Останови моё безумие

Знакомство

МИРА

Можно ли считать природный катаклизм в виде наводнения в Богом забытом маленьком селе предзнаменованием, выворотом судьбы на застойном перекрёстке жизни? Судьбы... Да, правильнее всего просто поверить в её существование и отдаться во власть её сурового течения. Порой ещё более стремительного и беспощадного, чем эта тоненькая речушка, неожиданно взбунтовавшаяся и вышедшая из удерживающих её берегов.

— Меня зовут Калнышева Мирослава Сергеевна, — торжественно представилась я молодому человеку, который встречал нас в аэропорту, определённо и являвшемуся моим драгоценным родственничком. Хотелось показать ему: не особо я и рада, что в моих венах та же алая жидкость, что и в его.

— Влад, — ничуть не обидевшись, ответил мне он. По жестокой иронии брата моего звали Владиславом, так что вторая часть наших имён была идентична. Лизка — моя сестра, радостно визжала, наконец-то она попала в столицу, её не волновало, что, вообще-то, мы оказались на улице. Отец — Сергей Иванович, заключил сына в объятия (смешная картина, учитывая, что сынок так вымахал где-то под два метра ростом, ему пришлось прогибаться, чтобы мой папочка со своими скромными метр семьдесят два смог обнять отпрыска). Я, не удержавшись, хмыкнула, родственничек скосил взгляд в мою сторону — кстати, обидно, глаза у нас с ним одинаковые — папины, тёмно-карие. Мама — Нина Максимовна, неуверенно протянула руку своему теперь уже точно пасынку, но тот нагло обнял и маму тоже. Видимо, он пытался проделать такое и со своими новообретёнными сёстрами, но я, игнорируя его, прошла мимо, так что родственные объятия достались моей Лизке, тем более она сама прыгнула на шею к чужому человеку, вот же ей повезло — провидение спасло от нежелательных родственников. 

Меня догнали дружной компанией, которая успела забыть про истинную причину своего воссоединения и про мой дом, мёрзнущий сейчас под водой, и про меня. Мы сели в машину — тёмный внедорожник с тонированными стёклами, оказавшуюся собственностью братика, и этот факт не прибавил ему симпатии в моих глазах, и поехали в другую собственность того же родственника.  Всю дорогу я молчала, не портила семейную идиллию, чувствуя, что теперь мне нечасто придется утруждать свои голосовые связки. И даже когда мы были на месте, остановившись в элитном районе для всевозможных верхов этого мира, я не проронила ни слова. Братец оказался обеспеченным человеком, конечно, то, что он не бедный, видно было и по нашим семейным подаркам, которыми он заботливо одаривал нас. Меня в частности моими когда-то любимыми французскими шоколадными конфетами, но после того как братец об этом прознал с чьей-то лёгкой руки и стал присылать по одной коробке на мой день рождения, вся любовь к конфетам пропала, и появилось стойкое отвращение к сладкому. 

Дом был двухэтажным коттеджем с ухоженной аллеей, дух не захватывало, вычурности не было, дом как дом, никакой фешенебельности, но мне понравился, что я поспешила скрыть за равнодушным молчанием, в отличие от Лизки, которая принялась расхваливать его, будто ничего больше собачьей конуры в жизни не видела. После выгрузки нашего семейного багажа из четырёх чемоданов, мой был самый маленький, у меня осталась ещё сумка, она для меня была важнее всего, поэтому я предпочла, чтобы мои вещи привезли позже, а с сумкой расставаться не согласилась.

— Давай помогу, — прозвучал раздражающий меня голос моего брата.

— Благодарю, сама справлюсь, — с каменным лицом ответила я ему. Взяла сумку необычной формы, но чемодан у меня всё-таки отобрали, я не настаивала, хочет нести, пусть несёт, мне не жалко.

Внутри дом был ещё более красивым, чем снаружи: высокие потолки, тёплый тон вишнёвых обоев, мягкие ковры на полу, в которых утонули мои маленькие ступни. Через носки ощущалась приятная щекотка, но моё лицо оставалось каменным, я ни на минуту не забывала, кому принадлежит всё это великолепие, и на каких правах нахожусь здесь я.

Братец повёл нас через узкую прихожую в большую гостиную — зачем, спрашивается, ему одному такой большой дом, или же он, и правда, давно хотел, чтобы мы жили все вместе, как говорил отец, но в его добрые побуждения я поверила всего лишь на минуту, а потом снова превратилась в злобную ведьму. В гостиной стоял шикарный диван с креслами, плазма в стенке, бар, стол со стульями из тёмного дерева, люстра превосходила все мои представления об этом элементе декора и снова огромный ворсистый ковёр — да у братца странные вкусы, но пока они совпадают с моими.

Спален в доме было предостаточно, поэтому места всем хватило. Лестница на второй этаж находилась в начале коридора, по ней мы и добрались до отведённых для нас комнат, там же и располагалась спальня моего докучливого братца. Четыре комнаты, самая дальняя из которых и принадлежала хозяину дома, похожие друг на друга, на первый взгляд, но обставлены исключительно под индивидуальность каждого из нас были приняты на ура всеми, кроме меня. Комната сестры довольно просторная для одного человека, в нашем доме мы делили с ней одну спальню на двоих, и та была вдвое меньше нынешней. Стены её любимого фиолетового оттенка, была двуспальная кровать, туалетный столик с зеркалом во всю стену, шкаф, уже полный одежды, комод из того же дерева орехового тона, что и вся мебель комнаты, и дверь в отдельную ванную комнату.

Я невероятно обрадовалась, когда обнаружила такую же ванную комнату  и в отведённой для меня спальне, ничуть не уступающей комнате моей сестры, только стены здесь были розовыми — строго девчачьими. Кровать такая же массивная, как у сестры, и не отличающаяся от той, что обнаружилась в спальне родителей, туалетный столик, шкаф с одеждой, комод с бельём, зеркало, тот же стандартный набор мебели для спальни молодой девушки. И я уже подумывала выказать сухую благодарность и проявить себя хоть с одной хорошей стороны, но мама всё-таки сказала то, что должна была озвучить я.

— Владик, дорогой, какой же ты умница, мы так тебе благодарны, дом — просто сказка, все комнаты чудесны, нам всем всё очень понравилось, и мы более чем довольны. Но боюсь, что для Миры, — все близкие мне люди называют меня именно так — Мира, сокращённо от моего имени, — придётся отвести комнату на первом этаже на то время, пока мы гостим у тебя.  — Я заметила, что у братика появилось новое выражение на безупречном личике, он откровенно не понимал, с чем может быть связана такая просьба. Но я не могла позволить матери бесчинствовать и дальше, поэтому самую вкусную новость выдала сама.

Двадцать семь ступенек

ВЛАД

Глупо радоваться такому, но я действительно чувствовал радость, когда узнал, что мой отец со своей семьёй, а теперь и с моей тоже, будут жить у меня. Это было настолько нереальным, что, готовясь к их приезду, я пребывал в каком-то пьяном настроении. Странно, парню двадцать пять лет, а он радуется как мальчишка на Рождество. Я и вправду был счастлив, уж очень долгое время я жил один в непомерно огромном доме — статус не разрешал меньшего —, но холодные стены давили одиночеством, а теперь всё должно было измениться: дом наконец наполнится людьми, и в нём будут слышаться голоса.

Встретил их в аэропорту, реакция меня приятно удивила, отец был по-настоящему рад меня видеть, чувствовал, это не было фальшью. Его жена — видел её впервые, до этого только на фотографии — оказалась очень приятной женщиной, отнеслась ко мне с должным вниманием, у неё была тёплая улыбка, что не оставило сомнений в том, что мы поладим. Моя сводная сестра примерно моего возраста, совсем не родная мне, очень симпатичная и невероятная хохотушка радовалась больше всех и успокоила меня с самого начала, уверив, что очень рада появлению в её жизни долгожданного брата. Но не бывает всё настолько идеально, ложка дёгтя в этой бочке мёда всё-таки дала о себе знать — Калнышева Мирослава Сергеевна, моя родная сестра представилась мне именно так официально, сразу давая понять, что разочаровалась в моей персоне. Немного странная на вид, трудный подросток, как показалось, с грязными волосами, потому что её длинная непослушная чёлка, закрывающая пол-лица, спадала отдельными патлами. Таким было моё первое впечатление о членах моей  новоприобретённой семьи, и я как всегда думал, что наши дальнейшие отношения сложатся в благоприятном ключе.

