Отбросы

Юрьев Валентин Отбросы

Утро

Тёплые тонкие девичьи пальцы коснулись моей щеки и всё тело рванулось навстречу им, ощущая как упруго и полно бьётся сердце, как гармонично наполняется каждая клеточка желанием жить! Какая острота скрыта в простом лёгком касании!

Я увидел огромные нежные глаза, проплывающие как будто планеты в окуляре телескопа, сладкая волна тёплого воздуха от её дыхания пронеслась по моему лицу и к губам тонко и едва ощутимо, как шелковые крылья бабочки прикоснулись губы, горячие и ждущие, но не переступающие порог целомудренной сдержанности.

Я улетаю в бесконечность от необъятной нежности, радости, чувства созвучности и мириада других искрящихся оттенков своего многогранного счастья.

И просыпаюсь.

Мои губы ещё тянутся туда, в мой сон, руки нежны и расслаблены, всё тело ещё растворено в безмятежном растворе, а мозг, постепенно трезвея, с неохотой возвращается в обычный мир, цепляясь за только что полученные ощущения, прокручивая их как маленькие видеозарисовки, но с каждым повтором ощущая с тоской, как осыпается с них живая пыльца реальности, превращая чудо в сухую кинохронику.

Приходится признать своё поражение и открыть глаза.

За ночь ничего не изменилось в привычной до тошноты клетке моего обитания, и зрение насильно впихивает в мозг сумрачное причудливое переплетение мощных стальных конструкций, которое никак нельзя назвать помещением, нет в нём ни уюта, ни вообще признаков человеческого жилья, зато оно обеспечивает мне возможность спрятаться ото всех, естественное желание, приходящее с возрастом.

Никуда не денешься от простого факта: я, как и вчера, всё тот же старик в своей странной келье, нелепо висящий в спальном коконе в паутине железных конструкций среди металлического монстра.

Вслед за привычными картинами в мозг вплывают и ежедневные заботы, с которыми лениво сражается тело, не желающее расставаться с иллюзиями и не желающее вообще что-нибудь делать.

— Керн, включи фон, сколько сейчас время?

— Время шесть десять. Включить вчерашний фон?

— Вчерашний.

Да…. что-то рановато я сегодня.

Моя стальная клетка мягко заполняется изображением лесного озера, на берегу которого сидит девочка и вокруг становится светлее.

Её время дня и ночи синхронизировано с нашим, если бы у меня была ночь, у неё тоже была бы темнота и луна в небе. Странными пятнами в этом пейзаже остаются желтые круги дежурных светильников, которые никогда не выключаются.

Теперь в течение дня в моей берлоге будет меняться освещение, имитируя движение солнца, девочка, может быть, пойдёт купаться, или залезет в шалаш, если вдруг у неё пойдёт дождь. Я этого, скорее всего, не увижу, сейчас дела захватят, а когда вернусь ночью, девочка уже будет лежать и спать в своем шалашике. Но этот фон создаёт иллюзию существования моего собственного дома. Самообман.

— Ладно, пошли работать!

Обычно я разговариваю сам с собой молча, но иногда фразы вылетают изо рта, как будто им там, внутри, тесно и на свободе они приобретают более высокую значимость. И ещё появляется ощущение, что я не один.

Расстёгиваю пряжки, выключаю электроподогрев, здесь, мягко говоря, прохладно, руками вытягиваю себя из спального кокона и не одеваясь, пока никто не видит, перелетаю по слабо освещённым тоннелям в спорткамеру, в которой облачаюсь в дикий на вид костюм, состоящий из кучи ремешков, вплетенных в них пружин и металлических грузов, обволакивающих всё моё голое тело.

Здесь нет никакого зрительного фона, он бы только мешал ориентированию в небольшом объеме, вокруг одно сплошное железо, частично закрытое пластиковыми листами.

Когда-то очень давно в этой шахте висела боевая стратегическая ракета, поэтому кругом торчат нелепые для человека конструкции металлических лап, задраенные колпаками люки, куски мощных кабелей с громадными разъемами, трубы для подачи топлива и отвода газов. Все острые железки наспех закрыты кусками пенопластика, следы чьих-то неприятных столкновений с ними.

Хорошо бы отсюда всё лишнее убрать, но это для этого нужна мощная газорезка, стационарный стапель и бог знает, сколько труда.

Я начинаю разминку. Ужасно не хочется двигаться. Тело отказывается подчиняться и приходится подстёгивать его, переламывать боль в суставах, застывших за ночь, настраиваться на бесчувственность нервов и кое-как шевелиться.

Прыжки от стенки к стенке, ногами, руками, с переворотами, постепенно тело разогревается, страх врезаться в твёрдое заставляет мозг острее координировать усилия мышц, а от этого становится жарко, слетающие капли пота летят в щели вентиляции, разгибания и вращения для поясницы, все силовые упражнения выполняются с пружинами, гравитация на станции минимальна.

На одном из прыжков всё-таки врезаюсь в стену, тело нелепо размазывается по ней в своей пружинной корзине, затылок крепенько прикладывается к пластику и в голову на мгновение врывается горячий, всё закрывающий туман.

— Дурракк! Старый блин!

Мог бы и покруче выразиться! Чего себя жалеть, и вправду, дурень, никак не хочу свыкнуться с тем, что тело меня уже слушается не так, как хотелось бы, а лечиться всерьёз здесь трудно, если будет перелом, могут и не откачать…

Вот именно из-за таких моментов я стараюсь приходить сюда один, зачем мне зрители? Кому может понравиться вид немолодого тела, вляпывающегося как кусок пережеванного сала?

Сам бы себя не видел! И то, что для моего возраста это неплохо, ничуть не греет душу, жизнь как то так устроена, что возраст не является оправданием, если ты — старый гриб, так сиди тихо, ползи себе с палочкой, а видно должно быть молодых и крепких…

Ччёрт, больно, однако….

— Первый. Пульс выше нормы. Советую прекратить движение.

— Дурак! Себе советуй! И без тебя знаю!

Ладно, надо заканчивать.

Упражнения для рук и для ног и, наконец, в награду — душ!

Долой ремни и пружины! Купаться!

Душ — это моя привилегия, даже, пожалуй, наглое превышение служебных полномочий, но у нас мало кто знает о его существовании, а пользоваться могут только избранные и мне это эгоистически очень нравится.

В душе почти нет воды, вода слишком дорога, скорее он напоминает слабый осенний дождь в резких порывах ветра, несколько ледяных тончайших струек с силой бьют из целой кучи небольших форсунок, но и это счастье. Когда-то он служил для отмывки деталей перед сборкой, теперь служит моему телу, пытаясь отбить от него куски ржавчины.

Борода!? Колючки есть. Да ну её! Потом побреюсь… С этими мыслями, которые вяло, но с тупой настойчивостью приходят каждый день, я всё же начинаю противный сеанс мазохизма, помня, что положение обязывает, вытаскиваю из тайничка заветную коробку и скребу свою щетину туповатым лезвием, зная наперёд, что обязательно порежусь. Какое счастье, что здесь никого нет!

После сушки тёплым воздухом в трубе вентиляции переползаю назад, "домой", где девочка на берегу уже что-то колдует себе на завтрак около костра, напевая и морщась от дыма, беру стандартный пакет с чистым бельём, извиваясь червяком, залезаю в него, руками приглаживаю волосы, расческа где-то была….вроде бы…. ну да бог с ней, и, наконец, закрепляю обруч на голову, облачение закончено.

Ну всё, пожалуй, я готов. Начинается очередной день, несущий старые и новые заботы.

— Керн, дай талмуд.

Передо лицом лучами из обруча высвечивается небольшой экран, по которому неторопливо ползут строчки невыполненных дел. Ну, не так уж и много. Как не хочется начинать!

— "Проверка герметичности" — понятно, куда же без неё.

— "Провести Ритуал" — неужели пора?! Это святое…надо бы сочинить что-нибудь новенькое, не забыть бы только.

— "Конфликт на кухне" — черт бы побрал этих тёток!

Строчки ползут неторопливо и я начинаю выбираться из своей берлоги, читая их в движении, и ползу в сторону Большого кольца, по длинному туннелю из переплетающихся стальных труб.

— "Проверить скафандры" — да, пора уже.

Большинство дел привычны и повседневны, огромный механизм станции работает строго по графику и не вызывает в голове ничего, кроме согласия, да…. надо сделать.

— "Написать свою историю" —

Фу ты, вот она, болячка моя. Сам же себе и придумал. Ну зачем, скажите на милость, мне моя история? В который раз я себя мучаю этим пунктом, зная, что никому старческие мемуары не нужны, но и не в силах совсем отказаться от мысли сохранить хоть какую-то память о нас.

Перевешивает, постепенно простая, тупая, но здравая мысль, что если надо, значит кому-то надо! Ну хоть как-нибудь потихоньку попробовать, произнести первые слова, а там видно будет, во всяком случае, может быть само желание пропадёт, мозг выпустит пар желания, а с ним исчезнет и эта проблема.

Удивительно то, что этот процесс происходит уже много дней и в борьбе с самим собой обычно побеждала лень, но сегодня я почему-то переламываю нежелание.

— Керн, убери талмуд и начни новую запись, назови её "Дневник"…нет, лучше назови "My book", дальше пиши диктовку.

— Готов.

Как же начать? Удивительно, до чего же иногда бывает трудно произнести простую, казалось бы фразу. Какие-то нервные центры заклинивают речевой аппарат и слова не лезут из упрямо сжатого рта. Приходится остановиться и сосредоточиться.

Я делаю усилие и с трудом произношу:

— Я — начальник тюрьмы. — сначала тихо, и теперь, словно уже обмакнувшись в ледяную воду, второй раз повторяю с небольшой злостью на свое только что преодоленное безволие:

— Керн, ты слышишь? Запиши, я — начальник тюрьмы.

Откуда-то из неясного пространства доносится ответный голос

— Я слышу.

Слава мне! Это означает, что первый шаг сделан, первая моя фраза легла в пухлый том еще ненаписанной истории, на чистом пергаментном листе появилась первая строчка.

Первый шаг, я хорошо это знаю, очень часто переходит в ступор, который становится непреодолимым препятствием в любом задуманном деле, ломает судьбы, коверкает планы, даже если он не связан с физической болью и вызван лишь внутренним недовольством самим собой, страхом, совестью или ложным стыдом, умноженным на робость, стеснительность, да и мало ли на что.

Я сделал его!

— Керн, пиши дальше.

Случилось все это абсолютно случайно, хотя, если разбираться скрупулезно, то вся наша жизнь — это цепь невероятных совпадений и случайных столкновений.

Он, мой папа, после войны, где погибли почти все его сверстники, был из тех "золотых лейтенантов", из которых осталось всего три процента, случайно получил работу в маленьком военном городе, случайно встретился с ней, моей мамой, случайно они поженились и случайно у них появился мальчик — это был я, а не какая-нибудь девочка.

А потом я рос и это было закономерно, вырос, случайно поступил в какой-то наугад выбранный институт, потому что провалился в тот, в который хотел…

Механический голос, возникающий в моей голове, останавливает мое красноречие как всегда неожиданно:

— Нужна справка. Куда провалился?

— Провалился — значит не сдал экзамены при вступлении и не был принят.

— Ты не сдал экзамен?

— Сдал, вообще-то, но не хватило баллов….

Я чувствую, что объяснение сейчас зайдет в тупик и быстро сдаюсь.

— Ладно, Керн, считай, что не сдал.

— Этот термин внести в словарь?

— Да, внеси в третий разряд значимости.

Керн — это мой раб, слуга, мой друг, моя подушка для слез, моя мать для диких интимных откровений, мой судья и палач.

Керн — это громадный компьютер, с которым мы все связаны неразрывно, так уж странно крутанула жизнь мою судьбу, которую я в который раз уже пытаюсь описать хотя бы в виде дневника и каждый раз, подойдя мысленно к первой фразе вдруг понимаю, что произнести ее вслух даже самому себе боюсь.

То, что мы связаны с ним — не аллегория, нас физически соединяет нить радиоканала, но это не главное, главное то, что мы опутаны сетью взаимных потребностей, инструкций, правил и условий, невыполнение которых может принести немало смертей.

— Керн, на чем я остановился?

Это ему раз плюнуть. Все разговоры записываются и хранятся столько, сколько нужно. Я слушаю свой собственный голос и с трудом пытаюсь вспомнить, куда же я хотел повести нить своего рассказа? Не помню. Ладно…

— Керн, пиши. В который хотел поступить. И не перебивай меня больше, ставь флажки, потом спросишь то, что не поймешь. И дай блокнот.

— Хорошо, Кэп.

В его ровном голосе не бывает ни обиды, ни раздражения, я понимаю, что он — машина, но иногда становится стыдно за свою несдержанность, которая, впрочем, ему абсолютно безразлична. Передо мной в воздухе возникает светящийся прямоугольник, на котором мои слова уже написаны обычными буквами.

— Пиши.

Поступил в первый попавшийся институт, выбранный наугад. Случайно встретил девчонку, такую, что за пять лет учёбы не смог от неё оторваться и закономерно женился на последнем курсе. Случайно распределился на работу в другой город и в первые же годы случайно получил там квартиру, хотя в стране были трудные времена и даже общаги не хватало на всех.

Моя память, откинутая на полвека назад судорожно роется в своих скудных записях в полной темноте моря забвения… Как же всё это давно было!…Странно, как легко мой мозг вычеркнул из своего хранилища столько важного!

Случайно, потому что именно тогда для института достраивали новый дом и дальше сыграла роль целая цепь невероятных совпадений: в новом доме половина квартир оказалась однокомнатными, а я — молодой специалист, но без жилья, женат, но без детей, как раз, то, что нужно, чтобы можно было прописать на маленькую жилплощадь, да плюс немного спортсмен и немного музыкант и уже успел съездить на картошку и выступить в юбилейном концерте института и тем самым приобрести друзей в профсоюзе. А не будь этого везения, мог бы двадцать лет ждать квартиры, тогда это было в порядке вещей.

Ведь поначалу мы как только ни мытарились. В распределении чётко было написано: "С предоставлением жилплощади…", но не было в институте не только квартир или комнат, но даже и общежития и нам пришлось снять квартиру.

Квартиру…!! Мы с юной женой облазили весь город и все его окрестности, но не было ничего, потому что город был центром науки и в него слеталась молодёжь со всей страны. Ходили под дождём по деревням, цитируя "Кошкин Дом":

— …Вот шагает по дороге кот Василий хромоногий….

А у меня и правда, от этой ходьбы разболелась одна нога.

А жили всё это время в гостиницах. То в своей, городской, то в Доме Колхозника в соседнем райцентре, со жгучим названием "Малоярославец", это когда со всей страны налетали научные делегации и нас изгоняли на время, как лишних и посторонних.

Наконец, нашли в соседней деревне тётку, которая сдала нам летнюю баню, привезли по её же совету машину дров, оказавшихся сырыми, короче, вся моя городская непрактичность выпирала из моих поступков как вата из старого матраса.

Приходилось выкручиваться. Вызывая смех у местных аборигенов, я таскал палки с пилорамы, в деревне ведь всё недалеко, мы заклеили обоями потолок, постоянно что-то таскали в руках и на плечах, как-то раз я приволок мешок картошки, а идти нужно было от станции электрички, по хлипкому мосточку через ручей, а дальше через осклизлое от осенних дождей глиняное поле, перепаханное после уборки капусты.

И я таки шмякнулся в жидкую грязь с этим мешком, проклиная всё на свете! Да и мешок-то был не простой, нам его выделили в институте, как молодым специалистам!

Но ведь жили! Утром в ведре с водой плавал слой льда, а это ещё была не зима! Ночью на сырую и волглую постель с потолка мерзко шлёпались жирные мокрицы, а матрасом служил громадный мешок, набитый соломой….

Потом, уже зимой, опять повезло и нас в городе пустила к себе бабушка, у которой мы прожили больше года и стали совсем как родные. Но это отдельная история…

И вдруг в институте сдали дом!

У нас появилась своя!!! квартира.

Короче, я остался в этом городе навечно……

Около слов"… съездить на картошку…" появился знак выделения. Естественно, откуда наш недоразвитый компьютер может знать, что такое поездка целого института на уборку грязных клубней в годы застоя и голода? И ладно бы только нам, молодым ученым неучам, а то ведь и доктора наук вместе с толстопузенькими и немолодыми уже начальниками лабораторий бегали по полям по колено в чёрной глине с ведром в руках в поисках заветных клубней. А потом, найдя посреди широкого этого простора островок с двумя березками, жгли на ветру костерок, принимали грамм по пятьдесят, иногда в этом же ведре пекли её родимую и лопали очень даже весело…

Мысли уплыли куда-то далеко и я с ужасом понимаю, что такими темпами ещё долго не смогу объяснить, как это смог стать начальником тюрьмы. Да еще какой! Ладно, в конце концов, я же не пачкаю дефицитные листы тонкой телячьей кожи, а с памятью электронного монстра мы как-нибудь разберемся.

Вся эта тихая болтовня не мешает мне двигаться по тоннелю, глаза автоматически отмечают показания каких-то приборов, давление воздуха, температура, радиация, состав газов, уши слушают тихий гул обыденной работы, обоняние привычно отмечает запахи масла, пластмассы и других гадостей, а подсознание ставит невидимые галочки в невидимом бортовом журнале: "Всё как всегда", "Порядок", "Норма"…..и поскольку всё в порядке, можно говорить ещё.

— Дальше пошла стандартная инженерная работа для военных целей, тогда вся страна работала на военных. Документы шли под грифом "Особо Секретно" и, не дай бог, "Особой Важности"- ужас, лучше и не вспоминать.

Мне однажды показали мужика, у которого со стола пропал чистый, но зарегистрированный лист с пометкой "секретно". Его карьера оказалась законченной. Нервы помотали так, что он за год превратился в старика. А лист через несколько лет нашли, его затянуло сквозняком в вентиляцию, где он и провалялся до ремонта трубы.

Ну, а у меня таких бед не было, шли мелкие повышения в должности, обычная жизнь без взлетов и падений, был вокальный ансамбль, были шабашки в колхозах, комком в горле торчала вечная нехватка денег, потом по мере обнищания страны пошли талоны на еду, водку, сигареты и даже на носки и трусы, зато у нас была тогда молодость, дети, друзья, походы, альпинизм, командировки по всей нашей нищей стране, хотя за это приходилось платить постоянным двуличием и вечным страхом за своё будущее.

И, слава богам, не было никаких серьезных неприятностей за всю жизнь. Конечно, мы знали, что страна врёт нам в глаза и передовицами газет, и бодрящими теленовостями и даже песнями про стройки пятилетки, но всё же верили, что это издержки, происки, недочёты и наш строй — самый-самый на свете. Да и песни были неплохие.

И вдруг начался обвал. Тогда это называлось "перестройка", а на самом деле происходило мощное крушение громадной архаичной, нелепо скроенной страны со всеми метастазами купленных правительств за рубежом, а это значит, по всему миру.

На наших людей как мощный селевой поток хлынула лавина людской грязи, крови, ломка государственных и нравственных границ, выворачивание наизнанку моральных устоев.

Бывший мощнейший союз развалился ровно на столько отдельных государств, сколько республик в нём раньше состояло. И даже больше.

Сначала промелькнули несколько лет очень бурной активной политической жизни с митингами, постоянными спорами до драки, орущей толпой и бессмыслицей, плюющей из радио, телевизора и газет, с трибун на площадях, в подворотнях, на рынке и в кабаках.

Потоки разоблачающей информации пугали всякими ужасами, мы дрались с врагами и даже ссорились с друзьями за новые идеалы, страна смогла добиться демократии, но вдруг… всё стихло и наступила пустота. И тишина.

Никто никому стал не нужен. Предприятия, крупные заводы разорялись и останавливались. Профессия, которой я гордился, стала неприличным признаком не желающей сдаваться интеллигенции, а сама интеллигенция в какой уж по счету раз стала пугалом для детей, а само это слово — надписью на заборе, в которую можно тыкать пальцем и даже плюнуть. Можно было работать, можно просто спать, никого это уже не трогало.

А дальше пошел настоящий бандитский передел, который моментально разделил всех, когда-то равных людей, на нищих, которые не умели воровать, и хозяев. В эту категорию попали откровенные жулики и члены всех правительственных структур, сумевшие в жесткой политической драке завоевать тёплые местечки и соединиться с ворами в борьбе за обдирание своего же избирателя.

Короче, разочарование от своей собственной страны было ужасным, порою откровенно не хотелось жить.

А вторым потрясением стал развод с той женщиной, которую я боготворил много лет, жалкие шатанья в попытке сломать стены тюрьмы одиночества и полное разочарование во всех женщинах сразу.

Несколько лет я метался в попытках найти работу, найти вторую половину и в конечном итоге, найти смысл остатка жизни. Ни к чему хорошему это не привело. Два раза чуть не погиб по глупости, но случайно остался жить, неизвестно, зачем.

Хорошо хоть, к этому времени мои дети выросли, даже успели выучиться и найти себе партнеров, как теперь стали говорить. Они уехали далеко, в разные города, обзавелись там семьями, своими детьми и я им стал нужен весьма потенциально.

Я начал опускаться. На работе, где зарплата почти равнялась пенсии я читал книги или играл на компьютере. Работы, как таковой, не стало. Перестал заниматься спортом. Позволил себе грамм тридцать в день. И так незаметно, и так каждый день. И очень скоро начал не только не уважать, но и не любить себя. Мог неделями не бриться, месяцами не стричься, а про костюм и говорить нечего.

Так! Стоп! Что-то тут посвистывает. Или кажется? Пятно какое-то, как будто вода капала. Без очков и не вижу толком.

— Первый, передай дежурному проверить заслонку Эф-Ка-тридцать семь.

— Передаю дежурному.

Вот и умница.

Как это всё-таки удобно, не надо доставать коробочку с мобильником или рацией, связь никогда не останавливается и тысячерукая телефонистка всегда при мне.

А может показалось?

Всё может быть. Только я очень боюсь всяких там необычных звуков, запахов и пятен всех цветов, зная по опыту, как это может неожиданно быстро перейти в трагическую кантату о человеческой неосмотрительности, пусть уж лучше лишний раз назовут меня занудой, всё равно называют.

Мало кто знает, что 23 февраля 1997 года в великий праздник для шести мужчин, дежуривших на околоземной орбите на станции "Мир", неожиданно начался пожар. Они как раз хотели отметить событие специально сохранёнными для этого деликатесами, но загорелась кислородная шашка, из которой в те годы получали кислород для дыхания. Трое русских, два американца и один немец, кинулись спасать свою жизнь.

Дым выползал так стремительно, что не было возможности перебраться на корабли, пристыкованные к шлюзам, в проходах уже нечем было дышать.

Толщина алюминиевого корпуса станции всего полтора миллиметра, такая же, как у моих любимых походных котелков. Корпус мог прогореть насквозь в считанные минуты, потому что в пламени, плавилось даже железо, не говоря уж о кабелях и алюминии. А это — мгновенная смерть!

Из-за едкого ядовитого дыма ребята догадались применить спецпротивогазы с запасом кислорода на 2 часа, это их и спасло, они чудом сумели огнетушителями остановить пламя.

Радиосвязь во время пожара шла в открытую через американскую службу слежения, пока станция не доплыла до зоны видимости с русской наземкой. Родина не слышала своих погибающих сыновей. А мы их слышали. И переживали. Только помочь ничем не могли. Даже откликнуться не имели права!

Ни в какой прессе сообщений потом не было, даже женам не разрешили поговорить с экипажем, пока пожар не был потушен, а дым рассеялся только через сутки.

Потому что это — Космос! С очень большой буквы.

Ладно, летим дальше.

Я вылезаю из своего туннеля в Главное Кольцо и начинаю утренний обход станции. Это несколько километров коридоров, залов, камер и тысячи дверей.

Душу дьяволу

— Здравствуйте.

— Проходите. Садитесь.

Я бывал в таких кабинетах и раньше и, наверно, испугался бы, если бы было что терять. Раньше — было, что! Сейчас же мне стало даже любопытно. Во- первых, и ежу стало понятно, что встреча подстроена. Во-вторых, я как за соломинку готов был уцепиться за любую возможность резко изменить свою жизнь в любую сторону, лишь бы выйти из состояния живого трупа.

На стене висел портрет Дзержинского, чугунная копия которого давно уже была низвергнута с болтов постамента на Лубянке. А здесь всё поражало сохранением старого духа. Я бы даже сказал, показным.

Массивный деревянный стол округлой формы с сукном на поверхности, паркет, от которого пахло восковой мастикой, как когда-то в театре, такие же массивные стулья, тёмные шторы, никаких компьютеров, калькуляторов и оргнайзеров, ничего современного, даже лампа старого образца из черной пластмассы с кнопкой для включения. Никакого неона, авторучка, правда, была настоящая, не гусиное перо, но и не шариковая, а солидная, чернильная, на специальной подставочке рядом с мраморной пепельницей. Сейф, книжный шкаф. Всё!

Орудий пыток не было.

Хозяин стоял, словно только меня и поджидал, мы пожали руки и сели. Взгляд был умным, голос спокойным, тон доверительным. Единственно, что смущало — легкое косоглазие, в результате которого я никак не мог поймать его взгляд и посмотреть ему в глаза прямо.

Окна, как я прикинул после блуждания по коридорам, должны были выходить на речку, в лесопарковую зону, улиц рядом не было и в комнате стояла густая тишина, в которой вязли все посторонние звуки. Только тихо и мерно тикали большие напольные часы, маятник которых двигался солидно и неторопливо.

Ну, влип, подумалось мне тогда… В лапы дьяволу.

Мой собеседник не стал даже представляться. Он, видимо имел на меня хорошее досье, потому что, кратко изложив то, что я и сам о себе знал, сказал примерно следующее:

— Вы, когда-то неплохой инженер и организатор, скоро сопьетесь или примете яду, жизнь для Вас стоит недорого. А нам нужен как раз такой человек, который может любить других, не сильно заботясь о самом себе.

Собственно говоря, он сразу победил одним лёгким движением, еще ничего не сказав о сути дела, это был именно мой "пунктик", после месяцев и даже лет полного бездействия я оказался кому-то "нужен" да не просто так, а как "человек", и не просто кому-то, а людям! Первый барьер был легко сломан.

Как перезрелая девица я готов был отдать себя любому встречному, лишь бы не остаться одиноким пустоцветом на пустыре, главное, чтобы он оказался "порядочным человеком". Тёртый и перезрелый, я думал, что меня уже трудно удивить и боялся только одного, что мне предложат совершать подлости во имя системы.

Но всё же то, что я узнал дальше, потрясло.

Сначала, правда, как водится в учреждениях подобного типа, пришлось дать десять подписок об ознакомлении, о неразглашении, об уголовной ответственности, и тому подобные, но за свою жизнь я их уже столько давал, что перестал даже реагировать на грозные названия. Мой собеседник как фокусник из потайного кармана доставал откуда-то из стола белые и твердые на ощупь бумаги, украшенные отштампованными по-старинке прямоугольниками с грифом секретности, "Особой важности 1 (один) экз.", а я черкал свою подпись той самой ручкой, оставлявшей густой чернильный след, который приходилось пару минут сушить.

А потом начал читать сухие и скупые на эмоции листочки, а мой искуситель сопровождал чтение хорошо понятными комментариями.

Итак, я понял следующее. Начало третьего тысячелетия для всего мира возвестили войны.

Малые и средние, они грохотали по всей суше, унося остатки спокойствия даже их тех регионов, где пигмеи без штанов еще постреливали из трубок ядовитыми стрелами в жирных и вкусных крыс и кроликов.

Планета кишела бункерами, военными заводами, атомными станциями, вырабатывающими мирную электроэнергию, рядом с которыми под землей рождалась Смерть с такой большой буквы, что простому смертному никогда бы не удалось поверить в этот кошмар, он просто не уместил бы значимость такого открытия в своем мозгу.

Весь человеческий лагерь зашевелился, через моря на утлых плотиках, через границы с колючей проволокой на коленях сквозь грязь и болота проплывали и проползали нищие люди, ищущие работы и лучшей жизни. И очень часто они проносили в мешках и убогих корзинах страшную современную смерть. Разную по виду, но одинаковую по сути.

Конечно же, не сразу. Сначала волокли наркотики, потом стрелковое оружие, рабов и в конце концов выросли до того, что густой струёй потекли химические, бактериологические и ядерные заряды.

Они думали, что сумеют защитить жен и детей, свои маленькие дома, кланы, страны, но так или иначе вершили одно общее дело — разносили Смерть.

Крупные ядерные державы попытались объединиться и сговориться, чтобы перекрыть этот поток, они легко смогли бы это сделать, если бы не держали друг друга за горло, ласково улыбаясь на раутах.

В каждой из этих стран были внутренние враги, которые в случае опасности легко могли бы стать союзником для противника. Уголовники, преступники всех рангов, могущественные шефы мафий самого разного толка, их корни влияния проникали в самые верхние слои руководства страной, они даже из тюрем продолжали свое растленное дело, тем более, что смертная казнь была отменена во всех странах, кичащихся уровнем своей цивилизации.

Ах, с каким бы удовольствием все правительства передавили бы своих крепко согрешивших сограждан и даже сами тюрьмы смели бы с лица земли, сколько разных проблем исчезло бы тогда, не надо кормить, следить, содержать армию охранников, охранять потаенные земли лишая их естественного использования, а как это прекрасно подействовало бы на весь преступный мир морально, это вам не руку рубить за воровство и не в чан с дерьмом сажать.

Но — нельзя! Пока идёт игра в демократию — нельзя!

А ведь скольких из этих мерзавцев приходилось содержать пожизненно.

Наконец, после долгих совместных мучений, великие державы сошлись в одном — надо всех этих сволочей и убивцев с лица Земли убрать. Но не уничтожать. И сделать так, чтобы оставшиеся дрожали от ужаса, узнав, что где-то есть такая дыра, где их деньги, связи, авторитеты ничего не значат и где придется гнить действительно до конца жизни, становившейся скорее обузой, чем радостью.

Так куда же их? Да вон, совсем рядышком, в космос. По прямой всего-то триста километров. Так, чтобы никакого контакта не могло быть со страшными корнями, породившими эти ядовитые плоды.

И в поисках великого консенсуса нашлись такие технические решения, о которых простым гражданам уже ничего знать не положено.

Читая листочки, под изучающим взором своего протеже, я забыл обо всем на свете, забыл где я нахожусь, в каком здании, секреты это или нет, время остановилось.

Русские пожертвовали, скромно так, и незатейливо, гигантскую военную базу. России это уже ничего не стоило, потому что после разрушения великодержавного союза республик база была законсервирована и средств на ее содержание все равно не было.

Пустая станция болталась вокруг Земли, грозя со временем свалиться на чью-то голову, а для превращения её в тюрьму нужно было только снять несколько десятков ядерных ракет и зашвырнуть их куда-нибудь в сторону Солнца и передемонтировать часть оборудования. А это не так уж и трудно для страны, которая "а также в области балета была впереди планеты всей".

Американцы обещались оборудовать все помещения базы самой современной автоматикой и электроникой, какие-то еще страны — модернизировать системы жизнеобеспечения, научные лаборатории, системы автоматики,

Япония расщедрилась на уникальную медицинскую и биологическую аппаратуру, обеспечившую весь будущий ковчег едой и лечением.

Короче, кое-как обязанности поделили, ухитрившись соблюсти полную секретность от шпионов и репортеров всего мира.

Денег не жалели, потому что убивали столько зайцев сразу, что экономия в этом вопросе казалась сродни скудоумию.

Дальше я выяснил, что уже с десяток лет на этой секретной базе существует тюрьма и там находятся несколько тысяч самых отпетых негодяев нашего мира, приговоренных к пожизненному заключению. Базу обслуживает больше тысячи служащих, среди которых есть не только простые тюремщики, но и специалисты высочайшего класса, врачи, программисты, операторы и наладчики сложных электронных систем.

И все было бы ладно, но вот, недавно, совершенно неожиданно умер бывший начальник тюрьмы, а занять его место уже достаточно длительное время не хочет никто.

Ну, это и не удивительно. Давно известно, что жизнь тюремщика почти тождественно равна жизни заключенного, трудно сказать даже, кому из них лучше, ведь у тюремщиков не бывает ни свиданий, ни амнистии, только служба пожизненно.

У них даже нет воспоминаний о сладком пребывании на свободе, тех воспоминаний, которые греют душу любому преступнику, отдыхающему на нарах от тяжелых трудов праведных, а кажущаяся свобода охранника является лишь убогим дополнением к этой же тюрьме.

А если ещё вспомнить, что тюрьмы обычно находятся на отдалённых островах, в глухих лесах или болотах, в каменоломнях или на рудниках и в прочих замечательных уголках природы, то особенно понятно, что быть охранником — далеко не сахар.

Так что проблема, вставшая перед международным сборищем умников была понятна. Нужен был чокнутый, вообще совершенно ненормальный персонал для жизни в тюрьме, да ещё летающей в космосе.

И только кто-то ещё более чокнутый согласился бы возглавить этот странный коллектив.

Резюме было прочитано, эйфория фантазий и любопытства постепенно рассеялись, ощущения вернулись на землю, в кабинет, в котором за это время ничего не изменилось и до меня медленно, как солнце на закате дошла не произнесённая пока итоговая мысль, сначала показавшаяся такой нелепой и не относящейся ко мне лично, что я с отвращением отбросил ее, что, по-видимому, отразилось на моей физиономии, всегда отражавшей всё, что творится в моей башке, и мой мучитель, который, оказывается пристально изучал мои гримасы, кивнув головой, наконец произнес своим безразличным механизированным голосом:

— Да, вы все правильно поняли. Это кажется диким, но только на первый взгляд. Не спешите с выводами.

— Зачем мне это нужно? И разве я смогу? И почему именно я?

— Столько вопросов сразу!… А почему нет? Поверьте, мы уже перебрали немало кандидатур и не только в России, и это предложение совсем неслучайно. Я знаю о Вас столько, сколько вы сами о себе не знаете, иначе этого разговора не могло бы и быть.

Вы технарь, мало того, руководитель, но не лишены интереса к искусству и к людям, имеете большой житейский опыт, но не растеряли детского любопытства, сумеете разобраться во всех проблемах устройства станции, вы знаете английский на уровне торгаша-челнока, вы пока еще обладаете хорошим здоровьем, не пьете, не курите, да и женщины, кажется, Вас сейчас не так волнуют, как раньше.

К тому же Вы удивительно легко сходитесь с людьми, причем с самыми разными, и что очень важно, не особенно-то цепляетесь за свою работу, квартиру или дачу, которой и вовсе нет.

— Но зачем мне эти кошмарные хлопоты? Это же — вся жизнь — наизнанку?…Уже не мальчик!… Я и тут доживу спокойно.

Говоря последнее я, конечно же лукавил, и он сразу это понял, точнее, он просто знал, просчитал этот вариант ответа заранее, поэтому слегка снисходительно и поучающе улыбнулся, как взрослый — ребенку.

— Одно дело — придумать паровоз, потом изготовить и осваивать его, другое — сесть в уже идущий на всех парах поезд и только показывать дорогу машинисту. Даже гудеть не надо, там полно для этого всякого народа.

Зато вы получите оклад и гарантированную пенсию для своих детей. Немаленькие. Раз в сто больше, чем здесь, в этой нищей дыре. Вы получите два месячных отпуска в году и сможете повидать мир и покататься, наконец, на своих лыжах.

Это был удар ниже пояса. Горные лыжи — невыполнимая многолетняя мечта, к которой я даже не стремился, настолько она была недостижима, как свадьба для старой девы. А косоглазый искуситель продолжал издеваться:

— Вы увидите настоящий космос, о котором мечтали, ведь правда же?… Рассмотрите свой любимый Кавказ сверху во всех деталях. Да Аллах с ним, поезжайте хоть в Тибет, хоть в Гималаи, причем с таким снаряжением, какое здесь и не снилось. Лучшие фирмы будут валяться в ногах со своими рюкзаками, карабинами и жумарами и умолять купить их.

А кроме всего этого, на станции стоит такой компьютер, каких нет нигде в мире! Можете поверить.

Вон эта игрушка…(он открыл одну из дверец книжного шкафа, где на полке лежал шикарный ноутбук) ему даже в пепельницы не годится, это не мы, тут уж американцы не жмотились, это даже не персоналка, а целый вычислительный монстр, Вам и не снилось на таком работать, даже в Америке к нему прикасались лишь единицы.

Удар следовал за ударом, но последний был нокаутирующим, от которого остановилось дыхание, как у дикаря, которому вместо блестящей луженой консервной банки показали золотую диадему, украшенную бриллиантами.

За хорошую персоналку у нас на работе дрались, их ждали годами, как невесту, на них трудились круглосуточно, не выключая даже ночью, а я был фанатиком всего, что содержало монитор и клавиатуру.

Перед глазами как кошмарный ужас промелькнула моя первая кургузая икстишка с винчестером в двадцать мегабайт и зелёным монохромным экраном размером четырнадцать дюймов, рабочее время которой мои ребята расписывали на сутки, используя бедную бабушку по очереди.

Я уж не говорю о знаменитых советских самоходных арифмометрах типа "Электроника-60", выше которых наша промышленность так и не прыгнула.

Копаясь в своей памяти и пытаясь найти хоть что-нибудь, что удержало бы меня на Земле, или хотя бы в родном городе, я с ужасом и удивлением обнаружил, что искуситель прав.

Характер у меня таков, что какое бы ни было предложение, я сначала всегда ищу в нём плохие стороны, чтобы найти повод отказаться, и я стал думать.

Перебирая все варианты защиты и в поисках причины отказаться, я мысленно всё время натыкался на огромные кучи мусора, которые уже много лет преследовали меня хуже любого кошмара.

Мусор покрывал все сокровенные точки моей планеты, где раньше удалось побывать и найти нетронутые и чистые уголки. Огромные залежи человеческих отбросов покрывали горы, реки, леса и даже болота.

Еще недавно в тех местах, где я так любил бродить или плавать, был дикий нетронутый край, но обилие туристов низкого пошиба но массового масштаба, толпищ машин новых русских с мощными двигателями, жуткие по размерам трактора и самосвалы, спекулянты землей и лесом, военные, наглые, как и во все времена, не жалевшие никакой природы во имя "высокой цели", естественный развал брошенных деревень, колхозов, хозяйств, беспардонные свалки, стихийно и непредсказуемо вылезавшие как чирьи — все они и многое другое превратили мою любимую Землю в больное и раненое существо.

А там, где не было свалок, там деляги всех мастей беспардонно и нагло воровали лес, воровали нефть и газ, вылавливали рыбу и крабов и увозили за границу. Да ладно бы, ещё, в Штаты или другие богатенькие страны, это было бы хотя бы объяснимо, но нас грабили даже нищие китайцы, бывшие друзья СССР, которые и сами то без штанов сидели. И это мучило меня как плевок в душу.

Но если в классической литературе раненую любимую лошадь герою надо было добить выстрелом из кольта в ухо со слезами на мужественном лице, то что мог сделать я даже с кучкой себе подобных "зеленых" друзей?

Пока ещё были силы, мы с маленьким сыном жгли мусор, оставленный пьяными компаниями на берегах рек. Но компаний становилось все больше и они становились все пьяней год от года.

Мы писали в газеты о том, что в траншею с газовой трубой, прорытой лично для товарища М., для его личной дачи, в лесу прорублена просека шириной с хорошее шоссе, что местные организации незаконно свалили тонны бытового мусора и закопали его вместе с трубой. Ответа никогда не было.

Мусором была вся страна, особенно люди, которые ее населяли. С трудом опомнившаяся от могучих ударов перестройки, она застыла в классической позе нищего, протянув свою руку на Богатенький Запад и все последние запасы из земли потащила туда.

Никакого развития не было. Все заводы практически остановились. Зарплата по стране осталась в десять раз ниже пособия по безработице у Старшего Брата.

По всей стране то и дело обрушивались кровли зданий, мосты, железные дороги, их латали и кроили, после чего они ломались ещё чаще. Горели склады и электростанции. Каждый день начали разбиваться самолёты и взрываться шахты, к этому привыкли и уже даже не объявляли траур, нельзя же постоянно жить в черной одежде.

А в это время по дорогам, переполненным милицией с автоматами, прямо по основным трассам почему-то спокойно проезжали бандиты всех мастей, перевозя тонны оружия и взрывчатки, от которых гибли сотни людей. Я ездил по этим дорогам и мне, простому, честному гражданину приходилось постоянно предъявлять паспорт и машину для досмотра, стоя в коридоре из бетонных блоков и колючей проволоки.

А бандиты как-то проезжали свободно!

Наука, военная техника, всё то, чем мы гордились столько лет, спокойно разворовывалось, перепродавалось, гнило. Миллионы талантливых инженеров продавали себя, уезжая куда угодно, но насовсем, миллионы красивых девочек продавали себя во всех видах и во всех формах, миллионы мальчиков убегали из дома и присоединялись к клану беспризорников, наводивших ужас на жителей больших районных центров.

В Москве, в столице уже в те годы шаталось несколько сот тысяч беспризорников. А уж сколь там ютилось китайских и корейских кули, спавших в гнилых бараках как шпроты друг на друге, просто счёту не поддавалось.

Города и поселки заполнили кучки вечно пьяного и по-собачьи нагловатого молодняка, символом которого я бы выбрал парочку: лет по четырнадцать, которая сначала тянет из банки пиво, задрав голову к небу, а потом тут же, прямо у ларька, густо обрамленного разбитыми коробками и ящиками, шебуршится в своих гениталиях, называя это сексом, на глазах у всех прохожих среди таких же точно как они, личностей в одинаковых черных кожанках и с кольцом в носу.

Дебилизм в глазах и мат в звуковом пространстве, одинаково лысые головы и одинаковые одежды, делающие их всех похожими и сливающими их в сознании в одно гадкое пятно.

Это были будущие строители нашего общества и его будущие обитатели. Именно под их общественный заказ все экраны заполнились дешевыми примитивными боевиками, голые задницы ярко светились на всех рекламах, а многочисленные яркие шоу с теми же местами человеческого тела создавали у юных созданий иллюзию того, что достаточно только оголить свою собственную жэ, чтобы тут же получить миллион и покатить по жизни в шикарном лимузине.

Были и другие дива. Откуда-то повыползали брюхастые батюшки, которые давали целовать свои волосатые руки и за это приобретавшие новенькие иномарки и особняки. А ярые партийные работники, ранее клеймившие Бога и душу внезапно стали необычайно верующими, как будто рассчитывали этим замолить свои старые грехи.

Сам первый Президент, наш любимый демократ номер один, когда-то член КПСС до мозга костей, отстаивал в Загорске многочасовую службу на Пасху и это показывали аж по трём каналам телевидения из четырёх, причем одновременно, как будто одного было мало.

Стали привычными суды над милиционерами, участвующими в бандитских налётах. И вскоре мы узнали, что чуть ли не вся милиция покупает свои должности, чтобы лучше было "работать".

Лучшие районы городов и уголков уникальной природы начали заселяться странными и незаметными личностями, в шикарные особняки, при этом сотни дедушек и бабушек, бывших работяг, воевавших и поднявших страну из грязи после войны, расползались бомжами, оставшись без жилья.

Зацвела и стала махрово процветать торговля людьми. И рабами — мужиками, и девушками для известных целей, а ещё детьми для неизвестных целей, среди которых значилось использование их органов в хирургии.

А второй Президент всё время обещал.

То вдруг обещал наладить спортивную работу с молодёжью, а я, поначалу веря ему, старый дурак, ходил смотреть заброшенные дворовые площадки на которых вместо ржавых турников и полусгнивших хоккейных коробок начали бурно вырастать частные гаражи, несмотря на вопли бабушек у подъезда.

То повелел повысить зарплату вдвое за год. И её действительно повысили, только не за год, а лет за пять, когда инфляция удешевила рубль уже в четыре раза.

То вдруг заявил о крепости наших южных границ. Целый цикл телепередач был посвящен нашим храбрым воинам и новой специальной одежде для горных районов.

Только зачем было врать? Как раз в том самом году мы ходили в горный поход, и именно в этот самый район, о котором он говорил, и вообще не видели там ни одного пограничника, потому что после многочисленных лавин, засыпавших дороги толстым слоем снега, все посты попросту сняли и перевели вниз. Потому что солдат кушать хочет, а вертолётом возить перловку — накладно! А денег в армии нет, потому что генералы тоже строят себе дачи.

И любой диверсант мог за пару суток спокойно перебраться из бывшей союзной республики в наш единственный курортный район и устроить там такую резню во имя Аллаха, которой гордились бы все правоверные.

А уж как там бедные мальчики служили в обычных кирзовых сапогах, вместо обещанных президентом горных ботинок и лазили по обрывам без веревок, без ледорубов, курам на смех, только смеяться не хотелось, я то знал, что такое горы.

Деньги, выделенные с Его подачи на восстановление жилья после пожаров и наводнений, широко разрекламированные по телевидению, уплывали неизвестно куда и кому, зато около каждого города и даже посёлка выросли кварталы частных коттеджей с евроотделкой и мрамором, фонтанами во дворе и крепкофигуристой охраной.

Вот такой был Второй Президент. Потом Третий. Четвертый.

Верить было некому и не во что.

Родители мои уже умерли. Оставались родные и друзья. Но это особый разговор. На Земле же меня, действительно, ничто уже не держало, это точно.

И я продал Душу косоглазому дьяволу. Подешевке!

Через месяц после сотни всяких комиссий, собеседований, прослушиваний и конкурсов на разных языках, я стал тем, кем являюсь — начальником космической тюрьмы.

— Керн, ты все записал?

— Да, Кэп, есть девятнадцать вопросов.

— Подготовь их список

— Список готов.

— Хорошо. Запиши их в талмуд… Как там завтрак?

— Какой завтрак?

Фу ты! Я совсем забыл, с кем разговариваю. Всё, лирика кончилась, личная тема не может содержать служебных слов, начинается новый рабочий день, пора работать. Мысленно надеваю генеральский мундир, встаю по стойке и произношу совсем уже иным тоном:

— Первый, доложите обстановку.

— Есть, Первый! Время шесть пятьдесят восемь. За время ночного дежурства происшествий не было. Оправление, завтрак и прогулка первой смены проходят по графику. Завтрак готов, но есть проблемы — сгорела одна из печей для сушки гранул. Технические службы оповещены. Сообщение закончено.

— Понял. Дай мне вызовы. С переводом. Конец связи.

— Даю вызовы.

Обход

Надо же, печь сгорела. Ничего там не сгорело, скорее всего разъюстирован оптический канал нагревательного лазера, или сама пушка полетела, но это неважно, главное, что с едой опять будут сбои. А Керну доложили, что "сгорела", вот он и повторяет, балбес!

Наш монстр, наша тюрьма, наш родной дом — это железнопластиковая громадина, уродливая, как все военные объекты. Никаких обтекаемых форм, ей же не надо было летать в атмосфере. Никаких излишеств, это же просто летучая казарма.

Изнутри она напоминает танк или подводную лодку, огромный механизм убийства, в котором и людям-то раньше отводилась роль зомбированных патронов, плотно сидящих в обоймах.

Когда-то с помощью этого чудовища военные хотели иметь возможность незаметно подкрасться, забросать врага из космоса ядерными фугасами и парализовать его защиту мощным десантным отрядом. Потом и они, и политики поняли, что в этой войне не будет победителей. Не спасут никакие бункеры.

А ведь поначалу ядерные магнаты всерьёз наивно думали, что смогут защитить свои дома, построив гигантские космические щиты и бомбоубежища и начали активно соперничать в этом, засоряя и Землю, и космос спутниками с орудиями разных калибров и вгрызаясь на километры в скальные породы.

Но как неизбежная расплата за сверхвысокое самомнение, в разных районах Земли появились целые кланы лёгких и потому неуловимых террористов, и в центрах столиц самых влиятельных стран стали рваться настоящие бомбы, принесенные в руках простых неграмотных скотоводов, вступивших в отряды людей, несогласных с тем, что наличие денег дает право диктовать народам их судьбы. Какой уж там щит! Какие убежища?

Милая и симпатичная девушка стоящая рядом на улице, могла оказаться увешанной взрывчаткой с ног до головы и эта ходячая бомба не знала ни жалости, ни каких то норм этики, фанатично подготовленная внутри, сама готовая к смерти, снаружи она оставалась такой же, как и раньше желанной, инстинкт многовековой давности не позволял даже подозревать такое внешне невинное существо в столь страшных намерениях.

Общество цивилизованное оказалось неподготовленным к приходу дикарей. Варвары всегда приходили и разрушали. Так было во все века человечества, наверно математикам уже давно пора вывести формулу, определяющую время прихода разрушителей в зависимости от уровня цивилизованности нации.

Хотя и без формул ясно, что любая обожравшаяся всех мирских благ страна, немало, кстати, пососавшая крови у тех народов, кто чуть позднее слез с дерева, должна, просто исторически обязана потихоньку заплывать жиром, надеясь на потенциал своей мощной державы, в то время, как босоногие нукеры, выкопав топор войны и отплясав у костра священную пляску смерти, худые и оголтелые, готовы лечь костьми за святое дело и неважно, какой ценой и еще менее важно, за какое дело.

И чем больше контраст в развитии, тем сильней эта разница между гладкой розовой свинкой сытого рая и голодным шакалом пустыни, жизнь которого с самого детства не представляет для него никакой ценности.

Мне всегда казалась смешной и нелепой фраза "Добро побеждает Зло…."

Щщас!! Добро — это нечто большое и тёплое, подставляющее левую щёку после правой, по определению своему неспособно к борьбе, оно нежится в лучах доброго солнца и ко всему живому протягивает пухлые ручки и глупо улыбается. А главное, добро никогда не знает, чего же оно хочет. Лишь бы всем было хорошо…

А Зло — это разъярённая оса, ядовитая колючка пигмея, жало змеи. Зло действует неожиданно и конкретно и не может быть побеждено жирненьким Добром. Чтобы победить Зло надо сотворить новое Зло, более сильное, а оно также начнёт кусать Добро, когда победит своего врага, и потом, какое же оно Добро, если порождает Зло, пусть даже в целях самозащиты?

Последние войны уже не раз показали, что Земля гораздо более хрупкое создание божье, чем думалось раньше. Даже на удары крупных авиационных бомб она отозвалась землетрясениями.

А сколько ее реакций человечество еще не заметило? Сколько еще видов СПИДа, разных нарушений экологии, потерь живого из Красной Книги, о которых станет известно только потомкам, лет через тысячу?

На нашей станции, переделывая ее под тюрьму, военные убрали все виды оружия, здесь оно не требуется, и сейчас даже запрещено. Удрать отсюда невозможно, даже захватив станцию полностью. Никаких челноков, катеров и прочего мелкого транспорта у нас нет. Тюрьма без единого шанса на побег. Поэтому нет и оружия.

Зато остались пустые ложементы для укладки ракет, десятки каких-то грузовых механизмов, тысячи километров кабелей, труб, десятки шлюзов для швартовки других кораблей, муравейник жилых ячеек и тонны самых разнообразных систем обеспечения жизни.

А главное — остался гигантский компьютер, которого я в дружеской форме зову Керн, как назвал его мой предшественник. Не знаю, может, так его назвали еще раньше, зачем же мне менять святых в чужом монастыре?

Косоглазый соблазнитель не обманул, компьютер оказался так прекрасен, что он один заслуживает целого трактата с восхвалениями, цоканьем языка и вознесением рук к небу.

Тем более, что за все годы он постоянно модернизировался в соответствии с последними достижениями прогресса, до самого "Дня развода".

Он управлял всем, что было на станции, каждой лампочкой, каждым краном, каждой дверной ручкой, никто не мог до конца познать его мощь и могущество, потому что были и сейчас есть в его памяти совершенно недоступные области, хранящие какие-то жуткие военные и технические секреты.

Дикари назвали бы его богом, но, слава богу, я в бога не верю. Ни в какой форме.

Я медленно плыву по длинному коридору Большого кольца. Толчок ногой — полет, толчок — полет. Силы тяжести нас не балуют своим воздействием, поэтому путешествие не слишком затруднено, главное — не врезаться в какую-нибудь из обильно торчащих железок, мне на сегодня уже хватит, но даже удар будет относительно безобиден, так как все острые углы закрыты пластиковыми колпаками. Я лечу по сложной спиральной линии от стены к стене, как муха в бутылке.

В ушах звучит не музыка, туда озвучиваются голоса тех, кому я понадобился за ночь, что-то вроде автоответчика.

— Босс, это Джилли, печь опять сгорела, в пошлом году то же самое было, так три дня кислятиной питались, босс, надо бы всыпать перцу под зад, кому следует…

Понятно. Это я уже знаю…..Следующий.

— Это Мария, Лёсик заболел, я сижу у него, если вдруг понадоблюсь….

Тоже понятно. Странно, почему не доктор докладывает, а медсестра?…Надо заглянуть к ним…Так, дальше.

— Начальник, у нас опять прогульщики, это Марго говорит, у меня уже сил нет, девочки большие…..

Чёрт, проблема отцов и детей не отменяется ни в каком веке, ни в какой ситуации. Что ещё?

— Вад, скоро Ритуал, ты думаешь, с чем выступишь?….

Это я помню, это у меня в делах записано, только когда делать-то? Ладно, проехали пока.

— Кэп, это Лори…..я тут выловил пакет от ужина, и не в столовой, а около жилых, кэп, надо как-то накачать всех, пока не заросли в помойке…Скоро крысы появятся!…И в туалетах…..

Нет, ну что же я ещё и мусор буду за всех собирать, что ли, как маленькие, аж зло берёт!

— Первый, прочитать всем свободным правила уборки мусора перед обедом и ужином.

— Есть прочитать.

Вот уж этот прочитает, можно не сомневаться. И нельзя будет остановить этот голос, сладко льющийся прямо в уши, точнее, в слуховой нерв. Только вот можно прослушать, но не услышать. Уж не мне ли это знать, после десятков лет различных собраний, политинформаций, на которых умение "отключаться" сильно сберегало нервы. Как говорил вождь всех народов, "хуже глухого тот, кто не хочет слышать".

Чем ещё порадуют?

Мое каждодневное путешествие совершается как обряд уже много лет, память просто сравнивает матрицы вчерашних и сегодняшних картинок, привычных до тошноты и, если разницы нет, то я как будто не вижу этого бесконечного туннеля.

Я не обязан это делать, но сам в себе выработав этом режим, стараюсь соблюдать его, независимо от самочувствия и настроения.

Наконец-то сообщения закончились. Можно заняться делами.

— Первый включить прослушивание

— Какой номер?

— Двести третий.

— Есть прослушивание.

Вот теперь я использую своё право "большого уха" — подслушивать все разговоры, мерзкое в общем-то свойство, но самый большой вред от него будет мне, потому что те, кого я слушаю, никогда не узнают об этом, а вот мне достанется часть их душевной грязи. А тайн на станции нет. Их просто невозможно сохранить. Мы, как в большой деревне, всё знаем друг о друге всё.

Я слушаю как ругается Джилли по кличке "Бюст", начальница кухни- громадная баба откуда-то с юга Американского континента, впитавшая несколько расовых признаков от негроидной до испанской, отличающаяся прожорливостью, упрямством и гордо носящая такой огромный бюст, что кличка даже льстит ей.

Всю жизнь она работала в тюрьмах и ничего не умела больше делать, кроме как кормить своих подопечных.

В состав её речи, в основном входят собаки, черти, их родственные отношения и состояние гениталий и частей тела. В этом, впрочем, нет ничего необычного, все помнят, что это место — тюрьма со всеми её закидонами и мат является основным лексическим набором, за годы жизни здесь на Джилли уже перестали обижаться, хотя всё же ко мне поступила информация о зарождающемся конфликте и надо в этой гадости разобраться.

Минут десять я наслаждаюсь концертом, но больше выдержать не могу. Смысла слов всё равно не понимаю, потому что её английский — это сплошной латино — негритянский мат, в котором я плохо ориентируюсь. Но прекрасно понимаю, как может "достать" такое обращение.

— Первый, дать Двести третий, установить перевод

— Есть Двести третий.

Сейчас Шива играет ещё и роль переводчика, который будет выбирает из слов Джилли только суть, отсеивая лингвистические излишества.

— Morning, Jilly, how our lunch?

Надеюсь, мой английский ей понятней своего. Моя задача — охладить пыл этой горячей мадам, сбить конфликтную остроту, но реакция человека может быть совсем не той, какую ожидаешь, поэтому я просто невинно спрашиваю, как там дела с завтраком.

Голосом, напоминающим оперное контральто, очень далёким от квакающего голоса самой Джилли, Шива произносит:

— Босс, завтрак готов. Отклонения в норме. Заканчиваем расфасовку.

— А это можно употреблять?

Я, конечно, уже знаю, что печь неисправна, но что и до какой степени?….Поэтому не представляю, о каких нормах может идти речь.

— Нулевой уровень. Хорошо хоть горячее. Пока не исправим печи все равно ничего лучшего не будет.

— Как там девочки, справляются?… Может быть, нужна помощь?

Она, только что распекавшая своих подчиненных, неожиданно для меня начинает атакующе защищать их:

— Девочки очень стараются и не надо к ним придираться, приходится менять тару в накопителях, день уж сегодня такой, но девочки молодцы…

Понятно, то, что мне показалось базарной ссорой, на деле оказалось обычным выражением эмоций. Или это тактика такая — не давать своих в обиду, а бить их самостоятельно?

— Первый — дать синхронный звук.

— Есть синхронный.

— И убрать прослушивание.

— Есть, убрать.

