Остров оживающих снов

Это случилось в самой середине весны, в ту волшебную пору, когда май наступает на пятки апрелю, магнолия сбрасывает свои бело-розовые одежды, меняя их на более модный зелёный цвет, а солнечные зайцы начинают стремительно размножаться, заполняя собой весь дом. В это время года Маруся всегда чувствовала себя почти по-детски счастливой…

Ровно в три часа дня, «пятница, у Миши короткий день, вечером можно будет…», хрустальный стакан с водой, которой Маруся собиралась запить ежедневную гормональную таблетку, треснул прямо в её руке и рассыпался, больно оцарапав одним из осколков большой палец. От неожиданности Маруся поперхнулась непроглоченной таблеткой и долго ещё кашляла, пока не зазвонил телефон.

Расстреляв в упор безмятежный солнечный день, чужой голос сообщил Марусе, что ее муж, совершенно здоровый пятидесятитрехлетний мужчина, — только что скоропостижно скончался, выходя из собственного офиса. Врач скорой помощи предположил обширный инфаркт, но если Маруся хочет узнать подробности, она должна позвонить в госпиталь Святой Терезы…

Секунды ползли мимо Маруси, а она все смотрела на телефонный экран, где их с мужем по-прежнему улыбающиеся лица были почему-то перепачканы красным. «Порезанный палец», — подсказала одна из секунд голосом Михаила.

Вот так, без предупреждения, наступил конец света, вернее, мира, в котором Маруся до сих пор обитала, как рыбка в аквариуме. В один миг он разлетелся хрустальными брызгами, и с того самого дня Маруся поселилась в другом, «изнаночном» мире.

Каждую ночь к ней являлся Михаил, то будто возвращаясь с работы, то приезжая из дальних странствий. Не понимая, что дело происходит во сне, Маруся радовалась встрече, но все же ей было нехорошо, тревожно. Вероятно, радость смешивалась со смутным предчувствием грядущего возвращения в реальность, где Михаила уже не было и быть не могло. Маруся гладила волосы, щеки мужа, целовала его глаза, трогала губами лоб, желая убедиться, что муж рядом, и что с ним всё хорошо. Но тревога не уходила, даже если Михаил во сне смеялся, называя жену глупой пугливой мышью.

— Ведь ты больше никуда не уедешь? — то и дело спрашивала она.

— Разве я когда-нибудь оставлял тебя надолго? — отвечал он, обнимая жену. — Куда я от тебя денусь?

Его обещания, как и он сам, таяли в утренних лучах, и Маруся тихо плакала, сидя на кровати и закутавшись в одеяло, под которым ещё оставалось тепло мужниных рук. Потом начинался день, который для Маруси был ничем иным, как тусклым ожиданием ночи. Она старалась пропускать дневное время мимо ушей, глаз и мыслей, чтобы не обнаруживать в нем отсутствие Михаила.

Боль не отпускала, она лишь костенела где-то внутри. Маруся ощущала её, как еще один громоздкий и колючий скелет, разросшийся внутри грудной клетки и мешающий глубоко вдохнуть.

Кто-то посоветовал помолиться за упокой души Михаила. Маруся попробовала, но муж из её снов так и не ушел. Ни через сорок дней, ни через год. Сны были мучительными, пропитанными недобрыми предзнаменованиями, ожиданием беды… И всякий раз, просыпаясь, Маруся будто теряла Михаила заново. Постепенно она начала привыкать к своим двум параллельным жизням: терзаемой гадкими предчувствиями замужней жены по ночам и печальной потерянной вдовы в светлое время суток. Иногда ей казалось, что она потихоньку сходит с ума, потому что было непонятно, какая из этих жизней — настоящая.

Вечерами она просиживала у компьютера в поисках неизвестно чего, то ли совета, то ли утешения. Кроме расхожих обещаний, что время лечит, ничего не попадалось ни на медицинских сайтах, ни в блогах, где собирались в унылые стаи горемыки, потерявшие свои вторые половинки.

В один из таких пустопорожних вечеров Маруся обратила внимание на мигающий голубой квадрат на экране в рекламной колонке справа. Это было туристическое объявление, предлагавшее отправиться на «Остров оживающих снов».

«Забавно. Хотя, ничего удивительного, просто сеть среагировала на частые использования слова „сны“ в поисковике… Позвонить?»

Маруся набрала номер телефона. Голос человека, которого она почему-то представила с тонкими закрученными усиками, был мягким и немного ленивым:

— Остров находится в Карибском бассейне… Точнее? Вам что, нужны географические координаты? Видите ли, он находится в частном владении. Остров так мал, что не удостоился ни названия, ни места на карте. Но отель вполне комфортабельный, и кухня прекрасная. Гордость острова — сад! Настоящий тропический рай…

— Разве «Остров оживающих снов» — не название? Ах, это, наверное, рекламный слоган, да? Как например, «Город, где сбываются мечты»… Ну и всякое подобное…

— Нет, абсолютно ничего подобного. Раз сказано, что сны оживают, значит, так оно и есть. Так что, если вас мучают кошмары в стиле фильмов ужасов, я бы не советовал покупать эту путевку. Если решитесь ехать, вам придётся подписать бумагу о том, что вы берёте на себя полную ответственность за последствия. И ещё один момент… Это не курорт для сладких парочек, на остров приезжают в одиночку. Как добираться? Сначала до Пунта-Каны, а в аэропорту вас встретит представитель нашего агентства и там же посадит на частный самолёт, который быстро доставит прямо на остров. Не волнуйтесь, у вас есть время подумать. Ближайшая поездка намечена на сентябрь.