Дом вызвал бурю восторга со стороны Лизки, именно так называли её в семье, и я тоже, она не возражала; Мира, напротив, выказала недовольство и по этому поводу, но за неимением иного, промолчала. Она наотрез отказалась от моей помощи и свою необычную сумку понесла в дом сама — меня это даже развеселило, оказывается, у нас общие не только глаза, но и упрямство.

Так переживал, оформляя своим родным комнаты, но всем вроде понравилось, отец с тётей Ниной — мы договорились, что мне можно её так называть, — были чересчур благодарны, значит, мне удалось им угодить. Лизе, как всегда, всё понравилось, она была в первых рядах довольных жизнью людей, это внушало оптимизм. Больше всего я нервничал, когда мы зашли в комнату Миры: за последние пару часов в её обществе я понял, что сам факт моего существования служит предметом её раздражения. Но в этот раз, похоже, можно было вздохнуть с облегчением: на её лице читалось что-то похожее на лояльность. Поэтому меня вывело из равновесия заявление тёти Нины: она сказала, что эта комната не подходит для её младшей дочери и необходимо предоставить для неё комнату на первом этаже. Я не мог понять, что же в этой комнате их не устраивало, но не успел об этом спросить, Мира перебила свою мать и не дала задать мне свой вопрос:

— Не хочу упасть в обморок на двадцать седьмой ступеньке, — сказала она. В мою голову ворвалась глупая мысль: я жил в этом доме три года и никогда не считал этих ступенек на лестнице, а она зачем-то это сделала. Но это было не всё, о чём хотела поведать мне сестрёнка, и теперь принялась обосновать причину желательного переезда на нижний этаж.

— У меня патология на сердце, — пояснила она мне и заметила, что я никак не реагирую на её замечание, а я просто не знал, как реагировать. Отец в нашу единственную с ним встречу, около пяти лет назад, показал мне фотографии жены и дочерей, рассказывал об их жизни в маленьком городке, который его младшая дочь упрямо называла селом, — это меня тогда развеселило. Говорил, что старшая дочь уехала учиться и через год оканчивает институт, жена работает в сберкассе, он бригадиром на заводе, младшая дочь — это моя родная сестра и она ещё учится в школе. Но что она больна, что у неё проблемы со здоровьем этого отец не упоминал. Почему? Я не знаю, может, не хотел расстраивать или забыл, или не посчитал нужным. Все эти мысли разом атаковали меня, но на чём сконцентрироваться я не знал. Мира сама разрушала цепь моих раздумий.

— Я могу остаться и в этой комнате, — просто сказала она. А ведь она не могла в ней остаться, иначе бы тётя Нина не попросила бы её поменять, поэтому пора было прекратить думать и поскорее сказать что-нибудь, чтобы моя сестра, которая успела обзавестись ко мне неприязнью, не возненавидела меня за то, что я бесчувственный чурбан.

— Нет, на первом этаже есть комната для гостей, — говорил  я и добавил ещё что-то, она отказалась от ремонта и отправилась осмотреть новую комнату, я пошёл за ней вместе с её чемоданом. Вообще-то комната не была гостевой, это была моя комната, в те случаи жизни, когда я приходил домой в том состоянии, чтобы смог подняться на второй этаж, внизу было ещё несколько комнат: библиотека, спортзал и кухня под лестницей, но спальня была только одна. Но теперь у меня была семья, и причин напиваться я не видел, к тому же моей сестре эта комната была гораздо нужнее, а значит, теперь она будет принадлежать ей.  

Впервые за последние несколько лет я садился ужинать не один, это было немного странно, но приятно чувствовать, что у тебя есть семья. Как и полагалось преуспевающему предпринимателю, у меня была домработница, она же повар. Обычно она приходила раз в неделю для уборки, обедал я в ресторанах и кафе в городе, поэтому ей не часто приходилось готовить для меня. Но сегодня она была поваром по-настоящему, до приезда родных всё уже было приготовлено, и я отпустил её пораньше, чтобы не смущать членов своей семьи. Теперь смотря на недовольную младшую сестрёнку, я понял, насколько правильным оказалось моё решение.

Мой первый ужин в полноценной семье был замечательным, я не ощущал скованности с их стороны, поэтому был раскован сам, мы говорили ни о чём и обо всём одновременно, и это было нормально, когда все одновременно замолкали, увлекаясь едой, тишина не угнетала. В двадцать пять лет я обрёл настоящую семью, теперь мне было о ком заботиться, было к кому спешить домой, и я очень надеялся, что мне удастся превратить их временное пребывание в моём доме в постоянное, а дом сделать нашим.

Новые привычки

МИРА
     
Сегодня я решила принять таблетки на всякий случай, спать совсем не хотелось, и по давней привычке я села за мольберт в надежде погрузиться в собственный мир фантазий, лишённый моих страхов. Долго разглядывая пустой лист и нервно теребя грифель, временами сжимая и разжимая пальцы, безнадёжно пытаясь рассеять мысли и отдаться первому ощущению, я, наконец, поняла, что вдохновение не желает посещать меня в стенах этого дома. Я даже усмехнулась собственным мыслям — так точно они отражали мою внутреннюю сущность. Но я должна была как-то успокоить своё бешено колотящееся сердце, а единственным занятием, за которым я не чувствовала своей физической слабости, было рисование, и сейчас мне как никогда было необходимо рисовать. Поэтому отбросив всякие отговорки насчёт невозможности творения без вдохновения, я с каким-то отчаянием начала полосовать холст крупными беспорядочными мазками, не заботясь о том, что из этого выйдет. Не знаю, сколько времени я провела, насилуя лист, мольберт, краски и свои руки, но по окончании творческого процесса я была в полнейшем ужасе. То, что смотрело на меня с картины, было похоже на кошмар, я никак не могла понять, кто мог нарисовать такое, но, к сожалению, сознание услужливо шептало ответ — это была я.

Никогда раньше не увлекалась авангардом, но сейчас картина кричала классическим стопроцентным авангардом, по крайней мере, я на это надеялась, потому что если это не было авангардом, то я даже не знала, чем это было. Вся картина дышала тёмными полутонами и выглядела какой-то незаконченной, я сама не понимала, что же хотела запечатлеть; вот тут на меня смотрят два красных глаза, но какому животному они принадлежат, сказать невозможно, взлохмаченные космы бурых волос, ужасные щупальца заменяли этому чудищу руки. Тщательно рассмотрев своё творение, я вынуждена была признать, что ничего общего даже со столь ненавистным мне авангардом она не имеет и единственное место, куда не стыдно  поместить эту картину — мусорное ведро, куда я её и отправила.  Всё ещё не интересуясь временем, я оставила бессмысленные попытки рисования и пошла в кровать. Немного попрыгала на ней в сидячем положении и осталась довольной тестированием степени её мягкости; мои голые ступни ласкал ворсистый ковёр, что меня не переставало удивлять в этом доме. Лениво поводив ногами по ковру, я улыбалась своему уединению — хоть что-то приятное нашлось в обители моего брата. Теперь можно было приступить к более тщательному анализу достоинств кровати — поспать в ней.

Утро встретило меня не очень радужно. Мой кровеносный мотор решил устроить мне забастовку, и проснулась я уставшей и измождённой, будто и вовсе не спала. С трудом нашла домашние тапочки, схватила свою одежду и отправилась в душ приобретать человеческий вид. Я помыла голову, чтобы освежить волосы — бесполезная трата времени, в последнее время, наверное, из-за моей болезни, у меня сильно потеет голова и волосы всегда выглядят грязными. Нужно найти какой-нибудь способ избавиться от этого или найти альтернативу — только этого мне не хватало.  