Теперь нас соединяет прямая связь, компьютер работает как дуплексная радиостанция. В уши врывается какой-то шум, я слышу как Джилли шипит на своих теток. Я не люблю ее, не терплю, но выбирать сотрудников не имею никакой возможности, поэтому иду на прямой диалог, который считается здесь поощрением, эдаким почесыванием служебного пса за ухом. Сам себе внутренне усмехаясь, чеканю своим мордовским акцентом:

— Jilly, I hope, that's will be all right. You can feed people.

— Йес, да, сэр! Хэра-шо! Будэм кущать?

Сколько лет слушаю этот дикий говор, а всё никак не привыкну. Интересно, у кого она набирается русских слов? Но ведь старается, надо отдать должное. И тут же смеюсь и над собой: а любопытно, какими саркастическими словечками она комментирует мой английский? Я откланиваюсь.

— Yes. Of course. Thank you? Jilly.

— Первый, Конец связи.

Весь диалог означает одно — на кухне, несмотря на крик и шум, мир и согласие, но опять будем жрать слизистую бурду, заменяющую и первое и второе и компот, зато жаждущим можно будет взять хоть три порции.

— Первый! Сообщить всем об изменениях в режиме питания. Стол нулевой. Сообщать деликатно.

— Есть сообщить.

Сейчас он за долю секунды извлечёт из недр памяти типовой текст с умильными выражениями и на десяти разных языках начнет хвалить кислую бурдень и объяснять, сколько в ней витаминов и протеинов.

Я лечу, слушаю и продолжаю общаться. Для этого я просто тихо и четко произношу слова которые мгновенно записываются в память Керна. В основном это распоряжения, которые немедленно начинают выполняться, заметки о состоянии станции, дела, дела…

Неплохой у меня диктофон, имеющий неограниченную память и размером с небольшой стадион. Когда-то он должен был перерабатывать в уме сотни изображений и миллионы сообщений, чтобы успеть заметить врага, первым напасть, ударить, уничтожить, отразить и победить. А сейчас просто дает нам возможность жить.

Голос в голове прерывает мои фантазии:

— Сто пятый седьмого.

— Есть седьмой.

— Кэп, появились уточнения, сообщить?

— Подожди… Ты установил защиту?

— Нет…

— Первый, установить третий уровень защиты, закрыть доступ.

— Есть Первый. Уровень установлен.

— Сто пятый, давай.

— Кэп, это военный планетолет земного происхождения, траектория не исключает сближения, без опознавательных, на запросы не отвечает, но возможно, что ему просто не хватает мощности, мы всё же ещё далеко и у него нет радиотелика.

О-пань-ки!!!

Как я ни ждал этого сообщения, оно всё же пришло и кажется, что пришло неожиданно, настолько не хочется в него верить. Это похуже, чем сырая еда, поэтому я врезаюсь в неожиданно появившуюся переборку.

— Почему военный?

— Мы поймали специфические сигналы оповещения "Свой!" и частоты локации тоже их диапазона, и форма зондирующих характерная…

— А они нас видят?

— Трудно сказать. Но, судя по тому, что летят они точно сюда — видят. Астрики сверили траекторию, по прямой они бы вышли в другую область, нет, прут прямо на нас с классической корректировкой орбиты. Тем более, что мы ещё не отключали свой локатор, так что скорее всего нас просто слышат. А может, их с Земли корректируют….

— Понял… А при чём тут радиотелик?

— Ну, был бы телескоп, они бы наши вызовы поймали, мы-то их слышим, я думаю, как-нибудь проявили бы себя, хотя, чёрт их знает, может им молчать приказано? Но тогда они бы и опознавалки выключили, кому тут их опознавать. Не знаю, нелогично что-то, чушь собачья!

— Ладно, я понял. Это всё?

— Пока всё… Куда уж больше!

— Да, ты прав. В десять давай на Круг…..Конец связи.

— Первый, открыть доступ.

— Есть открыть.

** сам седьмой и круг седьмой

— Первый! В десять собери седьмой круг.

— Есть седьмой круг.

Вообще-то Сто пятый — большой мой друг Васька Гукин, но в серьезные моменты жизни мы соблюдаем ритуал уставного полувоенного общения, тем более, что третий уровень означает обращение с информацией как со служебной и секретной, а тут с Первым лучше не шутить, он тот еще педант и все мы это знаем.

Первый — это все тот же компьютер, многорукий Шива — наш электронный господь бог. Иногда я называю его "Спрут" за то, что скрыться от его злых глаз невозможно нигде, даже на Земле. Иногда — "Балбес" за то, что каким бы быстродействием он ни обладал, это всё же тупой исполнитель человеческой воли и своих фантазий у него — ноль без палочки!

Но во всех служебных ситуациях он — "Первый". Так установлено Инструкцией.

А в остальных случаях каждый волен называть его так, как ему вздумается, мало того, каждый может придумать ему несколько имен и оговорить условия их применения. Я могу приказать: ему, откликаясь на имя "Джон", говорить со мной грубо, мужским голосом, на южном диалекте со швейцарским акцентом, а на имя "Молли" — нежно и ласково. И Первый все поймет и выполнит.

Я не знаю точно, сколько у него тысяч процессоров, винчестеров, чипов памяти и оптических кабелей, знаю только, что их очень много и что без него весь наш космический монстр давно развалился бы.

Все мы здесь как стрекальные нити привязаны к телу гигантской медузы, от которой не скроешься и не спрячешь ничего сокровенного, как маленькому ребенку от глаз заботливой матери.

Тот шизофреник, который придумал соединить воедино всех людей в космической тюрьме, конечно же гениален как инженер, но как человек — он, конечно же, мерзость. Иногда это так бесит, что хочется пробить себе голову вместе с капсулой, только бы остаться в одиночестве, почувствовать свою личную независимость.

Но разрушить эту систему — значит лишить нас и связи и мощнейшей системы управления, может от этого станция и не развалится, но жить на ней станет невозможно.

Потому что каждому живущему на станции, даже ученым, свободным людям, живущим независимо от тюрьмы с ее распорядком, всем без исключения вшита капсула с радиопередатчиком, радиоприемником и диагностическим устройством. Все мы здесь по большому счету — заключенные.

Капсула автономна, питается от тепла человека, она измеряет температуру тела, пульс и давление крови. Она же принимает звуки голоса для передачи и, наоборот формирует звуки через какие-то косточки в теле человека. Поэтому с Первым может общаться даже глухой. Капсулу нельзя удалить так, чтобы об этом не узнал Первый. А за попытку удаления наказание одно — смерть.

Спрут знает все. От него нельзя скрыть ни болезни, ни настроения, потому что все проявится в его шустрой памяти и при необходимости он просто допросит клиента по какой-то своей технологии, причем, при этом, зачастую, можно и не отвечать на вопросы, Шива все поймет по моторным реакциям организма и доложит старшему медику.

А старший обязан принять меры согласно Инструкции. Иначе он сам подлежит остракизму и тщательному обследованию.

Наверно, даже мысль о побеге нельзя скрыть от бдительного ока нашего Спрута. Говорят, у осьминога несколько мозгов и несколько сердец и каждое щупальце управляется им независимо от других, так и у нас несколько тысяч человек одновременно разговаривают, обследуются и все это с невероятной шустростью трепанируется на столе у Великого Спрута. Мы все, словно зубчики на шестеренках гигантских часов.

Все эти мысли проносятся в голове за доли секунды и я очень рад, что еще нет способа читать наши мысли. Я уже не лечу, а еле-еле перемещаюсь, пытаясь осмыслить полученную информацию и яд её постепенно парализует все мои двигательные действия. Но утро уже началось и дела делать нужно, как бы ни хотелось сейчас зарыться в тёмный угол и поскулить немного.

Я двигаюсь вперёд и Васькино сообщение не перекрывается никакими другими.

Оно ужасно.

Неизвестный планетолет, может, наверно, с какой-то степенью вероятности означать случайно пролетающий по своим делам мирный транспортник с конфетами и письмами от родных, но также вероятно, что это попытка нападения. За все годы нашего скитания такое происходило впервые. И в слово "случайно" я по опыту своей жизни давно не верю. А с другой стороны, мы многого не знаем из того, что произошло на Земле за эти годы, всякое может быть. Знать бы, чего ожидать!

Вот ведь, если просто рассудить, то вроде бы и случайно, что именно сегодня я начал надиктовывать свою нетленную историю и на тебе, тут же получил в дюндель свежую информацию. Но уж какая тут к чёрту случайность, это скорее, тот самый гром, который скоро заставит меня перекреститься. Ведь знал же! Чувствовал!

Мысль о нападении вроде бы и абсурдна, кому мы нужны в своём гробу, но я должен отреагировать правильно, вся система управления станцией построена так, что я просто обязан всё делать по инструкции, иначе сам могу быть заподозрен Первым и что он предпримет тогда, точно не знает никто.

Может вколет мне дозу снотворного и соберет Большой Совет для разбора личного Дела гражданина такого-то. А может, взорвет всю станцию от греха подальше, меня ничто не удивит. Ну, не взорвёт, конечно, мы не дадим, но разбаланс системы управления мне тоже не нужен.

— Первый!

— Есть Первый.

— Установить режим семнадцать и доложить дежурному персоналу.

— Есть установить режим семнадцать.

— Конец связи.

Инструкция может спать спокойно, она соблюдена.

Ну, теперь закрутится. Обычная спокойная жизнь закончилась. Если раньше можно было дремать на дежурстве, то теперь завертится вихрь работ по отключению, экранированию и прочим видам увлекательных телодвижений игры в космические прятки.

А иначе нельзя. Даже если это летят друзья, если они подлетят слишком близко и не будут опознаны, Спрут может попытаться взорвать или отравить всю нашу богадельню, я не знаю, какие у него инструкции на этот случай.

Но самое страшное, что я не знаю, кто это там летит, так как уже несколько лет у нас нет связи с базой. Да, с какой там базой, у нас вообще ни с кем нет никакой связи!

Сообщение о чужом было получено уже давно, почти полгода назад, от астрономической группы, которая случайно (так это слово и вертится на языке) заметила маленькую точку по ее блеску. После этого астрономы внимательно следили за всеми перемещениями этой пылинки, пока, наконец, не стало ясно, что едут незваные гости. А теперь удалось также понять, что это именно к нам едут, и назначение вновь прибывших…. Военные.

Ужас, постепенно проникающий в меня от этой информации похож на ощущения человека, проглотившего неизвестную таблетку из аптечки, которая может оказаться и слабительным и сильнейшим ядом.

Возможно именно эта новость, о сути которой давно догадались те, кто был оповещён о странной точке, а новость эта хранилась под строжайшим секретом, возможно именно она спровоцировала меня на начало записи своих нетленных мемуаров в память Керна. Я давно уже собирался, но лень — и матушка и батюшка — да и дел порядочно. Как и всякий мужик, я всегда легко нахожу себе оправдание своим слабостям.

Режим семнадцать означает целый комплект аварийных мероприятий — отключение лишних источников света и радиоволн, способных нас выдать, сворачивание солнечных батарей, введение "комендантского часа" — запрета свободного шастанья по станции и куча всяких подготовок к встрече неведомого врага.

Ничего, в десять мы соберем седьмой круг — спецов по радиолокации и всякого рода военным действиям и будем думать.

Мария

Ночь была бессонная, ещё вечером у маленького Лёсика подскочила температура и мне всё это время пришлось провисеть в Инкубаторе. Ничего особенного, запасные мешки здесь есть, какая разница, где висеть. А ему спокойнее, вон, спит ещё…

— Привет, кэп…Что-то рано сегодня…Сон страшный?

— Привет, Мари!…Посмотри, что там у меня?

Кивнул мрачно. И улыбнулся как-то криво, на себя не похож. Смурной и задумчивый, как будто его обидели.

Обычно он разговаривает с каждым малышом и тогда сам становится похож на ребёнка, те, кто постарше, любят это дело, мутузятся с ним на кулачках, а он корчит ужасные рожи и они его прекрасно понимают.

Волосы на затылке немного в крови, где это он приложился? Вот неугомонный! Годы, координация уже не та, а всё лезет куда не надо…

— Ничего серьёзного, шишка небольшая, а вот тут я помажу спиртиком, кожа надорвалась, ссадинка. Опять по трубам прыгал? А если кость сломается, где тут её лечить?!

— Да ладно тебе, Мари, не бурчи….Как Лёсик?

Задержался, руку подержал у мальчишки на лбу, шепнул колдовское слово на ухо, коснулся губами уголка глаз…

— Нормально…

— Температуры нет, вроде… Пойду я тогда.

И всё? Куда это он спешит?

Что-то шепотом спросил у Спрута, покачал головой, пошебуршил рукой волосики по спящим ещё головам и умчался.

Конечно, здесь ему вообще-то и не место, в инкубатор даже свободным вход ограничен, малыши здесь живут, пока не станут самостоятельными, тогда хирург ставит им капсулу и начинается настоящая учёба и работа.

А до этого чужим тут делать нечего, вход сюда закрыт даже для родителей, чтоб не затоптали чужого ребёнка, а поиграть — вон, бери и тащи в игровую. А то ещё и грязи нанесут, мало ли, где они до этого ползали, может, в биоблоке, подцепят там заразы…

У маленьких нет капсулы, так что здесь для звука есть нормальные динамики, а куклы все — призраки, руками не потрогаешь, зато всяких шариков и ручек по стенам — целые гирлянды, чтобы учились трогать, тактильные способности развивали, тут и рисовать можно, и на ракете лететь, только призрачной, Шива рисует им всё, что угодно.

А Кэп сюда заглядывает каждый день. Знает по именам, как-то по-своему любит их, чужих детей, как будто своих не было.

Глядя, как он иногда играет с малышами, я забываю, что это место — станция с кучей уродов, отрыжка планеты, и что я тоже старая кочерыжка на этой летучей кастрюле, а ещё мне так хочется и самой стать больным Лёсиком и почувствовать такую простую тёплую руку на лбу….И слово услышать…

И чего с ним с утра пораньше? Может из-за печек волнуется, но такое уже тысячу раз бывало, подумаешь, вместо твёрдой фигни будем есть жидкую, нет, что-то не то, надо узнать у астриков, может, на нас метеорит какой летит. Хотя и это было сотни раз. Да они и не скажут сейчас.

А какие ещё могут быть у нас неприятности? Буря магнитная?

А может, он сам заболел, а признаться не хочет? Или успел поссориться с кем-нибудь? Господи, и ведь ни у кого не спросишь, только у Шивы, но она не ответит, не мой уровень…пенёк электронный…

Лёсик, бедный, торчит в капсуле, малышонок, весь тощий и какой-то голубой, хотя мы загораем постоянно, и на пружинах всех детей качаем, но, конечно же это не Земля родная и они не так растут, то одна гадость в организме вылезет, то другая. А хуже всего то, что им никогда нельзя будет выйти на Землю. Как ни качай, а нагрузки не те и многие важные мышцы внутри атрофированы напрочь.

На Земле наши дети сейчас упали бы как старые жабы и не то, что ходить, даже лежать не смогли бы. Уж сколько можно говорить, нужны специальные тренажеры! Всем некогда! Да врут они всё, уж чего-чего, а времени здесь гораздо больше, чем всего остального.

Я ещё понимаю, воды мало, воздух надо беречь, с витаминами проблемы, но уж для этих-то крошек нашлось бы время, лень просто одолела, надо врача накачать, пусть на круге выступит….

Святая Дева, за что им такое наказание? Их бы на море сейчас, голышом, в песочек поиграть, господи, о чём я всё думаю, глупости какие-то… они же никогда не пройдут по Земле. Никогда!

Пузаны зашевелились, просыпаются, что ли?…Рано ещё, спите, зелёненькие мои.

Все мы здесь как индюшата в инкубаторе, такие же одноцветные, одежда номер два, стандартные носки, комбез и тапочки. И этот ужасный цвет, одинаковый для всех, этот вонючий салатовый цвет! Как он надоел! Я скоро и сама позеленею!

И у охранников, и у свободных, и у тех, кого охраняют тоже. Говорят, на Земле такая же одежда на военных заводах и атомных станциях, только белая.

А чем мы хуже или лучше? Мы тоже как военные. Им главное — чтобы стирать было удобно, а всякая там эстетика — по боку. У нас даже никаких карманов нет, чтобы не цепляться за железки, конечно, такие мешки и шить легче, ежу понятно, но мы же всё-таки люди.

А всякие там брошки и украшения вообще запрещены инструкцией, да, конечно, если разобраться, и не нужны они здесь, где бусы не висят на шее, а летают около глаз в самый неподходящий момент, а сережки могут серьезно зацепиться в полете, раздирая уши в кровь.

У меня такие случаи уже были.

Да ладно, брошки, каблучки, даже причёску нельзя себе сделать. Длинные волосы мешаются, лезут, их потом не соберёшь никаким пылесборником, приходится срезать коротко, как у мальчишек, я уж и сама как мальчишка, ужас какой-то…А ногти…Ой, мамочка!…

— Мари, привет!

— Привет!

Нэнси пришла, кудрявая, всегда завидую её волосам, свеженькая, бодрая а я — чуня заспанная, сейчас умоюсь и поплыву в столовую, надо взять пробу с еды.

Глаз

— Внимание! Первая смена приглашается на завтрак….Повторяю! Первая смена приглашается на завтрак…

Можно не спешить, время есть ещё.

Сообщение передано всем, кто приписан к первой смене, а вторая и третья получили свои команды утреннего цикла. Одни пойдут умываться, другие — в спорткомплекс и на вибраторы.

Общий график еще сложнее, потому что он учитывает еще трёхсменных дежурных, бригады, выходящие в косм и многое другое. Тут опять невозможно обойтись без Шивы, незаменимого диспетчера всех служб.

Медленно двигаясь по кольцу, я постепенно завершаю свой утренний променаж. Мимо все чаще начинают проскакивать слабо проснувшиеся жильцы нашей коммуналки, спешащие по своим делам, некоторые здороваются, а кое-кто второпях и не замечает начальника, ничего удивительного, мы все на одно лицо.

Да я и не льщу себе мыслью о том, что всем так уж хочется со мной здороваться. Как ни странно, но в нашем разномастном коллективе есть и друзья, но это далеко не все, мало того, что моё положение обязывает быть не всем приятным, надо признаться, и характер мой бывает скверный, могу и накричать не в меру. А кто из нас ангел?

Я думаю о том, что каждому новичку пришлось пройти довольно сложный цикл адаптации и, наверно, психологически было очень нелегко стать унифицированным винтиком гигантской летающей мясорубки.

Особенно трудно было женщинам. Мужики сюда шли в основном, за деньгами и сразу настраивались на простой казарменный лад нашей жизни. Дома их ждали любимые фрау и киндеры, задача стояла простая — перетерпеть. Завязать узелком ненужный на время вахты орган и перетерпеть. А потом махнуть в отпуск с пачкой денег, развязать, оторваться, настрогать новых киндеров, прихватить по случаю лёгкий роман на пляже и опять сюда.

А женщин затягивали разные сложные жизненные перетурбации. Большинство из них одиноки. Это неудачницы. У одних такая внешность, что в темноте мужики вздрагивают, другие потеряли веру во всё святое после серии разводов и измен, все они разные, но во всяком случае, на Земле их никто не ждёт.

Некоторые из них и сейчас ещё надеются найти себе принца именно в этой дыре, стараются хотя бы внешностью выделиться, проявиться, сохранить хоть что-то из нормального земного уклада существования, прихорашиваются, чистят пёрышки, наводят уют в своих камерах.

А вот детям легче, для них Ковчег — дом родной, зато на Земле они бы с ума сошли от пространства…

— Кээп!!.

— Фу ты, напугал!

Из бокового тоннеля на меня вываливается мощный бородатый мужик, похожий на разбойника из старинной иллюстрации в книге "Похитители бриллиантов", с ярким номером "533" на костюме.

Номера с цифры пятьсот имеют врачи и биологи.

Это Грэймс Хорс по кличке Носорог, биолог и неплохой человек, но вспыльчив и в минуты нервного возбуждения становится неуправляем, лицо его наливается краской и он прет напролом, доказывая свою правоту, были даже случаи спровоцированного им мордобоя, вещь необычайно редкая в нашем королевстве.

С Грэймсом я пытаюсь говорить без переводчика, кое-что научился понимать за эти годы.

— O, my gracious! Кэп, мне кажется, у меня что-то получилось.

— Грэм, ты завтракал?

— Да, спасибо, нет ещё. Лучше бы я поспал. Или сигаретку.

— Ты еще помнишь что такое табак? Ладно, рассказывай.

На лице у него яркий, ещё не рассосавшийся след присоски от дыхательной системы скафандра, видимо, только что слез со своего Глаза, наверно, там и всю ночь провёл, что ж, дни и ночи для нас понятия относительные, имеет право, он научник, человек свободный. Вот только как они обманывают Спрута? Ведь Первый при докладе должен мне сообщить, что столько-то человек находятся в косме, а этот паразит промолчал.

Но сейчас не хочется бурчать по поводу нарушения инструкции, и так я тут слыву большим занудой.

Грэймс пристраивается ко мне в кильватер и мы скачем вместе как в синхронном танце. Рассказ его недолог, но без переводчика очень сумбурен. Я в биологии почти ничего не понимаю, тем более, что биолог здесь — понятие весьма растяжимое, мы не можем иметь роскошь держать людей узкой специализации, но все же биолог — это явно никак не программист. Да ещё мой английский…

Хорошо, что я уже знаю почти всё, о чём он хочет сказать, потому что Шива давно мне это разболтал и не от того, что он болтлив, а по Инструкции, согласно которой начальник должен знать обо всех отклонениях в поведении. Даже у свободных.

Я слушаю вполуха, но думаю о том, что вот ведь сейчас я должен немедленно запретить все эксперименты в открытом космосе, мало того, косвенно уже запретил, Режим семнадцать вам не шутки! Представляю, какой поднимется кипеж, ведь ученые — люди одержимые, плохая еда или сон в скафандре в пусковой шахте им — семечки, а вот срыв работ — катастрофа.

Не потому, что они такие герои труда и созидания, а по той простой причине, что в понимании нового для них таится смысл жизни, ради которого они бросили на Земле очень многое.

Под булькающий голос Грэймса я вспоминаю, как года три назад мы выловили в космосе камень. Или он нас выловил. Неплохой такой булыжник неправильной формы, каменный пенёк размером с пятиэтажный дом. Обычный обломок планетных катаклизмов.

Боясь попасть под его удар, наши пилоты были вынуждены лавировать в пространстве, используя гравики, что весьма нелегко для нашей кружевной каракатицы, не имеющей никаких двигателей.

Камень двигался не спеша, медленно вращаясь и вёл себя странно, он не стал пролетать мимо, а на наши маневры ответил необычно — изменил свою траекторию. Совсем немного, но поскольку за ним следили пристально, как за врагом на ринге, отклонение заметили. Тогда и пришла мысль — поймать!

Мужики сумели постепенно замедлить скорость и притянуть булыган к себе, залезли на него, сильно рискуя жизнью, это вам не просто на корпус выйти, камень крутился в другой плоскости и мог оторвать страховку вместе с головами.

У нас, конечно, нет на станции никакого персонала для вылавливания камней и вся эта авантюра могла закончиться плохо, но молодые охранники, которым обрыдло неподвижно торчать на своих вахтах, с восторгом набросились на каменную махину.

Эти добры молодцы, как джигиты в цирке, или как ковбои на злого бычка, залезли на астероид, обложили щитами в нужных местах и постепенно заставили слиться со станцией, сделав обломок частью Ковчега.

Больше года шла эта работа, которая на фоне скучного рутинного полёта казалась таким же необычайным приключением, как освоение Северного Полюса. Сейчас пленник постоянно висит пред нашими очами, обляпанный листами гравитационного экрана и мы дрейфуем вместе.

Такой камень для космофизика — мечта. Залезай верхом, крутись вместе с ним, твори свои наблюдения. Честно говоря, как бывший технарь я ужасно позавидовал молодым ученым, которые именно так и сделали и даже затащили на камень какую-то старую стальную оболочку и сотворили себе в ней временное жилье безо всяких удобств, чтобы не терять времени на переезды.

Так вот, на этом неровно обтёсанном камне оказалось странное гладкое, даже отполированное место, размером с большую лужу или крохотное озерцо, метров десять в диаметре, напоминавшее донышко гигантской стеклянной бутылки, весь камень был обколотым, шершавым и грубым, а здесь, словно громадный глаз торчал из скалы, только без зрачка.

Конечно же, сначала все заинтересованные энтузиасты полезли с молотками откалывать куски породы, выстраиваясь в очередь на право выхода со станции, а физики принялись теоретически рассчитывать и доказывать, что неслабым было поле плазмы, оплавившее этот кусок базальта, прикинули требуемую мощность, фантазировали на тему инопланетного корабля, стартующего из этой летучей гостиницы, пытались сами плавить кусочки в лазерной печи и гадать, как могла такая масса не упасть на звезду, оплавившую ее, почему оплавлена только часть, почему она тут летела неизвестно куда по совершенно нелепой траектории, вопросы плодились как мухи. А местные модницы, нарушая инструкцию, уже вставляли себе в уши кусочки полированного голубоватого камня, напоминавшего чароит.

Но уже через несколько недель все прежние загадки померкли перед новым свойством камня. Когда несколько прошел ажиотаж и уменьшилось количество энтузиастов, все его борозды и вмятины, которые накололи молотками и зубилами наши "геологи", или, точнее, булыганологи, медленно и постепенно заросли точно таким же материалом. Этого не могло быть, но факты — основа науки, им приходилось верить.

Пошли разговоры о сверхтекучем жидком стекле, которое может двигаться при температуре абсолютного нуля.

Дальше еще хуже. Химики не смогли определить химический состав стекловидных осколков. Элементный — пожалуйста, хроматографы у нас есть и неплохие, но в какие вещества сливались выявленные химические элементы, оставалось загадкой.

Носорог Грэймс, искавший на камне микробов, случайно оказался рядом и тоже взял кусочек на пробу. Его вывод после анализа показался всем настолько абсурдным, что я испугался новой волны мордобоя и скандалов, тем более, что все ученые самолюбивы, а главное, они — свободные граждане, а не зэки какие-нибудь.

Часто они сходились, точнее, слетались кучками, часами занимали Круглый Зал и выясняли отношения, а Первый шипел мне в ухо, что больше трех в одном месте — это подозрительно.

Носорог на этот раз не злился на критиков, понимая, на что он замахнулся, наоборот, когда мы беседовали, он переливался всеми красками дикого восторга, энергия выходила из него в самой неожиданной форме, обваливаясь на случайного собеседника.

Впервые за Носорогом с обожанием начали бегать все его бывшие враги, забыв старые обиды перед лицом мирового открытия.

Он доказал, что осколки не являются минералом, а скорее напоминают сложное по составу твёрдое прозрачное белковое вещество, такое, как, например, в панцире черепахи, а Глаз, стало быть является живым организмом, присосавшимся к камню и летающим вместе с ним как рыба-прилипала на спине акулы.

Грэймсу, конечно, удалось потрясти весь наш ковчег. Ещё бы — найти единственное за историю человечества инопланетное живое существо, к тому же летающее на простом булыжнике!

Оставалось найти практическую реальную реакцию живого камня на какой-нибудь раздражитель, признаки жизни. Очень уж хотелось с живым "поговорить". Наши остряки в вечерних новостях разыгрывали целые спектакли с участием Глаза, который на сцене просыпался ото сна и поедал всех незадачливых астронавтов.

Народ балдел и веселился, но научного подтверждения не было. Камень пытали разрядами тока, вспышками света и пучками радиоволн, били и пинали все, кто только мог, от такой развлекаловки только мертвый отказался бы, но все было впустую.

Через какое-то время, физики слились с биологами в альянс, догадались притащить на Балду агрегат, напоминающий медицинский томограф и ультразвуком просветить внутренность камня.

Оказалось, что в его середине сидит большая полость, покрытая изнутри какими-то наростами и бугорками, как сказал Носорог, все это вместе можно назвать растением, получающим свет через полупрозрачную стекловидную поверхность Глаза, как через линзу, которая к тому же и защищает внутренность от космического холода и вакуума.

Грэймс одержим к своей науке и как все ученые, наивен, словно ребёнок, во всём, что касается быта. Думая, что я здесь — большая шишка, он уже не раз подкатывался с разговорами о своём любимом Глазе, пытаясь вытащить из-под меня несуществующие приборы, запасы химикатов и каких-то пробирок. Мало того, я уже привык к его "случайным" появлениям и ничуть им не удивляюсь.

Вот и сейчас он, не спрашивая моего согласия, начал демонстрировать фотографии Глаза и какие-то графики, приходится тормозить, чтобы не врезаться во что-нибудь. Остановить Грэймса невозможно, он как фокусник тасует снимки и запихивает их через Шиву прямо в обруч, висящий на моей голове с телекамерой и лазерным экраном, дающим трехмерное изображение прямо в воздухе.

До сих пор не понимаю, как их, биологов, это может интересовать? Какие-то несуразные химические названия, хитиновые и роговые слои, мицелий, кораллообразные структуры, язык сломаешь.

Ффуу ты!..Грэймс, наконец-то закончил свою бурную речь.

— Кэп, ну ты понял?

— Грэм, я же не специалист, я даже не дилетант, я только понял, что реакцией на скачок гравиполя было изменение именно гравиполя. То есть он не случайно к нам притянулся, а сам захотел….Теория, конечно красивая, только боюсь, что вы спешите.

Не торопись, Грэм, обсудите это на круге. А вообще очень здорово, поздравляю, хоть что-то сдвинулось с места, подумайте, чем вам еще помочь.

— O, my gracious! Как, чем помочь? Покормить мальчиков нормально, гравиков побольше, а то мы с парой кусков мучаемся, а ещё кислород протянуть на Балду, ну и кабель сетевой, а то мы с аккумуляторами, да с баллонами только и бегаем как гризли по дереву.

Как будто я не знаю, что никуда они не бегают, а в нарушение всех инструкций переправляют транспортные плотики на камень с помощью длинного капронового шнура. И часто живут там сутками, они же Свободные! А покормить — вон… бурды сегодня немерено…

— Ладно, Грэм. Сделаем….До круга?

— До круга.

Он как ребёнок.

Когда я, давно ещё, понял, что за этой дикой внешностью, вспыльчивостью и грубыми манерами, таится простая и неискушенная в житейской хитрости душа человека, готового отдать всего себя за дело, которому он предан, то простил ему все странности, и неуживчивость, и вспышки брани и многое другое, что мешает спать спокойно, зато помогает жить ярко.

Мария

Furious hag! Чёртова ведьма!

День как день, и чего, спрашивается, Джилли так орала на своих подручных? Никак не привыкну к её способу выражать свои мысли, если бы она мне пыталась объяснить что-нибудь с помощью своих чертей, грязных собак и дохлых кошек, я бы просто ничего не поняла и наверно разревелась бы.

А девчонки ничего, летают с пластиковыми вёдрами, таскают эту омерзительную на вид кашицу, или пудинг, даже не знаю, как это медузообразное вещество можно назвать.

Клейстер, вот как! А эта уродина ещё орёт!

И так уж здесь житьё не сахар, порою такая тоска берёт, что хочется за борт, говорят это не страшно, вечный холод, спокойный сон, сколько уже наших ушли туда после Дня Развода без всякого закона об эвтаназии, здесь свои законы и во многом они очень простые и правильные.

Хочешь в вечный полёт, иди. Может быть, если бы мы когда-нибудь смогли бы прилететь на Землю, может быть и жили бы своей общиной, по своим законам. Как мормоны.

Нет, правда, ну зачем же так было орать? Как будто лазер сам отремонтируется, испугавшись этой коровы…Ну вот, и я в душе уже ругаюсь…Моё дело — пробы собрать на анализ… Хорошо хоть, меня не трогает, только глазами зыркнула… у-у, жаба беременная… да не боюсь я нисколько, зыркай в своё удовольствие.

Старик влетает с Грэ, как ему удаётся со всеми разговаривать мирно и даже с интересом, не понимаю, особенно с такими, как Носорог? Нет, пожалуй, мне ещё рано в Вечный Полёт, это просто утро такое:

— "Привет, кэп!

— Мы же виделись, Мари, ты всё хорошеешь?

Сонный как всегда и капелька крови на шее, когда он успевает бриться, не представляю, а услышал меня, улыбнулся и стало легче, правда, чего я расхандрилась? Надо снять пробы, да ползти в лабораторию.

А ещё хорошо бы вышить на комбинезоне цветок какой-нибудь или змею, всё-таки мы — медики.

Завтрак

В моей руке зажат пакет с кашей и бутылка с питьем, кто-то из дежурных всунул и под шумок исчез, зная, что за такой завтрак можно и схлопотать. Да и Джилли что-то не спешит навстречу, хотя обычно она любит покрасоваться перед начальством.

Помню, ещё в первый год моей службы, тоже была поломка печи и мне пришла в голову забавная мысль, поймать в столовой кого-нибудь поактивнее и попросить его рассказать пользе сырой еды.

Но попался мне Грэймс, который мигом всё понял и сразу же согласился, но рассказывать начал о форме жизни в космосе. Нет, сначала он честно бубнил о хлорелле и сине-зеленых водорослях, но постепенно перешел к фантазиям, которым, видимо, тесно было в голове и они выпирали и требовали слушателя.

Я тогда ещё мало кого знал на станции, а он фигура слишком яркая, чтобы не заметить. И было видно, что это очень большой болтун, который любит работать на публику. Кстати, тогда он был намного моложе и ярче. И борода чернее.

У раздачи ещё не было ни общего канала связи, ни большого экрана, поэтому все питающиеся могли слушать речь Носорога без помех, а фантазии на тему форм жизни, видимо, были его коньком, и звучали зажигательно, поэтому публику тоже уговаривать не пришлось, получилась такая находка — ягодка!

Для тех, кто не спеша и с омерзением ковырялся в скучной и скудной еде, вместо компота был подан бесплатный концерт, тем более, что многие из них — сами специалисты — примерно знали, о чем шла речь и доклад понимали, не то, что я.

Остаток завтрака прошел на высоте, как под мультик в детском садике. Никогда ещё наша скупая пища не казалась всем такой вкусной. А Грэймс, вот, артист, остался ещё и на вторую смену.

И после этого быстро нашлись энтузиасты, которые развили эту мысль, установили гигантский экран во всю стену столовой, потом мы решили ввести должность внештатного дежурного по информации и теперь его святая обязанность включать в зрительное меню что-нибудь интересное, особенно в те дни, когда ломается печка или тестомешалка.

А потом разрешили из пультовой вести репортажи, как на Земле по каналу новостей, но это произошло гораздо позже…

Пришлось, правда, энтузиастам перепланировать зал, уплотнить посадочные места, получить неплохой втык от начальства за мягкотелость, и излишний демократизм, но это всё такие мелочи, когда при достатке "хлеба" всем остро не хватало "зрелищ"!

Сегодня, я смотрю, по случаю поломки уже крутят баталии из звёздных войн, не про любовь, знаете ли, и не про шпионов, вряд ли это случайно, новость о чужом корабле, несмотря на секретность, уже, по-видимому, просочилась по станции и отразилась на наших дежурных ведущих в телестудии и со злостью опять осознаю, что многие наши планы полетели к чертям.

Народ потихоньку набивается, многих я очень люблю, почти как родных, слава богу, здесь не армия с её жестким церемониалом, с кем-то за руку, кого-то полуобнимая, а с кем-то и в щёчку, хорошо, что побрился, умничка я какой! А вон, наконец, промелькнула бегемотичья задница нашей кормилицы, привет, Джилли, don't cry!

Здесь уютнее, чем везде на станции, висят какие-то лианы, обалдевшие от отсутствия тяжести и принимающие невероятные формы, а за них очень удобно цепляться, как Тарзану в джунглях. И освещение помягче и картины на стенах.

После военных из громоздкого цилиндра шахты для запуска баллистической ракеты кое-как удалили сплошное железо, а уже при мне повесили пластиковую драпировку. Пришлось повоевать с начальством и потрудиться.

Не ковры, конечно, зато стало гораздо приятнее, а уж особенно, когда включили большой экран, на котором изображались и кино, и панорамы пейзажа и наши новости.

Свободные граждане влетают, вращаясь телом в разных плоскостях, тут верх и низ — понятия весьма условные, но сориентировавшись по лианам и фигурам, занимают места, здороваются, получают свой паёк и присасываются к завтраку, скашивая глаза на экран, на котором сейчас страшные пауки высасывают кишки из космонавта, ломая ему кости мохнатыми лапами

Любопытно, может быть для паука космонавт — такая же дрянь, как для нас это непечёное месиво и он предпочел бы сладкую гигантскую муху со своей планеты, так нет же, гад, жуй консервы из скафандра, мучайся как мы!

Я не торопясь процеживаю через себя содержимое пакета, напоминающее по вкусу подбродившее сырое тесто, и запиваю густой серой жидкостью из бутылки, которое идентично первому с добавлением несладкого кваса. Но, как гласит старинная туристская мудрость "Все полезно, что в рот полезло". И не такое кушали!

Помню, как то в горах мы, дежурные, для экономии утреннего времени, чтобы побольше поспать, с вечера сделали бутерброды с сыром. А ночью прошел неплохой ливень, который просочился под крышку котелка, и утром наш завтрак плавал в ледяной воде, а другого уже не предвиделось. Пришлось всем кусать омерзительный хлеб из которого выдавливались в рот потоки воды. Ффу, гадость! Инструктор этого издевательства не выдержал и ушел завтракать к другой группе, в которой была горячая каша. Сейчас бы сюда такой бутерброд…Да и кашу я бы слопал! Эх, мечты!

Плохая еда здесь не впервые и жаловаться на нее некому, потому что все продукты мы делаем сами. Громадная оранжерея, большая лаборатория разведения бактерий и грибов должны были кормить небольшую армию во время атомной войны. Все это натуральное хозяйство передано нашей тюрьме вместе с первоклассным персоналом и оборудованием, да кроме того, с Земли постоянно прибывали новые ученые для работы в уникальных условиях.

Бедолаги не знали, что попав на станцию первый раз, они продавали душу дьяволу и назад уже не возвращались, слишком дорого стоила государствам станция и военные никого не оставляли в покое. Не знаю уж, какие меры были приняты, но люди на станции практически не менялись.

В отпуск — пожалуйста, в строго оговоренные места, куда приезжали и члены семьи, но удрать насовсем было невозможно, все перемещения по планете, все разговоры и даже настроения фиксировались на Земле дублером Спрута, имевшим, естественно, имя "Второй".

Зато была отменная зарплата, интересная, необременительная работа, пятьдесят дней в году — отпуск, бесплатная медицина тут же на борту, разве плохо?

Ну, настоящие-то ученые и без того рвались в это уникальное место наблюдений, они жили бы здесь и без зарплаты. Почему-то, привыкнув немного к своей должности, я стал гордиться нашим Ковчегом, уникальным и гигантским сооружением, и даже тем, что на Земле никто так ничего и узнал о нем.

Разнообразные комиссии и репортерские бригады, посещавшие тюрьмы и освещающие жизнь смертников, ни о чем не догадывались. Ну, может быть даже и догадывались, но не смогли ничего узнать конкретно.

Для этого в пустыне была организована секретная тюрьма, местонахождение которой тщательно скрывалось, хотя по сути она тоже была настоящей.

Комиссию тщательно отсортировывали. Людей ненужных просто не пропускали. Запрещалось брать с собой все виды радиоизлучающих приборов, куда попадали и мобильники и передатчики и, конечно же, спутниковые определители координат, всевозможные маячки и жучки. Их просто уничтожали на месте.

Уставших от долгого переезда людей привозили в закрытых вертолетах ночью, в режиме строжайшей секретности, спускали в гигантскую шахту в закрытых люльках и объясняли, что это и есть особая тюрьма для особых преступников. Им могли показать столовую, место для прогулки, больничный бокс, потому что они были настоящими, даже чью-нибудь камеру с менее опасными жильцами.

А потом начиналось цирковое телевизионное представление с участием звезд мирового злодейства. Главным было показать всему миру, что гуманное правительство действительно не травит убийц ядовитым газом и не давит тяжелым катком тех, кто и впрямь этого заслуживал, а предоставляет им комфортабельные камеры и все условия для пожизненного превращения в прах.

Самих зэков показывали исключительно через объектив видеокамеры, при этом никому и в голову не могло прийти, что источник стоит далеко за пределами земной атмосферы,

Какой уж тут гуманизм, мне неясно, но общественность млела, видя видеосъемку мафиозного вожака в салатовой робе, живого и невредимого и рядом охрану в парадном одеянии. И никакого оружия. Идиллия.

И что с того, что один из них убил десятки детей лично, своими руками, а другой организовал жуткий вертеп, в котором сотнями гибли те же дети от наркотиков, насилья и чьей-то похоти?

Я бы многих здесь сам с удовольствием отправил бы за борт, хоть и понимаю, что это несовременно.

Собственно ради этих встреч с репортерами и общественностью и нужна была летучая тюрьма, не будь этой необходимости, все ее недобровольные жильцы давно бы уже сгнили, а охранники и прочие работали бы по специальности, но на Земле и жили бы как люди.

Понять надувательство было невозможно или очень и очень трудно, тем более, что приезжали, в основном, неспециалисты. А, может, они тоже были "свои"?

Да не в этом дело. Тюрьма была тюрьмой, охрана была бдительна, начальник строг, в столовой пахло едой, а все клиенты оказывались живы и здоровы. Чего же еще.

Закончив свою трапезу, я, прощаясь, оглядываю зал, который мы называем столовая, хотя никаких столов, стульев и даже скамеек в нем, конечно же, нет, есть только девочки, раздатчицы пищи и сборщики пустой тары.

На экране ярко вспыхивая, сгорали космические военные катера, герои с мышцами и героини с бюстами до пупа расстреливали гигантских пауков из автоматиков, а те всё также поедали их, не запивая. Всегда я умилялся наивным картинам звёздных войн, не понимая, как это что-нибудь может гореть в косме?

Как можно мгновенно разогнаться на этих странных прозрачных мыльных пузырях и мгновенно затормозить? Как можно стрелять из автоматов в безвоздушном пространстве? И почему в громадных пауков надо стрелять из автоматиков? Чудаки! И как можно тратить миллионы долларов на съёмку такой чепухи, в реальность которой даже ребёнок не поверит, а без этой веры какое же это кино?

Питание происходит в столовой по строжайшему графику, потому что больше ста человек тут находиться одновременно не смогут. Проспал завтрак, жди обеда! А поел — выкатывайся!

Вот я и выкатываюсь.

Экраны есть в каждой камере, во всех помещениях, где могут находиться люди. Экраны сами по себе необычны. Их вообще-то и нет, трубка с лазерами производит в воздухе объемные голографические изображения, создаваемые управляемыми лазерами разного цвета. Управление, разумеется, любезно выполняет Спрут по радиоканалу.

Раньше экраны были чисто информационными и использовались для обучения и оповещения бравых русских рэйнджеров. Однако, стремление наладить уют свойственно очень многим, даже отпетым преступникам и Спрута очень быстро научили навешивать прекрасные пейзажи, причем каждому он высвечивал то, что ему хотелось, благо, памяти и быстродействия ему хватало.

Увлечение картинками было и до меня, однако, почему-то не поощрялось бывшим начальником станции. Может быть, он боялся понизить уровень военизированности своего коллектива, а может быть, в то время не хватало ещё мощности компьютерного мозга. Трудно сказать. Я не стал затыкать тягу к прекрасному, хотя, очень часто вся она сводилась к такой порнухе, что становилось стыдно.

Но мне показалось, что каждый здесь живущий, даже самый последний гад, должен иметь хоть какую-то отдушину и свою потаенную нору. Узнав о технической способности Спрута, я направил на Землю заказ прислать объемные изображения и у нас они были на любой вкус. Мы обратились за помощью к общественности, поплакались на тему суровой судьбы и душевных мучений раскаивающихся бандитов и на нас свалились такие объемы информации, что начальству пришлось задействовать целую радиостанцию, работающую круглосуточно.

Пейзажи всех частей света, во все сезоны, городские и на природе, экзотические и тривиальные, личные семейные фотоальбомы, целые горы голых красоток, галерея знаменитостей, копии всех картин и других культурных ценностей, список был огромен и все это легко уместилось в памяти товарища Первого.

Штат персонала на станции был весьма разнообразен по своим привязанностям и мне легко удалось найти себе помощников и последователей, один из них занимался видеотекой, другой — фотографиями, третий — музыкой, четвертый — религиозной информацией, пятый — знаменитыми певцами, спортсменами и политиками всех мастей.

Конечно же это может показаться мелким, но после того как вся техническая сторона жизни хлипких человеческих организмов, в условиях весьма экстремальных, была решена до меня, что мне оставалось делать? Только наладить психологический климат, который зачастую не менее важен, чем условия жизни и режим питания.

Все мы живем здесь в одной летучей тюрьме. Наверно, где-нибудь на планете мне ни за что не удалось бы сделать то, что получилось здесь, в странном внеутробном младенце планеты Земля, связанном с ней пуповиной радиоволнового канала. На Земле это была бы обычная рутинная структура с тупым начальником и дуракоупорной системой уставных отношений, в которой нельзя было бы и пикнуть, не став частью этой системы.

А здесь я, как ни странно, был даже счастлив, оказавшись один на один со страшным и тихим убийцей под именем "Космос".

Первый Круг

Я перелетаю в Круглый зал на Первый Круг. Этот совет решает общие вопросы бытия на станции и собирается каждый день после завтрака. Перед шлюзом я кончаю птичьи полеты и вползаю солидно, как и подобает руководству. Занимаю свое место. Ритуал процедуры отработан многими годами и проходит в режиме автомата, мозги даже не включаются, реагируя только на один вопрос: отклонения есть?

Все "залы" на Ковчеге круглые по определению, все они переоборудованы из пусковых шахт. Почему этот назван "Круглым"? я уже и не помню. А Круг называется "Первым", потому что проблемы бытия у нас значительно весомее проблем сознания.

Как только все, кому положено, садятся в "кресла", то есть пристёгиваются к своим карабинам, начинаются доклады по системам. Эдакая заводская пятиминутка на два часа с перекурами. Кресел, конечно же, тоже нет, есть система ремней, помогающих висеть в определенном направлении к членам Совета. Не будь их, можно при активной жестикуляции отлететь в сторону и долбануть противника пяткой в качестве аргумента. Было у нас и это в своё время.

Доклады следуют по чёткому списку, по номерам систем.

Спрут тоже участвует, он включает микрофон докладчику и его слышат все присутствующие, которые могут при этом трепаться в своё удовольствие.

Инженер Барк. Система герметичности — отклонений нет. Случись бы они, мы бы сейчас бегали, задрав хвосты. Система герметичности это главная из систем станции, любая потеря материала — путь к смерти. Нам нельзя терять ни миллиграмма вещества. Никакого, так как взять его неоткуда. Все, что на станции получилось, должно на ней остаться, поступить в переработку и снова использоваться. Даже выдыхаемый углекислый газ, сопли из носа.

Именно поэтому мы поначалу и затащили к себе Камень, ещё не зная, что на нем будет Глаз. Камень — тоже материал, несколько сот тонн, из него много чего сделать можно.

Исключение имеют только умершие. Их в личном пластиковом мешке отправляют в вечное плавание. И то не полностью. Мы не садисты, конечно, но кровь и некоторые органы могут пригодиться живым.

Система питания — Джилли Бюст своим лающим голосом кричит на техников, ну понятно, печи надо починить, проблем здесь нет, но высказаться человек должен, все же она не для себя старается и пусть ограниченный, но в деле это хороший человек, надежный как скала.

С трудом продравшись сквозь неприязнь, мне с трудом удается взглянуть в маленькие глазки, густо обросшие огромной тушей ее тела, дряблые щёки с волосками седой щетины. Бедолага, думаю я с отвращением, ведь она — женщина, к тому же ее появление на станции как раз и вызвано уродством тела, которое на Земле мешало жить своим весом, какая-то болезнь заставляет её тело раздуваться, несмотря на скудость рациона.

Больше чем уверен, что она сейчас ела ту же бурду, что и мы все, хотя по своей должности имеет возможность залезть в НЗ, где чего только нет. Запас этот для больных и для аварийных ситуаций и Джилли вполне могла бы тихонько спекулировать одними благами в обмен на другие. Но не делает этого.

Техники, слабо отбиваясь, просят времени и каких-то линз для лазеров, ничего, разберутся.

Система переработки. Китаец Ли Цын, химик, случайно попал на станцию по какому-то хитрому знакомству и остался здесь навсегда, попросившись зачислить его в штат персонала, но не ради зарплаты. Он исследовал влияние дикого холода на пластики, смолы и сумел организовать изготовление громадных линз из жидкой смолы, которая в невесомости приобретала идеальную форму, заменяя стекло.

Вместе с ним организовался такой крепкий коллектив химиков, что иногда страшно, что они вовлекут в свои химические дела всех жителей Ковчега.

Здесь много таких заядлых ученых. Разумеется, такой уникальный объект не мог не использоваться для военных исследований и поначалу ученых затаскивали сюда с трудом и силой, но когда они прочухали про те возможности, которые тут есть, то стало невозможно отбиться от желающих.

Невесомость, дешевая энергия, бесплатный идеальный вакуум, температуры от абсолютного нуля до сотен тысяч градусов, в пространстве — никакой пыли, на Земле таких условий нет нигде.

А для астрономов вообще раздолье, смотреть на звёзды без влияния атмосферы — это же мечта! А какой компьютер под рукой! Вах!

Как мужики узнавали про секретнейший объект и как сумели на него попасть, не знает даже специальная служба.

Конечно же сейчас кроме научных проблем научникам приходится решать обычные бытовые и химики командуют переработкой отходов. Раньше их выкидывали (отстреливали) в контейнерах, пока шла постоянная доставка с Земли. Но сейчас мы дрожим за каждую крупинку любого материала.

У Ли всегда все не так. И это тоже часть ритуала. Если бы Ли сказал, что у него вопросов нет, я бы подумал, что наступила какая-то катастрофа. Но ему как всегда не хватает энергии, дисциплины, чьей-то порядочности, насосов, приборов, тары, катализаторов, лаборантов. Это нормально.

Носорог. Система биопереработки.

У нас нет возможности мыть посуду или стирать бельё, где взять столько воды и где её потом очищать? Где достать мыло и стиральный порошок? Нету их и быть не может.

Поэтому переработка биоотходов примитивна как каменный топор и полностью повторяет изобретение матушки — природы. Всё, что должно очищаться, погружается в котёл с прожорливыми бактериями, превращающими все биологические отходы в перегнивший мутный бульон. А из него получается отличное удобрение для нашего огорода. Единственно, что требуется — сохранять герметичность, иначе может случиться такая эпидемия….

Но у Грэймса огород на втором месте, он пытается говорить про свой любимый Глаз и приходится осадить его.

— Извините, Грэймс, у нас сейчас первый Круг. У вас по переработке есть проблемы?

— Да нет…Вроде всё нормально…

Что и требовалось доказать.

Система караула. Начальник — бывший вояка, сражавшийся во всех современных войнах, потомок древних викингов, Эйрик Рауди, весь изрезан, заштопан и залатан, кажется, что обмануть его невозможно, все человеческие хитрости он чувствует своей потрепанной шкурой.

Как и зачем он попал на Ковчег? Это не его место. Его предназначение — пасть смертью ужасно храбрых в грандиозной битве кого-нибудь с кем-нибудь и, вылитому в бронзе, стоять над изрезанными ветрами скалами северного фьорда, приветствуя потомков во славу предков.

Но, не найдя пути в Вайгаллу, Эйрик сидит передо мной и мне всегда неловко, что я не такой вот крутой мужик. Сухой, жилистый, подтянутый, он даже летает по стойке "смирно". Ни разу не видел его в спорткамере, как это получается? Я вон кручусь, верчусь, а брюхо выпирает, даже на нашей диете.

Доклад у него всегда проходит скучно и по Уставу, одинаковым бесцветным тоном, одними и теми же рублеными словами.

— Раздолбаи зашевелились. Конкретных фактов нет, но я думаю, они узнали. Ведут себя нагло. Надо как-то проверить. Всё.

Конечно, работа у него — не позавидуешь. Старый воин, наверно имеющий свои идеалы и робингудские принципы обязан каждый день контролировать как спали, ели, гуляли и оправлялись в передвижные сборники несколько тысяч отпетых негодяев, нет ли у них жалоб, психических заскоков. Копаться в дерьме отбросов общества. Усмирять и в то же время быть отцом и наставником. Но с другой стороны, он бы не попал сюда, если бы не захотел, значит, ему это надо!

А вот замечание его надо бы проверить. Если есть хоть маленькая вероятность беспорядков, надо пресечь её немедленно. Представить только, что толпы безумцев, которым прямо в уши бьёт болевой до степени шока звуковой хлыст, мчатся по переходам станции, не понимая уже, что они делают, сметая и круша всё на своём пути…..

— Доложите, какие меры приняты?

— Отдан приказ номер две тысячи двадцать три дробь семьдесят два. Первый, доступ здесь, зачитать приказ!

— Есть зачитать. Приказ номер две тысячи двадцать три дробь семьдесят два. В связи с возможными беспорядками и наблюдающимися отклонениями в поведении заключенных, приказываю: запретить выход заключенных из отсеков, отменить физические процедуры, удвоить охрану при разводе постов, усилить тщательность проверки решеток клеток караула, караульным запретить одиночное посещение до прибытия наряда в любых ситуациях, считать возможными проявление агрессии и авантюрного поведения. Приказ зачитывать выходящим на дежурство с обязательным голосовым подтверждением. Начальник охраны.

Ну, молодец, Эйрик, кажется, он охватил все возможные срывы своих подопечных. Мне остаётся только поддержать его.

— Первый, приказ номер две тысячи двадцать три дробь семьдесят два утвердить. Оповестить все наряды караула об усилении внимания на дежурстве. Раздачу пищи производить только караульными. Проход свободных в охраняемую зону запретить. Сообщить психологам об общем изменении в камерах. Ввести изменение пароля после каждой смены караула.

— Есть, утвердить и оповестить.

Любопытно, конечно, какими неведомыми путями расползается столь тщательно скрываемая информация? И в столовой шло кино о войнах. Не сами же дежурные сочинили эту тему, кто-то им шепнул…. Бардак какой-то! Мы же всё скрываем. Хотя, в истории такое миллион раз уже случалось: техник на перекуре болтнул караульному, их случайно услышала уборщица и пошло-поехало…

Но если представить только, что тысяча головорезов захватят станцию, узнав о прилёте чужих…Это не просто страшно. Это — смерть. Надо подумать, тут Эйрик, безусловно, прав.

Система Энергетики. Все чудесно, энергии конечно же не хватает, но как всегда, дефицит лежит в одних и тех же пределах. Химикам больше не дадим, они и так берут не своё, биологи подворовывают на Глаз, уже и кабель протащили…, а нам на обогрев недостача, в туннелях температура понизилась…

Врачи. Социологи. Прачечная и ремонт одежды.

Все замечательно. Нет эпидемий, нет вспышек психических расстройств, климат на станции соответствует сезону, бактериологический фон в норме.

Научники.

Программисты.

Система Астрофизики. Васька Гукин скупо докладывает о замеченном корабле и о запрете локации. А значит, о возможности попадания в нас мелких каменных обломков. Глаза у всех оживляются и в зале стоит тихий гул, который ничуть не мешает, все равно звук идет через переводчика. Все что-то, видимо, уже слышали, но только теперь получили официальную информацию.

Под конец, на закуску, я объявляю, что дан приказ установить режим семнадцать, обо всех его последствиях и неприятностях.

Вот тут мне достаётся по первое число. Приходится выслушать все ругательные слова по поводу запретов и режима, надо же людям спустить пар, не для себя же они стараются. Тем более, что я могу сделать вид, что не слышу… Сейчас мы ничего не обсуждаем. Надо сначала обдумать ситуацию, а решать технические вопросы мы будем позже, на седьмом круге.

Поль

Ёлки кленовые! Опять новые новости. Мало того, что нас вышвырнули как котят двадцать лет назад, чтобы утопить, так опять мы кому-то спать мешаем…

Хотя чего мне жаловаться? Сам хотел! Всю жизнь я делал то, что хотел, не влюбиться в этот гигантский комп было невозможно, сотня материнок, терабайты памяти на самых новых носителях, мы всегда обгоняли все Штаты и япошек, да ещё успевали апгрейтить своё железо раньше, чем оно морально старело.

И что плохого в том, что мальчики хотели посмотреть в кишки той программы, которую обслуживали? Любая хозяйка прежде, чем свою корову доить, вымя ей помнёт да помоет, а уж заглянуть в нутро такого монстра, как наш — сам бог велел!

Сначало-то было всё просто, я же лично знал мужиков, которые это чудовище после военных слепили, да только сляпали-то они всё насырую, сколько потом возиться пришлось, пока все блоки нормально зафурычили, так что их подходы к проблеме были очевидны, и первые уровни мы быстро сняли.

Страшно-то было испортить по-глупому.

Взлом любой программы с такой многослойной защитой — сложнее, чем уламывание девушки в присутствии матери — сначала надо было найти комплекс реакций, потом стать невидимым и сделать проникновение незаметным, это сродни клещу, который потихоньку входит под кожу так, что объект ничего не чувствует, а то есть такие недотроги, что поднимут тревогу при первой же попытке просмотреть её ножки в кодах…А потом соси информацию хоть до посинения.

Ёлки кленовые! Сколько же у меня ребят погорело? Пятеро?.. Вон, в охранниках так и числятся, и то спасибо, могли и под трибунал послать, а ведь толковые ребята, правда, они всё равно работают, только в свободное время, куда тут девать его, это время, можно считать, что мы ещё легко отделались. Погорели они как бы за "излишнее любопытство и превышение полномочий".

