Остросюжетный детектив. Выпуск 4

Пролог

3 мая 1958 года.

Если можно назвать офисом деревянный вагончик размером два на три метра, установленный на четырехколесном прицепе, считайте, что я сижу в своем офисе. Торчу здесь уже четыре часа. От наушников болит голова, а с болот и моря надвигается мгла. Но даже если бы мне пришлось провести тут всю ночь, я поступил бы именно так: эти наушники – самая важная вещь на свете. Они – единственное средство, связывающее меня с миром.

Питер должен был выйти на связь три часа назад. Рейс из Барранкильи на север – дальний рейс, но мы уже добрую дюжину раз летали туда. Три наших старых самолета ДК находятся в отличном состоянии благодаря неустанному и тщательному уходу за ними. Пит – прекрасный пилот. Барри первоклассный штурман. Прогноз погоды на западно-карибском побережье самый благоприятный. А время, когда начинается сезон тропических циклонов, еще не настало.

Нет ни единой серьезной причины, объясняющей, почему они не вышли на связь несколько часов назад. Возможно, пропустили время сеанса из-за того, что отклонились на север в направлении Тампы – места их назначения. Может быть, они нарушили мою инструкцию о длинном перелете через Юкатан Страйт и вместо этого махнули прямо над Кубой? С самолетами, пролетающими в эти дни над охваченной войной Кубой, может случиться все что угодно. Нет, непохоже. Я подумал о грузе, с которым они летели, и это показалось еще более невероятным. Когда дело касалось риска, Пит осторожнее и предусмотрительнее меня.

Из угла офиса, где стояла рация, доносилась тихая музыка. Рация настроена на какую-то станцию, говорящую на английском языке, и уже вторично в этот вечер певец пел под гитару народную песню о смерти то ли матери, то ли жены, то ли любимой. Я так и не понял, о ком он пел. Песня называлась «Моя красная роза стала белой». Красный цвет символизировал жизнь, белый – смерть. Красный и белый – цвета трех самолетов нашей Транс-Карибской чартерной службы, занимающейся доставкой грузов на дальние расстояния. Я обрадовался, когда песня кончилась.

Мой офис не перегружен вещами: не считая рации, там только стол, два стула да картотека наших клиентов. Ток к большой рации подведен силовым кабелем, пропущенным через дырку в двери и, словно змея, извивающимся по траве и грязи до главного терминала, находящегося в одном из углов бетонированной площадки. Да, совсем забыл: в офисе еще висит зеркало. Элизабет повесила его в тот единственный раз, когда навестила меня здесь, а я так и не удосужился снять его со стены.

Посмотрев в зеркало, я понял, что этого не следовало делать: черные волосы, черные брови, синие глаза и бледное, измученное, напряженное лицо сразу же напомнили о том, как отчаянно я нервничал. Я отвернулся и уставился в окно.

Это едва ли было лучше. Единственным преимуществом представшего перед моим взором вида было то, что я уже не мог видеть своего лица. Но не видел и ничего другого. Смотреть из окна вагончика даже в самые лучшие времена не на что: впереди на многие мили тянулись пустынные, унылые, плоские топи, простирающиеся от аэропорта Стенли Филд до Блейза.

С сегодняшнего утра в Гондурасе начался сезон дождей: тоненькие струйки воды непрестанно скатывались по стеклу единственного окна офиса. Низкие, растрепанные и гонимые ветром тучи низвергали с неба косой дождь, и от пересохшей земли поднимались густые испарения, превращающие мир за окном в какую-то серую и мистическую нереальность.

Я снова отстучал позывные. Результат был, как и в последние пятьсот вызовов. Молчание. Я изменил частоту, желая убедиться, что с приемом все о'кей, и, услышав шум голосов, треск статического электричества, пение и музыку, снова перешел на заданную частоту.

Этот полет – самый важный из всех, которые когда-либо совершали самолеты Транс-Карибской чартерной службы. Потому и надо торчать в этом крохотном вагончике и бесконечно ждать, когда доставят запасной карбюратор. А его все не привозили. Пока нет карбюратора, красно-белый самолет ДК, припаркованный в пятидесяти метрах на площадке перед ангаром, мне так же необходим, как очки от солнца в этот дождливый день.

Нет сомнений, они уже вылетели из Барранкильи. Первое известие я получил три дня назад, когда прибыл сюда. В закодированной телеграмме не упоминалось о том, что им грозит какая-либо опасность. Операция хранилась в полнейшей тайне, и только трем надежным государственным служащим было частично известно о ней. Ллойд не хотел рисковать даже за такой баснословный куш, которого мы раньше и в глаза не видели. Поэтому вечерняя радиосводка новостей о предпринятой вчера экстремистами попытке сорвать выборы либерала Ллераса не встревожила меня: все самолеты военно-воздушных сил и гражданской авиации стояли на аэродромах на приколе, а самолеты иностранных воздушных линий не допускали к полетам. Экономика Колумбии была в таком плачевном состоянии, что она не могла себе позволить оскорбить даже иностранных голодранцев, каковыми нас считали.

И все же я не хотел рисковать. Если 4 мая, то есть послезавтра, экстремисты одержат верх и разоблачат нас, Транс-Карибская чартерная кампания должна быстро сматывать удочки. Вернее, смываться немедленно. Если к тому же учесть баснословную выручку за доставку груза на Тампу, то…

В наушниках потрескивало. Разряды слабые, но частые, словно кто-то настраивался на нашу волну. Повернув регулятор громкости до отказа, я максимально усилил звук и, отрегулировав диапазон тонкой настройки частоты, стал тщательно, как никогда, вслушиваться в эфир. Полная тишина. Ни голосов, ни морзянки. Ничего. Я сдвинул на затылок один из наушников и сунул руку в карман, чтобы вытащить пачку сигарет.

Рация оставалась включенной. И тут, в третий раз за этот вечер, менее чем через 15 минут с тех пор, как я слушал ту грустную песню в последний раз, певец запел ее снова: «Моя красная роза стала белой».

Этого нельзя было выдержать. Я сорвал наушники, подбежал к рации и выключил динамик таким резким рывком, что чуть было не сломал выключатель. Вытащив из-под стола бутылку виски и не разбавляя содовой, плеснул его в стакан. Потом снова надел наушники. И вдруг услышал…

– CQR вызывает CQS. CQR вызывает CQS. Ты слышишь меня? Отбой.

Я вцепился в ключ передатчика и микрофон так поспешно, что задел стакан. Виски расплескалось по столу, стакан упал на деревянный пол и со звоном разбился.

– CQS здесь. CQS здесь! – заорал я. – Это ты, Пит? Отбой.

– Я. Придерживаюсь курса и времени. Сожалею, что запоздал со связью, – голос Пита был слабым и далеким, но даже ровный металлический тон микрофона не мог заглушить в нем напряжения и злости.

– Торчу здесь уже несколько часов, – в моем голосе сквозь облегчение проскальзывало раздражение. Когда я почувствовал это, мне стало стыдно. – Что-нибудь не так, Пит?

– Да, неприятности. Какой-то шутник узнал о грузе у нас на борту. А может, мы просто не понравились ему. Он сунул за рацию взрывное устройство. Детонатор и взрыватель сработали, а начинка – гелигнит, тротил или еще какая-то хреновина – не взорвалась. Вышла из строя рация. Хорошо еще, что Барри захватил с собой полный ящик запасных деталей. Он только что отремонтировал рацию.

Мое лицо стало мокрым от пота, руки дрожали. Голос тоже.

– Ты хочешь сказать, что кто-то подложил бомбу и пытался взорвать самолет?

– Да.

– Кто-нибудь ранен? – я с ужасом ждал ответа.

– Успокойся, брат. Только рация вышла из строя.

– Слава Богу. Будем надеяться, что на этом неприятности кончились.

– Ты только не волнуйся, но вот уже 30 минут у нас на хвосте висит сторожевой пес – какой-то самолет американских военно-воздушных сил. Из Барранкильи, должно быть, вызвали эскорт, чтобы присмотреть за нами, – Питер резко рассмеялся. – Ведь американцы весьма заинтересованы в грузе, который у нас на борту.

– Что это за самолет? – я совершенно растерялся, ведь он не только прошел 200-300 миль до Мексиканского залива, но к тому же еще и перехватил наш самолет без радионаведения. – Тебя предупреждали об этом самолете?

– Нет, но тревожиться нечего, он и вправду американский. Мы только что разговаривали с кем-то из его экипажа. Им все известно и о нас, и о нашем грузе. Это старый «Мустанг», оборудованный дополнительными бензобаками для дальних рейсов. Истребитель не смог бы так долго продержаться в воздухе.

– Понятно, – видно, я, как всегда, волновался без всяких на то оснований. – Какой держишь курс?

– Постоянный 040.

– Где находишься?

Он что-то сказал, но я не разобрал. Прием ухудшился, нарастали помехи.

– Повтори, будь добр…

– Барри сейчас исправляет навигационный прибор. Трудится вовсю. Просит еще минуты две…

– Дай мне Элизабет.

– Привет, Вилко! – Потом пауза, и снова ее голос. Голос женщины, которая была мне дороже всего на свете: – Я очень сожалею, дорогой, что мы так напугали тебя. – В этих словах была вся Элизабет: сожалела, что меня напугала, и ни слова о себе самой.

– У тебя все в порядке? Ты уверена, что у тебя…

– Конечно, – голос ее тоже был отдаленным и еле слышным, но в нем звучали присущая ей жизнерадостность и бодрость. Я слышал их, хотя нас разделяли 15 тысяч километров. – Мы почти у цели. Вижу на земле огни, – минутное молчание, и ее тихий, едва слышный голос: – Я очень люблю тебя, дорогой. Люблю навсегда, навсегда, навсегда…

Счастливый, я откинулся в кресле, расслабился и наконец-то начал успокаиваться. Потом вскочил и уже наполовину наклонился над рацией, как вдруг услышал крик Элизабет и вслед за ним резкий, голос Пита:

– Он пикирует прямо на нас! Ты слышишь?! Этот подонок спикировал прямо на нас. Он открыл огонь и стреляет из всех пулеметов. Он идет прямо…

Голос Пита перешел в какой-то задыхающийся, булькающий стон. Стон прервал отчаянный и мучительный крик Элизабет, и в то же самое мгновенье меня оглушило стаккато взрывающихся снарядов, от которого завибрировали наушники на моей голове. Все это продолжалось не более двух секунд, а то и меньше. Потом тишина: ни пальбы, ни стона, ни крика. Гробовая тишина.

Две секунды. Две секунды, отнявшие все, что было для меня жизнью. Две секунды, оставившие меня в полном одиночестве в пустом, жестоком, разрушенном и бессмысленном мире.

Моя красная роза стала белой.

Это произошло 3 мая 1958 года.

Глава 1

Не знаю, какого именно человека я ожидал увидеть за полированным столом красного дерева. Подсознательно он ассоциировался в моем представлении с аналогичными нелицеприятными персонажами, облик которых возник при чтении книг и просмотре кинофильмов. Это происходило в те далекие времена, когда было достаточно свободы для подобного времяпрепровождения, когда книги читались, а фильмы смотрелись без разбора. Единственные отклонения в наружности судей, служащих в соответствующих заведениях юго-востока Соединенных Штатов я усматривал в их весе: одни – высушенные, худосочные и жилистые, а другие – с тройными подбородками и соответствующим этим подбородкам обилием мяса и жира на теле. Как правило, судья оказывался пожилым человеком, одетым в белый помятый костюм и бывшую когда-то белой, но потерявшую свежесть рубашку. На шее обычно повязан галстук в виде шнурка от ботинок, на голове красовалась панама с цветной лентой. Лицо чаще всего красное, нос сизый, и, конечно, судью украшали серебристые, в стиле Марка Твена, усы с опущенными концами, облитые водой из сифона, мятной водкой или чем-то еще, что они употребляют в местах, подобных судам. Выражение лица равнодушное, осанка аристократическая, моральные принципы высокие, а интеллект весьма умеренный.

Судья Моллисон очень разочаровал меня. Он не соответствовал ни одной из моих характеристик, за исключением, возможно, моральных принципов, а их с первого взгляда не обнаружишь. Он был молод, чисто выбрит, в безупречно сшитом светло-сером костюме из тонкой шерсти. Галстук старомодный. Что касается мятной водки, то сомневаюсь, что он вообще заглядывал в бар, если не считать случаев, когда у него возникало желание прихлопнуть это заведение. Он выглядел мягким, не будучи таковым, он выглядел умным и полностью соответствовал этому определению. Его ум был острым, как игла. И сейчас, проткнув меня ею, он с бесстрастным лицом наблюдал, как я извиваюсь. И выражение его лица было мне совсем не по вкусу!

– Давайте, давайте, говорите, мы ждем ответа, мистер… э… Крайслер. – Он не выразил словами, что не верит тому, что мое имя Крайслер, но если бы присутствующие в зале суда люди не заметили недоверия в его тоне, они с успехом могли бы сидеть дома и не искать развлечений.

И, конечно, не могли не заметить его тона несколько школьниц, которые, с круглыми от впечатлений глазами, храбро постигали уроки уголовного права в атмосфере греха, порока и беззакония. Не могла не заметить этого блондинка с грустными глазами, спокойно сидящая на скамейке в первом ряду, а также огромный, заросший черными волосами обезьяноподобный тип в четвертом ряду. По крайней мере, его сломанный нос под едва заметным просветом между бровями и лбом то и дело заметно подергивался. А может, его просто донимали мухи. В зале суда их полным-полно. Я с раздражением подумал, что если внешность человека говорит о его характере, то этот верзила должен был бы сидеть на моем месте. Я снова повернулся к судье.

– Вот уже в третий раз, судья, вы испытываете затруднения, припоминая мое имя. Между тем некоторые наиболее сообразительные люди, слушающие вас, уже уловили его. Вам следовало бы быть более собранным, мой друг!

– Я вам не друг, – голос судьи Моллисона был подчеркнуто официальным и недружелюбным, – и вы еще не на скамье подсудимых. Здесь нет присяжных заседателей, и дело только слушается, мистер… э… Крайслер.

– Крайслер, а не э… Крайслер. Но вы ведь чертовски уверены, что суд состоится. Не так ли, судья?

– Советую следить за выражениями и манерами, – резко бросил судья. – Не забывайте, что я могу отправить вас под стражу и в тюрьму, причем на неопределенное время. Вернемся к вашему паспорту. Где он?

– Не знаю. Наверное, потерял.

– Где?

– Если бы я знал, то не потерял бы.

– Это понятно, – сухо сказал судья, – но если бы мы могли ориентировочно установить место, где он был утерян, то уведомили бы соответствующие полицейские участки. Когда вы впервые заметили пропажу и где находились в это время?

– Три дня назад. И вы хорошо знаете, где я находился все это время. Сидел в ресторане мотеля «Контесса», ел обед и занимался своими собственными делами. Тут явился дикий Билл Хичкок со своими полицейскими, и они набросились на меня, – я жестом показал на крошечного шерифа, одетого в костюм из легкой ткани, называемой «альпага». Шериф сидел в кресле с соломенным сиденьем прямо напротив судьи, и я подумал, что в Марбл-Спрингс нет ограничений в отношении роста полицейских офицеров, стоящих на страже закона: рост шерифа от макушки до выполненных на заказ ботинок с внутренним каблуком и максимально толстой стелькой не превышал 160 сантиметров.

Шериф так же, как и судья, весьма разочаровал меня. Хоть я ничего особенного и не ждал от этого законника с Дикого Запада вместе с его кольтом, но все же думал, что при нем будет хотя бы шерифский значок или пистолет. Не было ни значка, ни пистолета. По крайней мере, в пределах видимости. Единственным пистолетом в зале суда оказался короткоствольный кольт в кобуре офицера, стоящего справа в полуметре у меня за спиной.

– Они не набрасывались на вас, – терпеливо втолковывал судья Моллисон. – Они искали заключенного, который бежал из ближайшего лагеря, находящегося под охраной дорожного контроля нашего штата. Марбл-Спрингс город маленький, и незнакомые люди тут как на ладони. Их замечают сразу. Вас здесь никто не знает. Совершенно естественно…

– Естественно! – перебил его я. – Послушайте, судья, я разговаривал с тюремным надзирателем. Он сказал, что заключенный сбежал днем, в 6 часов дня, чтобы быть точным, а конный полицейский задержал меня в 8 вечера. Значит, вы полагаете, что за два часа я сбежал из тюрьмы, освободился от наручников, принял ванну, помыл голову шампунем, сделал маникюр, побрился, сходил к портному, чтобы он снял с меня мерку, и успел сшить костюм, купил нижнее белье, рубашку и ботинки?

– Да, и такое случалось, – прервал меня судья. – Отчаянный парень с револьвером или дубинкой…

– И с отросшими на 75 миллиметров волосами… И все это за два часа?

– Там было очень темно, – вмешался было шериф, но судья сделал ему знак молчать.

– Вы возражали против допроса и обыска. Почему?

– Я уже говорил, что занимался своими собственными делами. Сидел в респектабельном ресторане и никого не трогал. Там, откуда я прибыл, человеку не требуется разрешения властей на то, чтобы дышать и ходить, где ему заблагорассудится.

– Здесь такого разрешения этому человеку тоже не требуется, – терпеливо объяснял мне судья. – От вас потребовали только предъявить ваши водительские права, страховое свидетельство, поручительское свидетельство, старые письма или любые другие документы, удостоверяющие вашу личность. Вам следовало всего-навсего выполнить это требование.

– Я и хотел выполнить его…

– Тогда почему же это произошло? – судья кивнул вниз на шерифа. Я проследил за его взглядом. Когда впервые увидел шерифа в мотеле «Контесса», он и тогда показался мне далеко не красавцем, теперь же наклеенные на лоб, подбородок и скулу широкие куски пластыря подчеркивали это.

– А чего вы хотели? – пожав плечами, спросил я. – Когда взрослые парни начинают играть в свои игры, маленькие дети должны сидеть дома со своими мамочками.

Шериф подскочил на стуле, глаза его сузились, руки с такой силой вцепились в подлокотники кресла, что побелели суставы. Судья нетерпеливо махнул ему рукой, усаживая на место.

– Две гориллы, которые были с шерифом, набросились на меня и начали избивать. Это была самозащита.

– Если они напали на вас, – ледяным голосом спросил судья, – то как вы объясните тот факт, что один из офицеров шерифа все еще лежит в госпитале с поврежденной коленной чашечкой, а у другого сломана челюсть, в то время как на вас нет никаких следов побоев?

– Я объясню это тем, что ваши парни не в форме и мало тренируются, судья. Штату Флорида следует тратить больше денег на обучение своих полицейских офицеров и уделять больше внимания их внешнему виду. Возможно, если бы они не объедались гамбургерами и меньше пили пива…

– Молчать! – наступила короткая пауза, пока судья пытался привести в норму свои нервы. Я снова оглядел зал суда. Школьницы все еще сидели с вытаращенными глазами: такого зрелища они никогда еще не видели в своем классе; блондинка из первого ряда, не отрываясь, смотрела на меня, выражение ее лица было одновременно и любопытным и удивленным, словно она усиленно пыталась осознать что-то. Сидящий позади нее тип со сломанным носом, устремив взгляд в пространство, с ритмичностью автомата жевал окурок потухшей сигары; судебный репортер казался спящим; конвойный у двери с олимпийским спокойствием созерцал сцену битвы. За спиной конвойного через открытую дверь я видел ослепительный свет полуденного солнца, серую от пыли улицу. Еще дальше виднелась роща беспорядочно посаженных карликовых пальм, озаренных мерцающим блеском солнца, отраженного в зеленых водах Мексиканского залива…

Наконец, судья пришел в норму.

– Мы установили, – резко проговорил он, – что вы жестокий, высокомерный, дерзкий и опасный человек. При вас найден револьвер, кажется, его называют малокалиберным лилипутом. У меня есть все основания заключить вас в тюрьму за неуважение к суду, оказание сопротивления и нападение на полицейских, находящихся при исполнении своих обязанностей, а также за незаконное ношение смертельно опасного оружия. Но я этого не сделаю, – после небольшой паузы он заговорил снова: – Мы предъявим вам значительно более серьезные обвинения.

Судебный репортер открыл на мгновение один глаз, но тут же отключился и снова заснул. Тип со сломанным носом вытащил изо рта то, что осталось от окурка, осмотрел его, сунул обратно в рот и снова принялся методично жевать его. Я промолчал.

– Где вы были перед тем, как прибыли сюда? – резко спросил судья.

– В Санта-Катарине.

– Я не это имел в виду. Но ладно… Как вы прибыли сюда из Санта-Катарины?

– Автомобилем.

– Опишите эту машину и шофера.

– Зеленый «салон-седан», так, наверное, вы называете его. А за рулем бизнесмен средних лет. Рядом сидела его жена. Он – седой, она – блондинка.

– И это все, что вы запомнили? – вежливо спросил Моллисон.

– Да, все.

– Полагаю, вам ясно, что подобное описание годится для миллиона супружеских пар и их автомобилей?

– Но вы ведь знаете, как это бывает, – пожал я плечами. – Когда не ожидаешь, что тебя будут допрашивать, незачем запоминать.

– Хватит. Хватит, – прервал судья. – И автомобиль этот не нашего штата, конечно?

– Да, не вашего. Но слово «конечно» здесь ни к чему.

– Вы впервые прибыли в нашу страну и уже знаете, как отличать номерные знаки?

– Человек за рулем сказал, что приехал из Филадельфии. Ну я и решил, что машина не из вашего штата.

Судебный репортер закашлялся. Судья окинул его холодным взглядом и повернулся ко мне.

– И вы прибыли в Санта-Катарину из…?

– Майами.

– И также на автомобиле, конечно?

– Нет, автобусом.

Судья посмотрел на судебного клерка, тот слегка покачал головой. Потом судья снова повернулся ко мне. Выражение его лица даже с натяжкой нельзя было назвать дружелюбным.

– Вы не только беззастенчивый и наглый лжец, Крайслер, – он опустил слово «мистер», и я понял, что время любезных изъяснений прошло. – Вы к тому же еще и беспечный человек. К вашему сведению, нет автобусных рейсов из Майами до Санта-Катарины. Вы провели прошлую ночь в Майами?

Я кивнул.

– Вы провели ночь в отеле, но, конечно, забыли его название?

– На самом деле…

– Хватит. Поберегите наше время, – судья поднял руку, прерывая меня. – Ваша наглость перешла все границы, и мы не можем больше превращать суд в балаган. Мы уже достаточно наслушались сказок. Автомобили, автобусы, Санта-Катарина, отели, Майами – все это вранье! Вы вообще никогда не были в Майами. Как думаете, почему мы держали вас три дня под арестом?

– Уж лучше вы сами скажите, почему держали, – подзадорил его я.

– И скажу. Держали, чтобы провести полное расследование. Мы связались с иммиграционными властями и всеми авиалиниями, самолеты которых совершают рейсы в Майами. Ваша фамилия не значится ни в списках иностранных, ни в списках местных пассажиров, описанию вашей внешности не соответствует ни один из пассажиров, находящихся в тот день в самолетах. А вас не так-то просто проглядеть!

Я знал, что он имеет в виду. На моей голове был огненно-рыжий парик, а брови черны, как смоль. Мне никогда в жизни не встречались люди с подобным поразительным сочетанием. Такой человек сразу бросался в глаза. Сам-то я привык к необычной раскраске, хотя, должен признаться, мне потребовалось немало времени. А если к этому маскараду прибавить еще и хромоту да длинный шрам от правой брови до мочки правого уха, то какая уж тут может быть идентификация! Именно в этом маскараде и скрывался ответ на полицейский рапорт.

– Насколько мы могли установить, – холодно продолжал судья, – вы сказали правду всего один раз. Только один раз, – судья замолчал, посмотрел на юношу, который только что открыл дверь, ведущую из служебного помещения, и высокомерно вскинул брови. Ни нетерпения, ни раздражения, полное спокойствие – словно всем своим видом хотел сказать, что он, судья Моллисон, не из слабаков и намерен еще потягаться со мной.

– На ваше имя только что пришел вот этот конверт, сэр – сказал юноша и показал конверт. – Это, наверное, радиодонесение.

– Давай его сюда, – судья посмотрел на конверт, кивнул неизвестно кому и снова повернулся ко мне.

– Итак, как я уже говорил, вы сказали правду только один раз. Сказали, что прибыли сюда из Гаваны. И вы действительно оттуда. В полицейском участке, где вас держали, чтобы допросить и произвести доследование, вы забыли вот этот документ, – он сунул руку в ящик стола и вытащил что-то в голубовато-золотисто-белых тонах.

– Узнаете?

– Это британский паспорт, – спокойно сказал я. – И хотя мои глаза не телескопы, допускаю, что он принадлежит мне. Иначе бы вы не прибегли к этому концерту. Но если мой паспорт все это время находился у вас, почему…

– Потому что пытались определить, насколько вы погрязли во лжи, и убедились, что вам нельзя доверять ни на грош, – он с любопытством посмотрел на меня. – Вам, конечно, известно, что это означает? Если ваш паспорт у нас, значит мы имеем еще кое-какие сведения впридачу. Вы производите впечатление человека бесстрастного и хладнокровного, Крайслер. К тому же вы весьма опасны. А впрочем, может быть, просто-напросто глупы?

– Что вам от меня нужно? Вы хотите, чтобы я упал в обморок?

– Наша полиция и иммиграционные власти, по крайней мере в настоящее время, установили хорошие взаимоотношения с кубинскими коллегами, – он, по-видимому, не расслышал, что я пытаюсь перебить его, и продолжал: – Телеграммы в Гавану дали нам гораздо больше, чем сведения в вашем паспорте. Они содержат очень интересную информацию. Вы – не Крайслер, а Форд. Два с половиной года провели в Вест-Индии и хорошо известны местным властям на основных островах.

– Слава, судья, великое дело! Когда у тебя столько друзей…

– Дурная слава. За два года трижды сидели в тюрьме за мелкие проступки, – судья Моллисон бегло просмотрел бумагу, которую держал в руке. – Неизвестно, на какие доходы существовали. Вы работали всего три месяца в должности консультанта гаванской фирмы, специализирующейся на подводных работах, – он посмотрел на меня. – Может быть, вы поподробнее расскажете, чем именно занимались, работая на этой фирме?

– Я определял глубину…

Он задумчиво посмотрел на меня и снова занялся изучением бумаги.

– Вы были связаны с преступниками и контрабандистами. В основном с преступниками, занимающимися кражей и контрабандой драгоценных камней и металлов. Известно также, что они подстрекали или пытались подстрекать рабочих к беспорядкам в Нассау и Мансанильо, хотя их цели не имели никакого отношения к политике. Некоторые из них высланы из Сан-Хуана, Гаити, Венесуэлы и объявлены персонами «нон грата» на Ямайке. Им запрещено высаживаться на берега Нассау и Багамских островов, – он внезапно остановился и посмотрел на меня. – Вы британский подданный и вместе с тем персона, нежелательная на британской территории.

– Это явное предубеждение, судья.

– Нет сомнений, что вы нелегально проникли на территорию Соединенных Штатов Америки, – судью Моллисона, видимо, трудно было сбить с пути, когда он закусил удила. – Как вы сюда проникли – не мое дело. Такое постоянно происходит в этих местах. Возможно, прибыли через Ки-Уэст и ночью высадились на берег где-нибудь в районе порта Шарлотты. Это не имеет значения. Теперь вдобавок к нападению на полицейских офицеров, стоящих на страже закона, и к незаконному ношению оружия без заполнения декларации на его принадлежность или без лицензии на его ношение вам можно предъявить обвинение в нелегальном проникновении в нашу страну. Человек с таким досье заслуживает за эти преступления сурового наказания, Форд. Однако приговор не будет вынесен. Во всяком случае, его вынесут не здесь. Я проконсультировался с государственными иммиграционными властями, и они согласились со мной: лучшее решение дела – депортация. У нас нет ни малейшего желания заниматься людьми, подобными вам. Кубинское руководство сообщило, что вы сбежали из-под охраны и вырвались из полицейского участка, где содержались по обвинению в подстрекательстве к беспорядкам среди докеров. Пытались застрелить полицейского. За такие преступления на Кубе выносят суровые приговоры. Первое обвинение не влечет за собой необходимости выдачи вас кубинским властям, по второму обвинению у нас нет требований о выдаче от компетентных служб. Однако, как я уже упоминал, мы намерены руководствоваться не законами о выдаче преступников, а законами о депортации. И мы решили депортировать вас в Гавану, где соответствующие официальные лица встретят самолет, когда он приземлится завтра утром на Кубе.

Я стоял неподвижно и не проронил ни слова. В зале суда воцарилась тишина. Откашлявшись, заявил:

– Думаю, что вы слишком жестоки ко мне, судья.

– Это зависит от точки зрения, – безразлично произнес он и поднялся, чтобы уйти. Но, бросив взгляд на конверт, который ему принес юноша, сказал: – Одну минуту. – Снова сел, вскрыл конверт, вытащил из него тонкие листы бумаги, взглянул на меня, и слабая улыбка тронула его губы: – Мы просили Интерпол навести справки на вашей родине. Правда, я не думаю, что получим еще какую-то полезную информацию. Мы уже располагаем ею. Полагаю, здесь нет свежих, еще неизвестных нам сведений, которые не были бы уже зафиксированы. Хотя, минутку!

Его спокойный, неторопливый голос вдруг перешел в крик. Задремавший репортер взвился на стуле, как игрушечный черт из коробки, потом выпрямился и тут же, вдвое согнувшись, стал поднимать с полу упавшие записную книжку и ручку.

– Одну минуту, – сказал судья и снова стал читать первую страницу телеграммы: – Улица Поля Валери, дом 37-б. Ваш запрос получен и т. д. и т. д.

Основной текст содержал следующее:

Судья посмотрел на меня, а я через открытую дверь стал смотреть на улицу. Должен признаться, описание было составлено неплохо.

Судья продолжал читать:

Моллисон замолчал и неприязненно уставился на меня:

– Что это за фирма – «Сибл-Горман и K°»?

– Никогда не слышал о такой.

– Уж конечно, не слышали. Зато я слышал. Это хорошо известная инженерная фирма, специализирующаяся, кроме всего прочего, на изготовлении всех типов оборудования для подводных работ. Эта фирма тесно связана с фирмой, где вы работали в Гаване. Не так ли?

Судья, видимо, не ожидал ответа, так как сразу вернулся к чтению:

Я резко наклонился вперед, до боли вцепившись руками в перила ограждения. Глаза всех присутствующих устремились на меня, а мои глаза смотрели только на судью. В душном зале воцарилась тишина, которую нарушало только сонное жужжание мух, летающих где-то высоко над головой, да мягкий шелест лопастей большого вентилятора, укрепленного под потолком.

Снова зазвучал голос судьи:

Несколько минут судья просидел в полном молчании. Потом он, словно не веря своим глазам, удивленно воззрился на меня, заморгал и медленно стал переводить взгляд с предмета на предмет, пока не остановил его на маленьком человеке, сидящем на стуле с плетеным сиденьем.

– Пистолет калибра 4,25, шериф. У вас есть какие-либо соображения на этот счет?

– Есть, – лицо шерифа было холодным и твердым, а голос под стать выражению лица. – Такой пистолет мы называем автоматическим пистолетом 21-го калибра. Насколько мне известно, есть только один пистолет такого типа – «Лилипут» немецкого производства. Именно такой пистолет был обнаружен у задержанного при аресте.

Это было утверждение. Шериф не сомневался в своей правоте.

– И к тому же у него на левой руке рубиновое кольцо, – судья снова покачал головой и потом долгим, долгим взглядом уставился на меня.

– Леопард, преступный леопард никогда не меняет своей пятнистой шкуры. Тот, кого разыскивают за убийство, а возможно – за два убийства, может сделать все что угодно со своим сообщником на складе. Ведь нашли его труп, а не ваш, не так ли?

Люди, находящиеся в зале, сидели в гробовом молчании, шоке и неподвижности. Если бы на пол упала булавка, она произвела бы такой же эффект, как появление авиадесанта.

– Он убил полицейского, – шериф облизнул губы и взглянул на Моллисона, – а за убийство полицейского в Англии вешают, не так ли, судья?

Тот снова обрел равновесие.

– Вынесение приговора не относится к компетенции нашего суда, определить…

– Воды! – прохрипел я.

Голос был мой, но даже для моего собственного слуха он прозвучал, как карканье. Перегнувшись через ограждение и слегка покачиваясь, я оперся одной рукой о перила, а другой вытер пот со лба.

У меня было достаточно времени, чтобы обдумать эту сцену. И мне кажется, что вид мой стал таким, как надо. По крайней мере, надеялся на это.

– Я… мне кажется, я теряю сознание… воды… неужели здесь нет воды?!

– Воды? – голос судьи был неторопливым и доброжелательным. – Боюсь, что здесь нет…

– Вон там, – задыхаясь, я сделал слабый жест, указывая рукой куда-то справа от офицера, который сторожил меня. – Умоляю, воды…

Полицейский посмотрел назад. Мне было бы очень удивительно, если бы он не сделал этого. И в ту же самую минуту я развернулся на носках и левой рукой изо всех сил ударил его в солнечное сплетение, врезавшись костяшками пальцев в украшенный стальными заклепками и тяжелой бронзовой пряжкой ремень, опоясывающий его талию. Костяшки пальцев практически вышли из строя, и неплохо было бы заменить их новыми. От нечленораздельного крика заколебался воздух, и еще не успело отзвенеть в неподвижном зале суда эхо его голоса, как он начал падать. Увидев это, я резко повернул его лицом к себе и, выхватив из кобуры тяжелый кольт, стал медленно обводить им зал. Все это произошло до того момента, когда полицейский, ударившись о перегородку, отделяющую место подсудимого, кашляя, задыхаясь и жадно хватая ртом воздух, медленно осел на деревянный пол.

Я быстро оглядел всех присутствующих в зале. Человек со сломанным носом уставился на меня с таким изумлением, какое вообще могло отразиться на его тупом лице. Рот у него широко раскрылся, а изжеванный огрызок сигары каким-то непонятным образом удерживался в углу рта на нижней губе.

Блондинка с широко раскрытыми глазами нагнулась, держась рукой за щеку. При этом большим пальцем она поддерживала подбородок, а указательным прикрывала рот. Судья перестал быть судьей, он превратился в восковую персону и неподвижно, как изваяние, только что вышедшее из-под резца скульптора, сидел в кресле. Клерк, репортер, полицейский у двери замерли в неподвижности, как и судья, а группа школьниц и пожилая старая дева, сопровождавшая их, по-прежнему сидели с вытаращенными глазами, но любопытство на их лицах сменилось страхом. Брови девушки-подростка, которая сидела рядом со мной, поднялись на лоб, губы дрожали. Казалось, она вот-вот закричит или заплачет от ужаса. Я смутно надеялся, что до крика не дойдет, но через какое-то мгновение понял, что это уже не имеет значения, так как в самые ближайшие минуты в зале все равно воцарится невообразимый шум.

Оказалось, что шериф не был безоружен, как я предполагал: он потянулся за пистолетом. Его движение было не таким быстрым и незаметным, как учило кино моей юности. Длинные борта легкого пиджака мешали движению руки, к тому же ограниченному препятствием в виде подлокотника соломенного кресла. Прошли целые четыре секунды, прежде чем его рука коснулась рукоятки пистолета.

– Не надо, шериф! – проговорил я. – Пушка в моей руке нацелена верно.

Но храбрость, вернее, безрассудная храбрость маленького мужчины была обратно пропорциональна его росту. По решимости в глазах, по губам, слегка приподнятым над плотно сжатыми пожелтевшими от табака зубами, я понял, что остановить его может только одно. Вытянув руку на всю длину, я поднял пистолет так, что его ствол оказался на одном уровне с моими глазами. Прием стрельбы с бедра, не прицеливаясь, применял Дан, стреляя в птиц. Но здесь он не годился. Как только рука шерифа показалась из пиджака, я нажал на курок.

Эхо выстрела из тяжелого кольта, увеличенное во множество раз отражением от стен небольшого судебного зала, заглушило все другие звуки. Никто так и не понял, что произошло: то ли закричал шериф, то ли пуля пробила ему руку, то ли она попала в револьвер и рикошетом отскочила от него. Все, кто был в зале, могли быть уверены только в том, что видели собственными глазами. Правая рука и правый бок шерифа конвульсивно задергались, револьвер, несколько раз перевернувшись в воздухе, отлетел назад и упал на стол в нескольких сантиметрах от записной книжки испуганного репортера.

А мой кольт был уже нацелен на человека, стоящего у двери.

– Иди-ка поближе к нам, приятель, – пригласил я. – У тебя такой вид, словно ты решил позвать кого-нибудь на помощь.

Я подождал, пока он прошел полпути до прохода между рядами, потом быстро повернулся вокруг своей оси, услышав шаркающие шаги за спиной.

Торопиться было незачем. Полицейский встал на ноги, но это было, пожалуй, все, что можно было сказать о нем. Он уже стоял, согнувшись вдвое, одной рукой держась за солнечное сплетение, а другой вытирал костяшками пальцев пыль с пола. Потом затрясся от безудержного кашля и, хватая ртом воздух, стал раскачиваться из стороны в сторону, пытаясь унять боль. Вскоре его тело приняло скорченную жалкую позу. Но на его лице не было страха, на нем были написаны только боль, ярость и стыд… И смертельная решимость.

– Отзови своего сторожевого пса, шериф, – отрывисто бросил я. – На этот раз влеплю ему на всю катушку.

Шериф злобно посмотрел на меня и выругался одним-единственным, но очень нецензурным словом. Он сидел, согнувшись в кресле, вцепившись левой рукой в кисть правой и производя впечатление человека, слишком занятого своими собственными неприятностями, чтобы его беспокоила боль, испытываемая другим.

– Отдай мой пистолет, – прохрипел полицейский. Голос его осип, и эти два слова дались с величайшим трудом. Шатаясь, как пьяный, он сделал один неверный шаг вперед и был уже в двух метрах от меня. Совсем молоденький паренек: ни днем больше двадцати одного года.

– Эй, судья! – крикнул я.

– Не суйся, Доннелли! – рявкнул судья Моллисон, сбрасывая шок своего первого оцепенения. – Не смей, говорю тебе. Этот человек – убийца. Ему терять нечего.

Ему ничего не стоит прикончить и тебя. Стой на месте и не ерепенься.

– Отдай мне пистолет, – повторил полицейский, словно судья Моллисон говорил не с ним, а сам с собой. Предупреждение Моллисона не возымело на парня ни малейшего эффекта. Голос. Доннелли был деревянным и бесстрастным. Это голос человека, решение которого уже не зависит от его воли, это уже было не решение, а единственный смысл его жизни.

– Стой на месте, сынок, – спокойно сказал я. – Судья сказал истинную правду – мне терять нечего. Если ты сделаешь лишь один шаг, прострелю тебе ягодицу. Ты имеешь хотя бы малейшее представление о том, что может натворить неслышно летящая, быстрая свинцовая пуля? Ты слышишь, Доннелли? Если эта пуля угодит тебе в бедро, она так разворотит его, что ты станешь таким же калекой, как я, и будешь хромать до конца своих дней; если же она попадет в бедренную артерию, и глазом не успеешь моргнуть, как истечешь кровью. Понял, дурачок?

Зал суда вторично содрогнулся от резкого выстрела из кольта и глухо прозвучавшего отзвука. Лоннелли упал на пол, обхватив обеими руками щиколотку ноги. На его лице отразилась вся гамма чувств: непонимание перешло в удивление, которое сменилось неверием в то, что такое могло произойти с ним.

– Рано или поздно все мы должны усвоить уроки, которые преподносит нам жизнь, – ровным голосом сказал я, бросив взгляд в направлении открытой двери: выстрелы могли привлечь внимание. Но никого не было видно. Может быть, потому, что в придачу к двум констеблям – причем временно ни тот ни другой не могли приступить к выполнению своих обязанностей, так как оба набросились на меня еще в «Контессе» – все полицейские силы Марбл-Спрингс включали только шерифа да Доннелли. И все же медлить было так же глупо, как и опасно.

– Тебе далеко не уйти, Тальбот! – тонкогубый рот шерифа извивался, как червяк, делая отчаянные движения, так как шериф говорил одними губами, не разжимая плотно сомкнутых зубов. – Не пройдет и пяти минут со времени твоего побега, как каждый полицейский офицер в округе бросится тебя искать, а через 15 минут приказ найти тебя будет отдан по всему штату. – Он замолчал, потом сморщился, лицо исказили спазмы. Когда он снова посмотрел на меня, вид его был ужасен.

– Мы сообщим куда следует об убийце, Тальбот, о вооруженном убийце, и будет отдан приказ застрелить тебя, как бешеную собаку. Стрелять в тебя будут с одной целью: чтобы убить.

– Послушайте, шериф, – начал судья, но тот перебил его.

– Простите, судья. Он мой, – шериф посмотрел вниз на лежащего и стонущего полицейского. – В ту самую минуту, когда Тальбот схватился за пистолет, он вычеркнул себя из списка ваших подопечных. Тебе не жить, Тальбот. Недолго тебе еще бегать!

– Итак, вы намерены застрелить меня? – задумчиво спросил я и оглядел зал суда. – Нет, нет, джентльмены, видно, все вы воспитаны на одной идее: смерть или слава. На идее, что вам на грудь повесят медали…

– Что за вздор вы несете? – заинтересовался шериф.

– Школьница для этой цели не годится. С ней может быть истерика, – пробормотал я и, покачав головой, посмотрел на блондинку. – Очень сожалею, мисс, но мой выбор пал на вас.

– Что? Что вы хотите этим сказать? – Возможно, она испугалась, а возможно, хотела казаться испуганной. – Что вам от меня нужно?

– Вы. Кстати, вы слышали, что сказал карманный ковбой? Как только полицейские увидят меня, они начнут пальбу во все, что будет у них перед глазами. Но они не станут стрелять в хорошенькую девушку, особенно в такую милашку, как вы. Я в цейтноте, мисс, и мне нужна охранная грамота. Моей охранной грамотой будете вы.

– Будь все проклято, – раздался осипший от испуга голос судьи Моллисона. – Тальбот, вы не имеете права! Это же ни в чем не повинная девушка, а вы ставите под угрозу ее жизнь!..

– Нет, не я, – голос мой был тверд. – Если кто-то решил подвергнуть ее жизнь опасности, так это присутствующие здесь друзья шерифа.

– Но… но, мисс Рутвен – моя гостья. Сегодня днем я пригласил ее сюда, чтобы…

– Отлично понимаю, что это нарушение законов гостеприимства, которым так славятся южные штаты. Да, я отлично понимаю это. Знаток этикета Эмили Пост наверняка бы вынесла порицание моим манерам, – я схватил девушку за руку и резким рывком заставил встать. Не выпуская ее руки, потащил к выходу. – Пошевеливайтесь, мисс, у нас не так уж много…

Я выпустил ее руку, быстрыми шагами направился к проходу между рядами и, схватив заряженный пистолет, начал совершать им круговые движения. Какое-то время я внимательно разглядывал верзилу со сломанным носом, сидящего через три ряда от девушки, наблюдая за сменой настроений на бугристом ландшафте его лица – типичного лица неандертальца, который тщетно пытается что-то сообразить и прийти, наконец, к какому-то определенному решению. Но, видимо, решение ему могли подсказать только звенящие колокольчики да разноцветные огни балагана.

Он уже принял вертикальное положение и сделал было движение выйти в проход. Его правая рука скользнула за лацкан пиджака, но тут конец кольта уперся в локоть его правой руки. Сильный удар отбросил мою руку, и я только могу предположить, что же произошло с его рукой. Наверное, что-то очень плохое, если только его отчаянный вопль и тяжелое падение на скамейку, с которой он только что поднялся, могли служить верным критерием. Возможно, я перестраховался: ведь этот громила мог сунуть руку во внутренний карман только для того, чтобы вытащить новую сигару. Ничего, теперь мой прием научит его носить портсигар в левом, а не в правом кармане.

Он все еще стонал, когда я, быстро пройдя по проходу между скамьями, вытолкнул девушку в подъезд и, захлопнув за собой дверь, запер ее. Это даст мне фору в десять, а может быть, и пятнадцать секунд. Но больше и не потребуется. Я схватил девушку за руку и потащил по тропинке на улицу.

У обочины стояли два автомобиля. «Шевроле» с открытым верхом без опознавательных знаков был полицейской машиной, на которой шериф, Доннелли и я приехали в суд. Вторая машина скорее всего принадлежала судье Моллисону и была марки «студебекер хавк» низкой посадки. Машина судьи показалась мне более быстроходной, чем полицейская, но я подумал о том, что большинство машин американского производства снабжено автоматическим управлением, незнакомым мне. Я не смог бы управлять «студебекером», а время, необходимое на обучение, было очень дорогим. С другой стороны, я очень хорошо знал, как управлять «шевроле»: по пути в суд сидел вместе с шерифом на переднем сиденье и внимательно наблюдал, как он управляет машиной.

– Садитесь, – я посмотрел на девушку и кивнул, указав на полицейскую машину. – Да поживее!

Краем глаза я видел, как она открыла дверцу машины. Одновременно успел окинуть взглядом и «студебекер». Самый быстрый и надежный путь вывести машину из строя – разбить распределитель зажигания. Три или четыре секунды у меня ушло на то, чтобы найти и открыть замок капота. Потом я обратил внимание на шину ближайшего ко мне переднего колеса. Если бы шина была бескамерной и если бы при мне был мой привычный автомат, то малокалиберная пуля в стальной оболочке смогла бы пробить только крохотное отверстие. Причем не успел бы я пробить его, как оно снова загерметизировалось бы. Но грибообразная пуля кольта разворотила основательную дыру на боковой поверхности шины. «Студебекер» тяжело осел.

Девушка уже сидела в «шевроле». Не затруднившись тем, чтобы открыть дверцу машины, я перешагнул через борт и опустился на место водителя. Мельком взглянув на приборную доску, схватил белую пластмассовую сумку, лежащую на коленях у девушки, сломал замок, порвав при этом пластмассу, так как торопился, и высыпал ее содержимое на сиденье рядом с собой. Ключи от машины оказались сверху всей этой кучи. Это означало только одно: девушка сунула их на самое дно сумки. Я мог бы поклясться, что она испытывает страх, но еще с большим рвением поклялся бы в том, что ее воля противостоит страху.

– Видно, вы решили: это самое умное, что можно предпринять в данной ситуации, – я включил мотор, нажал на кнопку автоматического включения, снял машину с ручного тормоза и так резко дал газ, что задние колеса сначала завизжали, потом завертелись с бешеной скоростью, пробуксовав на покрытой гравием дорожке, и машина рванулась вперед. – Если еще хоть раз попытаетесь выкинуть нечто подобное, очень пожалеете об этом. Считайте, что предупредил вас.

Я довольно опытный водитель, если дело не касается сложной езды с обгонами и двойными обгонами и не связано с машинами американского производства с автоматическим управлением. Когда же надо ехать по прямой и только нажимать на педаль газа, то эти большие машины с У-образными восьмицилиндровыми моторами дадут сто очков вперед посредственным британским и европейским спортивным моделям, которые в сравнении с ними кажутся совсем беспомощными.

Машина пошла так, словно была снабжена ракетным ускорителем. Я решил, что так как она принадлежала полиции, то имеет форсированный двигатель. Выровняв ее на шоссе, бросил беглый взгляд в зеркало и увидел, что здание суда уже далеко позади: у меня едва хватило времени, чтобы мельком взглянуть на выбежавших судью и шерифа. И тут, пропустив крутой поворот справа, я резко повернул руль. Машину занесло, один из брызговиков оторвался. Несмотря на это, ногу с педали газа я не снял, и мы вырвались за пределы города. Впереди был простор!

Глава 2

Машина шла по шоссе на север. Серая от пыли лента дороги на несколько десятков сантиметров возвышалась над уровнем лежащей за пределами шоссе земли. Слева искрилась и сверкала, как переливающийся изумруд, озаренная палящим солнцем поверхность Мексиканского залива. Между шоссе и заливом по побережью шла не вызывающая интереса полоса низких мангровых деревьев, а справа мелькал заболоченный лес, но, вопреки моему ожиданию, это были не пальмы или карликовые пальмы, которые я думал встретить в этих местах, а сосны и приводящие в уныние перелески из молодой сосновой поросли.

Езда не доставляла мне удовольствия. Я вел «шевроле» на такой скорости, на какую только решил отважиться, и мягкое покачивание подвески отнюдь не давало мне ощущения безопасности. Не хватало солнцезащитных очков. Хотя солнце не ослепляло прямыми лучами, безжалостный свет этого субтропического светила, сверкающего в небе прямо над шоссе, был таким резким, что причинял боль глазам. Машина была открытой, но ветровое стекло таким большим и таким выпуклым, что затрудняло проникновение в кабину свежего воздуха и не охлаждало ее, несмотря на то, что ветер свистел в ушах: скорость превышала 130 километров в час. Там, в зале суда, температура в тени достигала почти 40 °C, а какой она была здесь, в этом открытом пекле, даже невозможно представить.

Езда не доставляла удовольствия и девушке. Она даже не побеспокоилась снова положить в сумочку барахло, которое я вытряхнул. Несколько раз, когда машина делала очередной крутой поворот, она хваталась рукой за верхнюю кромку двери, но, не считая этого, не сделала ни единого движения с тех пор, как Марбл-Спрингс остался позади. Только повязала белым шелковым шарфом светлые волосы. На меня она не взглянула ни разу, и я не представлял, какого цвета у нее глаза. И уж, конечно, не заговорила со мной. Раз или два я посмотрел на нее, но она все время смотрела вперед. Губы плотно сжаты, лицо бледное, на левой щеке горело яркое пятно. Она все еще боялась, а может, боялась более, чем когда-либо. Возможно, она думала о том, что с ней будет. Я и сам думал об этом.

Через 13 километров пути и 8 минут времени произошло то, чего я ожидал. Кто-то позаботился и быстро принял меры. Дорогу заблокировали в том месте, – где какая-то предприимчивая фирма оборудовала справа от шоссе асфальтированную площадку – место отдыха водителей – и бензоколонку, применив для этого раздробленный камень и кораллы. Поперек шоссе стояла большая черная полицейская машина, вращались сигнальные огни, горел красным светом сигнал «стоп». Слева, как раз за капотом полицейской машины, поверхность земли резко снижалась, образуя ров глубиной в 1 или 1,5 метра, который в конце немного приподнимался, переходя в мангровую поросль. Прорваться с этой стороны было невозможно. Справа дорога расширялась, образуя двор заправочной станции, где выстроились в высокую вертикальную линию черные гофрированные 200-литровые цистерны с бензином, полностью блокирующие пространство между полицейской машиной и передней линией бензонасосов, установленных параллельно шоссе.

Все, что я разглядел за 4–5 секунд, заставило меня так резко тормознуть, что «шевроле» содрогнулся и его с заклиненными намертво колесами занесло в сторону. Скорость со 110 километров упала до 50. В ушах стоял пронзительный визг шин, а сзади на сером от пыли шоссе остались черные дымящиеся следы от расплавившейся резины. Еще я успел увидеть полицейских: один согнулся за капотом полицейской машины, а голова и правая рука второго виднелись над багажником. Оба были вооружены револьверами. Третий полицейский стоял, выпрямившись во весь рост, почти полностью скрытый ближайшей цистерной с бензином. Зато его оружие было отчетливо видно. Это было самое смертоносное из всех типов оружия для стрельбы с близкой дистанции – хлопушка-дробовик с укороченным стволом и гильзами 20-го калибра, начиненными дробью среднего размера.

Скорость «шевроле» снизилась до 30 километров. До дорожного блока оставалось не более 35 метров. Револьверы полицейских нацелились мне в голову, а сами полицейские встали и вышли из укрытий. И тут боковым зрением я увидел, что девушка схватилась за ручку двери и, наполовину отвернувшись от меня, приготовилась выпрыгнуть из машины. Ни слова не говоря, я нагнулся, схватил ее за руку и с дикой силой рванул к себе. Она вскрикнула от боли. В ту же минуту я перенес свою хватку на ее плечо и притянул к себе на грудь, чтобы полицейские не осмелились выстрелить. Потом до отказа нажал на педаль газа.

– Сумасшедший! Вы убьете нас! – на какую-то долю секунды ее глаза разглядывали 200-литровые цистерны, на которые неслась машина. Выражение ужаса на лице соответствовало панике, прозвучавшей в ее голосе. Потом она закричала и отвернулась, спрятав лицо у меня на груди, ее острые ногти впились мне в плечо.

Мы врезались во вторую цистерну слева, точно угодив в нее серединой бампера.

Подсознательно я теснее прижал к себе девушку и, вцепившись в руль, приготовился к ошеломляющему оглушительному удару. Отчетливо представил себе этот удар, который раздавит меня о рулевое колесо или выбросит вперед прямо через ветровое стекло в тот самый момент, когда мертвый груз 200-килограммовой цистерны срежет болты, крепящие мотор к раме, и он, сорвавшись, пробьет кузов и врежется в кабину.

Но этого сокрушительного удара не произошло. Раздался скрежет и лязг металла; крыло машины, оторвав цистерну от земли, отбросило ее с дороги. В момент удара я подумал, что цистерна свалится на капот, разобьет ветровое стекло и пригвоздит нас к сиденью. Свободной рукой резко крутанул руль влево, и вращающаяся в воздухе цистерна, отскочив от крыла машины, исчезла из виду. Я удержал руль, выровнял машину. Цистерна была пуста. Не раздалось ни единого выстрела.

Девушка медленно подняла голову, посмотрела через мое плечо назад и уставилась на меня. Ее ногти все еще вонзались в мои плечи, но она совершенно не осознавала этого.

– Вы сумасшедший, – я едва расслышал ее хриплый шепот сквозь крещендо ревущего мотора. – Вы сумасшедший, вы наверняка сумасшедший. – Возможно, раньше ужас не коснулся ее, но теперь он овладел ею полностью.

– Отодвиньтесь от меня, леди. Вы закрываете мне видимость.

Она отодвинулась на несколько сантиметров, но глаза, полные страха, все еще были устремлены на меня. Ее било как в лихорадке.

– Вы сумасшедший, – повторила она. – Прошу, умоляю вас, выпустите меня.

– Я не сумасшедший и еще немного соображаю, мисс Рутвен. У них были не больше двух минут, чтобы соорудить это заграждение, а требуется гораздо больше двух минут, чтобы выкатить из склада шесть полных цистерн и поставить их в ряд. У той цистерны, в которую я врезался, отверстие для отсоса бензина было повернуто ко мне, и в нем не было пробки. Значит, цистерна пустая. Что же касается вашей просьбы выпустить из машины – извините, но не могу терять на это время. Оглянитесь.

Она оглянулась.

– Они… они гонятся за нами!

– А чего вы ожидали – думали, они пойдут в ресторан и выпьют по чашечке кофе?

Теперь дорога шла совсем рядом с морем, извиваясь по береговой полосе. Шоссе оказалось довольно свободным, но все-таки движение было достаточно интенсивным, и я воздерживался от того, чтобы наверстать время на крутых поворотах, где не было видимости и где я не был уверен в дорожной обстановке. Полицейская машина настигала. Ее водитель знал свою машину лучше, чем я «шевроле», да и дорога, по всей вероятности, была ему знакома как пять пальцев.

Через десять минут нас разделяло примерно 140 метров.

Последние несколько минут девушка внимательно наблюдала за преследующим нас автомобилем. Она повернулась и посмотрела на меня, сделав попытку унять дрожь в голосе. И это ей почти удалось.

– Что… что теперь произойдет?

– Все что угодно, – коротко ответил я. – Скорее всего, они пойдут на какую-нибудь грубую выходку. Думаю, происшествие у бензозаправочной станции не привело их в восторг.

Как только я произнес эти слова, один за другим, почти без интервала, раздались два или три резких, как удар хлыста, выстрела, заглушившие шелест шин и рев мотора. Я посмотрел на девушку и по выражению ее лица понял, что мне незачем пояснять, что происходит. Она и сама все отлично понимала.

– Ложитесь на пол! Ложитесь скорее и не высовывайте голову. Что бы они ни применили, пули или таран, единственный шанс для вас уцелеть – лечь на пол.

Она легла, видны остались только ее плечи и затылок. Вытащив из кармана револьвер, я быстро снял ногу с педали газа и, резко потянув на себя рукоятку, поставил машину на ручной тормоз. Неожиданная и резкая остановка машины без всякого предупреждения, так как при пользовании ручником тормозные огни, естественно, не загорелись, совершенно сбила с толку преследующего водителя и привела его в состояние паники, о чем свидетельствовал визг шин и отвратительный запах горелой резины.

Я, не прицеливаясь, выстрелил. Пуля попала точно в центр ветрового стекла. Оно лопнуло и покрылось сеткой мелких трещин. Я выстрелил снова: колеса полицейского автомобиля бешено забуксовали, машину резко занесло, и она, накренившись одним бортом, почти перегородила дорогу, попав ближайшим передним колесом в кювет на правой стороне дороги. Это было какое-то неуправляемое скольжение колес, которое могло произойти в результате того, что пуля пробила переднее колесо и шина лопнула.

Естественно, полицейские в машине остались целы и невредимы. Через пару секунд они все трое выскочили на дорогу и стали беспорядочно палить вслед нашей машине, заботясь только о том, чтобы как можно быстрее нажимать на курки. Но мы уже были в 100, а потом в 150 метрах от них, и с такого расстояния они могли стрелять в нашу машину из своих пистолетов и карабинов с таким же успехом, как забрасывать ее камнями.

Через несколько секунд мы скрылись за поворотом и потеряли полицейских из виду.

– Порядок. Война окончена. Вы можете подняться, мисс Рутвен.

Она выпрямилась и снова села на сиденье. Несколько прядей волос упали ей на лицо. Она сняла шелковый шарф, поправила волосы и снова повязала его. Женщины, подумал я, если даже будут падать со скалы, но им станет известно, что у подножья ждет общество, обязательно причешут волосы в полете.

Завязав шарф, она, не глядя на меня, покорно сказала:

– Спасибо, что заставили меня лечь. Меня… меня могли бы убить.

– Это верно, могли бы, – пришлось безразлично согласиться. – Но я думал о себе, леди, а не о вас. Вы сами и ваше здоровье тесно связаны с моим благополучием. Если рядом со мной не будет живой охранной грамоты, они применят все что угодно, начиная от ручной гранаты и кончая залпом из военно-морского орудия диаметром 350 мм, только бы остановить меня.

– Значит, они пытались попасть в нас, они пытались убить нас? – ее голос задрожал, и она кивнула, указывая на дырку от пули в ветровом стекле. – Я сидела как раз напротив.

– Именно так. Один шанс из тысячи. Вероятно, у них был приказ не стрелять в вас, но они так разозлились на меня за то, что я натворил, когда прорывался через заграждение, что забыли о приказе. А возможно, они охотились за одним из наших задних колес, чтобы воспользоваться нашей покрышкой. Вообще-то тяжело стрелять из автомобиля, который движется с такой скоростью, как их полицейская машина. А может, они вообще не умеют метко стрелять.

Встречных машин было мало – две или три через каждые полтора километра, но и этого было больше чем достаточно для нарушения моего спокойствия. В большинстве автомобилей были семьи, отправляющиеся отдыхать, или группы студентов, едущих на каникулы. И подобно всем людям, получившим возможность проводить время в праздности, они не только живо интересовались всем, что встречали на пути, но к тому же имели и время и желание удовлетворить свое любопытство. Почти каждая машина снижала скорость, поравнявшись с нашей, и в зеркало заднего обзора я видел, как на трех или четырех машинах загорался красный свет, когда водитель нажимал на тормоз. Машины останавливались, и сидящие в них люди оборачивались нам вслед. Фильмы, сделанные в Голливуде, и тысячи телефильмов способствовали тому, что пробитое пулей ветровое стекло стало объектом, на который с готовностью обращали внимание миллионы людей.

Одно это не способствовало сносному настроению. А еще хуже была уверенность в том, что в любую минуту каждая местная радиостанция, находящаяся на расстоянии 150 км, передаст в новостях дня сообщение о том, что произошло в зале суда в Марбл-Спрингсе, и даст подробное описание «шевроле», моей персоны и девушки, сидящей рядом.

Добрая половина людей, едущих во встречных машинах, вероятно, включает в пути радио и слушает бесконечные программы, передающие песни менестрелей, любимую всеми игру на гитаре и народные песни, транслируемые местными радиостанциями. Ну и, конечно, новости дня. Если в сводке новостей передадут обо мне и если хотя бы в одной из встречных машин за рулем будет сидеть псих, который опознает мою машину, то он может увязаться за нами только для того, чтобы показать своей жене и детям, какой он герой, тогда как они даже не подозревают об этом.

Я взял все еще пустую сумочку, сунул внутрь правую руку, сжал ее в кулак и, размахнувшись, ударил в центр лобового стекла. Теперь вместо маленького круглого отверстия от пули появилась дыра, которая была раз в 100 больше, но зато теперь разбитое ветровое стекло уже ни у кого не вызовет подозрений. В те дни ветровые стекла изготовлялись из специального закаленного стекла и разбивались самым таинственным образом, что не вызывало никаких комментариев. Разбитые ветровые стекла не являлись большой редкостью. Причиной мог быть отлетевший из-под колес камень, внезапное резкое изменение температуры и даже слишком громкий звук при критически высокой частоте.

И все же предпринятой меры предосторожности было явно недостаточно, и я знал это. Знал, что не смогу намеренно разбитым стеклом отвлечь все подозрения. Внезапно в порядком наскучившую музыкальную программу, передаваемую по имеющемуся в «шевроле» приемнику, ворвалась взволнованная скороговорка неясных голосов. Затем чей-то голос передал краткую, но весьма приукрашенную сводку о моем побеге, предупредив дорожную полицию, чтобы она при обнаружении «шевроле» немедленно доложила об этом. Стало ясно, что надо освободиться от «шевроле», и освободиться немедленно. Было очень жарко. Главное шоссе шло с севера на юг. Возможность избежать опознания полностью исключалась. Я должен был найти новую машину. И найти ее как можно скорее.

Я нашел ее через несколько минут. Мы проезжали по улице одного из новых городов, которые, как грибы, дюжинами вырастали вдоль побережья Флориды. Тут я услышал сигнал и менее чем в 200 метрах за ограничительной зоной увидел стоянку, расположенную между берегом моря и дорогой. На стоянке – три машины. Очевидно, какая-то компания вместе путешествовала, так как через просветы между деревьями и низким кустарником, росшими вокруг, виднелась группа людей из 7–8 человек, спускающаяся вниз, к берегу, на расстоянии около 300 метров от нас. Люди несли гриль для жарки мяса на вертеле, плиту и сумки с продуктами. У меня сложилось впечатление, что они решили устроить здесь привал.

Выпрыгнув из «шевроле» и прихватив с собой девушку, быстро осмотрел все три автомобиля. Два – с откидывающимся верхом, третий – спортивный. Машины стояли с открытым верхом. Ни в одной из машин не было ключей зажигания, но владелец спортивного автомобиля, как обычно поступают многие водители, держал запасные ключи в вещевом отсеке, расположенном рядом с рулевой колонкой. Ключи были прикрыты сложенной вчетверо замшевой салфеткой.

Я мог бы сесть в этот спортивный автомобиль и укатить, бросив «шевроле». Но это было бы весьма неразумно. Пока «шевроле» в розыске, все силы будут сконцентрированы на ней. Тогда обычному автомобильному вору достанется не очень много внимания. Когда же найдут «шевроле», по всему штату начнут разыскивать спортивный автомобиль.

Через 30 секунд я отвел «шевроле» в городок. При первом съезде с шоссе снизил скорость и поехал по бетонной дорожке, ведущей к первому дому, окна которого были обращены в сторону залива. Никого вокруг не было, и я ни минуты не колебался: въехал в открытую дверь гаража, выключил мотор и быстро закрыл дверь.

Через две-три минуты любому человеку потребовалось бы очень внимательно рассмотреть нас, прежде чем у него возникли какие-либо подозрения. Одного взгляда для этого было уже недостаточно. По странному стечению обстоятельств, на девушке была зеленая блузка с короткими рукавами, цвет которой был точно таким, как цвет моего костюма. По радио уже дважды сообщали об этом факте. Достаточно первой беглой проверки, и мы разоблачены. Но теперь этой блузки на девушке уже не было.

Теперь ее украшал белый купальник, оказавшийся под блузкой. В этот ослепительный солнечный полдень большинство девушек ходили в купальниках, и мою блондинку невозможно стало отличить от тысячи других абсолютно похожих на нее молоденьких женщин. Что же касается зеленой блузки, то ее спрятали внутрь моего пиджака, который висел на руке серой подкладкой наружу. А галстук я снял и сунул в карман. Взяв ее шелковый шарф, набросил его себе на голову, незавязанные концы свешивались справа спереди, прикрывая шрам. Меня могли бы выдать рыжие волосы на висках, так как они виднелись из-под шарфа. Но к этому времени я догадался намочить ее тушь и покрасить волосы. Никогда в жизни не видел прически такого странного цвета, но главное – он не был рыжим.

Пистолет лежал между блузкой и пиджаком.

Мы шли очень медленно, чтобы моя хромота не бросалась в глаза. Через три минуты подошли к спортивному автомобилю. Он, как и полицейский автомобиль, который мы спрятали в гараже, оказался «шевроле» с точно таким же мотором. На этом сходство кончалось. Это был двухместный автомобиль с пластмассовым кузовом. Я водил такой в Европе и знал, что его рекламируемая скорость 120 километров соответствовала действительности.

Подождав, пока тяжелый, нагруженный гравием грузовик подъедет к нам, под стук его колес я завел спортивный автомобиль и быстро поехал вслед за грузовиком. На лице девушки появилось удивление, когда мы поехали в том же направлении, откуда недавно прибыли.

– Знаю, что вы хотите сказать. Ну что же, повторите еще раз, что я сумасшедший. Только это не так. Следующее заграждение будет установлено где-нибудь поблизости, в направлении на север. И оно будет фундаментальным, а не таким, как прошлый раз. Это заграждение сможет остановить пятидесятитонный танк. Возможно, они решат, что я, боясь натолкнуться на мощное заграждение, сверну с шоссе на одну из проселочных дорог и по бездорожью поеду на восток. По крайней мере, на их месте я решил бы именно так. На востоке самая подходящая местность, чтобы скрыться. И потому мы едем на юг. До этого они не додумаются. А потом на несколько дней где-нибудь спрячемся.

– Спрячемся? Где? Где вы можете спрятаться? – Я промолчал, и она заговорила снова: – Выпустите меня! Пожалуйста! Теперь вы в безопасности. Вы ведь знаете, что в безопасности. Вы ведь уверены в себе! Иначе бы не поехали на юг. Пожалуйста!

– Не смешите меня. Если отпустить вас, то уже через десять минут каждый полицейский в штате будет знать, какой у меня автомобиль и в каком направлении я еду! Видимо, вы действительно считаете меня сумасшедшим.

– Но вы же не можете доверять мне, – настаивала она. За двадцать минут я никого не застрелил, она уже не боялась, по крайней мере была не так напугана, чтобы страх помешал ей рассуждать логически. – Откуда знаете, что я не подам людям какого-нибудь знака, не закричу, когда, например, остановимся перед светофором? А может быть, я… я ударю вас, когда отвернетесь? Откуда знаете…

– Тот молодой полицейский, Доннелли, – некстати вспомнил я. – Интересно, успели ли доктора оказать ему помощь?

Она поняла меня. Ее порозовевшие было щеки снова побледнели. Она была храброй девушкой, только эта храбрость могла оказать ей плохую услугу.

– Мой отец – больной человек, мистер Тальбот, – впервые она обратилась ко мне по фамилии, к тому же я оценил ее вежливое обращение «мистер». – Я очень боюсь, думая о том, что случится с ним, когда он узнает… У него такое больное сердце и…

– А у меня жена и четверо умирающих от голода детишек, – перебил я. – Мы не можем утирать друг другу слезы. Успокойтесь.

Она не сказала ни слова, она молчала даже тогда, когда я через несколько минут подъехал к аптеке, остановил машину, вошел внутрь и позвонил по телефону. Она была со мной. Достаточно далеко, чтобы не слышать, о чем речь, но достаточно близко, чтобы видеть пистолет под переброшенным через руку пиджаком. Выходя из аптеки, я купил сигареты. Продавец посмотрел сначала на меня, а потом на стоящий у аптеки автомобиль.

– Слишком жаркий день для езды на машине, мистер. Издалека едете?

– Нет, всего-навсего с Чиликутского озера. – В 5–6 километров к северу я видел знак поворота на озеро. Меня передергивало от тщетных попыток говорить с американским акцентом. – Решил порыбачить.

– Порыбачить, да? – тон его был вполне миролюбивым, чего нельзя сказать о косых взглядах, которые он то и дело бросал на сидящую рядом со мной девушку. Но мои инстинкты в тот день временно бездействовали, и поэтому я не обратил на это внимания. – И каков же улов? Удалось что-нибудь поймать?

– Так, мелочь, – у меня не было ни малейшего представления о том, какая рыба водится в этом озере, если вообще она там водилась. И тут мне показалось совершенно невероятным, чтобы какой-нибудь чудак стал ловить рыбу в мелком заболоченном озере, когда весь Мексиканский залив лежал у его ног. – Ко всему прочему, лишился даже этой мелкой рыбешки, – мой голос стал резче, словно я вспомнил ту злость, которую почувствовал, когда это произошло. – На минуту поставил корзинку с рыбой на землю, и тут какой-то сумасшедший проехался по ней со скоростью 130 километров. И прости-прощай жареная рыбка! К тому же на проселочных дорогах такая пыль, что не смог разглядеть номер его машины.

– Этот номер легко установить, – внезапно он стал внимательно смотреть вперед, а потом спросил: – Какой марки тот автомобиль, мистер?

– «Шевроле». Голубого цвета. С разбитым ветровым стеклом. А в чем дело?

– В чем дело, – повторил он. – Уж не хотите ли сказать, что вы не… вы видели парня, который сидел за рулем?

– Нет. Он слишком быстро гнал машину. Видел, что он рыжий с пышной копной волос, но…

– Рыжий. Чиликутское озеро. Господи! – он повернулся и побежал к телефону.

Мы вышли на залитую солнцем улицу.

– Вы ничего не упустили по дороге, – сказала девушка. – Как вам удается сохранять такое хладнокровие? Он же мог узнать…

– Садитесь в машину. Узнать меня? Он был занят только тем, что разглядывал вас. Когда шили купальник, материала, наверное, было в обрез, но они решили продолжить свою работу и в любом случае закончить ее.

Мы сели в машину и тронулись. Через шесть километров подъехали к месту, которое я заметил еще по дороге на север. Это была затененная пальмами стоянка, расположенная между шоссе и берегом залива. Под временно сооруженной деревянной аркой висел указатель, на котором крупными буквами было написано: «Строительная компания Годвелла», а под ним еще более крупными буквами: «Полицейский пост. Проезжайте под арку».

Я проехал под арку. На стоянке было около 15 или 20 машин. Некоторые люди устроились на скамейках, но большинство все еще сидело в машинах, наблюдая за изготовлением фундаментов, предназначенных для дальнейшей застройки нового города и расширения строительства в сторону залива. Четыре громадные драги, смонтированные на гусеничном ходу, с мощными, тяжеловесными, медленно передвигающимися ковшами вырывали со дня залива огромные глыбы коралловых рифов и сбрасывали их к строящемуся пирсу. Один из пирсов широкой лентой уходил прямо в море. Он должен был стать новой улицей города. Два других были поменьше и располагались справа от основного. Они предназначались для строительства домов, снабженных индивидуальными пристанями. Четвертый пирс представлял собой большую петлю, уходящую на север и постепенно изгибающуюся обратно к берегу. Вероятно, это была гавань для яхт. Этот процесс – процесс создания города из дна моря – был увлекательнейшим зрелищем, но у меня не было настроения восхищаться им.

