Отблеск безумной звезды

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

… В открытое окно первого этажа, гудя, влетел шмель.

— Кыш, кыш!.. — свернув газету, Оля сердито погнала его обратно. Шмель тяжело развернулся и скрылся в саду.

А Оля так и осталась стоять у распахнутого окна.

В саду, на клумбах, буйно цвели анютины глазки. Чуть дальше, у забора, сыпались белоснежные лепестки с яблонь, словно метель мела. А дальше, за забором, был лес.

Солнце стояло высоко — полдень.

Оля глубоко вздохнула, она все не могла привыкнуть к этому воздуху. После душной Москвы от свежести трав кружилась голова и сжималось сердце. Каждый вдох как глоток счастья.

В дверь постучали.

— Войдите! — крикнула Оля, отходя от окна.

В кабинет вошла полная дама в брючном костюме, обмахиваясь веером.

— У вас там написано, что вы до часу работаете, но я подумала…

— Ничего, садитесь, — кивнула Оля на стул. В самом деле, полчаса назад закончилось ее дежурство, но она никуда не спешила и никому не собиралась отказывать — такое безмятежное, нестерпимое счастье было разлито в воздухе…

Она измерила даме давление, послушала ее сердце, задала несколько вопросов: чем та болела, у каких специалистов еще наблюдается? У дамы, помимо небольшого давления, никаких проблем не было.

Оля выписала ей справку для бассейна, рекомендовала циркулярный душ, массаж, обертывания лечебной грязью и попросила не слишком увлекаться баней.

Дама, обмахиваясь веером, с энтузиазмом выслушала Олины советы.

Та проводила пациентку, а затем сняла белый халат и повесила его в шкафчик. Заперла окно.

Затем закрыла кабинет и пошла по длинному коридору. Кабинет Павла Павловича находился в самом его конце.

— Пал Палыч! — крикнула Оля в распахнутую дверь. — Вы здесь?

— Здесь…

— Я закончила, — Оля вошла внутрь и положила ему на стол ключи.

Пал Палыч, заведующий санаторной поликлиникой, пил чай. На блюде рядом стопкой возвышались бутерброды с колбасой.

— Что так поздно, Журавлева? — строго спросил он, отхлебывая из стакана.

— Дела всякие… — улыбаясь, пожала она плечами. Пал Палыч, хоть и обладал грозной внешностью — растрепанная седая шевелюра, гигантские кустистые брови, — был человеком абсолютно незлобивым. Его никто из персонала не боялся, хоть он и строил старательно из себя сурового начальника.

— Есть хочешь? Жена дала бутерброды… А колбаса, между прочим, из Украины! У жены там родня… Вкусно до невозможности!

— Да? — рассеянно пробормотала Оля. — Чего-то летом совсем нет аппетита…

— Садись, — строго сказал Пал Палыч. — Вон, тощая какая, смотреть не на что… — Он налил ей чаю, придвинул тарелку с бутербродами. — Нравится?

— Угу… — закивала Оля с набитым ртом.

Эту работу на лето сосватала ей Лариса Марковна, чему Оля несказанно удивилась. Ее непосредственная начальница, от которой едва ли можно было дождаться похвалы, вдруг преисполнилась к Оле любовью. То ли она действительно сочувствовала Оле, то ли боялась потерять ценного специалиста, то ли послать сюда, в этот подмосковный санаторий, в этот раз действительно было некого.

А работа — не бей лежачего! С девяти до часу выписывать отдыхающим направления на всякие процедуры, а потом — полная свобода…

— Как там Степан Андреевич? — с любопытством спросил Пал Палыч. — Такой человек… Легенда, можно сказать!

— Да я его почти не вижу, — пожала Оля плечами. — Он лишь иногда из дома выходит, к обеду или ужину. А так все у себя сидит, работает. У него два помощника — Кристина и Кирилл. Кристина что-то вроде секретаря по литературной части, помогает ему материалы собирать, перепечаткой занимается, по архивам ездит и все такое… А Кирилл — он с экономическим уклоном. У Степана Андреевича же и ресторан, и собственный фонд, и еще много чего… В общем, дел невпроворот, — как могла, объяснила Оля. — Посетители чуть ли не каждый день бывают…

— Понятно! — засмеялся Пал Палыч. — Значит, старик еще ого-го… А живешь там где?

— О, там дом не меньше нашего санатория! И куча всяких флигелей, пристроек… У меня комната во флигеле, очень уютная.

— У тебя? А Викентий твой где?

— У него своя комната. И у Эммы Петровны тоже…

— Надо же! Значит, с женихом в разных комнатах спите?..

— Пал Палыч! — рассердилась Оля. — Ну, а вам-то что за дело?.. Ей-богу, если вы будете все комментировать подобным образом, то я вам ничего ни словечка больше не расскажу!

— Все, прости, прости!.. Понимаю, что у Эммы Петровны свои принципы, я ее хорошо знаю…

— Откуда? — буркнула Оля, вытирая салфеткой замаслившиеся руки.

— Она заходила ко мне сюда одно время, — Пал Палыч подергал себя за кустистую бровь. — Интересовалась, в каком случае человека можно признать недееспособным… — он усмехнулся.

Разумеется, речь шла о Степане Андреевиче.

— Она просто помешана на этом наследстве! — с досадой произнесла Оля. — Как будто ей жить не на что… И меня черт знает в чем подозревает! Но ничего у нее не выйдет — Степан Андреевич очень крепкий старик, и вряд ли кто-то сможет признать его недееспособным… Да, а почему она именно к вам с этим вопросом обратилась? — спохватилась Оля.

— Потому что я раньше работал психиатром.

— Что?.. — вздрогнула Оля. — Вы?..

— Представь себе, моя девочка. А что такого?.. — он пожал плечами. — В самом деле, некоторое время после института я работал психиатром, но потом сменил специальность. Теперь я терапевт, как и ты… Эмма Петровна знала о моем прошлом, вот поэтому она ко мне и обратилась. Но, поверь мне, я тоже сразу ее раскусил и не стал обнадеживать.

Оля попыталась скрыть свое волнение. «К Юлиану Фадеевичу я не пошла, но, может быть, мне стоит поговорить с Пал Палычем? Ведь кто-то же должен объяснить, что со мной произошло этой весной!»

— Почему… почему вы сменили специальность? — растерянно спросила Оля, желая продолжить этот разговор.

— Потому что… потому что это не мое. Не умею я быть отстраненным… — Пал Палыч смущенно прокашлялся. — Эмоции владеют мной, моя девочка, а врачеватель душ должен контролировать свое отношение к пациентам! Одним я слишком сочувствовал и даже свой телефон домашний давал, а к другим испытывал раздражение. Так нельзя! Собой не очень хорошо владею… Ты знаешь, например, что поведение психиатра не должно быть слишком спокойным, а взгляд — слишком пристальным? У бредового пациента это может вызвать дополнительные подозрения, а у депрессивного — тревогу…

— Знаю, знаю! — несколько нервно засмеялась Оля. — Да это, пожалуй, любого врача касается, не только психиатра…

— Но совет я до сих пор могу дать. Вот ты о чем хотела меня спросить?

— Я?.. — Оля снова вздрогнула. — С чего вы взяли?..

— Мастерство не пропьешь. И не забудешь… хоть лет тридцать прошло с тех пор, — глядя в сторону, спокойно произнес Пал Палыч. — Выкладывай, что там тебя мучает.

Оля вцепилась пальцами в край стола. Она испытывала крайнее волнение. «Но хоть кому-то я должна рассказать правду! И хоть кто-то должен меня выслушать…»

— В самом начале со мной случилось несчастье, — не сразу стала говорить Оля. — Я ждала ребенка и лишилась его — по собственной глупости. А потом, через некоторое время, вышла на улицу и…

Пал Палыч доброжелательно похлопал ее по руке:

— Ничего, ничего…

— …и потеряла память, — с трудом продолжила Оля. — Где я пропадала почти два месяца, понятия не имею…

Она рассказала всю историю до конца. Пал Палыч задал ей еще несколько вопросов, потом задумчиво подергал бровь.

— Пал Палыч, я сумасшедшая, да? — в отчаянии спросила Оля.

— Да нет… — он спокойно пожал плечами. — В моей практике было несколько подобных историй. Похожих, во всяком случае. Такое может случиться с любым. Ну, не с любым, а со многими… — тут же уточнил он.

— И что же это такое? — торопливо перебила его Оля. — Амнезия, да?..

— Да, — просто ответил он. — Скорее всего, так называемая диссоциативная амнезия. В локализованной форме… В общем, я классифицировал бы твое состояние как острую реакцию на стресс. Такое случается с людьми, пережившими природную катастрофу, военные действия, несчастный случай, потерю близких… Нарушение памяти является способом борьбы с эмоциональным конфликтом или внешним стрессом. Это нормально. У тебя включилась защитная функция организма, а если бы не включилась, произошло бы физическое истощение. Ты потеряла ребенка и переживала…

— Значит, все-таки из-за этого, — задумчиво произнесла Оля. — Да, я могла сама догадаться.

— Но почему ты переживала столь сильно? Давно мечтала о ребенке?

— Ну, не давно… — печально улыбнулась Оля. — Но сильно! Когда я узнала, что беременна, так обрадовалась! Очень… Придумала имя и все такое… — Она заморгала часто, пытаясь прогнать внезапно набежавшие слезы.

Пал Палыч снова похлопал ее по руке:

— Бедная моя… Но ничего, со всяким может случиться! Все пройдет, память восстановится.

— Вот это меня и беспокоит больше всего! — с досадой воскликнула Оля. — Что я делала, с кем была все это время — почти два месяца?!

— Наверное, гипноз тебе поможет. Таблетки какие-нибудь… Обратись к знающему специалисту, тут я тебе не помощник — давно уж не практикую.

— Пал Палыч!

— Что, Оля?..

— Пал Палыч, а если я… а если я не хочу вспоминать, что со мной было? — в отчаянии воскликнула Оля. — Вдруг это… что-нибудь ужасное, неприятное?..

— У тебя есть повод так думать? — прищурился тот.

— Нет. В том-то и дело, что нет… — Оля понизила голос до шепота. — Я потом… я потом ведь кучу анализов сдала, на всякий случай.

— И?..

— Ничего. Со мной все в порядке.

— Тогда больше не думай об этом. Мне кажется, твое поведение в тот период было вполне адекватным. Знаешь, у меня был когда-то один пациент… Представь себе историю в духе Булгаковского «Мастера и Маргариты» — некто, будем называть его Икс, вдруг обнаруживает себя на берегу Черного моря, в славном городе Одесса. Обращается к прохожим и только тогда узнает, где он и какая сегодня дата… Ну, естественно, голубчик попадает в психиатрическую клинику. Долгое время он ничего не помнит, но однажды видит фильм о Древнем Египте, из жизни фараонов. И наш Икс обнаруживает, что знает историю Египта, символы, может прочесть иероглифический текст — далее, в течение нескольких минул, вспоминает все. Оказывается, он ученый, окончил университет, занимался расшифровкой древних письменностей, зовут его, например, Иван Иванович Иванов, у него жена и двое детей…

— Что же с ним случилось? — с любопытством спросила Оля.

— Были у него серьезные семейные неприятности. Какие именно, не помню точно… В общем, кризис разрешается просто: в один прекрасный день, не отдавая себе отчета, наш Иванов выходит из дома, садится в первый попавшийся поезд и попадает в Одессу. Но нет ничего случайного! — Пал Палыч с торжественным видом дернул себя за косматую бровь. — На самом деле наш Иванов уже был в Одессе, в очень раннем детстве, в первый раз увидел там море, сильно разволновался тогда… И его нынешний поступок уходит корнями в прошлое. Кстати, когда Иванов вспомнил, кто он такой, то вернулся домой и развелся со своей женой. Больше амнезии у него не возобновлялись. Может, и ты, Оля, провела все это время в каком-нибудь давно известном тебе месте, у твоих знакомых?..

— Может быть… — Оля потерла пальцами виски. — Только вот у кого?.. был один вариант, но я проверяла — не то…

— М-да, загадка! — весело произнес Пал Палыч.

— Загадка! — Оля тоже неожиданно развеселилась. — А знаете, Пал Палыч, вы меня очень успокоили. Мне не хватало именно этого — логического объяснения… В самом деле, какая разница, где я была — теперь-то со мной все в порядке!

— Кстати, детка, в один прекрасный день ты сможешь вспомнить все! — безмятежно напомнил тот. — Под влиянием какого-нибудь случая… будь готова к этому.

Дорога к дому Степана Андреевича Локоткова тянулась вдоль реки.

Оля шагала по широкой тропинке и любовалась блеском воды, пробивавшимся сквозь заросли ивняка. Разговор с Пал Палычем унял ту внутреннюю тревогу, которая мешала Оле все последнее время.

Внезапно зазвонил сотовый. «Римма» — гласила надпись на экране.

— Алло?

— Журавлева, что ты со мной делаешь? — в отчаянии возопила подруга. — Ты же меня буквально без ножа режешь!

— А что случилось? — испугалась Оля.

— Я рассталась с Протасовым! — выпалила та. — И следующая новость — объявился Клименко. Ну тот, лысый, с усами, который в ГИБДД работает…

— Помню такого… Только при чем тут я?

— Мне надо с тобой посоветоваться… И вообще ты мне нужна! — пожаловалась Римма. — Бросаешь меня в самый ответственный момент… А что было весной? — напомнила она. — Уехала куда-то и ничего мне не сказала… Даже на сотовый не могла тебе дозвониться!

— Телефон был сломан, а у меня — амнезия… — с усталым вздохом напомнила Оля. Римма, равно как Викентий с Эммой Петровной, в эту версию решительно не верила.

— Ладно тебе дурочку валять!.. Скажи, что я тебе надоела…

— Ты мне не надоела. Ведь я тебе дала свой новый номер!

— Короче, ты на выходные в город приедешь? — угрожающе спросила Римма.

— Вряд ли, — вздохнула Оля. — Только, пожалуйста, не обижайся! Честное слово, я не избегаю тебя… Просто на выходные у нас намечен пикник, и я обещала Викентию, что ни за что не пропущу его.

— Пикни-ик… — горестно протянула Римма. — Ты меня без ножа режешь, Журавлева!..

…Оля нажала на кнопку переговорного устройства и подняла лицо вверх — туда, откуда была нацелена видеокамера. Мария Тимофеевна, она же — Мура, домработница Степана Андреевича, отличалась осторожностью и открывала не сразу, а через некоторое время, лишь окончательно убедившись, что это не чужие пытаются проникнуть на территорию.

Через минуту раздался щелчок, и Оля смогла открыть дверцу в высоченных каменных воротах.