Завтрак проходил за такими же разговорами, что и вчерашний ужин, сначала, но потом моего заботливого брата переклинило, и он перехватил инициативу, остановив тем самым поток нескончаемых восторгов моей сестры.

— Наверное, нехорошо, если Мира будет пропускать учёбу, — пролепетал братик. Я чуть ли не подавилась. Три пары удивлённых глаз уставились на него, а он не понимал нашей реакции.

— Я про школу, — любезно пояснил он, а я не сдержалась и прыснула. Завтрак был безнадёжно испорчен, поэтому своё дальнейшее пребывание за одним столом с заботливым родственничком, который не в курсе моего возраста, но, тем не менее, присылает на мой день рождения французский шоколад, я посчитала лишним и встала с намерением удалиться.

— Мне двадцать, я окончила школу два года назад и в настоящее время и в любое другое учиться не собираюсь, — как всегда, я осталась довольна своим ответом. Как и вчера, я собрала грязные тарелки и отправилась на кухню, в дальнейших разговорах принимать участие я не собиралась.

У такого состоятельного человека, как мой брат, должна была быть домработница, но я не собиралась оставаться в его доме на правах иждивенки, поэтому то, что я могла позволить себе сделать, я буду делать сама. Тем более у меня давно не было рецидивов, значит, вчерашнее беспокойство мамы было безосновательным. Я молча мыла посуду в раковине — незачем было загружать посудомоечную машину, тарелок было немного, — затылком ощущая присутствие в комнате брата. Что за дурацкая привычка дышать в спину человека? Вот и вчера он сделал то же самое, стоит сейчас в дверях и смотрит и сказать ничего не скажет, и помогать не собирается, и даже не отговаривает, как мама. Зачем же тогда раздражать меня своим присутствием, знает же, что терпеть его не могу.

— Владик, посторонись, — задорно прощебетала Лизка, отодвигая брата, чтобы попасть на кухню с оставшимися тарелками. Она поставила их на стол,  развернулась и ушла. Вот за что люблю свою сестричку, так это за её полное восприятие меня как дееспособного человека, хотя иногда её помощь была бы очень кстати, но так уж повелось в моей семье: меня или бесконечно жалеют или, как в случае с Лизкой, проявляют исключительную лояльность к моему физическому здоровью.

— Ты обиделась? — соизволил заговорить мой братец.

— На что?

— Ну, за столом, — начал мямлить он.

— А, ты про то, что не знаешь сколько лет твоей сестре, которую ты ежегодно одаривал конфетами на день рождения, — я смыла руки, стрясла с них капельки воды — дурацкая привычка, не люблю вытирать руки — и повернулась к Владу. —  Нет, на это я не обиделась, в конце концов, ты даже ни разу меня не видел до вчерашнего дня. — Такой ответ его успокоил, мускулы на его лице расслабились. — К тому же я тоже не в курсе сколько тебе лет. — Если я и надеялась, что моё признание его опечалит, я ошибалась — он почему-то развеселился.

Первая пицца

МИРА

Сегодня я избавилась от своих волос. Нет, не полностью, как-то некомфортно ходить лысой, но короткая стрижка стала хорошей альтернативой. Чёлку я решила оставить, привыкла прятать за ней своё лицо от назойливых знакомых и любопытных взглядов прохожих, сейчас самое время спрятаться от ненормального братца. У него входит в привычку раздражать меня своим присутствием, когда я сбегаю из-за стола на кухню, или он проверяет, тщательно ли я мою его тарелки? Это бы меня успокоило. Слава Богу, он ушёл, после того как я сложила посуду на место, не хотелось с ним разговаривать, да и не о чем. Я тоже пойду в свою комнату. В коридоре услышала звук включенного телевизора, — родители собирались смотреть новости — решила зайти к ним.

— Что нового?

— Мира, дорогая, это ты, — отец всегда добавляет слово «дорогая» к моему имени, когда хочет спросить, как я себя чувствую. За столько лет ничего не изменилось. — Как ты себя чувствуешь, дочка?

—  Всё нормально, пап, ты же знаешь, я обязательно предупрежу вас, если почувствую себя плохо, — я выдавила из себя улыбку и, не дожидаясь, что мне ответят, ушла к себе. Как-то сразу расхотелось разговаривать, когда твои слушатели думают только о твоём здоровье.

В комнате меня ждали мои таблетки и мольберт — эти собеседники точно поднимут мне настроение. Я выпила целую охапку различных лекарств от сердечных колик и по традиции села за холст. Полностью отключившись от внешнего мира, погрузилась в свой собственный, мною придуманный, существовавший только для меня и вмещавший только одного жителя мир, скрытый ото всех и оживающий при помощи моего карандаша. Мою голову сегодня посещают прекрасные мысли, а значит, и мой холст будет насыщен жизнью. Я взяла самые яркие краски и, не задумываясь о сюжете картины, начала наносить осторожные, будто ласкающие нежную кожу мазки. Вот красная полоса пересекается с лиловой линией, вырисовывая очертания человеческого сердца. При узнавании рисунка грустно улыбаюсь, но не останавливаюсь, продолжая добавлять новые краски, пытаюсь сделать бледным фон картины, заштриховывая его основу серыми тонами. С удивлением обнаруживаю, что рука выводит фигуру мужчины, но черты нечёткие, не могу определить, кому они принадлежат. Дальше, движимая совершенно безотчётным импульсом, рисую руки молодого человека, бережно обхватывающие драгоценный дар — сердце, нарисованное мной раннее — и протягивающие его в пустоту. Немедленно принимаюсь за следующее действующее лицо в этой истории — девушку в некотором отдалении от мужчины — несмелый взгляд, смятение во всём облике, но горящие жарким огнём глаза. До конца не понимаю, что именно пытаюсь передать через них, но дальше шокируюсь ещё больше, узнавая в незнакомке себя. Рука замирает над картиной, пока глаза стараются передать в мозг информацию об увиденном. Рисунок спонтанный, необдуманный, но что-то внутри подсказывает, что картина закончена, что дополнительные штрихи только смажут впечатление, сотрут невидимую, но необходимую грань. Необходимую для того, чтобы оставить некий секрет недоступным, неузнанным, сокрытым и сбережённым. Совершенно потрясена своим творением, даже больше, чем вчерашней неудачей, ибо слишком непонятным самой себе кажется мне замысел. И я готова признать и эту работу неудачной, но рука не поднимается, чтобы отправить картину по тому же адресу, что и вчерашний «шедевр». Ещё немного поразглядывая, я всё же свернула её и убрала в тубус. Лёжа в кровати без малейших признаков сна, раздумывала над тем, как странно, что я нарисовала на этой картине себя. До этого момента у меня никогда не возникало желания нарисовать автопортрет, и ни на какой другой картине рисовать себя мне не приходило в голову. Но сегодня со мной что-то было не так, или что-то не так было с этим домом — вспоминаю то, что я нарисовала вчера. Не знаю, сколько я проворочалась с этими мыслями, но сон в конечном счете избавил меня от дальнейших копаний в лабиринтах разума и отправил меня в путешествие по царству Морфея.

Утро встретило меня радужно, как и всё последнее время. Испытывая непроходящую усталость и тупую боль в груди, я уже чувствовала, что скоро придётся всё рассказать родителям, но как могла оттягивала неприятный момент. За завтраком я была рассеянной, совершила непростительный проступок — я не поздоровалась с Татьяной Львовной перед её уходом. До меня доходили лишь обрывки из разговора родных, но и их хватило, чтобы понять, что братец сегодня возвращается к работе. Это было по-настоящему хорошей новостью для меня, хотя бы до вечера не буду с ним пересекаться. Это был праздник — не видеть его всё время улыбающееся лицо целый день. И всё же новость надолго не задержалась в моих мыслях, потому что в голове никак не хотел рассеиваться образ незнакомого человека, дарующего мне своё сердце или же возвращающего мне моё собственное. На картине его черты были не до конца прорисованы, и узнать в нём кого бы то ни было невозможно, но что-то знакомое мелькало в его незаконченной целостности, что, несомненно, радовало, но и настораживало одновременно.