— Почему сентябрь? Кажется, это не самый лучший сезон для тех мест. Грозовые дожди…

— Это как повезёт. Видите ли, грозы и влажность — необходимые условия для воспроизведения снов. Проводимость, так сказать, лучше. Не спрашивайте меня, как это работает, честно сказать, представления не имею. Все бумаги и буклет с информацией мы пришлём вам по почте. Если условия вас не устроят, просто ничего не подписывайте, и всё.

Маруся продиктовала адрес. Она уже знала, что поедет, хотя и не верила ни в какое «оживление». Что это значит, черт возьми? Что Михаил воскреснет и явится к ней как в дурацкой книжке про кладбище домашних животных? Чушь, разумеется. Тогда зачем она собралась в такую даль? Маруся задавала вопросы и тут же сама на них отвечала. Непростительно дорогая поездка? Но разве это не самый правильный способ потратить деньги, которыми страховая компания «компенсировала» внезапно оборвавшуюся Мишину жизнь?

Да и что Маруся теряет? Ровным счетом ничего. А смена обстановки, говорят, иногда помогает…

От сидящей рядом пассажирки пахнет тяжелыми духами и пивом. Она уже успела переодеться в плотно облегающие брючки и короткую майку с глубоким вырезом и надписью «Girls just wanna have fun». Даме около пятидесяти, длинные бледно-желтые волосы, сильно загнутые искусственные ресницы и контур помады, выходящий за пределы губ, делают её похожей на пожилого трансвестита.

— Тоже одна едете? А в какое место? Если в «Гранд Палладиум», то можем объединиться, — женщина оглядывает Марусю, и заметная тень сомнения появляется на её лице, мол, стоит ли с такой объединяться…

— Нет, к сожалению, не в Гранд Палладиум.

— Хороший отель. Я никогда не покупаю путевку, не наведя справки. Знаете, если пишут «четыре звезды», значит, на самом деле это три или три с половиной в лучшем случае. Отзывы туристов — единственное, чему можно верить…

Маруся кивает, и соседка продолжает с набирающим обороты энтузиазмом:

— Для меня главное — чистота. Если уборщица старается, я всегда даю чаевые. В конце концов, что такое доллар или два для нас, ведь так? Сущие пустяки. А для них это деньги. С барменами нужно пожёстче, они вечно вместо джина норовят побольше льда положить. Но меня-то не проведёшь. Я всегда говорю прямо: «Хочешь хорошие чаевые, красавчик, постарайся для мамочки», — женщина хохочет… Видимо, она из тех, кого всегда смешат собственные шутки.

«Миша говорил, что обильный макияж — крышка, закрывающая сосуд с беззащитной нежностью, которая и есть самое сексуально привлекательное в женщине. Миша всегда был немного странноватым, не таким как все… Миша говорил, Миша бы сделал… Миша, Миша, Миша…»

Под аплодисменты лайнер ударяется колёсами об асфальт посадочной полосы. Влажность моментально покрывает испариной лицо и шею, как только Маруся сходит с трапа.

«Добро пожаловать, мадам», «Грасиас»…

— Сегодня на удивление солнечно. К вечеру, можете не сомневаться, польёт как из ведра. Но мы через сорок минут уже будем на месте…

В иллюминаторе крошечного самолетика — ничего, кроме светло-изумрудной, посыпанной блестками воды. Но прямо над островом сгустилось низкое туманное облако. «Может быть, это материализуются сны постояльцев?»

Маруся удивляется своей беззаботной улыбке, она была уверена, что все её улыбки остались по ту сторону от Мишиной смерти.

Отель почти полностью спрятан в буйной зелени. Холл, совсем маленький и совершенно безлюдный, оформлен со вкусом и вниманием к деталям. Стильные скульптуры из сухих веток по бокам от гостиничной стойки застыли в причудливых танцевальных па. Служащий отеля подхватывает Марусин чемодан и ведет ее вглубь сада.

— А где же остальные туристы? — спрашивает Маруся.