Сад патриарха отечественной словесности отличался гигантскими размерами и некоторой безалаберностью — кусты давно никто не подстригал, деревянную беседку так густо оплел дикий виноград, что в ней даже солнечным днем было темно, а за яблоневыми и вишневыми деревьями специально не ухаживали, предоставив им полную свободу — плодоносить или засохнуть на корню. Самые дальние уголки сада густо заросли высокой травой, а в центральной части гордо высилась альпийская горка, больше напоминавшая многослойный свадебный торт.

Степану Андреевичу сад был глубоко безразличен, и потому его благоустройством занимался любой желающий. Беседку, например, когда-то построил его покойный сын Георгий, а альпийскую горку лет пять назад соорудил Иван Острогин, племянник патриарха, под влиянием телевизионной передачи Павла Лобкова.

Эмма Петровна позапрошлым летом тоже отличилась. Она пыталась организовать строительство бассейна: небольшого такого, аккуратного, с голубой водой и мраморными бортиками… Во всяком случае, именно так она его представляла — картинка из голливудских фильмов.

Но с самого начала что-то не заладилось, то ли почва на участке оказалась неподходящей для бассейна, то ли не того мрамора закупили, то ли нанятые строители-таджики плохо поняли поставленную перед ними задачу.

Теперь от бассейна остались лишь густо-черная жижа, обнесенная мраморными обломками, поросшими мхом, и возвышающаяся над всем этим фигура босоногой девушки с кувшином. Скульптуру девушки приобрела за копейки Лерочка Острогина в Москве, на Крымском валу, у какого-то спившегося гения. Впрочем, некоторые из дачников утверждали, что картинка эта хоть и не напоминает американское кино, но зато навевает мысли об античности и смотрится гораздо лучше, чем какой-то банальный бассейн.

Степан Андреевич на обустройство сада не давал ни копейки, но, как подозревала Оля, вовсе не из жадности. Она решила, что старику просто нравится наблюдать за своими родственниками, устроившими нечто вроде соревнования, — кто из них вложит больше сил и денег в родовое гнездо.

— Здрасте, Оля… — вышла навстречу домработница Мура.

Муре в этом году должно было исполниться шестьдесят лет, половину из которых, кстати сказать, она провела на даче у Степана Андреевича. Это была высокая, неуклюжая, упрямая, сварливая баба, в которой не было ни капли женственности. («Фельдфебель в юбке», — за глаза называла ее Эмма Петровна.) У Муры были прекрасные волосы — густые и длинные. Она их красила в золотисто-русый цвет и укладывала наподобие плетеной булки на макушке, но они смотрелись, словно парик — так велик был контраст между обветренным грубым лицом, покрытым сеткой мелких морщинок, и нежными локонами.

— Добрый день, Мура…

— К вам посетитель, — сварливо сообщила домработница. — Привадили, вот… Не отвяжется теперь!

Из-за деревьев выглянул мальчик лет семи, белобрысый, с обгоревшим носом. Это был Олежек, сын соседки Стефании. Мура ни в коем случае не хотела обидеть Стефанию с сыном или Олю — просто она так шутила.

— Привет! — улыбнулась Оля и протянула Олежку руку. — Ну, идем со мной… ты маму предупредил, что в гости отправился?

— Нет, — пыхтя, довольно сообщил Олежек. Пыхтел он из-за того, что всю весну был простужен и теперь маялся от гайморита, выскочившего как осложнение.

— Это плохо.

— Да она сейчас все равно в Москву уехала! — запыхтел Олежек. — Сказала, что раньше вечера не вернется…

Оля посадила его на лавку возле своего флигеля, а сама пошла переодеться. Это был самый дальний угол сада, заброшенный и тихий. Оля жила на первом этаже, а Викентий с Эммой Петровной — на втором, в двух маленьких комнатках.

У Оли была возможность поселиться в санатории, куда она устроилась работать на целое лето, но Эмма Петровна, узнав о том, что санаторий располагается почти рядом с домом ее тестя, настояла на том, чтобы Оля осталась с ними. Тогда, в конце мая, они снова поссорились. Эмма Петровна обвиняла свою будущую невестку во всех мыслимых и немыслимых грехах, но, поскольку Викентий проявил неожиданную твердость, вскоре смирилась. Вернее, не смирилась даже, а перешла на позиции «холодной войны».

«Ты с ума сошел! — сказала она тогда сыну. — Оставить ее одну в этом санатории… Да там столько одиноких мужчин, которые маются от безделья! Знаю я этих отдыхающих! Она снова закрутит роман, а ты останешься с носом. Нет уж. Ради тебя я готова терпеть рядом с собой эту женщину, лишь бы ты был счастлив!»

Вот так получилось, что Оля жила теперь в доме Степана Андреевича Локоткова.

Викентия еще не было — он возвращался из Москвы только под вечер, а Эмма Петровна, судя по тишине, которая царила во флигеле, спала. Она любила вздремнут днем. Сиеста…

Оля вернулась и пошла с Олежком в беседку. Там они поиграли в шашки, а когда надоело, перешли на домино.

Часа через два Оля спохватилась:

— А время-то… Вдруг твоя мама уже вернулась?

Отдельная калитка соединяла участок Локотковых и участок Стефании. Была она всегда заперта, поскольку никто не хотел столкнуться нос к носу с Кексом, ротвейлером, любимцем Фани. Однажды он до смерти перепутал Муру…

Оля, отодвинув щеколду, позвала сквозь полуоткрытую дверь:

— Фаня, ты дома? Фаня!

Раздалось грозное рычание. Оля моментально захлопнула калитку обратно.

— Я здесь! — вдруг весело отозвалась соседка из-за забора. — Оля, это ты? Погоди, сейчас Кекса запру…

— Значит, мама приехала, — констатировал Олежек, стоя рядом с Олей.

— Заходи! — через некоторое время крикнула Стефания.

Оля с Олежком вошли в соседней двор.

— Калитку не забудь запереть, а то с вашей Мурой опять припадок случится! — весело напомнила Фаня.

Была она темноволосой, полной и чем-то напоминала Римму, поэтому Оля чуть ли не с первых дней почувствовала к соседке симпатию.

— Фаня, ты не волнуйся. Олежек у нас был…

— Да знаю я, где он пропадает! — засмеялась Фаня. — Олежек, иди поиграй, не мешай нам с тетей Олей…

— А что такое? — заинтересовалась Оля.

— Винца купила… — заговорщицки прошептала Фаня. — Не в одиночку ж напиваться! Сегодня пять лет, как Платов умер.

— Кто?

— Мой бывший, вот кто! Олежкин папка… — усмехнулась Фаня. — Идем, посидим на веранде полчасика. Или ты этой грымзы боишься?..

— Господи, Фаня, и не знала, что сегодня такой день! Ты, наверное, переживаешь, и воспоминания всякие… Конечно, я посижу с тобой. А насчет Эммы Петровны… — Оля пожала плечами, давая понять, что никакой проблемы нет.

— Ну и отлично! Идем…

Фаня быстро накрыла стол на веранде — салат из свежих овощей, тонко нарезанный сервелат и пышный хлеб, который не поддавался ножу, и его надо было ломать руками.

Где-то в дальней комнате бесился Кекс.

— Ну, за покойного… не чокаясь!

Оля хотела расспросить Фаню о покойном муже, как приличествовало случаю, но Фаня, выпив первый бокал, словно забыла повод, по которому задержала Олю.

— Как там, в санатории твоем? Ничего? А мужики подходящие есть? Знаешь, надоело во вдовушках ходить… — болтала Фаня.

Потом принялась рассказывать, как в конце прошлой зимы пыталась купить на распродаже норковую шубку.

— …а ты в чем зимой ходишь? В куртке? Ну и что, что утепленной… У женщины в нашем возрасте обязательно должна быть приличная шуба!

Фаня болтала и болтала, видимо, ей не хватало общения.

— Да ты ешь, ешь… Или фигуру бережешь? — ревниво спросила она.

— Нет! — засмеялась Оля.

— А чего?

— Просто… — Оля отломила небольшой кусок хлеба и положила на него кружок сервелата. — У Олежка сильный насморк, его надо отоларингологу показать.

— Да знаю… — кивнула Фаня. — Хотя, если честно, все дети в его возрасте с соплями ходят. Тут хоть лечи, хоть не лечи… Осенью он в первый класс пойдет. Кстати, где твой Викентий?

— Сейчас на работе, а вечером приедет.

— А чего не женится? — бесцеремонно спросила Фаня, подливая в бокалы еще вина.

— Отчего же… Свадьба в августе, — спокойно ответила Оля, любуясь, как играет красное вино на солнце. — Мы уже собирались один раз, но я заболела…

О причине своей болезни Оля не стала распространяться, но Фаню это и не интересовало.

— Наверное, Эмма Петровна допекает?

— Бывает, — вздохнула Оля. — Но я с некоторого времени стараюсь не обращать на это внимание.

— У меня с ней тоже был небольшой конфликт… — вдруг шепотом призналась Фаня. — Лет десять назад, еще до знакомства с Платовым.

— Из-за чего?

— Ей привиделось, что Викентий на меня глаз положил… Да ты не думай, ничего такого! — энергично замахала соседка руками. — А я, прикинь, на шесть лет старше ее обожаемого сыночка… Это ж какой мезальянс! — фыркнула она.

— Шесть лет — не такая уж большая разница… — растерянно пробормотала Оля.

— Но Эмма — ненормальная мамаша! — шепотом закричала Фаня. — И притом ей комплекция моя никогда не нравилась… В общем, она сделала все, чтобы мы с Викентием не общались. Если честно, напрасно она беспокоилась: во-первых, Кеша не в моем вкусе, а во-вторых, я — не в Кешином… Ему больше такие, как ты, нравятся! — Фаня прыснула. — Когда сорок второй размер…

— У меня сорок шестой! — Оля сделала вид, что обиделась.

— Да ладно тебе! — захохотала Фаня. Лицо у нее раскраснелось от вина, глаза заблестели. Она прислушалась к завываниям Кекса. — Золото мое! — страстно призналась она. — Друг мой дорогой! Вот кто мой самый лучший друг, — обратилась она к Оле. — На куски разорвет любого, кто ко мне приблизится. Такая преданность — ты не представляешь!

— Да, серьезное животное…

— Мы с ним по вечерам гуляем, — сказала Фаня, отбрасывая со лба прядь темных волос. — Идем вдоль реки — далеко-далеко… С ним я ничего не боюсь, это скорее меня все боятся. Один раз хулиганы какие-то все-таки привязались, так еле ноги потом унесли. У меня еще машина есть, да ты видела — «Волга», белая… Я ее «Ласточкой» называю. На ней тоже можно уехать далеко-далеко, где ни одной опостылевшей рожи не встретишь… «Ласточка» и Кекс — вот что меня в этой жизни держит.

— А подруги? — невольно спросила Оля. — У тебя есть друзья?

— Все сволочи, — махнула Фаня рукой. — Сначала познакомишься с человеком, душу ему откроешь, а он в нее наплюет. Вот была у меня одна знакомая, поначалу такая милая да хорошая…

«Она действительно чем-то похожа на Римму, — думала Оля, слушая Фанин рассказ. — Но у Римки все как-то по-детски, она отходчива и незлобива. А тут… Ужасно, когда человек никого не любит, кроме собаки и машины. Даже о сыне не вспомнила…»

— Кстати, — спохватилась Оля. — Я вот что хотела тебе сказать… Позови-ка Олежка.

— Оле-ег!

Через секунду Олежек был уже тут как тут, сияя от счастья. Ну как же — на него обратили внимание!..

— Сними майку, — попросила Оля. — Смотри, Фаня… — она повернула мальчика, чтобы было видно Стефании. — Чуть-чуть наклонись, Олег, — она провела кончиками пальцев вдоль его позвоночника. — Видишь? Это называется — сколиоз. Теперь выпрямься, Олежек. Стой пряменько… Фаня, одно плечо у него выше другого — видишь?

— Да вижу… — вздохнула та. — Ну, и к чему ты это?

— В санатории есть хороший детский массажист. Я могу договориться с ним. Ну, и водить Олежка на лечебную физкультуру… Нарушение осанки надо лечить, иначе в будущем могут быть всякие нехорошие последствия. И, кстати, все это прекрасно можно исправить…

— А кто его водить-то туда будет? — возмутилась Фаня. — Думаешь, у меня времени много?

— Я его буду водить, — тут же предложила Оля. — Все равно мне по пути.

— Я подумаю… — буркнула Фаня. Лицо у нее стало недовольным, совсем не таким она представляла продолжение этой беседы. — Ладно, надо Кекса выпустить, а то он совсем там с ума сойдет…

…На аллее стоял Викентий и сосредоточенно нажимал на кнопки сотового телефона. Увидев Олю, он вспыхнул от радости и тут же спрятал телефон в карман.

— Оля! А я уж тебе собирался звонить…

— А я у Фани была. — Оля поцеловала его в прохладную, гладко выбритую щеку. — Я ей говорю, надо Олежку осанку исправлять, а она…

— Делать тебе нечего! — попенял Викентий. — Пускай она сама со своим ребенком разбирается… Не лезь не в свое дело.

— Я знаю, — тут же согласилась Оля. — Но мне так Олежка жалко… Фаня даже как будто рассердилась на меня, когда я предложила водить его на массаж.

— Фаня — клиническая идиотка, — брезгливо произнес Викентий.

Оля посмотрела на него и засмеялась.

— А Фаня говорила, что лет десять назад у вас с ней было что-то вроде романа…

— Ты ревнуешь? — с изумлением спросил он.

— Нет, что ты! Это же было до меня, десять лет назад… — искренне веселилась Оля. — Хотя…

— Никогда не ревнуй меня к этой Фане, — строго произнес Викентий. — К кому угодно, только не к ней. Дело в том, что лет десять назад она действительно меня домогалась, если можно так выразиться… Бр-р! Наглая, нахальная, упрямая… Не женщина, а танк! Она и мужа своего уморила, кстати.

Оля неожиданно вспомнила историю, когда-то рассказанную ей Эммой Петровной. О том, как младший сын Степана Андреевича, Павел, соблазнил юную Стефанию и та даже пыталась повеситься… «Не очень-то похоже на Фаню, — мелькнуло у Оли в голове. — Хотя, может быть, лет двадцать назад она была совершенно другим человеком. И это Павел сделал ее такой…»

Оля хотела спросить жениха о Павле, но передумала. В этом доме о нем старались не говорить лишний раз.

…Вечером Викентий зашел к ней в комнату.

— Не спишь?

— Нет… — она отложила в сторону детектив, который читала до того. Под потолком вокруг лампы вился рой мотыльков.

Викентий обнял ее.