Поставив машину между двумя пустыми автомобилями с открывающимся верхом, я открыл пачку только что купленных сигарет и закурил. Девушка полуобернулась и удивленно посмотрела на меня.

– Неужели именно это место вы имели в виду, думая о том, где спрятаться?

– Да, это, – подтвердил я.

– Вы намерены остаться здесь?

– А чем это место не пришлось вам по вкусу?

– Но разве вы не видите, сколько здесь народу? Здесь же все увидят вас… В двадцати метрах отсюда любой полицейский патруль…

– И вам непонятно, почему я остановился именно здесь? Каждый человек будет рассуждать, как вы. Ни один здравомыслящий человек, за которым гонится полиция, не сунется сюда. Значит, это идеальное место для того, чтобы переждать. Именно здесь мы и останемся.

– Вы не сможете находиться здесь длительное время, – убежденно сказала она.

– Конечно, не смогу, – согласился я. – Просто дождусь темноты. Сядьте поближе, мисс Рутвен, пододвиньтесь еще. Я должен скрыться, чтобы спасти свою жизнь, мисс Рутвен. Как вы представляете себе человека, за которым гонится полиция? Наверное, вы представляете его измученным, выбившимся из сил человеком с диким взглядом, пробирающимся через непроходимые леса или по плечи увязающим во флоридских болотах. Вам и в голову не придет, что он сидит на солнышке и к нему прижимается хорошенькая девушка, разговаривая на интимные темы? Разве эта влюбленная парочка может кому-то показаться подозрительной, а? Придвиньтесь ко мне поближе, леди.

– Господи, больше всего на свете хотела, чтобы у меня в руке был пистолет, – спокойно сказала она.

– Не сомневаюсь. Что вы медлите? Придвиньтесь ко мне вплотную.

Она придвинулась. Я почувствовал, как она вздрогнула от непреодолимого отвращения, когда ее обнаженное плечо коснулось моего. Попытался представить себе, что бы почувствовал я, если бы был молоденькой девушкой, находящейся в обществе убийцы. Но представить такое было слишком трудно. Я не был девушкой, не был молод и красив, поэтому и перестал думать на эту тему. Просто показал ей пистолет, лежащий у меня на коленях и накрытый пиджаком. Потом сел на заднее сиденье, чтобы насладиться бризом, доносившимся с залива и смягченным лучами солнца, пробивающимися сквозь шелестящие листья пальм. Но уже не казалось, что солнце долго еще будет с нами. Бриз охлаждал опаленную солнцем землю и был напитан влагой. Крохотные белые лоскутки облаков, кочуя по небу, группировались в тяжелые серые кучевые облака. Это совсем не нравилось: хотелось, чтобы был предлог не снимать с головы белый шелковый шарф.

Минут через десять после того, как мы прибыли на стоянку, со стороны юга на шоссе показался черный полицейский автомобиль. В зеркало заднего обзора я видел, как он замедлил ход у стоянки и как двое полицейских высунули в окно головы, чтобы осмотреть стоянку. Но эта проверка была беглой и быстрой, и можно было заметить, что они не ожидают увидеть здесь что-либо интересное. Их машина поехала дальше, не успев остановиться.

Надежда, появившаяся было в глазах девушки – глаза ее были серые, холодные и ясные, теперь я хорошо разглядел их – погасла, как пламя потушенной свечи, загорелые плечи разочарованно опустились.

Через полчаса у нее снова появилась надежда. В арку одновременно въехали, одновременно остановились, одновременно заглушили моторы двое полицейских на мотоциклах в шлемах и перчатках. Они казались суровыми и уверенными в себе. Несколько минут посидели на мотоциклах, опустив ноги в сверкающих ботинках на землю, потом слезли с мотоциклов, опустили опоры, чтобы их машины не упали, и стали обходить каждый автомобиль. Один из них держал в руке револьвер.

Они остановились у ближайшего к выходу автомобиля, окинули его беглым взглядом и, не говоря ни слова, стали внимательно и долго рассматривать сидящих в нем людей. Полицейские ничего не объясняли и не приносили извинений – они выглядели так, как выглядят полицейские, услышавшие о том, что в их собрата кто-то стрелял, что он умирает или уже умер.

Внезапно, пропустив несколько машин, они направились прямо к нам. По крайней мере, мне показалось, что они намерены подойти к нам, но они прошли мимо и направились к «форду», стоящему слева перед нашей машиной. Когда они проходили мимо, я почувствовал, как напряглась девушка, услышал, как у нее перехватило дыхание.

– Не делайте этого! – я обхватил ее рукой и крепко прижал к себе. Вздох, который она сделала, чтобы набрать воздух в легкие и закричать о помощи, перешел в приглушенный крик боли. Полицейский, стоящий ближе к нам, обернулся и увидел, что голова девушки лежит у меня на плече. Он отвернулся и довольно резко сказал что-то своему компаньону. Может быть, в нормальных условиях он принял бы какие-то меры. Но обстоятельства не были нормальными. И мне стало спокойнее.

Когда я отпустил девушку, пылало не только ее лицо, но даже шея и грудь: я так крепко прижимал ее к себе, что ей не хватало воздуха. Я решил, что замечание полицейского относилось к ненормальному цвету ее лица. Возможно, он решил, что девушка пьяна. Ее глаза горели злостью, как глаза дикой кошки. Впервые за все это время страх совершенно покинул ее, и она отчаянно боролась.

– Я сейчас выдам вас, – голос ее был тихим, но непримиримым. – Лучше сдайтесь.

Полицейский проверял «форд». На водителе «форда» был пиджак точно такого же зеленого цвета, как мой, и низко надвинутая на лоб панама. Я видел этого парня, когда он въезжал на стоянку. У него были черные волосы и загорелое толстое усатое лицо. Дальше полицейские не пошли. Они стояли не более чем в четырех метрах от нас, но скрежет и грохот драги заглушал наши голоса.

– Не будьте идиоткой, – спокойно сказал я. – У меня пистолет.

– И в нем всего одна пуля.

Она была права. Две пули были истрачены в зале суда, одной я разорвал покрышку у «студебекера» судьи, две израсходовал, когда нас преследовал полицейский автомобиль.

– А вы, малышка, неплохо считаете, – пробормотал я. – И у вас будет предостаточно времени для упражнений по арифметике в больнице после того, как хирурги сделают свое дело. Если им это только удастся.

Она, приоткрыв рот, смотрела на меня и не произносила ни слова.

– Одна маленькая пуля может натворить массу неприятностей, – я вытянул руку с пистолетом, прикрытым пиджаком, и прижал пистолет к ее бедру. – Вы слышали, что я говорил этому дурачку Доннелли, объясняя, что может натворить мягкая свинцовая пуля? Пистолет прижат к вашему бедру. Вы представляете, что это означает? – я говорил очень тихо, но в голосе звучала угроза. – Пуля разнесет вам кость так, что ее уже не починишь. А это означает, что вы уже никогда не сможете ходить, мисс Рутвен. Вы уже никогда не сможете ни бегать, ни танцевать, ни плавать, ни скакать верхом на лошади. Весь остаток жизни будете таскать свое прекрасное тело на костылях или будете ездить в инвалидной коляске. При этом всегда будут мучить боли. Всю оставшуюся жизнь… Неужели еще не пропало желание позвать на помощь полицейских?

Она молчала. Лицо было без кровинки, и даже губы побелели.

– Вы верите мне? – тихо спросил я.

– Верю.

– И как же намерены поступить?

– Намерена позвать полицейских, – просто сказала она. – Пусть вы искалечите меня, но зато вас схватят. И вы уже никогда и никого больше не убьете. Я обязана сделать это.

– Ваш благородный порыв делает вам честь, мисс Рутвен, – насмешка в моем голосе была прямо противоположна мыслям, проносящимся в голове. Она собиралась сделать то, чего я, будь на ее месте, не сделал бы.

– Ну что ж, зовите их. И смотрите, как они будут умирать.

Она не сводила с меня глаз.

– Что… что вы хотите этим сказать? Ведь у вас всего одна пуля…

– И она уже не для вас. При первом вашем крике, леди, этот коп с пушкой в руке получит пулю. Выстрелю ему прямо в грудь. Я неплохо управляюсь с кольтом. Вы же собственными глазами видели, как я выстрелом выбил пистолет из рук шерифа. Рисковать не стану. Выстрелю в грудь. Потом схвачу другого полицейского – это сделать проще простого, так как его пистолет находится в застегнутой кобуре. Полицейский знает, что я убийца, но ему неизвестно, что моя пушка пустая. Отниму у него пистолет, обезврежу его и смоюсь. Не думаю, чтобы кто-то попытался остановить меня.

– Но я крикну ему, что пистолет не заряжен. Я крикну…

– Нет. Прежде всего я расправлюсь с вами, леди. Заеду локтем в солнечное сплетение, и минут пять вы не сможете вымолвить ни единого слова.

Наступила долгая пауза. Полицейские все еще торчали на стоянке.

Потом послышался ее еле слышный шепот:

– Неужели вы действительно способны на это?

– У вас есть только одна возможность получить ответ на свой вопрос.

– Ненавижу вас, – ее голос был лишен всякого выражения, ясные серые глаза потемнели от отчаяния, сознания собственного бессилия и горечи поражения. – Никогда не думала, что смогу так ненавидеть человека. Это… это пугает меня…

– Бойтесь, и вы останетесь в живых, – я наблюдал за тем, как полицейские, закончив осмотр машин на стоянке, медленно подошли к мотоциклам и уехали.

Медленно надвигался вечер. Скрежетали и скрипели драги, постепенно пробивая себе дорогу в море. Одни патрульные полицейские приезжали, другие уезжали, но большинство из них уезжало, и вскоре на стоянке остались всего две машины: наша и «форд», принадлежащий парню в зеленом костюме.

Постепенно сгустились сумерки, небо покрылось облаками и потемнело, став цвета индиго. Начался дождь…

Он лил с яростью, присущей субтропическим ливням. Пока я возился, поднимая верх машины, тонкая рубашка из хлопка промокла так, словно я, не снимая ее, выкупался в море. Подняв боковые стекла, посмотрел в зеркало: по моему лицу от висков до подбородка струились черные потоки. С волос тушь почти смылась. Я, насколько смог, стер тушь с лица платком и посмотрел на часы.

Черные тучи покрывали небо от горизонта до горизонта. Вечер наступил раньше времени. У машин, проезжающих по шоссе, горели подфарники, хотя был скорее день, чем ночь. Я завел мотор.

– Вы же хотели подождать до темноты, – в голосе звучало удивление. Может быть, она ждала, что на стоянку снова приедут полицейские, но более наблюдательные и сообразительные.

– Да, собирался, – подтвердил я. – Скорее всего к этому времени мистер Чес Брукс устроит шумный концерт с пением и танцами в нескольких километрах от шоссе, и его словоизлияния будут весьма красноречивыми.

– Какой мистер Чес Брукс? – по ее тону было понятно, что она снова принимает меня за сумасшедшего.

– Мистер из Питсбурга, штат Калифорния, – я постучал пальцами по лицензионному талону, прикрепленному к рулевой колонке. – Да, далеко надо ехать, чтобы вернуть ему украденный автомобиль. – Я поднял глаза и прислушался к пулеметной симфонии тяжелых дождевых капель, барабанящих по брезентовой крыше. – Ведь вы же не думаете, что он все еще жарит мясо на той маленькой стоянке на берегу?

Мы выехали из-под импровизированной арки и повернули направо на шоссе.

Когда девушка заговорила, я понял, что она действительно принимает меня за сумасшедшего.

– Вы решили вернуться в Марбл-Спрингс? – это были одновременно вопрос и утверждение.

– Именно так. Едем в мотель «Контесса». Туда, где меня схватили копы. Я оставил там кое-какие вещи и хочу их забрать.

Она промолчала. Наверное, подумала: «Сумасшедший». Хотя это слово абсолютно не соответствовало действительности.

Я сорвал с головы шарф – в сгущающихся сумерках белое пятно на моей голове привлекало излишнее внимание и могло показаться более подозрительным, чем рыжие волосы, – и продолжал:

– Там они никогда не станут разыскивать меня. Проведу там ночь, а может быть и несколько ночей – до тех пор, пока не найду лодку. Вы тоже.

Я сделал вид, что не услышал, как она вскрикнула.

– Помните телефонный разговор в аптеке? Я позвонил в мотель и узнал, свободен ли коттедж номер 14. Мне ответили, что он свободен, и я забронировал его, сказав, что мои друзья останавливались в этом коттедже и порекомендовали мне его, так как из этого коттеджа открывается самый живописный вид. Это и на самом деле так. Кроме того, это самый уединенный коттедж, так как он построен в конце территории мотеля и окна его выходят на море. Поблизости находится и шкаф, куда положили мой чемодан, когда меня схватили копы. Кроме всего прочего, рядом с коттеджем есть прекрасный личный гараж, где можно спрятать машину от любопытных глаз, и никто не задаст ни единого вопроса.

Летели километры: один, другой, третий, а девушка все молчала. Она снова надела свою зеленую блузку, но это был уже просто кусок кружев, состоящий из одних дырок. Она, как и я, промокла насквозь, когда я натягивал брезентовую крышу. Временами девушка дрожала, как в лихорадке. После дождя стало прохладно.

Мы приближались к окраине Марбл-Спрингса, когда она снова заговорила.

– Вы не сможете остановиться в мотеле. Разве возможно осуществить такой план? Вам надо зарегистрироваться, расписаться в журнале приезжих, взять ключи, поужинать в ресторане. Вы же не можете…

– Я все могу. Я попросил не запирать дверь мотеля, пока мы не приедем, просил, чтобы ключи от коттеджа и гаража были вставлены в двери. Сообщил, что мы выехали из дома очень рано и проехали длинный утомительный путь. Сказал, что очень устали и просим не беспокоить до утра, чтобы мы могли отдохнуть. Сказал, что зарегистрируемся утром и утром же оплатим все, что с нас причитается, – я откашлялся. – Сказал, что мы совершаем свадебное путешествие. И женщина, с которой я разговаривал, кажется, поняла наше желание побыть вдвоем.

Мы подъехали к мотелю раньше, чем она нашла слова для ответа.

Через резные, окрашенные в сиреневый цвет ворота подъехали к залу обслуживания, находящемуся в центральной здании мотеля, и припарковали машину прямо под мощной, лампой, отбрасывающей такую густую тень, что мои рыжие волосы стали совершенно не видны под крышей автомобиля.

У входа в зал обслуживания стоял негр, одетый в сиреневую, отделанную голубым кантом униформу с золотыми пуговицами. Модель этой униформы и сочетание цветов скорее всего были разработаны каким-то дальтоником, надевшим к тому же очки с дымчатыми стеклами.

Я окликнул его.

– Где находится коттедж номер 14? – спросил я. – Как проехать к нему?

– Мистер Брукс? – я кивнул, и он продолжал: – Все приготовлено для вас. Ключи в дверях. Спуститесь, пожалуйста, вниз, вон туда.

– Благодарю, – я посмотрел на него: седой, сгорбленный, худощавый человек с поблекшими глазами. Наружность негра, словно мутное зеркало, отражала тысячи невзгод и поражений, которые он претерпел на своем жизненном пути.

– Как ваше имя?

– Чарльз, сэр.

– Я хотел бы чего-нибудь выпить, Чарльз, – и протянул ему деньги. – Пожалуй, виски. Скотч без содовой. И принесите немного брэнди. Принесете?

– Сейчас же, сэр.

– Спасибо, – я включил передачу и спустился по территории кемпинга до коттеджа номер 14.

Он находился в конце узкого полуострова. Слева был залив, справа плавательный бассейн овальной формы.

Дверь гаража была открыта. Я въехал внутрь, выключил фары и задвинул дверь гаража. Потом, двигаясь ощупью и в полутьме, включил верхний свет.

Внутри гаража в стене слева находилась единственная дверь. Мы вошли в нее и оказались в маленькой, аккуратной, опрятной кухоньке, которая была прекрасно экипирована, особенно если считать, что требуется лишь чашечка кофе. Кофе там было столько, что можно было варить его всю ночь напролет. Далее дверь вела в комнату, представляющую собой гостиную-спальню. Мы увидели сиреневый ковер, сиреневые шторы, сиреневое покрывало на кровати, сиреневые абажуры на лампах, сиреневые чехлы на стульях. Куда бы вы ни бросили взгляд, всюду этюды в сиреневых тонах. По-видимому, кто-то очень любил этот цвет. В комнате были две двери. Слева – дверь в ванную, а дверь в дальнем конце вела в коридор. Через десять секунд после того, как вошел в комнату, втащив за собой девушку, я уже находился в коридоре. Шкаф стоял в двух метрах от меня и был не заперт. Удостоверился, что мои вещи находятся там, где их оставили. Отнес чемодан в комнату, открыл его и хотел было выбросить на кровать кое-какие вещи, когда постучали в дверь.

– Это, наверное, Чарльз, – пробормотал я. – Откройте дверь, отступите на несколько шагов, чтобы она не ударила вас, возьмите бутылки и скажите, что сдачи не надо. И не пытайтесь как-то предупредить его: что-то прошептать, сделать какие-то знаки или выскочить в коридор. Я оставлю щель в двери ванной и буду следить за тем, чтобы этого не произошло. Пистолет будет нацелен вам в спину.

А она уже и не пыталась предпринять что-либо. Наверное, слишком замерзла и чувствовала себя несчастной и измученной. Все возрастающее напряжение этого кошмарного дня, видимо, лишило ее воли и желания действовать.

Старик-негр отдал ей бутылки, взял сдачу, удивленно бормоча слова благодарности, и осторожно прикрыл за собой дверь.

– Вы дрожите от холода, – резко сказал я. – Ни к чему моей страховке получать воспаление легких.

Я принес пару стаканов.

– Выпейте глоток брэнди, мисс Рутвен, а потом примите теплую ванну. Может быть, удастся подобрать себе какую-то сухую одежду в моем чемодане.

– Вы так добры… – с горечью сказала она. – Пожалуй, я выпью брэнди.

– А принять ванну не хотите?

– Нет. – Пауза колебания, и скорее предполагаемый, чем увиденный блеск ее глаз. И тут я понял, что ошибаюсь, думая, что она слишком устала, чтобы отколоть какой-нибудь номер. – Впрочем, пожалуй, приму и ванну.

– Прекрасно, – я дождался пока она осушила стакан с виски, вывалил на пол содержимое чемодана и отступил назад, чтобы пропустить ее. – Надеюсь, что не будете принимать ванну всю ночь. Я голоден.

Дверь ванной закрылась, в замке щелкнула задвижка.

Послышался шум заполняющей ванну воды. Слышно было, как она намыливает тело и разбрызгивается вода, когда девушка погрузилась в ванну. Этот звук ни с чем не спутаешь. Она предприняла все, чтобы заглушить мои подозрения.

Потом я услышал, что она вытирается полотенцем. Через одну-две минуты послышался шум сливаемой воды. Я отошел от двери и, пройдя через две двери кухни, вышел во двор, встал рядом с дверью гаража. Как раз в это время окно ванной открылось и из него вырвалось облачко пара. Когда девушка спрыгнула на землю, я одной рукой вцепился в ее плечо, а второй рукой зажал рот. Потом снова втащил ее внутрь.

Закрыв дверь кухни, посмотрел на нее. Она казалась посвежевшей и сверкала чистотой. На ней была моя белая рубашка, засунутая за пояс широкой в складку юбки. В глазах стояли слезы разочарования и поражения. Но если бы не они, то ее лицо заслуживало того, чтобы уделить ему особое внимание. Я впервые как следует рассмотрел его, несмотря на длительное время, проведенное вдвоем в автомобиле.

У нее были удивительные, густые и блестящие, с золотым отливом, волосы, разделенные прямым пробором и заплетенные в косы. Такие косы бывают у девушек из прибалтийских стран. Эта девушка никогда бы не выиграла состязаний на звание «Мисс Америка»: для этого у нее слишком волевое лицо. Она не стала бы даже «Мисс Марбл-Спрингс». В ее лице неуловимо проглядывало что-то славянское: слишком выделялись на нем широкие скулы и слишком полные губы; серые, цвета стали, глаза слишком широко расставлены, носик вздернутый. Подвижное, умное лицо: симпатичное, доброе, насмешливое и жизнерадостное, если бы только исчезли с него следы усталости и страха.

В те дни, когда я еще не распростился с мечтой и не начал грезить только о домашних тапочках и камине в собственном доме, ее лицо было бы воплощением моей мечты.

Она была женщиной, которая всегда будет выглядеть моложе своих лет, женщиной, которая станет вашей половиной и надолго войдет в вашу жизнь, навсегда оттеснив всех, словно сошедших с конвейера, смазливых крашеных блондинок с волосами цвета платины, хотя порой вам казалось, что ради этих куколок с платиновыми волосами вы готовы преодолеть горы.

Я стоял в гараже, и мне было немного жаль ее и жаль себя. И тут я почувствовал холодный сквозняк, дующий в шею. Сквозняк был из двери ванной, хотя всего десять секунд назад она была закрыта. Теперь же – оказалась открытой.

Глава 3

Мне незачем было смотреть во внезапно расширившиеся глаза девушки, чтобы сообразить, что сквозняк, дующий мне прямо в шею, не игра моего воображения. Облачко пара из перегретой ванной подплыло к правому уху.

Пара было слишком много, чтобы он вышел из замочной скважины запертой двери. Его было в тысячу раз больше. Я медленно повернулся, инстинктивно развел руки в стороны. Возможно, потом придумаю что-то более разумное, но пока было не до этого.

Первое, что я увидел, – оружие в его руке. И это оружие не было оружием, которое обычно носят при себе новички. У него в руке чернел матовый немецкий маузер калибра 7.63. Маузер – одно из самых экономичных оружие: пуля может пробить трех человек.

Второе, что я заметил, – уменьшившаяся в размерах дверь спальни с тех пор, как я в последний раз видел ее. Его плечи почти касались обеих сторон дверной коробки, хотя просвет был очень широким. Шляпа его касалась притолоки.

Третье, что я заметил, – шляпа и цвет его пиджака. Панама и зеленый пиджак. Это был наш сосед, владелец «форда», припарковавший утром свою машину рядом с нашей.

Он протянул левую руку и захлопнул дверь ванной. – Тебе не следовало бы оставлять окна открытыми. Давай сюда свою пушку, – у него был спокойный, красивый баритон, в котором не было ничего показного или угрожающего. Было очевидно, что он всегда говорит таким голосом.

– Пушку? – я прикинулся растерянным.

– Послушай, Тальбот, – миролюбиво сказал он, – я подозреваю, что мы оба, как говорят, профессионалы. Незачем затевать ненужный диалог. Давай пушку. Она лежит в правом кармане твоего пиджака в двух пальцах от твоей левой руки. Я жду. Брось пушку на ковер. Спасибо.

Ему незачем было тратить время на то, чтобы произнести последние слова: я и без них уже отшвырнул ногой пистолет в его сторону.

Я хотел, чтобы ему стало понятно: я – профессионал не хуже его.

– А теперь сядь. – Он посмотрел на меня и улыбнулся. Теперь я разглядел, что его лицо не просто толстое, а толстощекое, если только можно было назвать огромные куски мяса щеками. Лицо было таким широким, что можно бы запросто срезать с него половину мяса без ущерба для объема. Узкие черные усики и тонкий римский нос с горбинкой выглядели как-то не к месту. Они выглядели так же нелепо, как морщинки от смеха вокруг его глаз и с обеих сторон рта. У меня не было ни малейшего доверия к этим морщинкам. Казалось, этот парень улыбался только для практики, когда бил кого-нибудь по голове своим маузером.

– Вы узнали меня на стоянке? – спросил я.

– Нет, – он открыл левой рукой затвор пистолета, извлек последнюю пулю, снова закрыл затвор и небрежным жестом отбросил его метра на три. Пистолет прямым попаданием угодил в мусорную корзину. Парень окинул ее уверенным взглядом, словно демонстрируя, что такое точно попадание он обеспечит в десяти случаях из десяти возможных. Все, что делал этот человек, получалось стопроцентно. Если он был настолько точен, работая левой рукой, можно только вообразить, что он выделывал правой!

– Я никогда не видел тебя до сегодняшнего дня. Никогда даже не слышал о тебе, пока не увидел на стоянке, – продолжал он. – Но я увидел эту девушку. Вот о ней слышал, наверное, не менее тысячи раз. Ты англичанин, иначе бы тоже слышал. А может, ты слышал ее имя, но не имеешь о нем ни малейшего представления. И поверь, ты далеко не первый, кого она дурачит. Эта девушка не применяет макияжа, говорит без акцента, заплетает волосы в косы. А стоит только женщине выглядеть так, как ты сразу же сдаешься и приходишь к выводу, что тебе не с кем бороться, – он посмотрел на девушку и снова улыбнулся. – Абсолютно все пасуют перед Мэри Блер Рутвен. Если у тебя такой вес в обществе, как у нее, если твой отец занимает такой же пост, как ее отец, ты запросто сможешь освободиться от своего провинциального акцента и позволить себе любую прическу. Это я говорю тебе в качестве пояснения.

– И кто же ее отец?

– Твое невежество удивляет меня. Его зовут Блер Рутвен. Генерал Блер Рутвен. Ты хотя бы слышал, что такое «Четыре сотни»? Это его журнал. А ты слышал когда-нибудь о Мейфлавер? Именно предки старого Рутвена разрешили пилигримам пристать к берегам Мексиканского залива. Этот старик самый богатый старик в Соединенных Штатах, возможно, за исключением только Поля Гетти.

Я не перебивал его и внимательно слушал. Хотя меня это не касалось. Интересно, что бы он сказал, если бы узнал мои мечты о домашних тапочках и пылающем камине. А также о мультимиллионной наследнице. Вместо этого я сказал:

– Твой радиоприемник был включен, когда ты сидел в машине на стоянке. Я знаю это. И тогда передавали сводку новостей.

– Именно так, – оживленно согласился он.

– Кто вы? – это был первый вопрос, который задала ему Мэри Блер Рутвен с тех пор, как он появился в комнате. И мне стало ясно, что может фирма «Четыре сотни» сделать с человеком. Такой человек не упадет в обморок, не прошепчет «Слава Богу, что вы спасли меня», не разрыдается, не бросится обнимать своего спасителя. Такой человек всего-навсего посмотрит на своего спасителя с дружелюбной улыбкой, считая его на мгновение равным себе, прекрасно зная, что ни о каком равенстве не может быть и речи.

– Мое имя Яблонский, мисс. Герман Яблонский.

– Полагаю, что вы тоже прибыли на «Мейфлавер» вместе с пилигримами? – съязвил я и внимательно посмотрел на девушку. – Итак, у вас миллионы и миллионы долларов, не так ли? Мне кажется, что это слишком большая сумма, чтобы запросто расхаживать по городу. Теперь я понимаю, зачем там присутствовал Валентине.

– Валентине? – недоуменно повторила она, все еще принимая меня за сумасшедшего.

– Ну да. Эта горилла, которая сидела в трех рядах от вас в зале суда. Если ваш старик проявляет такой же здравый смысл в приобретении нефтяных скважин, как в выборе ваших телохранителей, то вы скоро обанкротитесь.

– Обычно меня сопровождает не он, – Мэри закусила губу, и что-то похожее на тень боли промелькнуло в ее ясных серых глазах. – Я очень обязана вам, мистер Яблонский.

Он снова улыбнулся и промолчал. Потом вытащил пачку сигарет, постучал пальцами по дну и зубами вытащил одну сигарету. Вынул спички в бумажной упаковке и кинул сигареты со спичками мне. Именно так поступают парни высокого класса в наше время. Цивилизованные, вежливые, подмечающие все. Хулиганы тридцатых годов не идут ни в какое сравнение с ними. Именно поэтому такие парни, как этот Яблонский, особенно опасны: они похожи на смертельно опасный айсберг, на 7/8 скрытый под водой. Да, хулиганы тридцатых годов очень проигрывают на их фоне.

– Мне кажется, вы уже можете применить свой маузер, – продолжала Мэри Блер. Она была далеко не так хладнокровна и спокойна, какой хотела казаться. И хотя говорила ровным спокойным голосом, я видел, как пульсирует голубая жилка у нее на шее: она билась с такой силой, с какой рвется вперед гоночный автомобиль на ралли. – Ведь теперь этот человек не представляет для меня опасности?

– Это точно, – успокоил ее Яблонский.

– Благодарю вас, – у нее вырвался едва заметный вздох, словно она до сих пор не могла поверить в то, что весь этот кошмар кончился и что теперь ей нечего бояться. Она сделала несколько шагов по комнате. – Сейчас я позвоню в полицию.

– Нет, – спокойно возразил Яблонский.

Она остановилась:

– Что вы сказали?

– Я сказал: нет, – пробормотал Яблонский. – Ни телефонных звонков, ни полиции. Обойдемся без представителей закона.

– Что вы этим хотите сказать? – На ее щеках снова загорелись два ярких красных пятна. Когда я в прошлый раз их видел, они говорили о страхе, на этот раз больше свидетельствовали о приступе злости.

– Раз ваш старик потерял счет своим нефтяным скважинам, вы не привыкли к тому, чтобы люди перечили вам.

– Мы обязаны вызвать полицию, – медленно и спокойно, словно объясняя что-то ребенку, сказала она. – Этот человек – преступник. Преступник, которого разыскивает полиция. Он – убийца. Он убил какого-то человека в Лондоне.

– В Марбл-Спрингсе он тоже убил человека, – спокойно добавил Яблонский. – Сегодня в 17.40 скончался патрульный Доннелли.

– Доннелли умер? – прошептала она. – Вы уверены в этом?

– В 18.10 я собственными ушами слышал об этом по радио. Сводку передали перед тем, как я, выслеживая вас, выехал со стоянки. Говорили что-то о хирургах, о переливании крови. Видно, судьба. Парень скончался.

– Это ужасно! – она мельком взглянула на меня. Ее глаза вспыхнули и тут же погасли, словно вид мой был ненавистен ей. – А вы еще говорите: «Не вызывайте полицию». Что хотите этим сказать?

– То, что уже слышали, – ответил он. – Никаких законников.

– У мистера Яблонского есть свои собственные соображения на этот счет, мисс Рутвен, – сухо сказал я.

– Ваш приговор предрешен, – бесстрастно произнес Яблонский. – Правда, для человека, которому остается жить не более трех недель, вы ведете себя довольно хладнокровно. Отойдите от телефона, мисс!

– Надеюсь, вы не станете стрелять в меня? – она уже пересекла комнату. – Вы-то ведь не убийца?

– Я не стану стрелять в вас, – согласился Яблонский. – Это противоречит моим планам. – Он сделал три широких шага и настиг ее. Движения его были быстры и бесшумны, как у кота. Он отобрал у нее телефонный аппарат и, схватив за руку, отвел к креслу рядом со мной. Ее попыток вырваться он даже не заметил.

– Значит, вы не хотите приглашать представителей закона? – задумчиво спросил я. – Предпочитаете играть краплеными картами, приятель?

– Вы имеете в виду то, что я против компании? – пробормотал он. – Может, вы думаете, что мне потребуются большие усилия, чтобы разрядить эту пушку?

– Да, именно так я думаю.

– Я не поставил бы на эту карту, – улыбнулся он.

– А я поставил именно на эту.

Я засунул ноги под стул, руки положил на подлокотники кресла. Спинка стула плотно прижималась к стене. Я рванулся и нырнул вниз почти параллельно полу, выбрав себе мишенью место, находящееся на 150 сантиметров ниже его грудной клетки.

Мне не удалось попасть в свою мишень. Я хотел представить себе, какие фортели он может выделывать правой рукой. Теперь я хорошо представлял себе, на что способна его правая. Он перебросил пушку из правой руки в левую, молниеносным движением выхватил из кармана пиджака кастет и с поразительной быстротой ударил нырнувшего под него человека сверху по голове. Он, конечно, ожидал, что я выкину нечто подобное. И все же это зрелище было достойно самых искушенных ценителей: ловок был этот парень, очень ловок.

Потом кто-то плеснул мне в лицо холодной воды. Я со стоном сел и попытался проверить, что же случилось с моей головой. Но сделать это просто невозможно, когда руки связаны за спиной. Мне ничего другого не оставалось, как дать возможность голове самой позаботиться о себе. Потом я, шатаясь, с трудом встал на ноги и, прижавшись связанными за спиной руками к стене, доковылял до ближайшего кресла.

Взглянув на Яблонского, увидел, что он привинчивает барабан к стволу своего маузера. Он поднял голову, посмотрел на меня и улыбнулся. Он всегда улыбался.

– В следующий раз едва ли смогу ударить вас так удачно, – спокойно сказал он.

Я нахмурился.

– Мисс Рутвен, – продолжал он, – я намерен позвонить по телефону.

– А почему вы ставите меня в известность об этом? – она переняла мой тон, но он совершенно не подходил ей.

– Потому что я намерен позвонить вашему отцу. Прошу дать мне номер его телефона. Он нигде не зарегистрирован.

– А зачем понадобилось звонить ему?

– Дело в том, что за нашего друга, сидящего рядом с вами, объявлено вознаграждение, – любезно ответил Яблонский. – О вознаграждении сообщили сразу же после информации о смерти Доннелли. Местные власти штата готовы выплатить пять тысяч долларов всякому, кто даст сведения, которые помогут найти и арестовать Джона Монтегю Тальбота. Монтегю, да? – он улыбнулся мне.

– Продолжайте, – холодно сказал я.

– Власти объявили открытый сезон для отлова мистера Тальбота, – сказал Яблонский. – Они намерены заполучить его живым или мертвым, и их не очень-то беспокоит, в каком конкретно виде. А генерал Рутвен предложил удвоить это вознаграждение.

– Значит, я стою десять тысяч долларов?

– Да, десять тысяч.

– Ну и скупердяи.

– По последней оценке, старик Рутвен стоит двести восемьдесят пять миллионов долларов. Он мог бы, – рассудительно сказал Яблонский, – отвалить и побольше. Например, пятнадцать тысяч. А что такое пятнадцать тысяч?

– Продолжайте, – серые глаза девушки блестели.

– Папаша сможет заполучить свою дочку за пятьдесят тысяч долларов, – холодно сказал Яблонский.

– За пятьдесят тысяч, – задыхаясь, проговорила она. Если бы Мэри была бедна так же, как я, то можно было бы понять, отчего у нее перехватило дыхание. Но она же сидела на куче денег!

Яблонский кивнул:

– Итак, пятьдесят тысяч за вас плюс пятнадцать тысяч, которые получу за Тальбота, как лояльный житель нашего города.

– Кто вы? – дрожащим голосом спросила девушка. Казалось, она на пределе нервного напряжения. – Что вы за человек?

– Человек, который хочет – минуту, сейчас я досчитаю – который хочет отхватить шестьдесят пять тысяч долларов.

– Но это шантаж!

– Шантаж? – Яблонский вопросительно поднял брови. – Уж не решили ли вы, милочка, прочесть мне лекцию о том, что такое закон. Так вот, выражаясь языком закона, шантаж – это взятка за молчание, это деньги, выплаченные за то, чтобы купить себе безопасность, деньги, полученные в результате угрозы сообщить людям какие-то постыдные тайны человека. Вот что такое шантаж. Разве у генерала Рутвена есть какие-либо постыдные тайны? Сомневаюсь. Можно сказать, что шантаж – это требование выплатить деньги, прибегнув к угрозам. А где вы видите угрозу в данном случае? Я ведь не угрожаю вам. Если старик откажется выплатить выкуп, я просто уйду и оставлю вас наедине с Тальботом. И кто же посмеет обвинить меня? Я боюсь Тальбота. Он – опасный человек. Он – убийца.

– Но… но, в таком случае вы вообще ничего не получите…

– Свое получу, – усмехнулся Яблонский.

Я попробовал представить этого человека взволнованным или неуверенным в себе. Это было невозможно.

– Пригрожу старику, и он не станет рисковать своим детищем. Заплатит все до копейки, как миленький!

– Но киднепинг – преступление, – медленно произнося слова, сказала девушка.

– А кто это отрицает, – радостно согласился Яблонский. – За киднепинг полагается электрический стул или газовая камера. Именно такая смерть и ждет Тальбота. Ведь похитил-то вас он, а не я. Что касается меня, то я только брошу вас здесь. А это не киднепинг, – голос его стал жестче. – В каком отеле остановился ваш отец?

– Он живет не в отеле, – голос Мэри был ровным и безжизненным: она проиграла это состязание. – Отца нет в городе. Он находится на объекте Х-13.

– Говорите яснее!

– Объект Х-13 – одна из нефтяных вышек. Она находится в море в двадцати или двадцати пяти километрах отсюда. Это все, что мне известно.

– Значит, в море? Вы имеете в виду одну из плавучих платформ для бурения нефтяных скважин? А я-то думал, что все они находятся на заболоченных реках где-то за штатом Луизиана.

– Теперь их везде полно: и в окрестностях Миссисипи, и на Алабаме, и во Флориде. А одну отец приобрел вблизи Ки-Уэста. И они не плавучие… Впрочем, какое это имеет значение? Сейчас отец находится на объекте Х-13.

– И телефона там, конечно, нет?

– Туда подведен кабель с подводной лодки. Можно также поддерживать связь по радио из офиса, расположенного на берегу.

– Радио отпадает. Слишком много слушателей. Остается телефон. Видимо, надо попросить оператора соединить с объектом Х-13.

Она молча кивнула. Яблонский подошел к телефону, позвонил на коммутатор и попросил соединить его с объектом Х-13. Он ждал ответа, насвистывая непонятную мелодию. Внезапно замолчал, словно в голову пришла какая-то важная мысль.

– Как осуществляется связь между нефтяной вышкой и берегом?

– С помощью лодки или вертолета. Обычно пользуются вертолетом.

– В каком отеле останавливается ваш отец?

– Он живет не в отеле, а в обычном частном доме. Он постоянно снимает имение в трех километрах к югу от Марбл-Спрингса.

Яблонский кивнул и снова принялся насвистывать. Его глаза уставились в одну точку на потолке, но стоило мне только слегка пошевелить ногами в качестве эксперимента, как он тут же перевел глаза на меня.

Мэри Рутвен тоже заметила мои телодвижения, заметила и то, с какой быстротой Яблонский переключил внимание с потолка на мою персону. На какое-то мгновение наши глаза встретились. В ее глазах не было симпатии, но так как я не был лишен воображения, то подумал, что прочел в них что-то похожее на взаимопонимание. Мы находились в одной и той же лодке, и эта лодка быстро погружалась на дно.

Свист прекратился. Послышался какой-то щелчок, и потом Яблонский сказал:

– Попросите к телефону генерала Рутвена. Это очень срочно. Это по поводу… Что… Повторите! Понятно, понятно. – Он положил трубку и посмотрел на Мэри. – В 16.00 ваш отец уехал с объекта Х-13 и до сих пор не вернулся. Мне сказали, что он не вернется, пока не найдет вас. Кровь, как говорится, не водица, видно, она подороже нефти. Это упрощает мою задачу, – он набрал номер, который ему сообщили на объекте Х-13, и снова попросил к телефону генерала. Генерал сразу же взял трубку. Яблонский не стал тратить слов попусту.

– Генерал Блер Рутвен? У меня есть для вас новости, генерал. Есть хорошая новость, а есть плохая. Хорошая – то, что ваша дочь у меня. Плохая – чтобы получить ее, вы должны заплатить мне 50 тысяч, – Яблонский замолчал и, вращая маузер вокруг указательного пальца, ждал ответа. И, как всегда, улыбался. – Нет, генерал, это не Джон Тальбот. Но как раз сейчас Тальбот находится рядом со мной. Я убедил его, что держать дочь и отца в разлуке столь длительное время бесчеловечно. Вы знаете Тальбота, генерал, вернее, знаете о нем. Мне стоило большого труда убедить его переговорить с вами. Правда, 50 тысяч баксов стоят того, чтобы потратить время на убеждение и уговоры.

Внезапно улыбка исчезла с лица Яблонского, и оно стало холодным, мрачным и жестким. Это была уже не маска, а подлинное лицо.

И все же, когда он заговорил, голос был мягким и вкрадчивым. В нем звучал вежливый упрек, словно он пытался наставить на истинный путь расшалившегося ребенка.

– Послушайте, генерал, что это? Я только что услышал какой-то странный, еле слышный щелчок. Именно такие щелчки раздаются в телефонной трубке, когда какие-то любопытные самоуверенные наглецы подключаются к линии и начинают хлопать ушами или когда кто-нибудь подключает записывающее устройство. Не люблю, когда подслушивают мои разговоры. Я категорически против записи личных разговоров. Вам незачем заниматься этим. Незачем, если хотите снова увидеть свою дочь живой и невредимой… Вот так-то лучше… И прошу, генерал, не пускайтесь на хитрости и не пытайтесь поручить кому-либо подключиться к нашему разговору или позвонить копам по другому телефону, чтобы просить их установить, откуда я звоню. Ровно через две минуты нас здесь не будет. Что мне ответите? Только, пожалуйста, побыстрее.

Воцарилась еще одна короткая пауза. Потом Яблонский добродушно рассмеялся.

– Вы говорите, что я угрожаю вам, генерал? Шантажирую, генерал? Называете это киднепингом, генерал? Не будьте таким наивным человеком, генерал. Закона, который запретил бы бежать от опасного убийцы, не существует. Даже если этот преступник и убийца совершил киднепинг и держит вашу дочь в качестве заложницы. Я просто уйду и оставлю их вдвоем. Вы что решили поторговаться за жизнь дочери, генерал? Неужели и вправду считаете, что дочь не стоит 1/50 доли процента вашего состояния? Неужели эта цена слишком высока для любящего отца? Да, она здесь и слышит весь наш разговор, генерал. Интересно, что она подумает о вас, генерал? Неужели вы готовы пожертвовать жизнью дочери ради пуговицы от старого ботинка? Ведь для вас сумма в 50 тысяч баксов – такая мелочь, о которой и говорить-то нечего. Да, конечно, вы можете поговорить с ней, – он кивком подозвал девушку. Она подбежала к телефону и выхватила у Яблонского трубку.

– Папа? Папа! Да, да, это я, конечно, это я. О, папа, я никогда не думала…

– Поговорили и хватит, – Яблонский закрыл своей большой квадратной, коричневой от загара рукой микрофон и отобрал у девушки трубку.

– Вы удовлетворены, генерал Блер? Статья, как говорят, подлинная и без подделок, не так ли?

Наступила короткая пауза, затем Яблонский широко, во весь рот улыбнулся.

– Благодарю вас, генерал Блер. Нет, гарантии меня не беспокоят. Слово генерала Рутвена всегда было самой надежной гарантией. – Какое-то время Яблонский внимательно слушал генерала, затем заговорил снова, со злобной насмешкой смотря на Мэри Рутвен. И эта злобная насмешка резко контрастировала с доверительностью и искренностью, звучащей в его голосе. – Что тут говорить, вы ведь прекрасно знаете: если решите надуть меня с деньгами и предоставить свой дом копам, то дочь уже никогда не заговорит с вами снова… Волноваться, что я не явлюсь, нет оснований. У меня достаточно причин, чтобы быть пунктуальным. Самая главная из причин та, что 50 тысяч баксов на дороге не валяются, генерал.

Яблонский повесил трубку.

– По коням, Тальбот. Нас ждет встреча в высшем обществе.

– Ясно, – не двигаясь, сказал я. – Нас ждет встреча, после которой ты передашь меня в полицию и отхватишь 15 тысяч долларов?

– Именно так. А почему бы и нет?

– Потому что я могу выложить тебе целых 20 тысяч причин.

– Да? – он изучающе посмотрел на меня. – А они у тебя при себе?

– Не будь дураком. Дай мне неделю, а может, и того меньше, и…

– Нет, лучше синица в руках, чем журавль в небе. Таков мой принцип. Шевелись, похоже, что нам предстоит отличная работенка сегодня ночью.

Он разрезал веревку на моих руках, и мы вышли через дверь в гараже. Яблонский держал девушку за руку, а его маузер находился в метре от моей спины. Я не видел маузера, но мне это было ни к чему: я знал, что пистолет нацелен мне в спину.

Наступила ночь. С северо-запада подул резкий морской ветер, доносящий запах водорослей. Холодные, тяжелые капли дождя, разлетаясь на мириады брызг, громко застучали по шелестящим, сгибающимся под их тяжестью листьями пальм и, под углом отскакивая от них, падали прямо нам под ноги. Яблонский оставил свой «форд» менее чем в ста метрах от центрального здания мотеля, но, одолев эти сто метров, мы промокли до нитки. Стоянка в этот ливень была пустынна, но Яблонский поставил свой автомобиль в самый темный угол. Он был предельно осторожен.

Яблонский открыл боковые двери «форда», вылез из машины и остановился у передней двери кузова.

– Садитесь первой, леди. Нет, на другое сиденье. А ты садись за руль, Тальбот.

Как только я сел, он захлопнул дверь. Потом сел на заднее сиденье, закрыл свою дверь и тут же больно уперся маузером в мою шею. Скорее всего, он опасался, как бы меня не подвела память.

– Сворачивай на шоссе и жми на юг.

Мне каким-то чудом удавалось нажимать на нужные кнопки. Проехали пустынную территорию мотеля и повернули направо…

– Дом старика находится как раз у съезда с шоссе? – обратился Яблонский к девушке. – Я правильно его понял?

– Да.

– А можно ли проехать туда другой дорогой? Может быть, можно подъехать к дому с окраины или проехать к нему проселочной дорогой?

– Да. Можно сделать круг по городу и…

– Ясно, – перебил ее Яблонский. – Поедем кратчайшей дорогой, по шоссе. Я разработал точно такой же маршрут, как и Тальбот, когда он приехал в «Контессу». Очень разумный маршрут, ведь никому бы и в голову не пришло искать его в восьмидесяти километрах от Марбл-Спрингса.

Мы ехали по городу в гробовом молчании. Дорога была почти пустой: не более шести прохожих. Проезжая Марбл-Спрингс, я дважды останавливался на красный свет перед светофорами, и оба раза маузер немедленно вонзался в мою шею. Мы сами не заметили, как выбрались из города. Дождь плотной завесой заслонял все вокруг, низвергая с неба каскады обильных потоков и немилосердно барабаня по крыше и брезентовому верху машины. Это очень напоминало езду под водопадом. Стеклоочистители не могли справиться с потоками воды, заливающей стекла окон, но они ведь и не были предназначены для выполнения этой работы под водопадом. Мне ничего другого не оставалось, как снизить скорость до 30 километров в час, но даже при такой скорости я не мог разглядеть, что делается на дороге, особенно когда меня ослепляли фары встречных машин, отбрасывающие туманный расплывчатый свет на залитое потоками воды ветровое стекло. Ослепление становилось полным, если учесть водяную стену, блокирующую не только ветровое стекло, но и боковые стекла. Я ехал наугад и определял приближающиеся или проезжающие мимо нас машины только по свистящему звуку от соприкосновения резины шин с мокрым асфальтом дороги, а также по встречным волнам, которые, наверное, очень бы пришлись мне по сердцу, если бы я не сидел за рулем, а был капитаном эсминца.

Мэри Рутвен всматривалась в меняющуюся за окнами обстановку, тесно прижавшись лбом к стеклу. Возможно, она хорошо знала эту дорогу, но сейчас не узнавала ее.

Какой-то встречный грузовик приблизился к нам с севера и, проезжая мимо, перекрыл видимость. И девушка пропустила поворот…

– Вот он! – она с такой силой вцепилась мне в руку, что я не успел справиться с рулем, и машина вышла из-под контроля. «Форд» занесло на обочину.

Сквозь дождевые потоки смутно промелькнул фосфоресцирующий свет слева, но машина уже метров на пятьдесят ушла вперед… Дорога была слишком узкой, чтобы развернуться. Я дал задний ход и полз до тех пор, пока доехал до освещенного места. Потом так же медленно свернул в боковой проезд. Я не испытывал ни малейшего желания увеличивать скорость.

Удалось проползти еще несколько метров. Потом я нажал на тормоз, и машина остановилась вблизи окрашенных белой краской, состоящих из шести толстых брусьев железных ворот, которые могли бы остановить даже бульдозер.

Сквозь пелену дождя казалось, что эти ворота находятся в конце туннеля с плоской крышей.

Слева была стена из белого известняка высотой 2,5 метра и длиной около 7 метров.

Справа стоял белый домик сторожа с дубовой дверью и ситцевыми занавесками на окнах, выходящих в сторону туннеля. Сторожка и стена соединялись слегка изогнутой крышей. Я не стал разглядывать, из какого материала сделана эта крыша: она не интересовала меня. Зато во все глаза смотрел на человека, который только что вышел из двери сторожки. Он вышел раньше, чем я успел нажать на тормоз и остановил «форд».

Он был воплощением мечты вдовы-аристократки об идеальном шофере. Он был совершенством. Он был безукоризнен. Он был поэмой в темнобордовых тонах. Даже его сверкающие охотничьи сапоги казались темно-бордовыми. На нем были ослепительно яркие вельветовые бриджи фирмы «Бедфорд» и наглухо застегнутый до самого горла китель. Перчатки из тонкой кожи аккуратно сложены и подсунуты под одну из погон кителя. Даже козырек фуражки был точно такого же изумительного темно-бордового тона. Он снял фуражку. Его волосы не были темно-бордовыми. Волосы оказались густыми, черными и блестящими, с ровным правым пробором. Очень гладкое загорелое лицо. Черные глаза так же широко расставлены, как и плечи. Поэма, но поэма, лишенная всякой лиричности. Он был такого же высокого роста, как я, но во всем остальном выглядел гораздо лучше.

Мэри Рутвен опустила стекло, и шофер согнулся, чтобы взглянуть на нее, держась мускулистой загорелой рукой за край дверцы машины. Когда увидел ее, его лицо расплылось в широкой белозубой улыбке, и если радость и облегчение, промелькнувшие в его глазах, были в действительности фальшивыми, это означало бы, что он лучший актер-шофер, которого я когда-либо знал.

– Неужели это вы, мисс Мэри! – у него был глубокий голос воспитанного человека, и голос этот несомненно принадлежал англичанину. Когда у вас 285 миллионов долларов, нет смысла мелочиться: в Англии можно нанять хорошо воспитанного пастуха для присмотра за своим стадом импортных «роллс-ройсов». Английские шоферы – шоферы высшего класса.

– Я счастлив, что вы вернулись домой, мэм! Как себя чувствуете?

– Я тоже счастлива, что вернулась, Симон, – на какой-то краткий миг ее рука легла на его руку и пожала ее. У нее вырвался то ли вздох, то ли стон. Потом она добавила: – Со мной все в порядке. Как отец?

– Генерал ужасно волновался, мисс Мэри, но теперь он придет в норму. Мне ведено встретить вас. Я немедленно сообщу о вашем возвращении, – сделав полуоборот на каблуках, он наклонился и заглянул внутрь на заднее сиденье машины. Тело его заметно напряглось.

– Да, это пушка, – спокойно подтвердил Яблонский. – Я держу ее в руке просто так, сынок. Очень неудобно сидеть, когда в боковом кармане брюк лежит пушка. Да ты, наверное, и сам знаешь это?

Я посмотрел на шофера и, опустив глаза, заметил небольшую выпуклость в правом кармане его брюк.

– Эта штука портит покрой костюма маленького лорда Фаунтлероя, не так ли? – продолжал Яблонский. – И пусть тебе в голову не приходят идеи о том, чтобы воспользоваться своей пушкой. Время для этого уже потеряно. Кроме того, ты можешь ранить Тальбота. Парня, который сидит за рулем. А я хочу за 15 тысяч долларов на лапу вручить его полиции в лучшем виде.

– Не понимаю, о чем вы говорите, сэр, – лицо шофера потемнело, видимо, вежливый тон с трудом давался ему. – Я должен позвонить на виллу.

Он повернулся, открыл дверь, вошел в небольшую прихожую, поднял трубку и нажал кнопку.

Тяжелые ворота бесшумно и легко, словно бы сами по себе, раскрылись.

– Этой крепости не хватает только рва с водой и подъемных ворот, – пробормотал Яблонский, когда машина тронулась. – Старый генерал хорошо приглядывает за своими 285 миллионами. Окна с электрической сигнализацией, патрули, собаки… Всего хватает, а, леди?

Она промолчала. Мы проехали мимо большого гаража на четыре машины, пристроенного к сторожке. Гараж был в виде навеса без дверей, и я имел возможность убедиться, что был прав в своих предположениях относительно «роллс-ройсов». Их было два: один песочно-коричневый с бежевым. Другой голубой с металликом. Стоял там и «кадиллак». Им, наверное, пользовались для доставки продуктов.

Яблонский заговорил снова:

– Мой старый знакомый в своем маскарадном костюме снова здесь. Я имею в виду англичанина. Где вы подхватили эту неженку?

– Хотела бы я видеть, как вы заговорите с ним, когда у вас не будет пистолета в руке, – спокойно сказала девушка. – Он с нами уже три года. Девять месяцев назад трое мужчин в масках вломились в наш автомобиль. В автомобиле были только Кеннеди и я. Все они были вооружены. Один из них мертв, а двое других все еще в тюрьме.

– Неженке крупно повезло, – усмехнулся Яблонский и снова погрузился в молчание.

К дому вела узкая длинная асфальтированная аллея, извивающаяся между густо растущими деревьями. Небольшие вечнозеленые листья дубов и длинные намокшие серые гирлянды бородатого испанского мха высовывались на дорогу и, свешиваясь вниз, цеплялись за крышу и боковые стекла автомобиля. Внезапно деревья с обеих сторон отступили, освещенные находящимися где-то над головой лампами, и открылся путь к расположенной в строгом порядке группе обычных и карликовых пальм. И потом за гранитной стеной со ступеньками и балюстрадой и за уложенной гравием террасой показался дом генерала.

Девушка сказала, что это обычный дом для семьи. Но он был построен для семьи человек из пятидесяти. Дом был громадный. Старый белый особняк колониального типа. Такие особняки строили еще до гражданской войны Севера и Юга. Дом был такой старый, что поскрипывал. Двухэтажный холл с колоннами и двухскатной крышей такого странного типа, какой я еще никогда не видел, и такое количество окон, что для них требовался очень активный, работающий круглый год мойщик окон. Над входом в нижний холл висели два больших старинных фонаря с мощными лампами. Такими фонарями раньше украшали кареты.

Под лампами стоял целый комитет по приему гостей или официальных представителей. Я не ожидал ничего подобного. Подсознательно ожидал, что нам устроят старинную церемонию приема с полным соблюдением этикета. Думал, нас встретит дворецкий, который предложит пройти в библиотеку, где меня будет ожидать генерал, маленькими глотками потягивающий свой скотч перед камином, потрескивающим сосновыми поленьями.

Думать о подобном приеме было полной глупостью. Когда ждешь возвращения дочери с того света и вдруг раздается звонок входной двери, то уже не до виски. Человеку не до виски, если он не может найти себе места от тревоги.

Шофер уже предупредил всех: нас ждали. И дворецкий тоже ждал. Он спустился по ступенькам, держа в руке огромный зонт. Зонт был таких же размеров, как зонт для гольфа. Дворецкий вышел прямо под дождь. Он не походил на обычного дворецкого. Ливрея была слишком мала и туго обтягивала мощные руки, плечи и грудь. Он скорее был похож на гангстера, чем на дворецкого. И его лицо никоим образом не рассеивало этого впечатления. Он мог бы вполне сойти за двоюродного брата Валентине, того обезьяноподобного парня в зале суда. Вполне возможно, что они еще более близкие родственники. У него даже точно такой же сломанный нос.

У генерала, видимо, странный вкус в отношении дворецких, особенно если учесть и выбор шофера.

Дворецкий казался достаточно вежливым. По крайней мере, подумал я, до тех пор, пока он не увидел, кто сидит за рулем машины. Увидев меня, он сделал резкий поворот, обошел машину спереди и сопроводил Мэри Рутвен под отеческий кров. Она бросилась вперед и стала обнимать отца.

Яблонский и я шли сами по себе. Мы промокли, но, кажется, это никого не беспокоило. К этому времени девушка перестала обнимать отца. И я хорошо разглядел его. Это был очень высокий, худощавый, но не слишком худой мужчина в белом с серебринкой хлопчатобумажном костюме. Цвет костюма абсолютно гармонировал с цветом волос. Длинное худощавое, словно изваянное из камня, лицо, похожее по типу на лицо Линкольна. Правда, почти вся нижняя половина его была скрыта роскошными седыми усами и бородой. Он не походил на крупного делового магната, если ориентироваться на тех, кого мне довелось встретить в жизни. Но так как он обладал 285 миллионами долларов, ему этого и не требовалось. Он выглядел таким, каким я ожидал увидеть того судью из южного штата, разочаровавшего меня.

– Входите, джентльмены, – вежливо пригласил он. Интересно, имел ли он в виду и меня среди трех других мужчин, стоящих на затемненной веранде. Подобное обращение ко мне казалось невозможным, но я все же вошел. У меня не было выбора. Яблонский подталкивал меня в спину своим маузером, навстречу из полутьмы веранды вышел еще один человек с пистолетом в руке.

Мы промаршировали по цветным мозаичным плиткам огромного, широкого, освещенного канделябрами холла и спустились по широкой лестнице в большую комнату. Тут я действительно угадал. Это была библиотека, и в камине ярко пылали сосновые дрова. В воздухе витал едва уловимый маслянистый запах старинных кожаных переплетов, смешанный с ароматом дорогих сигар «Корона» и с ароматом первоклассного шотландского виски. И этот смешанный аромат был неповторимо приятным и изысканным.

Стены, свободные от книжных полок, отделаны панелями из полированного вяза. Кресла и кушетки обиты кожей цвета старого золота. Шторы на окнах были из переливающегося золотистого шелка. На полу от стены до стены лежал ковер «мокет» цвета бронзы, высокий ворс которого под довольно сильным потоком воздуха перекатывался волнами, как колышущееся под ветром поле созревшей ржи. Колесики кресел утоплены так глубоко, что их почти не видно.

– Виски, мистер… э… э..? – спросил генерал Яблонского.

– Яблонский. Ничего не имею против, генерал. Пока я стою и пока я жду…

– А чего вы ждете, мистер Яблонский? – у генерала Рутвена был спокойный, приятного тембра голос, хотя он не утруждал себя тем, чтобы отчетливо произносить окончания слов. Но когда у тебя в кармане 285 миллионов, то незачем напрягать голос, чтобы тебя услышали.

– А вы шутник, генерал! – Яблонский был так же спокоен, как и генерал. – Я жду маленького клочка бумаги, генерал, с вашей подписью в самом низу. Бумажку на пятьдесят тысяч долларов.

– Ах, да, – генерал казался слегка удивленным тем, что Яблонский напомнил ему об их соглашении.

Он подошел к облицованному камнями камину и вытащил из-под пресс-папье желтый банковский бланк.

– Вот эта бумага. Остается только вписать имя предъявителя чека. – Мне показалось, что губы генерала тронула слабая улыбка, но я не был уверен в этом из-за растительности на его лице. – И вам не следует тревожиться, что я позвоню в банк и дам инструкцию не оплачивать этот чек. Такими делами не занимаюсь.

– Я понимаю, генерал.

– Моя дочь стоит для меня неизмеримо больше, чем эта сумма. Я должен поблагодарить вас, сэр, за то, что вы привезли ее домой.

Яблонский взял чек и мельком просмотрел его, потом внезапно заблестевшими глазами посмотрел на генерала.

– Ваше перо сделало описку, генерал. Я просил пятьдесят тысяч, а здесь написано семьдесят тысяч.

– Именно так. – Рутвен наклонил голову и посмотрел на меня. – Я предложил десять тысяч долларов за информацию о человеке, находящемся в этой комнате. Кроме того, я чувствую моральную ответственность за пять тысяч, предложенных местными властями. Вы согласны, что на одного человека проще выписать один общий чек?

– Ну, а еще пять тысяч?

– Это за ваши хлопоты и за то удовольствие, которое я получу, когда лично передам этого человека властям.

И снова у меня появилось какое-то неуверенное ощущение, что генерал улыбается.

– Я могу себе позволить удовольствие удовлетворить свою прихоть.

– Что ж, ваше удовольствие, генерал, это и мое удовольствие. Я поеду, генерал. А вы уверены, что сможете управиться с этим парнем? Это крепкий орешек, генерал. Действует молниеносно и горазд на всякие трюки.

– У меня есть люди, которые смогут управиться с ним. – Было ясно, что генерал не имеет в виду дворецкого и еще одного из своих слуг в ливрее, стоящего сзади. Генерал нажал на кнопку, и в комнату вошел еще один человек в ливрее. – Флетчер, – обратился к нему генерал, – не будете ли вы так любезны попросить мистера Вилэнда и мистера Ройяла зайти ко мне.

– А почему вы сами не попросите их зайти, генерал? – я считал себя главной фигурой в этой маленькой группе, но он даже не заговорил со мной, поэтому я решил, что пора самому вмешаться в разговор. Наклонившись над вазой с искусственными цветами, стоящей на столике у камина, я вытащил хорошо спрятанный микрофон. – В комнате установлена аппаратура для подслушивания. Ваши друзья слышали каждое слово, произнесенное здесь. Для миллионера и лжеца из высшего общества, Рутвен, у вас весьма странные наклонности, – воскликнул я и посмотрел на трио, которое только что появилось в комнате. – И еще более странные друзья.

Это было очень мягко сказано. Первый из вошедших в комнату людей чувствовал себя как дома в этой роскошной обстановке. Он был среднего роста, средней упитанности, в прекрасно скроенном смокинге. Во рту у него торчала длинная, как рука, сигара. Ее аромат я почувствовал в воздухе, как только вошел в библиотеку. Ему было немного за пятьдесят, черные волосы, седые виски и черные, как смоль, аккуратно подстриженные усики. Лицо гладкое, темное от загара и без единой морщины. Это был бы идеальный для Голливуда актер на роль делового человека, деятельного, с отличными манерами, спокойного, вежливого и чертовски компетентного. Только когда он подошел ближе и я увидел его глаза и черты лица, я понял, что передо мной один из самых крепких и твердых людей из всех, кого я встречал: этот человек был крепким физически и обладал незаурядным умом. Такому человеку было не место среди актерской братии. С таким человеком надо быть постоянно настороже.

Характер второго человека определить было трудно. Еще труднее – четко обозначить черты его характера. На нем был мягкий фланелевый серый костюм, белая рубашка и галстук точно такого же оттенка, как и костюм. Немного ниже среднего роста, ширококостный, с бледным лицом и прямыми, гладко зачесанными волосами почти такого же цвета, как волосы Мэри Рутвен. И только если пристально вглядеться в лицо, становилось понятно, почему так трудно определить характер этого человека: его определяли не те черты, которые вы видели, а те, которые отсутствовали на его лице. Оно было совершенно невыразительным, глаза пустые. Таких пустых глаз я еще не видел никогда в жизни.

Характеристика «неопределенный характер» совершенно не подходила человеку, стоящему сзади. К этой библиотеке он имел такое же отношение, как Моцарт к клубу любителей рок-н-ролла. Около 21 или 22 лет, высокий, худой, со смертельно бледным лицом и черными, как угли, глазами. Ни на минуту не оставаясь спокойными, Глаза перебегали с предмета на предмет, словно состояние неподвижности причиняло им боль. Они перебегали с одного лица на другое, как блуждающий огонек в осенний вечер. Я не заметил, во что он одет, видел только его лицо. Лицо наркомана, погрязшего в своем пороке. Если у него на 24 часа отобрать этот белый порошок, он будет биться в истерике, словно в него вселились все дьяволы ада.

– Входите, мистер Вилэнд, – обратился генерал к человеку с сигарой, и я уже в десятый раз пожелал, чтобы выражение лица старого Рутвена не было столь непроницаемым. Он кивнул в мою сторону. – Это Тальбот, которого разыскивает полиция. А это мистер Яблонский, который задержал Тальбота.

– Рад познакомиться с вами, мистер Яблонский, – Вилэнд дружески улыбнулся и протянул руку. – Я генеральный директор строительно-производственной фирмы.

Он был таким же генеральным директором, как я президентом Соединенных Штатов Америки. Вилэнд кивнул в сторону человека в сером костюме:

– Это мистер Ройял, мистер Яблонский.

– Мистер Яблонский! Мистер Яблонский, – высокий, худощавый, черноглазый человек скорее прошипел, чем произнес эти слова. Его рука с удивительной быстротой нырнула в карман пиджака, и в ней уже дрожал пистолет. Он выругался, произнеся подряд три нецензурных слова, и глаза его стали стеклянными и сумасшедшими. – Два долгих года я ждал этой встречи… черт бы вас побрал, Ройял! Почему вы?..

– В комнате находится молодая леди, Лэрри, – я мог бы поклясться, что рука Ройяла не ныряла под пиджак или в карман брюк, и тем не менее в его руке блеснул тусклый блеск стали, послышался резкий удар ствола по запястью Лэрри и стук его пистолета, отскочившего от медной поверхности стола. Такой ловкости рук мне еще не доводилось наблюдать!

– Мы знаем мистера Яблонского, – продолжал Ройял. Голос его был удивительно музыкальным, спокойным и мягким. – По крайней мере, его знаю я и Лэрри. Разве это не так, Лэрри? Однажды Лэрри отсидел шесть месяцев, как наркоман. А отправил его в тюрьму Яблонский.

– Яблонский отправил… – начал генерал.

– Да, Яблонский, – Ройял улыбнулся и кивнул в сторону огромного человека. – Имею честь представить: детектив в чине лейтенанта Герман Яблонский из уголовной полиции Нью-Йорка.

Глава 4

Наступила тишина. Она все длилась, длилась без конца. Такую тишину называют гробовой. Меня это известие не встревожило, но, что говорить, я был удивлен.

Первым нарушил молчание генерал. Его лицо и голос, когда он взглянул на человека в смокинге, было неприязненным и холодным.

– Объясните свое возмутительное поведение, Вилэнд! – потребовал Рутвен. – Вы привели в мой дом человека, который не только является наркоманом и держит при себе пистолет, но, ко всему прочему, еще и сидел в тюрьме… Что же касается присутствия в моем доме офицера полиции, то кто-нибудь мог бы побеспокоиться и предупредить меня…

– Не волнуйтесь, генерал. И прекратите свой боевой выпад, – таким же спокойным голосом, как раньше, сказал Ройял. Но в его тоне не было ни малейшего намека на дерзость. – Извините, я был не совсем точен. Мне следовало бы отрекомендовать Яблонского как экс-детектива в чине лейтенанта. Он был самым умным работником бюро, занимался в основном наркотиками и самоубийствами. Он арестовал несколько человек, но еще больше выписал ордеров на аресты. Он работал гораздо более продуктивно, чем любой другой полицейский офицер западных штатов. Но ведь ты поскользнулся, Яблонский, не так ли?

Яблонский молчал. Лицо его было бесстрастно, но это еще не означало, что голова не была занята интенсивной работой. Моя голова делала то же самое. Я думал о том, что предпринять для побега.

Генерал сделал жест рукой, и слуги исчезли. В течение короткого времени, казалось, все потеряли ко мне интерес. Я как бы случайно повернул голову и убедился, что не прав: один человек все еще продолжал интересоваться моей особой. Это был Валентине, мой знакомый из зала суда. Он стоял в проходе у открытой двери, и всепоглощающий интерес, который он проявлял ко мне, оставлял его совершенно безразличным к находящимся в библиотеке книгам. Я с удовольствием посмотрел на его покоящуюся на перевязи правую руку. Большой палей левой руки был согнут и засунут в боковой карман пиджака. И хотя большой палец был очень мясистым, одного его было явно недостаточно, чтобы карман пиджака оттопыривался так сильно. Наверное, Валентине жаждал, чтобы я пустился в бега.

– Присутствующий среди нас Яблонский, – сказал Вилэнд, – был центральной фигурой самого большого полицейского скандала в Нью-Йорке, имевшего место после войны. В Нью-Йорке внезапно произошла серия убийств, и убийств весьма серьезных. Они были совершены в округе Яблонского. Все знали, что убийцам покровительствует какая-то банда. Все знали об этом, за исключением Яблонского. Он провел всех: знал, что получит десять тысяч долларов, если будет искать убийц не там, где они скрываются. Он не учел только одного: внутри полицейского участка у него было гораздо больше врагов, чем за его пределами, и Яблонского накрыли. Это произошло полтора года назад. Заголовков в газетах об этом скандале хватило бы для изучения на целую неделю. Вы помните это дело, мистер Вилэнд?

– Теперь вспомнил, – кивнул Вилэнд. – Шестьдесят тысяч долларов исчезли, как сквозь землю провалились, и из них не нашли ни цента. Яблонский получил три года, не так ли?

– А через полтора года вышел на свободу, – закончил Ройял. – Ты, наверное, спрыгнул со стены, Яблонский?

– Я был досрочно освобожден за примерное поведение. Теперь я снова уважаемый человек в городе. Чего не скажешь о тебе, Ройял. Неужели вы наняли такого человека, генерал?

– Я не вижу…

– Вы не видите только потому, что если увидите, то это обойдется вам на сотню баксов дороже. Сотня баксов – эта та сумма, которую Ройял взимает со своих нанимателей на венок для жертвы. Очень изысканные венки. А может, ты уже повысил цену, Ройял? И на ком же решил подзаработать на этот раз?

Все молчали. Потом заговорил Яблонский:

– Ройял, присутствующий здесь, зарегистрирован в полицейских досье в половине американских штатов, генерал. И хотя никому еще не удавалось взять его с поличным, о нем все известно. Он специалист по устранению людей. Специалист номер один в Соединенных Штатах. Дорого берет за свою работу, но он мастер своего дела. После его вмешательства никто с того света не возвращается. Свободный художник и работает чисто. Его услуги пользуются большим спросом у самых высокопоставленных людей. И не только потому, что он полностью удовлетворяет своих работодателей, но также и потому, что в его правилах никогда не втягивать их в свои грязные делишки и не называть имени человека, который нанял его. За ним они, как за каменной стеной. Множество людей, которые наняли его, спят по ночам спокойно, генерал. Только потому, что Ройял вписал их в список неприкасаемых. – Яблонский потер заросший щетиной подбородок огромной, как лопата, рукой. – Интересно, за кем Ройял охотится на этот раз, генерал? Вам не приходит в голову, что он охотится за вами?

Впервые генерал заволновался. Даже борода и усы не могли скрыть его внезапно сузившихся глаз и плотно стиснутых губ. Щеки немного, но все же заметно побледнели. Он облизал губы и посмотрел на Вилэнда.

– Что вы можете сказать на этот счет? Что во всем этом правда?

– Яблонский выстрелил наугад, – вежливо ответил Вилэнд. – Попросите всех выйти в другую комнату, генерал. Мы должны переговорить.

Рутвен кивнул. Лицо его все еще было бледным. Вилэнд посмотрел на Ройяла. Тот улыбнулся и спокойно сказал:

– Хорошо, вы двое выйдите из комнаты. И оставьте здесь свое оружие, Яблонский.

– А если не сделаю этого?

