Освобожденный Иерусалим

Пою борьбу святую и борца,

Исторгшего из плена Гроб Господень.

И мужество, и храбрость, и терпенье

Явил он в славных подвигах своих.

Напрасно на него и Ад кромешный,

И Азия, и Африка восстали:

Хранимый Небом, под святые стяги

Собрал он вновь рассеянных собратьев.

О Муза! Ты, что лавром преходящим

Себя не величаешь, но живешь

Среди небесных клиров на Олимпе,

Венчанная бессмертными звездами,

Зажги, о Муза! творческое пламя

В моей груди; прости меня, коль правду

Украшу я цветами и в стихах

К твоим еще свои прибавлю чары.

Ты знаешь, как спешат упиться люди

Парнасской ложью; знаешь ты, как правда,

Прикрытая поэзией, способна

Повелевать мятежными сердцами.

Так подслащаем мы края посуды

С лекарством для недужного ребенка;

Обманутый, целительную горечь

Глотает он и остается жив.

О мой оплот, Альфонс великодушный!

О ты, что спас мой челн полуразбитый

От тайных скал стихии разъяренной,

С улыбкою склони свой слух к стихам,

Тебе среди напасти посвященным.

Предвидя жребий твой, быть может, Муза

Воспеть твои деяния дерзнет

И повторит лишь то, что здесь воспето.

Да, если христианские народы

Когда-нибудь в одну семью сплотятся

И дружной ратью двинутся вторично

Отнять у мусульманина добычу,

Да во главе той рати станешь ты

И поплывут все флаги за тобою;

Готфрида состязатель, удостой

Меня послушать и готовься к битвам.

Пять раз уж солнце путь свой пробежало

С поры, когда подвижнический пыл

Увлек Христовых воинов к Востоку.

Никея уступила их отваге:

Искусно овладев Антиохией,

Они ее от персов отстояли.

В Тортозе захватила их зима,

И там весны пришлось им дожидаться.

К концу уж приближалась непогода,

Сковавшая воителей ретивость,

Когда с престола, выше звезд настолько ж,

Насколько звезды выше преисподней,

Предвечный опустил Свой взор к земле;

В единый миг единым взглядом обнял

Он мир земной во всем его пространстве

Со всеми в нем живыми существами.

Все перед Ним; и Сирию Он видит,

И видит государей христианских.

Проникновенным взором отличает

Меж них благочестивого Готфрида,

Пылающего рвением Солим

Освободить от гнета нечестивых.

И славою, и властью, и богатством —

Всем пренебрег он для высокой цели.

Честолюбивый Балдуин стремится

Всем существом к величию земному.

Танкред, добыча гибельной любви,

Разочарован в жизни. Боэмунд

Престол в Антиохии утверждает,

Законы вводит, создает искусства

И приобщает подданных своих

К святым основам нравов беспорочных.

Весь в это погруженный, он уж явно

Не думает о подвигах иных.

Мятежный дух Ринальда, негодуя

На вынужденный мир, войне шлет вызов.

К сокровищам и власти равнодушный,

Лишь бранной славы жаждет он безмерно.

Чарует Гвельф и слух его, и сердце

Рассказами о подвигах старинных.

Душевные изведав тайники

Всех названных и прочих государей,

Зовет Владыка мира Гавриила,

Второго из архангелов Своих.

Посредник между небом и землею,

Глашатай благодати, Гавриил

Вещает Божью волю человеку

И от него мольбу возносит Богу.

«Лети и от Меня спроси Готфрида:

Когда ж конец бездействию настанет?

Когда ж Солим избавится от гнета?

Пускай военачальников, скажи,

Тотчас же созовет и поторопит.

Он будет их главою и вождем.

Кто избран Мной, тот ими будет избран,

Сегодня равный им, но скоро – выше».

Господь сказал, и верный Гавриил

Воздушные уж принял очертанья

И видимость невидимому придал.

Он в образ человеческий облекся,

Но полон взор величием небесным.