Помню, сначала и правда было любопытно, до остроты, как будто в чужой сад за яблоками залезли ночью. Но информация, которую мои программёры начали тихонько просматривать, ошарашивала, мы даже не сразу поняли что с помощью Ковчега ведется политическая интрига и достаточно нечистоплотная.

Это позже допёрли, когда научились сопоставлять наши новости с событиями в мире. Как в Ираке бомбёжка, так к нам новую партию везут, тут всё прозрачно оказалось.

Ну, научились взламывать почту для Первого, которая заменяет приказы и пропуска, это фигня, четвёртый уровень, хотя, значит заранее знали имена и даты поступления новых зэков, приезда разных комиссий, в том числе и "жучков" и много еще всякой всячины

Ну, облегчили жизнь нашим охранникам, стали им намекать вовремя. Начальство нагрянет "внезапно", а наши стоят во фрунт, грудь к груди, шлемы на головах, а не под пузом, как обычно, всё по уставу, контингент глазами командиров ест, а те и довольны, салом растекаются, после чего следуют повышения по службе, то, да сё.

Ну, охранка тоже, молодцы, не оставались в долгу, спасибо, стала закрывать глаза на излишнее любопытство молодых "бездельников". А что? Они нас за большее и не держали никогда, так, мусор… Вот они!! Это дааа! Мышцы накачанные, а в башке бабы одни, да премиальные.

Главное открытие ещё ждало впереди.

Это когда мы подглазнули серию команд по седьмому уровню.

Одна касалась процедуры передачи командования. Ну, понятно, само собой, это должно быть под крышей, а то любой прохожий власть захватит.

Вторая шла на самоподрыв. Тоже немудрено, у военных всегда есть самоликвидация в экстренных случаях, камикадзы хреновы, у них наверно и горшки с самоподрывом — сходил жидко и — нате вам! Как будто громко пукнул.

Зато, когда мы поняли, что где-то на Земле есть Красная кнопка, нажатие которой вызовет здесь немедленную гибель всего живого, мальчишки остолбенели. Ёлки кленовые! Вот это был финиш! И не сразу ведь сообразили, почему какой-то странной команде "зеленая улица", с полной блокировкой, на нулевом прерывании, с кодированным ответом о выполнении и с консервацией всей периферии! Во, башки поломали!

И только потом дошло, что это же — массовое убийство, и будет оно исполнено лично Спрутом, когда, неизвестно, а вот команду может дать только некто, имеющий седьмой уровень доступа. И только с Земли. Это не самоподрыв. Это холодное, спокойное, рассчитанное убийство!

Ни дежурная наземная служба, ни начальник тюрьмы в этом случае ничегошеньки не узнают. У них всего пятый уровень допуска. Они просто исчезнут вместе со всем персоналом станции.

Вот это был отпад! Вот это я вляпался в историю!.. Жил бы себе в Шамони, так нет же, куда потянуло на экзотику. Мама моя!

Ёлки кленовые! Представить только, что именно в этот момент кто-то держит руку на инструменте для обрезания ниточки моей судьбы, как веточку виноградной кисти, злобно ухмыляясь от жгучей ненависти к моей милой персоне! Хотя, нет, какой там ненависти? За что, собственно? Лениво зевая, вот как! Так это ещё хуже!

Я это и представил, и стало по-настоящему тошно. Первому было тогда, что анализировать, было у меня в тот день и необычное сердцебиение и, наверно и скачущее давление, а может и температура подёргалась, кто её знает, а уж стул какой!!

Ой, помню, сейчас смешно даже, первым импульсивным движением души было желание немедленно удрать, провалиться в любую дыру, зарыться и затаиться, как камбале в песок.

И весьма вероятно, что можно было бы придумать способ исчезнуть из поля зрения этой межгосударственной мафии, вырезать из своего тела капсулу, не скупясь заплатив хорошему хирургу, тем более, что деньги у меня теперь были, а потом достаточно тривиально сменить внешность, документы, страну, уйти в глубокое подполье где-нибудь в лесах Сибири с медведями или у маджохедов в горах, способных скрыть все.

Но это было бы совсем глупо и как-то по-детски, а главное, уже поздно. Привык уже. И куда бы я ушел от Спрута, мы же с ним сроднились уже.

Пришлось мальчиков по попе настучать и объяснить, что здесь термином "любопытство" не обойтись, тут уже пахнет государственной изменой и слабонервным лучше удалиться по-тихому, пока не застукали.

Кто-то ведь ушел тогда. Джон, чёрненький такой, отпросился в наземную, и Рэнди, хороший мальчишка, сказал, что женится и не хочет рисковать….. и ещё кто-то, не помню.

А остальные, ошарашенные, начали думать молча. Только поняли, что нам самим не справиться.

Программисты, конечно же, обычно знакомы с техникой, которую обслуживают их программы, как они говорят, с "железом", но как правило невплотную, само это железо они часто и в глаза не видят, тем более, здесь, где оно разбросано на километр, а значит, пришлось осторожно налаживать контакты с технарями, с людьми, которые это железо налаживают.

Как мы потихонечку искали связи с ремонтниками, причем в условиях строжайшей конспирации. Смех! Как нам сначала не верили! Правильно, мне бы вот так с бухты-барахты и с непонятными намеками сказали бы: "Веришь, что нас убить хотят?" Я бы сам убил за такое! Или послал бы… к психиатру.

Только постепенно, в течение нескольких лет появилась маленькая группа. Конечно, не брали психически и морально неустойчивых, несговорчивых, не умеющих ладить с людьми.

В охранке уже были свои ребята из наказанных.

Сунулись к медикам, те нам не поверили, хорошо мы много не успели разболтать. Потом поверили, намного позже, да и то не все, только Тим, хирург, да кто-то из медсестёр, Лина, кажется, но этого хватило, чтобы вырезать и обследовать капсулу…

Астрики витали в своих звёздах, им главное — чтобы окно в звёзды было открыто, они просто ничего не поняли. Химики появились, это когда нам нужно было искать яд или газы, способные убить.

И так потихоньку. Ведь у нас был не политический кружок с диспутами, плакатами "Далой сисисилизм!", митингами и грохотом кружек с пивом по столам. Остались только те, понял, что речь идет об их собственной и горячо любимой жизни. И о жизни еще нескольких тысяч. Пусть не лучших, но все же людей. Это получилась группа выживания.

А последним в неё влился дед, да ещё как! С его помощью нам удалось быстро найти, куда ведут проводочки от команд, поданных на Земле. Иметь в подполье начальника — это, конечно, нонсенс! Но зато теперь можно было закончить всю работу.

Главных предположений было два: либо возможному уничтожению подлежит вся станция или всё живое на ней, либо нас могут убить поодиночке через капсулу, сидящую внутри каждого организма или мощным звуком, прямой командой, которая достанет и на Земле и в космосе.

Много ли надо, чтобы убить одного человека: крохотная капелюшечка яда, весом буквально несколько микрограмм, которая в капсуле размером с фасолину легко может уместиться в незаметной складке корпуса.

Возможен был и вариант, что оба решения могут применяться одновременно.

Технари из группы взяли на заметку все странные приборы, напоминающие взрывные устройства, прощупали все кабели и радиоуправляемые коробочки.

И нашли. Нашли места, где раньше стояли коробочки, но самих взрывных устройств не обнаружили. Их, оказывается, сняли при демонтаже станции, так как это было хоть и сомнительное, но все же оружие. Остались только кабели да дырки с резьбой.

Нашли и другое. Несколько незаметных клапанов непонятного назначения стояли на жизненно важных распеределителях системы очистки воздуха и при их срабатывании станция не пострадала бы, но превратилась бы в летающую могилу.

Эти клапаны под видом ремонта были заменены на имитаторы, которые сработать никак не могли, зато посылали сигнал о своей благонадёжности.

Обделались наши убийцы, ох, обделались! Сколько лет пытаюсь представить лицо того умника, который послал нас в Тартар. А оттуда ему — фига летит! Эх, и врезать бы ему мегабайт на сто в самое рыло, чтобы носище в помидор превратить, но и без его крови так приятно видеть эту рожу, читающую скромную фразу "Program aborted". Прямо снится мне она.

Столько лет и не жалко ни одного. Никогда на Земле нам бы не дали работать на такой системе. Зато теперь мы всю подноготную нашего Первого знаем и он уже послушный стал, как собачка домашняя, хотя, конечно, и него закидоны есть, слишком уж обширная программа в его памяти забита, тронешь маленькую мелочь, как ниточку а на конце той ниточки — человеки, жизни.

Да ладно бы, просто было менять, а то есть места с жесткой прошивкой, не сотрёшь, не заменишь, пока не выключишь совсем, а это всё равно, что погасить Солнце на секундочку.

И всё равно мы молодцы!

Ёлки кленовые! Теперь вот снова здор'ово! Какого чёрта? Кому мы мешаем?

ДЕНЬ РАЗВОДА

Чужой — всегда и во все времена, во всём мире представлял опасность.

Чужой в поле — значит, зажигай сигнальные костры, посылай гонцов к князю, собирай лошадей с дальних пастбищ, надевай кольчугу и вари побольше смолы, да кипятка. Столетия несчастий приучили племя людей всегда быть готовыми к худшему. Поэтому чужой планетолёт заставил бы насторожиться любую команду.

А у нас и вообще случай особый. Мало того, что брюхо станции наполовину набито человеческими нечистотами, мы все здесь сами поневоле и флибустьеры, и беглецы, и изменники и отверженные.

Земля давно уже отвергла нас и отрыгнула, как кусок отравленной пищи. Точнее, она пыталась убить ненужный ей орган, который, узнав об этом тихо смылся восвояси. А теперь сюда что-то движется и разум подсказывает, что надо бояться. И готовиться к битве.

Для меня эта история началась в третий год пребывания на станции. То ли от того, что я проявлял любопытство и совал нос во все дыры нашего бытия, то ли от моего явного либерализма, то ли от фанатичной влюбленности в гигантский компьютер, который тогда не был еще Спрутом, а был просто управляющим арифмометром с бешеной памятью, я был благосклонно принят в маленькую религиозную секту под названием хакеры.

Нет, конечно же они состояли в персонале станции и назывались дежурные программисты. Были и другие программисты, относящиеся к свободным ученым, использовавшим громадный потенциал Спрута для своих научных потребностей.

Но где вы видели программиста, не желавшего стать хакером? А у этих талантливых ребят во власти было все: компьютер, который не снился никому на Земле, снабжение на фантастическом уровне, работа, зарплата, почет и тайная мистическая слава. А главное — они все были страшно молоды.

Я ворвался в их мир неожиданно, со своей страстью к компьютеризации всего живого и механического и, хотя и делал это на дилетантском уровне, но имея высокий статус начальника, помог получить такую технику, что на её запах к нам потянулись асы программирования. Я как связующая нить между высшим руководством, ничего в наших нуждах не понимавшим, и фанатиками из потустороннего виртуального мира оказался в нужном месте в нужное время.

Молодые программисты научили Спрута разговаривать, причём достаточно осмысленно. До этого он мог только характерным машинным голосом произносить куски заранее написанных текстов сообщений, объявлений, приказов, смешно коверкая неправильные окончания слов. Причем, только по Инструкции.

Специальный шикарный лингофонный кабинет на несколько мест позволил обучить его произносить фразы на разных языках и сразу же превращать их в написанный текст на любом языке, хотя базовым конечно же, был английский. А позже он уже умел не только читать, но и сам составлять тексты и стал незаменимым тысячеротым собеседником.

С ребятами я сдружился. Нигде так, как в работе, не проявляются чистые человеческие качества, сразу видны карьеристы, лентяи, прилипалы и люди нечистые на руку, таких в нашем коллективе не было, точнее, не стало, все, кто остался — фанатики. Тем более, что развлечений на станции почти нет, ночи ничем не отличались ото дня, а работы было — завались!

Они шли в пионерах. Мало того, что речь человека для компьютера — просто набор звуков и всё. Этим в мире кое-как ещё занимались. Но нигде раньше, ни в какой научной литературе по этому вопросу я не слышал о попытках учитывать при переводе речи такие факторы, как дефекты произношения, интонации, предварительно сказанные слова, самочувствие, набор стилизаций для индивидуума, посторонний шум и жесты говорящего.

Очень часто в жизни ответ даётся кивком или отмашкой руки, причём в разных странах по-разному (это давно известный факт), или бурканьем неясного содержания. Многозначность значений слов, их текучесть, динамика выплёвывания звуков, или шепота, или крика, ухмылки, смех, всё это было разложено по полочкам и хранилось вечно в необъятной голове Его.

Не один год потребовался для этой работы. Только в фантастике такие проблемы решаются в один день, многие трудности мы до сих пор не преодолели, например, в работе с восточными языками, а в нашем распоряжении было ограниченное число специалистов, да и времени тоже.

Сейчас Спрут имеет речевое досье на всех жителей Резервации и может сам воспроизвести голос любого жителя, но главное — нет конца процессу обучения, которое проходит безо всяких лингофонных кабинетов, каждую секунду.

Не поняв слово или смысл фразы, он переспрашивает, пополняет объём своих словарей, и даже зная, когда и куда его при этом посылают, не обижается, так как своими эмоциями пока не обзавёлся.

За много лет работы мы научили Его различать смысловые оттенки матерной речи, и воровского слэнга, так что теперь он понимает немногословное фырканье отдельных товарищей и может переводить малоинтеллектуальную и специфическую речь всех членов нашего странного экипажа.

Мало того, когда на станции появились дети, Он начал учить их разговаривать и вместе с ними учился понимать лопотание малыша. Не сам, конечно, за этим стояли всё те же фанатики. Но это уже было значительно позже.

И всё же наибольшая польза от моего присутствия была, разумеется, не в этом. Будучи начальником высокого ранга, я поневоле оказался допущен к высшим секретам.

Уровень доступа к служебным тайнам на станции очень различен. Первый — это уровень общения всех лиц, включая жителей камер. Второй — только для всего обслуживающего персонала. Третий для специалистов и руководителей с одной нашивкой. Четвертый — для высшего руководства с двумя нашивками. Пятый — для начальника станции и начальника охраны с тремя нашивками.

Любопытные программисты быстро поняли, что есть еще шестой уровень — командный состав наземной службы. И седьмой. Кому он подчинялся, они так тогда в точности и не разгадали, но было ясно, что нити ведут к самым высоким кругам секретных служб правительств каких-то государств.

И оба эти уровня были ужасно засекречены, запрятаны, завуалированы, замаскированы, и несли в себе заряд смертельной опасности для тех, кто мог к ним прикоснуться.

Наступил момент, когда доверие к моей персоне превысило уровень осторожности и однажды, в беседе с программистами на тему о расстановке голограммных экранов, я получил записку с таким примерно содержанием:

"Читайте молча. Нам нужен откровенный и очень интимный разговор о Первом. Организуйте встречу. Продолжайте беседу. Расслабьтесь и не выдайте себя волнением, иначе Он узнает. Это очень важно. Потом стряхните экран. Поль"

Кажется я все же выдал себя волнением, потому что позже получил рекомендацию измерять давление в течение месяца и снять кардиограмму. Дело в том, что на станции не принято писать записки, зачем, если всегда к услугам есть мощный офис с принтерами и лазерными экранами. Так что уже способ вызова шокировал.

Правда, записка была сделана на статическом жидкокристаллическом экране, оказывается, программистам разрешили иметь такие вместо бумаги и карандашей, которые здесь запрещены. При встряхивании запись очищалась.

Надо меня правильно понять.

Дело даже не в том, что по жизни я "разумный трус", а в том, что в то время начальство постоянно проверяло нас на вшивость, то есть на готовность при нападении дать отпор любому врагу, а вероятность проникновения на станцию людей, желающих захватить её, конечно же была, достаточно было мафии любой страны пронюхать про летающую тюрьму и купить пару космолётов.

Неудивительно, что слово "бдительность" звучало в этих отсеках очень часто. Игра в шпионов шла с большим размахом! Как и положено в армии.

Регулярно проходили занятия с персоналом, прилетали комиссии с проверками, на станцию периодически запускались "жучки" — подсадные проверяющие, которые временно направлялись в качестве персонала или ученых и "допускали" себе отклонения в поведении, которые мы должны были быстро выявить и наши доморощенные Пинкертоны ловили "гадов"! Правда, за это гладили по головке и давали премии.

Все бытовые разговоры, в том числе и всего командного состава записывались через Спрута и где-то, как-то и кем-то прослушивались и трепарировались. Мало того, записывались все данные о состоянии человека, о месте его нахождения, о его собеседниках и всё остальное, что могло пригодиться в фискальной работе.

Всё это я знал хорошо. Честно говоря, меня мало трогало такое трепетное отношение, я всю жизнь прожил в подобных условиях в закрытом городе и на военных объектах и уверен, что когда человек не врёт, ему нечего скрывать и давление просто так не подскакивает.

Поль, как мне говорили был одним из лучших в своём хакерском деле, и работал научником, то есть не состоял в штате тюрьмы, а разрабатывал какие-то умопомрачительные операционные системы, используя Спрута как тренажер.

Мы даже немного дружили, на деловой ноге, но с учетом разницы в возрасте, не сходились близко. Замкнутый и молчаливый, весь в себе, строгий и отчуждённый, говорил он сухо и только о работе, но говорил то, что надо. Никогда не участвовал в наших общественных забавах, ссылаясь на занятость, и, действительно, постоянно, и днём и ночью торчал в своём детище, в помещениях, недоступных для посторонних, а временами и спал там же. Но именно с его помощью так далеко подвинулся синтез речи.

Будучи авантюристом по натуре, я серьёзно отнёсся к записке и после совещания мы долго висели с Полем в пустом модуле, уединившись, и мне был устроен строжайший экзамен на человеческую зрелость.

Поль знал русский язык, точнее, неплохо изучил его, когда начальником стал русский, и мне пришлось как на исповеди рассказать о себе многое, а он потихоньку раскрывал черные тайны персидского двора. В случае неудачи он мог разом потерять всю свою команду, потому что речь шла о святая святых, о командной системе Первого и, фактически, о возможном захвате власти на станции, то есть о самом запретном.

Я же в свою очередь, тоже сильно боялся, с детства напуганный книгами о шпионах и разного рода коварных людях.

А, может, это очередная проверка? Мало ли я видел разных интриг и провокаций в прошлой жизни? Может быть, я вызываю подозрение своей демократичной разболтанностью в этой тюрьме особо строгого режима, и это — испытание?

Разумеется, мы не разговаривали вслух ни о чём таком, просто играли в шахматы. Поль рассказывал о себе, о своей Франции, о курортах в Шамони с сотней горнолыжных трасс, о красоте француженок.

А я в это время читал распечатанный на тонком пластике текст о семи уровнях доступа и о том, что машинные адреса, пароли и явки шестого уровня они, хакеры, уже сломали из профессионального любопытства, а вот последний пока что недоступен.

А я рассказывал о себе, о наших Нижегородских и Кировских лесах, в которых каждый год теряются грибники и о заброшенных глухоманных пустынных местах, где не работают мобильники и не живёт вообще никто, кроме диких зверей, и временами писал ответы в электростатическом блокноте.

А сам в это время читал и судорожно думал, думал. Наверно процесс в моей голове даже нельзя так гордо называть, там вертелась каша из отрывочных всплесков эмоций.

Бежать?… Сволочи!.. За борт?.. Гады!… Неужели конец? Провокация?… Найти этих мерзавцев?… А может, гордо шарахнуть станцией по Пентагону? Всей массой. Или по Кремлю?

Здравое решение пришло всё на том же эмоциональном уровне. Я просто поверил Полю. Куда мне было бежать, что за глупость. Я сроднился с персоналом, "зацепился", привык к станции, ее размеренному ритму жизни, зарплате, привык к тому, что я там нужен, или мне так казалось, какая разница.

Да и что мне было терять? Жизнь? Тоже мне — ценность!

Разговор с Полем двинулся дальше. Он длился не один день, потихоньку, яд вливался в меня маленькими дозами, чтобы не убить сразу.

Подпольным хакерам оставалось проследить канал команд, скрытый секретами седьмого уровня. И вот тут заговорщикам мог пригодиться человек, собственный уровень которого выше всех остальных на станции, если только ему можно будет доверять. А пятый уровень был только у меня и у начальника охраны.

Я был принят в местную Козла-Ностру без клятв и обещаний, я льщу себя мыслью о том, что в ее составе были хорошие психологи, по каким-то признакам поверившие в мою лояльность. То есть, я им "показался".

На работу ушло несколько лет, она проводилась в режиме жесточайшей дисциплины и секретности, в течение которых приходилось для общения пользоваться специальным словарем, блокнотом и языком жестов. И всё время бояться Красной кнопки!

Конечно же, моя роль была пассивна — я всего лишь разрешил пользоваться своим именем для создания фальшивых запросов в память Спрута, но я горжусь и этой ролью.

Никто на станции, разумеется, не знал когда, с какой целью и от кого может поступить страшная команда на наше уничтожение. Конечно же мы пытались следить за политическими событиями в мире, но делали это по отрывочным сообщениям в прессе, Интернете, на телевидении.

После того, как умер один из пациентов нашего санатория, нам удалось "нечаянно" повредить капсулу, вырезанную из него при вскрытии. Был составлен официальный акт об уничтожении капсулы и тело ее было предано плавильной печи. Но за время перевозки наши умельцы сумели распотрошить эту фасолину и убедиться, что в ней нет ни яда, ни других элементов воздействия.

Стало легче жить. Однако, Красная кнопка оставалась. И могли быть другие сюрпризы, которые нами не были найдены. Достаточно того, что по чьей-то команде Первый мог просто свернуть свою деятельность, уничтожить служебные программы и обречь станцию на верную смерть.

Мы ждали…. Ждали…. И дождались.

Все произошло и решение было принято в те годы, когда тихо и незаметно повзрослевший Китай с его огромным населением перешел рубеж изготовления соломенных циновок и дешевых пластмассовых погремушек, купил современные технологии, создал в тайниках многочисленных пустынь современные ядерные заводы и неожиданно встал во весь рост рядом с высокоразвитыми и спесивыми от этого ядерными друзьями.

Встал без всяких мирных намерений. К тому времени китайцы успели тихонечко завоевать Дальний Восток России, запрудив его миллионами укоренившихся бомжей, прочно осели в Корее и Вьетнаме, раковыми опухолями застряли в глухих районах всех крупных городов мира и неожиданно стали первыми в желании перевернуть мир и в возможности это сделать.

Все старые враги 20-го века сразу стали такими крепкими друзьями, братьями по вере и борьбе за мировые идеалы, что стало ясно — без войны не обойтись.

На этом политическом фоне наш ковчег стал лишним на шахматной доске истории. Решение, принятое на самых высоких политических кругах, было как всегда авантюрным и примитивным настолько, что становилось невероятно стыдно за мощь цивилизации, которая ничему не научилась за тысячи лет и один и тот же анекдот пересказывала заново, обильно посыпая его пряностями достаточно простого вранья.

Враг Китай перед лицом широкой общественности должен был совершить нечто ужасное, прямо таки устрашающее. Так почему бы ему не уничтожить тюрьму с преступниками века в угрозу всем демократическим режимам мира? А то, что такой тюрьмы на планете нет вообще, это мелочи.

Зато были бы убиты сразу два зайца. Убиты буквально люди, представляющие опасность для общества. Причем люди, легко узнаваемые, чьи портреты светились в миллионах газет и ставшие участниками многочисленных судебных процессов, так что подтасовок и быть не могло.

А Китай можно потом легко обвинить в этом злодействе, убив несколько сотен настоящих китайцев, которых сейчас так много нелегально проживает в любой богатой стране, и живописно разложив их на обломках этой тюрьмы, в военной форме. А чего их жалеть, китайцев? А этих никто и не опознает без документов.

И вот тогда уже можно было бы решительно ответить на их "наглую провокацию" ударом соединенной армии христианского мира.

Классная была идея, осуществлялась она на высочайшем профессиональном уровне, в режиме такой секретности, такой тихой идеологической подготовки населения, что кое-где в городах начали бить желтокожих, забегая вперед лошади.

Тогда власти тихонечко сдали назад, наказав немножечко виновников побоищ, вызвав тем самым еще большую ненависть к азиатам у средних слоев. Почва была хорошо подготовлена и оставалось только нажать красную кнопку.

И её нажал чей-то грязный палец.

В день "Ч" была взорвана секретная тюрьма в пустыне. Та самая, в которой принимались делегации. При взрыве в получившееся крошево обломков были густо замешаны доказательства тюремного применения зданий — кухни, сортиры, колючая проволока, кровати, одежда.

Красочно и нагло раскидало взрывом трупы смертников и охранников и оставалось только тихонько умертвить жителей Ковчега и привезти наши тела на Землю для качественного перемешивания так, чтобы лица жертв остались узнаваемыми. А сверху приправить всё это блюдо телами китайских террористов, якобы совершивших эту гнусную провокацию и уже хранившиеся в специальных холодильниках в китайской военной форме.

А потом пригласить репортёров. Кушать.

В политическую мясорубку легко закидывались души своих сограждан, среди которых были не только уроды, которых не жалко, но и честные служаки, женщины и известные учёные, которые своей смертью должны были послужить национальным интересам.

Болтаясь вверху и находясь в полном неведении, наши тела уже были предназначены в жертву. Нас спас случай, провидение, везение, густо умноженные на фактор человеческого любопытства и упрямства.

В ту далекую ночь Спрут ничего не сумел сделать, так как у него в памяти уже сидела блокирующая программа, он клацнул как затворами электромагнитами клапанов, которые должны были задушить людей, а потом изменил пароли и отключился от Земли навсегда.

Теперь роль наземной службы начал выполнять сам Поль, который запустил заранее подготовленную программу и Ковчег двинулся подальше от Земли, став невидимым, ощетинившись шкурой локационной защиты, превратив нас в вечных странников, изгоев, врагов всех Родин нашего многонационального Летучего Голландца.

С тех пор мы все время летаем, оторванные от цивилизации, от мира, от человечества. Эту тревогу никогда не забыть. Никто, поначалу, кроме хакеров не понял ее значения. Впоследствии этот день по-разному назывался в разных углах нашей летучей могилы: и жестким непередаваемым матом в среде русских и "днем икс, игрек и зет" в более интеллигентных слоях, и "днем освобождения" среди шутников, но больше всего прижился термин "День развода".

Честно говоря, оглядываясь на несколько лет назад, я счастлив, даже горд, что мне доверили эту тайну.

В эту ночь от человечества убежал не один жулик и бандит, а смылась целая тюрьма, превратившаяся во вторую планету в солнечной системе, на которой существовала разумная жизнь.

И вот теперь неизвестный корабль явно военного назначения приближался именно к нам, не подавая никаких сигналов, но следуя за нашими попытками изменить траекторию.

Собака — волкодав? Убийца? Или тоже беглец?

Ранние коммунистические представления о том, что в мире живут разнообразные наши братья по разуму и, независимо от количества щупальцев на ушах у нас наладится творческий созидательный контакт, мне кажутся, мягко говоря, наивными.

Аналогично этому, было бы по меньшей мере наивным верить в то, что военный, идущий в твою сторону с оружием в руках, может оказаться другом.

Тюрьма

После Первого Круга я двигаюсь дальше, отмечая про себя, что сегодня Эйрик прав, даже среди свободных что-то не так, гораздо больше вопросительных и чего-то ожидающих взглядов сопровождают моё перемещение. Что ж, люди должны переживать, волноваться за своё будущее, лишь бы не было паники.

Неожиданно я ловлю себя на мысли о том, как дорог мне этот дом, в котором худо ли бедно, прошло больше двадцати лет интересной жизни. Мысль об этом и о своем возрасте, как всегда ужасает, но я прогоняю её. На Земле я бы столько не прожил. А в космосе совершенно неожиданно обнаружилось, что организм омолаживается, восстанавливая даже некоторые потерянные функции.

Если бы это открытие могло быть опубликовано на Земле, наша летучая клиника была бы раздавлена телами страждущих, желающих излечения и вечной жизни. Но секретность нас спасла от такого разорения.

Зато у многих старожилов стали обнаруживаться то волосы, проросшие на лысине, то вновь обретенная способность стать отцом, утерянная на Земле. Не знаю, какие недостатки пропали в моём организме, зубы как были плохими, так и исчезли совсем, но остальные органы функционировали прекрасно, тем более, что я старался не пропускать ни одного сеанса в тренажёрном зале. А главное, нормально работала голова и старческие маразмы с мочеиспусканием под себя пока что прошли стороной. Ну а боль в спине и прочие мелкие гадости я уж как нибудь…

Приближаюсь к тюрьме.

Это один из жилых отсеков, рассредоточенных по периметру Малого Кольца. Военные предполагали, что в случае прямого нападения должна как можно дольше сохраняться боеспособность станции, поэтому жилых помещений несколько сотен и они распределены равномерно на большом расстоянии друг от друга, так, чтобы не попасть в них одним выстрелом.

Электронные системы охраны молча ощупывают меня своими радио рецепторами, встают по стойке "смирно" и отдают честь, хлопая заслонками дверей. На военной базе дверей не было, от неё остались только аварийные шлюзы, которые моментально закроются, если появится опасность для жизни. Двери, поставлены для охраны полосатиков. Вон они уже видны, первый отсек, гуляют.

Внешне такие же как и мы все. Зеленые.

Только у них ещё выполнена серия полос на груди, спине и рукавах, не для того, конечно, чтобы стрелять, наверно просто стереотип такой многовековой. Раз в тюрьме, значит полосатый.

Помню, в каком-то пешкодральном походе мы в поисках маленьких цивильных радостей забрели в малюсенький городок, оказавшийся тюремным лагерем. В четырёх кирпичных домах жили офицеры с семьями, а охрана, как и зэки, в бараках.

Тогда впервые в жизни я увидел зэка, да не где-то за решеткой, нет, он просто и свободно брёл по пыльной улице с кривым и драным асфальтом по каким-то своим делам и только вот одежда на нём была полосатая. Чудаки…Если уж выпускали за колючку, зачем тогда полосатая одежда?

Отличия в одежде у нас предписаны только служащему составу, это нашивки, яркого цвета, сделанные с четырех сторон комбинезона.

У каждого зэка, конечно есть свой номер. Впрочем, у свободных тоже. Зато у свободных на комбезе есть несколько небольших удобных крепких петель, которыми можно быстро прицепиться к крючкам или карабинам, именно это и заменяет нам слово "сесть". А у зэков даже и петель нет, они никуда не "ходят", им не нужно "садиться" в общественных точках, а спят они в таких же коконах с ремнями.

Узнать кого-то зрительно издалека в длинных коридорах бывает нелегко, хотя девушки и пытаются хоть что-нибудь дополнительно на себя прицепить: ленточку или косынку, любую тряпочку, да только толку то….

Моя обязанность по Инструкции — каждый день проверять внешний вид камер. А Инструкцию нарушать нельзя. Делать мне здесь абсолютно нечего, механизм отлажен, и это одна из немногих процедур, которые я терпеть не могу.

Все камеры как ячейки в сотах прилеплены одна к другой, выходы из них узкими ходами соединяются с коридорами, в которых гуляют бывшие убийцы. В каждой камере совершенно автономно сделаны системы гигиены, висит капсула для сна, есть простенький голографический излучатель, позволяющий выбрать любой пейзаж и интерьер по вкусу из нескольких миллионов вариантов.

Уголовники одеты также как и я, все мы сливаемся в весёленьком хороводе среди стальных джунглей. Всё как обычно, всё в порядке. Первый отсек. Рапорт дежурного, осмотр, вольно, выход. Десятый отсек. Двадцатый. Быстро, по-военному.

Ко мне подлетает молоденький дежурный с рапортом, совсем мальчик, я не узнаю его и переспрашиваю имя.

— Гесс Хелл, сэр!

— Сын Бэркли Хэлла?

— Да, сэр!

Глаза сверкают. Он горд тем, что я знаю его отца, тем, что он взрослый, что он полезен на станции. А я думаю о наших детях. Их много, гораздо больше, чем мы могли ожидать, уж слишком мрачным является наш дом, но после Дня Развода мы поняли, что другого дома у нас в жизни может и не быть. Именно тогда мы сняли запрет на связь и браки и разрешили семейным парам заводить детей. И какое-то время на станции шла ожесточённая борьба за женщин, которых мало, за возможность жить по человечески в нечеловеческих условиях.

— Как настроение, Гесс?

— Прекрасно, сэр!

Классный мальчишка, думаю я, взгляд умный, со скрытым юмором, который он в себе сдерживает, стоя на посту, прелесть! Еще не знает про чужих!

Он ещё так много не знает!

Трудно это осознать, но он ни разу не ходил по Земле, для него история и все рассказы о станции — сказка, в которой он, в общем-то, неплохо обитает, каждый день получая еду из водорослей и капроновые носки одного и того же цвета.

И опять острая боль вопроса пронзает меня простым и ядовитым жалом, что же с ними будет? Я то пожил на свете. Я видел коммунистический режим, я видел падение империи, я помню ещё о мировой войне, а этому большому ребёнку известна только система ходов на станции.

— Как твои подопечные?

— Гуляют, сэр! Согласно графика, сэр.

— Больных нет? Настроение как?

— Чего им болеть? Нормально всё, правда, сегодня они злые какие-то… кино не смотрят… но висят спокойно.

— Ты прослушал приказ?

— Да, сэр. Дежурный предупредил. Но они же ничего не могут! Даже ко мне приблизиться и то не могут, чего бояться?

— Какая у тебя специальность?

— Биолог, сэр! Я уже видел Глаз, сэр!

Последнее он вскрикивает, добавляя уже сверх нормы, хвастаясь как ребёнок, который боится, что его не станут слушать, гордясь тем, выходил в открытый космос, тем, что допущен к святая святых на острове науки.

— Ты уже прошел Ритуал?

— Нет, сэр! Через двадцать дней, сэр!

Правильно. Вот, почему я его и не узнаю. До Ритуала дети живут в семьях, рядом с родителями и не участвуют в больших церемониях. Но тогда он, кажется, не имеет возможности стоять в карауле и исполнять вахтенную работу, а уж в косм выходить точно нельзя! Здесь что-то не так и он, видимо, понимает это, тем более, что Первый никогда не допустит нарушения Инструкции.

Ага, до него тоже это дошло, глаза забегали…а покраснел-то как… не надо, я же не офицер трибунала, и вспомнил, действительно, год назад был мальчик, который не прошел церемонию. То есть, ты у нас уже большой, малыш…

— Я болел, сэр! Поэтому пропустил Ритуал.

— Чем болел?

Болезнь — это ЧП, на станции, где практически нет микробов, которые могли бы вызвать эпидемии, все болезни вводятся в кровь в виде прививок, чтобы не разрушить до конца человеческий иммунитет. Гесс мнётся, я вижу, что он что-то пытается скрыть. Это от меня то, старого волка, умеющего распознавать враньё ушами в темноте!

Милый белокурый атлантик, ростом вдвое выше меня, прекрасный, как ангелочек на картинках, он сутулится, покрывается красными пятнами и медленно произносит:

— Я поймал зайца у Глаза. — и с паузой в несколько секунд — Я забыл опустить стекло, сэр.

Теперь его " сэр" уже не звучит так бодро как раньше.

Я всё понимаю. По возрасту он уже давно может стоять в карауле и стоит. Наверно тут всё правильно.

А год назад его взяли в косм, там поневоле глаза разбежались от навалившегося обилия впечатлений, бедный мальчишка, он забыл опустить солнцезащитный фильтр и с детским восторгом оторвавшись взглядом от природного чуда, попал под прямое излучение Солнца.

Хорошо, что всё обошлось, мог ослепнуть, но он уже вспомнил, что не должен был проболтаться, понимает, что сейчас ему придётся назвать имя того, кто выпустил незрелого раньше времени, сумев обмануть даже Первого, видимо, запустив в чужом скафандре, после процедуры опознания. А назвать имя для него — предательство. Но мне и не нужно имя, оно очевидно.

— Грэймс?

Я спрашиваю так резко, что он сразу кивает головой, опуская ее вниз.

— И сколько же ты провалялся?

— Почти полгода, сэр! Растолстел, как бегемот!

Ну, он у меня дождётся, Носорог. Мог покалечить такого прекрасного мальчишку. И ведь ничего не доложили, это уже совсем свинство. А Спрут, который всё знает, молчал, потому что Гесс был ещё ребёнок, в его мозгу он как бы и не числился.

— Простите, сэр, это я сам виноват.

— Успокойся, Гесс, не переживай, всё в порядке….

Может ещё и сыграем как — нибудь?

Мы несколько минут (непозволительная роскошь) обсуждаем игру, в которую можно будет сразиться, Глаза у него, сначала тусклые и виноватые, загораются, пока он окончательно не успокаивается. Разумеется, это будет стрелялка-ходилка, я их тоже люблю, так что мир восстановлен и я двигаюсь дальше.

Игры в нашем плацкартном вагоне занимают половину жизни. У нас нет бумаги, книг, игрушек, дети с первых недель жизни осваивают общение с Шивой, которого часто называют "мамой", он реагирует правильно, обучая их и говорить и рисовать, универсальная нянька. Сначала через излучатель, а в четырнадцать детям вшивается капсула и они становятся полноправными жителями.

Мультфильмы и игры не просто развлекают, они открывают мир. Есть игра, в которой дети узнают всё о нашей станции, изучают названия отсеков, траектории перемещения и даже воюют друг с другом в наших помещениях, после чего, в реальном мире они лучше взрослых знают как быстрее пройти в нужное место на Ковчеге.

В другой игре надо правильно расположить гравики на корпусе станции, чтобы она двинулась к нужной планете, это уже, вроде, и не игра, а боевой тренажер.

А дяди и тёти тоже недалеко ушли от детей, с увлечением разбрызгивая свои неизрасходованные запасы эмоций и адреналина. Но не все. Многие изучают серьёзные науки, наши справочники и учебники собраны со всего света.

Мало того, наши жители сами пишут книги, сочиняют игры, оформляют свои научные открытия, пишут друг другу письма и даже сочиняют музыку, для этого им синтезируется клавиатура типа фортепьянной и Шива услужливо играет эти домашние опусы.

** В тюрьме при обходе разговор с разжалованным хакером, переведенным в охранники за попытку проникнуть в систему

Я последовательно, обхожу все помещения тюрьмы и не вижу, как всегда, никаких отклонений. Кроме мелочей — странных коротких взглядов заключенных, которыми они постреливают мне в спину, не зная, что там тоже есть видеокамера и все их первобытные реакции будут сегодня же анатомированы личным психологом.

Может быть, в обычный день я бы и не обратил внимания на эти взгляды, но сегодня день особенный. И сказанные на Круге слова Эйрика заставляют пристальнее смотреть и слушать и мне стыдно за то, что не я сам обнаружил это маленькое отклонение, которое просто бьёт в глаза!

Я думаю о том, что слухи, наверно, ползут и сюда, а надежда на жизнь или, наоборот, страх смерти всегда живут в сердце, даже в каменном сердце убийцы, каковыми эти люди всё ещё остаются.

У меня нет никаких сомнений на этот счёт. Убийцы.

Все реакции, все слова, все действия каждого заключенного анализируются психологом ежедневно и любые отклонения сразу фиксируются. Вспышки ярости, сбой ритма существования, отказ от любимого фильма, еды или игры — всё анализируется и мы всегда знаем тех, кто раскаялся и хотел бы вернуться к нормальной жизни.

И точно также знаем оголтелых, вконец испорченных единиц человеческой расы, которых надо бы по-хорошему отпустить навсегда за борт. Этот вопрос много раз поднимался и опускался. Зачем нам сейчас, после Дня Развода, нужен наш опасный балласт? Земля всех отвергла и превратила в ничто, так зачем же сохранять эту мерзость, все мысли которой на протяжении всего полёта были только об одном — как бы удрать и продолжать ту жизнь, к которой они привыкли. И двадцать лет не усмирили этих нелюдей, многие из которых постарели и тряслись от немощи, но оставались врагами человечества.

Были и другие, истинно раскаивающиеся, а точнее, изменившиеся вместе с изменением обстановки вокруг них. Может быть, на Земле они остались бы тем, кем были, но здесь мы их долгое время проверяли и потихоньку давали участвовать в общей жизни.

Психологов у нас целый отряд и каждый из них уже много лет ведёт одних и тех же заключённых, зная о них всё, вплоть до интимных подробностей. А поскольку подопытные об этом не догадываются, они и не стремятся скрыть что-то, оставшись наедине. Они искренни как дети и вовсе нетрудно понять, о чём они думают.

Но эти взгляды в спину сегодня были странными. Может быть, беспроволочный телеграф и тут работает и они знают о чужих? Или просто плохая еда так повлияла? Других поводов для изменения поведения просто не могло быть.

Узнали же они откуда-то о нашем полёте в День Развода. Узнали сразу! Ведь едва уловимое движение станции внешне невозможно было определить, заметить, что она куда-то поехала можно только с помощью специальных приборов, а охранники — народ настолько тренированный, что им бы и в голову не пришло общаться с полосатиками.

Тем более, что все их слова точно так же как у зэков записываются и ложатся на те же столы Психологов, ибо примитивные человеческие страсти давно уже изучены, препарированы и предсказуемы как три аккорда и легко распознаются. И как умеют предавать охранники, я хорошо знаю, ещё неизвестно как бы они вели себя на Земле…А ведь их немало, три смены и в каждой полторы сотни дежурных, наблюдающих, проверяющих, почти полтысячи.

А ведь были в те дни и поп

ытки бунта и самоубийства и даже с ума кто-то сошел, надо было мне раньше насторожиться….Хотя, не до этого было!

— Первый! Сообщить сто десятому, что мною замечены странные, необычные взгляды охраняемых, для анализа.

— Есть сообщить сто десятому.

Накляузничал, старый стукач! Нет, правда, а кто же я после этого? Чёртова работа, гнусная должность! Лучше бы корешки сажал на плантации! Или дерьмо утилизировал!

Кажется, начинаю злиться…

Проверяя свои фантазии я, теперь уже медленно, ползу по тюремным закоулкам и, видимо, действие чёрной пронизывающей энергии постепенно накапливается, вызывая напряжение и боль в голове.

Это настолько неуютно, что, наконец, я не выдерживаю и в одном из отсеков резко поворачиваюсь, ловя тупое, ускользающее в сторону лицо и раздраженно спрашиваю:

— Что?!!

Заключенные стоят оторопевшие от неожиданности, потому что кроме Шивы с ними никто никогда не разговаривает. Их здесь не больше шестнадцати, между собой они тоже не общаются. Точнее, не разговаривают. За разговоры на прогулке Шива им так влепит по ушам, треск пойдёт. А вот общаться, похоже, им как-то удаётся.

Я в упор смотрю на невысокого поседевшего уже южанина, когда-то весьма красивого, сохранившего свой дерзкий и надменный взгляд. Ну, мои пламенные взоры его не смутят, он не такое видел, нечего и здоровье терять. Как бы я ни злился внутри себя, понимание этого факта заставляет меня остыть и я спрашиваю более внятно:

— What's happend? Say! Первый, номер F94.

Дурак, зачем по английски-то?! Нельзя злиться, начальник, нельзя психовать. Вот сейчас, по номеру, Спрут определит на каком языке разговаривает этот тип с номером F94 и соединит. А заодно откроет экран с его данными. Тогда и поговорим.

— Есть Первый, соединяю.

— Что случилось?

Да ладно, он и сразу всё прекрасно понял. Только молчит.

Итальянец, Джованни Формоза, кличка "devil", то есть чёрт, куча мокрых дел, разбой, зверства, особоопасен, полный букет. А чего ждать ещё, здесь все такие. Я внимательно смотрю на его руки. Просто потому, что глаза он спрятал за завесой нежелания отвечать.

Сцена наша затягивается, я вижу, как напряженно смотрят на нас и друг на друга остальные заключенные. Я ещё раз настаиваю, уже, конечно, по русски, Шива ему разъяснит, что к чему:

— Говори!

— Мы все умрём?

— Почему?

— Это убийцы!

Через капсулу я слышу переводчика — спокойный механический голос Спрута, а в уши лезут злые как осы итальянские фразы. Забавно слышать их из уст человека, всю свою жизнь убивавшего других. Оказывается, его что-то еще волнует. Но не это главное. Открытие, которое сваливается на меня потрясает, заставляя изменить все представления и стереотипы, сложившиеся за годы работы.

— Откуда ты узнал?

Молчит….Нет, конечно же он не скажет. Ну и день задался! Новость за новостью!

Придётся всё же перетряхивать весь персонал, это даже хорошо, что именно сегодня я догадался об утечке информации, которая существует, несмотря на все пароли и уровни секретности. Надо заткнуть все эти дыры до приближения незнакомца. Или не надо?

— Ты разве хочешь жить?

— Si! Si, Mamma mio!

От волнения он переходит на свой итальянский поэтому перевод на секунду задерживается, но всё и так понятно.

— Почему? Разве вы здесь не ждёте смерти?

Его глаза вдруг сверкают, на миг обретают осмысленность и он выстреливает совершенно неожиданную тираду:

— Мы хотим на Земле… И умереть готовы. Не здесь. На Земле.

Он мой враг. Несмотря на то, что Земля отказалась от нас, мы не стали ближе. Мы враги, но то, что он сказал, неожиданно проводит между нами единственную общую линию. Я бы тоже хотел умереть на Земле, сам не знаю, почему.

Краем глаза я замечаю мельканье пальцев. Да, я так и думал, мы с Полем также общаемся, когда не хотим, чтобы это услышал Первый. Пятнадцать таких же мрачных фигур смотрят на его руки, но заметив, что я увидел это, отворачиваются, ещё больше подчёркивая важность открытого. Их знаки отличаются от моих, но это явная речь глухонемых.

— А если будет серьёзная работа, ты готов умереть?

Ответ приходит не сразу и для меня он звучит неожиданно.

— Да, на это мы все готовы.

Опять не "я", а "мы все". Или это ошибка перевода?

Они общаются и очень активно! И они всё узнали. Даже раньше многих свободных! Вот тебе и секреты! А мы расслабились, заснули на ходу, в своём спокойствии забыли, что даже слабый враг может стать сильнее, если упустить его из виду.

— А что, все остальные тоже знают?…

Молчит, паразит!…

Как странно всё переплетается. Ведь Первый, по сути, тоже мой враг, это он хотел меня убить, а не этот поседевший дьявол, но мы все слишком зависим от него.

Чёрт знает, что! А ведь ещё недавно наш мирок казался гораздо более мирным и устойчивым.

— Я буду думать и скажу позже.

А что я ещё могу? Неожиданно во мне вырастает волна симпатии к этим нечеловекам, в которых, оказывается, осталось что-то очень человеческое. И то, что они сумели наладить канал информации, тоже говорит в их пользу, они остались бойцами, не сдались. Хорошие враги. Опасные.

Морис

Кэп сказал вести протокол, а точнее, стенографировать с комментариями, валять всё, что вижу и слышу, для истории, если жить останемся. Ну, я ему сейчас наваляю!

Круг — это список лиц, которые обязаны присутствовать на совещании. Если Круг открытый, присутствовать может кто угодно из свободных лиц, а по отдельному запросу даже зэки могут его прослушать в записи.

Экстренный Седьмой Круг собирается только в случае каких-то происшествий, обычно ему выделено дополнительное время.

Наш Круг сегодня и экстренный, и максимально открытый, мало того, на него приглашены все Свободные, слишком важную проблему мы собрались обсуждать.

Я вижу лица начальников разных служб: пилотирования, навигаторов, локации, астрономов, технических служб. Конечно, можно было по общему звуковому каналу подключиться, так многие и сделали, но видеть лица говорящих бывает иногда важнее, чем слышать слова. Кроме того, на экране проектируются слова всех участников диспута, даже тех, кто сидит в своих ячейках или стоит на вахте.

Все уже знают, о чём идёт речь и все уже подумали, время было. Система принятия решений демократична, ни Старик, ни Эйрик здесь ничего не решают, только слушают, ведь речь пойдёт о жизни каждого из нас.

Я опять кратко повторяю вводную информацию.

Сначала идут вопросы, их много и они хаотичны, потому что все мы понимаем, что рискуем жизнью всей станции, не только своей собственной. Тот, в кого хоть раз стреляли из пистолета, будет бояться не только палки, но и пальца, направленного в лицо.

— Почему военные? Кто это сказал?

— Сигналы "Свой-Чужой" и частоты тоже их диапазона, и форма зондирующих характерная…

— Точно, что к нам летят?

— Да, летят они точно сюда и нас, скорее всего, видят.

— Когда они прилетят на расстояние выстрела?

— Если ракеты идентичны старым, то через месяц.

— А до контакта с нами?

— То же самое, чуть больше.

— Могут у них быть ядерные заряды?

— Могут, и наверняка, и не только ядерные, но и лазерные, веерные, электромагнитные, плазменные.

Вопросы сыплются как железные опилки в магнитном поле, проявляя постепенно рисунок линий тела нашей опасности.

— Мы можем незаметно отойти на безопасное расстояние?

— Можем, время есть. Только недалеко. С нашей-то неповоротливостью. Всё равно найдут, у них же есть поддержка с Земли, телескопы. А нам надолго закрываться нельзя, сдохнем в колпаке.

— Надо спасти хотя бы детей…

— А может, проще сразу уйти за Борт? Не драться же с вояками, это же наверняка спецвойска, что же нам ждать, пока наших девочек изнасилуют и изуродуют?

— Ты что, совсем рехнулся? Они ещё и не подлетели, а ты уже в штаны наложил!..

— Сам ты глупец! У тебя просто детей нет! А были бы, ты бы им своими руками яду дал, умник!

— Можно усилить центральную часть, там хоть защита мощная, вода, там Первый, только плантаций нет…Баб, да детей туда….А этих — вон, за борт, а то только жрут задарма, тогда и еды хватит на пару месяцев…

Разговор идёт почти спокойно по руслу, диктуемому обычной житейской логикой. Я думал, драться будут, нет, пока что без истерик обходится.

Никто из нас не искушен в космических войнах и не был в битвах, но издревле известно, что с места схватки лучше всего смыться, желательно, оставив вместо себя кусок хвоста, как делают ящерицы, или хотя бы чернильное пятно, как у каракатиц, отвлекающее врага.

Наша станция тоже своего рода каракатица, она была создана так, чтобы ее никто не видел, в нужный момент она закрывается одеялом из угольных волокон, поглощающих и свет и радиоволны.

Но те, кто летит сюда, тоже знают об этом. И не стоит прятать голову в песок, ожидая, что они просвистят мимо, скорее всего нас уже заметили и как бы ни прятаться, найдут.

Я сижу совсем пеньком, ни одной дельной мысли не приходит в голову, только проглядываю все речи на экране, даже когда несколько человек говорят одновременно, Спрут легко успевает превратить слова каждого из них в буковки, он сейчас — стенографистка высшего класса. А я вставляю свои реплики.

А ещё я сдерживаю эмоции выступающих, подключаясь к ним в моменты высшего кипения и тут стенографистка превращается в телефонистку, я стараюсь произносить слова тихо и необидно, нам сейчас никак нельзя самим передраться.

Шум порою стоит ужасный.

— Вы все ослы! Ещё никто не видел врага, а уже планы строите, как сбежать или отдаться. Может это и не враг вовсе? Надо узнать.

— Умник! Как же ты узнаешь? Иди, спроси, может они за ягодами приехали? Или подождёшь, пока тебе по харе съездят? Тогда начнёшь планы строить. Так что ли?

— Какая разница? Если не враги, пусть топают мимо, а если по нашу душу, нам всё равно ответить нечем, только если сесть нашей дурой прямо на их корпус, не будут же они себя подрывать?

— Классная мысль! Только как к ним подойти?

— Откуда я знаю? Я как раз и думаю, что это невозможно, потому и сказал.

— Почему? Если они остановятся, то можно.

— Да что там, совсем придурки что ли? Вояки! Они же наверняка всё про нас знают. И про гравик и про защиту. Ну спрячешься ты, они хоботом поводят, у них и катера, наверно есть, тень твою унюхают и за ушко, на солнышко…Такую тень только слепой не заметит!

Разговор иногда совсем заходит в тупик и все те, кто только что рвал на себе тельняшку, пытаясь крикнуть что-то сокровенное, неожиданно умолкают. Тогда я тихонько подталкиваю разговор в ту сторону, где было хоть что-то конструктивное.

— Так что же нужно сделать в первую очередь?

Немного помолчав, мудрая куча опять начинает закипать.

— Для начала спрятаться надо и в сторонку отойти.

— А потом?

— А потом посмотреть, шарахнут они в то место, где мы сейчас, или мирно подойдут, может нам ещё полосатых привезут, да виски цистерну…

— Чего же это они будут в пустое место стрелять?

— Значит надо, чтоб оно было не пустое. Хоть что-нибудь да оставить для приманки.

— А что, если сделать фантом станции?

— Это как? Пустоту краской покрасить? И лампочки вставить?

Вот это и вправду мысль! Фантом — громадное пятно из чего-нибудь, похожее на станцию. Если это враги, они будут бомбить пятно издалека и только потом начнут разбираться, во что они попали. К тому моменту мы точно узнаем, враг это, или нет.

— Оптический сделать трудно, нет материала, а локационный, пожалуй, можно.

— Почему это — "нет материала"? У нас же пластик есть.

— Есть… Чего съесть. А пара квадратных километров твоего пластика даже если сделать его тончайшим, будет весить несколько тонн, ты прикинь, а у нас каждый миллиграмм дорог, причем любого материала.

— А какая разница — локационный или оптический?

— А такая разница, что оптический должен быть сплошным, а локационный как сеть рыболовная, даже ещё проще, накидай диполей с шагом в полволны, вот тебе и фантом.

— Ты попроще можешь? Какой волны? Каких диполей?

— Ну, радиоволны, если локация в метровом диапазоне, значит вешай через метр. А диполь — это отражатель. Ну, железка любая, даже фольга подойдёт, да вы чего издеваетесь, что ли, это же любой школьник знает!

Мы не издеваемся. Теперь и я вспоминаю, что для ложных целей самолёты разбрасывают фольгу.

— Только мало сделать, надо ещё развесить.

— А если расколоть Глаз?

От такого кощунства вздрагивают все. Каждый присутствующий знает, как дорог Глаз для всех научников, каждый понимает, что это открытие такой важности, перед которой наша жизнь выглядит мелкой ненужной пылью. Но с другой стороны, если нас будут убивать, Глаз тоже погибнет. Поэтому тот, кто произнёс эту фразу, тут же быстро добавляет:

— Да не сам Глаз, а камень, да и то частично.

— Ты не брякай, ты считай, если даже вешать с шагом всего один метр, нужно несколько миллионов камушков, а если они будут весить хотя бы по десять грамм, это несколько тонн камня! И если даже сто человек будут их устанавливать, им понадобится не меньше года для этого, но у нас всего полсотни скафандров, а их надо заряжать, чинить, времени сколько… Нет, это несерьёзно.

— Дайн, А в лоб получить — это серьёзно?!

— А если сделать сетку?

Все замолкают и несколько минут слышно только дыхание, после чего около самых активных членов Круга появляются временные экраны, мелькают цифры расчетов, идут переговоры с Первым.

— Сетку в принципе можно. Если с метровой ячейкой и нитью в несколько микрон, то это займёт фунтов десять пластика, если считать десять тысяч километров длины.

— Ли, ты сможешь это сделать?

Теперь задумались химики и на несколько минут смолкают крики, остаётся только лёгкий гул голосов.

— Сможем. Это меньше килограмма пластика….

— Но этого мало. Нить только опора, надо что-то навешивать.

— А если распылять просто воду, как снежок?

— А что ты будешь потом пить, умник?

— Я бы хотел пива.

— Давайте о деле.

— Можно навешивать лоскуты плёнки. Очень тонкой и покрытой металлом.

— Откуда у тебя такая плёнка? И как это ты в косме будешь вешать что-то и куда-то? У тебя что, появилась точка опоры? Ты задницей уже сидишь на Луне?

Тут замолкают все, потому что, и в самом деле, двигаться в пространстве можно только как бы отталкиваясь от него, а это сметет любую сетку, да и сдвинуться на метр, а потом затормозить невозможно, торможение ещё хуже чем разгон, так как нельзя выстрелить два раза одинаковое количество топлива.

Да и топлива у нас никакого нет, есть только неуправляемые мягкие скафандры, те, кто выходят, висят на корпусе станции, на капроновом шнуре, в одну сторону они летят, оттолкнувшись, но без остановок, а в другую — подтягиваясь.

А вот пластика действительно много. Тонны. Из пластика сделана половина станции, все основные конструкции для жизни. У нас есть печи для разогрева и прессования, мы умеем сами делать и пакеты и нити для одежды. Из такого же пластика сделано жильё, двери, матрасы, обувь. Ненужные вещи нежно размягчаются и спрессовываются в заготовки из которых будут сделаны новые.

Так что сделать и нити и плёнку — вполне реально. А вот как это развесить?

В конце концов принимается решение: сделать нить, на нить наклеить куски плёнки, всё это намотать на катушки, а потом дать станции небольшое ускорение и сразу размотать нити с нескольких тысяч катушек, а для натяжения подвесить к концам нитей по камушку, отбитому от скалы у Глаза.

Это образует в пространстве подобие сети. В конце концов, материала мы не много теряем от такой работы. Сеть будет немножко отражать свет и радиоволны, издалека это будет похоже на наш Ковчег, пусть бомбят её, а подойдя ближе враги и сами не решатся применять ядерные ракеты, боясь повредить свой транспорт.

А за это время станция отойдёт от этого места на десяток — километров в сторону и затаится и мы ещё посмотрим кто кого.

