я только брови вскинул. Даже не зная смеяться или возмущаться я просто замотал головой и сказал:

– Неееее, Катюх я пас. Я с твоими выкрутасами молодым помру. – Глядя в сторону я признался: – Еще когда я только приехал на стажировку я бы понял, что ты оставила этого Андрея и, типа, выполнила обещание. Мы стали бы вместе жить. Сейчас глупо звучит конечно. Я представляю, как бы твои коллеги и сотрудники посмотрели бы на тебя зажигающей со своим стажером. Но теперь…

Катя покивала понимающе и поднявшись направилась к двери. На пороге она повернулась и спросила:

– Удовлетворение на душе, да? Поставил меня на место? Отомстил?

Я с грустью посмотрел на нее и она замолчала. Просто вышла и закрыла аккуратно за собой дверь.

На следующий день Катя пришла ко мне на тренировку на двадцать шестой казарменный этаж. До тюремных этажей оставалось всего ничего и сюда требовались спецпропуска, но разве Катю такая мелочь остановит. Она смотрела, как я отстрелявшись подкатываю к себе мишень, рассматриваю ее. Она видела мои впечатляющие результаты и уж не знаю о чем думала, сидя в кресле ожидания и рассматривая меня. Я заметил ее удивление, когда каждый из охранников, а особенно девушки старались подойти ко мне и поздороваться. Я всем улыбался и вежливо кивал. В тире чужих не было. Тут были только Стрелки. Те с кем я уже не единожды спорил в соревнованиях. Не всегда я выигрывал, но и проигрывал очень редко. Служаки давно уже перестали относиться ко мне с презрительными усмешками. Я для них был диковинным зверюгой, что вроде и из научных корпусов, но вроде, как и здесь не чужой. Инструктор уже не раз в шутку предлагал уже мне обучать его подопечных стрельбе. Моего мастера просто не взяли сюда сославшись на дефицит штатных мест. Но он успел передать мне все, что надо было знать. Остальное было теперь просто делом тренировки и набивания руки.

Закончив я сдал оружие и подошел к Кате. Встал над ней с вопросительной миной на лице. Она смотрела на меня снизу вверх и тоже ничего не говорила. Когда она не выдержала и заговорила я решил что лучше и мне присесть.

– Я поговорила с ним. Я не знала, что это его так из колеи выбьет. С утра он в лаборатории не появляется пьет в баре на четвертом этаже и отказывается идти работать. Уже и рабочий день окончился, а он все не выходит из бара. Я думала он поймет.

– Дур не сеют и не жнут… они сами плодятся… – изрек я покачав головой.

Она не возмутилась на оскорбление. Не зная, что сказать я поднялся и пошел к выходу. Катя словно привязанная пошла следом. Стоя в лифте она спросила у меня:

– Может посоветуешь что делать?

Покачав головой я сказал:

– Уже поздно что-то советовать. Ты все всегда сама решаешь, Екатерина Александровна, – ее имя отчество я произнес с нескрываемой насмешкой.

– Может мне уехать на эти дни пока нашу работу останавливают? – спросила она с надеждой.

Я не отвечал. Вышел на своем этаже и с деланным удивлением посмотрел на нее вышедшую следом.

– Мне некуда пойти. – призналась Катя. – Не в бар же к нему, сидеть слезы ему вытирать. И домой страшно. Заявится, я даже не знаю пускать его или нет…

Хмыкнув я прошел к двери своего жилья и открыв пропустил ее внутрь. Сев в кресло и глядя как я переодеваюсь она спросила:

– А ты тоже плакал когда… ну, когда все понял…

Я натягивая майку попытался честно вспомнить:

– Не знаю… может быть. А может и нет. Я помню что тебя тошнит от пускающих слезу пацанов.

– Но ведь через одного плаксы… Почему такими мужики стали? Вот раньше… Даже мой отец…

Я слабо понимал ее риторические высказывания и отвечать на них не собирался. Сменив брюки костюма на широкие слаксы, я осмотрел себя в зеркало. Нормально. С пивом самое то.

– Катюш, я иду обратно в расчетный, договаривались в девять встретится с нашими кое-то обсудить… у нас там мощности по выходу неверные… думать будем как исправить…

Она смотрела на меня недоумевая.

– Я не поняла. Ты меня выгоняешь?

Закусив губу я собрался и сказал:

– Если хочешь оставайся здесь. Я ночевать у ребят останусь.

Я уже выходил когда она попросила вернуться.

– Ты правда мстишь мне? – спросила она чуть не плача.

Я прятал глаза, думал что ответить но ничего лучше не получилось:

– Кать… это не месть. Я прошел через такое вот опустошение, когда даже забиться некуда и от тоски выть начинаешь. И я хочу сказать, что это было поучительно. Но это не смертельно.

– Ты так себя ведешь… – сказала она и тут я не выдержал и закрыв дверь взорвался.

– А как я должен себя вести? Обрадовано скакать вокруг тебя как козел и благодарить небо что ты снова хочешь быть со мной? Радоваться что сейчас там Андрюха сопли с сахаром жует? Или я должен немедленно затащить тебя в постель на радостях? А дальше что? Ты найдешь себе новую игрушку… я опять останусь на обочине. Причем твоя толстокожесть и непробиваемость раньше меня умиляла, а сейчас бесит. Я знаю кто ты. Я знаю кто твой отец. Я знаю больше чем следовало бы. Но это не обязывает меня становится твоим любовником каждый раз, как ты без парня будешь оставаться.

Катя крепко сжимая губы пыталась разозлиться, но вместо этого тихо заплакала.

– Ну, вот… – сказал я сокрушенно наблюдая, как слезинка оставляет борозду на серебристом рисунке у Кати на щеке.

Мне удалось удержаться, что бы не бросится ее успокаивать, заверять что я все так же ее люблю, и готов вот хоть сейчас закричать об этом на всю многоэтажку. Ни в тот день ни даже неделю спустя, когда мы не просто закончили наладку оборудования, но и уже полным ходом разворачивали третью фазу эксперимента, я не позволил себе и Кате сблизится. Кто этих женщин знает, что у них в головах. Такие тараканы оказывается. Или это просто мне такой экземпляр попался… В общем наши отношения с ней были уникальными. Ночью когда я сидел дежурил в расчетной она приходила ко мне и мы пили кофе чаще просто молча, изредка только перебрасываясь несколькими словами. Если мое дежурство по ВЦ выпадало на дневное время, она не появлялась так как тоже была занята по уши своими задачами. Но зато вечером можно было гарантировано ждать ее без приглашения в гости.

Андрей не смог нормально перенести расставание с Катей. Он стал обозленным, замкнутым. Пересекаясь с ним в коридорах я невольно ловил себя на мысли, что мне стыдно смотреть ему в глаза, хотя я то уж точно не считал себя ни в чем виноватым. Кстесс тяжело переживал расставание Кати и Андрея. Он меня даже попытался укорить на что я ему сказал:

– Это дело Андрея и Кати. Я к этому делу отношусь в той же степени что и вы. Я не причина и даже не следствие.

Узнав о моем разговоре с Кстессом Катя сама обратилась к нему и честно призналась, что это ее решение и оно обдуманное.

– У вас были бы такие замечательные дети! – сокрушался профессор, на что Катя только глаза закатывала.

В общем расставание Кати с Андреем обсуждали кажется даже на тюремных этажах, хотя им-то какое дело. Вот она жизнь муравейника где все про всех знают. Но что удивительно слухи про меня и Катю до этого упорно обраставшие подробностями вдруг, если не затихли, то как-то поскучнели. В общем все это так напоминало мыльную оперу что в очередной раз услышав от своего приятеля о своих собственных похождениях я со смехом предложил пустить обратно утку, мол, меня дома ждет подруга с ребенком. Когда Катя делая вид что ей все равно, ненавязчиво спросила когда я успел женится да нарожать двоих детей, я хохотал так что с соседних отделов люди заглядывали. Объяснив Кате нашу шутку я до слез смеха довел и ее. Цирк, блин. И при всем при этом мы еще и работать как-то успевали.

К четвертой стадии эксперимента мы вылетели как пробка из бутылки. Еще не обработав до конца третью фазу мы уже запустили только установленное новое оборудование и одним прекрасным утром в километре над пораженной радиацией землей зажглось наше собственное персональное светило. Словно снег несся от него к земле и заваливал все вокруг пепел. Потоки радиации от светила были настолько мощны что руководство приняло решение до окончания четвертой фазы запретить какие либо вообще передвижения по поверхности.

Конечно такой феномен уже было бесполезно засекречивать и наша СБ на ура выдало дезу о дистанционно управляемых термоядерных процессах. Мир тихо присел на корточки от такого заявления. Пришлось срочно завершать эксперимент и приступать к обработке информации. Сергей Игнатьевич сразу после того как наше солнце потушили улетел в Москву и насколько я понимал возвращаться не спешил. Как и Поляков. Старшим "на борту" оставался Кстесс, но он настолько пал духом, что даже в своей лаборатории он появлялся реже некуда.

Третий день между обработкой данных обмывая наши успехи мы пытались вернуться в рабочее состоянии. Эффект ноль. И хотя материала для изучения было теперь на несколько поколений ученых, мы его разгребали через пень-колоду. Администрация комплекса приняла единственно верное решение и ввела сухой закон. Выпивка исчезла и пьяных на рабочих местах поубавилось.

Где-то через недели три после завершения нашего комплекса и "энергетики" разродились результатами. Они смогли контролируемо получить первые мегавольты, и скромно доложили об этом в Москву. Кстесс тоже уехал в столицу и обезглавленная толпа забила на работу очень основательно. Начальники отделов и лабораторий сами были не лучше тех кого пытались образумить и призвать к трудовой дисциплине. Появится на рабочем месте к обеду начало считаться подвигом. Я лично приходил к девяти вместо восьми и свой героизм всячески подчеркивал перед коллегами приползавшими дай бог к двенадцати.

Единственные кто работали в полную мощность это два отдела "энергетиков" у которых как выяснилось были свои задачи решаемые под прикрытием основной. Но чем они занимались я не мог понять, да особо и не вникал. Эти два старых отростка должны были отмереть во время объединения всех групп, но вот ведь выжили и продолжали работать пытаясь получить только им ведомые результаты. Когда Катя в очередной раз выловила меня в рекреации, я спросил ее что это за отделы и почему они продолжают насиловать установку, когда уже всем дан отбой. Катя покачала головой и выдала:

– Ты самое нелюбопытное существо на земле. Ты спрашиваешь о них тогда, когда они буквально уже перед твоим носом ведут работы. А то что они до этого исправно работали и все кто интересовался давно все знают это ерунда? Тоже мне ассистент…

– Не бузи. – сказал я предлагая ей сесть на подлокотник кресла в котором я отдыхал. – Так кто и что они такое?

– А это Алька, сверхсекретная информация…

– Ах-ах-ах… – покривлялся я. – Колись давай, что они там творят что два энергоблока после их экспериментов в себя придти не могут.

– Да ничего криминального. Все то же. Контролируемые перенос энергии на расстояние через темное пространство. И перевод материи в энергию и обратно…

Не скажу что у меня совсем уж челюсть отвисла. Я слышал об этих работах. Но я думал их прикрыли, как утопичные.

– И как у них там?

– Как обычно. Материю в энергию легко, а вот обратно…

Я засмеялся вспоминая поговорку Кстесса: Чтобы стать богами, нам осталась малость… Из энергии творить материю. Катя перебивая мой смех сказала:

– А вот обратно она возвращается не вся… Очень большие потери. Причем только на органике. На металлах, на кремниевых соединениях, на других материалах потери, есть, но незначительные. Органика буквально вся выгорает при возврате оттуда.

Я невольно задумался. Мои мозги немного отдохнувшие после каторжного труда последнего месяца схватились за это чудачество и потребовали подробностей.

– Я могу ознакомится с их работами.

– Ты да. Ты же для них расчеты делал месяц назад.

– Даааа? – удивился я. – Чего только не узнаешь… Нам часто всякую ерунду подсовывают, но такое бы я заметил.

– Не важно… – отмахнулась Катя не горя желанием оставаясь со мной наедине продолжать разговоры о работе. – Захочешь найдешь.

Вместе с нашими руководителями в комплекс приехали и дурные вести. В связи с успешным завершением задачи намечалось довольно большое сокращение штатов. Особенно у "энергетиков". На установке должны были остаться из тысячи шестисот специалистов всего девять сотен. К нашему немалому удивлению и я и Катя оставались, а вот висевшее над нашими странными неразрешенными отношениями приведение Андрея удалялось на менее пыльную работу. В Москву. Всех в Москву. Или почти всех. Оставшиеся должны были заняться самой проклятой и рутинной работой. Обработкой данных. Понятно что это многим интересно. Кто-то себе сразу материальчик на докторскую наберет, но мне после успешного завершения эксперимента было обидно превращаться из ассистента самого Сергея Игнатьевича в простого лаборанта.

– Вот, Катюх. – сказал я ей после того как поговорил со своим боссом. – Я снова превратился из сказочного принца в нищего. Ты еще будешь бегать за мной и кофе мне на ночные работы носить?

Покачав головой Катя сказала:

– Хоть термосы с бульоном… только ночные горшки не заставляй за собой выносить. – Она тоже потеряла в должности и теперь была лишь первым ассистентом руководителя объединенного лабораторного комплекса.

Было в прекращении работ и что-то положительное. Людей стало меньше и они стали спокойнее. За исключением двух отделов "энергетиков" все остальные стали жить четко по расписанию. С восьми до пяти работа, а после пяти хоть одного живого на рабочих этажах найти стало нереально. Мы с Катей теперь хоть и вели себя скромно, но могли уже позволить встречаться и проводить время вместе на виду у других. Никто особо не злословил, что я увел девушку у такого выдающегося человека как Андрей. А через месяц об Андрее вообще мало кто вспоминал. Разве что уцелевший в штате Кирилл иногда специально при мне спрашивал у Кати ничего ли не слышно о нем. Катя мотала головой и не отвечала.

Мы бы так и жили бы никуда не торопясь как кроты в подземелье, если бы однажды не пришел приказ бросить все наличные силы специалистов в помощь тем самым работягам "энергетикам". Но приказ еще не означает, что мы "материалисты" все взяли и поскакали получать на обработку данные и искать решения, которые они и так без нас столько времени ищут. Наша половина коллектива медленно раскачивалась приступая к новым для нас задачам. Я лично, и мне не стыдно признаться, когда ознакомился с направлением порученных нашему ВЦ работ схватился за голову и просто застонал. Из всего что я ненавидел в синтез физике самое страшное перепало на нашу долю. Необходимо было создать такую текучую субстанцию, чтобы она не замерзала при абсолютном нуле и не нагревалась особо при плюс полторы тысячи градусов по Цельсию. Читая параметры я думал предложить постановщику задач сменить марку сигарет которые он курит, но постеснялся. Я в теории не понимал, за что браться и кого тормошить. На общенародный вопль что такие задачи надо поручать институту спецматериалов, а не нам, руководство ответило, что специалисты из указанно института уже едут в наше распоряжение.