— Может, мне тоже устроиться на работу? — голос сестры оборвал мои раздумья.

— С чего бы? Мы не задержимся здесь надолго. — Знаю, о чём думает Лизка, — она собирается прочно обосноваться в столице. Только я не собираюсь быть иждивенкой на шее у побочного родственника, поэтому мечты Лизки нужно пресечь  в зародыше, что я и пыталась сделать своим ответом. Заметила, как Влад побледнел от моих слов — неужели ему действительно хочется жить с нами? Или я настолько сильно его раздражаю.

— Почему же? — видимо, братец всё-таки взял себя в руки, потому что отвечал в тон мне. — Если Лиза хочет попробовать свой талант — дерзай, сестрёнка! — он широко улыбнулся Лизке, но слишком быстро перевёл свой взгляд на меня, улыбка спала и превратилась в какое-то подобие победной усмешки.

— Сынок, не знаю, может, Мира права, и не стоит Лизе зря суетиться: возможно, ситуация в городе скоро наладится, и мы вернёмся туда, — поддержал меня отец. Теперь уже я смотрела на побеждённого брата, вверенного мне на милость, но выигравший бой, как правило, проигрывает битву, и я её проиграла.

Иди ко мне...

ВЛАД

Удивительно, как за пару дней, проведённых вместе с настоящей семьёй, я превратился в нормального парня, которого наставляет отец, о котором беспокоится мать, которому улыбается старшая сестра и которого даже ненавидит маленькая сестрёнка. К сожалению, я не смог продлить свои каникулы, и мне пришлось вернуться к обычному распорядку дня, сводящемуся к моей работе, поэтому вечером, вернувшись домой, я был рад снова ощутить уют семьи. Как сильно меня расстраивало моё вынужденное дневное отсутствие, так же сильно оно радовало Миру — я прочитал это по её глазам ещё за завтраком сегодняшним утром, а вернувшись к ужину, обнаружил, как этот светлый огонёк в её глазах потух при моём появлении. Странно, но меня утешала мысль, что хотя бы таким образом, но я причастен к радости в глазах моей сестры. Нина Максимовна поставила меня в известность, что обычно совсем не обидчивая Лиза весь день просидела в своей комнате и ни с кем не разговаривала, поэтому мне пока лучше не затрагивать утренний разговор. Отец извинился для начала, а потом с удовольствием и с чувством совершённого подвига рассказывал, как они с женой добросовестно спасали мои садовые деревья от надвигающегося холода путём каких-то нехитрых манипуляций. Это меня жутко развеселило, и я от всей души хохотал, изъявляя отцу всяческие благодарности.

— Интересно, Татьяна Львовна никогда раньше не готовила для меня пиццу, — высказался я вслух, пробуя кусочек от пиццы с грибами с невероятно аппетитным ароматом, — Уммм... вкусно, — послышался ужасный скрип ножек отодвигаемого стула, Мира встала из-за стола и направилась в кухню.

— Приятного аппетита, — услышал я со стороны двери.

— Это Мира готовила, — удивила меня Нина Максимовна.

— Правда?

Пришлось спешно заканчивать с ужином, чтобы успеть пойти на кухню, пока Мира не перемыла всю посуду. Сам не знаю, для чего это делаю, но это превращается в привычку. Может, мне кажется, если я чаще буду попадаться на глаза сестре, она быстрее ко мне привыкнет.

Но, к сожалению, Мира не привыкла ни через три дня, ни через неделю, и вот уже прошёл месяц со дня их приезда в мой дом, а Мира по-прежнему ведёт себя по отношению ко мне холодно и отчуждённо. Мы здорово поладили с Лизой, она действительно сходила в несколько фирм на собеседование, но к её разочарованию, которое обычно длилось не более пятнадцати минут после отказа, она не подходила под каким-нибудь несуществующим предлогом. Отец за этот месяц починил и переделал в доме всё, что только попалось под его неугомонную руку. Тётя Нина приобщилась к готовке с Татьяной Львовной, постепенно полностью освобождая последнюю от этой обязанности, что уменьшило пребывание Миры в компании домработницы большую часть её свободного времени. И все уже привыкли к такому укладу в нашей семье, по крайней мере, я так думал, до вчерашнего вечера, когда отец сообщил мне, что все последствия катастрофы в их городе более или менее устранены и что они погостили у меня достаточно. Что теперь необходимо возвращаться и заняться домом, потому что он, конечно же, нуждается в ремонте. И как я ни старался переубедить его, он остался непреклонен, не слушая никаких моих доводов. Заверяя, что я зря переживаю, и что теперь, когда мы так сильно сблизились, несмотря на отношение отдельных членов семьи, мы будем ездить в гости друг другу, что я могу приехать к ним на Новый Год и т.д. и т.п.

Разве это могло мне заменить то, что я с таким трудом приобрёл спустя много лет? А теперь я снова должен был вернуться к своему повседневному одиночеству. Поэтому весь мой  сегодняшний день прошёл как в тумане. Я отменил все важные встречи на работе, обдумывая сложившуюся ситуацию, узнал, что наступил вечер от своей секретарши Насти, которая любезно сообщила мне об окончании рабочего дня и отпросилась, чтобы уйти. Я отпустил её и сам покинул офис через несколько минут. Домой я не поехал, решил, что лучше не буду появляться в таком паршивом настроении перед родственниками, перед их отъездом, и поехал к Кате.

Катя — это моя девушка, которая согласна встречаться со мной, когда мне заблагорассудится. Сейчас мне как раз таки заблагорассудилось. А вообще Катька очень эмансипированная девушка, она уехала из дома в семнадцать лет — покорять столицу и покорила. Во всех смыслах достойная кандидатура в спутницы жизни такому плохишу, как я — преуспевающий журналист светской хроники для преуспевающего бизнесмена, занимающегося компьютерными программами. Но тем она мне и нравится, что не ведёт меня под венец, а я и не собираюсь её туда вести — пока точно не собираюсь.

— Катя, открой, это я, — прокричал я в дверь. У неё своя квартира  в дорогом районе города, так что соседи жаловаться не будут — звукоизоляция не подводит. Вообще-то у меня есть ключ, но поскольку я в последнее время не так часто здесь бываю, он всё время находится там, где не нахожусь я. Последовал тяжёлый шум открывающейся железной двери, и передо мной появилась красивая брюнетка в лёгком атласном халатике.

— Проходи, — только и сказала она, сонно протирая глаза. Я прошёл внутрь. Вот так всё банально и просто, ни тебе «я соскучилась» или наоборот, «убирайся, видеть тебя не желаю». Такая красивая девушка с изумрудными глазами, идеальным носиком и прорисованной линией губ и ненавязчивым загаром кожи не сказала мне и слова упрёка.

— Что будешь пить? — спросила она, направляясь в бар.

— Водку. — Катя без вопросов принесла бутылку водки и один стакан. — Пить с тобой не буду, но ты говори, я послушаю.

— Кать — ты такая умница, — расчувствовался я, ещё даже не напившись.

— Я знаю. Рассказывай.

— А я могу быть уверен, что это не появится на таблоидах, — попытался я пошутить.

— Ладно, допьёшь, ложись спать, — поняла, что не хочу ничего рассказывать и оставила меня одного. Теперь я буду пить один, как алкаш, с таким же успехом мог напиться в каком-нибудь баре. Перешёл на диван, прихватив с собой бутылку и начал потихоньку приканчивать её содержимое. После полного опустошения бутылки, не ощущая никакого удовлетворения, добавил желудку пару рюмок коньяка, ну или на пару рюмок больше, потом, естественно, чувствуя себя совершенно трезвым, а самое главное вменяемым, шатаясь, побрёл к входной двери.