– Вы еще не предъявили свой чек к оплате, – вежливо напомнил ему Ройял. Да, они подслушивали.

Яблонский положил маузер на стол. Ройял взял его. Наркоман Лэрри встал сзади меня и с такой силой сунул пистолет мне в почки, что я скорчился от боли. Все промолчали, и тогда я сказал:

– Если ты, проклятый наркоман, еще раз вытворишь такое, дантисту придется потратить весь день, чтобы починить тебе морду.

Он снова пребольно дважды сунул пистолет мне в ребра, но стоило мне повернуться, как он быстро отскочил в сторону и ударил меня рукояткой пистолета в лоб. Пистолет скользнул вниз и ободрал большой кусок кожи на моей щеке. Потом Лэрри отступил на два шага и направил дуло револьвера мне в пах. Его сумасшедшие глаза быстро окинули все вокруг, а наглая улыбка провоцировала меня наброситься на него. Я кое-как стер кровь с лица, повернулся и вышел из двери.

Валентине с пушкой в руке и тяжелых бутсах на ногах уже поджидал меня. К тому времени, как Ройял ленивой походкой вышел из библиотеки, закрыв за собой дверь, и остановил Валентине одним-единственным словом, я уже не мог тронуться с места. У меня с ногами полный порядок, долгие годы они служили мне верой и правдой, но они сделаны не из дерева, к тому же на бутсах Валентине были железные подковы.

Да, эту ночь нельзя было назвать самой удачной в моей жизни.

Яблонский помог мне подняться с пола и поддерживал меня, пока мы не вошли в соседнюю комнату. Я остановился на пороге, оглянулся на усмехающуюся рожу Валентине, потом посмотрел на Лэрри и занес их обоих в свой черный список.

Мы просидели в комнате минут десять, Яблонский и я, в то время как наркоман ходил взад и вперед по комнате, держа в руке пистолет и надеясь на то, что у меня задергается бровь. Ройял стоял, небрежно наклонившись над столом. Никто не проронил ни слова. Потом вошел дворецкий и объявил, что генерал ожидает нас. Мы вышли из комнаты. Стараясь держаться подальше от Валентине, я прошел в библиотеку. Возможно, Валентине поранил палец на ноге, но я знал, что дело не в этом: Ройял сказал ему одно-единственное слово, чтобы он оставил меня в покое, но одного слова Ройяла было вполне достаточно любому человеку.

Пока мы отсутствовали, атмосфера в комнате заметно изменилась. Девушка все еще сидела, наклонив голову, на стульчике у камина, и отблески пламени играли на ее косах. Зато Вилэнд и генерал казались спокойными, довольными и уверенными в себе. Генерал даже улыбался.

Интересно, подумал я, имеет ли отношение к установившейся между ними, внезапно потеплевшей обстановке пара газет, лежащих на журнальном столике с напечатанным крупными черными буквами заголовком «Разыскиваемый полицией преступник убивает полицейского и ранит шерифа», а также моей далеко не лестной фотографией?

И словно чтобы еще больше подчеркнуть перемену атмосферы, в комнату вошел лакей с подносом, на котором стояли стаканы, графин и сифон с содовой. Лакей был молод, но передвигался с трудом какой-то тяжелой, деревянной поступью. Он с видимым трудом поставил на стол графин и стаканы, и мне показалось, что я слышу, как скрипят его суставы, когда он сгибался и разгибался. Цвет лица тоже показался подозрительным. Я отвернулся, снова посмотрел на него и снова с явным безразличием отвернулся, надеясь на то, что новость, которую я внезапно узнал, не отразится на моем лице.

Они, наверное, прочли все самые лучшие книги об этикете: и лакей, и дворецкий отлично знали свои обязанности. Лакей принес напитки, дворецкий стал обходить с напитками всех присутствующих. Он подал девушке бокал с хересом, а каждому из четырех мужчин – виски. Наркомана он намеренно пропустил. Потом дворецкий остановился передо мной. Мой взгляд перебегал с его волосатых рук и сломанного носа на стоящего сзади генерала. Генерал кивнул, и тогда я снова посмотрел на серебряный поднос. Гордость говорила мне «нет», а великолепный аромат наливаемой в бокалы янтарной жидкости из трехгранного хрустального графина говорил «да». Но гордость моя подверглась в этот день тяжелым испытаниям голода, промокшей одежды и побоев, только что выпавших на мою долю. И аромат победил. Я поднял рюмку, поднес ее к глазам и через край рюмки посмотрел на генерала:

– Последний бокал за осужденного, не так ли, генерал?

– Вы еще не осуждены, – он поднял бокал. – За ваше здоровье, Тальбот.

– Весьма остроумно, – усмехнулся я. – Интересно, как поступают с такими, как я, в штате Флорида, генерал? Связывают ремнями и суют в рот цианид или поджаривают на электрическом стуле?

– За ваше здоровье, Тальбот, – повторил генерал. – Вы пока не осуждены, и, вполне возможно, вас вообще не осудят. У меня есть для вас одно предложение.

Я осторожно опустился в кресло. Бутсы Валентимо, наверное, задели какой-то нерв в моей ноге, поскольку мускулы непроизвольно дрожали. Я махнул рукой в сторону лежащих на журнальном столике газет.

– Как я понимаю, вы уже прочли это. И, как я понимаю, вам известно, что произошло сегодня в зале суда, и известен отчет об этих событиях. Какое предложение может сделать такой человек, как вы, генерал, такому человеку, как я?

– Весьма заманчивое, – и мне показалось, что скулы генерала слегка порозовели, хотя говорил он достаточно твердым голосом. – Я хочу, чтобы вы оказали мне одну маленькую услугу, в обмен за которую я предлагаю вам жизнь.

– Отличное предложение. И в чем же заключается эта маленькая услуга, генерал?

– В данную минуту я не могу сказать об этом. Только через тридцать шесть часов – ведь вы назвали такой срок, Вилэнд?

– Да. К этому времени мы уже получим сообщение, – согласился Вилэнд. Теперь, когда я внимательно рассмотрел его, он все меньше и меньше казался мне похожим на инженера.

Вилэвд затянулся своей «Короной» и посмотрел на меня:

– Итак, вы приняли предложение генерала?

– Не смешите меня. А что еще мне остается? Может быть, вы все же намекнете, в чем заключается эта услуга?

– Вас снабдят бумагами, паспортом и направят в одну южноамериканскую страну, в которой нечего будет опасаться, – ответил генерал. – У меня есть связи.

«Черта с два мне дадут бумаги и направят путешествовать по Южной Америке, – подумал я. – Мне дадут пару железных носков и в лежачем положении опустят на дно Мексиканского залива».

– А если не соглашусь, что тогда?

– Если не согласитесь, тогда восторжествует высокое чувство гражданского долга и вас передадут копам, – с язвительной улыбкой перебил меня Яблонский. – Зловонный запах от этой кухни поднимается до небес. Интересно, на кой черт вы понадобились генералу? Он может нанять практически любого человека среди людей нашей нации. Зачем ему потребовалось нанимать убийцу? Какую услугу вы можете оказать ему? Почему он готов помочь убийце, которого разыскивает полиция, избежать правосудия? – Яблонский задумчиво потягивал виски. – Генерал Блер Рутвен – моральный оплот Новой Англии, второй человек после Рокфеллеров, человек, известный своими высокими помыслами и добрыми деяниями… А от этого дела воняет. Вы ловите рыбку в мутной воде, генерал… В очень грязной и мутной воде. Вы можете увязнуть по самую шею, генерал. Одному Богу известно, на какие ставки вы играете. Только это, должно быть, фантастически высокие ставки, – он покачал головой. – Если бы кто-то сказал мне об этом, если бы я не убедился сам, никогда бы не поверил.

– Ни в своих поступках, ни в мыслях я не был бесчестным, – твердо заявил генерал.

– Черт знает что! – воскликнул Яблонский. Несколько минут он молчал и потом сказал: – Благодарю за отличное виски, генерал. Помните, если вы связались с дьяволом, пеняйте на себя. Сейчас я возьму свою панаму, чек и поеду своей дорогой. Яблонский получил от вас фонд, с которым может уйти в отставку, поэтому он у вас в долгу, генерал.

Я не видел, кто подал сигнал. Возможно, Вилэнд. Я не видел, откуда в руке Ройяла появился пистолет. Это был крохотный, совершенно плоский пистолет с обрезанным стволом. Пистолет был еще меньше «Лилипута», который отобрал у меня шериф. Но у Ройяла был меткий глаз и точность охотника за белками, а большего и не требовалось: огромная дыра в сердце от выстрела из кольта превращает в мертвеца с таким же успехом, как крошечная дырочка от пули из пистолета 22-го калибра.

Яблонский задумчиво посмотрел на пистолет:

– Значит, вы предпочитаете, чтобы я остался, генерал?

– Уберите этот проклятый пистолет, – взорвался Рутвен. – Яблонский в одном лагере с нами. По крайней мере, я надеюсь, что он перейдет в наш лагерь. Да, я предпочитаю, чтобы вы остались. Но никто не намерен заставить вас пойти на это, если не захотите.

– А что может заставить меня захотеть это? – осведомился Яблонский, обращаясь ко всем сразу. – Может ли быть, чтобы генерал, который по своей воле не совершил ни единого бесчестного поступка в своей жизни, решил придержать выплату денег по этому чеку? А может, генерал вообще решил порвать этот чек?

Мне не нужно было видеть, как Рутвен внезапно отвел глаза, чтобы понять: Яблонский оказался прав в своей догадке.

Послышался вежливый голос Вилэнда:

– Выплата будет задержана всего на два, максимум три дня. Вы ведь получите очень большие деньги за небольшую работу. Все, что от вас требуется, это пасти Тальбота, пока он не выполнит порученной ему работы.

Яблонский медленно кивнул.

– Ясно. Ройял не хочет снизойти до роли телохранителя. У него хватает работы: он присматривает за убийцей, который стоит в дверях, за дворецким и нашим маленьким другом Лэрри. Тальбот может запросто сожрать их всех перед завтраком. Вам очень нужен Тальбот, не так ли?

– Да. Он нам нужен, – спокойно подтвердил Вилэнд. – Те сведения, которые сообщила нам мисс Рутвен, и то, что известно о вас Ройялу, дает основание считать, что только вы можете приглядеть за Тальботом. Попасите его, и ваши денежки останутся при Вас.

– Угу… Скажите мне только одно: я заключенный, присматривающий за другим заключенным, или я свободный человек и могу прийти и уйти по своей воле?

– Вы же слышали, что сказал генерал, – ответил Вилэнд. – Вы свободны. Но если решите уйти, то прежде убедитесь, что Тальбот надежно заперт или так крепко связан, что не вырвется отсюда.

– Семьдесят тысяч долларов стоят того, чтобы наняться в сторожа, не правда ли? – мрачно сказал Яблонский. – Тальбот находится на таком же надежном приколе, как золото в Форт-Ноксе. – Я заметил, что Ройял и Вилэнд переглянулись, а Яблонский продолжал: – Но меня тревожат эти семьдесят тысяч. Если кому-то станет известно, что Тальбот здесь, то я не получу их. Учитывая мое досье, получу десять лет за то, что помешал правосудию осудить преступника и оказал помощь убийце, которого разыскивает полиция, – он изучающе посмотрел на Вилэнда, генерала и продолжал: – Можете ли дать мне гарантию, что никто в этом доме не проговорится?

– Будьте спокойны. Никто не проговорится, – ровным голосом ответил Вилэнд.

– Но ведь шофер живет в сторожке, не так ли? – вежливо спросил Яблонский.

– Да, – задумчиво и мягко сказал Вилэнд. – Это разумная мысль избавиться от…

– Нет, – громко крикнула Мэри. Она вскочила со стульчика, ее опущенные по бокам руки сжались в кулаки.

– Ни при каких обстоятельствах, – спокойно вмешался генерал Рутвен. – Кеннеди останется. Мы слишком многим обязаны ему.

Черные глаза Вилэнда на какой-то миг сузились, и он вопросительно посмотрел на генерала. Но на его незаданный вопрос ответила девушка.

– Симон не проговорится, – спокойно сказала она и пошла к двери. – Я поговорю с ним.

– Симон? – Вилэнд поскреб ногтем большого пальца усы и одобрительно посмотрел на девушку. – Симон Кеннеди – шофер и подручный генерала.

Девушка отступила на несколько шагов, остановилась против Вилэнда и долго усталыми глазами смотрела на него. В ее взгляде можно было увидеть все пятнадцать поколений, начиная с «Мейфлавер» до поколения с состоянием 285 миллионов долларов. Отчеканивая слова, девушка сказала:

– Еще ни одного человека из всех, кого я знаю, не ненавидела так, как ненавижу вас. – И она вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

– Моя дочь слишком возбуждена, – нервно сказал Рутвен. – Она…

– Не будем говорить об этом, генерал, – голос Вилэнда был таким же вежливым, как обычно, но он казался взвинченным. – Ройял, покажите Яблонскому и Тальботу их комнаты. Они находятся в восточном конце нового крыла особняка. Сейчас эти комнаты прибирают.

Ройял кивнул, но Яблонский сделал жест, останавливая его.

– Та работа, которую Тальбот должен выполнить, в этом доме?

Генерал Рутвен посмотрел на Вилэнда и покачал головой.

– Где он должен будет выполнить эту работу? Если этого парня увезут отсюда и кто-то опознает его на расстоянии 150 километров, нас ждут крупные неприятности. Причем самые крупные неприятности будут у меня, так как я должен буду распроститься со своими денежками. Думаю, что имею право на гарантии на этот счет, генерал.

Снова Рутвен и Вилэнд обменялись мимолетными взглядами, и генерал едва заметно кивнул головой.

– Считаю, что мы должны посвятить вас в это дело, – сказал генерал. – Работа предстоит на объекте Х-13, на моей нефтяной вышке, находящейся в заливе, – он слабо улыбнулся, – в 24 километрах отсюда и далеко от берега. Там вообще нет людей, которые могли бы увидеть Тальбота.

Яблонский кивнул, словно ответ генерала на какое-то время удовлетворил его, и замолчал. Я уставился в пол и не осмелился поднять глаза.

– Пойдемте, – тихо сказал Ройял.

Я допил виски и встал. Тяжелая дверь библиотеки открывалась наружу в коридор. Ройял, в руке у которого был пистолет, отступил в сторону, пропуская меня.

Видимо, Ройял чего-то не додумал. А может быть, его обманула моя хромота. Люди довольно часто думали, что хромота замедляет мои движения, но они ошибались.

Валентине куда-то исчез. Я вышел в коридор, замедлил шаг и, держась ближе к стене, зашел за дверь, словно дожидаясь, когда подойдет Ройял и покажет мне, куда идти дальше. Потом резко повернулся и ударил правой ногой в дверь с такой быстротой и силой, на которые только был способен.

Ройял оказался зажатым между дверью и стеной. Если бы была зажата его голова, это означало бы конец представления. Но в щели были зажаты его плечи. Этого было вполне достаточно, чтобы он взвыл от боли и пистолет выпал из его руки, отскочив метра на два, в коридор. Я бросился за пистолетом, схватил его за ствол, перевернулся. Но, еще не успев разогнуться, услышал за спиной чьи-то быстрые шаги. Рукоятка пистолета угодила нырнувшему вниз Ройялу в лицо, я не знал, куда именно ударил его, но судя по звуку, удар был такой, словно двухкилограммовый топор врезался в ствол сосны. Он потерял сознание, прежде чем успел ударить меня. И все-таки Ройял помешал мне: топор не может остановить падение срубленной сосны. Для того, чтобы столкнуть его и перехватить пистолет за рукоятку, потребовалось не более двух секунд. Но двух секунд всегда бывает достаточно такому человеку, как Яблонский.

Он ударил меня ногой по руке, в которой был зажат пистолет, и оружие упало в шести метрах от меня. Я сделал бросок, чтобы схватить Яблонского за ноги, но он с легкостью боксера наилегчайшего веса отскочил к стене и прижался к ней, потом поднял колено и с такой силой ударил меня, что я упал плашмя, врезавшись в косяк открытой двери. А потом было уже слишком поздно, я увидел в руке у Яблонского пистолет, направленный мне в переносицу.

Я медленно поднялся и уже не делал попыток сопротивляться. Через открытую дверь в коридор вбежали генерал и Вилэнд с пистолетом в руке. Они сразу же успокоились, увидев, что Яблонский держит меня под прицелом. Вилэнд наклонился и помог стонущему Ройялу принять сидячее положение. У Ройяла была глубоко рассечена левая бровь и сильно кровоточила. Завтра на этом месте вздуется желвак величиной с гусиное яйцо. Чтобы прийти в себя, Ройял несколько секунд тряс головой, потом ладонью стер кровь и медленно стал обводить всех взглядом, пока его глаза не встретились с моими. Я ошибался, думая, что глаза у Ройяла пустые и ровным счетом ничего не выражающие. Заглянув в них, я вдруг почувствовал влажный запах только что вырытой могилы.

– Вот теперь я убедился, джентльмены, в том, что действительно нужен вам, – весело сказал Яблонский. – Никогда бы не подумал, что кто-то, выкинув с Ройялом такой номер, останется жив и невредим, чтобы хвастаться друзьям своей ловкостью. Теперь мы все убедились в том, на что способен Тальбот. – Яблонский сунул руку в боковой карман, вытащил довольно изящные, из вороненой стали, наручники и ловко защелкнул их на моих запястьях. – Сувенир, оставшийся мне на память от тяжело прожитых лет, – объяснил он. – Может быть, в этом доме найдется еще одна пара наручников, проволока или цепь?

– Это можно устроить, – почти механически ответил Вилэнд. Он все еще не мог поверить в то, что произошло с его надежным палачом.

– Отлично, – усмехнулся Яблонский и посмотрел на Ройяла. – Можете сегодня не запирать дверь на ночь. Тальбот не тронет ни единого волоска с вашей головы.

Ройял перевел мрачный и злобный взгляд с моего лица на Яблонского. Выражение его лица не сулило ничего хорошего. У меня появилось такое ощущение, что в голове Ройяла возникла мысль вырыть еще одну могилу.

Дворецкий повел нас наверх. Мы прошли по узкому коридору в конец большого дома. Он вынул из кармана ключ, отпер дверь и пропустил нас в комнату. Это была спальня, скудно обставленная дорогой мебелью. В углу умывальник, а у правой стены, в самом центре, деревянная кровать. В стене слева еще одна дверь. Дворецкий вынул ключ из кармана и отпер ее. Это была еще одна спальня – зеркальное отражение первой спальни, но только кровать была не современной, а старинной, с никелированными спинками в виде решетки. Кровать выглядела так, словно была сделана из куска фермы моста, возведенного на острове Ки-Уэст. Она была очень массивной и прочной. Наверное, эта кровать предназначалась для меня.

Мы вернулись в первую спальню, и Яблонский протянул руку в сторону дворецкого:

– Теперь дай, пожалуйста, ключи от комнат.

Дворецкий заколебался, неуверенно посмотрел на Яблонского, пожал плечами, отдал ему ключи и повернулся, чтобы уйти. Яблонский остановил его и добродушно сказал:

– Этот маузер, дружок, я всегда ношу при себе. Вот здесь. Неужели ты хочешь, чтобы двумя-тремя выстрелами я снес тебе башку?

– Боюсь, что не понимаю вас, сэр.

– Ты сказал – сэр? Неплохое обращение. Признаться, не ожидал, что у них тут есть книги с инструкциями о системе замков для дверей камер тюрьмы в Алькатрасе. – Немного помолчав, он приказал: – А теперь давай еще один ключ, дружок, ключ от коридора.

Дворецкий нахмурился, отдал третий ключ и ушел, с силой хлопнув дверью. Но это была очень прочная дверь, и она выдержала.

– В инструкции по охране камер тюрьмы в Алькатрасе дворецкий, видимо, пропустил главу, в которой говорилось о том, как надо запирать двери.

Яблонский усмехнулся, запер дверь, стараясь производить как можно больше шума, задернул шторы и быстро осмотрел стены в поисках глазков для подсматривания. Потом он подошел ко мне. Раз пять-шесть он врезал своим огромным кулаком по здоровенной пальме, размахнувшись, ударил ногой в стену и с такой силой ударил кулаком по креслу, опрокинув его, что этот удар потряс всю комнату.

Потом не слишком тихо он сказал:

– Как только будешь готов, вставай, дружок. Будем считать, что это просто предупреждение, и не пытайся выкинуть какие-нибудь фокусы, подобные тому, который ты попробовал выкинуть с Ройялом. Стоит тебе только пошевелить пальцем, можешь считать, что на твою голову обрушится небоскреб «Крайслер Империал».

Я не пошевелил пальцем. Не пошевелил пальцем и Яблонский. Мы усиленно прислушивались к тишине. И тишина в коридоре не была нерушимой. Из коридора слышались плоскостопные шаги и затрудненное свистящее аденоидное дыхание дворецкого, с трудом вырывающееся из его перебитого носа. Дворецкому поручили совсем не подходящую для него роль последнего из могикан, и он находился в пяти-шести метрах от нас, но вскоре толстый ковер поглотил последние отзвуки его шагов, которым вторило поскрипывание пола.

Яблонский вытащил ключ, тихо отомкнул наручники и положил их в карман, затем так сильно потряс мне руку, будто хотел сломать все до единого пальца. По крайней мере, у меня было такое ощущение. Но несмотря на это, я улыбался во весь рост с таким же удовольствием, с каким улыбался мне в ответ Яблонский. Мы закурили и молча стали тщательно, как зубной щеткой, прочесывать обе комнаты в поисках потайных микрофонов и подслушивающих устройств. Комната была нашпигована ими до отказа.

Ровно через 24 часа я влез в пустой спортивный автомобиль. В замке зажигания торчал ключ. Автомобиль стоял в трехстах метрах от входа в дом генерала. Это был «шевроле-корветт» – точно такой же автомобиль, как украденный мною днем раньше, когда я захватил в заложницы Мэри Рутвен.

От ливня, бушевавшего накануне, не осталось и следа. Небо было голубое и чистое весь длинный день. Этот день, показавшийся мне невероятно длинным, я провел полностью одетый с наручниками на руках. К тому же наручники были пристегнуты к кровати. Так я пролежал целых 12 часов. Окна в комнате были закрыты и выходили на юг, а температура в тени была около 27°. Эта жара и сонная бездеятельность вполне бы подошли для черепахи, обитающей на Галапагосских островах. Мне такие условия не подходили, и я был похож на вялого подстреленного кролика. Меня продержали в комнате-душегубке целый день. Яблонский принес еду и вскоре после обеда отвел меня к генералу, Вилэнду и Ройялу, чтобы они отметили для себя, какой он надежный сторожевой пес, и чтобы увидели, что я до сих пор сравнительно инертен. Слово «сравнительно» было самым подходящим, и, чтобы усилить этот эффект, я удвоил свою хромоту и заклеил заранее пластырем щеку и подбородок.

Ройялу не требовались такие меры, и без них было видно, что он побывал в бою. К тому же трудно было бы найти такой широкий пластырь, чтобы скрыть длинный порез у него на лбу. Правый глаз совершенно закрылся, и под ним, как и на лбу, был здоровенный сине-пурпурный синяк. Я отлично поработал над Ройялом и знал по пустому, отсутствующему выражению его лица и единственного уцелевшего глаза, что он не успокоится до тех пор, пока не отделает меня еще сильнее. Теперь это станет его постоянной заботой.

Ночной воздух был прохладен и приятно холодил кожу. В нем чувствовался аромат моря. Я надвинул на лицо капюшон и пошел к югу, откинув голову назад и склонив ее к плечу, чтобы свежий воздух прогнал последние остатки сна. Мой разум был вялым и одурманенным не только из-за жары, но также потому, что я проспал слишком много часов в тот полный неопределенности день. Я переспал и теперь расплачивался за это, зная, что предстоит бессонная ночь.

По дороге раз или два вспомнил о Яблонском, черноволосом, улыбающемся гиганте с загорелым лицом и добродушной улыбкой. Сейчас он сидел в своей спальне на втором этаже, усердно и торжественно охраняя мою опустевшую спальню. Все три ключа лежали у него в кармане.

Я ощупал карман пиджака: ключи все еще лежали там, вернее, не ключи, а их дубликаты, которые Яблонский сделал для меня, когда уходил на прогулку в Марбл-Спрингс. Да, у Яблонского дел было хоть отбавляй в то утро.

Я перестал думать о Яблонском. Он прекрасно и сам позаботится о себе. Он сумеет это сделать лучше, чем все, кого я знал. На предстоящую ночь у меня и своих забот было предостаточно.

Догорали последние отблески ярко-красного заката над поверхностью залива и исчезали где-то на западе. Высоко в безветренном небе горели яркие звезды. И тут справа от дороги я увидел зеленый свет фонариков. Проехал мимо одного, второго, а у третьего резко повернул направо и быстро поехал вниз к маленькой каменной пристани. Выключил фары и уже потом остановил на берегу машину, подъехав к высокому широкоплечему мужчине, который держал в руке узкий, похожий на карандаш фонарик.

Мужчина схватил меня за руку – ему запросто удалось сделать это. Я был ослеплен, так как, подъезжая, смотрел на яркие пятна света, отбрасываемые фарами машины. Не говоря ни слова, мужчина помог мне спуститься вниз по деревянным ступеням к плавающей пристани. Он пересек пристань и подвел меня к длинному и темному боту. Теперь мои глаза адаптировались, и я мог уже кое-что разглядеть. Ухватился за что-то рукой и уже без посторонней помощи прыгнул в бот. Коренастый невысокий человек поднялся мне навстречу и поприветствовал.

– Мистер Тальбот?

– Да. Это вы, капитан Зеймис?

– Зовите меня Джон, – усмехнулся он и насмешливо продолжал: – Мои мальчики смеются надо мной: «Как же наш бот теперь называется – „Королева Мэри“ или „Соединенные Штаты“». Мои мальчики – дети нашего времени, – полупечально, полунасмешливо вздохнул капитан Зеймис. – Мне кажется, что имя Джон такое же хорошее имя для капитана, как и имя «Метален» для его судна.

Я посмотрел через плечо капитана на его мальчиков. Их фигуры были еще неясными очертаниями на фоне темно-синего неба, но было уже достаточно светло, чтобы разглядеть, что все они высокие, около 180 см, и имеют соответствующее телосложение. Да и «Метален» оказался не таким уж маленьким судном. Он был длиной около 12 метров с двумя мачтами и ограждением около 2 метров высотой, идущим по корме, носу и бортам бота.

Капитан и человек, который меня встретил, были греки. Судно было греческим. Команда состояла из одних греков. Впрочем, если «Метапен» не был полностью греческим судном, то он был наверняка построен греческими кораблестроителями, которые приехали в штат Флорида и осели здесь с единственной целью: строить вот такие боты для ловли морских губок. Если бы этот бот увидел Гомер, если бы он увидел грациозные и изящные очертания этого судна с взмывающим ввысь носом, то без труда узнал бы в нем прямого потомка галер, бороздящих бесчисленное число столетий назад освещенные солнцем Эгейское и Левантийское моря.

Меня внезапно охватило чувство полной безопасности, от того, что я находился на борту этого судна среди надежных людей.

– Отличная ночь для предстоящей работы, – сказал я.

– Может, да, а может, и нет, – сказал капитан, но юмора не было в его голосе. – Я лично не думаю, что это хорошая ночь. Что касается Джона Зеймиса, то он не выбрал бы эту ночь.

Я промолчал о том, что у нас не было выбора. Вместо этого сказал:

– Вы считаете, что погода слишком ясная, не так ли?

– Нет, дело не в этом, – на минуту капитан отвернулся и отдал какие-то распоряжения явно на греческом языке. Мальчики стали отвязывать канаты от швартовых тумб причала. Капитан снова повернулся ко мне. – Извините, что я говорю с ними на нашем древнем языке. Трое из моих мальчиков приехали в эту страну меньше полугода назад. Уж очень тяжела жизнь ныряльщиков за морской губкой. Мои дорогие мальчики не будут нырять за губкой. Именно поэтому я и привез их сюда из Греции. Мне не нравится сегодняшняя погода, мистер Тальбот. Не нравится потому, что эта ночь была слишком хорошей.

– Это и мои слова.

– Нет, – он энергично покачал головой. – Слишком хорошая. Воздух чересчур спокоен. Если не считать слабого бриза, дующего с севера-запада. Это плохой признак. Вечером солнце пылало в небе. Это тоже плохой признак. Вы чувствуете, как «Метален» покачивает на легкой зыби? Когда погода действительно благоприятная, небольшие волны ударяют в борта бота каждые три-четыре секунды. А что сегодня? – он пожал плечами. – Волны ударяют в борта через каждые 12–15 секунд. Я выхожу в море из Тарапон-Спрингс вот уже 40 лет. Я хорошо знаю навигацию в этих местах, мистер Тальбот, и я сказал бы неправду, если бы стал утверждать, что какой-то человек знает эти места лучше меня. Надвигается сильный шторм.

– Сильный шторм? Во время больших штормов я чувствую себя отвратительно. Меня всегда укачивает. Скажите, было ли официальное предупреждение о том, что надвигается тропический циклон?

– Нет. Не было.

– А всегда ли перед тропическими циклонами наблюдаются признаки, о которых вы упомянули?

Капитан Зеймис не делал попыток успокоить меня.

– Нет, не всегда, мистер Тальбот. Однажды, лет пятнадцать назад, поступило предупреждение о шторме, но я не увидел никаких его признаков. Ни единого признака. Рыбаки с островов Южного Кайкоса вышли в море, и пятьдесят человек из них утонули. Но когда я обнаруживаю такие признаки, как сегодня, в сентябре, они совершенно точно предупреждают меня о приближении сильного шторма. И шторм бывает всегда. Эти признаки меня еще никогда не подводили.

Никто не хотел успокоить и ободрить меня сегодня:

– И когда же вы ожидаете шторма?

– Не знаю. Может быть, через восемь часов, а может быть, через двое суток, – он указал на запад, где сосредоточился источник обширной, медленно нарастающей маслянистой зыби.

– Ураган приходит оттуда. Ваш гидрокостюм внизу, в трюме, мистер Тальбот.

Через два часа, пройдя двадцать километров, мы подошли к месту, откуда ожидали приближения беспокоящего нас, но еще отдаленного шторма. Бот шел на максимальной скорости. Правда, максимальная скорость «Метапена» была такова, что хвастаться особенно нечем. Около месяца назад два гражданских инженера, которые дали клятву держать все в секрете, перекрыли выхлопную трубу мотора на судне подводным глушителем с оригинально выполненной системой экранов. Работа была выполнена ими отлично: уровень шума от выхлопных газов стал таким же неслышным, как человеческий шепот, но при этом наполовину уменьшилась мощность мотора. И все же судно имело достаточную скорость. Оно устремилось вперед. Что касается меня, то оно шло даже слишком быстро, и чем дальше мы углублялись в освещенный звездами залив, тем продолжительнее и глубже становились перепады моего настроения от надежды к отчаянию, и я все более убеждался в безнадежности той работы, которую должен был выполнить. Вместе с тем, кто-то все-таки должен был выполнить эту работу, и именно я, по иронии судьбы, стал человеком, вытянувшим из колоды карт джокера.

В эту ночь небо было безлунное. Мало-помалу звезды стали светлеть и исчезать с неба. Перистые облака длинными серыми полотнищами заволакивали небо. Начался дождь, не сильный, но холодный и пронизывающий. Джон Зеймис протянул мне брезентовую накидку, чтобы укрыться от дождя. И хотя на судне была кабина, мне не хотелось спускаться туда.

Видимо, я задремал, убаюканный плавным скольжением бота по воде, потом почувствовал, что дождь кончился, хотя дождевые капли все еще продолжали стекать по накидке. Кто-то тряс меня за плечо. Это был капитан, который тихо сказал:

– Вот эта нефтяная вышка, мистер Тальбот. Именно это и есть объект Х-13.

Я ухватился за мачту, подтянулся и встал. Зыбь уже доставляла неприятные ощущения и стала еще сильнее там, куда указывала рука шкипера, то есть в направлении нефтяной вышки. Указывать, где находится вышка, не было необходимости. Даже на расстоянии полутора километров объект Х-13, казалось, заполнил все небо.

Посмотрев на вышку, я отвернулся, потом снова посмотрел на нее. Она все так же возвышалась впереди. Я потерял больше, чем самое главное в жизни, мне не для кого было теперь жить, но, видимо, какая-то малость все же привязывала меня к жизни. Я стоял в боте и желал самому себе быть за пятнадцать тысяч километров от этой нефтяной вышки. Я испытывал страх. И если это был конец моего пути, молил Бога, чтобы моя нога никогда не ступала на эту вышку.

Глава 5

Раньше я слышал о таких нефтяных вышках, установленных в море. Однажды мне даже рассказывал о них человек, который их проектировал, но прежде не довелось видеть ни одной из них. И теперь, когда увидел ее, понял, что конструкция вышки, возникшая в моем представлении на основании описания ее инженером, а также фактов и статистики, – это скелет, который необходимо облечь в плоть.

Я посмотрел на объект Х-13 и не поверил своим глазам.

Вышка была громадной, на удивление угловатой и неуклюжей. Подобной конструкции мне еще не доводилось видеть. Вышка была нереальной, сверхъестественной комбинацией, созданной любителями романов Жюль Верна и любителями научной фантастики, начитавшимися романов о полетах в космическое пространство. На первый взгляд вышка, освещенная мерцающим, призрачным светом звезд, напоминала лес из громадных заводских труб, устремившихся ввысь со дна моря. На полпути вверх все трубы объединялись толстенной массивной платформой, пронзенной в нескольких местах этими трубами. Справа, у самого края платформы, была построена уходящая в небо конструкция из грациозно переплетенных балок, таинственная и кажущаяся хрупкой, словно сплетенная пауком сеть. Это была буровая вышка.

Высота вышки вдвое превышала высоту труб, на которых установлена платформа. Вышка резко выделялась на фоне ночного неба, тем более что она освещалась белыми и цветными лампочками: одни лампы имели эксплуатационное назначение, другие служили предупреждением пролетающим самолетам.

Я не принадлежу к людям, которые, чтобы убедиться в том, что их окружают не химеры, а реальные предметы, начинают щипать себя. Но если бы я был одним из них, то это была бы самая лучшая возможность и причина ущипнуть себя.

При виде этого невероятного переплетения марсианских структур, неожиданно вставших из глубины моря, самые беспробудные пьяницы, позабыв о выпивке, полезли бы на штурм этого водяного чудовища.

Трубы, насколько я знал, были металлическими мощными опорами, обладающими невероятной прочностью: каждая опора могла выдерживать вес в несколько сотен тонн. Я насчитал на вышке не менее четырнадцати таких опор. С каждой стороны платформы было по семь опор. Расстояние между первой и последней опорами – около 100 метров.

Самым удивительным было то, что эта громадная платформа была подвижной. С помощью домкрата она связывалась со второй платформой, находящейся глубоко под водой, и с опорами, поднимающимися почти до уровня буровой вышки. Опоры, закрепленные в определенных местах, опускались на самое дно моря.

Вся эта громадная платформа с построенной на ней буровой вышкой весила, вероятно, четыре или пять тысяч тонн. Огромные мощные моторы перемещали ее вверх и вниз по опорам. При перемещении вверх платформа, с которой стекала вода, могла устанавливаться на такой высоте над поверхностью моря, что даже самые высокие волны, сметающие все на своем пути во время тропических циклонов, бушующих в Мексиканском заливе, не могли достичь ее.

Все это я знал, но знать – это одно, а видеть – совсем другое.

Я так глубоко задумался, что, когда чья-то рука коснулась моей руки, вскочил на ноги, совершенно позабыв о том, где нахожусь.

– Ну как, понравилась эта громадина или нет, мистер Тальбот?

Это был капитан.

– Славная вышечка! Интересно, сколько эта игрушка стоит?! У вас есть какое-то представление о том, сколько она может стоить?

– Четыре миллиона долларов, – Зеймис пожал плечами, – а возможно, и четыре с половиной.

– Отличное вложение капитала, – сказал я, – четыре миллиона долларов.

– Вернее, восемь миллионов, – поправил Зеймис. – Ведь никто не может просто так появиться здесь и начать бурить, мистер Тальбот. Для начала надо купить землю на дне моря. Тут не менее пяти акров земли, и стоят они три миллиона долларов. Потом надо приступать к бурению скважины. Пробурить только одну скважину глубиной около трех километров обойдется в 750 тысяч долларов. Да еще если человеку повезет, если он сразу найдет нефть. – Зеймис умолк.

Восемь миллионов долларов. Да и капиталовложением это не назовешь. На такое мероприятие может решиться только азартный игрок. Ведь геологи могут ошибиться в прогнозах. И они чаще ошибаются, чем попадают в точку.

Но какой дурак поверит, что такой человек, как генерал Блер Рутвен с его репутацией, пойдет на риск и выбросит на ветер восемь миллионов долларов! Он все рассчитал точно, он намерен получить баснословный выигрыш и ради этого выигрыша готов даже на то, чтобы преступить закон.

Мне оставался один-единственный путь разведать все это. Я вздрогнул и повернулся к Зеймису:

– Вы можете подплыть к вышке? Подплыть к ней вплотную?

– Тогда надо будет пройти весь этот путь, – показал Зеймис на ближнюю к нам сторону громадного сооружения. – Вы видите корабль, пришвартованный рядом с платформой?

Я не видел корабля, но, присмотревшись, разглядел какие-то узкие, темные очертания длиной около восьмидесяти метров, кажущиеся ничтожно малыми по сравнению с громадным сооружением. Концы мачт корабля едва достигали половины высоты до палубы платформы буровой вышки.

– Наверное, очень сомнительно причалить к этому кораблю, Джон?

– Вы имеете в виду, что мы не сможем напрямую подойти к нему? Мы можем сделать большую дугу и приблизиться к кораблю с юга.

Зеймис коснулся руля, и «Метапен» повернул в сторону порта, чтобы обогнуть объект Х-13и направиться к югу. Если бы мы шли на север, то есть вправо, «Метапену» пришлось бы пройти под яркой полосой света верхних ламп и ламп, опоясывающих огромную рабочую платформу буровой вышки. Но даже на расстоянии полутора километров мы видели какие-то мужские фигуры, снующие вокруг буровой вышки, и хорошо слышали доносящийся до нашего слуха по темной поверхности воды ослабленный расстоянием шум мощных механизмов, напоминающий гул дизельных компрессоров.

По крайней мере, в этом повезло: шум был нам на руку. Мне и в голову не приходило, что на этой подвижной платформе работают 24 часа в сутки. Шум от производимых на платформе работ полностью заглушал шепот мотора нашего судна.

Бот отчаянно пробивался сквозь волны. Мы повернули на юго-запад. Длинная, поднимающаяся из глубин волна рассекалась о нос бота и ударяла справа и слева в его борта. Воду начало захлестывать через борта, и моя одежда промокала все сильнее. Я согнулся под брезентом рядом с рулем, прикурил последнюю сигарету, стараясь уберечь ее от воды, и посмотрел на капитана.

– Меня беспокоит этот корабль, Джон. Как вы думаете, есть какие-либо шансы, что он уберется отсюда?

– Не знаю. Думаю, что нет. Он привозит припасы, питьевую воду и топливо, а также глинистый раствор для буров и тысячи галлонов нефти. Приглядитесь повнимательнее, мистер Тальбот. Этот корабль – своего рода небольшой танкер. Сюда он привозит нефть для больших машин и дает электроток от своих генераторов. Позже, когда забьет фонтан, он увезет отсюда нефть.

Я выглянул из-под брезента. Похоже, что Джон прав. Это небольшой танкер. Много лет назад, когда был на войне, я видел точно такие же корабли-танкеры: высокая, искусственно приподнятая платформа, пустая центральная часть палубы, потом каюты и машинное отделение. Такие танкеры обслуживали порты.

Больше всего меня заинтересовали слова Джона, что корабль причален у нефтяной вышки.

– Я хотел бы попасть на борт этого корабля, Джон. Как вы думаете, это возможно? – У меня не было большого желания пробираться на борт корабля, но я знал, что должен это сделать. Мне никогда не приходила в голову мысль о том, что здесь более или менее постоянно может быть пришвартован какой-то корабль. Теперь я столкнулся с этим фактом, и он стал для меня самым важным, ему следовало уделить особое внимание.

– Но… но мне сказали, что вы хотели попасть на нефтяную вышку, мистер Тальбот, а не на корабль.

– Да, это так, но я решил побывать на вышке немного позже. Вы могли бы подвезти меня к кораблю?

– Можно попытаться, – хмуро сказал Зеймис. – Сегодня плохая ночь, мистер Тальбот.

Подумать только, и он говорил мне об этом! Для меня эта ночь была просто ужасной. Но я промолчал.

Бот находился как раз напротив центра одной из длинных сторон платформы, и я видел, что массивные стальные колонны, поддерживающие ее, были расположены не совсем симметрично, как мне показалось вначале. Между четвертой и пятой громадными опорами с каждой стороны был зазор шириной около десяти метров. И в этих местах платформа имела впадину, расположенную на гораздо более низком уровне, чем основная палуба. На этом более низком уровне тонкое, длинное, сигарообразное очертание подъемного крана было равным по высоте колоннам. Корабль был пришвартован к этой низкой палубе, соединяющей четвертую и пятую колонны.

Через пять минут, изменив курс, судно снова пошло прямо к югу нефтяной вышки.

Неприятная зыбь осталась позади, но у нас не было времени привыкнуть к сравнительному комфорту: капитан снова повернул руль, и бот направился на северо-запад.

Мы взяли курс прямо в направлении платформы и прошли всего в десяти метрах от носа пришвартованного к нижней палубе корабля. Едва не зацепив опору, находящуюся в тридцати сантиметрах от бота, оказались прямо под массивной платформой буровой вышки.

Один из молодых греков, черноволосый, бронзовый от загара юноша по имени Эндрю, занимался чем-то на носу бота. Когда мы поравнялись со второй со стороны моря колонной, он тихо окликнул Джона и одновременно с силой бросил как можно дальше в воду спасательный пояс, прикрепленный к тонкой веревке, намотанной на катушку. Джон сбросил обороты мотора до минимальных, и «Метапен», подгоняемый волнами, начал медленно дрейфовать назад, обходя колонну. В это же время спасательный пояс тоже двигался назад, огибая колонну с другой стороны. Вскоре веревка полностью обхватила колонну. Эндрю подхватил багром спасательный пояс и стал втягивать его на палубу бота. Конец тонкой веревки был связан с толстым канатом из манильской пеньки. Выбрав веревку и обхватив колонну канатом, Эндрю надежно привязал к ней «Метапен». Мотор бота работал на низких оборотах, уменьшая натяжение троса при все возрастающем приливе.

Никто не слышал, никто не видел нас: по крайней мере, так нам казалось.

– Постарайтесь обернуться как можно быстрее, – тихо и взволнованно сказал Джон. – Не знаю, сколько мы еще сможем ждать. Чую, что надвигается шторм.

Он нервничал. Я тоже. Нервничала вся команда. Но Джону не оставалось ничего другого, как ждать, сидя в боте. Никто не собирался оглоушить его ударом по голове, связать веревками и бросить в Мексиканский залив.

– Не волнуйтесь, – ободряюще сказал я.

Хотя уж если кто и волновался, то это был я.

Сняв пиджак, под которым был заранее надетый гидрокостюм, застегнул молнии спереди у горла и на манжетах костюма, накинул на плечи кислородный аппарат и затянул ремни. Взяв в одну руку маску, а в другую пиджак, брюки и шляпу, я осторожно шагнул через борт бота в резиновую надувную лодочку, которую кто-то из команды заранее опустил на воду рядом с бортом бота. Эндрю уже сидел на корме этой хлипкой лодчонки, держа в руке веревку. Как только я уселся в лодке, он начал понемногу отпускать веревку, привязанную к планширу «Метапена». Прилив быстро уносил нас под мрачную громаду платформы. По мере продвижения Эндрю все больше отпускал ее. Грести веслом в резиновой лодчонке при сильном течении довольно трудно, а грести против течения вообще невозможно. Было бы в сто раз легче добраться до «Метапена», перебирая веревку руками и подтягиваясь. Я шепнул Эндрю одно слово, и он, зафиксировав веревку, сделал поворот. Все еще находясь в глубокой тени, мы приблизились к борту корабля, стоящего вплотную к массивным опорам. Платформа, нависая над опорами, отбрасывала тень. Она была над нами на высоте трех метров. Свет ламп на вышке и верхней палубе едва достигал дальней стороны верхней палубы корабля. Остальная часть корабля была погружена в глубокую тьму, если не считать дорожки света на полубаке, проникающего из прямоугольной щели верхней платформы. Через эту щель проходили вертикальные сходни, представляющие собой зигзагообразную лестницу, установленную в металлическом коробе и очень похожую на пожарную лестницу. Короб с лестницей можно было поднимать и опускать в зависимости от прилива или отлива.

Эта лестница словно специально предусмотрена для меня.

Корабль был глубоко погружен в воду, ребристые нефтехранилища находились высоко, но планшир достигал только до пояса. Я вынул из кармана фонарик-карандаш и поднялся на борт. Продвигался вперед в полной темноте, если не считать тусклого отблеска света на корме. Борт корабля вообще не был освещен, не было даже навигационных и якорных огней. И только иллюминация на буровой вышке сверкала, как рождественская елка, на которой огней было больше чем достаточно.

Движущиеся в глубоких пазах раздвижные двери выходили на приподнятый полубак. Я потянул за верхний и нижний болты одной из створок, подождал, пока мне поможет слабая бортовая качка, и толкнул дверь назад так, чтобы в образовавшуюся щель пролезла моя голова и рука с фонариком. Я увидел пустые бочки с краской, канаты, пиломатериалы, тяжелые цепи. Это напоминало складское помещение. То, что я увидел в нем, не представляло для меня ни малейшего интереса. Я задвинул створку двери, вставил в гнезда болты и снова отправился на поиски…

Пробрался на корму над цистернами. Там были поднимающиеся двери с большими защелками, выступающими над поверхностью дверей. Я увидел продольные и поперечные трубы различных размеров. На трубах, на соответствующей высоте, были большие маховики, предназначенные для открытия и закрытия вентилей, и ребристые вентиляторы. Продвигаясь по корме, я налетал почти на каждый вентилятор и прочувствовал их своей головой, коленными чашечками и голенями. Казалось, что прокладываю себе путь через девственные джунгли. Металлические девственные джунгли. Но я упорно продвигался вперед. Надо удостовериться, что на корме нет ни люков, ни трапов, размеры которых равнялись бы размерам человеческого тела.

На корме тоже не нашел ничего интересного. Большую часть палубы и надстройки занимали каюты. Один большой люк каюты, напоминающий вагонную дверь, был застеклен и имел пару открытых форточек. Я включил фонарик и осветил люк. Внутри были только моторы. Значит, люк тоже отпадал. Отпадал, как и вся верхняя палуба.

В лодке терпеливо ждал Эндрю. Я скорее почувствовал, чем увидел, его вопрошающий взгляд и покачал головой. Мне незачем было качать головой. Когда он увидел, что я натягиваю на голову резиновый шлем и надеваю кислородную маску, ему уже не требовалось ответа. Он помог мне обвязать вокруг талии спасательный шнур, и на это ушла целая минута: резиновую лодку раскачивало на волнах так сильно, что каждый из нас мог работать только одной рукой, а другой держался за борт лодки, чтобы не упасть.

Если пользоваться при погружении кислородным баллоном, то самая большая глубина, на которую можно опуститься, – не более восьми метров. Но учитывая, что корабль был погружен в воду на четыре – пять метров, у меня был достаточный запас глубины. Поиски под водой провода или чего-то, прикрепленного к проводу, оказались гораздо легче, чем я предполагал, так как даже на глубине около пяти метров влияние волн было почти незаметно.

Эндрю все время вытравливал спасательный шнур, то ослабляя, то натягивая его, чтобы следить за каждым моим передвижением. Создавалось впечатление, что он выполнял эту работу всю свою трудовую жизнь, а кстати, так и было на самом деле.

Я дважды внимательно осмотрел днище и борта корабля от носа до кормы, освещая каждые полметра мощным фонарем, предназначенным для подводных работ. Возвращаясь после второго осмотра, увидел на полпути огромную мурену, которая выплыла из темноты, куда не достигал свет фонаря, и ткнулась головой со злыми немигающими глазами и ядовитыми зубами прямо в стекло фонаря. Я пару раз мигнул фонарем, и она уплыла.

Больше я ничего не увидел и, почувствовав себя усталым, вернулся к надувной лодке. Влез в нее, думая о том, что пятнадцать минут интенсивного плавания, да к тому же еще с кислородным снаряжением, заставили бы выдохнуться любого человека. Вместе с тем я отлично знал, что если бы нашел то, что искал, усталость прошла бы сама собой. Я все поставил на карту, чтобы обнаружить это, и, вернувшись без находки, чувствовал себя разочарованным, измученным, опустошенным и отчаявшимся. К тому же я совсем замерз, и мне очень хотелось курить. Представил себе потрескивающие поленья горящего камина, подумал о горячем кофе, от которого вверх поднимается пар, и долгом-долгом безмятежном сне. Снова подумал о Германе Яблонском, мирно спящем в доме генерала в удобной кровати из красного дерева.

Я стащил маску, сбросил кислородные баллоны. Потом снял с ног ласты и надел ботинки онемевшими негнущимися пальцами, бросил на палубу корабля брюки, пиджак и шляпу, подтянулся, влез на палубу и облачился в собственный костюм. Через три минуты, мокрый насквозь, как одеяло, которое только что вытащили из стиральной машины, подошел к лестнице, ведущей на палубу буровой вышки. Палуба находилась в 30 метрах над головой.

Плывущие по небу серые тучи перекрыли свет звезд, но этот призрачный свет все равно не помог бы. Мне казалось, что висящая над головой лампа была слишком слабой, чтобы освещать лестницу, но это было не так. Просто она находилась слишком далеко от лестницы. На расстоянии трех метров от платформы обнаружил, что это не лампа, а прожектор. А что если они охраняют эту лестницу? Что я скажу, если меня задержат? Скажу, что я еще один инженер с танкера и что меня мучает бессонница? Скажу, что я стою здесь и сочиняю правдоподобный рассказ, в то время как с моих брюк, надетых прямо на гидрокостюм, стекают струйки воды, образуя под моими ногами лужу? Что я скажу людям, с интересом разглядывающим мой блестящий от воды резиновый водолазный костюм, тогда как вместо него положено быть рубашке и галстуку? У меня не было пистолета, а я уже отлично усвоил, что любой человек, так или иначе связанный с генералом Рутвеном и Вилэндом, едва продрав глаза, наденет первым делом кобуру на ремне и только потом натянет носки: все, кого мне довелось встретить из этой компании, были самыми настоящими складами оружия. Что если кто-то из этих людей направит на меня пистолет? Побегу ли я вниз по этим ста тридцати ступенькам, чтобы кто-то спокойненько перехватил меня внизу? Впрочем, и бежать-то некуда: пожарная лестница – единственное убежище, защищенное с трех сторон, и только ее четвертая сторона выходит на море. Если прыгну, то приземлюсь где-то вблизи от вентилей и труб на танкере. Я пришел к выводу, что более или менее разумному человеку остается только один выход – броситься вниз, не дожидаясь дальнейшего развития событий.

Я стал подниматься вверх. Там не было ни живой души. Трап кончался закрытой с трех сторон площадкой: одна сторона ограждена перилами, две Другие – высокими стальными стенками. Четвертая сторона выходила прямо на палубу, где стоял кран. Все, что я видел на палубе, ярко освещено; слышался шум работающих машин и голоса мужчин, находящихся в десяти метрах от меня. Мысль оказаться в гуще этой толпы пришлась мне не по вкусу, и я стал искать путь к отступлению. И тут же нашел его. Рядом находилась стальная перегородка высотой около семи метров, в которую были вмонтированы скобы. Тесно прижимаясь к перегородке, поднялся по этим скобам наверх, прополз несколько метров и, очутившись под прикрытием одной из громадных колонн, поднялся на ноги.

Моим глазам открылась вся панорама буровой вышки.

В сотне метров к северу, на большой приподнятой платформе, находилась буровая вышка, кажущаяся еще более внушительной и массивной от расположенных у ее основания кабин управления буровой и снующих под платформой людей. Я предполагал, что под этой платформой расположен генератор, вырабатывающий электроэнергию, и жилые помещения. Меньшая платформа была на южной стороне, и именно на ней я стоял сейчас. Она была почти пустой и имела только полукруглую площадку, которая, выходя за пределы платформы, нависала над поверхностью моря с юга. Назначение этого большого, ничем не занятого пространства на какую-то минуту озадачило меня, но потом я вспомнил: Мэри Рутвен говорила, что генерал обычно летал с вышки на берег и с берега на вышку вертолетом. Вертолету требовалось место для посадки. Эта платформа и была предназначена для посадки.

На основной палубе между двумя платформами, почти у моих ног, мужчины, используя кран на гусеничном ходу, передвигали большие бочки и опускали их в ярко освещенное отверстие, находящееся на полпути от высокой перегородки на северной платформе. Нефть будут перекачивать на борт корабля, поэтому в этих бочках могла находиться только «грязь», то есть химическая смесь баритов, добавляемая под давлением в цементный раствор для формирования наружных стенок при бурении с целью предотвращения осыпания грунта. Там было множество таких бочек для хранения «грязи». Большая часть бочек была открыта. Они занимали всю ширину палубы. Именно здесь могло быть то, что мне нужно.

Я направился к дальней стороне южной платформы, обнаружил еще один трап и спустился по нему на палубу. Теперь от моей осторожности и бесшумного передвижения ничего не зависело. Наоборот, это могло показаться подозрительным.

Самым важным теперь был фактор времени: погода заметно ухудшилась, ветер стал вдвое сильнее, чем полчаса назад.

Возможно, капитан Зеймис будет вынужден отплыть, не дождавшись меня.

Эти печальные мысли лишали надежды на будущее. Вернее, на свое собственное будущее: капитан и его люди уйдут в море, а я останусь здесь. Выбросив эти мысли из головы, подошел к первому хранилищу.

Дверь открывалась при помощи тяжелой стальной щеколды. Других замков не было. Я отодвинул щеколду, толкнул дверь назад и вошел внутрь в кромешную тьму. Включил фонарь, тут же нашел выключатель, включил свет и огляделся.

Длина хранилища – около тридцати метров. На почти пустых, расположенных с двух сторон стеллажах сложено в штабеля около сорока труб с резьбой на концах. Трубы такой же длины, как и длина помещения. Почти на самом конце труб были глубокие выемки, словно трубы прогрызли чьи-то мощные металлические клыки. Ничего больше в этом помещении не было. Я выключил свет, вышел из хранилища, запер дверь и почувствовал на своем плече чью-то тяжелую руку.

– Что это вы тут ищете, приятель? – голос был грубым, не терпящим шуток, и так же несомненно принадлежал ирландцу, как только что вылезший из земли росток трилистника принадлежит к эмблеме Ирландии.

Я медленно обернулся и замедлил движения для того, чтобы успеть обеими руками плотнее запахнуть на груди полу пиджака, словно защищая себя от ветра и холодного дождя, который начал барабанить по палубе, слабо поблескивающей под лучами верхних ламп и затем снова уходящей в темноту. Перед мной стоял коренастый невысокого роста человек средних лет с потрепанным лицом, выражение которого могло быть в зависимости от настроения то простодушным, то свирепым. В данную минуту выражение лица не сулило ничего хорошего, но не было и свирепым… Пришлось рискнуть.

– Я действительно ищу здесь кое-что, – я не только не пытался скрыть свой английский акцент, а, наоборот, старался преувеличить его. Заметный высококлассный английский акцент не вызывает в Штатах иного подозрения, кроме того, что его обладатель занимается благотворительностью; и такого человека всегда принимают за слегка тронутого. – Дело в том, что меня просили переговорить с мастером. Вы, случайно, не мастер?

Видимо, он хотел сказать что-то похожее на «клянусь Богом», но вместо этого выдал такой грамматический шедевр, который окончательно сразил его самого, и можно было видеть, как его мысль пытается войти в привычное русло.

– Вас направил ко мне мистер Джеральд?

– Конечно. Сегодня такая мерзкая погода, не правда ли? – я надвинул на глаза шляпу. – Вам сегодня не позавидуешь, друзья…

– Если искали меня, – перебил он, – то что вы позабыли здесь?

– Я нашел вас, но увидел, что вы заняты, и, чтобы вы не подумали, какого черта он вертится здесь, решил, что мне лучше…

– Кто потерял, что потерял и где потерял? – со спокойствием монумента уставился он на меня.

– Генерал. Я имею в виду генерала Рутвена, который потерял дипломат с очень важными личными бумагами. Бумаги срочно ему понадобились. Вчера он приезжал сюда на проверку, подождите, в каком же часу это было? Это было где-то часов в одиннадцать дня, и генерал получил очень неприятное известие…

– Что?

– Ему сообщили, что его дочь похитили. Генерал тут же бросился к вертолету, начисто позабыв о своем дипломате и…

– Ясно. И эти бумаги очень важные…

– Сверхважные. Генерал Рутвен сказал, что поставил дипломат на пол, где-то у двери. Это большой дипломат из сафьяновой кожи с золотыми буквами К.К.Ф.

– К.К.Ф.? А я подумал, что генерал потерял свой собственный дипломат. Вы ведь сказали, что это дипломат генерала?

– В дипломате только бумаги принадлежат генералу. Дипломат мой, просто генерал одолжил его у меня. Я – Фарнбороу, личный доверенный секретарь генерала, – этот титул был гораздо значительнее, чем имена полдюжины мастеров, нанятых генералом и знающих имя его секретаря К. К. Фарнбороу.

– Вы сказали К. К., не так ли? – все сомнения на мой счет у него сразу исчезли. Он широко улыбался. – Ваше имя, случайно, не Клод Каспар?

– Одно из моих имен действительно Клод, – тихо сказал я. – Только не вижу в этом ничего смешного.

Я правильно разгадал этого ирландца. Он тут же сник.

– Извините, мистер Фарнбороу, поговорим о другом. Я, право, не хотел обидеть вас. Хотите, мои ребята помогут найти дипломат?

– Был бы очень обязан.

– Если только дипломат здесь, мы найдем его через пять минут.

Он ушел и отдал рабочим какое-то распоряжение. Меня не интересовал результат поисков. Меня интересовало только одно: как можно быстрее смыться с этой платформы. Не существовало никакого дипломата, так же как не было на платформе и того, что я искал. Рабочие шумно открывали двери без всякой опаски: им нечего было скрывать от посторонних глаз. Мне незачем было заглядывать внутрь открытых хранилищ. Меня вполне устраивал тот факт, что двери можно было запросто открыть, так как они не запирались на ключ, открывали их в присутствии совершенно незнакомого человека. Все это служило для меня доказательством того, что там нечего было прятать. Кроме всего прочего, здесь толкалось слишком много народу, чтобы заставлять их клясться в сохранении тайны. К тому же, за целую милю было видно, что гениальный ирландец не относится к типу людей, занимающихся преступной деятельностью. Есть люди, которых можно раскусить с первого взгляда и с первого слова. Мастер был одним из таких людей.

Я мог бы незаметно улизнуть и спуститься вниз, пока шли поиски, но это было бы глупостью. Поиски пропавшего дипломата можно было сравнить только со всеобщим розыском К. К. Фарнбороу, которые еще предстояло предпринять. Хотя можно было с успехом предположить, что он свалился в море.

Свет мощных прожекторов мог обнаружить «Метапен» за считанные минуты. Но даже если бы я находился на борту «Метапена», все равно не хотел бы покинуть район буровой вышки. Пока еще не хотел. Но более всего не хотел, чтобы до берега донеслось известие, что на объекте Х-13 обнаружили незваного гостя, маскирующегося под секретаря генерала, вернее, выдававшего себя за секретаря генерала Рутвена.

Что предпринять, когда поиски кончатся? Мастер решит, что я должен вернуться на буровую вышку, где находятся служебные и жилые помещения, и сообщить мистеру Джеральду о том, что дипломат найти не удалось.

Как только поднимусь туда, путь к возвращению на трап будет отрезан. Пока мастер еще не задумался о том, как я попал на буровую вышку. А уж он-то должен был знать, что в течение нескольких часов не прибывали ни вертолеты, ни катер. Это свидетельствовало о том, что я нахожусь на корабле уже несколько часов. Но если я находился здесь такое длительное время, то почему так затянул столь важные поиски пропавшего дипломата?

Поиски, насколько я мог видеть, подошли к концу. Двери с лязгом закрывались, и мастер уже направился ко мне, когда зазвонил телефон. Я забился поглубже в тень и застегнул пиджак на все пуговицы. Это не вызовет подозрений: ветер был пронизывающим, по палубе стучал дождь, падающий под углом в 45°.

Управляющий повесил трубку, пересек палубу и подошел ко мне.

– Очень сожалею, мистер Фарнбороу, нам не повезло. Вы уверены, что генерал оставил дипломат именно здесь?

– Уверен, мистер… э…

– Курран. Джо Курран. Дипломата нигде нет. Да и поиски мы не можем продолжать, – он плотнее запахнул черный пластмассовый дождевик. – Надо идти работать.

– Понимаю.

Он усмехнулся и объяснил:

– Застрял бур, надо вытащить его и заменить.

– И вы будете заниматься этим в такую мерзкую ночь, при таком сильном ветре? Но ведь на это уйдет масса времени!

– Конечно. Потребуется часов шесть, да и то если повезет. Проклятый бур заклинило на глубине около четырех километров, мистер Фарнбороу.

Вместо того, чтобы вздохнуть с облегчением, я издал соответствующий моменту крик досады. Предстоящая мистеру Куррану шестичасовая работа на палубе, да еще в такую мерзкую погоду, исключала то, что он станет интересоваться блуждающим по кораблю секретарем.

Он сделал движение, чтобы уйти вслед за своими людьми, которые прошли мимо нас и поднялись по трапу на северную платформу.

– Вы идете, мистер Фарнбороу?

– Пока нет, – я слабо улыбнулся. – Пойду на трап и укроюсь от дождя на несколько минут, чтобы обдумать, что сказать генералу, – на меня нашло вдохновение. – Он звонил пять минут назад. Вы же знаете, что он за человек. Одному Богу известно, что сказать ему.

– Что и говорить, человек он суровый, – эти слова мастер произнес машинально: его голова была занята мыслями о том, как извлечь бур. – Надеюсь, мы еще увидимся, мистер Фарнбороу.

– Конечно. Благодарю вас, – я дождался, пока он скроется из виду, и уже через две минуты вернулся в резиновую лодку, а еще через две минуты мы подплыли к «Метапену».

– Вас не было слишком долго, мистер Тальбот, – недовольным голосом сказал капитан Зеймис.

Его небольшая фигурка походила в темноте на обезьяну, суетливо прыгающую по палубе судна, которое то поднималось на волнах, то проваливалось в глубину. При этом, несмотря на все свои прыжки, обезьяне удавалось каким-то чудом не свалиться за борт. Шум мотора стал теперь намного громче не только из-за того, что капитан увеличил обороты мотора, чтобы ограничить натяжение каната, привязывающего «Метален» к опоре, но также и потому, что судно прыгало на волнах с такой силой, что почти при каждой волне его нос глубоко зарывался в воду, а корма поднималась так резко, что шум работающего мотора сопровождался каким-то глухим отзвуком.

– Вам удалось? – крикнул капитан Зеймис прямо мне в ухо.

– Нет.

– Жаль. Теперь это уже не имеет значения. Мы должны немедленно отплыть.

– Я прошу всего десять минут, Джон. Только десять минут. Это очень важно.

– Нет. Мы должны отплыть немедленно, – он уже отдал молодому греку команду «отчалить», но я вцепился в его руку.

– Неужели вы трус, капитан Зеймис? – это был запрещенный прием, но положение мое было отчаянным.

– Да, я начинаю бояться, – с достоинством ответил капитан. – Все разумные люди знают, когда наступает время бояться, и я тоже не считаю себя дураком, мистер Тальбот. Бывают времена, когда человек может позволить себе быть эгоистом, даже если он не боится. У меня шестеро детей, мистер Тальбот.

– А у меня трое, – у меня не было ни одного ребенка, я даже не был теперь женат.

Около минуты мы стояли, цепляясь за мачту, а «Метален» сильно бросало на волнах и раскручивало в этой кромешной тьме под густой тенью, отбрасываемой буровой вышкой. Если не считать свиста ветра и шума дождя, барабанящего по одежде и снастям, то это был длительный миг молчания. Я изменил тактику.

– От этого зависят жизни людей, капитан Зеймис. Не спрашивайте, откуда мне это известно, могу сказать одно: знаю это наверняка. Неужели вы хотите, чтобы говорили: эти люди погибли только потому, что капитан Зеймис отказался подождать десять минут?

Наступило долгое молчание. Только дождь все сильнее стучал в сгущающейся тьме, падая в простирающееся под нами черное море. И тогда он сказал:

– Десять минут. Не больше.

Сбросив ботинки и верхнюю одежду, я проверил, надежно ли закреплен спасательный шнур на моей талии как раз над грузом, надел кислородную маску и, покачиваясь, направился к носу бота. Без всяких на то причин снова подумал о Германе Яблонском, спящем сном невинного младенца в кровати красного дерева. Дождавшись самой высокой волны, постоял еще немного, пока она не ушла под дно бота, и, когда нос бота опустился глубоко в воду, прыгнул вниз, ухватился за канат, которым «Метапен» был привязан к колонне, находящейся не более чем в шести метрах от меня.

Канат в какой-то мере облегчал передвижение, но, несмотря на это, в висках бешено стучала кровь и резкими толчками колотилось сердце. Если бы не кислородная маска, мне пришлось бы вдоволь наглотаться воды.

Я наткнулся на колонну и только тогда понял, что уже поравнялся с ней. Отпустив канат, попытался ухватиться за колонну. Не знаю, зачем делал эту попытку: с таким же успехом я мог бы обнять железнодорожную цистерну, так как диаметр колонны и цистерны был почти одинаков. Затем снова вцепился в канат, и едва успел сделать это, как большая волна чуть было не отбросила меня назад. Пришлось передвигаться вокруг колонны влево в направлении моря. Это было нелегко. Каждый раз, когда нос «Метапена» поднимался на волне, канат сильно натягивался и намертво прижимал мои скрюченные пальцы к металлической поверхности. Но пока все мои пальцы были при мне, это не слишком беспокоило.

Добравшись до места, где волны стали ударять мне в спину, прибивая к колонне, я отпустил канат и, раздвинув руки и ноги, стал спускаться по колонне примерно так же, как спускаются мальчишки из Сенегала с огромных пальм. Эндрю травил спасательный шнур так же искусно, как и раньше. Я спускался все ниже: 3 метра, 6 метров, передышка, 10 метров, передышка, 15 метров, передышка. Снова начались перебои в сердце, кружилась голова.

Я спустился гораздо ниже уровня безопасности, который обеспечивал кислородный аппарат, и быстро полупоплыл, полупополз вверх. Потом остановился, чтобы передохнуть, в четырех метрах от поверхности воды и прильнул к огромной опоре. Я был похож на кошку, которая наполовину забралась на дерево и уже не может спрыгнуть вниз. Из десяти минут, которые подарил капитан Зеймис, прошло пять. Мои минуты были почти полностью исчерпаны. И все же это должно находиться на буровой вышке, только там. Рутвен сам сказал об этом, а ему незачем было лгать человеку, у которого не было ни единого шанса на побег: генерал хорошо подстраховался. Я вспомнил о негнущемся человеке с оловянными ногами, под тяжелой поступью которого жалобно скрипели половицы генеральского дома, о человеке, который принес поднос с напитками. Да, он был более чем убедителен.

Так где же? Я мог бы поклясться, что ничего не было на нижней части бортов и на дне корабля, не было ничего и на буровой вышке. В этом тоже мог бы поклясться. Но если не было ничего на платформе, значит, это было под платформой. Если эта догадка верна, то оно должно быть соединено проводом или цепью. И этот провод или цепь должны быть прикреплены к какому-то предмету, находящемуся под водой, возможно, к какой-нибудь опоре.

Я старался быстро и отчетливо просчитать все варианты. Какую из четырнадцати опор они предпочли бы? Почти наверняка можно исключить восемь опор, являющихся несущими для платформы, на которой расположена буровая вышка. Здесь толчется слишком много народу, слишком много глаз, слишком сильное освещение, слишком много опущенных в воду сетей для ловли рыбы, привлекаемой мощным светом верхних ламп. Да, это место слишком опасно. Может быть, они выбрали платформу для посадки вертолета, под которой сейчас болтается на волнах привязанный к колонне «Метапен»? Чтобы еще больше сузить фронт поисков, а мне уже ничего не оставалось, как поставить на карту предпочтительный вариант и проигнорировать возможный или вероятный варианты: в запасе оставались считанные минуты. Я стал обдумывать новые вероятные ситуации. А что если искомое находится со стороны моря, где я сейчас нахожусь? Тем более что со стороны берега всегда есть опасность при швартовке кораблей…

Среднюю, третью со стороны моря, колонну, к которой был пришвартован «Метапен», я уже обследовал. Средних колонн было три, значит, оставалось обследовать две. С какой начать, решил сразу же: мне помогло то, что спасательный шнур был привязан к левой. Чтобы подплыть к колонне, времени потребуется немного… Я поднялся на поверхность и дважды дернул шнур, предупредив Эндрю, чтобы он отпустил его и дал мне больше свободы. Потом прижался ногами к металлической опоре, с силой оттолкнулся и поплыл к угловой колонне.

Доплыл до нее еле-еле. Теперь я понимал, почему так нервничал капитан Зеймис: длина бота двенадцать метров, а мощность мотора всего сорок лошадиных сил, и при этом бот должен был противостоять не только силе ветра, но и волнам. А ветер и волны бушевали все сильнее. Волны поднимались откуда-то из глубин, и на их гребнях появились белые барашки. Все, что было у меня, – это я сам, и я рисковал только своей жизнью. Тяжелый груз вокруг моей талии мешал плыть и тянул вниз. Чтобы одолеть 15 метров от одной колонны до другой, я с неистовым сердцебиением бешено колотил по воде руками и задыхался. В результате потратил на эти пятнадцать метров столько сил, сколько бы потратил на то, чтобы проплыть 100 метров. Кислородные баллоны не предназначены для такого интенсивного дыхания. Но я достиг своей цели. Я должен был достичь ее.

Снова очутившись на стороне, выходящей к морю, прибитый волной к колонне, стал, как краб, пятиться вниз под воду. На этот раз мне повезло, так как сразу же совершенно случайно моя рука наткнулась на несколько широких, глубоких, с острыми концами, металлических, незначительно изогнутых, идущих вниз вертикальных впадин. Я не инженер, но понял, что это червяк, приводимый во вращение большим мотором и передающий вращение червячному колесу, которое обеспечивает подъем или опускание опор платформы буровой вышки. Такое устройство было, вероятно, и на последней опоре, но я не заметил его.

Дальнейшее погружение напоминало спуск со скалы по скобам, забитым в горный монолит. Постепенно спускаясь, я останавливался каждые 30 сантиметров, проверяя впадины сразу с обеих сторон. И снова ничего не нашел ни защиты, ни провода. Ничего, кроме гладкой, покрытой слизью поверхности. Планомерно и тщательно все проверяя, спускался все ниже и все сильнее ощущал нарастающее давление воды. Дыхание становилось все более затрудненным. Где-то на высоте пятнадцати метров наступил предел: повреждение барабанных перепонок и легких, а также попадание в кровь азота привело бы к тому, что врач мне уже не потребовался бы. Я сдался и стал подниматься.