И они действительно приехали. Человек двадцать оккупировали наши рабочие места и снабжая нас своими наработками требовали чтобы мы начали хотя бы делать вид что тестируем полученные материалы. Но тестировать было негде и работа стояла. Толку-то от наших вычислителей, если у нас полигона с подобными условиями даже нет. Когда я заикнулся при Сергее Игнатьевиче, что в лабораторных условиях мы не сможем провести полноценный анализ материалов он сказал:

– И не надо. У "энергетиков" уже есть площадка для тестирования.

После этой забавной новости я решил воспользоваться своим допуском и потребовал данные по работе этих двух отделов. Причем все благополучно оформил на наш ВЦ а не на себя лично. Когда мне отказали я не сильно удивился. Но когда у меня потребовали лично явиться в лаборатории я немного струхнул.

Эти две лаборатории объективно находились даже не в нашей подземной высотке. До их комплекса надо было еще по подземке ехать довольно далеко в сторону самой "чаши". Они были самым близким к установке обитаемым модулем общего гнездилища. Когда я выехал в их сторону я думал что обратно меня привезут уже в наручниках. Мол, чего суешься не в свое дело. А может ты шпион? Но выйдя из поезда на приемную станцию я был радушно встречен одним из ведущих специалистов лаборатории и препровожден в их рекреационный комплекс.

– Ваш запрос получен. Мы не вправе передавать информацию внутренними каналами, но можем ознакомить вас здесь. А вы уже Сергею Игнатьевичу ответите на все возникшие у него вопросы. – сказал спец и я даже неловко почувствовал себя.

Пытаясь оправдать свой интерес я сказал:

– Специалисты из института спецматериалов привезли образцы. Нас пинают чтобы мы начали тесты на пригодность. У нас нет имитаторов подобных условий. Сергей Игнатьевич подтвердил, что у вас есть готовый полигон для тестирования. Мне надо ознакомится с условиями чтобы наш ВЦ подготовил модели поведения материалов. А данных нет…

Покивав, начальник лаборатории сказал:

– Это не отдельный полигон. Мы просто собираемся экспериментировать с материалами по месту их так сказать назначения.

– В смысле? – недопонял я.

– Собираемся преобразовать их в энергетический импульс отправить туда, получить обратно и синтезировать используя свойства самого базового пространства или материи как вам угодно… Я не знаю сторонником, какой теории вы являетесь…

– А такой диапазон температур нужен именно для синтеза?

– Точно. Наше пространство не переваривает, когда в нем из ничего создают что-то. И реагирует на это температурными колебаниями. Металлы и прочие объекты сейчас мы без усилий преобразовываем и возвращаем. Сложная органика нам не дается. Она выгорает, перемерзает, просто испаряется. С ней происходит немыслимое вплоть до неправильно собранной ДНК. Среди наших специалистов, есть мнение и оно уже нашло некоторое подтверждение, что если при преобразовании скажем сложной органики вкупе с большим объемом простой, но стойкой по физическим характеристикам жидкостью, то этот разбавленный пакет энергии уйдет и вернется и может быть воспроизведен без существенного повреждения для органических соединений.

Я еще многое чего услышал в тот день занимательного и невероятного. И не только от специалиста лаборатории. По возвращению я доложил Сергею Игнатьевичу о результатах поездки и он кивнув промолвил:

– Все правильно. И Кстесс прав, и этот твой собеседник прав. Это моя интуиция говорит… и я так чувствую что весь этот их проект это шанс Кстессу реабилитироваться. Если у него получится, то он докажет все. И даже то, что Большого первоначального взрыва не было.

– Я понял одно. – признался я. – Они собираются туда человека запустить. Уничтожить его здесь преобразовать в электронный поток, продавить его туда поймать обратно и восстановить. И цинично рассмотреть, а что получилось… и получилось ли.

– Ну почему человека-то? – искренне удивился Сергей Игнатьевич. – Собачек сначала пошлют. Но потом да… пошлют и человека. Ведь это Альберт все… Это последняя ступень отделяющая нас от бога. От звания Создателя.

Мой босс поднялся со своего кресла и пройдясь по кабинету сказал:

– Это все… и бессмертие. И мгновенные перемещения. И созидание из Ничего… – задумавшись Сергей Игнатьевич добавил: – Мне надо поговорить с Поляковым. Это слишком серьезный шаг для человечества. Он мудрее меня. Это он доказал что там нет времени. Что сигнал ответный идет с задержкой только преодолевая рубеж. Кому как не ему понимать последствия которые повлечет за собой…

Я не скажу что мой босс выглядел шибко взволнованным. Он просто ушел в себя причем как-то очень глубоко. Покидая кабинет он попросил меня найти его, если будут вызывать из Москвы. Голос его был даже скорее печальным, чем озабоченным.

Вернувшись в ВЦ я доложился начальнику центра и передал что лаборатории готовы к приему материала на тестирование и в нашей помощи они не нуждаются. Начальник ВЦ только обрадовался и предложил спецам из Москвы напрямую общаться с лабораториями. Это он зря. Через минут двадцать ему уже объяснили что уровень секретности не позволяет приглашенным специалистам работать с лабораториями без посредников. Объяснили и чуть выговором не наградили. А я чуть крайним не стал. В общем во искупление моих несуществующих грехов тяжелую телегу с термосами я катил лично на отправку.

А через неделю нам дали ответ какой из предоставленных материалов больше всего подходит под поставленные перед ним задачи. Работников "спецматериалов" отправили восвояси и наверняка сразу же на синтез машины какого-нибудь новосибирского завода полетел внеочередной военный заказ на чудовищное количество килолитров дряни у которой даже названия то нет, только цифровой код.

Мы снова впали в полудрему и занимались только разбором проведенных экспериментов. Катя откровенно скучала будучи ненужной для функционирования своей лаборатории. Сама она пробовала взять на себя часть работы, но быстро поняла, что потеряла сноровку и работает медленнее своих лаборантов. Чтобы не позориться, вообще плюнула на разбор материалов и почти весь день проводила где-то недалеко от меня.

Вечерами снова ставшими свободными мы поднимались на четвертый уровень и просто тратили время за слабоалкогольными напитками и просмотром новых фильмов.

Так продолжалось наверное всего неделю, или дней восемь. Уже поступили первые партии заказанной жидкости и эксперименты шли полным ходом, когда один из охранников принес мне в бар записку.

Этого охранника я заприметил еще только мы с Катей распили первый бокал. Он не отрываясь смотрел на меня и я вспомнив его по тиру махнул ему рукой. Он улыбнулся мне ответив жестом руки. Буквально стоило отойти Кате к бармену попросить сделать звук погромче, как он резко встал подошел ко мне и насильно вложил мне в руки плотно скрученную бумажку.

– Это тебе. – сказал охранник и отвернулся что бы вернуться на свое место.

Когда вернулась Катя я сказал ей.

– Мне надо не на долго уйти.

– Куда? – удивилась Катя. – Сейчас самое интересное будет.

– Я сейчас вернусь. – сказал я и направился в туалет.

Я не знаю какое чувство подсказывало мне что эту записку стоит спустить в унитаз и не читать. Но Катя была неправа когда называла меня нелюбопытным. Сидя на стульчаке я развернул записку и прочитав только первые строчки понял что судьба не даст мне умереть тихой спокойной жизнью, в окружении детей от Кати.

"Привет дружище. Я не поверил своим ушам когда от охраны узнал, что ты в этой паучьей норе тоже сидишь. Расхваливая какого-то Альберта Коха и как он умеет стрелять, и что в конце недели на соревнованиях ты опять в финале с инструктором по стрельбе останешься, они меня очень удивили. Я и не знал, что ты стрелок. Сначала и не подумал что про тебя. Мало ли вас таких… Но описание точно совпало. Я рад что ты близко хоть и по другую сторону решетки и поговорить с тобой нам будет проблематично. Передаю записку с надежным охранником, будь так добр угости его выпивкой. Он тоже когда-то стены расписывал.

Смеюсь. Вот ведь судьба. Свела нас вместе снова и не где-нибудь, а на Диком поле. Я помню как ты меня спас. Я ничего не забыл. Будет возможность навести меня. Кстати тут еще один твой приятель. Передает привет и просит за что-то его простить, мол ты сам поймешь. В."

Это мог быть только Вовка. И не подписался он на случай если записка попадет не туда куда надо. Но как его могло сюда занести?

Я ничего не знал про тюремные этажи. Да и не надо мне было о них знать. Я даже не задумывался о том чтобы интересоваться ими. Ну зачем они мне? А вот теперь пожалел что так редко пил с охранниками предпочитая компании своих товарищей по лаборатории. К кому теперь обратится? Как добиться встречи? Как пройти? Как получить пропуск?

Решительно я вышел из туалета и залпом выпив свой коктейль сказал Кате:

– Я ухожу.

– А я? – удивилась она.

– Если хочешь со мной пошли.

Она допила из бокала мартини с соком и поднялась. Взяв ее за руку, мы дошли до лифтов и заходя внутрь я тих сказал Кате:

– Вовку помнишь? Ну на ВБНК мы вместе куковали. А потом я его в Москве встретил. Я тебе говорил…

– Помню конечно. Таких не забывают. – фыркнула Катя.

– Так он здесь… В тюремном блоке внизу.

Она ничего не сказала и только обеспокоено посмотрела мне в лицо. Когда мы уже были у меня в комнате я спросил:

– Есть ли какая-нибудь возможность встретится с ним?

– Я откуда знаю? – удивилась Катя.

– Да ты все знаешь. – сказал я, – Знакомые есть там?

Пожав плечами и рассматривая воздух надо мной она сказала:

– Есть. В особом отделе несколько знакомых есть.

– А ты можешь договориться о моей встречи с ним.

Катя серьезно посмотрела на меня и заговорила тоном, которого я давно от нее не слышал:

– Коха… Это не шутки. Это преступники. Причем осужденные за убийства. Я не знаю что там натворил твой Вовка, но не думаю что встречаться с ним здравая идея.

– И не только с ним… – сказал я и показал записку. Когда она ее прочитала я пояснил: – Извинятся может только один человек. Ты поняла кто.

– Тем более не стоит. – жестко шепотом настаивала Катя. – Опомнись, Алька… Ты уже не тот дурачок бегающий по митингам. У тебя такие перспективы… Тебе просто надо забыть о всех этих Вовках и других идиотах у которых уже нет никакого будущего. Надо найти этого охранника и сказать ему в лицо возвращая записку что он ошибся. Ты понимаешь меня? И желательно на людях. Что это за "надежный охранник"!? Для кого он надежный? Его сейчас же надо в особый отдел передать!

Я выразительно посмотрел на нее и сказал:

– Молчи! Ради бога, молчи.

Она смотрела в мои серьезные глаза и вдруг в ярости ударила кулачками по своим бедрам. Я думал вслед за этим она расплачется, как последнее время с ней частенько случалось, но она просто зло сжала губы и посмотрела на записку в моих руках.

– Отдай мне ее. – сказала она тихо. – И я сама все сделаю. А ты просто забудешь что вообще получал эту записку.

– Ты думаешь, что ты говоришь? – Удивился я. – Может им помощь нужна! Может там еще что-то. Мне обязательно надо увидеться с ними.

Катя молча села в кресло и сказала:

– Зачем? Чем ты им поможешь? Грехи отпустишь? Или будешь передачи из нашего бара им возить на лифте? Но это зря… питание у них отличнейшее. Там нет никого кроме убийц. И там все смертники. Понятно что они осуждены к длительным работам на ЦКИН, но именно эти не выйдут отсюда. Помнишь в дни когда выводили наши штаты с полуночи до утра не работали лифты? Мол, был ремонт. Это вывозили тех кто строил эту установку. Зэков. Они все сейчас наверняка сидят дома пьют чай и с содроганием вспоминают свою работу здесь. Их всех за заслуги выпустили. Но те кто здесь остался… Это не части обеспечения нашей работы. Слава богу сейчас уровень радиации позволяет работать автоматике и простым специалистам в защите. Остались те кто ни за какие заслуги выпущен быть не может. Остались только исключительно опасные для социума личности.

– Но у них же конкретные сроки. Их же не на пожизненно осудили?

– Там есть и с пожизненными сроками наверняка. Но и остальные там не выйдут. Стране проще выплатить компенсацию родителям или родственникам. Государству проще платить пенсию по потере кормильца… А скорее всего будет значится при попытке к бегству, и никаких выплат. Но государству не выгодно выпускать таких. Как ты не понимаешь…

Я смотрел на Катю и думал, что такой как она, бесполезно объяснять что такое дружба, моральные обязательства… с такой надо ее же методами.

– Ну и отлично. – кивнул я. – Моя встреча с ними никак не повлияет на мою судьбу или на их. Почему бы не встретится?

Видя что я не уступлю и буду упрямится Катя вздохнула и сказала что поможет мне встретиться с моими друзьями.

Пропуск вниз она оформила и прописала в карточку мне лично. Так же лично связалась с особым отделом и долго мялась объясняя причины встречи практиканта с заключенными. Как уж ей удалось убедить ЦКИН что в общей серии экспериментов скоро понадобится человеческие руки и мы подбираем кандидатуры для них, я не понял. Заявки такого рода всегда должны идти от руководства проектом, а не от начальников или даже заместителей начальников лабораторий. На вопрос почему именно эти, Катя с честным лицом объяснила что один из них уже имеет опыт работы в Диком Поле. В общем без особых подозрений Особый отдел разрешил посещение заключенных и на следующее утро я отпросившись у Сергея Игнатьевича поехал на запрещенные этажи.

Офицер ЦКИНа он же служащий юстиции не особо разговаривая провел меня переходами в помещение особого отдела, где и предполагалась встреча. То что она пройдет под контролем сотрудников юстиции я даже не сомневался, но надеялся что и у меня и моих друзей хватит благоразумия не выдать нашего давнего знакомства.

– Как вы желаете сразу с обоими переговорить или по очереди к вам их вызвать? – спросил у меня офицер ЦКИНа и я попросил вызвать сразу двоих:

– Мне нужно задать им формальные вопросы да переговорить об их согласии.

Офицер кивнул и предложил мне сесть в его кресло, предварительно выключив свой рабочий терминал и заблокировав стол.

Минут через пятнадцать, когда остыл уже кофе специально купленный мной для моих друзей, их ввели. С первого взгляда было понятно что их тут на голодном пайке не держат. Оба заметно поправились от обильного питания и малоподвижного образа жизни. Тоже хитрый ход системы. Проще кормить, как свиней на убой, пусть толстеют. Пусть снижается тонус активности и степень подвижности.

Я поздоровался с ними за руку и предложил сесть. Офицер юстиции сел за стол своего отсутствующего помощника и углубился в чтение материала с экрана. За нашим разговором он следил только слухом.