— Я так боюсь потерять тебя… — пожаловался он, уткнувшись ей в волосы. — Каждый раз, когда ты куда-то исчезаешь, я думаю о том, что ты снова решила меня бросить. Вот и сегодня я вернулся, а тебя нет… — снова напомнил он.

— Я никогда тебя не брошу. Я тебя люблю!

Они принялись целоваться. Мотыльки бились о лампу. Викентий торопливо выключил свет и снова вернулся к Оле.

— Ты пахнешь цветами… У тебя такая нежная кожа!

— Самый лучший, самый хороший… — она исступленно обнимала его, словно цеплялась за спасательный крут.

Старая пружинистая кровать предательски заскрипела.

— Тс-с, тише… — выдохнул Викентий. Его ладони были горячи, каждое прикосновение обжигало Олю.

Если дом Степана Андреевича и внутри, и снаружи поражал барской роскошью, то все пристройки и флигельки — словом, то, где жили его родственники и останавливались на время гости, были обставлены очень скромно, по минимуму. Олина комната не отличалась от прочих — старая кровать, шкаф времен соцреализма, умывальник с холодной водой… Из роскошеств было только одно — на стене висела репродукция картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» в широкой золоченой раме.

В данный момент рама поблескивала отраженным светом луны, плывшей за окном.

— Ты только моя… только моя! — едва слышно шептал Викентий. — Никому не отдам…

Оля все сильнее прижимала его к себе. Старая кровать издала что-то вроде визга… Викентий замер.

Наверху загромыхал стул, и Эмма Петровна позвала:

— Кеша… Кеша, ты где?

— Не уходи! — умоляюще прошептала Оля, держа его за руки. — Куда ты? Не уходи…

— Я сейчас, — он вскочил, быстро стал одеваться.

— Кеша, она же просто так тебя зовет! — сердито прошептала Оля.

— Нет, я так не могу… — раздраженно ответил он.

Оля, закутавшись в простыню, тоже вскочила с кровати.

— Послушай, это невозможно… Так нельзя!

— Что нельзя?

— Ты… ты в любой момент готов сорваться с места. Ты не можешь расслабиться и полностью отдаться своим чувствам… Ты говоришь, что любишь меня, а сам ведешь себя так, как будто совершаешь нечто непристойное…

— А разве нет? — усмехнулся он в темноте. — Здесь такие тонкие стены и такие скрипучие кровати, что полностью расслабиться нельзя!

Оля прижалась к нему.

— Знаешь, чего я боюсь?.. — прошептала она.

— Чего?

— Что ничего не изменится. Даже после того, как мы станем мужем и женой — уже официально…

— Оля, мы же не с мамой будем жить! — возразил он. — А у тебя… Потом купим квартиру побольше, это сейчас не проблема.

— Даже если не с мамой… Все равно Эмма Петровна даже на расстоянии будет контролировать тебя.

— Оля, это моя мама… Конечно, у вас сейчас не все ладится, но потом вы привыкнете друг к другу. Все будет хорошо…

— Ладно, иди… — Оля оттолкнула его.

Викентий ушел, и она осталась одна.

Легла на скомканную постель и закрыла глаза.

На небольшой полянке в саду, в окружении яблонь, стоял Ярослав Глебович Силантьев, в старых широких джинсах и перепачканной краской безрукавке, с разметавшимися по плечам длинными седыми волосами, и, закусив губу, ожесточенно водил кистью по холсту.

Ярослав Глебович был художником, горьким пьяницей и мизантропом.

Вообще непонятно, по какой причине он жил у Степана Андреевича, но, вероятно, причины все же были.

— Добрый день, — поздоровалась Оля, проходя мимо Силантьева.

— Добрый… — отрывисто буркнул тот в ответ.

Оля уже приблизилась к тому месту, где аллея сворачивала в сторону, как Силантьев позвал ее:

— Ольга!

— Да?.. — обернулась та.

— Можно вас на минутку…

Оля подошла к Ярославу Глебовичу. На холсте расползались бело-желто-зеленые пятна, которые ничуть не походили на яблоневый сад, который в данный момент художник писал с натуры. Скорее будущая картина напоминала разлившуюся по столу окрошку — с островками рубленого яйца и зеленого лука.

— Вот что, Ольга… Как у вас со временем? — отрывисто спросил он.

— Нормально… А почему вы спрашиваете? — пожала она плечами.

Вблизи от Силантьева странно пахло — смесью скипидара и валерьяновых капель. В длинных волосах у него запуталось несколько жухлых листьев.

— С трех до четырех — вас устраивает это время? — недовольно буркнул он. — Я бы хотел вас писать… Природа, понимаете, опостылела, ни одного подходящего лица вокруг… Тут эта Мура ко мне привязалась, чтобы я написал с нее портрет, но я ее погнал. Уж лучше вы, чем это чучело!

— А, понятно… — неопределенно протянула Оля. Убить целый час времени на позирование?.. И еще неизвестно, какой ее изобразит Ярослав Глебович! — Я подумаю.

— Да чего тут думать! — рассердился Силантьев. — Сядете тут в саду, с книжечкой, делать ничего не надо… Или вам Эмма Петровна не разрешает со мной водиться?

— При чем тут Эмма Петровна? — Оля тоже неожиданно рассердилась. — Я взрослый, совершенно свободный человек, я сама распоряжаюсь своим временем… Ладно, я согласна!

— Мерси, — буркнул Силантьев.

Оля пошла дальше. «Может быть, я зря согласилась? Этот Силантьев такой противный, все время ругается…»

На первом этаже хозяйского дома одно из окон было раскрыто. У колышущейся белой занавески сидела Кристина, литературный секретарь старика Локоткова, и сосредоточенно печатала что-то на переносном компьютере.

Сколько Кристине лет, никто не знал. Может быть, двадцать пять, а может быть, и все сорок. У нее было странное лицо, с вечными скорбными складками возле губ, и колючий тревожный взгляд. Она была очень худа, черные волосы коротко срезаны и острыми углами лежали на щеках.

Кристина даже в жару ходила в чулках, строгой темной юбке и офисной белой блузе с бантом, всем своим видом напоминая окружающим, что расслабляться она не намерена.

— Добрый день, Кристина!

— Добрый… — та вздрогнула, оторвавшись от монитора. — Ты уже с работы, Ольга?

— Да. Ярослав Глебович попросил меня, чтобы я ему позировала, — тут же призналась Оля. — Иду вот сейчас и думаю: может, я зря согласилась?..

— Нет, не зря, — быстро ответила Кристина. — Силантьев — очень хороший художник.

— Да ну?.. — удивилась Оля.

— Я тебя уверяю, — холодно ответила секретарша, и пальцы ее принялись снова порхать по клавиатуре.

— Ты меня успокоила…

— Оля! — Кристина вдруг встрепенулась. — Ты Ивана Осиповича видела?

— Видела. Только что у ворот. Но он уже в город уехал…

— Один?

— Один. Лера тут осталась. Я ее тоже видела — они с Кириллом разговаривали у беседки.

Кристина вспыхнула, а потом побледнела. Все знали, что она влюблена в Ивана Острогина — мучительно, безнадежно, безответно и ненавидит его жену Валерию.

— Кажется, Иван Осипович собирался вернуться к ужину, — вспомнила Оля. — Ну да, он мне так и сказал — «до вечера»…

— Отлично… — пробормотала Кристина. — Он уехал, а его жена строит глазки этому мачо…

Кирилла, помощника Локоткова по экономической части, Кристина тоже ненавидела.

Днем к Степану Андреевичу приезжал какой-то чиновник из московской мэрии и они о чем-то долго и дружески беседовали.

После Степан Андреевич находился в таком благодушном настроении, что изволил спуститься к ужину.

Семейные обеды проводились обычно на застекленной веранде.

Там Мура накрывала стол.

Белая крахмальная скатерть, свечи, фрукты в хрустальных вазах, вино, привезенное с собственной винодельни в Алазанской долине. Настоящее.

Обычно все ели по отдельности на летней кухне, что на заднем дворе, каждый из собственных запасов, но общие вечера старик спонсировал сам. Это было высшей милостью, и присутствие на таких вечеринках считалось обязательным.

Оля лишний раз провела электрощипцами по волосам, выпрямляя их. Надела темно-синее платье из легкого шелка, долго трудилась над своим макияжем. Пудра, четкая линия бровей, темно-красные губы…

— Оля, ты опять опаздываешь! — заглянул к ней встревоженный Викентий.

— Нет, я уже готова… — Оля брызнула на запястья духами.

У крыльца их ждала Эмма Петровна, с усталым, недовольным лицом.

— Терпеть не могу все эти вечера… — хмуро пожаловалась она сыну. — Чем-то они мне напоминают сталинские застолья. Кеша, мальчик, ты помнишь фильм «Пиры Валтасара»?

— Мама, ну что за ерунда! — захохотал тот. — Ты, как всегда, преувеличиваешь…

— Оленька, а что это за духи? — Эмма Петровна слегка сморщила нос. — Такой тяжелый, дамский аромат… Совсем не для тебя!

— Мама, ну не надо…

— Что уж мне, и слова нельзя сказать?

Оля стоически улыбнулась.

Легкие сумерки опустились на сад.

На веранде Иван зажигал свечи.

— Я, словно бабочка к огню, стремлюсь к тебе неодолимо… — фальшивя и перевирая слова, пел он.

Племяннику Степана Андреевича было тридцать семь, но он уже располнел и потерял изрядное количество волос — глубокие залысины тянулись у него аж до самой макушки. Невысокого роста, с добрыми близорукими глазами, в широком льняном костюме… Викентий за глаза называл его «чеховским интеллигентом».

— Ваня, пожалей наши уши… — протянула Лера, его жена, стоя у распахнутого окна. В ее длинных пальцах была зажата сигарета в длинном мундштуке — Лера Острогина с ней выглядела чрезвычайно стильно и утонченно. Впрочем, и без сигареты она была хороша — высокая, стройная, шоколадно-смуглая (заслуга солярия и частых путешествий в жаркие страны). У нее были золотисто-каштановые волосы, небрежно сколотые на затылке, и огромные, неподвижные, зеленовато-карие глаза, которые гипнотизировали каждого, на кого она смотрела.

Сейчас, на даче, она носила исключительно короткие топики и шорты и даже для этого вечера не сделала исключения.

Эмма Петровна скорбно вздохнула при виде Леры.

— Эмма Петровна, Оленька… — улыбнулся Иван при виде вновь вошедших, и от избытка чувств принялся целовать им руки. Иван практически всегда находился в прекрасном настроении, словно до того уже успел немного выпить. Леру экзальтация мужа раздражала: увидев, как тот расшаркивается перед дамами, она усмехнулась и выпустила колечко дыма.

— А где сам? — Викентий пожал Ивану руку.

— Сейчас спустится.

В распахнутое окно из сада заглянул Кирилл.

— Еще не начали? — быстро спросил он у Леры.

— Нет, тебя ждем… — засмеялась она низким хрипловатым голосом.

Кирилл подтянулся на руках и перемахнул через окно.

— Боже мой, Кирилл, как будто двери нет! — укоризненно воскликнула Эмма Петровна.

— Так это весь дом обходить надо… — беззаботно отмахнулся тот. На нем были черная кожаная жилетка и такие же брюки. Черные волосы, испанская бородка, глаза чуть навыкате… На голой груди висел огромный серебряный крест. Немудрено, что Кристина называла его «мачо» — Кирилл пользовался бешеным успехом у слабого пола.

Сама Кристина появилась практически одновременно — все в том же строгом виде офисной дамы. Мельком взглянула на Кирилла и поморщилась.

— А вот и я… Заждались, поди?.. — спустился со второго этажа Степан Андреевич в сопровождении Муры. Поддержка Муры, впрочем, была символической — патриарх прекрасно сохранился, несмотря на свои восемьдесят два. Был бодр, подтянут, как всегда, немного язвителен, что говорило о живости ума… — Ну-с, прошу к столу!

Чем-то он напоминал Кащея Бессмертного, каким того рисуют в детских сказках, — худой, лысый, с пронзительными глазками и тяжелой нижней челюстью.

Все уже расселись, как в дверь просунулась косматая седая голова:

— Что, меня не приглашают? — сварливо спросил Силантьев.

— Ну вас, Ярослав Глебович! Заходите, конечно… — хихикнул Локотков, садясь во главе стола в широкое кресло. — Ей-богу, ломаетесь, точно девочка… Когда это у нас специальные приглашения требовались?..

— Какая прекрасная погода нынче в июне! — с энтузиазмом произнес Иван, наливая в бокалы вино. — Помните, прошлым летом в это время холода стояли?.. Дядя Степа, за что пить будем?

— За погоду и будем, — заерзал в своем кресле патриарх. — Очень актуально… А то у меня от сырости ревматизм.

— Прекрасный тост! — серьезно произнесла Кристина. — За хорошую погоду…

Чокнулись бокалами.

Оля посмотрела на Викентия, сидевшего рядом, — он улыбнулся ей уголками губ, словно напоминая, — «люблю». «Люблю» — она тоже улыбнулась ему в ответ.

— Думаю тот дом на Остоженке ремонтировать, — поделился Степан Андреевич. — Пару этажей неплохо бы еще надстроить… Мэрия дает добро. Ну, разумеется, и я город без поддержки не оставлю.

— А куда фонд на это время переместится? — деловито спросил Кирилл. — Там же фонд вашего имени располагается…

— А ты, голубчик, этим и займешься в ближайшее время… — благодушно заметил Локотков. — Эмма Петровна, что-то вы как будто невеселы?..

Сидевшая рядом с Олей Эмма Петровна нахмурилась.

— А чему радоваться?

— Ну как же — такой сынок у вас чудесный и невестка… Юленька, да?

— Оленька, — поправил того Викентий. — Мама плохо спала. Комары.

— Да, комары! — мрачно подхватила Кристина. — Все бы хорошо, но эти проклятые кровососы… Никакая химия их не берет!

— Как же Подмосковье, да без комаров?.. — развел руками Степан Андреевич. — Меня вот давно никто не кусал. Наверное, совсем я старый стал, невкусный…

— Вкусный-вкусный… — хлопотала возле него Мура. — Давайте я вам салатика положу.

— Ты, Кеша, обещал мне новый роман этого привезти… который сейчас самый популярный автор, — сказал Степан Андреевич, рассеянно ковыряя салат тяжелой серебряной вилкой. — Как его там…

— Привез, — быстро ответил Викентий. — Только ничего особенного в этом авторе нет. Я читал. Выпендривается сильно.

— Вы о ком? — оживленно спросил Иван, который всегда хотел быть в курсе событий.

Викентий назвал ему фамилию.