У самой поверхности остановился, чтобы передохнуть и немного отдышаться. Горькое разочарование. Слишком многое было поставлено на это последнее погружение, и все напрасно. Мне остается только одно: начать все сначала, а я понятия не имел, с чего начинать. Чувствовал себя уже смертельно усталым и прислонился головой к колонне. И вдруг в одну секунду усталости как не бывало. В большой стальной колонне уловил какой-то звук. В этом не было сомнений: вместо того, чтобы быть мертвой, немой, заполненной водой, колонна была полна звуков. Я стащил резиновый шлем, закашлялся, рот заполнился слюной, отплеваться никак не удавалось, пока из-под кислородной маски не потекла вода. Потом я вплотную прижался ухом к холодной стали.

В колонне раздавался глубокий, вибрирующий от резонанса звук, отзывающийся в моей прижатой к металлу щеке. Заполненные водой колонны не вибрируют от звука, и один только звук не может вызвать в них вибраций. А в колонне, не было никаких сомнений, раздавались звуки. Это означало, что она заполнена не водой, а воздухом. К тому же я сразу определил, что это за звук. Мне, как специалисту, легко было определить его. Такое ритмическое повышение и снижение громкости было похоже на шум работающего мотора, то усиливающийся, то уменьшающийся, снова усиливающийся и снова затихающий. Много лет назад этот звук был неотъемлемой частью моей жизни, жизни профессионала. Это работал компрессор, мощный компрессор, находящийся где-то глубоко под водой, внутри одной из опор подвижной буровой вышки, расположенной далеко от берега в глубине Мексиканского залива. Бессмыслица, полная бессмыслица. Я прижался лбом к металлу, и мне показалось, что вздрагивающая вибрация похожа на чей-то визгливый, настырный голос, пытающийся сказать мне что-то очень срочное и жизненно важное. Голос словно просил меня прислушаться. И я прислушался. Через полминуты, а может быть, через минуту, я внезапно получил ответ, о котором даже не мог мечтать, – ответ сразу на несколько вопросов. Мне понадобилось время, чтобы предположить, что это ответ. И время, чтобы убедиться, что это ответ. Но когда я все осознал, мои сомнения разом отпали.

Я трижды резко дернул за шнур и уже через три минуты был на борту «Метапена». Меня втянули на борт с такой быстротой и так бесцеремонно, словно мешок с углем. Не успел расстегнуть ремни кислородного баллона и снять маску, как капитан Зеймис рявкнул, чтобы отвязали канат, привязывающий бот к колонне, и запустил мотор. Бот тронулся и зацепил бортом колонну. Капитан резко повернул руль. «Метапен» отклонился от курса и его так развернуло, что в левый борт ударили потоки воды и, разбиваясь, полетели через правый борт. Потом судно повернулось кормой к ветру, и «Метапен» лег на постоянный курс, направляясь к берегу.

Через десять минут я стащил с себя гидрокостюм, вытерся полотенцем, оделся и уже приканчивал второй стакан бренди, когда в каюту вошел капитан Зеймис. Он улыбался. То ли был доволен, что я не подвел его, то ли от облегчения. Так и не понял, почему он улыбался. Может быть, он улыбался потому, что все опасности остались позади? Надо сказать, «Метапен», несмотря на бушующее море, уверенно шел по курсу. Капитан плеснул себе в стакан немного бренди и впервые с тех пор, как меня втащили на борт, спросил:

– Вам повезло?

– Да, – я подумал, что этот короткий ответ прозвучал нелюбезно и добавил: – Мне повезло благодаря вам, капитан Зеймис.

Он просиял.

– Вы очень добры, мистер Тальбот, и я счастлив. Только благодарить надо не меня, а нашего доброго друга, который смотрел на нас с небес, оберегая всех тех, кто отлавливает морскую губку, и всех тех, кто находится в море.

Капитан зажег спичку и поднес ее к фитилю наполненной маслом керамической лампады, выполненной в виде лодочки и стоящей перед застекленной иконкой святого Николаса.

Я печально посмотрел на него, уважая его набожность, понимая его сентиментальные чувства, но подумал о том, что капитан немного запоздал поджечь фитиль лампады.

Глава 6

Ровно в 2 часа ночи капитан Зеймис остановил «Метапен» у деревянной пристани, от которой бот отчалил всего несколько часов назад. Небо потемнело, и наступила такая тьма, что стало невозможно отличить землю от моря. Дождь громко барабанил по крыше каюты. Я должен был уходить, и уходить немедленно, чтобы незамеченным пробраться в дом. Мне предстоял длинный разговор с Яблонским. Надо также высушить одежду: мой багаж все еще находился в «Контессе». Имелся только один костюм, в котором я сейчас и находился. Надо было до наступления утра высушить его. Я не мог рассчитывать, что никого не увижу до вечера, как это было вчера. Генерал сказал, что уведомит меня, какую работу приготовил. Ее надо было сделать в течение 36 часов: это время истекало сегодня в 8 часов утра.

Я попросил дать взаймы длинный пластмассовый дождевик, чтобы предохранить костюм от дождя, и натянул его поверх плаща. Дождевик был на пару размеров меньше, чем требовалось, и появилось ощущение, что на мне смирительная рубашка. Я пожал всем руки, поблагодарил за все, что они для меня сделали, и ушел.

В 2.15, после короткой остановки у телефонной будки, я поставил машину туда, откуда ее взял, и затопал по грязной дороге в направлении аллеи, ведущей к дому генерала. Боковых тропинок не было, так как люди, живущие в непосредственной близости от моря, не нуждаются в них. Размытые дождем канавы превратились в небольшие речки, наполненные грязной водой. Мои ботинки полностью утопали в этом месиве, а их тоже надо высушить к утру.

Пройдя мимо сторожки, где жил шофер, вернее, где он жил согласно моим представлениям, я пошел по аллее. Крыша туннеля ярко освещалась, и карабкаться через ворота из шести стальных труб, в этом ярком пятне света было более чем неразумно. Кроме того, насколько я знал, верхняя перекладина могла быть снабжена звуковой сигнализацией, срабатывающей при дополнительной весовой нагрузке на нее. Я уже знал, что живущие в этом доме способны на любые ухищрения.

В 30 метрах от аллеи нашел небольшой провал в густой, высотой в два с половиной метра живой изгороди, окружающей земельные владения генерала, и протиснулся через него. Менее чем в двух метрах от этой великолепной живой изгороди находилась такая же великолепная, высотой в два с половиной метра стена с битыми стеклами. Осколки были зацементированы в верхний край стены, гостеприимно приглашая проникнуть внутрь.

Мощное препятствие в виде живой изгороди, скрывающей стену, и сама высоченная стена выглядели столь внушительно, что никоим образом не вдохновили бы на штурм никого, кто оказался бы слишком робким и постеснялся войти через главные ворота. Яблонский, который заранее все разведал, сказал, что не эта изгородь, не эта стена были особенностью генеральского имения. У большинства соседей Рутвена, людей обеспеченных и занимающих солидное положение, были точно такие же заборы, надежно защищающие их собственность.

Веревка, свисающая с сучковатой ветки дуба, росшего за стеной на территории имения, была там, где я ее оставил. Тесный дождевик сковывал движения, поэтому я не перелез, а, скорее, перевалился через стену и очутился на другой стороне. Потом влез на дуб, отвязал веревку и сунул ее под выступающие корни дерева. Я не думал, что веревка еще раз понадобится мне, но предусмотреть все заранее было невозможно. Пока заботился только о том, чтобы ее не нашел один из людей Вилэнда…

В отличие от соседей в поместье генерала за каменной стеной была шестиметровая конструкция из горизонтально натянутых пяти толстых проволок, причем три верхних ряда были не из обычной, а из колючей проволоки. Если бы человек захотел проникнуть через это проволочное заграждение, то пришлось бы поднять вверх вторую снизу гладкую проволоку и отпустить бы до земли нижнюю, потом согнуться и пролезть между ними.

Но благодаря Яблонскому я знал то, чего не мог знать человек, решившийся проникнуть через проволочное заграждение: если приподнять второй ряд и опустить первый ряд проволочного заграждения, то включится сигнал тревоги. Именно поэтому я с величайшим трудом преодолел три верхних ряда колючей проволоки под аккомпанемент цепляющегося за шипы и с тонким писком рвущегося плаща. Эндрю получит взятый мною дождевик в непригодном виде, если он вообще получит его.

Деревья росли очень густо, и под ними было совершенно темно. Я не осмелился включить фонарик и надеялся только на инстинкт и удачу. Мне нужно было обойти большой сад, где расположена кухня, находящаяся слева от дома, и добраться до пожарной лестницы в глубине сада. Надо было пройти около ста метров, и я рассчитал, что на это потребуется около четверти часа.

Я шел такой же тяжелой походкой, как старина дворецкий, когда крался мимо двери и под его ногами скрипели половицы. Правда, у меня были определенные преимущества: я не страдал плоскостопием и аденоиды мои были в норме. Я шел, широко расставив руки в стороны, но, уткнувшись лицом в ствол дерева, понял, что нельзя идти, вытянув руки вперед или в стороны. Свисающие плети испанского мха все время лезли в лицо, но я ничего не мог поделать с ними, хотя прекрасно справлялся с сотнями прутьев и веток, валяющихся на земле. Я не шел, а шаркал ногами по земле, почти не отрывая от нее ног, скользящим движением отбрасывал в сторону все, что валялось на земле, что могло хрустнуть. Пока удавалось двигаться без шума.

Это имело большое значение. Но минут через десять я начал всерьез тревожиться, не сбился ли с пути. Внезапно через просветы деревьев и пелену дождевых капель, стекающих с листвы дуба, мне вдруг показалось, что вижу мерцающий свет. Он вспыхнул и погас. Возможно, мне это только показалось, хотя никогда не страдал избытком воображения. Я замедлил движения, надвинул на лоб шляпу и поднял воротник плаща, чтобы лицо и шея не выделялись светлым пятном в окружающем меня мраке и не выдали моего присутствия. Что же касается шуршания тяжелого дождевика, то его никто бы не услышал в полутора метрах от меня.

Я проклинал испанский бородатый мох, длинные липкие плети которого лезли в лицо и мешали видеть. Из-за этого проклятого мха был вынужден то и дело закрывать глаза, хотя ни в коем случае не должен был делать этого. Постоянное моргание настолько утомило зрение, что я готов был встать на четвереньки и ползти на всех своих четырех опорах. Возможно, и встал бы, но меня удержала мысль, что тогда шуршание дождевика выдаст меня.

Потом в десяти метрах от себя я снова увидел мерцающий свет, но этот свет был направлен не туда, где стоял я, а в землю. Пришлось сделать пару быстрых бесшумных шагов вперед, чтобы определить источник света и зачем его включили. Тут я обнаружил, что абсолютно точно ориентируюсь в темноте. Рядом с кухней был огород, окруженный деревянной оградой, сверху которой шла проволока. Сделав полшага, уткнулся в эту ограду. Верхняя проволока заскрипела, как давно не смазанная дверь заброшенной подземной темницы.

Кто-то внезапно вскрикнул, снова зажегся свет. Потом наступило короткое затишье и снова вспыхнул свет, но блуждающий луч был теперь направлен не к земле, а на огород. Человек, державший в руке фонарик, видимо, очень нервничал, так как не мог сообразить, откуда послышался звук. Если бы он правильно сориентировался, то направленный твердой рукой свет фонарика через три секунды обнаружил бы меня. Фонарик то гас, то загорался, блуждая по огороду, но я успел вовремя и бесшумно сделать шаг назад. Всего один шаг. На то, чтобы сделать еще хотя бы один, у меня не было времени. Надо было скорее спрятаться за ближайший дуб. Я слился с деревом, так тесно прижавшись к нему, словно хотел свалить. Никогда в жизни еще так не хотел, чтобы в руке был пистолет.

– Дай сюда фонарь, – холодный спокойный голос принадлежал явно Ройялу. Луч фонаря снова начал блуждать по саду и потом снова уткнулся в землю. – Продолжайте. Работайте.

– Но мне показалось, мистер Ройял, – это был Лэрри, его тонкий, возбужденный шепот. – Посмотрите туда. Я знаю. Я совершенно точно слышал…

– Я тоже слышал. Ничего, все в порядке, – такой голос, как у Ройяла, в котором было столько же тепла, как в куске льда, вряд ли мог успокоить кого-либо, и все же он, несмотря на то, что забота о человеке была противна его натуре, попытался успокоить Лэрри. – В лесу, да еще в темноте, всегда много всяких звуков. День был жаркий, ночью шел холодный дождь, и он мог сбить на землю какие-то засохшие ветки с деревьев. Вот тебе и шум. Хватит разглагольствовать. Давай работай. Может, ты решил проторчать всю ночь на этом проклятом дожде?

– Послушайте, мистер Ройял, – шепот из возбужденного превратился в отчаянный. – Я не ошибся. Честное слово, я не ошибся. Я слышал…

– Уж не перебрал ли ты сегодня? – резко прервал его Ройял. Попытка казаться хотя бы минуту добрым привела его в ярость. – И как только меня угораздило связаться с проклятым наркоманом, вроде тебя. Заткнись и работай.

Лэрри замолчал. Меня заинтересовали слова Ройяла, заинтересовали с тех самых пор, как увидел его в обществе Лэрри. Поведение Лэрри и тот факт, что его допустили к совместным делам генерала и Вилэнда, вольности, которые он позволял себе, а самое главное – его присутствие в доме генерала сразу же насторожили меня. Крупные преступные организации ставят целью получить огромные барыши, а если банда охотится за целым состоянием, то подбирает людей так же продуманно и тщательно, как и крупные корпорации своих служащих. Преступные организации подбирают людей даже еще более тщательно, потому что одна досадная ошибка в выборе, один опрометчивый шаг, одно неосторожное слово могут оказаться для преступной организации пагубными, в то время как крупную корпорацию подобное никогда не приведет к полному краху. Крупные преступления – дело весьма серьезное, и большие преступники должны быть прежде всего крупными бизнесменами, ведущими свои противозаконные дела с величайшей осторожностью и со скрупулезным соблюдением административной осмотрительности. Они вынуждены быть более осторожными, чем люди, послушные закону. И если что-то идет не так гладко, как им хотелось бы, считают необходимым убрать соперников или людей, представляющих опасность для их спокойного и безбедного существования. Они безжалостно убирают ненужных людей со своей дороги, поручая их уничтожение таким бесстрастным и вежливым людям, как Ройял. Лэрри так же опасен для них, как зажженная спичка, брошенная в пороховой склад.

Теперь я хорошо разглядел: в огороде были Ройял, Лэрри и дворецкий. Видимо, круг обязанностей дворецкого гораздо шире, чем требуют от людей его профессии в первоклассных загородных имениях Англии. Лэрри и дворецкий усердно орудовали лопатами. Вначале я решил, что они роют яму, так как Ройял прикрывал рукой фонарик, чтобы уменьшить свет, хотя даже в десяти метрах при таком дожде было трудно разглядеть что-либо. Мало-помалу, доверяя скорее слуху, чем зрению, понял, что они не роют, а засыпают яму. Я улыбнулся в темноте. Можно было поклясться, что они зарывают в землю что-то очень ценное, что пролежит в земле не очень долго. Огород, окружающий кухню, едва ли идеальное место для длительного хранения зарытого в землю клада.

Минуты через три работа закончилась. Кто-то заровнял граблями землю. Я решил, что они выкопали яму на недавно перекопанной грядке с овощами и хотели скрыть следы своей работы. Потом они вошли в сарай, находящийся в нескольких метрах от ямы, и оставили там лопаты и грабли. Тихо разговаривая, вышли. Впереди с фонарем в руке шел Ройял. Если бы я продолжал стоять на одном и том же месте, они прошли бы в пяти метрах от меня, но пока они находились в сарае, я успел на несколько метров углубиться в лес и спрятался в большом дупле дуба. Они направились к аллее, ведущей к дому, и я слышал их тихие голоса, хотя не разбирал слов. Потом их голоса стали еще тише и, наконец, совсем смолкли. Луч света осветил террасу, открылась дверь в дом, а потом захлопнулась. Ее заперли на задвижку. Воцарилась тишина.

Я не двигался. Дыхание было ровным и легким. Дождь пошел с удвоенной силой. Листва дуба укрывала меня от дождя с таким же успехом, как зонтик из марли. Но я не двигался… Дождь попадал под плащ и костюм, стекал по моей спине и ногам. Но я не двигался. Вода стекала по моей груди, заливая ботинки, но я не двигался. Уровень воды у меня под ногами уже достиг щиколоток, но я не двигался и стоял на одном и том же месте, представляя собой статую, вырубленную из куска льда, а вернее – из материала, который был гораздо холоднее льда. Руки онемели, ноги замерзли, и безудержная дрожь колотила все тело. Я дрожал, как в лихорадке, и отдал бы все на свете, только бы подвигаться и хоть немного согреться. Но я не двигался. Двигались только мои глаза.

Теперь слух был бессилен помочь. Ветер, усиливаясь, свистел в ушах, вершины деревьев под его порывами раскачивались и шелестели, а с листвы падали тяжелые капли дождя. Даже если бы кто-то, ничего не опасаясь, беззаботно шел в трех метрах от меня, шагов я не услышал бы. Так простоял минут сорок пять. Мое зрение адаптировалось к темноте, и внезапно в десяти метрах от себя я уловил какое-то движение.

Я уловил это движение, хотя его никоим образом нельзя было назвать неосторожным. Кто-то целеустремленно шел вперед. Внезапный яростный порыв ветра и дождя привел к тому, что терпение тени, появившейся из-под укрытия ближайшего дерева, кончилось, и она стала бесшумно подниматься по аллее, ведущей к дому. Если бы я не сосредоточил свое внимание на этой тени, уставившись в темноту воспаленными, напряженными глазами, то наверняка пропустил бы ее, так как шагов не слышал. Но я не пропустил ее, эту тень, движущуюся бесшумно, как и положено тени. Крадущийся в темноте человек был смертельно опасен. Это был Ройял. Слова, которые он произнес, чтобы успокоить Лэрри, были блефом, рассчитанным на то, что их услышит притаившийся в саду. Ройял тоже, конечно, слышал шум и насторожился. Но он, видимо, все же сомневался, что в сад проник посторонний. Если бы Ройял был уверен в этом, он оставался бы в доме всю ночь, ожидая момента, чтобы нанести удар. Этот удар должен быть неожиданным. Я подумал, что произошло бы, если я вместо того, чтобы оставаться под укрытием деревьев, вышел бы в сад при кухне после того, как эта троица удалилась, взял бы лопату и начал бы раскопки. И меня затрясло еще сильнее. Я словно бы видел себя, видел, как я наклонился над засыпанной ямой, видел, как ко мне подкрался Ройял, и видел пулю, всего одну медно-никелевую маленькую пулю, выпущенную из револьвера 22-го калибра и вонзившуюся мне в затылок.

И все же я знал, что должен войти в сарай, взять лопату и расследовать, что произошло. Сейчас для этого было самое подходящее время. Потоки дождя, темная, как могила, ночь. Ройял едва ли явится в сад снова, хотя я не мог побиться об заклад, что этот человек с проницательным дьявольским умом не придет сюда вторично. Если он решит выйти в огород, то яркий свет, включенный в доме, и темнота снаружи дадут мне минут десять: за это время глаза его адаптируются к темноте, и можно будет двигаться. Было очевидно, что фонарем не воспользоваться: если он считает, что в огород проник посторонний, который видел, как они что-то закапывали, но стоял, притаившись, Ройял расценит этого постороннего как человека осторожного и жестокого и не воспользуется фонарем хотя бы по той причине, что может стать мишенью и получить пулю в спину. Ведь Ройял не знает, что человек, спрятавшийся в саду, безоружен.

Десяти минут мне вполне хватит на то, чтобы все разведать. Любое захоронение в огороде – дело сугубо временное. Ни Лэрри, ни дворецкий не похожи на людей, которым доставляет удовольствие орудовать лопатой, и яма, которую они вырыли, ни на один сантиметр не будет глубже, чем этого требует необходимость. Я оказался прав. Нашел в сарае лопату, а потом место в огороде, где копали яму. С той минуты, как я вошел через калитку, до той минуты, когда отбросил два-три сантиметра земли с поверхности белого из сосновых досок ящика, прошло не более пяти минут. Дождь, барабанящий по моей согнутой спине и по крышке ящика, был таким сильным, что через минуту крышка отмылась до белизны, и на ней не осталось никаких следов земли. Ящик лежал под небольшим углом, и грязная вода стекала с него. Я осторожно включил фонарик и осветил крышку. Ни имени, ни названия, которые дали бы мне какое-то представление о содержимом ящика. На концах ящика – деревянные, обмотанные веревками ручки. Я ухватился за одну из ручек и попытался приподнять ящик. Он был длиной более полутора метров и такой тяжелый, словно набит кирпичами. И все же я мог бы сдвинуть ящик с места, если бы его не засосала тяжелая влажная земля, в которую все глубже погружались мои сползшие в яму ботинки.

Я снова включил фонарик, отрегулировав его так, чтобы пятно света было меньше двухцентовой монеты, и стал внимательно обследовать крышку. На ней не было никаких металлических замков, никаких винтов с гайками. Единственное, что мешало открыть крышку ящика, пара гвоздей с каждой ее стороны. Я сунул лезвие лопаты под крышку. Гвозди жалобно заскрипели, словно протестуя. Но обращать внимание на этот протест не было возможности. Я приподнял крышку на несколько сантиметров и посветил.

Даже мертвый, Яблонский все еще улыбался. Улыбка была кривой и натянутой. Как им удалось заставить самого Яблонского, осторожного и хитрого, втиснуться в этот узкий Ящик, было для меня загадкой. Направив на его лицо свет фонарика, разглядел крохотное отверстие на переносице. Такое отверстие оставляет пуля в медно-никелевой оболочке. Пуля из автомата 22-го калибра.

Прошлой ночью я дважды вспоминал Яблонского и думал, что он мирно спит в своей комнате, когда я мокну под проливным дождем. Он действительно спал уже несколько часов: тело холодное, как мрамор.

Я не стал проверять его карманы, Ройял и Вилэнд наверняка сделали это до меня. Кроме того, я знал, что Яблонский не носит при себе ничего, что могло бы изобличить его и указать на истинную причину проникновения в дом генерала, ничего, что могло бы выдать меня и дать повод ткнуть в меня пальцем.

Стерев с мертвого лица дождевые капли, я опустил крышку ящика, поставил гвозди на их места и тихо, без лишнего шума, забил их рукояткой лопаты. Потом углубил яму, забросал могилу землей и заровнял землю граблями. Ройялу крупно повезло, что он не встретился со мной в эту минуту.

Поставив лопату и грабли в сарай, я направился к сторожке.

Свет у черного входа в сторожку не горел. Я нашел дверь и два окна, находящихся на одном уровне с поверхностью земли. Сторожка была одноэтажной. Дверь и окна заперты, чего и следовало ожидать. В подобном месте все и всегда будет на запоре.

Правда, гараж был открыт. Наверное, только сумасшедший попытался бы угнать два «роллс-ройса»: через управляемые электротоком ворота выезд машин абсолютно исключался. Гараж отлично экипирован и соответствовал стоящим в нем машинам: полка с инструментами и оборудованием была мечтой автомобилиста, верного девизу «Сделай все сам».

Мне пришлось сломать пару отличных деревянных зубил, но зато ровно через минуту шпингалеты на одном из окон открылись.

Непохоже, чтобы сторожка была оборудована сигнализацией против взлома, а рамы окон – устройствами против проникновения воров. И все же я решил не рисковать и, потянув верхнее окно вниз, пролез внутрь. Когда на окне устанавливают сигнализацию, всегда почему-то считают воров рабами привычки, считают, что когда они проникают в дом через окно, то толкают нижнюю раму вверх и проползают под ней. Поэтому электрик обычно устанавливает сигнализацию или на уровне плеч, или на уровне талии, а не на уровне головы. В данном случае я обнаружил, что электрик поработал над окном. Сторожка находилась под охранной сигнализацией.

Я не спрыгнул в спальню и не испугал спящего, не наткнулся на кастрюли и посуду в кухне, а по вполне понятной причине выбрал комнату с матовыми непроницаемыми стеклами. Готов был отдать голову на отсечение, что в сторожке только в одной комнате могли быть такие стекла – в ванной. И я, естественно, выбрал ванную. Выйдя в коридор, внимательно осмотрел его, поводя фонариком то вверх, то вниз. Сторожка спроектирована – если только это слово отражает мою мысль – примитивно. Коридор напрямую соединялся с парадной и черной дверями. С каждой стороны коридора находились двери в две небольшие комнаты. Вот и все. Комната в конце коридора, напротив ванной, служила кухней. Ничего интересного, если не считать скрипа моих ботинок, в ней не было. Стараясь идти как можно тише, я продвигался вперед по маленькому коридору. Потом с величайшей осторожностью, буквально по миллиметрам, повернул ручку левой двери и тихо проскользнул внутрь. Именно эта комната и была целью моих поисков. Прикрыв дверь, я направился к левой стене, откуда доносилось глубокое, спокойное дыхание спящего человека. В метре от спящего я вытащил фонарик, включил его и направил свет прямо в его закрытые глаза.

Вскоре он проснулся. Не мог не проснуться под сконцентрированным лучом направленного на него света. Человек проснулся так, словно этот луч был чьей-то дотронувшейся до него рукой. Он наполовину присел в кровати, опираясь одной рукой на локоть, а другой прикрывал ослепленные невидящие глаза. Я заметил, что даже разбуженный среди ночи, он выглядел так, словно всего десять секунд назад расчесал свои блестящие черные волосы. Когда просыпался я, мои волосы напоминали наполовину высохшие космы, точную копию стрижки современных уличных девиц. Такую прическу мог сделать или полуслепой или сумасшедший, вооруженный секатором.

Проснувшийся не пытался ничего предпринять. Он казался уверенным в себе, знающим свое дело и прекрасно владеющим собой человеком, отлично разбирающимся, когда и как надо действовать, а когда оставаться пассивным. Он знал, что пока еще время действовать не настало, потому что он почти ослеплен.

– После фонаря я направлю на вас дуло револьвера, Кеннеди, – сказал я – Где ваша пушка?

– Какая пушка? – в голосе не было страха, потому что он его не испытывал.

– Вставайте, – приказал я. В душе очень обрадовался, увидев, что он в пижаме, а не в кожаной темно-бордовой куртке с карманом, в котором мог быть пистолет. Если бы мне предложили выбрать для него на сегодняшнюю ночь одежду, то я выбрал бы именно пижаму. – Подойдите к двери.

Он подошел. Я сунул руку под подушку.

– А вот и ваша пушка, – сказал я. Это был небольшой серый автоматический пистолет неизвестного мне производства. – Подойдите к кровати и сядьте на нее.

Свет фонарика осветил мою левую руку и пистолет в правой руке. Я мигом обшарил фонариком всю комнату. В сторожке было только одно окно с плотно задернутыми красными портьерами. Я подошел к двери, включил верхний свет, посмотрел на пистолет и снял его с предохранителя. Часы стучали громко, равномерно и деловито.

– Значит, у вас не было пистолета? – сказал Кеннеди.

– Зато теперь есть.

– Он не заряжен, друг.

– Не рассказывайте мне сказок, – устало сказал я. – Неужели вы держите его под подушкой только для того, чтобы украсить простыню пятнами машинного масла? Если бы пистолет был не заряжен, вы набросились бы на меня и раздавили бы, как экспресс из Чаттануги.

Я оглядел комнату. Неплохое местечко для любого мужчины, не перегруженное обстановкой, но комфортабельное. Хороший ковер, хотя ему далеко до ковра ручной работы в библиотеке генерала, пара кресел, стол с поверхностью из дамасской стали, кушетка и буфет со стеклянной дверцей. Я подошел к буфету, открыл дверцу, вытащив бутылку виски и пару стаканов, взглянул на Кеннеди.

– С вашего разрешения.

– Странный вы человек, – холодно отозвался Кеннеди.

Его холодный тон не остановил меня, и я налил в один из стаканов виски. Большую порцию. Мне это было необходимо. По вкусу оно было таким, каким ему и полагалось быть, хотя виски соответствующего качества попадается довольно редко. Я наблюдал за Кеннеди, а он – за мной.

– Кто вы, дружище? – спросил он.

Дело в том, что в пределах его видимости было не более двух сантиметров моего лица. Я опустил воротник дождевика и снял превратившуюся в тряпку шляпу. Мокрые волосы прилипли к голове, но от этого они, вероятно, не казались менее рыжими, чем сухие. Рот Кеннеди сжался в узкую линию. По выражению его глаз я понял, что он узнал меня.

– Тальбот, – медленно проговорил он. – Джон Тальбот. Убийца.

– Вы правы, – согласился я. – Убийца.

Он сидел, не двигаясь, и наблюдал за мной. Скорее всего, в голове его пронесся рой самых разнообразных мыслей, но ни одна из них не нашла отражения на лице – словно выпиленном из дерева лице индейца. Его выдавали только карие умные глаза: они не могли полностью скрыть его враждебности ко мне и холодной ярости, проглядывающей из их глубин.

– Что вам надо, Тальбот? Что вы здесь делаете? Зачем вернулись. Не знаю, с какой целью они заперли вас в доме во вторник вечером. Вы сбежали так ловко, что вам не пришлось убирать кого-то с вашей дороги, иначе мне было бы известно об этом. Может быть, они не знают о побеге? Скорее всего, так, иначе я бы тоже знал это. Вы пользовались лодкой. Это я могу сказать наверняка, так как от вас пахнет морем и на вас такой дождевик, которыми пользуются моряки. Вы отсутствовали несколько часов и промокли так, словно полчаса простояли под водопадом. Но даже простояв полчаса под водопадом, не смогли бы промокнуть сильнее. И все же вернулись. Убийца, человек, которого разыскивает полиция. Весь этот спектакль чертовски подозрителен и непонятен.

– Да, все чертовски запутано, – согласился я. Виски было отличным и, впервые за многие часы, я почувствовал, что наполовину возвратился к жизни. Он был очень неглупым, этот шофер, и соображал трезво и быстро. Я снова заговорил.

– Этот спектакль так же запутан и противоестествен, как и то, что вы работаете в подобном месте.

Он промолчал, но я и не ожидал ответа. Будь на его месте, тоже не стал бы тратить время на то, чтобы обсуждать своих хозяев и их дела со случайно оказавшимся в доме убийцей. Я решил пощупать его с другой стороны.

– Эта смазливая генеральская дочка, мисс Мэри, очень смахивает на девицу легкого поведения.

Попадание в самую точку! Он вскочил с кровати, глаза загорелись яростью, руки сжались в тяжелые, как гири, кулаки. Он уже почти подбежал ко мне, когда увидел направленный ему в грудь пистолет.

– Хотел бы я посмотреть, как вы повторили бы свои слова, Тальбот, если бы в руке не было этой пушки, – тихо сказал он.

– Вот так-то лучше, – усмехнулся я и одобрительно посмотрел на него. – Наконец-то вижу у вас какие-то признаки жизни, и они совершенно явно свидетельствуют о том, что вы иного мнения о девушке. Реакция человека может сказать больше, чем слова. Если бы я спросил, какого вы мнения о мисс Мэри Рутвен, вы или вообще не проронили бы ни слова, или послали бы меня ко всем чертям. Я тоже не считаю мисс Мэри девицей легкого поведения. Более того, я знаю, что она не такая. Я считаю ее милым ребенком, действительно считаю ее отличной девушкой.

– Уж конечно, – в голосе зазвучали горькие нотки, но в глазах я впервые уловил нечто похожее на удивление. – Именно поэтому вы и напугали ее до смерти в то утро.

– Весьма сожалею об этом, искренне сожалею. Но поверьте, у меня не было другого выхода, Кеннеди. Не было выхода, хотя совершенно не по той причине, которую принимаете в расчет лично вы или любой из банды убийц, находящейся в этом доме, – я налил в стакан остатки виски, посмотрел, на него долгим пристальным взглядом и бросил ему пистолет.

– Полагаю, нам есть о чем поговорить.

Он был явно удивлен, но, несмотря на это, его реакция оказалась быстрой, очень быстрой. Кеннеди схватил пистолет, осмотрел его, взглянул на меня так, словно решал, делать ему ставку на меня или нет. Он явно колебался. Потом пожал плечами и слабо улыбнулся.

– Не думаю, что пара новых пятен машинного масла причинит какой-то вред моей простыне, – он сунул пистолет под подушку, подошел к столу, протянул мне стакан с виски и, стоя, ждал, когда я заговорю.

– Возможно, вы думаете, что Тальбот решил воспользоваться шансом. Но это не так. Я собственными ушами слышал, Вилэнд пытался убедить генерала и Мэри избавиться от вас. Я понял, что вы потенциальная угроза для Вилэнда, генерала и всех остальных. Из того, что мне довелось услышать, понял, что вы не в курсе тех делишек, которыми они занимаются. А вам следует знать, что здесь творятся какие-то странные дела.

– Я всего-навсего шофер. И что же они сказали Вилэнду, услышав его предложение? – он произнес слово «Вилэнд» так, что мне стало ясно: он не симпатизирует ему.

– Они начисто отказались.

Кеннеди был доволен, но старался не показать этого. Правда, ему не удалось.

– Я слышал, что не так давно вы оказали семейству Рутвен большую услугу: разделались с двумя головорезами, которые пытались похитить мисс Мэри.

– Мне просто повезло.

Там, где требовались мгновенная реакция и сила, подумал я, ему всегда должно везти.

– Когда-то я был телохранителем, а не шофером. Мисс Мэри – лакомый кусочек для каждого хулигана в стране, которому кажется, что он запросто может отхватить миллион. Но теперь я уже не телохранитель, – резко сказал он.

– Я видел человека, который сменил вас. Его называют Валентине.

– Валентине? – он усмехнулся. – Его имя Эль Грундер. Но имя Валентине подходит больше. Слышал, что вы повредили ему руку?

– А он мне ногу, превратив ее в сплошной черно-пурпурный синяк, – я ожидающе посмотрел на него. – Вы забыли, что говорите с убийцей, Кеннеди?

– Вы не убийца, – ровным голосом ответил он. Наступила длинная пауза. Потом он отвел от меня взгляд и уставился в пол.

– А как насчет патрульного Доннелли? – спросил я.

Он молча кивнул.

– Доннелли жив и здоров, – сказал я. – Правда ему пришлось потратить несколько минут на то, чтобы смыть с брюк следы пороха, что же касается всего остального, то он не пострадал.

– Значит, это фальсификация? – тихо спросил Кеннеди.

– Вы прочли обо мне в газетах, – я махнул рукой в сторону стоящего в углу стенда для газет и журналов. На обложке нового журнала опять напечатали мое фото, и эта фотография была еще хуже, чем предыдущая. – Кое-что вам рассказала Мэри. Некоторое из того, что вы слышали и читали обо мне, – правда, а некоторое – бессовестная ложь. Мое имя действительно Джон Тальбот, и я, как объявили в суде, специалист по поднятию со дна моря затонувших кораблей. Если не считать Бомбея, то я был во всех местах, которые упоминались. Хотя время моего пребывания указано не точно. Но я никогда не занимался какого-либо рода преступной деятельностью. Что же касается Вилэнда, а возможно, и генерала, а вполне возможно, и их обоих, то они действительно преступники, по которым давно плачет тюрьма. Они разослали телеграммы своим агентам в Голландии, Англии и Венесуэле, в которых просили проверить мою подноготную. Со всеми этими тремя странами генерала связывают вполне определенные интересы, я имею в виду нефть. Данные, которые они получили на мой счет, вполне удовлетворили генерала. Мы потратили очень много времени на создание достоверной легенды.

– Откуда вам известно, что они разослали телеграммы в эти страны?

– Каждая телеграмма, отправляемая за рубеж из Марбл-Спрингса за последние два месяца, тщательно проверялась. Все телеграммы отправлялись от имени генерала и были закодированы. Это дело вполне легальное. В Вашингтоне недалеко от почты живет один старичок. Гений в том, что касается расшифровки кодов. Он сказал, что расшифровать код генерала – детское дело. Это, конечно, с его точки зрения.

Эффект от выпитого виски начал проходить. Было ощущение, что я погружен в холодную мокрую трясину.

– Я должен был проникнуть в этот дом. До сегодняшнего дня мы работали вслепую. Не буду сейчас вдаваться в пространные объяснения. Мы знали, что генералу очень нужен эксперт по поднятию со дна моря затонувших кораблей.

– Вы сказали «мы»? – Кеннеди все еще не доверял мне.

– Да. Я имею в виду своих друзей. Не тревожьтесь, Кеннеди, на моей стороне законы всех стран и народов. Участвуя в этом деле, я не преследую никаких личных интересов. Мы должны были подключить к этой операции дочь генерала, чтобы заставить его проглотить наживку. Она, конечно, не в курсе истинной стороны дела. Судья Моллисон находится в дружеских отношениях с семьей генерала, и мне удалось убедить его пригласить Мэри на обед. Но перед обедом она должна была заехать в суд и подождать, пока он окончит рассмотрение последнего дела.

– Неужели и судья Моллисон тоже занимается этим делом?

– Да. У вас здесь есть телефон и телефонный справочник. Может, хотите позвонить ему?

Он покачал головой.

– Моллисон знает. Он и еще дюжина копов в курсе дела. Со всех взята подписка о неразглашении. Все они знают: одно лишнее слово, один неверный шаг – и работы не оберешься. Единственный человек, не являющийся представителем закона, которому кое-что известно, – хирург, который якобы оперировал Доннели и затем подписал свидетельство о его смерти. Хирург – человек с преувеличенным представлением о профессиональной чести, но в конце концов мне удалось уговорить его пойти на обман.

– Значит, все это подстроено, – пробормотал Кеннеди. – Неужели и Моллисон стал жертвой этой чудовищной фальсификации? Неужели и он участвовал в этом?

– Все участвовали. Так и должно быть. Фальшивые отчеты из Интерпола и с Кубы с полным прикрытием стоящих за этим официальных лиц, служащих в полиции, холостые патроны в первых двух камерах кольта Доннели, ложные заграждения на дорогах, подстроенные погони копов…

– А пуля, разбившая ветровое стекло машины, которой вы управляли?

– Я сказал мисс Мэри, чтобы она легла на пол машины, и сам выстрелил в ветровое стекло. Автомобиль и пустой гараж тоже были заранее приготовлены. Яблонский тоже работал на нас.

– Мэри говорила мне о Яблонском, – тихо сказал он.

Я отметил, что он сказал «Мэри», а не «мисс Мэри», как полагалось. Возможно, это не имело значения, а возможно, он думал о девушке как не о далекой «мисс Мэри», в глубине души считая ее просто Мэри.

– Она назвала Яблонского коррумпированным полицейским. Значит, и Яблонский был подсадной уткой?

– Да, и Яблонский тоже. Мы работали над этой операцией более двух лет. Вначале нам понадобился человек, который знал бы карибский преступный мир как свои пять пальцев. Именно таким человеком был Яблонский, родившийся и выросший на Кубе. Еще два года назад он был полицейским Нью-йоркского департамента, расследующего убийства. Именно Яблонский придумал все фальшивые обвинения относительно себя самого. Он был очень умным человеком. Обвинение Яблонского в несуществующих нарушениях полицейской этики не только объясняло внезапное исчезновение одного из лучших копов в стране, но также давало ему возможность сблизиться с преступными элементами и проникнуть в их круги, когда это потребовалось. Последние полтора года он работал со мной по Карибскому делу.

– Он использовал шанс, не так ли? Я хочу сказать, что Куба – это дом для половины преступников из Соединенных Штатов и шансы…

– Яблонский изменил свою внешность, – терпеливо объяснял я. – Бороду и усы он отрастил еще на Кубе. Перекрасил все, кроме глаз. Стал носить очки. Даже родная мать с трудом узнала бы его.

Воцарилась долгая тишина. Кеннеди внимательно смотрел на меня.

– Что происходит, Тальбот?

– Очень сожалею, но ничего не могу сказать кроме того, что уже знаете. Вам остается только одно – довериться мне. Чем меньше людей знают об этом, тем лучше. Моллисон не знает, никто из представителей закона тоже ничего не знает. Они получили соответствующий приказ на этот счет и подчиняются ему.

– Это очень важное дело, не так ли? – медленно спросил он.

– Достаточно важное. Послушайте, Кеннеди, не задавайте лишних вопросов. Я прошу помочь мне. И еще вот что. Если вас до сих пор не беспокоило здоровье Мэри, пора побеспокоиться о нем. Мне кажется, что Мэри догадывается о том, что связывает ее отца с Вилэндом. Более того, я убежден, что она в опасности. Девушке угрожает большая опасность, Кеннеди. Короче говоря, речь идет о ее жизни. Я против воротил, играющих по крупному, так как, чтобы выиграть, они уже восемь раз совершили убийство. Об этих восьми убийствах знаю наверняка. Я играю с вами в открытую и хочу предупредить, что если ввяжетесь в это дело, то будут все шансы на то, что получите пулю в затылок. И несмотря на это, я прошу вас ввязаться в это дело, хотя не имею ни малейшего права на это. Каков ответ, Кеннеди?

Его загорелое лицо стало чуть светлее, но это практически не было заметно. Кеннеди явно не нравились слова, которые я только что сказал. У него слегка дрожали руки, но я сделал вид, что не заметил этого.

– Вы умный человек, Тальбот, – тихо проговорил он. – Возможно, даже чересчур умный. Знаю только одно: вы достаточно умны и не посвятили бы меня, хотя бы частично, в это дело, если бы не были заранее уверены в том, что я выполню все, что мне поручите. Вы сказали, что они играют на большие ставки. Что ж, я не прочь принять участие в такой игре.

Я не стал тратить время на то, чтобы благодарить его или поздравлять с тем, что он смело сунул голову в петлю. С таким отчаянным решением человека не поздравляют, как правило. Вместо этого сказал:

– Я хочу, чтобы вы и Мэри уехали отсюда. Куда бы она ни захотела поехать, я хочу, чтобы вы были рядом с ней. Почти уверен, что завтра утром, вернее, сегодня утром, все мы отправимся на буровую вышку. Мэри наверняка тоже поедет с нами. Вернее, у нее не будет другого выбора. А вы будете сопровождать ее.

Он попытался прервать меня, но я предостерегающе поднял руку, сделав ему знак молчать.

– Знаю, что вас лишили работы. Придумайте что-нибудь, но завтра рано утром у вас должен быть повод войти в дом. И повидайтесь с Мэри. Скажите ей, что утром с Валентине произойдет небольшой несчастный случай, и Мэри…

– Что означает «небольшой несчастный случай»?

– Пусть это вас не тревожит, – хмуро ответил я. – Хотя неприятность с ним действительно случится, и в течение некоторого времени он будет не в состоянии присмотреть за собой, не говоря уже о том, чтобы присмотреть за кем-то другим. Просите ее настоять на том, чтобы вас вернули на прежнюю работу. Если она пойдет ва-банк и будет бороться до конца, чтобы достичь положительного результата, она выиграет этот бой. Генерал не станет перечить ей, и, по-моему, Вилэнд тоже не станет, так как это будет уступка всего на один день, а еще через два дня вопрос о том, кто будет присматривать за дочерью генерала, перестанет беспокоить его. Не выпытывайте, откуда мне это известно, так как я все равно ничего не скажу. Знайте только одно: я поставил именно на эту карту. Так или иначе, Вилэнд решит, что желание Мэри вернуть вас объясняется ее неравнодушным отношением… Не знаю, соответствует ли это действительности, не мое дело. Но Вилэнд воспримет ее требование именно так и уступит, принимая также во внимание тот факт, что он не доверяет вам и что его вполне устроит, если вы со всеми вместе будете находиться на нефтяной вышке у него на глазах.

– Хорошо, – он ответил с таким хладнокровием, словно я предложил ему поехать со мной на пикник. Этот парень действительно отлично владел собой. – Я скажу обо всем Мэри. Скажу так, как вы хотите, – он на минуту задумался и потом добавил: – Вы сказали, что я суну голову в петлю. Возможно, так оно и есть. Возможно. Но я иду на это по своей воле и считаю, что это должно побудить вас быть откровеннее со мной. Быть честнее по отношению ко мне.

– Неужели вы считаете, что я вел себя нечестно по отношению к вам? – Я не рассердился на него, просто чувствовал себя до предела измученным.

– Да. Считаю именно так. Вы не сказали мне всей правды. Хотите, чтобы я приглядел за дочерью генерала? По сравнению с тем, за чем вы охотитесь, Тальбот, безопасность Мэри для вас ничего не значит. Вы оцениваете ее жизнь не дороже двух центов. Если бы ее безопасность действительно имела для вас какое-то значение, вы могли бы спрятать ее, когда позавчера взяли заложницей. А вместо этого привезли обратно. Вместе с тем, предупредили меня, что ей угрожает серьезная опасность. Хорошо, я не спущу с нее глаз. Но знаю, что понадобился не только для того, чтобы охранять Мэри, а еще для чего-то другого.

Я кивнул.

– Да, вы действительно нужны мне. Я вступаю в это дело со связанными руками. Я – пленник и должен найти человека, которому смог бы доверять. Я доверяю вам.

– Но вы можете доверять Яблонскому, – спокойно сказал он.

– Яблонский мертв.

Кеннеди молча уставился на меня. Потом протянул руку, взял бутылку и налил в стаканы виски. Его губы сжались в тонкую линию, похожую на шрам на загорелом лице.

– Посмотрите, – я кивнул на свои залепленные грязью ботинки. – Это земля с могилы Яблонского. Я зарыл его могилу пятнадцать минут тому назад, перед тем, как пришел сюда. Ему выстрелили в голову из пистолета небольшого калибра. Пуля угодила точно в переносицу. Он улыбался. Вы слышите? Он улыбался, Кеннеди. Человек не станет улыбаться, зная, что за ним пришла смерть. А Яблонский не видел, что за ним пришла смерть. Его застрелили, когда он спал.

Я дал краткий отчет о том, что произошло с тех пор, как ушел из дома генерала. Рассказал, как подплыл на боте для ловли морских губок к объекту Х-13, и о том, как снова приехал сюда. Выслушав все, он спросил:

– Это сделал Ройял?

– Да.

– Вам никогда не удастся доказать это.

– Мне незачем доказывать, – сказал я, почти не сознавая от усталости своих слов. – Ройял никогда не предстанет перед судом. Яблонский был моим лучшим другом.

Кеннеди отлично знал, что это правда. Он тихо сказал:

– Не хотел бы я, чтобы вы стали охотиться за мной, Тальбот.

Я допил виски. Теперь оно уже не оказывало на меня никакого эффекта. Я чувствовал себя старым, измученным, опустошенным, мертвым.

Кеннеди заговорил снова:

– Что вы намерены предпринять?

– Предпринять? Намерен занять у вас сухие носки, ботинки и белье. Потом вернуться в дом в отведенную мне комнату, высушить свою одежду, надеть на руки наручники, пристегнуть их к кровати и выбросить ключи, которые сделал для меня мой друг. Утром они придут за мной.

– Вы сумасшедший! Почему они убили Яблонского?

– Не знаю, – устало ответил я.

– Вы должны знать, – настаивал он. – Почему они должны были убрать его, если не знали, кем он был в действительности и чем он занимался? Они убили его, так как обнаружили, что он слуга двух господ, обнаружили, что он обманывает их. А если они разоблачили его, должны были разоблачить и вас. Они уже поджидают в комнате, Тальбот. Им известно, что вы вернетесь, ведь они не знают, что вы нашли труп Яблонского. Как только ступите за порог, получите пулю в лоб. Неужели не понимаете этого, Тальбот? Господи, неужели вы действительно не понимаете этого?

– Предвидел это давным-давно. Возможно, они знают обо мне, а возможно, нет. Я и сам многого не знаю, Кеннеди. Но может быть и так, что они не убьют меня. Не убьют, пока им нужен. – Я поднялся на ноги. Я уже подготовил себя. Надо возвращаться.

Какую-то секунду казалось, что Кеннеди намерен силой задержать меня. Но, видимо, выражение моего лица заставило его изменить намерения. Он дотронулся до моего рукава.

– Сколько платят за такую работу, Тальбот?

– Гроши.

– А вознаграждение?

– Никакого.

– Тогда, ради Бога, скажите, какое принуждение заставило такого человека, как вы, взяться за эту безумную работу? – его красивое смуглое лицо выражало полнейшее недоумение, он не мог понять меня. Да я и сам не вполне понимал себя.

– Не знаю… Нет, знаю. И когда-нибудь скажу вам об этом…

– Не удастся дожить до этого дня. Вам не удастся дожить до того дня, когда сможете сказать об этом кому-либо, – мрачно сказал Кеннеди.

Я взял со стула сухие ботинки и одежду, пожелал ему спокойной ночи и ушел.

Глава 7

Никто не ждал меня в моей комнате. Я отпер дверь в коридор дубликатом ключа, который дал мне Яблонский, со звуком, похожим на шепот, открыл ее и вошел внутрь. Никто не прострелил мне голову. Комната была пуста.

Тяжелые шторы были задернуты так же плотно. Я не стал включать свет.

Возможно, они не знали, что я уходил ночью из дома. Но если кто-то увидит, что из комнаты человека, у которого на руках наручники, пристегнутые к кровати, пробивается свет, они наверняка учинят целое расследование. Никто, кроме Яблонского, не смог бы включить свет. А Яблонский мертв.

Я обследовал каждые сорок сантиметров пола и стен своим фонариком. Все было на месте, ничего не пропало, ничто не изменилось. Если кто-то и побывал здесь, то не оставил никаких следов визита. Но я, честно говоря, и не ожидал, что он оставит следы.

Рядом с дверью, ведущей из моей комнаты в комнату Яблонского, был большой настенный отопительный прибор. Я включил его на полную мощность, разделся под яростным свечением его спирали, насухо вытерся полотенцем и повесил на спинку стула брюки и пиджак, чтобы просушить их. Надел нижнее белье и носки, которые занял у Кеннеди, сунул свое промокшее белье в промокшие ботинки, раздвинул шторы и, открыв окно, насколько мог далеко бросил их в кусты, росшие сзади дома, где я еще раньше спрятал плащ, прежде чем поднялся по пожарной лестнице. Напряг слух, но не услышал никакого звука, когда вещи упали на землю. Я был совершенно уверен, что никто другой тоже ничего не услышал: завывание ветра и непрерывный стук дождя заглушали все другие звуки.

Вынув из кармана пиджака, от которого уже шел пар, ключи, пересек комнату и остановился у двери, соединяющей мою комнату с комнатой Яблонского. Возможно, члены ожидающего меня комитета притаились там. Меня это не тревожило.

Никакого комитета там тоже не было, и комната была такой же пустой, как и моя собственная. Подошел к двери в коридор и подергал за ручку. Комната была заперта. Я отпер дверь. Вмятины на кровати говорили о том, что в ней кто-то спал. Простыни и одеяло сброшены на пол. Я не заметил никаких других следов борьбы. Не было никаких улик, что в комнате совершено убийство.

Я обнаружил эти следы, только когда перевернул подушку. Она была вся измята. Правда, это еще не свидетельствовало о том, что смерть наступила не сразу. Видимо, пуля прошла навылет. Она застряла бы где-то в черепной коробке, если бы убийца пользовался пистолетом 22-го калибра. По-видимому, мистер Ройял пользовался особенными пулями. Я стал искать пулю и нашел ее в нижней части подушки. Это была пуля в медно-никелевой оболочке. Непохоже, чтобы Ройял был так небрежен. Ничего, я позабочусь об этом крохотном кусочке металла. Буду хранить его, как сокровище, словно это не пуля, а уникальный алмаз «Куллинан». Я порылся в ящике стола и нашел кусочек клейкой ленты. Стащив с ноги носок, приклеил пулю лентой между вторым и третьим пальцами ноги: там на нее не будет прямого давления, и она не помешает при ходьбе. Там она будет в полнейшей безопасности. Самый тщательный и последовательный обыск, если когда-либо дойдет до этого, не обнаружит ее.

Встав на четвереньки, я осветил фонариком ворс ковра. Затем направил свет вниз, чтобы определить его размеры. Ковер был не очень большой, но вполне достаточный по длине. Разглядел две параллельные бороздки примятого ворса – это были отметки от ботинок Яблонского, когда по ковру тащили его труп. Они были ясно видны. Я поднялся, снова осмотрел кровать, поднял брошенную мной в кресло подушку и снова осмотрел ее. Никаких следов не увидел. Потом наклонил голову и понюхал ее. Все сомнения исчезли: я уловил едкий запах жженого пороха. Он не выветривается из ткани длительное время. Затем подошел к маленькому столику в углу, налил в стакан грамм сто виски, сел и попытался представить, как все произошло.

Сначала вся эта инсценировка показалась мне совершенно бессмысленной. Ничто не сходилось. Во-первых, как Ройялу и тому, кто пришел с ним, так как одному человеку было не по силам вынести отсюда труп Яблонского, удалось войти в комнату? Яблонский чувствовал себя в этом доме так, как чувствует отбившийся от стада ягненок в стае голодных волков. Он наверняка запер дверь. По-видимому, у кого-то из них был запасной ключ от двери. Но ведь Яблонский, в целях предосторожности, всегда оставлял ключ в замке. При этом он вставлял ключ так, чтобы его не могли вытолкнуть снаружи. Следовательно, они не смогли бы открыть дверь вторым ключом. Открыть дверь снаружи можно было только силой. Если бы дверь попытались взломать, Яблонский тут же проснулся бы от шума.

Значит, Яблонского застрелили, когда он спал в кровати. У него была с собой пижама и, ложась спать, он всегда надевал ее. Но когда я нашел труп в саду, он был в верхней одежде. Зачем им одевать труп? Это же полная бессмыслица, особенно если учесть, что они одевали мертвеца, весящего около 120 килограммов. Почему из пистолета стреляли без глушителя? Было ясно, что стреляли без глушителя: при его применении давление пороховых газов снижается, и даже специальные пули в медно-никелевой оболочке никогда не пробьют в черепной коробке два отверстия. Кроме того, убийца, чтобы заглушить звук выстрела, воспользовался подушкой. Впрочем, можно объяснить, почему из пистолета стреляли без глушителя: комната, в которой спал Яблонский, находится в дальнем крыле дома, кроме того, подушки и шума разразившейся бури было вполне достаточно, чтобы приглушенные выстрелы не услышали в основной части дома. Но ведь они знали, что в соседней комнате нахожусь я, и знали, что я услышу выстрел, если только не оглох и не умер. Значит, Ройялу было известно, что меня нет в комнате. Возможно, он решил проверить, все ли в порядке, обнаружил, что меня в комнате нет, понял, что выпустить меня мог только Яблонский, и прикончил его. Эта версия соответствовала фактам, но она не соответствовала улыбающемуся лицу убитого Яблонского.

Я снова вернулся в свою комнату, перевесил костюм, из которого шел пар, другой стороной и снова вернулся в комнату Яблонского. Взяв стакан, посмотрел на бутылку виски. Это была бутылка емкостью в поллитра. В бутылке оставалось более половины. Но это тоже ничего не объясняет. Яблонский от такой дозы не опьянел бы. Однажды мне довелось видеть, как он запросто один управился с целой бутылкой рома с одним-единственным эффектом: улыбался чаще, чем обычно. Теперь никогда уже не улыбнется больше. А виски он не любил…

Я сидел в полном одиночестве и в полутьме. Единственный свет проникал из моей комнаты от включенного обогревателя. Я поднял стакан. Хотел поднять тост, прощальный тост. Именно так назвали бы люди мой порыв. Я пил за Яблонского. Медленно потягивая виски, перекатывал его во рту по языку, чтобы полностью ощутить неповторимый букет и отменный вкус, вкус прекрасного старого шотландского виски. Две-три секунды сидел совершенно неподвижно, потом поднялся, быстро прошел в угол комнаты к раковине и вылил туда виски. Потом тщательно прополоскал рот.

Виски принес Вилэнд. Принес после того, как Яблонский той ночью проводил меня в сад. Вилэнд дал ему запечатанную бутылку виски и стаканы, чтобы он отнес их в свою комнату. Яблонский налил виски в два стакана вскоре после того, как мы спустились вниз. Держа в руке наполненный стакан, я вдруг вспомнил, что принимать алкоголь, а потом на глубине дышать кислородом противоречит здравому смыслу. Не прикоснувшись к виски, поставил свой стакан на стол. Яблонский выпил оба стакана, и вполне возможно, что, когда я ушел, удвоил эту дозу. Ройялу и его приятелям незачем было взламывать дверь в комнату: у них был запасной ключ. Но даже если бы им все же пришлось взломать дверь топорами, то Яблонский не услышал бы этого: в виски было столько снотворного, что его хватило бы даже на то, чтобы свалить с ног слона. Видимо, Яблонский кое-как доковылял до кровати и упал замертво. Я знал, что это глупо, но стоял в полной тишине и мраке, горько упрекая себя за то, что не прикончил тогда налитый мне стакан. Если бы я сделал хотя бы один глоток, то сразу бы понял, что здесь дело не чисто. Яблонский не любил виски и, скорее всего, подумал, что шотландское виски должно иметь именно такой привкус. Найдя два стакана с остатками виски на дне, Ройял решил, что я погрузился в такой же беспробудный сон, как и Яблонский. Скорее всего, в их планы не входило убивать меня.

Теперь все прояснилось. Все, кроме одного вопроса, имеющего решающее значение: почему они убили Яблонского? У меня не было времени искать ответ на этот вопрос. Интересно, заглянули они в мою комнату, чтобы убедиться, сплю ли я? Скорее всего, нет, но я не мог за это поручиться. Сидеть и рассуждать на такую тему было излишней роскошью. И все же в течение двух часов я не мог заниматься ничем другим: сидел и рассуждал. За это время одежда высохла или почти высохла. Брюки были измяты и в морщинах, словно ноги слона. Но что с них возьмешь, если их владелец спал, не снимая их всю ночь. Я оделся. Только галстук не повязал. Открыв окно, решил было выбросить в сад дубликаты трех ключей – от дверей комнат и от наручников, но услышал осторожный стук в дверь комнаты Яблонского.

Я подскочил к двери и замер. Стоя у двери, пытался лихорадочно сообразить, что предпринять. Если вспомнить все, через что мне пришлось пройти этой ночью, и все, что передумал и перечувствовал за последние два часа, можно понять, что голова отказалась работать: мысли не бежали, как обычно, а еле копошились. На меня напал столбняк. Я стоял, не двигаясь с места, словно превратился в соляной столб, как жена Лота. В течение десяти жизненно важных секунд ни одна разумная мысль не пришла в голову. Мною владел только один непреодолимый импульс, один-единственный, всепоглощающий импульс: бежать. Но бежать было некуда. Да, это был Ройял, спокойный и хладнокровный убийца, человек с маленьким пистолетом. Это был Ройял, он стоял за дверью, сжимая в руке пистолет. Ему наверняка было известно, что я уходил из дома этой ночью. Он проверил это. И он знал, что я вернусь, знал, что Яблонский и я – сообщники, знал, что я ушел не так далеко, чтобы не вернуться в этот дом при первой же возможности. Он рассчитал, что я уже вернулся. Возможно, он даже видел, как я вернулся. Тогда почему же он так долго медлил, прежде чем явиться сюда?

Ответ на этот вопрос мне тоже был известен. Он знал, что когда я вернусь, то буду ждать прихода Яблонского, решив, что тот ушел по какому-то личному делу. Вернувшись, я должен буду оставить ключ в замке, поэтому Яблонский не сможет открыть ее своим ключом, чтобы войти. Он постучит в дверь тихо, едва слышно, а я, безуспешно прождав своего сообщника целых два часа, буду нервничать из-за его длительного отсутствия. Услышав стук в дверь, рванусь, чтобы впустить его, и тут-то Ройял пустит мне в лоб одну из своих медно-никелевых пуль. Если у них нет сомнений в том, что мы с Яблонским работаем вместе, то они поймут, что я не стану трудиться на них и не выполню той работы, которую они решили поручить. Если откажусь работать, они потеряют интерес ко мне, и я стану лишь обузой. Более того, я представляю для них определенную опасность, и поэтому остается одно – пуля в лоб. Точно так же, как получил свою пулю Яблонский.

И тут я снова подумал о нем, представил его труп, стиснутый стенками грубо и наспех сколоченного ящика, ставшего для него гробом. И страх тут же исчез. У меня почти не было шанса выжить, но я не боялся. На цыпочках пробрался в комнату Яблонского, обхватил рукой горлышко бутылки с виски, так же неслышно вернулся в свою комнату и сунул ключ в замок двери, ведущей в коридор. Задвижка открылась совершенно бесшумно, и в эту минуту снова постучали в дверь. На этот раз стук был громче, настойчивее. Используя этот шум, я чуть-чуть приоткрыл дверь, чтобы образовалась щель, – поднял вверх руку с бутылкой, готовясь нанести удар, и осторожно высунул голову за дверь.

Коридор слабо освещала одна-единственная лампа ночного света, находящаяся в дальнем конце длинного коридора, но света было достаточно для того, чтобы разглядеть, что у стоящего в коридоре человека не было в руках пистолета. Света было достаточно, и я разглядел: это не Ройял, а Мэри Рутвен. Я опустил руку с бутылкой и бесшумно вернулся в свою комнату.

Через пять секунд я уже стоял у двери комнаты Яблонского. Стараясь как можно лучше имитировать его глубокий хрипловатый голос, спросил:

– Кто там?

– Мэри Рутвен. Впустите меня. Скорее. Прошу вас!

Я впустил ее, не теряя времени. Я так же, как и она, не хотел, чтобы ее увидели стоящей перед дверью в коридоре, я стоял за дверью, которая скрывала меня от ее глаз. Она стремительно вошла в комнату и быстро захлопнула за собой дверь. Комната снова погрузилась в темноту, и Мэри не успела разглядеть меня.

– Мистер Яблонский, – она говорила торопливо и взволнованно, едва уловимым прерывающимся от страха шепотом. – Я вынуждена была прийти и поговорить с вами. Просто вынуждена… Думала, что мне так и не удастся вырваться, но, к счастью, Гюнтер уснул, правда, он каждую минуту может проснуться и обнаружить, что я…

– Успокойтесь, успокойтесь, – сказал я.

Приходилось говорить шепотом: так было легче имитировать голос Яблонского, и все же, несмотря на то, что я говорил шепотом, это была самая неудачная имитация из всех, которые мне когда-либо доводилось слышать.

– Зачем вам потребовалось увидеть меня?

– Мне не к кому обратиться, кроме вас. Вы – не убийца и не негодяй. Я знаю, что вы хороший человек, чего бы мне не наговорили.

Она действительно была умной девушкой. Ее интуиция, женская прозорливость или какая-то аналогичная способность были таковы, что ни Вилэнд, ни генерал не могли бы похвастаться подобным даром.

– Вы должны помочь мне. Вернее, нам. Я очень прошу помочь нам. Нашей семье угрожает большая опасность.

– Кого вы имеете в виду?

– Отца и себя, – она замолкла. – Правда, я ничего не знаю о делах отца, честное слово, ничего не знаю. Возможно, что и он в опасности, а может быть, он работает с этими… подонками. Он приезжает и уезжает, когда хочет, но это так непохоже на него. Может быть, он вынужден сотрудничать с ними. Не знаю… Возможно, они имеют какую-то власть над ним, и что-то вынуждает его подчиняться…

Я увидел прядь ее золотистых волос, когда она покачала головой.

– Отец всегда был добрым, честным и прямым человеком… Он всегда был порядочным, но теперь…

– Успокойтесь. – Я не мог больше обманывать ее. Если бы она не была так испугана и расстроена, она уже разоблачила бы меня. – Вам известны какие-либо факты, мисс?

В моей комнате был включен электрокамин. Дверь в смежные комнаты была открыта, и я был абсолютна уверен, что вскоре она разглядит мое лицо: рыжие волосы выдавали меня с головой. Я повернулся спиной к горящему камину.

– С чего начать? – спросила она. – Похоже, что мы лишились свободы, вернее, отец лишился ее. Я уже сказала, что он может приезжать и уезжать, когда ему заблагорассудится. Он не пленник, но мы не можем сами решить ни одного вопроса, вернее, отец не может. Все мои вопросы отец решает за меня, а за него решает кто-то другой. Мы должны постоянно находиться вместе. Отец сказал, что все письма, которые пишу, я должна перед тем, как отправить их, показывать ему. Он запрещает мне звонить по телефону и ездить куда-либо, если поблизости от меня нет этого ужасного Гюнтера. Даже если еду в гости к другу, например к судье Моллисону, этот шпион все время рядом. Отец сказал, что недавно ему угрожали похитить меня. Я не поверила этому, но если это правда, то Симон Кеннеди – я имею в виду шофера – охранял бы меня гораздо лучше Гюнтера. Меня ни на минуту не оставляют одну. Когда я нахожусь на нефтяной вышке – объекте Х-13, то не могу покинуть ее, когда захочу: окна моей комнаты заперты, их невозможно открыть, а этот противный Гюнтер всю ночь напролет проводит в прихожей и следит, чтобы я…

На то, чтобы сказать три последних слова, ей потребовалось много времени. Потом она долго молчала. Волнение и страстное желание, наконец-то, выговориться и сбросить с себя непосильный груз того, что накопилось в течение последних недель, заставили ее подойти ко мне почти вплотную. Теперь ее глаза уже привыкли к темноте. Она вся дрожала. Ее правая рука стала медленно подниматься ко рту. Она дрожала и дергалась, как рука марионетки, рот приоткрылся, глаза широко раскрылись и сделались такими огромными, что почти вылезли из орбит. У нее перехватило дыхание. Это была прелюдия крика.

Но все окончилось этой прелюдией, так как крика не последовало. Моя профессия приучила меня к мгновенной реакции. Я действовал автоматически: одной рукой зажал ей рот, другой обхватил ее прежде, чем она успела отскочить в сторону и предпринять что-то. В течение нескольких секунд с поразительной силой для такой хрупкой девушки она яростно сопротивлялась, потом приникла ко мне, безжизненная, как подстреленный зайчик. Я был поражен, поскольку думал, что те дни, когда молодые леди теряли сознание в подобных ситуациях, исчезли в небытие так же, как исчезли с лица земли люди, жившие во времена правления короля Эдуарда. Но, скорее всего, я переоценил свою приводящую в ужас репутацию, которую сам создал для себя, и переоценил действие шока, вызванного нервным напряжением и долгой бессонной ночью, когда эта девушка заставляла себя предпринять последнюю отчаянную попытку просить о помощи после многих недель бесконечного напряжения. Каковы бы ни были причины, она не притворялась. Она все похолодела. Я поднял ее на руки и отнес на кровать. И тут у меня промелькнула какая-то смутная, тревожная мысль, вызвавшая чувство отвращения: я не мог позволить ей лежать на той кровати, на которой только что застрелили Яблонского. Снова поднял ее на руки и отнес на кровать в свою комнату.

У меня были довольно обширные познания в оказании первой помощи, но я не имел ни малейшего представления о том, как привести в чувство молодую леди, потерявшую сознание. У меня было какое-то смутное предчувствие, что любая попытка предпринять что-либо может только навредить, а то и оказаться опасной. Учтя все эти соображения, я пришел к выводу, что подождать, когда она придет в себя сама, не только самый лучший, но и вообще единственный выход для меня. Вместе с тем, я не хотел, чтобы она пришла в себя, когда меня нет рядом. И, возможно, с криками ужаса, которые всполошат весь дом. Поэтому я осторожно присел на край кровати и направил на ее лицо свет фонарика, но так, чтобы свет падал ниже ее глаз и не ослепил ее.

На Мэри был голубой стеганый шелковый халатик, надетый на голубую шелковую пижаму. Ночные туфли на высоком каблуке были тоже голубыми. И даже сетка для волос, поддерживающая ее толстые золотистые косы, точно такого же цвета. Лицо девушки в эту минуту было белым, как старая слоновая кость. Ничто, никогда не сделает ее лицо красивым, но я подумал, что если бы оно было красивым, сердце мое не встрепенулось бы вновь. Оно впервые проявило признаки жизни и удивительную активность, совершенно не свойственные ему на протяжении трех последних пустых лет. Ее лицо словно увяло, и тут перед моими глазами возникли те две ночи погони, я услышал выстрелы, раздававшиеся в ту ночь. Но между нами стояли проклятые двести восемьдесят пять миллионов долларов и тот факт, что я был единственным мужчиной в мире, один вид которого заставил бы ее снова потерять сознание от ужаса. Я заставил себя отбросить все мечты о ней.

Она снова зашевелилась и открыла глаза. Я почувствовал, что тот прием, который я применил к Кеннеди, заявив, что сзади фонаря держу наготове пистолет, в данном случае мог бы иметь самый плачевный результат. Я взял ее руку, безжизненно лежащую на покрывале, наклонился и тихо укоризненно произнес:

– Вы маленькая глупышка, зачем так опрометчиво поступили, зачем пришли сюда?

То ли удача мне сопутствовала, то ли инстинкт, а возможно, и то и другое сразу заставили меня выбрать правильный путь. Ее глаза были широко открыты, но в них уже не было ужаса. Я увидел в них только удивление. Наверное, она поняла, что убийца не станет держать в своей руке руку жертвы и не станет успокаивать ее. Так поступают только отравители или люди, наносящие смертельный удар в спину. Люди с моей репутацией беспощадного убийцы действуют иначе.

– Вы ведь не станете кричать снова? – спросил я.

– Нет, – голос ее был хриплым. – Я очень сожалею, что поступила так неразумно.

– Все в порядке, – прервал ее я. – Если вы сносно себя чувствуете, давайте поговорим. Мы должны поговорить, а времени у нас в обрез.

– Не можете ли вы включить свет? – спросила она.

– Нет. Его увидят сквозь шторы, а нам ни к чему, чтобы у кого-то возникло желание навестить нас.

– Но ведь есть же ставни, – вмешалась она, – деревянные ставни на всех окнах.

Ничего себе, Тальбот – Соколиный Глаз! Целый день бездельничал, сидел, уставившись в окно, и не обратил внимания на ставни. Я встал, закрыл и запер ставни, потом закрыл дверь в комнату Яблонского и включил свет. Она уже сидела на кровати, обхватив себя руками, словно ее знобило.

– Вы обидели меня, вам достаточно было одного-единственного взгляда на Яблонского, чтобы решить, что он не негодяй, но чем дольше вы смотрите на меня, тем все более убеждаетесь, что я – убийца.

Увидев, что она хочет начать говорить, я жестом остановил ее.

– Конечно, у вас есть на это веские причины, но вы ошибаетесь, – я поднял брючину и продемонстрировал ей свою ногу в элегантном вишневого цвета носке и строгом черном ботинке. – Вы когда-нибудь видели эти вещи?

Ей достаточно было секунды, чтобы, посмотрев на них, перевести взгляд на мое лицо.

– Это вещи Симона, – прошептала она.

– Да, это вещи вашего шофера. Он дал их мне пару часов назад. Причем дал без принуждения, по своей доброй воле. Мне потребовалось ровно шесть минут, чтобы убедить его: я – не убийца и совсем не такой человек, которым кажусь. Вы можете уделить мне точно такое же время?

Не говоря ни слова, она медленно кивнула головой. Мне потребовалось менее трех минут. Тот факт, что Кеннеди отнесся ко мне благосклонно, был наполовину выигранной битвой: она доверяла ему. Я не обмолвился ни единым словом о том, что нашел труп Яблонского. Она еще не была готова для шока подобного рода, вернее, пока не была готова.