Не зная с чего начать я с минуту мялся и только после этого спросил:

– Есть ли у вас опыт работы в зараженной местности?

Оба покивали и я попросил подробностей. Вовка довольно полно описал нашу с ним когда-то работу, не смотря на то что тоже в свое время подписывал обещание не разглашать информацию. На вопрос работал ли он уже здесь на строительстве тот помотал головой и сказал что его перевели сюда уже после завершения строительства.

Мой не состоявшийся убийца после того как я к нему обратился рассказал:

– Я прибыл сюда уже к завершающему этапу строительства. Но поработать пришлось… – он понял мою задумку общения и не спеша подробно описывал свою жизнь после суда: – Нас привезли сразу с этапа без подготовки перевели сюда под землю. Уже здесь проходили химиотерапию. После защиты буквально на третий день погнали на работы. В мои задачи входили прокладка шин высокого тока по мередианам. Кормили хорошо. Работать заставляли еще лучше… Два раза хватал чрезмерную. По неделе в реабилитационных провел. Не уверен что подлечили, но больше не поносило, кровь из носу перестали течь… кожа только пятнами пошла. Так до сих пор как ягуар.

Я передернул плечами и посмотрел на особиста, не считает ли он такие подробности излишними.

– Сейчас как себя чувствуете? – спросил я серьезно.

– Спасибо. Готов к выполнению поручений. Я раскаялся в своих проступках совершенных по глупости и надеюсь трудом купить себе свободу.

– А вы? – обратился я к Вовке.

– А я не раскаялся. – просто пожал плечами тот. – Но если это поможет сократить срок заключения то сделаю все что скажут.

– За что вы попали сюда? – спросил я подумав что именно сейчас особист прервет меня.

Но офицер молчал и Вовка нехотя рассказал:

– Я был задержан на митинге протеста. Так как у меня уже было подобное… в общем, я не отделался альтернативным наказанием. Получил девять лет. Обвинение требовало одиннадцать, но суд принял во внимания, что при отбывании предыдущего наказания я получил хорошие отзывы. Да и здоровье угробил. А восстанавливаться не спешил. Был отправлен на работы на индийскую границу. Но меня отстранили. Отправили в госпиталь на принудительное лечение. С кровью были проблемы. Когда начался мятеж я как раз в госпитале был. Госпиталь был взят штурмом и я добровольно после освобождения вступил в армию сопротивления. Когда на нас были выдвинуты внутренние войска из Индии и с севера мы оказались в окружении. Пробиться к Черной реке и объединиться с их сопротивлением мы не успели. Около трех недель мы сопротивлялись заняв город и обороняя его. Но после неудачных переговоров и угрозы бомбежки местные жители выступили против нас. Я был ранен и снова арестован. После суда над нами мне дали семнадцать лет. Плюс неотбытый срок… в общей сумме двадцать шесть лет. Точнее чуть больше. С таким сроком меня передали ЦКИНу. А уже они отправили сюда. Здесь уже была закончена стройка, я только в установке оборудования участвовал.

Покивав я высказал им заготовленную липу:

– Ну тогда так и договоримся. Я оставляю вас в резерве перед экспериментами еще несколько раз загляну, проведать не изменили ли вы решения участвовать. Вам что-нибудь сейчас необходимо?

Мои приятели пожали плечами и безымянный сказал:

– Особо нет. Разве что было бы неплохо с родными связаться. Нам запрещено общение.

Особист повернул голову к сидящим напротив меня и безразлично по-рыбьи взглянул на них. Ничего не сказав он снова уткнулся в экран терминала и я со вздохом сказал:

– Этого я вам обещать не могу. Здесь режимный объект. Но может позже я смогу вам помочь. Или, если разрешит особый отдел, передам вести вашим близким.

Я вернулся на рабочее место и признаюсь с огромным трудом смог заняться навалившимися на меня задачами. Рассеянность была столь велика, что когда руководитель ВЦ попросил меня еще раз проверить мои же отчеты и сводки я не раздумывая сел перепроверять. Только с третьего раза пробежав глазами параметры я сохранил и переслал начальнику ВЦ окончательный вариант.

После работы я направился не к себе, а к Кате в надежде, что она уже вернулась. Но сколько я не звонил в дверь мне никто так и не открыл. Я сел в коридоре под вентиляцией и в раздумьях закурил. Я скурил сигареты три, когда Катя уставшая, но такая же резка и целеустремленная вышла из лифта и направилась к своим дверям. Увидев меня она улыбнулась и завела меня к себе.

– Ну как там? – спросила она и я пересказал о чем говорили мне друзья. Катя выслушала и сказала: – Теперь все? Повидался? Больше не будешь туда рваться? Убедился что им ничего не надо?

Она стирала косметику стараясь не задеть с таким трудом нанесенный с утра рисунок на щеке. Потом видно смазала и снесла и его. Вытерев влажной салфеткой лицо она повернулась ко мне и спросила:

– Мы пойдем куда-нибудь сегодня? На седьмом фильм показывают новый… Да и в магазин за продуктами стоит скататься.

– Я не пойду Кать. – сказал я и демонстративно скинул туфли с ног.

– А чего так?

– Мне надо подумать как бы весточки от них родителям передать их.

Покачав головой и объявив сие дело бесперспективным Катя упала на диван и заявила:

– Тогда я тоже никуда не пойду. И краситься не буду. Буду валяться и ничего не делать, пока ты в себя не придешь. И пусть мы умрем с голоду.

Я есть не хотел да и был уверен что в холодильнике у Кати всегда найдется чем перекусить.

– Может поможешь? – с надеждой попросил я и Катя замотав головой сказала что с этим она точно не поможет. Режим, есть режим.

– Вот поедешь в город на больших выходных в конце месяца и звони кому хочешь, а отсюда звонить это только подставляться.

Я был согласен с ней и решил, что ничего страшного не случится если я свяжусь с родителями друзей не сегодня-завтра, а скажем через неделю.

В тот день я не стал возвращаться к себе. Не пошел на тренировку. Не пошел и в бар выпить с приятелями. Остался с Катей. Плевать что и кто говорит вокруг. Плевать что считают, что я отбил ее у Андрея. Плевать что ее собственные сотрудники стали к ней относится с легкой усмешкой. Связалась же с практикантом-выскочкой. Главное что у нее теперь хватала понимания, что кроме как со мной она ни с кем не сможет чувствовать себя обычной девчонкой только играющей роль взрослой начальствующей женщины. И эта девчонка окончательно стала моей. В долгом споре за нее я остался один. Я, наверное, просто умел ждать. Победа вообще удел терпеливых…

Я взял за правило каждый конец месяца выбираться с Катей в Степную и снимать там на пару дней коттедж для отдыха. Из коттеджа я первым делом названивал родителям моих друзей и сообщал что с ними все нормально. Уже после этого я мог с чистой совестью просто отдыхать, наслаждаться этим чудом посреди степи. Мы часто с Катей просто бродили среди зеленого оазиса гадая как же сохраняют тропические растения, да те же пальмы, холоднющими местными зимами. В октябре мы поняли как, когда все деревья превратились в этакую мебель укрытую специальной материей. Гуля по паркам с чудными закутанными в термоматерию деревьями мы вспоминали наши прогулки по Москве и желание вернуться домой становилось все сильней и сильней. Сказывалось конечно и то что по-настоящему интересной работы поубавилось. А разбор материалов хоть и был несложен, но новых открытий не сулил. Все что было на поверхности уже очистили и описали, как говорится.

Мои тренировки стали реже. Я еще удивлял охранников комплекса своими впечатляющими успехами. Я еще с удовольствием участвовал в соревнованиях. Но кажется я получил уже главное от этого спорта. Я получил уверенность в том что я умею нечто, что умеют далеко не все окружающие меня. А если рассматривать только ученых, то я вообще был уникумом в их среде. Эта странная уверенность рождала во мне не менее странную гордость за себя. Я сумел доказать не только своей женщине и себе что способен на невероятные усилия и мои возможности значительно выше тех что на виду. Я смог пройти форсажем путь, который, как говорится, мне был заказан… Путь от никчемного человечка погрязшего в авантюрах и собственной глупости до вполне респектабельного и уверенного в своем будущем специалиста. Не знаю что больше Кате во мне нравилось. То что я действительно был в числе тех кого оценили и оставили в проекте после массовых сокращений, или то что я просто был белой вороной в ее обычной среде. Может быть и то и другое. Она сама привыкла решать за себя и думаю сколько бы не спрашивал что же привлекло ее во мне я бы никогда не услышал честного ответа.

Но это уже было и не особо важно. Все было так как должно было быть. Правильно, тихо и спокойно. Ни я ни она не страдали по недостатку адреналина в нашей жизни. И если и желали мы чего-то большего так это скорого перевода в Москву. Где она смогла бы заняться теоретической работой, а я мог бы заняться докторской на которую украдкой набирал материала при обработке поступлений. Но до перевода было еще далеко…

В Степной был великолепный боулинг на пятьдесят дорожек, вот уж точно не знаю для кого столько, если я ни разу не видел больше трех четырех команд играющих. В нем мы проводили вечера больших выходных. Катя поднатаскавшись играть с удовольствием составляла мне компанию. И я на всю жизнь запомнил ее нескромные прыжки и радость от первого страйка.

Возвращаясь поздно ночью в снятый коттедж мы никогда не спешили забраться в койку и часто разглядывая звезды вспоминали все то же московское небо. Но так мы отдыхали только до ноября. В ноябре стало холодно для пеших прогулок по улочкам города и мы предпочитали носиться по заснеженной степи на джипе или снегоходе одолженном у одного местного охотника. Возвращаясь обратно в коттедж, мы нагревали сауну и долго в ней прогревались иногда на спор кто кого пересидит. Я почти всегда выигрывал.

Эта идиллия на мой взгляд была достойной наградой за все наши неурядицы случившиеся в жизни.

Срок моей практики был давно пройден, но только в ноябре я получил свой законный диплом и попросил перевести меня на более ответственную работу. Отдел кадров недолго кочевряжился после ходатайства Сергея Игнатьевича и меня зачислили в физическую лабораторию специалистом по новым синтез соединениям. Ух как там мне пришлось в первую неделю несладко. Позабыв все чему меня обучали в институте, "НООТРОСТАЗ" уже давно не имел эффекта и мозг самостоятельно чистил не затребованные долгий срок данные, я буквально заново учился всему, от классификации соединений до методик очистки от примесей. Но ничего. Осилил в конце концов и это. Никто от меня подвигов на теоретическом поприще не требовал и я был доволен что занимаюсь пусть нудноватой, но полезной работой. Катя же, по ее мнению, наоборот просто тратила время ни на что. Ее заслуги в разработке первого конвертера были учтены и ей предложили вполне практическую задачу по совершенствованию и минимизации устройства "съема" энергии. Ругаясь что это чисто техническая задача и решать ее должны обычные инженеры и технологи, она неоднократно просила отстранить ее от этого безобразия и позволить заниматься теорией. Я ее понимал. Огромное количество материала, как она и предсказывала когда-то вполне могло позволить безбедно жить до старости и академического звания. А тут вот взяли и работать заставили… Посмеиваясь над ней я не забывал и поддержать ее морально, когда она совсем обессилив от занятий ее утомляющих возвращалась домой.

Была середина декабря и мы уже все написали заявления на зимние отпуска, когда меня уведомили что я не еду в отпуск, а остаюсь дежурным по лаборатории в которою меня перевели. Я конечно расстроился, но Катя, решив что она тоже никуда не поедет и просто прибавит зимний отпуск к летнему, подсластила мне пилюлю. Что-то с нами такое случилось что мы стали боятся терять друг друга из вида. Даже на несколько недель. В очередной раз заговорив об этом я сквозь насмешки предположил что Катя не уверена в своих силах и боится влюбиться в кого-нибудь другого. На что моя любимая огрызнулась что оставить меня с воздыхающими лаборантками, она не может себе позволить. За себя-то мол она уверена, а вот я… Долго смеялись, но пришлось признать что это не от недоверия, кто бы что не предполагал или не говорил, мы так себя ведем. Просто мы серьезно боялись расстаться с друг другом словно ожидали какой-то катастрофы, которая нас может разлучить на очень долгий срок или даже на всегда. И если сначала во мне созрела уверенность в грядущих неприятностях, то потом я часто замечал нервозность и за Катей. Прячась за бравостью и непреклонностью она иногда признавалась что ценит каждый день проведенный вместе. Словно нам скоро расставаться и больше не увидеться. Я покивал с пониманием и попытался ее успокоить. Хотя сам не на шутку задумался. Не эти ли ощущения волновали меня тогда, перед выстрелом девушки на проспекте первой марсианской. Решив, что не смотря на бредовость ощущений лучше быть осторожнее, я с огромным облегчением вернулся с Катей в нашу защищенную от всех и вся подземную, многоэтажную нору.

Во всем комплексе из девяти сотен специалистов на зимний отпуск оставалось дай бог человек двести. Пришлось признать что, если бы и Катя уехала в отпуск я бы наверное от тоски помер в первую неделю до нового года. А так мы с ней взялись за организацию "интернациональной" встречи Праздника, где за одними столами должны были собраться все так же профессионально разделенные "вещественники" и "энергетики".

Праздник где я стал Дедом Морозом, а Катя Снегурочкой, получился довольно удачным. Жаль что фин. часть отказалась выделять дополнительные средства на подарки собравшимся. Но зато не подвел Катин отец приславший всем от имени Министерства Энергетики именные поздравления и скромные, но приятные подарки. Мужчинам большие рабочие блокноты с эмблемой министерства на толстом кожаном переплете, а женщинам словно обязательный жест косметические наборы.

– Ну, папуля… – выругалась Катя, когда мы принимали в Степной груз – Сколько помню ничего не меняется. Он даже моему брату блокноты дарит.

По мне так очень нейтрально получилось. Да и зачем было изгаляться, когда главные подарки за заслуги давно были переведены на личные счета сотрудников виде денежных сумм приличного размера.

В ночь с тридцать первого на первое после обязательной речи руководителя правительства показанной всеми каналами, мы отработав с Катей программу сказочных героев, под конец просто тихо слиняли ко мне в квартиру. Это был самый тяжелый день в плане предчувствий. И вроде праздник, и вроде алкоголь должен был веселить, но ощущение трагедии впереди стало буквально осязаемым. Предположив что у нас с ней коллективный психоз я занялся тем видом успокаивания нервов и всего организма который в нормальной литературе тщательно цензурируется и не допускается к прочтению детьми.

Только под ближе к шести мы честно сделали попытку уснуть. И у нас даже почти получилось. Но в половину седьмого утра серена заоравшая в коридоре и включившийся телевизор с изображением дежурного сон прогнали мгновенно. Но что замечательно было в той ситуации, сто слушая голос дежурного я словно сбрасывал с себя накопленные переживания и предчувствия. Все продолжало идти так как должно было идти. После короткой передышки судьба взялась за меня и Катю попавшуюся под руку. Сурово взялась.