— Боже мой, дядя Степа, да не тратьте вы время на эту макулатуру! — закричал Иван. — Перечитайте лучше Толстого…

— Не читается, — заметил Степан Андреевич, меланхолично пережевывая «оливье». — Ни Толстой, ни Достоевский, ни Тургенев… Архаика. Я мемуары полюбил.

— Дожили! — вздохнула Эмма Петровна. — Толстой уже архаикой стал! Хотя что есть, то есть — классика плохо идет… Вы, Степан Андреевич, угадали.

— А Пушкин? — быстро спросила Кристина. — Что, вы все и от Пушкина решили отказаться?..

— Но вот Пушкин-то как раз очень хорошо идет! — вскочил Иван. — Да, кстати, предлагаю следующий тост — за наше все. За нашего Александра Сергеевича! Дядя Степа, вы на меня не в обиде?

— Ну что ты, голубчик, я Пушкину не конкурент… — захихикал старик. — Он у нас у всех на втором месте после Бога!

— «На холмах Грузии лежит ночная мгла… Мне грустно и легко, печаль моя светла. Печаль моя полна тобою…» — с ошибками продекламировал Кирилл, глядя почему-то на Леру.

— Какие стихи, какие стихи! — мечтательно вздохнул Иван. — А вот это, вы помните: «Что в имени тебе моем? Оно умрет, как шум печальный волны, плеснувшей в берег дальний…»

— Почитайте, Ваня, — сказала Кристина, с ненавистью глядя на Кирилла. — У вас удивительно хорошо это получается.

Лера сделала вид, что поперхнулась вином, и закашлялась.

Степан Андреевич сидел с благостной улыбкой на бескровных губах и как будто не замечал тех интриг, которые плелись вокруг него и между его близкими.

Он посидел еще час вместе со всеми, выпил полбутылки вина, а потом отправился к себе наверх.

— Сидите-сидите! — добродушно приказал он. — Меня Мурочка проводит… Стар я уже стал. А так бы тоже до рассвета сидел, винцо пил… Да, Мура?

— Вы еще ого-го! — возмутилась домработница, аккуратно поддерживая Степана Андреевича за локоть. — Зачем на себя наговаривать?!.

Как только они ушли, за столом воцарилась пауза.

И сразу стало слышно, как Силантьев с хрустом ест малосольные огурцы — он ими закусывал водку.

— Откуда водка? — вдруг опомнилась Эмма Петровна. — Вроде бы ее не было на столе!

— Так он же и принес! — возмутилась Кристина. — Я видела, как он из кармана ее доставал…

— Ишь, расшумелись! — буркнул Силантьев. — А у меня, может, от вашего вина изжога.

Он придвинул к себе миску с «оливье» и выложил остатки на свою тарелку.

— Эх, хорошо готовит Мария Тимофеевна… Душевно! — крякнул он.

Кирилл посмотрел на Силантьева, а потом достал из резного антикварного буфета полный графин.

— Если уж пить, то интеллигентно… Да, Ваня? — подмигнул он Острогину.

— Мура нам голову оторвет… — нерешительно пробормотал Иван. — Ну, если только совсем капельку!

Лера вставила в мундштук новую сигарету.

— Ах, Лера, ты дымишь, словно паровоз! — с досадой заметила Эмма Петровна. — У меня прямо голова от твоих сигарет болит.

— Зато комаров отгоняет, — бесцеремонно заметил Силантьев. Свою бутылку он моментально убрал в карман и потянулся со стаканчиком к графину.

— Боюсь стать алкоголиком, — вздохнул Иван. — Ну, за здоровье…

— Ты никогда не станешь алкоголиком, — заметила Лера.

— А я боюсь на самолетах летать, — призналась Кристина. — Оля, ты как доктор можешь поставить нам диагноз?

— А я пауков трушу! — буркнул Силантьев.

— Это называется — фобии, — засмеялась Оля, которая после ухода патриарха почувствовала себя значительно свободнее. — Только я в этом не специалист. Вам к Пал Палычу надо, он психиатром когда-то был!

— Ты с ним общаешься? — быстро спросила Эмма Петровна.

— Да. Он же мой непосредственный начальник.

— Неприятный человек, — сухо заметила та.

— Интересно, а от этих самых фобий можно избавиться? — лениво спросила Лера, пуская кольца.

— Я слышала, что можно… Только смысл? — Оля пожала плечами. — Пал Палыч рассказывал, что полностью избавиться от навязчивого страха нельзя. Он часто переходит на что-то другое. Если человека вылечили от страха летать на самолете, то он может, например, начать бояться ездить в лифте. Или что-нибудь в этом роде…

— Замечательная перспектива! — засмеялся Кирилл. — Давайте же выпьем за наши любимые страхи! За то, чтобы приручить их!

Викентий подлил Оле еще вина.

— О чем ты думаешь? — прошептал он ей на ухо.

— О том, что такое счастье… — не сразу ответила она.

— Э, нет! — закричал весело с другого конца стола Иван. — Больше двух говорят вслух!

— Кеша спросил меня, о чем я сейчас думаю, — призналась Оля. — А я ему ответила — о счастье. Есть оно или нет?

— Счастья нет, — равнодушно заметил Силантьев, закурив нечто вроде «Беломора». Эмма Петровна с брезгливой гримасой тут же принялась открывать все окна подряд. Там, в сумерках, звонко стрекотали сверчки и пахло ночной сыростью…

— Эта ночь уже счастье, — заметила Кристина, отведя от себя занавеску, закрывавшую ей вид в темный сад. — Этот воздух, эта листва…

— Ночь станет счастливой, если только рядом будет близкий человек, — заметил с усмешкой Кирилл и прихлопнул комара у себя на плече.

— Например, любовник, — сказала Лера.

— Или любовница, — не глядя на нее, кивнул Кирилл.

— Или жена! — Иван ласково похлопал по руке Леру.

— Разве ты несчастлива со мной, милая? — несколько вызывающе спросил Викентий у Оли.

— Нет, что ты, я совсем другое имела в виду! — смутилась она. — Почему когда слишком хорошо, то становится грустно?..

— Русская хандра. Извечная русская хандра! — с восторгом подтвердил Иван.

— Денег мало — плохо. Много — тоже ничего хорошего, приходится голову ломать над тем, куда бы их пристроить! — лениво произнес Кирилл. — Жена мымра — неприятно, а красавица — сплошное беспокойство, того и гляди, рога тебе наставит…

— Ну, это не про нас! — со счастливой улыбкой произнес Иван и чмокнул Леру в смуглое плечо.

— Счастье — это когда с твоим ребенком все в порядке. Он сыт, у него крыша над головой, образование, хорошая работа… О большем и мечтать не надо! — убежденно произнесла Эмма Петровна, ходя из угла в угол.

— Что-то вы не похожи на счастливую, — буркнул Силантьев, опрокинув в себя стопку. — Вечно вы, Петровна, на взводе… Как будто Кеша ваш на краю пропасти стоит! Да сядьте вы, не мельтешите перед глазами.

— Ярослав Глебович, перестаньте! — топнула она ногой. — Какая я вам Петровна, черт возьми…

— Да, потише, уважаемый, — строго заметил Викентий. — Мы не посмотрим, что вы у Степана Андреевича в любимчиках ходите…

— Еще как посмотрите, — злорадно ответил Силантьев. — Вы все старика боитесь, а ну как он вас наследства лишит!

— Все равно по закону Павлу практически все достанется, — равнодушно заметил Кирилл.

— Павел отказался от наследства… — встрепенулась Эмма Петровна.

— Мама, не будем это снова обсуждать! — недовольно перебил ее Викентий. — Я тебе сто раз объяснял, отказываются от наследства только тогда, когда оно уже открыто… То есть после смерти завещателя.

— Но Павел сказал…

— Павел мог что угодно наболтать, только его слова никакой юридической силы не имеют!

— А если старик придумал нечто особенное? — напомнил Иван, напряженно прислушивавшийся к этой перепалке. — А ну как он все государству отписал или нашему разлюбезному Ярославу Глебовичу?..

— Не имеет права! — вспыхнула Эмма Петровна. — Мы его тогда недееспособным признаем…

— Мама, перестань!

— Во-первых, никто недееспособным Степана Андреевича не признает, — раздельно произнесла Кристина. — Он умнее нас всех вместе взятых. Он может кому угодно завещать наследство.

— Да не имеет же права!

— Еще как имеет! — отчетливо произнесла Кристина, глядя в раскрасневшееся лицо Эммы Петровны. — Если б у него на иждивении были инвалиды или престарелые, тогда, конечно, можно было отсудить свою долю, но среди вас я что-то не заметила инвалидов…

— Ха-ха! — громко произнес Силантьев, поддевая на вилку маринованный гриб. — Вы еще подеритесь тут все!

— Ярослав Глебович, в конце концов, это невыносимо! — не выдержав, закричал и Иван, стукнув ладонью по столу.

— Тише, господа, тише!.. — сердито произнес Викентий. — Тут же Мура где-то рядом… Она все Степану Андреевичу доложит.

— Это точно! — подняв палец, громко прошептала Лера. — Она к нему то и дело с докладами бегает, сама видела!

Оля допила вино и отставила бокал. Разговоры о наследстве уже давно успели надоесть ей, и особенно раздражала Эмма Петровна, хотя та, разумеется, старалась не для себя.

«Бедный Кеша, что ему приходится терпеть… Такая материнская любовь как наказание!»

Пока все ожесточенно спорили, Оля вышла на крыльцо. От выпитого слегка кружилась голова.

«Зачем я сказала, что не знаю, есть счастье, или нет? Разве я несчастлива? — с тоской подумала Оля. — Нет, я очень, очень люблю Кешу, но иногда хочется чего-то такого… Чтобы жизнь не казалась такой скучной и правильной. Хочется немного сойти с ума…»

Но тут Оля вспомнила, что с ума она уже сходила, когда пропадала этой весной неизвестно где.

Она по темной тропинке дошла до руин бассейна, села на мраморный камень.

— Невозможная женщина… — вздохнул кто-то рядом. Это была Лера, Оля и не заметила, как та подошла.

— Кто?

— Эмма Петровна, кто еще… Как ты ее терпишь, не представляю! — засмеялась Лера. — От нее буквально какие-то волны исходят… Волны ненависти и раздражения. Безумная тетка.

— Все мы немного безумны… — уныло пробормотала Оля.

— Но не все из нас отравляют жизнь своим близким. И кто ее просил вспоминать о Павле!

Оля хотела поправить ее — первым о Павле заговорил Кирилл, но промолчала. «Наверное, Павел сильно справил ей жизнь. Избил, выгнал из дома… Я бы тоже не хотела лишний раз вспоминать такого человека!»

Лера щелкнула зажигалкой, прикуривая очередную сигарету, и исчезла в темном саду, оставив после себя облачко голубоватого дыма.

Зато появилась Кристина.

— Ты с кем тут? — спросила она, ежась от ночной прохлады.

— Лера только что ушла…

Даже в темноте было видно, как сморщилась Кристина.

— Лера… — с непередаваемой интонацией прошептала она. — Ты знаешь, Оля, сколько ей лет?

— Лет тридцать, тридцать пять… А что?

— Ей тридцать девять! — мстительно произнесла Кристина. — А паспорт она свой переправила, как будто ей тридцать четыре…

— Откуда ты знаешь?

— Знаю! И грудь у нее ненастоящая… Шлюшка. Ты видела, как она с Кириллом кокетничала? Не представляю, как Ваня, этот святой человек, ее терпит…

— Оля! — издалека позвал Викентий. — Оля, ты где?..

— Извини… — сказала Оля и заторопилась обратно.

— Холодно же! — Викентий поцеловал ее в щеку, встретив у крыльца. — Идем в дом, я тебе кое-что покажу.

Он повел ее не на веранду, где еще шумели голоса, а в другое крыло дома.

— Мура сказала, что Степан Андреевич разрешил показать тебе его коллекцию… — шепотом произнес Викентий, проходя по полутемным комнатам, — в эти июньские ночи темнело не до конца, да еще яркий месяц плыл за окнами.

«Какой огромный дом… Интересно, если бы у меня был такой дом, как бы я со всем справлялась? — невольно мелькнуло у Оли в голове. — А вдруг рано или поздно я стану здесь хозяйкой?..»

Мурашки пробежали у нее по спине, и так стало жутко, непривычно, неприятно от этой мысли, словно она тоже заразилась лихорадкой по поводу наследства.

Пройдя анфиладу комнат, Викентий распахнул последнюю дверь и зажег свет.

— Ого! — восхищенно пробормотала Оля. — Настоящий музей!

В самом деле, здесь все стены были покрыты коврами, на которых висели мечи, кинжалы, сабли, еще какие-то предметы, прежде незнакомые Оле, но назначение которых угадывалось легко, — все это было холодное оружие.

— Ты понравилась деду, иначе он не разрешил бы привести тебя сюда, — с гордостью произнес Викентий. — Конечно, он мог сам показать тебе свою коллекцию… Но такой милости удостаиваются лишь высокопоставленные чиновники, которые иногда заглядывают к Степану Андреевичу. Ты не должна обижаться…

— Что ты, Кеша, я ничуть не обижаюсь! — засмеялась Оля, у которой все еще бродило вино в крови. — Ух ты, а это что?..

Она указала на нож с волнистым клинком.

— Умоляю, не трогай! Вот трогать тут ничего нельзя… — испугался Викентий. — Это крис, малайский кинжал… Кстати, у малайцев он считается магическим оружием. Ему приписывают сверхъестественные способности самостоятельно летать по воздуху, убивая свою жертву, на расстоянии гасить огонь и все такое прочее…

— Потрясающе! — завороженно пробормотала Оля. — Ой, а это что?.. Похоже на милицейский жезл…

— Ты угадала — это куботан, — Викентий поцеловал ее в щеку. — Короткая дубинка… Оружие американских полицейских. А вот, смотри…

Он подвел ее к другой стене.

— Вот это явара. Японское оружие. Разновидность кастета.

— Явара… — шепотом повторила Оля.

— Куджанг — нож, распространенный на Западной Яве… Все это Степану Андреевичу привезли его друзья и почитатели — те, кто знал о его увлечении.

— Боже, какой красивый меч!

— Это не меч, это хевсурская сабля. Рядом тоже висят кавказские сабли. Обрати внимание, все они украшены кубачинскими мастерами. Гравировка, чернь, позолота… Это настоящие произведения искусства!

— Да… — восхищенно выдохнула Оля.

Она повернулась и увидела, что на следующем ковре висит одно-единственное ружье. Ружье в этой комнате выглядело неким чужеродным предметом, хотя тоже явно было не из дешевых…

— Это в Союзе писателей Степану Андреевичу подарили лет двадцать-тридцать назад — изделие тульских оружейников, — заметил Викентий взгляд Оли. — Персональный сувенир. Видишь гравировку? «Мастеру отечественной словесности, замечательному писателю…» Ну, и тэдэ и тэпэ. Подхалимы. Конечно, этому ружью здесь не место, оно выбивается из общей концепции. Огнестрельное оружие — у него в кабинете.