Первая помощь

МИРА

Как я радовалась, что наконец-то настал этот день, когда родители объявили, что поедут домой ознакомиться с тамошней обстановкой, а потом мы все вернёмся в наш дом, и всё будет как раньше, а всего-то  надо было перетерпеть месяц рядом с докучливым братцем. Надо признать, мой родственничек обладал нехилой внешностью — безупречные линии скул и подбородка, строгий нос, удлинённый рисунок бровей, мягкие глаза в обрамлении пушистых ресниц и чувственный рот. А если добавить к такому комплекту увесистый кошелёк, дорогие машины и загородный дом, то он был настоящей мечтой провинциальной золушки.  Но меня от всего этого он только бесит ещё больше, до сих пор не могу понять — почему? Назвать это ревностью язык не поворачивается, потому что знаю, что отец любит нас с Лизой и будет любить так же, несмотря на появление в его жизни сына, но что-то упорно восставало внутри меня и не воспринимало его как брата.

Моё хорошее настроение было безнадёжно испорчено обнаружением ненавистного родственника на своей кровати. Он беззастенчиво расположился на ней с откровенным желанием уснуть. А самое интересное, что когда он увидел меня, то как-будто не узнал и начал о чём-то бредить. Это так меня разозлило, что я решила стащить его силком с кровати, но не смогла осуществить задуманное: он был пьян. Это объясняло его ненормальное состояние, но не прибавляло жалости к нему. Тем не менее, видя, как тяжело обстоят дела у того с походкой, я взяла на себя обязанность отвести Влада в его комнату. Слава Богу, что он хотя бы не навалился на меня всем своим весом, потому что мне и так было нелёгко взбираться по ступенькам. Когда я уложила Влада в кровать, во мне проснулась совесть, всегда дремлющая по отношению к брату, и я укрыла его одеялом — всё-таки зима уже успела предъявить свои права.

Только после этого я вернулась в свою комнату и рухнула в кровать. Сердце билось, пропуская удар, но не от сильных родственных чувств сопереживания, а от того, что слишком уж сильно расшалился мой кровеносный мотор. Перевернулась на правый бок и уткнулась носом в подушку, чтобы не слышать стука своего сердца, но сделала только хуже: наволочка была пропитана дорогим парфюмом Влада.

— Ыгхм, — я тихо зарычала, но через секунду глупо улыбалась — мне понравился этот аромат, и это была последняя мысль, с которой я заснула.

Утром, как ни странно, я чувствовала себя выспавшейся и отдохнувшей впервые за последнее время, поэтому настроение у меня было не просто хорошим, а замечательным. Мама уже приготовила завтрак, теперь этим занимается она, но скоро мы съедем отсюда, и Татьяна Львовна вернёт свой обычный распорядок. Влад, как всегда, сидит напротив меня, вижу, он помнит, что творил прошлой ночью — виноватое лицо, опущенный взгляд. Мне всё ещё не жаль его,  но теперь мне и не хочется издевательств. Не вижу в этом смысла, мы всё равно скоро расстанемся, зачем оставлять о себе плохое впечатление, которое и так безнадёжно испорчено. По привычке встаю и иду на кухню, не сомневаюсь, что Влад пойдёт за мной, это то, что остаётся неизменным. Но сегодня я ошибаюсь, мой всегда безмолвный наблюдатель неожиданно заговорил со мной.

— Можно я помогу? — слышу неуверенность в его голосе, может, хочет извиниться за вчерашнее поведение, но я не возражаю.

— Если хочешь, — безразлично отвечаю я, — можешь протирать тарелки сухим полотенцем. — Дальше он молча берёт полотенце из моих рук и начинает вытирать вымытую мной посуду, попутно складывая чистые тарелки в шкаф. «Ещё бы, столько времени присматривая за моей работой, он не мог не узнать, куда нужно складывать посуду».

—  Разве тебе не надо на работу? — сама не знаю, зачем пытаюсь с ним разговаривать.

— Я могу позволить себе выходной, — не отрывая глаз от тарелки, отвечает он.

— Понятно, — только и говорю я, потому что не знаю, что ещё можно сказать. Это самый длинный разговор, который состоялся у нас с братом со дня нашего переезда к нему. Мою руки и стряхиваю капельки воды по привычке, направляясь к двери, оборачиваюсь, чтобы всё-таки поблагодарить своего помощника.

— Спасибо.

— А? Что? — не понимает Влад.

— За то, что помог, — констатирую факт, отвечая на глупый вопрос.

— Ну да, конечно, — говорит он, а потом, вспоминая что-то, добавляет: — Тебе тоже спасибо... за вчерашнее.

— Всё нормально, — и сама удивляюсь сказанному. «Неужели мы поняли друг друга»?  
 

За то время, что мы жили у брата, родители успешно сблизились с нашими ближайшими соседями, поначалу отчаянно сбегавшими от знакомства с нашей семьёй. Но мои мама и папа могут вправить мозги в любую пустую голову, и наши соседи не стали исключением. И по прошествии какого-то времени чета Макеевых превратилась в ярых фанатов моих родителей. Поэтому сегодняшний день они посвятили своим  регулярным посиделкам, совместив его с прощальным ужином перед их намеченным отъездом. Лиза ушла на встречу по работе в неформальной обстановке, которая подразумевала под собой ужин в ресторане. Так что на мою долю выпадала честь ужинать в компании брата. Мама позаботилась об ужине перед уходом, и мне оставалось только покинуть свою комнату и пройти в гостиную, потому что дольше оставаться в моём убежище было нецелесообразно, я и так провела в запертой спальне весь день.  

Я тихо проследовала к своему месту за столом. Сейчас, когда за ним сидели только два человека, он казался мне огромным, невольно в голове промелькнула мысль, что Влад до нашего переезда обедал в этой гостиной и за этим столом один — это была не самая радостная картина. Пожелав друг другу приятного аппетита, мы молча принялись за еду, не делая попыток завести разговор. Есть мне совсем не хотелось, поэтому я только помешивала вилкой содержимое своей тарелки, создавая видимость, что ем, искоса взглянув на Влада, заметила, что он проделывает то же самое и со своей едой. Отчего-то захотелось смеяться, но я подавила в себе первые признаки помешательства, останавливая неприличный смех. После получасового мучения в качестве совместной трапезы у Влада зазвонил телефон, и он вышел из-за стола, отвечая на звонок и отправляясь в свою комнату. Я же по обыкновению убрала со стола и пошла на кухню, предвкушая, что сегодня традиция брата сопровождать меня на кухне будет нарушена.

Соглашение

ВЛАД

Нечего было даже надеяться, что мы будем разговаривать с Мирой за ужином, как-то сразу расхотелось есть. Меня спас звук мобильного телефона. Я готов был расцеловать звонившего за то, что он бросил мне спасательную шлюпку, когда я уже собирался утонуть в океане гнетущего молчания с сестрой. Я ушёл в свою комнату, чтобы поговорить с Максом — моим заместителем — спокойно, всё равно ноутбук находился в спальне, и мне нужно было отправить ему документы по почте. Я сверил документы с оригиналом, который разложил на столе, закончил разговор с Максом, отправил документы, как мы и договаривались. Затем на меня напало вдохновение, и я принялся расшифровывать несколько особенно сложных кодов, которые мучили меня последние дни. Завтра обсудим эти схемы с Максом и придумаем, как выгодней можно будет их пристроить. Предполагая, что сестра давно уже скрылась в своей комнате, я тоже не спешил спускаться вниз. Тишина, царившая в доме, была столь осязаемой, что её можно было резать ножом. Мысль, что отец с тётей Ниной завтра улетают, а потом и мои сёстры последуют их примеру, наполняла желудок горечью, напоминая, что подобная тишина всегда была моей спутницей. Но слабый шум, послышавшийся с лестницы, вывел меня из тяжёлых мыслей и заставил сосредоточиться на нём. Через короткий промежуток времени шум повторился, и я различил слабый голос сестры, звавшей меня по имени. Больше раздумывать было не о чем, я метнулся из комнаты и сам не помню как оказался у обмякшего тела Миры. Она сидела на ступеньках, опираясь о стену, голова была свешена вбок, а глаза закрыты. Что-то невообразимо чёрное поднималось в моей душе — страх. Рывком обхватив хрупкое тельце Миры, такое невесомое, будто она была ребёнком, я отнёс сестру в её комнату и положил на кровати. Она была без сознания.  Ранее никогда не сталкиваясь с обмороком и до сих пор не имея ни малейшего понятия о болезни сестры, я судорожно пытался найти телефон, чтобы позвонить в скорую помощь, напрочь забыв, что Мира не использует мобильный.