Нам тоже есть, чем защититься….. Чего-то я расхрабрился! Как раз защищаться-то и нечем, один лазер против метеоритов, так он даже скафандр не пробьёт!

Я просто радуюсь тому, что никто не сдаётся.

Старик ещё раз напоминает, что введён режим семнадцать и это не обсуждается. Запрещены выходы в косм, кроме крайне необходимых, станция окутывается защитой, замолкают системы утилизации, из которых время от времени что-нибудь да вылетает облачком газа или пустой оболочкой. Запрещается болтанка зэков по станции без охраны, короче, вводится полувоенный режим.

Разговоры тянутся до ужина, который проходит гораздо веселее завтрака, так как печь отремонтирована, хлебцы хрустят, суп пахнет супом, а котлеты не растекаются киселем, а имеют симпатичный вид и форму.

**это — я

В обычный день я бы сел играть с кем-нибудь или бренчал бы на клавиках, заменивших и гитару и все другие инструменты, можно было бы и танцы устроить, которые здесь очень уморительны, можно вертеться в любой плоскости пространства, партнёры держатся вместе, не отпуская рук, иначе они разлетятся по стенам, грозя всем разбитыми носами.

Но не до того. Предстоит ещё понять, как и куда уходит совершенно секретная информация. Плохо, когда враг притаился и замышляет что-то. Особенно же плохо, когда врагов — несколько, причем, один — внутри, а второй — снаружи.

День 1234-й

— Сэр! Мы потеряли их!

— Что значит, потеряли? Как можно потерять железную дуру размером два километра, которая неподвижна как пустая бочка?!

— Сэр, она пропала на локаторе и не фиксируется оптикой уже в течение двух часов, мы думали, аппаратура неисправна и посылали тест зонд, аппаратура в порядке, сэр!

Капитан молод и красив. Красив той особенной юной упругой красотой, которая не требует ничего для своего поддержания, позволяет выполнять любые жесты и принимать любые позы, и он знал это и любил своё тело и был очень честолюбив.

Ему поручили найти в пустоте летающую могилу с убийцами и он найдёт её. На таком корабле, какой ему доверили, можно было найти всё, что угодно.

Это один из первых кораблей с ядерным двигателем, у него нет этих древних ужасающих баков с горючим, которых хватало всего на год жалкой прогулки вокруг тёплой планеты.

И не ужасающее пламя, сжигающее само себя вырывалось из-под днища ракеты, а яркая вспышка света, когда там взрывался маленький шарик ядерного топлива.

Маленькая бусинка пролетая в перекрестье лучей мощных лазеров в мгновение превращалась в сгусток энергии толкавшей чудо техники вперёд.

Бусинок было в запасе очень много и сами по себе они были совершенно безопасны. Зато опасны были ядерные боеголовки самых разных калибров, эти могли разнести в пыль не одну летающую галошу любого размера, но приказ был другим: найти, уничтожить всех уголовников, персонал запереть и дать сигнал о выполнении.

Он не знал точно, кому нужна рухлядь полувековой давности, этот бледный скелет смевший летать и напоминавший ему по рассказам ступу бабы-яги из древних, сказок. Но знал, что вся его карьера зависит от выполнения этого странного задания.

В крайнем случае ему разрешалось уничтожить весь персонал станции, и он нисколько не сомневался, что даст своим мальчикам сделать это. Наверняка за двадцать лет полёта все они скурвились и сжились с уголовниками или впали в маразм или просто повымерли от старости и болезней.

— Запустить три боевых в том же направлении с расхождением две сотых градуса и зафиксировать! Во время вспышки их должно быть видно, как бы они ни маскировались! Устройство наведения отключить.

— Есть, сэр!

Экипаж был хорош. Юный капитан сам их отбирал для своего корабля, поэтому не было у него ни одной мерзкой морды, как это бывает в обычных войсках, все мальчики были ему симпатичны и хороши как братья. Даже рост у них был почти одинаковым, чтобы не было никакой психологической разницы, все были похожи как родные, никаких чёрных, не потому что он их не любил, а для того, чтобы никаких расовых инцидентов не могло и возникнуть.

Весь полёт он не давал им расслабиться, каждый день включал тренировку мышц и учёбу. Все знали устройство корабля, умели работать в скафандрах, знали основы пилотирования и управления десантными катерами, которых было три, по одному на десять солдат и одного сержанта.

В корабле поначалу было тесно из-за избытка вооружения разного вида, но он ещё на Земле настоял перед начальством, чтобы часть оружия сняли и освободили отсек для тренажеров, а здесь гонял ребят по своей программе, ничуть не отставая от них и сам, что только укрепляло его авторитет, да и как ещё это могло бы быть в армии?

Оставалась неделя полёта. Через пару дней надо было включать тормозной двигатель. Внезапная потеря противника из вида бесила, дедушка космонавтики спрятался за пенёчек! Ничего, сейчас мы его вытащим за бороду. Боевая ракета будет лететь дня два, ей не надо тормозить, её дело — сверкнуть там, где раньше видели цель, и превратиться в пыль.

— Радуйтесь, ребята! Если они пропали, значит живы. Значит, мы не зря летели сюда и для вас будет работа!

Тайна

Совещание проходившее уже ночью, на Втором Круге поначалу зашло в тупик. Все психологи еще раз просмотрели свои записи. Никаких отклонений. Первого заставили вспомнить всё, что касается поведения каждого зэка за все годы Полета, за каждую секунду этого срока. Однако, большинство данных такого типа стирается время от времени, иначе памяти не хватило бы и у нашего Спрута. Остаются только пометки об отклонениях. Отклонений практически не было, во всяком случае не было серьёзных.

Все заключенные нормально себя чувствовали, не общались между собой, вовремя получали пищу, вовремя мылись и меняли одежду, в обязательном порядке занимались на тренажерах, или сидели на вибраторах, в разговорах с медперсоналом, охраной и разрешенными службами не затрагивали никаких служебных вопросов, в контактах с женщинами занимались именно тем, для чего и служили эти контакты. Никаких записок они не могли передать, так как не было ни бумаги, ни пишущих материалов, ни возможности сделать это скрытно. Были умершие, но они ничего рассказать не могли и дрейфовали где-то в пространстве в своих прозрачных капсулах.

Эйрик, начальник караула сидел молча и мрачно смотрел в одну точку, иногда криво хмыкая и, скорее всего, мысленно стирал в порошок всех уродов с охраной и руководством вместе. Строжайшая современнейшая система слежки, запрятанная в башку каждого человека где-то дала сбой. Голый и беззащитный бандит сумел победить её и не только выведать тайны третьего уровня, доступные лишь высшему командному составу, но и распространить их между остальными собратьями своей стаи.

Если бы над нами не висела тень чужого, можно было бы только посмеяться над нелепостью этой ситуации, но Пятая колонна на станции становилась реальной опасностью, тем более, что мы пока еще не знали, что таится за дверью этой тайны. Быть может, есть какая-то группа, план бунта, доступ к органам управления, может быть даже есть союзники среди Свободных? Тогда этот, мелкий сам по себе казус, может обернуться большой бедой.

— Первый, проверить случаи периодического простукивания стен, циклического многократного перемещения предметов в камерах, или аномального использования кранов с водой.

— Есть Первый! Простукивание стен было замечено в первые годы пребывания у большинства поднадзорных, даю справку, все они пресекались и больше не повторялись.

На возникшем экране поползли имена, даты, случаи, все они, действительно, относились к периоду двадцатилетней давности и даже ещё раньше, когда клиенты только поступали в свой вечный Дом Отдыха и ещё не знали ничего о его порядках.

Опять тупик. Рядом со мной сидит Поль, тоже изрядно поседевший, за эти годы. Он программист и не обязан быть на этом Круге, но именно его работа спасла нас в День Развода и он очень хорошо разбирается в тайнах конспирации. Он прекрасно знает все порядки на станции, однако уточняет:

— На прогулках они могут общаться?

— Могут! Оказывается, могут и делают это! Но только среди своего блока. Мы об этом всегда знали, но подумаешь, какая мелочь, пальцами пошевелят. Нет, мы прошляпили что-то гораздо более серьёзное, привыкли, что жизнь спокойна как болото!

Я нервничаю и, как всегда, вспыхиваю не к месту.

— Эйрик, что ты ухмыляешься, как будто всё знаешь, а мы — как слепые щенки перед тобой?! Ты же лучше всех чувствуешь эту мразь, так скажи, в чём дело?

Потомок викингов смотрит на нас с лёгким презрением и вдруг процеживает без всяких интонаций:

— Сами виноваты. Распустили сволочей.

— Почему? Кого распустили? Ты конкретно можешь что-то сказать?!

— А чего говорить? Рисуют, пляшут, песни поют, разве это зэки? Не тюрьма, а малина какая-то. Летучий притон.

Он отворачивается, но я понимаю, что упрёк адресован ко мне лично, это я не только разрешил, но и рекомендовал арестантам заниматься хоть чем-то одушевлённым, чтобы не сойти с ума.

Ну, не любит он меня, терпеть не может! Я понимаю, что Эйрик по своему прав, такие занятия дают много возможностей для фантазии.

— Первый, дать сводную о занятиях поднадзорных в свободное время по разделам: тренажеры, музыка, изображения, чтение. Уточнить, кто и когда интересовался тем, чем занимаются другие и могли ли быть пересечения интересов.

Спрут убирает экран с цифрами и некоторое время мы сидим в тишине и полумраке. Постепенно высвечивается несколько экранов и мы начинаем искать человеческими глазами то, что пропустил быстрый, но по-своему, тупой, односторонний ум компьютера.

Да, действительно. Рисуют, пляшут, поют песни. Что в этом плохого? Они же живые люди, хоть и сволочи. И все общаются со Спрутом, называя его, кто Кисанькой, кто Уродом, им всем хочется разговаривать и такая возможность предоставлена. Спрут умеет отвечать на любые вопросы, на любом языке, слэнге, фене, любым голосом и в любое время дня и ночи. И ему безразлично, как его называют и какие гадости высказывают.

Все эти беседы секретно записываются и затем прослушиваются Психологами, чтобы выявить склонности к суициду, к нарушению порядка, к возможным попыткам связаться друг с другом.

И вот, как бы насмехаясь над нами, зэки смогли проникнуть в эти тайны и скорее всего знают и о прослушивании. Так что от Психологов ждать нечего.

— Кэп, а может татуировки посмотреть?

— Первый, покажите татуировки.

— Есть Первый, даю татуировки.

Это здравая мысль. Боевая раскраска всегда была очень информативна и во все века хранила множество секретов. Любой дикарь за одну секунду мог узнать кто это перед ним, из какого племени, сколько у него жен и детей и сколько врагов он победил в честном бою.

Но там было племя, единство правил, а здесь, в разобщенности наших клиентов, нам виделась гарантия защиты от их действий, за что мы сейчас и расплачиваемся.

Во время медосмотров все подопечные фотографируются и особенное внимание уделяется рисункам на теле. При отсутствии туши и иголок эти умельцы научились раскрашивать себя тонкими синяками, закручивая кожу до почернения.

— Ёлки кленовые, Кэп, смотри, почти все новые рисунки сделаны на предплечье!

Это Поль кричит мне, возбуждённый от своего открытия. Я теперь вижу. Новые рисунки отличаются от старых своим цветом и, действительно, они выглядят как какие-то знаки отличия, как нашивки на военной форме. Есть и другие, выполненные на ягодицах, щеках, на лбу, на всех частях тела, но эти — особенные.

— Первый, отобрать всех с наколками на предплечье, сделанными на станции, дать список.

— Есть Первый. Даю список.

Вот он, первый результат, первая верная догадка. Несколько сотен из тысяч. Один к десяти. Десятники. Каждый управляет десятком? Да нет же, шестнадцатью, по числу живущих в одном блоке. И точно, почти все они живут в разных блоках.

Ищем дальше и вскоре понятно, что часть из них имеет вторую наколку, на втором предплечье и их число — несколько десятков. Неужели так просто? Сотники. Тогда сейчас и генералы проявятся? Тысячи фотографий рук, ног, спин и задниц мелькают уже несколько часов, когда такое же озарение приходит к Сперку, молодому психологу из второго поколения. Губы!

У генералов кроме наколок надорваны или чем-то надрезаны губы, что придает им отталкивающий вид, но ведь это война, хоть и тихая и губы не жалко. Да, это достойные противники. Все генералы не просто убийцы, они все как один — Организаторы! Тайные притоны, банды были когда-то в их руках и здесь они тоже проявили себя. А простые бандиты давно уже лежат в земле, пушечное мясо налётов и разборок.

Боже, какие же мы простофили! Спрятались за мощь компьютера, а забыли про силу интеллекта. Как же они общаются? Наверняка что-то передают через наивную охрану, которая может оказаться совершенно неосведомленным почтальоном. Не мысли же они читают. Но на сегодня сил уже нет, для меня это — глубокая ночь, надо отдыхать.

Мы разлетаемся. Кто по ячейкам, кто на дежурства. Я прошу всех пристально просмотреть съемки из жизни подпольных генералов, отмечая все самые незначительные эпизоды, всё, что раньше казалось нам пустым фоном нашей спокойной жизни. А решать будем завтра. Не хочу ни есть, ни пить, устал.

Я проплываю по коридорам "на автомате", влетаю в свою ячейку, влезаю в кокон и с ужасом понимаю, что не могу уснуть, несмотря на боль в глазах, онемевшие мозги и тихую музыку в ушах, услужливо включенную Керном.

И бесполезно вертеться, всё равно ничего поделать. В пустоте маячит угрюмый и в то же время человечный взгляд уголовника, который не хочет быть зарезанным как свинья и не хочет умереть вдали от своей, одному ему понятной Родины.

Почему мне дано сейчас право решать его судьбу. Кто я такой?

Ведь по Инструкции всех участников сговора я обязан отправить в расход. Убить! Казнить. Да как угодно этот процесс называй, он лучше не становится.

Такого оборота в своей жизни я как то не ожидал.

Рассуждения о добре и зле всю жизнь мучили меня, ещё в юности, когда не обремененные заботой о хлебе мозги могли позволит себе многочасовые отвлечения на любые темы.

Что есть Добро? Что есть Зло? Кто есть судия, владеющий правом однозначно решать и ставить клеймо на поступке как санэпидстанция на свиной туше — жирное чернильное клеймо: "Сие есть Зло"!

Кто такой святой и безгрешный может сказать о себе "Я — судия Вам!"!

Сколько раз в жизни я убеждался, что каждый добродетельный ангел может попасть в ситуацию, когда он вынужден будет сделать зло, хотя бы своим бездействием. Сколько я видел примеров того, что действие, внешне кажущееся добром, оборачивается такой дрянью, что просто диву даёшься. Не надо и выдумывать, в мировой истории таких примеров тысячи, не самый же я умный и прозорливый.

Взять, хотя бы из истории бесплатный обед с гулянкой для бедных, устроенный в Питере купцами *** из самых благих побуждений. Обед закончился дракой, учинённой многотысячной толпой, которую потом разгоняла полиция, а несколько человек умерли по-пьянке. Вот тебе и благо.

А чего стоит наша знаменитая революция, раскрепостившая в гроб десятки миллионов крестьян и плавно перешедшая в фашистский режим, после распада которого великая страна превратилась в какое-то гетто.

Но всю жизнь нам бубнят и твердят: "Твори добро". Как? Как его творить, если не знаешь, что есть суть его.

Как часто смотришь на то, что поначалу умиляет, а на поверку оказывается завуалированной гадостью.

Бабушка, приютившая в своей каморке полсотни кошечек от доброты своей и увонявшая ими целый двор, делает добро или зло?

Отец, который лупит нерадивого сына и орёт на него на всю округу, он кто — изверг или семейный работяга? Для всех — изувер! А то, что он ночью плачет от своего родительского бессилия и отчаяния, и никто в мире не может помочь ему, потому что он один видит, что сын его растёт сволочью, это как? Кто это сможет понять? И только он один пытается оторвать этого сына от мерзости и только от любви своей лупит, чтобы вбить в начавшую гнить голову основы Добра.

А как отнестись к матери этого сына, которая, добренькая, такая, потом шепчет чадушке в утешение на ушко: "Папашка — то твой — зверь, на, сынок тебе леденечик, пососи, и денежку бери, я и сама его не терплю и даже ненавижу"…

А если учесть ещё звериные свойства типа ревности, вспыльчивости, страха, истерики, пьяного угара и тому подобных, то ясно, что далеко не всё ясно.

Но это всё цветочки, в бытовухе, в конце концов, всё достаточно прозрачно и очевидно, кто бьёт, врёт, насилует, ворует, тот плох. Конечно же плох, и думать не надо. Сажать надо, сдерживать, ограничивать, увещать, но хотя бы смысл действий понятен.

Но только как тогда мне отнестись к своему собственному правительству, которое своим собственным гражданам врёт, у них же ворует, их же бьёт, калечит и даже умерщвляет и в войнах, и в мирное время, насилует идеологией и развращает своим личным примером, создавая антиобразы, хапая и воруя в таких масштабах, что нам бедным и не снилось, как мне отнестись к нему?

Как мне любить его, если в первую очередь в стране страдают бабушки и дети? Миллионы бомжей и миллионы беспризорных.

А кому хорошо? У кого всегда жирные по определению холёные хари и зады? Политики всех сортов. Директора. Власть. Батюшки, отцы нашей провославной. Теперь вот милиция добавилась. Новые русские.

Как мне отнестись к конкретным представителям власти, которые — либо главные носители вопиющего Зла с ужасно большой буквы, либо просто пешки с честными лицами в политической игре, творящие то же Зло своей немощью.

А разве в других странах лучше? Где хоть один достойный народ? Где взять хоть одного героя? Мессию.

Кто судия?

Богатая Америка на глазах у всех убивает мелкие народы.

Просто берёт и убивает.

Тогда почему другим нельзя?

Этот уголовник, которого я должен убить завтра, — он порождение своей страны и в конечном счёте — дитя нашего мира, такой же как и я. Как я могу судить его?

Зло порождает зло, это всем известно.

А вот порождает ли Добро что-то доброе, это ещё надо разобраться. Во всяком случае, попробуйте-ка кому-то дать в глаз и увиденный результат сразу не обрадует. А вот если дать рубль, то в ответ три рубля не получишь, это уж факт. А то ещё и дураком обзовут.

Зло общественно накапливается и в обществе, где взято направление развития на быстрое обогащение, на себя, Зло неизбежно будет как метастазы в раковой опухоли, агрессивно распространяться и неизбежно охватит все круги общества и заставит любого гражданина проявлять себя в общем болоте Зла.

Самый добрый человек научится орать на своего начальника, на жулика — продавца, если голод грозит его детям, а продавец начнёт его обманывать. И драться научиться, когда постоит в очереди за едой, как я стоял в эпоху недоразвитого коммунизма. А от отчаяния заодно отлупит и детей, и жену, и кошку, подвернувшуюся под руку.

А воры начнут расти как грибы и будут красть и убивать. А мафиозные ребята всех косить без разбора. А киллеры брать работу на дом. И чем хуже обстановка в стране, тем больше будет и воров и киллеров.

Исключения просто погибнут.

Вон уж каким милым и добрым был мальчик, Оливер Твист, который нёс в себе клинический запрет на зло. И что хорошего? Выкинутый из общества, он естественно попал в среду воров и в ней просто умирал. Не мог воровать и почти погиб. Его спасла нелогичная склонность товарища Диккенса к хэппи енду. В жизни, я думаю, бедный Оливер умер бы, также как и его друг.

Ну как я могу судить охранника, который, сволочь какая, зло оттолкнул от своего босса нападавшего человека, ведь он просто честно делал свою работу. А то, что этим человеком, оказалась женщина, разорённая его боссом, а у неё трое детей и жрать им нечего, это уже оказывается вторичным.

Как можно судить солдата в бою? Он убивает, но виноват не он.

А кто?

Сержант? Капитан? Полковник? Генерал? Маршал? Кто же?

Или никто?

А как же тогда судить спецслужбы, которые убирают своих же бывших сотоварищей только за то, что они хорошо закончили свою работу, "подчищают". Ведь именно так хотели нас всех здесь уничтожить, на этом летающем кладбище.

А для шпиона вообще вся жизнь — сплошной бой, и то, что его жертвами становятся порою простые граждане, это просто издержки профессии. Зато он, может быть, спас миллионы жизней.

И почему "шпион"? Он разведчик!

Почему так много парных параллельных терминов, заменяющих друг друга и прячущих в кусты истину?

Робин Гуд — это разбойник, но при этом — самая модная фигура кинематографа, которая веками обсасывалась авторами книг и фильмов и столь любима зрителями.

Разбойник — он же бескорыстный спаситель бедных людей. Класс! И все с удовольствием уплетают странное месиво.

А сейчас эта фигура дополнилась в кино другим любимым персонажем — проституткой, которая, как оказывается необыкновенно душевный человек, просто честная девушка и становится женой героя.

Народный герой, он же террорист там, где натворил свои кровавые дела, число парных сочетаний можно продолжать, только зачем зря время тратить? Смысл то очень прост. Легендой об антигерое можно перебить зловоние, идущее от любой мерзости. И всё в голове перевернуть вверх кармашками. И тогда вор почувствует себя героем, шпион — спасителем, а проститутка — ангелом во плоти.

Минус на минус дают плюс.

Но от этого не уменьшится количество Зла.

Я никого не буду убивать завтра!

Почему-то с этой мыслью я отключаюсь мгновенно.

Айра

"В начале нынешнего столетия основоположник космонавтики Циолковский предложил использовать зеленые растения для обеспечения человека в дальнем космическом путешествии всем необходимым. Он мечтал создать на космическом корабле подобие земного круговорота веществ, что позволило бы людям надолго покидать свою "колыбель" — Землю."

Надоело. Все эти глупые уроки надоели. Ладно бы, что-нибудь стоящее, а так, фуфло одно. Как будто непонятно, что растения — зелёные и их можно жрать, зачем и учить эту муру?

"В одной из своих статей в 1911 году он писал: "Как земная атмосфера очищается растениями при помощи Солнца, так может возобновляться и наша искусственная атмосфера. Как на Земле растения своими листьями и корнями поглощают нечистоты и дают взамен пищу, так могут непрерывно работать для нас и захваченные нами в путешествие растения."

Старик пролетел какой-то озабоченный, обычно он треплет меня по волосам, щекотно и приятно и говорит какую-то фу-фу, смысл которой я не понимаю, но становится весело. А сегодня все дядьки какие-то заверченные, летают, суетятся, в столовой пусто, пожрали и смылись, всё. А мне драить эти пакеты, чтоб они пропали. Кому они нужны? Да ещё уроки эти…

— Чуча, чего капитан сердитый?

— Он устал, много дел сегодня.

"Как все существующее на Земле живет одним и тем же количеством газов, жидкостей и твердых тел, которых никогда не убывает и не прибывает (не считая падения аэролитов), так и мы можем вечно жить взятым нами запасом материи".

Не, я ни фига не понимаю, неужели надо было сто лет назад открывать такие открытия? И ежу понятно, сколько у тебя есть, уж больше не будет.

Дел у них много! Дел всегда много, ну вас всех!

— Чуча, а где Сперк?

— Сперк на дежурстве.

— Каком дежурстве? Он же в утро?

— Сперк на дежурстве.

— Дура ты сама! Скажи ему, что он дурак и если ещё будет лизаться, я ему соли сыпану в кисель!

— Разговоры на дежурстве запрещены.

— А чего ж ты со мной треплешься? Я ведь тоже на дежурстве.

— Ты ещё не прошла Ритуал и считаешься ребёнком.

— Ах, ребёнком, тогда сама чисть эти вонючие пакеты.

— Ты можешь позвать родителей для выполнения твоего трудового задания, если не справляешься.

— Ну, ты и зануда! Читай вслух тогда, я пакеты соберу, а экран убери.

— Читать этот же текст?

— Ну ты чё, тупая совсем? Конечно этот.

— С какого места?

— Где я кончила, "Земля породила человека…"

— Земля породила человека, здесь он имеет все необходимое для жизни. А космос ему пока чужд, в космосе для него ничего нет, и почти все он должен брать с собой..".

— Чуча, а где ма?

— Твоя мама работает у себя в ячейке.

— А чё она делает?

— Содержание работы секретно. Третий уровень.

— Да хоть пятый! Она же днём там была, упарилась?!

— У неё срочная работа.

— Да вы чё, чокнулись все, что ли?! У всех работа! Читай дальше…

— "Человек потребляет в сутки восемьсот граммов кислорода, семьсот граммов сухой пищи, нуждается в восьми литрах воды, из которых два должны быть питьевой…."

— Ага, а мне тут драить! Они сожрали свои восемьсот грамм и по койкам, а мне учить ещё…. Чего молчишь, давай дальше…

— "Элементарные расчеты показывают, что, если основываться на запасах всего необходимого и не заниматься воспроизводством его на борту, полеты к дальним планетам будут неосуществимы. "

— Всё, надоело! Стой, не читай больше. Я такие слова всё равно не запомню, " воспроизводство на борту", только и так всё понятно, хочешь жрать, вкалывай. Слушай, а на танцах есть кто-нибудь?

— Танцы отменены. Сегодня введен особый режим. После работы ты должна переместиться в свою ячейку. Свободные перемещения по станции запрещены. Все были оповещены об этом.

— А что случилось?

— Станции угрожает опасность.

— Какая опасность? Чё ты пугаешься? Почему ма ничего не сказала?

— Тебе ещё не надо знать всё, что происходит.

Хоть плачь. Даже слёзы появились, но ненадолго. Чёртовы пакеты! Конечно, как делать, так большая. И танцы тикнулись. Ещё новости, опасность какая-то, это в пустом то пространстве, как говорил Учитель, где даже газа нет, и вдруг опасность! Врёт, наверно, надо у Гесса спросить, он в охране и всё должен знать.

— Чу, позови Гесса.

— Есть вызвать.

— Это я, Гесс. Ай, чего тебе?

— Гесс, чего случилось? Все суетятся, а ничего не говорят.

— Да я сам толком не знаю, новый режим ввели, ты смотри, не суйся, куда не надо, а то твоя Чуча вдует тебе в ухо, не обрадуешься, и не посмотрит, что ты Свободная.

— Гесс, миленький, а чё случилось то?

— Да говорят, бомба какая-то к нам летит, я записался ставить сеть в косме, меня возьмут, я уж там не раз был, не старикам же в косме ходить.

— Значит, мы не увидимся сегодня?

— Не знаю, надо у Балды спросить, может в тренажерку сходим?

— Я не в графике.

— Да как нибудь, может пропустят. Эй, Бал, в тренажерку можно по режиму?

— В тренажерный зал можно ходить по графику. Если будет свободное время, посещения разрешены.

— Вот, чучело, так ответит, что и не понять, но вроде можно, давай прилетай. Конец связи.

Вот опять. Один раз глаза чуть не спалил и опять лезет. Чего ему в этом жутком косме? Никогда бы не согласилась.

Письмо

Крохотный клубочек из простой нитки, размером с горошину медленно летит в воздухе и запутывается в складке ткани. Я уже сотый раз смотрю на этот полёт и не верю ещё, что это возможно. И что это так просто!…

Лёгкий щелчок пальца и клубочек летит. Увеличение так велико, что спина охранника не видна, на светлозеленом фоне такой же светлый клубочек. Лёгкий удар, нить прилипла. Охранник стал почтальоном и его важный вид не перестаёт делать его тупым индюком, как впрочем, и меня тоже.

Вот пальцы оператора осторожно разматывают нить и на ней хорошо видны узелочки. Это письмо. Древнее, как история индейцев, которые изобрели шнуровую письменность, но от этого не ставшее менее опасным.

Наверно, на Земле такой фокус не прошел бы. Но здесь, в почти полной невесомости шарик летит по прямой линии. Это значит, что способ общения мог быть изобретён здесь уже много лет назад. Это значит, что мы круглые идиоты! Мы бы ещё телеграф поставили в камеры!

А вот что там написано? В книгах про шпионов проницательный сыщик за одну ночь выпивал ведро кофе, выкуривал ящик сигар и к утру уже расшифровывал таинственные надписи. Но у нас нет ни сигар, ни сыщика, ни кофе, ни этой ночи. Да и по большому-то счету нам и неважно, что там, главное — прекратить эту связь. Или, может, наоборот, снять все запреты и сделать из пятой колонны союзников? Чушь какая!

С утра уже точно выяснилось, что все три ракеты летят в нашу сторону и будут здесь через считанные дни. Это явно военные ракеты и не с повидлом для деточек.

Всю ночь работали производства, все шнековые машины, изготавливающие нам пакеты для еды и другие мелочи мирного времени, за ночь перестроены. Сейчас вовсю развернуто изготовление сети для фантома, один отряд добровольцев отрабатывает технику её распускания, пока что в пустой пусковой шахте, а другой в скафандрах уже откалывает камушки — грузики от куска скалы, который теперь, скорее всего, придется оставить вместе с Глазом, он слишком массивен и помешает нам набрать скорость для отхода.

Астрономы рассчитывают траекторию удаления, а физики готовят к пуску наше единственное оружие — большой лазер. Они сами смастерили его после Дня Развода, когда брошенные в одиночестве мы блуждали среди метеоритных кусков. В безвоздушном пространстве им удалось получить идеальный гигантский кристалл ниобия, благо, времени и энергии у нас было предостаточно.

Лазер добросовестно разбивал летящие в нашу сторону метеориты, и никогда у нашего экипажа не возникала мысль использовать его в качестве оружия. Теперь, возможно, ему удастся сделать хотя бы один выстрел по врагу, второго, скорее всего, уже не будет.

И в такой момент иметь за спиной несколько тысяч организованных бандитов, у которых, оказывается, есть и связь и энергия для борьбы и фантазия для нестандартных решений и умение их выполнять!

Мысли крутятся, я в сто первый раз смотрю как летит клубочек и не знаю, что предпринять.

— Сто пятый вызывает седьмого.

— Есть седьмой.

— Удалось уточнить, двигатели ракет работают не на химическом топливе, там что-то периодически взрывается, или твёрдая смесь, или лазерный подрыв зарядов, пока неясно.

— И что это для нас означает?

— Что они прилетят гораздо раньше, чем мы ожидали. Ракеты будут завтра, они двигаются с ускорением. Корабль — через семь — десять дней, ему ещё тормозить надо.

— Куда направлены ракеты?

— Точно сказать трудно, похоже, что прямо сюда, но с каким-то странным расхождением, как по рёбрам призмы, я думаю, нас пока что потеряли из вида, но они могут включить систему поиска на подлёте, когда радары ракет схватят нас. А может быть просто охватывают нас, а потом как сыпанут тучей осколков, вроде шрапнели, тогда из нас харроший дуршлаг получится.

— Ясно. Ещё есть что-нибудь радостное?

— Пока нет. Конец связи.

Летит клубочек ниточек, а я уже с ужасом смотрю на него, как на ракету с ядерным зарядом.

— Седьмой Двенадцатому.

— Есть Двенадцатый.

— Первый, дать перевод.

— Есть Первый, даю перевод.

— Эйрик, собирай всех черных генералов по вчерашнему списку и давай их под конвоем в свободный блок, надо поговорить.

— А что, удалось найти их почту?

— Да, тебе понравится.

— Ладно. Конец связи.

— Первый

— Есть Первый!

— Собрать срочно Второй Круг.

— Есть Второй Круг.

Мирный договор

Странную компашку собрал наш Старик. Он, да Поль с компанией, да мы, психологи, да верхушка из охранки, и штук двадцать уголовников с такими рожами, что рядом и стоять то противно. Самый цвет! Все изрисованы татуировками, а губы рваные, как будто акула с ними поцеловалась. Хотя и не это главное. Взгляды у них такие волчьи, что сразу понятно, кто это есть.

Старик весь серый как старый валун, хотя, конечно, новости не самые лучшие. Он, видать, не спал эти дни, да и не мальчик, ему уж за восемьдесят, а он все на тренажерах прыгает как обезьяна.

И собрал не в зале, как обычно, а в каком-то совсем пустом блоке, тут даже жилых ячеек нет, экран и тот висит временный, темно, кругом месиво тускло отсвечивающих труб и кабелей, даже фон не высвечен, мальчиков из охраны убрал подальше, охранять пустые коридоры, интересно, от кого, от крыс, что ли?

Оччень это все мне непривычно.

Таак. Общее совещание уголовников с растрельниками, этто что-то новенькое. Господа убийцы, просим занимать места в первом ряду!

Таак. Про вчерашние байки, про ракеты и котлеты.

Ага, вот кино пошло. Шарик… летит… письмо, рожи уголовников странно задергались и как щупальца зашевелились пальца рук, достал их Старик этой находкой.

Интерресно, как он эту встречу объяснил Первому, они же категорически запрещены? Ага, вот Поль объясняет, его команде удалось снять программные блокировки, интерресно, да ведь так они скоро Спрута целиком подчинят себе, это было бы неплохо, конечно, лучше чем трястись над каждым словом, но только боязно как-то.

Правильно!

Так он этим рожам!

Сговор!

По закону немедленное изгнание туда, за борт.

Батюшки, оказывается пальцами они и впрямь резво общаются, то-то уголовнички так зашевелились.

Ну, вот и нам досталось! Прошляпили!

А чего спорить, мы — психологи, наше дело понятное, тридцать лет следили по Инструкции, моторики не было, отклонений не было, сидели себе мрачные пеньки по камерам, оказывается они все знали с самого начала, и прослушивание было идиотством, потому что нам подсовывали хорошо поставленный спектакль.

Сволочи, надо же так суметь! Сколько я выслушал стонов о сексуальной озабоченности, мата и другой плеши, оказывается всё это — пустышка для дураков, сосите, дяденьки, только не плачьте…

Очень может быть, что эти речи им специально готовил какой-то умник ещё на Земле, то-то я замечал, что они все бормочут разными словами, а по сути одно и то же, ну и дураки же мы! Решили, что эти примитивные личности могут иметь только такие же примитивные потребности…

Оказывается, "благонадёжные", которым разрешалось ходит по станции, на самом деле самые ярые враги, непримиримые и обхитрившие и Первого и нас и того идиота, который придумал Инструкцию.

Всё правильно, здесь ведь сидят не мелкие урки, у этих пульс не учащался, когда они посылали своих горилл убивать и отнимать последнее, и давление не подскакивало, когда они свои планы обсуждали на сходках. Эти козлы, похоже, ещё на Земле догадывались, куда их пошлют и уже тогда придумали как обмануть тупую систему. А, может быть, она и на Земле в тюрьмах функционирует? Хотя, нет, там так не полетит…

Ай да мужики! Как это они ухитрились понять это через двадцать лет полета? Мне не стыдно, я честно выполнял положенное, но очень обидно, что столько лет выкинуто в трубу, сколько я ушами хлопал, слушая подкидную муру и сколько же на моих ушах висит сейчас густой, развесистой лапши!

А вон висит молодой Сперк, чуть не плачет, покраснел весь, да, ему, конечно тяжело, все ранние идеалы в прах! Ничего, мальчик, потерпи! Теперь он, скорее всего уйдёт куда-нибудь, такие не терпят унижений, даже от судьбы, пойдёт на ферму, или в переработку, там вечно людей не хватает.

Интересно, а может нашу службу вообще прикроют? Да нет, вряд ли, на подслушивании все системы в мире стоят, сейчас звиздюлей ввалят как следует, перетряхнут нашу контору, но куда нас ещё девать?

Теперь Поль запел. Ага, ёлки свои кленовые, оказывается, они со Стариком тоже пальцами умеют общаться. Урки, собственно, ничего и не отрицают, эти не из тех, кто будет юлить и "жрать землю", доказывая свою невинность, эти переглянулись и один тихо кивнул головой.

Поль ещё раз объясняет ситуацию: жили мирно, после Дня Развода никто нас не трогал, а сейчас уже ясно, что враг рядом и уже первый кулак — три ракеты летят в нашу сторону, подохнем все вместе, от ядерного удара ладошкой не прикроешься. И кинжал за спиной нам не нужен, мы готовы хоть сейчас сказать последнее слово, по первой же команде Старика Спрут всем зэкам даст такой импульс звука по ушам, что они всякую возможность соображать потеряют и всё будет очень просто — за борт!

Оружия на борту нет. Нам и не надо оружия. Нам нужны люди. Для развески сети. Для расстановки видеокамер и телескопов. Для работы в косме. Нужны смелые, не боящиеся смерти, отчаянные головы, которым нечего терять. Вот это ход!. Всех добровольцев зачислят в благонадёжные и они смогут даже гулять по Большому Кольцу!

И песен больше не надо.

Каких таких песен…? Что-то я прослушал..?. Замечтался что ли? А, нет, вон Джеки объясняет, оказывается кроме писем эти умники еще пели песни на манер восточных и мы-то все думали, что они поют по-арабски.

Джеки, любопытный малый, случайно захотел узнать, какие там слова, спросил Первого, а тот ни в зуб ногой, нет таких слов. Тогда Джеки стал слушать и записывать, накопил сотни "куплетов", и долго, много лет не мог понять, что там такое, пять слогов типа "тра-ля-ля" перебирались в разной последовательности. И бросил это дело.

Только сейчас, когда враг тряхнул наш муравейник, до него дошло, что это просто система оповещения, песню можно орать на прогулке, её можно отдать на хранение Первому, разрешив свободный доступ, и любой человек на Станции мог попросить исполнить сингл товарища по кличке Крыса и Первый исполнял. А мы прошляпили и это. В азбуке Морзе два знака, а здесь больше пяти, так что с информацией проблем не было.

Ах, как заюлили глазки! Похоже, что господа убийцы совсем не ожидали этого последнего разоблачения. Похоже, что Джеки попал им прямо промеж ног своим рассказом! Опять переглянулись и опять один кивнул головой.

Да, немногословна наша пятая колонна…Нет, они ещё не до конца поняли, вожак ещё спрашивает, почему именно им выпала такая честь услышать наши мудрые речи? Он ещё не понял, что игра идёт всерьёз. В ковбоев играет!

Старик ничего не отвечает. Он молча смотрит на плечо урки, где бледным синюшным пятном красуется символ его власти, а потом на его рваную губу, символ принадлежности к клану верховных. И действительно, о чём тут говорить.

Несколько минут мы молча сидим. Цели наши понятны — выжить. Гарантий никто никаких дать не может, нечего и слова тратить. Смертникам даётся возможность умереть с достоинством, как, впрочем, и всем свободным, чтобы, может быть, когда-нибудь оставшиеся смогли достичь Земли и умереть там.

Только детям может повезти в этой битве, так ведь дети то у нас общие, ведь одним из первых после Дня Развода объявлен закон о свободных браках на станции. Причём дети сразу объявлялись Свободными.

То ли ради них, то ли от полного бессилия, но зэки сдаются на все сто. И мы сдаёмся. Мирный договор вступает в силу.

Условия простые: никого не казнят, никаких секретов больше с обеих сторон, кроме служебных, зебрикам открывается канал всех новостей, а их вожакам разрешается даже напрямую обращаться к Старику, добровольцы сразу начинают работать, а оставшиеся тихо сидят по камерам. Особо хилые могут уходить в Холод, если нервы не выдерживают.

Никаких особых поблажек зэкам дать всё равно невозможно, потому что Первый строго следит за выполнением Инструкции и не допустит этого, так что как мы жили, работали, так и будем жить. Они — в своих камерах под надзором, а нам так и предстоит прослушивать все разговоры, хотя бы формально. Хотя сейчас на эту хреноту, ставшую абсолютно ненужной, останется так мало времени.

А не будешь делать, наказание простое — Свободный Полет. Хотя, скорее всего, сейчас можно будет сильно отходить от Инструкции, это хорошо. Поздновато только.

Эйрик сидит как скала, бесится, по всему видно, где это слыхано — такие поблажки в тюрьме ублюдкам, готовым всех своих близких повырезать ради денег? Весь его вид кричит: "Я знал! Я говорил!". Солдафон! И ведь сам первый прошляпил всё на свете, тоже мне, начальник охраны…

Ладно, расползаемся по норам, что ли?…Нет, рано ещё…

— Внимание, всем! Внимание, всем! Экстренное сообщение!…

Так, пошло поехало, у них всё готово, оказывается, интересно, кто это составил, прямо как на войне: "Ахтунг! Ахтунг!"

…Это я знаю. Это уже все знают…Это и так понятно…А вот это свеженькое…

— Девушки и мужчины. Для изготовления маскирующего фантома нужно золото. Повторяю, это очень важно! Для изготовления маскирующего фантома нужно золото. У кого есть украшения, золотые коронки, не нужные радиодетали, просим помочь для нашей победы.

Марго

Работает? Раз-два-раз-два….Работает?

Так. Я — Марго, учитель наших ребят, выполняя поручение Кэпа, записываю репортаж с места событий, название которого знаменитая летучая тюрьма ПошёлВон.

Нафига это ему надо не знаю, но поскольку это лучше, чем мыть вонючие скафандры, от которых меня уже тошнит, или резать плавилкой куски пластика, вони от которых ничуть не меньше, я с удовольствием выполняю странное поручение. Спасибо Доктору, это он меня отстранил от химии, говорит, отравилась, надо отправить в санаторий.

Так что меня допустили в пультовую, откуда обычно передаёт новости наша Лина, здесь стоит шикарный микрофон, а то от наших капсул в эфире один скрежет стоит. А раньше и не пускали, как будто я им кухарка какая, может думали, совсем тупая и переломаю тут всё? А чего ломать? Тут кресла и мониторы, я уж забыла, как это в кресле сидеть, так прекрасно, обалдеть можно! Мягко!

Кэп сказал, болтай, что хочешь, слушай кого хочешь, осматривай все мониторы и рассказывай, что там видишь, так что от свободы слова я полностью растерялась и никак не соображу, что же именно надо рассказывать.

Ну, начну.

Мониторы тут классные, я это, вроде, уже говорила… да, ладно… не то, что эти фонарики, от которых в глазах рябит, вся пультовая переливается изображениями как журнал новогодний и всё видно, что у нас делается, во всех уголках, вон Пит ползает у скафандров, а причёска то, господи, что же это я с утра не рассмотрела…

Стоп, что это я всё о своём, да о своём?

Значит так. Двое суток после знаменитого воззвания на станции идёт подготовка. Уже готовы километры нити и бобины для неё. Не катушки, а свободные пластиковые цилиндры. Это я сама видела, глаза бы мои на них больше не смотрели.

На нитях висят прихваченные сваркой лепестки золоченой пленки. Красивые до безумия, переливаются всеми цветами радуги… Чего это я?.. А… Они должны свободно слезать с бобин безо всякого трения. И такую прелесть придётся выкинуть как приманку! Сил нет!

Нет, это же не поверить! Золото несли все, кто мог, даже я хотела отдать последнюю коронку, но оказалось, что она стальная и только чуть-чуть покрыта дорогим металлом, видать, меня когда-то неплохо надули у дантиста, чтоб ему все эти годы икалось за моё золото… Господи, язык мой, враг мой. О чём это я?

Не поскупились зебрики, у них, у полосатых, золота нашлось больше всего. Эх, надо было всех ушедших раньше потрошить, а то пока мы всё благородством баловались, столько добра улетело!

Двое суток наши старички играли в завод по изготовлению ёлочных игрушек, в вакууме распыляли золото на плёнку, ой, смешно, там на пару скафандров попало, теперь они как новенькие, блестят, как рыцарские доспехи, точно как Рождественские подарки…опять меня куда-то занесло…..потом кромсали плёнку и делали длиннющие гирлянды. Всего по километру длиной.

Вот я вижу, как несколько бригад проверяет скафандры. По всем тоннелям валяются как трупы после бойни наши одноногие мешки и отдельно головы, я когда сюда шла, некоторые из них неожиданно раздувались пузырём и вставали дыбом, в первый раз увидела, чуть не обмочилась, а оказалось, их просто испытали давлением, так Пит сказал. Но страху-то сколько — встаёт как живой…ужас!

Все проходы забиты людьми, раньше столько не было, очень много зебриков, ну то есть заключённых, кэп сказал, что перед лицом общей смертельной опасности мы все должны отдать последние силы, чтобы выжить. Может, это и не он сказал, но звучит ярко!

Все люди чего-то бегают, точнее, летают туда-сюда, а зачем, непонятно. Хотя, вон, вижу, в пустой отсек, на мониторе написано "Главный шлюз" относят все бобины, наверно отсюда будут их выбрасывать, то есть, нет, раскручивать. Теперь сюда же потащили скафандры. Чего это они? Наверно собрались вылезать наружу…ах, да, чтобы сетку ставить.

На кухне как всегда галдёж, опять эта толстомясая своих девчонок гоняет, какие-то они не такие сегодня? Ха! Так у них серёжки из ушей пропали! И сразу вид совсем другой! Господи, как хорошо, что у меня даже уши не проколоты, мне сразу сказали, что здесь лучше и не прокалывать, а эти довыпендривались!..

Так…. О чём это я…?

"Кухонное отделение"

На кухне заливают что-то жидкое в термосы, а…, дошло, это бульон для скафандров, его пьют через трубочку, мне Пит говорил. Вот их тоже потащили в тот же отсек, я же говорю, бегают туда-сюда, а вот сюда же мужики прилетели, набились как пчёлы, прицепились на крючки, как положено, вот залезают в скафандры, как гусеницы обратно в кокон, теперь они как куклы одноногие, фу, уродливо, как личинки, а рядом все наши бравые командиры, порхают, объясняют как держать, как разматывать, ручками машут, как мотыльки…чего уж теперь, и так вчера весь день тренировались.

А женщин не взяли! Самцы! Как будто мы не люди. Там, говорят, мочеприёмник не той системы, а вы, говорят сразу от страху обделаетесь, так мимо протечёт.

Юмористы, тоже мне! Это у вас кое-что не той системы!

На какой-то планете торчит фигура в скафандре и машет рукой, а когда она туда попала, не знаю…….Фу ты, Господи, какой планете? Откуда здесь…, а, доехало, это на Камне около Глаза. А откуда там дом какой-то?….Ничего не понимаю…. Может узнать надо?

— Первый, дай седьмого.

— Это не ваш уровень.

— Тогда дай Мориса, то есть сто тридцать **

— Слушаю, Марго, что случилось?

— Мори, я тут в пультовой сижу, а на Камне кто-то рукой машет, и дом какой-то, откуда он там? Мне чего делать?

— Спасибо, Марго, успокойся, ничего не надо делать, это Носорог, машет, что он прицепил ведущую…ну, верёвку, короче. А дом — это пусковая старая. Я знаю, он сообщил уже, отключайся.

— Ладно. Конец связи.

Отключайся!! Некогда ему…Подумаешь!

Вот так, смотришь в книгу, видишь фигу…И не объяснят ничего толком…Как же я могу делать репортаж, если не знаю, что происходит….Ох уж мне мужики эти, никогда ничего не могут нормально сделать.

Ладно, поехали дальше.

В Главном шлюзе выходящие надели колпаки, теперь стали как одноглазые гусеницы. Один, два, три, четыре… ё моё, короче, Али Баба и сорок разбойников? Чего то маловато? А толпа такая, как будто их тысяча, хотя, правильно, у нас всего-то скафандров раз и обчёлся, а это провожающие сбежались.

Идут последние проверки перед стартом. Это кто-то из начальства так сказал, красиво звучит.

Вдох — выдох, пошевелил руками, сказал "готов", чтобы радио проверить, взял катушки, отполз, тут же его, голубчика на верёвку пристёгивают железкой. Чтобы не сбежал. Это правильно. Следующий. И так сорок с лишним раз, уснуть можно.

Ой, даже в Крестах зашевелились. Доктор приплыл, в кресло вплюхнулся, у него там тоже кресло и пульт, как здесь, ну это я знаю, будет сейчас мониторинг делать, сколько у кого давление, пульс и вес.

Так….Пауза…..Чего-то все застыли и никто не бегает…

Ага, поползли, голубчики, теперь из отсека все лишние повымелись, понятно, сейчас воздух откачают, делать им там больше нечего….Кто тут пихается?!

— Мори, ты, что ли, привет, а пихаться зачем? Ты чего сюда лезешь, я вот тут репортаж провожу…Ааа…твоё кресло……

— Привет, Марго, всё, всё, всё! Вылезай сейчас начнём…Или вон там в уголочке посиди…

— Господи, ну хоть бы дал поговорить спокойно один раз в жизни…… Ой, Кэп, привет, я всё сделала….. Первый, я Марго, репортаж закончен. Джек, привет….ой, сколько вас тут….ну ладно, пойду я.

Морис

— Ну что, начнём, что ли?….Первый, дать триста пятнадцатого

— Слушаю, Морис.

— Грэймс, ты готов? Мы потихоньку выползаем, держись там.

— Я-то давно готов.

— Первый, прошу разрешить выход за борт группе ремонта по утверждённому списку.

— Выход разрешаю.

— Первый, соединить все бригады голосовой связью.

— Есть соединить.

— Всем бригадам. Приготовились на выход. Техникам напоминаю: следить за давлением в отсеке, при утечке воздуха сообщить в пультовую, ребята, ещё раз предупреждаю, не прерывать выход, а только сообщить. Если остановимся, то всё придётся начинать снова.

Быстренько давайте перекличку готовности.

Главный шлюз!

— Готовы

— Грэймс.

— Готовы

— Техники!

— Готовы. Давление пока в норме, идёт откачка.

….Всех опросить, голос сорвёшь, и не дай бог, сейчас поломается скафандр, или что-то со здоровьем произойдёт, мальчики уже не молоды, да мало ли что может случиться и вероятность неудачи умножена на коэффициент нашей неопытности, зато поделена на фактор везения.

— Слежение!

— Готовы

— Медицина.

— А нам то что? Готовы, как всегда…

— Пошли, ребята! С богом! Мальчики, следовать на выход строго в порядке привязки, страхующие фалы не перекручивать, катушки не ронять, других не будет. И не болтайте, ради бога, мы сейчас все на одной связи, говорите только по делу, а то такой базар устроим….

** кто пошел первый? всегда первый!

Я нервничаю. Как всегда, когда сам ничего не можешь сделать, переживаешь больше того, кто делает.

Все скафандры задействованы. Два забракованных валяются мешками, я вижу на одном из экранов, как их по инерции пытаются ещё наспех починить, что-то доказывают друг другу, активно размахивая руками, но это уже стало неважно, сейчас больше никого наружу на помощь не пошлёшь.

Потихоньку, мальчики, выползли, потихоньку, разошлись ровненько вдоль радиального туннеля, натянули основной трос, повисли на общем километровом канате, молодцы, выравнивают строй. Так, теперь закрепляют катушки, сопят, кашляют, все звуки слышны здесь, в пультовой. Закрепил, отмотал, сцепил со своим фалом, перешел на длину раскинутых рук, следующая…

Кто-то матерится, несмотря на запрет болтовни, кто-то ржёт тихонечко, предвкушая, как влетит нарушителю… Не влетит, что же я не понимаю, что ли…

Ччёрт, Солнце вылезло! Станция в медленном своём вращении оказывается в невыгодном для ребят положении. А они могут и не заметить в своём рвении.

— Внимание всем! Осторожно — Солнце! Те, на кого попало, закрыть глаза щитками! Без подвигов там!

Молодцы, всё хорошо идёт…

— Мори, это Билл**, тут у меня рядом Сэнди, похоже, потерял сознание, не отвечает, висит мешком, но он закончил, вон его сцепка болтается…

— Вижу, Билл. Сэнди!…Сэнди!…. Док, что там у него?

— Сам не пойму, кислород в норме, дышит, пульс чуть учащенный, так это у всех так, шок наверно, судя по приборам, жив, короче, пусть висит пока.

— Билл, потерпи, скоро снимем вас.

— Ладно. Ну, мы готовы. Может и все уже?

— Шустрый какой! Последние номера из камеры насколько позже выползли?…

На самом деле последние и в самом деле справились быстрее, им не пришлось ждать пока трос натянут, а работа в принципе несложная, в ней главное — просто выжить, а уж зацепить крючок на натянутый шнур несложно, хотя получается не с первого и не со второго раза.

— Хорошо. Так! Внимание всем! По очереди доложить, как дела.

— Первый готов!

— Есть Первый. Команду не понял.

— Первый, конец связи. Господа, называйте просто число, а то этот болван так и будет бубнить…Пошли дальше, номер два….Ну, кто там?

— Это Второй. То есть, номер два. Мори, я всё сделал, то есть, готов!

— Еще минуту, Мори, я скоро заканчиваю…

— Мори, Это Док. У номера восемь что-то с температурой, у него горячка, что ли? Кто там? Джонни**?… Джонни, ты что простыл, что ли, мерзавец, нашел время, горишь весь?

— Док, успокойся ты, это регулятор дурит, я и так уже вспотел весь, но всё в порядке, дыма нет, только стекло запотело, не вижу ни хрена, а так всё нормально, я всё равно закончил, чего орать то?…

— Ясно, ладно, виси, рыжий, не рыпайся, жди спокойно, скоро домой….

Жду, куда я денусь…

Что-то муравьиное есть в это странной работе, которая ещё вчера казалась абсолютно невыполнимой, навесить тысячу катушек на длинный километровый фал так, чтобы не перехлестнуть тонкие нити, не порвать, не улететь самому и в пустоте без воздуха закрепить тем валенком, который заменяет в космосе перчатки, тончайшие нити на общий канат, который потянет их от станции. А потом ещё тихонько отплыть в сторону на запасной трос, не запутав ногами то, что сделано. Но в этом подчинении себе пространства есть и что-то великое…

Ну что ж, все доложили о готовности, пора

— Внимание всем! Не дёргайтесь раньше времени. Кто запутает или уронит катушку, ничего не предпринимать, постарайтесь замереть…… Грэймс, давай, твой выход. Как ты там?

— Нормально. Я пошел….

Бедолага, он до последней секунды обнимался со своим любимым Глазом, шептал ему стихи, наверно, а для этого уже несколько часов болтается на Камне, весь бульон высосал, хотя, чего ему, он привычный, готов даже спать со своим любимцем в обнимку. Из всех, кто у нас летал, у него самый большой опыт и скафандр самый надёжный.

Всё равно не позавидуешь, сейчас бедный Грэймс ещё не меньше часа будет отлавливать подготовленные фалы и нанизывать на общий кукан, хотя делается это внешне очень просто — на конце фала палка, на палке магнит, а на верёвочках — стальные шайбы — но физически — очень тяжело лавировать в этом спальном мешке, держась за свою веревку и нелепо тормозя в нужных местах вращением таза.

— Внимание всем! Приготовились. Мальчики, строго по одному пошли на запасной трос, только очень плавно, мизинчиком, как будто мышку гладите, и смотрите, не дёргайтесь в сторону катушек, фалы оставьте, не шевеля, а их не соберёшь потом.

Грэймсу ещё долго, а рэйнджеры пошли на запасной, большинство из них вообще в первый раз вылезли наружу, представляю, как им сейчас страшно, я сам, когда в первый раз вылез, кошмар, чуть шевельнулся, завертело штопором, рукой за фал потянулся, так он на меня стал наматываться, с одной стороны Солнце слепит, с другой — чернота сплошная, нос не почешешь, вспотел от ужаса, ногами хотел двигаться по привычке, а они в паре, в одном мешке, короче, натерпелся…

— Внимание, Номер шестнадцать и восемнадцать, попробуйте подойти к Сэнди и перетащите его на запасной, только по очереди и внимательнее со сцепкой, а то упустите парня….

День 1237

— Сэр! Разрешите доложить, сэр, ракеты подлетают, вы просили сообщить, сэр!

— Когда будет вспышка?

— Точно не знаю, сэр, у этих ракет нет прямой связи, подрыв произойдёт по координатам, думаю, в течение нескольких часов. Можно их активизировать по команде, сэр!

— Нет, зачем, пусть будет, как рассчитано. Включить все телескопы слежения и записывать все сигналы.

— Есть, сэр!

Я люблю своих викингов. Они сейчас как гончая в стойке, глаза горят, они жаждут крови дикарей-бунтарей, которые и не ожидают, что их сейчас ослепят три маленькие Солнца. Ракеты неточно направлены, они дадут только свет, вся их оболочка испарится в печке ядерного взрыва мгновенно. Зато какой будет свет! Ярче Солнца! А пострелять мы ещё успеем. Когда найдём их.

Никто не спит, вся команда у мониторов, даже те, кто свободен от вахты. Напряженность повисла молчаливым облаком. Тихо светятся экраны, никакой музыки, вот оно, упоение битвы, силы, удара!

Минуты ползут медленно, растянуты как кадры киноленты. В корабле уже ощущается вес, мы тормозим второй день, подходя к зоне поиска. Вещи жмутся к полу, но нашим мышцам нет работы, застоялись.

Кажется, что тикают ходики, глюки какие-то!

Неожиданно тонкие лучи ярчайшего света пронизывают корпуса моих ракет на мониторах, один, второй, третий раз и пропадают. Однако вспышек ядерного взрыва нет. И ракет больше нет, я уверен. Это невероятно, что-то не так, но я молчу, зная, что сейчас последует доклад, объясняющий, что произошло.

— Сэр! Ракеты разрушены, сэр!

— Сигнал опознавания прекращён!

— Заряды уничтожены!

— Связь с ракетами потеряна!

— Они ещё движутся, только вспышек двигателей больше нет!

— Мы думаем, что это был лазер, сэр!

Я начинаю беситься, не понимая, что могло произойти.

— Откуда лазер? На этой заднице не было лазеров! Вообще никаких!

Ракеты уничтожены в один миг. Точнее, в три мига.

Чушь собачачья! Чтобы сбить такой снаряд, летящий со сверхзвуковой скоростью, надо иметь не только лазер, но и тончайшую систему наведения, о которой и говорить-то невозможно на плавучей тюрьме, с трудом выжившей за многие годы болтанки вдалеке от технических баз, с людьми, не имеющими специального образования.