— Мы постарались сделать так, чтобы наши гости не мешали друг другу, мадам. Этот кусочек сада — полностью ваш. Вон там, под навесом, — гамак, видите? В нем прекрасно спится во время дождя. Вокруг навеса словно опускаются жалюзи из водяных струй. Уверен, вам понравится…

«И правда, сад необыкновенно хорош…»

От влажности моментально разглаживается одежда, которую Маруся достаёт из чемодана и вешает в шкаф. Привезённые Марусей книги слегка разбухают, будто наполняются двойным смыслом. Возможно, здесь, на острове, они хотят рассказать гораздо больше…

Темнеет быстро, как в кинотеатре перед началом фильма. Завернувшись в легкий плед, Маруся ложится в гамак. Вместе с темнотой остров накрывает ливень. Шелест дождя — лучшее снотворное. Ещё немного, и она увидит Мишу. «Интересно, где будет происходить действие сна, дома? Или Миша тоже окажется здесь, среди мокрых фиолетово-зелёных листьев и невыносимо ярких пурпурных цветов? Раздвинет завесу из воды, наклонится над гамаком, чмокнет в нос и скажет: „Эй, спящая красавица, не промокла? Черт возьми, зачем ты меня затащила в такую сырость…“»

— Кто вы? — Маруся пробует сесть, но гамак раскачивается от резкого движения, и она снова падает на подушки.

У изголовья стоит высокий мужчина со светло-русыми усами и бородой. На рукаве его голубой футболки в мокрую крапинку белеют три коротких слова, заключенные в вопросительные знаки, один из которых висит вниз головой. Кажется, такие майки Маруся видела в киоске в аэропорту.

— Маша…

Незнакомец берет Марусину ладонь в обе руки, и тут же отпускает. Маруся хочет повторить свой вопрос, но мужчина исчезает.

Прямо над головой трещит гром.

Выбравшись из гамака, Маруся бежит босиком под тёплым душем к веранде своего коттеджа…

Сон как рукой сняло. Что это было? Спала она или нет? Если да, был ли её незваный гость частью сна, или он на самом деле появился и разбудил её? Откуда ему известно её имя? «Маша». Так её почти никто не называл…

Миша нарек её Марусей в первый же день их знакомства. Вернее, в первый вечер… Она опаздывала на сеанс старого американского фильма «Мышьяк и старое кружево», это был единственный показ в рамках какой-то ретроспективы. Прибежав, обнаружила, что оставила дома абонемент. О том, чтобы купить билет в кассе, не могло быть и речи. Тут он и появился, круглоглазый, будто чем-то удивленный Михаил… с лишним билетиком. Фильм тогда показался им ужасно смешным. Спустя много лет Маруся пересмотрела его и не поняла, над чем же они тогда так хохотали…

«Маша? Тебе больше подходит „Маруся“».

«Ну, вот ещё… А „Маша“ чем не угодила?»

«„Маша“ звучит, как половинка имени, а „Маруся“ — имя цельное, кругленькое… К тому же, „Маша и Миша“ — это уж слишком по-мультяшному…»

Дождь, похоже, зарядил надолго. Маруся забралась в кресло и прислушалась, пытаясь разделить звук на составляющие: капли барабанят по крупным упругим листьям причудливо изогнутых, как многорукие танцоры, кустов. Кажется, они называются «морской виноград»… Скатившись с листьев, струйки бисером разбиваются о мелкую листву стелящейся чернильно-лиловым ковром традесканции. Совсем рядом кто-то возится в траве, ящерица или птица… Алые колокольчики зажмурились и наклонились к земле, дождевые капли слишком тяжёлая ноша для их лепестков… К шорохам тропического леса добавляется новый звук… Марусе кажется, или это чьи-то шаги? Михаил?

Женщина встаёт с кресла и подходит к краю веранды.

Внезапно из сада выбегает большая чёрная собака и бросается к Марусе.

«Оскар???»

Маруся успевает сделать несколько шагов навстречу, и в следующий миг пёс встаёт на задние лапы, а передние кладёт на Марусины плечи, чуть не сбивая её с ног и обсыпая дождевыми брызгами.

— Как ты здесь оказался, Оскар? Ведь ты давным-давно умер от «чумки», разве нет? Ну-ну, успокойся. Дай-ка свою лапу, да-да правую, что в белом носке. Из-за этого носка ты не получил медаль, помнишь? Хотя по всему остальному был признан лучшим. Отец сказал, что, знал бы, перед выставкой покрасил бы твою лапу басмой… Мне было шестнадцать, когда ты умер. Я тогда уже была далеко от дома, и узнала об этом по телефону. Как же я ревела! Помню, ехала в трамвае и плакала навзрыд. А тетка с заднего сиденья шепнула соседке: «Вот убивается, бедная. Залетела, видать.»

Собака вылизывает Марусины руки и лицо, затем, будто откликнувшись на чей-то зов, убегает и скрывается в кустах. Маруся несколько раз выкрикивает имя пса, но он больше не появляется.

— Убежал? — из-за спины раздается голос. В кресле, из которого только что поднялась Маруся, теперь сидит неизвестно откуда взявшийся мужчина. Это тот самый гость, что недавно подходил к гамаку, только сейчас он как будто намного моложе… Гладко выбрит, пшеничные волосы длиннее, чем прежде. Почему-то в сочетании с Оскаром, этот человек начинает кого-то напоминать Марусе.