– Внимание. Заключенными спец блока совершено дерзкое нападение на охрану. На данную минуту они завладев личным оружием охраны, уже пробились к арсеналу и захватили его. Служба безопасности блокировала лифты, чтобы не допустить выхода на поверхность мятежников. Но они проникли в лифтовые шахты и поднимаются к следующим этажам. Пожалуйста сохраняйте спокойствие. Всем сотрудникам предписывается создать баррикады на своих этажах, чтобы не допустить проникновения на них преступников. После создания заграждений всем вернуться в свои помещения и запереть двери. Внимание, не оказывать сопротивления! Преступники вооружены и очень опасны. Отряды специального назначения уже в пути. Теперь прослушайте правила поведения, если вас взяли в заложники.

Я не отрываясь смотрел на экран и странно спокойно думал что нечто подобное и должно было произойти. Или пожар. Или разрушение нашего подземного здания. Ну, не просто же так я несколько месяцев подряд ждал подленького шага от судьбы. Я краем глаза заметил что катя смотрит на мое лицо и повернулся к ней.

Слов лишних было не надо. Она смотрела на меня вздернув брови и словно вопрошая: Это он? То самое?

Мне оставалось только кивнуть и повернувшись к экрану слушать идиотскую инструкцию для заложников:

– Быстро, четко и без разговоров выполняйте их требования, даже кажущиеся вам абсурдными. Не провоцируйте их на убийство. Помните ваша жизнь важна для страны и мы сделаем все возможное чтобы сохранить ее… Не спорьте и не вступайте в диалог с преступниками. Отвечайте им только, если вас конкретно просят что-то ответить. Не старайтесь совершить побег, если рядом с вами преступники. Ни в коем случае не старайтесь самостоятельно обезоружить преступников. Предоставьте действовать тем, кто для этого тренируется десятилетиями. Группы "Антитеррор" и "Вызов" уже скоро будут здесь. Во время силового освобождения ваша задача не попасть под огонь преступников и под огонь бойцов спецназа. Для этого постарайтесь заранее занять позицию возле стены и при начале стрельбы быстро лечь на пол. Не бойтесь, если вас ведут впереди террористов в качестве живого щита. Сохраняйте спокойствие и выполняйте все, подчеркиваю, все требования преступников. В случае начала стрельбы падаете на пол и закрываете руками голову. Приоткройте рот. Берегите особенно уши. Шумовые гранаты используемые нашими бойцами могут повредить перепонки особенно в небольшом замкнутом пространстве. Если вы оказались ранены, но можете самостоятельно передвигаться уползайте с линии огня прижимайтесь к стене и ждите помощь. Если ваше ранение серьезно и самостоятельно вы не в состоянии двигаться то глубоко дыша старайтесь сдерживать крик. Крик боли может спровоцировать преступников на неадекватное поведение. Мы будем держать вас в курсе событий. Берегите себя.

Мне понравилось поведение Кати в тот момент. Она быстро поднялась словно и не устала за ночь и начала одеваться. Одев бриджи с множеством карманов и футболку, она повернулась ко мне танцующего еще в одной штанине и скомандовала:

– Бегом. Бегом, Алька.

Раскрыв дверь настежь и крикнув кому-то в коридоре чтобы немедленно шли к ней она вернулась в комнату и стала перед зеркалом наносить макияж. Я только головой покачал от ее невозмутимости и быстроте отточенных движений. Буквально три минуты и красавица повернулась ко мне с вопросом:

– Ну как? Гожусь я в заложницы?

– Скромнее быть не пробовала? – спросил я ее думая, что в случае нашего захвата ее красота сыграет с ней дурную шутку.

Стоящий в проходе мужчина только улыбнулся на мое замечание. Вместе с ним и еще двумя незнакомыми мне "энергетиками" мы подтащили к трем дверям лифтов все столы из рекреационной зоны и поставив их на попа столешницами к дверям стали заваливать их другой мебелью. Я лично перетаскал несколько кресел из разных комнат и потом помогал Кате и мужчине выволакивать из квартир комоды и диваны. Всего с нами на этаже оказалось пятнадцать сотрудников. Были и те кто просто не проснулся, устав от ночных праздничных возлияний. Мы не стали их будить чтобы не создавать не нужную суету и толкотню. Закончив с лифтами Катя приказала двум мужчинам оставаться у шахт и предупредить всех если кто-то попытается проникнуть на этаж.

Остальные кто был на ногах собрались перед экраном между пальм в кадках в зоне отдыха и смотрели на кадры с камер наблюдения что услужливо транслировал нам оператор. Показывая исключительно бандитов, где и кто в данный момент находится, он не комментировал считая что СБ в комментариях не нуждается, а на нас тратить силы не хочется.

Оператор контроля конечно был умница, что не давал нам скучать и томиться неизвестностью. Но лучше бы он не показывал некоторых вещей. К примеру когда на наших глазах зеки ворвались на двадцать шестой этаж, они там устроили настоящую бойню закидав и коридор и помещения осколочными гранатами. Гранаты наверняка находились до этого в арсенале. Но кто-нибудь внятно мне может объяснить что они там делали? – возмущался я про себя в тот момент. Пройдя весь этаж уничтожая всех и вся эти подонки казалось и не боятся ничего. Только в тире, где я всегда тренировался, бандиты встретили отчаянное сопротивление. Спрятавшись в дальнем конце за плитами пулеприемников несколько бойцов вели прицельный огонь по входу. Не желая связываться и терять людей бандиты просто закрыли дверь и попытались блокировать подручными средствами. Дальше они спокойно и деловито словно позируя для нас обыскивали трупы и забирали все. Оружие, карточки, патроны, бронежилеты. Они почти не разговаривали между собой словно все были сами по себе.

Камера снова показала вход на этаж и мы увидели что на него поднимается несколько женщин в разорванных форменных рубахах охраны. У одной я отчетливо увидел вспухающий огромный кровоподтек под глазом. К ней подошел рослый мужчина поднявшийся следом и что-то сказал. Женщины, а их оказалось четыре прижались к стене что бы не мешать ходить. Новые и новые зеки поднимались на этаж. И получали из рук товарищей оружие, а некоторые и защиту. Поднимались и заложники. Исключительно женщины. Мужчин в заложники не брали. Довольно много бандитов вернулось к шахте лифта и скрываясь в ней явно ползли наверх.

– Это у них штурмовой отряд. – сказал мужчина рядом со мной. – Наверное бывшие военные.

– А почему по ним в шахте никто не стреляет? – удивилась пожилая женщина высоким суховатым голосом.

– Наверное лифты мешают… – пожал плечами малознакомый мне парень из подчиненных Кстесса.

– А может надо было по шахте пустить кабины? Их бы посбивало… – наивно предположила старушка.

– Нельзя. – сказала Катя. – У лифтов есть автономное питание и управление. Если хоть один случайно попадет в руки бандитов то пиши пропало. Да и лестницы там сбоку проходят не заденет их лифтом.

В это время я могу поклясться я заметил на экране как что-то промелькнуло в темной шахте. Скорее всего это был сорвавшийся человек, но сто процентов уверенности у меня не было.

Голос оператора сообщил:

– Заключенные вошли на двадцать пятый этаж. Показать не можем по техническим причинам.

Зато нам показали в подробностях, как бандиты брали укрепленный двадцать четвертый этаж. Первых на уровень запустили женщин и держа их перед собой заставили разоружиться всю охрану складского этажа. Дальше была просто бойня. На наших глазах мужчин разворачивали к стене лицом и пускали пулю в затылок.

Пожилая женщина рядом со мной расплакалась и вся затряслась в страхе и возмущении. Катя приказала увести ее и другую женщину чуть старше нас, которая вся побледнела и не реагировала ни на чьи слова. Что так в ее голове замкнуло от увиденного не знаю, но словно сомнамбула она ушла ведомая молодым парнем, что тоже не горел желанием смотреть эти ужасы подозревая в грядущем и свою такую же участь.

Я отвернулся и закурил.

– Смотри Алька… Смотри. – злорадно сказала Катя. Я понял ее состояние. Она уже ничего и никого не боялась. Она просто была невероятно зла и готовилась если не к схватке то к чему-то эдакому. – Чтобы не было у тебя вопросов почему их тут держали? Почему их было нельзя выпускать. Это убийцы. Система после долгих вычленений отсекает таких людей от своего общества или держит их под контролем. Человек может сам не знать на что он способен, но психологи и генетики довольно быстро определяют потенциал таких людей. Кровавый потенциал. И нужны они такие нам?

Немолодой профессор, один из друзей Сергея Игнатьевича, посмотрел на Катю и наморщив лоб спросил:

– Вы о чем?

Катя не ответила продолжая смотреть на расправу на экране.

– Никого за собой не оставляют чтобы с тыла не нагнали. – сказала она мне через некоторое время. – Интересно они серьезно намериваются двадцать этажей пройти таким образом?

Повернувшись к экрану я спросил:

– А у них теперь выбор есть?

Улыбаясь странно кровожадно, Катя поведала:

– Они идиоты еще не знают что транспортные ангары не вскрыть, а питание с подземки до восьмого лагеря уже отключено. И включат его только чтобы спецназ доставить.

Профессор подумав сказал:

– Я бы на их месте с транспортного уровня поехал бы к установке и по ее стенам бы поднялся на поверхность. Радиация там умеренная сейчас. Выше нормы конечно в несколько раз, но и без защиты выбраться смогут.

– А дальше? – с насмешкой спросила Катя. – Вокруг степь радиоактивная. Километров на пятьдесят вокруг. Без транспорта они не пройдут и половины перемрут даже, если все измененные. Очаги дезактивировать не удалось. И не удастся.

Профессору не понравился насмешливый тон Кати, он поморщился и ничего не сказал.

Когда я закуривал бандиты все так же прикрываясь заложниками занимали двадцать второй этаж.

– Они идут словно даже тренировались так идти. Методично и спокойно. – удивился уставший стоять и севший прямо на пол сорокалетний математик.

– А по моему они просто время теряют. – заметил профессор. – Им надо торопится, а они зачищают все как будто собираются тут потом оборону держать. Им бы выбраться скорее, а не ждать спецназа.

– Может они рассчитывают, что первого января после такого праздника спецназ не смогут собрать? – спросил математик пожимая плечами.

– Не считайте их идиотами уж совсем. – сказал молчавший до этого парень моих лет – инженер вентиляционного оборудования. Я его знал совсем немного, но все-таки сосед по этажу. Пару раз пообщавшись с ним в курилке возле лифта я был о нем очень хорошего мнения. Спокойный, уверенный в себе парень. Не то что я в тот момент. Я глядя на него даже позавидовал. Неужели ему все равно что бандиты не оставляют в живых мужчин. Парень сощурился присматриваясь к чему-то на экране и сказал: – Думаю даже младенцу известно, что в периоды праздников все дежурные части и спецназ особенно, еще в большей готовности. Смотрите у них раненые есть. И они их не бросают. Вот это точно странно.

Катя нервно передернула плечами и сказала:

– Три этажа до нашего… давайте расходится по комнатам. Алька, пойдем пожалуйста.

Я очень не хотел уходить от экрана, но она потянула меня за руку и мы вернусь в нашу чуть опустевшую комнату. Здесь Катя сделал погромче звук нашего телевизора. Кресла и кровать мы пустили на баррикады и потому садится перед экраном пришлось прямо на пол, только подложив под себя смятое постельное белье.

– У тебя точно нет оружия никакого? – спросил я не особо надеясь.

– Неа. – покачав головой сказала Катя. – Оружие в комплексе запрещено всем кроме охраны. Если бы я имела оружие… В общем, не думаю что мне бы удавалось оставаться инкогнито тогда. В нашей среде оружие, если не презирают, то недолюбливают точно. Потому то на тебя все девчонки так и запали в комплексе. Ты для них нечто офигительно необычное. Вроде свой, а в то же время пострелять ходишь. И успехи у тебя невероятные.

Мне конечно было приятно такое слышать, но лучше бы она сказала, что вот для меня, с моими впечатляющими успехами, у нее припрятан армейский "колун" калибра девять миллиметров.

Я поднялся с пола и подойдя к нашей миникухне взял нарезочный ножик. Покрутил его в руках думая, как он дико и нелепо выглядит. Ну, не как оружие точно.

– Ты с ним на помповые ружья собрался идти? – сомневаясь в моем рассудке спросила Катя.

– Я еще не решил самому зарезаться или подождать пока они придут мне пулю пустят, а тебя к заложницам присоединят.

– Алька… не дури. – сказала Катя и поднявшись подошла ко мне. Я отстранил ее и вместе с этим недоразумением в руках вышел в коридор.

Услышав вслед вопрос куда я собрался, я попросил ее закрыть дверь и не выходить. Ага, она так и послушалась. Я вообще удивлен как с ней родители ладили…

Мы вместе подошли к лифтам отметив что все, кроме двоих мужчин у завалов, разбежались по комнатам.

– Вы чего? – спросил один из них: – Мы крикнем когда они полезут внутрь.

Катя хмуро поглядела на него и сказала:

– Да, вот, мы повоевать пришли. И даже один ножик на двоих взяли.

Я засмеялся немного нервно. Мужчины улыбаясь переглянулись и второй сказал:

– Мы что думаем когда они дверь раскроют просто поднатужится и свалить всю мебель в шахту. Авось кого-нибудь и заденет снесет.

– Они слева на лестнице будут, когда откроется дверь. – напомнила Катя.

– Да мы понимаем. Но может…

Я до этого молчал, но в тот момент мне стало настолько жутко, что я невольно выпалил:

– Точно. Скинуть мебель и самим прыгнуть. Чтобы не ждать.

Мужики оценили мои слова без юмора.

– А почем нет… – сказал один. – я точно кого-нибудь с собой зацеплю. Слева он там будет или справа.

Мы не пришли к решению никакому. Звук металла о метал и скрип отходящих запоров прервал нас. Катя побледнела и схватив меня за руку попыталась утащить в комнату. Я уперся и вырвав ладонь сказал чтобы она проваливала. Грубо сказал. Признаю. Но она не обратила на это никакого внимания пытаясь снова вцепиться мне в локоть. Я оттолкнул ее и в этот момент один из мужчин закричал предупреждая всех об опасности.

– Беги! – сказал я Кате.

Странно, если до этого я просто сознательно испытывал страх и думал куда бы забиться и спрятаться, то когда двери в шахту раскрылись на пару сантиметров страх исчез. Был жуткий мандраж. Тряслась рука с ножом. Тряслись колени. Но страха уже не было. Появилась странно и медленнорастущее звериное что-то. Казалось глаза сейчас вылезут из орбит, так я вцепился взглядом в расширяющуюся щель заметную поверх почти закрывающей дверь столешницы. Это была не ярость. Это была не злость. Чувство которое возникло во мне было сродни решимости… но нечто более глубокое. Сильное. Думаю именно в этом состоянии обреченные бойцы в древних веках снимали с себя доспехи и шли в последний гибельный прорыв окружения. Ни страха, ни боли, ни ненависти. Тупое желание и решимость что-то делать! Хоть что-то только не как барану быть безответно пристреленным.