Даже у меня такой системы нет.

Мало того, сбить ракету лазером конечно же можно, достаточно повредить ей рулевой механизм, но они же стояли на самоподрыве и в этом случае должны были взорвать ядерные головки в том месте, где их подбили. Мы же специально не включили локаторы. Чтобы они тупо сработали.

Должны были быть взрывы!

Чтобы избежать самоподрыва, надо не просто попасть в ракету, надо быстро прожечь в ней всю командную электронику или превратить её в пар, а для этого нужен не просто лазер. Нужен лазер-монстр, мощное чудовище, которое способно прокусить и корпус нашего корабля. А это уже не пирог с яблоками! Одно дело воевать с безоружным тупым животным, другое — с такой непонятной гадиной.

— Покажи ещё раз.

— Есть, сэр!

А голосок-то неуверенный. Что, испугался, сержант? Думал, там дедушки с инсультом…

Мы медленно, по кадрам просматриваем видео запись. Ракеты на ней не видны, только отдельные вспышки — взрывы бусинок — показывают пути их движения. И вот, одна за другой три мгновенные вспышки, даже при максимальном замедлении они мгновенны, и все! Никаких следов ракет ни на локаторе, ни в эфире.

Самое страшное, что в этом месте, откуда идут вспышки, ничего не видно. Станции там точно нет, так что же это?

В космосе без воздуха никакие светящиеся следы не сопровождают взрыв, никакие клубы огня, как их показывают в фильмах, не прокатываются по экрану. Смерть молчалива и мгновенна. Чик и всё! Только ядерный взрыв создает вспышку света, сгусток фотонов самых разных энергий. Или лазер.

По Инструкции я должен немедленно сообщить на Базу. Все изменения в условиях задачи должны фиксироваться там, откуда мы прилетели, но это — позор! Потом будут показывать пальцем на юнца, наложившего в штаны при виде карманного фонаря! Все, кому не лень.

Но мы в армии, а не на прогулке, поэтому я приказываю подготовить донесение, включить в него видео и отправить на Базу. Пусть разбираются, что это было.

А нам ещё трое суток подкатываться к месту встречи, пока скорость движения не упадёт почти до нуля и теперь мы будем всё время ждать выстрела из неизвестной точки.

— Катера подготовить к немедленному запуску, заправить едой и кислородом на максимум. По возможности добавить кислородных баллонов. Взамен оружия. Оружие снять. Оставить по одной головке.

Три катера, это тоже сила. Конечно, на катере домой не вернёшься. Они маневровые, на старомодных химических двигателях, только что топливо твёрдое, хотя, какая разница? Пусть старомодные, но зато они могут точно подойти вплотную и разорвать любого врага на куски, а корпус корабля пока что защищает их, нет такого лазера, чтобы проткнуть его.

Я знаю, что выгляжу последним трусом, но уверен, что делаю всё правильно, я сообщил наверх и приготовился к бегству, я верю, что моя команда меня поймёт.

Союзник

Новый день. Обход станции, завтрак, Второй Круг, Первый круг, обход Тюрьмы, тренажеры, обед, Седьмой Круг, время летит и давит на нервы, как петля, потому что скоро наступит развязка.

Три ракеты всё ближе к нашему дому, они несутся с ускорением и хочется постоянно глядеть в ту сторону, говорят, их уже можно увидеть невооруженным глазом, приходится постоянно себя заставлять отвернуться и работать.

Двое суток, уже полсотни часов, мы тихо и молча отплываем в сторону, единственным напоминанием о случившемся, живым укором, висит в той стороне кусок скалы с первым найденным в космосе живым существом, пусть и странным, но уже по-своему, родным.

Освещенный солнцем, Глаз виден достаточно хорошо, мы отошли совсем ещё недалеко, на пару километров, невозможно разогнать нашу махину больше, да нам этого и не нужно. Ракеты летят по прямым, расходясь на небольшой угол и одна из них летит почти прямо на нас.

Все астрономы, сменяя друг друга, дежурят, постоянно сверяя и пересчитывая траекторию движения. Конечно, эта суета пассивна, мы всё равно ничего не в силах больше сделать. Если ракеты включат систему поиска, их локаторы вблизи могут нас заметить, хоть вся станция и закрыта защитным материалом, но даже самого слабого сигнала может хватить на таком расстоянии. Но пока что их локаторы молчат.

Спасти нас может только сеть. Она осталась вместе с Глазом и способна слабо отражать радио сигналы и свет солнца, вызывая огонь на себя. Хоть они и слабые, но эти сигналы в несколько раз сильнее, чем от станции, закутанной в меха.

Если головки пойдут на цель, то в первую очередь взорвут сеть. Этого нам и надо. Но опасно то, что во время вспышки боеголовок яркость света станет намного выше яркости солнца и тогда уж точно наша громадина станет видна также отчетливо, как Луна в ночном небе. Но тут уж мы ничего не в силах поделать.

Ковчег законсервирован до последней пуговки, убраны все крылья с фотоэлементами, задраены и закрыты все люки,

Время спрессовалось в тягучее вязкое болото ожидания, через которое с трудом продирается сознание, я с трудом насилую и пришпориваю себя, принуждая делать дела, которые сам же себе и наметил, так хочется прильнуть глазами к объективам и смотреть, смотреть….

На станции нет иллюминаторов. Сейчас даже смешно вспоминать, как в детстве я рисовал космические корабли с кружочками окошек на борту.

На самом деле каждое такое окно — это дырка, через которую может утекать воздух, это стекло, которое может внезапно треснуть, это уплотнители, которые превращаются в пыль от абсолютного холода. Нет, наша защита — это сплошная сталь, без единой щёлочки, закрытая материалом, похожим на шерсть, а мы со стороны похожи на странное волосатое чудовище.

Наши глаза — это объективы телескопов, антенны, видеокамеры, которыми покрыта вся поверхность станции. Выход их из строя не создаёт аварийных ситуаций. Единственная дверь в мир — это Главный шлюз. Есть ещё десяток запасных, но они не используются, задраены намертво.

Идёт Седьмой Круг.

Мы снова и снова обсуждаем возможность защиты, хотя и обсуждать-то уже нечего, всё давно высказано.

Ну, исчезли на время, так враг подойдёт поближе, на расстоянии вытянутой руки ощупает пространство и вытащит нас за ухо, как можно спрятать такую громадину? Даже если и не отражает света, она закрывает звёзды, она должна быть видна как чёрное пятно, перемещение которого на близком расстоянии скрыть нельзя.

Удрать мы не сможем. На станции нет никаких двигателей. Единственный путь защиты — не убегать, а наоборот, прилипнуть к противнику, пока он нас не заметил, не осмелится же он сам себя бомбардировать ядерными болванками! Слиться воедино, привязать к себе, каким-то образом обезвредить, обмануть, создать фантомы, загадки.

Мы говорим уже много часов, все наши лучшие умы настроены на это. Сотни самых невероятных предложений прозвучали и висят в воздухе, но нет какого-то одного, реального.

— Сто пятый вызывает седьмого.

— Есть седьмой.

— Кэп, что-то произошло, непонятное, минуту назад, надо показать!

— Первый, включить большой экран, дать запись сто пятого.

— Есть дать запись.

Кто-то выключает свет. В воздухе возникает изображение и мы все видим черное небо, усеянное мириадами звёзд, на фоне которых слабо прослеживаются вспышки двигателей трёх ракет, еле различимых даже при таком увеличении. Сами ракеты — светящиеся точки, маленькие ядовитые гадины. Изображение слегка дрожит, видимо, какие-то вибрации корпуса передаются камере.

Ничего необычного, эту картину я уже видел сотни раз, только сейчас ракеты гораздо чётче видны, они стали намного ближе. Минута, другая, перемещение почти незаметно, я начинаю думать, что Васька что-нибудь перепутал, кто-то начинает нетерпеливо подкашливать, но все молчат.

Неожиданно одна из ракет вспыхивает на долю секунды, за ней вторая и также третья. Наступает гробовая тишина.

Мы смотрим запись ещё раз. На остаточном газовом или пылевом облаке, летящем за ракетами, в момент вспышки виден легкий световой блик, как будто ее проткнули почти невесомым лучом. Тишина стоит долго, пока кто-то не брякает в тишине:

— Ёлки кленовые! Слава деве Марии, одной заботой меньше!

Только тут до меня доходит, что для противника что-то сложилось не так. Не было ядерной вспышки, к которой все готовились, закрывая объективы светофильтрами. Не было почти ничего, только три неярких вспышки света.

— Василий, что это было?

— Сами не поймём. Уже больше часа головы ломаем, но это же невозможно!

— Я ничего не понял.

— Кэп, да ты глянь хорошенько!… Кто-то долбанул по ракетам лазером, но каким-то странным, тремя очень короткими и мощными импульсами. Мы сто раз уже прикидывали направления, получается, что импульс пришел с той стороны, где висит сеть. Они даже взорваться не успели. И ещё интересно, что Глаз повернулся.

Нам дают другую картину и мы видим Балду и в стороне от него блёстки сети. Я смотрю так внимательно, что глазам становится больно. Не понимаю, вообще, куда смотреть, на что обращать внимание.

До этого камень вращался, и мы считали, что так и должно быть, потому что в пространстве без опор трудно заставить хоть что-нибудь висеть неподвижно. Как ни тормози, хоть капелька вращения останется.

Когда мы отошли в сторону, он продолжал крутиться с той же скоростью, с которой раньше вращалась станция, мы же вместе летали, ну так он и сейчас крутится, вся скала!

Вон медленно проползла старая шахта, в которой ночевали добровольные поселенцы. Изображение чуть дрожит, всё-таки расстояние уже несколько километров, но все трещины камня видны отлично.

Ну и что из того?

— Мужики, не издевайтесь, объясните, чего вы там увидели и причем тут камень!?

— Господи, да неужели не видно!? Первый, дай медленный наезд, тьфу ты, дай трансфокацию изображения от минимального размера.

— Есть дать трансфокацию.

Опять показывается чернота, но в ней теперь видно расположение скалы как центра увеличения и размер камня постепенно растёт.

— Ну! Вы видите!?… Глаз смотрит в сторону, где произошли взрывы!…. А раньше-то болтался совсем в другой плоскости!…

Медленно растет изображение, вот уже не видно ничего, кроме шершавой и ослепительно контрастной на солнечном свете поверхности нашего домашнего астероида.

Точно, теперь и я вижу, и впрямь очевидно, что ось его вращения торчит в стеклянной сфере Глаза, а сам он как будто смотрит в сторону вспышек и от этого вся Балда напоминает кобру перед броском. Но ведь этого не может быть!

Результат моей мысли настолько же очевиден, насколько и нереален, конечно же он ясен всем, кто сейчас смотрит изображение, и вызывает такое же острое недоумение и требует немедленного выхода вслух, пока кто-то не выдерживает:

— Так это Глаз, что ли, так шарахнул?…

— Получается так… Там просто ничего нет больше….

— А сами вояки не могли это сделать?

— Зачем?! У них же есть самоподрыв, если они передумали…

— Какой подрыв, чего вы говорите, от подрыва они бы сначала вспухли, а потом полетели бы кусками, безо всяких лучей и вспышек, а тут — явно лазером….

— Василий, а за Глазом была оставлена камера? Можно их совместить синхронно и дать очень медленно?

— Сейчас — бормочет Васька, кому-то кричит команды, через несколько минут та же картина изменена, вместе с точками ракет виден и глаз. Он очень медленно вращается вместе со скалой, на которой живёт и в момент взрыва ракет по нему проскакивают неясные блики света, почти незаметные глазом, и с небольшой задержкой следует вспышка.

Всё это в пространстве без воздуха почти незаметно, луч энергии можно увидеть только там, где есть хоть какая-то среда, газ, пыль, а в пустоте он невидим со стороны, только штрих вспышек по микрочастицам подсказывает, что это было на самом деле. А вот на ракетах вспышки видны прекрасно, точнее, кажется, что они сами по себе разлетелись в клочья, да и до сих пор видны разлетающиеся обломки.

Каждому хочется хоть что-то сказать, громадное напряжение этих двух суток в зале совещаний внезапно прорвалось и совершенно неуправляемые крики сливаются в общий гул, который и обычным ухом и разобрать-то нельзя, но поскольку каждого из нас слышит Шива, он спокойно успевает вывести мне на блокнот все эти эмоциональные сообщения.

— Это не ядерный взрыв! И вспышки слабые…

— Мать твою, так его, по харе…

— Похоже, что он!

— Вот это союзник!…

— Я же говорил, говорил же я….

— А если и нас так проколет?…

— Не, с нами он уже давно живёт, надо ему невесту найти…Может, Джилли согласится? Ха ха ха!

Такое наслаждение требует продолжения банкета. Мы смотрим запись десятки раз и каждый раз показ сопровождается вспышкой веселого шума, который стихает очень не скоро.

Я успеваю дать команду бригаде новостей и всем сообщить о первой победе. И наука пусть смотрит и думает.

— Первый! Показать последнюю запись всем сотым номерам.

— Есть показать.

Морис

Кэп просил, как он сказал, "для истории" набалтывать что-нибудь о наших событиях. В произвольной форме, потому что репортёрским талантом я никогда не обладал. Сам сидит молча, хитрый, мыслит. А может, дремлет так? От стариков всякого можно ожидать…

Он хоть разминается иногда, то по камерам прогуляется, то к техникам, а я как скунс в норе.

Вокруг балабонят наши новоявленные изобретатели, им-то чего? Отболтал своё и слушай, как другие в пух и прах быстренько и весело разносят всякую твою нелепицу. А потом сиди и разноси других умников. А мне-то приходится слушать и тех и этих, да ещё смотреть, чтобы они на кулачках не начали объясняться.

В Круглом Зале висим, как обычно, только дополнительно висит большой экран, да перчатки для выступающего, чтобы мог нарисовать своё нетленное творение. И эти рожи вокруг.

Полночь — заполночь. Тошнит уже. Надоела эта болтовня, от которой никуда не спрятаться.

Что-то сегодня произошло, мистика какая-то, возможно, что каменный глаз спас наши жизни. А возможно, что нас хитро водят за нос. В любом случае мы пережили острую радость первой победы и мутузили друг друга до синяков от счастья. Хорошо бы грамм по сто, да от Джилли разве дождёшься такой радости?

Только всё это позади, а вояки как пёрли своим курсом, так и продолжают переть. Это мы очень внимательно в пультовой посмотрели. И лазер им не страшен. Смелые ребята. Так что сливки первой восторженности сменились горчицей нашей реальной ситуации.

Вся система уставных Кругов со строгим регламентом присутствующих, порядком выступлений и зевками в потолок смята и всунута в задницу, сейчас ей на смену пришла авральная команда, которая практически не выходит из зала заседаний. Только люди в ней меняются. А мне приходится сидеть тут практически постоянно.

Вот я и торчу, как цапля в болоте.

По радионовостям объявлен мозговой штурм, ведь станция полна ученых и у каждого могут быть свои идеи. Да и зебрикам всё рассказали, как и было обещано. Что ж, они ведь тоже люди. А жить всем хочется. Я даже думаю, это хорошо, потому что по части военных действий урки могли бы нас многому научить. Особенно, как смыться со стрелки!

Вот люди и идут со своими идеями. Или так, через Первого мучают. А мы сидим. Участвовать могут все, такая у нас теперь полная демократия, или анархия, не поймёшь.

Зал заседаний превратился в штаб обороны. Не хватает только военной формы, длинного стола, портрета фюрера во весь рост и большого количества табачного дыма, как это у русских, чтобы "дым столбом". Или "коромыслом"?

А вот шума хватает, все кричат своё и каждого надо выслушать, хорошо, у каждого висит блокнот и каждая фраза выводится текстом.

Нам ведь чего нужно, в нашей ситуации? Дождаться врага в тени, подплыть к нему в темноте тихонечко, оплести ноги и руки, поломать немножко двигатель, да люки выходные заклинить, чтобы он и не высовывался. Ах, как было бы славно. Не убивать, нет, конечно, на это у нас нет сил, да и не звери же мы. Но заставить пойти на переговоры, узнать хотя бы — за что нас вторично хотят уничтожить как мерзкую пиявку?

Ответ на этот вопрос, конечно, вторичен, а вот ответ технический рождается самым естественным ходом мысли: если бы у нас был хоть один катер, или ранцевый ракетный двигатель, можно было бы подкрасться к вражескому кораблю. Но ранцевый двигатель слишком заметен, да и нет их ни одного.

Нужен какой-то необычный передвигатель. Такой, чтобы мы могли его быстро сделать, да и не один, такой, чтобы был невидим след его работы, чтобы обеспечил движение километра на два — три и возвращение экипажа.

А поскольку в передвижениях, как и в медицине, и в педагогике все разбираются отлично, советчиков — хоть отбавляй! Все, кто во что горазд, прут с простыми и "самыми лучшими" идеями перпетуум мобиля.

Чушь собачья, да такой роскоши не было ещё ни у одного космонавта, а ведь на Земле тоже не дураки этим занимались, лучшие из лучших, наука, конструктора, военные заводы, денег триллионы долларов, только слава богу, что хотя бы скафандры нам достались от прежних хозяев…

Хотя, так себе наследство. Мешки на верёвочках. Тоже мне, достижение, я до сих пор не понимаю, как могли русские собрать в полёте эту махину, используя такие мешки. В них только соревнования по бегу устраивать, вот бы все ухихикались!

Мы их уже насколько переделали? Систему подачи воздуха напрочь сменили, раньше за спиной постоянно облако замороженного газа висело, как выдох, так пошла струя, через час работы уже туман стоял, не увидишь ничего, хоть разгоняй его! А мы как улетели в День Развода, так быстренько поняли, что нам надо экономить даже на пуке, там, всё-таки сероводород, полезная, знаете ли, вещь!

А пописать, извините, тоже додумались, русские инженеры, уписаешься, весь анализ попадал в пакетик, который отстреливался через специальный микрошлюз в ногах. И плевать им, где ты стоишь, чего делаешь, бабах и вся станция в дерьме, а ещё хуже, если на кого-нибудь попадёшь.

А у нас просто. Сейчас стоит один маленький компрессик, который все отходы сгоняет в кучу и они там сжижаются на холоде, а потом смерзаются. Даже газы… Прилетел, брикет сдал в утилизацию, красота!… Стоп! Что это все ржут? Смотрю запись:

— Я подумал, что можно всей станцией немножко разогнаться и ударить по кораблю, у нас ведь масса большая, проломим их корпус, они и помрут от разгерметизации…Чего вы ржете то? Там и усилий больших не надо…

Надо же как! Вроде взрослые люди. Висит техник, обслуживает систему отопления, грамотный человек, а такое предлагает, уши вянут….. Нет, глупые фразы мы сразу выкидываем, а те, которые кажутся хоть немного разумными висят на экране. Вот эта надпись пропала, сейчас этим Кэп заведует, а улетит, мне уже будет некогда болтать.

— А если баллон с газом приспособить? Пшикнул из трубы в одну сторону, полетел в другую!

— Дуся моя, так ведь газа жалко, это ж сколько его надо, да и как ты его пронесёшь за дверь, в ледяной вакуум? Он же мгновенно превратится в твёрдый кусок? А газ твой, как вылетит, сразу замерзнет и превратится в снежное облако, его тоже аатлично издалека видно.

— А если лазером под зад толкать, светом ведь можно ударить слегка?

— А назад как?

— А назад — по верёвке.

— Забавно, только сомнительно, полгода будешь так разгоняться, а сверкать будешь на тысячу миль!

— Слушай, профессор, а если магнитом по проволоке?

— Чего магнитом?

— Ну, по тонкой проволоке пустить ток, а на неё нацепить магнит, он же будет отталкиваться.

— А у нас есть проволока такой длины?

— Ща, узнаем. Первый, дай склад.

— Есть Первый, даю склад.

— Бобби, это Хью, мы тут кумекаем, мозги себе перетираем, слушай, у нас есть проволока тонкая, много, несколько километров?… Есть? Только без изоляции? Ну и бог с ней, зачем нам изоляция? А диаметр какой?…Ну ладно, спасибо, Бобби, залетай сюда, если что.

— Первый, конец связи….

Есть. Ты будешь смеяться, профессор, но есть, от вояк осталась. Тонкая, но без изоляции, одна лаковая, так нам больше и не надо. Только где магниты взять?

— Нашли проблему, любую железку намагнить и всё.

— Где ж её взять, железку-то, у нас один титан да нержавейка…

— Можно вместо магнита катушку надеть на проволоку и давать в неё ток, тогда нужно только электричество, вот уж чего у нас полно и задаром.

— Вы, господа, только учтите, никакого радио применять нельзя, никаких переговоров.

— А на гравике можно? Помните, пробовали?

Мы помним. Ещё дано, до Кэпа, до свободного полёта был у нас молодой и очень спортивный охранник, Фрози, испытавший на Земле все виды приключений, и прыжки с парашютом, и на резинках, и горные лыжи, и параплан, казалось, ему подвластны все снаряды, изобретённые для икстрима. Мне думается, он и на станцию-то попал в поисках приключений. Во всяком случае, нашел их.

На станции он обалдел, узнав про гравик — антигравитационный материал. Да и мы все от него с ума сходили, действие материала походило на колдовство. В руках все держали, а вот летать никто не додумался.

Фрози долго ходил за капитаном хвостиком и умолял дать ему попробовать полетать в косме, на фале, конечно. А потом ко мне пристал, а я в то время отвечал за наружный ремонт.

И ведь дёрнул какой-то чёрт, хотя, конечно, я тогда и сам был моложе и где-то сдался, мы наплели что-то капитану, обманули Первого, сымитировали поломку батарей снаружи и вместе с Фрози вылезли с куском антиграва, привязанным капроновым канатом. А сами, как положено, на фалах, закреплённых на скафе.

Самое удивительное, что Фрози поначалу удалось перемещаться, лавируя в невидимых гравиполях, для этого надо было только повернуться задницей к Земле, а потом назад, закрыться щитом. И он стал двигаться смелее.

Только это перемещение было хаотичным, неуправляемым. Ведь в пустом пространстве нельзя просто повернуться, если рука двинется влево, всё тело сдвинется вправо, законы физики неумолимы. Можно дрыгать и руками и ногами, но центр тяжести не сдвинется ни на миллиметр!

А гравитационные поля, это вам не морские волны, не ветер, их не разглядишь и не пощупаешь. Фрози, видимо, был не в ладах с физикой, зато поражала его крайняя самоуверенность и увидев, что движения ему не подчиняются, он просто потерял самообладание от злости, привязанный к антиграву кусок каната начал раздражать, он его взял и отвязал, точнее, отщелкнул замок карабина, чтобы обеспечить более широкие перемещения, и, разумеется, уже вскоре нечаянно выпустил веревку из рук. Она же скользкая.

Их с гравиком куда-то медленно понесло, но сам-то Фрози был привязан к страховочному фалу, и когда он натянулся, гравик, естественно выскользнул из-под ног бедолаги, а поймать его он не смог, как ни крутился, потому что тяжелые рукавицы скафандра — это не мягкая кожа горнолыжных перчаток, а невесомый на вид материал был плотным и скользким. Это в невесомости он ничего не весил, а на скорости проявлял все свои качества.

Всё это время я как дурак молчал. Ведь по легенде мы ремонтировали кабель на солнечной батарее и орать "Не смей отстёгиваться!" было нелогичным. К тому же всё происходило очень медленно, ведь силы притяжения здесь маленькие.

Я просто замер и с ужасом смотрел, как повис в полёте свободный конец веревки и поплыл в сторону коврик антиграва.

В это время мальчишка совсем взбесился и сделал то, чего уж я никак не ожидал от юноши со стальными нервами, он отстегнул себя от фала, а потом ухитрился откинуть массивный замок так, чтобы используя этот импульс движения, догнать кусок антиграва. Кусок летел рядом и Фрози удалось схватить его. Очень довольный собой он попытался двигаться к станции. Но фал уже отлетел в сторону и оставалось только использовать злосчастную плиту для полета.

Но двигался Фрози вовсе не совсем туда, куда хотел и я уже ничего не мог сделать, чтобы помочь ему.

Нарушая все инструкции и сильно рискуя, я отстегнул от скобы на корпусе и подтянул к себе пустой фал, оставшийся от Фрози, потом, свой фал от скафандра, соединил их концы, закрепил второй, свободный конец на себя и начал долгие и мучительные прыжки, отталкиваясь от корпуса своей одноногой ногой… Но попасть своим телом в медленно летящее тело экстримала так и не смог.

Десятки раз я руками по фалу возвращался к корпусу, прицеливался, отталкивался и летел, растопырив руки и ноги, каждое торможение напоминало удар рёбрами по кирпичной стенке, но тогда я ничего не чувствовал, никакой боли. Не до того было.

Всё это цирковое представление происходило в полной тишине, без единого зрителя, потому что полёт был нелегальным и запретным, и только тогда, когда Фрози, вращающийся как бумеранг и медленно улетающий, дико дрыгая всеми конечностями, понял, что это уже не шутки и сейчас наступит конец его странной жизни, только тогда он дико заорал.

Тут начался дикий эфирный кавардак, Первый потребовал объяснений, пришлось врать, что Охранник, временно назначенный ремонтником, нарушил инструкцию, отстегнулся и отдаляется от точки своего спасения, выслушать сотню невыполнимых советов и молча смотреть, как по моей глупости погибает самонадеянный болван, но в целом хороший, яркий человек.

Через полчаса, нацепив скафандры, в шлюз выскочили еще несколько спасателей, теперь мы уже вместе прыгали, летали и хватали руками пустоту, на длинных веревках, прекрасно понимая, что всё напрасно. Когда прошло часа два, Фрози замолчал, потому что у него кончился кислород. Его тело в скафандре много дней летало рядом со станцией, пока, наконец, не приблизилось к ней, возвращённое силами притяжения, так что наконец, мы смогли его выловить и похоронить достойно. То есть, оприходовать и запустить в косм пружиной в личном мешке…

Поскольку потери имущества не было, кусок антиграва также прибило к станции, а жизнь человеческая слишком ничтожная величина в нашей тюряге, мне почти всё сошло с рук, но после этого случая я прекратил все попытки шутить в косме и никогда больше не разрешал ненужные выходы. А потом, после разборки на Земле меня и вовсе от наружного ремонта отстранили

И только во снах я частенько видел уплывающее, дёргающееся тело в черном скафандре.

Но сейчас речь шла о более серьёзной ситуации, к нам прилетала Смерть с ядерной косой и можно было рисковать не одной жизнью ради жизни оставшихся.

Бог мой, чего это я, задремал, что ли, спешно проглядываю блокнот, нет, вроде не спал.

— Нет, давай гравики оставим в покое. А вот катушки — любопытно, только не верится пока, надо мозгой повертеть.

— Мужики! А если ракетные пружины попробовать!

В зале вдруг зависает полная тишина. Идея всем понятна, потому что слишком очевидна. Раньше ракета при запуске выталкивалась из шахты заранее взведённой пружиной, чтобы струя раскалённого газа от её двигателя не повредила шахту. Точно также можно и человека запулить как из рогатки. Только полёт это будет неуправляем и скорость его слишком высока. И шахты направлены строго в одном направлении. Но зато как заманчиво!

— А перестраивать пружины можно?

— Да чёрт их знает, никто же не пробовал, вряд ли, у вояк ведь строго всё, сжимается до упора и стреляет.

— Я и говорю, упор если переместить, можно слабей пулять.

— Ты ещё скажи можно прицелиться и оптический прицел использовать.

— Ты поржал, а теперь почеши репу-то. Привари стопор посередине, вот тебе и регулировка.

— А назад-то как? Ты же рывком любую нить порвёшь. Да ну, чушь это свинячья, полетишь не туда как болванка, ни повернуть, ни затормозить.

— А ребята на что? Затормозят тебя потихоньку, не боись, главное — лететь, а вот чтобы сесть точно на лысину нужно что-то ещё. Мухи вон и летают и ползают, так надо и нам научиться ползать.

Я смотрю, кэп потихоньку уже с кем-то из технарей общается на эту тему, пока тут кипят идеи, в одной из шахт, наверно, уже взводят пружину, проверяя сохранилась ли она за годы вечного холода.

А в разговорах из шуток и сарказмов постепенно родился странный двигатель — проволокоход, тут же переименованный в "Волок" portage.

На борту надо закрепить барабан с двойным проводом, а на летающего астронавта надеть на спину катушку, концы которой замкнуты и пустить в неё ток. Тогда она станет магнитом. Импульс тока создаст магнитное поле и заставит катушку немного смещаться, откидывая провод назад. То есть как бы отталкиваться от него. Тогда человек сможет потихоньку передвигаться, подтягивая за собой и провод с барабана.

Назад несчастного придётся втягивать этом же проводом, как рыбу на спиннинг, хотя, в принципе, он и сам бы смог долететь, но нас ограничивал запас кислорода в скафандре. А Волок сам по себе мог двигаться только слишком медленно.

Казавшаяся поначалу глупой, идея поражала своей простотой, мало того, наши умельцы, хорошо помыслив, додумались на этих же проводах смонтировать подобие телефона и тем самым обеспечить возможность переговариваться так, чтобы враг ничего не услышал. И уж совсем неожиданным оказалось предложение к этим же проводам подключить сварочный аппарат, сверлилку и другие полезные электроинструменты.

При абсолютном нуле температуры за бортом сверхпроводимость проводов позволяла передавать по ним громадные токи, так что теперь, если бы не эта нелепая война, мы смогли бы даже отремонтировать свою станцию снаружи, заваривая царапины от метеоритов. И не таскать за спиной тяжелые аккумуляторы.

В течение часа первые катушки были намотаны, Волок был опробован на станции и доказал, что ползать с ним можно. В этот же нескончаемый день ребята вылезли в косм и начали там изучать возможности новых способов передвижения. Для них самым страшным оказалось то, что на большие расстояния надо было отстёгиваться от фала и оставаться в пустоте на тонюсенькой проволоке.

Опробовали и пружину. Она и вправду швыряла хорошо, но мы не рисковали и тормозили прыгуна сразу, да и летал он пока что на толстой веревке с дублирующей страховкой.

Волок, наоборот, толкал очень медленно, но конкретно и без сбоев, вскоре отряд добровольцев был отобран, на скафандрах у них красовался второй комплект баллонов с воздухом и ящики с инструментом. Начались тренировки.

Для работы в пространстве годились только самые ловкие, молодые ребята, в их число попало и несколько зэков, хотя со станции их пока не выпускали, опасаясь реакции Первого, тренировали здесь.

Мы были готовы к встрече. А точнее, мы сделали всё, что успели сообразить, сделали то, что успели. А совещание в зале так и не прекращалось, потому что мало было долететь, надо уметь вредить врагу тихо и незаметно, надо научиться всему тому, чего раньше и в голову не приходило и было этого того очень много всякого.

А все остальные спят, тем более, что введен строгий режим запретов на перемещение, кроме того, основные проходы по Главному Кольцу сейчас задраены наглухо. Если взрывом будет нарушена герметичность какого-то участка, то погибнет только персонал этого отсека. Как на подводных лодках. Отличие только в том, что по моей команде шлюз "узнаёт" меня и пропускает, придирчиво обнюхав мои регалии. Потому что я уже тоже ползу спать, силы человеческие небесконечны.

Отменены все развлечения, ограничен доступ в тренажерный зал, зэкам ограничен круг перемещения, мы ощетинились, замерли и ждём. Но ждём спокойно. И хотя ночь здесь ничем не отличается ни от утра, ни ото дня, это всё же ночь и хочется верить, что мы выпутаемся.

Айра

Старик плавал без сознанки в небольшом боковом проходе и чё он забрел сюда, ума не приложу. Я-то тут тащила эти чёртовы пакеты, а он напугал до соплей.

Ну, оттащила его в Кресты, там сразу суматоха поднялась, Клизьма закричала, забегала, Старика в какую-то камеру запихала, с проводами и трубками, только голова наружу, никогда таким его не видела, он ужасно старый, щетина седая, весь какой-то маленький и жалкий, а как вкололи ему какой-то зелёной гадости под кожу, меня чуть не стошнило.

А на руках пятна сине-жёлтые, а я то помню, как он меня раньше по голове гладил, как маленькую и тепло шло по всему телу, а сейчас руку его взяла, а она холодная, я и говорю, что повишу с ним, Клизьма разрешила, чё ей?

Часа три так просопели, у Старика обруч классный, на голову, я его себе нашпилила, Чуча мне видак врубила, а Старик дышал спокойно, но глаза не открывал, может спал, может ещё в отключке был, или от уколов, уж не знаю.

Народу побывало — туча, я и не думала, что на Ковчеге столько разных чудиков, и черные и желтые, где они раньше прятались, не понять, подплывёт каждый, спросит только: "Ну как?" или "Хау из?" и только я скажу "Нормалёк", чему-то улыбаются и уплывают. Меня от этого "Нукака" уже мутить начало.

Клизьма пару раз приползала, с умным видом, лоб потрогала, а чё там трогать, всё по проводам идёт, и пульс и температура, нам же рассказывали на уроке, Первый и так всё в памяти переварит, а это мымра только вид делает, умную изображает, чё я, съем что ли её пациента? Да все знают, что она под старика подплывает, да уж куда там, он на женщин вообще не реагирует и неча на меня тарашки пялить, я вишу спокойно.

Хотела меня сменить. Ща! Я говорю если чего сделать надо, скажите, я первый курс медсестры прошла, она и отстала. Дала мне пакет со льдом, лоб протирать, я и протирала.

Гесс приходил, я его отшила, чтобы руки не распускал, а он не обидчивый, всё рассказывал, как они в косме лазили на новых Волоках, ничего я не поняла, только страшно, зачем кому-то нас убивать, никак я это не пойму, разревелась даже, он говорит, говорит, а у меня слёзы текут и летают вокруг, а Гесс их в платок собирает, чистюля!

А потом он спрашивает, "Хочешь ИХ посмотреть?" и чего-то Чуче прошептал, тут темно стало, звёзды засветились и между ними видна точка блестящая, но не такая как все, а потом она стала расти, расти и видно, что это ракета, с тремя крыльями, а на каждом крыле ещё маленькие ракеты, Гесс сказал, что это катера. И взял меня за руку и мне стало опять спокойно, а он всё шептал, что Старик что-то такое придумал, что ещё неизвестно, кто кого победит. Кто-то сунулся со своим нукаком, я даже не поняла, кто, глянул на нас и уполз.

Бред

— Подсудимый, встаньте и назовите своё полное имя.

— Я Вадим Алексеевич Листин.

— Вы обвиняетесь в том, что нанесли колотое ранение своей жене, приведшее к её смерти. Признаёте ли вы свою вину?

— Нет, Ваша честь, не признаю. Это был несчастный случай. Всё произошло нечаянно.

— Объясните свою версию происшедшего.

— Ваша честь, это очень трудно объяснить, слишком много придётся рассказывать, но если кратко, то я просто лежал, держа нож в руке, а жена легла прямо на этот нож, не заметив его, а когда заметила, уже не смогла встать, у неё просто не оказалось точек опоры, да и всё произошло так быстро…

— Почему у Вас в руке оказался нож?

— Ваша честь, я что-то резал в комнате, обычным кухонным ножом, по-моему, морковку для сына, а потом почувствовал боль в спине и лёг прямо на пол, на ковёр, я часто так делаю, чтобы снять боль в спине, а нож держал в руке, чтобы не забыть его в комнате, я хотел полежать минут пять-десять и пойти на кухню, но немного задремал, а когда очнулся, уже всё произошло.

— Как вы держали нож?

— Самым естественным способом, ручка была зажата в кулаке, а остриё торчало вверх.

— Вы видели, как Ваша жена подходит к Вам?

— Нет, Ваша честь, дело в том, что я часто не высыпаюсь и могу заснуть в любом положении, вот и тут отключился.

— Когда вы начали осознавать, что происходит?

— Мне трудно сказать точно, какой-то частью сознания, во сне я понимал, что кто-то меня касается, но то, что что-то не так я понял только тогда, когда услышал крик.

— Ваша жена закричала?

— Да, Ваша честь, это был ужасный крик, мне показалось, что он был не от боли, а от осознания того, что сейчас произойдёт, от безысходности ситуации. Сын тут же закричал от страха тоже, он очень испугался, он же маленький ещё.

— Когда вы начали просыпаться, вы могли что-то изменить в ситуации, например, повернуть нож в другое положение?

— Я не знаю, когда я заснул, рука сползла на ковёр и ручка ножа упёрлась в пол, а тело жены заклинило его. Если бы даже я убрал руку, всё осталось бы в таком же положении.

— Понятно. У обвинения есть вопросы?

— Да, Ваша честь….. Скажите, подсудимый, как вы относились к своей жене?

— Ваша честь! А можно не отвечать на этот вопрос? Он только всё запутает.

— Нет, постарайтесь ответить.

— Мне очень трудно объяснить эту ситуацию, хотя во многом она типична, мы сошлись уже в зрелом возрасте и вначале в наших отношениях были и зачатки влюблённости, и уважение и некоторый романтизм, а с годами всё это разрушилось и остались одни только узкосемейные отношения, во многом я её недолюбливал, но она была матерью моего любимого сына и я прощал ей очень многое. Ну, короче, у нас были нормальные семейные отношения, основанные на желании сохранить семью, мы оба выполняли свои обязательства.

— А вот соседи утверждают, что часто слышали ваши ссоры, резкие выражения и даже угрозы. Как вы это объясните?

— А чего тут объяснять? Соседи и сами хороши, там каждый день крики, разборки с матом, я же не лезу к ним. В любой семье бывают "выяснялки", мы все живые люди, а в семье всегда найдутся причины для небольших конфликтов. Да, мы ссорились, но ничего, кроме ссоры в этом не было.

— Есть свидетели, видевшие, как в одну из таких ссор вы вылезали из окна. Это так?

— Ваша честь! Это не имеет отношения к делу!

— Это не Вам решать. Постарайтесь отвечать обстоятельно.

— Ну, вылезал… Она достала меня! Мы поругались, а когда я в ссоре начинаю понимать, что разговоры бесполезны, я так и говорю, давай помолчим. И молчу после этого. Её это всегда бесило и она начинала ко мне приставать, трогать за руки, лицо, задавала одни и те же бестолковые вопросы по тысяче раз, выкрикивала угрозы, даже пыталась меня выгнать. И так в течение нескольких часов! Это невыносимо!

Я хотел выйти на улицу, отдышаться, а она встала у двери и закрыла её. Не применять же силу! Мы живём на первом этаже, я открыл окно и вылез. О чём тут говорить? Что в этом плохого?

— У вашей жены есть первая дочь, от раннего брака, какие у вас были с ней отношения?

— Ваша честь! А это зачем?

— Подсудимый, отвечайте. Не забывайте, где Вы находитесь и по какой причине!

— Ладно….Отношения были разными. Сначала это была маленькая девочка, ей только восемь было и интересный дядя ей понравился, мы учились плавать, в лес ходили, играли вместе, я много с ней времени проводил. Но потом она росла, а три женщины вокруг — мама, бабушка и тётя, баловали её как могли, в результате она стала ленива, очень эгоцентрична, принцессочка такая, перестала со мной ходить в лес, ни на велосипеде не заманишь, ни на лыжах, растолстела ужасно, а в последние годы стала вруньей, начала деньги красть, и мать ей потакала, считала себе обязанной дать "сиротинушке" все блага мирские. Мне после ужасных скандалов пришлось опустить руки и сейчас мы друг друга терпеть не можем.

— Почему же вы не ушли из этой семьи?

— А как и у всех! Куда уйдёшь-то? Сын у нас родился, что ж я ей его оставил бы, что ли? Да и жильё своё мы сменяли вместе, две комнаты на четверых, мне при разводе только одна входная дверь досталась бы.

— То есть вы боялись, что жена воспитает сына таким же, как и дочь?

— Естественно!

— А почему Вы не пытались через суд получить право воспитывать сына?

— Это какой же это такой суд? Наш советский, российский? Да кто же мне его отдал бы? Да разве у нас когда-нибудь суд отнимет ребёнка от матери, даже если она воспитывает преступника?! Если она пестует приспособленца, вруна, физически слабого лизоблюда, суд всё равно отдаст ребёнка ей.

— Вы что же, ставите под сомнение объективность нашего суда?

— А тут ставь, не ставь, а результат один.

— Можно ли сказать, что в этой семье вы жили, относясь в целом отрицательно к жене и её дочери, стараясь сохранить семью только ради возможности жить вместе с сыном?

— Наверно, можно.

— А можно ли предположить, что в случае смерти жены эта задача решалась бы гораздо проще?

— Не понимаю…..

— Можно ли считать, что у Вас был повод желать смерти своей жене? Ведь эта пытка продолжалась не один год!

— Ваша честь! Протестую! Я не буду отвечать…Это провокационный вопрос!

— Протест принят.

— Тем не менее обвинение считает, что у обвиняемого была весьма веская причина желать смерти своей жены……Скажите, обвиняемый, а зачем это Вашей жене нужно было на Вас ложиться? На пол, в неудобном месте, да ещё, находясь с Вами в таких странных отношениях?

— Я не знаю, как это объяснить. При всех наших недостатках мы старались не изменять друг другу, а жена всегда говорила, что ей нравится на мне лежать, какой-никакой, а я всё же мужик, независимо от наших ссор она подходила и ложилась сверху. Ей это, видимо, нравилось.

— И как Вы к этому относились?

— Терпеть не мог. В последние годы она располнела, а я старался поддерживать спортивную форму, выдержать такой вес было непросто. Да и потом, не было в этом никакого женского тепла, ни секса, ни ласки, залезет, полежит, а зачем…непонятно.

Я её пытался поначалу спрашивать: "Соскучилась, что ли?". А она всегда отвечала одно и то же: "Вот ещё! Лучше жабу в рот!" Это у неё считалось шуткой, но за восемь лет жизни от этой шутки уже тошнило.

Она ласковые слова и не знала и не произносила никогда. Да и руками не умела ласкать. Даже детей. Обычно позовёт их словами: "Дай харю!" А потом прижмёт к себе как гидропрессом, дети вырывались как могли, тоже не очень то это всё любили. Только всё это никакого отношения к делу не имеет.

— И почему же Вы это не прекратили?

— А как прекратишь? Это было самое рядовое семейное изнасилование, которого не избежишь. Не в суд же подавать, что жена на меня ложится. Смешно даже. А ей говори, не говори, всё как об стенку. Дешевле было потерпеть минуту, а потом из-под неё вывернуться и заниматься своими делами.

— Уважаемый суд! Обвинение ещё раз обращает Ваше внимание на то, что у подсудимого было достаточно много поводов желать смерти своей жены, причём в крайне стеснённой ситуации, как загнанному в угол животному, реакция которого может быть весьма неадекватна. Вопросов к подсудимому больше нет.

— Встать! Суд удаляется на совещание.

Дальше я всё знаю, потому что всё это — сон.

Он снился мне уже тысячи раз. Я знаю, что сейчас меня признают виновным и сошлют на каторжные работы, командовать которыми будет почему-то именно моя жена, но во сне ведь всякое бывает. Странно только, что сон этот с вариациями повторяется уже многократно и так и не понял, с чем связано его появление? На Земле сказал бы "с погодой" а тут климат постоянен настолько, что валить не на что.

Тут мои вялые мозги начинают потихоньку соображать, откуда я знаю, что это сон, если ещё сплю? И почему я лечу по спирали, если не толкаюсь, и почему коридор становится всё уже и уже и вдруг заканчивается яркой, слепящей вспышкой….

И тогда открываю глаза и понимаю, что долгое время находился в полной отключке в какой-то нелепой стеклянной трубе, может меня сочли мёртвым?….

Фу ты, глупость какая, это же Кресты, просто я никогда не лежал в камере. Весь в присосках с датчиками, где же это меня так угораздило? Потихоньку начинаю шевелиться, оглядываться, проверять целостность конечностей, вроде бы жив пока. Что же случилось?

Почему-то около меня спит Айра, девочка совсем, прицепилась к барокамере, часть головы я вижу, а всё остальное уходит вглубь помещения, зато на её голове красуется мой личный обруч. Ну, даёт, девочка! Кино, что ли смотрела?

Айра толста, ленива, на мой взгляд, некрасива, хотя в юности это компенсируется свежестью тела и яркостью не уставших от жизни глаз. Никакой специальности не освоила, никакого любопытства ни к чему не проявила, кроме мальчиков, которые вьются около неё, чувствуя, что такие глаза даром не блестят.

На Земле я с такой вообще не стал бы и общаться, но здесь, где детей мало, да в общем-то и людей мало, мы спрессованы в один кусок как икра в банке.

Я её не люблю за враньё, за талантливое отлынивание от любой работы, за неопрятность, за отсутствие моральных и этических границ, она может ляпнуть всё, что угодно, кому угодно, голышом выскочить из душевой, разбросать свою интимную одежду, разлить еду, а главное, на любое замечание выпятит свои бараньи глаза с неизменным "А чё!?"

Не помню, чтобы я её как-то особо приветствовал, а тут вот, она, сопит, скрючившись, не в коконе, замерзла, зацепилась за мой саркофаг и заснула, видимо дежурила, кто же её посадил сюда? Она же ещё не прошла Ритуал?

Странная смесь неприязни и нежности ко всему детскому заставляет меня окончательно проснуться, освободиться от ремней, которыми я пристёгнут.

Немного подумав, я вылезаю из кокона, потихоньку втискиваю Айру на своё место и сажаю ей на лоб и на руки присоски датчиков, пусть спит, а мой уход будет незаметен.

Хорошо хоть, что штаны и прочее остались на мне, ужас, я представил себя голым в нелепой стеклянной трубе, под взглядами этой девочки и покраснел как двоечник.

Манёвр почти удался, Айра даже не проснулась, наоборот, почувствовав тепло камеры, расслабила скованное тело и улыбнулась чему-то своему во сне, а я снял с неё свой обруч и тихонечко попытался дать дёру.

Но не тут то было, в ячейку уже вплывает врач, Дэниэл, которого все зовут просто Док. Где же он прятался, не пойму.

Как будто подглядывал, хотя, что это я, вот, тормоз-то, и ежу ясно, что Первый продал меня с потрохами, как только я начал двигаться. Накапал, сексот несчастный.

И я хорош, балбес, надо было быстрее смываться…

— Ну, ну, ну! Куда это вы собрались, Кэп?

— Привет, Док! Да я……Навалялся уже. Что это со мной было?

Ну, нашего эскулапа эдаким наивным манёвром не проймёшь, он и не таких хитрецов видывал и поэтому молча пришпиливает меня петлёй комбеза к какому-то крючку и начинает не спеша измерять давление своим знаменитым древним приборчиком с резиновой грушей, смотрит в глаза, в рот и во все мои дырки, хотя мы оба понимаем, что это просто цирк, все данные он давно просмотрел у нашего вездесущего Шивы, вплоть до анализов всех жидкостей и кардиограммы, и просто выполняет стандартный психологический ритуал.

— Что было? Да ничего особенного, Кэп, напугал ты всех, потом тут провалялся почти сутки, профилонил, симулянт! Подумаешь, усталость у него, нервы, давление, мелочи какие, в обмороки он, видите ли падает…

Теперь в ход пошла такая же древняя трубочка фонендоскопа, классическое "Дышите — не дышите"…

— Ну-ка выдохни резко! Ещё!….. Что? Поехала крыша?… Запустил себя, Кэп! Всё прыгаешь?.. Ковбой!.Я сколько говорю, полежал бы, витаминчиков бы тебе пару курсов, гормончиков…ну, что ты всё время ехидно улыбаешься? Спать надо вовремя ложиться. Думаешь, тебе хоть кто-нибудь спасибо скажет за твои нервы?

Эти слова, тоже традиционны и я их много раз слышал, в них информационной является только интонация и на этот раз она более озабоченная, чем раньше, и голова от выдохов действительно закружилась, что заставляет меня прислушаться.

В переводе его слова говорят: "Сегодня ничего хорошего".

— А что, неужели никто?

В переводе это означает: "Неужели так плохо?"

— Старый ты, Кэп, должна уже мудрость сыпаться, а всё никак не поймёшь, никому твои подвиги не нужны. Помоложе есть!

— Какие уж там подвиги!

— Вот именно!

— Да я-то что? Детей жалко. Да и зло берёт, что ж мы совсем как бараны на бойне, что ли?

— Детей всем жалко. А ты своё сделал. Пройти негде, прыгают, носятся по всем отсекам, я сюда еле долетел. Ты, Кэп, не бойся, без тебя доделают…. И "спасиба" не жди.

— Это почему же? Я-то что сделал не так?

— Всё так! Для тех, кто понимает! А многие ведь до сих пор думают, что это из-за вас с Полем пришлось тогда….двадцать лет назад….Да и сейчас тоже.

— Про Развод я знаю, но сейчас-то что не так? Мы же их же пытаемся спасти!

— Чудак ты, кэп! Это тебе понятно, а другие и думают по-другому и живут не так, и для них ты распоследний раздолбай, извини уж, за резкость. Уж, что они там себе размышляют, не знаю, но то, что тебя считают виноватым, это уж точно. А жить все хотят. Вот и поразмысли.

— Что ж тогда, лапы сложить?

— Зачем? При чём тут лапы? Тогда ты вместо раздолбая станешь слюнтяем и последней сволочью. Ты не кипятись, Кэп, ты просто пойми, что есть людишки, для которых начальство в любом виде — козлы! И что бы ты ни делал, всё будет плохо! Абсолютно всё! Весь героизм твой! Хоть из кожи вылезь!

— Не-е, Док, но я же для них же!

— Ну, это вообще общий самообман. Классический. Многовековой! Ничего ты не для них! Для себя! и не ври сам себе, а тем более мне! Ты ещё скажи, что делаешь всё от большой любви к человечеству!

— Не понял…Ну, не от большой, но всё-таки, действительно от любви, иначе как это назовёшь?

— А чего тут понимать? Ты можешь мне плести всё, что угодно, Кэп, но тебе эта война нравится! Хоть ты и надеешься в ней победить, но она прочистила твои мозги так, что ты от этого ловишь кайф как от хорошего наркотика. И люди как таковые тебя в этой сваре не очень волнуют. И хотя внешне ты произносишь слова о нашем спасении, внутри ты весь в схватке. Тебе гораздо важнее, переманит наша сеть локаторы этих гавриков или нет. Вот, что тебя волнует и в этом твоё удовольствие. А ты мне — "любовь"!

Господи, чего он несёт? Мне хочется побить этого всезнайку, который спокойно, как гнойник, трепарирует содержимое моих мозгов, но в его словах столько странной правды, что ответить нечего, а он болтается по всему отсеку со своими трубками и продолжает свою пытку.

— Что такое — "Любовь?!" Чушь собачья и больше ничего. Нам всю жизнь вдалбливают, что дети должны любить родителей, а ещё бабушек и дедушек, да ещё и "ближнего своего", потом ещё друга и товарищей по партии и ещё чёрт знает кого! А на самом-то деле все мы любим только самих себя, это уж истина, Кэп.

— А дети как же?

— А что — "дети"? Дети, это первобытный инстинкт. Вон, многие любят кошек гладить, так это же не любовь.

— Никак не пойму, но ведь дети — не кошки, как это можно сравнивать, чушь какая-то.

— Сам ты чушь! Ты врубись в мысль, не спеши, вдумайся, потом ругайся….не-е-е… помолчи уж, раз разговор зашёл… Дети только тем отличаются, что кроме мягкой шерсти у них есть мягкие ручки, и умненькие глазки, и вообще, Природа- матушка сделала так, что мы всех детей заочно любим за один только вид, который нас умиляет до соплей.

Хоть своих, хоть собачьих, даже поросяток и крокодильчиков! Почему? Да просто потому, что нам это приятно! Ты же не считаешь своим достижением то, что тебе нравится глазеть на женские ножки? Да, ладно, не суетись, знаю я, знаю…. Это инстинкты, Кэп, примитив, и вся твоя так называемая "любовь" — это просто комплекс первобытных позывов умноженных на такое же чванливое самолюбие!

— Док, но мы же болеем за них, готовы отдать свою жизнь, сколько таких случаев… Вон в Китае раскопали древнюю могилу, там после наводнения грязью внезапно завалило несколько матерей с детьми, а недавно скелеты раскопали. Так вот, все матери накрывали малышей своими телами. Все! Это факт?

— Не знаю, не читал. Только чего же здесь особенного? Я и говорю — инстинкты! И правильно, любой зверь за своего ребёнка горло передерёт. Только при чём тут любовь? Мы их просто пожизненно обожаем и всё! Фатум!

А теперь ещё прибавь людское тщеславие пустое, когда оно, кровинушка, стишок прочитает лучше других, станцует в платьице, тогда тебя изнутри гордость распирает, вот, мол какой у меня!… Фото с цветочками, бантик дурацкий или бабочку на шею, а оно ему надо?…У тебя трое, кажется?

— Четверо!

— О-о-о, видишь, как ты голосом нажал, "четверо!", тоже ведь себя уважаешь за то, что ты такой самец! Что ты, Кэп, какая же тут "любовь"? Это всё самоутверждение!

Я с ужасом понимаю, наконец его мысль и моё существо проваливается в бездну черноты, потому что всё сказанное доктором не открытие, многие такие мысли и меня раньше мучили, но я загонял их вглубь сознания и запирал на громадный замок.

Если этот замок сломать, то получится, что все высокие слова о служении, любви и самопожертвовании — пустой звук и жизнь вообще не имеет никакого смысла кроме пошлого ублажения своей персоны.

Тогда получается, что абсолютно равные права имеет и тот, кто лелеет свои инстинкты, совершая добрые поступки и называя это любовью, и тот, кто не произносит высоких слов, а просто хапает себе по праву сильного. Каждый ублажает себя. И всё!

Многое вытекает из такой простой мысли.

Но не хочется так просто сдаваться и я ещё лезу в драку за чистоту моральных основ бытия.

— Ладно, Док, а женщины? Разве у тебя не было потерь, от которых хотелось под поезд? Разве ты не страдал, не мучился, не воспарял к небесам, не писал стихи при луне?

— Ты, дорогой, весь переполнен штампами. Мало ли куда я воспарял и чего писал. Ты вот, когда голодный, разве не возбуждаешься при виде вкуснятины, а от запаха горячего супа разве не сходишь с ума?….. В любых чувствах могут быть обострения. Ты ведь у нас человек науки, так?

— Ну, сейчас-то вряд ли, но когда-то да, конечно…

— Тогда вспомни, были у тебя моменты острые как вспышка света, когда ты внезапно постигал истину, когда тебе приоткрывалась тайная дверца познания? Вспомни, был ли ты тогда счастлив до небес? А когда на вершину залезал? Или когда письмо получал, которого ждал два месяца?…А?

Тут он попал в точку. Я был. Я много раз был на пороге маленьких открытий, удач, невероятного счастья, от которого чувствовал себя невероятным гигантом интеллекта и везения. Приходится сознаваться, хотя мозг мой не хочет терпеть поражение в нашей спонтанно возникшей битве и судорожно мечется по неведомым кладовым моей памяти, как король по доске в поисках спасения от мата.

— Был, конечно. Но это же разные вещи!

— Увиливаешь, Кэп! Не хочешь сдаваться?! Тогда прояви свои научные мозги, напряги их хорошенько, и несколько однотипных явлений объедини в кучу, это же азы классификации, и согласись, что им присуща одна простая общая черта: все они по сути твои личные, первобытные, независящие от тебя ощущения и всё! И все они могут обостряться в зависимости от ситуации. И твоя любовь — это такой же примитив, как голод.

Тебе это нравилось, хотелось, вот ты и "любил". Всё просто как самокат!

— Нет, а как же ответная любовь, обоюдное счастье? Любовь до гроба?

— Кэп, ну ты же сам себя сдаёшь! Придумал бы что-нибудь позаковыристей… Там просто сложение двух желаний, которые по времени совпали. Кстати, в большинстве случаев, это я тебе как врач говорю, кто-то из двоих привирает, он просто временно что-то получает от этой остроты, но не любит по-настоящему, то есть его обострение в тот момент не достигает максимума. Лукавит.

Такой партнёр легко сдаёт своего любовника и чуть что, ширк хвостом и — на сторону! А потом все удивляются: "Ну, надо же! Такая пара была! Какое коварство!". И под поезд обычно лезет только один из двух, это пока ему другая любовь не встретится.

— Ну, ты и циник, Док! Пускай даже так…..А родители?

— А что, "родители"? Чего же их не любить, когда они денежку дают, и кормят, и гладят по головке, и внуков воспитывают, пока ты молод, и всё бескорыстно? Точнее почти бескорыстно.

А вот когда они от тебя потребуют чего-нибудь такого, что заставит сломать своё "Я" и накормить их любовь к самими себе твоим поступком, который тебе не по сердцу, тогда вам недолго и до ненависти дойти, уж тут примеров — миллионы, только шляпу подставляй. И ненавидят повсеместно и травят и режут друг друга, уж нам ли не знать, в нашей тюрьме. Но при этом нет ничего неестественного, инстинкты родителей противоречат инстинктам детей. И не надо высоких слов!

И мы кричим на детей: "Моральные уроды!!" Да они все обычные, нормальные просто хотят ублажить свою плоть. А преступники отличаются от "добродетельных" только тем, что у них ручка регулятора чуть-чуть набок сбита. Причём с рождения. И не по их вине! Вообще ни по чьей вине!

Это уж опять же Матушка природа подсиропила! Одним добродетель через край, эти в монастырь пойдут, другим — анархии чуть побольше и они готовы резать и папу и маму и любого, кто встал на пути. Тормоз слабоват! А они тут причём? Это я, так уже, в сторону отошел, профессия, знаете ли, всю жизнь по тюрьмам.