— Как вас зовут? — спрашивает она. — Кажется, мы с вами встречались, но…

— Не помнишь? — мужчина улыбается. Его улыбка что-то проясняет, вслед за ней в памяти появляется бирюзовый, ужасно тяжелый велосипед «Десна», на котором Маруся проносится мимо идущего навстречу мальчишки, бросив ему короткое «привет!». Такое короткое, что через секунду уже не уверена, что осмелилась на эту дерзость. Услышала ли она такой же короткий смущенный ответ, или это было всего лишь шуткой ветра?

— Олег? Сосед снизу, да?

Гость поднимается и подходит к Марусе.

— Привет.

Он берет её за руку, выводит на веранду… К скамейке, которой совершенно точно здесь еще минуту назад не было. Это скамейка из детства: пять облупившихся деревянных перекладин на ржавых металлических опорах. Вернее, четыре, пятой перекладины давно нет. Дождь затих, но птицы, еще не до конца поверив в это, молчат, и в саду воцаряется абсолютная тишина.

— Но… Почему ты? Почему здесь?

Олег снова меняется, теперь ему не больше шестнадцати. Светлая челка и невыносимо голубые глаза. Таким она, конечно же, помнит его — свою изнуряющую детскую влюбленность, готовую в то лето в любой момент обернуться любовью, с первым же касанием рук, с первым поцелуем, на который они так и не решились…

— Не успели. Ведь ты уехала, помнишь?

— Помню. Почему ты был таким робким?

— Не знаю. Нам же было всего по пятнадцать. Ты была слишком красивой… Совершенно неприступной.

— Мы учились в разных школах, хотя и были соседями, это всё усложняло. Я все думала, думала, и никак не могла придумать, как с тобой заговорить.

— А я после школы выглядывал в окно и как только видел тебя с Оскаром, хватал авоську и бежал за молоком, хлебом или черт знает чем ещё, только потому, что дорога к магазину пересекалась с той, по которой ты всегда выгуливала своего чёрного охранника.

— Но ты проходил мимо, едва подняв на меня глаза! И ни разу не проронил ни слова! Кстати, я первой заговорила с тобой, помнишь? Мне позволила это сделать скорость, на которой я промчалась на велике мимо тебя… Забавно, я ведь тоже потом частенько караулила тебя у окна. Мы оба учились в первую смену, но ты возвращался примерно на двадцать минут позже, ведь моя школа была совсем близко к дому, а тебе нужно было ехать на троллейбусе. Бросив портфель и даже не думая об обеде, я забиралась на подоконник и, не отрываясь, глядела на угол дома, из-за которого ты должен был появиться. Когда ты подходил к подъезду, я выскакивала из двери и бежала вниз по ступенькам, чтобы застать тебя у твоей квартиры, которая была двумя этажами ниже. Как хорошо, что в нашем доме не было лифта! Кстати, тебе не казалось, что мы слишком часто встречались на лестнице, чтобы считать это совпадением?

— Мне было приятно не считать это совпадением.

— Чуть позже мы вступили в новую стадию взаимоотношений, теперь уже запросто обмениваясь «приветами» и чувствовали себя участниками маленького заговора…

— Но поговорить нам с тобой удалось всего лишь раз, первый и последний, перед самым твоим отъездом, помнишь? Мы сидели вот на этой скамейке и мучительно подбирали слова. Ты все окликала Оскара и негодовала, что он так и норовит убежать.

— Потом ты вдруг спросил: «Ты, говорят, уезжаешь?», и я ответила: «Ага». После этого мы совсем не знали, о чем говорить.

— Наверное, потому, что твоё «ага» упало могильной плитой на наше наконец-то проросшее деревце.

— Для меня тогда, во время этого коротенького разговора, всё настоящее, включая тебя, уже было окрашено в цвета прошлого. Предвкушение любви было вытеснено предвкушением взрослой жизни в большом городе, куда я уезжала.

— Я видел это. Ты была уже где-то далеко. А я оставался, не понимая, что же теперь делать с этим отчаянием, с этим оборвавшимся летом.

— Странно, мы оба чувствовали взаимное притяжение, но были так юны, что не умели сделать первый шаг. Ты должен был меня поцеловать! Правда, если бы это случилось, мне было бы гораздо труднее уехать…

Маруся улыбается. Она вдруг видит кисти своих рук такими, какими и не помнит их вовсе: упругими и гладенькими, с обгрызенными до крови ногтями. Руки лежат на острых коленках, прижимая к ним край коротенькой юбки-шестиклинки.

Когда Маруся снова поднимает взгляд, Олега больше нет рядом. Скамейка тоже исчезла, вместо неё Маруся ощущает под собой мягкое сиденье гостиничного кресла…

Утро было безоблачным, но в воздухе ещё пахло вчерашним дождем. Солнце перекрасило листву, поменяв густые матовые оттенки изумрудного на более оптимистичные и переливчатые желто-зеленые тона. Но в закоулках сада, куда не дотягивались солнечные лучи, краски были по-прежнему таинственными и глубокими. Вечерний монотонный блюз дождя сменился мажорной сонатой, которую исполнял птичий скрипичный оркестр. Высокие ноты оттеняла партия контрабаса, написанная для морского прибоя.