Когда я окончил рассказ, Мэри с ноткой недоверия в голосе спросила:

– Значит, вам все уже было известно о нас? Об отце, обо мне, о наших неприятностях…

– Нам известно о вас вот уже несколько месяцев. Правда, мы ничего не знали о ваших неприятностях, а знали только о неприятностях вашего отца, хотя их характер был нам не известен. Мы знали только одно: генерал Блер Рутвен замешан в каком-то неблаговидном деле, в котором он не должен был бы участвовать. Только, пожалуйста, не спрашивайте меня, кого я имею в виду под словами «мы», или кто я такой на самом деле. Мне не хотелось бы отказаться отвечать вам. А я вынужден был бы отказаться ради вас самой. Чего же боится отец, Мэри?

– Я… я не знаю. Мне известно только, что он боится Ройяла, но… мы все боимся Ройяла. Я тоже боюсь Ройяла.

– Могу побиться об заклад, что Вилэнд постоянно пичкает отца россказнями о Ройяле, но дело не в этом. Первопричина совсем иная. Генерал боится за вас. С некоторого времени генерал стал испытывать еще больший страх: он понял, какая компания его окружает. Я имею в виду их истинное лицо. Думаю, он решился на это с открытыми глазами и преследовал при этом свои собственные цели, хотя не совсем ясно понимал, с кем связался. Сколько времени отец и Вилэнд занимаются общими делами?

Она немного подумала и сказала:

– Не могу точно ответить. Все началось, когда мы в конце апреля прошлого года отправились в Вест-Индию отдыхать на нашей яхте «Искусительница». На Ямайке, в городе Кингстоне, отец получил уведомление от адвоката, что мама просит дать ей официальный развод. Возможно, вам довелось слышать об этом, – с трудом продолжала она, – ведь в Северной Америке не было ни одной газеты, в которой не печатали бы об этом. В некоторых газетах статьи были особенно злобные и бесцеремонные.

– Вы хотите сказать, что генерала считали образцовым гражданином Штатов и многие годы его брак с вашей матерью – идеальным браком?

– Да, что-то в этом роде. Они стали настоящей мишенью для желтой прессы, – горько сказала она. – Не знаю, что произошло с мамой, нам всегда было так хорошо вместе. На этом примере я убедилась, что дети никогда не знают об истинных отношениях своих родителей.

– Дети?

– Я говорила вообще о подобных случаях, – голос ее был усталым, безнадежным, это был голос человека, потерпевшего в жизни тяжелое фиаско. Да и выглядела она соответственно своим словам. Мэри Рутвен действительно была сбита с толку неожиданной переменой судьбы, иначе она никогда бы не стала говорить на эту тему с незнакомым человеком. – Но что касается нашей семьи, то у меня есть сестра. Ее зовут Джин, она на десять лет моложе меня. Похоже, что она будет жить с матерью. Юристы все еще работают над составлением условий бракоразводного процесса, но я надеюсь, что его не будет, – она натянуто улыбнулась. – Вы не знаете Рутвенов из Новой Англии, мистер Тальбот, но если бы их знали, то знали бы и то, что некоторые слова начисто отсутствуют, в их лексиконе. Одно из этих слов развод.

– И ваш отец не сделал ни единой попытки, чтобы помириться?

– Он дважды пытаются повидаться с мамой. Эти попытки были безрезультатны. Она не хочет видеть его. Она не хочет видеть даже меня. Она куда-то уехала и никому, если не считать отца, неизвестно, где находится. Если есть деньги, это устроить нетрудно. – Упоминание о деньгах направило ее мысли в совершенно иное русло.

Когда она заговорила снова, в голосе звучали двести восемьдесят пять миллионов долларов, а с лица снова проглянула «Мейфлауэр», на которой ее предки прибыли в Штаты.

– Не могу понять, что дает вам право интересоваться личными делами нашей семьи, мистер Тальбот.

– Я тоже не понимаю, зачем вы рассказываете мне о Них, – голос мой был таким, словно я просил у нее извинения. – Возможно, я тоже читал желтую прессу. Меня ваши дела интересуют постольку, поскольку они касаются Вилэнда. Он появился на горизонте как раз в это время, не так ли?

– Да, приблизительно в это время. Через неделю или две. Отец был в ужасном состоянии и, чтобы отвлечься, готов был выслушать любое деловое предложение, только бы не думать о своих семейных неурядицах.

– И, скорее всего, он был в таком состоянии, что не вникал в дела и не мог трезво судить об этих деловых предложениях. Иначе бы не пустил Вилэнда на порог. Вилэнд хочет казаться большим боссом: посмотрите на фасон стрижки его усов, на то, как он демонстрирует платки в нагрудном кармане. Он, несомненно, прочел все книги об Уолл-стрите и в течение многих лет ни разу не пропустил ночного субботнего сеанса в кино. Вилэнд учитывает все мелочи, чтобы совершенствовать свой внешний вид. Значит, Вилэнд не так давно появился на сцене?

Она молча кивнула. Мне казалось, она вот-вот расплачется. Слезы могут растрогать меня, но не тогда, когда времени в обрез. А сейчас отчаянно не хватало времени. Я выключил свет, подошел к окну, открыл одну ставню и посмотрел наружу. Ветер совсем разбушевался, дождевые капли били в стекло, маленькие торопливые ручейки стекали по раме. Но самое главное было то, что на востоке темнота стала окрашиваться в серые тона. Близился рассвет. Я отвернулся, закрыл ставню, включил свет и посмотрел вниз на утомленную девушку.

– Как вы думаете, смогут они отправиться сегодня на вертолете на объект Х-13? – спросил я.

– Вертолеты летают практически в любую погоду, – ответила Мэри. – А вам кто-то сказал, что они полетят сегодня?

– Сегодня полечу я. – Хитрить было ни к чему. – Может быть, теперь вы все же скажете правду, зачем вам понадобилось встретиться с Яблонским.

– Вы хотите знать правду?

– Вы сказали, что у него доброе лицо. Может быть, это так, а может, нет. Но доброе лицо еще не причина, чтобы быть откровенной.

– Я ничего не скрываю. Честное слово, ничего не скрываю. Все дело в том, что у меня сдали нервы и я очень тревожусь. Услышала кое-что о нем и решила…

– Давайте ближе к делу, – грубо оборвал я.

– Вы знаете, что библиотека оборудована подслушивающим устройством?

– Да, слышал об этом. Схема подслушивающего устройства меня не интересует, мисс.

Ее бледные щеки слегка порозовели.

– Очень сожалею. Я была в кабинете, находящемся рядом с библиотекой и, сама не знаю зачем, включила подслушивающее устройство. – Я усмехнулся: малышка не прочь послушать чужие разговоры. – В библиотеке были Вилэнд и Ройял, они говорили о Яблонском.

Я уже не улыбался.

– Они следили за Яблонским, когда утром он уехал в Марбл-Спрингс. Он зашел в слесарную мастерскую, их это удивило.

Я мог бы дополнить их сведения: Яблонский ездил в город, чтобы заказать дубликаты ключей и купить веревку, а также основательно переговорить по телефону. – Он пробыл в мастерской около получаса. Человек, который следил за ним, тоже вошел в мастерскую.

Потом Яблонский вышел из мастерской, а тот человек, который преследовал его, куда-то исчез, – она слабо улыбнулась. – Скорее всего, Яблонский заметил слежку и принял меры.

Я уже не улыбался. Понизив голос, спросил:

– Откуда они узнали об этом? Насколько я понял, человек, следивший за Яблонским, так и не появился, не правда ли?

– За Яблонским следили три человека. Двоих из них он не заметил…

Я устало кивнул:

– И что было потом?

– Яблонский пошел на почту. Я сама видела, как он вошел внутрь, когда отец и я шли в полицию. Отец настаивал, чтобы я рассказала, как вы похитили меня и как я добралась до дома. Кажется, Яблонский взял несколько телеграфных бланков, зашел в кабину, заполнил бланк и отправил телеграмму. Один из людей Вилэнда, дождавшись ухода Яблонского, взял верхний бланк из оставшихся в кабине, на котором остались отпечатки текста телеграммы, и принес его сюда. Из разговора Вилэнда и Ройяла я поняла, что Вилэнд обработал этот листок каким-то порошком и держал его под светом лампы.

Значит, даже Яблонский мог совершить оплошность! Но будь на его месте, я совершил бы то же самое, сделал точно такую же ошибку. Обнаружив слежку и обезвредив человека, который следил за мной, я бы подумал, что теперь все в порядке, и успокоился бы. Да, Вилэнд – человек умный и предусмотрительный, возможно, он перехитрил бы и меня. Я спросил девушку:

– Вы слышали что-нибудь еще из их разговора?

– Совсем немного. Из услышанного я поняла, что они расшифровали почти всю телеграмму, но ничего не поняли. Наверное, текст был закодирован, – она внезапно замолчала, облизнула пересохшие губы и сказала: – Адрес, конечно, не был закодирован.

Я прошел в дальний угол комнаты:

– Да, адрес не был закодирован. – С высоты своего роста я посмотрел на нее. Я знал ответ на свой следующий вопрос, но должен был задать его девушке. – И какой же был адрес?

– Мистеру Д. С. Куртину, Федеральное бюро расследований. Именно из-за этого я и пришла. Я знала, что должна предупредить мистера Яблонского. Мне кажется, что ему угрожает серьезная опасность, мистер Тальбот. Что же касается разговора Вилэнда и Ройяла, то больше ничего мне не удалось услышать, так как кто-то вошел в коридор, и я выскользнула из комнаты в боковую дверь.

Последние пятнадцать минут я ломал голову над тем, как сообщить ей новость о Яблонском, и теперь, наконец, решился.

– Вы опоздали, – я не хотел, чтобы голос мой звучал резко и холодно, но он был именно таким. – Яблонский мертв. Убит.

Они пришли за мной в восемь утра на следующий день, Ройял и Валентине.

Я был полностью одет, если не считать пальто, и моя рука, на которую был надет один-единственный наручник, была пристегнута к кровати. Ключ от наручников я выбросил вместе с тремя ключами – дубликатами, которые мне передал Яблонский, после того, как запер все двери.

У них не было причины обыскивать меня, и я, как никогда раньше, надеялся, что они не станут этого делать. После того, как ушла заплаканная, подавленная Мэри, которая против воли дала мне обещание, что наш разговор она сохранит в тайне даже от отца, я сел и тщательно все обдумал. Мои мысли до сих пор кружились по замкнутому кругу, и я так глубоко увяз в своих размышлениях, что уже не видел просвета. Именно в то время, когда голова вообще отказалась работать, меня, как молния, озарила яркая вспышка, блеснувшая в мрачной безысходности рассуждений: ослепительно яркая вспышка то ли интуиции, то ли здравого смысла. С тех пор, как попал в этот дом, я почувствовал такое озарение впервые. В течение получаса сидел и все обдумывал. Потом взял листок тонкой бумаги и на одной его стороне написал длинное послание. Свернул бумагу несколько раз, пока она не превратилась в узенькую полоску, запечатал ее клейкой лентой и написал домашний адрес судьи Моллисона. Потом приблизительно на половине длины я перегнул бумагу пополам, спрятал ее на шее под галстуком и опустил воротник рубашки. Когда они пришли за мной, я немногим меньше часа пролежал в кровати, хотя не вздремнул ни на минуту.

Услышав, что дверь отпирают ключом, притворился крепко спящим. Кто-то грубо встряхнул меня за плечо.

Я не прореагировал. Он встряхнул меня снова. Я пошевелился. Сочтя этот прием малоэффективным, он перестал трясти меня и сильно ударил ладонью по лицу. Достаточно. Надо во всем знать меру. Я застонал, заморгал глазами, сморщился, словно от боли, и наполовину приподняло я в кровати, потирая свободной рукой лоб.

– Вставайте, Тальбот, – если не считать верхней левой стороны его лица, где красовался миниатюрный закат солнца, расцвеченный всеми тонами индиго, Ройял выглядел как обычно и казался спокойным и уравновешенным. Видимо, он прекрасно отдохнул: еще один мертвец не потревожил его совести и не лишил сладких сновидений. Я с удовольствием увидел, что рука Валентине все еще болталась на перевязи: это поможет мне устранить его и превратить из настоящего в бывшего телохранителя мисс Мэри.

– Поднимайтесь! – повторил Ройял. – Почему это вы щеголяете в одном наручнике?

– Что? – я потряс головой точно так, как отряхивается только что вылезшая из воды собака. Потом отлично сыграл роль человека удивленного и наполовину одурманенного. – Какой гадости я наелся вчера за обедом?

– За обедом? – Ройял едва заметно улыбнулся – Вы и ваш тюремщик вчера пили только виски. Осушили целую бутылку. Можете считать, что это и был ваш вчерашний обед.

Я медленно кивнул. Ройял чувствовал себя в полной безопасности. Он знал, что ему ничего не угрожает: если я получил свою порцию виски из этой бутылки, то мои воспоминания о том, что произошло незадолго до того, как я отключился, будут весьма туманными. Я хмуро посмотрел на него и показал глазами на наручник:

– Снимите эту проклятую штуковину! Вы слышали, что я сказал?

– Почему на вас только один наручник? – спросил Ройял.

– Какое имеет значение, сколько на мне наручников, один или двадцать? – раздражено спросил я. – Ничего не помню. Наверное, Яблонский спровадил меня сюда в большой спешке и ему удалось найти только один наручник. Мне кажется, что он не очень-то хорошо чувствовал себя, – я опустил голову на руки и стал растирать, чтобы привести ее и глаза в норму. Сквозь пальцы я увидел, как Ройял медленно кивнул в знак того, что понимает мое состояние. Я почувствовал, что разыграл эту сцену правильно. Именно так поступил бы Яблонский, если бы почувствовал, что с ним происходит что-то непонятное: он из последних сил сделал бы все, чтобы обеспечить мою безопасность, а уж потом отключился бы.

Наручник сняли. Проходя через комнату Яблонского, я, словно невзначай, посмотрел на стол. Бутылка из-под виски все еще стояла на столе. Пустая. Ройял или Вилэнд учли все.

Мы вышли в коридор. Ройял шел впереди, я за ним, а Валентине за мной. Внезапно я замедлил шаги, и Валентине уперся пистолетом мне в ребра. Все, что делал Валентине, не отличалось мягкостью, но на этот раз он сравнительно слабо двинул меня пистолетом. Мой громкий крик боли был бы оправдан, если бы этот удар был раз в десять сильнее. Я остановился, и Валентине врезался в меня. Ройял резко обернулся, сделал какое-то неуловимое движение, и у него в руке молниеносно появился смертельно опасный, маленький, словно игрушечный, пистолет.

– Что происходит? – холодно спросил он. Голос был ровным и спокойным. Как бы я хотел дожить до того дня, когда Ройяла схватят, и я увижу страх в его глазах. Страх за свою судьбу.

– Вот что происходит, – стиснув зубы, проговорил я. – Держите свою дрессированную обезьяну подальше от меня, Ройял, или я разорву ее на куски независимо от того, будет он с пушкой или без нее.

– Оставь его, Гюнтер, – спокойно сказал Ройял.

– Послушайте, босс, да я почти не прикоснулся к нему. – Если не считать низкого лба человекообразной обезьяны, сломанного носа, следов от оспы и шрамов, то на лице Валентине почти не оставалось места для выражения чувств, и все же оно пыталось выразить удивление и острое чувство несправедливости. – Я просто немного толкнул его…

– Знаю, – Ройял уже двинулся дальше. – Сказано тебе, отстань.

Ройял первым подошел к лестничной площадке и спустился на несколько ступенек. Я, подходя к лестничной площадке, резко замедлил шаги, и снова Валентине налетел на меня. Развернувшись на каблуках, я резко ударил его по руке и выбил пистолет, который упал на пол. Валентине нырнул вниз, чтобы подхватить пистолет левой рукой, и заорал от боли: каблук моей правой ноги с силой опустился ему на пальцы, расплющив их на металлическом полу. Я не слышал, как хрустнули кости, но прибегать к таким крутым мерам и не требовалось, так как обе руки Валентине все равно вышли из строя. Теперь Мэри Рутвен потребуется новый телохранитель.

Я не пытался нагнуться и поднять пистолет, не пытался сделать ни единого движения. Я слышал, как Ройял медленно поднимается по лестнице.

– Отойдите от пистолета, – приказал он. – Оба отойдите.

Мы отошли. Ройял поднял пистолет, отступил в сторону и жестом показал, чтобы я спускался по лестнице впереди него. Я не знал, что у него в голове: выражение лица не выдавало его мыслей. Он не сказал больше ни слова, даже не удостоил взглядом окровавленную руку Валентине.

Генерал, Вилэнд и Лэрри-наркоман ждали нас в библиотеке. Выражение лица генерала рассмотреть было невозможно, так как его наполовину скрывали усы и борода, но глаза были красные, а кожа за те тридцать шесть часов, что я не видел его, приобрела какой-то мертвенно-серый оттенок. Впрочем, возможно, это была игра моего воображения. Все выглядело для меня не так в это утро. Вилэнд был изысканным и элегантным, и хотя на его лице играла улыбка, она не обманула меня: он был жестким, как всегда. Чисто выбрит, глаза ясные, отлично скроенный темно-синий костюм сидел на нем безупречно. Костюм дополняла белая рубашка и красный галстук. Он был образцом денди. Что же касается Лэрри, то он ничем не отличался от того Лэрри, каким я привык его видеть постоянно: бледное лицо, бессмысленные глаза наркомана. Он ходил взад и вперед позади стола. Правда, сегодня дергался меньше, чем обычно, и даже улыбался. Я сделал вывод, что он хорошо позавтракал, и в основном героином.

– Доброе утро, Тальбот – сказал Вилэнд. Преступники экстра-класса в наши дни считают, что быть вежливыми так же необходимо, как кричать и бить по голове. Многие даже считают, что быть вежливыми целесообразнее, чем прибегать к побоям, так как это приносит лучшие результаты.

– В чем причина шума, Ройял? – осведомился Вилэнд.

– Это все Гюнтер, – Ройял безразлично кивнул в сторону Валентине, который только что вошел в комнату. Левой рукой он поддерживал правую и стонал от боли.

– Гюнтер слишком сильно толкнул Тальбота, и тому не понравилось.

– Убирайся со своими стонами куда-нибудь подальше, – холодно сказал Вилэнд.

Потом он внезапно превратился в доброго самаритянина и спросил меня:

– Наверное, вы мерзко себя чувствуете, Тальбот, и поэтому так раздражительны? – Теперь уже не предпринималось никаких попыток притворяться, что хозяин положения Вилэнд и что он имеет равные с генералом права в его собственном доме. Генерал Рутвен, не говоря ни слова, стоял сзади Вилэнда безучастный и полный чувства собственного достоинства. Это в какой-то степени было трагично. А возможно, мне это только казалось: я мог и ошибаться в генерале. Жестоко, фатально ошибаться.

– Где Яблонский? – поинтересовался я.

– Яблонский? – Вилэнд лениво приподнял бровь. Даже отличный актер Джордж Рафт не смог бы лучше выразить чувство удивления. – А собственно, кто такой для вас Яблонский, Тальбот?

– Мой тюремщик, – коротко ответил я. – Где он?

– Вы, кажется, очень хотите знать это, Тальбот? – он посмотрел на меня долгим изучающим взглядом, и мне это совсем не понравилось. – Я уже видел вас где-то раньше, Тальбот. Генерал тоже. Я очень бы хотел вспомнить, кого вы напоминаете мне.

– Дональда Дика, – это было действительно опасное утверждение. – Так где Яблонский?

– Уехал. Исчез со своими семьюдесятью тысячами.

Слово «исчез» было весьма неосторожным со стороны Вилэнда, но я сделал вид, что не заметил его.

– Где он?

– Вы нагоняете на меня скуку своими повторными вопросами, – он щелкнул пальцами. – Лэрри, неси телеграммы.

Лэрри, взяв со стола какие-то бумаги, передал их Вилэнду, по-волчьи оскалился, глядя мне в лицо, и возобновил свое хождение взад-вперед по комнате.

– Генерал и я – люди очень осторожные, Тальбот, – продолжал Вилэнд. – Некоторые назвали бы нас людьми, которые всех подозревают. Впрочем, осторожность и подозрительность – понятия очень близкие. Мы навели о вас справки. Запросили материалы из Англии, Голландии и Венесуэлы, – он помахал бумагами. – Ответы на запрос пришли сегодня утром. Нам сообщают, что вы тот, за кого себя выдаете, один из лучших в Европе экспертов по подводным погружениям. Поэтому теперь мы можем продвинуться вперед и использовать вас. Мы больше не нуждаемся в Яблонском и отпустили его сегодня утром. С чеком. Он сказал, что предполагает отправиться путешествовать по Европе.

Вилэнд был спокоен, убедителен и казался откровенным. Полностью откровенным. Он мог бы заставить даже самого Святого Петра поверить ему. Я выглядел так, как в моем представлении выглядел бы Святой Петр, которого пытались убедить в том, что дело обстоит именно так, но потом я не сдержался и наговорил массу вещей, которые Святой Петр никогда бы не произнес, и в конце концов злобно прорычал:

– Этот Яблонский – грязный лгун!

– Яблонский? – он снова поднял бровь в стиле Джорджа Рафта.

– Да, Яблонский. Подумать только, я поверил этому обманщику! Целых пять минут выслушивал его. Он обещал мне…

– И что же он обещал? – тихо спросил Вилэнд.

– Хорошо, скажу. Теперь это уже никому не повредит, – проворчал я. – Он сказал, что я нахожусь здесь для того, чтобы совершить головокружительный прыжок. Он сказал, что те обвинения, из-за которых его уволили из Нью-Йоркской полиции, были сфабрикованы. Он думает, вернее сказал, что думает, что сможет доказать это, если представится случай допросить некоторых полицейских и проверить кое-какие полицейские досье. – Я снова стал ругаться. – Подумать только, и я поверил ему…

– Вы отклоняетесь от темы, Тальбот, – резко прервал Вилэнд. Он смотрел на меня очень внимательно, словно изучая. – Продолжайте.

– Яблонский хотел заставить меня работать на него. Он думал, что если поможет мне, то я буду вынужден помогать ему. Целых два часа в нашей комнате он пытался вспомнить старый код Федерального бюро, а потом настрочил телеграмму в какое-то агентство с предложением представить в распоряжение этого агентства какую-то весьма интересную информацию о генерале Рутвене в обмен на шанс предоставить ему для изучения досье на некоторых людей. Каким же я был идиотом, решив, что он действительно намерен действовать подобным образом!

– А вы, случайно, не запомнили фамилию человека, которому была адресована телеграмма?

– Нет.

– А может, вы попытаетесь вспомнить ее, Тальбот? Тогда вам, возможно, удастся купить то, что очень дорого для вас, – жизнь.

Я бессмысленными глазами посмотрел на него и потом уставился в пол. В конце концов, не поднимая глаз, я сказал:

– Катин, Картин, Куртин… Да, именно так – Куртин Д. С.

– И все, что он предлагал, – это информация, если его условия будут соблюдены?

– Да, только информация.

– Знаете, Тальбот, только что вы купили свою жизнь.

Это уж точно, я купил себе жизнь. Я заметил, что Вилэнд не уточнил, на какой срок мне позволят сохранить ее. Может, всего на сутки. Все зависело от того, как пойдет работа. Но мне это было безразлично. То удовлетворение, которое я получил, раздавив руку Валентине, было ничто по сравнению с радостью, которую испытывал теперь: они клюнули на историю, рассказанную мной, заглотнули и крючок, и леску, и грузило. В сложившихся обстоятельствах, когда карты разыграны точно, они неизбежно должны были попасться на крючок. Я разыграл свои карты абсолютно правильно. С точки зрения их представления обо мне я не мог придумать такую историю. Они не знали и не могли знать, что мне известно о смерти Яблонского, и о том, что вчера они выследили его и расшифровали адрес на телеграмме. Они не знали, что всю прошлую ночь я провел в огороде при кухне, что Мэри подслушала их разговор в библиотеке и что она приходила ко мне в комнату. Если бы они считали меня во всем сообщником Яблонского, застрелили бы меня, не мешкая. Сейчас у них нет намерения застрелить меня, но кто знает, сколь долго это может продлиться. Скорее всего, недолго, но, возможно, мне хватит этого.

Я заметил, что Вилэнд и Ройял переглянулись. Один едва заметно мигнул, другой слегка пожал плечами. Да, оба они были преступниками хладнокровными, жестокими, расчетливыми и опасными. Последние двенадцать часов они, должно быть, прожили, зная или предвидя возможность того, что агенты Федерального бюро расследований в любую минуту схватят их за горло, но держались так, что ничем не выдавали признаков волнения и напряженности в этот критический момент. Интересно, что бы они подумали, как бы отреагировали, если бы знали, что агенты Федерального бюро могли схватить их еще три месяца назад. Но тогда время для этого еще не пришло. Теперь тоже рановато.

– Итак, джентльмены, есть ли необходимость в дальнейшей проволочке?

Генерал вступил в разговор впервые, но несмотря на все его спокойствие, где-то глубоко скрывалось предельное напряжение.

– Давайте покончим с этим. Погода быстро ухудшается. Предупредили, что надвигается ураган. Надо ехать, не откладывая.

Что касалось погоды, то генерал был прав. Если пренебречь фактором времени, она не ухудшалась, а основательно испортилась. Ветер уже не стонал, он продолжительно завывал на высоких нотах, прорываясь сквозь раскачивающиеся ветви дубов. Вопли ветра сопровождались аккомпанементом то возобновляющихся, то утихающих порывистых ливней, коротких, но на удивление интенсивных. В небе было множество низких облаков, постепенно сгущающихся. Я посмотрел на барометр в холле и увидел, что его стрелка резко упала до 690 мм ртутного столба, что сулило крупные неприятности. Мне было неизвестно, окажемся ли мы в эпицентре урагана или он пройдет стороной. Если окажемся у него на пути, то он нагрянет часов через двенадцать. А возможно, и гораздо раньше.

– Еще минута, и мы едем, генерал. Все готово. Петерсен ожидает нас в заливе, – сказал Вилэнд.

Интересно, кто такой Петерсен? Можно предположить, что летчик, управляющий вертолетом.

– Два быстрых перелета, и все мы через час с небольшим будем на месте. И Тальбот сможет приступить к делу.

– Кто это все? – спросил генерал.

– Вы, я, Ройял, Тальбот, Лэрри и, конечно, ваша дочь.

– Мэри? Неужели необходимо, чтобы и она летела с нами?

Вилэнд промолчал. Он даже не прибег к своему излюбленному трюку и не приподнял бровь, только пристально посмотрел на генерала. Еще пять секунд или чуть больше, и руки генерала бессильно разжались, плечи опустились. Картинка без слов.

В коридоре послышались быстрые легкие шаги, и в открытую дверь вошла Мэри Рутвен. На ней был лимонного цвета костюм, состоящий из юбки и жакета, под которым виднелась зеленая открытая блузка. Под глазами у нее были темные круги, она казалась бледной и утомленной, и я подумал, что она просто удивительная девушка. Сзади нее стоял Кеннеди, но он, соблюдая приличия, остановился в дверях. В руке держал шляпу. Рапсодия в вишневых тонах. На лице отсутствующее выражение отлично вышколенного семейного шофера, ничего не видящего и не слышащего. Я, как бы бесцельно, направился к двери, подождал, пока Мэри сделает то, что я просил ее сделать менее двух часов тому назад, перед тем, как она вернулась в свою комнату.

– Я поеду в Марбл-Спрингс с Кеннеди, папа, – начала Мэри без всякого предисловия. Она говорила о поездке как о деле решенном, но на самом деле эти слова прозвучали как просьба разрешить ей поездку.

– Но… но мы же летим на вышку, дорогая… – генерал был явно огорчен тем, что приходится отказать дочери. – Вчера вечером ты сказала…

– Я полечу на вышку, – с ноткой нетерпения отозвалась она. – Но мы все равно не можем лететь одновременно. Я полечу вторым рейсом. Мы прилетим не более чем через двадцать минут после вас. Вы имеете что-либо против, мистер Вилэнд? – любезно спросила она.

– Боюсь, что это довольно затруднительно, мисс Рутвен, – вежливо ответил Вилэнд. – Гюнтер получил травму.

– Хорошо. Я поеду в город с Кеннеди.

Вилэнд снова задергал бровями.

– Для вас в этом нет ничего хорошего, мисс Рутвен. Вы же знаете, что ваш отец предпочитает, чтобы вы находились под охраной, когда…

– Лучшей охраны, чем Кеннеди, мне не требуется, – холодно сказала она. – И до сих пор именно он был моей охраной. А еще вот что: я не полечу на буровую вышку с вами, Ройялом и вот тем… существом…

Сомнений, что она имеет в виду Лэрри, ни у кого не возникло.

– Я полечу на вышку только в том случае, если со мной полетит Кеннеди. Это мое окончательное решение. Кроме всего прочего, я должна съездить в Марбл-Спрингс, и немедленно.

Интересно, когда и кто позволил себе в последний раз так говорить с Вилэндом. Девушка была непреклонна.

– Зачем вы должны поехать туда, мисс Рутвен?

– Есть вопросы, которые истинный джентльмен никогда не задает даме, – ледяным голосом сказала она.

Эти слова поставили его в тупик. Вилэнд не знал, что она имеет в виду. Я тоже, будучи на его месте, не понял бы. В результате он растерялся. Все находящиеся в комнате смотрели на них двоих. Не смотрел только я: мой взгляд был устремлен на Кеннеди, а его взгляд – на меня. Теперь я стоял рядом с дверью, повернувшись ко всем спиной. Я вытащил из-под воротника тоненькую полоску бумаги. Это было нетрудно. Теперь я прижимал ее к груди так, чтобы Кеннеди мог разобрать написанное на ней имя судьи Моллисона. Выражение его лица не изменилось, и для того, чтобы уловить едва заметный наклон его головы, потребовалось бы стоять вплотную к нему и не отрывать от него глаз. Но рядом находился только я. Все шло прекрасно. Оставалось пожелать только, чтобы Ройял не пустил мне пулю в лоб до того, как я выйду за дверь.

Ройял разрядил напряжение, царящее в комнате, позволив Вилэнду легко выйти из создавшегося положения.

– Я не прочь получить глоток свежего воздуха, мистер Вилэнд, и могу поехать в город вместе с ними.

Я выскочил за дверь с такой стремительностью, с которой торпеда вылетает из своего аппарата. Кеннеди протянул руку, я поймал ее, и мы тяжело упали на пол. Потом, вцепившись друг в друга, покатились по коридору. В первые же две секунды я засунул записку глубоко во внутренний карман его кителя. Мы все еще продолжали молотить друг друга кулаками, нанося удары по плечам, спине и всюду, где они не причиняли боли, пока не услышали щелчок взведенного курка. Этот щелчок нельзя спутать ни с каким другим звуком.

– Прекратите потасовку! Эй, вы, двое!

Мы прекратили возню. Я поднялся под направленным на меня дулом пистолета Ройяла. Лэрри тоже маячил рядом, размахивая своим огромным пистолетом. На месте Вилэнда я не доверил бы этому психу даже рогатку.

– Вы хорошо поработали, Кеннеди, – оживился Вилэнд. – Я не забуду этого.

– Благодарю вас, сэр, – сказал Кеннеди. – Я не люблю убийц.

– Я тоже не люблю их, мой мальчик, – одобрительно сказал Вилэнд. Видимо, он нанимал их только для того, чтобы перевоспитывать!

– Мисс Рутвен, я согласен. С вами поедет мистер Ройял. Возвращайтесь как можно скорее.

Она вышла из двери, гордо подняв голову, не удостоив Вилэнда ни единым словом, а меня ни единым взглядом. И снова я подумал о том, какая это замечательная девушка!

Глава 8

Я не получил никакого удовольствия от полета вертолетом на буровую вышку. Привык к самолетам. Летал на своем собственном самолете. Даже был совладельцем одной небольшой чартерной авиакомпании. Вертолеты не для меня. Не для меня, даже если погода отличная. А погода в то утро была отвратительная, настолько отвратительная, что у меня нет слов, чтобы описать ее. Мы раскачивались и тряслись в воздухе. Вертолет то резко проваливался вниз, то снова взмывал. У меня создалось такое впечатление, что какой-то вдребезги пьяный человек посадил нас на один конец гигантского флюгера и манипулирует им, как хочет. Девять десятых времени полета мы вообще не видели, куда направляемся, так как стеклоочистители не справлялись с потоками воды, заливающими ветровое стекло. Благодаря тому, что Петерсен, видимо, был прекрасным пилотом, мы все же долетели. Вертолет опустился на предназначенную для посадки палубу объекта Х-13. Это произошло вскоре после десяти утра.

Потребовалось шесть человек, чтобы удержать вертолет, пока генерал, Вилэнд, Лэрри и я спустились по натянутой лестнице. Петерсен тут же включил мотор и поднялся в воздух, как только последний из нас оказался на палубе. Через десять секунд вертолет исчез в сплошном шквале ливня. Интересно, увижу ли я его когда-нибудь еще!

На выступающей далеко вперед палубе ветер был гораздо сильнее и пронзительнее, чем на земле, и мы, как могли, пытались сохранить равновесие на скользкой металлической платформе. Опасность упасть назад мне не угрожала, так как пушка Лэрри все время упиралась в поясницу. На Лэрри было пальто с большим воротником, большими лацканами, поясом, эполетами и кожаными пуговицами. Насмотревшись голливудских фильмов, он решил, что это самый подходящий и соответствующий современной моде наряд для такой погоды, как сегодня. Пистолет он держал в одном из глубоких карманов этого плаща и запросто мог молниеносно разрядить его мне в спину. Поэтому я был в напряжении. Лэрри меня терпеть не мог. Он счел бы дыру в своем великолепном плаще не слишком высокой ценой за привилегию первым разрядить в меня свою пушку. Постоянно издеваясь над Лэрри, я держал его в напряжении, вцепившись в него, как бур в седло, и не имел намерения ослаблять свою хватку. Я редко обращался к нему, но, когда это случалось, величал его не иначе как наркоманом. При этом всегда с издевкой справлялся, регулярно ли пополняются его запасы «снежка», как называют героин. Когда мы сегодня шли к вертолету, осведомился, не забыл ли он подкрепиться героином на дорожку и взял ли его с собой про запас, чтобы не корчиться и не строить страшных рож, когда мы прилетим на вышку. Вилэнд и генерал, объединив усилия, с трудом оторвали его от меня. Нет никого на свете, кто был бы так опасен и непредсказуем, как наркоман, так же как нет никого, кто вызывал бы такое острое чувство жалости. Но тогда моему сердцу было неведомо это чувство. Лэрри был самым слабым звеном в цепи, и я намеренно доводил его до белого каления, дожидаясь, когда терпение его лопнет.

Ветер дул в лицо. Спотыкаясь под его напором, мы подошли к приподнятому входному люку, который открывал проход к трапу на нижнюю палубу. Там нас ожидала группа мужчин. Я поднял воротник, надвинул на глаза поля шляпы и, вытащив из кармана носовой платок, стал стирать с лица дождевые капли. Но моя тревога была напрасной: прораба Джо Куррана, с которым я говорил десять часов назад, не было. Я попытался представить, что могло бы произойти, если бы он был там и, например, спросил генерала, нашел ли его личный конфиденциальный секретарь К. К. Фарнбороу потерянный дипломат. Я заставил себя отбросить эти мысли, ибо воображение слишком ярко рисовало возможные последствия. Не исключено, что мне осталось бы только выхватить у Лэрри пистолет и застрелиться.

Вперед вышли два человека, чтобы поприветствовать нас. Генерал Рутвен представил их:

– Мартин Джеральд, наш прораб, Том Гариссон, наш инженер-нефтяник. А это, джентльмены, Джон Смит, инженер. Квалифицированный специалист, приглашенный из Англии, помочь мистеру Вилэнду найти нефть.

Джон Смит, как я понял, было имя для меня, подсказанное ему вдохновением.

Прораб и инженер стали шумно приветствовать нас. Лэрри сунул мне под ребра пистолет, и поэтому я тут же среагировал, сказав, что счастлив познакомиться с ними. Они не проявили ни малейшего интереса к моей особе. Оба казались озабоченными и не в своей тарелке, хотя старались скрыть это. Но генерал заметил их настроение.

– Вы чем-то обеспокоены, Гариссон? – на буровой, видимо по указанию Вилэнда, старались держать язык за зубами.

– Очень обеспокоены, сэр, – ответил Гариссон, мужчина с короткой стрижкой типа «ежик» и очками в тяжелой роговой оправе. Он показался мне таким молодым, словно все еще был студентом колледжа, хотя, по-видимому, был очень способным инженером, если выполнял такую ответственную работу.

Он вытащил небольшую карту, раскрыл ее и, ткнув карандашом, которым пользуются плотники, сказал:

– Это хорошая карта, генерал Рутвен. Лучшей не найдешь, а «Прайд и Хонивелл» – лучшая геологическая фирма, определяющая месторождения нефти. Вместе с тем, мы прошли лишние триста шестьдесят метров, хотя должны были найти нефть гораздо раньше. По крайней мере, не надо было проходить последние полтораста метров. Пока нет даже запаха сопутствующих газов. Никак не могу найти объяснение этому.

Я, конечно, мог бы объяснить все, да только время было неподходящее.

– Это иногда бывает, мой мальчик, – ободряюще сказал генерал. Чувствуя всем своим нутром, что старик испытывает невероятное напряжение, но каким-то чудом умудряется сохранять поистине удивительное самообладание и сдержанность, я невольно восхитился генералом.

– Считайте, что нам крупно повезло бы, если мы наткнулись бы на нефть там, где рассчитывали найти ее. Кроме того, ни один геолог не смог бы указать со стопроцентной уверенностью месторасположение нефтяного слоя. Пройдите еще триста метров. Ответственность беру на себя.

– Благодарю вас, сэр, – Гариссон сразу воспрянул духом, но все же чувствовалось, что не все его удовлетворяет. Генерал моментально уловил это.

– Вас что-то тревожит?

– Нет, сэр. Конечно, нет, – ответ Гариссона был слишком быстрым и слишком подчеркнутым. Он не был таким опытным актером, как генерал. – Нет, меня абсолютно ничто не тревожит.

Генерал несколько секунд изучающе смотрел на него, а потом перевел взгляд на Джеральда.

– У вас тоже есть какие-то сомнения на этот счет?

– Меня смущает погода, сэр.

– Да, конечно, – генерал понимающе кивнул. – Самые последние сводки говорят о том, что надвигается ураган «Диана». Он пройдет точно над Марбл-Спрингсом. Это означает, что он пройдет и над объектом Х-13. Вам незачем было говорить мне об этом, Джеральд. Вы – капитан этого судна, а я всего-навсего пассажир. Мне не очень-то хочется терять по десять тысяч долларов в день, но вы должны приостановить бурение в тот самый момент, когда сочтете нужным.

– Дело не в этом, сэр – печально сказал Джеральд. Он ткнул пальцем через плечо. – Эта экспериментальная опора, над которой вы работаете, сэр… может быть, стоит опустить ее, чтобы обеспечить максимальную устойчивость буровой вышки?

Значит, бурильщики действительно знали, что с этой опорой, которую я обследовал прошлой ночью, что-то происходит. Видимо, несмотря на то, что они могли так ничего и не узнать о проводимых там работах, руководители сочли целесообразным предупредить их и дать какое-то правдоподобное объяснение. Иначе, если бы они ввели охрану, это только вызвало бы излишнее любопытство и никому не нужные подозрения, наводящие на опасные размышления. Интересно, какую сказочку подсунули бурильщикам. Надо как можно скорее узнать это.

– Вилэнд? – генерал обернулся к стоящему рядом с ним человеку, вопросительно приподняв брови.

– Да, генерал. Я беру всю ответственность на себя, – он говорил своим обычным спокойным, уверенным голосом, хотя меня бы весьма удивило, если бы я узнал, что он может отличить гайку от болта. Но он был человеком умным и поэтому, не вдаваясь в подробности, перевел разговор на погоду.

– Ураган идет с запада, и максимальная разрушительная сила придется на прибрежную полосу. Что же касается этой стороны, то ураган потреплет ее лишь слегка, – он сделал неодобрительный жест. – Мне кажется, совершенно незачем опускать дополнительную опору, когда другие опоры на этой же стороне будут выдерживать нагрузку, которая будет гораздо меньше нормальной. Кроме того, генерал Рутвен, мы теперь настолько близки к применению усовершенствованной техники, которая внесет революцию в методы подводного бурения, что было бы преступлением откладывать работы на несколько месяцев, на что мы будем вынуждены пойти, если решим опустить дополнительную опору. Кроме того, опуская опору, мы можем разрушить нашу довольно хрупкую конструкцию.

Такова была установка, данная Вилэндом, и она была абсолютно правильной, учитывая цель, которую он поставил перед собой. Должен признаться, что энтузиазм, звучащий в его голосе, был взвешен в точнейшей пропорций.

– Меня существующая техника вполне устраивает, – сказал Джеральд. Он повернулся к генералу. – Вы пройдете в свою каюту, сэр?

– Да. Чуть позже. Чтобы перекусить. К ужину нас не ждите. Попросите принести ужин в мою комнату. Надеюсь, это не затруднит вас? Мистер Смит хочет как можно скорее приступить к работе.

Черта с два я хотел приступить к работе!

Мы пожелали им всего доброго и по широкому коридору спустились вниз. Здесь шум ветра и разбушевавшихся волн, разбивающихся об опоры, был совершенно не слышен. Возможно, отдаленный шум был бы слышнее, если бы воздух в этом ярко освещенном стальном коридоре не был наполнен шумом мощных генераторов. Видимо, мы шли мимо помещения, где установлен дизельный мотор.

В дальнем конце коридора мы повернули налево, прошли почти весь коридор до тупика и в самом его конце остановились перед дверью справа. На двери большими белыми буквами было напечатано: «Научно-исследовательская лаборатория бурения». Под ними буквами немного меньшего размера: «Личное помещение. Сверхсекретно. Вход строго воспрещен».

Вилэнд тихо, условным кодом постучал в дверь. Я прислушался: четыре коротких, два длинных, четыре коротких удара. Изнутри донеслись три длинных удара и четыре коротких. Через десять секунд мы вошли в дверь. Ключ дважды повернули в замке, кроме того, лязгнула задвижка. Теперь слова «Личное помещение. Сверхсекретно и вход строго воспрещен» показались мне совершенно излишними.

Стальная дверь, стальные переборки, стальной потолок – мрачная, унылая коробка, а не комната. По крайней мере, три стены были стенками этой коробки: переборка, через которую мы только что вошли, голая стена – перегородка слева и точно такая же стена – перегородка справа с высокой решетчатой дверью в центре.

Четвертая сторона была выпуклой и вдавалась внутрь комнаты в форме почти правильного полукруга с люком в центре, закрывающимся поворотной задвижкой. Я был уверен, что эта вогнутая стена – часть, большой стальной колонны, опускающейся на дно моря. С каждой стороны люка висели большие барабаны с аккуратно намотанными на них резиновыми трубками, армированными гибкой стальной оболочкой. Под каждым барабаном стоял большой мотор, прикрепленный болтами к полу: мотор справа был, как я уже знал, воздушным компрессором – узнал об этом, когда находился здесь прошлой ночью; мотор слева, возможно, был гидравлическим всасывающим насосом. Что касается обстановки комнаты, то даже спартанцам она показалась бы убогой: рабочий стол, две скамейки и металлическая настенная полка. В комнате находились двое мужчин. Один был тот, который открыл нам дверь, второй сидел за столом, зажав зубами потухшую сигару. На столе перед ним лежала разложенная пачка засаленных карт. Оба парня, казалось, были отлиты из одного и того же металла. На обоих были рубашки с длинными рукавами, с левого бока у каждого висела кожаная кобура, перекрещивающая их торсы высоко на бедрах. И эти кобуры делали их удивительно похожими друг на друга. Подчеркивали сходство также их одинаковый рост, одинаковый вес и широкие мускулистые плечи. Но больше всего – кобура… Одинаковыми были их лица: суровые, непроницаемые, с холодными, неподвижными, настороженными глазами. Мне и раньше довольно часто доводилось видеть людей, отлитых из металла, профессионалов высшего класса с мощными руками и могучим торсом, и эти двое ни в чем не уступали им. Лэрри отдал бы жизнь за то, чтобы быть похожим на них, но у него не было ни малейшей надежды стать таким. Эти парни так точно соответствовали типу людей, которых нанимал Вилэнд, что на их фоне Лэрри проигрывал еще больше, и его присутствие среди членов банды Вилэнда казалось еще загадочнее.

Вилэнд проворчал приветствие и тут же забыл об их существовании. Он подошел к настенной полке, снял с нее длинный рулон бумаги на матерчатой основе, намотанной на деревянный валик, развернул его на столе и положил с обеих концов бумаги грузики, чтобы она не сворачивалась. Это была большая и очень сложная схема длиной метра полтора и шириной около восьмидесяти сантиметров. Потом он сделал шаг назад и посмотрел на меня.

– Вы когда-нибудь видели нечто подобное, Тальбот?

Я наклонился над столом. На схеме был изображен какой-то необычный объект, напоминающий по форме нечто среднее между цилиндром и сигарой. Длина объекта была раза в четыре больше ширины. Верхняя поверхность была плоской, как и средняя треть дна. При этом к каждому концу дно сужалось и имело конусообразную форму. По меньшей мере восемьдесят процентов его объема занимали какие-то емкости – я видел топливные линии, которые шли к емкостям от конструкции, выполненной в виде мостика, установленного сверху на одном конце объекта. Такой же мостик шел от вертикальной цилиндрической камеры через весь корпус машины, выходил через дно, резко поворачивая влево, и входил в камеру овальной формы, подвешенную под корпусом сигары. С обеих сторон этой овальной камеры к днищу сигары были прикреплены большие четырехугольные контейнеры. Слева, по направлению к более узкому конусообразному концу, находилось что-то вроде прожекторов, а также длинные изящные, закрепленные в пружинных защелках, автоматические ковши-захваты с дистанционным управлением.

Я долго внимательно изучал схему и потом выпрямился.

– Сожалею, – я покачал головой, – такого никогда в жизни не видел.

Мне незачем было делать усилия, чтобы выпрямиться, так как в следующее мгновение я уже лежал на палубе. Секунд через пять заставил себя встать на коленки и стал трясти головой, пытаясь освежить ее. Посмотрел вверх и застонал от боли за ухом. Перед глазами у меня все плыло, и я попробовал сфокусировать зрение. Один глаз мне все же удалось сфокусировать, и я увидел Вилэнда, стоящего надо мной с пистолетом в руке.

– Я ожидал именно такого ответа, Тальбот, – голос его был спокойным и бесстрастным, словно мы наслаждались полуденным чаем в доме священника и он предлагал мне отведать свежих булочек. – Что с вашей памятью, Тальбот? Может быть, вы хотите немного освежить ее?

– Неужели все это действительно необходимо? – раздался встревоженный голос генерала Рутвена. Он казался расстроенным. – Послушайте, Вилэнд…

– Заткнитесь! – выпалил Вилэнд. Мы уже не были в гостях у священника. Когда я встал на ноги, он обернулся ко мне. – Вы вспомнили?

– Какая польза от того, что вы бьете меня по голове? – злобно спросил я. – Разве это поможет мне вспомнить то, чего я никогда…

На этот раз я прикрыл голову рукой и, быстро увернувшись от Вилэнда, избежал удара. Пошатываясь, сделал несколько шагов и уткнулся в перегородку. Это был настоящий спектакль, и, чтобы эффектно завершить его, я соскользнул на пол. Никто не проронил ни слова. Вилэнд и два его бандита уставились на меня с неподдельным интересом. Генерал побледнел и закусил нижнюю губу. Лицо Лэрри превратилось в маску, изображающую поистине дьявольское ликование.

– Ну, а теперь вы вспомнили что-нибудь?

Я выругал его нецензурным словом и, шатаясь, поднялся на ноги.

– Прекрасно, – Вилэнд пожал плечами. – Мне кажется, что Лэрри не прочь попытаться убедить вас.

– Правда? Вы разрешите мне? Неужели можно? – готовность, написанная на лице Лэрри, вызывала у меня отвращение и страх. – Вы правда хотите, чтобы я заставил его заговорить?

Вилэнд улыбнулся и кивнул.

– Только не забудь, что после того, как ты обработаешь его, он должен еще поработать на нас.

– Я буду помнить об этом.

Это был звездный час Лэрри. Наконец-то он был в центре внимания и мог отплатить мне за все насмешки и издевательства и, самое главное, доставить себе огромное удовольствие, мучая меня. Ведь парень был настоящим садистом. Эти минуты должны были стать минутами наивысшего счастья, которого он еще не испытал за все свое существование. Он приблизился ко мне, играючи помахивая внушительным пистолетом, то и дело облизывая губы и хихикая отвратительным визгливым фальцетом.

– Вначале я врежу ему в промежность. Он завизжит, как свинья, которую режут. Потом врежу в правый бок. И не беспокойтесь, работать он сможет, – из его широко раскрытых, смотрящих на меня в упор глаз сквозило безумие. Впервые в жизни я стоял лицом к лицу с человеческим существом, изо рта которого капала слюна.

Вилэнд был хорошим психологом; он знал, что меня в десять раз больше напугает садизм психически неустойчивого существа, чем любая холодно рассчитанная жестокость его самого и двух его подручных. Да, я был напуган, но не показывал вида, так как от меня ждали именно этого. Но переигрывать тоже было ни к чему.

– Это усовершенствованная модель более ранней конструкции батискафа, разработанного во Франции, – быстро проговорил я. – Эта модель является комбинацией проектов, разработанных британским и французским морскими ведомствами. Она предназначена для достижения только двадцати процентов глубины, на которую опускались все предыдущие модели. Она хорошо показала себя в работе на глубине до восьмисот метров. Достоинство этой модели в том, что у нее повышенная скорость погружения, лучшая маневренность и оборудование, более приспособленное для подводных работ.

Никто никогда не питал к другому человеку такой ненависти, которую сейчас испытывал ко мне Лэрри. Он был похож на мальчишку, которому обещали подарить меня как игрушку. Это была самая чудесная игрушка из всех, которые у него были. И эту чудесную игрушку отняли. Он готов был заплакать от ярости, разочарования и горечи. Все еще размахивая пистолетом, он прыгал вокруг меня.

– Он лжет, – пронзительно завизжал Лэрри. – Он хочет…

– Нет, он не лжет, – холодно прервал Вилэнд. В его голосе не было ни триумфа, ни удовлетворения – цель была достигнута. И как только он достиг своей цели, прошлое перестало интересовать его. – Брось пистолет.

– Но я же говорю вам, – Лэрри вскрикнул от боли: один из здоровенных подручных Вилэнда молча схватил его за запястье и с силой опустил его так, что дуло пистолета повернулось вниз.

– Убери свою пушку, наркоман, – прорычал он. – Или я отберу ее у тебя.

Вилэнд мельком посмотрел на них и тут же отвернулся: его эта сцена не интересовала.

– Вы ведь не только понаслышке знаете, что это такое, Тальбот, но вы погружались в этой штуке на дно. У генерала есть надежные информаторы в Европе, и сегодня утром мы получили новые сообщения. – Он наклонился вперед и, понизив голос, продолжал: – Позже вы тоже работали на нем. Совсем недавно. Наши информаторы на Кубе еще более надежны, чем информаторы в Европе.

– Вы ошибаетесь: недавно я не работал на батискафе.

Вилэнд сжал губы.

– Когда этот батискаф доставили на грузовом судне, чтобы произвести пробное, без людей, погружение в закрытой зоне в Нассау, – продолжал я, – англичане и французы решили, что разумнее и дешевле нанять местное судно, подходящее для выполнения этой работы, вместо того, чтобы доставлять корабль из Европы. В это время я работал в Гаване на фирме, специализирующейся по подводным работам. У этой фирмы был корабль с мощным краном, вылет стрелы которого приходился на правую сторону кормы. Корабль идеально подходил для предстоящей работы. Я был на его борту, но в самом батискафе не работал. Сами посудите, какой мне смысл лгать, – я слабо улыбнулся. – Кроме того, я находился на борту этого спасательного корабля всего неделю или что-то вроде этого. Им откуда-то стало известно, что я на корабле, а я знал, что они охотятся за мной, поэтому должен был немедля бежать.

– Они? – брови Вилэнда все еще работали безупречно.

– Какое это имеет значение сейчас? – даже мне самому мой голос показался усталым. Это был голос человека, потерпевшего полное поражение.

– Правильно, – улыбнулся Вилэнд. – Из вашего досье нам известно, что за вами могут охотиться полицейские силы по крайней мере полдюжины стран. Так или иначе, генерал, это объясняет тревожащий нас вопрос, откуда нам знакомо лицо Тальбота. Объясняет, где мы видели его раньше.

Генерал промолчал. Если прежде мне требовалось подтверждение, что он ведет себя, как дурак, и является пешкой в руках Вилэнда, то теперь я в этом не нуждался. Генерал был глубоко несчастен и жалок. Было совершенно ясно, что он не желает участвовать в происходящих событиях.

Я сказал так, словно на меня неожиданно нашло озарение:

– Неужели это вы, именно вы те люди, которые ответственны за пропажу батискафа? Господи, наверное, и вправду это были вы! Как вам удалось…

– Неужели вам пришло в голову, что мы притащили вас сюда только для того, чтобы обсуждать схему этого судна? – Вилэнд позволил себе едва заметно улыбнуться. – Конечно, это были мы. Это было несложно. Те дураки пришвартовали батискаф на стальном тросе на глубине двадцать метров. Мы отвязали его, подменили целый стальной трос на оборванный, чтобы они решили, что трос разорвался и прилив отнес батискаф в открытое море. Потом наша яхта отбуксировала батискаф. Большую часть пути мы проделали ночью, и когда нам изредка попадались корабли, наша яхта просто замедляла ход, мы подтягивали батискаф к ее борту со стороны, противоположной той, с которой к нам приближался корабль. Таким образом мы и отбуксировали батискаф, – он опять улыбнулся. Вилэнда словно подменили в это утро. – Это было нетрудно. Никто из встречных людей не ожидал увидеть батискаф на буксире у частной яхты.

– Частной яхты? Вы имеете в виду…

Я почувствовал, что мои волосы встали дыбом, и чуть было не совершил грубейшей ошибки, которая сразу же выдала бы меня с головой. На кончике моего языка уже вертелось, готовое сорваться, слово «Искусительница», тогда как никто не знал, что я мог когда-либо слышать это название, если не считать Мэри Рутвен, которая назвала мне его. Я вывернулся как раз вовремя.

– Вы имеете в виду личную яхту генерала? У него ведь есть яхта?

– Что касается меня и Лэрри, то у нас, конечно, нет яхты, – усмехнулся он. Фраза «Лэрри и я» была привычной в его устах, но так как для меня она не содержала никаких новых сведений, я пропустил ее мимо ушей. – Конечно, это яхта генерала.

– И, наверное, этот батискаф находится где-то поблизости. Может быть, вы соизволите сказать мне, на кой черт понадобился этот батискаф.

– Пока нет. В свое время узнаете об этом. Мы – охотники за сокровищами, Тальбот.

– Уж не хотите ли вы убедить меня в том, что верите во всякий вздор про капитана Кидда и про Синюю Бороду? – усмехнулся я.

– Мне кажется, вы снова становитесь храбрецом, Тальбот, а? Об этом стало известно совсем недавно, да и место это находится поблизости.

– Как нашли это место?

– Как мы нашли его? – Вилэнд разом забыл обо всех своих делах: подобно каждому преступнику, когда-либо жившему на свете, он не мог упустить шанса погреться в лучах собственной славы, рассказав, что может отхватить такой жирный кусок. – У нас было довольно слабое представление о том, где находится этот клад. Мы пытались протащить по дну траловые сети и выловить его – это было еще до того, как я встретил генерала. Но попытка оказалась неудачной. Потом мы встретились с генералом. Возможно, вам это неизвестно, но генерал предоставил свою яхту в распоряжение геологов, которые занимались разведкой нефтеносных пластов и устанавливали на дне океана небольшие бомбочки. Потом они взрывали их и с помощью сейсмографических приборов определяли, где находятся нефтеносные пласты. Когда геологи выполняли свою работу, мы по определенной схеме устанавливали на дне океана сверхчувствительные регистрирующие устройства. Именно так мы и нашли то, что искали.

– Это близко отсюда?

– Очень близко.

– Тогда почему же не извлекли свою находку со дна моря? – Актер Тальбот приступил к своей новой роли – роли специалиста по подводным работам, полностью поглощенного проблемами своей профессии и начисто забывшего о неблагоприятных обстоятельствах, в которых он находился.

– Интересно, как бы вы сделали это, Тальбот, как бы вы подняли этот клад со дна моря?

– Я, конечно, нырнул бы на дно. На такой глубине это сделать довольно просто. Здесь ведь проходит большая континентальная отмель, и надо пройти не менее ста шестидесяти километров вглубь моря из любой точки восточного побережья Флориды, прежде чем глубина достигнет ста пятидесяти метров. Сейчас мы находимся вблизи от береговой полосы, и глубина здесь, вероятно, в пределах от тридцати до сорока пяти метров.

– На какой глубине находится объект Х-13, генерал?

– При отливе глубина составляет девять метров, – механически ответил Рутвен.

Я пожал плечами.

– Что и требовалось доказать. Глубина минимальная.

– А вот и не минимальная, – покачал головой Вилэнд. – На какой самой большой глубине водолазы могут эффективно работать, Тальбот?

Я на минуту задумался:

– Пожалуй, на глубине девяносто метров. Насколько мне известно, на самой большой глубине работали водолазы из Соединенных Штатов в Гонолулу. Она равнялась восьмидесяти пяти метрам. При этом погружение осуществлялось на американской подводной лодке Ф4.

– Вы действительно специалист, Тальбот?

– Да. Это известно каждому водолазу и каждому спасателю, который не зря ест свой хлеб.

– Вы сказали, что они работали на глубине восемьдесят пять метров? Но, к несчастью, то, за чем мы охотимся, находится на дне огромной ямы, в глубоководной впадине на дне моря. Геологи генерала очень заинтересовались, когда мы обнаружили эту впадину. Сказали, что это, наверное… Как они назвали ее, генерал?

– Они сказали, что это впадина Хурда.

– Вот-вот… Именно так они и сказали, это – глубоководная впадина Хурда. В проливе Ла-Манш. Глубокая долина на дне моря, где англичане потопили свои старые запасы взрывчатых веществ. Глубина здешней впадины равняется ста сорока метрам.

– Это большая разница, – медленно проговорил я.

– Да, теперь вы, наверное, уже не скажете, что это минимальная глубина. И как бы вы опустились на такую глубину?

– Все зависит от того, насколько тяжело добраться до нее. Так или иначе, чтобы опуститься туда, надо достать самый новейший водолазный костюм НьюфельдаКунке: жесткий водолазный костюм, армированный стальными пластинками. Правда, сомневаюсь, что найдется водолаз, который мог бы достичь каких-либо результатов на такой глубине. Он будет находиться под давлением в четырнадцать атмосфер, и каждое его движение будет напоминать движения человека, засунутого в бочку со смолой. Все действия, за исключением простейших маневров, будут ему не по силам. Кроме того, потребуются турели фирмы «Галиацци» и фирмы «Сибл-Горман», где я раньше работал. Это лучшие из фирм, которые не только производят такое оборудование, но и применяют его. Эти турели можно опускать на глубину четыреста пятьдесят метров. Надо войти внутрь, позвонить по телефону и отдать нужные команды, например, куда надо опустить взрывчатку или землечерпалки, кошки иди силовые захваты. Именно с помощью таких турелей удалось поднять с такой же глубины золота более чем на четыре миллиона долларов с корабля «Ниагара» и на четыре миллиона долларов с корабля «Египет». Я привел два примера, два современных классических случая и хочу сказать, что действовал бы точно так же, как эти парни.

– И, конечно, потребуется не менее двух кораблей, которые бы стояли вблизи от места поиска затонувшего клада, а также самое разнообразное специализированное оборудование, – тихо сказал Вилэнд. – Как вы считаете, сможем ли мы приобрести где-нибудь поблизости турели, если их вообще можно купить в этой стране, и еще землечерпалки, и потом сидеть на якоре в течение недели на одном и том же месте, не вызывая подозрений?

– Мне понятны ваши опасения, – подтвердил я. – Такое оборудование сразу бросится в глаза.

– Да, и к тому же еще такая штуковина, как батискаф, – улыбнулся Вилэнд. – Эта впадина на дне моря находится в пятистах метрах отсюда. Мы возьмем с собой захваты и крюки, прикрепленные к тросам, намотанным на барабаны и установленные снаружи батискафа. Потом надежно зацепим захватами и крюками свой подводный груз. Эту работу можно успешно проделать с помощью манипуляторов, установленных снаружи батискафа. Потом мы вернемся сюда, скручивая по мере продвижения трос. Подойдя к объекту Х-13, поднимем батискаф на поверхность и при помощи троса вытянем со дня на буровую вышку свою находку.

– Неужели все так просто?

– Да, так просто, Тальбот. Умно придумано, не так ли?

– Очень умно, – я никоим образом не считал это решение умным и не думал, что Вилэнд осознает трудности, с которыми нам придется столкнуться: бесконечно медленное продвижение, впереди попытки, и снова неудачные попытки, и безрезультатные погружения в поисках клада, многократные первоначальные приготовления, требующие многих лет тренировок, умения и опыта. Я попытался прикинуть, сколько лет у меня ушло на то, чтобы поднять с корабля «Лаурентик», затонувшего на глубине немногим больше тридцати метров, золото и серебро, оцененное в два с половиной миллиона долларов. Если я прикинул правильно, то около шести лет. А Вилэнд говорил об этом так, словно намеревался проделать все за один день.

– И где же точно находится батискаф? – спросил я.

Вилэнд показал на полукруглую стену.

– Это одна из опор буровой вышки. Она приподнята на шесть метров от дна моря. Батискаф пришвартован под этой опорой.

– Он пришвартован под опорой? – я с недоумением уставился на него. – Что вы подразумеваете под словами «пришвартован под опорой»? Как вам удалось затащить его туда? Как, каким образом?

– Запросто, – ответил он. – Как вы уже, наверное, поняли, я не такой уж хороший инженер, но зато один мой друг-инженер изобрел простое по конструкции, но очень нужное нам устройство. В нижней части опоры на расстоянии двух метров от дна он установил стальной водонепроницаемый пол, выдерживающий большие нагрузки, и прикрепил к нему стальной цилиндр диаметром в один метр и длиной два метра таким образом, что верхнее основание цилиндра соединяется с полом, а нижнее находится на уровне дна колонны. Кроме того, верхнее основание цилиндра герметично перекрывается люком, соединяющим полость цилиндра с внутренней полостью опоры. Внутри цилиндра, в нижней его части, на расстоянии шестидесяти сантиметров от его конца в углублении установлена резиновая кольцевая трубка… Перед вами, как мне кажется, уже забрезжил свет, Тальбот?

– Да, свет забрежжил. – Ничего не скажешь, талантливая собралась компания. – Каким-то образом, несмотря на то, что работы производились ночью, вам удалось заставить инженеров, работающих на вышке, участвовать в опускании опоры. Возможно, что сказали им о необходимости проведения сверхсекретных научно-исследовательских работ, предупредив, что никто из них не имеет права ознакомиться с содержанием этих работ и участвовать в них. Вы подняли батискаф на поверхность, открыли люк входной камеры и стали медленно опускать опору до тех пор, пока входная камера батискафа не вошла внутрь цилиндра опоры и его резинового кольца. Затем подали внутрь кольца сжатый воздух, и оно плотно обхватило входную камеру батискафа, обеспечив герметичность. При опускании опора вместе с батискафом погружалась в воду. Внутри батискафа находился какой-то человек, возможно это был ваш друг-инженер, который регулировал гидростатическое давление в одной из затопляемых камер батискафа, обеспечивая его погружение и все время поддерживая необходимую положительную плавучесть для создания небольшого усилия, чтоб прижимать батискаф к опоре. Положительная плавучесть обеспечивает всплытие батискафа на поверхность. Если потребуется использовать батискаф для работы, кто-то влезает внутрь его и, закрыв люк цилиндра и люки батискафа, сообщает человеку, который находится на буровой, чтобы он выпустил сжатый воздух из резинового кольца и высвободил входную камеру батискафа. Потом затопляемая камера батискафа заполняется водой, что обеспечивает отрицательную плавучесть и способствует опусканию батискафа на дно. Вот так и происходит весь процесс. Когда надо всплыть, процесс происходит в обратном порядке. При этом необходимо, чтобы человек на буровой включил откачивающую помпу для удаления воды, заполнившей цилиндр. Я правильно все изложил?

– Абсолютно правильно. Каждая деталь изложена точно, – Вилэнд позволил, чтобы на его лице появилась одна из его редких улыбок. – Гениально, не правда ли?

– Я бы не сказал. По-моему, единственная гениальная идея во всем этом деле – это идея украсть батискаф. Все остальные идеи могут предложить полдюжины достаточно компетентных инженеров, не хватающих звезд с неба. Точно таким же устройством снабжена любая подводная лодка, на которой установлена камера с двумя люками. Этот известный принцип используется для кессонных работ, например для монтажа подводных опор мостов или других аналогичных работ. И ничего гениального в этой идее нет. Ваш друг-инженер просто не был дураком. Жаль его, не правда ли?

– Жаль? – Вилэнд уже не улыбался.

– Да, жаль. Ведь он мертв, не так ли?

Наступила тишина. Секунд через десять Вилэнд спокойным голосом спросил:

– Что вы сказали?

– Я сказал, что он мертв. Когда кто-нибудь из тех, кто работает на вас, случайно умирает, Вилэнд, это означает, что он вам больше не нужен. Но надобность в том инженере у вас еще не отпала, так как ваше сокровище еще не поднято со дна моря, поэтому на этот раз ваши люди не убирали его. Это был несчастный случай.

Снова воцарилось молчание.

– Почему вы решили, что произошел несчастный случай?

– Ваш инженер, наверное, был пожилым человеком, Вилэнд?

– Вы не ответили на мой вопрос. Почему решили, что с ним произошел несчастный случай? – в каждом слове была скрытая угроза. Лэрри прислушивался к разговору и снова облизывал губы.

– Водонепроницаемый пол, вмонтированный в дно колонны, не был таким водонепроницаемым, как вам хотелось. Он давал утечку, не правда ли, Вилэнд? В полу была одна-единственная маленькая дырочка, возможно, в стыке между полом и стенкой колонны. Возможно, результат плохой сварки. Но вам повезло, я не сомневаюсь, что где-то выше того места, где мы сейчас стоим, в опоре есть поперечная уплотнительная перемычка для придания конструкции дополнительной прочности. Используя вот эту машину, – я указал на один из генераторов, привернутых к полу болтами, – послали кого-то внутрь опоры, герметично закрыли за ним дверь, впустили в камеру сжатый воздух и подавали его до тех пор, пока он не вытеснил накопившуюся на полу камеры воду, после чего этот человек или эти люди, находившиеся в камере, смогли заварить дырку в полу. Я прав, Вилэнд?

– Да, – он снова обрел равновесие, так как мог сказать правду человеку, который не доживет до того дня, когда сможет повторить его слова кому-либо.

– Откуда вам это известно, Тальбот?

– Мне подсказала эту мысль внешность лакея, которого я встретил в доме генерала. Я видел много таких людей. Он страдает от болезни, которую обычно называют кессонной, и он никогда не излечится от нее. Эта болезнь довольно часто встречается у водолазов. Лакей генерала ходит, согнувшись и сильно наклонив корпус вперед, Вилэнд. Когда люди работают при большом давлении воздуха или на большой глубине, а потом это давление резко снижается, в их кровь попадают пузырьки азота. Ваши люди, работающие внутри опоры, находились там при давлении в четыре атмосферы. Если бы они проработали в таких условиях больше получаса, они должны были бы провести по меньшей мере полчаса в условиях декомпрессии. Но какой-то преступный идиот провел декомпрессию слишком быстро. Работами, которые могут стать причиной кессонной болезни, могут заниматься только молодые. Да к тому же у вас, вероятнее всего, и декомпрессора не было. Поэтому он и умер. Лакей сможет прожить достаточно долго, но он уже никогда не сможет жить, не испытывая боли. Но мне кажется, что вас это не очень-то тревожит, Вилэнд.

– Мы напрасно теряем время, – я увидел облегчение на лице Вилэнда, хотя на какое-то мгновение у него, наверное, возникло подозрение, что мне, а возможно, и кому-нибудь еще, известно слишком многое о том, что происходит на объекте Х-13. Но теперь он был удовлетворен… и снова воспрянул духом. Меня уже не интересовало выражение лица Вилэнда, зато очень заинтересовало выражение лица генерала.

Генерал Рутвен смотрел на меня как-то странно. Я видел на его лице недоумение и тревогу, но больше всего меня насторожило, что увидел на его лице первые слабые и недоверчивые проблески понимания того, что происходит.

Мне это не понравилось, мне это совсем не понравилось. Я мигом перебрал в уме все сказанные мною слова и продумал их смысл. В таких случаях память никогда не подводит меня, но не мог припомнить ни единого слова, из-за которого так могло бы измениться выражение лица генерала. Словно он заметил что-то необычное и непонятное. Может быть, Вилэнд тоже что-то заметил? Лицо Вилэнда ничем не выдавало, что он что-то заметил или что у него возникли в отношении меня какие-то неприятные подозрения. Правда, из этого не следует, что любое невпопад сказанное мною слово или какое-то обстоятельство, замеченное генералом, будет также замечено и Вилэндом. А генерал-то, оказывается, действительно очень умный человек: дураки не начинают свою жизнь с нуля и не сколачивают на протяжении одной короткой человеческой жизни капитал около трехсот миллионов долларов.

Но я не собирался дать Вилэнду время посмотреть на лицо генерала и увидеть, какое на нем выражение: он был достаточно умен, чтобы по выражению лица генерала судить, о чем тот думает.

– Значит, теперь, когда ваш инженер отдал Богу душу, вам понадобился шофер для батискафа?

– Дело не в этом. Мы и сами знаем, как управлять батискафом. Надеюсь, вы не считаете нас настолько тупоумными, чтобы красть его, не зная, что с ним делать. Из соответствующего офиса в Нассау мы получили полный комплект инструкций по обслуживанию и эксплуатации батискафа на французском и английском языках. Пусть это вас не тревожит, мы умеем управлять батискафом.

– Неужели? Очень интересно! – я бесцеремонно, не спрашивая разрешения, уселся на скамейку и закурил сигарету. Они ожидали от меня именно такого жеста. – Тогда чего же вы от меня хотите?

Впервые за время нашего короткого знакомства Вилэнд выглядел озадаченным. Немного помолчав, он нахмурился и резко сказал:

– Мы не можем запустить эти проклятые моторы.

Я глубоко затянулся сигаретой и попытался выпустить изо рта колечко дыма, но у меня ничего не вышло. Мне никогда это не удавалось…

– Так, так, так… – пробормотал я. – Плохи дела. Я имею в виду, что для вас дела плохи, что же касается меня, то мне это только на руку. Все, что вам следует сделать, запустить два этих маленьких мотора, а вы хотите сделать все гоп-ля, как в цирке, и ухватить фортуну за хвост, расспрашивая меня, как надо поступить. Но, видно, вы поняли, что на шермачка это дело не пройдет… Вы не сможете запустить их без моей помощи. А мне это очень подходит, как я уже сказал.