По возрасту и отрок он, как будто,

И юноша. Блестящие лучи

Над светлыми его кудрями реют.

Белеет за плечами пара легких

Усталости не ведающих крыльев.

Концы их ярким золотом горят.

Высоко над землей и над морями

Парит на них он против туч и ветра,

Покинув небеса, пределы мира

Он пересек уже и на мгновенье

Недвижно повисает над Ливаном.

И вот он устремляется к Тортозе.

Широко распахнул Восток свои

Ворота перед солнцем; частью круга

Оно еще казалось под водою.

Готфрид успел уж помолиться Богу,

Как вдруг, плывя по небу вместе с солнцем,

Но с блеском дня победно соревнуя,

Является ему посол небесный.

«Пора, Готфрид, зачем еще ты медлишь?

Дай клич военачальникам, за лень

Их пожури; по Божьему избранью

Они тебя главой своим признают.

Так повелел Господь. Какое рвенье

Должно в тебе и войске разгореться!»

Сказал – ив небесах уже. Готфрид

В безмолвном изумленье остается.

Но, овладев собой, он размышляет

О слышанном Господнем повеленье,

О Господе и о Его после.

В воспрянувшем порыве он горит

Желанием докончить начатое.

Не суетной гордыней он проникнут:

Как искру зажигает пламя, так

В нем волю зажигает воля Неба.

Сзывает он соратников поспешно:

И письма и гонцы летят повсюду.

Советуя, он молит в то же время,

Что может душу доблестную тронуть

И побудить уснувшую отвагу,

Все у себя находит он в душе

И средствами могучими такими

Он все сердца чарует и пленяет.

Съезжаются вожди. Лишь Боэмунд

Свои владенья бросить не желает.

Одни находят кров в стенах Тортозы,

Другие размещаются в равнинах.

В урочный день торжественный совет

Воителей державных заседает.

Там и Готфрид; величием отмечен

Он и в лице, и в речи вдохновенной.

«Вершители небесного возмездья,

Вы, призванные в храмах обновленных

Восстановить святую веру, вы,

Кого десница Божья сохранила

От бед и зол на суше и воде,

Вы, столько стран вернувшие закону,

Вы, посреди народов покоренных

Христово возвеличившие имя!

Не ради же тщеславия пустого

Мы бросили отчизну, жен, детей;

Не для того ж мы вверили себя

Стихии вероломной и подверглись

Опасности далекого похода,

Чтоб варваров лишить свободной доли:

Столь низменные подвиги, конечно,

Не окупили б крови пролитой.

Над городом святым святые стяги

Победно развернуть, единоверцев

Спасти от унизительного рабства,

Основу положить державе новой,

Дать прочный благочестию приют,

Преграды сокрушить для поклоненья

Святому Гробу – вот какие цели

Вооружили нас на славный подвиг.

Мы тысячью опасностей презрели,

Перенесли тягчайшие труды,

Но очень мало мы бы совершили

Для нашей славы, а для целей наших

Не совершили б ровно ничего,

Когда бы здесь остановили натиск

Соединенных сил иль на другие

Места его направили отсюда.

Какую бы мы выгоду стяжали,

В глубь Азии увлекши всю Европу

И заревом пожаров осветив

Из края в край обширные пространства,

Когда бы эти все деянья наши

К тому лишь привели, что много царств

Разрушенных осталось бы за нами,

Но созданного вновь ни одного?

Тот царства не построит, кто в основу

Мирские вожделения кладет.

Оторванный от Запада, среди

Язычников, неверных, чужеземцев

И греков вероломных, он увидит,

Как рушится его сооруженье,

И, заживо заваленный камнями,

Могилу он лишь выроет себе.

Все имена, все подвиги: и турки,

И персы, и у ног Антиохия!

Но подвиги не наши. Милость Неба

И мощь его явилась в них. И если

Мы эти все щедроты обратим

В орудия борьбы мятежной с ним же,

То, я боюсь, лишимся мы всего

И станем только притчей во языцех.