Один из мужчин спасовал и побежал по коридору в сторону своей квартиры. Наверное заперевшись в ней он почувствует себя в безопасности. В мнимой и недолгой безопасности. Наверное его чувства были похожи на чувства ребенка прячущегося от своих страхов под одеялом. Но теперь это не просто страхи.

Двери разъехались еще шире и щель поверх края стола просунули ствол ружья. Видно стрелок поднялся значительно выше тех кто отпирал дверь раз он еще прицелится пытался. Но прежде чем он выстрелил я толкнув мужика в сторону, прижался сам и его прижал к стене так что бы из лифта по нам не могли попасть.

Нападающие времени даром не теряли. Раскрыв створки они ломами упираясь в стены стали сдвигать всю нашу баррикаду у этого лифта. Было что-то мистическое и невероятное в том как вся эта гора по несколько сантиметров сдвигается от лифтов позволяя нападающим проникнуть уровень. Я с трудом разжав челюсти скомандовал мужчине:

– Толкаем!

Он взглянул на меня и после этого на баррикаду, которая неумолимо сдвигалась от лифта. Вот покатилась опрокинувшись кадка с пальмовым деревом. Вот упал от раскачивания пластиковый стул. Легкий и неудобный, что он делал на баррикаде? Больше я смотреть не мог. Трясущиеся мышцы требовали делать хоть что-то или они откажутся вообще слушаться впав в оцепенение.

Я сделал два прыжка и прежде чем стрелок сверху среагировал на меня, уперся в диван, что подпирал щит стола и на который была навалена прочая мебель. Я не сразу понял что буквально реву от натуги пытаясь рывком сдвинуть баррикаду на место. У меня получилось отыграть всего несколько сантиметров, но и этого хватило что бы раздался чей-то обиженный возглас сразу превратившийся в крик паники. Наверное те или тот кто толкал баррикаду от выхода уже встали на пол нашего уровня и не удержали равновесия, когда мне удалось вернуть ее хоть чуть-чуть назад. Скорее тот, так как крик был одиночным. Зато вот брань мгновенно раздавшаяся из лифтовой шахты была многоголоса и колоритна.

Выстрел прозвучал как и положено выстрелу, абсолютно неожиданно. Но я не оглох и не растерялся к своему изумлению. Видно привык все-таки к стрельбе за время тренировок в тире. Я попытался отскочить, но подвернул ногу и буквально на коленях ушел с линии огня. С замершим дыханием и стуком крови в висках от пережитого напряжения я смотрел в место куда ударила картечь выстрела. Рваная окружность сантиметров двадцати в диаметре была буквально выедена в стене на глубину сантиметра не меньше. Я даже заметил в свете осветительных модулей как немного поблескивают частички металла в этой ране не теле белоснежной стены. Ковровая дорожка и так не отличавшаяся чистой возле лифта теперь была на большом участке около стены еще и словно раскрошенным мелом присыпанной.

Мозг, это устройство, которое несмотря на почти все открытые его тайны не перестает быть уникальным по свой реакции на окружающее. Вместо того чтобы думать, что делать дальше я задумался, а какого черта мне не помогает мужик, который остался по другую сторону баррикады.

Пытаясь разглядеть где он там я заметил что стрелок из-за столешницы пытается пролезть рукой с зажатым в ней ружьем и выстрелить вслепую, не куда-нибудь, а именно в меня. Такого хамства я потерпеть не мог. И просто забрал у него оружие. Получилось это настолько легко, что я даже не сразу рассмеялся осознав что теперь я сам вооружен и очень опасен. Из шахты лифта раздался стон отчаяния. Я слышал гомон там, но никак не мог разобрать в чем дело и что они намереваются теперь делать когда против них уже есть вооруженный противник. Нож я уронил на пол как совершенно не нужный уже.

Я искренне надеялся что они просто испугаются ненужных потерь и пойдут выше. В тире же они отступили?!

Но когда через щель сверху над столешницей проскочила граната и мягко ударившись об обивку кресла наваленного на диван соскочила на пол, мечты легко отделаться улетучились. В два прыжка я оказался у дверей дальнего лифта и забился в угол прикрытый двумя баррикадами. Взрыв был ошеломляющим. Можно честно сказать, что способность слышать вернулась ко мне не сразу. Я поднялся пытаясь в дымной полутьме хоть что-то увидеть и пошел к раскрытому лифту. К моему удивлению баррикада устояла. Только обивку мебели рассекло во многих местах, да в столешнице засело не мало осколков. Быстро обойдя баррикаду пользуясь задымленностью я нашел погибшего мужчину и присел к стене рядом с ним. И чего я там ждал? Второй гранаты?

– Эй! – раздался глухой голос из шахты лифта.

Я молчал думая не померещился ли мне звук голоса.

– Эй там! – повторил голос.

– Чего? – громко крикнул я. Точнее хотел громко, но получилось глухо и хрипло. Надышался дыма и пыли.

– Сколько вас там?

Я чуть не засмеялся от такой наивности.

– Человек десять. – соврал я и весело добавил: – На вас хватит.

– Ты вот что… мы двери закрываем и идем выше. Откроете кинем гранату. – пообещал голос и я с удивлением почти сразу услышал звук закрываемой двери. Наконец заскрипели запоры встающие на место и я чуть выглянув убедился, что дверь и правда закрыта.

Все еще не веря своим глазам я стоял возле двери и слушал шумы внутри шахты. Ругань, брань, и даже чей-то плачь. Отпустив цевье ружья и достав сигарету я закурил. Я докурил одну сигарету и сразу закурил следующую. Стоя у дверей лифта и почти не веря что нас миновала чаша сия, я никак не мог ни надышаться, ни накуриться.

Я слышал как ко мне сзади кто-то подходит. Но боялся отвести взгляд от дверей. Я стоял и смотрел даже когда Катины руки взяли меня за локоть отчего ствол опущенного ружья уперся в ковровую дорожку. Она стояла рядом со мной и тоже смотрела на двери. И другие подошедшие люди глядели даже не на труп погибшего мужчины, а только на иссеченную утыканную мелкими осколками столешницу и дверь за ней.

Тяжело выдохнув я сказал не оборачиваясь:

– Кажется пронесло.

Катя посмотрела мне в лицо и сказала:

– Ты скинул заложника…

Я не верил своим ушам. Они у меня изрядно кажется пострадали.

– Что? – переспросил громко я.

– Там все показывали… – Катя показала в сторону моей квартиры. – Это заложники открывали двери. И ты скинул одного из них.

Я чуть ружье не выронил от таких слов. А я-то уже стоял, думал, ну, неужели мне еще медальку повесят за мужество. А я оказывается заложника убил и еще один человек погиб от гранаты…

Медленно я опустился на край кровати и спросил глупо у Кати:

– И что теперь будет?

Покачав головой она сказала:

– Ничего… ничего не будет. Суд примет во внимание обстоятельства.

– Какой суд? – теряясь в бреде спросил я.

– Обычный. – сказала Катя кажется поняв мое состояние близкое к шоку. – Идем в комнату. Ляжешь. У тебя лоб кровоточит… пойдем я протру.

Я безвольно поднялся и не выпуская винтовку пошел за ней. И куда только делась моя героическая мегамужественность? Словно и не я это был. Я чувствовал, что меня наглым образом обманули. И еще мне было жалко того ни в чем не повинного заложника который просто выполнял то, что ему сказали. Ну правильно. Сказали же сопротивления не оказывать. Сказали же выполнять все требования преступников. Твердили же следить только за собственной безопасностью и не геройствовать. А я? Я получается все не так сделал? Но если бы они вошли они бы всех убили! Или нет? Убили бы. Я же сам видел как они без разбору расстреляли столько человек.

В комнате я сел на тряпки и откинулся на спину переживая происшедшее. А по телевизору оператор показывал, как бандиты поднялись и заняли весь следующий этаж не встретив ни сопротивления ни даже заграждения. Один из заключенных выбрав из толпы заложниц самых уставших подвел их как специально к камерам и демонстративно застрелил. Остальные в ужасе жались к друг другу и что-то кричали. Звука понятно не передавали вообще. Но почему-то мне показалось что в камеру после этого бандит передал мне привет. С намеком – месть за сопротивление.

Я все никак не мог придти в себя. Странно, но меня вдруг довольно неприятно и резко затошнило. Я сдержался что бы не выплеснуть из себя праздничные салаты и шампанское, но я боялся что следующий спазм просто не выдержу.

– Своих видел уже? – спросила Катя и я абсолютно не понял кого она имеет ввиду. А когда сообразил, то отрицательно замотал головой. Катя кивнула присаживаясь рядом со мной и прикладывая к царапине на лбу какую-то белую тряпицу. Гладя и успокаивая меня она сказала: – Я Вовку этого видела. Еще жив. Он заложников сторожит. Я знала что он дурачок, но что на столько даже не догадывалась. Подумать только… и этот урод ко мне клеился и я даже когда-то думала не переспать ли с ним от скуки на ВБНК.

Эти подробности меня не столько успокоили, сколько развеселили. Нервный смешок и я заметил, что Катя тоже улыбается. Повернувшись ко мне она нагнулась и поцеловала меня коротко. Легла на мое плечо и призналась:

– А знаешь… Я ведь за тебя жутко испугалась. Никогда так не пугалась. А потом словно отпустило. Будто точно знала что ты не погибнешь. – она помолчала и сказала: – Мне так стыдно было когда все кончилось. Ты там один был… и я даже не волновалась. Переживала, как студентка за сборную института и не больше. И только потом дошло что это не кино и что там ты… настоящий ты, который может погибнуть. Вот тогда стало снова страшно и я выбежала к тебе. Я думаю остальные тоже это все как кино смотрели. Как еще одно реалити шоу… а то что на их глазах люди гибнут настоящие, а не актеры… наверное не все и понимали.

Она повернуло лицо к потолку и крикнула:

– Оператор! Гад! Выключи трансляцию. Народ перестает понимать, где реальная смерть, а где кино.

Этот ее возглас хоть и был полным гнева, но вызвал у меня только улыбку. Правда, прозвучавший следом суховатый ответ вверг меня в ступор:

– Кнопка выключения на вашем телевизоре слева снизу. Обращайтесь…

Даже Катя вскинула брови. Нас слушали в прямом режиме.

– А если бы мы любовью занимались? – спросила она.

Я только отмахнулся от этих глупых мыслей уже даже не посещавших меня. Слишком много я передумал на эту тему и слишком много я для себя решил что бы удивляться или возмущаться.

Минут тридцать я просто отдыхал гадая кончилось для нас все или нет. На экране и правда, как в кино заключенные двигались вверх, по ходу не спеша и деловито уничтожая ученых попавшихся на пути. Бессмысленные или даже безумные убийства безвредных для них людей. Я невольно подумал, что уничтожая наших с Катей коллег, они вершат какую-то свою великую месть государству. Каждый из этих специалистов был на вес золота и сейчас этот золотой запас стремительно таял. Оставляя в живых только не многих женщин небольшой отряд заключенных уже удалился от нас на три этажа вверх. Сколько еще погибнет людей, гадал я, пока они остановятся или будут остановлены.

От просмотра нас оторвали раздавшиеся из коридора крики. Мы поднялись с Катей и поспешили из квартиры. Я крепко сжимал ружье в руках думая что после увиденного буду палить по бандитам без всякой жалости.

Собравшиеся возле лифта так и не разошлись и теперь напуганные обсуждали что-то. Мы подошли и нам сказали, что из лифтовой шахты только что слышали разговоры, а потом негромкий стук.

Буквально сразу опять несильно постучали. Я по дивану и навалу на нем подобрался к дверям и спросил:

– И кто там?

– Служба безопасности. – раздался негромкий голос: – Откройте пока нас не заметили сверху.

– Нет, мужики я пас… – сказал неуверенно я. – Я даже не знаю кто вы.

Катя слыша разговор спросила громко:

– Оператор! Кто в шахте?

Сначала я думал нам и не ответят. Проигнорируют или даже сняли прямое наблюдение. Но через пару минут голос из динамиков под потолком ответил:

– Да. Это ЭсБэшники с двадцать шестого. Впустите их пока дым не рассеялся и их не заметили.

О каком дыме идет речь я понял только когда мы разгребли завал и с помощью стальных ножек газетного столика с которого предварительно сняли стекло, отжали немного двери. Даже не дым, а гарь ворвалась тонкими струйками к нам. Чьи-то руки перепачканные копотью вцепились в края дверей и стали раздвигать их. Вот один человек в черной форменной рубахе и с маской на лице проскочил к нам и немедленно отполз в сторону. За ним следующий. И последним зашел невысокий жилистый мужчина, что держал двери открытыми.

Сняв маску он вдохнул полной грудью и сказал:

– Двадцать девятый загорелся. Потушить, наверное потушили уже, но из-за дыма ни черта не видно. Благо на двадцать пятом маски захватили, а так бы точно сейчас задохнулись. И вентиляцию в шахте заблокировал контроль. Думают что это остановит тех…

Я кивнул и попросил помочь завалить вход обратно.

– Не надо. – сказал мужчина. – Спецназ уже идет вниз. Мы сейчас отдохнем и дальше вверх пойдем. Попросили в случае чего поджать их. Отвлечь.

– А переговоров не будет? – спросила пожилая, женщина что стояла у стены возле погибшего мужчины и тряслась обняв себя за плечи.

Охранник посмотрел на нее и сказал:

– Они если вы не заметили не идут на переговоры. Они планомерно уничтожают всех до кого просто добраться. Вам повезло что с вами Альберт… – Я удивился что этот человек знает мое имя хотя я лично даже его лица не помнил. Отвечая на мое удивление охранник сказал: – Видали по трансляции из контроля. Ты молодец. И не забивай голову. Тот парень был уже обречен. А ты спас вон сколько человек. Кстати, если чувствуешь в себе силы… Пойдем с нами. Мы все знаем, как ты стреляешь. Может еще кому жизнь спасти сможешь.

Я не сразу решился. Катя молчала и я понимал ее молчание. Она ни за что бы не отпустила бы меня сама. Но тут было дело, когда каждый решает сам для себя. Что бы потом нельзя было самому себе сказать что струсил.

Поглядев на остальных собравшихся и на ребят, что стащив маски тяжело дышали сидя на полу и облокотившись на стены, я просто кивнул. Заметив мой кивок охранник кивнул в ответ и без лишних слов дал мне запасной пистолет.

– Пару обойм бы. – совершенно автоматически попросил я, как обычно просил при получении оружия в тире.

– Нету. Патронов вон тебе Сеня насыплет, а обойм нет.

Принимая горсти патронов у парня с редким для меня именем я боялся даже посмотреть на Катю, которая стояла недалеко и не знала куда деть руки. Она словно мучилась неразрешимым для себя вопросом. Когда она обратилась к охранникам я подумал что из всего что она могла сделать это была самая неразумная идея.