— Чёрт! Чёрт! Чёрт! — Я вернулся в свою комнату и забрал телефон, быстро возвращаясь в комнату сестры и попутно проклиная себя за то, что оставил его в спальне. Я присел у изголовья кровати, трясущимися руками набирая нужный номер не в состоянии дозвониться — линия упорно была занята. Неподвижное тело сестры перед глазами увеличивало тёмную тучу, распространявшуюся внутри меня. Нужно было что-то делать, пока этот чёртов номер ни будет доступен. Я потрогал лоб сестры, ужасаясь её чрезмерной бледности, проверил пульс, немного успокоился, нащупав слабую пульсацию под пальцами, а затем сделал то, что обычно делают в таких случаях в фильмах. Я начал бить сестру по лицу, сначала легонько, но понимая, что это не может дать результата, прибавляя силу удара.
К моему облегчению, заметил, что Мира хмурит брови, но всё ещё не открывает глаза, видимо, пребывая без сознания, но уже чувствуя боль от ударов. Сам не знаю как вспомнил, что нужно смочить сестре лоб холодной водой, и буквально рванул в ванную, через несколько секунд уже смачивая лоб и шею сестры влажным полотенцем. Мира начала приходить в себя, постепенно пытаясь открыть глаза, когда она, наконец, посмотрела на меня осмысленным взглядом, по мне прошла волна облегчения. Я сразу же снова схватился за телефон в попытке набрать номер скорой, но рука сестры слабо сжала моё запястье.

— Не надо, — вымученно произнесла она. Моё сердце упало от звука её голоса, который звучал сейчас не таким, каким я привык его слышать, слабый и беспомощный, и я вознамерился не выполнить её просьбу, продолжая жать кнопки. Но Мира не выпускала моей руки и даже попыталась сжать её посильнее — это убило меня, я выпустил телефон из рук. Она натянуто улыбнулась и почти шёпотом попросила открыть тумбочку.            

— В нижней полке есть таблетки, — пробормотала она.

Я сел на корточки и стал искать её таблетки, как она и сказала в нижней полке, в самой глубине, под  фотоальбомом, я нашёл нужные лекарства. Она прятала их, поэтому они были так далеко. Я достал пузырьки и вопросительно посмотрел на сестру не в состоянии спросить что-нибудь вслух. Она потянулась с намерением встать, но я предупредил её движения и уложил обратно на подушки, она слабо улыбнулась мне.

— Те, которые красные, дай мне две, — попросила она. Я сделал, как она просила, и принёс ей воды, чтобы она могла их запить, потом я снова убрал бутылочки на прежнее место и сел на кровати рядом с сестрой.

— Не говори родителям, пожалуйста, — попросила сестра, не открывая глаз. Конечно, я попытался ей возразить, но прежде чем успел сказать что-либо, Мира, всё ещё устало прикрывая глаза, накрыла мою руку своей и повторила: — Пожалуйста, не говори им пока.

Не знаю, что со мной было не так, но я не мог сопротивляться ей. Было неправильным скрывать состояние сестры от отца и тёти Нины, тем более я ничего не знал о болезни сестры, но я не мог ей отказать. Это было со всех сторон глупо, родители Миры собирались улететь завтра, сообщение о приступе дочери могло задержать их здесь, чего я так сильно желал в последние дни, но теперь это казалось не важным: Мира не хотела, чтобы они знали, а я не хотел делать то, чего не хотела Мира.  

— Хорошо, — смог произнести я, — но мы поедем с тобой в больницу на обследование.

Она рассмеялась моим словам, и я почувствовал облегчение — ей становилось лучше.

— Это действительно не так важно, как тебе кажется, — весело сказала сестра. Она на самом деле не видела в своём обмороке того ужаса, что почувствовал я, найдя её без сознания, или она  просто пытается убедить в этом меня. — И нет, мы не поедем с тобой в больницу, потому что со мной всё в порядке. — Заметив, как я нахмурился, она снова взяла мою руку в свою, и это определённо начинало мне нравиться. «Боже! о чём я думаю!»

— Влад, — твёрдо сказала она, всё ещё пытаясь меня переубедить, — всё в порядке. Со мной такое бывает, и... — она медлила с продолжением, — это бывает часто, — наконец выговорила она.

Извращенец

ВЛАД

Родители позвонили, как и обещали. Я добросовестно описал им весь день, проведённый вместе с моими сёстрами. Мне показалось, что они немного успокоились. Вечером я предложил Лизе с Мирой посмотреть фильм, они согласились. Лиза была задумчиво молчаливой, но не грустила. Мира, похоже, начала пересматривать своё отношение ко мне, и я не чувствовал от неё холодности. Я нашёл какую-то современную молодёжную комедию из ряда тех, что терпеть не могу, но сестрёнки в один голос одобрили, и мне пришлось принять своё поражение. Присмотревшись, убедился, что был прав — сюжет был банальным и скучным, поэтому глаза то и дело соскальзывали с экрана. Мы с Лизкой расположились на противоположных от дивана креслах, Мира заняла сам диван. К тому же моё место было не очень удобным для телевизионного просмотра, но я, честно, терпел, а вот Лизка, которая вроде бы была очень увлечена фильмом, сдалась первой.

— Что-то здесь пошла полная несуразица, я лучше пойду в Интернете пообщаюсь или вообще  лягу спать пораньше, — недовольно пробурчала она, поднимаясь с кресла. — Мирок, ты как? Пойдёшь спать?

— Я? Не-а, я хочу досмотреть фильм, — сонным голосом отвечала Мира, разглядывая Лизку плавающими глазками.

— Ну ладно, только не засиживайся тут, — наставила она сестру и у самой двери кинула на меня многозначительный взгляд так, чтобы он остался незамеченным нашей младшей сестрой. Я понял её немую просьбу: «Посиди с ней и проследи, чтобы легла пораньше». Я незаметно кивнул и устремил глаза на экран, совершенно уверенный, что и без просьбы Лизы не оставил бы Миру одну.

Комедия, как назло, и не думала подходить к логическому завершению, и через полчаса я заметил, как Мира еле держит глаза открытыми, но если бы я предложил ей пойти спать, она непременно сделала бы всё наоборот, чтобы доказать мне, что не устала.

— Ляг на подушку, — как можно безразличнее бросил я, не отрывая взгляда от изрядно поднадоевшего фильма. Слышу, как сестра начала ёрзать, но всё же сделала, как я сказал. Это была определённо хорошая идея. Через несколько минут сестра стихла, я осторожно посмотрел на неё. Глаза закрыты, маленькая ладошка подпирает щёку, коленки прижаты к животу и не единого постороннего звука. Она действительно устала и поэтому так быстро уснула. Чтобы она не проснулась, выключаю телевизор — меня, в отличие от сестры, не интересует концовка глупой комедии — и продолжаю тихо сидеть в своём кресле, чтобы сон сестры стал более глубоким, а то, если проснётся, будет оспаривать свою усталость. Я сидел и смотрел на неё спящую. Сейчас её челка, аккуратно заправленная за ухо, не скрывала лица, и я мог смотреть на неё, не таясь: она спит и не видит, что я за ней наблюдаю. Мне вспомнился тот образ, который я создал для неё, когда увидел её ночью. Она привиделась мне ангелом, видеть её такой безмятежной и беззащитной во сне... она поистине была ангелом...
  