– Вы знаете, как запустить эти моторы? – холодно спросил Вилэнд.

– Думаю, смогу справиться. По-моему, это довольно просто… ведь это обыкновенные электрические моторы, работающие от силовых батарей, – улыбнулся я. – Но электрические цепи, выключатели и предохранители довольно сложны. Они, наверное, описаны в инструкции по обслуживанию, не так ли?

– Да, указаны, – в спокойном вежливом голосе отчетливо прорывались какие-то каркающие злобные нотки. – Они закодированы. А кода у нас нет, – сказал Вилэнд.

– Чудесно. Просто чудесно, – я лениво встал и остановился перед ним. – Без меня вы пропали?

Он промолчал.

– Тогда я назову вам свою цену, Вилэнд. Эта цена – гарантия безопасности моей жизни. – Меня это абсолютно не беспокоило, но я знал, что должен устроить это представление, иначе он станет чертовски подозрительным. – Какие гарантии можете предложить, Вилэнд?

– Господи, послушайте, вам не нужны никакие гарантии, – генерал был одновременно возмущен и удивлен. – Кому придет в голову убивать вас?

– Знаете, генерал, – стараясь сохранить терпение, сказал я, – возможно, что вы очень крупный тигр, когда рычите в своих джунглях на Уолл-стрит, но здесь вас нельзя причислить даже к кошачьему роду, здесь вы даже не кот, а маленький котенок. Любой человек, который не работает на вашего друга Вилэнда и слишком много знает, рискует тем, что его уберут, когда этот человек не сможет больше быть ему полезен. Вилэнд хорошо знает цену деньгам и бережет их даже тогда, когда они ему не принадлежат, чтобы потом ему побольше досталось.

– Значит, вы предполагаете, что и я могу прийти к такому плачевному концу? – поинтересовался генерал.

– Кто угодно, только не вы, генерал. Вы в безопасности. Я не знаю, что связывает вас с Вилэндом, и мне это безразлично. Возможно, он имеет на вас какой-то компромат и, шантажируя, держит в руках. А возможно, вы оба по уши погрязли в совместных нечистоплотных делах. Главное, не причина этой связи, а то, что она вообще существует. Вы в безопасности, генерал. Исчезновение одного из богатейших людей в стране приведет к самой большой за последнее время охоте на человека, и эта охота станет сенсацией последнего десятилетия. Сожалею, если мои слова показались вам циничными, генерал, но я высказал то, что думаю. Имея большие деньги, генерал, вы можете купить небывалую активность полиции, которая начнет оказывать на подозреваемых сильное давление, и такой кокаинист, как находящийся здесь наш молодой друг-наркоман, – я через плечо указал генералу на Лэрри, – быстро разговорится, если его слегка прижмут. Вилэнду это хорошо известно, и поэтому вы в безопасности. А когда все это дело будет закончено, если вы не окажетесь верным до гроба партнером Вилэнда, он найдет средство заставить вас молчать. Не имея никаких доказательств против него, вы не сможете обвинить его. Это будут всего-навсего ваши показания против показаний его самого и его людей. Ведь даже ваша собственная дочь не понимает, что происходит. И, конечно, нельзя сбросить со счета Ройяла: одно сознание того, что Ройял находится не в тюрьме, а на свободе, здесь, рядом с вами, и ждет, когда вы совершите хотя бы один-единственный неверный шаг, чтобы начать действовать, причем он не остановится даже перед убийством, одного этого достаточно, чтобы заставить молчать даже самого говорливого, – я отвернулся от генерала и улыбнулся Вилэнду. – Кажется, я слишком разоткровенничался, не так ли? Теперь перейдем к делу. Какие вы можете дать мне гарантии, Вилэнд?

– Я гарантирую вам жизнь, Тальбот, – спокойно сказал генерал. – Я знаю, кто вы. Я знаю, что вы – убийца. Но я против того, чтобы даже убийцу лишали жизни без суда и следствия. Если с вами произойдет что-либо, я заговорю независимо от того, какие меня будут ожидать последствия. Вилэнд – прекрасный, выдающийся бизнесмен. Если вас убьют, то это никоим образом не компенсирует те несколько миллионов, которые он потеряет. Вам нечего бояться!

Миллионы. Впервые были упомянуты размеры прибылей, которые сулило успешное завершение их дела. И эти миллионы должен был заработать для них я.

– Благодарю вас, генерал, это решение обеспечит вам пребывание в раю, – пробормотал я. Погасив сигарету, повернулся и с улыбкой взглянул на Вилэнда. – Пусть принесут ящик с инструментами, приятель, а потом пойдем посмотрим на вашу новую игрушку.

Глава 9

Создавать могильные памятники в виде металлических цилиндров высотой около шестидесяти метров пока еще не вошло в моду, но если бы это стало модным, то колонна на объекте Х-13 стала бы сенсацией. Она была и холодной, и сырой, и темной, то есть имела все, что соответствовало представлению о склепе. Мгла скорее подчеркивалась, чем рассеивалась, тремя крошечными лампочками, установленными на вершине, в центре и в нижней части колонны. Этот свет был мрачным и зловещим. В полой колонне отдавался шум голосов, рождающий многоголосое эхо, повторяющееся то тут, то там в черных бездонных полостях, долго хранящих в своих глубинах неясный резонанс гибельного финала черного ангела, молящего вас о милосердии в день страшного суда. Так было и так будет – мелькнула у меня неясная мысль. Это место похоже на чистилище, куда человек попадает после смерти, потому что при жизни такого места вообще нигде не увидишь. В конце этого дня мне было уже безразлично, куда я попал, в чистилище или в ад.

В качестве могильного захоронения место было прекрасно, а как средство попасть куда-то, хотя бы в тот же батискаф, ужасно. Единственной связью между верхом и дном колонны служил бесконечный ряд стальных лестниц, приваренных к внутренней поверхности колонны. Таких лестниц было двенадцать, и каждая состояла из двенадцати ступенек, идущих сверху донизу без единой площадки, на которой можно было бы передохнуть. С таким тяжелым грузом, который висел у меня за спиной, – прибором для проверки электрических цепей, учитывая, что ступеньки были мокрыми и скользкими, мне приходилось изо всех сил цепляться за перекладины, чтобы не свалиться с лестницы. Мускулы рук и плеч испытывали предельные нагрузки. Дважды одолеть эту лестницу я не смог бы.

Хозяину всегда положено идти впереди, показывая дорогу человеку, попавшему сюда впервые, но Вилэнд не воспользовался этой привилегией. Возможно, он боялся, что если будет спускаться по лестнице впереди меня, то я не упущу случая заехать ему ногой по голове, и тогда он, пролетев более тридцати метров, упадет на стальную платформу и разобьется насмерть. Как бы то ни было, я спускался первым, а Вилэнд и двое его подручных с рыбьими глазами, которые ожидали нас в маленькой стальной комнате, спускались вплотную за мной. Что касается Лэрри и генерала, они находились наверху, но всем было ясно, что Лэрри не способен сторожить кого-либо. Генералу, если он того хотел, разрешалось находиться, где заблагорассудится. Казалось, Вилэнд не боится, что генерал, воспользовавшись своей свободой, выкинет какой-то трюк. Это казалось мне прежде необъяснимым, но теперь я начал понимать, в чем дело. Вернее, я думал, что понимаю: если бы я ошибался, наверняка бы погибли невинные люди. Я постарался не думать об этом.

– Откройте люк, Кибатти, – приказал Вилэнд.

Более высокий из двух мужчин нагнулся, отвинтил болты с крышки люка и, повернув ее на петлях, открыл проход вниз. Я заглянул внутрь узкого стального цилиндра, ведущего в расположенную под ним стальную кабину батискафа, и обратился к Вилэнду:

– Полагаю, вы знаете, что следует наполнить водой эту входную камеру, когда отправитесь на поиски сокровищ Синей Бороды?

– Что это такое? А это еще зачем? – он подозрительно, в упор, посмотрел на меня.

– А вы собирались оставить ее незаполненной? – не веря своим ушам, спросил я. – Эта входная камера обычно заполняется в ту самую минуту, когда начинаете спуск, если вы начинаете его с поверхности моря, а не с глубины в сорок метров, на которой мы находимся сейчас. Да, я понимаю, что стенки входной камеры кажутся прочными и способными выдержать вдвое большую глубину. Но я наверняка знаю, что снаружи к стенке входной камеры примыкают емкости с бензином, обеспечивающие плавучесть батискафа. В этих емкостях содержится около тридцати тысяч литров бензина, и они в нижней части имеют отверстие, сообщающееся с морем. Давление внутри этих емкостей точно соответствует давлению воды снаружи, поэтому стенки емкостей делают из тончайшей листовой стали. Но когда внутри входной камеры находится только воздух, то на ее стенки со стороны моря при нашем максимальном погружении будет действовать давление, по крайней мере, в четырнадцать атмосфер, и стенки не выдержат. Они прогнутся внутрь, бензин вытечет, положительная плавучесть будет навсегда утеряна, и вы окажетесь на глубине ста сорока метров, где вам будем суждено пребывать до скончания века.

В полутьме этого замкнутого пространства трудно было разглядеть что-то, но я мог поклясться, что от лица Вилэнда отлила кровь.

– Брайсон никогда не говорил мне об этом, – злобным дрожащим голосом прошипел он.

– Брайсон? Ваш друг-инженер никогда бы не сказал об этом, – Вилэнд молчал, и я заговорил снова: – Брайсон не был вашим другом, Вилэнд. Ваш пистолет упирался ему в спину, и он отлично понимал, что когда перестанет быть нужным, его пристрелят. Какого черта тогда ему было посвящать вас во все тонкости этого дела? – я отвернулся от него и снова вскинул на плечи тяжелый прибор. – Нет никакой необходимости, чтобы кто-то из вас спускался со мной, это только будет нервировать меня.

– Неужели вы подумали, что я позволю вам спуститься одному? – холодно спросил он. – Или снова решили прибегнуть к вашим трюкам?

– Не будьте идиотом, – устало проговорил я. – Можно саботировать в батискафе и в вашем присутствии, стоя перед приборной доской или повредив что-то в предохранительной коробке, с тем чтобы навсегда лишить батискаф возможности передвигаться. И ни вы, ни ваши друзья ничего не узнали бы об этом. Я заинтересован в том, чтобы заставить эти моторы работать, чтобы как можно скорее покончить со всем этим. Причем чем скорее, тем лучше, – я посмотрел на часы. – Без двадцати одиннадцать. Мне потребуется часа три, чтобы обнаружить неполадки. И это самое меньшее. Через два часа должен сделать перерыв. Я постучу по стенке люка, чтобы выпустили меня.

– В этом нет нужды. – Вилэнду это не очень-то нравилось, но пока он не уличил меня в прямом предательстве, был вынужден выполнять мои требования. – В кабине батискафа есть микрофон, длинный кабель которого намотан снаружи на барабан, пропущен через сальник в стенке опоры и выведен в комнату, где мы сейчас находимся. Предусмотрен и кнопочный вызов. Дайте нам знать, когда вас выпустить.

Я кивнул и стал спускаться по ступенькам, приваренным к внутренней стороне цилиндра. Потом приоткрыл верхний люк входной затопляемой камеры батискафа. Полностью люк не открывался, так как диаметр входной камеры был немного больше диаметра люка. Нащупав ногой ступеньки, с трудом протиснулся в проход люка, плотно прикрыл его за собой и стал спускаться в узкий цилиндр. В самом низу цилиндр поворачивал под прямым углом и заканчивался еще одним тяжелым стальным люком. Извиваясь всем телом, вместе с прибором прополз через это колено и, открыв люк, попал, наконец, внутрь батискафа. Потом запер за собой люк.

Ничто не изменилось. Все было так, как я запомнил. Только кабина была гораздо больше той, сконструированной ранее научно-исследовательской фирмой «СилбГорман», занимающейся разработкой подводного оборудования. Кроме того, кабина была значительно усовершенствована по сравнению с ее предшественницей, и форма ее из круглой превратилась в овальную. Но качества, утерянные за счет прочности, были более чем компенсированы улучшением обзора и удобством перемещения внутри кабины. Но так как батискаф предназначен для спасательных работ на глубине до восьмисот метров, то сравнительная потеря прочности не имела большого значения. Из трех иллюминаторов один был вмонтирован в пол и представлял собой конус, сужающийся по направлению к кабине. Стекло вставлено в основание меньшего диаметра. Точно так же было сконструировано входное отверстие в камеру батискафа. При такой конструкции давление морской воды еще сильнее прижимало стекло иллюминатора и входное отверстие камеры к корпусу батискафа, обеспечивая дополнительную герметичность. Окна иллюминаторов казались очень хрупкими, но я знал, что они изготовлены из плексигласа специального состава и что даже самое большое стекло, диаметр которого около тридцати сантиметров, могло выдерживать нагрузку до двухсот пятидесяти тонн. А такая нагрузка во много раз превышала ту, которую мы будем испытывать, работая в батискафе на глубине.

Что касается самой кабины, то она представляла собой конструкторский шедевр. Одна стена, занимающая приблизительно шестую часть внутренней поверхности кабины, – если ее вообще можно было назвать стеной – была занята приборами, электрошкафом, панелями и весьма разнообразным научно-исследовательским оборудованием, которое нам вряд ли потребуется.

С одной стороны стены была установлена панель управления для запуска моторов, регулирования числа оборотов, включения переднего или заднего хода батискафа, включения прожекторов и дистанционного управления захватами, установленными снаружи батискафа, а также для управления свисающим канатом, необходимым для стабилизации положения батискафа вблизи морского дна. При опускании части каната на дно моря батискаф облегчается на этот незначительный вес, что позволяет удерживать его в состоянии полного равновесия. И наконец, здесь были отличные аппараты для поглощения выдыхаемого углекислого газа и регенерации кислорода.

Один из приборов я никогда прежде не видел. Это был реостат, рукоятку которого можно было перемещать в положения «вперед» и «назад». В приборе две шкалы, расположенные с обеих сторон рукоятки. Под прибором укреплена медная табличка с надписью: «Управление буксировочным канатом». Я сразу не мог сообразить, для чего нужен этот прибор, но через несколько минут раздумий сделал довольно уверенное предположение. Вилэнд или, скорее, Брайсон по приказу Вилэнда установил в верхней задней части батискафа действующий от электросети барабан с намотанным на него канатом. Один конец каната был привязан к кольцу, вмонтированному в основание опоры буровой. Идея, как я теперь понял, заключалась не в том, чтобы подтягивать батискаф к буровой в случае какой-либо аварии, так как при этом потребовалась бы во много раз большая мощность, чем та, которую могли обеспечить моторы батискафа, а в том, чтобы решить довольно хитрую навигационную проблему, заключающуюся в точном возвращении батискафа к опоре буровой вышки. Я включил прожектор, отрегулировал его луч и посмотрел вниз через иллюминатор, находящийся у меня под ногами. Глубокое круглое кольцо на дне океана, где раньше находилась опора буровой, было все еще на месте. Я увидел кольцевую траншею глубиной более тридцати сантиметров. Хитрое навигационное устройство, снабженное буксировочным канатом, позволяло легко устанавливать батискаф при возвращении туда, куда требовалось, и совмещать входную камеру батискафа с опорой буровой вышки.

Теперь наконец-то я понял, почему Вилэнд так рьяно возражал против того, чтобы я спустился в батискаф один: заполнив входную камеру батискафа водой и раскачав батискаф из стороны в сторону, я мог бы запустить моторы и, высвободив входную камеру батискафа из охватывающего ее резинового кольца, вырваться на свободу, обеспечив тем самым свою безопасность. Правда, далеко бы мне уйти не удалось, так как бегству помешал бы тяжелый канат, привязывающий батискаф к опоре объекта Х-13. И все же Вилэнд предпочитал не рисковать. Возможно, он допускал какую-то фальшь в одежде и манерах, но что касается ума, то ума ему было не занимать. Он был умным человеком.

Если не считать приборов, расположенных на одной стене, то вся остальная площадь кабины батискафа была практически пустой, так как там были только три небольших стульчика с полотняными сиденьями, висящих на противоположной стене, и полка, на которой лежало несколько кинокамер различных фирм и другое оборудование для подводной съемки.

Быстрый, но внимательный осмотр всего этого интерьера занял у меня мало времени. Первое, на что я обратил внимание, была контрольная коробка ручного микрофона, висящая рядом с одним из стульчиков с полотняными сиденьями. Вилэнд был человеком недоверчивым, и он, скорее всего, захочет удостовериться, работал ли я. Вполне возможно, что он намеренно поменяет провода в контрольной коробке микрофона таким образом, чтобы даже при выключенном положении микрофон продолжал работать. Это позволит ему узнать, ориентируясь на характер звуков, работаю я или нет, хотя он, конечно, не сможет определить, какой работой занят. Но, видимо, я или недооценил, или переоценил Вилэнда: провода были в полном порядке.

Следующие пять минут или около того я уделил проверке каждого прибора, находящегося в кабине, за исключением моторов: если бы я включил их, любой человек, дежурящий у нижней двери опоры, наверняка почувствовал бы вибрацию.

После этого отвинтил болты, поднял крышку самого большого электрошкафа с элктроцепями и вытащил около двадцати разноцветных проводов из их гнезд. Перепутав все эти провода, я оставил их висеть в полнейшем беспорядке. Прикрепил провод прибора, который притащил сюда, к одному из разноцветных проводов, открыл крышки двух других электрошкафов с электроцепями и предохранителями, выложил большую часть своих инструментов на рабочую полку, прикрепленную под электрошкафами. Таким образом создал впечатление, причем весьма убедительное, что здорово потрудился.

Площадь пола этой стальной кабины была настолько мала, что я не мог вытянуть во всю длину ноги на узком дощатом настиле. Но меня это не смущало. Прошлой ночью я ни на минуту не сомкнул глаз. Кроме того, за последние двенадцать часов мне пришлось пройти через такие испытания, что я действительно смертельно устал.

Я спал. Моими последними впечатлениями перед тем, как отправиться на буровую, были ветер и бушующие волны. На глубине около тридцати метров и более движение волн или вообще не чувствуется, или чувствуется очень слабо, и качание батискафа в воде было ни с чем не сравнимым ощущением, мягким и убаюкивающим. Оно убаюкало меня, и я уснул.

Когда проснулся, часы показывали половину третьего. Для меня это было необычно: как правило, когда требовалось, я мог поставить в уме на нужное время воображаемый будильник и проснуться еще до наступления этого срока. На этот раз я проспал, но меня это едва ли удивило. Чертовски болела голова, воздух в кабине был тяжелым и влажным. В этом оказался виноват сам, так как был невнимательным. Я протянул руку и включил аппарат поглощения углекислого газа. Я включил его на максимум. Через пять минут, когда голова начала проясняться, включил микрофон и попросил, чтобы кто-то открыл задвижку люка у основания опоры. Тот, кого они называли Кибатти, спустился вниз и выпустил меня. Тремя минутами позже я снова поднялся в маленькую стальную комнату.

– Вам не кажется, что вы запоздали? – резко бросил Вилэнд. Он и Ройял – видимо, второй рейс вертолета прошел благополучно – были единственными, кто находился в комнате, если не считать Кибатти, который только что закрыл за мной дверь.

– Разве вы не хотите, чтобы эта проклятая штуковина когда-нибудь смогла передвигаться? Может, мне только показалось, что вы этого хотите? Я нахожусь здесь не ради того, чтобы малость поразвлечься, Вилэнд.

– Нет, вам не показалось. Я хочу этого, – у главы преступной шайки не было намерения враждовать с кем-либо без особой на то причины. Он внимательно посмотрел на меня. – Какого черта вы беситесь?

– Я проработал целых четыре часа в этом узком гробу, у меня затекли руки и ноги, – раздраженно сказал я, – и к тому же еще никто не побеспокоился отрегулировать прибор для очистки воздуха, и я дышал черт знает чем, но теперь прибор, кажется, в порядке.

– Какие у вас успехи?

– Почти никаких, – я инстинктивно поднял руку, прикрывая голову, поскольку увидел, что брови его поползли вверх и лицо потемнело от гнева. – Работы было предостаточно. Смею уверить, я не бездельничал. Проверил все до единого контакты и электроцепи батискафа, но только в последние двадцать минут понял, в чем дело.

– Так… Ну и в чем же дело?

– Ваш умерший друг-инженер Брайсон напортачил с ними, вот в чем дело, – я выжидающе посмотрел на него. – Вы намерены были взять Брайсона с собой или нет, когда отправились бы за своим товаром? Может быть, вы решили отправиться за своим сокровищем в одиночестве?

– Спуститься в батискафе должны были Ройял и я. Мы думали…

– Можете не продолжать. Мне это известно. Не было никакого смысла брать Брайсона с собой. Умерший ничем не мог бы помочь вам, и поэтому он не представлял для вас никакого интереса. Возможно, вы намекнули, что не возьмете его в свою компанию, а возможно, он понял это сам, понял, что оказался лишним и почему оказался лишним, и поэтому подстроил все так, чтобы хоть посмертно насладиться местью. Впрочем, возможно, что он так ненавидел вас что если бы ему пришлось, как говорится, уйти в мир иной, то он прихватил бы с собой и вас. И вы навсегда бы бесследно исчезли из этого мира. Ваш друг приготовил очень умную ловушку, правда, у него не хватило времени довести дело до конца, так как оно приняло роковой оборот для него самого… Именно поэтому моторы и неисправны. Ловушка, подстроенная вашим другом, заключалась в том, что батискаф двигался бы отлично: и вперед и назад, и вверх и вниз, он выполнял бы любые операции, которые требовалось, но все это до той минуты, пока он не опустился бы на глубину, незначительно превышающую девяносто метров. Потом стал бы действовать определенный гидростатический эффект, и это был бы конец. Он отлично проделал свою работу, ваш инженер, – я не слишком передергивал, зная, что они ни черта не смыслят и глубоко невежественны в том деле, за которое взялись.

– И что было бы потом? – цедя сквозь зубы слова, спросил Вилэнд.

– Потом ничего бы не было. Батискаф никогда бы не поднялся из морских глубин и не мог бы преодолеть девяностометровый путь вверх. Через несколько часов сели бы батареи, вышел бы из строя аппарат для очистки воздуха и вы бы умерли от удушья, – я внимательно посмотрел на Вилэнда. – После того, как отказал бы аппарат очистки воздуха, вы могли бы орать до тех пор, пока не потеряли рассудок.

В прошлый раз мне показалось, что загорелые щеки Вилэнда слегка поблекли, на этот раз сомнения на этот счет у меня совершенно отпали: он побледнел и, стараясь скрыть свое волнение, стал вытаскивать из кармана пачку сигарет. Руки его дрожали, и он не мог унять эту дрожь. Ройял, сидевший на краешке стола, только улыбался едва заметной кривой улыбкой и, как ни в чем не бывало, помахивал ногой в воздухе. Ройял не был храбрее Вилэнда, но, по-видимому, был менее впечатлительным. Профессиональный убийца не может позволить себе поддаваться воображению. Он живет наедине с самим собой и тенями своих жертв. Я снова взглянул на Ройяла и поклялся себе, что настанет день, когда увижу, как его лицо превратится в маску ужаса. Такие маски Ройял часто видел на лицах многих своих жертв, когда они в самую последнюю минуту осознавали, что сейчас умрут, осознавали еще до того, как он нажимал на курок своего маленького смертоносного пистолета.

– Вы очень образно обрисовали все, – резко бросил Вилэнд. Он уже начал приходить в себя.

– Да, описание было довольно образным и четким, но я, по крайней мере, симпатизирую взглядам вашего друга-инженера и понимаю цель, которую он поставил перед собой.

– Забавно. Очень забавно, – прорычал он. Иногда Вилэнд забывал, что хорошо воспитанные деловые магнаты не позволяют себе рычать.

Он посмотрел на меня и внезапно задумался.

– Надеюсь, что вы не прибегнете к таким приемам, Тальбот, надеюсь, что вы не выкинете такой номер, который пытался выкинуть Брайсон?

– Это очень заманчивая мысль, – усмехнулся я, глядя на него, – но вы недооцениваете мои умственные способности. Во-первых, если бы я замыслил нечто подобное, то ни словом бы не намекнул об этом. Во-вторых, на эту прогулку отправитесь не только вы, но и я вместе с вами. По крайней мере, надеюсь отправиться вместе с вами.

– Надеетесь, да? – Вилэнд полностью обрел равновесие, снова стал проницательным и быстро соображал. – Что-то вы вдруг стали слишком уж компанейским, Тальбот?

– Ничего не изменишь, – вздохнул я. – Если бы сказал, что не хочу спускаться в батискафе, вы сочли бы это еще более подозрительным. Не ребячьтесь, Вилэнд. Дело обстоит уже не так, как обстояло несколько часов назад. Разве не помните слов генерала, который гарантировал мне долгую спокойную жизнь? Ведь генерал не шутил, и каждому его слову можно верить. Только попытайтесь. Только попытайтесь спровадить меня на тот свет, и он спровадит вас. Вы слишком азартный игрок, Вилэнд, и слишком трезвый бизнесмен, чтобы остаться ни с чем. Ничего не поделаешь, на этот раз Ройялу придется лишить себя удовольствия прикончить меня.

– Я не получаю никакого удовольствия от убийства, – тихо сказал Ройял. Это была просто констатация факта, и временно сбитый с толку абсурдностью этого утверждения, я внимательно посмотрел на него.

– Я слышал ваши слова или мне только показалось, что вы сказали их? – медленно спросил я.

– Вы когда-нибудь слышали, что могильщик копает могилы ради собственного удовольствия, Тальбот?

– Мне кажется, я понимаю вас, – я посмотрел на него долгим взглядом: он был еще более бесчеловечным, чем я представлял его себе. – Так или иначе, Вилэнд, теперь, когда у меня появилась уверенность, что выживу, я стал по-другому смотреть на вещи. Чем скорее это дело кончится, тем скорее я распрощаюсь с вами и вашими милыми дружками. Да, а еще я хотел бы, чтобы генерал и мне подбросил несколько тысчонок. Ему же не понравится, если станет известно, что он в самых широких масштабах помогал криминальным элементам и покровительствовал им.

– Вы хотите сказать… Вы хотите сказать, что намерены подложить свинью человеку, который спас вам жизнь? – видимо, еще существовало что-то, что могло удивить Вилэнда.

– Так вы, оказывается, ничем не лучше любого из нас. Вы хуже.

– А я никогда и не отрицал этого. Настали тяжелые времена, Вилэнд. Человек должен как-то зарабатывать себе на жизнь, и я не хочу упустить свой шанс. Именно поэтому и предлагаю свою помощь. Да, я подтверждаю, что, прочитав инструкции, даже ребенок сможет заставить батискаф двигаться, заставит его опуститься на дно или подняться на поверхность, но спасательные работы не для любителей. Поверьте мне, Вилэнд, я знаю, что говорю. Все вы – любители. Я – эксперт. Это единственное, что я умею делать в жизни действительно хорошо. Итак, вы берете меня в это путешествие?

Вилэнд посмотрел на меня долгим оценивающим взглядом и тихо сказал:

– Я и не думал спускаться без вас, Тальбот.

Он повернулся, открыл дверь и жестом предложил мне идти впереди него. Он и Ройял шли за мной. Проходя по коридору, я услышал, как Кибатти запер за нами дверь, задвинув тяжелый засов и повернув ключ в замке. Такие предосторожности обеспечивали не меньшую безопасность и сохранность, чем в Английском банке, если бы не одно обстоятельство: в Английском банке кодовый стук автоматически дверь в хранилище не открывает, а здесь дверь автоматически открывалась на кодовый стук. Я запомнил и этот факт, и код. И даже если бы факт выскользнул из моей памяти, то сейчас она снова оживилась бы, так как Вилэнд снова применил этот прием у двери, находящейся в пятнадцати метрах по коридору.

Дверь открыл напарник Кибатти, живущий в комнате напротив. Эта комната была обставлена немного лучше той, из которой мы только что вышли, но в общем мало чем отличалась от нее. В ней не было ни настенных, ни напольных ковров, в ней даже не было стола, но у одной стены стояла мягкая кушетка, на которой сидели генерал и Мэри. Кеннеди, неестественно прямо, сидел на деревянном стуле в углу, а Лэрри, с вытащенным напоказ большим пистолетом и нервно бегающими глазами, лихорадочно ходил взад и вперед по комнате, словно преданно несущий свою службу сторожевой пес. Я безразлично и угрюмо посмотрел на них.

Генерал, как всегда, держался прямо и отчужденно, подчинив все свои мысли и эмоции жесткому контролю, но под глазами у него были темные круги, которых не было еще пару дней назад. Под глазами его дочери тоже были голубоватые тени, лицо ее было бледным, но довольно спокойным, хотя в нем не чувствовалось твердости и решительности ее отца. Ее слегка опущенные, хрупкие плечи заметили все. Что касается меня, то я никогда не любил женщин с железным характером. Больше всего на свете мне хотелось обнять эти хрупкие плечи, но время и место были неподходящими, и, кроме того, это могло вызвать самую непредсказуемую реакцию. А Кеннеди был Кеннеди, каким я привык видеть его: красивое жесткое лицо, похожее на гладкую бронзовую маску; казалось, ничто не тревожит его. А темновишневый китель сидел на нем лучше, чем обычно, и не потому, что он ездил к портному, а потому, что кто-то побеспокоился отобрать у него пистолет, и теперь там, где был карман, ничего не выпирало и не портило отглаженного совершенства его униформы.

Как только за нами закрылась дверь, Мэри Рутвен встала. Глаза ее сердито блестели, и я подумал, что в ней гораздо больше металла, чем мне казалось вначале. Она махнула рукой в сторону Лэрри, даже не взглянув на него.

– Неужели все это действительно необходимо, мистер Вилэнд? – холодно спросила она. – Должна ли я понимать, что теперь мы находимся на такой стадии, что с нами обращаются как с преступниками, преступниками, находящимися под вооруженной охраной?

– Почему вы не обращаете ни малейшего внимания на нашего маленького друга Лэрри? – успокаивая ее, сказал я. – Пистолет в его руке ничего не означает, он просто перестраховывается на всякий случай. Все наркоманы, или, как их называют, «снежные птички», очень нервные и возбужденные, и этот точно такой же, как они, но стоит ему взять в руку пистолет, как это вселяет в него уверенность. Скорее всего, он просрочил время очередного укола, но когда он дорвется и уколется, то вырастет на целых три метра.

Лэрри сделал пару быстрых шагов и сунул пистолет мне в живот. На этот раз движение его нельзя было назвать слишком мягким. Глаза его остекленели, на щеках пылали пунцовые пятна, ярко выделяясь на смертельно бледных щеках, из оскаленных, но плотно сжатых зубов вырывалось прерывистое дыхание, напоминающее то ли шипение, то ли какой-то странный присвист.

– Я уже предупреждал вас, Тальбот, – прошипел он, – предупреждал, чтобы оставили меня в покое. Это последнее предупреждение…

Я посмотрел через его плечо и улыбнулся.

– Оглянись, наркоман, – прошептал я и снова посмотрел за его плечо, слегка кивнув при этом.

Он слишком долго ждал очередной дозы и был взвинчен до предела, чтобы не попасть в ловушку. Я был настолько уверен, что он не устоит, что вцепился правой рукой в его пистолет, когда он только начал поворачивать голову, и когда повернул ее под максимальным углом, моя рука, с силой сжав его руку, направила дуло пистолета в сторону, а потом в пол. Если бы даже он выстрелил, то никто бы не пострадал. Вернее, исключался выстрел в упор, хотя, конечно, я не мог гарантировать того, с какой силой и в каком направлении пуля отскочит рикошетом от стальной палубы и стальных переборок.

Лэрри повернулся ко мне. Лицо его превратилось в безобразную маску ненависти и ярости. Он, задыхаясь, непрерывно бормотал какие-то ругательства и угрозы. Опустив свободную руку, попытался вырвать пистолет. Но самую тяжелую физическую работу, которую когда-либо делал Лэрри, он делал тогда, когда нажимал на поршень шприца. Он напрасно терял время со мной. Я вырвал пистолет, сделал шаг назад и резко ударил его ребром ладони по лицу, одновременно отбросив его в сторону. Я открыл пистолет и, вытащив обойму, зашвырнул ее в один угол комнаты, а пистолет – в другой. Лэрри стоял, согнувшись, у дальней стены, к которой он отлетел после моего удара. Из его носа текла кровь, а из глаз катились по щекам слезы ярости, бессилия и боли. Вид его вызвал у меня ощущение тошноты и холода.

– Все в порядке, Ройял, – не поворачивая головы, сказал я. – Можете убрать свою пушку. Представление окончено.

Но представление еще не окончилось. Я услышал резкий голос.

– Идите и поднимите пистолет, Тальбот. И обойму тоже. Вложите обойму в пистолет и отдайте его Лэрри.

Я медленно повернулся. В руке у Вилэнда был пистолет, костяшки его пальцев, нажимающих на курок, побелели. Мне все это было безразлично. Я посмотрел на Вилэнда: элегантный и сдержанный, как всегда, но напряженность руки, в которой зажат пистолет, и едва заметное учащенное дыхание выдают волнение. Странно: такие люди, как Вилэнд, никогда не позволяют давать волю своим эмоциям и уж, конечно, не вступаются за таких ничтожеств, как Лэрри.

– У вас нет желания подняться на верхнюю палубу и охладить свой пыл, Вилэнд? – спросил я.

– Считаю до пяти.

– А что потом?

– Потом я выстрелю.

– Вы не осмелитесь, – презрительно парировал я. – Такие, как вы, на курок не нажимают, Вилэнд. Иначе зачем бы нанимать своего головореза. И потом у меня есть один вопрос. Кто будет спускаться в батискафе?

– Я начинаю считать, Тальбот. – Я решил, что он малость тронулся.

– Раз… два…

– О'кей, – перебил я его, – считайте хоть до ста. Ничего не могу сказать, считать вы мастак. Могу побиться об заклад, что все математические операции вы проделаете в лучшем виде, но даю голову на отсечение, что не сможете сосчитать все те миллионы, которые потеряете только потому, что у меня нет желания поднять пистолет.

– Я могу найти других людей для того, чтобы спуститься в батискафе.

– Конечно, можете, но только не в Атлантике, где мы сейчас находимся. Здесь таких людей не найти. А у вас не так уж много времени, чтобы заниматься дурацкими играми и вставать в позу, Вилэнд. Держу пари, что самолет с людьми из Федерального бюро расследований в эту самую минуту летит в Марбл-Спрингс, чтобы расследовать ту любопытную телеграмму, которую они получили от Яблонского. А может быть, они уже прилетели? Может быть, в эту самую минуту люди из ФБР стучат в дверь виллы генерала Рутвена и спрашивают: «Где генерал?», а дворецкий отвечает: «Извините, джентльмены, но генерал только что улетел на буровую вышку». На что люди из ФБР говорят: «Мы должны немедленно позвонить генералу. Нам необходимо обсудить с ним важные вопросы». И они позвонят сюда, Вилэнд, позвонят в ту самую минуту, как кончится ураган.

– Боюсь, что он прав, мистер Вилэнд. – Неожиданная помощь пришла от Ройяла. – Времени у нас и вправду не так уж много.

Вилэнд долго молчал. Потом опустил пистолет, повернулся и вышел из комнаты.

Ройял, как всегда, не проявлял никаких признаков волнения или напряжения. Он улыбнулся и сказал:

– Мистер Вилэнд пошел к себе перекусить. Завтрак для нас всех тоже готов, – он отступил в сторону, пропуская нас вперед.

Эпизод с Лэрри и реакция Вилэнда были неожиданными и странными. Непонятная реакция. Совершенно непонятная. Я глубоко задумался, пытаясь найти этому хотя бы какое-то туманное объяснение, пока Лэрри поднимал с пола свой пистолет и обойму. Но так и не нашел объяснения внезапной запальчивости Вилэнда. Внезапно я почувствовал, что очень голоден. Посторонился, чтобы пропустить всех, кроме Ройяла. Я поступил так не из вежливости, а потому что боялся, как бы Лэрри не пустил мне пулю в спину, потом ускорил шаги, делая вид, что не пытаюсь нагнать Мэри и Кеннеди.

Пройти на противоположную сторону буровой вышки мы могли, если бы пересекли верхнюю палубу и преодолели бы при этом около тридцати метров. Сегодня на этой палубе я рано утром разговаривал с Джо Курраном. Это были самые длинные, самые мокрые и самые ветреные тридцать метров, которые мне когда-либо довелось пройти в своей жизни.

С одной стороны палубы до другой были протянуты два каната, но не помешало, если бы через всю палубу была протянута пара дюжин канатов, чтобы людей не смыло в море.

Сила ветра была фантастической, казалось, что с тех пор, как мы прибыли на буровую вышку четыре часа тому назад, сила ветра возросла вдвое. Теперь я понял, что нечего ждать прибытия на вышку лодки или вертолета, пока не утихнет ураган. Мы были полностью отрезаны от внешнего мира.

В половине третьего дня стало темно, словно наступили сумерки, и из огромной черной гряды грозовых туч, скопившихся над нашими головами, несся ветер, который набрасывался на объект Х-13 с такой бешеной силой, словно хотел вырвать его с корнем вместе со всеми его тринадцатью опорами, опрокинуть и сбросить в морскую пучину. Ветер ревел и выл, носясь по буровой вышке с неукротимой яростью, и даже на расстоянии шестидесяти метров мы слышали заглушающую глухой гром шторма какофонию, кричащую сатанинскую музыку бешеного ветра, свистящего и визжащего фальцетом, когда он прорывался через сотни стальных балок, из которых была построена вся эта устремленная ввысь громада буровой вышки. Медленно продвигаясь вперед, мы сгибались почти вдвое, выдерживая напоры встречного ветра, и, чтобы удержаться на ногах, повисали на одном из спасательных канатов, панически боясь, что он выскользнет из рук. Если кто-то выпустит этот канат, то ветер тут же собьет его с ног, и он покатится по палубе и будет катиться до тех пор, пока ветер не швырнет его за борт: именно такой была сила ветра. Он вырывают дыхание из легких, и под его острыми, как лезвие ножа, ураганными и резкими, как удары хлыста, порывами хлестал дождь, обжигая незащищенную кожу нескончаемым градом тяжелых капель, похожих на крошечные свинцовые пули.

Мэри первой пробивала себе путь, пересекая охваченную стихией палубу, и почти вплотную за ней двигался Кеннеди, одной рукой вцепившись в канат, а второй крепко обхватив девушку за талию. В другое время у меня могло бы появиться желание поразмышлять на тему о счастье, о том, что некоторым людям чертовски везет и что, наверное, они родились в рубашке. Но сейчас у меня на уме были гораздо более важные вещи. Я подошел к Кеннеди совсем близко и, почти наступая ему на пятки, приблизил свою голову к его голове и, стараясь перекричать шум шторма, крикнул:

– Пришло ли хоть слово?

Он был умен, этот шофер. Не убыстрил и не замедлил своих шагов и не обернулся, только едва заметно покачал головой.

– Проклятье! – крикнул я. – Вы звонили?

Он снова покачал головой. На этот раз я увидел в его кивке нетерпение, но подумав, чем он рискует, не мог упрекнуть его. У него действительно было очень мало шансов услышать или узнать что-либо, ведь Лэрри все время крутился вокруг него, размахивая своим огромным пистолетом. Крутился с той самой минуты, как Кеннеди появился на буровой вышке.

– Мне необходимо переговорить с вами, Кеннеди! – крикнул я.

На этот раз он тоже услышал меня: кивок был едва заметен, но я уловил его.

Мы наконец-то перешли на другую сторону палубы, прошли в тяжелую запирающуюся на скобу дверь и сразу же очутились в совершенно ином мире. Дело не в том, что внезапно наступила тишина, не в том, что стало тепло, не в том, что не было больше дождя и ветра, нет, главное было не в этом, хотя это несомненно имело свой положительный эффект: по сравнению с другой стороной буровой вышки, откуда мы только что добрались сюда, эта сторона была похожа на роскошный отель.

Вместо холодной стали переборок стены были отделаны какой-то разновидностью пластика, то ли полифена, то ли формика, в виде панелей, окрашенных в приятные для глаз пастельные тона. Пол выстлан толстой, заглушающей звуки шагов резиной. Расстеленная нам под ноги ковровая дорожка шла от одного до другого конца коридора. Вместо резкого, ничем не затененного света висящих над головой ламп, разбросанных в беспорядке, от закрепленных в панелях неоновых трубочек шел теплый рассеянный свет. В коридоре было несколько дверей. Одна или две из них были открыты, что позволяло видеть прекрасно обставленные комнаты, мебель в которых напоминала мебель кают старшего офицерского состава на линкорах. Бурение нефтяных скважин вынуждает людей жить в тяжелых условиях, но в часы, свободные от работы, бурильщики на этой буровой вышке, видимо, жили совсем неплохо. Найти такой комфорт, граничащий почти с роскошью, в металлическом марсианском сооружении, находящемся на расстоянии многих километров от берега в открытом море, казалось чем-то сверхъестественным и вместе с тем, как ни странно, нелепым.

Но более всего из всех этих проявлений комфорта меня удивило то, что там были скрытые громкоговорители, расположенные вдоль коридора через определенные интервалы. Из них доносилась музыка, тихая, но достаточно громкая для той цели, которую я поставил перед собой. Когда последний из нас пересек порог комнаты, Кеннеди повернулся и посмотрел на Ройяла.

– Куда мы, направляемся, сэр? – Да, он действительно был образцовым шофером: любой, кто обратился бы к Ройялу и назвал бы его «сэр», заслуживал медали.

– В комнату генерала. Идите впереди.

– Я привык обедать вместе с бурильщиками, – твердо сказал Кеннеди.

– Только не сегодня. Не теряйте времени на споры и поторопитесь.

Кеннеди тут же поймал его на слове. Вскоре почти все отстали от него метра на три. Все, за исключением меня. Я знал, что времени у нас в обрез, и тихо, наклонив голову и не глядя на него, прошептал:

– Можем ли мы позвонить по телефону в город?

– Нет. Разговор прослушают. Один из людей Вилэнда постоянно дежурит в радиорубке, где работает оператор, соединяющий буровую вышку с городом. Человек Вилэнда прослушивает все разговоры: и когда звонят сюда, и когда звонят отсюда.

– Вы видели шерифа?

– Я видел его помощника. Он получил какое-то сообщение.

– Как они дадут нам знать, если все пройдет удачно?

– Сообщат генералу, что вы… или человек, похожий на вас, арестованы в Джексонвилле в то время, когда он отправился на север…

Мне захотелось громко выругаться, но я удовлетворился тем, что выругался про себя. Возможно, это лучшее, что пришло им в голову за такое короткое время, но это решение было неудачным и граничило с провалом. Постоянный оператор мог действительно передать сообщение генералу, и я, если бы мне крупно повезло, мог случайно, оказаться рядом с ним в это время. Но подручный Вилэнда, наблюдающий за оператором, сообразил бы, что сообщение фальшивое, или вообще не передал бы его, или передал бы с опозданием на несколько часов, да и то в виде шутки. Кроме того, не было ни малейшей уверенности в том, что даже тогда это сообщение могло бы достичь моих ушей. Все, все могло провалиться. Люди могли умереть только из-за того, что я не получил это, так необходимое мне известие. Это уже была не неудача, это был провал. Тревога и огорчение, которые я испытывал, были настолько сильными, а крайняя необходимость получения известия настолько отчаянной, что я стал мучительно искать выход.

Музыка неожиданно оборвалась. В это время я и Кеннеди как раз поворачивали за угол, который на какую-то секунду отрезал нас от остальных. Я воспользовался этим и, замедлив шаги, тихо спросил:

– Оператор, работающий на коротких волнах, дежурит постоянно или нет?

Кеннеди колебался.

– Не знаю. Мне кажется, что когда он куда-нибудь уходит, то включается звуковой сигнал. – Я знал, что он имеет в виду. Когда по какой-то причине оператор вынужден выйти из радиорубки и оставить радио без присмотра, а в это время кто-то звонит издалека, то на этот случай в радиорубке имеется прибор, подающий звуковой сигнал, который поступает на пост прослушивания.

– Вы умеете работать на коротковолновом передатчике? – спросил я. Он покачал головой.

– Вы должны помочь мне, Кеннеди. Очень важно, чтобы…

– Тальбот!

Это был голос Ройяла. Он слышал мои слова, я был уверен, что он слышал их. Если у него появится хоть малейшее подозрение, можно считать, что я и Кеннеди обменялись последними словами в своей жизни и что с нами покончено. Я быстро преодолел ступеньки, на которые отстал, но потом стал все больше замедлять шаг и оглядываться по сторонам с выражением удивления на лице. Ройял был в трех метрах от меня, но я не заметил никаких признаков подозрительности или враждебности на его лице. Вместе с тем его лицо никогда не отражало его впечатлений или настроений: Ройял давным-давно забыл, что на его лице может быть какое-то выражение.

– Подождите здесь, – отрывисто сказал он, прошел вперед, открыл дверь, заглянул в комнату, огляделся вокруг и сделал нам знак, приглашая войти. – Все в порядке. Проходите.

Мы вошли. Комната была большая, более шести метров длиной, и роскошно обставленная. От стены до стены красный ковер, квадратные с матовыми стеклами окна обрамляли красные шторы, на креслах зеленые с красным ситцевые чехлы. В одном углу комнаты находился бар, рядом с которым стояли высокие стулья с сиденьями, обитыми красной кожей, вблизи от двери стоял стол с поверхностью из пластика и вокруг него восемь стульев. В противоположном углу, как раз напротив бара, был альков, отделенный занавеской от остальной части комнаты. Это была столовая, двустворчатые двери которой открывались внутрь. В этой столовой генерал обедал, когда приезжал на буровую, обходясь там без особых удобств.

Вилэнд уже ожидал нас. Казалось, к нему вернулись его обычное хладнокровие и невозмутимость, и я должен был согласиться с тем, что его холеное лицо с гладкой кожей, аккуратными усиками и благородной сединой на висках как нельзя лучше вписывалось в интерьер этой роскошной комнаты.

– Закрой дверь, – сказал он Лэрри и, повернувшись ко мне, кивнул в сторону занавешенного алькова. – Вы будете обедать там, Тальбот.

– А как же иначе, – согласился я. – Вы меня наняли. Я ваш слуга и должен есть на кухне.

– Вы будете обедать там по той простой причине, по которой не встретили в коридоре ни одной живой души по дороге сюда. Неужели думаете, что нас устроит бригада бурильщиков, члены которой будут бегать взад и вперед и кричать направо и налево о том, что по буровой вышке расхаживает Тальбот, убийца, которого разыскивает полиция? Не забывайте о том, что здесь есть радио и что сюда ежедневно доставляются свежие газеты… Мне кажется, пора пригласить официанта, генерал. А вы какого мнения на этот счет?

Я откинул занавеску, прошел в альков и сел на стул, стоящий у маленького столика. Я чувствовал себя не в своей тарелке. Меня тревожил Ройял. Я воспрянул бы духом, если бы узнал, что он ни в чем не заподозрил меня, что подошел к нам, желая убедиться, что все в порядке, прежде чем мы пошли в столовую генерала. Вместе с тем я лихорадочно искал, где совершил ошибку и чем выдал себя. Мое внимание было слишком занято животрепещущими проблемами, и я совсем забыл, что должен играть роль убийцы. Если бы я был настоящим убийцей, которого разыскивает полиция, то старался бы прятать лицо при виде людей и никогда бы не ходил один, стараясь смешаться с другими людьми и затеряться среди них. Со страхом заглядывал бы за каждый угол, прежде чем идти дальше. Но я не делал ничего подобного. Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем Ройялу придет в голову удивиться, почему я не предпринимал никаких мер предосторожности.

Я услышал, как открылась дверь и в комнату кто-то вошел. Наверное, это официант. Генерал снова стал хозяином, а Вилэнд превратился в его подчиненного и гостя: талант генерала переходить от одной роли к другой, его удивительный дар владеть собой в любых обстоятельствах производили на меня все большее впечатление по мере того, как я наблюдал за ним. У меня появилась надежда, что разумно рассказать генералу кое-что из происходящего. Попробовать найти у него поддержку и помощь в одном серьезном деле. Теперь я убедился, что он отлично может скрывать свои истинные чувства и может играть на два фронта, если этого потребует ситуация. Но все дело в том, что он был за тысячу километров от моей надежды вступить с ним в контакт.

Генерал отдал официанту какое-то распоряжение, и тот вышел. Почти целую минуту в комнате царила полная тишина. Потом кто-то встал, и я услышал звук открываемых бутылок и звон бокалов. Такие мелочи, как убийство и насильственное принуждение к поднятию со дна моря затонувших миллионов, не могут помешать соблюдению традиционных многовековых обычаев гостеприимства, которыми издавна славятся южные штаты Америки. Если бы я заключил пари, что генерал собственной персоной выполняет обязанности бармена, то я бы выиграл, но если бы мне привелось заключить еще более убедительное пари, что генерал никогда не пригласит к столу убийцу Тальбота, то я бы проиграл. Вскоре занавеска алькова была откинута в сторону, и генерал собственноручно поставил передо мной на стол наполненный бокал. В течение нескольких секунд он стоял, наклонившись над маленьким столиком, и смотрел на меня таким взглядом, каким никто не удостоит человека, зная, что он – убийца, зная, что он похитил его дочь и угрожал убить ее. Это был долгий, оценивающий, внимательный взгляд, и потом, к моему величайшему удивлению, углы его рта приподнялись в улыбке, и он подмигнул мне. Я не верил своим глазам, но ошибка исключалась: он улыбнулся и подмигнул мне. А еще через мгновение вышел, и занавеска снова отгородила мой альков, отрезав меня от собравшейся в комнате компании. То, что произошло, мне не пригрезилось и не было плодом моего воображения. Генерал был на моей стороне. Я не мог предположить, насколько надежно он перешел на мою сторону, так как не имел ни малейшего понятия о том, какие причины заставили его переменить мнение обо мне в мою пользу. Возможно, он что-то узнал, возможно, что-то заподозрил. Только в одном я был уверен: его дочь не сказала ему обо мне ни слова. Я сделал ей достаточно сильное внушение о необходимости соблюдать абсолютную секретность.

Из комнаты доносился шум голосов, и, прислушавшись, я понял, что говорит генерал Рутвен.

– Это чертовски оскорбительно и совершенно нелепо, – говорил он голосом, которого я никогда не слышал раньше: сухим, ледяным голосом, которым говорят тогда, когда хотят достичь максимальной степени убедительности, чтобы подавить сопротивление непокорного совета директоров. – Я не виню Тальбота, хоть он и убийца. Это размахивание пистолетом, эту мелочную опеку над ним пора прекратить. Я настаиваю на этом, Вилэнд. В этом нет никакой необходимости. Никогда не думал, что такой человек, как вы, Вилэнд, устроит такую дешевую мелодраму. – Генерал горячился все больше, он говорил о том, что меня пасут, словно овцу, и все время держат под дулом пистолета. – Посмотрите, какая погода, Вилэнд… По крайней мере, в ближайшие двенадцать часов никто не сможет вырваться отсюда… Нет никаких оснований устраивать переполох, и вам известно, что кто-кто, а я уж меньше всего заинтересован в этом… Я готов поручиться за дочь и за Кеннеди.

Генерал был колючим, колючим, как игла, он был гораздо колючее Ройяла или Вилэнда. Правда, немного запоздал выступить против надзора за мной. Мне казалось, он выдал эту тираду потому, что фактически боролся не за мою, а за свою собственную свободу, быть может, даже за свою жизнь. Впрочем, еще более вероятно, что он боролся за своего шофера. И что самое главное, он добился победы. Вилэнд пошел на уступки, но с условием, что когда он и Ройял будут спускаться в батискафе в море, то генерал, его шофер и Мэри проведут время в комнате над колонной с людьми Вилэнда. Я до сих пор не имел понятия, сколько людей было у Вилэнда на буровой вышке, но думал, что если не считать Лэрри, Кибатти и его напарника, то там было еще по меньшей мере три человека. И этими тремя будет в отсутствие Вилэнда и Ройяла распоряжаться Кибатти.

Вскоре разговор прервался, так как снова постучали в дверь. Официанты поставили на стол блюда с едой и хотели обслужить гостей генерала, но он сказал, что их услуги им не потребуются. Как только за ними закрылась дверь, он сказал:

– Мэри, будь добра, отнеси что-нибудь Тальботу.

Я услышал, как ножки стула тихо скользнули по ковру, чей-то голос сказал:

– Если вы не возражаете, сэр… – это был голос Кеннеди.

– Благодарю вас, Кеннеди. Подождите минутку, пока дочка разложит на тарелки еду.

Вскоре занавеску снова откинули, и Кеннеди осторожно поставил передо мной тарелку. Кроме тарелки, положил на стол маленькую записную книжечку в переплете из голубой кожи. Потом выпрямился, безразлично посмотрел на меня и вышел.

Он ушел так быстро, что я не успел осознать важности того, что он сделал. Он хорошо понимал, что, каких бы уступок в свободе передвижения ни добился генерал, меня они не касались. С меня не спустят глаз ни на минуту. Кеннеди знал, что наш последний шанс переговорить утерян. Но пока эта маленькая записная книжка в голубом переплете лежала рядом, этот последний шанс связи все еще оставался.

Это была не совсем обычная записная книжка. Это было нечто среднее между книжкой, в которой ведут дневники, и книжкой, в которую заносят расходы. В корешок переплета был всунут тоненький карандаш. Такими книжками пользуются также владельцы гаражей и владельцы автомагазинов в канун Рождества, чтобы можно было быстрее обслужить своих покупателей. Они делают записи в книжке, а клиент рассчитывается за свои покупки в удобное для себя время. Почти все шоферы тоже имели такие книжки и вносили в них расходы: стоимость бензина, масла, ремонта, число пройденных километров и расход бензина. Меня, конечно, все эти статьи расходов совершенно не интересовали: меня интересовали только пустые строчки на страницах книжки и маленький, такого же голубого цвета, как переплет, карандаш.

Одним глазом я посматривал на занавеску, другим – на записную книжку, внимательно прислушиваясь к голосам и звукам, доносящимся из-за занавески. Я писал минут пять правой рукой, стараясь уложиться в это короткое время и написать Кеннеди все, что хотел, но не смог сказать ему. Когда дело было сделано, я совершенно резонно почувствовал себя удовлетворенным, хотя многое еще зависело от случая. Но мне больше ничего не оставалось. Отдаться на волю случая входило в правила этой игры.

Минут через десять после того, как я кончил писать, Кеннеди принес мне чашку кофе. Книжечки на столе он не увидел, но без всяких колебаний сунул руку под лежащую перед мной скомканную салфетку, вытащил книжечку и быстро сунул ее в карман. Я полностью доверял теперь Симону Кеннеди.

Через пять минут Вилэнд и Ройял отвели меня на другую сторону буровой вышки. Преодолевать бешеные порывы ветра, свирепствующего на открытой палубе, на этот раз было ничуть не легче, чем полчаса тому назад. За это время, пока мы находились в уютной столовой, тьма сгустилась настолько, будто наступила ночь.

В три часа двадцать минут я снова влез в батискаф, плотно захлопнув над головой его крышку.

Глава 10

В половине седьмого вечера я вылез из батискафа и был очень доволен, что наконец-то выбрался оттуда. Когда не занят работой, – а я занимался ею точно по часам одну минуту, а потом не пошевелил и пальцем – время тянется очень медленно и томительно. Тем более что внутри батискафа нет ничего, что могло бы ослабить напряжение. Я сказал Кибатти, чтобы он открыл люк и один поднялся по ста восьмидесяти железным ступенькам в верхнюю камеру. Ройял был уже там. В полном одиночестве.

– Кончили работу, Тальбот? – спросил он.

– Сделал все, что можно было сделать. Теперь мне нужны бумага, карандаш и инструкции по эксплуатации батискафа, и если я прав, а я думаю, что прав, смогу через пять минут после того, как снова спущусь в кабину батискафа, запустить все моторы. Где Вилэнд?

– Минут пять тому назад его позвал генерал.

Да, видно, старик – крепкий орешек.

– Они куда-то уехали, а куда, мне неизвестно.

– Это не имеет значения. У меня на все дела и на то, чтобы разобраться с инструкциями, уйдет не больше получаса. Можете доложить, Ройял, что вскоре после семи батискаф будет готов к спуску. Итак, повторяю: мне нужна бумага, тишина и покой для того, чтобы сделать расчеты. Где я могу поработать поблизости отсюда?

– А здесь вы можете работать? – тихо спросил Ройял. – Я попрошу Кибатти, чтобы он принес вам бумагу.

– Если вы думаете, что я буду работать, а Кибатти все время торчать рядом и наблюдать за мной своими рыбьими глазами, то ошибаетесь, – на какое-то мгновение я задумался. – Когда мы возвращались сюда, то проходили мимо какой-то похожей на кабинет комнаты. Она находится в нескольких метрах отсюда в коридоре. Комната была открыта. Я видел в ней хороший стол и все необходимое для работы. Вам остается только дать мне бумагу и инструкцию.

– Хотите в эту комнату? Ну что ж, никто, наверное, от этого не пострадает, а? – Ройял пожал плечами и отступил в сторону, пропуская меня. Когда я вылез наружу, тут же появился Кибатти. Не успели мы пройти метра три по коридору, как я услышал за спиной весьма убедительный глухой стук задвигаемого засова, а потом – как повернулся ключ в двери. Кибатти относился к своим обязанностям со всей ответственностью хранителя замка.

Пройдя половину коридора, я через открытую дверь снова увидел эту комнату, маленькую, но обставленную довольно комфортабельно. Посмотрев через плечо на Ройяла, увидел, что он кивнул, и вошел. Комната выглядела, как офис архитектора. Там была пара больших чертежных досок на подставках. Над досками укреплены лампы дневного света. Я прошел мимо досок, так как меня привлекал большой стол, поверхность которого была обтянута кожей. Рядом со столом стояло удобное кресло.

Ройял оглядел комнату. Он был в своем репертуаре. Может, привычка? Да, Ройял всегда был предельно осторожным. Невозможно представить, чтобы он сидел где-то спиной к двери или спиной к окну, как невозможно представить его с блеском в глазах. Мне кажется, он не изменил бы своей привычке, даже если бы находился в детской комнате. Правда, на этот раз он осмотрел комнату больше с точки зрения оценки ее в качестве тюремной камеры. То, что он увидел, видимо, удовлетворило его: не считая порога, через который мы только что переступили, второй выход из комнаты был только через застекленное окно, выходящее на море. Ройял взял стул, стоящий прямо под лампами дневного света, установленными над головой, и закурил сигарету. Сидел и молчал. Свет лампы поблескивал на его гладких золотистых волосах. Его не отражающее никаких мыслей и настроений лицо находилось в тени. Он сидел не более чем в полутора метрах от меня. В руках у него ничего не было. Правда, он мог бы запросто вытащить свой маленький черный пистолет и всадить мне две пули промеж глаз прежде, чем я проделал бы половину пути к его креслу. Но, видимо, карты еще не предсказывали гибели, по крайней мере, моей гибели.

Я потратил десять минут на то, чтобы написать на листке бумаги какие-то цифры. Время от времени, от нечего делать, передвигал взад и вперед рейсшину на чертежной доске, изучая одновременно прокладку электропроводов и, естественно, не получая никаких разумных результатов. Я щелкал языком от нетерпения, почесывал концом карандаша голову, сжимал губы и с возрастающим раздражением смотрел на стены, дверь и окно. Но чаще всего раздраженно смотрел на Ройяла. И в конце концов он заметил это слишком явной была демонстрация моего раздражения, чтобы продолжать оставаться в неведении о моем отношении к нему.

– Мое присутствие раздражает вас, Тальбот?

– Что? Как сказать, не то, чтобы… но только я не могу получить…

– Значит, вам работается не так легко, как вы думали, а?

Я злобно и молча уставился на него. Если он промолчит, мне ничего не останется, как самому подсказать ему убраться отсюда. К счастью, он сам пришел мне на выручку.

– Я так же, как и вы, хочу, чтобы это дело подошло к концу. Мне сдается, что вы относитесь к таким людям, которые не любят, когда их отвлекают, – он легко поднялся на ноги, посмотрел на бумагу, которая лежала передо мной, поднял одной рукой свой стул и направился к двери. – Лучше подожду снаружи.

Я молча кивнул головой. Он вынул ключ из двери, вышел в коридор и запер дверь на ключ. Я встал, на цыпочках подкрался к двери и замер.

Долго ждать не пришлось. Не прошло и минуты, как я услышал шум шагов в коридоре и чей-то голос:

– Извини, Мак, – человек говорил с явным американским акцентом, и не успел он произнести эти слова, как послышался сильный, глухо прозвучавший удар. Этот тяжелый удар заставил меня сморщиться, словно от боли. Через мгновение ключ повернулся в замке, и дверь открылась. Я помог втащить в комнату тяжелый груз.

Этим тяжелым грузом был Ройял, бездыханный и сразу похолодевший, как камбала. Мы подтащили его к порогу. Человек в плаще приподнял его над порогом, перетащил через порог и запер ключом дверь. Не медля ни минуты, человек начал энергично стаскивать с себя плащ, пальто и краги. Под этой одеждой я увидел темно-бордовый, безупречный, как всегда, китель.

– Неплохо, – пробормотал я, – и маскировка, и американский акцент. Вам удалось обмануть даже меня.

– Самое главное, мне удалось обмануть Ройяла, – Кеннеди наклонился и посмотрел на начинающую синеть ссадину на виске Ройяла. – Жаль, если я саданул его слишком сильно. – Кеннеди действительно очень встревожился. Точно так же встревожился бы и я, если бы случайно наступил на тарантула.

– Ничего, он выживет, Симон. Зато вы получили удовольствие, которое пришлось неоднократно откладывать. – Я сбросил одежду и стал быстро натягивать плащ. – Вам удалось договориться? Материалы в мастерскую доставлены?

– Послушайте, Тальбот, – укоризненно сказал он. – У меня было всего три часа, и ни одной минутой больше.

– Этого времени вполне достаточно. А что если наш друг начнет проявлять признаки жизни?

– Тогда я снова приму такие же меры, – задумчиво сказал Кеннеди.

Я улыбнулся и вышел из комнаты. Неизвестно, сколько времени генералу удастся продержать Вилэнда по поводу того ложного поручения, ради которого он вызвал его, но я подозревал, что не особенно долго. Вилэнд уже, наверное, начал тревожиться, что слишком долго отсутствует. Может быть, я сослужил себе дурную службу, сообщив ему, что агенты ФБР ждут не дождутся улучшения погоды, чтобы приехать на буровую и начать допрос генерала Рутвена. Но тогда на меня был наставлен пистолет Вилэнда, он угрожал убить меня, и мне ничего не оставалось, как выбросить вперед руку и ухватиться за самую толстую соломинку, которая попалась на глаза.

Ветер на открытой верхней палубе пронзительно свистел и сбивал меня с ног с такой же силой, как прежде, но направление ветра переменилось, и я должен был пробиваться, идя ему навстречу. Теперь это был северный ветер, и я понял, что центр урагана тоже переместился куда-то на север в направлении Тампы. Казалось, ветер и море через несколько часов успокоятся. Но в эту минуту ветер был таким же сильным, как прежде, и, пересекая палубу, я шел, согнувшись почти вдвое и вытянув далеко вперед голову и плечи, подставляя их яростным порывам ветра. При этом моя голова была повернута в ту сторону, откуда шел. Мне показалось, что недалеко от меня, в полутьме, маячит какая-то фигура, вцепившаяся в канат и медленно ползущая по нему вперед. Этот кто-то был позади меня, но я не обратил на него особого внимания. Наверное, люди пользовались спасательными канатами с утра и до вечера.

Время, когда я проявлял осмотрительность и боялся любой опасности, внимательно обследовал все, что подстерегало меня на пути, осталось позади. Теперь пришло другое время: надо идти ва-банк, все или ничего. Добравшись до другой стороны палубы, я прошел по широкому коридору, где сегодня днем шепотом говорил с Кеннеди, и в конце коридора повернул не налево, куда мы поворачивали раньше, а направо. Потом остановился, чтобы сориентироваться, и направился к широкому трапу, который, как сказала Мэри, вел к палубе буровой вышки. По палубе бродило несколько человек. Одна из открытых дверей комнат, мимо которых я проходил, видимо, была комнатой отдыха. В ней сидело много людей, окутанных голубоватым дымом: видимо, все бурильные работы на верхней палубе прекращены. Это обстоятельство отнюдь не тревожило бурильщиков: их десятидневная вахта полностью оплачена с того самого момента, как они покинули берег, и до того дня, когда они вернутся. Меня это тоже не тревожило, так как целью моих устремлений была рабочая палуба, и отсутствие суеты и передвижений, которые в обычное время здорово помешали бы, теперь намного облегчили мою задачу.

Я снова повернул за угол и едва не столкнулся нос к носу с двумя людьми, которые горячо спорили о чем-то. Это были Вилэнд и генерал. Говорил Вилэнд, но, увидев приближающегося к ним человека, он замолчал и посмотрел на меня. Извинившись, что толкнул, я продолжал спускаться. Я был уверен, что он не узнал меня: клеенчатая шапка была надвинута почти на глаза, а развевающийся на ветру воротник плаща был поднят до самого носа. Но самой лучшей маскировкой было то, что я распрощался со своей хромотой. И все же, несмотря на все эти предосторожности, у меня появилось отвратительное ощущение, что между лопаток пробежал озноб. Оно сохранялось до тех пор, пока не свернул за угол. Я не знал, что в дальнейшем сулит этот явный спор между генералом и Вилэндом – хорошее или плохое. Если генералу удалось серьезно заинтересовать Вилэнда в какой-то спорной проблеме, сулящей немедленную личную выгоду для них обоих, тогда все к лучшему, но если Вилэнд протестовал против этого и доказывал, что это только никому не нужная отсрочка, дело могло принять очень плохой оборот. Если Вилэнд вернется на другую сторону буровой вышки раньше меня, лучше вообще не думать об этом, потому что последствия будут губительными. И я старался не думать о них. Вместо этого побежал, не обращая внимания на удивленные взгляды немногих людей, находящихся поблизости. Они, конечно, никак не могли понять причину такой бешеной активности, когда их сегодняшний рабочий день уже превратился в хорошо оплаченный праздник. Я добежал до трапа и стал подниматься, перепрыгивая сразу через две ступеньки.

Мэри, плотно завернувшаяся в пластмассовый плащ с капюшоном, ждала у закрытой двери на верхней ступеньке. Увидев меня, она отпрянула назад и вскрикнула от испуга – так внезапно выросла перед ней моя фигура. Немного придя в себя, она оттянула воротник моего плаща, чтобы убедиться, что это я.

– Вы! – она смотрела на меня широко раскрытыми глазами. – А ваша больная нога… Почему вы не хромаете?

– Я никогда не хромал. Это уловка. Самая гарантированная уловка, чтобы одурачить наиболее подозрительных. Кеннеди передал, для чего вы нужны мне?

– Да. Он сказал, что я должна быть чем-то вроде сторожевого пса и нести караульную службу.

– Правильно. Я не хочу получить пулю или нож в спину в радиорубке. Сожалею, что мне пришлось остановить свой выбор на вас, но у меня нет иного выхода. Где находится эта радиорубка?

– Надо войти в эту дверь, – показала она, – и пройти около пятнадцати метров вперед.

– Пойдемте, – я схватил дверную ручку и неосторожно повернул ее.

Дверь с силой распахнулась, и если бы я не так крепко сжимал ручку, то свалился бы к подножию лестницы. Мощный порыв завывающего ветра отбросил и меня и дверь на переборку с такой силой, что перехватило дыхание. Меня наверняка оглушило бы, если бы не смягчившая удар штормовка, когда я затылком врезался в стальную переборку. Какое-то мгновение никак не мог прийти в себя. Голова кружилась, перед глазами мелькал калейдоскоп цветной оскольчатой мозаики. Согнувшись пополам, пытался противостоять напору урагана и, заливаясь болезненным кашлем, старался набрать хоть немного воздуха в легкие и справиться с болевым шоком. Потом я выпрямился и, шатаясь, прошел в дверь, таща за руку Мэри. Дважды я пробовал плотно прикрыть дверь, но не мог сделать это даже наполовину. Я прекратил эти безуспешные попытки: снизу надо было бы послать целый взвод рабочих, чтобы справиться с этой дверью и плотно закрыть ее. Мне некогда было возиться, у меня более важные дела. Это была кошмарная ночь, темная, заполненная воем ветра ночь. Я почти совсем прикрыл глаза, оставив только узкие щелочки. Только так можно было выдержать хлесткие, кинжальные удары дождя и ветра. Потом поднял голову вверх и посмотрел на черное небо. Метрах в шестидесяти над моей головой был отчетливо виден огонь маяка, установленного на самом верху буровой вышки для того, чтобы давать сигнал пролетающим мимо самолетам. Правда, в такую ночь, как эта, маяк был абсолютно бесполезен, если только в небо не поднялся сумасшедший летчик, желающий продемонстрировать кому-то мастерство и похвастаться, что может летать даже в такую погоду. Использовать свет маяка для освещения палубы было абсолютно бесполезно. Вместе с тем, отсутствие света давало и большой выигрыш. Если отрицательным фактором была возможность столкнуться в темноте с какой-либо опасностью, так как я шел наугад и ничего не видел, и даже покалечиться, то положительным фактором было то, что другие люди не видели, куда я направляюсь.

Взявшись за руки, раскачиваясь и спотыкаясь, я и Мэри, словно пьяные, брели вперед, пересекая палубу и направлясь к квадратному пятну света, отбрасываемого на палубу из невидимого нам окна. Мы дошли до двери на южной стороне, расположенной за ближайшим углом, и укрылись там от ветра. Не успел я нагнуться, чтобы посмотреть в замочную скважину, как Мэри схватилась за ручку, толкнула дверь и вошла в небольшой неосвещенный коридор. Чувствуя себя довольно глупо, я выпрямился и последовал за ней. Она тихо прикрыла за нами дверь.

– Входная дверь – в дальнем конце справа, – прошептала она. Затем обхватила обеими руками мою шею и прошептала на ухо: – Мне кажется, в радиорубке кто-то есть. – На расстоянии полуметра голоса ее никто бы не услышал.

Я замер и прислушался. Руки Мэри все еще обвивали мою шею. В другое время я мог бы простоять так всю ночь. Но сейчас время было самое неблагоприятное:

– А может, они просто оставили свет, чтобы оператор не сбился с пути по дороге к рубке, если зазвонит сигнал тревоги?

– Мне кажется, я слышала какое-то движение, – прошептала она.

– Сейчас некогда осторожничать. Оставайтесь в коридоре, – пробормотал я. – Все будет, как надо, – я ободряюще пожал ее руки, снимая их со своей шеи и горько размышляя о том, что Тальботу «везет», как всегда. Затем прошел вверх по коридору, открыл дверь и вошел в радиорубку.

Какое-то мгновение я стоял в дверях, мигая от яркого света, но мигая не слишком быстро, чтобы успеть разглядеть того, кто был в радиорубке. Крупный дородный парень, сидящий у радиостола, повернулся на вращающемся стульчике, как только открылась дверь. Даже если я не увидел бы его, то через какую-то долю секунды услышал бы, как он вскочил, оттолкнув свой вращающийся стул, и тот с громким стуком упал на пол. С быстротой, удивительной для такого крупного мужчины, парень повернулся ко мне лицом. Он был выше меня, гораздо шире в плечах и более тяжелого веса. И гораздо моложе. У него были до синевы выбритые скулы, черные глаза, черные волосы и лицо бандита. Такие лица можно иногда встретить в первом или втором поколении итало-американцев. Если он был радистом, то я – королевой Шебой.