Насладившись концертом, Маруся вернулась в коттедж, где её ждал с горячим завтраком низенький круглопопый «Алехандро», как подсказывала табличка на жилетном кармашке. Ничего экстравагантного: омлет, сыр, тёплый круассан, красиво порезанные фрукты, хорошо пахнущий кофе. То, что нужно.

— Если мадам предпочитает чай вместо кофе, — Алехандро показал на покрытый салфеткой чайник с кипятком и набор тряпочных мешочков с чаем, — вот, пожалуйста. Завтрак мы подаём в восемь тридцать, обед — в час дня, ужин — в шесть, но время можно поменять согласно вашему желанию.

— Нет-нет, всё чудесно.

Алехандро улыбнулся, отчего на лице его образовались четыре трогательные ямочки, две у уголков губ и две — на скулах. Они совсем не сочетались со свирепой татуировкой на шее: вездесущим черепом с кинжалом в глазнице.

Перекусив, Маруся решила исследовать свои владения и заодно поискать дорогу к пляжу. Как обычно, когда она прогуливалась в одиночестве, Маруся разговаривала вслух. Не с собой, с Михаилом.

— Тебе бы тут понравилось. Хотя… не уверена, ты ведь терпеть не можешь влажность. Наверное, поэтому ты не приходил ко мне сегодня. Но, знаешь, мне не пришлось скучать в одиночестве. Представь, мне приснился мальчишка из детства. Странно, ведь я о нем почти никогда не вспоминала… разве что самое первое время после отъезда. Он был частью моей тоски по дому, не больше. Детская влюбленность недолговечна. Не припомню, чтобы он мне когда-нибудь раньше снился…

Марусино воображение легко подсказывало ответные шутливые реплики Михаила. «Ревновать к призракам прошлого я, так уж и быть, не буду. Знаешь, я был влюблён в двух девчонок одновременно, пожалуй, тоже приглашу их в свой сон. Надеюсь, они не слишком растолстели за эти годы!»

Сад заканчивался подковообразной лагуной, с обеих сторон её ограждали скалы, достаточно высокие, чтобы почувствовать себя полностью отрезанной от мира. Прибой лениво облизывал белый и мягкий, как сливочное мороженое, песок.

Маруся скинула шлёпанцы и прошлась вдоль кромки воды, оставляя мгновенно исчезающие следы. Она дарила их океану, а он платил ей мелкими монетками-ракушками. Маруся почувствовала, как океан, будто привыкнув к ней, принялся понемногу, терпеливо размягчать, размывать жесткий скелет, сковывающий её душу в последние шестнадцать месяцев.

Она вдруг представила отплывающую от берега лодку, в ней стоял Михаил и махал рукой. Только не понятно было, зовёт он Марусю с собой или прощается…

К вечеру небо снова затянуло тучами. На ветку, прямо над гамаком уселась желтоклювая птица. Втянув голову, она тут же задремала, совершенно не обращая внимания на Марусю. «Настоящее сонное царство», — зевнув, Маруся раскрыла книгу, но буквы вскоре начали путаться между собой и будто ссыпаться со страниц, оставляя пробелы в строчках. «…Следы на тропе, как убитые птицы. Увы, ты не сможешь по ним возвратиться…»

— Твой Оскар гоняет на берегу чаек. Скоро гроза, может, лучше пойти внутрь?

— Олег, это снова ты? — смеётся Маруся.

«Надо отдать должное острову, сны здесь совсем как живые».

— А ты похорошела с возрастом! — Олег помогает Марусе подняться из гамака.

— Не ври, к моим сорока восьми красота, думаю, уже прилично износилась. Женщины быстрее стареют.

— Зато живут дольше, — отвечает Олег, но тут же смущенно добавляет: — Прости, я, кажется, что-то не то сказал.

— Всё нормально. Слушай, а почему, собственно, именно ты мне снишься? Если я правильно поняла идею этого странного места, тут должны оживать мои сны. Но тебя в них никогда раньше не было, уж прости. Сбой в системе?

Маруся усаживается на диван, поджав ноги. Олег садится рядом.

— Ты такая же красивая, как в пятнадцать лет, правда твоя сексуальность сильно повзрослела, — мужчина пристально смотрит на Марусю.

— Ну, ты тоже… больше не выглядишь робким. Как сложилась твоя жизнь?

— Неплохо. То лето закончилось, следующий год принёс новую влюбленность. Потом институт, семья… Ничего особенного.

— Ну… а что мы тут с тобой делаем? Ищем давно забытый вчерашний день?