Я с опаской поднялся с кресла и приблизился к сестре, она не шелохнулась, значит не разбудил. Бережно поднял сестру на руки, и этот тёплый комочек уткнулся в моё плечо, на моих губах заиграла довольная улыбка, она была лёгкой, не тяжелее тополиного пуха. Я отнёс её в спальню и неохотно опустил на кровать — мне нравилось чувствовать её тепло, ощущать её в своих руках. Я хотел заправить выбившуюся прядь, но сестрёнка прильнула к моей большой и неуклюжей ладони своей розовой щёчкой, и я забыл, что пытался сделать секунду назад. Она улыбалась во сне, а я улыбался наяву. Скрепя сердце высвободил руку, вдоволь насладившись тактильными ощущениями, и укрыл сестру одеялом. Остановился в непонимании, что до сих пор делаю в её комнате, но не в силах заставить себя уйти. Не знаю, сколько ещё находился здесь, смотря на спящую Миру, но мне всё-таки пришлось уйти к себе, когда она начала ворочаться, будто почувствовав моё присутствие. Я бы не смог ей этого объяснить, потому что не мог объяснить это себе.

Я лежал в своей постели и не мог заснуть, в голове крутилось единственное слово — «нетерпимость». Чувство, которое мы испытываем к нашим родственникам, чувство, примешанное к безоговорочной любви, чувство, устанавливающее грань между братской любовью и любовью более чувственной. Нетерпимость к капризам сестры, к поведению, которое было направлено именно на провоцирование меня, но по какой-то мифической причине на меня это не действовало, меня не раздражало и даже не умиляло поведение Миры. Будто с самого начала  в своём сердце я отвёл для неё особенное место и просто ждал, когда она полноправно займёт его и будет повелевать в этих владениях. Когда я стал извращенцем? Я знаю ответ на этот вопрос: когда увидел её, когда нашёл свою Миру. Самое ужасное, что меня это не пугает. Меня не пугает осознание, что люблю её не как сестру, что желаю её больше чего бы то ни было на этой земле. И это не ограничивается обладанием её тела, я хочу быть рядом, оберегать и заботиться, видеть её счастливой. Можно было назвать это братской нежностью, если бы... Если бы я не понимал, что не хочу делить эти чувства ни с кем, не хочу, чтобы кто-то другой был для неё важнее меня. Я хочу, чтобы в моё плечо она утыкалась своим личиком, чтобы во сне льнула к моей ладони, чтобы мою руку сжимала в молчаливой просьбе, чтобы на меня смотрела и меня искала. Многого ли я хочу? Нет, не многого, я прошу невозможного, но не хочу останавливаться.  

Говорят, когда дети растут, вместе с ними растёт и их родственная любовь, и к ней примешивается отвращение, которое не даёт рассмотреть в сестре девушку. Отвращение, которое потом никуда не исчезает и незримо присутствует на протяжении жизни, нисколько не уменьшая родственной любви, но помогая оставаться этой любви нормальной, не преступая дозволенных пределов. Может, поэтому это произошло со мной, потому что во мне нет нетерпимости по отношению к Мире? Всё, что она делает, мне кажется правильным, даже когда она ненавидела меня, мне казалось, что я этого заслуживаю. Отвращение? Это чувство я никогда не буду испытывать к ней, особенно теперь, когда понимаю, насколько погряз в непреодолимой тяге к своей сестре. Скорее, я испытываю отвращение к себе, за то, что не могу остановить своё расползающееся безумие, не хочу останавливать себя и не любить её этой ненормальной любовью. Напоминание о том, что она скоро уедет, — это единственное, что успокаивает остатки здравомыслящего человека во мне, но как же убивает эта мысль изнутри, как иссушает моё возродившееся сердце.

Ты рисуешь?

МИРА

Совсем превратилась в лентяйку,  даже не помню, как попала на свою кровать, но и конечно же, вчерашним вечером я ничего не рисовала, буду навёрстывать упущенное, порисую сегодня днём. Влад всё равно уезжает на фирму, Лизка идёт на теперь уже официальное собеседование, так что в доме будут тишина и покой, самое то для  художника вроде меня.

После того случая с моим незапланированным обмороком моё сердце на время забыло о своём недомогании и устроило для меня маленькие каникулы, поэтому, хотя теперь я чувствовала постоянную усталость, но болей и колик  не было, а голова и вовсе не кружилась. После совместного завтрака, как я и предполагала, все разбрелись по своим делам, и я отправилась в свою комнату за мольбертом, решив поискать вдохновение в зимнем саду у брата. Да, всё-таки зря я надела  это летнее платье, теперь нужно переодеваться, простужаться мне никак нельзя.

Изрядно попотев с выбором утеплённых джинсов, решила не тратить время на поиски подходящего свитера и прямиком отправилась в комнату сестры — Лизкины свитера всегда мне нравились больше, чем свои.

О, у моей сестры целый комплект зимней одежды — мечта фетишиста! Но мне достаточно было и одного, какого-нибудь ну уж совсем простенького, поэтому я выбрала вишнёвый свитер, изрядно поношенный, но от этого не менее любимый мной. Я часто одалживаю его у сестры, поэтому думаю, что и на этот раз она не разозлится. Наконец в полном боевом облачении я собрала все нужные мне принадлежности и отправилась в сад за домом.

Это было довольно пустынное место в зимний период времени, но в то же время очаровательно по-своему. Кругом стояла умиротворяющая тишина, белоснежный снег соткал неповторимый наряд для каждого деревца, дорожка, вылощенная из гравия, была засыпана той же небрежной рукой зимней художницы, воздух был дурманяще свеж и наполнял мои лёгкие обжигающим холодом. Разве могла такая красота оставить равнодушным столь неискушённого, осмелюсь сказать, художника как я?

Как и во всё прежнее время, я, не теряя даром ни минуты, установила мольберт, закрепила чистый лист и, не позаботившись о стуле или хотя бы о табуретке для себя самой, принялась передавать окружающую меня красоту, созданную, несомненно, более талантливой художницей, чем я.

На мой взгляд, выходило неплохо, но рождающаяся под моей рукой картина не была насыщена тем воздухом, который окружал меня. Я передала нужные краски и оттенки, правильный наклон теней, но она всё равно оставалась мёртвой, такой, какой мы представляем себе унылую зиму. А я видела её другой, и совсем не унылой. Напротив, ласковой, как щекочущий ресницы первый снег, ранимой, как невпопад упавший дождь в декабре, безупречной, как белоснежная гладь горизонта, и любящей, заботливой рукой расстилающей снежное покрывало. А у меня ничего не выходило с передачей собственных чувств, которые пробуждала во мне ненавязчивая красота зимы. Моя картина очень явственно дышала одиночеством, какой-то опустошённостью, хотя изобразить я хотела совсем иное. Отставив кисть, я пошла прогуляться по саду в поисках ответа для решения дилеммы и просто, чтобы прочувствовать снежный воздух — может, что-то из этого выйдет. Мои ноги в тёплых и бесформенных сапожках утопали в глубоком снегу, оставляя неравномерный след, разрушая девственную поляну сверкающих хрусталиков снега.

Побродив немного, ничего не надумав и промаявшись с бесконечно утопающими стопами, я вернулась к мольберту, тяжко вздыхая от собственной бездарности. С лёгким, мимолётным дуновением ветра, растрепавшего мою чёлку, до меня пробрался и подступающий через кожу мороз — значит, придётся оставить идею об удачном завершении картины и возвращаться в дом. Заправляя непослушные волосы за ухо, я со своей близорукостью, наконец, уловила различие между моей картиной и открывающимся передо мной пейзажем. На картине не было следов, моих следов, снег оставался нетронутым, ненужным, знаменуя то самое одиночество, которого я так боялась. А в саду было полно следов: вот следы от дома к дорожке, ещё вытоптанная целая тропинка, когда я гуляла в раздумьях, и этого всего нет на картине, в ней нет незримого присутствия живого человека, а значит, и самой жизни,  нет спутника моей одинокой зимы. Обрадованная своей догадкой и вдохновлённая, я вновь позабыла об ухудшающейся погоде и взялась за кисть, спеша дополнить свою неполноценную работу, будто опасаясь упустить благоприятный момент и не успеть...