– К чему вся эта паника? – быстро спросил я. Это был мой лучший американский акцент, и он был ужасен. – Босс просил передать вам сообщение.

– Какой босс? – тихо спросил он. У него была мускулатура чемпиона в тяжелом весе и соответствующее лицо. Такие данные не всегда свидетельствуют о том, что перед вами идиот, и этот парень не был идиотом. – Покажите мне ваше лицо, Мак.

– Какая муха вас укусила? – я опустил воротник пальто. – Вы этого хотите?

– А теперь шляпу, – спокойно сказал он.

Я снял шляпу, бросил ему в лицо и одновременно услышал, как из его губ вырвалось одно-единственное слово:

– Тальбот!

Я нырнул вниз одновременно с тем, как бросил в него шляпу, и ударил его поддых левым плечом, вложив в этот удар всю свою силу. Я словно врезался в ствол дерева, но он оказался не таким устойчивым, как дерево, и отлетел в сторону.

Его голова и плечи врезались в дальнюю стенку. Удар был такой, что от него задрожала не только радиорубка, но и ее металлический фундамент. Он должен был рухнуть на пол, но этого не произошло. Более того, я мог бы поклясться, что он и глазом не моргнул. Парень поднял одно колено в яростном пинке, который мог бы оказаться для меня последним печальным прощанием, если бы его нога угодила в то место, куда он намеревался попасть. К счастью, этого не произошло, она угодила мне в грудь и в плечо с вполне достаточной силой, чтобы опрокинуть меня на бок. А в следующий момент мы, сцепившись, покатились по полу, пиная друг друга ногами, молотя кулаками, размахивая в воздухе всеми своими конечностями.

Два серьезных обстоятельства были не в мою пользу: тяжелый плащ сковывал мои движения, и хотя он смягчал удары, которые наносил мой противник, все-таки лишал мои собственные удары присущей им силы. Второе обстоятельство не в мою пользу было еще важнее: он был молод. Кроме того, было еще одно соображение, которое я должен был учитывать. Совершенно очевидно, что он жаждал превратить всю радиорубку в свалку, заваленную разбитой мебелью и радиодеталями, что меня абсолютно не устраивало. Все, буквально все зависело от того, удастся ли мне сохранить радио в целости и сохранности. Теперь мы оба катались по столу, на котором стояло радио, и я находился внизу. Из этого положения я хорошо видел, что одна из ножек стола начала оседать и расщепляться под двойным весом наших катающихся по столу тел.

К этому времени я уже порядком выдохся и чувствовал себя неважно. Я видел, что у этого парня сильные руки, а не пара гнущихся оглоблей, и тяжелые, как гири, кулаки. Кроме того, меня приводил в отчаяние один вид шаткого радиостола. Особенно яростный удар, словно мне врезали по ребрам тяжелой дубинкой, привел к тому, что я, болезненно глотнув воздух, безжизненным мешком свалился на пол. Пользуясь моей беспомощностью, он тут же поднял свой правый молот, чтобы вбить меня в пол. Я поднял правое колено и одновременно изо всех сил ударил его ребром правой ладони по вытянутой шее. Ударил настолько сильно, насколько позволил связывающий движения моих рук плащ.

Согласно всем правилам, парень должен был рухнуть, как легковес, но, видимо, он никогда не читал этих правил. И все же я доконал противника: его мучительный стон был таким же неподдельным, как мой собственный фальшивым. На какое-то мгновение он ослеп, но за это мгновение я, словно червяк, успел отползти в сторону и начал перекатываться до тех пор, пока не докатился до полуоткрытой двери, через которую я так недавно вошел в радиорубку. Я мог бы тогда добить его, но не воспользовался этим шансом, не схватил сломанную ножку стола, который каким-то чудом не упал на стальной пол радиорубки.

Он действительно оказался на редкость выносливым парнем. К тому времени, как я встал на ноги, он тоже поднялся. Он качался, но все же стоял на ногах. Какоето время мне казалось, что парень потерял всякий интерес к рукопашной. Но он поднял тяжелый деревянный стул, который со свистящим звуком перелетел через его плечо. Я едва успел отскочить в сторону и услышал, как стул ударился в дверь за моей спиной и развалился на куски. Мне повезло. Оказалось, что этот стул был его единственной дальнобойной артиллерией. Бомбардировка прекратилась, но атакующие войска быстро продвигались вперед. Он снова бросился на меня, но мне удалось уклониться от этого наскока разъяренного быка и, перевернувшись на 180 градусов, я приготовился встретить его новую атаку.

Но атаки не последовало. Стоя на коленях, он оскалил зубы и смотрел на меня глазами, превратившимися в пару злобных щелочек на смуглом лице, руки его упирались в стену позади, чтобы легче было встать на ноги. И тут я увидел узкое запястье руки в белой перчатке в дверном проходе сзади него. В руке была зажата сломанная ножка стула. Это была Мэри Рутвен! Я готов был поклясться, что эта девушка поступит именно так. Удар по голове был неуверенным, как бы пробным. Такой удар не убил бы даже таракана, и тем не менее он принес совершенно неестественный эффект. Эффект электрошока. Парень повернул голову, чтобы установить источник новой угрозы, и когда он отвернулся, я сделал два больших шага и сильно ударил его по шее, как раз под ухом. Костяшки моих пальцев врезались в ямку его левой челюсти.

Это один из самых нокаутирующих ударов в боксе. Такой удар мог запросто свернуть челюсть или сломать шею любому нормальному человеку, но он был на удивление крепким парнем. Он качнулся назад, уперся спиной в стальную переборку и начал, медленно скользя по ней, оседать на пол. Глаза бессмысленно блуждали вокруг, но даже сползая, он сделал последнюю отчаянную попытку броситься на меня и, обхватив руками мои ноги, повалить меня на пол. Но координация и синхронность движений изменили ему. У меня было достаточно времени, чтобы отступить назад, и его лицо оказалось как раз под моей правой ногой. Причины, которая помешала бы мне осуществить контакт моей ноги с его головой, не существовало, но существовало множество причин, которые убеждали меня поступить так, поэтому именно так я и поступил.

Он лежал на полу, распластавшись в неловкой позе, прижавшись лицом к холодной стали пола, молчаливый и неподвижный. Зато меня никоим образом нельзя было назвать молчаливым: мое дыхание вырывалось неровными толчками, словно пришлось пробежать целый километр, в то время как в течение многих лет я не пробежал и стометровки. Руки, плечи и лицо были мокрыми от пота. Я вытащил носовой платок и стер пот с лица. Крови не было, да я и не чувствовал, что у меня поцарапано лицо. Иначе при встрече с Вилэндом мне было бы очень трудно объяснить, откуда появился синяк, царапина или разбитый нос, из которого капает кровь. Я сунул платок в карман и посмотрел на стоящую в дверях девушку. Ее рука, все еще сжимающая сломанную ножку стула, слегка дрожала, глаза были широко раскрыты, губы побелели, но на побледневшем лице впервые появились признаки такого выражения, которое можно было легко распознать как начальную стадию благоговейного восхищения.

– Неужели вам и вправду… Вам и вправду было необходимо пускать в ход ногу? – дрожащим голосом спросила она.

– А вы ожидали, что я пущу в ход что-то другое? – грубо спросил я. – Например, ладонь, чтобы погладить его горячий лоб? Не будьте ребенком, леди. Поверьте мне, этот парень никогда не слышал о маленьком лорде Фаунтлерое. Он, если бы смог, сделал бы из меня отбивную котлету и, бросив ее в море, скормил бы акулам. Да и вы стоите здесь со своей дубинкой, чтобы пустить ее в ход, если только он моргнет глазом, и я уверен, что на этот раз вы ударите его посильнее, чем несколько минут назад. Правда, – поспешно добавил я, чтобы она не сочла меня неблагодарным, – я весьма признателен за то, что вы для меня сделали.

Я повернулся и посмотрел на радио. С тех пор, как я вошел в радиорубку, одна драгоценная минута была уже потеряна. Я осмотрелся и тут же отыскал то, что было нужно. На стене было несколько крючков, и на них, как гирлянды, висели катушки с намотанной проволокой и гибким шнуром для проводки антенны, запасными деталями для ремонта радио. Я взял рулон отличного гибкого шнура, и через минуту оператор стал похож на цыпленка со связанными крылышками и ножками, подготовленного для жаренья. Вокруг его шеи я пропустил скользящий узел, а конец шнура привязал к ручке буфета: в радиорубке могла быть звуковая сигнализация, кнопки или телефон, до которых он мог бы дотянуться, но теперь он не станет делать таких попыток. Если начнет двигаться, то петля вопьется в его шею и начнет душить. Я подумал, не засунуть ли ему в рот кляп, но тут же отказался от этой мысли. Есть люди, которые, засовывая в рот кляп, умеют найти золотую середину, чтобы человек не задохнулся и получал достаточно воздуха для дыхания и чтобы этот кляп был засунут достаточно надежно, чтобы голос не был бы слышен на расстоянии более ста метров. Я, к сожалению, в этом деле новичок и не смогу уловить золотой середины, к тому же ураган ревет и воет с такой силой, что парень может вопить сколько душе угодно, пока не заработает ларингит. Никто из находящихся под палубой не услышит его. Я взял единственный оставшийся в радиорубке стул и сел перед радиоприемником. Это был стационарный авиационный радиопередатчик. Я хорошо знал устройства такого типа и умел работать на них. Включил, настроил на длину волны, которую передал мне шериф через Кеннеди, и надел наушники. Я знал, что мне не придется долго ждать связи: полиция в течение двадцати четырех часов была на связи и не выключала своих коротковолновых приемников. Через три секунды в наушниках послышался треск.

– Полицейский участок. У телефона шериф Прендергаст. Говорите.

Я включил микрофон.

– Полицейская машина номер девятнадцать докладывает, – Паролей для идентификации не требовалось. Каждую полицейскую машину в стране предупредили, чтобы она не выходила на связь, и шериф знал, что это мог быть только я. Правда, это было время страстных поклонников радио, и любители прослушивали эфир. К тому же я допускал такую мысль, что люди из окружения Вилэнда могут поймать волну, на которую настроена полиция, и время от времени прослушивать разговоры. Я продолжал: – Подозреваемый соответствует описанию человека, задержанного вблизи пересечения дорог на Вентуру. Надо ли нам задержать его?

– Ответ уже получен. Отрицательный, – я слышал голос и потрескивание. Пауза. Потом шериф продолжил: – Мы нашли нашего человека. Пожалуйста, освободите подозреваемого.

Я почувствовал себя так, как почувствовал бы себя человек, которому только что дали миллион долларов на мелкие расходы.

Почти не сознавая этого, я с облегчением откинулся на спинку стула. Напряжение последних сорока восьми часов было гораздо сильнее, чем я думал. Полнейшее умственное облегчение и глубочайшее удовлетворение, которые я испытывал в эту минуту, превышали все, что мне когда-либо довелось чувствовать.

– Машина номер девятнадцать, – повторил я, и мой голос показался мне каким-то неуверенным и чужим. – Повторите, пожалуйста, что вы сказали.

– Освободите вашего подозреваемого, – медленно и отчетливо повторил Прендергаст. – Мы нашли человека, которого искали. Повторяю… Мы нашли…

Внезапно радиоприемник отлетел назад на несколько сантиметров, и как раз посередине шкалы настройки у него образовалась большая дыра. Радиорубку, казалось, потряс взрыв – таким оглушительным для моих барабанных перепонок, таким сокрушительным был эффект выстрела из тяжелого пистолета в этом ограниченном пространстве.

Отскочив не более чем на полметра, я упал и затем медленно и осторожно поднялся на ноги. Я не хотел, чтобы напавший слишком нервничал. Тот, кто выкинул эту глупую шутку, выстрелив без всякой на то необходимости в радиоприемник, теперь всполошил полицейских и дал им знать: произошло что-то экстраординарное. Теперь у того, кто стрелял, нервы, должно быть, на пределе. Я тоже нервничал. Медленно повернувшись лицом к двери, я увидел незваного гостя. Это был Лэрри, и дымящийся кольт был поднят так высоко, как позволяла его дрожащая рука. Кольт был нацелен мне в переносицу. Он казался огромным, как гаубица. Гладкие черные волосы Лэрри были мокрыми от пота и прилипли ко лбу, горящие, как угли, глаза блуждали из стороны в сторону из-под дрожащего дула пистолета, горя сумасшедшим блеском. Вернее, один глаз. Я не видел второго глаза Лэрри и его самого. Я видел только половину его лица, правую руку, в которой он держал свою пушку, и левую руку, словно крюком обхватившую шею Мэри Рутвен. Все остальные части его тела были полностью перекрыты телом Мэри. Я с упреком посмотрел на нее.

– Вы и вправду прекрасная сторожевая собака, – мягко сказал я.

– Заткнитесь! – прорычал Лэрри. – Значит, вы коп, да? Вы фараон. Вы грязный подслушивающий и подсматривающий шпион, – он добавил еще несколько нецензурных ругательств. Голос его, похожий на шипение ядовитой змеи, дрожал от ненависти.

– Нельзя ли повежливее, – прервал его я. – Ведь здесь присутствует молодая леди, приятель…

– Леди? Проститутка! – он еще крепче вцепился в ее шею, словно получая от этого удовольствие. Мне пришло в голову, что когда-то он совершил досадную ошибку и приударил за ней, а она отреагировала таким образом, что он решил, будто на его голову свалилась крыша.

– Ты считаешь себя очень умным, Тальбот, не так ли? Ты думал, что знаешь ответы на все вопросы, не так ли? Ты думал, что одурачил нас всех, не так ли? Но меня тебе не удалось одурачить, Тальбот. Я следил за тобой. Я ходил за тобой каждую секунду с тех самых пор, как ты появился на буровой вышке, – он напичкал себя наркотиками до самых бровей, он дрожал и подпрыгивал, словно у него была болезнь Святого Вита. В голосе звучало злорадство и мстительный триумф ничтожества, которым все пренебрегали и над которым все издевались. А в конце концов он оказался прав, в то время как те, которые презирали его, ошибались. Это была ночь, когда Лэрри мог заливаться соловьем, и он не намерен был пропустить ни единой ноты. Но мне доводилось слышать и более приятные голоса.

– А тебе и в голову не приходило, что я знал о твоем сговоре с Кеннеди, признайся, что ты не знал этого, коп, – продолжал хвастаться он, – и с этой проституткой ты тоже был в сговоре. Я следил за тобой с той самой минуты, когда ты вылез из батискафа десять минут тому назад, я видел, как этот подхалим-шофер дал по башке Ройялу…

– Откуда тебе известно, что это Кеннеди, – перебил я. – Он был так одет…

– Я подслушивал под дверью, подонок. Я уже тогда мог бы прикончить тебя, но хотел посмотреть, что ты надумал и куда это ты так торопился. Может быть, ты думаешь, меня беспокоит, что Ройял отдаст концы? – внезапно он замолчал и выругался.

Мэри, потеряв сознание, упала прямо на него. Он попытался удержать ее, но так как героин не является заменой протеина в том, что касается крепости мускулов, то даже ее легкий вес оказался ему не под силу. Он мог бы аккуратно положить ее на землю, но не сделал этого. Внезапно он отступил назад, и девушка тяжело упала на пол.

Я сделал полшага вперед и с такой силой сжал кулаки, что почувствовал боль. Я готов был убить его. Лэрри обнажил зубы в волчьем оскале.

– Пойди и подними ее, коп. Иди же сюда и подними ее, – прошептал он.

Я смотрел то на него, то на лежащую на полу Мэри, потом снова на него и на нее, и руки мои медленно разжались.

– Испугался, коп? Ты ведь даже пожелтел от страха, коп, да? Ты втрескался в нее, коп, не так ли? Ты втрескался в нее точно так же, как в нее втрескался я и этот педераст Кеннеди, – он засмеялся визгливым фальцетом, в котором звучало безумие. – Мне кажется, что с Кеннеди произойдет несчастный случай, когда я вернусь на ту сторону. Ведь никто не обвинит меня в том, что я застрелил Кеннеди, увидев, что он ударил Ройяла по башке?

– Хорошо, я согласен. Согласен, что ты герой и великий детектив. Пойдем к Вилэнду и покончим с этим.

– Да, с этим давно пора покончить, – кивнул он. Внезапно голос его стал очень спокойным. Это мне совсем не понравилось. – Но только ты не увидишь Вилэнда, коп. Ты вообще больше никогда и никого не увидишь, коп. Я убью тебя, Тальбот. Я прикончу тебя сейчас же.

От волнения у меня пересох рот, словно кто-то провел по небу промокашкой. Я слышал медленные, тяжелые удары своего сердца, мои ладони стали влажными от пота. Он сделает, что сказал. Нажмет на курок тяжелого кольта, и даже если ему посчастливится дожить до ста лет, он уже не получит большего удовольствия в своей жизни. Это конец. Каким-то чудом мне удалось говорить без дрожи в голосе.

– Итак, ты намерен убить меня, – медленно сказал я. – Почему?

– Потому что смертельно ненавижу тебя, Тальбот, – прошептал он, и в этом шепоте слышался какой-то дребезжащий, ужасный звук. – Потому, что ты довел меня. Ты издевался надо мной с первой минуты, как увидел, ты все время называл меня наркоманом, словно не было других слов, то и дело интересовался, наполнен ли мой шприц. А еще потому, что ты неровно дышишь к этой женщине, потому, что если она не достанется мне, то не достанется никому. А еще потому, что я ненавижу копов.

Он ненавидел меня. Я видел и понимал это. Даже когда он молчал, рот его извивался и дергался, как у эпилептика. Он не сказал мне ничего нового. Но сказал то, что никогда не скажет никому другому. И я знаю, почему он стал таким откровенным. Мертвые молчат. Пройдет несколько секунд, и я стану мертвецом. Я умру. Умру, как Герман Яблонский, засыпанный слоем земли толщиной в пятьдесят сантиметров. А труп Тальбота будет похоронен в воде на глубине более сорока метров. Но когда все будет кончено, не все ли равно, где тебе суждено спать вечным сном. Не облегчало моих дум и то, что мой конец наступит от руки дергающейся, набитой наркотиками массы, маскирующейся под человека.

– Ты непременно хочешь, чтобы я умер сейчас? – мои глаза, не отрываясь, смотрели на дергающийся на курке палец. Я ни на секунду не оторвал глаз от этого пальца.

– Конечно, – захихикал он. – Я застрелю тебя в заливе, где не очень глубоко, чтобы увидеть, как ты плюхнешься в воду и будешь барахтаться в ней и вопить, пока не охрипнешь. И никто не услышит твоих криков, коп, и не придет тебе на помощь. Тебе нравится такая смерть, коп?

– Наркоман, – тихо проговорил я. Мне нечего было терять.

– Что? – его лицо превратилось в маску неверия словам, которые он услышал. Он скорчился над своим пистолетом. В другое время его поза вызвала бы у меня смех. Даже, пожалуй, и сейчас я мог бы рассмеяться ему в лицо. – Повтори, что ты сказал, коп!

– Наркоман, – отчетливо сказал я. – Ты так накачался наркотиками, что сам не знаешь, что творишь. Что ты сделаешь с моим трупом? – я впервые подумал о себе как о трупе. – Ты и оператор не сможете вдвоем вытащить меня отсюда, а если меня найдут застреленным в радиорубке, станет известно, что именно ты застрелил меня, и тогда тебе останется только одно: побыстрее смыться отсюда, потому что они нуждаются в моих услугах более чем когда бы то ни было. Ты не станешь популярным, Лэрри, мальчик мой.

Он согласно кивнул, словно додумался до этой мысли сам.

– Ты прав, коп, – пробормотал он, – здесь я не могу пристрелить тебя. Мы должны выйти из радиорубки, коп, не так ли? Я застрелю тебя у самого борта, а потом столкну в море.

– Вот это правильно, – кивнул я. Это было мрачное согласие на аккуратное устранение своего собственного трупа, но я не сошел с ума и не был таким безумным, как Лэрри. Я делал ставку на свою последнюю надежду, хотя эту игру вполне можно было назвать безумной.

– А потом они будут бегать кругом и искать тебя, – задумчиво сказал Лэрри, – и я буду бегать вместе с ними, и все время буду смеяться про себя, думая о том, что твой труп уже, наверное, сожрала акула. Акула будет плавать среди морских водорослей, а я буду знать, что я хитрее всех твоих копов.

– Прекрасно, – сказал я. – Оказывается, ты и вправду умный парень.

– А разве нет? – снова захихикал он отвратительным фальцетом. Я почувствовал, что волосы на моей голове встают дыбом. Он пырнул Мэри ногой, но она не пошевелилась. – Девушка полежит, пока я вернусь. Я ведь задержусь ненадолго, правда, коп? Вставай и выходи первым. И помни, что у меня в руках фонарь и пистолет.

– Буду помнить.

Ни Мэри, ни оператор не шевелились. Я был уверен, что пройдет достаточно времени, прежде чем оператор зашевелится. У меня до сих пор болели кулак и нога. Правда, что касалось Мэри, то тут я сомневался. Не был уверен в том, что она действительно потеряла сознание. Мне казалось, что она просто притворяется: уж слишком частым и неровным было ее дыхание для человека, потерявшего сознание.

– Иди же, – нетерпеливо сказал Лэрри и больно пнул меня пистолетом в бок. – Выходи отсюда.

Я прошел дверь радиорубки, коридор и вышел через входную дверь на палубу, где по-прежнему свирепствовали ветер и дождь. Входная дверь открывалась на защищенную от стихии сторону радиорубки, но не пройдет и минуты, как мы окажемся под бешеным напором ветра. Я знал: когда эта минута настанет, тогда все и должно решиться. Тогда или никогда.

Все произошло именно тогда. Подталкиваемый пистолетом, уткнувшимся мне в бок, я завернул за угол радиорубки, низко наклонился и, почувствовав первый резкий порыв ветра, рванулся ему навстречу. Лэрри растерялся. Он не ожидал ничего подобного. Лэрри был слабосильным и к тому же он стоял, выпрямившись во весь рост. Колеблющийся и раскачивающийся луч фонаря на палубе у моих ног яснее ясного говорил о том, что Лэрри нетвердо стоит на ногах. Возможно даже, что напор ветра отбросил его назад. Я еще больше наклонил голову и принял такое положение, которое принимает спринтер, когда он, делая первые два шага стометровки, бросается навстречу ветру. И тут же понял, что неправильно рассчитал силу ветра: ворваться в ураган было равносильно тому, чтобы пробежать сквозь огромную бездонную бочку, наполненную патокой. К тому же я не учел, что встречный ветер, дующий со скоростью, близкой к ста десяти километрам в час, создавая непреодолимые препятствия для человека, не может оказать заметного воздействия на тяжелую пулю из кольта, вылетающую с начальной скоростью шестьсот метров в секунду. Удалось преодолеть не более семи метров, когда бешено шарахающийся из стороны в сторону свет фонарика выхватил меня из темноты и замер. Отчаянным усилием удалось одолеть еще около двух метров. Лэрри выстрелил.

Гангстеры и бандиты – самые плохие стрелки в мире. Обычно они применяют один и тот же метод стрельбы: прежде чем выстрелить, подходят к своей жертве на расстояние около двух метров и обстреливают ее градом пуль, чтобы заставить работать на себя закон средних арифметических чисел. Я сотни раз слышал, что эти парни не могут даже с десяти шагов попасть в дверь сарая. Но, видимо, Лэрри никогда не слышал об этом, а возможно, это правило относилось только к дверям сараев.

Если кого-то лягнет копытом мул, то это ничто в сравнении с оглушительным хлопком выстрела из пистолета 45-го калибра, когда пуля вылетает из дула, как пробка из горлышка бутылки с шампанским. Пуля ударила в левое плечо, крутанула меня волчком, опрокинула и отбросила в сторону. Но именно это спасло мне жизнь. Падая, я почувствовал резкий рывок своего брезентового плаща, прошитого второй пулей. Лэрри не давал предупредительных выстрелов. Он стрелял с намерением убить меня.

И он, конечно, убил бы, если бы я хоть пару секунд задержался на палубе. Я снова услышал приглушенный хлопок выстрела из кольта – на расстоянии девяти метров. Я едва слышал его сквозь завывание ветра, но увидел, как от поверхности палубы отлетели искры и прошли в нескольких сантиметрах от моего лица. Потом услышал свист использованных гильз, отлетевших от чего-то рикошетом в темноте ночи. Искры вселяли в меня какую-то надежду, так как это означало, что Лэрри пользуется пулями в металлической оболочке. Точно такими же пулями пользуются полицейские для стрельбы в кузова машин и запертые двери. После стрельбы такими пулями остаются отверстия с совершенно ровными краями, совсем непохожие на отверстия с рваными краями от грибообразных мягких пуль. Возможно, что пуля, которой был ранен я, тоже прошла через плечо навылет.

Я поднялся и побежал, не видя, куда бегу. Мне это было безразлично. Значение имело только одно: не куда бежать, а от чего бежать. И надо было убежать как можно дальше. Ослепляющая канонада дождя свистела по палубе, заставляя одновременно плотно закрывать оба глаза. Меня это радовало: если мои глаза закрыты, значит, глаза Лэрри тоже закрыты.

Устремляясь вперед с закрытыми глазами, остановился только тогда, когда налетел на металлическую лестницу. Я ухватился за нее, чтобы не упасть, и, не сознавая, что делаю, успел подняться по лестнице метра на три, прежде чем понял, что поднимаюсь. Я продолжал неуклонно лезть вверх. Возможно, это был стародавний инстинкт человека: влезть повыше, чтобы избавиться от опасности, заставившей меня искать спасения на высоте. Сознание, что лестница должна окончиться площадкой, на которой я мог бы дать отпор Лэрри, заставляло меня подниматься все выше. Это был тяжелый и изнурительный подъем. Если бы не было этого бешеного ветра, подъем не был бы для меня слишком тяжелым. Кроме того, я мог пользоваться только одной рукой. Левое плечо болело не очень сильно, потому что онемело. Боль придет позже. Теперь же у меня было такое ощущение, что вся левая рука парализована, и каждый раз, как правая рука отпускала очередную ступеньку, чтобы схватиться за следующую, расположенную выше, ветер сдувал меня с лестницы, и мои пальцы хватались за следующее кольцо при полностью вытянутой руке. Затем я должен был, вплотную прижавшись к лестнице, подтянуться здоровой рукой вверх, и утомительный процесс начинался снова. После того, как одолел ступенек сорок, моя здоровая правая рука и плечо горели, как в огне.

Я набрал в легкие воздуха, закинул руку на следующую ступеньку и посмотрел вниз. Этого мимолетного взгляда было достаточно, чтобы начисто забыть о боли, усталости и, сгорбившись, как гигантский сумчатый медведь-коала, подниматься еще быстрее. У подножия лестницы, размахивая фонариком во всех направлениях, стоял Лэрри. Несмотря на то, что у него птичьи мозги, он все же догадается посветить наверх. Только вопрос времени, когда он осветит меня.

Это была самая длинная лестница, на которую я когда-либо взбирался. Она казалась бесконечной. Теперь я понял, что лестница – какая-то часть буровой вышки. Более того, я понял, что эта лестница приведет меня к «обезьяньей доске» – узенькой доске, стоя на которой, кто-то из работающих на вышке направлял полутонные секции бура, поднимающегося из земли на находящиеся сзади стеллажи. Я мог вспомнить об этой «обезьяньей доске» только то, что на ней не было оградительных канатов или перил, так как они только помешали бы направлять тяжелые секции бура в нужном направлении.

Резкая дребезжащая вибрация сопровождалась каким-то лязгающим звуком. Было такое впечатление, что по железной лестнице бьют кувалдой. Так Лэрри объявил, что обнаружил меня. Пуля ударилась о ступеньку, на которой стояла моя нога. Какое-то кошмарное мгновение! Мне казалось, что она пробила мне ногу. Потом я понял, что с ногой все в порядке, и снова посмотрел вниз.

Лэрри лез вслед за мной. Я не видел его, но видел кольт, которым он размахивал, поднимаясь по лестнице в три раза быстрее меня. Лэрри не отличался особой храбростью, но то ли подбодрил себя наркотиками, то ли его гнал вверх страх, что мне удастся уйти от него и Вилэнду станет известно, что он пытался убить меня. А возможно то, что в его пистолете осталась всего одна, максимум две пули. Он наверняка считал, сколько сделал выстрелов и сколько пуль осталось.

И тут я почувствовал, что над моей головой и вокруг как-то посветлело. Вначале решил, что свет идет от сигнальных огней, горящих на буровой вышке, но как только мне в голову пришла эта мысль, понял, что ошибаюсь. Крыша буровой вышки была все еще более чем в тридцати метрах у меня над головой. Я снова набрал воздух в легкие, прищурил глаза так, что ресницы почти сомкнулись, чтобы предохранить глаза от дождя, и сквозь ресницы посмотрел вверх в сумрачную мглу.

Метрах в трех от моей головы была площадка, освещенная справа слабым светом. Но этого слабого света было достаточно, чтобы в лабиринте балок, из которых состояла буровая вышка, я увидел справа что-то похожее на будку. Фонарь Лэрри на мгновение замер, а потом стал светить вертикально вверх, и я увидел то, от чего мне стало, мягко говоря, не по себе: площадка у меня над головой была не из цельного листового металла, а представляла собой решетку, через которую можно было увидеть каждое движение человека, если он стоял на ней. Моей надежде дождаться того момента, когда голова Лэрри появится на уровне площадки, и ударить его ногой по плечам не суждено было осуществиться.

Я посмотрел вниз. Лэрри был метрах в трех от меня. Дуло его пистолета и свет фонарика были направлены на меня. Я видел слабый отблеск света на дуле его пистолета и темную дырку в середине, где пряталась смерть. Легкий нажим на курок, и из этой темной дырки покажется яркий язычок пламени, который на мгновение озарит мрак ночи. И занавес для Тальбота опустится. Интересно, отвлеченно и отупело думал я, успеют ли мои глаза увидеть эту яркую вспышку, прежде чем пуля и забвение, которое она несет с собой, навсегда закроют мои глаза. И тут я медленно осознал, что Лэрри не выстрелит. Не выстрелит даже если сошел с ума настолько, что готов выстрелить, потому что всей душой ненавидит меня. И все же сейчас он не выстрелит. Мертвый груз моего тела, весящий восемьдесят три килограмма, падая, сбросит его с лестницы, как муху. Падение с этой высоты, равной высоте десятиэтажного дома, грозит тем, что мы ударимся о стальную платформу, отскочим от нее и упадем в море с такой быстротой, что ни одна живая душа не увидит нас.

Я продолжал лезть вверх и добрался до решетки. Если бы это была цельная площадка, думаю, что я не смог бы влезть на нее при таком ветре: моя единственная здоровая рука царапала бы гладкую металлическую поверхность до изнеможения, а потом я свалился бы с лестницы. Теперь я просунул руку через решетку, и мне удалось вцепиться в металл, подтянуться и влезть на решетку.

Лэрри был совсем рядом. Он жестикулировал своим фонарем, и я понял, что он хочет этим сказать. Я передвинулся на одну сторону площадки и прошел мимо будки. В углу ниши на полке была лампа, отбрасывающая слабый свет. Я стал ждать. Лампа освещала только верхнюю половину тела. Дальше свет не достигал.

Медленно, осторожно, не отрывая от меня глаз, Лэрри вылез на решетку и встал на ноги. Я продолжал продвигаться вперед по «обезьяньей доске», медленно пятясь задом и повернувшись лицом к Лэрри. Справа я смутно видел длинные стеллажи, на которых хранились трубы для бурения. Слева был край «обезьяньей доски». Никакого ограждения не было. Впереди отвесная пропасть глубиной более тридцати метров. Я остановился. «Обезьянья доска» проходила снаружи буровой вышки по всему ее периметру, и Лэрри пытался вынудить меня перейти на северный край доски: там независимо от того, есть ветер или нет, достаточно одного сильного удара прикладом пистолета 45-го калибра, чтобы я, кувыркаясь в воздухе, упал в море с высоты пятидесяти метров. Лэрри подобрался совсем близко ко мне. Фонарик свой он выключил. Свет, падающий из ниши, освещал только верхнюю часть будки, оставляя в тени только около метра снизу. Но этого света Лэрри было достаточно. Он не хотел пользоваться фонариком еще и потому, что его колеблющийся свет могут заметить с палубы и заинтересоваться, какой сумасшедший полез на «обезьянью доску» при таком ураганном ветре, когда все работы отменены.

Лэрри остановился в метре от меня. Он тяжело дышал и по-волчьи скалил зубы.

– Иди, иди, Тальбот! – крикнул он.

Я покачал головой:

– Дальше не пойду. – Вообще-то, я не слышал этих его слов и ответил автоматически.

Сейчас я увидел то, от чего в моих жилах застыла кровь, то, что было несравненно холоднее хлестких ударов дождя. В радиорубке мне показалось, что Мэри Рутвен только притворилась, потеряв сознание. Теперь я знал, что был прав. Она не теряла сознания, и как только мы вышли из радиорубки, встала на ноги. Невозможно было не узнать эту поблескивающую в темноте золотую головку, эти тяжелые косы, которые появились над верхней ступенькой лестницы на фоне окружающей ее ночи.

«Милая глупышка, – подумал я, – сумасшедшая, маленькая глупышка». Я не думал о том, какая была нужна отчаянная храбрость, чтобы влезть на эту лестницу, чтобы совершить этот изнурительный подъем, который может только присниться в кошмарном сне. Я даже не подумал о том, что отчаянная храбрость этой девушки вселила в меня надежду. Я испытывал только горечь, возмущение и отчаяние, но самым сильным было ощущение, что мир навсегда потерян для Мэри Рутвен.

– Иди, иди, – снова крикнул Лэрри.

– Идти, чтобы ты сбросил меня в море? Нет.

– Повернись.

– Чтобы ты ударил меня пистолетом и меня нашли на палубе внизу, и при этом никто бы не догадался, что это твоих рук дело? – Мэри была уже на полпути ко мне. – Нет, я не повернусь, Лэрри. Освети фонарем мое левое плечо.

Вспыхнул свет фонарика, и я снова услышал его безумное хихиканье.

– Значит, я все же попал в тебя, Тальбот?

– Да. Ты попал в меня. – Теперь Мэри оказалась сзади него, но ветер был настолько сильным, что заглушил бы ее любое неосторожное движение. Уголком глаза я следил за ней и теперь через плечо Лэрри посмотрел на нее в упор. Глаза мои широко раскрылись, и в них вспыхнула надежда.

– Попробуй схватить меня, коп, – хихикал Лэрри. – Вторично тебе уже не удастся схватить меня.

Вцепись руками в его шею или ноги, молился я. Или набрось ему на голову пальто. Но только не приближайся к его руке, в которой зажат пистолет.

Она решила вырвать у него пистолет. Она обошла его справа, и я ясно услышал шлепок, когда ее рука схватила его за запястье правой руки. В течение какой-то секунды Лэрри оставался неподвижным. Если бы он прыгнул, постарался бы вырваться или сделал хотя бы одно движение, я бы бросился на него с быстротой и сокрушительностью экспресса, но он стоял, не двигаясь: шок на время ошеломил его. Он словно окаменел. Неожиданность превратила в камень его руку, держащую пистолет, все еще в упор направленный на меня.

Пистолет все еще был направлен мне в сердце, когда он левой рукой вцепился в правую руку Мэри, так и не выпустившей его руки. Рывок вверх левой рукой, рывок вниз правой, и его рука с пистолетом вырвалась из руки Мэри. Он слева слегка придвинулся к ней, резко рванул ее на себя сантиметров на тридцать, прижал ее к расположенным справа стеллажам, где лежали трубы для буров, и начал выкручивать ей руку. Теперь он знал, кто помешал ему свести счеты со мной, и его зубы снова по-волчьи оскалились в усмешке, а черные, как угли, глаза и пистолет были все время направлены на меня.

В течение пяти или десяти секунд они стояли там, замерев в напряженных позах. Страх и отчаяние придали девушке такую силу, которой у нее никогда не было в нормальных условиях. Но Лэрри тоже был в отчаянном положении и заставил себя найти неведомые ему самому ресурсы сил. У Мэри вырвалось приглушенное рыдание и почти одновременно крик боли и отчаяния. Она упала на колени перед Лэрри, потом она упала на бок, а Лэрри все еще сжимал ее запястье. Теперь я не видел ее лица. Я видел только ее поблескивающие волосы, освещенные слабым светом лампы. Свет не касался ее лежащего на металлической решетке тела. Я видел безумие на лице стоящего напротив меня Лэрри. Свет из ниши, находящейся в нескольких метрах, освещал его сзади. Я выдернул из решетки каблук правой ноги и стал вытаскивать из ботинка ногу, помогая себе левой ногой. Это был не очень большой шанс, но все же…

– Иди же сюда, коп, – деревянным голосом проговорил Лэрри, – иди сюда, или я снова начну выкручивать руку твоей подружке. Тогда тебе ничего не останется, как помахать ей рукой на прощанье, – он действительно хотел убить ее, он должен был убить ее: она слишком много знала.

Я приблизился к нему еще на два шага. Мне уже удалось вытащить пятку из правого ботинка. Он с размаху ударил меня рукояткой кольта по зубам. Я почувствовал, как сломался зуб, почувствовал соленый вкус крови из глубокой раны изнутри верхней губы. Отодвинувшись, я сплюнул кровь, и он с силой уперся пистолетом мне в горло.

– Струсил, коп? – тихо сказал он. Говорил почти шепотом, но этот шепот был отчетливо слышен даже сквозь завывание ветра. Видно, и вправду чувствительность людей, стоящих на пороге смерти, обостряется в несколько раз. А я стоял на пороге смерти.

Да, меня объял ужас. Он проник в самую глубину моего существа. Такого ужаса я еще никогда не испытывал. В плече появилась резкая боль. К горлу подступила тошнота. Этот проклятый пистолет, впившийся мне в горло, вызывал наплывающие приступы тошноты, следующие один за другим. Стараясь не терять равновесия, я пытался целиком вытащить правую ногу из ботинка, но большой палец зацепился за его язычок.

– Ты не сделаешь этого, Лэрри, – прокаркал я. Давление пистолета на гортань причиняло мучительную боль. Другой стороной пистолет больно вонзился мне в подбородок. – Если ты убьешь меня, им не видать этого сокровища, как своих ушей.

– Не смеши меня, – его действительно сотрясал ужасный безумный смех. – Ты слышишь, коп, как я смеюсь. Мне ведь все равно не видать ни гроша из этого сокровища. Наркоман Лэрри не получит ни гроша. Белый порошок это все, что старик когда-либо давал своему любимому сыну.

– Это Вилэнд? – мне надо было бы давным-давно понять, что Вилэнд его отец.

– Он мой отец. Будь он проклят, – пистолет уткнулся мне в пах. – Прощай, коп!

Моя правая нога плавно и быстро вытянулась вперед, но в темноте Лэрри не увидел этого.

– Я передам ему твой прощальный привет, – сказал я и еще не успел окончить фразу, как ботинок с силой врезался в рифленое железо будки.

Лэрри резко повернул голову, чтобы, посмотрев через правое плечо, установить этот новый источник опасности и угрозы. В считанную долю секунды перед тем, как он начал поворачивать голову обратно, его левая скула была открыта для моего удара. Точно так же несколькими минутами раньше была открыта для удара щека оператора в радиорубке.

Я ударил его. Ударил с такой силой, словно он был спутником, и я посылал его в космический полет на лунную орбиту. Я ударил его с такой силой, словно жизнь всех живущих на земле зависела от мощи этого удара. Я ударил его так, как никогда никого не ударял в жизни, и нанося этот сокрушительный удар, знал, что никогда никого не смогу ударить с такой силой впредь.

Послышался сухой, глухой треск. Кольт выпал из руки Лэрри и ударился о решетку у моих ног. В течение двух-трех секунд казалось, что Лэрри, не потеряв равновесия, как ни в чем не бывало стоит на ногах. Затем с неправдоподобной замедленностью и неотвратимой безысходностью, словно обрушившаяся фабричная труба, он стал падать в пространство.

Не было исполненного ужаса крика, не было отчаянных взмахов рук и ног при падении Лэрри с высоты более тридцати метров на стальную палубу. Лэрри был мертв еще до того, как начал падать. У него были сломаны шейные позвонки.

Глава 11

Через восемь минут после того, как умер Лэрри, и ровно через двадцать минут после того, как я ушел, оставив Кеннеди и Ройяла, я снова вернулся в эту комнату, предварительно поспешно постучав в дверь. Дверь открылась, и я быстро проскользнул внутрь. Кеннеди тут же снова запер ее на ключ. Я посмотрел на Ройяла, который в неестественной позе без сознания лежал на палубе.

– Как обстоят дела с нашим пациентом? – осведомился я у Кеннеди. Дыхание мое было учащенным: напряжение последних двадцати минут и тот факт, что всю дорогу назад я проделал бегом, никоим образом не способствовали тому, чтобы дыхание вошло в норму.

– Пациент отдыхает, – усмехнулся Кеннеди. – Пришлось дать ему еще одну порцию успокаивающего. – Кеннеди посмотрел на меня, и улыбка медленно исчезла с его лица: он увидел кровь, текущую тонкой струйкой из моего разбитого рта, и дырку в плаще от выстрела в плечо.

– Вы плохо выглядите, Тальбот. Вы ранены. У вас неприятности?

Я кивнул.

– Теперь неприятности окончились и все взято под контроль, – я старался как можно быстрее скинуть брезентовый плащ, так как плечо ужасно болело, что мне, естественно, совсем не нравилось.

– Удалось добраться до радио и выйти на связь. Все идет отлично. Вернее, до этой минуты все шло отлично.

– Прекрасно. Просто прекрасно, – Он говорил автоматически: Кеннеди был доволен, услышав хорошие новости, но его тревожил мой вид. Осторожно и заботливо он помог снять плащ. Я услышал, как у него перехватило дыхание, когда он увидел через разорванную мною на плече рубашку пропитанные кровью марлевые тампоны, которыми Мэри заткнула обе стороны раны. Пуля прошла через мягкие ткани, не задев кости, но разорвала пополам дельтовидную мышцу. Мери обработала рану в ту короткую минуту, когда мы, спустившись с лестницы, забежали в радиорубку. – Господи, какую же боль вы испытываете.

– Ничего, терпеть можно, – соврал я. На самом же деле у меня было такое ощущение, что в ране копается пара лилипутов, работающих по сдельному тарифу. Лилипуты вскарабкались с каждой стороны моего плеча и распиливали его поперек с таким усердием, словно от этого зависела их жизнь. Рот тоже отчаянно болел, а у сломанного зуба обнажился нерв, который давал дикие вспышки боли, каждую секунду словно иглами пронизывающие лицо и голову. В нормальных условиях комбинация этих болей заставила бы меня лезть на стену, но сегодняшний день никак нельзя было назвать нормальным.

– Так долго продолжаться не может, вы не выдержите, – настаивал Кеннеди. – Вы теряете кровь и…

– Это не главное. Скажите, может ли кто-нибудь заметить, что меня ударили в челюсть? – внезапно спросил я.

Кеннеди подошел к раковине, намочил носовой платок и стер с моего лица кровь.

– Мне кажется, нет, – задумчиво ответил он. – Завтра ваша верхняя губа распухнет вдвое, но пока она в норме, – он улыбнулся, но в его улыбке не было радости. – И пока рана в плече не позволяет вам смеяться во весь рот, никто не увидит, что у вас сломан зуб.

– Отлично. Именно это я и хотел знать. Вам известно, что мне ничего не оставалось, что я должен был сделать это?

Я стаскивал краги от плаща и должен был переложить пистолет за пояс брюк. Кеннеди, который уже начал натягивать на себя плащ, увидел пистолет.

– Это кольт Лэрри?

Я кивнул.

– Он стрелял в вас из этого кольта?

Я снова кивнул.

– А Лэрри?

– Там, куда он отправился, героин больше не потребуется, – морщась от непереносимой боли, я натянул пальто, испытывая чувство благодарности к самому себе за то, что снял его перед тем, как ушел. – Я сломал ему шею.

Кеннеди долго и внимательно смотрел на меня.

– Вы хотите казаться опаснее, чем есть на самом деле, не так ли, Тальбот?

– Нет. Если бы вы были на моем месте, вы были бы вдвое опаснее, – мрачно ответил я. – Лэрри поставил Мэри на колени на «обезьяньей доске» буровой вышки и на высоте около тридцати метров от палубы предложил ей спуститься туда, не пользуясь лестницей.

Кеннеди замер и перестал застегивать плащ на пуговицы. Последняя пуговица так и осталась незастегнутой. Он двумя быстрыми шагами пересек комнату и схватил меня за плечи, но, услышав вырвавшийся у меня стон, тут же отпустил.

– Извините, Тальбот. Я веду себя, как последний идиот, – лицо его уже не казалось таким смуглым, как обычно, глаза вспыхнули, губы дергались. – Как… с ней все в порядке?

– Да, с ней все в порядке, – устало сказал я. – Через десять минут она будет здесь, и вы своими глазами убедитесь в этом. Вам пора уходить, Кеннеди. Они могут явиться с минуты на минуту.

– Хорошо, – пробормотал он. – Генерал сказал, что у меня есть полчаса… и эти полчаса уже подходят к концу. Вы… вы уверены, что с ней все в порядке?

– Конечно, уверен, – раздраженно ответил я и тут же пожалел об этом. Этот человек мог бы очень прийтись мне по душе, я мог бы даже полюбить его. Я улыбнулся ему. – Никогда в жизни я еще не встречал шофера, который бы так тревожился за свою хозяйку.

– Я ухожу, – сказал он. У него пропало настроение шутить и улыбаться. Он протянул руку за кожаной записной книжкой, лежащей рядом с моими бумагами на столе, и сунул ее во внутренний карман. – Чуть было не забыл о ней. Будьте добры, отоприте дверь и посмотрите, свободен ли путь.

Я открыл дверь, увидел, что в коридоре никого нет и кивнул ему. Он сунул руки под мышки Ройялу, перетащил его через порог и бесцеремонно бросил за дверью в коридоре рядом с опрокинутым креслом. Ройял зашевелился и застонал. В считанные минуты он мог прийти в сознание.

Кеннеди, стоя в дверях, долго смотрел на меня, словно подбирая слова, которые хотел сказать мне на прощанье, затем легонько похлопал меня по здоровому плечу.

– Желаю счастья, Тальбот, – пробормотал он. – Господи, как бы я хотел быть там с вами.

– Я тоже очень хотел бы этого, – растроганно сказал я. – Не тревожьтесь за меня: теперь моя миссия почти закончена, – Сам-то я отнюдь не обманывался на этот счет, да и Кеннеди отлично знал это. Он вышел, закрыл дверь и, повернув ключ в замке, оставил его в замочной скважине. Я прислушался, но не услышал его шагов: он был удивительно легким и быстрым на ногу для человека такого высокого роста и атлетического сложения.

Теперь, когда я остался один и к тому же в полном бездействии, боли начали мучить меня с удвоенной силой. Попеременными приступами накатывали боль и тошнота. Они накатывали как волны, словно приливы и отливы. Я чувствовал то возвращение, то потерю сознания. Господи, как хорошо было бы бросить все и забыться, но я не имел на это права. Пока еще не имел. Теперь было уже слишком поздно… Я отдал бы все на свете за укол, который снял бы боль, я отдал бы все на свете, чтобы перенести ближайший час или два. Я даже обрадовался, когда менее чем через две минуты после ухода Кеннеди услышал приближающиеся к двери шаги. Да, мы точно рассчитали время. Я услышал чей-то возглас, потом шаги превратились в топот бегущих ног. Я подошел к столу, сел на стул и взял карандаш. Перед тем, как сесть, я выключил свет над головой и включил настольную лампу, прикрепленную к стене. Я установил ее под таким углом, чтобы она отбрасывала свет над головой, оставляя мое лицо в глубокой тени. Возможно, мой рот пока не распух, как сказал Кеннеди, но у меря было такое ощущение, что теперь он здорово раздулся, и я не хотел рисковать.

В замке заскрежетал ключ, и дверь с шумом распахнулась. Видимо, ее толкнули с такой силой, что она едва не слетела с петель. Она отскочила от переборки, и в комнату вошел бандит, которого я никогда еще не видел. Он был такого же сложения, как Кибатти и его напарник. Бандит ворвался в комнату, как ураган. Видимо, Голливуд научил его всем приемам открывания дверей в подобных ситуациях. Если при этом ломались дверные коробки, выдирались петли и со стен отлетала штукатурка, это не имело значения. Это расценивалось так, что хозяину головореза малость не повезло, и он должен потратить какую-то непредвиденную сумму на то, чтобы оплатить расходы на мелкий ремонт. В данном случае, так как дверь была стальная, все, что ему удалось повредить, был его собственный большой палец на ноге, когда он открывал ею дверь. И даже человек, которого никоим образом нельзя было причислить к знатокам человеческих душ, без труда определил бы, что, впав в ярость от того, что причинил себе боль, бандит больше всего жаждал разрядить пистолет, которым он размахивал из стороны в сторону, в первого, кто попадется ему на глаза. Единственным человеком, которого он увидел, был я – с карандашом в руке и мирным вопрошающим выражением лица. Тем не менее, увидев меня, он нахмурился, повернулся на носках и кивнул тем, кто стоял в коридоре.

В комнату вошли Вилэнд и генерал, которые полунесли и полутащили Ройяла, наполовину пришедшего в сознание. Мое сердце успокоилось, когда я увидел, как тяжело он опустился в кресло. Пару ночей тому назад я, а Кеннеди – сегодня отменно поработали: шрам на его лице был не только самым длинным из тех, что мне приходилось видеть, но и самым живописным, так как был окрашен почти всеми цветами радуги, как полотно художника-мариниста, написанное в сине-фиолетово-багрово-желтых тонах. Я сидел за столом и с пристрастным интересом думал о том, останется ли этот шрам на лице Ройяла, когда он сядет на электрический стул. Я склонен был думать, что останется. После убийства Яблонского не мог беспристрастно думать о Ройяле.

– Выходили ли вы из этой комнаты сегодня вечером, Тальбот? – Вилэнд казался нервным и раздраженным, даже голос его изменился. Он позволил отдохнуть своему обычному голосу – вежливому голосу вершителя высшей исполнительной власти.

– Конечно, перейдя из одной материи в другую и испарясь через замочную скважину, – я с интересом уставился на Ройяла. – А что произошло с моим приятелем Ройялом? Уж не свалилась ли на него буровая вышка?

– Нет, Тальбот, вышка на меня не свалилась, – Ройял оттолкнул поддерживающую его руку Вилэнда, сунул руку под пальто и вытащил пистолет, изящный смертоносный пистолет, который всегда первым приходил на ум своему хозяину. Подержав его немного в руке, он готов было снова сунуть его в карман, но тут в голову ему пришла какая-то мысль, и он открыл магазин. Все медно-никелевые пули были на месте. Ройял снова вложил магазин в пистолет и хотел сунуть его в кобуру, но тут ему в голову пришла новая мысль, и он сунул руку в карман пиджака. В его единственном глазу, поскольку второй совсем закрылся, появилось выражение, которое впечатлительный человек мог бы принять за проявление какой-то эмоции: вначале это было удивление, потом облегчение. Он посмотрел на Вилэнда:

– У меня… у меня пропал бумажник.

– Да? – в голосе Вилэнда звучало неподдельное удовлетворение. – Это просто-напросто вор. Он оглушил Ройяла, украл у него бумажник и сбежал.

– Вы сказали, что кто-то украл бумажник? Здесь, на буровой вышке? Возмутительно, чертовски возмутительно! – усы генерала дергались от негодования. – Господи, я не являюсь вашим сторонником, Ройял, но чтобы у меня на буровой… Я прикажу немедленно разыскать его, и виновник…

– Вы можете избежать этого, генерал, – сухо перебил его я. – Денежки спокойно лежат у виновника в кармане брюк, а бумажник покоится на дне моря. На мой взгляд, любой, кто украдет деньги у Ройяла, заслуживает медали, а не наказания.

– Вы слишком много болтаете, приятель, – холодно сказал Вилэнд. Он задумчиво посмотрел на меня. Взгляд мне совсем не понравился. – Возможно, это просто прикрытие или, как говорят, дохлая рыба, которую нам подсунули для того, чтобы скрыть истинную причину выведения Ройяла из строя. Тальбот, возможно вам известна истинная причина нападения на Ройяла?

Я похолодел. Вилэнд был не дурак, и я не предусмотрел подобной реакции с его стороны. Если у них возникнет подозрение, они обыщут меня и обнаружат пистолет Лэрри или рану на плече, а скорее всего и то, и другое… Если так, то это будет последний выход Тальбота на сцену.

– Вероятно, это действительно была «дохлая рыба», – Ройял, покачиваясь, встал со стула и направился к моему столу. У меня побежали по спине мурашки. Он подошел к столу и уставился на лежащие передо мной бумаги.

Ясно, зачем он стал рассматривать их. Теперь я вспомнил вроде бы случайный, но слишком уж внимательный взгляд Ройяла, каким он осматривал эти бумаги перед тем, как вышел из комнаты. Перед тем, как он вышел, я исписал около полстраницы цифрами и буквами. И с тех пор не добавил к ним ни единой цифры и ни единой буквы. А других доказательств Ройялу и не потребуется. Я не сводил глаз с его лица, не осмеливаясь посмотреть на бумаги и думая о том, сколько пуль выпустит в меня Ройял, прежде чем я протяну руку, чтобы вытащить пушку Лэрри из-за пояса. И тут я, не веря своим ушам, услышал:

– Мы идем по ложному следу. Тальбот здесь ни при чем. Он работал, мистер Вилэнд, и я сказал бы, что работал без передышки.

Только тут я посмотрел на бумаги, лежащие на столе, и увидел, что там, где оставил полстраницы цифр и букв, теперь лежали две с половиной страницы! Они были написаны той же ручкой, и потребовалась бы тщательная экспертиза, чтобы определить, чьим почерком они написаны. Ройял никогда бы не установил, что это подделка. Эти две с половиной страницы были решающими для него. Да, этих двух страниц чуши, добавленной к моей полстраничной чуши, этой полнейшей бессмыслицы было больше чем достаточно. Эта абракадабра оказалась моим паспортом на жизнь. И выдал мне этот паспорт Кеннеди, который предвидел, чем все может кончиться в случае, если он не выручит меня и не добавит этих страниц. Кеннеди превзошел меня в своем предвидении. Как было бы здорово, если бы я встретил его на несколько месяцев раньше…

– О'кей. Теперь ясно, что это дело рук человека, нуждающегося в деньгах, – Вилэнд был полностью удовлетворен и выбросил эту историю из головы.

– Как продвигаются дела, Тальбот? Времени осталось мало.

– Никаких проблем, – заверил я. – Все проработано. Гарантирую. После пятиминутного контрольного спуска в батискафе и моего возвращения можем немедленно спускаться все вместе.

– Отлично. – Вилэнд казался довольным, но он не знал того, что знал я. Он повернулся к бандиту, который открыл дверь ногой, и сказал: – Дочь генерала и шофер… они в каюте генерала. Немедленно пригласите их сюда. Вы готовы, Тальбот?

– Готов. – Я встал из-за стола, слегка покачиваясь. Но по сравнению с Ройялом казался абсолютно здоровым, и никто не заметил, что нетвердо стою на ногах.

– Этот день был для меня длинным и утомительным, Вилэнд. Я хотел бы чем-нибудь подкрепиться, прежде чем спускаться в батискафе.

– Я очень удивлюсь, если Кибатти и его друг не заготовили столько продовольствия, чтобы им заполнить целый бар. – Вилэнд, предвидя конец пути, был в отличном настроении. – Конечно. Идемте.

Мы вышли в коридор, прошли его почти до конца и остановились у двери комнаты, где находились Кибатти и его приятель. Вилэнд постучал в дверь условным сигналом, и я с радостью отметил, что сигнал остался прежним. Дверь открылась, и мы вошли.

Вилэнд был прав: Кибатти с приятелем отлично обеспечили себя всем, что касалось спиртного, и к тому времени, как я пропустил внутрь три порции шотландского виски, двое лилипутов, перепиливающих мое плечо, перешли со сдельной работы на почасовую ставку, а у меня пропало желание биться головой о стену. Казалось логичным пропустить еще одну порцию этого обезболивающего средства, чтобы достичь дальнейшего улучшения, и я уже налил виски в стакан, но тут дверь открылась и появился бандит, которого Вилэнд послал за Мэри и Кеннеди. Он пропустил их в комнату и вошел последним. Моему сердцу пришлось многое пережить этой ночью: и тяжелые, напряженные часы бессонницы, и страх за Мэри, и борьбу с Лэрри. Сердце мое не привыкло к таким перегрузкам, но стоило мне один раз взглянуть на Мэри, и мое сердце снова стало делать рывки, хотя разум мой работал без рывков. Я смотрел на ее лицо и думал о приятных вещах, которые были начисто исключены из моей жизни. А еще думал о том, что мне хотелось бы сделать с Вилэндом и Ройялом. Под глазами Мэри большие голубые круги. Она казалась побледневшей, напряженной и больной. Я мог бы поклясться, что последние полчаса, проведенные со мной, напугали и потрясли ее. Ничего подобного ей не приходилось испытывать раньте. Да и меня самого они напугали и потрясли. Но ни Вилэнд, ни Ройял, казалось, ничего не заметили: люди, вынужденные общаться с ними, не могли не испытывать потрясения и страха. Те, кто чувствовал себя иначе, были скорее исключением, чем правилом.

Кеннеди не казался ни потрясенным, ни испуганным. Он вообще казался безразличным и выглядел именно так, как должен выглядеть безупречный шофер. Но вид его не одурачил ни меня, ни Ройяла. Он повернулся к Кибатти и его другу и сказал:

– Обыщите эту птицу и посмотрите, нет ли на ней того, что она не должна носить при себе.

Вилэнд вопросительно посмотрел на него.

– Возможно, он и вправду так безобиден, как выглядит, только я очень сомневаюсь в этом, – объяснил Ройял. – Сегодня утром он куда-то уезжал с буровой вышки. Вполне возможно, что приобрел где-нибудь пистолет, а если у него есть пистолет, он может напасть на Киббати и остальных, когда они этого меньше всего ожидают, – Ройял кивнул в сторону двери в полукруглой стене. – Я бы не хотел взбираться по тридцатиметровой лестнице под прицелом его пистолета.

Они обыскали Кеннеди, но ничего не нашли. Нет сомнений, Ройял был сообразительным парнем, но кое-что он все же упустил: ему надо было бы приказать обыскать меня, а не Кеннеди. Да, сегодня он был не таким сообразительным, как всегда.

– Мы не хотим торопить вас, Тальбот, – с подчеркнутым сарказмом сказал Вилэнд.

– Уже иду, – отозвался я и, выпив последнюю порцию обезболивающего, с недоумением стал рассматривать свои записи, держа их в руке, потом сунул их в карман и повернулся к двери в колонну.

Я старался не смотреть на Мэри, генерала и Кеннеди.

Вилэнд схватил меня за раненое плечо. Если бы не обезболивающее, я пробил бы головой переборку и вылетел через эту дыру. Теперь же только подпрыгнул на два или три сантиметра, а два лилипута снова стали распиливать мое раненое плечо с небывалым усердием.

– Вы уже нервничаете, да? – усмехнулся Вилэнд. Он кивнул в сторону стоящего на столе механизма. Это был простой соленоидный переключатель, который я принес из батискафа. – Вы даже кое-что забыли, не так ли?

– Ничего я не забыл. Эта штука нам больше не понадобится.

– Тогда пошли… Идите впереди… Следите за всеми, Кибатти.

– Не беспокойтесь, босс, я буду следить за ними, – заверил Кибатти.

Нет сомнений, он действительно будет следить. Он пробьет пистолетом голову любому, кто будет дышать слишком глубоко. Генерал и Кеннеди не полезут на рожон, когда Вилэнд и Ройял спустятся со мной в батискафе. Они будут сидеть в этой комнате, и их будут держать под прицелом до нашего возвращения. Я был уверен, что Вилэнд предпочитает, чтобы и генерал спустился с нами в батискафе: если бы генерал был у него на глазах, Вилэнду было бы спокойнее. Но в батискафе сравнительно комфортабельно может уместиться не более трех человек, а Вилэнд никогда бы не отважился подвергнуться даже незначительной опасности и предпочитал всегда иметь рядом своего головореза Ройяла. Поэтому старый генерал должен был остаться. Кроме того, он никогда бы не одолел спуска по лестнице из ста восьмидесяти ступенек.

Да я и сам едва одолел эту проклятую лестницу. Проделав половину спуска, почувствовал себя так, словно мое плечо, руку и шею окунули в литейную форму с расплавленным свинцом. Вспышки обжигающей боли пронзали голову, где пламя превращалось в кромешную тьму, а потом обжигающая боль переходила ниже, в грудь и затем в живот, вызывая тошноту. Несколько раз непереносимая боль, темнота перед глазами и острое чувство тошноты почти лишали меня сознания, и я в отчаянии вцеплялся в ступеньки единственной здоровой рукой, ожидая, когда пламя боли стихнет и ко мне полностью вернется сознание. С каждой новой ступенькой, на которую удавалось спуститься, периоды темноты и тошноты становились все продолжительнее, а периоды сознания короче. Последние тридцать или сорок ступенек я спускался, наверное, как автомат, руководствуясь только инстинктом и памятью, а также какой-то подсознательной волей. В мою пользу было только то, что галантные Вилэнд и Ройял предложили мне спускаться первым, чтобы у меня не возникло искушения сбросить им на головы что-нибудь тяжелое. Поэтому им и не посчастливилось видеть мои мучения. К тому времени, как я добрался до платформы на дне, и после того, как появился Кибатти, который должен был закрыть крышку люка платформы, я мог хотя бы стоять, не качаясь. Кажется, мое лицо было белым, как бумага, и покрылось бисеринками пота. К счастью, свет от маленькой лампочки у подножия этой цилиндрической могилы был слабым, и опасность, что Вилэнд или Ройял заметят мое плачевное состояние, мне не угрожала. Наверное, Ройял после этого спуска тоже будет чувствовать себя довольно мерзко: любой человек, перенесший два нокаута, уложившие его на целых полчаса, не сможет похвастаться, что находится в отличной форме через пятнадцать минут после того, как к нему вернулось сознание. Относительно же Вилэнда у меня было слабое подозрение, что он изрядно трусил и в данную минуту его интересовали только собственная персона и предстоящее путешествие. Люк платформы был открыт, и мы с трудом пролезли через отверстие заполняемой камеры батискафа, спустились в стальной шар. Я спускался со всей осторожностью, стараясь уберечь раненое плечо, но путешествие причиняло мучения, граничащие с агонией. Я включил свет над головой и, открыв электрошкаф, занялся предохранителями и электропроводами, предоставив Вилэнду удовольствие закрыть за собой тяжелый круглый люк затопляемой камеры батискафа.

Как я и ожидал, неимоверное количество разноцветных перепутанных проводов, свисающих из электрошкафа, а также скорость и оперативность, с которой я подключил их в их гнезда, ориентируясь на сделанные мной записи, произвели на них неизгладимое впечатление. К счастью, электрошкаф был установлен на уровне моей талии: моя левая рука почти совсем вышла из строя и действовала только от кисти до локтя, но не выше… Я подключил последний провод, закрыл крышку электрошкафа и стал проверять все электроцепи. Если Вилэнд наблюдал за мной с нетерпением, то на физиономии Ройяла вообще отсутствовало выражение. Его избитое лицо было удивительно похоже на каменный лик Большого Сфинкса из Гизы. Тревога и нетерпение Вилэнда меня совершенно не трогали: в батискафе с ними был только я, и мне не хотелось упускать этого шанса. Включив контрольный реостат обоих моторов, получающих ток от силовых батарей, я повернулся к Вилэнду и показал на пару светящихся дисков.

– Моторы. Здесь их шум совсем не слышен, но они работают так, как положено. Вы готовы?

– Да, – он облизнул губы. – Готов, если готовы вы.

Я кивнул, повернул регулирующий клапан, чтобы заполнить входную камеру батискафа водой, и, указав на микрофон, стоящий на полке на уровне головы между Ройялом и мной, повернул стенной переключатель с положение «включено».

– Может быть, вы изволите дать команду сбросить давление из резинового уплотнительного кольца?

Он кивнул, отдал приказ и снова поставил микрофон на полку. Я выключил микрофон и стал ждать.

Батискаф начал плавно раскачиваться в пределах трех-четырех градусов в направлении с носа на корму. Внезапно раскачивание прекратилось. Я посмотрел на манометр глубины погружения. Показания его были неустойчивы: мы находились еще достаточно близко к поверхности моря, и большие волны, бушующие над нашими головами, вызывали эту неустойчивость. И все-таки никаких сомнений не оставалось: по шкале манометра было видно, что глубина погружения заметно увеличилась.

– Батискаф оторвался от опоры, – сказал я Вилэнду и, включив вертикальный прожектор, направил свет через плексигласовый иллюминатор под нашими ногами. Теперь песчаное дно было в двух метрах от нас.

– Говорите, какое направление надо взять. Скорее, у меня нет желания утонуть в этом иле.

– Вперед. Никуда не сворачивайте!

Я включил сцепление винтов с двумя моторами, передвинул регулятор на половину максимальной скорости и отрегулировал горизонтальные рули на максимальный угол подъема. Угол подъема был небольшой, не более двух градусов: горизонтальные рули батискафа имели второстепенное значение для подъема на поверхность и погружения в воду. Этим горизонтальные рули батискафа в корне отличаются от горизонтальных рулей самолета. Я плавно передвинул регулятор скорости на максимальное значение.

– Мы идем почти на юго-запад, – Вилэнд все время сверялся с какой-то бумагой, которую он вынул из кармана. – Курс 222.

– Это правильное направление?

– Что вы имеете в виду под словом «правильное»? – сердито спросил он. Теперь, когда его желание исполнилось и батискаф опустился на дно, Вилэнда раздражало все. Вполне возможно, у него клаустрофобия, и он боится замкнутого пространства.

– Это направление по карте или по вашему компасу? – нетерпеливо спросил я.

– По компасу.

– Компас был отрегулирован на девиацию?

Вилэнд снова посмотрел на листок бумаги.

– Да. И Брайсон сказал, что если мы все время будем идти прямо в этом направлении, то металлические опоры буровой вышки не будут влиять на отклонение компаса.

Я промолчал. Брайсон, погибший от кессонной болезни, где он теперь? Когда мы прошли шестьдесят метров, у меня появилась полная уверенность в следующем: чтобы пробурить нефтяную скважину глубиной четыре километра, понадобилось бы, по крайней мере, шесть тысяч мешков цемента, причем два из них пошли бы на то, чтобы обеспечить нахождение трупа Брайсона на дне океана достаточно длительное время, так как он должен был превратиться в скелет, который нельзя было бы опознать. Возможно, он пролежал бы на дне океана до тех пор, пока труп вообще перестали бы искать.

– Пятьсот двадцать метров, – прервал мои размышления голос Вилэнда. – Если считать от опоры до самолета.

Это было первое упоминание о самолете.

– Иначе говоря, – продолжал Вилэнд, – это расстояние по горизонтали. Если же учесть глубину погружения на дно, то она составляет что-то около шестисот двадцати метров. По крайней мере, так сказал Брайсон.

– Где начало впадины?

– Приблизительно в двух третях расстояния отсюда. Глубина здесь сорок пять метров. На такой же глубине установлена буровая вышка. Потом спуск под углом тридцать градусов до глубины сто сорок метров.

Я молча кивнул. Мне доводилось слышать, что человек не может одновременно иметь два источника боли. Люди сказали мне неправду. Это возможно. Моя рука, плечо и спина были широким океаном боли. Она прокалывала острием копья мою верхнюю челюсть. Это было острие агонии. У меня отсутствовало желание говорить, отсутствовало вообще желание жить… Я попытался забыть о боли и сконцентрировать мысли на работе, которой были заняты мои руки.

Канат, привязывающий батискаф к опоре, как я установил, был обмотан вокруг силового барабана с электроприводом. Барабан создавал натяжение только в одном направлении: в направлении буровой вышки при нашем возвращении обратно. Теперь же, когда мы двигались от опоры, барабан раскручивался, освобождая изолированный телефонный кабель, находящийся внутри каната. Количество оборотов барабана отмечалось счетчиком, установленным внутри барабана. Таким образом, у нас была точная информация о пройденном батискафом расстоянии. Кроме того, счетчик регистрировал скорость батискафа. Его максимальная скорость равнялась четырем километрам в час, но даже легкая нагрузка при разматывании каната снижала скорость вдвое, хотя и эта скорость была вполне достаточной, так как идти батискафу предстояло недалеко.

Вилэнд, казалось, был очень удовлетворен тем, что доверил мне управлять батискафом. Большую часть времени он проводил у бокового иллюминатора, предаваясь дурным предчувствиям. Единственный глаз Ройяла, холодный и немигающий, был неотрывно прикован к моему лицу: он следил за малейшим движением, за тем, как я управляю батискафом и регулирую приборы. Но, видимо, это было больше по привычке, так как его незнание принципа работы батискафа и законов регулирования было совершенно очевидно. Вскоре у меня появилась возможность убедиться в этом: я настроил прибор поглощения углекислого газа на минимум и увидал, что он не прореагировал на это.

Мы медленно дрейфовали по курсу на расстоянии около четырех метров от дна моря. Нос батискафа был направлен слегка вверх, а направляющий канат, разматывающийся с барабана батискафа, то цеплялся за подводные скалам и коралловые рифы, то проходил над колонией губок. Вода была совершенно темной, но два наших прожектора и свет, льющийся через иллюминаторы со стеклами из плексигласа, достаточно хорошо освещали дно. Один или два морских окуня лениво проплыли мимо. Занятые своими собственными делами, они не обращали на нас никакого внимания. Гибкая, как змея, барракуда, извиваясь узким серебристым телом, подплыла к нам, ткнулась зубастой головой в иллюминатор и, словно не веря своим глазам, целую минуту заглядывала внутрь. Косяк рыб, похожих на скумбрию, какое-то время плыл рядом с батискафом, и вдруг мгновенно исчез, словно его снесло сильным порывом ветра. Его спугнула акула с носом в форме бутылки, величественно выплывшая откуда-то. Она плыла вперед, неуловимо помогая себе движениями длинного мощного хвоста. Но чаще всего дно моря казалось пустынным: возможно, бушующая на поверхности буря повлияла на поведение рыб и заставила их уйти на глубину.

Точно через десять минут после того, как мы отошли от буровой, дно внезапно провалилось, и мгла настолько сгустилась, что, казалось, свет нашего прожектора не сможет проникнуть до основания почти вертикальной скалы. Но я знал, что это только иллюзия: Вилэнд нанимал людей, которые сделали топографические съемки дна океана не менее дюжины раз, и если он сказал, что угол равняется тридцати градусам, так оно и было. И все же впечатление от этой внезапно появившейся перед глазами бездонной пропасти ошеломляло.

– Вот она, – тихо сказал Вилэнд. На его гладком, ухоженном лице я увидел капельки пота. – Опускайте батискаф, Тальбот.