— Нет, почему же… — неожиданно не согласилась Оля. — В этом что-то есть! Какая-то идея…

— Ага, старик бы еще пулемет сюда притащил! — иронично фыркнул Викентий.

— Ружье на стене… — задумчиво произнесла Оля. — Кажется, это у Чехова: если в начале пьесы ружье висит на стене, то в конце оно обязательно должно выстрелить?

— Господи, какие ассоциации лезут тебе в голову! — засмеялся Викентий и вновь с нежностью поцеловал ее.

— Абсолютно литературные ассоциации! — торжественно возгласил Иван, стоя в дверях. — Я согласен с Оленькой.

— Ваня… — похоже, Викентий не слишком обрадовался сводному брату. — А я тебя и не заметил!

— Силантьев напился и теперь толкует о всеобщей любви. Уж кто бы говорил… — сообщил Иван, утирая платком вспотевшее полное лицо. — Кристина его еще слушает, а все остальные уже разбежались.

— Вот, Степан Андреевич разрешил показать Оле коллекцию…

— Так странно, — сказала Оля, подходя к ружью почти вплотную. — От всех этих… от всех этих предметов совершенно разные ощущения. Если сабли с кинжалами восхищают как действительно произведения искусства, то это ружье…

Она протянула пальцы вперед, но тут же отдернула руку, вспомнив о наказе Викентия.

— …это ружье называется — «Зубр», — важно произнес Иван. — Нарезной ствол, оптический прицел… Штучное изделие. В нем действительно как будто заключена смерть без всякого там поэтического ореола.

— Если в начале пьесы на стене висит ружье, то в конце оно должно выстрелить… — рассеянно повторил Викентий. — Но почему же «должно»?..

— Потому что таковы законы литературы, — снисходительно пояснил Иван.

— Но мы-то — не литературные герои из книжки, мы — живые люди! — с раздражением произнес Викентий. — В кого из нас это ружье должно выстрелить?!

— Это пока неизвестно… — Иван загадочно прикрыл глаза. Тут только Оля заметила, что Острогин пьян, и, кажется, довольно сильно.

— Иван шутит, — примиряюще произнесла Оля. — Ваня, вы ведь шутите?

— Отнюдь… — тот покачнулся. — Все слишком серьезно. Слишком…

И Иван неожиданно помрачнел.

— Вы Лерочку не видели? — спросил он после небольшой паузы.

— Я видела, — вспомнила Оля. — Она гуляла по саду.

— В саду? Так холодно же… — Иван поспешно ушел.

— Ищи-ищи! — сердито пробормотал Викентий. — Только ты вечно ищешь ее не там, где надо…

— Ты его не любишь? — огорчилась Оля. — А, по-моему, он очень милый. Его даже немного жаль… Неужели и вправду у Леры роман с Кириллом?

— Какая же ты наивная, Оля! — вздохнул Викентий. — Поразительно наивная…

Река медленно и лениво переливалась на солнце густым ртутным блеском, а с ближайшей лодочной станции, что находилась в том самом санатории, в котором работала Оля, плыли лодки с шумными отдыхающими — их смех разносился эхом далеко-далеко. Иногда у другого берега мелькал стремительный гидроцикл.

Оля и Олежек сидели на небольшом пригорке и, словно загипнотизированные, смотрели на волны, натекающие на песчаный берег…

— …тебе нельзя нырять, — спокойно и строго продолжала свою отповедь Оля. — У тебя гайморит, я в этом больше чем уверена… — она встрепенулась и вытерла мальчику нос своим платком. — Плавай сколько угодно, но старайся, чтобы вода не попала в носовые пазухи!

— Я стараюсь… — просипел Олежек. Он сидел, скорчившись, на большом Олином полотенце, и у него на спине, словно маленькие крылышки, торчали тощие лопатки.

— Спину тоже выпрями! Ты делаешь упражнения, которые я тебе показала?

— Ага…

— Пожалуйста, делай их каждый день, не забывай!

Стефания так и не согласилась, чтобы Оля водила Олежка к санаторному массажисту. Она не восприняла Олю всерьез.

— И в Москве, дома?

— Да, и дома…

— А карты ты взяла, теть Оль? — вспомнил Олежек.

— Взяла… — буркнула Оля, очень недовольная тем, что к ее рекомендациям относятся столь легкомысленно, и достала из сумки колоду карт. — Что, в подкидного?..

— Ага…

Олежек так радовался, когда с ним играли, что Оля не могла отказать ему. Ветер разбрасывал, ворошил карты, но Оля и Олежек упорно играли.

— Ты в школу хочешь?

— Хочу.

— Молодец… — Оля собралась было провести ладонью по его светлым, слипшимся от воды волосам, но остановила себя. Это был чужой ребенок, и не стоило слишком привязывать его к себе, хотя бы потому, что никто, кроме Оли, не возился с ним. Возможно, ее, Олина, девочка была бы такой же белобрысой.

Дуня-Дуня-Дунечка…

Впрочем, какая разница — девочка или мальчик! Оля не выдержала и все-таки потрепала Олежка по голове.

— Ты не подглядывай! — с азартом закричал он. — Ты в мои карты подглядываешь!

— Неправда!

— Тогда вот тебе валет пиковый…

— Ха-ха! А что ты на это скажешь?.. — Оля метнула очередную карту.

— Так нечестно!

Оля с Олегом спорили, смеялись, болтали о всяких пустяках, пока к ним из воды не вылезла Стефания — она всегда плавала очень подолгу, чуть ли не по часу.

— Ух, хорошо! — Фаня упала на траву, счастливо задыхаясь. — Правда, эти козлы на гидроциклах так и носятся…

— Ма, будешь с нами? В подкидного?

— Нет, не хочу… — отмахнулась Стефания. Она была большой, белой, и капли воды, словно бриллианты, стекали с ее круглых плеч.

Оля невольно посмотрела на себя — она ровно в три раза была тоньше своей соседки.

— Ма, можно я искупаюсь?

— Иди.

— Теть Оль, а ты со мной пойдешь?

— Нечего к тете Оле приставать! — рассердилась Фаня и шлепнула его мокрой ладонью. — Иди один.

Оля тем не менее уже хотела отправиться вслед за мальчиком, но Фаня остановила ее вопросом:

— Слушай, подруга, а что у тебя с волосами?

— Что? — испугалась Оля. — Ах, это… Они у меня от воды вьются.

— Класс! Всю жизнь о таких кудрях мечтала! — восхитилась Фаня.

— Что ты… я замучилась их выпрямлять!

— Ты просто не понимаешь своего счастья… Кстати, о счастье. Вчера с Кексом гуляли вдоль реки чуть не до полуночи. Дошли аж до самого монастыря.

— Неужели?.. — поразилась Оля и, приставив ладонь ко лбу, вгляделась вдаль. — Это же очень далеко!

— Очень, — с удовольствием согласилась Фаня. — Так хорошо — идешь себе, идешь… как будто одна в целом мире. И никакого мужика не надо. Такие они гады… — мстительно вспомнила она.

— Все?

— Все! Взять хоть этого, первого моего…

— Павла? — чуть помедлив, спросила Оля.

— Именно… Ты, наверное, уже слышала эту историю?

— Только в общих чертах.

— Ладно, я тебе еще раз расскажу… — Фаня заерзала, устраиваясь поудобнее, — темно-синий купальник едва не затрещал по швам. — Значит, после десятого класса приехала я сюда отдохнуть, папаша мой тогда, кстати, был еще жив. Они со Степаном Андреевичем очень дружили… Ну так вот. Приезжаю я сюда с книжками, с учебниками всякими, чтобы, значит, к институту подготовиться. И в первый же вечер меня папаша к Локотковым в гости потащил. Ванька там был, ему тогда лет двенадцать-тринадцать только исполнилось… Галя еще жива была, кажется, это последняя жена Степана Андреевича… Или уже усопла?.. — Фаня озадаченно потерла лоб. — Впрочем, не важно. Короче, пошли мы к Локотковым, а там Павел…

— Они тогда с отцом пытались наладить отношения, да? — вспомнила Оля.

— Да, точно. Только у них это не слишком хорошо получалось. В общем, Павел на меня сразу глаз положил…

— Он тогда красивый был? — с любопытством спросила Оля.

— Кто, Павел?! Что ты, Оленька, он красивым никогда не был! — возмутилась Фаня. — Ну, так, обаяние силы… А вот я тогда действительно хорошо выглядела — килограмм на сорок меньше, чем сейчас! И мы с ним загуляли… — Фаня мечтательно зажмурилась, словно забыв о том, что минуту назад ругала Павла и всю остальную сильную половину человечества. — Он сказал, что любит меня и что обязательно на мне женится, вот только из армии вернется… Я забросила свои учебники и уж ни о чем больше не думала, кроме него.

— А он? — серьезно спросила Оля.

— А он, оказывается, ни о чем таком и не думал! — рассердилась Фаня. — Потому что когда мой папаша покойный узнал о наших с Павлом отношениях, то сразу пошел к старику Локоткову — дескать, надо бы поженить детей, не дожидаясь армии, а то как бы чего не вышло. И вообще Локотков запросто мог отмазать своего сыночка от армии — он тогда в особенном фаворе был, ему это ничего не стоило…

— Неужели он не согласился?

— Кто? Старик? Нет, Степан Андреевич был обеими руками «за», чтобы мы с Павлом поженились, тем более, как я уже говорила, он с моим папашей сильно дружил… Словом, старик спросил сына: а не желает ли он сочетаться законным браком со мной? На что Павел ему ответил категорично — нет, не желаю. И только тогда я поняла, что он просто воспользовался мной. Поиграл и бросил… — Фаня шумно вздохнула.

— И ты тогда…

— Да, и я тогда решила наложить на себя руки. Разбитое сердце и все такое… Меня вовремя спасли. В институт я так и не поступила, кстати. Позже закончила бухгалтерские курсы, на том мое образование и кончилось. В общем, Павел разбил мне всю жизнь… Да еще и папаша мой раньше времени помер — тоже из-за него, ведь эта история ему столько крови попортила!

— Ужасно… — пробормотала Оля. — И почему только первая любовь всегда так плохо заканчивается?..

— Я сама не знаю, — торжественно ответила Фаня.

— Ты совершенно не умеешь готовить, — констатировала Эмма Петровна, придя ранним утром с инспекцией на летнюю кухню, там Оля готовила завтрак — себе и Викентию. — Вот это что?

— Это бутерброды, Эмма Петровна. С колбасой и сыром… — спокойно ответила Оля. — Раз уж вы так рано встали, давайте я и вам бутербродик сделаю…

— Бутербродик… — с горечью повторила Эмма Петровна. — Это ж смесь углеводов и липидов!

— Ну да… — Оля старательно подавила зевок. — Вы угадали.

— Я угадала… Углеводы и липиды не сочетаются! Ты слышала про раздельное питание?

— Слышала, — терпеливо ответила Оля. — Это ерунда. Не стоит воспринимать все так буквально, это я вам как доктор говорю… В мире столько разных теорий! И вообще я с утра не способна на кулинарные подвиги.

— Но у Кеши гастрит! — с отчаянием произнесла Эмма Петровна. — Ты же буквально убиваешь его своими бутербродами!

— А чем его кормить?

— Кашей! С утра кашу надо варить!

Оля, стараясь держать себя в руках, молча полезла в шкафчик и достала оттуда упаковку с кашей быстрого приготовления. Той самой, которую надо высыпать из пакетика на тарелку и просто заливать кипятком.

— Нет, это невозможно… — застонала Эмма Петровна и буквально вырвала у нее из рук пакетик с кашей — содержимое его просыпалось на пол. — Это же химия! Ты должна варить овсянку так, как варили ее наши бабушки и прабабушки — в кастрюльке, помешивая, на молоке и сахаре, определенное количество времени… А в этой дряни, что ты достала, даже сахара нет — сплошной аспартам!

— Но времени-то у меня тоже нет! — с отчаянием произнесла Оля. — Давайте уж сойдемся на бутербродах…

Эмма Петровна прижала ладони к щекам.

— И ты собираешься стать женой моего сына? — с горечью прошептала она. — Да ты его убьешь… Ты его погубишь! Ему же совершенно другое питание требуется… Ты его до язвы желудка доведешь! Какой ты доктор, к чертовой матери…

Оля достала веник и принялась подметать рассыпавшуюся овсянку. Внутри у нее все дрожало. С одной стороны, Эмма Петровна была права, но, с другой — не учитывались Олины возможности и интересы…

— Эмма Петровна… — стараясь сохранять невозмутимость, сказала Оля. — Безусловно, при некоторых заболеваниях показана определенная диета… Обеды и ужины я обещаю готовить, учитывая Кешин гастрит. Но утром я мало к чему способна — честно! И вообще большинство болезней, как говорят в народе, от нервов. Можно питаться самой экологичной и правильной пищей, но если при этом душа неспокойна, то язва в любом случае обеспечена. Если вы будете ссорить нас с Кешей, то он скорее заболеет, даже если будет завтракать кашами, сваренными по бабушкиному рецепту…

— В чем дело? — беспокойно спросил Викентий, появившись в дверях кухни, уже в костюме, галстуке, идеально выбритый и пахнущий одеколоном.

— Ты понимаешь, она отказывается варить тебе с утра каши… — начала возмущенно Эмма Петровна, но Викентий ее перебил:

— Мама, мама, я все равно опаздываю, мне не до завтрака! Оля, милая, до вечера… Перекушу в городе, в кафе, — он поцеловал Олю.

— Ну вот! — всплеснула руками Эмма Петровна. — Хорошее дело! Общественное питание способно погубить и здорового человека…

— Мама, все в порядке! — Викентий поцеловал и ее. — Не ссорьтесь, пожалуйста, из-за ерунды. Все, я побежал, а то скоро пробки начнутся…

В этот момент на кухню по ступенькам взобралась Мура.

— Вы тут? — задыхаясь то ли от волнения, то ли от спешки, воскликнула она. — Слава богу…

— А что случилось? — Эмма Петровна снова мгновенно напряглась.

— Павел едет!

— Что-о? — в один голос спросили Викентий, Эмма Петровна и Оля.

— Сегодня? — тут же уточнил Викентий.

— Нет, но в самое ближайшее время! — торжественно выпалила Мура. — Степан Андреевич только что с ним по телефону говорил.

— А зачем он едет? — невольно спросила Оля. Еще свеж был в ее памяти разговор с Фаней на берегу реки. Бедная Фаня, бедная Лера, несчастные все! Едет человек, который заставил страдать стольких людей… Пожалуй, еще никто так не занимал Олино воображение, как этот самый Павел!