Конечно же, за рисованием я пропустила время обеда. К счастью, Лизка ещё не вернулась, Влад был на работе, а Татьяна Львовна в отпуске, так что я благополучно не пообедала и избежала всяческих упрёков со всех сторон. Пребывая в какой-то смеси чувств из эйфории и головной боли, возникшими по отдельности и по разным причинам, но теперь составляющими нечто единое, я мирно пила сок и смотрела телевизор в гостиной. Немного прошло времени, прежде чем я услышала голоса, шум открывающейся входной двери, а через какое-то время и увидела появившихся в моём поле зрения Влада и Лизу. Оба прошли в гостиную и с каким-то одинаково укоряющим видом воззрились на меня. Я недоумевающе смотрела в ответ. Никто не спешил нарушать молчаливое переглядывание, так что было очевидным, что Лизка не вытерпела первой и заговорила, наконец, проясняя мне всю ситуацию.  

— Где ты оставила свой телефон? — очень серьёзно заговорила Лиза. Я не привыкла к такому, она никогда не исполняла роль старшей сестры, а сейчас в ней вдруг проявился этот дремлющий талант. — Мы с Владом весь день не можем до тебя дозвониться, — распалялась она, упирая свои руки в бока, видимо, для пущей важности — честное слово, я еле сдерживала себя, чтобы не рассмеяться. Хотя она права, снова я забыла про свой телефон, а они, наверное, и правда волновались. Пока моя сестра удачно вспоминала, что она ответственна за младшую сестрёнку, Влад медленно приблизился к дивану и присел рядом со мной.

— Ты в порядке? — взволнованно спросил он. Кажется, Влада не интересовал мой бесполезный телефон, и на его лице читалось неподдельное беспокойство. Он пристально смотрел мне в глаза.

Ты такой тёплый

ВЛАД

Боже! Она опять не берёт трубку! Может, она снова упала в обморок? НЕТ! НЕТ! И НЕТ! Я мог думать только о том, что Мира не ответила ни на один из семидесяти двух звонков, сделанных мной за последние полчаса. Я стойко вытерпел до полудня, считая каждую прошедшую секунду, не думая ни о чём, кроме как о сестре. Нет, это не было связано с моим чудовищным открытием, что я влюблён в собственную сестру, просто я действительно сильно переживал по поводу её одинокого нахождения в доме. Глупо было не рассказывать о её обмороке, но теперь уже не переиграешь. А-ах, почему же она не отвечает. Хорошо, что я позвонил Лизе, пусть она и разозлилась и была недовольна, что придётся отменить встречу, но согласилась со мной, что нужно ехать домой.

— Наверное, оставила его где-нибудь, вот и не слышит, как мы названиваем ей, — возвращает меня в реальность Лиза, сидящая рядом на пассажирском сидении. — Несносная девчонка, — не на шутку разошлась сестрёнка.

— Она на самом деле может оставить где-нибудь свой телефон?—– неверяще вопрошаю я.

— Оставить? — хмыкает Лиза. — Лучше сказать, что она им вообще не пользуется, — иронично заявляет, но меня это как-то успокаивает. Если она частенько забывает про свой мобильный, значит, и сейчас, возможно, она о нём не вспоминала. Это действительно звучит правдоподобно, учитывая то, что это я настоял на приобретении мобильного телефона для Миры после того случая с обмороком, чтобы она всегда могла позвонить мне, когда меня нет рядом, ну или вызвать себе помощь. Ехать стало легче, потому что руки перестали трястись, как у последнего алкоголика, глаза наконец-то сосредоточились на дороге, и в голове перестали всплывать ужасные картины нахождения Миры в бессознательном состоянии.

Даже не знаю, как смог подавить в себе желание помчаться и ворваться в дом, чтобы убедиться во здравии сестрёнки, заставил себя успокоиться и последовать примеру Лизы, слишком медленно, слишком неторопливо проходя через бесконечную аллею, открыть злополучную дверь и наконец-то оказаться внутри. Не переставая нервничать, почти запаниковал, обнаружив полнейшую тишину и пустующую кухню. Лиза, не останавливаясь, направилась в гостиную, я был вынужден не поддаться желанию заглянуть в комнату Миры, поэтому пошёл за сестрой. Буря эмоций — облегчение, радость, необъяснимое счастье, страх, паника и смятение, и ничто из этого нельзя было отразить на лице, слишком сильно было желание немедленно прижать к себе Миру, слишком отчётливо читалось оно в моих глазах, поэтому, только взглянув на сестрёнку, сразу же опустил глаза, уподобляясь укоряющей позе Лизы. Она что-то говорила, но я не слушал, даже не помню, кажется, я сам только что о чём-то спрашивал Миру.

— Забыла телефон на тумбочке... — слышу её ответ, значит, с ней всё в порядке. Лизка шумно покидает комнату, а по-другому она и не умеет. Несмело сажусь рядом с Мирой, больше не могу держаться от неё настолько далеко. Только сейчас до меня доходит смысл слов Лизы, и я в непонимании смотрю на сестрёнку.

— Ты действительно не обедала? — спрашиваю её. Она не отвечает, подтверждая мои худшие предположения. Но почему? Почему она совсем не думает о себе? — Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю, делаю глубокий вдох, чтобы не сорваться на крик от её безмятежности. И тут она делает то, к чему я абсолютно не готов. Она снова берёт меня за руку, как тогда, в первый раз, когда просила не говорить родителям о приступе. Я просто расплываюсь от её невинной ласки, перестаю соображать вообще. Я не должен так реагировать на неё, я просто схожу с ума, и вообще когда это было такое, она же только держит мою руку, а я таю, как свихнувшийся влюблённый. Хотя... я и есть свихнувшийся влюблённый... На моих губах невольно проступила горькая усмешка.

— Пойдём?

Мы вместе прошли по коридору до её комнаты. Мира сказала, что ей нравится русская кухня. Я знал об этом очень хорошо, но разыграл для неё притворное удивление, потом отправил её отдохнуть и направился в свою комнату — нужно было переодеться и заказать еду.

Не медля позвонил в ресторан и заказал все блюда. Мира очень любит грибы, поэтому я специально заказал грибную солянку, и не очень жалует говядину, предпочитая мясо птицы, это определило мой выбор на второе — жареная утка не оставит мою девочку равнодушной. До сих пор в голове не укладывается, чем она могла так увлечься, что забыла про собственный желудок. Переодевшись, я всё-таки решил позвонить родителям перед ужином. Было очевидно, что они не звонили сестре, потому что, столкнувшись с бесчисленными пустыми гудками, разволновались бы и сразу же перезвонили мне или Лизе. У меня не было пропущенных звонков от них, значит, лишних беспокойств мы благополучно избежали.

— Сынок, как вы там? — послышался довольный голос отца. Прошло всего два дня, а они так переживают из-за своего отсутствия, но оно наполняло меня теплотой и спокойствием — это и означает быть семьёй.

— Всё нормально, пап, с трудом справляюсь с капризными дамами, — пошутил я. В трубке послышался смех отца и глухой разговор — отец пересказывал новости тёте Нине. – А что у вас?

— Дом оказался в худшем состоянии, чем мы предполагали, — он тяжело вздохнул, но тут же поспешил ободряюще добавить: — Но есть и хорошие новости: администрация обещала выделить средства на ремонт пострадавших от наводнения жилищ. К тому же с теми деньгами, которые ты одолжил... — отец, конечно же, услышал моё недовольное шипение. — И не возражай, именно одолжил, ну вот, с этой суммой, думаю, мы сможем устранить самые плачевные разрушения. Не думаю, что мы справимся так скоро, как рассчитывали, и даже не знаю, когда сможем забрать твоих сестёр, — он как-то замялся, а я поспешил его успокоить.

— Отец, конечно, глупо радоваться в такой ситуации, но я только рад, если Лиза с Мирой подольше поживут у меня. К тому же, — теперь мялся уже я, и мы подошли к новости дня, — Лизу приняли на работу.

— Что? — послышался голос тёти Нины. Оказывается, она выхватила трубку у мужа, чтобы поговорить со мной. — Когда это она успела? — возмущалась она, но голоса не повышала — вот так всегда, даже когда очень расстроена, она остаётся очень уравновешенной и не выходит из себя.