– Немного позже. Если мы начнем спускаться сейчас, то буксирный канат, который мы травим, поднимет вверх хвостовую часть батискафа. Наши прожекторы не могут освещать пространство перед нами, они освещают только дно. Вы хотите, чтобы мы врезались носом в скалу, которую не сможем увидеть? Вы хотите повредить переднюю емкость с бензином? Не забудьте, эти емкости выполнены из тончайшей листовой стали. Достаточно повредить хотя бы одну из них, и мы получим такую негативную плавучесть, что никогда уже не всплывем на поверхность. Надеюсь, вам это ясно, Вилэнд, не так ли?

Его лицо блестело от пота. Он снова облизал губы и сказал:

– Поступайте, как знаете, Тальбот.

Я поступил так, как считал нужным: придерживался курса 222° до тех пор, пока счетчик не показал, что пройдено шестьсот метров. Потом выключил мотор и создал незначительную величину отрицательной плавучести, чтобы горизонтальные рули при движении вперед не дали батискафу всплыть.

Мы опускались на дно предельно медленно. Стрелка глубиномера едва двигалась. Вес свисающего каната тянул нас назад, и каждые двадцать метров погружения между шестьюдесятью и ста сорока метрами я включал моторы и слегка вытравливал канат.

Точно на глубине сто тридцать метров прожекторы осветили дно моря. На дне не было ни скал, ни коралловых рифов, ни морских губок. Там были только неглубокие дорожки на сером песке и длинные темные полосы ила. Я снова включил моторы и отрегулировал скорость движения на половину максимальной. Потом отрегулировал горизонтальные рули и начал медленно продвигаться вперед. Мы прошли около пяти метров. Расчет Брайсона был абсолютно правильным. Когда счетчик показал шестьсот двадцать пять метров пройденного пути, я увидел какой-то предмет, возвышающийся над дном моря слева, почти за пределами видимости. Это был хвост самолета. Оказывается, мы проскочили нашу цель, которая находилась справа: нос самолета был направлен в сторону приближающегося к нему батискафа. Я включил моторы на обратный ход и перевел барабан на намотку каната. Пройдя назад около двадцати метров, я снова направился вперед, слегка отклоняясь влево, и подошел к месту, которое считал местом назначения. Тут же переключил моторы на обратный ход и сразу выключил их. Батискаф начал медленно погружаться, так как свисающий канат, коснувшись дна, увлек его за собой. Но этот уменьшенный вес все же не мог противостоять небольшой отрицательной плавучести, и батискаф тяжело опустился на черный ил дна.

Прошло всего пятнадцать минут с тех пор, как я переведена минимум регулятор аппарата поглощения углекислого газа, но уже чувствовалось, что воздух в камере батискафа начал портиться. Ни Вилэнд, ни Ройял, казалось, не замечали этого. Возможно, они думали, что воздух должен быть именно таким в этих условиях. Скорее же всего, они вообще не заметили этого. Они были полностью поглощены тем, что видели в ярком свете прожекторов через передний иллюминатор. И только одному Богу известно, как я был поглощен этим. Сотни раз задавал себе один и тот же вопрос: что я буду чувствовать и как буду реагировать, когда увижу то, что находится на дне, наполовину захороненное под илом. Думал, что меня охватит гнев. Гнев и ярость, ужас и душераздирающая горечь утраты. И страх. Но этих чувств уже не осталось во мне. Вернее, почти не осталось. Я испытывал только чувство жалости и глубокую грусть. Нет, даже не грусть, а глубочайшую меланхолию, доселе неведомую мне. Возможно, моя реакция не была такой, как я предвидел, потому, что мой ум затуманили водовороты боли. И все же я знал, что причина не в этом. Знать, что жалость и меланхолия удел не каких-то других людей, а мой собственный, не было облегчением. Меланхолия, вызванная воспоминаниями об утерянном прошлом, – все, что осталось мне в этой жизни. Меланхолия и чувство жалости к самому себе, человеку, непоправимо затерянному в своем одиночестве.

Самолет более чем на метр погрузился в ил. Правого крыла не было: видимо, оно отлетело, когда самолет ударился о воду. Кончик левого крыла обломлен, но хвостовая часть и фюзеляж сохранились почти полностью, если не считать изрешеченной пулями носовой части и разбитого стекла, усеянного сеткой трещин. Это наглядно демонстрировало, как умер пилот самолета. Мы находились совсем близко от фюзеляжа. Наблюдательная камера батискафа была не более чем в двух метрах от разбитых окон кабины самолета и почти на одном уровне с ними. За разбитыми вдребезги ветровыми стеклами я увидел два скелета: один, на месте капитана, все еще находился в выпрямленном положении и опирался на разбитое боковое окно, удерживаясь в таком положении ремнем безопасности; другой скелет, на месте штурмана, сильно наклонен вперед. Он был почти вне поля зрения.

– Чудеса, не так ли, Тальбот? Ну разве не чудеса? – Вилэнд, который на время забыл о своей клаустрофобии, довольно потирал руки. – Прошло столько времени, но игра стоила свеч, игра стоила свеч! Подумать только, целый! А я-то думал, что он уже рассыпался в прах по дну моря. Для такого опытного специалиста, как вы, никаких осложнений не предвидится, правда, Тальбот? – не ожидая ответа, он тут же отвернулся и с интересом уставился в иллюминатор. – Просто чудесно! – повторил он. – Просто чудесно!

– Да, чудесно! – согласился я, поражаясь твердости и безразличию своего голоса. – Если не считать английского фрегата «Де Браак», затонувшего во время шторма недалеко от побережья залива Делавэр в 1798 году, это самое большое затонувшее сокровище в западном полушарии, оцененное в десять миллионов двести пятьдесят тысяч, сокровище в золотых монетах, алмазах и изумрудах.

– Десять миллионов и двести… – голос его замер. – А откуда… откуда вам это известно, Тальбот?

– Я знал об этом сокровище еще до того, как вы услышали о нем, Вилэнд. Оба они мгновенно отвернулись от иллюминатора и уставились на меня. Удивление на лице Вилэнда сменилось подозрением, потом в нем начал проглядывать страх. Ройял широко раскрыл свой единственный, плоский, холодный, мраморный глаз. Так широко он еще никогда не раскрывал его. – Боюсь, что вы не так умны, как генерал, Вилэнд. Я тоже не додумался до этого. Он зашел ко мне сегодня утром. Я понял, почему он сделал это. А вы-то знаете почему, Вилэнд? Вы хотите знать, почему?

– О чем это вы? – резко спросил он.

– Генерал – умный человек, – продолжал я, пропустив мимо ушей его вопрос. – Он заметил: когда мы прилетели на вертолете на буровую вышку в то утро, то я прятал лицо до тех пор, пока не убедился, что среди людей, встречающих нас, не было кого-то, кого я не хотел увидеть, и когда я убедился, что его нет, уже лицо не прятал. Этот вопрос перестал волновать меня. Согласен, немного легкомысленно с моей стороны, но это навело генерала на мысль, что я не убийца. Если бы я был убийцей, должен был бы прятать лицо от каждого встречного. Это также навело его на мысль, что я уже побывал на нефтяной вышке и боялся, что кто-то из работающих там людей узнает меня. Генерал был прав как в отношении своего первого, так и в отношении второго предположения: я не убийца и ранее действительно побывал на буровой вышке. Я был там сегодня на рассвете.

Вилэнд сник. Ошеломляющий эффект моих слов и непредвиденные последствия, скрытые за тем, что он узнал, совершенно выбили его из колеи. Он был настолько ошарашен, что потерял дар речи.

– Генерал заметил и кое-что еще, – продолжал я. – Он заметил: когда вы говорили о работе по поднятию этого сокровища со дна моря, то я ни разу не задал самых необходимых и самых очевидных вопросов: какое сокровище надо поднимать и на каком корабле или самолете оно находилось и вообще находилось ли оно на корабле или самолете. Ведь я не задал ни одного из этих вопросов, Вилэнд, не так ли? Снова я проявил легкомыслие, не так ли? Но вы ничего не заметили, Вилэнд. Что же касается генерала Рутвена, он и это заметил. И понял: я все знал заранее.

Секунд десять царило молчание. Потом Вилэнд прошептал:

– Кто вы, Тальбот?

– Единственное могу ответить: я не отношусь к числу ваших друзей, Вилэнд, – я улыбнулся ему, насколько позволяла причиняющая сильную боль верхняя губа. – Вы умрете, Вилэнд, вы умрете мучительной смертью, до последнего вздоха проклиная мое имя и день, когда мы встретились.

Снова наступило молчание, более продолжительное, чем раньше. Мне ужасно хотелось курить, но внутри батискафа это было невозможно, и одному Богу известно, каким отвратительным стал воздух. Наше дыхание становилось все более учащенным, по лицам струился пот.

– Разрешите мне рассказать вам одну небольшую историю, – продолжал я. – И, хотя это не волшебная сказка, начну ее теми словами, которыми обычно начинаются сказки, словами: «Однажды жила-была…» Итак, однажды жила-была одна маленькая страна, имеющая крохотный флот и авиацию: пару истребителей, фрегат и канонерку. Это не такой уж большой военно-морской флот, Вилэнд, не так ли? Именно поэтому правители страны решили удвоить его. У этой страны отлично шли дела с экспортом нефти и кофе, и она решила, что сможет позволить себе это. Отметьте для себя только одно, Вилэнд: правители страны могли бы потратить деньги в сто раз более выгодно, но страна была очень склонна к революции, а сила любого нового правительства в значительной мере зависит от мощи вооруженных сил, которыми располагают правители. Давайте удвоим военно-морской флот страны, решили они. Кто именно сделал это предложение, Вилэнд?

Он попытался говорить, но вместо слов вырвалось что-то очень напоминающее воронье карканье. Он облизал губы.

– Интересно, откуда вам это известно? Вы говорите о Колумбии.

– Вы правы, о Колумбии. Ее правители договорились получить пару подержанных истребителей у Англии, а также несколько фрегатов, канонерок и минных тральщиков у Соединенных Штатов. Если учесть, что эти подержанные фрегаты были почти новыми, их продавали почти задаром – всего за десять миллионов двести пятьдесят тысяч долларов. Но затем возникло препятствие: Колумбии снова стала угрожать революция, гражданская война и анархия. Цена 1Тесо за границей стала падать. Англия и Соединенные Штаты, которым Колумбия должна была выплатить общую сумму платежа, отказались получать платеж в песо. Ни один международный банк не предоставит денег такой маленькой стране, как Колумбия. В конце концов, между Колумбией, Англией и Соединенными Штатами была достигнута договоренность, что этот платеж будет выплачен натурой. Одно из предыдущих правительств Колумбии ранее импортировало на индустриальные цели алмазы из Бразилии, оцененные в два миллиона долларов. Эти алмазы так и не были использованы. К алмазам было добавлено колумбийское золото весом около двух тонн на сумму в два с половиной миллиона долларов. Золото было в слитках весом тринадцать килограммов каждый. Основную часть платежа надо было выплатить ограненными изумрудами. Мне не надо напоминать вам, Вилэнд, что шахты в Восточных Андах – самый известный и важный источник изумрудов в мире. Возможно, это вам известно?

Он промолчал. Вытащил из нагрудного карманчика выставленный напоказ носовой платок такого же цвета, как галстук, и вытер пот с лица. Вилэнд выглядел так, словно был болен.

– Ладно, это не суть важно. Потом возник вопрос о транспортировке. Вначале предполагали переправить груз в Тампу, пользуясь самолетом авиакомпании «Авианка» или грузовым самолетом авиакомпании «Ланса», но все национальные авиалинии в начале мая 1958 года, когда должны были пройти выборы нового правительства Колумбии, временно закрылись, самолеты стояли в ангарах. Некоторые члены парламента жаждали побыстрее освободиться от этих денег, чтобы они не попали к тем, кому не предназначались, и стали подыскивать грузовую авиалинию за границей, самолеты которой выполняли только внешние рейсы. Они остановились на Транс-Карибской воздушной чартерной компании. Агентство Ллойда согласилось выдать страховой полис.

На рейс грузового самолета была составлена фальшивая карта полета, и он вылетел из Барранкильи на Тампу через Юкатан Страйт.

В самолете летело всего четыре человека, Вилэнд. Брат-близнец владельца Транс-Карибской чартерной компании был пилотом, второй пилот выполнял также обязанности штурмана. Кроме них, в самолете находились женщина и маленький ребенок, которого решили взять с собой, а не оставлять на родине, потому что во время выборов могли быть беспорядки, кроме того, могли обнаружить, какую роль сыграла Транс-Карибская компания в вывозе из страны ценностей. Но фальшивые документы не помогли тем, кто был в самолете, потому что один из благородных высоконравственных гражданских служащих, который жаждал выплатить долг Англии и Соединенным Штатам, оказался прожженным негодяем, был подкуплен и работал на вас, Вилэнд. Ему был известен настоящий план полета, и он сообщил его вам по рации. Вы были вне себя от счастья и решили действовать, составили свой план.

– Откуда вам известно все это? – прокаркал Вилэнд.

– Мне это известно потому, что я владелец… я был владельцем Транс-Карибской чартерной компании. – Я чувствовал себя предельно усталым. Причиной усталости были то ли боли, то ли мерзкий воздух, а возможно – чувство пустоты жизни, охватившее меня с необычайной силой. – В это время я находился в Белизе, в Британском Гондурасе, но мне удалось поймать их по рации после того, как починили ее. Они рассказали мне, что кто-то пытался взорвать самолет. Теперь я знаю, что это не совсем так: кто-то просто пытался вывести из строя рацию, чтобы отрезать самолет от внешнего мира. И это почти удалось. Вы не знали, Вилэнд, что я установил контакт с этим самолетом незадолго перед тем, как он был расстрелян в воздухе. Да, я был на связи с этим самолетом в эти самые минуты, Вилэнд. – Я медленно поднял голову и посмотрел на него невидящим взглядом. – Был на связи всего две минуты. И эти две короткие минуты приговорили вас к смерти. Сегодня ночью вы умрете…

Вилэнд уставился на меня. В глазах его застыл ужас. Он отлично знал, что его ожидает, вернее, думал, что знает. Теперь он узнал, кто я, понял, что означает встретиться с человеком, который потерял все в жизни, с человеком, для которого жалость и сострадание стали пустым звуком. Медленно, словно делая неимоверные усилия или испытывая мучительную боль, он повернул голову и посмотрел на Ройяла, но впервые за все время их сотрудничества не встретил в нем ни успокоения, ни надежности, ни защиты: произошло нечто невероятное – Ройял испугался!

Я слегка повернул голову и указал на разбитую кабину самолета.

– Смотрите во все глаза, Вилэнд. Вглядитесь повнимательнее в дело рук своих. Смотрите и гордитесь собой. Скелет, сидящий на месте капитана, был когда-то Питером Тальботом, моим братом-близнецом. Другой скелет это Элизабет Тальбот. Она была моей женой, Вилэнд. На заднем сиденье самолета вы видите все, что осталось от совсем маленького ребенка, от Джона Тальбота, моего сына. Ему всего три с половиной года. Я тысячи раз думал о том, как погиб мой мальчик, Вилэнд. Пули, убившие жену и брата, не долетели до него, и он был жив до тех пор, пока самолет не упал в воду. Минуты две-три… Кувыркаясь в воздухе, самолет падал через все небо, Вилэнд, и маленький ребенок, объятый ужасом, кричал и рыдал, зовя мать, а она так и не пришла ему на помощь. А Джон снова и снова звал ее… Но она не могла прийти. Вилэнд… Разве она могла прийти? Она сидела в своем кресле мертвая. И потом самолет упал в воду. Возможно, даже тогда Джонни был еще жив. Возможно, что фюзеляж какое-то время был на поверхности воды и не тонул, так часто бывает, вы ведь это знаете, Вилэнд. Возможно даже, что когда самолет затонул, то внутри кабины еще оставался воздух. Сколько же прошло времени, прежде чем волны сомкнулись над самолетом? Вы можете себе это представить, Вилэнд… Трехлетний ребенок кричит, отчаянно борется за свое существование и умирает… И рядом с ним нет ни единой живой души. Да… А потом он перестал кричать и бороться за свое существование… мой маленький сын утонул…

Я долго смотрел в иллюминатор на разбитую кабину самолета, и это время показалось мне целой вечностью… Когда отвернулся, Вилэнд вцепился в мою правую руку. Я оттолкнул его, и он упал на пол, уставившись на меня широко раскрытыми глазами. Его охватила паника. Рот открылся, дыхание участилось, он дрожал всем телом. Ройял все еще держал себя в руках, хотя костяшки пальцев его рук, сложенных на коленях, побелели, а глаза непрерывно метались по наблюдательной камере. Он был похож на животное, мучительно ищущее путь к спасению.

– Я долго ждал этого дня, Вилэнд. Ждал целых два года и четыре месяца. И не думал ни о чем другом хотя бы пять минут. В моей жизни не осталось ничего, ради чего стоило бы жить. Вам, наверное, понятно это. Я натерпелся достаточно. Может быть, это и страшно, но я хотел бы остаться здесь, рядом с ними… Я перестал уговаривать себя, что должен продолжать жить. После того, что увидел сейчас, решил, что с успехом могу остаться здесь… К жизни меня привязывало только одно обещание, которое я дал себе третьего мая тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года. Обещание, что не успокоюсь до тех пор, пока не найду и не уничтожу человека, который сломал мою жизнь и лишил ее всякого смысла. Я наполовину выполнил свое обещание. Теперь могу со спокойной совестью уйти из жизни. Сознание того, что вы ходите по той же земле, что и я, делает мою жизнь отвратительной. Убийцы и их жертвы до самого конца будут вместе…

– Вы сумасшедший, – прошептал Вилэнд. – Вы сумасшедший. Что вы хотите этим сказать?

– Только одно. Вы помните электропереключатель, который остался на столе в комнате? Вы тогда спросили меня о нем, и я ответил, что он больше не понадобится нам. Да, он действительно не понадобится. Это было устройство, без которого невозможно освободиться от балласта. Мы никогда не всплывем снова. Мы на дне моря, Вилэнд, и останемся здесь навечно.

Глава 12

Наши лица ручьями заливал пот. Температура внутри камеры батискафа поднялась почти до пятидесяти градусов. Воздух был влажным и отвратительным. Наше дыхание стало хриплым и затрудненным. Это было удушье. Не хватало кислорода. Дыхание было единственным звуком в этом тонкостенном стальном шаре, находящемся на дне Мексиканского залива на глубине сто сорок метров над уровнем моря.

– Вы нарочно оставили прибор в комнате? – голос Вилэнда превратился в слабый недоверчивый шепот, в его глазах застыл ужас. – Мы останемся… здесь? Здесь в этом… – голос его замер. Он стал озираться. На его лице были отчаяние и ужас. Так смотрит перед смертью крыса, попавшая в крысоловку. А он и был не чем иным, как крысой.

– Отсюда нет выхода, Вилэнд, – сурово подтвердил я. – Выход только через люк. Может быть, вы хотите попробовать открыть его. На такой глубине усилие снаружи, прижимающее люк, равно пятидесяти тоннам или около того. Но если бы даже вы смогли открыть его, вас с такой силой расплющило бы о переборку, находящуюся напротив люка, что вся ваша толщина стала бы не больше десяти миллиметров. Не воспринимайте мои слова слишком тяжело, Вилэнд, последние минуты вашей жизни будут очень мучительны. Если бы вам сказали, что человек может испытать такие муки, то вы никогда бы не поверили этому. Вы своими собственными глазами увидите, как ваши руки и лицо станут голубыми, а затем, в последние несколько секунд, пурпурными и уже только потом начнут разрушаться все главные кровеносные сосуды ваших легких. И вскоре после того, как они начнут рваться, вы уже не сможете…

– Замолчите! Замолчите! – закричал Вилэнд. – Замолчите, ради всего святого! Выпустите нас отсюда, Тальбот! Выпустите нас отсюда! Я дам вам все, что хотите: миллион, два миллиона, пять миллионов! Заберите себе все это сокровище, Тальбот! Заберите себе все это: и золото, и изумруды, и алмазы! Все! – Его рот и лицо дергались, как у эпилептика, глаза вылезли из орбит.

– Меня тошнит от вас. Я не выпустил бы вас отсюда, даже если бы мог, Вилэнд. Я пошел бы на это только в том случае, если бы у меня появилось искушение оставить включенным контрольный выключатель на буровой вышке. Тот прибор, который остался там. Нам остается жить пятнадцать, от силы двадцать минут, если только можно назвать агонию, которую мы должны испытать, жизнью. Вернее, агонию, которую вам придется испытать, – я поднес руку к своему пальто и, оторвав центральную пуговицу, сунул ее в рот. – Я ничего подобного не испытаю, так как на протяжении нескольких месяцев готовился. Это не пуговица, Вилэнд, это капсула с концентрированным цианидом. Стоит только надкусить ее, и я умру прежде, чем успею осознать, что умираю.

Мои слова окончательно доконали его. Из угла рта у него потекла слюна и, бормоча что-то нечленораздельное, он, неизвестно По какой причине, бросился на меня. У него настолько помутился рассудок, что он и сам не понимал, что делает. Но я ожидал такой выпад. Под рукой оказался тяжелый гаечный ключ. Я схватил его и кинул в Вилэнда прежде, чем он успел прикоснуться ко мне. Удар получился не очень сильный, но и его было достаточно. Вилэнд отклонился назад, ударился головой об обшивку стены и тяжело рухнул на пол.

Оставался Ройял. Он, скорчившись, сидел на маленьком стуле с матерчатым сиденьем. Он начисто забыл о том, что его лицо должно быть бесстрастным, как у сфинкса: знал, что остается жить считанные минуты, и на лице его начало появляться выражение, которое было ему совершенно неведомо и несвойственно в течение всех этих долгих лет. Он видел, как к нему подбирается его собственная смерть, а не смерть, которую он приносил своим многочисленным жертвам в течение многих лет. Страх стал глубоко проникать в его мозг, захватывая самые сокровенные уголки. Но пока паника еще не коснулась его, и он еще не совсем потерял контроль над собой, как это случилось с Вилэндом. Но его способность рассуждать и разумно мыслить исчезли. Все, что пришло ему на ум, было обычным для него в случае опасности: он вытащил свой маленький черный смертоносный пистолет и прицелился в меня, но я знал, что он не выстрелит. Просто-напросто это был его обычный рефлекс. Впервые за всю свою жизнь Ройял встретился с проблемой, которую невозможно было разрешить нажатием пальца на курок.

– Ты тоже испугался, Ройял? – тихо спросил я.

Теперь даже для того, чтобы сказать несколько слов, требовалось делать заметные усилия. Мое нормальное дыхание – около шестнадцати вздохов в минуту – участилось до пятидесяти. Стало трудно выдавить из себя хотя бы одно слово.

Он молча посмотрел на меня, и все дьяволы ада выглянули из глубины его черных глаз. Я мог бы поклясться, что вторично за эти сорок восемь часов, и на этот раз несмотря на влажный, гнилой и отвратительный воздух в кабине батискафа, на меня повеяло запахом свежевыкопанной сырой могилы.

– Сильный, жестокий головорез Ройял, – хрипло прошептал я. – Ройял-убийца, помнишь ли ты всех тех людей, которые, стоя перед тобой, дрожали от страха, помнишь ли ты всех тех, кто до сих пор дрожит перед тобой, стоит им только услышать твое имя? Может быть, ты хочешь, чтобы они увидели тебя в эту минуту? Ты хочешь этого, Ройял? Ты хочешь, чтобы они увидели, как ты дрожишь от страха? Ведь ты дрожишь от страха, не так ли, Ройял? Ты испытываешь такой ужас, какого еще никогда не испытывал. Ведь ты испытываешь ужас, Ройял?

И снова он промолчал. Дьяволы все еще выглядывали из глубины его глаз, но им было уже не до меня, они уже наблюдали не за мной, они принялись за самого Ройяла. Они вгрызались все глубже и глубже в потаенные уголки этого темного ума и, блуждая там, играли выражением его искаженного лица. И это искаженное лицо являлось ясным доказательством того, что эти дьяволы раздирали его в разные стороны, и все же самый мощный из них тащил его к черной пропасти полного краха, к тому всепоглощающему ужасу, который граничит с безумием.

– Как тебе нравится твое состояние, Ройял? – хрипло спросил я. – Ты чувствуешь, как стало болеть твое горло и легкие? Я тоже чувствую боль в своем горле и своих легких… Я вижу, что твое лицо уже начинает синеть… Пока оно еще не очень синее… синева появилась только под глазами… Вначале синева всегда появляется под глазами, потом начинает синеть нос. – Я сунул руку в нагрудный карман и вытащил маленький прямоугольник. – Вот зеркало, Ройял. Разве ты не хочешь посмотреть на себя в зеркало? Разве ты не хочешь увидеть, как..?

– Будь ты проклят, Тальбот, – он выбил зеркало из моей руки, и оно отлетело в сторону. Голос его был похож и на рыдание, и на крик: – Я не хочу умирать! Я не хочу умирать!

– А разве твои жертвы хотели умирать, Ройял? – я уже не мог говорить разборчиво, мне надо было сделать четыре или пять вдохов, прежде чем смог выговорить это предложение. – Все твои жертвы, наверное, хотели покончить жизнь самоубийством, и ты просто помогал им осуществить мечту от всех щедрот и доброты твоего сердца?

– Ты умрешь, Тальбот, – голос был похож на зловещее карканье. Пистолет в его дрожащей руке был направлен мне в сердце. – Ты умрешь сейчас.

– Не смеши, Ройял, – я хотел бы рассмеяться во все горло, да у меня в зубах зажата таблетка цианида. Моя грудь болела, а наблюдательная камера плыла перед глазами. Я знал, что не выдержу больше, знал, что приближается смерть.

– Не тяни, – выдохнул я. – Не тяни и нажми на курок.

Он посмотрел на меня сумасшедшими блуждающими глазами, которые уже потеряли все контакты с реальностью, и сунул маленький черный пистолет в кобуру. То, что незадолго перед спуском его били по голове, начало сказываться и звучало похоронным звоном. Он был в худшем состоянии, чем я. Он начал раскачиваться на матерчатом стульчике и, внезапно повалившись вперед и встав на четвереньки, принялся мотать головой направо и налево, словно для того, чтобы развеять туман в голове. Едва не теряя сознание, я наклонился к нему, сжал пальцами ручку контрольного аппарата поглощения углекислого газа и повернул ее от минимальной отметки на максимальную. Но заметно улучшиться воздух мог только через две-три минуты. А минут через пять атмосфера внутри камеры приблизится к нормальной. Но это не имело значения. Я наклонился над Ройялом.

– Ты умираешь, Ройял, – выдохнул я. – Интересно, как себя чувствует умирающий, Ройял? Скажи мне, что он испытывает при этом? Что чувствует человек в могиле, находящейся на дне моря в ста сорока метрах от поверхности? Что чувствует человек, зная, что ему уже никогда не придется вдохнуть чудесный, чистый, свежий воздух, никогда не придется увидеть ласковое солнце? Что чувствует человек, который умирает? Скажи мне, Ройял, что он ощущает. – Я еще ниже склонился над ним. – Скажи, Ройял, ты хотел бы жить?

Он не реагировал, он был где-то далеко.

– Ты очень хотел бы жить, Ройял, – я должен был почти выкрикнуть эти слова.

– Я хочу жить, – его голос был похож на мучительный стон, его сжатая в кулак правая рука слабо ударяла по дну камеры. – Господи, как же я хочу жить!

– Возможно, я еще позволю тебе жить, Ройял. Возможно. Ты сейчас стоишь на коленях, не так ли, Ройял? Ты на коленях вымаливаешь себе жизнь, не правда ли, Ройял? Я поклялся, что доживу до того дня, когда ты, стоя на коленях, будешь умолять сохранить тебе жизнь, а сейчас именно это ты и делаешь, не так ли, Ройял?

– Будь ты проклят, Тальбот! – его голос был похож на охрипший, отчаянный, мучительный крик. Теперь он стоял на коленях и качался из стороны в сторону, его голова поворачивалась то в одну, то в другую сторону, веки плотно сомкнуты. Внизу, на полу, воздух был совершенно испорченным, отвратительным и почти лишенным кислорода, и на его лице начали появляться голубые тени. Он дышал, как задыхающаяся от бега собака. Каждый вздох доставлял ему мучительную агонию. – Выпустите меня отсюда. Ради Бога, выпустите меня отсюда.

– Ты еще не умер, Ройял, – прошептал я ему на ухо. – Кто знает, может быть, ты снова увидишь солнце. А может, и не увидишь. Я солгал Вилэнду, Ройял. Переключатель для освобождения от балласта еще может сработать. Я заменил только пару проводов, и все. Тебе понадобится несколько часов, чтобы найти, какие именно провода заменены. Я же найду их за тридцать секунд.

Он перестал мотать головой и посмотрел на меня залитыми кровью, потемневшими от ужаса глазами, в которых промелькнул слабый проблеск надежды. Под глазами у него были темные круги, лицо заливал пот.

– Выпусти меня отсюда, Тальбот, – прошептал Ройял. Он не знал, осталась ли у него какая-нибудь надежда спастись или это начало новых, более изощренных пыток.

– Я мог бы выпустить тебя отсюда, Ройял. Конечно, мог бы. Посмотри, у меня есть отвертка, – я показал ее и улыбнулся, не испытывая к этому убийце никакой жалости. – Но у меня во рту все еще таблетка цианида, Ройял, – я показал ему зажатую в зубах пуговицу.

– Не надо, – хрипло крикнул он. – Не раскусывайте ее. Вы сумасшедший, Тальбот! Вы сумасшедший! В вас нет ничего человеческого. – Неплохо! Даже Ройял заговорил о человечности! Этот великий гуманист Ройял!

– Кто убил Яблонского? – тихо спросил я. Дышать становилось легче, но только не на полу, где лежал Ройял.

– Я. Я убил его, – простонал Ройял.

– Как?

– Я застрелил его. Выстрелил в голову. Он спал.

– А потом?

– Мы закопали его в огороде, – Ройял все еще стонал и раскачивался, но старался излагать неповинующиеся ему мысли как можно более связно: ему на какое-то мгновение удалось справиться со своими нервами. Он знал, что от этого зависит его жизнь.

– Кто стоит за Вилэндом?

– Никто.

– Кто стоит за Вилэндом? – неумолимо и настойчиво повторил я.

– Никто, – его голос почти перешел в крик, он отчаянно пытался убедить меня, что не лжет. – На Кубе были два человека: министр, работающий в правительстве, и Хоурас – постоянный гражданский служащий в Колумбии. Теперь их уже нет в живых.

– Что с ними произошло?

– Они… они уничтожены. Их уничтожил я.

– Кого еще вы убрали с тех пор, как стали работать с Вилэндом?

– Больше никого.

Я показал ему зажатую меж зубов пуговицу. Он вздрогнул.

– Пилота. Пилота, который вел истребитель и сбил тот самолет, который лежит сейчас на дне. Он… он слишком много знал.

– Ясно. Именно поэтому мы так и не нашли этого пилота, – кивнул я. – Да, ничего не скажешь, премиленькая собралась компания. Но вы совершили одну ошибку, Ройял, не так ли? Вы поторопились застрелить своего пилота. Он не успел даже сообщить вам точные координаты места гибели нашего самолета… Все эти приказы вы получили от Вилэнда?

Он кивнул.

– Вы слышали мой вопрос? – потребовал я.

– Да. Вилэнд отдал мне приказы сделать все это.

Наступила короткая пауза. Я посмотрел в иллюминатор и увидел, как к батискафу подплыло какое-то странное существо, похожее на акулу. Оно с недоумением уставилось на батискаф, самолет и потом, лениво махнув хвостом, исчезло в адской тьме. Я повернулся и постучал Ройяла по плечу.

– Постарайтесь привести его в чувство.

Когда Ройял наклонился над своим хозяином, я протянул руку у него над головой и выключил подачу кислорода. Не хотел, чтобы воздух преждевременно стал слишком свежим.

Через минуту или две Ройялу удалось привести Вилэнда в чувство. Его дыхание было тяжелым. Первая стадия недостатка кислорода в крови зашла у него уже довольно далеко, но, несмотря на это, он все еще мог дышать, так как, открыв глаза, стал дико озираться вокруг и, увидев меня с пуговицей во рту, закричал. Он то разражался ужасными, дергающими все нервы криками, то затихал.

В замкнутом пространстве камеры батискафа эти крики казались особенно резкими и неприятными. Я протянул было руку, чтобы ударить его по щеке и вывести из истерического состояния, вызванного паникой и ужасом, но Ройял опередил меня. У него возникли робкие и слабые проблески надежды, и он, видимо, решил не терять этой надежды до самого конца. Ройял поднял руку и довольно сильно ударил Вилэнда по щеке. Он уже не церемонился с ним.

– Прекратите истерику! – крикнул Ройял и стал резко и грубо трясти Вилэнда. – Прекратите! Прекратите! Тальбот сказал, что может все наладить. Вы слышите меня? Тальбот сказал, что может все наладить!

Постепенно крики стихли. Вилэнд посмотрел на Ройяла глазами, в которых впервые промелькнули признаки сознания, одержавшего верх над ужасом и безумием.

– Что вы сказали? – хрипло прошептал он. – Повторите, что вы сказали, Ройял.

– Тальбот сказал, что может все наладить. Он говорит, что солгал нам и что переключатель, который оставил наверху, не так уж необходим для сброса балласта. Тальбот сможет обойтись без него! Тальбот сможет обойтись без него, слышите?

– Вы действительно можете, Тальбот? – от удивления глаза Вилэнда раскрылись так широко, что я увидел кольцо белка, окружающее радужную оболочку. Его дрожащий голос звучал благоговейно, как молитва, и вся его поза выражала мольбу. Он еще не осмеливался надеяться, слишком далеко его разум погрузился в долину смерти, чтобы над ним снова забрезжили даже отблески света. Вернее, он не осмеливался открыть глаза и посмотреть, боясь, что не увидит света. – Значит, вы можете забрать нас отсюда? Даже теперь… даже теперь вы…

– Возможно, я это сделаю, а возможно – нет, – мой голос, несмотря на сильную хрипоту, был в меру безразличным. – Я уже сказал, что предпочел бы остаться здесь. Я действительно хотел бы остаться здесь, но это зависит от нескольких причин. Идите сюда, Вилэнд.

Он, дрожа, встал и с трудом подошел. Его ноги и все тело дрожали так сильно, что он с трудом стоял на ногах. Я схватил его здоровой рукой за лацканы пиджака и подтянул к себе так, что наши лица почти соприкасались.

– Воздуха осталось на пять минут, Вилэнд, а может, и того меньше. Быстро скажите, какую роль вы играли во всем этом деле вплоть до того момента, когда встретились с генералом Рутвеном. И поторопитесь!

– Возьмите нас отсюда! – простонал он. – Здесь совсем нет воздуха! Здесь нечем дышать! У меня болят легкие. Я не могу… я не могу дышать, – он не преувеличивал. Испорченный воздух с хрипом входил и выходил из его горла при каждом вдохе и выдохе с частотой нормального сердцебиения. – Я не могу говорить… я просто не могу говорить…

– Говорите, будьте вы прокляты, говорите, – Ройял сзади схватил Вилэнда за горло и начал трясти взад и вперед, пока его голова не стала вертеться, как у сломанной куклы. – Говорите! А может, вы хотите умереть, Вилэнд? Вы решили заодно и меня погубить? Вы думаете, что я хочу погибнуть из-за вас? Говорите же!

И Вилэнд заговорил. Менее чем за три минуты натруженного дыхания, кашля и удушья он рассказал мне все, что я хотел знать. Рассказал, как он договорился с кубинским министром военно-воздушных сил, что тот предоставит в его распоряжение самолет, простаивающий целыми неделями. Рассказал, как подкупил офицера, который заведовал радарной станцией на Западной Кубе, как подкупил очень ответственного гражданского служащего в Колумбии, как были перехвачены позывные нашего самолета, как наш самолет был обнаружен в воздухе и сбит. Потом он рассказал, как поручил Ройялу ликвидировать тех двух человек, которые помогли осуществить задуманный план. Он начал говорить о генерале, но я жестом остановил его.

– Этого достаточно, Вилэнд. Идите, сядьте на место.

Я снова настроил прибор на максимум.

– Что вы делаете? – прошептал Вилэнд.

– Впускаю сюда немного свежего воздуха. Вам не кажется, что здесь слишком спертый воздух и нечем дышать?

Они переглянулись, посмотрели на меня, но промолчали. Честно говоря, я ожидал вспышки ярости, упреков и даже попытки нападения, но ничего такого не произошло. Ими все еще владел страх, который оставался доминирующей эмоцией. Они знали, что все еще полностью находятся в моей власти, что от меня зависит их жизнь.

– Кто… кто вы, Тальбот? – прокаркал Вилэнд.

– Пожалуй, вы можете считать меня копом, – я опустился на матерчатый стул. Не хотелось начинать довольно тонкую работу поднятия батискафа на поверхность, пока воздух не очистится полностью и полностью не прояснится мой разум. – Когда-то я был порядочным и честным человеком, который вместе со своим братом работал по поднятию со дна моря затонувших кораблей и самолетов. Мой брат – это человек, вернее то, что осталось от человека, сидящего на месте пилота, Вилэнд. Мы были отличной командой. Мы вдвоем подняли золото со дна моря у побережья Туниса и использовали свой капитал на то, чтобы создать свою собственную авиатранспортную компанию. Во время войны и брат, и я были летчиками и летали на бомбардировщиках. И у него, и у меня были лицензии на вождение гражданских самолетов. Наши дела шли отлично, Вилэнд… они шли отлично, пока мы не встретили вас. После того, как вы сделали это, – я ткнул большим пальцем в сторону разбитого, покрытого илом и водорослями самолета, – я снова вернулся в Лондон. Меня арестовали. Они решили, что я имею к этому какое-то отношение. Но вскоре все прояснилось, и лондонское страховое агентство Ллойда, потерявшее весь страховой пакет, наняло меня на работу в качестве специального следователя. Оно было намерено истратить нелимитированную сумму, чтобы вернуть хоть какой-то процент своих денег. А так как в этом деле были заинтересованы правительства Англии и Америки и были замешаны государственные денежные ресурсы, то за моей спиной прочно стояли оба эти правительства. Ни у кого никогда не было лучшей поддержки. Американцы даже пошли на то, что освободили от работы своего самого лучшего полицейского и полностью подключили его к этому делу. Как вы понимаете, этим полицейским был Яблонский.

Это сообщение потрясло Вилэнда и Ройяла. К этому времени ужас немедленной смерти частично отступил, они снова вернулись в реальный мир и могли по достоинству оценить то, что услышали от меня, и представить, как это отразится на их судьбах. Они уставились друг на друга. Потом перевели глаза на меня. Я не мог пожелать себе более внимательной аудитории.

– Итак, вы совершили грубейшую ошибку, джентльмены, – продолжал я. – Застрелить Яблонского было непоправимой ошибкой с вашей стороны. Одного этого вполне достаточно, чтобы отправить вас обоих на электрический стул: судьи не жалуют людей, которые убивают полицейских. Возможно, это не назовешь справедливым с их стороны, так как они должны быть абсолютно беспристрастны, на что поделаешь, именно так обстоит дело. Если убийство обыкновенного жителя еще может как-то сойти с рук, то убийство полицейского в любом случае требует самого сурового возмездия. Нам известно о вас вполне достаточно, чтобы отправить и того и другого на электрический стул полдюжины раз за все ваши преступления.

Я рассказал им, как Яблонский и я год с лишним работали вместе, причем большую часть времени провели на Кубе: мы искали хоть какие-то следы золотых слитков. Рассказал, как мы впоследствии пришли к заключению, что слитками, алмазами и изумрудами пока никто не воспользовался, так как на мировом рынке еще не появился ни один ограненный изумруд: стоило на мировом рынке появиться хотя бы одному камешку, как через два, максимум три дня об этом стало бы известно Интерполу.

– И мы были вполне уверены, что слитки пока не найдены. Этому было только одно объяснение: самолет упал в море, и кто-то поторопился уничтожить единственного человека, который мог точно указать, где затонуло сокровище. Я имею в виду пилота с истребителя. Ответы на наши запросы позволили сузить район поисков, и мы решили уделить особое внимание западному побережью штата Флорида. Мы рассуждали так: искателям сокровищ, которых мы должны обнаружить и привлечь к ответственности, потребуется корабль. Вы нашли яхту генерала. «Искусительница» вполне устроила вас. Кроме судна был необходим глубиномер высокой чувствительности. Тут-то вы и совершили фатальную ошибку, Вилэнд. Мы обязали всех основных поставщиков, занимающихся морским и подводным оборудованием в Европе и Северной Америке, немедленно уведомить нас в случае, если они продадут кому-либо специализированное оборудование для замера больших глубин. Естественно, что суда военно-морского флота, торговые и рыболовецкие суда исключались. Речь шла только о частных. Надеюсь, вы внимательно слушаете меня?

Они очень внимательно слушали! Теперь они на три четверти вернулись к своей обычной форме и полностью пришли в себя. Они смотрели на меня с такой ненавистью, словно хотели испепелить своими взглядами.

– В течение четырех месяцев частными лицами было куплено шесть высокочувствительных глубиномеров. Все шесть были куплены владельцами больших яхт. Мы установили, что две яхты отправились в кругосветное путешествие, одна была в Рио, одна – в узком проливе на острове Лонг-Айлэнд, одна была на побережье Тихого океана. И наконец, шестая курсировала вверх и вниз западного побережья штата Флорида. Ее название было «Искусительница», и принадлежала она генералу Блеру Рутвену. Это была блестящая идея, вынужден согласиться. Лучшего прикрытия для того, чтобы, не вызывая подозрений, обследовать буквально каждый квадратный километр флоридского побережья, не сыщешь. Пока геологи генерала расставляли на дне моря свои бомбочки и изготовляли сейсмологические карты подводных горных пластов, вы, пользуясь глубиномером, тоже составляли свои карты, отмечая контуры каждого даже небольшого предмета, покоящегося на дне моря. На эту работу ушло почти сорок два дня: вы немного просчитались и начали работы, уйдя слишком далеко на север. И уже тогда мы наблюдали за каждым вашим передвижением. У нас даже была специальная лодка для ночных дежурств. Именно на этой лодке я и уплыл в то раннее утро. Так или иначе, вы нашли самолет. Вы даже потратили три ночи на то, чтобы попытаться поднять на поверхность что-либо с затонувшего самолета с помощью крюков. Правда, вам удалось вытащить только конец левого крыла, – я сделал жест в сторону иллюминатора. – Вы и обломили его: при аварии самолетов такие поломки происходят крайне редко.

– Откуда известно все это? – прошептал Вилэнд.

– Знаю это по той простой причине, что работал сменным инженером на борту «Искусительницы», – я проигнорировал испуганный возглас Вилэнда и то, что его руки непроизвольно сжались в кулаки. – Помните, вы говорили, что и вы и генерал видели меня где-то раньше: то ли на борту спасательного судна в Гаване, то ли где-то еще. Вы ошибались, хотя было время, когда я действительно работал на этой фирме. Я провел на «Искусительнице» пять недель. Потом ушел оттуда, окрасил свои волосы в этот проклятый рыжий цвет, попросил хирурга по пластическим операциям сделать вот этот шрам и захромал. Вас не назовешь наблюдательным, Вилэнд. Вам следовало бы задавать себе различные тесты и тренироваться на наблюдательность. Именно так обстояли дела. Вы уже знали, где находятся сокровища, но не могли дотянуться до них. Любой водолаз, который стал бы при нырянии пользоваться колокольчиками и всяким сложным оборудованием, необходимым для подобной работы, собственными руками накинул бы петлю на свою шею. Но потом кому-то из вас пришла в голову блестящая мысль. Эта идея заключалась в том, чтобы использовать для спуска на глубину батискаф. И эту идею мы осуществили сегодня. Бьюсь об заклад, эта идея пришла в голову вашему умершему другу, инженеру Брайсону. Он прочитал всю имеющуюся литературу об испытаниях батискафов на островах Вест-Индия и решил использовать эти данные на буровой вышке генерала.

Воздух в наблюдательной камере почти полностью очистился, но температура была еще слишком высокой, чтобы чувствовать себя комфортно. Кислорода в камере было теперь достаточно, и дыхание не вызывало никаких болевых ощущений. И с каждой минутой поведение Вилэнда и Ройяла становилось все наглее и нахальнее.

– Да, у каждого были свои блестящие идеи, – продолжал я. – Но по-настоящему гениальной была только одна – та, которая привела вас обоих к концу вашего пути, и эта идея принадлежала Яблонскому. Именно Яблонский решил, что большим плюсом для нас будет, если мы обеспечим вас батискафом, с помощью которого вы смогли бы выполнить свою задачу.

Вилэнд грязно выругался, посмотрел на Ройяла и потом на меня.

– Вы хотите сказать, что… – начал он и замолчал.

– Да, все это было подстроено, – устало ответил я, не испытывая никакого удовольствия. – Объединенные французские и британские военно-морские силы в то время проводили в Лионском заливе испытания батискафа. Когда мы обратились к ним с просьбой, то они с готовностью согласились продолжить испытания здесь. Мы позаботились о широкой рекламе этих испытаний и, убедившись в том, что преимущества батискафа изложены как можно нагляднее и заманчивее для вас, время от времени возобновляли эту рекламу, изложенную с такой подробной характеристикой, что даже самый большой идиот понял бы, что батискаф отлично приспособлен для подводных работ по спасению и поднятию со дна моря затонувших кладов. Мы знали, что рано или поздно вы клюнете на эту наживку и что «Искусительница» обязательно появится здесь. И она действительно появилась. Мы с совершенно определенной целью оставили батискаф в укромном, уединенном месте. Но предварительно я так «заколдовал» его, что никто, кроме электрика, который сделал электропроводку, и меня самого, не смог бы заставить его спуститься в воду. Вам необходимо было после того, как завладели батискафом, найти человека, который привел бы его в боевую готовность, не так ли, Вилэнд? Когда я в нужный момент оказался рядом, вы решили, что это счастливое совпадение, не так ли? Интересно, что скажут наши друзья старший прораб и инженер-нефтяник, когда обнаружат, что почти три месяца они потратили на то, чтобы пробурить по указанию геологоразведчиков около двух километров. Думается мне, что именно вы и Брайсон заменили их отметки, чтобы максимально приблизиться к сокровищу. Вам наплевать, что они на многие километры отошли от нефтеносных пластов. Теперь им остается только бурить дно до тех пор, пока не дойдут до Индийского океана, конечно, так и не обнаружив нефти.

– Вам не удастся уйти живым с такой информацией, – грубо оборвал меня Вилэнд. – Клянусь Богом, вам это не удастся…

– Помолчите, – презрительно сказал я. – Иначе снова выключу аппарат, и вы оба снова будете ползать передо мной на коленях, умоляя спасти вашу жизнь, так же, как ползали на коленях не более пяти минут тому назад.

По-моему, они могли бы убить меня в эту минуту, с удовольствием наблюдая за моими предсмертными мучениями; они наблюдали бы за моей агонией, и по их щекам катились бы слезы радости и счастья. Никто еще не говорил с ними так, как я. Они растерялись, они не знали, как ответить и что предпринять в этой ситуации, так как их жизни все еще зависели от меня. После длительной паузы Вилэнд откинулся назад на своем стуле и улыбнулся. Он снова строил планы…

– Я полагаю, Тальбот, вы решили передать нас властям. Так ведь? – он ждал ответа, но его не последовало, и он продолжал: – Если решили поступить так, то было бы гораздо лучше, если бы вы изменили решение. Для такого умного копа, Тальбот, вы на удивление слепы. Я уверен, что вы не захотите стать виновником смерти двух ни в чем не повинных людей. Я ведь не ошибся в вас, Тальбот?

– О чем это вы? – медленно спросил я.

– Я говорю о генерале и его семье, – Вилэнд мельком посмотрел на Ройяла, и впервые за время, проведенное под водой, в его глазах не было страха. На его лице было торжествующее выражение. – Если точнее, я говорю о жене генерала и его младшей дочери. Вы знаете, что я имею в виду, Тальбот?

– Какое отношение к этому делу имеет жена генерала?

– Господи, а я на какое-то мгновение подумал, что мы в ваших руках! – на лице Вилэнда было явное облегчение. – Оказывается, вы дурак, Тальбот, слепой дурак! Неужели вам никогда не приходило в голову, что мы были вынуждены прибегнуть к определенным мерам, чтобы заставить генерала сотрудничать с нами. Неужели вас ни разу не удивило, почему такой всеми уважаемый и известный человек, как генерал, позволил нам пользоваться его яхтой, его буровой вышкой и вообще всем, чем нам заблагорассудится? Неужели вас еще ни разу не заинтересовало это?

– Ну, я думал…

– Вы думали! – недобро усмехнулся Вилэнд. – Да вы просто идиот! Старик Рутвен был вынужден помогать нам независимо от того, хотел он этого или нет. Он помогал нам, так как знал, что от нас зависит, останутся ли в живых его жена и младшая дочь!

– Его жена и младшая дочь? Но… но они же официально получили развод. Я имею в виду генерала и его жену… Об этом писали во всех газетах… Я сам читал об этом!

– Конечно, вы читали об этом, – забыв о недавнем ужасе, Вилэнд почти ликовал. – Точно так же поступили сто миллионов других людей. Генерал сделал все, чтобы эта история приобрела широкую известность. Было бы никуда не годно, если бы она не получила широкой огласки. Жена и дочь генерала – наши заложники, Тальбот. Мы держим их в одном безопасном месте, и они останутся там до тех пор, пока мы не завершим этого дела. А может, и подольше…

– Вы… вы похитили их?

– Готов дать вам пенни за сообразительность, Тальбот, – снова недобро усмехнулся Вилэнд. – Конечно, мы похитили их…

– Вы и Ройял?

– Я и Ройял.

– Вы подтверждаете это? Но ведь это преступление заслуживает смертной казни, а вы добровольно и откровенно признаетесь, что совершили его. Так ведь?

– Да, так. А что нам мешает подтвердить это? – самодовольно ухмыльнулся Вилэнд. Внезапно он стал нервничать. – Советую забыть о копах и выбросить из головы мысль о том, чтобы передать нас полиции. Теперь перейдем к делу. Как вы намерены доставить нас на буровую вышку? И никаких штучек, иначе мы сделаем из вас отбивную котлету.

– Жена и дочь генерала в ваших руках, – сказал я, пропустив мимо ушей его последнюю фразу. – Вы неплохо придумали! Вы заставили их подчиниться и действовать по вашей указке. Вам больше ничего не оставалось: это дело в десять раз серьезнее дела Линсберга, и вы были готовы на все. К тому же знали, что генерал не сможет возбудить против вас судебного процесса: ведь никаких свидетелей не было. Ваше слово против слова генерала. Ко всему прочему, у вас всегда был наготове козырной туз – Ройял. Пока Ройял ходит по американской земле, генерал будет вынужден молчать. Наверное, ваша операция обошлась генералу в кругленький миллиончик? Ведь для него его собственная жизнь – пустяк по сравнению с жизнями жены и детей. Хорошенькое же дельце заварили!

– Да, все четыре туза в моих руках, Тальбот.

– Конечно, – рассеянно сказал я, думая о другом. – Каждый день, ровно в полдень, вы отправляли закодированную телеграмму, используя код, которым пользовался генерал в своей переписке. Вы направляли эти телеграммы вашим сторожевым псам, охраняющим миссис Рутвен и Джин. Как видите, Вилэнд, я даже знаю имя дочери генерала. Если такая закодированная телеграмма не поступила бы в течение суток, то согласно полученному от вас указанию женщин переправили бы в какое-то другое, более безопасное место. А вам не кажется, что держать их в Атланте было слишком рискованно?

Лицо Вилэнда стало серым, руки задрожали, он взволнованно прошептал:

– Что вы сказали?

– Я додумался до этого только двадцать четыре часа тому назад. Да, вы ловко провели нас. Мы были как слепые котята. Многие недели проверяли каждую телеграмму, отправляемую из Марбл-Спрингса, совершенно выпустив из виду телеграммы, курсирующие на материке. Когда я, наконец, додумался проверять и их, то через Кеннеди сообщил об этом судье Моллисону. Вы помните мою драку с Кеннеди? Именно тогда я и передал с ним свою записку судье, и с этого момента началась самая яростная и беспощадная охота на ваших людей, Вилэнд, охота, которой не было равной в течение всех последних лет. С той самой поры, как вы убили Яблонского, ФБР шло на все, чтобы найти виновных. Оно не останавливалось ни перед чем. Теперь, Вилэнд, у меня есть для вас одно сообщение: миссис Рутвен и Джин находятся в безопасности и чувствуют себя отлично, а что касается ваших друзей, то они, сидя под надежными замками, выкладывают людям из ФБР все, что только им известно о ваших делишках, надеясь смягчить свои собственные приговоры добровольными признаниями. Когда я сообщил шерифу о необходимости проверять телеграммы, курсирующие в пределах Атланты, я действовал, конечно, наугад, ведь у меня не было возможности проверить свою догадку, я только был твердо уверен, что этот вариант надо обязательно проверить.

– Вы все это придумали на скорую руку, – осипшим от волнения голосом прошептал Вилэнд. Лицо его снова исказила гримаса страха и, словно хватаясь за соломинку, он сказал: – Вы все придумали… Вы же весь день были под охраной и…

– Если бы вы зашли в радиорубку и увидели, в каком состоянии оказался ваш человек, попытавшийся помешать мне сообщить по рации необходимые сведения шерифу, не были бы так уверены, что я сидел взаперти. Освобождая меня из-под вашей стражи, Кеннеди так ударил Ройяла, что у него до сих пор шумит в голове. Когда Ройял рухнул, как подкошенное дерево, Кеннеди втащил его в комнату и, заполнив два листа цифрами и буквами, подложил их к половине листа, который заполнил я. Потом он остался в комнате с Ройялом, а я отправился заниматься своими собственными делами. Вам, должно быть, ясно, что я не осмеливался действовать до тех пор, пока не освободили миссис Рутвен и Джин. Да, теперь они на свободе!

Я посмотрел на его серое, сразу постаревшее лицо и отвернулся. Зрелище было не из приятных.

Пора было возвращаться на буровую вышку. Я узнал все, что хотел знать, получил все доказательства, которые могли потребоваться. Открыв электрошкаф, разобрал перепутанные провода и вставил их в соответствующие гнезда. Потом закрыл электрошкаф и включил один из четырех переключателей, управляющий электромагнитной защелкой, удерживающей балласт. Защелка сработала, и в боковых иллюминаторах появились два облачка серой песчаной пыли и сразу же исчезли в черном иле морского дна. Но несмотря на то, что после освобождения от балласта вес уменьшился, батискаф не двигался.

Я включил второй переключатель, освободил вторую пару контейнеров, но батискаф не двигался. Мы довольно глубоко погрузились в ил. Насколько глубоко, не знаю, но при испытаниях этого никогда не случалось. Я сел и стал вспоминать, не упустил ли чего-нибудь, не забыл ли. Теперь, когда напряжение спало, меня снова стали мучить боли в плече и во рту. Они мешали ясно мыслить и отвлекали. Я вытащил изо рта пуговицу и рассеяно сунул ее в карман.

– Это действительно… это действительно цианид? – лицо Вилэнда все еще было измученным и серым.

– Не будьте идиотом. Разве вы не видите, что это самая обыкновенная роговая пуговица, правда, высшего качества, – я поднялся и одновременно потянул два других переключателя. Они сработали и… снова ничего не произошло. Я посмотрел на Вилэнда и Ройяла и увидел на их лицах страх. Я и сам стал испытывать его. Господи, подумал я, какой иронией судьбы может все обернуться, если в конце концов все мои слова сбудутся и мы навсегда останемся на дне моря. Медлить не было ни смысла, ни времени. Надо было срочно принимать решение. Я запустил оба мотора, установил на максимальный подъем горизонтальные рули батискафа, запустил мотор барабана для намотки каната и одновременно нажал на переключатель, сбросивший за борт две большие электрические батареи, укрепленные снаружи батискафа. Батареи с глухим шумом, потрясшим батискаф, одновременно погрузились в воду, подняв вверх темное облачко быстро расплывающегося вокруг батискафа отвратительного ила. В течение нескольких секунд, показавшихся мне вечностью, ничего не произошло. Последняя надежда исчезла. И вдруг в какую-то долю секунды батискаф покачнулся, вырвал погруженную в ил корму и начал приподниматься. Я услышал, как после ужаса и перенапряжения последней секунды зарыдал от облегчения Вилэнд.

Я выключил моторы, и батискаф начал плавно, не раскачиваясь, подниматься вверх. Время от времени я включал мотор барабана, чтобы не давать провисать канату. Мы уже поднялись метров на тридцать, когда заговорил Ройял.

– Значит, все было подстроено, Тальбот? У вас и в мыслях не было оставлять нас на дне, – злобно прошептал он. Здоровая сторона его лица стала такой же непроницаемой, как обычно.

– Да, я обманул вас.

– Зачем вы это сделали, Тальбот?

– Я хотел точно установить, где находится сокровище. Но фактически это вторичная причина, так как я знал, что оно где-то поблизости. Правительственный инспекционный корабль нашел бы его в течение одного дня.

– Так зачем вы это сделали, Тальбот? – так же монотонно повторил он.

– Я хотел получить доказательства. Мне необходимы были доказательства, чтобы послать вас обоих на электрический стул. До сегодняшнего дня у нас не было никаких доказательств: следы совершенных вами преступлений вели к целой серии мелких раздробленных дел, эти дела можно сравнить с разделенными на отсеки водонепроницаемыми камерами с запертыми дверями. Ройял запирал эти двери, уничтожая всех и каждого, кто мог бы дать какие-то показания против вас. Это неправдоподобно, но мы не могли вменить вам ни единого преступления. Не было ни одного человека, который мог бы вас разоблачить. И все по той единственной причине, что все, кто мог заговорить, мертвы. Мы всюду натыкались на запертые двери. Но сегодня вы открыли все эти двери передо мной. Страх был ключом, открывшим все эти двери.

– У вас все равно нет никаких доказательств, Тальбот, – ухмыляясь, сказал Ройял. – Это всего-навсего ваше слово против нашего, да вы и не доживете до того часа, когда сможете дать показания.

– Ожидал услышать от вас нечто подобное, – кивнул я. Мы уже были на глубине около восьмидесяти метров. – Насколько я вижу, ваша храбрость снова вернулась, Ройял? Но дело в том, что вы не осмелитесь уничтожить меня. Без меня не сможете управлять батискафом и добраться до буровой вышки. И отлично знаете это. Что же касается доказательств, то могу вас успокоить. У меня есть конкретное доказательство. К пальцам моей ноги клейкой лентой надежно прикреплена пуля, которая убила Яблонского. – Они обменялись быстрыми испуганными взглядами. – Это потрясло вас, не так ли? Мне все известно. Я даже отрыл труп Яблонского там, в огороде. Проще простого доказать, что пуля, которой был убит мой друг, соответствует вашему пистолету, Ройял. Одного этого доказательства вполне достаточно, чтобы вы окончили свою жизнь на электрическом стуле.

– Отдайте мне эту пулю, Тальбот. Немедленно отдайте ее мне. – Плоские мраморные глаза вдруг заблестели, а рука потянулась за пистолетом.

– Не будьте идиотом. На что вам она? Что вы сделаете с ней? Выбросите в иллюминатор? Вам не избавиться от нее, и вы отлично знаете это. Впрочем, если вам и удалось бы избавиться от этой пули, то имеется кое-что еще, чего вы никогда не сможете уничтожить. Истинная причина вашего сегодняшнего путешествия на дно моря означает, что вы оба умрете.

В моем голосе, видимо, было что-то такое, что убедило их. Ройял замер. Вилэнд, лицо которого оставалось землисто-серым, дрожал всем телом и, словно от нестерпимой боли, раскачивался из стороны в сторону. Еще не зная причины, они знали, что наступил конец. – Канат, наматываемый на барабан, ничто иное, как электрокабель микрофона, связанного с громкоговорителе, установленным на буровой вышке. Посмотрите, вот переключатель микрофона. Вы видите, что он находится в положении «выключено»? Так не верьте глазам своим. Сегодня утром я «заколдовал» его и настроил так, чтобы микрофон не выключался. Микрофон работает, и именно поэтому я заставил вас говорить, заставил повторять то, что вы уже говорили ранее. Именно поэтому я подтащил вас к себе, Вилэнд, чтобы вы говорили, чуть ли не упираясь ртом в микрофон. Каждое слово, сказанное вами здесь сегодня, так же, как и каждое слово, сказанное сейчас, раздается в громкоговорителе на буровой вышке, и при этом каждое слово дублируется трижды: на телеграфной ленте, на пульте гражданского стенографиста и на пульте стенографиста, являющегося работником полиции Майями. Возвращаясь сегодня утром на буровую, я позвонил в полицию и попросил их еще утром приехать на буровую вышку. Возможно, именно их приезд так взволновал старшего прораба и инженера-нефтяника. Их прятали в течение двенадцати часов, но Кеннеди было известно, где они находятся. Во время завтрака, Вилэнд, я показал Кеннеди код, которым вы пользуетесь, когда хотите, чтобы Кибатти открыл дверь. Теперь с ними уже все кончено.

Вилэнд и Ройял молчали. Им нечего было сказать, по крайней мере, пока нечего. Они будут молчать до той самой минуты, пока полностью не осознают все значение услышанного.

– И пусть вас не тревожит запись на телеграфной ленте, – добавил я. – Обычно такие материалы не принимают в качестве свидетельских показаний в суде, но эта запись станет исключением. Каждое сделанное вами заявление было добровольным – вспомните, как это было, и вы убедитесь, что это именно так. Да и в той комнате на буровой вышке будет по меньшей мере десять свидетелей, которые готовы принести присягу в подлинности этих записей и в том, что они не могли прийти из какого-либо другого источника, чем батискаф. Любой прокурор Соединенных Штатов потребует вердикта «виновны» и получит его. Причем присяжным заседателям не потребуется удаляться на совещание, а вам известно, что это означает.

Ройял снова вытащил свой пистолет. Возможно, у него возникла безумная мысль повредить канат, пустив в него пулю, и попытаться вырваться в батискафе на свободу.

– Значит, все мы ошибались в отношении вас, Тальбот? Значит, вы гораздо умнее, чем все мы вместе взятые. Я признаю это. Вы своего добились, но никогда не доживете до того дня, когда жюри объявит нам смертный приговор. Прощайте, Тальбот!

– Я бы на вашем месте не стал стрелять. Разве вам не хочется, когда вы будете сидеть на электрическом стуле, сжимать его подлокотники обеими руками в роковую минуту?

– Хватит болтать, Тальбот, я же сказал…

– Вы бы лучше заглянули в дуло, – посоветовал я ему. – Если очень хотите, чтобы вам оторвало руку, то знаете, как поступить, и выстрелите из своего пистолета. Хочу только предупредить. Когда вы были без сознания в той комнате, Кеннеди взял ваш пистолет и забил по всей длине ствола свинцовую заглушку. Неужели думаете, что я настолько сошел с ума, чтобы спуститься с вами в батискафе, зная, что вы вооружены? Можете не верить мне, Ройял, но стоит вам только нажать на спусковой крючок, как…

Он заглянул в ствол, и его лицо исказила ненависть. В один-единственный сегодняшний день на его лице появилось все разнообразие выражений, которых оно было лишено лет десять. И теперь его лицо, словно по телеграфу, выдавало сигналы о намерениях своего владельца. Я знал, что он запустит в меня пистолет еще до того, как он швырнул его в меня, и успел уклониться. Пистолет угодил в плексигласовый иллюминатор за моей спиной и, не причинив никаких повреждений, упал у моих ног.

– Зато мой пистолет при мне, – хриплым голосом проговорил Вилэнд. Его почти невозможно было узнать: цветущий, уверенный в себе человек с манерами крупного босса превратился в измученного старика с землистым лицом, покрытым бисеринками пота.

– Наконец-то вы допустили хотя бы одну ошибку, Тальбот, – он дышал неровно, задыхаясь. – Вам не удастся…

Вилэнд замолчал, рука, наполовину опущенная в карман, замерла. Он, не мигая, уставился в дуло тяжелого кольта, направленного ему в переносицу.

– Где, где вы взяли этот пистолет? Это же… разве это не пистолет Лэрри?

– Был его пистолетом. Вам следовало бы обыскать меня, а не Кеннеди. Дураки! Конечно, это пистолет Лэрри – этого наркомана, который утверждал, что вы – его отец. – Я внимательно смотрел на него. Мне совершенно ни к чему была пистолетная канонада в пятидесяти метрах от поверхности моря. Я не знал, чего ожидать, не знал, как отреагирует Вилэнд. – Этот пистолет я отобрал у него вечером, около часа тому назад, перед тем, как убил его…

– Перед тем… перед тем… как…

– Перед тем, как я убил его. Я сломал ему шею.

Вилэнд издал звук, похожий одновременно на рыдание и на стон, и бросился на меня. Но реакция его была замедленной, а движения еще более медлительными. Он беззвучно упал на пол, когда рукоятка кольта Лэрри угодила ему в висок.

– Свяжите его, – сказал я Ройялу. Вокруг валялось множество обрывков гибкого шнура, и Ройял воспользовался ими. Пока он связывал Вилэнда, я продувал бензиновые емкости через клапан и замедлил скорость подъема, когда батискаф был в сорока метрах от уровня моря. Как только Ройял окончил свою работу и еще не успел выпрямиться, я ударил его кольтом Лэрри где-то около уха. Если когда-то и было время на то, чтобы играть роль джентльмена, то это время давно прошло. Я чувствовал себя таким слабым и затерянным в приливах океана боли, что понимал только одно: не смогу одновременно довести батискаф до буровой вышки и следить за Ройялом. Я вообще сомневался, что смогу доставить батискаф куда следует.

И все же мне это удалось. Помню, как приподнял люк батискафа, открыв проход в кессонную камеру в опоре буровой вышки, помню, как заплетающимся, совершенно чужим голосом передал по микрофону, чтобы надули резиновое кольцо, обеспечив этим герметичность стыковки батискафа с опорой буровой вышки. Помню, как открыл люк батискафа, задыхаясь, вполз внутрь входной камеры и повернул ручку, открывающую входную дверь. И больше ничего не помню… Потом мне сказали, что нас троих нашли лежащими на полу батискафа без сознания.

Эпилог

Я спустился по лестнице зала суда и вышел наружу. Стоял спокойный, теплый и солнечный октябрь. Только что Ройялу объявили смертный приговор, и всем было известно, что апелляция будет отклонена, приговор останется в силе. Жюри, как я и предсказал, вынесло ему приговор, не удаляясь на совещание. Суд длился всего один день, и в течение всего этого длинного дня, час за часом, Ройял сидел, застыв, как каменное изваяние, устремив глаза на одно и то же место. Он смотрел на меня. Его пустые, плоские, мраморные глаза, как всегда, были лишены всякого выражения. Они ничего не выражали ни когда прокурор включил запись, в которой Ройял умолял оставить его в живых и ползал на коленях в батискафе на дне моря, ни когда зачитывали смертный приговор. Но несмотря на то, что глаза Ройяла ничего не выражали, даже слепой мог бы прочесть в них его послание: «Вечность – это длительное время, Тальбот. Вечность – это навсегда. Но я буду ждать».

Ну, что же, пусть ждет: вечность для меня слишком большой срок, чтобы тревожиться.

Вилэнд так и не дождался вынесения приговора, и судьям даже не представился шанс судить его. Поднимаясь из батискафа по лестнице из ста семидесяти ступенек, он просто выпустил из рук перила и немного отклонился назад. Он не издал ни единого крика за все время своего длинного полета вниз…

На лестнице я обогнал генерала и его жену. Я впервые увидел миссис Рутвен в первый же день, как только вышел из больницы. Это было вчера. Она была просто очаровательна, необыкновенно грациозна и бесконечно благодарна мне. Они предложили мне все, начиная от работы на самой вершине служебной лестницы в их нефтяной компании и кончая такой огромной суммой денежного вознаграждения, которой любому смертному хватило бы на то, чтобы прожить полдюжины жизней. Я только улыбнулся им, поблагодарил за честь и распрощался. Они не представляли для меня никакого интереса: все самые высокие должности и все деньги мира не могли купить тех дней, которые ушли в небытие и стали прошлым. И ни за какие деньги я не смог бы купить того единственного, чего я еще хотел в этом мире, в мире сегодняшнего дня.

Мэри Рутвен стояла на тротуаре рядом с песочно-бежевым «роллс-ройсом» отца. На ней было белое скромное платье простого покроя, которое не могло стоить больше тысячи долларов. Заплетенные в косы волосы цвета спелой ржи уложены короной. Я еще никогда не видел ее такой очаровательной. Сзади нее стоял Кеннеди. Впервые я увидел его в темно-синем безупречного покроя костюме. Стоило мне только увидеть его в этом новом облике, я уже не мог себе представить его в каком-либо ином виде. Шоферские дни для него кончились: генерал знал, скольким обязана ему вся семья Рутвенов, а такой долг невозможно оплатить даже самой щедрой зарплатой. Я про себя пожелал ему всяческого счастья, которое только есть на земле. Он действительно был отличным парнем.

У подножия лестницы я остановился. От голубой искрящейся глади Мексиканского залива доносился легкий бриз.

Мэри увидела меня, но какую-то минуту еще колебалась, а потом перешла на другую сторону улицы и подошла ко мне. Ее глаза казались темными и странно затуманенными. Но возможно, мне это только показалось. Она что-то сказала, а я не расслышал ее слов. Потом внезапно, стараясь не причинить боли моей левой руке, которая все еще была на перевязи, она обеими руками обхватила меня за шею, наклонила мою голову и поцеловала меня. И уже через мгновение ушла, удаляясь в направлении «роллс-ройса». Она шла так, как идет человек, у которого плохо со зрением. Кеннеди, увидев, что Мэри идет к нему, поднял на меня глаза. Его лицо было бесстрастно. Я улыбнулся ему, он улыбнулся мне. Отличный парень!

Я стал спускаться по улице и по дороге завернул в бар. У меня не было намерения заходить туда, пить мне тоже не хотелось, но, проходя мимо, я все же зашел. Выпил два двойных виски и с сожалением подумал о том, что он не идет ни в какое сравнение с ликером. Потом вышел из бара и стал спускаться к скамейке у самого берега залива.

Час, а может и два, сам не знаю сколько, я сидел там. Солнце спустилось почти к самой кромке залива. Море и небо стали золотисто-оранжевыми, и я видел на горизонте таинственные и туманные на фоне пылающего заката очертания буровой вышки Х-13.

Объект Х-13, подумал я, отныне и навсегда станет моей неотъемлемой частью. Объект Х-13 и самолет со сломанными крыльями, лежащий на юго-западе в пятистах восьмидесяти метрах от буровой вышки, захороненный под стосорокаметровой толщей воды. К лучшему или к худшему, он всегда будет частью меня самого. Наверное, к худшему, подумал я. Все было кончено, все ушло, и осталась пустота. Но это уже не имело значения, так как это было все, что осталось.

И вот солнце опустилось до кромки моря, весь восточный мир превратился в огромное красное пламя. Пламя, которое вскоре погаснет и исчезнет, словно его никогда и не было. Точно так же было и с моей красной розой, перед тем как она превратилась в белую.

Солнце зашло за горизонт, и на море стремительно опустилась ночь. Вместе с темнотой пришел холод. Поэтому, с трудом поднявшись на затекшие ноги, я поплелся в отель.