Прогоним, ах, прогоним мысль преступно

Воспользоваться благостью небесной!

Идем, не останавливаясь больше,

И славой увенчаем наш почин.

Свободен путь, за нас и время года;

Бежим, летим к стенам, где Небесами

Предел для наших подвигов указан:

Что нас еще удерживает здесь?

Да, государи, вот, что без ошибки

Предчувствие мое вам возвещает:

Вселенная, грядущие века

И сонмы сил небесных да услышат!

Пришла пора, созрела жатва наша.

Промедлим – все плоды победы сгинут.

Пока мы спим, Египет, вижу я,

Спешит уже на помощь Палестине».

Сказал; глухой повсюду шепот слышен.

И Петр тогда встает; простой пустынник,

Он помогал советами в походе,

Что по его же кличу был предпринят.

«К чему Готфрид зовет вас, то я вам

Советую. Довольно колебаний.

Показана вам истина, вы в ней

Убеждены. Одно лишь я прибавлю.

Припоминая распри между вами,

Приведшие к постыдным неудачам,

Взаимную припоминая зависть,

Препону и помеху вашей славы,

И вечную медлительность в делах,

Я нахожу, что все проистекает

От разделенья власти, оттого,

Что нет у вас во мнениях единства.

Один пусть будет вождь, и от него

Награды все и кары пусть исходят;

Где власть разделена, там управленье

Подобно челноку в открытом море.

Сплотитесь воедино, одному

Возничему узду и вожжи вверьте:

Вооруженный скипетром и властью,

Пусть примет он державные права».

Так старец говорит. Тебе, Создатель,

Открыты наши мысли и сердца,

Ты вдохновил пустынника, Ты в душах

Вождей запечатлел его слова,

Ты одолел присущее всем смертным

Стремленье в них повелевать другими.

Вильгельм и Гвельф, знатнейшие, всех раньше

В начальники Готфрида предлагают.

В ответ на это клики раздаются

И голоса: «Пусть нашего похода

Душою будет он, пусть он над нами

Главенствует, законы побежденным

Преподает, войной и миром правит;

Мы исполнять его лишь волю станем».

О выборе столь славном слух по всей

Окрестности разносится тотчас же.

Готфрид выходит к войску; по всему

Высокого избранья он достоин.

С улыбкой ясной и со скромным взором

Приветствия солдат он принимает,

Приветствия выслушивает их

И поощряет их ответной речью,

Потом приказ он отдает: наутро

Собраться всем в порядке боевом.

Яснее и светлее, чем обычно,

Восходит солнце; с первыми лучами

Проснувшегося дня уже пестреет

Знаменами развернутыми воздух,

И на лугу в сверкающих доспехах

Равняются войска. Вот и Готфрид,

Пехота, кавалерия проходит

Перед глазами зоркими его.

О ты, что, рассевая тьму годов,

Минувшее ревниво сохраняешь,

Ты, Память, подскажи мне имена

Воителей и численность их ратей!

В безмолвии затерянная слава

Пусть, яркая, в моих стихах воспрянет.

Дай звуки мне такие, чтобы их

Из века в век в грядущем было слышно.

Все на подбор, сперва проходят франки;

Их Иль-де-Франс богатый, четырьмя

Реками орошаемый, доверил

Гуго, родному брату короля;

Но не было того уже в живых,

И лилии Клотарию достались.

Он имя королевское носил

И был его по доблестям достоин.

Здесь тысяча их всадников; за нею

Идет другая тысяча такой же

Наружности и выправки, в таких же

Одеждах и доспехах. Их глава,

Их вождь – Роберт. Развертывают дальше

Вильгельм и Адемар свои отряды,

Державные тот и другой владыки,

И оба также – пастыри народов.

Из мрака алтарей явились оба;

Волос их пряди длинные – под шлемом,

И грозное оружие – в руках,

Делам любви и мира посвященных.