— Да уж не просто так!

Кабинет заведующего был заперт, и Оля отправилась искать Пал Палыча в саду. Было время обеда, и с пляжа вереницей возвращались отдыхающие — в купальниках, с полотенцами, в панамах и шляпах самого невообразимого фасона…

Так и есть — заведующий сидел в тени боярышника и меланхолично кормил голубей хлебом.

— Пал Палыч…

— А? — он вздрогнул, и голуби с шумом разлетелись.

— Извините, я не хотела вас пугать! Пал Палыч…

— Ну что, Журавлева, что тебе? — грозно нахмурив косматые брови, спросил он.

— Пал Палыч, вы знаете вашего тезку — Павла Локоткова? — решительно спросила Оля, садясь рядом с заведующим на скамейку.

— А что?

— В общем, ничего… Он собирается приехать в самое ближайшее время, и у нас там просто с ума все посходили. Если честно, даже я о нем стала думать!

Пал Палыч ответил не сразу. Он снова принялся кормить голубей, а потом пожал плечами:

— Близко я с Павлом незнаком. Видел его несколько раз, издалека — очень мрачный, замкнутый человек. Такой ли уж плохой, как о нем говорят, не знаю. Одно очевидно — отца своего он ненавидит. Сам читал те газеты, в которых он Степана Андреевича грязью поливал… А я Степана Андреевича очень уважаю. Очень!

— Ясно… — пробормотала Оля.

— Лучше скажи, как твои дела, — Пал Палыч повернулся к ней и посмотрел прямо в глаза. — Вспомнила что-нибудь?

— Нет, — тихо ответила Оля. — Ничегошеньки я не помню… Мне даже сны про то время не снятся!

— Это нормально.

— Ну да, нормально… — дернула Оля плечом.

Пал Палыч бросил еще несколько крошек голубям. Те, воркуя, вились на асфальтовом пятачке перед ним. Пахло речной свежестью, нагретой на солнце травой…

— Хочешь, скажу, что я об этом всем думаю? — неожиданно спросил он. — Только, чур, не принимать мое мнение за последнюю инстанцию, я ведь, как тебе известно, давно отошел от этих дел… — он многозначительно постучал себя пальцем по лбу.

— Скажите, — серьезно произнесла Оля.

— Я ведь наблюдал за тобой все это время… И у меня сложилось вполне определенное мнение. Ты, Оля Журавлева, жутко несвободна.

— Что? — удивилась она.

— А то… Ты слишком зависишь от людей и от обстоятельств. И порой готова терпеть что угодно, лишь бы люди о тебе не подумали плохо.

— Так ведь все равно думают! — с отчаянием произнесла Оля, имея в виду прежде всего Эмму Петровну.

— Тем более! — Пал Палыч сердито дернул себя за бровь. — Вот вчера слышал, как Рита Жиркова из процедурного на тебя наезжала. Что уж, не могла ты ей как следует ответить? Всем известно, какая она вздорная баба!..

— Пал Палыч…

— Ты не умеешь себя защитить, ты не умеешь говорить «нет» всяким нахалам… А близких своих, наверное, еще больше боишься! Все что угодно готова делать, лишь бы они не отвернулись от тебя! Все что угодно, лишь бы одной не остаться!

— Да, так и есть! — принужденно засмеялась Оля. — Вы угадали, Пал Палыч, — больше всего на свете я боюсь остаться одна.

— Поэтому ты так хотела ребенка, — веско произнес Пал Палыч. — Потому что чувствовала, ребенок-то уж точно будет всегда с тобой. Только твой. Навсегда твой. Никто не отнимет!

— Я бы его так любила… — печально пробормотала Оля.

— А что, жениха ты своего не любишь?

— Люблю. Но это тут при чем? — удивилась Оля.

— Ты уверена? Может, ты только хочешь его любить? — с нажимом спросил заведующий.

— Пал Палыч… Вы меня и Кеши хотите лишить?.. — растерялась она.

— Если б ты действительно его любила, ты бы не цеплялась так за ребенка!

— Пал Палыч… — голос у Оли задрожал.

— Глупенькая ты… — с горечью произнес тот. — Запомни раз и навсегда — ты не одна.

— Ну да, у меня еще тетя Агния есть и подруга Римма… — потерянно забормотала Оля.

— При чем тут тетя, при чем тут какая-то Римма! — строго произнес Пал Палыч. — У тебя есть ты!

— Я?..

— Да, ты! И вовсе не обязательно из кожи вон лезть и унижаться… Будь самой собой. Какая ты на самом деле — вот ты это знаешь?..

— Да уж, наверно…

— А может быть, нет! Делай что хочешь, не жалей ни о чем… Выпусти ты себя из тюрьмы, в которую сама себя заточила!

Оля не знала, плакать ей или смеяться. В словах Пал Палыча была странная логика — разругаться, расстаться со всеми, кто ей дорог, для того, чтобы самоопределиться. «Наверное, он что-то путает, — тут же решила Оля. — Сам же сказал, что далек от всех этих дел!»

— Пал Палыч… — осторожно произнесла она. — Вот у меня есть подруга Римма, это вы уже знаете… Так вот, эта самая Римма переругалась со всеми на свете — пожалуй, только я у нее и осталась. Такой взрывной, бешеный темперамент, чуть что — рвет все отношения… И что-то я не заметила, чтобы она от этого счастливей была!

— У Риммы твоей другие проблемы. Она, можно сказать, твоя противоположность… А гармония, душа моя, она где-то посредине!

— А вы свободны?

Пал Палыч помрачнел.

— Нет. Когда-то я сам себе запретил заниматься любимым делом. Я не вспоминал об этом и не жалел, что занимаюсь теперь чем-то другим. В конце концов, работать в санатории, на свежем воздухе — так приятно! Да еще руководить другими… Но вот пришла ты со своей бедой и заставила меня вернуться в прошлое.

— Пал Палыч, я не хотела! — в отчаянии, сопереживая своему собеседнику, закричала Оля. — Простите, простите меня!

— Не прощу! — рявкнул заведующий. — Голубей снова как ветром сдуло. — Не смей просить прощения! Ни у кого его не проси. Да, есть твердолобые люди, которые должны извиняться за каждый свой шаг, но такие как раз не извиняются! А вот такие, как ты… — не договорив, он с досадой махнул рукой.

Разговор с Пал Палычем совершенно выбил Олю из колеи, она даже забыла, что обещала позировать Силантьеву.

Пришла домой и без сил упала на кровать. «Что он такое говорил?.. Почему считает, будто я несвободна?.. Может быть, несостоявшийся психиатр-психолог решил на досуге поупражняться на мне?..»

— Ольга! — кто-то яростно заорал у нее под окнами. — Вы что, издеваетесь надо мной?

Она выглянула в окно — Силантьев в своих заляпанных краской джинсах и вечной безрукавке стоял в траве и гневно потрясал кулаком.

— Я жду, жду… Вы спите, что ли?

— Я забыла, Ярослав Глебович! — спохватилась Оля. — Честное слово, я не нарочно! Про… простите меня.

— Ладно уж, — буркнул тот. — Наденьте что-нибудь посветлее и выходите.

Оля вытащила из шкафа бледно-сиреневое платье, подкрасила губы…

Силантьев встретил ее у крыльца с брезгливой гримасой:

— Это самое светлое платье, что у вас есть?.. А макияж?.. Боже, деточка, вы похожи на утопленницу!

«Ты не умеешь говорить «нет»… Будь самой собой!»

— Идите к черту, Ярослав Глебович! — с каким-то наслаждением позволила себе вспылить Оля. — Не нравится — не рисуйте, найдите себе кого-нибудь другого!

Силантьев посмотрел на нее с изумлением. Потом смущенно прокашлялся:

— Нет, я буду писать именно вас…

Он усадил ее на небольшой стульчик посреди яблоневых деревьев, всунул в руки тяжелую книгу с золоченым переплетом, потом принялся небрежно драпировать в какую-то огромную светло-голубую шаль с кистями. Через несколько минут вдруг прибежала Мура и начала орать на Силантьева, что он не имеет права воровать у нее из комода парадные скатерти. Оказывается, это и не шаль была вовсе…

Силантьев назвал Муру «старым граммофоном». Побагровев, та пообещала пожаловаться на него Степану Андреевичу и убежала, громко топая квадратными каблуками по асфальтовой дорожке.

— Да сколько угодно… — хмыкнул ей в спину Силантьев.

Он поставил свой мольберт в тени, а Олю оставил сидеть на самом солнцепеке, да еще и замотанной в скатерть, под которой и без того было невыносимо жарко…

Шевелиться и менять позу Силантьев строго-настрого запретил.

Оля скосила глаза — на раскрытых страницах речь шла о преимуществах машинной дойки коров. Судя по всему, Силантьев воспользовался справочником по ветеринарии, изданным бог знает в каком году, поскольку в одном абзаце приводилась цитата товарища Сталина о неоспоримой роли сельского хозяйства. Справочник внешне выглядел очень солидно, вероятно, тем и привлек художника.

— Чего вы там хихикаете? Не смейте гримасничать! У вас, Ольга, должен быть вид тургеневской девушки, читающей стихи на пленэре и на мгновение оторвавшей взгляд от книги, словно в мечтательном забытьи… Поднимите лицо и глядите чуть выше — туда, за мою голову!

Оля старательно уставилась на тарелку антенны, висевшую над одним из балконов особняка.

«Раз уж согласилась на эту авантюру, то терпи! Раньше надо было думать…» — сказала она себе.

— Хозяину она пожалуется… — проворчал себе под нос Силантьев, выдавливая на палитру краски из тюбиков. — Ишь, испугала!

У него была вечная война с Мурой.

— Ненавижу этих старых баб… Девушки еще туда-сюда, молодые женщины тоже ничего — они детьми занимаются, у них голова и руки заняты, старухи бывают иногда просто гениальные! Но эти истерички постклимактерического периода… Демоны осени!

Оля едва не выронила книгу, и Силантьев угрожающе запыхтел.

— …да, а чего такого? Взять хоть вашу Эмму Петровну. Настоящая чума! Совершенно испортила своего Викентия. Чего вы опять ерзаете? А, ну да, он же ваш жених… Тем лучше — будете знать, как с маменькиным сыночком связываться. И не меняйте выражения лица!

— Если вы еще раз плохо отзоветесь о Кеше, то я немедленно прерву с вами всякие отношения… — стараясь не шевелить губами, произнесла Оля.

— Ладно, не буду вашего обожаемого женишка трогать… Но насчет баб этого самого возраста я абсолютно прав! — Силантьев стремительно бил кисточкой по холсту. — Вот вы сами, Ольга, подумайте… Сколько в народе анекдотов и историй про тещ, про свекровей! Сколько реально от них пострадало людей! А дело не в том, что они тещи или свекрови, а в том, что они бабы этого самого возраста!

Оля окончательно взмокла под тяжелой скатертью.

— Да, так оно и есть! Вы вот вспомните хоть один анекдот, в котором про зловредность невесток говорится… Ан нет! Молодости свойственна глупость, но никак не злость. А как портятся отношения со взрослыми уже детьми! — ожесточенно продолжил Ярослав Глебович. — Моя мамаша, помню, как ей полтинник стукнуло, ударилась в религию. И заявила, что я не сын ей, а хам и сволочь неблагодарная… Потому, что я, видите ли, не в юристы пошел, а в вольные художники. Она, дескать, совсем о другой судьбе для своего ребенка мечтала… У вас, Ольга, нормальные с матерью отношения?

— Она давно умерла… — промычала Оля, не шевеля губами.

— Не меняйте позу… Это вам повезло! Значит, у вас хорошие о ней остались воспоминания.

— Мне повезло?!

— Хотя, конечно, не всех этот кризис ломает, — тут же поправил себя Силантьев. — Бывают хорошие тетки… Но редко. В основном те, кто делом заняты — интересная работа, творчество и все такое… Мозгу необходима гимнастика, без нее он засыхает. Не далее как вчера сидел у реки, писал закат. И примостились неподалеку две кумушки… О чем они говорили? Одна взахлеб ругала своего зятя, а другая в ответ наиподробнейшим образом объясняла, как надо варить солянку. Ни одна из них не слушала другую, но обе не ощущали никакого дискомфорта!

— Это эмоциональное общение, — тут же поправила Оля Силантьева. — Важно не о чем, важно как…

Тот презрительно расхохотался:

— Господи, да их и так эмоции захлестывают! Трясутся над своими детьми, ненавидят соседей, ругают почем зря правительство, как будто живут в голоде и разрухе (а сами, заметьте, поперек себя шире и осенью в Анталью собираются — это я из их разговора понял). И друг дружку они тоже ненавидят — вот еще что!

— Так и вы ненавидите!

— У меня другая ненависть, — важно заметил Силантьев. — Она — очистительного характера. Я ненавижу любя! Я хочу, чтобы мир стал лучше. Так вот, я о разрушительной силе безделья… Взять, например, вашу Эмму Петровну. Она же с тех пор, как вышла за покойного Георгия Степановича, больше ни одного дня не работала!

— Эмму Петровну обсуждать не будем, а вот что до остальных женщин… На них же все держится! Вот, например, в годы войны…

— Знаю-знаю-знаю!.. — перебил Олю Силантьев. — Я понял, о чем вы хотите сказать. Но это нисколько не опровергает мои слова. Когда у женщины есть цель, когда работы непочатый край, тогда она действительно способна горы свернуть. А сейчас что — сейчас только сиди на бережку да сплетничай…

Солнце пекло невыносимо. Оле очень хотелось прикрыть затылок ладонью, но руки налились свинцовой тяжестью, да и навлекать на себя лишний раз гнев Силантьева тоже не хотелось…

— Гиппократ сказал, что мужчина становится злым в двух случаях: когда голоден и когда унижен, а женщина лишь в одном — когда не хватает любви… — сказала Оля, не слыша собственного голоса.

— Кто? Гиппократ? Очень похоже на правду… Я, Оленька, потому и не женился, потому что знал — женюсь на хорошеньком, тоненьком ангелочке с кротким взглядом, а лет через двадцать обнаружу возле себя жирное чудовище, гневливое и властное, которое хочет только одного, чтобы у нее все было под контролем.

— Лишний вес способствует гипертонии, а гипертония вызывает приступы гнева и агрессии… — пробормотала Оля. — А, в общем, Ярослав Глебович, у женщин свои претензии к мужчинам. С вами живешь, живешь, а потом вы бросаете свою преданную жену и уходите к какой-нибудь молоденькой фифе…

— Ну не на-адо… — отмахнулся он, продолжая делать быстрые мазки. — Мужчина уходит не из-за того, что жена увяла и у нее там лишние морщинки на лице образовались, а именно потому, что душа у нее переродилась, постарела. А молоденькие, как я говорил, глупенькие, но не злые…

— Да вы сами не способны любить! — рассердилась Оля. — Неудивительно, что вы, Ярослав Глебович, оказались никому не нужны! От вашей «очистительной» ненависти уже у всех оскомина!