— Ты уж, Док, вообще договорился, тогда давай зебриков выпустим, облобызаем и подставим шеи, пусть режут, где-то же есть граница допустимости?

— Граница-то есть. Правда, не мы с тобой её ставили. Только слово "любовь" тут ни при чём. Хоть ты сам его и талдычил всё это время.

Хочешь, люби сам себя, ублажай свою прихоть, любя своих женщин и детей, а заодно и родителей, ну, можешь ещё напарника по связке полюбить в своих горах, если ты такой любвеобильный, хоть весь мир люби, но всегда помни, что это не то, чем ты мог бы гордится, это просто лично твоё свойство наслаждать себя, данное тебе Природой. Как музыкальный слух.

И если у другого смертного этого свойства нет, ты не кори его, может быть даже, пожалей за то, что он импотент чувства и не в состоянии испытать твоё блаженство, но не жди, что он переменится и с осиянным лицом выйдет навстречу.

Ни хрена он не выйдет. А пырнёт тебя тихо ножичком в тёмном проулке и на твои денежки усладит своё тело с купленной мамзелью. И от детей своих не жди ничего. Старики никому не нужны, нечего себя обманывать.

Они будут любить, пока твоей пенсии хватает на сухари с морковкой и разношенные тапочки, да на шоколадки для внуков, а за спиной твоей маячит хотя бы старый дом, который можно будет продать, любят, пока ты не начал ходить под себя и сам доползаешь до туалета, а в проявлениях твоего старческого маразма нет ничего опасного для общества. А то ещё подожжёшь что-нибудь, гнилая развалина, а им расхлёбывать….

Это я не о тебе, Кэп, я вообще. Старики — это обуза!

А особенно старики — развалюхи, которым то инсулин колоть раз в час, то судно подать, то их капризы исполнять!

А ты, Кэп, похоже, к этому стремишься и высасываешь сам себя до шкурки! Нет уж, ты полежи, встань на ноги и тогда, когда ты сможешь быть полезен, тогда все к тебе и воспылают этой твоей…любовью и приползут на коленях!

— А почему ты Док, эскулап несчастный, циник неисправимый, почему ты сейчас только так заговорил, а двадцать лет я и не подозревал в тебе таких слов?

— А, чёрт его знает….Да мы как то и не общались, очень-то, вспомни-ка, чего мне со здоровыми общаться?… И повода не было… И потом, раньше ты не грохался наземь, как барышня в пикантные дни, а ещё я, похоже, и сам уже стар становлюсь, болтлив и занудлив…да эти ещё летят, может, скоро уже и не удастся вот так мило поболтать…

— А как же "граница"?

— Граница?….Какая?… А-а-а, вспомнил…граница доступного поведения. А что, "граница"? Это такая условная линия, как линия горизонта, которую люди соблюдают, пока их это устраивает. А как перестанет устраивать, все её пересекают за милую душу и государство в первую очередь. Если только за это не бьют сильно!

Эти все сопли типа "не убий" да не "укради", да ещё "не обмани", они только для детей написаны, чтобы мир совсем не свихнулся. Иначе они начнут грабить с колыбели и тогда всё в тартарары полетит. Да ты что, Кэп, ни разу не наврал или не спёр ничего в жизни? Тогда ты даже не святой, ты чокнутый!

Да, ладно, не отвечай, вон покраснел как! Нормальный ты. Только вот беззащитного ты убить не сможешь, потому что у тебя барьер стоит на нужном месте. Вот и живи. А для начала полежи-ка ещё денёчек, а я тебе девочку с укольчиками пришлю.

И не переживай ты, всё у нас нормально идёт…Возьми у Шивы отчётики, посмотри, только не лезь пока ни во что, я тебя умоляю!

— Ладно, Док, немного полежу.

— Вот и ладушки.

Эй, Айра! Айра! Просыпайся-ка, голубушка, солнышко встало, пошли отсюда…… давай, давай, двигай…Надо этому герою таблеточку принести, а то от укольчика он ещё расплачется, пожалуй, ну и уточку, конечно…. осторожно, тут вот не вмажься в стеночку, там рукояточка нехорошая торчит…

На этот раз я просыпаюсь без сновидений. Просто открываю глаза с ощущением давно забытой свежести восприятия.

— Проснулся, Вад?

Это Мария, высокая, красивая блондинка, настолько уверенная в своей неотразимости, что мне всегда неловко рядом с ней, а порою хочется даже куда угодно спрятаться, потому что её холодная красота только раздражает своей недостижимостью, но ей этого не объяснить.

Это чисто мужская черта — опасаться и неприязненно относиться к женщинам, природная порода которых создаёт непреодолимый барьер, о котором они догадываются с полувзгляда. А после двух суток небритости и немытости…

— Привет, Мари… Сколько я лежал?

— Двадцать часов почти… Как спалось?

Почему-то я краснею сам того не желаю начинаю несильно хамить, странная защитная реакция организма, который бубнит моим охрипшим и провалившимся в желудок голосом:

— Зря провалялся только, времени жалко, не до того сейчас, извини, Мари, пойду я…

— Разве можно, да ещё босиком, вы уж не мальчик, надо бы ещё подлечиться, я сейчас у Дока спрошу.

Только тут я замечаю, что и впрямь мои уродливые пальцы нелепо торчат без обуви, мало того, весь мой костюм висит рядышком, фу ты, срам какой-то, и опять краснею как болван и начинаю одеваться.

— Где ОНИ?

— Близко, я видела новости, уже всю ракету видно, катера висят на крыльях, говорят, один катер отлетел в сторону и летит на расстоянии. Давайте-ка я один укольчик сделаю, это Док приказал, всё равно же вы не послушаетесь и удерете, да я уже и набрала в шприц.

Укол так укол. Она уже "набрала"….Это довод. Раз нолито, надо выпить.

Молча соглашаюсь, должен же я хоть чем-то расплатиться за то, что со мной возились, волновались, наверно, как бы не загнулся? Не люблю я медиков, но прекрасно понимаю, насколько неблагодарны мы к ним, пока не стукнет настоящая болезнь.

Игла входит с такой неожиданной и резкой болью, что я невольно вздрагиваю, а Мария извиняется, и теперь очевидно, что руки её дрожат, а глаза красны, и, видя, что я это заметил, она прижимается ко мне лицом и шепчет "Страшно! Как страшно!".

Я как дурак злюсь на себя за свою нелепую позу, за глупые мысли, только что проскочившие в голове и понимаю, наконец, эгоист и тупица, что жуткий страх ожидания беды сдавил и парализовал всё её нежное существо, но не могу ничего придумать лучшего, как тихо гладить ее по голове и короткие шелковые волосы меня самого успокаивают и разнеживают.

А в моей голове в то же время медленно рождается бешенство на тех, кто исковеркал жизнь этой девочке, которая всю жизнь поступала правильно. Она всё делала так, как учила её мама, и колледж, и Родина, и Президент. Она училась, работала, хотела накопить немного денег и устроить своё маленькое гнездо, а вместо этого двадцать лет болтается бог знает где, формально убитая, и уже снова обстрелянная ядерными зарядами по чьей-то черной воле. И ей уже почти сорок, а жизнь заново не проживёшь. Если вообще удастся выжить.

— Помнишь День Развода, Мари? Помнишь, мы по десять полутрупов в день вылавливали из-за попыток самоубийств? Разве тогда не было страшно?

Она ничего не отвечает, только сопит себе, бедолага.

Суицид тогда в первые дни захлестнул станцию и ничего нельзя было поделать, кроме как оживлять слабонервных и отправлять в морозилку на некоторое время, в анабиоз.

Не каждому дано пережить отторжение от стаи. Это давно известно. У индейцев даже казнь такая была, вождь говорил: "Иди и умри" и преступник садился под дерево и сам тихо кончал счеты с жизнью. Это я где-то давно вычитал.

Больно, ох, как больно быть изгоем. Как бы ни плохо было жить на Земле, пусть даже испоганенной и отравленной страхом страшной войны, там всегда оставалась вера во что-нибудь, в какое-то изменение к лучшему, а вместе с ней жила и надежда.

А нашу тюрьму ещё долго многие её постояльцы так и звали "Могилой", за то, что никаких надежд она никому не давала.

— Мари, помнишь как неожиданно объявился святой, звали его Норман, кажется, помнишь, лысый такой, обычный инженер из технической обслуги. Каждый день этот мессия гнусавил проповеди про конец Света, и не запретишь ведь, он — Свободный, не бить же его, нам тогда только насилия не хватало!

Так, плакать уже перестала, умница, давай, бери себя в руки.

Трудно сказать, что тогда победило, я думаю, что в первую очередь — время, но не последним лекарством для всех был пример нашей активной группы, которая после отлёта от Земли стала центром жизненного любопытства. Ничего особенного, впрочем, мы и не вытворяли.

Просто занимались на тренажерах до изнеможения, ввели ежедневную передачу новостей, устраивали демонстрацию научных открытий, свободного времени стало намного больше, никто больше не летал на Землю, мы все постепенно становились кусочками одной семьи, деваться друг от друга было некуда и чтобы выжить пришлось выполнить христианскую заповедь и полюбить всех ближних своих.

Наверно хорошо, нам тогда просто повезло, что не пришлось драться за власть, выбирать вождя, проламывая головы несогласным, потому что Инструкция в электронной голове Первого не давала никаких свобод и фантазий на эту тему, все остались работать на своих местах, это только потом, значительно позже, глубоко расковыряв седьмой уровень допуска, Поль со своей командой научился вводить новых людей, то есть наших детей и некоторых зэков, на рабочие места и менять их статус….

— А помнишь, Мари, как потом, женщинам захотелось иметь детей? Значит, страх прошел и мы доказали, что и здесь жизнь возможна! Ну, ведь было же это? И сейчас докажем, что мы ещё на что-то способны. И у тебя ещё будет бэби, если захочешь! Что? Не хочешь!? Или не веришь? Да к тебе же лучшие наши мужики неравнодушны, да ты только пальчиком помани и у твоих ног будет свалка из этих болванов, которые не хотят видеть какая ты красивая…

Наконец то, судорога плеч сменилась кисельной мягкостью, даже слабая улыбка появилась, вот и умница.

Да, и в самом деле, нам повезло тогда, что медиков на станции хватало, аппаратура была современной, рожай, не хочу! Биологи умели делать детей даже в пробирках, для них роды в космосе стали праздником, научным экспериментом.

А для многих это стало смыслом выживания. Мы разрешили браки. Ведь было очевидно, что летать нам ещё предстоит долго. И дети должны были занять наши места. И никогда больше мы не теряли надежды. Той самой, что потеряли в начале, при бегстве.

Надежды вернуться Домой.

Собственно говоря, весь наш полёт был началом длинной космической дороги к Земле, на железной и почти неуправляемой барже без двигателя.

— Ну, тебе лучше?… Мари-и? Я поплыву, ладно? Как там малыши?

— Всё хорошо….Не сердись, Кэп, нашло что-то, всё, я уже в порядке…. Лёсик тебя ждал, загляни, если сможешь, и Доку скажи сам, что смылся, а то он меня съест со штанами…

Я убегаю из Крестов, торопливо застёгивая на лету свои тапочки, от уютной барокамеры, от Марии, от её горьковато пахнущих волос, стараясь скорее прийти в себя и сделать всё, что могу, чтобы защитить их.

— Первый! Доложить обстановку за последние двадцать часов.

— Время двадцать три шестнадцать. За время дневного и ночного дежурства происшествий не было. Оправление, питание и прогулка прошли по графику. Сейчас работает третья смена.

Днем совершались ремонтные работы снаружи, все группы вернулись, задания выполнены. Замечено неоправданное перемещение заключенных для использования их в ремонтных работах, начальнику караула сделано замечание.

Из-за прекращения утилизации замечено выделение газов выше допустимой концентрации. Технические службы оповещены. Физическое состояние начальника станции в норме, на время отсутствия его замещает Сто двадцать седьмой. Сообщение закончено.

— Понял. Объяви дежурному — связь открыта.

— Есть объявить.

— И дай вызовы. С переводом. Конец связи.

— Даю вызовы.

Теперь он вспомнит всех, кто искал меня за эти часы и начнёт с ними соединять. Автоответчик ты мой! Я просто умиляюсь от этого монстра, за двадцать часов соскучился.

Ничего неожиданного, прослушивая сообщения, я вваливаюсь в пультовую. О военном положении напоминают только шлюзы между отсеками, которые обычно открыты, да ещё полная тишина в туннелях.

Кто может сидеть в пультовой? Конечно же, Сто двадцать седьмой — начальник астрономической группы Морис Белли. Прекрасный организатор, он проводил все выходы в космос и пока что, тфу-тьфу, всё прошло на удивление гладко.

Мы смотрим, что произошло за время моего выпадания в осадок. Наш телескоп — не театральный бинокль, диаметр его зеркала — около трёх метров, такой может увидеть в космосе горошину, поэтому все детали вражеского корабля зафиксированы с высокой чёткостью. Да, всё так, как сказала Мари. И катер рядом.

— Кэп, надо признаться я не ожидал. К чести их капитана, он не свернул после неудачных выстрелов, не засыпал нас градом ядерных бомб с запрограммированным подрывом, мы бы и не рыпнулись тогда, а ведь мог бы…А теперь смотри, гад, спокойно, как в психическую атаку, прёт вперёд, хотя, впрочем, что ему оставалось ещё? Либо резко свернуть, ожидая выстрела в спину, либо добиваться своего и идти к цели.

— Чего ты удивляешься, Мори? Кто мы ему? Допотопные монстры из прошлого! Он и думать не может, что здесь есть люди, женщины, дети. Хотя, чёрт его знает, наверно, его бы и это не остановило, если вместо "Здрасьте" он шарахнул в нас три ракеты.

Морис провёл не одно совещание со специалистами и мы уже многое знаем о чужаке. Это я прочитал, пока валялся.

Три катера. Один отошел и движется по инерции параллельно. Оба, и катер и корабль, синхронно притормаживают, к нам они движутся, развернувшись задницами, отражателями двигателя, время от времени, тормозя яркими вспышками. Может быть, они хотят разглядеть нас, используя свет тормозного излучения, трудно сказать. Во всяком случае, им самим с такими световыми бликами маскироваться бессмысленно, поэтому наши враги этого не делают, а наоборот, смело пытаются определить наше положение с помощью радиолокации, но что они предпримут, обнаружив Ковчег, сказать трудно.

На трёх крыльях корабля хорошо видны фланцы переходных шлюзов для стыковки и для выхода экипажа, именно отсюда выйдут наши завоеватели с автоматами или с чем-то более совершенным в руках, неся смерть.

Крыльями мы их называем по-старинке, это просто три плоскости для посадки катеров, летать в воздухе эта громадина, конечно не будет. А вот катера, кажется, могут и в атмосфере, судя по их виду.

— Мори, интересно, автоматы будут стрелять в безвоздушном пространстве, при температуре абсолютного нуля?

— Я думаю, Кэп, у них не автоматы. Лазеры, стрелки с ядом, гвозди калёные, всё что угодно, но автоматы — вряд ли. Хотя, за столько лет, наверно могли и автоматы сделать для космоса.

— Сколько им ещё лететь?

— Трудно сказать. Если использовать катера, то ещё часов пятьдесят, а кораблю чуть больше, им же нужно медленно затормозить, чем ближе, тем медленнее они будут передвигаться.

— Интересно, они не могут ловить наши переговоры?

— Вряд ли, всё-таки станция — это сплошной металлический объем, радиоволны не должны выходить за её пределы.

— Когда вы начнёте ложную локацию?

— Когда они будут на расстоянии опасного рассеяния, если их нервы не выдержат и они выстрелят в скалу с Глазом, то обломки скалы разлетятся веером и смогут их повредить.

— Неужели Глаз не жалко?

— Мне себя жалко. И женщин наших. И детей.

Я облетаю станцию, ужинаю в одиночестве, дежурные провожают меня странными взглядами, все напуганы ситуацией, а тут ещё летает начальник, который падает в обморок как девица, занудливо бурчит и придирается к мелочам, однако, я доволен положением дел, потому что боялся худшего.

Боялся, что опять, как после Дня Развода, будет волна психозов и попыток самоубийства, боялся, что беспричинно взбунтуются заключенные, потому что паника — не лучший советчик, я много чего боялся, но пока что Боги, в которых я не верю, к нам милостивы.

День 1238

— Сэр! Мы нашли их!

— Спокойнее! Спокойнее…. Как нашли?

— Локатор, сэр. Где они висели, так там и торчат! Да куда им деваться, сэр! Мы их обнаружили на тридцати Гигах*, направление совпадает с направлением нашего движения, фазовое смещение соответствует картине общего вращения цели, количество отражателей значительно, но сигнал слабый, что и должно быть в случае локации замаскированного объекта, сэр!

— Почему на других частотах нет подтверждения?

— Трудно точно сказать, сэр! Материал покрытия может проявлять резонансные свойства на отдельных диапазонах и тем самым ослаблять защиту, но нам же не дали его а-че-ха. *

— А чем-то ещё можно объяснить такой эффект?

— Да, сэр, можно, я думаю, что аналогичный эффект дают ложные отражатели, например, полоски фольги, но только они не могут все вместе давать синхронную картину смещения, так как каждая полоска будет болтаться сама по себе.

— А оптика?

— Не знаю подробностей, сэр, но оптики не дают подтверждения, они ничего не видят кроме камня, сэр!

— Какого камня?

— Метеорит, сэр! Хороший булыган. Метров двести в поперечнике.

— Кто догадался применить разные частоты?

— Сержант Грэмс, сэр!

— Сержант Грэмс!

— Я, сэр!

— Благодарность, сержант!

— Есть, сэр!

— Кто на оптике? Доложить.

— Рядовой Смози, сэр! Мы боимся сказать точно, но прямо в той точке, откуда бил лазер, висит камень, метров двести, судя по всему, обычный метеорит, но точно сказать трудно, нас слишком болтает, сэр! Торможение мешает, сэр!

— Почему вы уверены, что это камень?

— Характер изменения изображения, сэр! Он вращается с постоянной скоростью, поверхность изломанная и соответствует основным признакам метеоритов, цвет, фактура, потрогать бы его руками, сэр!

*АЧХ- амплитудно-частотная характеристика, термин из радиотехники.

— Я думаю, ещё потрогаем. Продолжайте наблюдение и докладывайте обо всех отклонениях, что бы вам ни показалось необычным, докладывайте. Кстати, есть затемнение от станции?

— Нет, сэр! Точнее, мы его не нашли. Поэтому мы и не уверены в результатах локации. Станция должна перекрывать часть звёзд, а этого мы не обнаружили.

— А не могли они сделать имитаторы?

— Могли, сэр, мы уже обсуждали это. Если у них есть лазеры, да конечно же есть, они могли, наверно, сделать управляемые излучатели, имитирующие свет звёзд, перемещаемые в пространстве, но это очень сложно, ими же надо постоянно управлять, сэр!

— Не забывайте мальчики, там люди, учёные, причём, как выяснилось, они очень хотят жить. Я думаю, на их месте вы бы бегали как обезьяны с лазерами в руках, чтобы остаться в живых.

— Так точно, сэр! Бегал бы!

— Так станьте хитрее этих обезьян. Они — враги нашей нации и всего человечества, их надо стереть в пыль и каждую пылинку пропустить между пальцев, потому что один раз, убитые, они всё же сумели удрать, и я повторю ещё тысячу раз: думайте! Всё время думайте! Ибо мы тоже смертны!

— Так точно, сэр!

— Дежурный радист!

— Рядовой Флостер, сэр!

— Передавайте вот эту радиограмму открытым текстом в течение часа. Я думаю, они уже близко. После каждой посылки прослушивайте весь диапазон на пределе чувствительности. Не шепотом же они переговариваются, должно же что-то просочиться в эфир, ловите их, ловите! У них там мощнейший мозг постоянно общается со всем экипажем, и всё это по радио, надо засечь любой сигнал.

— Есть, сэр!

Волнение гончей, страсть охотника, умноженные на ощущение собственной опасности, неведомое впереди, всё это приближалось с каждым часом. Враг видел нас, это очевидно. Что увидели мы, неясно. После расстрела ракет, казавшегося невозможным, я не получил никаких объяснений с базы, кроме команды "НАСТАИВАЕМ УНИЧТОЖИТЬ ЗАКЛЮЧЕННЫХ", никакой помощи. И чем медленнее мы движемся, тем сильнее ощущение опасности, кажущееся нелепым в этом абсолютно пустом конце Вселенной, где даже одиночный метеорит становится объектом для наблюдений.

Два отделения в полном автономном режиме сидят в своих катерах в полном вооружении. Один катер уже отошел от нас. Это красная тряпка для неведомого быка, а мы — тореро.

И я знаю то, чего не знает ни один солдат на борту. Как бы нам ни запудрили мозги, стоит только мне или любому катеру подойти близко, этим подонкам конец, у меня есть заветное кольцо, сорвав которое, я вызову взрыв всех боеголовок сразу, а обломков от моего корабля хватит, чтобы продырявить две такие станции. И никакой самый мощный лазер меня не остановит. Мне бы только подойти поближе.

Но всё же как странно ощущать себя зверем, загнанным в джунгли, в этой нелепой пустоте.

Послание

— Сто пятый Седьмому.

— Есть седьмой!

— Кэп, они прислали радиограмму открытым текстом.

— Собираем Круг, готовься.

— Первый, собрать седьмой круг срочно!

— Есть, седьмой круг.

И снова мы совещаемся. Васька, поправляя оставшиеся волосы, медленно пересчитывает всех, кто собрался и зачитывает текст радиограммы:

" Первому, Начальнику тюрьмы, или лицу его заменившему, начальнику караула или лицу его заменившему, коменданту станции или лицу его заменившему, предлагаю начать переговоры о передаче полномочий в соответствии с решением спецотдела ООН N………" Капитан Скрэбл.

Тааак….Перетак! То, что это провокация, очевидно. Но зачем? Оттянуть время? Но какое время и зачем? Мы и так затаились и не спешим раскрыться.

— Василий, проверь, ведётся ли сейчас локация?

— Нет, не видно.

Локации не было, а это могло значить всё что угодно. Может, враг устал, смешно и думать про такое, но скорее всего, наоборот, он раскрыл уши, замер и слушает. А это значит, что он просто не знает, где мы прячемся. Всё ещё не знает. Это прекрасно!

— Локация шла на какой частоте?

— Они перебрали все частоты, а в последние часы непрерывно сидели на тридцати Гигах*, может быть нас там видно? Или они что-нибудь видят и думают, что это мы? Может быть, сеть?

— А на нашей частоте не сидели?

— Да, вроде, нет.

* Гигах — Гигагерцах — частота сигнала локатора (слэнг)

На одной из частот, которую мы называли "нашей", в узком диапазоне, наш защитный материал работал почему-то хуже, он "отсвечивал", но об этом знали только очень узкие специалисты на Земле. Может быть, они все уже ушли на пенсию или в мир иной и унесли этой маленький секрет с собой, а, может быть, те, кто нас ловят относятся совсем к другой организации, а не к нашей Базе? Может быть это террористы? Скорее всего и Базы уже нет как таковой. Господи, одни вопросы!

Ладно, сейчас неважно, какие они, наши враги, военные или религиозные, но похоже, что опасность нам грозит немалая.

— Куда они сейчас движутся?

— Астры говорят, что всё в ту же точку, на Глаз. Его то уж они точно заметили, такую каменюку и слепой увидит.

— А наши железки на камне не будут видны?

— В оптике могут, а локатору не отделить, ему что железо, что камень. Если залезут на Балду, то увидят.

Сейчас мы должны совсем затихнуть, спрятаться в свой панцирь полностью. Наружу из-под меховой шкуры торчит только объектив телескопа и антенны, да и они частично прикрыты. Осталось только полностью прекратить подачу света и задраить

Все эти соображения мы обсуждаем несколько часов, но выхода из ситуации нет, уже давно пришлось свернуть щирокие раскладные крылья солнечных батарей, закрыть все окна светоприемников, а это значит, поставить под угрозу уничтожения все наши плантации, прекратить переработку отходов, даже если сейчас кто-то умрет, его тело должно оставаться внутри.

— Да вы понимаете, что самое страшное — оставить без света растения! С таким трудом вырастили и довели до совершенства питомники, что мне до ваших частот и ядерных фугасов? Жрать станет нечего, так и так загнёмся! Неужели неясно!? Неужели нельзя окна хотя бы с обратной стороны открывать? Ну побегаем немножко, так ведь для себя же!…

Это биолог **Лю Фынь разошелся не на шутку, защищая своё дитя — вид его гневен и он, конечно же по-своему прав, но никто из нас не знает точно, видны мы или нет, какие планы у висящих совсем рядом врагов, какая у них оптика, поэтому перестраховываемся, боимся до смешного, если бы только это могло быть смешным.

— …требуют ювелирного ухода, постоянной заботы, а свет для растений — самое важное. Забыли что ли? А растений много видов и все они очень капризны, большинство имеет цикл созревания — всего несколько дней, в списке там и водяные водоросли, и грибы, и бамбук, и куча всяких других и все они в комплексе, в биоценозе, вы можете это понять, вояки, тоже мне! Да и бактериям нужен и свет и биомасса, а что мне прикажете сказать червям? Чтобы они поспали в темноте, пока мы тут с какими-то охламонами разбираемся?

И точно также злятся все те, кто честно выполняет свою работу, поэтому скандал тихо катится по рельсам здравого смысла и компромиссов.

На всякий случай Круг решает половину посевов вырезать, превратить в консервы, сохранив их корни так, чтобы потом быстро посеять снова. Тогда у нас будет запас еды и надежда на новый урожай. Но совершенно очевидно становится, что это ненадолго и не решение. Длительную осаду мы, конечно, не выдержим! Ещё два-три дня и всё, придётся поднимать руки.

Но пока что надо бороться.

Все свободные люди на станции сейчас сядут на уборку растений, даже большая часть зэков… Несмотря на договор, я боюсь их. Конечно, много лет назад авторитеты были в законе и ослушание каралось тут же, на месте.

Но за столько лет полёта у кого хочешь крыша съедет, а оружия у нас нет и не дай бог, они вырвутся, наделают бед, поэтому пусть лучше по-прежнему сидят в своих ячейках и смотрят жалостливые киношки про любовь, сопли со слезами по щекам размазывают.

У них ведь и раньше был немалый сдвиг по фазе в смысле понимания этики человеческих нравов, а сейчас это совсем зомби, ни чувств человеческих, ни норм, ни границ, только пожрать, поспать и в гальюн — все интересы.

Поэтому с них не снимается звуковая защита. В случае любого нарушения Первый выдаст по ушам звуком, сравнимым с ударом кувалды, этот звук ушам вреда не приносит, бьёт прямо в нерв, не каждый такое выдержит, точнее, никто.

А вот вожаки держатся по другому. Эти сейчас и в тренажерке первые, и программы частенько смотрят технические, развиваются, навёрстывают упущенные годы. Сейчас они допущены ещё и к новостям, выходящим каждый день, так что в курсе всех событий. Пусть и листики пощиплют.

Собственно, из более молодых вожаков и собрана группа помощи, которая уже прошла подготовку и в космосе, и здесь, в имитаторе, пустой пусковой шахте, в которой такой же вакуум, такой же ноль температуры, только улететь невозможно, а вот учиться двигаться, сверлить и сваривать — сколько угодно.

На станции вводится запрет на все лишние перемещения, ограничиваются радиопереговоры, выключается основной свет во всех вспомогательных помещениях, остаётся только дежурный, наши локаторы, радиопередатчики блокируются так, чтобы никакой случайный сигнал не выскочил наружу. Выходы в косм полностью прекращаются, хотя тренировки движения на Волоках будут продолжены в темных коридорах станции, все люки задраены радиозащитными панелями. Из всех развлечений для наших людей остаётся только напряженная работа и тренажерная, да программы новостей с киношками.

Айра

Рука туда, рука сюда, туда, сюда, когда же они кончатся?

Хорошо бы отвлечься, о чём-нибудь подумать.

Лучше мочилок игры нет! Надо оттолкнуться от стенки, перевернуться так, чтобы подлететь к другой стенке ногами вперед, там опять оттолкнуться и так и летать между двумя стенками в тренажерке. Стены тут мягкие, никакие трубы не торчат, классно!

Вообще-то это обычное упражнение, здесь его все делают с детства, а мочилки начинаются, когда чувак летает рядом и надо в полёте замочить его, стукнуть, или дёрнуть так, чтобы он потерял ориентацию и врезался бы в стену чем угодно, только не ногами. А самой не съехать. Класс! Девчонки в это не играют, слабень! Им бы видашки зырить, особенно про средние века, ах, я падаю, дама в розовом, ах, кавалер со шпагой, ах, платочек с её буквой, ах, любовь с этой самой буквы!

Их бы сюда, этих кавалеров, я бы им перья со шляпы повыдергивала быстро, а то ходят там как павлины цветные!

Только играть не с кем. Раньше куча пацанов кувыркалась, а сейчас все бегают, суетятся, "Ох, у нас тренировка!" "Ах, у нас занятие!" "Эх, мы сегодня сварку в косме изучали!" Или заседают с умным видом, лучше и не соваться. Одни старики качаются туда-сюда, тоже мне, занятие, так можно часами болтаться и не устанешь нисколько, пакеты и то чистить гораздо труднее, особенно в темноте.

Ладно хоть развлекаловка сегодня — листочки собирать с водорослей, или лиан, чёрт их разберёт, говорили на уроке, не помню. Они мерзкие, скользкие, сок течёт жёлто-зелёный, душно как в бане, сразу всё тело потом покрылось, да ещё давай им — листики в этот пакет, а корешочки — совсем в другой, а орешки — в третий, аж тошнит, зато народу — куча и все этим занимаются, понятно, есть все хотят. Рука туда, рука сюда….

Говорят, говорят, я почти ничего не понимаю, чего-то взорвали, а оказалось, это Глаз сделал, он у нас, не только живой, но ещё и шарахнуть может промеж глаз. Тогда чё они его отпихнули, я ж видела, висит в стороне, в новостях показали.

Меня раньше сюда не пускали, ах, оранжерея! Ах, ты поломаешь! А сегодня что-то вдруг расщедрились, может, боятся, что еда врагу достанется? Да у него, небось и своей хватает. Только интересно, какие они там? Как в одной видашке — корабли в море, пальба, паруса, мачты трещат, а он в белой рубашке и со шпагой в руке, и весь такой красавчик, сил нет, платок на руку кладёт, чтоб она свою не запачкала и ей протягивает, ах, "Мадам, вам не причинят никакого вреда"…

Ладно, фантасты, насочиняли, море, корабль, ясно, что такой ящик сразу перевернётся, и вода никогда ровно не лежит, а в шар сворачивается, чё я, совсем дура, что ли, но когда он ещё шляпу с пером снимает и кланяется, я вся умираю просто.

А биологи, говорят, испытывают каких-то чудищ, сами насочиняли и дали Чуче, а она их рисует как живых, Старик-то, оказывается от этого и отключился, устал, плыл себе домой, а на него из-за угла и вылезла жуткая морда, я бы, наверно тоже тарашки закатила, страху то! А они и не заметили, обормоты, хорошо, я туда заскочила. Все сейчас какие-то ненормальные на Ковчеге.

Ма домой пришла издёрганая, стала объяснять про скафандр с катушкой, а я чуть не уснула от скуки, ма говорит, они нас спасти смогут, эти катушки, потом разозлилась, ты, шипит, уже взрослая скоро станешь, у тебя Ритуал через месяц, а ты всё по стенам скачешь, мартышка! Наплела на меня, потом вдруг сама же обиделась и полетела к своим. А чё я? Не понять этих взрослых.

**- Чу, дай киношку про вампиров…., хотя, нет, дай порисую лучше, ща я им такую рожу нарисую на одном месте, все глазищщи повылезают…!

А вчера полосатого видела. Я думала, умру со страху, а оказалось, обычный старик, за сорок лет уже, седой, худой, одет, как мы, только охранник рядом, а то я бы и не догадалась, кто это. А глазищами как зыркнет, я чуть не сходила, они же все убийцы, в скуле говорили.

А Старик в новостях говорил, они помогать будут…Чудно!

День 1240

— Сэр! Они производят локацию, сэр!

— Что?!! Чушь какая! Зачем им локация? Они и так нас прекрасно видят!

— Сэр, это точно локация, но они не нас ищут, работает антенна с узким двойным лучом, сканирование по площади, может быть, они боятся метеоритов, сэр? В нашу сторону почти не светят, мы случайно отловили боковой лепесток, они не нас, сэр!

— Что не нас?

— Ищут не нас, сэр.

— Откуда идёт сигнал?

— Локатор рядом с камнем, то есть, с метеоритом, сэр, в сотне метров от него. Именно там мы заметили станцию позавчера, сэр!

— Может быть, они поняли, что терять им нечего? Может быть, это ответ на наше радио? А может быть, это ловушка? Глазами видно что-нибудь?

— Нет, сэр! Затенения звёзд не видно, только камень блестит, теперь уж точно видно, что это камень, и не очень то и большой.

— А локация?

— Подтверждает, как и было, наличие слабо отражающей цели, сэр! Но большой по размерам, так что похоже, что это — они.

— Ну, не за камень же они спрятались?! Если это вообще их ржавая галоша! Что-то не так здесь, что-то подозрительно не так. Как по-твоему, сержант, мы можем дать им зарядом по черепушке?

— Опасно, сэр! На таком расстоянии даже капельные осколки прошьют нас и можно будет откидывать большие спагетти через нашу жестянку! Я уж не говорю о камне, который здесь очень странно торчит. Они его с собой вместо катера, что ли таскают? Тогда на нём должны лежать каменные вёсла.

— Смешно, сержант, молодец, всех развеселил. Так что будем делать?

— А ничего особенного, сэр. Мы тут подумали, простите, сэр, я скажу. Запустим туда катер, ребята скажут этим олухам пару ласковых, можно даже зайти на это корыто, а там видно будет. Они же без оружия. А у нас, слава богу, и шариковые и парализующие, и деморализующие средства есть! Да мы же думали об этом, сэр, и план составлен. В крайнем случае, оставим им на время наш заряд, пусть в руках подержат, если в штаны не наделают, а потом его же и подорвём, когда отойдём чуть подальше.

— Да, но что-то не так в том плане. В нём нет трёх ракет, сбитых неизвестным лазером и я каждую секунду жду этого выстрела. Конечно, корабль он не пробьёт, а вот катер — может. И тогда одного выстрела им окажется достаточно, чтобы весь экипаж в этом катере ушел в вечный полёт.

Вот, олухи, только смеются, но я люблю их за это любовью такого командира, для которого солдаты — продолжение его самого, в них его мысли, его знания, его упорство в достижении цели.

Конечно же, подойти на катере — проще всего. Но тогда уж лучше подходить на Флаге*. Всё равно мы все одинаково рискуем. Но на корабле — меньше. Только вот, маневренность нашего слона маловата, не врезаться бы, уж больно массивна эта летающая кровать, места мокрого не останется, если плохо причалить. Значит, надо причалить хорошо, а заветное кольцо всегда при мне.

А ещё они не знают, что База дала мне категорический приказ не повредить этот чугунный унитаз, не знаю уж, на кой ляд он им нужен на Земле, но генералам виднее, конечно.

Только генералы плохо знают меня, и уж, случись что-то, я не буду разводить дипломатию, а превращу это место Галактики в маленькую звёздочку. Так учил меня отец, так учила улица — не разводить сопли, а бить, и не было ещё случая, чтобы победитель оказался бы неправ. И армия и вся моя страна и даже духовник всегда нацеливали вперёд без сюсюканий и попыток оправдать свою слабость.

— Ну что, смельчаки, наржались? Тогда слушайте внимательно… То, что перед нами не безобидная бабушка, а сильный, притаившийся зверь, теперь стало совершенно ясно. Так замаскироваться может только тот, кто готов к прыжку. Вы, юмористы, хоть чем увешайте наш флагман, а он будет светиться как фонарь. Можете для устрашения развесить на нём свои трусы, это единственное, что спугнёт настоящего противника.

А они не собираются сдаваться, они задраили все люки, закутались в свою маскировку не от холода, так что из-под этой шубы ждите кинжала. Только ждите, не скаля зубы попусту, а залезьте в его шкуру и скажите мне, что они замыслили? Откуда покажется его страшный рог и что он из себя представляет?

Лазер? Не хватит силы на флагман. Так что же ещё? Чего мы можем бояться? Да, да, бояться! Потому что мы ввязались в настоящую драку и когда мы сломаем рога этому бизону, я буду гордиться вами и мы сложим гимн в нашу честь, а сегодня — думайте. Локатор — это червяк на крючке. Но не идти к нему мы не можем. Поэтому всем катерам вернуться на флагман, скорость снизить максимально, маневрировать до сближения на нулевой и смотреть и слушать постоянно. Сержант! Выполняйте!

— Есть, катерам вернуться, маневрировать до сближения и слушать, сэр!

* Флаг — флагман (слэнг)

Мария

Старый, седой, маленький и какой-то жалкий, но до ужаса родной, скрючился, поджав ноги, задумался о чём-то, всегда я не знаю, как к нему относиться, его и жалко, с одной стороны, а с другой, я всегда боюсь его колкого ума, его ехидной реакции на все мои действия.

Устал он, глаза вечно сонные, а сам как мальчик, летает по нашим коридорам, до всего ему дело есть. Я знаю все его привычки и знаю, что меня он недолюбливает, непонятно только, за что, хотя, честно говоря, он ко всем женщинам здесь так относится. Это ещё с Земли, там что-то не сложилось у него с женами. Обжёгся на бабах.

А вот от детей он с ума сходит, играет с ними часами, все они любят его, говорят, у него и своих куча и внуки есть, тоскует по ним, наверно. Все мы тоскуем по своим, может и к лучшему, что у меня пока нет малыша, хоть и страшно, что вся жизнь так и пролетит в этой мышеловке.

А с другой стороны, неплохо мы жили. Пока эти не прилетели, часто казалось, что всё плохо, а сейчас мне уже страшно, что наш безмятежный полёт может закончиться вот так просто, бабах и всё. И по другому видятся наши двадцать лет.

Может и дура я, что не захотела здесь родить, летал бы сейчас по станции мой кусочек. И предложений сколько было, да и сейчас мужики липнут, а этот, странный, не замечает как будто.

Не знаю, может именно это равнодушие и задевает, тянет к нему, просто посидеть рядом, а уж если рукой коснётся, я просто улетаю, колдун он, что ли, или экстрасенс?

Руки простые, волосатые, надёжные, все вены тонко просвечивают, так и хочется вколоть витаминчика, а на коже уже пятна пигментные, старость не скроешь, хотя он и не пытается её скрывать, как будто жить ему вечно. К таким рукам хочется прижаться, стать маленькой и утонуть, как в колыбели.

Через несколько часов начнётся. Никто не может сказать, что именно. Почти месяц они готовились, а сейчас вон, висят рядом чужие, хоть и свои, казалось бы, люди, а — враги!

Висят, наружу не выходят, а мы в темноте готовимся к большой боли. Нам сказано всё привести в полную готовность, перевязочные, барокамеры, коконы, кровь проверить, запас воды и еды сделать, отсеки закрыть.

Кольцо перекрыли, теперь уже все отсеки живут отдельно друг от друга. Будем как в погребах прятаться, а он пойдёт в первых рядах, ему, конечно, больше всех надо, как будто моложе нет! Хотя, что же я? Может он и прав, молодым ещё пожить! А я какая? Сорок уже было. Но ведь не восемьдесят же!

Ладно, отнесу себя к средним. Юная дева среднего возраста! Тоже мне, дева! Два брака неудачных, просто дурацких, сделанных назло мамаше, душившей меня своей моралью, попытка приспособиться к совершенно чуждым мне мужикам, пока поняла, что надо свить гнездо, прежде чем тащить в него кого ни попадя. А уж как совьёшь, можно и принца искать, а на худой конец, одной малыша завести. И вот, на тебе, завела!

А ведь это он, Старик заставил меня учиться, а то так бы и осталась тем, кем была и бегала бы на раздаче за пять тысяч в год… Хотя, деньги здесь ни при чём, просто он показал жизнь так, что стало ясно, что до сих пор я по изнанке бегала. А она не серая, а яркая и цветная. Вместо сплошных грязных пакетов и щипков за задницу, открылись какие-то необъятные просторы. Как из болота в горы! А там — бесконечность. А когда видишь такую необъятность, сразу хочется по ней не просто идти, а — лететь!

Айра

Старщая разрешила отнести завтрак в пультовую, классно, всё лучше, чем в этой столовке торчать, и Гесс, может быть, там сейчас, надоела эта тишина и темнота, все летают такие озабоченные, деловые, аж противно, никого ничего не спроси, сразу шипят "Слушай новости!", "Большая уже!", или ответят одним словом — "Тормозят…", да так многозначительно, как будто это что-то объясняет.

Станция сейчас как будто голая, все картинки выключены, одни железки торчат, раньше меня от этих картинок тошнило, развесят всюду "берёзки зелёные" или "ромашки на лугу".. у-сю-сю! это у них ностальгия такая, тоска по Родине, а для меня станция — мой дом, я и не верю в эти берёзки, небось там, на Земле, тоже кругом одни железки, а они насочиняли все эти цветочки — бабочки!

Это как сказки про любовь. Ах, романтика, ах, чуйства, ах, принц на коне! А Гесс как начнёт лизаться, фу, морда прыщавая! И пахнет чем-то вечно, на всей станции и не найти такого запаха, откуда он его берёт?

Но когда кругом одни железки, это тоже не сахар в сиропе.

Ух ты! Шлюз закрыт! Всегда же открыт был…

— Да я это, Айра, несу вам завтрак!

Так и хочется добавить"..и горшочек масла..", да ну их, они сейчас юмора не понимают. Интересно, что это значит — "горшочек масла"? Ой, как тут всё необычно, сплошные мониторы висят, а дядьки все с четырьмя нашивками, в темноте и лиц не видно почти. Молча взяли пакеты, молча грызут, жуют, посасывают.

— Ой, а можно я тут посижу тихонечко?

Молчат, значит можно. Вон, видно, в полэкрана сверкает чужая станция, или космолёт, да, какая разница, как называть, вся вытянутая, круглая как громадный шприц, эх и всадят они нам из него стимуляторов! а в три стороны торчат крылья, как у дракона в сказке, а из каждого крыла ещё один маленький шприц.

Красиво до чего. И где-то там внутри сидят принцы-красавцы, прилетевшие, чтобы нас убить. Цокотуху погубить…

— семь двадцать три, три тысячи четыреста…

Я вздрагиваю, потому что это явно не мне сказано, и хорошо, что молчу, потому что оказывается, я кого-то подслушиваю и уже другой голос нудно отвечает:

— плывут нормально…… Фрэнк?

Это вопрос к третьему, какому-то Фрэнку, поэтому голос смешно растягивается по слогам Фрэ-энк?

— Ничего не слышу.

Не понимаю, чего же он отвечает, если ничего не слышит, но молчу, а вдруг меня тоже слышно в этом странном отсеке. Смотрю на другой экран, почти черный, только звёзды видны, а вдалеке наш Камень сияет просто, живой, родной почти.

Изображение медленно сдвигается, так что Камень постепенно пропадает за краем экрана. Чего же там смотреть? Но в этот экран внимательно глядят двое и я тоже упираюсь глазами. Чернота и чернота. Только в одном месте чуть гуще. И в этой густоте даже звёзд нет. А вот по краям её мелькают какие-то тени крохотные, какое-то шевеление, а около теней поблескивают совсем малюсенькие точки, и я не выдерживаю и всё же непроизвольно произношу:

— Не видно же ничего!

В ответ звучит дружный смех всей компании сразу, как будто я сморозила совсем что-то глупое, и вдруг строгий голос Старика прерывает их всех сразу:

— Почему посторонний?!

— Я Айра, я завтрак принесла.

— Ааа…..Не видно, значит они хорошо замаскированы, хотя я боюсь, что всё же не так уж хорошо.

— А почему он не слышит ничего?

— Кто?….А…, Фрэнк? Если их заметят, то он должен засечь сообщение об этом. А пока он ничего не слышит, всё отлично. Хотя, может быть, они хитрее….Ты, девочка, собери-ка пакеты и иди, у тебя же дела.

— А можно я тут, я тихонечко?

И опять молчание, и я собираю пустые пакеты и бутылки, стараясь быть незаметной, как те черные тени на экране, чувствуя, что происходит что-то очень важное, то самое, о чём потом в новостях будут рассказывать как о случившемся.

А тут я как на поле битвы… Хотя какой битвы? Ничего не происходит, да и на экранах ничего не видно. И какое поле, если я в кустах спряталась как ворона в темноте….одни уши торчком.

Похоже, что я задремала, потому что вздрагиваю от тихого голоса, пропитанного ужасом и тревогой:

— Сэм, у нас проблемы, воздух у Пита, пока не поняли, в чём дело, но он задыхается.

— Сколько вам осталось?

— Нисколько не осталось! На корпусе! Мы на корпусе!

— Отправь его с кем-нибудь назад.

— Да ты что! Они тут все копытом бьют, его же надо с сопровождающим, он скорее сдохнет, чем согласится…..

— А что у него?

— Да кислорода мало в скафе, уходит куда-то…

— А шлейфа нет?

— Да нет, это не утечки.

— Посади его на запасной, напрямую…

— Пробовали, там, у него, видимо, обратка не держит, смесь дурная, вот его и крючит!

— Отдай ему весь запасной, пусть сидит в резерве, портит вам воздух, а сами работайте….. Что там видно?

— Да вот, смотрим. Как я и думал, выходные каналы задраены, но они чистые, я ж говорил, думаю, надо варить.

— А покрытие?

— Нет ничего, чистый металл, это же корабль не посадочный….

— Зад смотрели?

— Нет ещё не дошли.

— Пошли туда кого поспокойней. И осторожней! Подальше от антенн держитесь, не дай, бог засекут!

— Я Седьмой. Василий, отдай Питу камеру, раз он всё равно сидит, пусть кронштейном поработает, или штативом, только чтоб не вертелся. И переключите нас на неё.

Я сижу, раскрыв рот и ничего не понимаю, хотя, нет, воздух, это понятно, нам говорили в скуле про клапаны, кислород, а всё остальное — как идиотка, но сижу тихо… На первом экране, картинка пропала, потом замелькали белые пятна, черное поле со звёздами, и вдруг медленно проплыла по экрану странная фигура, как большой черный лохматый пакет с двумя обрубками.

Фигура плыла на ослепительно белом фоне и всё это вместе тоже плыло по экрану, и я чуть не вскрикнула, когда поняла, что белый фон — это корабль чужаков, а фигура — живой человек! Белое полотно преломилось на стыке с какой-то частью корпуса и в кусочке тени проплыли по экрану полосы сварных швов, каких-то отверстий с круглыми крышками.

— Пит, я Седьмой, попробуй не вертеться. Как у тебя с дыханием?

— …мально! Нормально! Слышно меня?

— Слышно, Пит, не волнуйся! Постарайся не стравить воздух, а то за тобой хвост как от кометы пойдёт.

— Я стараюсь, обидно только.

— Чудак, ещё всем хватит. Ладно, отключайся.

И опять я не сразу понимаю, почему чудак и чего ему хватит?

Воздуха, что ли? Тогда почему "ещё"? Нет, плохо быть глупой.

— Первый Седьмому

— Есть Седьмой.

— Пропала Айра Спэнс, последний раз её видели два часа назад, она относила завтрак в пультовую.

— Ну, тогда я тоже пропал. Она здесь и сидит в пультовой, подслушивает. Кто там её ищет?

— Ищет мать. У неё занятия.

— Передай, сейчас она придёт. Конец связи.

— Есть передать. Конец связи.

Училка! Накапала! Тут вон, что творится, а ей опять приспичило свои синусы проповедовать Я не жду, когда меня попросят отсюда, хотя Старику до лампы мои дела, собираю манатки, шлюз открывается и я лечу в столовку, переваривая увиденное.

По дороге напарываюсь на Джилли, которая орёт, у…рожа красная! Ори, ори, может, лопнешь со злости, ничего ты мне не сделаешь, я Свободная и мне ещё месяц до Ритуала. Там, может наши гибнут, а она орёт!

Ма, как меня увидела, стала железная, я попробовала поныть, но пришлось идти на занятия. Все писали диктант, милые правильные чистюльки! Чуча им клавиатурки повесила, хорошие такие детки, в перчаточках, пальчиками водят, у-сю-сю. Я доложилась и мне повесила, но не могла же я сейчас писать диктант! Я и спросила училку, почему Питу обидно и чего ему ещё хватит?

Я думала, она накричит и выставит вон, только вдруг её лицо стало медленно белеть и она начала переспрашивать меня, что к чему? Я и рассказала, всё, что видела, вся мелкота аж дыбом встала от любопытства, а училка вдруг тарашки закатила и затряслась, а потом оказалось, что она в обмороке.

Кто-то сообщил Чуче, Клизьма примчалась, вкатила училке укол, и со злыми глазами на меня набросилась, оказывается Пит — училкин муж! Да откуда ж я знала? Я и разревелась как дура, перед всеми, и перед малявками, почему-то стало жалко очень и Пита, и училку, и себя тоже. А за мной, смотрю, и девки потянули носами и захлюпали и скоро уже все в платки слёзы отлавливали.

День 1241

— Это была ложная цель, фантом, сэр! Нам и в голову не пришло! На ниточках каких-то, на два километра, а посередине локатор, и от него тоже ниточка для пуска, чтобы мы радио не запеленговали. А пускач стоял на камне, он среагировал на наш зондирующий, когда мы подлетели поближе и включил локатор фантома. Очень просто, сэр!

Он уже не хихикает, мой солдат. Он тоже понял, что война начинается всерьёз. Он боится моего гнева, но злиться мне не на что, они честно работали, а виноват, скорее, я сам, не додумался.

Я же чувствовал, что нас надувают. Я же говорил. Только не знал, как именно. Фантом! Пугало! Это унижение на всю оставшуюся жизнь, сколько бы её ни осталось. По всем кабакам только и будет слышно? "Чего расскажу, уржетесь?…Один наш капитан бегал за колченогой бабушкой, а испугался фантомика. и ядерными по нему, ядерными фигачил с перепугу.."

Стрелять по чучелу! По пугалу. Бог ты мой! Теперь понятно, зачем они расстреляли ракеты! Боялись, что увидим, где они, а где пустота.

Но всё это станет особенно ужасным, если мы не задавим вонючих старикашек. Как подавить их воинственный пыл! Хотя, какой там воинственный? По правде говоря, они тихо сидят в своей раковине и смеются над нами! И видят нас наверняка отлично. Хорошо ещё, что мы не начали всерьёз бомбить эти ниточки!

— Их надо найти! Насколько далеко они могли уйти отсюда?

— Сэр! У них нет двигателя. Они как лыжники с горы, скользят по гравитационным полям. Разогнать такую массу, проблема, да ещё какое-то время они делали эту игрушку. Я думаю, они ещё рядом, сэр! В пределах десятка миль, сэр.

— А что локация?

— Ничего не дала, сэр! Эти ниточки заглушают все сигналы, бликуют на экране, потому что на них висят куски металлизированной плёнки, ничего не видно. Эти куски мы и приняли за станцию.

— Ну так уберите же это позорище!

— Есть убрать, сэр! А камень? Он тоже мешается.

— Ну, так взорвите и его к чертям!

— После взрыва появится масса осколков, которые дадут такую же картину, только ещё хуже, а ещё нас может продырявить каплями камня.

— Так что же вы предлагаете?

— Ждать, сэр. Простите, но просто ждать. Они же рядом!

И должны приоткрыться, не могут же они сидеть как кроты в земле, без света. У них растения, им надо электричество, какую-нибудь ноздрю они высунут, иначе замёрзнут. Наше дело только — не прошляпить.

— Хорошо. Объяснить всем вахтенным их задачу по тысяче раз, чтобы они знали, что искать и будем ждать. С Богом! А эту дрянь убрать. Заодно и разомнётесь, а то смеяться стали много. Без катеров, покатаетесь на ручных. Поняли задачу?

— Так точно, сэр! Убрать ложные отражатели, используя двигатель скафандров.

— Выполняйте.

Мария

Только теперь я поняла, что это и вправду война. Не было выстрелов, стояла мёртвая тишина, а мужиков выгружали из скафандров почти без сознания, жалких и обессиленных, правда, они глядели победителями, но поначалу и шевельнуться не могли самостоятельно.

Первую смену вытянула приёмная бригада за один длинный шнур, как макрель на крючках, а сами они и рукой уже двинуть не могли, устали.

А на очереди уже висит новая партия и они рвутся туда, жадно проверяя скафандры, баллоны, спрашивая у прибывших какие-то подробности, которые там могут спасти жизнь.

В отсеке, ещё недавно совсем пустом, плавают люди, мешки скафандров, баллоны, шланги, шипит воздух в трубах, стоит гвалт и шум голосов как на вокзале, так что отдельный голос и не расслышишь.

Отвратительные на вид защитные балахоны черные и уродливые как шкура питекантропа, придают этой сцене странный вид картин средневековья, а скафандры кажутся сияющими рыцарскими доспехами.

Кажется, что людей здесь больше сотни. На самом деле первая смена — всего то девять человек, им уже вкололи тоник, но не уносят, девять из второй, начальники с тремя и четырьмя нашивками, врач, медсестры, ремонтники, куски скафандров, защитные колпаки и очень много голосов.

Чуть в стороне держатся четверо чудищ в балахонах, работавшие около станции на выпуске и приёме группы, они решили идти второй раз без подмены, потому что уже приобрели опыт работы и ощутили уверенность в себе, в своей безопасности, они не стали даже раздеваться полностью, только шлемы пристегнули к себе как запасные головы.

В их компании плавает зебрик, вчера ещё и носа сюда не мог показать, а теперь ржёт также весело, как и остальные, вспоминая что-то важное, как будто он и не был никогда убийцей и стал уже совсем своим среди Свободных. Мало того, он уже герой! Тоже мне!

Трое отравились из-за поломок в аппарате подачи воздуха и синхронно плавают в масках, примотанные головами к баллону с кислородной смесью, а около них идёт напряженная врачебная дискуссия с применением не совсем приличных медицинских слов, о значении которых непосвященному можно только догадываться. Но ясно, что эти выживут.

От тел и скафандров стоит жуткая вонь, смесь пота, мочи и каких-то неясных, но мерзких запахов, там в холоде система регуляции замораживает все отходы до твёрдого состояния, а здесь в тепле что-то оттаивает и пахнет ужасно.

А девчонки молодцы, в респираторах драют эти змеиные шкуры безо всякой брезгливости, как тарелки на кухне.

Представляю, что мне пришлось бы сейчас влезать в такой мусорный бак и становится тошно, однако, других переделанных скафандров у нас наготове нет и вторая партия нетерпеливо ждёт, своей очереди, жадно ловя каждое слово вернувшихся с любопытством новобранцев перед первым боем, пока девушки отсасывают литры жидкости и протирают их временные телохранилища какой-то химической дрянью. Целое ведро отсосали, теперь оно пойдёт на дистилляцию, а потом мы это же пить будем…Фу ты, куда мысли заехали!

Сюда же затащили душевую кабинку и сушилку, через которые по очереди пропускают голых мужиков, правильно, не таскать же их в банный отсек по туннелям, да и не пролетишь, там всё задраено.

Серьёзных потерь не было. Один из зебриков, бывший в девятке, ухитрился забыть про включенный сварочный пистолет в руке и резанул им предплечье левой руки. Ага, привык стрелять не целясь, гад, а это тебе не УЗИ по девочкам!

Его эвакуировали первым, но всё равно тащили то всех вместе, а обратный полёт занял почти час и кожа с куском предплечья успела примерзнуть к дыре скафандра. Как он вообще жив остался?

Обколотый обезболивающим, мужик лежит с блаженной улыбкой, ожидая отправки в Кресты. Его скафандр срочно переделывают техники, а мне доверили кромсать омертвелые куски тела бедолаги перед операцией.

Сколько раз говорили, что больной есть больной, независимо от того, кто он, друг или враг, но я не могу отделаться от мысли, что передо мной — сволочь и убийца, наверно мне не суждено стать врачом.

— Не больно?

Я заставляю себя произнести хоть слово, пока мои руки на автопилоте обрезают рукав одежды, а глаза привыкают к мерзкому виду обмороженного участка руки, на которой когда-то красовалась мощная наколка с красотками, а сейчас бьёт в глаза чёрная гематома, лохмотья обожженной холодом кожи и, возможно, что ему грозит частичная ампутация.

— Не, я ващще ничо не чую, кайф!

— Как же это тебя угораздило?

Он что-то бурно объясняет на своём получеловечьем языке, но я бы ничего не поняла, если бы Док заранее не разъяснил подробно.

Оказывается, струя плазмы в газовой струе почти не видна и в вакууме, конечно же, не слышна.

Его спас угольный балахон, который не сразу прогорел и ещё то, что разрез не попал на гибкий стык скафандра, если бы разрезало сильфон на сгибе, то всё, смерть, весь воздух вышел бы, а у него аккуратная дыра появилась в чистом металле и в неё выдуло в вакуум кусок теплоизоляции, которая как надувающийся воздушный шарик появилась перед лицом зэка и лопнула как мыльный пузырь.

Только это и заставило мужика опомниться и выключить сварку. А потом собственное голое тело, поджатое к металлу, закупорило отверстие и спасло ему жизнь, зато как шарик начала раздуваться в пустоту кожа предплечья и пришла долгая адская боль.

— …может и не сдохну пока…

Может и выживет.