– Я тоже умею стрелять. – призналась она. Охранник бывший старшим даже не повернулся к ней. Она повторила и сказала: – Я хочу пойти с вами.

– Девушка. Это не тир. Мы загонщики. Мы не должны дать им возможность повернуть или отступить, когда начнет зажимать их спецназ.

– Я офицер службы контроля.

– Хоть военно-космических сил… – спокойно сказал охранник и добавил: – Я внизу уже насмотрелся на девчонок убитых. Вон Сеня весь праздничный ужин на пол там вылил.

По ставшими стальными глазам Кати, я понял, что сейчас она закатит неплохую взбучку зазнавшемуся охраннику и даже уже ждал ее вечного "Уважаемый…", но она внезапно успокоилась и как-то сникла.

Парни натягивали маски и старший охранник взяв из пожарного щита протянул маску и мне.

– Дышать тяжело, так что не разгоняйся особо.

Когда я одевал маску я услышал старушечий голос обращенный к Кате:

– Девушка, а вы правда офицер контроля?

Ответ я не расслышал. Повернувшись к Кате я, как ни в чем не бывало просто помахал рукой и двинулся к лифту, закидывая ружье на спину.

– Алька! – возмутилась Катя, но я не повернулся. Возвращаться и красочно целовать ее на прощание я не посмел… Я больше не хотел играть для кого-то спектакль. Слишком много зрителей.

Встал на край и увидел слева от себя широкую лестницу идущую между двумя направляющими лифтов. Я пролез сквозь каркас ограничивающий лифтовый ход и замер на лестнице. Проверил еще раз не вывалится ли пистолет из брючного кармана и полез осторожно вверх поглядывая на еле видного впереди молодого Сеню. Следом за мной на лестницу взобрался и старший охранник. В просвете внизу я заметил выглядывающего человека, но так и не понял Катя это была или кто. Хотелось думать что это она проводила нашу группу взглядом.

Ползли и правда не спешно. Периодически останавливаясь и прислушиваясь к голосам наверху. Один раз пришлось даже выходить на этаж и ждать будет кто-то спускаться или нет. Стараясь не наступать на тела людей наваленные возле лифта я думал, что вызвался не потому что просто захотелось погеройствовать, а потому что все это творили и те, кого я еще считал в душе своими друзьями. Если бы меня в тот момент спросили, что я хочу от них я бы даже не знал что ответить. Я наверное хотел убедить их опомнится. Остановится. Не убивать больше никого. Любой бы счел мое желание глупостью, но я продолжал верить, что мои слова их образумят. Если бы старший охранник знал, что я всего лишь хочу их увидеть и попытаться убедить, он бы меня с собой не взял, как и Катю. Он справедливо считал, что со зверьем не разговаривают. Его загоняют и уничтожают. А то что они поступают хуже зверья понимал даже я.

В очередной раз преодолевая расстояние между этажами и слушая уже громкие голоса над головой я, в который раз проклял, что в таких местах обычные лестницы запрещены. Руки уже порядком подустали да и плечо нездорово оттягивало тяжелое ружье. Остановившись отдохнуть я чуть совсем не свалился от раздавшегося мне в лицо негромкого голоса:

– Закрепляйтесь на этом этаже. Уроды дошли до транспортной развязки восьмого уровня. Не двигаются ни вверх ни вниз.

Разглядев перед собой на грязно-серой стене небольшой динамик я почему-то шепотом спросил:

– А мы на каком?

Оператор с неуместным смешком ответил:

– Между одиннадцатым и десятым.

– Может нам поближе подобраться? – все так же шепотом спросил я.

– Выполнять… Идиот, если бы не копоть ты бы уже в лица им глядел.

Я не обиделся. Тем более что в это время мимо меня пролетел какой-то мусор, и я испуганно отпрянул от него. Первый боец охраны выбрался на нужный этаж.

Закреплялись по простому. То есть никак. Просто расселись у стены, а второй молодой охранник сел прямо у раскрытых дверей в шахту прислушиваясь к близким голосам наверху.

– Выключайте свет здесь, – сказал старший охранник, – и откатывайте двери остальные. Что бы с трех точек если что могли стрелять.

– А гранату бросят? – спросил я еще очень хорошо помнящий взрыв и помутнение после него.

– Значит судьба. – спокойно ответил охранник и добавил. – Для этого в три ствола и будем пасти чтобы не успели гранату подползти и бросить.

Сеня на настенном пульте выключил свет во всем коридоре. Стало абсолютно темно. Даже спустя минут десять я ничего, кроме лифтового проема различить не мог. И как в таких условиях вообще в кого-то можно стрелять?

– Давай, Альберт, смотри за шахтой. – сказал мне старший и предложил: – Лучше с ружьем. Точно заденешь если полезут.

Тихо откатить двери не получилось. Скрежет и стон запоров выдал нас с головой. еще не успели Сеня и второй молодой охранник занять позиции как сверху нам крикнули:

– Это ты герой? – спросил уже знакомый мне голос. – Со своим липовым десятком или все-таки один? Нам тут уже девчушка поведала одна, что видела по трансляции. Я вот думал уже спустится объяснить тебе что обманывать не хорошо… Ты или не ты?

Вместо меня в шахту крикнул старший охранник:

– Тут много героев. Кто тебе нужен?

– А ты кто такой? – спросил насмешливо голос. – Очередная старая овчарка с цепи?

– Старая, старая… я таких как ты еще на дальвостоклагере танками давил, когда они заложников брать думали.

Сверху раздались много голосов, но всех перебил прежний:

– Я не такой старый, чтобы помнить, но наслышан… думаю сегодня у тебя будет только вечер воспоминаний. Нас ты танками не подавишь.

Через некоторое время полного молчания, я интуитивно почувствовал что что-то не так. Но сделать я бы ничего не сумел. Все решил случай. Брошенная сверху граната взорвалась этажа на три ниже. Но осколки пронесшиеся вверх по шахте я кажется все-таки буквально ощутил.

– Перелет. – констатировал голос сверху. – Но ничего следующей попадем.

Со словами "Ну, нафиг" старший охранник отошел от шахты и даже я немного отполз назад. Помогло бы мне это? Не знаю Но граната вниз не полетела.

– Чего молчите? – спросил голос.

Нервно усмехнувшись я сказал:

– Так мы тебя все слушаем.

– Воооот! Этот голос я узнаю. – довольно донеслось сверху – Молодец парень. Ты же ученый, мне твоя пигалица говорит. Откуда такая прыть?

– Да как-то я посмотрел, что в живых с вами оставаться не получается… решил побороться за жизнь.

– А сюда зачем поднялся?

– Да вот думал свою девушку забрать. – сказал я шутливо.

– Тебе ее скинуть или сам за ней поднимешься?

– Будем считать что она у тебя в гостях. – сказал я думая что наша мирная беседа может кончится тем что либо я прозеваю спускающихся, либо они прощелкают спецназ. Играя ва-банк я попросил: – А позови-ка ты мне моих старых друзей. Скажи Альберт Кох просит.

Через минутное молчание голос высказался:

– Так вот откуда такая прыть. Наслышан о тебе бывший пикер. Говорят тебя свои же чуть не убили? Как выжил-то?

Я почувствовав на плече руку старшего охранника сказал:

– Исполнительница неопытная была.

После ехидных смешков голос пообещал:

– Сейчас позову твоих приятелей. И девушку даже твою трогать не буду.

К своему удивлению я почувствовал не только руку охранника на своем плече, но и ствол его пистолета у своего виска.

– Отдай оружие. – тихо потребовал он.

– С ума сошли? – возмутился я тихо.

– Сдай или мозги вышибу. – жестко сказал он и я поверил что вышибет.

Я отдал ему ружье и пистолет, недоумевая чего это он взбеленился.

– К стене. – приказал мне охранник и я послушно отполз метров пять к стене напротив лифта.

– Не дурите! – сказал я в темноту.

– И не собираюсь. Пикер это пикермен? – поинтересовался охранник. – Я не знаю что ты там задумал. Я не знаю кто ты. Но пока ты задержан. На фильтрации решат кто ты такой. Спаситель тех внизу или соучастник и убийца заложника.

Это рок. Решил я тогда. Меня, что бы я не делал, всегда будут принимать не за того кто я есть на самом деле. Собираясь громко и с чувством ругаться я даже в грудь воздуха набрал, когда из динамиков раздался голос оператора:

– Верните ему оружие.

– Но он… – хотел что-то сказать старший охранник.

– Не обсуждать. Выполняйте.

Темнота не могла скрыть ни изумленности ни разочарованности охранника. Его ребята тоже недоумевали нервно шевелясь в темноте. Возвращая мне винтовку охранник умудрился меня же ей и ударить в и так оцарапанный лоб. Он извинился за удар.

– А пистолет? – спросил я.

– А пистолет мой. – жестко сказал охранник.

Оператор наверное только наши разговоры и слушал. Он немедленно жестко приказал:

– Дайте ему пистолет. Он из него хоть стрелять умеет.

Пистолет тоже вернулся ко мне.

В это время сверху уже раздавался недоверчивый, но довольный голос Вовки:

– Коха! Ты там что ли?

Я громко поприветствовал его и сказал:

– Тут еще Катюха тебе привет передавала. Помнишь по ВБНК?

Через некоторое время он ответил радостно:

– Конечно помню. Пока ты там валялся я все пытался с ней закрутить. Не дала.

– И не даст! – сказал я. – Куда тебе до меня…

Смех многих голосов и наконец голос Вовки мне сказал:

– Молодца. Красава девчонка. Что же ты не сказал что вдобавок такую красавицу заполучил? И кто эта мелкая что тут изображает из себя твою подругу.

– Слишком много вопросов. А что раньше не говорил, так было бы дико при особистах рассказывать о своих подвигах.

Я уже никого не боялся из службы контроля. У меня была только одна задача убедить их что бы они спустились ко мне. Что бы хоть их можно было задержать, а не отдавать на пули спецназа.

– Это да. Не поняли бы слушатели… – согласился Вовка и сам пошел навстречу. – Может поднимешься хоть обнимемся, поговорим.

– Ну уж нет, меня там ваш старший гранатами накормит. Уже вторую скормить пытался.

"Старший" никого не стесняясь загоготал и крикнул мне:

– Не ссы. В наших ты не стрелял. Что мне до тебя?

– Те кто внизу с пулями в затылках тоже в твоих не стреляли.

– Так надо было… – спокойно и ни о чем не жалея сказал их вожак. – Тебя обещаю отпустить.

– Давай поднимайся! – крикнул мне Вовка.

Я раздумывая над положением попытался еще раз убедить Вовку спустится ко мне. Где черти носили моего второго приятеля я понятия не имел.

– Лучше ты ко мне.

– Он к тебе не пойдет. – отрезал их старший и я со вздохом поднялся с пола на котором сидел заглядывая в шахту.

Отдав винтовку старшему охраннику и я вышел на край и пряча пистолет спереди за пояс крикнул:

– Я иду.

– Давай. Стрелять не будем. – пообещали мне сверху.

Пробормотав, "знаю, вы меня гранатами только пытаетесь", я полез наверх.

После тьмы внизу свет резал глаза до слез. Только я выбрался из шахты и еще не пришел в себя, как у меня уже отобрали пистолет. Спокойно протянув руку я потребовал:

– Верни. Не твое.

– Да щас. – ответил мне кто-то кого я не мог разглядеть протирая рукой глаза.

Наконец, я проморгался и снова потребовал:

– Верни.

– Вынь обойму да отдай. И так оружия набрали, что не унести. – сказал ставший уже знакомым голос. Его обладатель очень тщедушного телосложения не вызывал у меня никакого уважения, но видно что-то в нем было раз все остальные в этой банде его слушались.

Мне еще не вернули оружие, а Вовка уже обниматься полез. Кряхтя под его руками я поглядел на стоявшую у стены девочку с нашего ВЦ. Она не была зареванной и вообще казалась спокойно и уверенной что вот именно ее спасут непременно.

– А где?.. – спросил я Вовку надеясь что он поймет, кого я имею ввиду.

– Поезд готовит. – шепотом сказал мне Вовка и добавил: – Суки электричество отрубили. Они там автономное питание пытаются включить. До соседнего комплекса доехать хватит. А там и пешком до стройки дойдем.

Я понимая их замысел спросил у главного:

– По стенам выбраться хотите?

Тот восседая на стуле покивал и сказал:

– Выбора нет. Здесь нас спецназ передушит как котят. А там радиация. Сто к одному что вояки не подготовлены. Так что есть шанс оторваться.

– Там степь. Напомнил я. И зима. Вы не уйдете. Если уж бежать то бегите в восьмой лагерь. Хотя там вас наверняка ждут. Но там хоть шанс есть. В степи на морозе нет ни одного шанса.

Вожак мне ничего не ответил. И я забрав пустой пистолет отошел с Вовкой в сторону. Тихим злым шепотом я спросил:

– Ты что творишь? Я там все нервы извел думая, как бы через связи срок тебе скостить, а ты … я когда видел ваш беспредел мне дурно стало. Чуть не вырвало…

Вовка грустно посмотрел на меня и сказал:

– Я не убивал никого без оружия. Так что не имей мне мозг. Да и все равно не выйти нам отсюда. Все прекрасно это понимают. Но побарахтаться тоже хочется.

– Ты не убивал. Они убивали…. Какая разница. Ты им помогаешь. Они даже не люди. Они женщин и стариков там расстреливали. – сказал я указывая вниз.

– Так надо. – уверенно заявил Вовка.

– Кому надо? – возмутился я. – Тебе надо или им надо?

– Всем надо. Смерть стольких ученых вызовет возмущение, пусть даже направленное на нас. Надо раскачать общество. Чтобы волнами ходило все. Тогда этот режим не удержится. Такие режимы нестабильны по определению. Достаточно ощутимого воздействия и они рушатся.

– А это-то тут при чем? – изумился я думая куда это сносит голову моего бывшего товарища.

– Ты всерьез думаешь, что я в побег ради себя пошел? – с насмешкой спросил Вовка. – Да я на себя плюнул еще когда на суде мне сказали столько сидеть. Я понял, что просто не доживу. Они меня укатают. Я пошел сейчас, чтобы хоть смерть моя пользу принесла. Раз жизнь такая бестолковая. Что мне терять?

Я затряс его за плечи и заговорил глухо:

– Херню не неси. Я твоей матери звоню каждый раз как из этого гроба выбираюсь. Она ждет тебя. Сейчас уйдешь и получишь только прибавку к сроку. И незначительную как опомнившийся… – в этом месте я врал совершенно открыто. За вооруженный мятеж положено было от пятнадцати и до двадцати пяти. Причем срок будет прибавлен к уже имеющемуся. Но все-таки Вовка бы был жив. – а поможешь нам так еще и срок скостят. Но останешься… спецназ не будет брать живых думаю после того, как познакомится с тем что вы наворотили.