— А вы… — сердито начал Силантьев, но внезапно замолчал, пристально поглядев на Олю. — Бедное дитя, я же вас совсем замучил…

Он подошел и рывком скинул с Оли скатерть.

— Все, на сегодня сеанс закончен, иначе вас тепловой удар хватит… Завтра будет легче.

— Большое вам спасибо… — язвительно ответила Оля, с трудом пытаясь двигать затекшими ногами и руками.

— Ярослав Глебович, будьте любезны, зайдите, пожалуйста, ко мне! — крикнул с балкона Степан Андреевич Локотков и снова скрылся в доме.

— Донесла-таки, старая мымра! — сокрушенно вздохнул Силантьев и, вытирая испачканные краской пальцы о штаны, затрусил вперед.

У Оли хватило сил только на то, чтобы добрести до гамака, который висел за кустами, неподалеку, в прохладной тени. Она бухнулась в гамак и долгое время лежала без всякого движения.

А потом вдруг увидела, что кто-то ходит там, по поляне, где все еще стоял мольберт. Кто-то незнакомый. У Локоткова часто бывали посетители, и поэтому в появлении постороннего человека не было ничего удивительного. Но он рассматривал ее, Олин, портрет!

Она осторожно выскользнула из гамака и подкралась к кустам. Шумел веч ер в листве — вряд ли ее шаги были слышны…

Отвела ветки и увидела со спины высокого, довольно плотного мужчину в светлом летнем костюме, с коротко стриженными густыми волосами каштанового оттенка, наполовину седыми. Тот, сцепив руки за спиной, стоял перед мольбертом. Сделал шаг назад, потом снова склонился к холсту.

«Чего это он так долго рассматривает? — заволновалась Оля. — Наверное, Силантьев меня совершеннейшим чучелом изобразил… Или, наоборот — хорошо?.. Кристина же говорила, что Силантьев, при всех своих недостатках, настоящий художник… Господи, я же совершенно не разбираюсь в живописи!»

Потом мужчина повернулся, и Оля увидела его лицо — с резкими чертами и ямочкой на подбородке. Незнакомцу на вид было чуть больше сорока.

«Неужели это Павел? — мысленно ахнула Оля. — Нет, не он… Точно не он! Наверное, какой-нибудь очередной гость Степана Андреевича…»

Оля попятилась назад и снова уютно устроилась в гамаке.

Павел был бритым налысо, неприятным типом с уголовной физиономией — Оля все еще помнила фотографическую карточку, когда-то показанную ей Эммой Петровной.

Да и все остальные в один голос твердили о том, что Павел не отличается модельной внешностью.

А этот человек на поляне выглядел вполне прилично. Был даже красив — своеобразной, тяжелой мужской красотой…

Окончательно успокоив себя, Оля закрыла глаза. Голова еще болела после целого часа на солнцепеке.

Но неожиданно с противоположной стороны раздались шаги. Она открыла глаза и увидела Викентия.

— Кеша! — Она протянула к нему руки — он наклонился и обнял ее.

— Какая ты горячая…

— Ярослав Глебович рисовал меня, пришлось долго сидеть на солнце… — тихо ответила она.

— Но почему шепотом? — засмеялся Викентий.

— А, да там, на поляне, какой-то мужик…

— Где? — Викентий тоже отвел ветви у кустарника и выглянул наружу. Потом повернулся к Оле.

— Это Павел, — спокойно произнес он. — Приехал, значит…

— Павел?! — с изумлением переспросила Оля. — Не может быть… Ты уверен?

— Да Павел это, Павел… — усмехнулся Викентий. — Что уж я, своего милого родственничка не узнаю!..

— Павел… — потрясенно прошептала она.

Скорее всего, Эмма Петровна выбрала для своего альбома самую неудачную фотографию Павла, и это вполне понятно…

— Ладно, идем домой, — Викентий потянул Олю за собой.

— Разве ты не хочешь с ним поздороваться? — растерянно спросила она.

— Нет! — недобро засмеялся Викентий.

По дороге Оля еще пару раз оглянулась, но сквозь густо разросшиеся кусты уже ничего не было видно.

— Шашлык должны делать мужчины! — назидательно произнес Иван. — Женщин к огню подпускать нельзя…

— Ваня, я тебя умоляю, отойди от мангала! — раздраженно перебила его Лера, в крошечном топике и полупрозрачной юбке-парео, завязанной узлом на талии. Сквозь широкий разрез были хорошо видны ее тонкие смуглые ноги в золотистых босоножках. В отведенной руке Лера сжимала мундштук с дымящейся сигаретой… — В прошлый раз ты себе рубашку сжег.

— Это была случайность… — смущенно засмеялся Иван, невольно придерживая полы распахнутой «гавайки».

— И втяни живот!

— Лерочка, я тебя умоляю… — еще более смущенно захихикал он, застегивая «гавайку» на все пуговицы.

Кристина сидела в раскладном шезлонге с непроницаемым лицом, словно не слышала этого разговора.

— Иван, правда, я сам с этим прекрасно справлюсь, — потеснил Острогина Кирилл. Кирилл дефилировал в одних плавках, позволяя всем любоваться своим рельефным торсом, плоским животом, маленькими ягодицами и выпуклыми икрами…

Он ходил вокруг мангала и ворошил веткой угли.

Оля с Викентием в это время дружно нанизывали кусочки промаринованного мяса на шампуры.

Этот пикник, несмотря на приезд Павла, решили не отменять. О сыне Степана Андреевича вообще не вспоминали, стараясь не нарушить призрачное равновесие. Только Эмма Петровна так разволновалась, что отказалась идти на природу. Напившись валериановых капель, она лежала в своей комнате и, как Викентий ее ни уговаривал, наотрез отказывалась из нее выходить.

Впрочем, самого Павла тоже с утра никто не видел.

— Тебе идет эта шляпа… — поглядывая на Олю, с улыбкой произнес Викентий и поцеловал ее в обнаженное плечо.

— Щекотно же… — засмеялась она. По рукам ее тек маринад. — Послушай, меня тоже можно готовить на мангале! Я вся перепачкалась…

— Иди, дальше я сам… — он слегка толкнул ее.

— Кристина, сними с меня, пожалуйста, шляпу, — наклонилась Оля к секретарше Локоткова. Кристина сняла с Оли шляпу, и Оля побежала к воде.

Кирилл одобрительно посмотрел ей вслед.

Кристина надела шляпу на себя, положила ногу на ногу и повертела головой.

— Вам тоже очень идет, Кристина! — ласково произнес Иван, плюхаясь в соседний шезлонг. — Знаете, что-то такое в духе декаданса — «И веют древними поверьями ее упругие шелка, и шляпа с траурными перьями, и в кольцах узкая рука…»

Кристина вспыхнула, сорвала шляпу и положила ее к себе на колени.

Викентий принялся раскладывать шампуры на мангале.

— Кристина, тебе отдельно баклажаны с помидорами, как ты и просила, — деловито бросил он через плечо.

— Никак не могу привыкнуть к тому, что ты, Кристина, вегетарианка, — задумчиво произнесла Лера, выдыхая дым.

— А что в этом такого? — нахмурилась та.

— По-моему, человек не может полноценно существовать без мяса.

— Я не существую, я живу…

— Ах, не придирайся к словам! — Лера присела на деревянную скамью и эффектно скрестила ноги. — Человеку нужны мясо и кровь, нужен постоянный адреналин, иначе он хиреет, чахнет и сам превращается в овощ.

— Ну, Лерочка, ты не права… — благодушно вступился за Кристину Иван. — Взять, например, индусов… Это ж целая нация вегетарианцев!

— Но мы-то не индусы! — возразил Кирилл, скрестив руки на груди. — Мы — жители северной страны, где лето от силы два месяца длится. У нас, можно сказать, только два времени года — когда холодно и когда очень холодно. Белок нам действительно необходим.

— Белок есть и в других продуктах — соя, бобовые… — начала перечислять Кристина.

— То есть ты предлагаешь кормить наших мужчин горохом? — скривилась Лера и пальчиком постучала по мундштуку.

— Я не согласен! — захохотал Викентий, размахивая газетой над мангалом, чтобы угли разгорелись сильнее. — Кристина, откажись от своих принципов! Только понюхай, как пахнет… М-мм!..

— Варвары! — сердито произнесла Кристина. — Пожирать плоть живых существ… Тут же еще и моральный аспект!

— А что в этом плохого? Мы тоже животные в некотором роде… — возразила Лера.

— Был в прошлом году в Испании… — внезапно оживился Кирилл. — И, разумеется, первым делом отправился смотреть корриду…

— Это тоже варварство! — гневно перебила его Кристина. — Порядочный человек не может позволить себе смотреть подобное зрелище! Если бы на эту корриду люди не ходили, то бедных быков перестали бы убивать, да еще таким жестоким образом!

— А ты видела когда-нибудь живого быка? — спросила Лера. — Вот так, нос к носу?..

— Нет, но при чем тут это?..

— Бык сам хочет драться, — выдыхая дым, лениво ответила Лера. — Он агрессивен — от рогов до кончика хвоста. И, смею тебя уверить, сам жаждет битвы и знает правила игры — если не ты его, то он тебя, — она слегка приподняла топик, и все увидели у нее под правой грудью небольшой белый шрам. — Мне было лет восемь, когда родители отправили меня в деревню к дедушке и бабушке, и там из стада сбежал бык…

— Ах, Лерочка, умоляю, не надо! — Иван замахал руками, страдальчески сморщившись. — Мне всегда становится плохо, когда ты вспоминаешь эту ужасную историю…

Кристина опустила глаза.

— Человек всегда первым нарушает правила… — прошелестела она упрямо.

— Да это все демагогия! Пустые слова! Желание выглядеть лучше, чем ты есть на самом деле! — сердито закричала Лера, вставляя в мундштук новую сигарету. — Тщеславие! Вон одна отечественная тореадорша, имени ее не помню, решила у нас устроить бой быков. Причем, заметьте, предложила португальскую корриду — это когда быка не убивают… Так наши гуманисты подняли такой вой! Ну, корриду, разумеется, запретили, а быков отправили в какой-то совхоз. Так говорят… — Лера зашлась нервным смехом, — …так говорят, эти быки там от голода все сдохли!

— Помню, помню эту историю! — энергично закивал Кирилл. — И телевидение, и газеты ее освещали. Очень много праведных, правильных слов произнесли… А быки-то все равно сдохли!

В этот момент из воды вышла Оля, взяла в руки большое махровое полотенце.

— О чем вы тут спорите? — с любопытством спросила она. — Я почти до другого берега доплыла, но вас и там было слышно!

Рукой она поправила волосы, высоко заколотые на макушке — больше всего она не хотела, чтобы они намокли и свернулись в спирали…

— Мы говорили о бое быков… — начал объяснять Викентий, но почему-то смолк. — Ого… — озадаченно пробормотал он.

Все повернули головы в ту сторону — на тропинке, идущей вдоль реки, стоял большой, черный, с рыжими подпалинами ротвейлер.

— Не шевелитесь! — прошептала Кристина. — Это Рекс… тьфу ты, это Фанин Кекс!

Кирилл шагнул назад, и Кекс тут же напружинился и грозно, глухо зарычал, словно гром вдалеке загремел.

— Кекс, фу! — из-за поворота вышла Фаня в цветастом широком платье. — Ко мне…

Пес неохотно ей повиновался. Фаня пристегнула его на поводок. Позади нее плелся Олежек с забинтованной рукой — одно плечо, как всегда, чуть выше другого.

— Фаня!.. — укоризненно воскликнул Викентий. — Ты нас всех перепутала! Пожалуйста, не отпускай своего зверя с поводка…

— Да ладно вам! — усмехнулась Фаня. — Вечно найдете, к чему придраться… Мы, может, по запаху к вам пришли.

— Фаня, если бы ты была без собаки, мы бы без разговоров пригласили тебя к нашему столу! — раздраженно произнес Кирилл. — Но в компании этого чудовища мы будем чувствовать себя очень неуютно…

Стефания моментально обиделась.

— Ну и черт с вами! — сказала она. — Пугливые какие…

— Фаня, стой… — бросилась за ней вслед Оля с полотенцем на плечах. Кекс моментально развернулся и встретил ее глухим рычанием. Оля отшатнулась назад. — Фаня, а с Олежком что? Что у него с рукой?

— А, ерунда… Кекс его слегка цапнул. Да ты не бойся, всего лишь царапина, — недовольно буркнула Стефания.

— А к доктору ходили? Может быть, надо сделать укол от столбняка? А Кекса давно прививали?.. — забеспокоилась Оля.

— Я же говорю — простая царапина! Мы ее йодом залили — и всех делов, — рассердилась Фаня. — Ты, Ольга, совсем со своей медициной спятила!..

И она пошла дальше, таща за собой сына. Олежек только обернулся и уныло посмотрел на Олю. Свободную, перевязанную, руку он прижимал к груди.

— Толстая корова… — дрожа, пробормотала Оля. — Глупая толстая корова… — она упала в шезлонг, кутаясь, точно от холода, в свое полотенце.

— Это точно! — с удовольствием согласился Кирилл. — У этой Фани мозгов с грецкий орех! А если бы она не успела перехватить своего Кекса? Он бы тогда меня точно сожрал!

— Она собаку любит больше, чем собственного сына, — презрительно заметила Лера, снова затягиваясь сигаретой.

— Нет, вы не понимаете… — с отчаянием произнесла Оля. — Вы не понимаете! Разве можно так относиться к ребенку?..

Все сочувственно переглянулись.

— Оля, Оля, перестань… — Викентий сел рядом с ней на корточки и обнял. — Зачем так переживать? Вон, ты вся дрожишь… Ничего же такого не произошло!

— Если бы у меня… а она…

— Оля! О-лень-ка…

— Я вообще не понимаю, почему так люди любят собак! — взорвался Иван. — И что в них хорошего?..

— Собака — друг человека, — напомнил Кирилл. — Только это заблуждение. На самом деле, знаете, как обстоят дела? Собака — друг одного человека, а всем остальным она — враг. Поскольку защищает своего хозяина…

— Но есть же замечательные, благородные псы… Те, которые спасают лыжников в снегах, ищут людей под руинами взорвавшихся зданий, наркотики в аэропортах и многое другое… — сухо заметила Кристина. — Поводыри для слепых, в конце концов!..