Четырьмястами воинов Оранжа

Начальствует Вильгельм; четыре сотни

Таких же молодцов у Адемара,

Все уроженцы города Пюи.

За ними – Балдуин; он во главе

Двухсот булонцев, и к его знаменам

Примкнул еще отряд: когда Готфрид

Главенство получил над всею ратью,

Он воинов своих доверил брату.

Герой неустрашимый на войне,

Само благоразумие в совете,

Четыреста бойцов ведет граф Шартрский.

Проходит Гвельф, тот Гвельф, что по заслугам

Судьбою вознесен на высоту:

Природный итальянец, отпрыск д'Эсте,

Поддерживает он и славу Гвельфов,

За ним второе имя укрепивших.

Законы дав Каринтии, он стал

Владыкой стран меж Рейном и Дунаем,

Где встарь селились швабы и ретийцы.

Наследство он победами умножил.

Солдаты за него в огонь и в воду

Идти готовы; в мирное же время

Пиры да игры им всего милей,

И теплотой приятной умеряют

Они родимых сел суровый холод.

Пять тысяч Гвельф привел с собой, но персы

Их истребили больше двух третей.

Проходит цвет народа, что теснится

Меж Францией, Германией и морем

В обильной влаге Рейна и Мааса.

Он бел лицом и волосами рус.

Борьбою с океаном закаленный,

Глубокие плотины ставит он;

Но океан, преграды разрушая,

Суда и города его уносит.

Их тысяча, начальствует же ими

Другой Роберт. За ними – англичане

Могучим эскадроном под главенством

Второго сына короля, Вильгельма.

Они в метанье дротиков искусны.

Тут и отряд их северных соседей,

Тех дикарей, что прячутся в лесах

Ирландии, где уж конец и свету.

Танкред идет, Танкред, что благородством,

Отвагой, щедростью и красотой

Всех воинов-собратий затмевает,

Лишь одного Ринальда исключая.

Но блеск его подернут легкой тенью,

И это – огнь несчастной, зарожденной

В пылу боев, влачащей дни в печали

И горестью питаемой любви.

В тот день навеки славный, говорят,

Когда разбили персов христиане,

Танкред-победоносец, утомившись

Преследовать спасавшихся врагов,

Приют себе сыскал, чтоб отдохнуть

И утолить мучительную жажду.

Вошел он в рощу темную, где резво

Средь муравы струился чистый ключ.

Вдруг девушка явилась перед ним;

Лишь голова у ней была открыта:

То юная персидка-амазонка

Искала также отдыха и тени.

Танкред глядит, глядит и, восхищенный,

Все больше с каждым мигом пламенеет.

Любовь, едва увидевшая свет,

Уж в сердце у него царит тираном.

Надев поспешно шлем, персидка тут же

Напала б на врага, когда б к нему

Не подоспела помощь. Отступить

Красавице приходится невольно;

Но в сердце побежденном дивный образ

Живет уже; все, все напоминает

Танкреду и ее, и место встречи,

И вечную огонь находит пищу.

Идет с глазами, мокрыми от слез,

И с головой опущенной, а сердце

Едва вмещает вздохи: все по виду

В нем говорит о страсти безнадежной.

С ним восемьсот наездников лихих:

Покинули они без сожаленья

Родимых стран – Кампаньи и Тосканы —

Цветущие равнины и холмы.

Две сотни греков дальше. Никакого

Железного прикрытия на них:

Лишь сбоку меч висит, и за плечами

Со звоном лук и стрелы шевелятся.

Их легкие, выносливые кони

Живут почти без отдыха и корма;

Вперед ли мчась на них, назад ли, греки

И в одиночку биться продолжают.

Их вождь Татин из всех державных греков

Единственный к латинянам примкнул.

Позор и стыд! О Греция, спокойно

Событий выжидая, наблюдала

Ты за войной почти в твоих пределах;

Под тяжестью цепей своих, рабыня,

Изнемогай, но на судьбу не плачься:

По трусости ее ты заслужила.