– И хорошо… лучше сразу, чем сапогами в камере или пропасть как другие непонятно где.

– В смысле пропасть? – скорее не расслышал, чем не понял я.

– А ты типа не в курсе. – съехидничал Вовка. – У нас каждый день людей уводили и обратно они не возвращались.

– Так может их переводили или вообще отпускали!? – возмутился я. – Сам вспомни как нас с тобой из лагеря увезли! Мы же даже с ребятами не попрощались.

Вовка качал головой и говорил:

– Тут другой, Коха. Другое! – Вовка странно ощерился – Одного из ушедших наши случайно видели в госпитале на двадцать седьмом. Весь обожженный. Глаз нет, губ нет… и это не радиация.

Я молчал не зная что сказать. Вовка подвел меня к шахте лифта обратно и спросил:

– Сколько вас там?

Не раздумывая я ответил:

– Пока десять. Думаю остальные подтянуться. Так что будут вас жать в нашу сторону даже не думайте. Перестреляют с заготовленных позиций.

Старший из этих зеков посмотрел на меня исподлобья, но ничего не сказал погруженный в свои мысли. Вовка понимая что затягивать не стоит сказал:

– Я ему привет передам. Не волнуйся. Как все закончится нашим… родителям скажи что-нибудь. Сам придумаешь… ну, так чтобы не сильно за нас стыдно было. Мол, выбора у них не было. Довели супостаты.

Качая головой я сказал:

– Передам конечно… – обращаясь к другим заключенным я сказал: – Но зря вы… Не по-людски это все.

– Вали давай отсюда! – жестко сказал мне вожак. – Не тебе бывший пикер о таком рассуждать. Был бы на нашем месте по другому бы говорил.

Я посмотрел в жесткие серо-зеленые глаза тщедушного человечка и попросил:

– Отпустите Вику со мной. Она вам не нужна. Вам вообще никто не нужен. Так хоть мне жизнь не калечьте. Сам говоришь, что я тебе зла не делал.

Зачем-то старший поглядел по очереди на Вовку на своих зеков что стерегли шахты ожидая спецназ, на девчонку что с мольбой глядела на него. Он просто махнул рукой и поднявшись пошел по коридору в сторону транспортного терминала. Вика подошла к шахте и я помог ей нащупать ограждение перелезть сквозь него на лестницу и сказал:

– Через этаж наши. Голос только подай. – не веря что она все сделает правильно я крикнул вниз: – Спускается заложник! Не стрелять!

Я повернулся и осмотрел перепачканные лица бандитов и моего неудачника Вовки. Вздохнул и получив обратно обойму не раздумывая полез в шахту. Вовка наблюдал за мной недолго и убрал голову сразу, как снизу спросили:

– А Это кто там такой наглый?

– Свои. – ответил я и назвался. В полной темноте внизу я чуть не оступился выбираясь на наш этаж. Старший охранник буквально сам вытащил меня из шахты.

– Молодец что девочку вытащил. Ну чего там? – спросил он и я рассказал все что мне разрешили увидеть. Охранник узнав про поезд довольно усмехнулся: – Ну, пусть покатаются. Нам же лучше.

Я отошел к стене возле которой угадывался смутный силует девушки.

– Ты как нормально? – спросил я и Вика обняв меня за пояс прижалась всем телом и разревелась.

Я довольно жестко отстранил ее, но не потому что боялся быть заснятым на пленку, которую увидит Катя, сколько потому что сам был на срыве. Вовка выбрал свой путь и я был абсолютно бессилен ему помочь.

– Не плачь и держись. – посоветовал я девушке опускаясь по стене на пол. – Еще ничего не кончилось.

Дальше мы долго, очень долго просто молчали. Не меньше часа прошло в молчании И я сидя на полу напротив шахты даже откровенно подремывал слушая ворочание рядом старшего охранника. Нервный и физический стресс улеглись и мой организм адекватно реагировал на пережитое. Единственное что мне удавалось это просто не провалится окончательно в глубокий и здоровый сон.

Из полудремы меня вырвал голос оператора над нами:

– Спецназ занял девятый этаж. Штурм отложен. Перекрытия слишком прочны. Люди сверху уже выведены.

– А что бандиты? – спросил охранник.

– Телевизор включите. – посоветовал нам голос. – Я показываю только их в трансляции.

Старший охранник ушел в рекреацию и вскоре по коридору разлился призрачный свет работающего вдали телевизора. Как бы я сам не хотел пойти посмотреть, но оставлять без присмотра шахту я не посмел. Сеня и другой парень поерзали о чем-то переговорили и один из них поднявшись тоже ушел к старшему охраннику. За ним поднялась и ушла Вика. Я с грустью подумал что где-то там сидит и ждет когда все закончится моя Катя, а я даже словом с ней перекинуться не могу. Интересно, если оператор показывает только бандитов, то она вообще не в курсе что со мной и как мы тут. Я наблюдал за шахтой и настолько обострилось мое зрение и слух что я довольно хорошо различал и свет еле пробивающийся через раскрытые двери через один этаж и звуки голоса где-то что-то непонятно вещающего оператора контроля.

Ушедшие к телевизору долго не возвращались о чем-то переговариваясь в абсолютной тишине этажа. Через минут тридцать они вернулись разом и старший охранник сообщил:

– Эти уроды в поезд погрузились. Сейчас отъедут. Наверное нас сразу погонят народ снизу организованно выводить. Мы тут больше не нужны.

И действительно через минут пятнадцать напугав меня ожили лифты и вентиляция в шахте. Специально для нас оператор подал одну кабинку и пока мы катились к оставшимся внизу инструктировал нас о правилах фильтрации неопознанных личностей. Я только брови вскидывал, как много надо было сделать с теми, кого найдем на этажах.

Но прежде всего нам надо было выводить людей с нашего этажа. Кабинка которую нам подал оператор прибыла на этаж во второй еще заваленный баррикадой выход и мы из лифта руководили людьми растаскивающими снаружи завал. Потом в сопровождении одного из охранников наверх стали поднимать по пять шесть человек. Я и Катя поднимались последними к поверхности. В отличии от других нас довольно быстро выделили из толпы собранной в верхнем приемном терминале под автоматами спецназа и вывели в помещение для отдыха персонала. Сидя в креслах среди других сразу опознанных счастливчиков мы с Катей только молча держались за руки ожидая продолжения. И оно последовало. К нам подошел офицер особого отдела и обращаясь к Кате потребовал чтобы она шла за ним.

Мне приказали оставаться на месте. Катя не возвращалась очень долго. Я не сразу засек время, когда она ушла, но даже от той отметки прошло почти два часа. Была половина третьего ночи, когда она в сопровождении двух бойцов спецназа вошла обратно и сказала громко собравшимся:

– Мне нужно два программиста, один оператор, один электрик или инженер сопровождения оборудования. Кто электрики?

Поднялось несколько человек из которых Катя выбрала крепкого мужчину лет сорока и попросила подойти к ней. Программисты, мне почти незнакомые ребята из аналитического комплекса шестого этажа так же были отобраны Катей, тем более что на всех их всего двое и оказалось. Оператора она не нашла. И я вызвался зная эту работу.

– Мне не нужны синтез физики. – как-то зло и холодно сказала Катя и я откровенно на нее обиделся.

Но операторы так и не находились и один из спецназовцев спросил у меня:

– Вы сможете работать на консоли ЭГМа?

– Смотря в какой оболочке ПО. – сразу упомянул я. – Если без принудительных оболочек пользователя или в стандартной министерской, то да.

Выслушав что-то в наушнике спецназовец кивнул и сказал:

– Пойдете с нами.

Катя холодно посмотрела на бойца, но ничего не сказала и даже на меня не взглянула.

В лифте нам было тесно только из-за "обвеса" спецназовцев. Это издалека они кажутся все такими же людьми вблизи при ближайшем рассмотрении количество защиты на них поражало воображение. Как они в этом еще ходили было загадкой. Но они казалось ни подвижности не теряли ни сил таская на себе всю эту броню. Прямо в лифте мне вручили в руки консоль с мотком проводов и дали вводную:

– Эти … уничтожили дистанционное управление установкой. Вам придется подсоединиться напрямую к терминалу управления в лаборатории, он тоже непонятно в каком состоянии… и попробовать передать команды на нее. – обращаясь к программистам спецназовец сказал: – А вы кровь из носу должны нам открыть проход к установке. Они стандартным образом сменили проходные пароли. Среди них видно опытные пользователи есть.

Один программист задумался глядя поверх голов и спросил:

– Они не уничтожили пост контроля там?

– Нет. Иначе сработала бы автоматическая блокировка. Они заперли бы сами себя. Повторяю там опытный пользователь. И не один.

Покивав программист сказал:

– Ну тогда не думаю, что сложности будут. У поста приоритетные права в управлении. А с тем что они могли наворотить там я думаю разберусь.

Второй программист ничего не говорил тоже серьезно задумавшись. Прибыв на восьмой этаж мы вышли из лифта прямо на автоматы готовящегося к операции спецназа.

Нас пропустили и мы плотной группой проследовали к транспортным платформам. Здесь тоже не меньше взвода спецназа кружком слушали своего командира и одного из полузнакомых мне сотрудников безопасности. Нас пропустили в поезд и после погрузки отряда повезли в темноту соседнего с нашим модуля.

Но довезти до станции нас не получилось. Поезд остановился в метрах пятистах от станции и раскрыл двери. Никто ничего не говорил, но я и так догадался что преступники разрушили монорельс.

Пока нас держали в слабоосвещенном туннеле, а спецназ занимал приемную платформу Катя изволила объясниться:

– Зря поехал. Я специально не хотела тебя брать.

– А почему? – спросил я вглядываясь в далекие огни приемного терминала.

– Они уже идут к установке. – сказала негромко она. – Мы должны запустить ее и не дать им выйти на поверхность. Сжечь всех.

Я похолодел внутри. Вот почему она так разозлилась. Она просто не верила, что я смогу выполнить то что от меня требовалось.

Вскоре поступил сигнал двигаться на платформу и мы поторопились. Весь модуль лабораторий оказался пуст. Среди разрушенного оборудования и мебели лежали немногие тела дежурных сотрудников застигнутых здесь. Отсутствие запасных путей выхода на поверхность сыграло свою жуткую роль. Ни спрятаться ни забаррикадироваться здесь было невозможно даже в теории. Бандиты гоня перед собой заложниц просто перебили весь персонал вместе с охраной.

– Невероятно. – толи возмущался, толи восхищался до этого молчащий программист.

– Угу. – ответил я хотя никто и не нуждался в моих угуканьях. Все были подавлены увиденными разрушениями и изуродованными телами людей.

Один из спецназовцев довольно четко произнес:

– Как настоящая террор группа идут. Словно всю жизнь учились.

Я почему-то решил что вот именно его нисколько не волновали погибшие люди. Его волновало только то, что с этим противником ему придется повоевать. И оценивая их "работу" он терял уверенность в своих силах.

Нас развели по нашим участкам работы. Программистов обоих отправили в пост контроля местный, а меня и Катю в помещение управления установкой. Оборудование и в самом деле было разрушено. Причем взрывами, насколько я мог судить по изрешеченной осколками мебели и аппаратуре. Катя подвела меня к настенным вычислительным модулям и открыв один из них сказала:

– Цепляйся здесь. Вроде живой.

Я за несколько минут подсоединил разъемы ЭГМы и задал вслепую команду проверки оборудования. Глядя на индикаторную панель я обратился к Кате и попросил:

– Мне бы мониторчик любой…

Катя и охранник не долго думая сняли со стены уцелевший телевизор проверив предварительно, что он оборудован нужными мне разъемами. Опустили его на пол рядом со мной и я подключив к нему разъем ЭГМы сел на корточки перед ним. Экран осветился и я вынужденно отполз чуть подальше, чтобы огромные буквы и цифры стали хоть чуть-чуть привычнее для восприятия. Катя стояла за моей спиной словно желая удостоверится, что я буду делать то, что нужно. Я наблюдал за проверкой компьютером самого себя и сказал Кате хотя она и сама видела:

– Нет связи с установкой. Из навесного оборудования только периферия ближняя видна.

Покивав она обратилась к электрику которого спецназовец держал в дверях:

– Сейчас я вам схемы найду, по ним надо будет проверить коммуникации и найти разрыв.

Спецназовец поднял руку и сказал:

– Мы знаем где разрыв. Сейчас программисты откроют двери и мы пройдем в туннель.

– Ему все равно понадобятся схемы для соединения. – сказала Катя и вышла из помещения.

Через некоторое время она вернулась со стопкой больших толстенных и наверняка тяжелых книг и водрузив их на стол сказала:

– Вот документация. Знакомьтесь пока. Схемы помещений в них есть.

Спецназовец и электрик забрав книги покинули нас и оставшись наедине я спросил:

– Почему им не хотят дать выйти на поверхность? В степи же проще с вертолетов перестрелять их?

Пожав плечами Катя сказала:

– Не знаю. Это не мое и не твое дело. Мы просто должны запустить накопление темной материи и все. Если не получится это то мы должны запустить установки этой лаборатории и просто разобрать их на атомы. Больше ни о чем думать не стоит. Хорошо? Алька, я не слышу? Хорошо? Ты сделаешь? Или это сделать мне?

Я не ответил. Тестирование закончилось и я показал ей на резервное управление отрапортовавшее о своей готовности:

– Есть резервное управление.

– Какие команды доступны? – спросила она и я запросил доступное управление.

– Только блокирующие и останавливающие работы. – пояснил я прочитав весь огромный список.

– Значит ждем. – кивнула она.

В тишине нарушаемой только работой вентиляции мы просто дожидались пока программисты пропустят спецназ к месту разрыва коммуникаций. Я заметил что хоть и собирался отправить на тот свет своих друзей, но как-то особо не переживал по этому поводу. Словно это не я или даже не так… словно их там среди тех уродов и не было. А я просто должен был выполнить работу мне порученную. Но вот Катя мне еще раз напомнила:

– Не хочешь брать это на себя, я сама все сделаю. Только скажи.

Я повернул голову к ней и посмотрел снизу вверх. Ничего не говоря я повернулся к замершему в ожидании команд экрану.

Вскрыть проходы в транспортный туннель программисты смогли только час спустя. Электрик уже изучивший расположение и схемы немедленно приступил к работе, а спецназ осторожно двинулся по туннелю до следующей преграды. Еще час потребовался что бы электрик доложил об окончании работы и оператор велел нам протестировать оборудование. Выполняя указания "старшего брата", я снова запустил диагностику.

– Нет управления. – констатировал я. – Пусть проверяет.

Голос "с небес" ничего не ответил, но через полчаса уведомил, что найден еще разрыв и электрик со спецназом восстанавливают и его уже. Нам снова не оставалось ничего делать кроме как ждать. Ждать, ждать, и ждать. И главное не думать. Не думать о том что предстоит сделать.