— Это где-то там, далеко от нас, — пожала плечами Лера. — Обычные люди заводят собак, особенно бойцовых пород, не для того, чтобы с их помощью искать взрывчатку, а тешить свое самолюбие — как Фаня. Конечно, Кекс — хорошая защита от хулиганов, но гораздо более вероятно, что он нападет на обычного прохожего…

Викентий налил в пластиковый стаканчик вина и поднес его Оле.

— Выпей… Кирилл, скоро там шашлык?

— Да, еще пять минут, — ответил тот, переворачивая шампуры. — Кстати, я в детстве читал книжку, там один мужик до смерти боялся овчарок. Боялся и ненавидел… Потому что он сидел во время войны в концлагере, который охраняли фрицы с со специально натренированными овчарками.

— Все дело в человеке, — раздраженно перебила Кирилла Кристина. — Взять, например, обычный нож… Им можно чистить картошку и им можно запросто убить человека!

Постепенно после вина Оля успокоилась.

— Фаня говорит, что Кекс дает ей необыкновенную свободу, — устало произнесла она. — Она гуляет с ним по вечерам и ничего не боится. Гуляет и наслаждается природой…

— Ну конечно, она свободна! — фыркнул Иван. — Только эту свободу она получает, отнимая ее у других людей. Они даже пошевелиться боятся, когда Кекса этого видят!

— Люди разучились общаться между собой, — веско произнес Викентий. — Но не общаться они не могут. И вот придумали выход — завели себе лохматого друга. Это понятно — собака никогда не предаст… Ведь именно предательства все так боятся!

Кирилл раздал всем шампуры с готовым шашлыком.

— Ой, горячо…

— А запах-то какой! Братцы, я вас уверяю, никакие цветы не сравнятся с этим ароматом жареного мяса!

Кристина с достоинством держала в руках блюдо с запеченными овощами.

— Можно у тебя ломти к украсть? — Оля обратилась к Кристине. Она уже окончательно успокоилась, хотя мысли об Олежке и его недобросовестной мамаше еще преследовали ее. — А знаете, баклажаны тоже замечательно получились!

— Так вот, про предательство… — Лера в первый раз отложила сигарету и осторожно, кончиками наманикюренных пальцев, принялась стаскивать с шампура кусочек шашлыка. — Почему все боятся его? По-моему, ничего страшного… Ведь мы все заранее знаем, что даже самый близкий друг способен подложить нам свинью. Знаем, что нас могут обмануть, облапошить, кинуть кто угодно, даже наши возлюбленные… Давайте же с самого начала строить свою жизнь так, чтобы не попасть в неловкое положение! И вообще зачем открывать душу, заранее зная, что в нее могут плюнуть?!

Кристина бросила на Леру мрачный взгляд.

— Я еще вот что заметила… — спохватилась Оля. — Все друг друга обвиняют в предательстве, но я еще не видела ни одного человека, который бы признался, что сам совершал эту подлость. Ни одного!

— Человек склонен оправдывать самого себя… — Викентий налил еще вина в пластиковые стаканчики. — Чего же тут удивительного?..

— Ну, за верность… — Иван поднял бокал. — А я вам скажу следующее — даже Его предавали!

— Кого его? — с недоумением спросила Лера. — Ты, Ваня, всегда очень туманно выражаешься…

— Его! За тридцать сребреников, — вступила в разговор Кристина, подняв палец к синему, без единого облачка небу. — И это правда… За верность! — она демонстративно чокнулась с Иваном, глядя тому в глаза.

— Чтобы поменьше было таких людей, как… ну… в общем, неважно, — строго произнес Викентий.

Все замолчали.

— А что… — нерешительно произнесла Кристина. — Вы знаете, с какой целью Павел Степанович приехал к хозяину?

— О, вот только не надо о Павле Степановиче! — поморщилась Лера. — Такой прекрасный день, к чему его портить! Викентий, и ты хорош!

— А я вам скажу, зачем он приехал! — шепотом, возбужденно закричал Иван. — Он себе хочет все хапнуть! Он Иуда! Он собственного отца предал… Собственного отца на всю страну ославил!

Призрачное равновесие было безнадежно нарушено.

— Мне кажется, старик настроен его простить, — заметил Кирилл, блестя темными глазами. — Мне-то, конечно, наплевать — я не наследник, мне ничего не обломится… Но старик его сам к себе вызвал! Он, конечно, не первый раз его зазывает, насколько я знаю, но Павел только сейчас согласился приехать…

— Минутку… — Лера отставила стакан с вином и поспешно зажгла сигарету. — Я кое о чем вспомнила. Недавно слушала одну передачу, в которой говорилось о том, что наследника можно признать недостойным и лишить его права наследования! Вот вам выход из положения!

— Недостойным?.. — заинтересованно спросил Викентий. — Это как?

— Сейчас скажу… — Лера напряглась. — Недостойные наследники — это те, которые совершили умышленные противоправные действия против наследодателя… Да, именно так! Павел же чуть не до смерти довел старика, когда организовал серию этих статей?..

— Точно, точно! — Иван от волнения пролил вино на рубашку. — И это можно доказать!

— Но в этом вопросе еще какие-то нюансы есть, я их не запомнила! — с отчаянием произнесла Лера. — В общем, надо посоветоваться с адвокатом.

— Обязательно. Обязательно! — горячо воскликнул Иван. — Недостойным… Что ж, это будет неплохой ход!

Оля с Кристиной напряженно слушали этот разговор — Кристина потому, что переживала за Ивана, а Оля в этот момент снова вспоминала вчерашний день, когда она увидела в первый раз злого демона семьи Локотковых… Это мрачное, тяжелое лицо с резкими чертами, темные волосы с проседью, широкие плечи… Задним числом Оле стало казаться, что Павел Степанович действительно выглядел как отрицательный персонаж из фильма. «Я могла бы сразу догадаться, что это он!»

— Мы этого Иуду к ногтю прижмем… неплохо бы, конечно, поговорить с самим Степаном Андреевичем! — продолжал Викентий. — Он неглупый человек, он должен понять, что Павлу от него только деньги нужны…

— Кеша… — неожиданно прошептал Иван. — Тише.

— Что?.. Я не понимаю…

— Кеша!

И только тогда все заметили Павла, стоявшего на тропинке у реки. Сложив руки на груди, он внимательно смотрел на компанию, словно дожидаясь того момента, когда сам сможет вступить в разговор.

— Добрый вечер, — произнес он бесстрастно.

— Добрый! — весело ответил Кирилл, поскольку все остальные молчали. Его эта ситуация откровенно забавляла.

— Мария Тимофеевна сказала, что вы к реке все пошли… — спокойно продолжил Павел. — Вот пришел посмотреть на вас.

— Посмотреть? — засмеялась Лера. — Боже, как мило… Ну что ж, Пашенька, посмотри, за посмотр-то денег не берут!

— У вас пикник… Присоединиться можно?

Викентий даже побледнел:

— Послушай, что тебе надо?

— Ничего. Мне ничего не надо, — усмехнулся Павел. — Но от вина и порции шашлыка не откажусь.

Он без всякого приглашения сел на деревянную скамью.

— Что ж, мы не жадные… — легко согласилась Лера и поставила перед ним тарелку. Налила вина в стаканчик.

— Папашино? — Павел взял в руки пустую бутылку. — Да, точно, из его запасов…

— Я не понимаю, к чему эти намеки? — взорвался Иван. — Кажется, Степан Андреевич не имеет ничего против, когда мы…

— Ваня, перестань, — похлопала Лера по плечу мужа. — Ты что, не видишь, что он специально нас дразнит!

— Лера, я не самоубийца… — с усмешкой начал Павел и внезапно замолчал, встретившись взглядом с Олей, которая сидела наискосок от него. До того он ее просто не замечал. Оле стало не по себе от этого пристального, тяжелого, прожигающего насквозь взгляда. — О, новое лицо! Кажется, всех остальных я знаю… Не хотите меня познакомить?

— Это Ольга, моя невеста, — высокомерно произнес Викентий.

— Ольга… — медленно повторил Павел, точно пробуя это имя на вкус. — Ольга… А что, Ольга, нравится вам здесь?

— Очень, — сдержанно ответила Оля. — Очень красиво.

— Да нет, я не о природе… Как вам с Локотковыми живется — вот я о чем.

Викентий побледнел:

— Послушай, ты не имеешь права…

— Да он над нами издевается! — снова закричал Иван.

— Ваня, не надо…

— Лерочка, но мы должны оградить себя от этого типа!

Кирилл с живейшим любопытством наблюдал за этой сценой, а Кристина беспокойно кусала губы. Она переживала за Ивана и, кажется, с трудом сдерживала себя, чтобы тоже не наброситься с упреками на незваного гостя…

— Уходите! — вдруг закричала она. — Вы не имеете права портить нам этот вечер, Павел Степанович! В конце концов, это низко…

— Низко? — снова усмехнулся Павел. — А разве не низость — сплетничать, как вы?.. Кто там меня хочет признать недостойным — ты, Кеша? И Ваня еще, наверное, и наша красавица Валерия… А вы, Оля? Вы тоже считаете меня недостойным? — он снова повернулся к ней.

«Почему он так смотрит? Нет, кажется, действительно страшный человек… Почему он так смотрит на меня?..»

— Да, ты недостойный, ужасный человек! — вопил Иван.

— Ты уверен? А мне думается, ты тоже не образец святости…

— Попрошу без этих намеков! Ты не имеешь права говорить со мной в таком тоне!

Все кричали разом, в один голос, перебивая друг друга.

Наконец Павел не выдержал и встал из-за стола.

— Что ж, родные мне не рады… — улыбнулся он, но как-то криво, уголком рта. — Ладно, в таком случае не стану им докучать.

Павел ленивой походкой пошел по тропинке назад. Один раз перед поворотом он оглянулся и махнул рукой. Никто, разумеется, ему не ответил.

— Нет, это невозможно! — со злостью произнес Викентий, когда Павел скрылся из вида. — Вот скотина…

— По нему тюрьма плачет! А эти намеки…

— А как на Оленьку он таращился! Это он тебя хотел довести, Кеша…

— Да кто бы сомневался!

Оля скинула полотенце, в которое она до того куталась, и пошла к воде. Ей было неприятно все — и демонстративный визит Павла, и крики ее будущей родни…

Она забралась на ствол склоненной над рекой ивы, села и принялась болтать ногами в прохладной воде.

Через минуту к Оле присоединилась Кристина. Она села рядом с Олей и тоже опустила ноги в воду.

— Ваню жаль… — не сразу сказала она. — Он так переживает из-за всего!

— Ты его сильно любишь? — спросила Оля.

— Очень.

— А почему ты не хочешь ему об этом сказать? Из-за Леры, да?

— Не только, — мрачно произнесла Кристина. — Дело в том, что Ваня меня не любит. Он без ума от этой стервы, больше ему никто и не нужен! Я поэтому и не говорю, зачем ставить его в неловкое положение…

— Один человек сказал мне недавно, что я несвободна, — неожиданно призналась Оля. — Что я держу себя в клетке, которую создала сама… Я сначала не поняла, а теперь вижу — все люди загнали себя в клетки. Тетя моя, тетя Агния, боится всего на свете и оттого ни одного дня не жила счастливо, все какие-то грядущие беды себе воображала, Кеша вон никак не может отказаться от мыслей об этом наследстве…

— Такой уж у Викентия характер, — сухо заметила Кристина. — Хотя меньше всего имеет права на деньги Степана Андреевича, ведь он даже ему не внук! А Ваня — родной племянник Локоткова…

— Кристина, и ты! — с досадой воскликнула Оля. — Как же мне все это надоело!

— Ладно, не буду… — Кристина тут же смягчилась. — А насчет клетки ты права… Все мы какие-то зажатые, несчастные! И я больше всех.

— Кристина…

— Нет, ты очень права! — Кристина задрожала, все больше увлекаясь этой мыслью. — Может быть, я действительно должна поговорить с Ваней? Может, тогда что-то изменится?.. Но я тогда и Кирилла должна вывести на чистую воду!

— Ты о чем? — с интересом спросила Оля. — Хочешь рассказать Ивану, что у его жены роман с Кириллом?

— И это тоже… В конце концов, все об этом знают! Но дело не только в романе… — Кристина оглянулась на поляну и понизила голос: — По-моему, Кирилл обворовывает своего хозяина.

— Степана Андреевича?

— Да! И я почти в этом не сомневаюсь. Он сейчас при всех на старенькой «Тойоте» ездит, а где-то в Москве у него есть «БМВ», совершенно новая… Я случайно об этом узнала.

— Ну и что?

— Как что?! — яростным шепотом закричала Лера. — На какие, простите, деньги?.. Степан Андреевич платит Кириллу не так уж и много, других источников дохода у того тоже нет!

— А доказать это можно?

— Я пока не знаю… Но я обязательно разоблачу этого прохвоста! Слышала про такую вещь, как «откат»?..

— Нет. А что это?

— Это примерно следующее: это когда в документах показывается одна цена на товар или услуги, а приобретаются они совсем за другую. Разницу между завышенной ценой и реальной посредник кладет себе в карман. В знак благодарности, конечно, часть суммы он отстегивает тому, с кем он ведет дело. А хозяин оказывается в убытке! Вот так или примерно так все происходит… Ты же знаешь, что Кирилл ведет все дела Степана Андреевича, договаривается с людьми и все такое прочее… Слышала — на носу ремонт дома хозяина, что на Остоженке?..

— Да, точно!

— Я думаю, кроме «отката» у Кирилла еще немало способов для жульничества! — возбужденно заключила Кристина. — Его вообще сажать пора!

— Погоди, погоди… Но если ты разоблачишь Кирилла, то его выгонят и тогда Лера останется с Иваном…

— Нет! — страстно произнесла Кристина. — Ваня не останется с женщиной, которая до того была любовницей жулика! Он многое способен простить, но некоторые вещи вызывают у него отвращение — он очень чистый, честный человек, во многом старомодный… Ты пойми, я не любви его добиваюсь, я хочу только одного, чтобы вокруг Вани не было подлецов и негодяев!

— Это благая цель… — пробормотала Оля.

На мелководье под ними шныряли мальки, речные струи обтекали камни, вечернее солнце подсвечивало песок, и он казался желтовато-охристым, золотым…

— …Лера считает своего мужа некрасивым, неловким, нелепым, — с горечью продолжила Кристина. — Она не замечает главного — как он мил. Он добр, он великодушен. Он нежен! Я ненавижу сильных мужчин, мне не нравятся красавцы… Только нежность мне нужна, и ничего больше!

Оля невольно обернулась и взглянула на Викентия. Кажется, ее жених был и красив, и силен, и нежен… Весь комплект для полного счастья!