Последним появляется отряд,

Которому по доблестям нет равных.

То – лучший цвет бойцов, гроза войны

И ужас Азии – авантюрьеры.

Прославленные сказкой аргонавты

И рыцари бродячие тем паче,

Как тени исчезают перед ними.

Но кто же их главой достоин быть?

Дудон – глава; старик, под сединами

Всю силу мужа зрелого сберегший

И честных ран рубцами говорящий

Яснее слов о подвигах своих.

По знатности и храбрости здесь каждый

Потребовать бы мог себе главенства,

Но все сошлись на выборе того,

Кто опытом всех старше и богаче.

Евстахий здесь блистает, знаменитый

Сам по себе и как Готфридов брат.

Тщеславится наследием державным

Сын короля норвежского Гернанд.

Рожер де Бернавиль и Энгерлан,

Как встарь, свою поддерживают славу.

Равно Гентон, Рамбальд и два Герарда

Отвагою и удалью дивят.

В строю здесь и Убальд, и Розамунд,

Ланкастерского герцогства наследник.

Герой Тосканы, Обиц неприступный,

И Паламед, и Сфорца, и Ахилл,

Три брата, честь Ломбардии! Река

Забвения имен не скроет ваших;

И твоего, на чьем щите из пасти

Змеи на свет является ребенок.

Гуаско не забуду я, Рудольфа,

Обоих Гвидов, подвигами славных.

Не схороню в обидной тьме молчанья

Ни Эбергарда, ни Герньера также.

Куда вы увлекаете меня,

Джильдиппе с Одоардом? Нежной парой

И на войне вы даже неразлучны,

Так и в стихах я вас не разлучу.

Чему, Любовь, твоей подпавших власти

Не учишь ты? Могучий вышел воин

Из славного любовника. Джильдиппе

Сражается с любимым мужем рядом.

Единой нитью тянется их жизнь;

И скорби их, и раны нераздельны.

Удар по одному разит другую,

Он тяжко ранен – при смерти она.

Но всех бойцов Христовых затмевает

Дитя Ринальд. Лицо озарено

Лучами нежной гордости. Все взоры

Прикованы к нему. Его делами

Превзойдены и возраст и надежды:

Весной собрал он урожай осенний.

Грозя мечом, как молнией, в доспехах

Он – бог войны; без шлема – Купидон.

София, дивная София, жизнь

Дала ему на берегах Адижа;

Бертольд же мощный был его отцом.

Приемный сын Матильды, с колыбели

Он под ее надзором был воспитан,

Как истый королевич, и расстался

С ней лишь тогда, когда труба Востока

В нем юную отвагу пробудила.

Всего лишь по пятнадцатому году,

Из рук, его вскормивших, ускользнув,

Через чужие земли, через море

Он достигает рати христианской.

Столь доблестный побег не должен разве

В его потомках вызвать подражанье?

Три года уж мечом владеет он,

А чуть пушком покрылся подбородок.

За конницею следует пехота:

Сперва Раймунд с тулузцами своими.

Отряд четырехтысячный послали

Гаронна, Океан и Пиренеи;

Оружием и выправкой блистая,

Выносливые в битвах и трудах,

Они себе найти бы не сумели

Искусней и отважней полководца.

Пять тысяч у Стефана д'Амбуаза,

Все – выходцы из Тура и Блуа.

Хоть с ног до головы они под сталью,

Но быстро поддаются утомленью.

Родной природы сладкая истома —

Их слабости и вялости причина.

В начале схватки лишь они пылают,

Но сразу же и гаснет этот пыл.

Потом Алькаст проходит с грозным взглядом

И гордою осанкою: таким

Под Фивами мы видим Капанея.

Сошедших с гор швейцарцев с ним шесть тысяч:

Достоинства исполненный народ

В мечи перековал свои орала.

Рукой, стада привыкшей направлять,

Теперь царей на бой он вызывает.