Другой бы в обмороке валялся, а этот — здоровый, в сознании после такой-то боли! Почему так? Самые здоровые, хитрые, по-звериному умные мужики становятся врагами для более слабых? Волки для овец? Неправильно всё в жизни устроено!

Я срезаю лохмотья кожи, пока не показывается живая ткань его мяса, надеваю гермомешок и обмываю то, что внутри физиораствором, сливая всю дрянь в закрытый пакет.

А ведь это после переработки тоже пойдёт к нам на стол! Да что это я!? Разве об этом надо думать?

— Ну как, нормально?

— Зуброво, детка. ты не дёргайся, я живучий!

Господи, он меня ещё успокаивать будет, этот питекантроп.

Наконец-то я могу оглядеться.

Около Пита хлопочет его жена, Марго, учительница наших ребят, она уже отошла от неожиданного обморока и нежно зализывает своего благоверного, покрытого какими-то желто-синими пятнами.

Как мне рассказали, Пит слетал совершенно без пользы и часа два висел в качестве подставки для видеокамеры, обвешанный баллонами с кислородом, поэтому он сейчас недоволен собой и стыдится той страсти, с которой жена пытается его реанимировать, даже грубит ей. Перед мужиками выделывается.

А я завидую, я бы тоже делала бы глупые суетливые попытки помочь своему любимому. Только вот, где он?

Кто-то из молодых держит на глазах примочки, он запутался в светофильтрах и успел словить яркий солнечный свет, "зайца" как они выражались, поэтому ослеп на время, но здесь горд собой и пытается вставить своё слово во все беседы, которые вокруг него происходят.

Старик тоже здесь, конечно же, где же ему быть сейчас. Он хмур, потому что его второй раз уже при мне мягко отставили в сторону и не пустили в космос. И к ремонту не допускают, там спецов хватает, поэтому он как бы остался без дела, хотя видно, что в целом он очень удовлетворен, не знаю уж, чем, я не очень понимаю, чего они туда летают? Попробовала спросить, доволен ли он, так ни с того ни с сего нагрубил, пробурчал что-то невнятное, в своей обычной манере и пополз к астрикам, лучше бы поспать лёг, да разве его заставишь?

Недоволен?

Чего пристала? Доволен? Недоволен? Я и сам не знаю. Только опыт больных шишек показывает, что нельзя быть довольным, получив кусок пирога, надо его ещё до стола донести.

В целом, вроде, всё удачно, подошли к Этим почти вплотную, на километр, смотались туда — сюда на Волоках, почти без увечий, вроде бы, себя не раскрыли, всё по плану.

Но ещё из альпинизма въелась заповедь: три точки опоры должно быть. А четвёртая — переменная. А у нас — только две пока: невидимость и теперь вот, блокировка. Да и та не полная пока.

А какие ребята молодцы! Через эту пустоту протащить инструмент, найти люки для выброса ракет и заварить их, это надо суметь! Хотя и тут могут быть ошибки.

Это наши пилоты, предположили, что у них также, как и у нас, на бывшей здесь базе, двигатель у ракет с боеголовками работает на химическом топливе, и не будут же они запускать их изнутри и взрывать сами себя.

А это значит, что, пока ракета не отойдёт подальше от корпуса она всё равно что стальная болванка, а отсюда следует, что её из корпуса выталкивает другая сила, ну, например, пружина, как у нас. Или сжатый воздух, без разницы. И если ей выход закрыть, она так и застрянет в пусковом канале. И выйти не сможет, и взорваться тоже!

Вот наши молодцы и заварили все подозрительные отверстия, тем более, что все они оказались чистыми, без признаков термовзрывов. Но, если наши рассуждения — ошибка, если в момент переговоров окажется, что оружие в их руках есть, то все наши козыри летят к чертям. А нам к переговорам надо быть в полном вооружении.

Должны же они сесть за стол, должны! Иначе вся эта возня ничего не стоит. Даже схватки не будет, отойдут они в сторонку, замрут на неделю и мы сами откроем все люки и поднимем лапы, иначе — помрём от голода.

Или другие прилетят, есть же у них связь с Базой, наверняка там обо всём знают, решат не рисковать, еще пару таких дурочек пришлют, никуда мы не денемся.

А эта пристала: " Доволен? Недоволен?"

Хотя, чего я бурчу, они тоже молодцы, наши девушки, сегодня, всех обмыли, подвесили, укололи, обогрели, тёплым словом одарили, прослезиться можно от умиления. И Мари тоже ковырялась в этих нечистотах и честно отпахала своё, а меня просто прорвало, нервы…Надо бы извиниться, наверно…

Сейчас пойдёт вторая группа, им уже легче будет, несколько проводов остались висеть, прикреплённые к Их корпусу. Пусть слабо, но за них можно тянуть и если не оторвётся, то вторая доберётся туда гораздо быстрее.

И тогда мальчикам останется мелочь — чуть-чуть сбить настройку лазеров двигателей с помощью небольших стальных полос — отражателей. Или сделать так, чтобы топливо не долетало до места поджига. И если это получится, то тогда можно и за стол!

Правда, если в момент выполнения этих работ чужим приспичит слетать в соседнюю деревню, то нашим ребятам конец, после первого же толчка от них в камере останется только серый пепел по стенкам. Но непохоже, что они собираются включать двигатели.

Так что, держитесь, Капитан Скрэбл, если только это и впрямь Ваше имя! Мы сплетёмся с вами в таких тесных объятиях, что нельзя нас будет безобидно даже по носу щелкнуть!

А если честно, то мне всё ещё страшно. Страшно, потому что это уже не игра и мы кокетничаем не на ринге, а в нечеловеческих условиях, в которых выжить — это уже подвиг, и мы не просто мутузим друг друга под рёв толпы, а молча в темноте сжимаем оба горла и также молча сгинем, никто и не узнает, что здесь произошло.

Страшно делать каждый следующий шаг, потому что его нельзя отменить и повторить заново, и те мелкие шаги, которые пока что нам кажутся удачными, могут оказаться заведомой глупостью, потому, что жизнь — это игра с переменными правилами, а наш противник нам неизвестен.

Мы ничего не знаем, ни цели его появления, ни состава его команды, ни технического оснащения, ни его моральных устоев, ничего, поэтому относимся к нему как к страшному хищнику.

И, может быть, уже через минуту Капитан Скрэбл отдаст неведомую нам команду, дёрнет неизвестную мне рукоятку и все наши труды окажутся смешным плевком в сторону убийцы с пистолетом.

Но тогда мы хотя бы перед смертью сможем сказать, "Пусть что-то глупо и не так, как надо, но мы сделали всё, что смогли и не сдались"!

Морис

Кэп влетел в пультовую как всегда чем-то озабоченный и слегка тоскливый и на него сразу обрушилась Джилли.

Святая Дева! Слава тебе а то эта бегемотиха совсем не давала работать, вереща от страха, и ведь силой не выгонишь, какая-никакая, а дама, хорошо ещё на мониторах в этот момент ничего понятного не было видно, а то она бы в штаны наделала, я представил, сколько это будет по количеству, глянул на Старика и еле сдержался, чтобы не заржать.

А Кэп всё просто решил, он на Джилли рявкнул, как следует, велел взять своих красоток и слетать за грязным бельём в приёмный шлюз, а потом хорошенько покормить ребят в Крестах, не жалея аварийного запаса!

Вот это речь! Мы эту летающую жабу полчаса умасливали и жалели, дурачьё, а надо было просто поставить задачу, Джилли заулыбалась, поняла, что здесь никто погибать не собирается и понеслась, хвост трубой, создавая грохот даже в невесомости, чуть шлюз не разнесла в клочья, как она туда пролезает, ума не приложу, с такой задницей.

— Во, правильно, Кэп, и нам чего-нибудь горяченького!….

Старик, молодец, распорядился и сюда принести пожрать…

Ну и денёк задался, вон выползла вторая группа, сегодня чуть не до драки спорили, кому идти, Старика четырежды обидели, не взяли даже в группу выпускающих.

Если разобраться, хоть мне и не нравится высокие слова кидать попусту, сегодня мальчики подвиг совершили, я о таких полётах ещё ни разу не слышал, почти шесть часов, не раскрываясь, таская тройной запас воздуха, рискуя каждую секунду, можно было бы роман написать об этом…может и напишем…если живы останемся.

Кто там у нас? Батюшки! Сам Эйрик Рауди? Начальник караула? А его-то чего понесло? Хотя, именно такой железный человек и должен совершать подвиги. И как это его Шива отпустила? Наверно прогры что-нибудь придумали таинственное, скоро Шива вообще под их дудку плясать будет, пусть пляшет.

— Сто двадцать седьмой! Эйрик, вижу вас хорошо, проверьте связь на проводах поимённо с каждым, радио запрещено, при движении держаться всем вместе, докладывать через каждый час, при всех нештатных ситуациях — немедленно. Путевой провод сильно не дёргайте, замыкающему повесьте видео и пошли, с Богом!

— Принял.

Поплыли.

Эйрик, как всегда, немногословен и команду он набрал — такие же молчуны. Простые суровые воины! Дети фьордов! Ни слова на прощанье.

А меня туда чего-то не тянет. Надо — полечу, а так — боюсь. Ну, стыдно, стыдно, так ведь никто не слышит, и потом там и так добровольцев больше сотни, а как они все вчера в тренажерке перед врачами попрыгали, чтобы доказать свою мощь, а если разобраться, большинство из них такие же старики, как и я, половине за пятьдесят!

О! Кофе прибыл! Чего-то Айру больше не прислали? Попала в немилость, наверно, или за тетрадки посадила мамочка, она у нас дама серьёзная, хотя и ничего себе.

Другая девчушка, тоже ничего, хоть и не такая сексопильная,

— Мерси, мадам!

Нет, правда, симпатяга.

Если бы я женился сразу, двадцать лет назад, сейчас бы вот моя такая же бегала бы по этим трубам. Может это и уродство, в наших условиях заводить киндеров, но приятно, что есть молодёжь! Будь одни старики, мы бы, может, сейчас надели бы белые кальсоны и пошли бы сдаваться, а тут — ещё ерепенимся!

Ох, глазищи какие! Это чья ж такая? Надо узнать…

Мамма миа! А кофе-то настоящий! Это Джилли расстаралась! А ля гер ком а ля гер! Почаще бы к нам злодеи прилетали. Кофе!… О-о! Растаять можно! И прямо в пультовую! Это же строжайше запрещено! А то мы тут крошек насыплем, веников не напасёшься.

Так…, чего у нас тут? Где они? А, вон плывут, не знал бы, никогда не нашел бы в черноте темноту. Или наоборот, в темноте черноту, это мужики правильно сообразили.

А норманны молчат. Щитами закрыли свой драккар, вёсла подняли и — молчок! Чего это они такие тихие? Ещё вчера так лихо подрулили со скоростью улитки к нашей сетке и давай её уговаривать, цветами осыпать, серенады распели, ах, откройте, синьора, я вся горю! Мы тут со смеху покатывались!

Часа три уламывали, мушкетеры хреновы, шляпой с перьями обмахивались, а мы все их радио кривлянья записали. Жалко, только, ничего не поняли, о чём они меж собой болтают по внутренней связи, кодирование, чтоб им лопнуть! И Спрут не раскодировал, видать там серьёзно заверчено.

А когда им кривляться надоело, вылезли в скафах, обнюхали, пустоту и дружно потрусили восвояси. Представляю, какое было разочарование, когда эти дурни нашли пустую сеть!

Потом на Камень сгоняли, прямо ралли устроили, красота! С автоматами или какими-то стрелялками, все суровые, обвешанные железом! Я бы так тоже полетал, ранцевые ракетные тяги, ручечку потянул и лети, куда хочешь, нашим бы хоть один такой, нанизались бы сейчас как бусики, мигом бы домчались.

Интересно, как эти вояки Глаз восприняли? Хотя, наверно, никак, мы вон несколько лет его камнем считали! И барахла там нашего до фига, не попортили бы…

— три сорок пять, две тысячи семьсот…

Ого! Уже почти половину пролетели, это астрики сообщают угол отклонения от линии базового направления и расстояние от станции, значит сейчас и Эйрик доложит своим замогильным голосом.

— Дежурный!…Это Эйрик!…. По графику.

— Есть дежурный! Конец связи.

Нечего с ним распинаться, вечно слова не вытянешь, железный мужик. Однако, зачем-то попёрся в косм, мог бы и отсидеться спокойно при своей должности.

Кофе кончился, полчаса прошло. Счастье прошло мимо.

Мать честная! Что это ещё там выползло?

— Морис!

— Я вижу! Вижу!

— Сто двадцать седьмой! Группа два, Эйрик, прекратите движение, точнее, перестаньте трепыхаться, там дяденьки из корыта полезли, может, увидели вас? Замрите, а мы пока разберемся.

А чего там разбираться, прятаться надо, потом выяснялки устраивать. Чего-то у меня тут перед глазами…во, фокус, пот выступил, в глаза лезет….

— Первый, подключить всю аварийную группу.

— Есть подключить.

— Сто двадцать седьмой! Всем! Внимание! Вижу выход противника из корабля. Движение второй группы продолжается по инерции, всем быть предельно осторожными! Эйрик, проверьте колпаки друг у друга! Чтобы не светились! Связь и болтовню прекратить, может быть они услышали ваши радиоголоса из башки? Щитки закрыть полностью! Можете пока водички попить или пописать. Провод не дёргайте, ради аллаха, могут услышать, ведь, через корпус!

— На телескопе! Следите за подвижной группой, желательно их увеличить…

— Ребятки, кто там на радио! Прослушайте гостей, сейчас там в открытую попрёт связь, может, поймём чего-нибудь….

— Приёмная группа! Готовьтесь срочно вылавливать мальчиков, но только по моей команде, в эфире не болтайтесь!…

Что же ещё? Докладывать по ранжиру не буду, и так Ворчун тут сидит, сам всё видит. Только молчит пока.

А! Вот, не забыть надо! Сейчас ребята натянут на морды балахоны, полностью отсекутся от мира и будут сидеть в полнейшей темноте, гадая, куда их несёт, что и зачем. Причём каждый в своём коконе. Надо бы как-то их поддержать.

— Джузи — сядь на проводную связь и болтай с мужиками о чём хочешь, хоть анекдоты трави, чтобы мальчики были в курсе, а то они в темноте глупостей наделают. От общей отключись. Да смотри, сама в обморок не упади, может, всё обойдётся.

— Поняла, Мори, уже сижу.

Три светлые точки поплыли от корабля в сторону Глаза, за ними тянутся следы распылённого газа, надо же, за прошедшие двадцать лет на Земле ничего лучшего так и не придумали, чем стандартные заплечные мешки, два баллона, два газа — пшик! создают третий газ и реактивная тяга несёт клиента по просторам косма. А ручка поворачивает сопло. Каменный век! Куда же их несёт?

А несёт их к камню. К Глазу. Чего они там забыли? Вчера же весь его обнюхали….

Интересно, почему Глаз подбил ракеты на подлёте, а этих, как ведьмы на мётлах, не трогает? И нас не трогает. Может, он срабатывает только на метеориты, на высокую скорость массивного тела? И разбивает его на куски? Хотел бы я иметь такой глаз, глянул на комара, бац, лучик, и нету комарика! На расстоянии в километр!

Нет, никто из наших с Глазом пока ничего не понял. Умники! Строят из себя! Уччёные! Три года бьются, а всё ноль на палочке!

А наши ребята уже подлетают, почти час прошел.

— Вторая группа, Эйрик начинайте торможение, только синхронно и не открывая щитков. И не брыкайтесь, сидите смирно. Нам не видно, но там мог остаться наблюдающий. Камеру направьте на корабль, только камеру. Приготовьте излучатель для фантомов, но не выдвигайте пока.

— Понял.

— Приёмная! Стравите часть проволоки, а то прослабла, вы что там спите, что ли!

Там, прямо на вражеском флагмане красуются наши провода. Они тонкие и черного цвета, но могут отражать на ярком солнце достаточно света. Провода прикреплены к корпусу, по ним и летят наши орлы, как альпинисты по верёвкам. Или как спецназ… Ребята, держитесь!

Провода, к счастью, закреплены со стороны главного отражателя, а все выходные люки и у флагмана, и у катеров — с другой стороны, так что встреча, по идее, не должна состояться. Но их посудина немного вращается относительно нашей и провода то провисают, то натягиваются, за этим должна следить приёмная группа.

Всё, вроде бы спокойно, но если этим воякам придёт в голову проверить состояние своего корабля, в паузе между катаньем к Камню, то они смогут вытащить весь кукан с нашими мальчиками прямо к себе в сачок и тогда ещё непонятно, чем всё это кончится.

Просто потянут за проволоку и всё!

— Вторая группа, Эйрик, на всякий случай держите резаки наготове, может быть, придётся быстро обрезать провода и удирать, если вас заметят.

— Понял.

Всё то он понял…… Умный какой.

А я вот глупый! Не пойму, что они там делают, у Глаза? Сначала остановились, а теперь шныряют взад — вперед, с какой-то знакомой периодичностью….. Руками — ногами болтают, как куколки на ниточках…. Бог мой, да они сеть собирают! На сувениры, что ли?

— Кэп, глянь, они сеть собирают!

— Точно, Мори! А я-то не пойму, чего мечутся. Пусть собирают! Поль, это седьмой, попробуйте отстроить изображение на наружной видео, а то мотается…..Хотя бы зону выходного шлюза.

Ворчун наш всё видит, но спокоен и это спокойствие приятно… Через несколько минут изображение перестаёт крутиться вместе с телом, на котором висит камера, это Кришна занялся тем, для чего его сюда и притащили, анализом изображений, я думаю, он просто тупо вычислил период вращения и рисует картинку из одной и той же точки пространства.

Никого около шлюза не видно. Ни почётного караула тебе! Никаких дежурных и проверяющих. И оркестра не слышно! Чувствуя себя подростком, стоящим на атасе при очистке чужого сада, я разрешаю второй группе забраться за яблоками, то есть в главный отражатель. Теперь их чёрные балахоны внутри гигантской полусферы ярко виднеются на фоне металла и мальчикам на всякий случай приходится забиваться в тень, которая ползёт синхронно с вращением корабля. Зато их совсем не видно со стороны выходных шлюзов. А телекамер в отражателе никакой дурак не догадался бы наставить. Значит, можно работать.

Начинается второй этап блокировки.

Страшно

Обход станции, завтрак, Второй Круг, Первый круг, обход Тюрьмы, тренажеры, обед. Война войной, а обычные дела никуда не денешь. И Спрут не позволит.

Идёт Седьмой Круг.

Все мы устали, последние дни невероятно напряжены и сливаются в одно пёстрое пятно, даже спят сейчас многие не в боксах, а на местах дежурства, кто в пультовой, кто в шлюзовой камере. Я подвожу итоги:

— Блокировка закончена. Приёмная камера готова. Станция подведена на расстояние менее километра к кораблю.

Я говорю тихо, да почти никто меня и не слушает, потому что об этом все здесь присутствующие хорошо знают. Мы все дышим одним и тем же, достаточно услышать полслова, чтобы знать, чем закончится фраза.

— Теперь надо принять решение о демаскировке.

И это все знают. Отдано столько сил, фантазии, творчества и мужества, но пока что мы прячемся, как гной в нарыве, отчасти во вред себе, отчасти для сохранения себя.

Вчера обе группы вернулись живыми и достойны памятника в бронзе, только не надо нам памятников, не до этого сейчас. И бронзы маловато. А потом всё забудется, сколько уже в истории безымянных героев так и остались неизвестными.

Открыться страшно. Страшно получить в лоб удар увесистым военным кулаком. Но ждать дальше бессмысленно, враг может понять нашу игру, может провести проверки и увидеть, что его лишили и оружия и двигателей, то есть его главных преимуществ и тогда его реакция непредсказуема.

Как на фронте, когда всё готово к атаке, надо выйти из окопа. И идти. Иначе враг сам перейдёт в наступление.

Страшно!

Но на фронте есть командир, один решающий, кому идти на смерть. А мы — едины, мы сами себе и командиры и сами то мясо, которое враг будет расстреливать. Как решиться? Голосовать? Но кому отдать право голоса? Военных среди нас нет, охрана не в счёт, там нет солдат, точнее, не так, они все солдаты, но пока перед ними не поставлена свыше задача, они ее не смогут решить. Хорошо хоть чётко содержат себя и полосатиков на казарменном положении.

Женщины будут склонны подольше сидеть в темноте, но в безопасности. Дети…..Не имеют права голоса. За детей страшно!

Хорошо в кино, там главный супер-герой в последнюю секунду перед гибелью решительно делает ужасный прыжок, срывается, цепляется одним пальцем за выступ скалы, рыча подтягивается на этом пальце и побеждает врага. Я всегда не понимал этого. А если бы не уцепился? А если бы последняя секунда произошла минутой раньше? Тогда кино было бы без всякого хэппи энда, то есть его не смогло бы быть.

А в жизни признаки жанра не влияют на исход событий и если герой недооценит опасность, он разобьётся. И всё. Поэтому в ней всё проще и менее романтично. Супер-герой попросту не прыгнет, умножив степень опасности на фактор риска, а предпочтёт искать более надёжные решения.

Каждый в жизни испытал страх первого шага. Их набирается много, этих первых шагов, но, как оказывается, они никогда не кончаются. Все знают, что легко прыгнуть в длину на три метра, находясь на земле, но на высоте трехэтажного дома всё тело сковывается жутким страхом и даже метр перепрыгнуть нелегко, я это много раз испытал в горах, где расщелины бывают глубиной с небоскрёб.

Неожиданно в мыслях возникает картинка из далёкого прошлого: полная идиллия, тихая лесная речка, внешне не таящая в себе никакой опасности, солнце, сосны, стрекозы, байдарка, короче, тихий рай

Я сижу как капитан сзади, гребу, мы плывём под старым разрушенным мостом, течение здесь заметно убыстряется и вдруг кто-то из наших кричит: "Влево! Влево скорей! Там сваи торчат!"

Я врезаюсь веслом в воду и дальше всё изображение движется плавно, сильно растянувшись во времени: брезентовый корпус неустойчивого судёнышка поворачивает влево и ударяется не носом, а боком о большое бревно, хитро спрятавшееся в водяном бурунчике на маленькой глубине, байдарка от удара наклоняется и начинает переворачиваться. Жена, новичок в этом деле, медленно наклоняется вместе с байдаркой, даже не пытаясь сделать корпусом движение для балансировки, она в шоке, в ступоре, а между нами пятилетний малыш, мой сын.

И тут моё тело принимает решение за меня, оно вышвыривает меня из корпуса лодки, при этом нога отталкивается от противоположного борта так, что равновесие восстанавливается, а я оказываюсь в воде и уже руками полностью контролирую устойчивое положение, успевая ещё и весло не потерять.

А если бы я доверился своим раздумьям, то по реке поплыли бы наши рюкзаки… страшно даже подумать…, я бы спасал сына, плюнув на всё остальное, жена, как-нибудь выбравшись из тесного челна, спасала бы себя, а всей команде пришлось бы долго собирать наше барахло по течению реки, вылавливать притонувшую байдарку и хорошо ещё, если её не прижмёт течением ко дну, тогда не оторвёшь….

Все эти мысли проносятся в голове так быстро, что невозможно даже оглядеть всех людей в отсеке и я говорю по праву просто старшего по возрасту:

— Пора открываться.

Никто не возражает, не спорит, решение, внешне правильное и кем-то принятое, всегда легче выполнить, все собственные переживания ложатся на чьи-то плечи. Некоторые в знак согласия кивают, другие смотрят молча. Я делаю паузу, достаточную для того, чтобы самый последний тугодум решился бы сказать то, что сочтёт важным. Однако, гул голосов только усиливается, возражений нет и я решаюсь… Выходим!

— Первый!

— Есть первый!

— Зафиксировать и принять к исполнению следующее:

Открыть батареи, локаторы. Включить освещение. Разрешить радиопереговоры в полном объёме. Провести полную вентиляцию помещений. Провести помывку персонала и затем заключенных по графику. Произвести полную уборку помещений. Шлюзы на Главном кольце пока не открывать.

Направить Капитану Скрэблу послание о том, что мы готовы принять его.

Группа встречи репетирует процедуру, всем свободным — на переработку. К работе привлечь зэков по их желанию, в количестве не более разрешенного.

Биологи пусть скажут, кто им нужен для восстановления.

Оповестить всех исполнителей. Конец связи.

— Первый, есть к исполнению. Конец связи.

Ну, с богом! Перед смертью — хоть помыться! Колёса нашего заснувшего механизма сейчас начнут раскручиваться, засасывая в свою мясорубку всех живых, станция уже пропиталась непереработанными отходами, которые сейчас для нас страшнее товарища Скрэбла.

Ведь ему надо или взорвать нас, что теперь грозит смертью его же собственному кораблю, или взять командование станцией в свои руки. Я думаю, такие полномочия ему даны и он знает код, который подчинит ему Первого.

Он только не может знать, что все эти операции давно расшифрованы нашими хакерами и мало того, ими написан фантомный сценарий, который создаст полную иллюзию передачи власти, после чего нам останется только изолировать наших гостей. А уж что-что, а это в нашей тюрьме исполняется отлично.

И всё же мне страшно. Я слишком хорошо знаю, какие нелепые мелкие случайности могут испортить самый отличный, самый глубоко продуманный сценарий, как маленький гвоздик на дороге ставит точку на красивом путешествии, превращая его в издевательство над гениальностью автора.

Почти всю жизнь у меня в голове сидит один забавный случай.

Давным-давно мой брат, хорошо разбиравшийся в технике и умевший сделать паровоз из самовара, подарил мне мокик — маленький мотоцикл, точнее микромотоцикл без педалей.

Мокик, как конёк-горбунок был так мал, что спущенные на землю ноги вставали на неё полной ступнёй, а при поездке их приходилось складывать, как у кузнечика. Я опробовал это чудо техники в лесах около города и решился совершить более дальнюю поездку, в соседний город, за сорок пять километров.

Туда я доехал отлично. И ветер был в спину и маленький бензиновый ишачок вёл себя прекрасно. На обратном пути, гордый своим приобретением, я нарвал в колхозных полях полуспелой кукурузы, немного, килограмм десять, в рюкзак за спиной, чтобы побаловать детей.

Это ослику не понравилось. Когда я отъехал достаточно, чтобы уже не суметь вернуться во второй город, где мог бы получить техническую помощь, этот гадёныш взял и сбросил с себя ведущую цепь, которая змейкой убежала в кювет и спряталась в траве.

Я не совсем уж профан в железках, вернулся, нашёл цепь, все части её были целы, поставил на место и опять поехал. И очень удачно проехал ещё метров сто, после чего цепь нырнула в лужу.

А надо сказать, что установка цепи означала такие действия, как снимание рюкзака с произношением вслух нехороших слов, поиск цепи, опять же с произношением, переворачивание этого дурака кверху колёсами, ослабление колеса, надевание цепи, её натяжение, переворачивание ишака назад, с декламированием всё тех же слов, заменяющих в нашем русском языке активные языческие заклинания, потом запуск двигателя, который, надо признать, вёл себя отлично, надевание рюкзака и включение сцепления с теми же заклинаниями, помогавшими проехать очередные сто метров.

После пяти или шести попыток я сдался. Я просто спустил ноги на дорогу и пошёл по ней, неся треклятую машину промеж своих ног. На подъемах приходилось совсем слезать и толкать этого придурка, разумеется, с художественным чтением всё тех же знакомых заклинаний, зато с горок мы мчались на бешеной скорости, разгоняясь километров до десяти в час! А вокруг стояла чудная погода, летали стрекозы, пели птицы, поля пестрели полянами цветов самых различных оттенков, мир моих страданий не понимал.

Так я проехал больше двадцати километров, проклянув все колёса на свете и дав себе обет никогда не связываться с моторизованными чудищами, каких бы размеров они не были. На последних километрах к городу меня подбросили на грузовике сердобольные мужики, пожалев убогого. Ноги после этого случая стали как у кавалериста.

Брат мой посмеялся над моими мучениями, забрал подарок вместе с цепью, в тот же день собрал его и заявил, что этот урод был в идеальном состоянии! Но меня уже этим нельзя было купить и мокик был продан не знаю кому, иначе мне было бы очень стыдно перед конкретным человеком, а вот когда неизвестно, кому сделана маленькая пакость, живётся легче.

Сейчас, вроде бы, всё идёт хорошо.

Вроде бы, но слишком хрупок наш маленький мир, который можно облететь за шестьдесят минут.

Я боюсь получить от судьбы кучку мелких пакостей!

День 1242

— Сержант Грэмс! Что там слышно? Почему так долго? Чего они копаются?

— Разрешите доложить, сэр! Обнаружено несколько тысяч нитей! Паутина! Нам понадобится год, чтобы собрать их, если хватит горючего. За четыре вылета собрано меньше сотни, а сколько раскидали в стороны! Очень трудно точно попасть, сэр, сами нити практически не видны в пустоте. Не с микроскопом же их собирать.

— Что ещё хорошего?

— Рядом с флагманом обнаружен аналогичный локационный объект. Отраженный фон слабее, чем у фантома. Возможно, что это второй фантом, но может быть и станция.

— Что!? На воду дуете? Почему сразу не доложили? Можно ли уточнить, что это за объект?

— Так точно, сэр! Но мы просим снять первое приказание и оставить фантом, сэр!

— На каком расстоянии второй объект?

— Чуть больше километра, сэр! Он приближается, примерно сантиметр в час.

— Так чего ж вы молчали, болваны? Он что, из темноты вылупился?

— Нет, сэр, со стороны метеорита. Но нас постоянно слепил сигнал от камня, а теперь этот объект развернулся и стал заметным на локаторе. И потом, Вы спали, сэр! А дежурному мы доложили.

— Хорошо. Дежурный!

— Сержант Глюк, сэр!

— Подготовить группу. Оставьте сеть, пока её не трогайте, она уже никуда не денется. Срочно посылайте разведку. Сколько надо времени?

— Часа четыре, сэр! Последняя вахта вернулась час назад, ужинает. Первая и вторая спит. Плюс наладка снаряжения.

— Что там с горючим?

— Осталось на сотню с лишним вылетов, улетает хорошо.

— Смеяться будем потом, господин Глюк! Когда станет смешно! Уменьшите группу до трёх человек, остальные выходы прекратить.

— Есть, сэр!

Ждать, ждать, ждать… Что может быть хуже, особенно когда вокруг что-то происходит чёрное и неуправляемое? Команда немного разболталась, но это понятно, неудачи всегда обескураживают и вносят неверие. Вроде бы всё так, но что-то не так. Казалось бы, нас обманули, так надо же разозлиться на этих мерзавцев, прикрывшихся своими колдовскими одеждами, надо собраться, сконцентрироваться, а эти — ржут, глаза в сторону бегают, вояки! Надо бы их продрать как следует, да на тренажёрах….. deuce take it!.

Как странно отличается значение одних и тех же слов…Ждать. или…ждать….

Как нетерпеливо я ждал Бэтси, маленькую чуткую девочку, убегавшую ко мне от своей матери и бабки. Я мог ждать часами, сутками, весь превращаясь в слух и звук шагов сливался с грохотом сердца. Ждать было частью слова "любить", сладкой и волнующей частью.

Другое дело было ждать распределения. Дни ничегонеделанья после выпускных и комиссии выматывали хуже чем самая грязная работа. Я готов был идти рядовым, куда угодно, только бы не сидеть в казарме без дела.

А каково нам было ждать на занятиях по маскировке! Полчаса на то, чтобы вгрызться в землю, обложить себя дёрном, спрятать все следы, а потом хоть сутки лежи, не шевелясь, но там был злой азарт, потому что искали свои же курсанты, а на следующий день мы менялись местами……

— Капитан!!! Они появляются!!!

— Как это, появляются?

— Прямая видимость, сэр! Монитор, сэр!

Господи! Ты есть! Вот они на экране, эти сволочи, эта мерзость! Мы дождались! Мы заставили их задохнуться в собственном дерьме! Мы не прятались, не надевали чёрных колпаков, а шли в открытую! И победили.

— Фильтры!!

Свет, отраженный от разворачивающихся солнечных батарей ослепительно ярок. Вся станция ещё не видна, но батарей много, их лопасти гигантскими цветками распускаются в абсолютно чёрном пространстве неба и необходимо гасить этот поток света. Конечно, глазам ничего не будет, но рука инстинктивно тянется закрыть их ладонью, забывая, что свет принимается видеокамерами, а экраны не могут дать слишком высокую яркость.

— Включить все мониторы! Полный обзор! Полный!

Чего это я психую? Бог мой, вся команда сопит за спиной, проснулись, черти! Что, ребята, чешутся кулаки…..?

Как они близко! Если бы у этих бандитов было бы оружие….мне даже страшно об этом подумать. Как они подкрались! Какая же сила таится в этой громадине, на фоне которой мы как килька рядом с акулой, точнее, с китом, с громадным, беззубым тупым созданием!

— Радиограмма прямым, сэр!

— Читай.

— "Капитану Скрэблу. Готовы к переговорам. Для шлюзования подготовлен люк номер девять, выделен подсветкой. Начальник станции Вадим Листин." Всё, сэр!

— Сержант Грэмс!

— Я, сэр!

— Сколько нам ползти пешком до этого мусорного ведра?

— Час на подготовку, сэр! Полчаса на шлюзование. И примерно сорок минут на полёт. Два с половиной часа, сэр!

— Хорошо. Разведку отменить…Начинайте подготовку. Со мной идёт первое отделение. Второму отделению занять свой катер и привести его в готовность номер один. Третьему отделению отдыхать. Дежурным предельное внимание. Все переходы закрыть. Подготовить и направить сообщение на базу… Корабль держать в боевом положении, кто знает, чем они могут нас шарахнуть! Старшим здесь остаётся Сержант Грэмс. Вопросы есть?

— Вопросов нет, сэр!

— Сэр! Есть вопросы! Сержант Дрибли! Простите, сэр, но боюсь, это провокация, сэр! Они захлопнут вас как мышат, а что мы тогда сможем сделать? Может, пусть они сюда вышлют своих?

— Им по Инструкции запрещён выход. Кроме того, думаю, что за двадцать лет от их скафов осталась только куча хлама. И потом, я не хочу, чтобы их грязные ноги пачкали мой флагм. Если нам что-то будет угрожать, вы поддержите нас серьёзными аргументами.

— Есть, сэр!

— Нас двенадцать крепких, вооруженных парней. У них нет оружия. Ну, может, какой-нибудь самострел они и склепали из резинок от своих кальсон, за столько-то лет. Так что же нам — от страха наложить в штаны?

— Нет, сэр!

— Сержант Глюк,

— Сэр!

— Передай открытым: "Подготовьте встречу официального представителя по протоколу два через три часа после этого сообщения"

— Есть, сэр!

— Дежурный. Засинхронизировать вращение, а то мы болтаемся перед их носом, как сопли!

— Есть, сэр!

— И давайте позавтракаем. Не знаю, что уж они там жрут столько лет, скорее всего друг друга по жребию, во всяком случае мне бы не хотелось сесть с ними за один стол.

— Есть, завтракать, сэр!

Морис

Что-то мне везёт на дежурства в самые острые дни. Эти парни уже летят потихоньку. Ах, как хотелось бы сейчас выразительно сказать: "Тихое морозное утро. В голубоватой дымке медленно поднимается оранжевое солнце… Листья на клёнах слегка покрылись инеем, негромко крякают утки на пруду.

Машина посла, украшенная флагами стран-участниц переговоров, неторопливо приближается к зданию семизвёздочного отеля, в котором будет проходить торжественная встреча посланников великих держав…Оркестр… "

Фу ты, чушь, отвяжись

Здесь что день, что ночь, никакой разницы, всегда светит одинаково слепящее солнце, только сунься без фильтра, глаза выжжет за секунду! А на теневой стороне с фонарём ничего не видно. Там — жара, охлаждение нужно, тут — холод адский, подогревай. И только то, что мы крутимся, заставляет свет и темноту меняться раз в три часа и спасает станцию как от полного замерзания, так и от закипания…

Вчера раз десять репетировали встречу, а сегодня все дрожат, как на премьере спектакля. Кальсоны надели чистые, куда там! Чудаки, перед ними же солдафоны, им что ни покажи, всё вызовет бурю оваций. Самоуверенные пеньки, они думают их жалкие пистолетики могут помочь что-то решить в этом чудн'ом мире.

Один Эйрик как всегда невозмутим. Хорош в кителе, ох, красив! И чего девки смотрят?….

Интересно, эти болваны сразу палить начнут, или сначала попробуют права качать? И чего им наша развалюха? Столько лет жили спокойно, жевали свои водоросли, никто и вспоминал, списали с довольствия и все счастливы. Какого им чёрта?

А скафандры-то у них не такие, как наши. Поверхность не гладкая, тёмная, не ослепляет соседа, стекло меньше, значит прочнее, баллоны скрыты внутри, или их вообще нет?

А как же так? Может, у них стенки двойные и воздух между двумя стенками загнан? Даже любопытно! А пыхтят-то как, конечно, им газ беречь не надо, шлейфы тянутся как от реактивного истребителя…..

Так….. Подходят…

— Наружка! Первая, пошла потихоньку!

— Есть первая группа. Поплыли.

— Вторая пошла! И не спешите, идите только в тени!

— Да ясно! Сто раз сказали уже!

Кто это там такой нервный? У нас, вроде нет таких. Из зэков, что ли? Господи, вот путаница началась, мы стараемся сберечь полосатиков. А помнится, всерьёз обсуждали, не отпустить ли их всех в Полёт. Теперь они — друзья поневоле…вот дожили!

— Вторая, прошу реплик не отпускать

Вторая группа должна завершить блокировку, её задача — подварить выходной шлюз на вражеском корабле, пока здесь будет разворачиваться спектакль приёма гостей. Поэтому они всё в тех же балахонах лезут всё по той же проволоке.

— Джузи, последи, чтобы ребята из тени не вылезали, тебе их хорошо видно?

— Нормально вижу, сделаю, Мори!

Интересно, почему они не пошли на катере? Полным отделением, как на параде прут на ранцевых движках, только сабелек в руках не хватает. Психическая атака, или жалко горючего? Хотя, конечно, тут недалеко. Надо будет спросить, если встреча состоится.

— Василий, чего они говорят?

— Не знаю, Мори, частоту мы нашли, но разговор кодированный, мы пишем на всякий случай, может потом пригодится.

— Ладно, отбой.

Что там за вспышки на флагмане? Они подруливают поближе, что ли? Так и врезаться можно…

— Кэп, на корабле движение. Это рулевые двигатели, главный-то заблокирован. Может пакость какая?

Парадный шлюз широко раскрыт, сверкая металлом, давненько им не пользовались, для своих вылазок мы всегда применяли канал запуска ракет, куда свободно проплывает человек, он гораздо меньше, а значит, меньше потерь газа, которые всегда есть при выходе. Когда режешь хлеб, всегда крошки падают со стола, как ни старайся. Господи, нашел, чего вспомнить! За кусочек настоящего хлеба ухо отдал бы, здесь оно всё равно ни к чему.

— Мори, похоже они просто выравниваются под нас. Может быть, готовятся причалить.

— Понял. — Приёмная группа! Внимание! На корабле движение, прослабьте провод посильнее, а то оторвёт к чертям, и повнимательнее там, не заглядывайтесь в нашу сторону…

Сейчас появится наш парадный выезд.

— Встречающие пошли.

— Есть, пошли.

В отсеке темно, но видно, как в скафах с фонарями выплывает наша делегация. Вот он, торжественный день, от которого мы убегали почти месяц.

Вояки делают петлю, разворачиваются задом к шлюзу, тормозят и плавно вплывают в него, сразу рассыпаясь по периметру отсека, кроме одного, видимо, капитана. Этот плывёт по центру… Красиво.

— Всё нормально, снять причальные огни. Солнце далеко, давайте фон, и пошла наружная.

Мой голос по внутренней связи слышен только нашим, тем, у кого есть капсула.

Ребята включают фон. Если Солнце было бы близко, оно могло бы случайно осветить вход в парадный шлюз, в котором уже не светится реальная звездная чернота, её заменяет картинка, нарисованная лазером в пространстве. Свет Солнца забил бы картинку, прошел бы сквозь него, хватило бы и одного луча. Но пока что его нет….И картинки пока что совпадают. Лазер копирует слабый свет звёзд.

Сейчас позади прибывших первая наружная группа вручную, с помощью лебёдки, надвигает тяжёлую крышку шлюза, облепленную с обеих сторон волосатым углепластом так, что на фоне черноты косма она практически не видна. Можно бы и двигателем закрывать, но тогда могут появиться лишние вибрации, надо подключать Спрута, а так, вручную — спокойнее. Крышка, наверно скрипит, но в вакууме этого не слышно. Глядя в сторону выхода можно подумать, что путь свободен.

Но воякам и не до этого, они настроены решительно! Ай, какие смельчаки! Обвесились оружием и смело идут убивать беззащитных стариков. И не знают, что уже сидят в мышеловке. Правда, пока что сидят вместе с нашими командирами. Но это уже девяносто процентов того, что мы хотели.

Включается общий свет, он высвечивает две странные группы, висящие друг напротив друга в пустом пространстве шлюзового отсека. Когда-то сюда помещался целый транспортный космический корабль, теперь пусто, как в огромной пещере.

— Я Капитан Скрэбл, прошу дать связь.

— Я начальник тюрьмы Вадим Листин связь разрешаю.

Старик сейчас уже спокоен. Во всяком случае, его шепелявый голос волнения не выдаёт. Я здесь и то волнуюсь, вспотел в своих ремнях, хотя сейчас уже можно не бояться, что они, дураки, что ли, палить просто так, повод же нужен какой-нибудь.

— Я приветствую экипаж станции "Star Prison". Мы рады видеть вас в полном здравии.

— Я начальник тюрьмы Вадим Листин. От лица станции приветствую вас, капитан. Надеюсь, что ваш полёт прошёл нормально.

— Спасибо, сэр. Если можно, я сразу перейду к делу.

— Да, конечно…. разумеется, капитан.

— Первый, Я Капитан Скрэбл, прошу передать мне командование станцией по второму протоколу.

— Есть Первый, предъявите код доступа.

— Код доступа "Е-ЭФ- семьсот тридцать пять……

Я и забыл, что наш Ковчег имеет название" Star Prison"…. Рад он нас видеть… ага, можно и впрямь подумать. С кинжалом за поясом….

Капитан бойко отстукивает буквы и цифры, не догадываясь, что разговаривает он не со Спрутом. Поскольку на станции его ещё официально нет, Первому он до лампочки, поэтому роль Шивы играет наша дикторша, шикарная Лина, а около неё сидят ещё пять человек, на случай, если капитан захочет продублировать игру на другом языке или другим голосом. А команда Поля в это время заводит полученный код в память Спрута и ищет там правильную реакцию на сказанные символы.

Ага, теперь уже Лина медленно чеканит слова, стараясь сделать их механическими на слух. Она даже переигрывает, слишком старается разговаривать как роботы в кино, но Скрэбл никогда не слышал, как говорит Шива, поэтому принимает всё за чистую монету.

Всё идёт как задумано, ребята — захватчики висят смирно, только вот сержант у них явно нервничает, деловой, облетел весь шлюз, понюхал и потрогал все железки, а чего их трогать, они настоящие, только бы он не вздумал потрогать изображение открытого косма, которое медленно плывёт, имитируя вращение, звёзды меняются так, как им положено, потому что их изображение настоящее, снимаемое видеокамерой.

Вторая группа уже висит на шлюзе летающей вражеской клизмы, ей всего-то и делов, что сделать тонкий сварной шов, в нескольких местах, этого будет достаточно для того, чтобы автоматика не смогла открыть огромную дверь, а остальные люки уже приварены. Чуть-чуть, но этого на первых порах достаточно. Такой шовчик никакой кувалдой не собьёшь, тем более, изнутри. Да и небольшой взрыв он тоже выдержит.

Опять бубнит Скрэбл, потом Лина. Длинная у них процедура…Сержант облетел нашу команду, заглянул в переходной люк, но там ничего интересного, люк закрыт. Он, видимо, боится засады, но в пустом освещенном цилиндре спрятать кого-то невозможно, похоже, что это настолько очевидно, что его успокоило.

Хотя, нет! Опять зашевелился. Вот неугомонный! Что-то он пристально долго смотрит на входное отверстие. Может, мы не учли чего-нибудь? Насколько всё же страшнее вот такое ожидание безо всякого действия, чем активная стрельба или беготня! Я чувствую как деревенеют ноги и тихонько начинает подташнивать. Чего он там смотрит?

Может быть пора?

На случай провала нашего театра, для отвлечения внимания прилетевших зрителей, у нас приготовлен сюрприз, сделанный самим Носорогом, это жуткий монстр, несуществующее в природе животное, изображение которого может "вползти" в шлюз с помощью всё тех же видео пушек. Но я могу дать команду на это только по сигналу Кэпа, он должен показать рукой в сторону косма. Честно говоря, я думал, что мы и без него обойдёмся…

Сержант вдруг сам показывает в сторону входа и что-то говорит по своему внутреннему каналу. Все солдаты и капитан тоже, прервав ритуальные танцы, отворачиваются туда и начинают общаться, густо жестикулируя, насколько это возможно в скафандрах. А я облегченно вздыхаю и со мной также облегченно вздыхают ещё десятки людей, следящих за этой операцией. Я вижу поднятую руку Старика и кричу

— Давай монстра!

Нервы, ой, нервы. Чего кричать-то, команды надо давать чётко и спокойно. Теперь из звёзд от входа в шлюз начинает проявляться и медленно возникает в пустом пространстве безобразное тело какой-то гадины, которая извиваясь вплывает в цилиндр, шурша чешуёй и роняя слюну, летающую вокруг её шипастой уродливой головы.

Вот теперь гостям и впрямь есть, на что посмотреть. Мультики все любят, а в трёхмерном изображении и подавно. Приятно наблюдать эти вытягивающиеся вниз челюсти наших храбрецов, не ожидавших такого, любопытно, какие мысли сейчас скачут в этих деревянных шарах с выпученными глазами. Так и хочется вставить: "…Рука судорожно лапала кобуру кольта, но не могла открыть её, не попадая на застёжку…"

Жалко, не могу до конца посмотреть это художественное полотно. Моя обязанность — наблюдать за нашей командой, члены которой по очереди, не толпясь, один за другим исчезают в боковом люке, теперь уже открытом. Вместо них остаются фантомы. Кажется, что фигуры застыли. Некоторое время они неподвижны, пока их носитель не долетит до своей видеокамеры в соседнем помещении, а потом начинают повторять движения уже удравшего отсюда тела.

А гадина смотрит на вояк четырьмя глазами, хлопающими вразнобой, ничего так нарисовал Носорог, художественно, я думаю, живое чудище так не выглядело бы. Ах, какой натурализм!

Сержант вытягивает руку по направлению к змеюке и неожиданно яркая вспышка лучевого пистолета пронизывает весь объем шлюзовой камеры.

Вот это сюрприз! Оказывается, стреляющие каналы находятся прямо в рукавах скафандров, им не надо вскидывать кольты и судорожно крутить их барабаны! Вот теперь мы в цейтноте! Ну же, время, ну ещё чуть- чуть потерпи, замедлись!

— Всем уходить! Быстро!

Это по радио связи. Теперь ещё надо подстегнуть наших юных сварщиков, которые никак не закончат свои развлечения, видимо, там тоже что-то не так, для этого я переключаюсь на связь по проводу:

— Вторая группа! Поторопитесь, времени больше нет!

Я опять кричу, но как тут не кричать, когда козе понятно, что луч пистолета пронзил не живую гадину, а картинку, нарисованную на куске старого холста и наш обман становится очевидным. Однако, слава богу, это не совсем ещё очевидно для сержанта, который, очумев, не переставая палит в глаза извивающегося чудища безо всякого для того вреда, рассыпая по всему объёму шлюза снопы ярких слепящих искр, а вслед за ним в перестрелку вступает вся бравая команда. Красивый салют в честь нашей выдумки радует глаз, пока не звучит резкая команда:

— Отставить! Это обман, вы что, не видите, болваны! Прекратить стрельбу!

Это капитан. Хоть и наделал в штаны, но мозгов не потерял. Он только забыл, что всё ещё находится на связи с "Первым" и потому мы его голос слышим безо всякой шифровки, открытым текстом. Но капитана не слышат его храбрые воины. Пока он догадывается переключить свой селектор, пока остужает нелестными словами своих нукеров, все наши парламентёры успевают смыться и я даю команду закрыть люк…

Всё!

Вот теперь облегчение! Теперь можно сплясать джигу и делать всё, что угодно. Можно вообще закрыть занавес и идти в буфет, но какой же дурак пропустит такую сцену?

Кино продолжается до тех пор, пока капитан не наводит порядок в своих войсках. Наконец, он включает общую связь и с гневом требует, глядя на изображение Старика:

— Да прекратите же вы! Вы ответите!…..Перед Мировым Советом……Трибунал…

Ой, страшно-то как! И опять что-то ещё очень гневное и непочтительное. Эх, молодость!

Теперь солдаты разворачиваются и наводят свои рукава на наших "представителей", которые, естественно, закрываются рукавами скафандров, "очень боятся" и выглядят жалко под дулами огненных жал. И это естественно, потому что каждый космик знает, достаточно одного отверстия в скафе и спасенья нет, воздух со свистом выйдет наружу и повиснет облачком замёрзшего пара.

Но двигаются не все, последние ещё усаживаются перед видеокамерой, фиксируются в своих посадочных местах, на картинке они несколько секунд неподвижны и только потом по очереди начинают шевелиться. Это настолько заметно, что я с испугом боюсь догадливости капитана. Как школьник, пойманный директором с сигареткой в туалете, и видящий, что дым выходит из его кармана.

Однако, потрясения, видимо, замедлили и его реакцию, поэтому поток угроз не уменьшается, а солдаты всё злее глядят из своих шлемов, готовые прободать наших представителей насквозь, оглядываясь на щупальца, которые всё ещё извиваются в камере.

Я, наконец, всё же выхожу из ступора и уже более спокойно говорю по внутренней:

— Уберите монстра.

Изображение чудовища пропадает. На какое то время в эфире наступает тишина. Фигуры наших представителей выпрямляются и перестают кривляться. Пауза. Хорошая такая театральная пауза. Нам она очень нужна для последнего акта.

Вторая группа, наконец-то начала двигаться домой, вот теперь уже совсем всё, победа окончательная совсем близка, ещё протянуть полчаса.

Теперь этим мальчикам в новых шикарных скафах помощи ждать неоткуда, если только они не придумали что-нибудь сверх естественное.

В открытом канале звучит спокойный голос Старика, а его изображение при этом поднимает обе руки:

— Остановитесь! — опять длинная театральная пауза, во время которой опускаются смертоносные рукава скафов — ….Капитан Скрэбл!.Остановитесь! И перестаньте палить.

Красивая сцена. Все застыли.

— Я должен сообщить вам, капитан, что Джон Йозеф Скрэбл, капитан ВВС США погиб двенадцать лет назад при невыясненных обстоятельствах. Он совершал обычные учебные полёты на самолёте отработанной конструкции и взорвался в воздухе вместе со своим напарником. Только этот Скрэбл был допущен к управлению станцией, те цифры, которые Вы назвали, совпадают с его кодом.

Старик говорит с жутким акцентом, перед его глазами висит справка, услужливо высвеченная Первым, он читает текст, как диктор телевидения, но там, в шлюзе, этого не видно. Солдафоны видят только грозного старца, скорбно воскинувшего руки.

— Поскольку вы явились на встречу с оружием и первыми применили оружие, мало того, вы пытались захватить станцию официальным способом, то есть обманом, мы вынуждены принять меры для своей защиты.

На экране видно, что капитан что-то кричит по своей внутренней связи, но мы не знаем, что именно. Сцена становится очень угрожающей, солдаты сгрудились около своего командира, а мне хочется смеяться от этого фарса, да и все дежурные в нашем отсеке уже хохочут. У нас естественный отходняк, после напряжения и острого ощущения опасности хочется смеяться, но теперь нужно сохранить жизнь гостей от их собственной глупости.

— Я Эйрик Рауди! Начальник караула. Я прошу вас не пытаться стрелять внутри шлюза, так как вы можете повредить свои скафандры и лишить себя жизни.

Эйрик также поднимает руку и теперь головы поворачиваются к нему, отчего тела разворачиваются в обратную. В невесомости надо за что-нибудь держаться, чтобы крутить головой.

— Осколки металла, выбитые вашим оружием, могут продырявить ваши скафандры. Я прошу вас сдаться и не оказывать сопротивления.

Ну, Эйрик, ну артист! Боже! Ну до чего тупые! Они ещё не смирились с тем, что проиграли и всё дёргаются. Оттолкнувшись друг от друга, солдаты по команде чётко разлетаются к стенкам камеры, прилипают к ней, рукава вновь быстро и синхронно нацеливаются на фигуры наших представителей.

Я запрашиваю радиопост:

— Василий, что там с прохождением?

— Наружные антенны ничего не отлавливают. От корабля периодически идут запросы, мы их пишем, на всякий случай глушим их частоту.

— Понял. Как тебе спектакль?

— Не знаю…жалко дураков. Чего с ними дальше?

— Я думаю, к зэкам сунем, там место есть ещё. Если только они сами себя не почикают. Ладно, пока.

Я сообщаю Старику о том, что сигнал от передатчиков нашего бравого десанта не проходит наружу из металлического, наглухо закрытого объема камеры. И смотрю завершающий этап комедии.

— Капитан Скрэбл, успокойтесь! Стенки вокруг вас сделаны из толстой стали и выдержат хороший взрыв. Вы зря кричите в эфир. Ваши радио команды не дойдут до вашего корабля, мы только что проверили, экранировка идеальная, а здесь вы не причините нам никакого вреда.

— Да мы лучше погибнем, чем останемся рабами на вашей грязной скотовозке, но погибнем не одни, а с этими мерзкими стариками, а уж наши люди знают, что делать! Им не понадобятся никакие команды. Вы всё равно умрёте, скопище грязных убийц! А сначала мы возьмём с собой ваших кривляющихся шаманов!

Ай, как грубо! Жалко, что капитан в шлеме, молодой, красивый, такое выражение лица достойно лучших театров мира, но оно наполовину пропадает, скрытое толстым стеклом.

— Капитан Скрэбл, вы ещё успеете погибнуть вместе со станцией… Куда вы торопитесь? Я приглашаю вас в гости. Посмотрите, как мы живём, может быть, вам не захочется умирать так бессмысленно. Я прошу вас, если решите нас убивать, не перестреляйте друг друга!

Здравая мысль нашего Старика не производит никакого впечатления, также как и его миролюбивые жесты.

— Морис, оставьте Эйрика, остальных убирайте.

— Убираем.

Последний разговор идёт по внутренней связи. Я даю команду операторам и мы с удовольствием смотрим, как постепенно фигуры наших людей в камере тают и исчезают, обнажая чёрный металл стенок, операторы — шутники, у них тоже нервы и они тоже расслабляются, некоторые картинки удаляют фрагментами, безрукие, безногие и безголовые фрагменты плавают вокруг онемевших и застывших солдат, пока не пропадают совсем.

Вторая группа вернулась. Первая группа вернулась. Что-то нам сегодня слишком везёт…Танцуют все!

Последним в парадном отсеке исчезает мнимый Эйрик, который неподвижно висит с рукой, протянутой в направлении люка в переходный отсек. Он неподвижен, суров и спокоен как всегда.

Неожиданность приходит в тот момент, когда нарушая сценарий, вместо сверкающей в скафандре громоздкой фигуры старого воина, на его месте в отсеке проявляется хрупкая девушка, зовущая к себе. Она улыбается и мне совершенно непонятно, почему, все рукава наших гостей внезапно обрушивают струи огня, проходящие сквозь её тело, а она улыбается до тех пор, пока случайным лучом перерезается кабель видеосигнала и в цилиндре наступает ночь.

Айра

Вытаращил свои шары на меня и бормочет:

— Ты кто?…Где я?….. Кто меня?

Ах, красивый, спасу нет. Как в кино. А в форме, наверно, и вообще отпад. Мышцы как шарики и весь загорелый как черт, мне так не удаётся, хоть сутками виси между лампами. Здесь таких никого нет, старики все дряхлые, а мальчишки какие-то длинные и нескладёхи.

— Куда летел, туда и прибыл. Ты не дёргайся, дядя, виси спокойно!

Никак не поймёт, бедолага, что он в Крестах, в изолированном боксе, костыляшки ремнями привязаны, чтобы не барахтался, а то наделает делов. На тыкве волосы сбриты и свежий шрам зарастает, это ему капсулу вшили, теперь он совсем наш, только вот привыкнет, а то сразу-то крыша поедет с непривычки.

У нас уже трое суток праздник, как бразильский карнавал, эти за бортом висят спокойно, а куда им деваться, двигатели-то не работают, астрики ухитрились к ним подтащить нашу станцию совсем близко и ребята какими-то лебёдками подтянули корабль к нам и закрепили на стыковочном узле. Это мне Гесс всё рассказал, я бы сама ни слова не поняла, а он всё показывал, картинки рисовал, за руку меня цапал, вот ведь, хорошо быть парнем, а мне пока только и доверяют, что собрать судна из под новеньких, и лицо протереть им какой-то гадостью, да и то только после скандала, который я закатила Джилли, надоело мыть пакеты.

— Да лежи ты спокойно, красавчик! Сам виноват, нечего было пулять друг в друга, хорошо ещё не переубивали своих же, тоже мне, вояки, хорошо, что шлюз большой, да скафы у вас с защитой, да лбы крепкие, только это и спасло.