– А они не хотят заложниц спасти? – спросил я у Кати и та просто пожала плечами. Она этого не знала и кажется и знать не хотела. Я покачав головой спросил: – А если бы среди них ты оказалась, не стали бы они тебя спасть? Не побоялись бы потом расправы от твоего папаши?

Катя не смотря на меня, вся погрузившаяся мыслями в безразличные данные на экране ответила не сразу. Но когда ответила, то в общем-то не удивила меня:

– Стали бы. Полюбому стали бы. Положили бы огромную массу народа. Меня бы не спасли, но стали бы. Потому что те кто там… они же на штурм не идут, а отец если бы решил разобраться… то не самому спецназу шею свернул бы, а тем кто ему команды давал. А может… А может быть и сам бы дал команду уничтожить меня со всеми.

Я хмыкнул и больше не спрашивал ее о таких вещах. Через некоторое время оператор контроля снова попросил проверить оборудование.

Я указал Кате на появившуюся стабильную связь с каким-то "ПОТОКОМ" и сказал:

– Без понятия что это за оборудование.

– Это первичный прямоточный конвертер. Он на атомы разлагает материю преобразуя ее в направленный поток частиц.

Я даже не стал делать вид что мне все понятно. Я только спросил:

– Это то что нам надо?

– Не совсем. Этим мы их только разложим. По атомам. И весь этот поток свалится в ближайшую точку максимальной концентрации темной материи. Этак лет семнадцать световых отсюда, а может и дальше… Надо иметь еще доступ к "инкубатору". Я хочу не просто их разложить, но и вернуть и неверно собрать. Чтобы наверняка… Чтобы наверняка. – повторила она жестко.

Мы все ждали не появится ли еще какое оборудование доступное нашему управлению, но оно не появлялось сколько я не запускал диагностику.

– Преступники вошли в установку. – уведомил нас оператор. – Принимайте меры.

– Не можем. – сказала Катя и пояснила: – Не все оборудование доступно.

– Принимайте меры. – повторил голос.

Катя возмущенно выпалила:

– Что не ясно!? Не все оборудование доступно! Ждем доступ к инкубатору, и к приемнику.

Голос ничего не ответил, но буквально через пару минут к нам вбежали двое спецназовцев один из которых наведя на меня автомат сказал:

– Запустить ПОТОК! Повторять не буду!

Следом за спецназом в помещение вошел один из программистов явно готовясь занять мое место за консолью. Я даже не стал смотреть на Катю и просто дал команду на активацию комплекса…

Уже размещенные в гостинице в Степной начальник особого отдела в частной беседе с нашей группой учувствовавшей в ликвидации сказал:

– Все правильно было сделано. Уже сейчас идет работа по возврату их. Вы молодцы что не стали тянуть.

Он конечно же знал и о препирательствах Кати, жаждавшей своей странной мести и о моей неуверенности. Но в лицо он нам говорил такие вещи от которых я к своему стыду чувствовал себя полезным человеком нашему обществу. Их специально обучают так говорить? – спрашивал я себя тогда. И сам себе утвердительно кивал.

– Дальнейшее промедление было бы непредсказуемо по последствиям. Вы сделали все правильно и все вовремя. Заложниц думаю уже скоро вытащат, а вот с бандитами пока не решили. Вернуть их чтобы казнить? Но показательного процесса из этого дела не получится. Все под грифом секретно. В юстиции идет процесс принятия решения по этому вопросу. Все допущенные к делу и адвокаты и обвинители склоняются к мысли, что возвращать их нет ни юридической ни практической пользы. Одни только экономические потери. Вторая дилемма чисто этическая уже решена. Если они там себя осознают, как существа, то тогда это вполне подходит под определение пожизненного или даже вечного заточения. Если же они там как показывают предыдущие опыты не чувствуют ни себя, времени, ни преодоленного расстояния, то это вполне походит на смерть в нашем понимании. Что тоже приемлемо за их деяния. Матрицы, которые "ПОТОК" сохранил для последующего планомерного восстановления всего уничтоженного материала скорее всего будут стерты. Восстановят только, как я сказал, заложниц. Амортизирующий материал для процесса восстановления скоро уже доставят сюда. Местные запасы маловаты для такого объема. Боимся сгорят при синтезе.

Он еще долго поражал меня своим знанием тематики, о которой я не имел ни малейшего знания и закончил он только, когда его самого вызвали на связь с Москвой.

– Вас всех представят к наградам, за ваше содействие. – сказал он поднимаясь и закрывая свою планшетку. – Единственное что, с официальной процедурой награждения придется подождать. За рубежом мы уже более чем уверены, что в курсе произошедшего. И давать сейчас награды вам и другим специалистам лишь подтверждать их информацию. Мы же вам не за заслуги перед отечеством вручаем, а за личное мужество. В общем это формальные трудности, но их стоит переждать.

Когда он покинул нашу скромную компанию из двух программистов, электрика, физика и меня – непонятно кого, у всех был только один вопрос, и озвучил его как положено я. Ну, мне же вечно больше всех надо:

– А виноватых уже назначили или все еще в процессе? Кто допустил все это?

Катя хмыкнула и сказала:

– Не будет виноватых. И ответственных не будет. А если будут, то мы о них не узнаем.

Выходя из гостиницы на морозный воздух я спросил у Кате закуривая:

– Ну ты же согласна, что мы живем в самой лучшей стране?

– А то. – даже не улыбнулась она. Подняв палец вверх она сказала: – Стабильность в колониях может обеспечить только четкий контроль, порядок и отсутствие видимых серьезных проблем. А иначе разброд, шатание и как следствие – падение метрополии.

– Все скрыть, закопать, спрятать… – сказал я предлагая ей взять меня под руку.

Она взяла меня за локоть и сказала:

– Ну да. А как иначе? И зачем иначе? Большинству людей просто не нужно это знать. А тем кому нужно знают. Возможные слухи циркулируя не вызовут ничего кроме очередного изумления, какие подлые и коварные враги нас окружают снаружи и гнездятся внутри. А в то, что это чья-то продуманная диверсия поверят и сразу. Главное правильные слухи распускать.

– Но ведь это не было диверсией. Это был мятеж. Бунт. – сказал я рассматривая идущих строем солдат охранения.

– Ты забыл в какой стране ты живешь. – устало сказала Катя. – Здесь даже бунты и мятежи под чьим-то контролем из правительства. Так что это диверсия. Своих или чужих не важно. Ни тебе, ни мне не важно. Просто не важно. Надо забыть и радоваться, что нас всех распустили пока будут восстанавливать наш клоповник. Поедем в Египет. Искупаемся в теплом море. И все забудется. Мы вернемся к работе. Скорее всего потом переведемся в Москву обратно. Будем разрабатывать мое направление. Делать новые открытия. Работы там… не переработать. Я так и быть выйду за тебя замуж. Или ты будешь сопротивляться?

Покачав головой, я ответил что еще подумаю над ее предложением. Она не обиделась. Она вообще непонятно о чем думала разглядывая искрящийся в свете фонарей снег.

Мы действительно через неделю улетели в Египет. Купаясь в теплом море мы словно смывали с себя грязь и усталость пережитого. Я много думал почему при таком жестком правлении наше население не бежит в другие страны. Я даже себя спрашивал, а я то почему не бегу? Почему меня не пугает то, что произошло и вообще отношение государства к нам, простым людям. Или прав был тот пацаненок в машине везший меня к моему историческому прыжку: "Жить надо там где все знаешь". А может был прав Вовка с его словами что надо не подстраиваться под жизнь и страну, а страну и жизнь перестраивать под себя. Пусть это невероятный труд, но его надо делать что бы чувствовать себя человеком. Так как только в настоящей борьбе человек становится лучше… Хмыкая и чуть ли не в голос смеясь от воспоминаний о его словах и о его последних делах, я замотал головой и сказал отчетливо:

– Нет.

Не понимая о чем я Катя спросила:

– Что нет?

Пришлось на ходу подбирая слова сказать:

– Да я думаю почему с такими чудесами в нашей стране народ не бежит за бугор. Вот к примеру здесь… почему бы нам здесь и не остаться?

Оглядев пляж с веселящимися на нем детьми, Катя резонно спросила:

– А здесь что лучше? Здесь тоже самое просто под другим соусом. Да везде так. По другому и быть не может. Снижая уровень контроля позволяешь развиваться преступности. Усиливая контроль ущемляешь личность в некоторых в ее понимании основополагающих правах. И середины нет. И не будет. Будет только очередной обман. Это все равно, что при демократии рассказывать народу, что это его власть им выбранная. Что это не деньги которые привели личностей и коллективы к власти. Не личностные качества и беспринципность идущих по головам. А именно народ оказывается выбрал. А то что выбор был жестко продуман, а народу просто мозги загадили никто особо не вдается… Да и строй в котором мы живем не при чем. В сад то что в Европе и в Америке называют демократией. Уж лучше так. Когда у власти несколько разведенных в сторону личностей. Хищников, но понимающих вынужденную необходимость жить с друг другом в мире и воспитывающих в приемниках это понимание.

– А если один из приемников окажется уродом?

– Съедят и не задумаются. – не раздумывая сказала Катя. – Скопом съедят.

– А цель? – спросил я чувствуя, как горят сожженные плечи под майкой. – Для чего? Для чего мы все это терпим. Для чего они вот так живут боясь друг друга и заодно народа. Какая цель всего этого цирка?

– Жить. – коротко сказала Катя. – Просто жить. Нет, у этой жизни целей, мы сами их придумываем себе. Сами себе создаем сложности и мужественно их преодолеваем. Кто-то успешно, кто-то не очень. Но второй жизни не будет и все нормальные люди хотят прожить эту интересно, спокойно и достойно. Если для спокойствия и защиты от неурядиц надо пожертвовать личными мелочами, то почему нет? Наоборот, даже в этом есть свой интерес. Многие его находят.

– А ты? Ты все это зная. Тебе как?

Катя, чьи глаза скрывали темные очки посмотрела на солнце и сказала:

– А мне не мешает. Работа… труд освобождает. Делает по настоящему свободным. Ведь свобода это просто не видение оков. Пока я работаю я не чувствую ни воли отца, не думаю об операторах, которые просматривают интересные записи со мной в главной роли. Я абсолютно не обращаю внимания на охрану, которая непонятно кого от кого охраняет. И уж точно я не замечаю великую несвободу – гравитацию планеты. – она улыбнулась и видя что я понял ее шутку продолжила: – И так везде и всегда. Надо просто делать свое дело и будь что будет. И тогда все эти свободы-несвободы становятся такими абстракциями. Мы год отпахали под землей. В абсолютно несвободных условиях. Разве мы их замечали? Человечество прикованное к планете, разве оно свободно? Я понимаю брата, что сидит сиднем в невыносимых условиях на Луне. Он там себя ощущает неподконтрольным. Но и это не так. Он там тоже в тюрьме. Вся наша вселенная – Тюрьма. Непонятно как, для чего и кем созданная. И что? Всем дружно сходить с ума по этому поводу? Нет уж… меня ждут мои конверторы. Поляков, кстати, согласился чтобы они назывались двумя фамилиями. Его и моей. Так будет справедливо. Идея и теоретическая база моя, реализация и доработка его коллектива.

– Да мне эти конверторы ваши вот где уже… – сказал я улыбаясь и показывая на горло.

– А тебе-то чего не хватает? – спросила она отпивая через соломинку сок.

Пожав плечами я ничего сразу не ответил. Правда вдруг задумавшись спросил ее:

– А чего не хватало Вовке? Или ему? Ну, ты поняла…

– А вот это вопрос не по адресу. Спроси их и они скажут что они желали свободы. Спроси моего отца и он скажет что они хотели неограниченной ничем и никем власти. Тебя спроси и ты скажешь что они просто хотели жить по-человечески, но не сможешь объяснить как это… А я… А я думаю что они просто были больны. Нет не в том понимании болезней, как мы их знаем. Просто они были заражены Хаосом. В их понимании свобода, это, если глубоко задуматься, совершать то, что хочется. И ладно бы просто ездить куда захотел… никто им свободу передвижения не ограничивал раньше. Но они даже работать не хотели. Зато разрушать они умели с чувством, с толком… и убивать. Разве это не болезнь? И нет тут места для особых дискуссий. Это не воспитание. Это не невыносимая тяжесть бытия. Это не общество… Это просто зараза. Кто не понимает этого тот рискует пасть жертвой таких зараженных. А кто понимает, стремиться всеми силами изолировать их. Потому что поставить таких к себе на службу почти невозможно.

– Как-то грустно. – признался я. Мне не нравилось что катя не пытается даже по-человечески отнестись к моим друзьям.

– Согласна. Но особенно грустно, что второго шанса ни у кого не будет. Ни у них, ни у нас. А так да… я бы тоже наверное побунтовала. – вдруг усмехаясь сказала она. – Ух я бы папе устроила бессонные ночи. Но думаю, что я бы не смогла так спокойно убивать людей. Я же не больная…

Мы сидели в небольшом кафе на полупустом пляже и жаркое полуденное солнце раскаляло наши неприкрытые ничем головы. И такие мы были уверенные, чувствуя солоноватый ветер с моря, что все закончилось. Что наши пути в этой жизни окончательно определены. Что впереди нас ждет только ласковое море, горячий песок, и ветер. Солоноватый, влажный, ветерок. Ветер мнимой свободы. Ведь ветер настоящей свободы ничем не ограниченной это хаос. Шторм. Рушащий и губящий. Неостановимый ничем, пока он сам не стихнет потеряв силы и сожрав самого себя. И меньше всего мне хотелось попасть в него. Мне с Катей хватало и этого ласкового и предупредительного ветерка.

– Оператор! – сказал я громко вверх. – А ты кофе приносишь?

Катя даже очки в изумлении сняла. Рассматривая меня с полуулыбкой она покрутила пальцем у виска. В это время подбежал привлеченный моим вскриком официант и спросил услужливо:

– Тиа, кафи о шоколате?

Не сдерживаясь больше, мы засмеялись в полный голос. Катя даже очки уронила на деревянный помост и не спешила их поднимать борясь с приступом смеха. Официант смотря на нас и ничего не понимая сначала заулыбался, а потом и негромко подхватил скаля белоснежные зубы. Он привык уже к этим сумасшедшим русским выезжающим во все остальные страны отрываться и куролесить так как не могли позволить себе в своей собственной стране.

Он очнулся от того, что его кто-то держа под руки тянул волоком по земле. Приоткрыв обожженные веки он разглядел кусок реки, от которой вели борозды на мокром песке оставленные его изуродованными ногами. Он не мог повернуть голову и рассмотреть своих спасителей. Да и не понимал он в тот момент, что спасен. Боль по всему телу чуть отступившая в воде, снова накатывала на него и скоро сознание его потухло. Но мысль бившая в его голове в последний момент встретила его и когда он проснулся: Это не кончилось. Это никогда не кончится.

Питер 05.04.2007

http://zhurnal.lib.ru/e/elowenko_w_s/osoznanie-2.shtml