— Может, и так. Говорят, лет до сорока люди смотрят только вперёд, а потом начинают все чаще останавливаться и оглядываться назад. Как будто в прошлом обронили что-то очень ценное, чего уже никогда не найти впереди. Сколько бы ни было в жизни влюбленностей, то самое первое смятение, неожиданное, непонятное, ещё не взрослое, но уже совсем не детское, случается только раз.

Маруся молчит. Она думает о том, что Олег прав, сожаления об утраченном, о неслучившемся посещали и её, и да, среди них иногда появлялся юный голубоглазый блондин, которого когда-то давно она так мечтала, но не успела поцеловать. Но почему эти воспоминания тревожат её сейчас, на этом острове, который так далеко от детства и во времени, и в пространстве? Разве ей мало тоски об одной, самой большой утрате, от которой она так старается убежать, и не может.

— Маша, это не я тебе снюсь. Это ты — мой оживший сон.

Олег протягивает руку и легко касается Марусиной щеки.

Со стороны сада раздаётся крик, это пробудилась желтоклювая птица.

Стук в дверь. «Ваш завтрак, мадам».

Маруся кладёт ломтик сыра на горячий хлеб, заваривает сливовый чай. В пузатой латунной сахарнице искаженно отражаются Марусино лицо и часть комнаты. Женщина оборачивается и замечает, что мягкое сиденье дивана сохранило две вмятины, значит, совсем недавно на нем сидели двое. Или это игра воображения?

«Значит, я — это вовсе не я, а чей-то чужой оживший сон? Сон стареющего мужчины, который хочет вернуться в прошлое? А чего ищу я? Разве не пытаюсь и я идти вспять по бегущей строке памяти?»

Пасмурно, сад увяз в паутине тумана. На веранду наползли лоснящиеся черно-бурые слизни и прикинулись опавшими листьями. Вместо вчерашнего многоголосого хора — лишь вялые короткие птичьи соло. Партия прибоя звучит в тональности тревожного минора…

«Не означает ли всё это, что Олег тоже на этом острове? Эта голубая майка с испанскими словами… Нет, так не бывает. Хотя, почему не бывает? В жизни и не такие совпадения случаются». Что-то связанное с возвратом в прошлое у Маруси, кажется, уже было… Ах, да… очередная, более поздняя мимолетная влюбленность в студента из Чехословакии… Они были знакомы всего три дня, потом он вернулся в свой Пардубице. Ох и здорово же она тогда втюрилась! Письма друг другу писали, правда, недолго… Он тогда казался ей красивым, но сейчас вспомнить его лицо не удаётся, остался лишь размытый образ: тоже блондин и, кажется, тоже голубоглазый… Ей было тогда восемнадцать, а ему… двадцать с небольшим. Спустя лет восемь после этой встречи Маруся вдруг оказалась проездом в его городе… В разговоре со служителем гостиницы обронила, что, мол, знала местного парня, назвала имя… Оказалось, что служащий отлично его знает, они соседи, оба живут совсем недалеко, в десяти минутах ходьбы от отеля. Парень женат, уже двое детей, годик, и полтора… «Хотите, я позвоню ему? Он наверняка дома, сегодня же выходной». Маруся отлично помнит своё замешательство. Что она ему скажет? Захочет ли он её видеть? А она сама, хочет ли этого? Что, если за эти годы он растерял весь свой юношеский шарм и превратился в обычного провинциального семьянина с залысинами и отчетливо наметившимся пивным брюшком? Маруся решила, что ему лучше оставаться в её памяти прекрасным принцем, проскакавшим когда-то мимо неё на белом коне, и отказалась от встречи. «Не стоит входить дважды в одну и ту же реку».

Сны — другое дело, сны не разбивают иллюзий. Напротив, хранят их в твоём другом, запасном мире. Сны — это что-то вроде интерактивной версии твоей жизни, бесконечно переписываемая повесть, в которой легко можно вернуться на любую страницу и дополнить, а то и полностью переделать ту или другую главу. Ты вправе смело играть с формой и содержанием, безнаказанно нарушать законы, как физические, так и моральные, убивать и возвращать к жизни… Ведь это единственный мир, который принадлежит только тебе…

«Сидеть, Оскар!» Пёс послушно усаживается у двери и позволяет надеть на него «строгий» ошейник. Иначе этого чёрного великана ни за что не удержишь. Маша накручивает на руку поводок, другой хватает книжку и вместе с собакой спускается по лестнице. Отойдя подальше от дома, она отпускает Оскара, и тот с восторгом уносится в сторону лесопарка. Сделав круг, пёс мчится обратно. Не собака, а конь. Маша садится на одну из калек-скамеек, которые тянутся вдоль высокой сетчатой изгороди «круга» — старой площадки для запуска авиамоделей, которой давно никто не пользуется по назначению. Открывает толстый том Томаса Гарди и рассеянно бродит по строчкам, то и дело возвращаясь к началу страницы. Сосредоточиться на истории Тэсс не получается, сейчас Машины мысли совсем о другом. «Он знает, не может не знать, что они с Оскаром вышли на прогулку. Прямо у его двери Маша тихонько скомандовала „чужой!“, и умничка пес громко залаял…»

Ещё через минуту она слышит приближающиеся шаги, и чувствует, как сердце мгновенно переходит с напряженного шага на галоп. Она незаметно поправляет волосы и «углубляется» в книгу.