Ничего, зато я их всех уже видела, не то, что Линка, только и знает, что в пультовую командирам еду таскать, а сюда её ничем не заманишь, неженка. А на танцах выделывается, не умеет ничего, вертит своим худым седалищем, а парни тащатся, придурки.

А я все танцы мира знаю, только здесь не очень-то распляшешься, зато секс-танцы — отпад, извивайся, как хочешь, на пол не упадёшь, мне Чуча такие фигуры показывает из латины и чёрных, закачаешься, только ма вечно бурчит, что я в скуле всё запустила, а на кой мне эти дурацкие знания? Чего надо, я всегда у Чучи спрошу, она в секунду ответит, вот тебе и все знания.

Да и не с кем мне тут извиваться. Наши парни все в науке, им подай высокие материи, Гесс совсем нос задрал, как в косме побывал, ждёт не дождётся Ритуала, хочет скорее большим стать. А мне так хорошо и маленькой, никакая Джилли не достанет.

— Чего ты бормочешь?…Ты меня убил? Дурачок, это ты экран расстрелял, герой космический, никакое я не привидение, а то вколю сейчас витаминчика, узнаешь, кто из нас привидение.

А зыркалки-то какие!…Как тебя там….на табличке написано…а, — Патрик Гарни… Слишком длинно…

— Эй, лысый, тебя мама как звала? Пат? Патри?

— Ты кто?… Где я?…… Я Пат. Патти. Мама…..Где мама?

— Вот, дурачок, я не мама, я сестра, всё, всё, я уже ухожу…

Два мира

Всё получилось далеко не так, как мне хотелось бы. Я понимаю, конечно наших операторов, которые после месяца напряженной работы позволили себе расслабиться, действительно, смешно было смотреть, как эти бравые мальчики лупили по изображению и попадали осколками друг в друга.

Но для этих солдат война шла всерьёз и потрясение было неслабое. Через час после первого момента встречи у них начал кончаться кислород, но ребята не сдавались, они просто теряли сознание и чудо, что мы сами ещё не ушли в шлюзовую и не переоделись, так что сумели их вытащить, правда, пришлось отстёгивать ранцы ракетных двигателей, вместе они не пролезали в люк. Да слава аллаху, что ни у кого из них не возникла мысль открыть скафандр, убив себя героически.

Который раз уже в жизни я сталкивался с ситуацией, когда хорошие люди оказываясь по разную сторону линии фронта, проявляли чудеса героизма и ни одна из сторон не была виновата в том, что произошло, обе жили по правильным законам общества и обе старались эти законы соблюсти.

А выходила фигня — кровавые побоища, ненависть, непонимание.

Сегодня в схватке нам повезло, но это не значит, что мы — лучше. Война не закончена и ещё неясно, кому повезёт во второй битве и где им конец…

Три бойца из двенадцати лежат на искусственном легком, они отравились слишком сильно. Остальные потихоньку приходят в себя, им уже вшиты капсулы, уравнивающие юных завоевателей с нашими людьми. Красивые, совсем юные мальчики. Это посланцы Земли, которую мы так давно не видели и на всех лицах видна та свежесть настоящих жителей планеты, которой так не хватает нашим людям и особенно — детям.

Глядя на них, я особенно остро понял, что нам надо немедленно лететь домой. Наша победа особенно ярко показала, что здесь не может быть побед.

Никаких.

Изгнанный из племени дикарь всё же оставался в своём мире, он мог найти другое племя, вернуться в старое или создать своё. А мы, болтаясь между Венерой и Меркурием, не могли ничего.

Станция потихоньку оправляется от военных действий, заново пересаживается плантация растений, в полную мощность работают системы переработки, выпаривания, химической обработки отходов, которых накопилось немало.

Сейчас работают все, кто может, вся работа однообразна и отупляюща на первый взгляд, но люди веселы и знаменитый когда-то профессор лихо втыкает корешки в пластмассовые шарики искусственной почвы вместе с глуповатым и диковатым на вид охранником, мы — одна семья.

Даже зэки на подхвате, на чёрных работах растворены среди Свободных, знаменитый гангстер копается в нечистотах и мусоре, разделяя их на то, что можно перерабатывать разными способами.

Бумага — в одну сторону, дерьмо — в другую. Если бы его видели сообщники по "работе", они застрелились бы от позора. Но этот малый, Джеки Бум, не дурак. Он посмотрел кучу материала о нашей станции и какое-то реле щёлкнуло в его мозгу, вон, терпеливо ковыряется, правда, надев шлем от скафа. Воняет-с, извините!

Прошедшая баталия показала, как мы беззащитны. Если бы юный капитан был постарше и поопытнее, он бы не дался в руки так просто. Повезло. Хотя, ещё не всё кончено.

Вот он лежит, в полном сознании, изображает обморок, и бесится от ощущения своего бессилия и позора. А мы не можем пока ничего лучше придумать, чем дать ему дозу успокаивающего и крепко связать.

— Как себя чувствуете, Капитан?

Отвернулся.

Я рассказываю ему о нашей станции. То, что я знаю о ней. О наших детях, о Дне Развода, о наших ученых. Я предлагаю ему сотрудничество.

Но мы с ним думаем на разных языках. Для него все мои предложения имеют только один синоним — предательство. Он знает, что он — герой и какими бы сладкими ни были мои слова, я для него — чудовище.

Я прошу Керна включить для бедняги канал новостей и ухожу. Пусть время воздействует на его мозги, хотя нам сейчас так оно дорого! Нам нужно скорее получить всех военных в союзники, потому что я уверен, на Земле нас так просто в покое не оставят.

А дел — по горло.

Надо срочно забрать Глаз и уматывать отсюда, хотя, скорее всего спрятаться от Ока Земли не удастся, особенно сейчас, когда мы светимся всеми антеннами, солнечными батареями, довольно-таки близко с нами летят те полосатики, которые давно закончили свой жизненный путь, их тела ещё долго будут притягиваться к станции, пока она не начнёт активное движение.

Надо закончить чистку Ковчега.

Надо усилить работу с Глазом.

Надо провести Ритуал, уже десяток ребятишек выросли и работают как взрослые.

Надо, надо, надо…..Тяжело!

Только я сам себе напоминаю, что такая жизнь гораздо лучше, чем бесперспективное бездействие. Уж чего, чего, а этого я нажрался! Как было тяжело в период девальвации страны ходить на работу, на которой нечего было делать, а надо было просто прийти вовремя и уйти не раньше положенного срока. То, что это делалось за жалкую оплату, давило, конечно и на гордость и на самолюбие, но то, что совершенно впустую, злило гораздо больше.

Или ситуация в семье, со второй женой, у которой уже была своя дочка. Я хотел заменить ребёнку отца и достаточно много возился с ней, но маме это не понравилось, она баловала дочь настолько, что к пятнадцати та стала совершенно неуправляемой, лишённой всяких авторитетов, лентяйка, двоечница, мало того, она начала подворовывать у матери деньги.

А мои попытки влиять на воспитание кончились крахом. Любое вмешательство вызывало одни только скандалы. И наступило время, когда мне стало нечего делать в этой семье. Они обе измучали меня страшно, но уйти я не мог, потому что здесь же подрастал сынишка, моё счастье и удача в жизни.

Поэтому пришлось уйти в вынужденное ничегонеделанье, искусственно не видеть наглого толстого лица падчерицы, ничего не слышать, не обращать вниманья, отворачиваться, скрывать и молчать, молчать, молчать…. И так много лет, пока сын вырос.

А сейчас, когда некогда поспать, я счастлив. Не от той ситуации, в которую мы влипли, конечно, а от той остроты бытия, которую подарила мне жизнь.

Я хорошо помню ностальгию своего отца по войне, он, рожденный за семнадцать лет до неё, попал в поток юных лейтенантов, которых прямо из школы пихали на курсы и через полгода швыряли командирами взводов на самое остриё страшной битвы. Из них, погодков моего отца, остались в живых считанные проценты.

Отцу ещё повезло, он был корректировщиком в артиллерии, сидел впереди всех в замаскированном окопе, видел врага в объективе стереотрубы, трижды был ранен, я видел эти круглые шрамы от пуль, и всё же выжил. И родил меня и ещё двоих сыновей.

Так вот, у него была странная для меня ностальгия по тем годам войны, которые у всех вызывали только ужас и отвращение. А для него это была молодость, умноженная на остроту момента.

А сколько я знал людей, которые умирали буквально, физически, от тоски, выйдя на пенсию! Когда интересная работа, значимость, общественное положение, популярность, знакомства, постоянная нехватка времени вдруг разом обрывались и превращались в ничто. Жалкие хождения в собес, к врачам, в ЖЭК, пустые дни, никчемность жизни убивали их. Нет, конечно же не всех, но я сам, скорее всего, превратился бы в ничто, никому не нужный, в тишине пустой квартиры.

Айра?….Куда это её понесло? Она же при кухне, что ей нужно в Крестах?

— Седьмой. Дать триста семьдесят пятый.

— Есть триста семьдесят пятый.

— Мария, почему Айра в Крестах, ей же рано ещё?

— Она сбежала от Джилли, мама за неё просила, и потом, она не гулять попросилась, а работать.

— Кто, Айра работать!? Да она такого слова не знает.

— Вы не правы, Кэп, она очень хорошо обслужила всех мальчиков, не брезглива и очень старается. У неё курсы сестёр, кстати, неплохо закончила. Взбалмошная, конечно, но не придирайтесь к девочке, Кэп, она ещё мала, чтобы ставить на ней штамп о негодности.

— Ладно, Мари, конец связи.

Ну вот, получил по носу. Старый пень! Она права, конечно, штамп — страшная вещь, один дурак поставит и всю жизнь так и тащится за человечком его чёрный след…Бездельница…! Надо будет приглядеться к девчонке.

День 1245

Я идиот, самонадеянный тупица, вонючий койот из прерий, сухой овечий навоз, а эти слизни на Земле — трусы, четырежды трусы, весь мой рот как слюной с камнями забит этими словами, которые нельзя произнести вслух, остаётся только ждать, ждать и ждать. А ведь я мог и раньше. Мог, мог! Если бы не запрет!

Этот седой провёл меня, старая развалина, я же задницей чувствовал, что всё идёт слишком гладко, ну, ничего, мои ребята знают, что делать, они воины, я долго учил их не жалеть никого на войне, особенно хитрых змей с длинными языками. Только что же они медлят, мои черти?! Не от страха же за свою жизнь? Это было бы ещё большим позором, но я не верю, что они могут струсить.

Может, они строят планы как спасти нас? А, может быть, этот хитрый Лис, тощий паук, плетёт свою паутину в заговорах и разговорах? Ишь ты, наплёл что-то про эту вонючую тюрьму! Я и сам знаю отлично, что все сволочи здесь взбунтовались вместе с начальством, чтобы пиратствовать в косме, все они заодно, а эта гадина плетёт про детей, вон, новости видите ли включил, враньё, одно враньё!

Когда надо разжалобить, всегда приплетают детей, да и что мне их дети? Что я их, не видел, что ли, этих детишечек в драных телогрейках, обмотанных внутри, прямо по голому телу взрывчаткой?! Ах, дядечка, дай лепешечку, мамочка умирает, а потом трахх и броник вдребезги, в нём десять моих друзей!

Что мне до их новостей? Любой бандит с виду кажется обычным, любую шкуру готов напялить! Он показывает зубы только при нападении, а в остальное время обычен как лужа у дороги.

Новости! Они травку сажают! Ясно, сажают, жрать-то охота! А с ними и чучела эти полосатые рядышком, чуть не в обнимку сидят, сволочи! Нашли обший язык, значит, сплелись в один клубок, дети Сатаны, и ещё глазки масляные строит, давай сотрудничать!

Дерьмо коровье! Я тебе покажу, сотрудничать! Через сутки, не позднее, а значит, уже осталось несколько часов, сержант Грэмс всадит в каждую башню этого монстра по одной ракете и ничто их не спасёт, сволочей, ничто! А ради этого можно потерпеть.

Но почему так больно? Голова пополам….Почему холод? Я брежу, что ли?

— Ты кто?!

Молодая девчонка, бледная, как сметана, а рожа — ничего. Глазищи синие? Мамочка, что же это?! Опять враньё очередное? Что ещё этот старик придумал?

— Чё? Да тихо ты, потерпеть не может! Я Айра, велено за вами последить, так ты тихо лежи, я сейчас управлюсь и дальше…..Да не дёргайся, вот нервный, ща я судно выну, новое вставлю, чё я ваших задниц не видела, что ли?

— Айра….Айра…За кем это "за вами"?

— Во, чудной! Да за всеми, за нашими и за вашими, мне и делов-то всего — судна сменить, а лицо протереть.

— Развяжи ремни!

— Щас! Вы у нас тут почётные гости, сколько живу — первые, только развяжи, удерёте все.

— Сколько наших осталось?

— Чё? Где осталось? Нисколько не осталось, всех сюда припёрли, только каталки ваши в шлюзе остались, мне Гесс сказал.

— Какой Гесс?

— Ну, парень один, пристаёт ко мне. Прыщавый, чёрт, а лезет!

— Так сколько наших здесь?

— Двенадцать. Чё я, дура, что ли? Уж до двенадцати досчитаю. Трое в баре висят, остальные в боксах. Ты — отдельно, как командир.

— В каком баре?

— Ну, в барокамере, за них насос дышит, а так они нормальные.

— Сколько тебе лет?

— Чё? Пятнадцать. Скоро Ритуал будет. А чё?

— Ничё! Какой ещё ритуал?

— Во, смешной! Чё ты строишься-то! Сам то без ритуала, что ли? Уж немолодой. Или издеваешься?

Ничего не понимаю. Это я — немолодой? Мне всего двадцать семь, даже невесты нет, хотя, это правда, я и сам забыл, что в пятнадцать уже кажется, что двадцать — это старость.

— Да не издеваюсь я, просто не слышал ничего про ритуал.

— А чего там слышать-то, это как день рожденья, а потом подключат к Чуче насовсем и я буду как все взрослые.

Чушь какая-то! Кого там и к какой Чуче подключат? Только почему-то в этой наивной болтовне я чувствую только тепло без вражды? Давно девчонок не видел? Да, конечно давно, больше года. Думал, когда прилетим, найду себе невесту, обрадую родителей, которые задолбали упрёками про внука. И Кэтти…

А теперь……Господи! Чуть не забыл! Да ничего же теперь не будет, никакого "теперь" или "потом". Как сейчас долбанёт тремя десятками ракет и я уйду в Плавание спокойно…..Как больно!

— Чё ты мычишь? Больно, что ли? Дай-ка я протру потихоньку, сами виноваты, постреляли друг друга…

Что она несёт? Кто кого пострелял? Хотя я и не помню толком, что-то дало по голове, а потом холод…. Руки мягкие, скоро от этих рук и от всего мягкого тела останется чёрный высушенный скелет. Хотя, и от меня тоже.

— Смерти не боишься?

— Чё?…А чего бояться? Я уж мертвяков видела. Только не трогала, а то противно. А ты вон, здоровый как бизон, и волосатый, не бойся, не умрёшь, ой, эти мужики, трусливые до чего!

— Да нет, своей смерти не боишься?

— Чё? Какой своей? Моей, что ли? Вот, глупый, шутки солдафонские, чего мне бояться? Я в косм не бегаю, не пускают. Так что и бояться нечего.

Господи, глазищи какие! Утонул бы. Откуда же она здесь? А если бы Кэтти вот так сидела бы где-нибудь? На гранате без кольца.

— Как нечего? Ты что, ничего не знаешь про мой корабль? Слушай, да выключи ты эти новости, заели уже!!

— Нервный какой! Не хочешь смотреть, сам выключи.

— А как?

— Не, ну, деревня! Скажи "Первый, убрать новости". И всё. У вас по другому, что ли?

— Первый, убрать новости…

— Есть Первый убрать. Назовите свой номер.

— Какой номер?

— Чё? Чего номер? А, ты с Чучей разговариваешь? Скажи "Без номера, не прошел Ритуал"

— Без номера, не прошел Ритуал

— Назовите моё имя для неслужебных разговоров

Наверно моё лицо всё выдаёт, мой полный отупизм, потому что Айра, хихикая, быстро шепчет:

— Скажи ей имя, на которое будешь её вызывать, любое имя, хоть кличку какую-нибудь.

— Кэтти.

— А голос мужской или женский?

— Женский, любой.

— Есть, женский, любой.

Я, наконец, уже и сам понимаю, что производится инсталляция меня в гигантском компьютере, о котором я столько слышал. Айра глядит сочувственно своими зыркалками и радуется этой простой житейской несуразности. Но ведь новости и впрямь исчезли. Так просто?

— Чё? Всё ответил? А почему Кэтти? Это твоя жена?

— Это моя сестра. Живёт в Канзасе. На ферме. Я и сам оттуда.

— А я отсюда. И сколько ей?

— Шестнадцать. Совсем невеста. Я её год не видел. Выросла, наверно?

— Чё? Чудной! Девушки после пятнадцати уж и не растут почти. Я вот, может, ещё и подрасту маленько, только вряд ли, и так уж ма обогнала.

— А где твоя мать?

— Чё? Как где? Ну, ты и ковбой! Конечно здесь.

— Она заключённая?

— Сам ты!…Скажет же!…Она Свободная, мамка у меня конструктор всяких приборов.

— Конструктор?!!!

— Ты как с Венеры свалился! Что же здесь не может быть конструкторов? Она вон и катушки для сети рисовала и волокоходы.

Я опять ничего не понимаю. А эта пигалица, спросив время у какой-то Чучи, вдруг мазанула пятернёй по моим волосам и пискнув, что ей сейчас влетит, умотала куда-то.

И опять навалилась чернота мыслей, но ожидать смерти не лучшее занятие и через какое-то время до меня доходит, что если я проинсталлирован, значит подключён к общей сети. И я спрашиваю:

— Кэтти?

— Слушаю, Кэтти.

— Что здесь происходит?…………….

Сами виноваты

Идиоты, самонадеянные тупицы! Болваны! Дебилы! Я говорил им тысячу раз, говорил в их бараньи уши, что чужие люди — чужие микробы, такую толпу в Крестах разложили, и чуть не целуются с ними! Теперь нам — расхлёбывай.

Хорошо ещё, что это просто интервирусная, вот просрутся до крови, тогда задницей поймут, что надо уважать истину, а не выворачивать её под свои нужды!.

Несколько сотен больных, это вам как? Неслабо! И не полосатых, тем то что сделается, а самых сейчас нужных! Половина сестёр из лазарета валяется, хорошо, молодые девчонки помогают, не брезгуют.

"Мы думали….", "мы под лампами…..", "микробы должны были погибнуть….." Идиоты! Должны, да не обязаны. Вся пультовая висит в полном сборе, половина астриков, некому Ковчег подвинуть, вон, Глаз уже рядом, а не дотянешься.

Глаз мой, умница, за него и жизнь не жалко, там работы на пять поколений, а эти валяются в поносе! Мы только тогда гравиком в Глаз потыкали, а тут эти подвалили, тоже мне, герои! Только результаты начались…Там столько вопросов! Носитель, я уверен, жидкий газ, или смесь, а у нас никаких приборов нет. И для гравиков нет ничего, такой материал уникальный, а сделан без науки, шаман какой-то наплясал несколько тонн, а что, из чего, так и не узнали. Может, за ним и прилетели эти воронята? Да, скорее всего!

Сейчас бы на Землю, в лаборатории порыться бы, да жива ли ещё лаборатория-то? Да и сама Земля не пустыня ли?

А ведь Глаз, когда хрякнул по головкам, он ведь сам повернулся, а в невесомости это можно сделать только двумя способами, что-нибудь отрыгнуть в сторону, или по силовым полям. А какие здесь поля, в этой дыре? Только гравитационные! Я уже тысячи раз вьюсь вокруг этой мысли и ничего больше не могу придумать.

А тут — клистиры да сортиры, говорил же им! Сами виноваты! А мне сейчас на всё плевать, на еду, на этих паразитов с их нелепыми бомбами и амбициями, на то, что Земля так недоступна, но Глаз — это то везение, которое бывает раз в тысячу лет! А они из него украшения делали! Вандалы! Лучше бы из своих зубов бус насвязывали, всё равно здесь зубы ни к чему.

Каждая минута, уходящая из жизни — преступление, а мы не можем даже подойти на расстояние доступное для скафа, нашли, тоже мне, развлечение — жидко какать. Тьфу!

Нет уж, я без гермокостюма никуда, лучше пропотеть лицом, чем задницей. Вот он, шлюз, ну так я и думал, завесили плёнкой и всё, фу, балаболки, конечно же по двадцать раз тяжёлую дверь двигать не хочется. Ну и чёрт с ними, хотят, пусть болеют. Хорошо хоть воронят запихали в гермбокс, в тесноте да не в обиде, да и веселее им, а тайны их все нам уже давно известны.

— Ну что, мальчики — девочки! Снимайте трусики, готовьте попочки, сейчас я вам укольчики сделаю…..

Айра

Опять Ритуал отменили. Теперь из-за болезни. Всех новеньких развесили в герме, там места на двоих, а висят все двенадцать, душно, подванивает маленько, ещё бы, столько мужиков, но они уже очухались, и ведут себя смирно, я люблю туда ходить, они как бараны, уставятся, сожрать готовы, аж неловко, но приятно.

Швы на голове у всех зарастают, зато научились с Чучей общаться, висят, бормочут что-то, или фильмы гоняют. Экран у них один на всех, как в кинозале, но они — ребята дружные, вроде не ссорятся. И всё время есть хотят! А я что сделаю? У нас норма. Съел, отвали! А эти, чудики, сначала плевались, а теперь насасывают, дай бог каждому так!

Костяшки всем развязали, летают свободно, а куда им деваться? Из бокса не выйти, тут дверь двойная, с тамбуром, одна открывается, вторая на ступор, а потом наоборот. И охранник висит снаружи.

А мне забот меньше стало, им — пакеты с едой, а мне судна с этим самым, да грязные пакеты. Ну, протереть там всё, так это одна минута, мебели в герме нет, чистый пластик с ремнями для коконов, чухня, в общем.

Так что остаётся время поболтать, которое я так люблю! Оказывается, почти всё в киношках — правда, и города есть и горы и леса всякие, а вот героев таких, наоборот, не бывает. Всё наоборот! Во что я верила, того нет. А чему не верила ни за что — есть.

А ещё оказалось, что у них в армии и девки служат, только капитан, самый старый из них, нарочно девок не взял, потому что полёт длительный, чтобы всяких скандалов не было из-за них. А так, девки наравне с мужиками и стреляют и бегают, даже душ у них общий, я бы со стыда умерла, наверно, мыться с голыми титьками.

А танцы у них такие же, как мне Чуча показывала, ребята сначала робели, а потом как дали, ой, класс, особенно медленные, я уж не дождусь, когда можно будет оторваться свободно, в зале, не при охраннике же попой дрыгать.

А вот чего они прилетели убивать нас, я так и не поняла. Как спрошу, все сразу отворачиваются, как будто клопов по стенам ищут, говорят "мы всё не так представляли", вот, уроды, сначала чуть не поубивали, а теперь — глазки на стену.

Самый красивый, конечно, Патрик, я просто торчу, когда он рядом, хоть и чувствую, что гад, наверно, глаза жестокие, просвечивает меня насквозь, а поговорить с ним не получается.

А вот с Гарриком готова часами болтать, он простой, родом из Солт Лэйк, мормон, нашел у Чучи слайды, как ребёнок радовался и плакал одновременно и всё говорит, говорит, как будто лучше их солёных пустынь в мире и места нет. Я бы там и год жить не захотела, а он всё "вот вернусь, сразу домой"! Чудик. Как маленький, ещё не поймёт никак, что никуда он не вернётся!

И всё молится: "ах, Отец небесный, спасибо тебе, что жив остался, ах, спасибо, что кушать есть чего, спасибо, что друзей нашел, чудо великое, знаменье святое", фу, плюнуть некуда, не понимаю я этого!

Но слушать его так интересно! На Земле тело тяжелое, подтянуть его на руках — не всякий человек может! А у них норма — двадцать раз, а то ещё и в полном боекомплекте.! Зато — просторы, развлечения! Даже не верится что такое может быть. Машина, мотоцикл, лыжи горные! Аж слюнки текут.

А я ему говорю, а в мочилки можешь? Он шары вылупил, ну я и объяснила, что к чему. У него глаза загорелись, мы и полетали минут пять, да куда ему! Вся команда к стенкам прижалась, тарашки выставила, как я его припечатывала! А потом схлопотала выговор от Клизьмы, да ну её!

Ну и сама про нас рассказывала. Они не верят. Дураки, как будто такое можно выдумать! Я говорю, что ж я, с Меркурия что ли сюда попала? Вы, говорю, побольше у Чучи спрашивайте, она же врать не умеет, а если ей неправду подсунуть, то где-нибудь её мозги свихнутся, она же машина! Запутается и сгорит.

А…., всё равно не верят. А может и верят, только тогда они перед собой получаются просто варвары и захватчики, а не благородные воины, вот их гордость то и начинает сама себя пилить.

А капитан всё молчит. Мрачный, висит, как куколка, вот-вот бабочкой станет. Не злится, а просто ему плохо и мне его ужасно жалко. Эти-то жеребцы, ржут во всю, а он никак, видать, не смирится с тем, что в плену.

Я сначала то и не думала об этом, ну живут себе и живут, что мы им, зла хотим, что ли, а он как-то брякнул "Тебе бы в плену….". Я и поняла, что мы-то здесь привыкли, для нас это дом родной, а для него — тюрьма, плен.

Хотя, если так рассуждать, то для нас это тоже тюрьма, мы просто в ней дольше живём, на тридцать лет, а с другой стороны посмотреть, так это вообще же моя Родина, у меня другой и быть не может. Так что я совсем запуталась, а капитана очень жалко стало, он всё с Чучей как со своей сестренкой разговаривает, даже заставил тембр голоса подогнать под неё, хорошо, что у Чучи нервы стальные, ни на кого не обижается, ей всё по стакану.

День 1251

…Я не знаю, что делать. Всё моё тело разрывается пополам в странной борьбе с самими собой. Мы — пленники, причём, если встать на их сторону, то мы — смертельные враги! И не скрывали этого.

Но нам дана достаточная свобода действий. А после Ритуала, как они его называют, можно будет ходить и жить где угодно и заниматься чем угодно.

Одна моя половина требует: сломай эту дверь, или возьми девчонку в заложницы, или просто стисни её в руках и выскользни в коридор и убивай, убивай, сколько успеешь, потому что это- враги!

А другая половина твердит, что я круглый идиот, пропитавшийся чужим дерьмом и судьба даёт мне шанс понять это. Или, даже, изменить свою жизнь.

Живут себе люди, живут в нечеловеческих условиях, щебечет как птаха девчонка, ни разу не видевшая нормального Солнца, только это раскалённое чудовище через экран. Живут тем, что копаясь в дерьме, выращивают из неё еду, и так всё время по кругу, кому они помешали?

Мне говорили — враги! Да, есть и гады, вон они, полосатые, действительно есть, но никто их никуда не выпускал и не менял к ним отношения. А персонал работает по-чёрному. И теперь я уже убедился, что их кинули, предали, использовали как мелкий козырь.

А теперь такой шестеркой стал я сам, и меня также обманули. И ребят моих тоже. Пусть не во всём, но половина-то сказанного была враньём! А как теперь верить оставшейся половине? Как оправдать то, что государство хотело убить лучших учёных только за то, что они оказались не на том корабле, казнить хороших исполнительных служащих только за то, что они служили честно?

То, что мне рассказывали, оказалось правдой, Поль показал мне даже секретные блоки программ, отвечавшие за убийство. И хотя я и понимаю, что эти сведения могли быть подтасованы, но верю им, потому что не стали бы они готовить эти материалы только для того, чтобы убедить жалкого капитана маленького военного бота, пришедшего убивать. Было бы проще уничтожить меня.

Когда я увидел съёмку того, как эти ребята заварили нам ракетные люки, и сбили настройку двигателя, меня разрывало от бешенства и восхищения.

Бешенства от факта прикосновения к моему чистому кораблю, святотатства, сродни которому только изнасилование моей женщины.

А восхищения от мужества и инженерного таланта. Проделать такое под носом у людей, которые не отрываясь искали их! Это надо было суметь! Врага надо уважать.

Сколько я читал о предателях, изменниках и никогда не думал, что это может коснуться моего имени. Всплывает простое и немного суровое лицо отца, всегда учившего меня простым законам чести, среди которых переход на сторону врага всегда был тождественно равен смерти, он смотрит укоризненно. За свой дом, за свой городок, за свой штат бейся без размышлений, мало ли, что нос в крови, зато честь с тобой!

И тут же возникают глазищи милой бесхитростной девчонки со станции и сотен других честных глаз, для которых этот маленький мир — единственный дом во вселенной, который мне приказано разрушить.

А для Хитрого Лиса тот груз полосатых сволочей, которые сами по себе уже не опасны никому, из них от старости выпали все ядовитые зубы, да дело и не в этом, просто этот груз — его боевое задание, которое ему поручила та же самая страна, то же самое начальство, которое послало и меня. И он это задание с честью выполняет. Если разобраться, мы два подразделения одной армии.

Хитрый Лис везёт полосатых, он выполняет свой долг. И как ни крути, а моя миссия, чем больше размышляешь, тем больше предстаёт в грязном свете.

Но долг мой тоже выкован не пустыми словами. Он сварен из того, что я называю Родиной, my home, fatherland, как бы смешно и напыщенно это ни звучало, моя честь прошла огонь многих войн, в которых гибли мои друзья, через те потери, которые понесла моя страна. И если бы в бою там, в горных кишлаках, где даже дети несли смерть, если бы там мне пришли бы в голову такие мысли, я выгнал бы их и бросился бы вперёд за своих ребят!

А, может быть, я когда-то уже чувствовал такое, разоряя гражданские жилища, уже жило во мне несоответствие того, что приказано и этих недетских глаз у детей.

И разве, в армии не бывает обыкновенной глупости, предательства, ничтожеств, берущихся вершить судьбы миллионов? Разве мало было случаев, когда бомбили свои части по ошибке командования, когда в спину своим стреляли из мести, когда снюхавшись с противником, продавали ему секреты, оружие, военные успехи, а по пути убирали опять же своих, честно исполнявших свой долг, убивали подло самых лучших, расстреливали целые подразделения, чтобы скрыть следы своих ошибок, своей расхлябанности?

Меня…? Зовут…? На выход…? Какое исследование? Рентген?

Ну, поплыли на рентген.

Во! Седовласый, как будто подслушал скрип моих зубов, явился. Что…? Поговорить….? Ну, что ж….. Можно и поговорить. Мы выползаем через двойной тамбур, и зависаем на ремнях в большом пустом отсеке. Интересно, он что, вообще меня не боится, что ли? Старик что-то бормочет и отсек наполняется картиной древнего замка. А мы оказываемся как бы за большим столом. Неплохо. В небольших окнах из цветного стекла бьётся, как живое, солнце, чуть слышен свист птиц за стенами, занавеска на балконе колышется от лёгких порывов ветра. Вокруг нас застыли как истуканы рыцари в доспехах.

Откуда он узнал? Такие замки — моя слабость…

— Давайте мы всё же познакомимся. Меня зовут Вадим Листин. И это так. Есть ещё отчество, но это неважно. Зато мы знаем, что капитан Джон Скрэбл погиб и я понимаю, что его имя кому-то понадобилось. Дело в том, что несколько лет мы ещё вылавливали сигналы радиостанций и были в курсе событий на Земле. Так как же всё-таки зовут Вас, капитан?

— Да очень просто, сэр. Папа назвал меня Алан, в честь своего любимого жеребца. И фамилия у нас вполне лошадиная, Хорс, у нас ферма в Канзасе, потомственные коневоды. Это всё не проблема, сэр. Проблема в том, что я не представляю, чем я могу быть вам полезен. Я многого насмотрелся на этой станции и многое изменилось в моём отношении к ней. Но это не значит, что я предам своих.

— Мне показалось, что сейчас вы уже не так рвётесь разбомбить наш дом?

— Вы правы, сейчас я уже не хочу вас уничтожить. Но я военный и не ждите, что я встану на вашу сторону, уж простите, сэр.

— Алан, это красивое имя и очень подходит вам, капитан. И не надо думать, что я попытаюсь с вашей помощью взорвать Пентагон, если он ещё не взорван. Я надеюсь на ваше благоразумие, на простой и здравый подход к случившемуся.

Сейчас у вас в корабле осталось два отделения, пилоты и ремонтный состав. Они заперты и двигаться в космосе не могут. Но могут наделать глупостей. Если придёт приказ на подрыв, они выполнят его. Я не сомневаюсь, что ваши солдаты сделают это. Кто там у вас остался за старшего?

— Сержант Грэмс, сэр. Он очень исполнителен, вы правы, он выполнит любое приказание.

— Я ничего другого и подумал. Я уверен, что найдутся умельцы, которые превратят ракеты в ядерные ручные бомбы, для этого понадобится, видимо, только снять режим блокировки?

— Нет, на самом деле это намного сложнее. Однако, в правы, сэр, технически это выполнимо, наши ребята справятся.

— Ну, я о том и говорю. При этом в живых не останется никого, ни ваших солдат, ни вас, ни нашей станции, ни наших детей. Наверно, ещё хуже, если на станции останутся живые, которые будут долго и мучительно умирать, каждый в своём отсеке. Вам это надо?

Хитрый Лис умолкает, становясь очень похожим на моего деда, который никогда не орал, как отец, но говорил медленно, как будто собирая из кубиков каждую фразу.

— Я знаю, вы были удивлены тем, что здесь бегают дети. На самом деле их гораздо больше. Больше сотни, это маленьких. Но до четырнадцати им запрещено бывать в общих местах. А большие уже работают.

— Да, я видел…….Что вы предлагаете?

— Я предлагаю сделать так, чтобы уничтожение перестало быть возможным. До тех пор, пока у вас на борту есть смертоносные снаряды, остаётся вероятность того, что хотя бы один фанатик доведёт своё дело до конца. До нашего общего конца.

— Да, сэр, но не забывайте, что в этом случае мы хотя бы заслужим славу героев и пенсию для своих родных. Наши дети будут помнить о нас и будут жить не в бедности. А вы предлагаете обречь их на позор и нищету.

— Да упаси, бог, капитан. Наоборот, лично вы получите шанс иметь своих детей, которых у Вас, кажется, пока ещё нет?

Я только предлагаю нам всем выжить. А уж в какой форме это будет сделано, я пока не знаю. Но не забывайте, что у нас есть гораздо более простой способ решить нашу проблему. Мы можем просто уничтожить вас десятком способов.

Можно налепить вам на бок пару гравиков и великолепный космолет начнёт медленно падать по силовым полям, пока не сгорит на Солнце, можно сделать дырку в его корпусе и разгерметизировать отсеки, для этого у нас есть достаточно мощный лазер. Он будет бить в одну точку, пока не пробьёт в ней дыру, да не одну. Нам не к спеху.

Можем накачать в ваш корпус ядовитого газа. Мы можем вообще ничего не делать, просто отцепить корабль и отойти в сторону. Без управления, рано или поздно, вы всё равно улетите к Солнцу. И будете погибать долго и неприятно. Вам это надо?

Как в старых киношках я вижу перед собой мой прекрасный корабль, который медленно разгоняясь, летит к Солнцу, а внутри мечутся перед неизбежной гибелью мои солдаты. Старый, хитрый, гнусный Лис! От того, что он загнал меня в угол своей неопровержимой речью, я начинаю ненавидеть этого старика и, видимо, отблеск этой злости сверкнул в глазах.

Он прав и за это я ненавижу его ещё больше. У меня, действительно, нет выхода. А ведь как хочется свернуть эту тонкую шею с редкими волосками, разнести здесь всё к чёртовой матери, открыть шлюзы и пусть, ценой своей смерти, но выполнить задание. А наши прилетят и спасут дрейфующий корабль. Который назовут моим именем, "Алан Хорс" и юные скауты сочинят о нём песню, а мой сын будет гордо……..тьфу ты, у меня же и впрямь, ещё нет сына.

И вместо меня какой-нибудь Джон Бубл захватит эту дурацкую станцию и отволочёт её к Земле и получит орден, и её напичкают ракетами и будут угрожать России или Китаю, и ради этого синие глаза той девушки вылезут из черепной коробки, а тело раздуется и лопнет от давления и разлетится ошмётьями человеческого мяса, когда вакуум ворвётся во все помещения.

Да и что он, дурак, что ли? Что за фантазии?! Наверняка есть средства, которые остановят меня в самом начале попытки разрушить хоть что-нибудь в этом маленьком, но так упрямо защищающем себя мире.

Я потихоньку остываю и начинаю соображать логично. Краска сходит с лица, которое только что полыхало, а на лице старика я вижу пронзительно голубые глаза, которые смотрят так внимательно. И улыбаются.

— Ваш пульс поднялся до ста двадцати, я думал, вы меня всё же попробуете ударить. А сейчас восемьдесят, наверно уже можно дальше разговаривать.

Господи, я же забыл, что теперь я такой же как он, что я привязан к гигантскому мозгу этого чудовища, которое всё обо всех знает. Даже мой пульс….

— Что было бы, если бы я прыгнул?

— Ну, прыгнуть здесь невозможно, для начала надо иметь точку опоры, которой у вас нет, а мы все хорошо натренированы игрой в "мочилки", так её дети называют…

— Да, я видел.

— Видел? Когда же это? Вы же в герме!

— Девушка показала, Айра.

— Айра?! Кто допустил её к вам? Она же….

— Не прошла Ритуал?

Он смотрит на меня долго, и внимательно. Для него что-то оказалось неожиданностью, но что именно?

— Да. Именно Ритуал. Я смотрю, вы уже многое знаете?…И что же, она показывала мочилки в герме? С дюжиной больных?

— Да, с Гарри Лэнгом. Они болтали, и немного поиграли, разве в этом есть что-то плохое, сэр?

— Судя по результату, нет. Но могло быть. А слово "дисциплина" есть и у нас, можете поверить. Так вот, если бы вы прыгнули, то первый удар я бы отбил, имея опыт, а второго уже не было бы.

— Почему?

— Первый, наш компьютер, даст вам такой звуковой кик, что больше не захочется.

— А я могу приказать Первому дать кому-то такой удар?

Он почему-то смеётся, видимо, вопрос очень наивен.

— Нет, право наказывать дано только охранникам по отношению к заключённым и высшим руководящим лицам по инструкции.

— То есть, вы можете ударить любого?

Я пошутил, а он вдруг помрачнел и странно задумался.

— Как ни странно, получается "да", кроме начальников других служб, хотя мне эта мысль почему-то ни разу и в голову не приходила.

— Я вас прошу, не ругайте девушку, она великолепно справилась со своими делами, ребята привыкли к ней.

Он опять очень долго и серьёзно смотрит мне в глаза, до тех пор, пока я осознаю, для чего я здесь и о чём мы говорили, и киваю головой в знак того, что готов слушать дальше.

— Так что вы ответите, Алан?

— Что вы хотите, чтобы я сделал?

— Первое. Надо пресечь возможность взрыва без вашего участия. Второе — вернуться на корабль и восстановить свою власть на нём… Третье — снять все ядерные головки и выкинуть их. А дальше мы вернёмся к этому разговору.

— Вы что, отпустите нас?

— Разумеется. Вы здесь только лишние едоки. Зачем вы нам? Из-за вас и так на станции эпидемия.

— И вы поверите мне на слово?

— К сожалению, нет. Мне бы очень хотелось поиграть в рыцарские игры и помести пол шляпой с пером. Но я отвечаю за три тысячи жизней. А вы не знаете, что ждёт вас на собственном корабле и потому не можете дать никаких гарантий. Да и кроме того, я смотрю, вы человек настроения. Я не могу зависеть от настроения.

— Ну, допустим. Хорошо. Как я могу пресечь какие-то действия на корабле?

— Да очень просто, по радио. Мы могли сами синтезировать ваш голос и имитировать ваши команды, но сочли это неэтичным.

Ах ты, Лис, хитрость твоя бесконечна! Вы испугались пароля и кодирующих слов, потому что не знаете их, а такие слова и в самом деле есть. И решили играть в благородство. Ну-ну.

— А вы не боитесь того, что рано или поздно Земля уничтожит вас? Не мы, так другие, теперь уже более информированные об опасности.

— Бояться надо реальности. Сейчас вы опасны конкретно. А Земля далеко. Она не страшнее, чем случайный метеорит, который сотрёт всё в порошок.

— Хорошо. Давайте рацию.

— Летим в пультовую.

Я впервые вижу монстра изнутри. Железные коридоры, бесконечные как кишки динозавра, на нас с удивлением смотрят люди, которые как китайцы кажутся одинаковыми в своих одинаковых одеждах, чавкающие звуки открывающихся шлюзов. И везде люди, работающие, как негры на плантациях.

В некоторых местах висят картины земных ландшафтов, кусок леса, морской пляж, звучит музыка, кто-то пританцовывает, никто не собирается умирать, провожая нас долгими взглядами.

Старик летит, легко отталкиваясь от стен, иногда делает странные перевороты, его фигура напоминает тело мурены в воде, мне приходится напрягаться, чтобы не отстать, а он ещё успевает отдавать на лету какие-то распоряжения.

Как военный я восхищаюсь мощью сооружения, пытаясь мысленно представить, сколько сюда можно было бы разместить пусковых установок и бравых солдат, мне неприятно об этом сейчас думать, но мозг сам, без моего участия включается в профессиональную деятельность. С такой армией можно угрожать кому угодно! Пока они внизу, конечно. "Да отвяжись ты, зараза!" — кричу я навязчивой своей мысли.

Наконец, мы влетаем по узкой трубе в дверь, толщина которой намного выше, чем все прежние. Дверь чавкает и заглатывает нас беспрекословно. Командный пункт! Святая святых! Снова пытливые вопросительные взгляды, но ни в одном из них я не вижу ненависти. Почему?

И опять сама по себе всплывает мысль о захвате! Здесь всего пятеро, все уже немолоды, кроме девушки, читающей что-то вслух с небольшого экрана. Значит, четверо! Мысленно я прикидываю: здесь толчок, перелёт к креслу вон того, усатого, удар, толчок, учесть незакреплённость его тела….

Приходится ругнуть себя, чтобы остановить эту глупость.

Девушка очень красива. Также бледна, как и все жители этой летающей сковородки, она читает новости, вот почему голос показался знакомым и неприятным. На самом деле он прекрасен.

Сначала непонятно, зачем она читает, если это может сделать компьютер? Только подплыв ближе и увидев текст, я понимаю, что юная дикторша кроме того ещё хорошая актриса и импровизатор, текст для неё — только канва, сухая ветка, которую она заставляет расцвести.

Похоже, она всех жителей помнит не только по именам, а знает их клички, привычки и всю родословную, а также все сплетни этого маленького блуждающего провинциального городка, позволяющие украсить нить своего рассказа.

Светится текст: " Марио Луиджи при осмотре лазерной печи оставил в ней ключи и чуть не оставил всех без обеда". Девушка произносит:

— Эй, Марио Луиджи, где ты там, красавчик, ну-ка не прячься, выходи к нам, дай посмотреть на тебя! Ты, видно всю ночь прогулял с Фионной, а, Маленький Лу? Ты хотел, чтобы мы опять пили жидкую бурду вместо хлеба и смотрели космических пришельцев, запивая их кислой жижей, или ты хотел добавить свои ключи в наш рацион, когда засунул их в печку? Может быть ты думаешь твои ключи помогут тебе открыть замки к сердцу Фионны? Тогда лучше научись плясать хотя бы тарантеллу, а может быть, тебе лучше поработать в оранжерее, там, если ты оставишь ключи, у тебя вырастут новые и ты сможешь их примерить и к сердцу Джузи, ты, кажется, и ей успел наговорить комплиментов? Смотри, Марио, надерут тебе девушки уши!

Забавно. Я даже забываю, зачем мы прибыли сюда. Только когда новости закончены, девушка оглядывается и я вижу, что она вовсе не так хороша, просто в момент творчества её лицо светилось изнутри. Но острые глаза успевают сверкнуть на меня так, что дыхание замерло.

Она скептически меня оглядывает, знает, что чужой, знает, что меня здесь и близко не должно быть, вопросительно смотрит на начальника, но, ничего не спрашивая, выпархивает из пультовой. Да, дисциплина здесь есть.

По знаку усатого я занимаю место девушки, закрепляюсь ремнями. Передо мной вспыхивает яркое изображение моего корабля, пронзающее меня болью и любовью.

В руках оказывается моя рация из скафандра, усатый что-то спрашивает в пространстве, выслушивает ответ, хмыкает и, посмотрев в мою сторону, кивает головой. Отбросив последнюю нерешительность, я нажимаю кнопку связи.

— Я Алан Хорс! Я Алан Хорс! Кто на связи? Доложите, кто на связи?…..

Айра

Как не хотелось надевать этот нелепый балахон, пластиковые цветы, но ма так на меня шикнула, что пришлось, она на меня смотрела, смотрела и расплакалась, и я тоже, и мы как две дурочки висели, отлавливая слёзы в платки, хлюпая носами, а потом поплыли в Зал, и народу там была уйма, хотя, конечно же не все, все сюда не войдут.

Девчонки, как привидения, смешные, в этих балахонах, и все с красными носами, а мальчишки в чёрных костюмах, которые я в кино видела и раньше на Ритуале.

А мамашки с папашками такие необычные, это особенно заметно, когда они все висят рядом, с одинаковыми идиотскими восторженными выражениями на лицах, тоже в каких-то карнавальных костюмах, нафиг они нужны?

Ну потом занудили, Святой Отец проповедь затянул, как хорошо, что всевышний нам не дал загнуться, а все подпевали. Потом Старик в своей генеральской форме поздравил с переходом в настоящую жизнь, как будто до этого была ненастоящая, ну и все остальные по очереди, за нашу Родину, за нашу любимую тюрьму, хорошо, хоть чужаки тоже висели в сторонке, лапали нас глазами, мы пострелялись, всё же гляделки веселее, чем слушать надоевшую истину.

Говорят, завтра они улетают назад. Вроде, наши их отпускают, раз они обещали больше с нами не воевать, жалко, с ними так классно было, они всё же не такие, как мы, даже одежда у них — загляденье, тёмно синие костюмы, золотые драконы вышиты, сапоги с магнитной подошвой, и сами все загорелые, крепкие, так бы и бросилась за ними, только я вчера ма заикнулась об этом, она меня чуть не пришибла! Ты, кричит, забыла, что они тебя же хотели убить! Да если бы не наши мужики и мальчишки, ты бы сейчас неслась куском грязи по вселенной! Даже наши полосатики лучше их, это ж надо додуматься, ядерной бомбой на стариков и детей!

Я знаю, что ма права, но грустно, мы столько болтали, они все обычные парни, у всех папашки, мамашки, братья, сёстры, все такие милые, ещё вчера смеялись, как я из-под них судна таскала.

А это чё?…. Гаррик, который мормон, отплыл от своих и тоже речь толкает. У него как всегда: Ах, "Отец небесный, спасибо тебе, что жив остался, спасибо, что не почикали нас, поесть попить дали, спасибо, что друзей нашел, я теперь хочу свою вину искупить и останусь помогать на станции"

Во, блин! Чего. чего!?..Вот это дал пёру! Ну и дурень, остаться захотел! Да лучше на Земле в тюрьме, чем на этом корыте. Не…, я, конечно, люблю её, эту станцию, но я-то здешняя! А он чего выдумал?…Ба, the Holy Spirit, уже летит сюда, парни его по плечам стучат, такого у нас ещё не было.

Поль выступает, ах, как он рад, нас стало больше! Ну да, а еды меньше. Ах, они включают Гарри Лэнга в список Свободных под номером D-129! Ну и счастье! А штаны его разноцветные, наверно на флаг пустят!

Ба, он ещё и мне подмигивает! Demented! И голова моя куда-то поплыла, чего-то я улыбаюсь, как дура, остановиться не могу? Да ну вас всех, с этой церемонией, и я обнимаю Гарри Лэнга и все хлопают и улыбаются и даже капитан у чужих расплылся, а то всё своими лошадиными зубами скрипел от злости.

В конце церемонии мы получили по конфетке, взялись за ручки и полетели по разным помещениям, поздравляться со всем населением станции, как в деревне по избам. Гаррика два парня наших взяли за локти, он летать-то не умеет, а в своих сапогах и вообще прилипает на каждом шагу, так что его протащили паровозиком, и везде нас обнимали и под конец стало безумно весело, просто классно!

А потом были танцы, Чуча музыку врубила так, что всё тело вибрировало, и тут уж мы оторвались на всю железку, стариков — к стеночкам, балахоны — долой, а с солдатиками пришлось вспомнить всё, чему меня Чуча учила. Так разошлись, что и старики за нами начали трястись, и, надо сказать, неплохо, уж за сорок всем, а всё как молодые!

А ещё пели песни и прощались и я совсем не чувствовала вражды к этим парням, а было удивительно хорошо. Спать не хотелось, я долго дрыгалась в своём коконе, а потом догадалась, попросила Чучу поставить фильм про любовь, а экран сделать маленький, с ладошку, только ма всё равно его заметила и выключила, когда я уже спала.

Снова одни

Закон пакостей — самый устойчивый закон во вселенной! Кто мог предполагать, что мирные проводы закончатся кровью? На самом деле, я боялся, что это возможно и предупреждал капитана Хорса, что на корабле его может ждать сюрприз в виде тихой серой мышки.

Спецслужбы всех стран постоянно так делают и в группу частенько подсовывают незаметного исполнительного и очень преданного человечка, которому даны полномочия, превышающие права самого командира.

Стоит командиру дрогнуть, испугаться или изменить своё мнение, человечек тут как тут и ненажатая кнопка будет сработана!

Хорс всё это выслушал и заявил, что у него таких нет, он сам выбирал своих солдат и готов землю есть, если это не так. Но в землю на этот раз пойдёт не он. Капитана спасла случайность, перед входом в шлюз его по рации на нашей частоте попросили проверить крепление корабля к станции, чем он и занялся, облетая стыковочные узлы.

Выстрел попал в чернявенького парнишку из Канады, который первым влетел в переходный отсек, внешне он был очень похож на капитана, особенно в скафандре. По уставу Хорс должен был войти первым. Парнишке не повезло.

Луч лазера прожёг в скафандре дыру, через которую вместе с облачком замерзшего пара отлетела душа мальчика, многого не познавшего в этой жизни и смерть его была так глупа и столь внезапна, что только это спасло жизни остальных.

Засада была организована одним из технарей. Давно известно, что ревность разных служб может быть гораздо сильнее, чем ревность любовных отношений. Те, кто носит форму, не любят тех, кто носит комбинезон и это глубокая традиция. Во всяком случае, бравые рэйнджеры к ним относятся как к существам второго сорта и воспринимают как мебель.

Во время полёта Gray Mouse спокойно работал, проверял системы, имел доступ во все служебные отсеки и стал привычен, как уборщица со шваброй. В отсутствие капитана он неожиданно заявил о смене власти и предъявил заместителю и скрипящим от злости зубами солдатам своё удостоверение, которому они обязаны были подчиниться.

Логика тут понятна. Капитана Хорса не было десять дней. Очевидно, что для человека, имеющего запас кислорода на два часа это ненормально, а поскольку подтверждения о выполнении задачи не поступало, на корабле сложилась чрезвычайная ситуация с потерей инициативы заместителем капитана и тут серая мышка сделала своё дело.

Если бы сейчас не было пущено в ход оружие, всё первое отделение, потерявшее доверие вместе с капитаном, уже сидело бы в карцере, ожидая суда и, скорее всего, смерти, тюрьмы, штрафбата или хотя бы неприятной отставки.

Как только Хорс по радио объявил, что он жив и возвращается на корабль, стало ясно, что прежняя задача на уничтожение станции им отменяется. Дальше всё было элементарно. Засада ждала в шлюзе, так как выходной люк был нами заварен. Солдаты любили своего командира, и только им же самим привитая железная дисциплина заставила их подчиниться этому странному, незаметному полугражданскому типу, который оказался майором спецвойск и имел права уничтожить их всех.

Поэтому в засаду они, ворча, полезли, рассчитывая, что позже конфликт как-нибудь, да разъяснится. Но когда этот чужой для военных тип у всех на глазах убил горячо любимого капитана, они автоматически, не раздумывая и не сговариваясь, схватили его и вырвали патрубок подачи воздуха.

Вторая смерть уравновесила первую и дальше обошлось без убийств. Всё произошло так быстро, и так необратимо, что теперь весь корабль находился в шоке, и в первую очередь, конечно, капитан Хорс.

На нашей станции эта короткая бойня тоже вызвала удручающее состояние всех, кто слышал переговоры по рации, снятой со скафандра Гаррика и наблюдал за процессом разблокировки крышки шлюза. Девушки в пультовой откровенно рыдали.

А я еще раз удивился странностям трансформаций человеческих отношений — вчерашний наш убийца уже, оказывается, был нам чем-то по-человечески дорог перед ликом неведомого Зла, и мы скорбели над его телом. Сначала полосатики показали себя чуть ли не своими в доску, теперь эти мальчики, но при этом всегда за их спинами маячила тень настоящего и ещё не ведомого нам врага.

Не сомневаюсь, что если бы мы пообщались с подпольным майором, то оказалось бы, что и он умный и преданный своему делу человек, любящий своих детей и свою Родину и не побоявшийся в одиночку выполнить такое задание, то есть, по сути — герой.

Мы герои, солдаты тоже мужественно старались, и майор герой, а где-то в Пентагоне сидит следующий патриот, затеявший эту страшную игру. Наверняка, он тоже очень хороший человек!

И вот сейчас длинная цепочка героев и хороших людей заглатывали друг друга в бесконечной веренице мелких сражений какой-то странной войны, где плохих не было вообще, были только прекрасные люди и неожиданные стечения обстоятельств.

Меня сжигает стыд. Жутко становится даже от мысли о том, что могло бы произойти, если бы Gray Mouse добился своего, гадко от сознания того, что я догадывался и говорил, но не убедил. А в таких случаях можно сотни раз оправдываться перед своей совестью и всегда находить новые оттенки своей вины, воюя с пустотой.

А ещё случившееся написало нам кровавыми буквами предупреждение о том, что мы как волки в загоне и сегодняшняя осечка только лишний раз подчеркнула, что это не одиночный выстрел, это охота. И какой бы ни была цель тех, кто всё это организовал, он добьётся своего. Пусть не с первого раза. Мы стали Смертниками. Приговор объявлен и подписан кровью. Вот что крутилось в голове, вызывая ужас гораздо больший, чем просто страх смерти, которая для меня уже давно вообще не была страхом, скорее, ожиданием.

Два дня прошли в трауре. Капитан Хорс с честью похоронил своих людей, в том числе и майора, соблюдая официальный церемониал, после чего их тела отправились в Полет, к Солнцу, а потом он, как и обещал, снял под нашим наблюдением все ядерные боеголовки, которые были запрограммированы и тоже отправлены в сторону светила.

Долгое время меня терзала мысль оставить ракеты себе, как бы для защиты. Эту мысль мы обсудили на Седьмом круге и было немало желающих получить в руки такую шикарную шипастую дубину, слишком уж велик оказался соблазн оставить ракеты, перенести на станцию службы запуска и слежения и горделиво пощупывать случайно приобретённый бицепс. Технически это было несложно.

Немало мы понабивали друг другу шишек, но чем больше приходили к мнению, что неплохо бы иметь эдакий пистолет для защиты от воришек, тем становилось очевиднее, что надо защищаться по-другому. Не оружием.

Как они кричали! "Вот, прилетят следующие, чем мы будем отбиваться?"…. "Подумайте о наших детях!…" Как будто мы думали не о них. Но ведь дураку ясно, что чем толще дубина у тебя в руках, тем толще она у твоего врага. А держать здесь, на станции, оружие означало бы возможность захвата его полосатыми и других неприятных последствий. И, кроме того, даже пистолет надо периодически чистить, а как обращаться с таким страшным оружием не знает никто из наших техников.

После дебатов, я думаю, многие мои соратники оставили на меня толстый и острый зуб, но всё же, я оказался не один, большинство меня поддержало и когда одна за другой маленькие точки боеголовок начали исчезать в пустоте, жить мне лично стало легче.

Через двенадцать часов медленного полёта они одна за другой взорвались, яркими вспышками осветив пустоту вокруг себя. Это было красиво и давало возможность Хорсу хоть как-то оправдаться перед своим начальством. Наверняка вспышки были видны с Земли. Доказательство нашей гибели.

Нам это на руку, хотя, специалисты на Земле, наверняка не поверят юному капитану на слово и снова найдут наши следы и назначат комиссию, а потом снова начнут нас ловить. Но это потом. Сейчас у нас есть пауза.

А что сказать своей комиссии, Хорс решит только сам.

Еще через несколько дней, после ремонта двигателей, корабль, едва не убивший нас, медленно отделился, и когда нас разнесло на безопасное расстояние, засветился вспышками своего необычного для нашего глаза двигателями.

Мы вновь оставались одни, правда, теперь уже в новом состоянии, отличающемся от того летаргического сна, в котором пребывали до нападения.

Хорс отдал один катер, который, согласно легенде "эти сволочи подбили своим страшным лазером", почти все свои продукты питания, несколько новых компьютеров, ракетную установку, все ракеты без боеголовок, которые теперь могли пригодиться только для фейерверка и поэтому были пропущены Спрутом в качестве зондов. Мы получили даже несколько красивых скафандров и новеньких костюмов космолётчиков.

Прощание было трогательным до бестолковости, потому что они летели навстречу своей гибели, не выполнив задания и рисковали не только здоровьем. А мы продолжали свой путь в никуда.