С ключами и тиарою штандарт

Предшествует последнему отряду.

Испытанный Камилл ведет семь тысяч

Солдат в вооружении блестящем.

Тщеславится Камилл, что жребий выпал

Ему былую славу воскресить

И миру показать, что не хватает

Отваге римлян только дисциплины.

Готфрид, довольный смотром, созывает

Вождей и отдает приказ на утро:

«Чуть свет в поход, чтоб к городу святому

Поспеть, пока нас враг не ожидает.

Спешите в бой, воители, к победе».

Отважные и мудрые слова

Во всех сердцах находят пылкий отклик,

И ждут зари все взоры с нетерпеньем.

Однако же Готфрид не чужд тревоги,

Но тщательно в душе ее скрывает.

Он извещен, что египтянин к Газе

Направился и Сирии грозит.

Воспитанный в боях, конечно, тот

Не станет предаваться сладкой лени.

Готфрид врага опасного в нем чует

И Генриха-гонца к себе зовет.

«На легкий, – говорит, – корабль садись

И в Грецию плыви; мне пишет некто,

В обман меня ни разу не вводивший,

Что юного героя царской крови

Прибытия на днях там ожидают;

Он – датский принц, примкнуть желает к нам

И за собой из стран оледенелых

Ведет людей вооруженных много.

Быть может, хитрый, лживый грек домой

Вернуть его захочет иль направить

Подалее от нас, в другие страны;

Моих желаний верный исполнитель

И истины орудие, ты должен

Ему представить выгоды наглядно;

Скажи, что я зову его сюда,

Что, медля, он своей рискует славой.

Но сам за ним отнюдь не уезжай:

При властелине греческом останься

И побуждай его нам поскорее

Обещанную помощь оказать».

В путь Генрих отправляется, снабженный

Наказами и письмами героя;

Готфрид же, успокоившись немного,

Вкушать желанный отдых начинает.

Аврора перед солнцем ворота

Востока отворяет; воздух полон

И треска барабанов, и раскатов

Военных труб: всё в радостном движенье.

Замахнувшей земле сулящий влагу

Небесный гром не так приятен смертным,

Как этим стосковавшимся бойцам

Призывные приятны были звуки.

В пылу неудержимого порыва

Воители стекаются толпами

На бранный клич, и каждый поспешает

Отряда своего пополнить строй.

И вот уж в боевом порядке войско;

Шумя, знамена воздух рассекают,

И между ними реет, торжествуя,

Креста святого стяг, залог победы.

Часть своего пути свершило солнце,

Его лучи ударили на войско,

И в блестках ослепительных горят,

Как светочи, блестящие доспехи.

Огнем наполнен кажется весь воздух;

Оружия веселое бряцанье

И ржанье застоявшихся коней

Разносятся далеко по равнине.

Военачальник мудрый все предвидел,

Обдумал все и всем распорядился,

И конница уже повсюду рыщет,

Окрестности осматривая зорко;

А землекопы заняты своим:

Уравнивают тщательно дороги,

Рвы до краев землею засыпают

И делают свободными проходы.

На свете нет такой враждебной силы,

Такого вала нет, потока, леса,

Которые могли б остановить

Движение стремительного войска.

Так царь всех рек, волну вздымая в гневе,

Равнину предает опустошенью:

Тогда уж ни плотины, ни запруды

Могучего разлива не удержат.

Властитель Триполи один имел

И деньги, и солдат, и укрепленья,

Один им противостоять был в силах,

Но нанести удар он не решился.

Трусливо укрываясь за стенами,

Он хочет мир подарками купить.

Готфрид ему условия диктует

И принимает в подданство его.

С горы Сеира, той, чей склон восточный

Господствует над городом святым,

Во множестве спустились христиане;

Несут мужчины, женщины и дети

Дары завоевателям. С восторгом

Глядят на избавителей и братьев,

Рассматривают их вооруженье

И верный путь указывают войску.