— Привет.

— Привет.

Мальчик садится рядом. Его рука, опирающаяся о скамью, всего лишь в десяти сантиметрах от Машиной… От этой умопомрачительной близости Маша цепенеет, что-то непонятное происходит со щеками, ушами, глазами… В Машином теле будто разворошили муравейник, и что с этим делать, она совершенно не знает…

— Говорят, ты скоро уезжаешь.

— Нет. Сегодня прислали ответ, меня не приняли…

— Жаль. Не переживай, в следующем году снова попробуешь.

Поднять глаза на мальчика Маша сейчас никак не может, в них какой-то тяжелый туман, но краем глаза она замечает, как дрогнули его пальцы… и упустили момент, когда можно было бы коснуться Машиной руки, выдав это за жест сочувствия… Досада сменяется другим чувством, вернее, уверенностью: это не важно, происходит что-то, что уже не остановишь.

— Интересная книжка?

— Да, хорошая, — Маша закрывает том, и мальчик чуть наклоняется, рассматривая обложку. Теперь Маша чувствует едва уловимый запах жевательной резинки «Суперминт», которую мальчик, вероятно, жевал не так давно. Этот запах для Маши навсегда останется среди самых волнующих.

Девочка теряет контроль над своими движениями, голова её сама по себе поднимается и поворачивается по направлению к лицу мальчишки. Теперь их губы так близко друг к другу, что ни ему, ни ей больше не нужно принимать решений, во власть вступает другая сила, противостоять которой невозможно и не хочется…

После неумелого, мягчайшего из мягких поцелуев, обоим становится немножко страшно, немножко стыдно, и удивительно ново: теперь всё не так, как раньше. Всё, что их окружает, навсегда поменяло своё значение: и эта скамейка, и ржавая ограда… низкорослый парк, небо над ним и этот пёс, который продолжает носиться вокруг, как дурак…

Маруся лежит с закрытыми глазами и слушает дождь. Несмотря на жару, на этом острове ничего не просыхает до конца. Влажные простыни и подушка приятно холодят кожу. Из-за постоянной сырости они сохраняют множество запахов: гостиничного мыла, моря… и мятной жевательной резинки.

Просыпаться не хочется, но Маруся знает, то особенное, ни на что больше не похожее счастье, которое она только что пережила, ей больше не испытать.

«А если бы этот поцелуй случился на самом деле?»

Возможно, это перевернуло бы Марусину жизнь вверх дном. Не было бы ни большого города, ни парня из Пардубице, ни Михаила… Ни этого острова, ни этого сна. А может, ничего этого и нет? И всё, что Маруся считала своей жизнью, на самом деле лишь одна из версий, которая тоже существует лишь во сне? Теперь Маруся понимает, в чем фокус этого места: сны тут настолько живые, что абсолютно ничем не отличаются от яви.

— Все ещё сложнее. На острове сны ещё и живут друг в друге, как матрешки. — Олег входит в комнату со стороны веранды. Теперь он выглядит таким, каким впервые посетил Марусю на острове: высоким подтянутым мужчиной с бородой и усами.

— Ты настоящий, или это один из слоёв сна? — Маруся натягивает простыню на плечи и садится в кровати.

— Разве это важно? Может быть, я тебе снюсь, может, ты — мне. Но я уверен, что предыдущий сон мы смотрели вместе.

— Так бывает? Значит ли это, что ты на самом деле меня поцеловал? Ведь если один человек что-то переживает, это может быть его сном, иллюзией, его личной интерпретацией, но если двое встречаются в одной и той же точке времени и пространства, разве этого недостаточно, чтобы считать происходящее реальностью?

— Сама решай. Тебе никогда не приходило в голову, что люди гораздо легче забывают то, что произошло, чем то, что только могло, должно было случиться? Это неслучившееся, которое мы проигрываем в своём воображении сотни раз, врезается в память, и спустя много лет мы уже не уверены, плод ли это нашей фантазии, или реальность. В конце концов, какая разница, если всё, что мы в итоге имеем, — это память?

— То есть, в нашем прошлом у события и мечтах о событии совершенно равные права, и то и другое продолжает существовать лишь в виде наших мыслей… Пожалуй, ты прав.

— Прости, я перепутал тебе все карты и проник туда, куда меня не звали. Просто мне ужасно хотелось поцеловать ту ускользающую девочку из моего детства.

— Я ни о чем не жалею. То, чему ты позволил случиться на этой полуразвалившейся скамейке, в моей реальной жизни, представь себе, просто не существовало! Было многое, но никто и никогда не целовал меня так, как это мог сделать только влюблённый в первый раз пятнадцатилетний мальчик. Теперь это существует.

Олег наклонился к Марусе и коснулся губами ее щеки.

— Ну, вот и всё, кажется, я и правда отпускаю тебя, — он улыбнулся. — Теперь ты сможешь смотреть свои собственные сны.

У Маруси ещё оставалось три солнечных дня и четыре дождливые ночи, согласно прогнозу. Она знала, что Олег больше не появится в её снах, это не радовало и не огорчало. Она получила то бесценное, но единственное, что он мог ей дать, упущенное когда-то и возвращенное здесь, на острове оживающих снов.

Женщина спустилась к лагуне, долго стояла, наблюдая за движением волн и думала о том, что каждая из них что-то уносит и что-то оставляет на песке взамен. Впервые за полтора года Марусей овладела абсолютная легкость бытия.

— Как вам здесь спится, сеньора? — спросил Алехандро, накрывая стол к ужину. Марусе понравилось, что из «мадам», она превратилась в «сеньору», словно немного сроднившись с островом.

— Божественно.

— Вы уже видели здешних фламинго? В конце сада, справа, если смотреть отсюда, небольшой пруд, там они и обитают. А знаете, почему фламинго такие оранжевые? — Алехандро изо всех сил постарался сохранить серьезное выражение лица. — Они едят слишком много моркови!

В шелест воды вплетается новый звук, знакомая мелодия… её любимый вальс Шостаковича. Её частенько насвистывал Михаил, но Марусю слегка раздражало его исполнение, муж не отличался хорошим музыкальным слухом и в самом красивом месте фальшивил. Сейчас мелодия звучит чисто, будто её исполняет артист, профессиональный мастер художественного свиста.

Маруся открывает глаза и видит Михаила. На нем смешная гавайская рубаха. Муж подходит к гамаку и начинает его тихонько покачивать.

— Ну, как ты тут? — спрашивает он, и почему-то подмигивает.

— Чудесно. А как ты… там?

— Теперь лучше. Вот, научился свистеть.

— Теперь?

— Да, когда ты готова наконец отпустить меня.

— Я? Это ты не оставляешь меня по ночам, каждое утро заставляя по новой прощаться навсегда…

— Нет, дорогуша. Мертвые остаются с живыми только если живые держат их, так сказать, на коротком поводке.

— Тогда научи меня, как продолжать жить, если всё, что существует вокруг меня, хранит отпечатки твоих пальцев, твоих слов, мыслей…

Михаил ложится рядом, и Маруся кладёт голову ему на грудь. Некоторое время они лежат молча, глядя на облака. Высоко в небе над ними пролетает пара морковных фламинго.

— Вся беда в том, что мы делим время на прошлое и будущее. На то, что уже потеряли, и то, что ещё не приобрели. На самом деле есть только настоящее, понимаешь?

— Но в моем настоящем нет тебя.

— Как это? А это кто, по-твоему? — Михаил тычет пальцем в свой живот и смеётся.

— Это всего лишь сон.

— А разве сон — не часть тебя и твоего настоящего? Ведь в нем легко помещается и наше с тобой прошлое, и будущее! Пойми, потерь не существует, пока у тебя есть память.

— Вот именно, память… Она-то и причиняет боль!

— Память услужлива, она может и освобождать от боли, если ты её об этом попросишь. Она может даже напомнить о том, чего никогда не было, — Михаил хитро улыбается.

— Это правда.

— Помнишь про рукопись? Ты можешь сжечь её, можешь умертвить автора, но история-то никуда не денется! Точно так же и я никуда не могу деться, ведь я — твоя история. Не важно, жив я или только тебе снюсь.

— Здесь, на этом мокром острове я, и правда, не понимаю разницы между снами и явью. — Маруся подносит мужнину руку к лицу, раскрывает его ладонь. — Смотри, какая у тебя длинная линия жизни, она добирается аж до запястья… Ты шутил, что будешь жить вечно.

— Знаешь, что я вдруг понял? Между бытием и небытием по сути нет никакой разницы. Возможно, сны для того и существуют, чтобы прояснить простую вещь: мы вправе проживать нашу жизнь много раз, переписывать главы, придумывать новых героев, разворачивать вспять сюжет, и любая новая версия может вполне сосуществовать со всеми остальными. Пространство вариантов бесконечно, и туда можно только добавлять, но ничего нельзя из него выбросить, потому что некуда, понимаешь? Просто некуда!

— И что же мне делать?

— Просто перестань считать меня своим прошлым, вот и всё.

Опускающееся солнце окрашивает облака оранжево-розовым, теперь они сами похожи на огромных призрачных фламинго.

— Так зачем к тебе наведывался твой друг из детства? — вдруг спрашивает Михаил.

— Да так… Внести небольшую поправку в сюжет, — Маруся смеется.

Михаил шутя хмурит брови.

— Надеюсь, он не слишком руки распускал?

— Нет, не слишком.

— Как насчёт того, чтобы завтра прогуляться к пруду? Представляешь, я еще ни разу не видел вблизи фламинго…