Готфрид в пути все берега морского

Старается держаться. Там, он знает,

Стоит дозором дружественный флот,

Надежная поддержка и подмога.

Лишь для него вся жатва золотится

На островах; лишь для него Хиоса

И Крита виноград созревший рдеет,

И этим он вполне обязан флоту.

Под тяжестью судов вздыхает море,

И пенится под веслами волна.

Нет больше здесь приюта сарацину:

Он всюду встретит рабство или смерть.

Венецианцы, бритты, генуэзцы,

Французы, сицилийцы и голландцы

Морские флаги выслали сюда,

И из-за них морской не видно глади.

Одним порывом движимы те флоты,

Одни их с войском связывают узы.

Добытые на разных берегах,

Они ему припасы доставляют.

Меж тем Готфрид уже успел вступить

В пределы иноверческих владений

И быстро приближается к местам,

Святою кровью Бога орошенным.

Но, вестница и правды и неправды,

Молва распространяет слух повсюду

О том, что христиане уж в походе

И что уж их нельзя остановить.

Высчитывает силы их она,

Достойнейших вождей перечисляет

И, в ужас похитителя ввергая,

Сулит ему злосчастнейший удел.

Боязнь беды мучительней гораздо

Беды самой сердца приводит в трепет.

Встревоженное ухо жадно ловит

Пустые, непроверенные вести

И мрачное смятенье вносит в души.

Невнятный, смутный ропот переходит

Из города в деревни и обратно,

Печали и тревоги умножая.

Меж тем тиран уже лелеет в сердце

Намерения злые. Аладином

Его зовут. Недавно власть похитив,

От страха он не ведает покоя.

Жесток он от рождения, но годы

Смягчили нрав его. Теперь воскресли

В нем старые заботы: и врагов

Боится он, и подданным не верит.

В одном и том же городе живут

Два разные народа разной веры:

Числом преобладают христиане,

Но сила вся в руках магометан.

Когда глава Солима Аладин

Престол здесь учредил, неверным сделал

В налогах он большое облегченье,

Излишек же взвалил на христиан.

Сугубый страх их ненависти в нем

Сугубую жестокость пробуждает.

Доныне так еще не пламенела

И крови так не жаждала она.

Змея, окоченевшая от стужи,

К весне вреднейшей тварью оживает;

Как ни смирен, ни кроток лев ручной,

Он дикого ужасней, раздраженный.

«Я вижу ясно, – говорит тиран, —

Неверных подавляемую радость;

Их наши злополучия питают,

Слезам же улыбаются они.

На жизнь мою, быть может, посягая,

Они куют измену втихомолку

Иль ожидают случая внезапно

Впустить сюда своих названных братьев.

Нет, козни их разрушу я, свой гнев

В крови их потушу и этой кровью

Залью Солим; у матерей в утробе

Младенцев нерожденных уничтожу.

Сожгу дома и храмы их, и вот,

Где будут их костры – на этом Гробе

Святыни их; среди молитвословий

Жрецы как жертвы первые падут».

Так нечестивец думает, однако

Злой умысел не переходит в дело;

Но если он щадит невинность, в этом

Не жалость выражается, а трусость.

Страх будит ярость в нем, а пущий страх

Ее смиряет снова. Он боится

Закрыть пути к переговорам мирным

И рассердить сильнейшего врага.

Так варвар пыл обуздывает свой —

Иной исход дает ему, вернее.

Деревни разоряет он, стирает

С лица земли лачуги бедняков;

Все предает огню, не оставляя

Ни пищи христианину, ни крова.

Ручьи он даже портит и колодцы,

Примешивая яд к воде здоровой.

Меж тем Иерусалим он укрепляет.

Надежная твердыня с трех сторон,

В защите он лишь с севера нуждался.

Чуть Аладин опасность заподозрил,

Как поспешил там стены возвести

И воинов отряд укрыть за ними,

Из подданных набрав его отчасти,

Отчасти же наняв чужих людей.